…Вечер. Морозно и тихо… По Водопроводной улице шагает парочка влюбленных. У паренька через плечо тальянка. Далеко разносится ее серебряный голос. Девушка поет озорные частушки.

Но вот паренек прекратил игру, открыл левую планку гармони, достал небольшой листок. Девушка вынула из муфты баночку с клейстером, мазнула кисточкой по забору, выхватила у гармониста листок, наклеила.

И снова зазвучал ее веселый голос:

Парочка сворачивает в ближайший переулок. Квартала через два — та же операция… Наконец прокламации расклеены. Паренек с девушкой ныряют в подворотню, некоторое время стоят, прислушиваясь. Под чьими-то шагами заскрипел снег. Паренек приоткрыл калитку, осторожно выглядывает. «Это Костя, — шепчет он. — Идем, Наташа».

Впереди, не спеша, вразвалочку шагает Костя Аргентовский. Паренек — это Кузьма Авдеев — растягивает меха тальянки. В ночную темноту вплетается грустный мотив: «Сижу за решеткой в темнице сырой…» Услышав пароль, Костя приостанавливается, шепотом спрашивает: «Все?» Наташа молча подхватывает брата под руку, и они втроем спешат к домику Репниных.

В горнице за прялкой сидит Ульяна Михайловна.

— Ну?

— Порядок, Михайловна! — весело отвечает Кузьма, ставя гармонь под порог, чтобы не запотела с мороза. — Наташке удалось даже на дверях городской управы наклеить.

— Это ни к чему… Рисковать надо с умом, девонька, — пожурила хозяйка. — И к тому же — кто ее там увидит? Утром дворник ай дежурный заметят и сорвут.

Наутро горожане читали:

«Товарищи рабочие, железнодорожники, солдаты и крестьяне — все, кому дороги завоевания революции! По всему Уралу Красная Армия громит и гонит Колчака. Скоро пробьет его последний час. Устраивайте забастовки, саботируйте отправку эшелонов с колчаковскими войсками, вооружением и фуражом на фронт. Этим вы поможете Красной Армии и партизанам быстрее разгромить ненавистного врага.

Подпольный комитет партии большевиков».

Все под Красное знамя пролетарской революции!

Ни днем, ни ночью не умолкает шум на станционных путях: перекликаются маневровые паровозы, гремят сцепки, лязгают буфера вагонов. С прибытием воинских или пассажирских эшелонов гомон усиливается. Вагоны осаждает многоголосая людская толпа. Крики. Ругань. Через эту толчею пробираются трое — женщина и двое мужчин. Передний молотком с длинной ручкой простукивает тормозные колодки, зорко поглядывает по сторонам. В нем трудно узнать шутника и балагура Костю Аргентовского — лицо в мазуте, ватник промаслен. Следом идет Наташа. На ней — ватник, темный платок, по-монашески надвинутый до бровей. В руках у девушки масленка, где вместо смазки — кипяток. Наташа открывает крышки букс, плещет туда воду. Смазка осаживается. Третий — Сергей Богданов — один из членов подпольной группы. Из своей масленки он насыпает в буксы прокаленный песок… «Обработана» половина состава. Хватит! «Смазчики» ныряют под вагоны, по одному пробираются к будке стрелочника. Первым входит Костя. Варфоломей Алексеевич встречает его настороженно:

— Хвост не привел?

— Все в порядке!

В будке жарко. На железной печке-буржуйке стоит ведерная кастрюля с водой. Рядом — противень с мелким речным песком. Закипая, вода монотонно и жалобно посвистывает. Репнин, присев на корточки, длинной клюкой перемешивает дрова.

Будку мелко затрясло, словно под землей заработал гигантский жернов. Репнин поспешно оделся, натянул лохматые собачьи рукавицы и вышел. Костя припал к заиндевевшему оконцу. В это время распахнулась дверь, ввалились Сергей с Наташей.

— Своей работой любуешься? — усмехнулся Богданов. Потеснив Костю, он тоже стал глядеть в оконце, за которым два паровоза, то и дело пробуксовывая, медленно тянули состав.

— Вот это да!.. Двойной тягой едва стронули. Далеко не уйдет… — довольно потирая руки, сказал Костя.

— Ребята, не будем терять времени. Такая ночь!.. К утру еще один состав обработаем, — предложила Наташа. Она взяла ковш и стала наливать кипяток в масленку, но Сергей остановил ее:

— Не торопись. Дед не любит самоуправства. Вишь, на станцию побег. Разведает, что к чему, тогда…

Когда состав растаял в снежной пелене, Костя подошел к столику, на котором стоял фонарь, поднял стекло, задул огонь.

