Дракон, вставший из моря, был громаден. Громаднее всех чудовищ, виденных росами. Правая половина его чешуйчатого тела горела красным огнем, будто раскаленный уголь из костра. Левая была черна, как вода в болотном бучиле или морских глубинах. Две головы на длинных шеях зловеще нависали над людьми. Одна,, красная, напоминала волчью. Другая, черная - голову ящерицы. В двух пастях белели ряды острых зубов. Четыре глаза пылали синим болотным огнем. Огромные когтистые лапы тучами взметали воду и песок, и янтари россыпью звезд вспыхивали, отражая свет огненного тела. Острый гребень колыхался над спиной. Самый злой огонь, самая недобрая вода волею колдуна и ведьмы соединились и породили могучее чудовище, наделенное к тому же безжалостным человеческим умом.

   Иные воины, разгоряченные боем, грозили дракону оружием. Но раздался решительный голос Ардагаста.

   - Все отходим в городок! Вишвамитра, веди дружину, а я с волхвами задержу тварь!

   Всадники поскакали к городку. Вслед им вылетел из драконьей глотки клубок пламени, обратив в обугленные скелеты двоих или троих отставших. У купальского костра остались лишь Зореславич, Вышата, две волхвини и Либон. Бесстрашным взором ученого мага римлянин глядел на приближавшееся исчадие двух стихий.

   Ардагаст направил луч Чаши в пламя костра, и оно взметнулось к небу, раздалось в стороны, огненной стеной перекрыв дорогу к началу лесной тропы, что вела к городку.

   И эта тонкая, колеблющаяся стена остановила дракона. Одна его пасть изрыгнула черно-красное пламя, другая - струю черной воды. Но нечистый огонь не смог прорваться сквозь священное золотое пламя, а вода обратилась в пар.

   - Эпифан, сын Антиоха! Ты способный маг, клянусь Гермесом. Твои бы знания да на доброе дело! - громко произнес сенатор, глядя прямо в горящие синим огнем глаза.

   Красная волчья голова дважды дохнула огнем, и лес по обе стороны от костра запылал.

   - Все, уходим! - сказал Вышата, и пятеро всадников поскакали через лес, занимавшийся с невероятной быстротой. Вслед им летели насмешливые крики готов, снова высадившихся на берегу. Дружину Ардагаст догнал на серединке пути. Как оказалось, нечисть успела потрудиться: завалила в нескольких местах тропу деревьями. Нужно было разбирать завалы, а огонь уже подступал с обеих сторон. Самих нечистых не было слышно: унесли ноги из леса, как только почуяли огонь, выдержать который могли разве что пекельные черти.

   - Изжарить нас решили, проклятые, чтоб им самим в пекле гореть, Ягиным ублюдкам! - выругался Неждан Сарматич.

   - Не унывай, дружина! Пройдем и сквозь огонь, как тогда на Белизне. С нами Солнце-Царь и чаша! - раздался громкий голос Вишвамитры.

   Под приветственные крики воинов Ардагаст проехал вперед, соскочил с коня, взобрался на завал. Чаша в его высоко поднятой руке полыхала золотым огнем.

  -- Дружина, за работу!

   Тогда, девять лет назад, они лихо скакали через лес, подожженный огнедышащим змеем. Да и змей, которого Шишок смахнул дубиной с дерева, был не чета нынешнему. Теперь же приходилось ехать шагом, задыхаясь от жары и дыма, пока впереди растаскивали тяжелые стволы. Коней удерживали в повиновении только заклятия. Но самым первым шел Солнце-царь, и все знали: это его чаша открывает для всех проход сквозь огненное пекло.

   А дракон полз, круша деревья огромным телом, вдогонку дружине. И вот уже две его головы нависли над тропой. Он подобрался там, где ехали амазонки, подальше от Ардагаста и чаши. Ардагунда подняла руки, словно пытаясь оттолкнуть громадную тварь, и ладони ее вдруг засияли ясным белым светом. Только этим волшебством владела царица амазонок, но владела в совершенстве. Два луча света ударили в глаза дракону, и этого чистого, доброго света взгляд чудовища не смог выдержать. Змей замотал обеими головами, заворочался на месте, но Зореславна снова и снова слепила его. Амазонки засмеялись. Когда же в огненную волчью морду ударил золотой луч Колаксаевой Чаши, дракон со злобным шипением отполз в чащу.

   За всем этим Каллиник наблюдал, стоя рядом с Виряной на валу городка. Ардагаст велел ему оставаться здесь, чтобы в случае надобности помочь Венее чарами. Сердце и ум отказывались верить, что эта уродливая, жгущая все вокруг себя тварь - его Эпифан. Но в мозгу звучал голос брата: "Никос, пока не поздно, бросай все и беги вместе со своей варваркой! Сгоришь ведь, и костей не останется!" "Поздно, Эпифан. Я отсюда бежать не стану, и она тоже". "Дурак! Пропади, сгори вместе с этим проклятым миром! Пропадите вы все!" Безжалостный шипящий голос уже мало походил на человеческий.

   Наконец росы и жемайты въехали в городок. Ардагаст с соратниками поднялись на вал. От моря до Неймы бушевало, охватывая гору со всех сторон, огненное море. Горело все: леса, села, хлеба. Густой дым затмевал звезды и луну, но от огня было светло, как днем - если бы днем вместо солнца светило что-то жуткое, черно-красное. Среди красного пламени извивались, словно полчища змей или пальцы громадных рук, черные языки. Пекло рвалось на землю. Жители окрестных сел заранее собрались в городок. Сейчас они с надеждой глядели на росов. Многие тихо плакали. Испуганно ревела скотина.

   - Зря мы, выходит, русалок в хлеба загоняли, поля от ведьм берегли. Где они, русалочки? - вздохнул дрегович Всеслав.

   - Помирать собирайся, а рожь сей, - ответил ему пословицей Неждан Сарматич.

   - Нерона бы сюда. Он бы сложил поэму о Мировом Пожаре, - невесело усмехнулся Каллиник.

   - В Мировом Пожаре должно погибнуть все злое, - заметил Хилиарх. - А это... просто поджог, чтобы легче было грабить. Вон Кентавр такое любил проделывать в Риме.

   - Я поджигал богатые дома, а не хижины бедняков, - возразил Дорспрунг-Кентавр.

   - Набег это, вот что! Немирные сарматы и готы в набеге тоже все жгут, лишь бы страху нагнать! - воскликнул Всеслав.

   - Видишь, царевич? - недобро подмигнул Каллинику Кентавр. - Братец твой - вор и поджигатель. А мнит себя, небось, Тифоном, перед которым сам Зевс едва устоял.

   Сигвульф погрозил кулаком стоявшему на берегу в готовности войску Берига.

   - Трусы! Прячетесь за спину дракона и ведьмы? Бериг, ты трус, нидинг и вождь нидингов!

   По другую сторону огненного моря стоял, довольно поглаживая огненно-рыжую бороду, конунг готов. Он любил железный вихрь битвы, стоны умирающих врагов, добычу. Но больше всего Бериг любил огонь - пламя и дым горящих сел, городков, хлебов. Глядя на него, он казался себе похожим на грозного Сурта, повелителя Муспельхейма. А по части коварства конунг не уступал Огненному Локи, которого не забывал чтить тайными жертвами. Это не мешало ему слыть избранником Одина, врага Сурта и Локи. Сильный сам выбирает себе богов. За спиной - испытанная дружина, тоже любящая кровь, звон стали и огонь войны. Верные берсерки уже ворчат медведями от нетерпения. Пусть только дракон взломает магическую защиту священного городка... А пока что Бериг Огнебородый упивается зрелищем невиданного пожара.

   А дракон полз все ближе к городку и, питаемый страшным огнем, становился все больше и сильнее. Вот он уже взбирается по склону горы. Ардагаст с сестрой встали рядом. Зореславна снова направила свет своих рук в глаза змею. Тот недовольно зашипел, но взгляда уже не отводил. Вернее, не отводила его волчья голова, а ящериная сразу ушла куда-то вниз. Клуб огня вырвался из волчьей пасти, но наткнулся на золотой луч чаши.

   А из ящериной пасти вдруг ударил мощный поток воды - прямо в основание вала. Размытая, обращенная в грязь земля, поползла вниз, обнажая бревна частокола. Но рядом с Зореславичем встала Милана. Заклятие лесной ведьмы придало земле твердость камня. Черная голова взметнулась вверх, плюнула водяной струей, способной сбить человека с ног. Но глаза ей слепили руки Ардагунды, и вода только окатила людей на валу.

