Медленно, словно нехотя, меркли отблески вечерней зари. Аргентовский вышел на высокое крыльцо управления и остановился. Что-то необычное было в этом майском вечере. Ах, да — в палисадниках распустились тополя и клены. Все по календарю. Это он потерял счет времени. Сколько ночей не спал? Три? Четыре? Горячая была неделя…

В прошлый понедельник в кабинет комиссара милиции ворвалась Оня Пузикова. Со сбившимся платком, зареванная, порывисто метнулась к Лавру. За ее спиной виновато топтался дежурный:

— Товарищ комиссар, я не пускал… Гражданочка сами…

Лавр ладонями приподнял голову девушки, заглянул в глаза.

— Что произошло?

Присутствующие деликатно покинули кабинет.

…С Оней Пузиковой, выпускницей педагогических курсов, Лавр встретился три года назад. Тогда, до службы во флоте, он учился в Петроградской консерватории и в Курган приехал на каникулы.

Познакомились на танцевальном вечере, и Лавр в тот же день проводил девушку домой. Потом встречались ежедневно, чаще всего — за «турбинкой», на берегу речной заводи, заросшем густым ивняком.

Их светлую дружбу не прервал отъезд Лавра: Оня часто писала ему в Петроград.

…Взволнованная Оня рассказала: несколько минут назад у скобяного магазина Галямина ее остановили двое. Одеты с претензией на моду: в кепочках с лакированными козырьками; на одном — коричневый жилет поверх серой косоворотки, на другом — желтая рубашка под поясок с кисточками. Лица серые, землистые. Первый, скуластый и горбоносый, чуть выше своего приятеля, шмыгал носом и безголосо шипел:

— Ежели ты, комиссарская шлюха, за Женьку замуж не выйдешь, в могилевскую сыграешь…

В руке другого — нож.

— Понятно? Считай, твой хахаль уже тама.

Судорожно всхлипнув, девушка прижалась к груди Лавра.

— Я так испугалась за тебя… Может, думаю, ранен или…

Тяжело вздохнув, Оня на минуту задумалась, а затем рассудительно сказала:

— Я знала, что Евгений Годовых — нахал и повеса. Но сейчас мне кажется — он враг…

Годовых до революции служил в объединенной конторе маслодельных артелей. В конце семнадцатого года он оказался в совдепе. Правда, должность была не очень уж видная, всего лишь помощник секретаря, но он из кожи лез, чтобы выбиться в начальство. И преуспел — вскоре стал заведующим протокольным отделом.

Оня познакомилась с Годовых в клубе пожарного общества, где играла в спектакле молодящуюся барыню. Спектакль прошел успешно. На сцену поднялся Годовых и от лица властей поздравил самодеятельных артистов. А потом увязался за Оней и проводил домой.

У ворот он пытался поцеловать девушку, но она ответила ему пощечиной и захлопнула калитку.

Годовых стал преследовать Оню. То встречал ее по дороге с работы, то являлся в школу с какой-нибудь проверкой и, выпроводив из кабинета заведующего, приглашал молодую учительницу на беседу. Предлагал руку и сердце. Потом стал угрожать. И семья кузнеца турбинного завода Пузикова вскоре почувствовала властную руку Годовых.

В кузнечном цехе, выполнявшем заказ крестьянской секции совдепа, произошла авария — сорвался молот. Пузикова обвинили в саботаже и посадили в домзак. Вернулся он дней через пять, еле волоча ноги, худой, избитый. Доставил его на пролетке сам Годовых. По простоте душевной старик уверовал: это Годовых его «вытащил из тюрьмы». Затем Годовых заслал сватов в дом Пузиковых. Отец дал согласие выдать дочь за «уважаемого» человека, однако Оня заупрямилась. Кузнец применил старый испытанный метод — вожжи, но это не помогло. Дочь ушла из дому.

И вот теперь это предупреждение…

Аргентовский сразу же позвонил председателю ревтрибунала. Ястржембский пригласил его к себе, вызвал членов следственной комиссии. Случившееся обсуждали долго. Понимали: Годовых связан с какой-то уголовной шайкой, но как это доказать?.. Решили: шума не поднимать, организовать сыск бандитов. На другой день Лавр с Оней после работы пошли в кино.