— Так-то лучше. Ненароком чужой войдет…

Затем он открыл топку печки, клюкой перемешал угли и подбросил дров. Они жарко вспыхнули. На лице Кости запрыгали красноватые сполохи. Задумчиво, глядя на языки пламени, он попросил:

— Наташа, расскажи еще раз о братке. Больше недели дома и ни разу как следует не поговорили.

— Что рассказывать-то?.. Все уже сказано, — горестно вздохнула Наташа. — Мы сговорились устроить комиссарам побег. Нашли спекулянтов, купили пулемет, два ящика винтовок. Думали организовать налет на тюрьму, да комиссары заупрямились. Прислали записку: не вздумайте, мол, всех поставите под удар. Попросили передать пилку по железу. Что они затеяли, мы так и не узнали. То ли тюремное начальство что-то пронюхало, то ли по другим причинам, но режим усилили, прогулки, свидания запретили. Передачи — тоже. А тут комендант Губ стал набиваться мне в женихи. «Пусть ухаживает, — посоветовал Репнин. — Может, какую пользу выгадаем». И правда, Губ черкнет бумажку — я в тюрьму, на свиданье к Лавру. Личных не давали, только общие. И то ладно: братка намеками умел сказать что надо.

Проглотив комок, подступивший к горлу, Наташа продолжала:

— На другой день, после расстрела, пришла Ксеня, жена Саши Климова. Тоже вся опухла от слез, бедная. Такое горе!.. «Идем, — говорит, — Наташа, могилку наших искать». Пошли. Дорогой еще женщины к нам пристали. За веревочным заводом первый колок обошли — ничего. На опушку второго вышли, смотрим: овсище будто волокушей примято. Земля свежая… Догадались: здесь… Могилка небольшая, метра три в длину. Вровень с краями засыпана. Ксюша опустилась на колени, стала руками землю разгребать и вдруг плечо нащупала. Еще немного порылась и синий в полоску пиджак открылся. «Бабы, Шуры моего костюм!..» Стали мы ей помогать. Ксюша заголосила. А тут, откуда ни возмись, чехи. Человек двадцать. Со стороны Рябково бегут. И разогнали нас. На другой день мы пришли, а их уже в другое место перехоронили.

Наташа замолчала. Молчал и Костя. Только в печке потрескивали дрова, да, сердито пофыркивая, бурлила в кастрюле вода. Первым тишину нарушил Богданов.

— Совсем запамятовал. Вчерась Кононов приходил. Велел отпечатать вот эту прокламацию. Против сбора теплых вещей для колчаковских солдат.

Он порылся за пазухой, достал сложенный вчетверо листок и протянул Наташе. Костя спросил:

— А отец весточки не подавал?

— Нет. Сказывали, что видели его в Ново-Николаевском лагере.

— Жаль батю…

С ледяным хрустом открылась дверь. Вошел Репнин. Осветив углы будки и убедившись, что посторонних нет сказал:

— На станции спокойно. Минут через двадцать опять воинский прибывает. Берите инструмент и — за работу.

В эту ночь подпольщикам удалось «обработать» три состава. Все они дальше соседних станций не ушли. Контрразведка бесновалась целую неделю. Были допрошены все рабочие депо, в какой-то мере причастные к ремонту и обслуживанию вагонов. Вызывали на допрос и Репнина. Но хитрый старик выставил доброе алиби.

Округлив свои и без того большие глаза, Варфоломей Алексеевич перво-наперво истово перекрестился, затем неторопливо повел рассказ:

— Да, в ту ночь дежурил, но подозрительных не встречал. Часу этак в одиннадцатом на стрелку вышел, вдруг эдакое чудище заявляется, все в снегу, да как гаркнет: «Чаво стоишь, такой-сякой!» — «Не успел лечь», — ответствую. — «Я те, каналья!» — И как стеганет повдоль хребта кнутом. Потом приказывает: «Топай за мной». Прошли мы шагов двадцать под откос, гляжу — пролетка на боку, а лошадь по самое брюхо в снегу пурхается. Рядом дама копошится. Чево, мыслю, понес их черт целиной, а не по дороге? Вгляделся… Ба! Да это ж сами господин Витковский, бывшего полицмейстера товарищ. Сейчас оне в городской управе служат. А дама — любовница иха. Вывели мы лошадь на твердь. Чемоданы на станцию снесли. Заскакиваю к дежурному по станции, а он меня матом: «Зачем пост бросил? Расстрелять, — говорит, — тебя мало!» А я здесь при чем?