   Трудно было втроем сдерживать натиск чудовища. Рядом стояли Вишвамитра и Сигвульф со священными копьями, но змей чуял опасность и избегал приближаться на длину копья. Рука Ардагаста уставала, чувствуя, как одно могучее пламя давит, оттесняет другое. Драконьи головы коварно заходили то снизу, то сбоку. Но трое знали: главное волшебство творится у купальского костра перед Янтарным Домом. Здесь теперь стояло, сияя горящими свечами, дерево-Купала, а под ним - изваяния Лады и ее дочери. Венея, Лайма, Либон, Каллиник, Вышата с женой и младшие жрицы стояли вокруг огня, сомкнув руки, и пели древнюю песнь о Мировом Дубе, что рос прежде всех времен среди изначального моря, а душой этого Дерева, его мавкой была будущая Мать Богов. И вот, послушное пению, поднялось из костра дерево. Ствол и ветви его были из золотистого, с зелеными прожилками света. Серебром сияла листва, медью - желуди. С древней бронзовой застежки на груди Венеи слетели три сияющие золотые птицы и уселись на дерево. Из витых браслетов выползли две огненные змеи и обвили ствол у самых корней, нежась в пламени костра.

   Все выше вырастало Дерево Света, все шире раскидывались его ветви, осеняя весь городок. Видя это, все яростнее бросался на стену городка дракон. А на помощь ему уже спешили другие Чернобожьи слуги. Из огненного моря выскакивали пекельные черти: такие же черные, остроголовые, косматые, как их болотные сородичи, но с пылающими трезубцами в когтистых лапах. Этими трезубцами нечистые норовили поджечь частокол. Пекельное оружие вмиг пережигало древка копий, раскаляло клинки так, что загорались деревянные обкладки рукоятей. Но навстречу бесам спешили русальцы, и под ударами их жезлов пекельные трезубцы гасли, а сами бесы с мерзким визгом бросались обратно в пламя - если успевали увернуться от меча.

   Еще опаснее была налетевшая с юга стая стервятниц - Лаума с ее ведьмами. Поднятый ими вихрь срывал крыши с домов, валил людей с ног, потрясал золотое дерево, угрожал задуть костер. Многие колдуньи опускались на землю и, оборотившись кто большой собакой, кто - волчицей, кто - бодливой коровой, кто - колесом, носились по городку и нападали на людей. Перепуганные насмерть поселянки вопили. Металась в ужасе скотина. Но не дрогнули серые бойцы. Быстро распознавая ведьм в любом обличье, волколаки рвали их в куски. Еще яростней они набрасывались на чертей, прилетевших вместе с колдуньями.

   Амазонки били из луков, но ветер, поднятый ведьмами, сносил стрелы, и летуньи лишь нагло смеялись над своими врагами. Тогда Лайма, выйдя из круга, взобралась на крышу храма. В руках у юной охотницы был лук, за спиной - два полных колчана. Широкое белое платье она сняла и осталась в охотничьем наряде. Во весь рост стояла девочка прямо на широком коньковом бревне и слала в небо заговоренные стрелы. Плохому стрелку они бы не помогли, но колдовской ветер не мог их отклонить. Не мог он и сбросить Лайму с крыши - только развихривал и носил ее длинные черные волосы.

   Друг за другом падали пронзенные стрелами ведьмы, колдуны, черти. Не убившихся насмерть на земле разрывали волколаки, добивали чем попало утратившие страх поселянки. Заметив опасность, нечистые опускались на крышу храма. Но рядом с Лаймой встали Меланиппа и Пересвет, встречая всех подбиравшихся к отважной лучнице секирой и мечом. Душа гусляра пела, но то не была жестокая радость боя. Слова сами складывались в новую песню - о бое Ардагаста с осквернителями Купальской ночи. А рука тем временем, будто сама собой рубила и колола нападавших то сбоку, то сверху врагов. Попробовал бы так Нерон!

   Лайма, поглощенная боем, ухитрялась все же следить краем глаза за царем росов. Как он прекрасен в бою, златоволосый, с пылающей чашей в руке! Да не один ли он из Сыновей Бога? Спустился на землю для великих дел, и снова вознесется. А она, дурочка. заглядывается на него... Но ведь убить можно даже бога! Спереди грозит огненной смертью дракон, сзади норовят ударить прыгающие на вал нечистые. Как хотела бы она быть на месте светлорукой Ардагунды! Или Ларишки, что без устали рубит кривым мечом и разит акинаком подкрадывающихся к мужу врагов. А она, Лайма, кроме лука, владеет разве что охотничьим ножом.

   Выйти из круга пришлось и Либону. Ведьмы то и дело чертили руны в воздухе или бросали деревяшки с вырезанными на них и окрашенными кровью рунами, что несли бойцам слабость духа и тела, могла обездвижить или обратить в бегство. Пожилой сенатор не успел бы всюду, если бы русальцы не прижигали своими жезлами деревяшки, которые обычный огонь не брал. Варварскую магию рун Либон за эти годы изучил хорошо. Но до чего же бесполезен был сейчас, в этой буре огня, железа и чар, волшебный янтарь со стрекозой! О боги, существует ли еще мир, добрый и прекрасный, или он весь охвачен проклятым красно-черным пламенем?

   Но вопреки всему вырастало из священного огня и поднималось над городком золотое дерево. Его видел Витол, но тщетно пытался воин-волхв чарами открыть дорогу сквозь горящий лес конникам Побраво и Склодо и подошедшей с юга рати Инисмея.

   А тот, кто разжег чужими руками весь этот пожар, сидел на скале над Пасаргадами и с высокомерной улыбкой глядел в серебряное зеркало. Городок, несомненно, обречен, и вместе с ним упрямый сенатор, что, конечно же, предпочтет погибнуть во славу архонта Солнца и своего "нового Рима". Лишь бы только Эпифан покончил с ними всеми до восхода, когда слабеет всякая темная магия. Иначе... Тайные силы, что будет, если Янтарный путь останется Путем Солнца, и по нему двинутся на юг воины, подобные этим росам!

   * * *

   Янтарный путь в эту ночь жил своей жизнью, не заметной для рыскавших по нему в поисках барыша. Не янтари, не мечи, не амфоры с вином шли по нему от племени к племени, от святилища к святилищу. Горел огонь на обоих делийских алтарях - Аполлона и Артемиды, на алтаре Юноны и Дианы в священной аквилейской роще, пылали костры на святокрестовской Лысой горе, на Соботке и двух ее соседках. Люди плясали, пели, любили друг друга во славу светлых богов. Но суровы и сосредоточены были лица стоявших у огней жрецов: Аполлония и Делии, Флавии Венеты, царя друидов Думнорига и молодого Белерига-Белояра, ряженого в женское платье, и еще многих служителей Солнца и Света.

   Неподвластная преградам и расстояниям, летела от Пифагорова алтаря дружественная мысль Аполлония: "Слушайте, все воины Солнца на Янтарном пути! Рабы Тьмы осадили Янтарный Дом. Погасившие Свет в своей душе обратили во зло магическое знание. Зло не в Огне, не в Воде, - оно в людях, забывших добро. Собирайте же силу Солнца и Луны, силу Света, шлите ее в Гиперборею, к Венедскому морю, растите золотое Дерево Света!" Звучали заклятия на языках греков, пеласгов, кельтов, германцев, венетов и венедов. Пламя рвалось в небо с алтарей и из костров огненными стволами, и распускались на их верхушках дивные серебристо-золотые цветы. Неслышный, видимый лишь духовному взору, несся от одного пламенного дерева к другому поток светлой силы, и мощь его все нарастала. Этой силой можно было сжечь целый город, а можно было вырастить дерево. И оно росло - у храма в городке на Янтарном берегу.