После разгрома банды Васьки Шпона и других мелких грабительских шаек комендантский час был отменен и с апреля в кинотеатре «Весь мир» ввели вечерние сеансы. Сидели в последнем ряду. Пересохшая пленка трещала и рвалась, зрители начинали свистеть. Под этот шум Лавр успевал поцеловать любимую.

В конце сеанса контролерша крикнула:

— Аргентовский, на выход!

Лавр поспешно стал пробираться к выходу в фойе. В это время порвалась пленка и неожиданно вспыхнул свет. Аргентовский оглянулся, чтобы кивнуть девушке на прощание, и увидел дула двух револьверов, направленных в его сторону. Видимо, яркий свет ослепил бандитов — они промедлили. Лавр пригнулся и резко бросился к двери.

В фойе рассыльный из управления о чем-то беседовал с контролершей. При виде Аргентовского он выпрямился, щелкнул каблуками и козырнул.

— Оружие с собой? — спросил его Лавр.

— Имеется.

— Заприте входную дверь и позвоните дежурному по управлению: пусть немедленно посылает сюда людей, — сказал Лавр контролерше. — А вы — за мной!

К выходу успели вовремя: брякнула задвижка и на улицу выскочили два парня. Рукояткой маузера Лавр сбил переднего с ног. Однако другой проскользнул мимо и, отстреливаясь, побежал по Троицкому переулку.

— Этого веди в управление, — приказал Аргентовский рассыльному, — а я попробую догнать того.

Однако задержать второго преступника не удалось. Не дало результатов и прочесывание близлежащих дворов, проведенное прибывшим дежурным нарядом. Зато его сообщник, Степка Ивачев, сразу признался во всем. На допросе он рассказал, что вторым был Аркашка Клуня. Рецидивист. Полтора года назад вместе бежали из лесных лагерей, попали в банду, скрывавшуюся в Челябинских копях. В конце прошлого года банду разогнала милиция. Степка подался домой и решил завязать. Жил у матери тихо, мирно… А тут, как снег на голову, Клуня с дружками явился. Сказывал: по чьему-то заданию в Курган приехали. Прошлую ночь в засаде сидели. Вернулись перед рассветом «под мухой», злые… Какого-то бывшего офицера вспоминали.

Трижды допрашивал Ивачева сам Аргентовский, но ничего нового не добился.

— Все как есть я тебе выложил, комиссар. Истинный крест!

Шайки Клуни на квартире Ивачевых не оказалось. Оставили там засаду. Но на другое утро бандиты дали о себе знать: совершили покушение на комиссара банков М. Н. Петрова, ранили его в руку.

Вернувшись с осмотра места чрезвычайного происшествия, Аргентовский вызвал заместителя командира конного милицейского отряда Помазкина и приказал привести конников в боевую готовность. Затем позвонил председателю совжелдепа Тептелеву, попросил организовать осмотр пассажирских и товарных поездов, уходящих со станции.

Когда Лавр разговаривал по телефону, вошел помощник дежурного по управлению и положил на стол телеграмму, в которой губернский комиссар милиции запрашивал: что сделано по борьбе с самогоноварением в городе и уезде. Аргентовский пробежал ее глазами, задумался.

Что сделано? Да, ничего, если не считать полутора десятков аппаратов, конфискованных у населения. А гонят самогон многие. Занятый комплектованием и обучением кадров, ликвидацией контрреволюционных банд, грабительских шаек, борьбой со спекулянтами, комиссар забыл о самогонщиках. По правде сказать, и не знал, как с ними бороться. На днях состоялся довольно резкий разговор с председателем крестьянской секции совдепа Пичугиным. Дмитрий назвал крупную цифру — якобы столько пудов хлеба ежемесячно крестьяне и жители города расходуют на самогон. Лавр усомнился:

— Ты что, ходил по дворам и считал?

Пичугин оборвал:

— Вслепую работаете, комиссар. Научитесь пользоваться статистикой.

Дмитрий, конечно, погорячился. Но и Лавр только теперь понял значимость вопроса, который беспокоил председателя крестьянской секции. Винные лавки и спиртзавод давно не работали, а в ярмарочные и базарные дни улицы города кишели пьяными компаниями. Значит, пьют самогон и брагу. В ход, конечно, идет зерно. «А что, если…» — Аргентовский снял телефонную трубку, позвонил Ястржембскому:

— Игнатий Адамович, у меня есть кое-какие соображения насчет облавы. Думаю провести ее под видом конфискации самогонных аппаратов. Конечно, надо обсудить. К Зайцеву? Сейчас буду.