— Достаточно старик, — оборвал Репнина следователь. — Ты вот что скажи: может, кто из путейцев недовольство новой властью высказывал или подбивал тебя, ну, например, стрелку перевести, чтобы поезда столкнулись?..

— Э… э… э… господин хороший, дураков нету. Каждому своя шкура дорога. А Витковского, господин следователь, пожурите. Разве может стрелочник с поста уходить в такую смуту! Беда стрясется, кого за штаны возьмут? Упаси бог, не накаркать бы…

Репнин перекрестился и трижды сплюнул через левое плечо.

На станции ввели жесткий контроль за обслуживанием поездов, направлявшихся в сторону фронта. Работы стали производиться только под присмотром мастера и сопровождавших его солдат.

Наташа, Сергей и Костя едва не попались. Спас Репнин.

Случилось это часа в два ночи. Под покровом темноты подпольщики начали «обработку» вагонов с хвоста состава. По другую сторону пути, освещая дорогу фонарем, неторопливо шагал стрелочник. Его знали и не обращали внимания. Неожиданно из-за дровяного склада показались военные. Репнин бросился к ним, громко ругаясь:

— Где вы ходите, черт бы вас побрал? Коменданту нажалуюсь!

Заметив белую повязку на рукаве усатого фельдфебеля, Варфоломей Алексеевич к нему:

— Эти хоть молодые, а вы-то… Нешто можно так!..

— В чем дело, старик? — забеспокоился фельдфебель. — Пошто лаешься, как цепной кобель?

— Лаешься… — проворчал стрелочник. — Небось будешь лаяться… Какие-то люди стрелку перевели. Намедни было и — опять. Двое. Шумнул — они бежать. А патруля черти с квасом съели.

— Куда побежали?

— Туда. За пакгауз.

— Киприянов, сигнал!

Стоявший позади фельдфебеля солдат вскинул винтовку и выстрелил. У деповских ворот тотчас вспыхнул свет, заметались тени. Подпольщики не предполагали, что находятся вблизи засады. Они бросились бежать вдоль состава, потом по тропке свернули на Омскую улицу. Костя в темноте оступился и грохнулся поперек колеи. Масленка дребезжа отлетела в сторону. На звук раздалось несколько выстрелов, послышались голоса и топот кованых сапог. Костя метнулся под вагоны стоявшего в тупике порожняка. Мимо пробежал человек. Резанул выстрел. Клюнув чугунный скат вагона, пуля рикошетом пошла в сторону. Это подхлестнуло Костю. Он выскочил из своего укрытия, забрался на вагон и, прижавшись к вентиляционным трубам, осмотрелся. На станции то там, то здесь мелькали огни фонарей, перекликались люди. Со стороны Челябинска, ярко освещая путь, прибывал товарняк. Его встречала большая группа военных. Да, контрразведка не спит…

Репнин в своей будке срочно навел порядок: выплеснул из кастрюли воду, отвернул топором половицу, ссыпал в подполье песок. Принялся вязать фитиль.

На рассвете появился Костя. Хромающий, продрогший, он едва волочил ноги. Репнин встревожился:

— Зачем сюда?

Костя потупился и, с трудом ворочая языком, прошепелявил:

— Чуть не окочурился… На крыше вагона часа четыре лежал.

Больше всего Костя огорчался тем, что поддался страху и, не помня себя, залез на вагон. Быть может, это и спасло его, но… на душе горько и тяжело.

На раскаленной докрасна печке-буржуйке в большой алюминиевой кружке закипела вода. Варфоломей Алексеевич заварил чай, дал ему постоять, налил Косте в черепичный стакан.

— Выпей и…

Костя понимающе кивнул.

Помолчали.

Затем Костя, простуженно кашлянув в кулак, спросил грустно:

— Что, отвоевались?..

Репнин удивленно глянул на него: таким он видел Костю впервые. Огладив рыжую бороду, ехидно ухмыльнулся:

— Отвоевались, говоришь?..

Костя промолчал.

— Наш взводный говорил: «Паника — злейший враг солдата…» Какая разница, где «обрабатывать» поезда — в Кургане или, скажем, в Юргамыше?

Костя хлопнул себя по лбу:

— Верно! Как же это я сразу-то?..

Почти неделю жила и «работала» группа подпольщиков на станции Лебяжья — Сибирская, затем перебралась в Зырянку. Контрразведка сбилась с ног в поисках диверсантов, но безуспешно.

В середине марта Репнин дал команду вернуться в Курган.