   От этого потока ответвлялся еще один: через храмы Аполлона в Прасиях и Синопе, древний Экзампей и Суботов - туда же, к Янтарному Дому. На горе над Тясмином праздновавшие уже по большей части разбрелись по парам. Вокруг костра стояли, соединив руки, только девушки и женщины, оставшиеся без пары, во главе с Добряной. Многие мужчины заглядывались на младшую царицу, но позвать ее под ракитовый куст даже сегодня не посмел ни один. Внутри женского кола было другое - из детей тех, кто ушел в поход. У самого огня стоял, опираясь на посох, седой, как лунь, Авхафарн в белом кафтане и башлыке, увенчанном золотой фигуркой барана. Духовный взор старого жреца охватывал весь путь, на котором волхвовали Флавий Никомах, Стратоник, верховный жрец Экзампея Златослав, Вышата с Лютицей и Венеей. С Никомахом и Венеей главный жрец росов знаком не был, а надменный Златослав вообще считал его, сармата, врагом, а своего ученика Вышату - предателем. Но в эту ночь все они делали одно святое дело.

   Женские и детские голоса стройно выводили песню о предвечном дереве. И, повинуясь им, вырастал огненный ствол со злато-серебряным цветком. Ближе всего к жрецу держались царевич Ардафарн и Вышко. Дети, казалось, забыли об усталости. Ведь там, у Венедского моря, сражались их отцы и матери. И все же время от времени Авхафарн давал им знак разомкнуть руки и отдохнуть. Тогда они вполголоса расспрашивали Вышко, что же творится с их родными. Девятилетний сын Вышаты делал все больше успехов и в ясновидении, и в других чарах, но старый жрец берег его силы.

   И когда до погруженного в чародейство Вышаты долетал вдруг мысленный голосок сына, великий волхв обретал новые силы. Ибо для того и забрались росы в это огненное пекло, чтобы на родном Тясмине - и не только там - женщины и дети могли мирно праздновать Купалу. А не прятаться в ужасе от всяких "избранников Одина" и "воинов Поклуса", которым мало будней, чтобы жечь, убивать и грабить.

   * * *

   Волчьеголовые ладьи Лютомира шли к выходу из Свежего залива. Проклятые ведьмы, наконец, отстали, но волны продолжали бушевать. Вот и пролив: узкий, бурный, с сильным течением. Хорошо хоть Месяц-Велес из-за туч выглянул. Только бы в море выбраться. Там тихо: Данута видела. И тут вдруг посреди пролива поднялись из пенящихся волн три громадные змеиные головы. Позади них горбами, кольцами вздымалось исполинское тело.

   - Крут, Збигнев! Велетами! За мной! - громко крикнул волчий воевода.

   Вильцы не зря звались еще и велетами. В их жилах текла кровь древних великанов - тех, что жили в городках и перебрасывались оттуда, с горы на гору, каменными топорами. Простоватые венедские исполины, не походили на своих северных сородичей - тупых, злобных, порожденных холодом и тьмой. Людей обычно первыми не обижали и охотно роднились с ними, благо умели, когда нужно, сравняться ростом с женой. Роднились, пока и вовсе не осталось чистокровных великанов. Потомки же их измельчали, и теперь лишь воины-волки знали, как вернуть себе - и то на время - рост и обличье могучих предков.

   Трое сильнейших бойцов-лютичей прыгнули с трех ладей - и вынырнули из волн исполинами, которым ладьи годились разве что в рыбачьи челноки. Кольчуги и мечи оставили на судах: пращуры-велеты железа не знали. А дружинники уже доставали со дна ладей три огромных кремневых топора, принадлежавших троим древним великанам. С топорами в руках три велета-оборотня поплыли навстречу змею. А Данута превратилась в чайку и полетела перед ними.

   Злым желтым огнем вспыхнули шесть глаз чудовища. Разом открылись три пасти. Одна изрыгнула пламя, другая - желтый яд, третья - пучок молний. Но взмахнула крыльями чайка-волхвиня, и перед змеем встала волна - чистая, голубая. Россыпью огоньков отразились в ней звезды, серебряным глазом - луна. И погасла в этой водной стене все, извергнутое морским гадом. Ученица Эрменгильды не была сильна в солнечных чарах, зато в совершенстве знала водное, лунное, звездное волшебство. Волна продержалась недолго, но за это время три велета успели подплыть вплотную к змею, встать на ноги (море им здесь было по грудь) и разом взмахнуть топорами. Гром прокатился над морем, молниями полыхнули кремневые секиры и обрушились на чудовище.

   Страшен Змей Глубин и его отродья. Нет им соперника, кроме Громовержца, его грозовой дружины - и великанов. Не родился еще Перун, не сел на колесницу, а они уже били змеев громовыми топорами и палицами, и люди славили велетов-змееборцев, гордых и могучих. Не сразу сумел превзойти их Громовник. А превзойдя, многих истребил за то, что не покорились Роду и его племени. Не помогло им каменное оружие против бронзового и железного, скованного сыну Сварогом. Трудно было бежать или укрыться от небесной колесницы. Но даже разбитые, не пошли великаны в нечистую Чернобожью свору, хоть и звал их к себе Пекельный. А потомки их с Перуном не враждовали, но служили не ему, а его брату - Радигосту-Даждьбогу. Рабами же не были никому из богов.

   Даже молниями нелегко было пробить толстую чешую и могучие кости морского змея. Только Круту, самому сильному из троих, удалось с одного удара раскроить огнедышащую голову, но извлечь засевшую в черепе секиру он смог не сразу. Топор Збигнева лишь скользнул по чешуе. Тогда проворный и ловкий воин ухватился за гребень змея и взобрался ему на шею. Чудище тщетно извергало молнии, пока топор не врубился ему в загривок. Труднее всего пришлось воеводе. Его оружие только срезало кусок чешуи, а в следующий миг было вырвано из руки Лютомира когтистой лапой змея. Тогда велет обеими руками сжал горло средней головы. Желтый яд попал ему на спину, прожег волчью шкуру, сквозь кожаную рубаху дошел до тела. От страшной боли воевода завыл - люто, по-волчьи. И голова его вдруг обратилась в волчью, а руки в звериные лапы. Могучие клыки и когти исполина-волкоглавца впились в шею змея, и даже его чешуя не устояла перед ними. Морской гад забился всем колоссальным телом и, верно, свалил бы Лютомира с ног и вдавил в донный песок, если бы Крут и Збигнев не всадили свои топоры туда, где расходились три шеи чудовища. Головы поникли, но тело еще долго билось, вздымая волны и сметая прибрежные сосны.

   Превозмогая боль, воевода нырнул: топор Сваржина, древнего солнечного велета, нельзя было оставлять на дне моря. Но топор оказался придавлен тушей змея, и пришлось ее, еще дергавшуюся, оттаскивать, потом снова нырять... Соленая вода разъедала обожженную ядом кожу. Воевода не помнил, сам вернулся в человеческое обличье, или товарищи помогли. Очнулся уже на ладье. Он лежал лицом вниз, а жена колдовала над его спиной.

  -- Тебе лучше, Лютек? Дышать не трудно?

   - Нет, только спина вся горит. Данута, ты, главное, боль утихомирь, чтобы я сражаться мог.

   - Куда тебе снова в бой? И так уже подвиг совершил.

   - Про такую рану скажут: пан волчий воевода от змея удирал, а с готами и их драконом вовсе биться побоялся. Нет, Данута, надо еще постоять за волчью честь!

   А море за косой было тихим и ласковым, и месяц со звездами гляделись в него с чистого ночного неба, и плескались в волнах морские девы. И где-то на дне, никому, кроме рыб да тех же дев, не видимая, стояла среди руин янтарного дворца дивной красоты женщина и плакала над телом светловолосого юноши-рыбака.

   * * *

   Весело, без тревоги праздновали в эту ночь в земле борян, где Почайна впадает в Днепр под священными горами. Ни одна ведьма не приходила красть молоко, делать заломы или искать проклятые клады. Тихо было на Лысых горах: и на той, где Ардагаст девять лет назад разнес колдовской городок, и на дальней, южной. Будто и впрямь забрал Нечистый своих служительниц туда, куда их добрые люди шлют.

   А ведьмы никуда не делись. Стаей стервятниц летели они на северо-запад. Летели на метлах, кочергах, на своих наставниках-колдунах, которых уже при жизни величали "упырями". Вместе с ними на нетопырьих крыльях неслись черти. Вела стаю сама великая ведьма Лысогорская Невея, сестра Лаумы. Теперь-то она отплатит проклятому Ардагасту за все: за отца с матерью, за попранные дедовские обычаи, разоренные капища, замученных волхвов и ведьм! Все будут знать: не спасут в Купальскую ночь ни костры, ни храмы, ни русальные дружины. И пусть запомнят: Ягина эта ночь, Чернобожья! Не зря после нее день убывает. В такую ночь не светлых богов чествовать, а смиренно, в страхе Чернобожьем приходить за помощью и наставлением к мудрым ведьмам. А скакать голыми у костра и любиться можно и в честь темных богов.