В кабинете председателя Совета собрался узкий круг ответственных работников горуездных организаций. На совещание были приглашены члены ревтрибунала, Климов, Аргентовский и Городецкий. Прошло оно быстро, по-деловому. Собственно, говорил только Зайцев.

— Покушения на Аргентовского и Петрова показали: у нас в городе свила гнездо контрреволюция. Руками уголовных элементов она снова начала террор против партийных и советских работников. Надо упредить события, а не ждать, когда нам свернут головы. Михаил Васильевич, — Зайцев повернулся к Городецкому, — на данный момент, сколько красногвардейцев можешь дать милиции?

Тот крякнул и полез в карман за кисетом. Климов стукнул пальцем по виску:

— Что-то медленно твоя бухгалтерия работает, Миша.

— Скоро кошки котятся да слепыми родятся, — отпарировал Городецкий и, в свою очередь, обратился к Зайцеву: — Вам только вооруженных, Евгений Леонтьевич, или всех?

— Тех и других.

— Три сотни с оружием и две — без.

— У Кравченко на складе сотня винтовок наберется. Сейчас же получи и выдай. Четыре сотни красногвардейцев да сотня милиционеров — это сила, — продолжал Зайцев. — Лавр Васильевич, обмозгуй план облавы и к обеду мне на стол. Провести ее надо сегодня ночью. Клуню взять живым.

Над городом опустился теплый майский вечер. В хороводе звезд на темно-синем небе появился месяц. Одна звездочка, самая расторопная, забралась ему на кончик рога, кому-то подмигивает.

…Чуткая, ломкая тишина поселилась на улицах города. Только на широком дворе управления горуездной милиции слышатся приглушенные голоса да всхрапывание лошадей. Буквой «П» выстроились сотрудники. Руководители групп негромко выкрикивают фамилии, отводят людей в сторону, объясняют границы участков, инструктируют.

В накинутом на плечи бушлате с высокого крыльца спускается комиссар Аргентовский. К нему подбегает командир конного отряда Чупин, рапортует:

— Товарищ комиссар, гарнизон милиции построен. Люди к облаве готовы.

— Во дворе совдепа ждут группы красногвардейцев, надо слить их с нашими. На станции облаву проводите вы сами. Остальное знаете. — Немного подумав, Аргентовский добавляет: — Запомните: Клуню взять живым.

Всего лишь полдня было затрачено на подготовку, но проходила операция организованно и четко. Несколько групп окружали квартал, одновременно заходили во все квартиры, проверяли сараи, чердаки и сеновалы. Подозрительных задерживали и отправляли в управление, где с ними разбиралась следственная комиссия.

Труднее приходилось тем, кому попадались квартиры бывших работников земской управы. Строптивые хозяева, преисполненные еще сознанием былой высоты положения, чванливо упрямились, требовали разрешения на обыск, грозили…

Аргентовский решил сам проверить, как работают отдельные группы, и отправился на самый ответственный участок — железнодорожную станцию.

Небольшое каменное здание вокзала было окружено кольцом конной милиции, на которое изнутри напирала толпа. На путях не было ни одного пассажирского поезда, а люди с кошелями, узлами и чемоданами куда-то рвались, что-то доказывали, стараясь протиснуться через конный строй. В воздухе стояли шум и гвалт.

Забравшись на тендер маневрового паровоза, подогнанного на первый путь, командир конного милицейского отряда Чупин старался перекричать бушевавшую толпу.

— Граждане и гражданочки! Призываю к спокойствию. Мы, пролетарская милиция, кроме хорошего ничего вам не сделаем. Проверим документы и катитесь на все четыре… Революционный долг велит нам ловить самогонщиков, которые переводят дорогое зерно на дерьмо, спаивают людей до скотов, наносят вред нашему пролетарскому делу.

Чупина никто не слушал. От волнения и натуги он взмок, но продолжал ораторствовать.

Аргентовский, ведя коня в поводу, направился к паровозу. Заметив комиссара, Чупин спустился вниз.