   В это время Лаума, словно голодный ястреб, вилась над Янтарным городком. Лучшие колдуньи погибали одна за другой, а проклятое дерево все росло! Вот-вот его злато-серебряный шатер накроет весь городок, сомкнется со стеной, и тогда... Откуда взялись эти две незримые реки света, кто их сюда направил? А эти, в драконе, только покрикивают на нее. Сами бы попробовали! А то сотворили уродину, червяка бескрылого, и знай ползают вокруг горы... А братья все не отзываются. Яга-владычица, что с ними? Невеюшка, на тебя вся надежда! Хоть и нудная ты, и сердитая, только против нас двоих никто не устоит!

   Конунг Бериг озабоченно теребил огненную бороду. Затея с драконом нравилась ему все меньше. Кое-что в чарах он смыслил. Знал руны, владел мысленным разговором. И предпочитал всяким премудрым хитросплетениям колдовство простое и сильное, как удар меча. Без обиняков конунг послал сердитую и решительную мысль: "Эй вы, в драконе! До рассвета, что ли, будете возиться? Отвлекайте их и дальше, раз только это можете, а мне с дружиной откройте путь к воротам". "Ворота заговорены..." "Это уже моя забота. Лишь бы возле них не было конунга росов с его чашей".

   Заботиться о нетерпеливом конунге готов и его дружине царевич с ведьмой и не думали. Пусть хоть все пропадут, как те неупокоенные на корабле. И среди огненного моря открылся проход. Первым туда шагнул конунг, за ним - приободрившиеся воины. Загремели мечи о щиты, зазвучала, перемежаясь с медвежьим ревом, боевая песня. Никто не сомневался: Бериг Огнебородый ведет их к новой победе.

   Невея и ее свора летели уже совсем близко к потоку светлой силы. Так близко, что их заметил духовный взор Авхафарна. И тогда старый жрец не без усилия отклонил поток вправо и вверх. Небесная река взметнулась незримой волной и поглотила всю стаю. Злато-серебряная вспышка на миг озарила небо над самбийскими лесами, и сгорели в ней тела и души ведьм и колдунов. Навеки, без возврата. Мало кто услышал на земле крик сгоравших заживо лиходеев. Но беззвучный вопль их достиг мысленного слуха Лаумы.

   Поняв, что сестры больше нет, колдунья изо всех сил воззвала к братьям. Лишь теперь донеслись до нее из пекла голоса: "Отомсти-и!" И тогда отчаяние и ярость лишили беспутную, жадную к жизни Лауму всей ее осторожности. Она уже не думала ни о себе, ни даже о детях, оставшихся в полесских чащах - только о мести. Даже не Ардагасту - всему миру, всему доброму и светлому в нем. Оборотившись черной змеицей, Лаума на нетопырьих крыльях ринулась в узкий промежуток между частоколами и кроной Дерева Света. От Эрменгильды она слышала о драконе Нидхегге, грызущем корни Мирового Ясеня и сейчас думала об одном: сгореть самой, но повергнуть проклятое золотое дерево.

   И это ей могло удаться. Черный колдун, если уж решится пожертвовать своей бесценной жизнью, пробуждает почти неодолимый запас темной силы. Венея знала это. Увидев облако тьмы, окружавшее Лауму, она вышла из круга и вскинула руки. Из витых браслетов рванулись в небо две огненные змеи, обвили черную змеицу-ведьму, потянули к земле. Змеица громко зашипела, забилась, пытаясь вырваться.

   Жрица огляделась. Лайма и ее защитники отбивались от полудюжины чертей и ведьм. Дракону удалось, наконец, подрыть снизу вал. Тот осыпался, и обе головы чудовища лезли в появившуюся брешь. Только золотой огонь Колаксаевой Чаши не давал дракону своим пламенным дыханием поджечь храм, а удары двух священных копий удерживали тварь по ту сторону вала. Вернее приходилось рассчитывать только на свои силы. А легко ли женщине долго удерживать бешеное чудовище, в которое обратилась другая женщина? Да еще какая-то наглая ведьма, носясь на помеле и непристойно изгибаясь, чертит в воздухе сковывающие руны. Как устали руки! А браслеты раскалились, будто клещи палача.

   Но вот уже спешит на помощь Либон, и проклятая ведьма летит прочь, гася загоревшееся помело. Гусляр и амазонка еще бьются на крыше с чертями, а Лайма уже шлет в змеицу стрелу за стрелой. Наконец, крылья твари, истерзанные огнем, не выдержали, и она, ломая себе кости, рухнула наземь. Но, живучая, как и всякая гадина, тут же бросилась к Дереву Света. Ослабевшая Венея потеряла сознание, и огненные змеи погасли. У самого костра наперерез змеице метнулась Виряна и обеими руками всадила ей секиру в шею. Подоспевшие Всеслав с Хоршедом рубили тварь мечами, пока она не перестала дергаться.

   Мертвая Лаума выглядела еще более мерзко и страшно: змеиная голова, грива путанных волос, женское тело, покрытое где обгоревшей кожей, где потрескавшейся чешуей, скрюченные когтистые пальцы...

   - Ни за что не буду колдовству учиться... Чтобы такой стать..., - с отвращением произнесла Виряна.

   - Почему? Вот Лютица: хоть орлицей, хоть львицей - залюбуешься, - возразил Всеслав.

   - Кто оборачивается, тот наружу выпускает все, что в нем от зверя: плохое или хорошее, - сказал Дорспрунг.

   Венея, уже пришедшая в себя, с нежностью глядела на Лайму, перевязывавшую ей обожженные запястья.

   - Все ты, доченька, умеешь, когда очень надо.

   - Ага. Или когда заставят. Помнишь, как ты меня эти самые стрелы посадила по одной заговаривать? После того, как я на Рождество к жертвоприношению опоздала.

   В это самое время Витол, наконец, сумел открыть проход сквозь горящий лес. Помог амулет: ящерица, заточенная в янтаре. Не из саламандр ли она, о которых говорил Палемон? Пекельный огонь расступался неохотно, и всадникам приходилось ехать шагом, изнемогая от жары.

   * * *

   С вершины лесистой горы к востоку от Неймы за боем в городке наблюдали два всадника на черных конях: длиннобородый старик и могучая косматая старуха.

   - Не справляются что-то смертные... А утро уж близко. Помочь надо! Что, старая, потешимся? - он подбросил и поймал три связанные вместе кочерги.

   - Погуляем! - кивнула старуха, прикинув на руке каменный пест. - Да так, чтобы все смертные здесь накрепко запомнили, чья это ночь!

   И тут перед ними, словно из-под земли, появилась молодая черноволосая всадница.

   - Назад, дядя! И ты, тетушка, в битву не лезь! Вы меня знаете! - в руке ее блеснул меч. Клинок его излучал холодное белое сияние.

   - Уж и потешиться старикам нельзя..., - проворчал длиннобородый, но кочерги опустил.

   - Со Змеем Глубин тешьтесь, если не боитесь! А эту битву смертные начали, пусть они и закончат. Видите: никого из нас, Сварожичей, здесь нет.

  -- Зато Ветродуй со своими валькириями тут как тут.

   - Вот я и разберусь с его девками! - вскричала воительница и повернула коня, но вдруг обернулась к старику и сказала примирительно: - Дядя, ну возвращайся в пекло! И я там буду еще до восхода. Не поверишь - я уже соскучилась по нашей преисподней. Индриков снова увижу, носорогов...

   Она улыбнулась старику, взмахнула плетью, и ее черный конь легко прыгнул и понесся по воздуху к городку.

   - Притворяется, вертихвостка. Братец Даждьбог ее сюда подослал, а то любилась бы с ним напоследок до утра, - зло проговорила старуха.

   - Не умеет она притворяться. Не то что мы с тобой. За то ее и люблю, - вздохнул старик.

   * * *

   Сигвульф, как и большинство германцев, считал колдовство бабьим делом. Но кое-какой волшебный дар имел. Когда после очередной атаки дракон отполз передохнуть, гот поднял глаза и вдруг ясно увидел в ночном небе высокого сурового старика с копьем в руке. Старика окружали прекрасные белокурые девы в шлемах и кольчугах, с обнаженными мечами, едва удерживавшие своих рвавшихся в битву крылатых коней. На плечах его сидели два ворона, у ног - два волка.

   - Сигвульф, гот из племени Катуальды, с кем ты? - зазвучал в ушах воина негромкий, но требовательный голос. - Ты долго уклонялся от боя и мести, но теперь мой избранник ведет рать готов на этот городок, и в ней - лучшие воины твоего племени. С кем ты?

   Словно змея ужалила Сигвульфа. Да, ему уже за тридцать, а он до сих пор не отомстил за родных. Бродил по всему свету, искал и находил славу то у римлян, то у росов - лишь бы не встретиться в бою с избранником Отца Битв. Лишь бы не ответить самому себе: достойно ли гота воевать против Гаута Одина, против своего славного племени?

   Звездный шатер осенял грозного старика и его свиту, огонь пекла озарял их снизу.. Но еще ярче и ближе сияли серебряная листва Дерева Света и золотое пламя Колаксаевой Чаши. Серебром светилась на священном копье Инисмеева тамга - знак Солнца и Грома.

   - Ты хочешь умереть за бабий храм и жрицу-шлюху? Что ж, бейся храбро, и увидишь Валгаллу, где вечно сражаются две рати бессмертных героев. Только попадешь в дружину Фрейи, а не в мою, - голос старика был величаво-снисходителен.

   Смело взглянув в единственный глаз бога, Сигвульф сказал:

   - Отец Битв, если ты с Беригом, со всей этой сворой, я - против тебя! Мне не нужна твоя Валгалла. Я хочу заслужить место на Белом острове, в дружине Даждьбога-Бальдра. А племени моего, племени Катуальды, давно нет. Я - рос.

   Старик взмахнул копьем, и всадницы на крылатых конях понеслись прямо на Сигвульфа. Но навстречу им уже летела черноволосая всадница с белым сияющим мечом. Они встретились, вокруг богини смерти завертелся стальной вихрь, и видение пропало.

   - Ты хорошо ответил богу. Какой бы волхв из тебя вышел! - тихо сказала Милана мужу. Из стоявших на валу только она видела и слышала то же, что он. - Куда лезешь, гадина болотная! - это уже относилось к дракону, вернее, к его ящериной голове, что показалась в бреши, когда внезапно осыпался вал. Сигвульф поднял священное копье...

   Все в городке были так заняты схватками с драконом, змеицей, ведьмами, чертями, что мало кто поспешил ко входу, когда раздалось: "Готы у ворот!" Понадеялись на крепость дубовых бревен и защитных чар.

   Бериг махнул рукой, и дружинники вывели вперед пленника - молодого самба. Двумя ударами меча конунг разрубил ему спину крест-накрест, так, что показались легкие. Это называлось "врезать орла". Затем, прикрываясь щитом от стрел, высек на обеих створках ворот руну разрушения Хагалаз вместе со злой и могучей руной Турс, "великан". Он вырвал кусок легкого у еще живого пленника и кровью его окрасил руны. После этого конунг отошел, уступая место Эриле Полутроллю.

   Берсерк отбросил щит, меч, поднял руки, громогласно взревел. Миг спустя перед воротами стоял медведь - громадный, чуть не вдвое больше обычного. Немало сил потратила Эрменгильда, пока научила сына оборачиваться Великим Медведем - могучим зверем изначальных времен, ушедшим в нижний мир вместе с Индриком, Носорогом и Великим Львом. Но даже у Великого Медведя не было таких огромных, не умещавшихся в пасти клыков. Это уж досталось Эриле от его отца-тролля.

   Легко вырвав два копья у защитников ворот, Полутролль ухватился лапами за обе створки и рванул их на себя. Дубовый засов переломился, и ворота распахнулись. Эрила первый ворвался в городок, а за ним, неистово ревя, ринулись остальные одиннадцать берсерков - кто с мечом, кто с дубиной, кто с голыми руками. Заждавшиеся боя, они на глазах теряли человеческое обличье. Лица обращались в медвежьи морды, руки - в мохнатые лапы. В душах же их не осталось ничего человеческого, кроме воинских навыков. Никакое бешенство не могло лишить воинов-медведей умения сражаться, и это делало их опаснее любого зверя.

   Ни о славе, ни о добыче не думали сейчас берсерки - только об убийстве. С размозженными головами, переломанными костями падали вставшие на их пути росы, жемайты, самбы. Не могли устоять ни пешие, ни конные. Дико ржали изувеченные лошади. Даже пекельные черти спешили убраться с дороги. Устилая трупами городок, воины-звери рвались к священному костру. А следом за ними ломилась вся дружина готов во главе с огнебородым конунгом.

   Бой кипел уже у самого костра, вокруг которого кучка волхвов и жриц продолжала творить чары.

  -- Не размыкайте круг! - сказал Вышата.

   Каллиник с трудом сдерживался, чтобы не ринуться в бой. Его Виряна рядом сражалась с разъяренными полузверями, а он, мужчина и воин, под защитой ее и ее подруг-амазонок твердил заклятия. И нужно было не просто повторять слова, а вкладывать в них весь свой магический дар. Ведь если погаснет огненное дерево или хоть ослабнет его свет - в городок может ворваться дракон. И так под его натиском колеблется, трясется сребролистый шатер. Где-то на валу Ардагаст огнем своей чаши укреплял шатер, отгонял чудовище от брешей. Коротка Купальская ночь, близок рассвет. Но до него воины Тьмы еще могут успеть оставить на месте городка пепел и трупы. Поэтому нельзя ему, Каллинику, ни отвлечься, ни оглянуться. Даже если рядом будет слышен предсмертный крик Виряны. В этом бою у каждого свое место.

   Ближе всех к священному костру оказался Эрила Полутролль. Он не имел даже дубины: чтобы убивать, ему хватало медвежьих лап и троллиных клыков. Даже заговоренные стрелы Лаймы не могли его остановить. Несколько волколаков отлетело от него с переломанными костями. Бериг с азартом следил за своим лучшим берсерком, Эрменгильда, заточенная в драконе - за сыном. Сейчас он расшвыряет этих жалких колдунишек, разметает костер, и погаснет проклятое огненное дерево. И тогда все сокровища Янтарного Дома станут наградой героям...

   Два аркана - Сагсара и Неждана, разом просвистев, захлестнули шею и правую лапу Эрилы. Полутролль ткнулся мордой в землю, но на задних лапах устоял и даже сумел перехватить и порвать душивший его аркан Сагсара. Сармат обнажил меч, но мохнатая лапа тут же выбила его из руки. Следующий удар размозжил бы Сагсару голову, не удержи его сын громадного зверя на аркане. Тогда отец выхватил из-за пояса русальный жезл, ударил по страшной лапе, и та... вновь стала человеческой рукой. Неждан тут же огрел своим жезлом Полутролля по другой лапе.

   - Человеком стань, урод! - прорычал Сагсар, нанося удар в медвежью морду опешившего берсерка.

   Миг спустя вместо страшного клыкастого медведя у ног русальцев лежал человек, хотя и могучий телом. Пораженный "берсеркским бессилием", он не сопротивлялся, когда меч Неждана снес ему голову. Ее тут же поднял на копье какой-то самб. Ящериная голова дракона жутко, отчаянно зашипела, ударила струей воды, но та, коснувшись огненной листвы, сразу обратилась в пар. А к костру уже спешили, покинув вал, другие русальцы. Одно прикосновение их жезлов возвращало воинам-зверям человеческое обличье - и при этом лишало всей их страшной звериной мощи. Обессилевших берсерков рубили и топтали дружинники, разрывали в куски серые воины Дорспрунга.

   Тем временем к валу пробивался берсерк Сигбьерн Рыжий. Это ему, убийце конунга ругов, Бериг приказал покончить с царем росов. Даже медвежья ярость не лишала рыжего руга хитрости и коварства. Безо всякого рева подобрался он поближе к Ардагасту и внезапно вскочил на вал. Одна Ларишка успела броситься ему наперерез - и тут же упала под ударом дубины. Но ее крик заставил Зореславича обернуться. Золотой луч чаши мигом обратил медвежью голову берсерка в обугленный череп, и Сигбьерн рухнул с вала.