— Слушай, а куда все рвутся? — нагнувшись к его уху, спросил Лавр.

— Бог их знает… — удрученно махнул тот рукой. — Целый час бьемся — никакого толку… Бежать хотят…

— Бежать? Куда?

Вместо ответа Чупин пожал плечами.

— Прикажи конникам расступиться. Пусть их…

Милиционеры повернули коней и отступили в стороны. Только что бушевавшая толпа словно задохнулась: наступила такая тишина, что слышно было, как позванивают удилами лошади. Аргентовский подошел к бородатому старику в шапке с оторванным ухом. В полусогнутой левой руке старик держал два узла, в правой — суковатую палку с металлическим набалдашником. В свете фонаря, тускло освещавшего перрон, под лохматыми бровями старика растерянно поблескивали выцветшие глаза.

— Ну?..

— Чего «ну»?

— Вы куда-то торопились… — спокойно сказал комиссар. — Пожалуйста, путь свободен.

— Куды народ, туды и я…

— А народ куда?

— Не знаю…

Кто-то засмеялся. Старик в сердцах плюнул на землю и, повернувшись, стал протискиваться к зданию вокзала. Вскоре перрон опустел. Успокоившиеся пассажиры зашли в вокзал. Милиционеры приступили к проверке документов.

В эту же ночь Аргентовский побывал на квартире бывшего полицейского исправника Иконникова. Получилось, собственно, случайно. Лавр не знал, кто живет в большом двухэтажном особняке на Дворянской улице. Услышав доносившиеся со двора голоса, подъехал к распахнутым воротам.

— А, это вы, комиссар… — Из-за угла навстречу шагнул маленький коренастый мужчина с винтовкой наперевес. — Заместитель командира красногвардейского отряда Сорокинского завода Авдеев, — представился он. — Полчаса тарабаним — и никакого толку…

— В окна стучите, — посоветовал Аргентовский. Наконец сквозь щель ставни на первом этаже пробился огонек, затем мужской бас за дверью спросил:

— Кого черти носят?

— Откройте. Милиция.

— А может, не милиция? Всякий народ шастает…

— Да милиция же…

— Открой ставню, покажись.

К окну подошел Аргентовский.

— Комиссара знаю.

Дверь открыл высокий мужчина. Был он босиком, в исподнем белье.

— Срам-то хучь прикрой! — крикнула ему женщина из глубины сенок.

— Ничаво… Хучь и милиционеры, а все одно мужики, — забалагурил мужчина, словно обрадовавшись позднему визиту «гостей». — Сюда, сюда проходите. А то кабы их благородия не проснулись. Беды не оберешься…

— Кто такие? — спросил Лавр, когда вошли в полуподвальную комнату, тускло освещенную коптилкой.

— Мы али они? — Мужчина ткнул пальцем в потолок.

— Их благородия.

— Неужто не знаете? — искренне удивился он. — Исправник Курганского уезда господин Иконников-с. Бывшие оне. Там, наверху, проживают. Женка моя кухаркой у их служила, пока я на германской вшей кормил. А теперь, вишь, не надо стало, хватеру ослобождай, потому как муж изранетый с фронту явился да красную заразу в дом принес. Седни вечером баталия Состоялась. И не столь Михаил Васильевич, сколь Софья Борисовна бунтуют.

В квартире Иконниковых не спали: дверь открылась тотчас. В прихожей Аргентовского встретила розовощекая пухлая хозяйка. Засуетилась, приглашая в боковую комнату.

— Проходите, проходите. Из милиции? Я так и знала!.. — всплеснула руками Софья Борисовна и, присев на краешек стула, залилась горькими слезами.

— Что вы знали? — спросил Лавр.

— Знала, что судьба его предопределена.

— Чья судьба?

— Михаила Васильевича, мужа моего. Говорила: сходи к властям, скажись… Покаянную голову и меч не сечет, — продолжала причитать хозяйка. — Скажите: много ему грозит? А может, расстреляют?

Она прижала руки к пухлой груди, раскрыла рот и по-детски вопрошающе уставилась на Лавра, словно ожидая, что он сию минуту разрешит все ее сомнения.

— Считаете, что вашего мужа должны судить?