   Ларишка лежала неподвижно, ее черные волосы были залиты кровью. Ардагаст хотел броситься к ней, но тут опять задрожала под натиском драконьего пламени серебряная листва, и снова пришлось вступить в огненный бой. Он готов был сам обратиться в огонь, лишь бы выжечь всех этих драконов, берсерков и прочих выродков, обратившихся в чудовищ, чтобы сеять побольше зла! Отец, дядя Гремислав, где же вы, небесные воины Даждьбога и Перуна?

   Заметив яростное лицо царя, индиец тронул его за плечо.

  -- Дракон уже ослабел, мы его и копьями сдержим.

   Зореславич склонился к жене, над которой уже хлопотала Милана.

   - Жива твоя царица, не спешит за ней Морана. Только ты уж сам повоюй сегодня. Не все же ей тебе спину прикрывать.

   Ардагаст спрыгнул с вала, вскочил в седло.

  -- Смерть берсеркам!

   Колаксаев огонь нельзя было обращать против людей - лишь против нечисти и тех, кто сам стал ею. Это знал и конунг готов.

  -- Эй, любимец Бальдра! Сразись с готами без своей золотой плошки!

   И тут над головой Берига появились два ворона и прокричали:

  -- Конунг Бериг! Ладьи вильцев подходят к твоим драккарам.

   - Конунг готов! Конница сарматов и эстиев идет сюда, и пламя расступается перед ней.

   Кто были те птицы? Хугин и Мумин, всеведущие спутники Одина? Или ведьмы из прилетевших с Лаумой? Уцелевшие готы после говорили по-разному. Бериг же сразу понял: городок может стать ловушкой. Огнебородый конунг никогда не торопился погибать, даже с великой славой. Потому и правил готами среди непрерывных войн больше тридцати лет. Когда он крикнул: "Уходим к драккарам!", никто из готов не посмел назвать его трусом. Все знали и верили: избранник Одина выведет дружину из самой опасной переделки, а потом неожиданно ударит на врага и победит.

   Два десятка готов сгрудились в воротах и погибли, прикрывая отход. Остальные, в том числе уцелевшие берсерки, бегом спустились с горы. Снова открылся проход в огненном пекле, и поредевшая дружина устремилась со всех ног к морю. Следом у подножия горы появилась рать Инисмея. Но черно-красная стена уже сомкнулась за спинами готов, и Витол своим янтарем с ящерицей не смог ее преодолеть.

   А с горы уже съезжали конные росы и жемайты. Под радостные крики воинов оба царя величаво подняли руки в степном приветствии, потом по-венедски трижды крепко обнялись. Воем приветствовали друг друга серые бойцы. Витол рад был узнать от Либона, что жрица и ее дочь живы и здоровы.

   Но предстояло еще настигнуть готов. Две конные рати соединились, и впереди их встал Ардагаст на своем золотисто-рыжем ферганском коне. Вот он поднял руку с Огненной Чашей, - и перед всадниками открылась дорога сквозь черно-красное пекло. Пепел летел из-под конских копыт. Трепетали на ветру два красных знамени с тамгами. Следом неслись других красные стяги: с жемайтским всадником, ятвяжским зубром, словенским белым орлом, эстийским вепрем. Красный - цвет воинов, цвет Огня и Солнца.

   Тем временем дракон полз к морю, отплевываясь огнем и водой. Ни конунг, ни царевич с ведьмой сдаваться не собирались. Уйти на драккарах в море, скрыть в его глубинах свое двуглавое творение, а ночью напасть на Янтарный берег снова... Только бы успеть до рассвета! Но рассеивалась ночная тьма, гасли звезды, и все слабее становился пекельный огонь. В лесу гореть давно было нечему, а приток злой силы из преисподней все убывал. Дракон уже не пытался остановить вражеских конников - самому бы добраться до спасительного моря.

   Его настигли пятеро всадников. Два великана с пылающими копьями, златоволосая амазонка, два мага - гордый князь-сенатор и своенравный воин-волхв. Вместе с ними бежали лев со львицей. Гораздо больше обычных львов, с серовато-желтой шерстью, лев - почти без гривы. Чтобы умножить волшебную силу, Вышата с Лютицей приняли облик Великого Льва изначальных времен. Ни огнем, ни водой не мог одолеть дракон воздвигнутую волхвами тонкую преграду из золотистого света. Не выдерживали больше его глаза сияния рук Ардагунды. И вот уже помчались на него два могучих копьеносца, чье оружие пылало беспощадным огнем возмездия...

   Готы выбежали на берег, когда волчьеголовые ладьи уже разворачивались, отрезая драккарам путь в открытое море. К счастью для готов, они предусмотрительно не вытащили свои суда на сушу. Многие успели добраться до них вброд или вплавь. А закованные в железо всадники уже вылетели на берег и принялись нещадно рубить и колоть отставших. Ладьи ломали весла противникам, сближались бортами, и с них на драккары прыгали бойцы в серых шкурах: кто людьми, а кто волками.

   Быстрее всех шел "Черный Змей". За ним двигались клином остальные драккары, и вот уже им удалось прорвать строй ладей. Бериг с пятью уцелевшими берсерками стоял на носу своего корабля. Он не жалел ни о чем, даже о неудаче. Главное, он сумел "порадовать волка и ворона", опустошив целый край. На то и избрал его Один. А победа от Берига Огнебородого еще никогда не уходила слишком далеко.

   Головная ладья Лютомира тщетно пыталась настичь "Черного Змея". Не помогали даже чары Дануты: у Берига была на такой случай пара заклятий, простых, зато мощных. Вдруг лютичи заметили в море еще один драккар, быстро шедший навстречу судну конунга. Над драккаром развевалось знамя с волком, и нос был в виде волчьей головы. Тоже германцы, но враги или друзья? Лютомир издал долгий призывный вой. И такой же вой раздался в ответ с неведомого судна. Оно приближалось, и было ясно видно: у воинов на нем - волчьи головы.

   Большой желтый зверь одним прыжком перелетел с ладьи на драккар конунга. Это Лютомир оборотился львом - "лютым зверем". Следом метнулась чайка и уже на драккаре превратилась в волчицу. С громовым ревом лев бросился на гребцов, круша могучими лапами кости и черепа. Путь ему преградил громадный берсерк, на ходу принявший медвежий облик. Два хищника сцепились, давили друг друга лапами, рвали бока страшными когтями. Другие готы рубили льва мечами. Но Лютомир перед превращением не снимал кольчуги, и это придало его шкуре крепость стали. А волчица-Данута мелькала серой молнией, бросаясь на нападавших и быстро уходя из-под ударов.

   Воеводе пришлось бы плохо от дубин остальных берсерков, но те сгрудились на носу. Спереди стремительно приближался волчьеголовый драккар. Ломая весла, он сошелся бортами с "Черным Змеем", и на корабль конунга устремились волкоглавцы с воем и криками: "Месть за ругов!" Серые когтистые лапы сжимали мечи и копья.

   Казалось, на "Черном Змее" уже не было людей - лишь две схватившиеся на смерть стаи хищников. Готы оставили весла и бросились на новых врагов, стремясь сравняться в боевом безумии с берсерками. Многие и впрямь пробуждали в себе страшный дар - и гибли яростными полузверями. С ладьи, наконец догнавшей драккар, прыгали на него - кто волком, кто человеком - лютичи. Один за другим пали четыре берсерка. Их сила и злоба не устояли перед ловкостью и неутомимостью воинов-волков. Пятого разорвал лев-Лютомир.

   Прижатый к мачте, Бериг бился на мечах с вождем волкоглавцев. Два опытных бойца стоили друг друга, хотя пришелец был гораздо моложе. Неукротимый дух конунга был спокоен, рука тверда. Он надеялся победить. А если не победа, то смерть в славном бою с достойным противником. Чего еще желать избраннику Гаута Одина? Не долгой же старости и "соломенной смерти". Волкоглавец сбил рогатый шлем с головы конунга, но поскользнулся в крови, хлюпавшей под сапогами. Ударом ноги в живот Бериг свалил его, замахнулся мечом... И тут на его спину обрушился желтый гривастый зверь. Его рев был последним, что услышало телесное ухо конунга.

   Наконец, все готы ушли следом за предводителем в Валгаллу. Оборотни-победители снова приняли человеческий облик. Грозный лев стал молодым вислоусым воином в кольчуге с золотым солнцем на груди. А вождь волкоглавцев - столь же молодым воителем с белокурыми волосами и кудрявой бородой. Лица обоих, отмеченные следами испытаний, были суровы, но не жестоки. Они вовсе не напоминали упившихся кровью хищников. Скорее - пахарей или рыбаков, завершивших нелегкий труд. Смело, открыто, доверчиво глядели они в глаза друг другу.

  -- Кто ты, серый брат? - спросил пришелец.

   - Я Лютомир из племени вильцев-лютичей, воевода тайного братства воинов-волков. Мы уже тридцать лет воюем с Беригом и его разбойничьим племенем.

   - А я - Ульфгар Волчьеголовый из племени ругов, что живут на Северном пути, у Бокна-фьорда. Я - морской конунг братства ульфхедов-волкоглавцев. Бериг и его берсерки - наши давние враги. Он еще в Скандзе собирал к себе негодяев изо всех племен и не давал никому покоя набегами и разбоями. Мы давно хотели отплатить ему за то, что он сделал с нашими сородичами-ругами в устье Вислы. Я приплыл на разведку и вдруг увидел это колдовское зарево на берегу. Думал: уж не начался ли Рагнарек?

   - Мы, воины Солнца, не дали его начать этому рабу Локи-Чернобога. Спасибо вам, заморские серые братья, что помогли покончить с ним.

   Данута тронула мужа за плечо.

   - Здесь на корме лежат тела Эрменгильды и римлянина. Я перегрызла им глотки, но нужно поскорее изрубить и сжечь трупы, покуда их нечистые души не вернулись

   - Да, этот проклятый драккар нужно предать огню со всеми трупами, чтобы не появился в море еще один корабль-призрак, - поддержал ее Ульфгар.

   * * *

   Каллиник стоял на валу, вцепившись руками в бревна частокола, и бессильно наблюдал, как всадники и львы догоняют дракона. Ардагаст снова велел царевичу оставаться в городке. Мысль юноши отчаянно стремилась к брату, заточившему себя в теле чудовища. "Эпифан, братец, брось эту тварь, беги, пока не поздно!" "Поздно, Никос! Моего тела больше нет. Проклятые волки! О Геката, откуда у архонта Солнца столько слуг?"

   Духовным взором Каллиник видел, как вонзились в тело дракона два сияющих копья: золотое, солнечное - в его огненно-красную часть, серебряное - в черную.

   - Харе Кришна! Бальдр! - разнеслись торжествующие голоса индийца и гота.

   И громадное двуглавое тело исчезло. Одна половина его развеялась дымом, другая - растеклась водой. Не осталось ни единой кости. Но не погибли души мага и ведьмы. Не видимые телесному взору, бежали эти двое в сторону болота. Они не спешили в пекло, огонь которого, ими же вызванный в этот мир, быстро угасал, лишь местами вырываясь из трещин в земле. Пересидеть в нечистом месте, а потом найти себе подходящие тела - и снова колдовать, интриговать, властвовать над невежественными смертными.

   Но из Солнечного Копья вышел едва заметный земному глазу немолодой воин в красной одежде, с оружием в золоте, а из Лунного - конь в дорогой сбруе. Хитро прищурившись, воин вскочил на коня, обнажил меч и помчался за беглецами. Эрменгильда обернулась, стала чертить руны, и вдруг почувствовала, как они ослабевают. Она бы одолела в магическом поединке и Либона, и Витола, но сейчас вечные соперники соединили свои силы. Меч Фарзоя обрушился на верховную ведьму, и душа ее навсегда исчезла из этого мира, не попав ни в какой иной.

   Эпифан бежал, не оглядываясь. Обычная самоуверенность разом оставила царевича-мага, развеялась вместе с драконьим телом. Он даже не подумал ни о том, чтобы погибнуть рядом с любимой женщиной, ни о вознесении в Высший Свет. Жить, хоть упырем, хоть призраком, хоть демоном в теле бесноватого, лишь бы не исчезнуть совсем и не попасть в Тартар, где мучатся враги архонтов! Но всадник в красном, с грозовой тамгой на плаще уже обогнал его, отрезая путь к спасительному болоту. Царевич метнулся назад - и увидел огромного серо-желтого льва. На груди его ярко сиял золотой амулет. Эпифан знал: то - монета Савмака, царя боспорских рабов, и на ней - Гелиос-Солнце.

   - Эпифан, сын Антиоха! Да не станет тебя, ни души твоей! - проревел лев, и дух беглеца исчез без следа.

   - Все-таки я победил своего змея, и какого! - с довольной усмешкой погладил бороду Фарзой. - Вот теперь можно проситься в дружину Ортагна!

   На валу беззвучно плакал светловолосый юноша в римском шлеме. Он знал: его старший брат, такой сильный и уверенный в себе, никогда уже не вернется. Даже драконом или жутким демоном. У него, Каллиника, остался только старый отец, доживающий век на вилле под Римом. Да эта простая и отважная эрзянка, что тихо стоит сейчас рядом. А еще - все воины Солнца, сколько ни есть их в этом бурном, жестоком, но прекрасном мире.

   Валент не увидел гибели своего ученика и его чудовищного творения. Архонт Солнца и его небесные всадники, разбив сторонников Артабана под Персеполем, на рассвете обрушились на них у развалин Пасаргад, и некроманту стало не до наблюдения через серебряное зеркало. А потом пришлось и вовсе бежать, прячась в горных лесах вместе с верным демоном Мовшаэлем.

   А над Янтарным берегом разгоралась утренняя заря. Погасло пекельное пламя, исчезло и чудесное Дерево Света. Две рати победителей, конная и морская, встретились на песчаном берегу, где янтари блестели среди трупов и запекшейся крови. Голубое Венедское море смывало с себя маслянистую кровавую пленку. Ни один драккар не ушел от ладей, ни один гот на берегу не уцелел. Ардагаст, Инисмей и эстийские князья радостно приветствовали Лютомира и Ульфгара. Рад был и Волх увидеть серых собратьев из-за моря. И все они чествовали победителей дракона - Вишвамитру и Сигвульфа.

   - Спасибо вам, серые воины, за то, что не дали уйти Беригу - святотатцу и разбойнику, - сказал Ардагаст. - Но мы скоро вернемся на Днепр, а готы все еще сильны. Будут к ним собираться лиходеи, и не только с мечами. Может, кто-нибудь еще вздумает сотворять драконов. Поэтому мы оставим вам, Ульфгар и Лютомир, эти два священных копья. Духов Фарзоя и его коня в них уже нет, но волшебная сила осталась.

  -- Чего там, берите! А мы, росы, если надо, змея и дубиной приветим! - бодро произнес Шишок.

   Под торжествующий вой своих бойцов волчьи вожаки приняли копья из рук индийца и гота.

  -- Помни, серый воин: с этим копьем в руке я думал не о славе и добыче, а о том, чтобы избавить землю от нечисти и послужить Кришне-Солнцу - вы его зовете Радигостом - и его Огненной Правде, - сказал Вишвамитра, передавая Лютомиру солнечное копье.

  -- Радигост - это Бальдр, самый безгрешный из богов, но он убит и снизошел в Хель. В бою мы призываем других богов - Одина, Тора, Тюра-меченосца, - возразил Ульфгар.

  -- Где бы ни было праведное Солнце, служить нужно ему. Чтобы из воина не превратиться в раба Тьмы, - указал кшатрий на устилавшие берег трупы готов.

  -- Знаю: готы вам враги. Но помните, что этим копьем сразил дракона я, Сигвульф, Волк Победы, гот из племени Катуальды, - сказал Сигвульф, вручая лунное копье Ульфгару.

   Волх обнял гота за плечи и, словно старым друзьям, подмигнул ругу и лютичу:

  -- Главное - мы, волки, отстояли святыню от всяких бешеных медведей. Пойдем теперь поклониться Ладе, раз уж на праздник из-за них не поспели.

   Неожиданно из-за дюн показался конный отряд. Ехавший впереди молодой белокурый воин в рогатом шлеме приветственно поднял руку.

  -- Здравствуй, Ардагаст, славный конунг росов! Я - Гелимер, сын Гебериха, великого конунга вандалов. Прости, что не успел ни к празднику, ни к битве. Отец послал меня с дружиной на защиту Янтарного Дома, но по дороге мне пришлось биться с готами и вармами.

  -- Ты был в эту ночь со светлыми богами, как и все мы. Не то, что твой подручный князь, - указал Зореславич на Прибыхвала.