— Не успокаивайте, пожалуйста. Так всегда бывает, когда меняется власть.

Аргентовский внимательно посмотрел на Иконникову. Она потупилась и грустно, сквозь слезы, улыбнулась:

— Я не перестаю думать: вы, большевики, будто родились в сорочках. Все-то у вас легко и понятно. А мы, служащие, вечно приспосабливаемся к власти.

«Мысли хозяйки понятны, — подумал Лавр. — Интересно, что думает и чем живет сам исправник?..» И, обращаясь к Иконниковой, спросил:

— Могу я видеть Михаила Васильевича?

Она встрепенулась.

— Пожалуйста! Не откажите в любезности пройти в соседнюю комнату. Он давно ждет вас.

У резного, красного дерева, шкафа в кожаном кресле сидел тучный мужчина в темном шелковом халате. В скупом свете семилинейной лампы холодно поблескивали стекла его очков. Из-под седеющей щетки жестких усов, закрывающих тонкую верхнюю губу, торчала прямая трубка. Глаза под тяжелыми полуопущенными веками глядели мрачно.

Лавр поздоровался. Иконников, привстав, поклонился.

— Чем могу служить?

— Я — комиссар Курганской горуездной милиции Аргентовский. В целях пресечения самогоноварения произвожу обыски.

— Пожалуйста. Препятствовать не благоразумно, — пыхнул он трубкой и, проследив за плывущим по комнате колечком, спохватился: — Садитесь, комиссар. Пусть ваши люди занимаются своим делом.

Лавр кивнул сопровождавшему его Авдееву: «Начинайте», — и вновь обратился к Иконникову:

— Предлагаю оружие сдать добровольно.

Хозяин неторопливо подошел к письменному столу, выдвинул ящик, достал новенький вороненый браунинг, подержал на ладони, будто прощаясь с ценной реликвией, положил на край стола.

— Надеюсь, он вам не пригодится, — улыбнулся Лавр, давая понять, что прибыл в дом с самыми мирными намерениями.

— Дай-то бог, — вздохнул Иконников. — Думаю, перед народом больших преступлений у меня нет. Делал то, что требовалось по долгу службы.

— Это другой вопрос. Подозревать или обвинять вас в чем-то у меня пока нет оснований. А дальше — жизнь покажет. Все будет зависеть от вашей лояльности.

— Лояльности? И это говорите вы мне, полицейскому чиновнику? Простите, но я не могу понять вас, — искренне удивился Иконников.

— А тут и понимать нечего, — как само собой разумеющееся сказал Аргентовский. — Революция выпотрошила, можно сказать, наизнанку вывернула старую Россию. Но это не значит, что мы должны оттолкнуть тех, кто раньше не разделял наши взгляды. Им тоже найдется дело, если они станут честно сотрудничать с Советской властью, работать, не держа камень за пазухой.

Иконников сидел в кресле, прикрыв лицо ладонью, думал.

— Знаете, что меня ночами терзает? — не меняя позы, наконец сказал он. — Как могло случиться, что история так зло подшутила над нашим классом? В чем беда и в чем боль наша?

— Ну, об этом как-нибудь на досуге. Извините, что не имею больше времени. Дела…

Аргентовский вежливо поклонился и вышел.

Облава закончилась перед рассветом. В воздухе уже чувствовался утренний холодок, когда Лавр возвращался домой. Он был в приподнятом настроении. Главное — сделано. В одном из притонов на Пушкинской улице схвачена шайка Аркашки Клуни. Все пятеро. Произошло это так.

Оцепив очередной квартал, милиционеры направились было по домам, но их остановил красногвардеец Савельев.

— Погодите, братцы. Здесь, второй дом от угла, проживает Фроська Бобкова. Раньше притон содержала. Ворья там разного бывало… Околоточный ее постоянно таскал к исправнику. Может, и счас…

Помощник командира конного отряда милиции Григорьев, руководивший группой, приказал соблюдать тишину, никаких действий не начинать. Опросив соседей, он узнал, что с вечера в доме Фроськи долго горел свет, по всему — были гости.

Григорьев внимательно осмотрел подворье. Оказалось, что из хлева в сенцы есть дверь. Если ее открыть, можно попасть на кухню.

При свете фонаря долго возились с внутренней задвижкой, но открыть не смогли. Тогда ломами приподняли и сняли с петель дверь. Ворвались в горницу. Бандиты спали на полу. Спьяну никто из них не мог сообразить что произошло, только Клуня, как был в нижнем белье, так и бросился в окно. Кто-то ударил его прикладом по голове. Звенькнуло стекло и бандит вместе с рамой повис на подоконнике.

— Осторожно! — крикнул Григорьев. — Сказано: брать живым…

Бандита привели в чувство и вместе с остальными отправили в управление.

Весь день следственная комиссия возилась с Клуней. Лишь к вечеру он рассказал, что приехали в Курган из Златоуста, послал их старый дружок, рецидивист, по кличке Муха, который, судя по всему, был там связан с какой-то контрреволюционной организацией. Велел связаться с Годовых, выполнять его поручения. От него, Евгения Годовых, и получил задание: «убрать» трех-четырех партийцев. Вчера Годовых принес задаток — кулон и два золотых перстня. Остальное, полфунта золотых вещей, должен получить, когда выполнит задание. На завтрашний вечер у них назначена встреча в доме 20 по Береговой улице. Ястржембский позвонил Аргентовскому.

— Лавр Васильевич, рассыльного до меня пошли. Есть новость.

Вскоре от Ястржембского принесли ордер на арест Годовых и записку:

«Сделай это вечером. Шум не поднимать. Спрячь его в одиночку и позвони мне».

Годовых дома не оказалось. Хозяйка, молодая вдова, что-то напевая, вешала в горнице занавески. Привыкшая к ночным гостям постояльца, на стук в дверь не откликнулась. Когда Лавр вошел и поздоровался, сразу же сказала:

— Ежели вы к Жене, то его нету дома.

— Где его найти?

— А вам зачем?

— Надо.

Она повернулась, удивленная таким ответом, смерила Аргентовского изучающим взглядом: это еще что тут за тип?!

— Где Евгений?

— Ежели срочно, завтра он сам вас найдет.

— Мы дальние, — соврал Лавр. — Ночевать не резон. Крайняя нужда к нему.

— В пожарку, сказывал, пошел. Спектаклю разыгрывать хотят, так он на эту…

— На репетицию, — подсказал кто-то из сопровождавших комиссара милиционеров.

Хозяйка кивнула головой.

…В сумрачном зале пустые ряды скамеек. Над сценой густо коптили две висячие семилинейные лампы, освещая импровизированный плетень из ивовых прутьев и угол деревенской избы. Перед избой ходил толстый, с брюшком, мужчина. Он тряс длинной мочальной бородой и громко кричал:

— Хлеба им подавай… На-ко, выкуси, голь перекатная!..

На мгновение Лавр задержал взгляд на суфлере. Тот, высунувшись из-за ширмы, шепотом подсказывал:

— Дьяволу душу заложили…

Но мужчина, изображавший кулака, молчал. Он смотрел на только что вошедших вооруженных людей, раскрыв рот от удивления.

Суфлер сердился. Грозно выкатив глаза, шипел:

— Говори: «дьяволу душу заложили»… Оглох, что ли?! Тьфу!..

И тут за круглой голландской печкой Аргентовский увидел Годовых. В черном костюме-тройке сидел он в кресле прямой и жесткий. Темные, аккуратно подстриженные усики на смуглом лице почти сливались с тонкой верхней губой.

Извинившись перед артистами, Лавр подошел к Годовых. Тот встал, заложил руки в карманы, надменно заговорил:

— Кто дал вам право бесцеремонно врываться сюда? Идет репетиция. Завтра спектакль. Я, как представитель совдепа…

Аргентовский нахмурился.

— Бывший… Вот ордер на арест.

Не глядя на бумажку, которую протягивал комиссар, Годовых продолжал:

— Вы кто такой?

— Комиссар горуездной милиции Аргентовский.

— Самоуправством занимаетесь, комиссар. Ответите за это!

— У вас будет достаточно времени обжаловать мои действия, — улыбнулся Аргентовский, вынимая из внутреннего кармана арестованного браунинг. — На всякий случай разрешите посмотреть, что в других карманах. Может, лишние вещи имеются?

Годовых с наигранной покорностью расстегнул пиджак и вывернул карманы брюк.