   Мазовецкий князь рухнул на колени. Вся спесь покинула его. Единственный ус, унизанный янтарями, выглядел теперь нелепо.

  -- Солнце-Царь! Заступись перед Геберихом. Не за меня, за наше племя. Разорит его теперь великий конунг! Меня, святотатца, принеси в жертву Ладе, только племя пощади!

   Тирско и Самилис лишь смотрели на Зореславича испуганно и заискивающе. Ардагаст смерил взглядом всех троих князей.

  -- Лада человеческих жертв не принимает. Да и на что вы нужны богам! Продать бы вас и ваших дружинников в рабство. Только кто тогда ваши племена защитит от готов? Заплатите мне выкуп за себя и за дружины. А еще - дань. Не мне, а храму и племени самбов. Из-за вас их земля опустошена. Что люди есть будут?

   Князья поклонились до земли царю росов. Прибыхвал, теребя оставшийся ус, пробормотал:

  -- Все к немцам тянулся, дурак. Ну что хорошего в том, чтобы быть немцем? Лучше уж сарматом. Каков хоть кумыс: лучше пива или нет?

   Публий Либон одиноко стоял на вершине дюны. Ему, князю жемайтов, не в чем себя упрекнуть. Хотя многие дружинники пали и неизвестно, выживет ли Кунас после страшной раны, нанесенной топором мертвеца. Но во что превратился прекрасный край самбов? Вместо леса - жуткая черно-серая равнина, покрытая пеплом и запекшейся коркой. От селений, хлебов, покосов не осталось и следа. И это устроили те, кто пришел из Рима, подобно гончим собакам, по следу его, сенатора Либона! Пришел за его амулетом, оказавшимся таким бесполезным в эту святую и страшную ночь. И еще придет...

   Твердым шагом сенатор подошел к Ардагасту и протянул ему янтарь со стрекозой.

  -- Возьми янтарь Нерона, царь росов, и поступи с ним, как знаешь. Я пытался творить добро с его помощью, но это - такой же источник зла, как и все, чего касалась рука Меднобородого.

   Зореславич взял амулет и опустил его в Огненную Чашу. Полыхнуло золотое пламя, и янтарь сгорел в нем без следа. Только стрекоза вылетела из огня и понеслась, переливаясь маленькой радугой, навстречу восходящему солнцу.

   В этот самый миг во дворце в Ктезифоне упитанный человек в красной тоге, важно беседовавший с царем Артабаном, вдруг дико завизжал от боли. Коричневый янтарь с пауком на его груди внезапно вспыхнул и исчез, оставив лишь дыры в тоге и тунике да большой ожог. Толстяк корчился на полу и вопил, пока его вопли не перекрыл голос владыки Парфии:

  -- Молчать! Кто ты такой, чтобы я тебя слушал? Горшечник, шут, раб колдунов и торгашей! Почему ты не в Риме, а здесь? Если бы не ты, я бы договорился с Титом о союзе против Пакора. Стража! Заковать его в цепи и выдать римлянам.

   А на Янтарном берегу Дорспрунг, хищно усмехнувшись, сказал:

  -- Вот так бы выжечь всю Империю и сам Рим, чтобы эта гидра не дотянулась до нас снова. Только на это нужен Геракл.

   Он был в человеческом обличье, но его усмешка выглядела совершенно по-волчьи.

  -- Но ты же сам римлянин, Юлиан Кентавр, - возразил ему Либон.

  -- Да, я римский гражданин, сын вора и нищей блудницы. Я даже читал Горация.

   О, Марс, волчий бог! Дай нам, что собрались здесь, или хоть нашим потомкам исполнить это пророчество! - Дорспрунг окинул взглядом воинов в серых шкурах. - Волки! Отплатим Риму за этот пожар!

   Нуры, ятвяги, жемайты, вильцы, руги ответили дружным воем. Сигвульф простер руки к восходящему солнцу и воскликнул:

  -- Светлый Бальдр! Готы сейчас далеки от тебя. Но позволь хотя бы их потомкам искупить позор этой ночи - предать Рим огню и мечу!

  -- Сейчас Римом правит добродетельный Тит, - негромко и словно бы неуверенно произнес Либон. Его расслышал лишь Хилиарх и скептически усмехнулся:

  -- Что окажется недолговечнее: его жизнь или добродетель? И не ты ли, почтенный сенатор, сказал, что Рим не исправить?

   "Я хотел создать новый Рим, а создал волчье логово. Но разве не с логова волчицы начался Рим?" - подумал сенатор.

   * * *

   По небу, не видимые телесному взору, ехали навстречу друг другу две колесницы. Одну, золотую, везли три коня: золотой, серебряный и алмазный. Другую, серебряную, - два белых златорогих быка. Первой правила женщина средних лет, прекрасная и полная сил. Золотые волосы свободно падали, сияя дивным светом, из-под высокого головного убора. Во второй колеснице ехал старичок с бородкой, в остроконечной шапочке.

  -- Здравствуй, Лада, Красное Солнце мое!

  -- Здравствуй, Велес, ясный Месяц! Вот мы и снова вместе. Словно не было этих несчетных веков... И ты еще не изменял мне с Денницей.

  -- Ее теперь люди, между прочим, зовут твоей звездой... У нас тогда было только это небо и Мировой Дуб посреди моря. Ты, первая русалка, любила в нем плавать, хоть и боялась Змея Глубин.

  -- А ты меня не мог как следует от него защитить. Разве что чарами. Зато теперь весь его род боится Перуна с братьями.

  -- Ну да, наплодила себе защитников могучих. Сначала Сварога от нашего же сына Рода. А от Сварога - остальных. И кем они мне приходятся, буяны эти?

  -- Только они могут оборонить все три мира от Чернобога, моей сестрицы и Змея. А ты кого с Денницей породил, кроме новых звездочек?

  -- Куда уж звездочкам до наших с тобой внуков-правнуков... Что творят-то в мире, воители великие за Правду, за тебя, то есть! А смертные, на них глядя, и того похлеще. Этой ночью твой же дом чуть не сожгли. Вроде бы, Перун велел. Да вот и он, гроза всем грешникам.

   К ним подскакал, нахлестывая темно-синего, как туча, коня, черноволосый, златобородый муж средних лет с палицей и мечом у пояса и луком через плечо.

  -- Здравствуй, мама! Здравствуй, прадед Велес! Вы уж простите - опять мы все были в разлете. Что тут творилось ночью? Змеи погуляли или дядина свора?

  -- Разве не ты послал смертных разорять Янтарный Дом? Их призвал твой жрец Аллепсис, - сказала женщина.

  -- Аллепсис? Плут, мошенник! Да я его испепелю, и дуб Ромовский разнесу, если за него спрячется!

  -- Зачем же губить дуб? Как ты жесток... Смертные уже говорят, будто ты тогда застал Велеса с Денницей и тут же разрубил его мечом.

  -- Да меня тогда на свете не было!

  -- Конечно. Но убил Каститиса и разрушил мой янтарный дворец ты.

  -- Этот рыбак лез в боги! А ты, небось, снова всю ночь плакала над ним? Ты же Правда!

  -- Я женщина, сынок. Я могу любить и прощать, могу осудить. Но я не умею карать, как вы. Даже защитить себя не умею. Вот и этой ночью...

  -- Если бы я знал!

  -- Ничего, все обошлось. Помогли смертные - воины Даждьбога и Ярилы. Их собрал Ардагаст, царь росов.

  -- Этот избранник Даждьбога всюду поспевает. Надо будет хорошенько полить хлеба его росам, а то лето больно жаркое.

  -- И возьми, пожалуйста, в дружину царя Фарзоя. Это его дух поразил дракона, который ломился в городок.

  -- Непременно, мама. Ты только зови меня в другой раз. Не такой уж я злой. Хотя и не такой милосердный, как вы с братцем Даждьбогом.

   * * *

   Вожди победителей снова собрались в Янтарном Доме. Венея восседала на глыбе белого янтаря, а рядом стояла Лайма. Она снова была в белом платье жрицы, с серебряным полумесяцем на груди, и вид у отважной лучницы был самый благочестивый, что не мешало ей бросать смелые взгляды в сторону Ардагаста. Ларишка, сидевшая в кресле с перевязанной головой, лишь посмеивалась, глядя на девочку.

   Но вот Венея воздела руки и первой запела древний гимн Ладе. Разом сверкнули мечи, и сильные мужские голоса подхватили радостный, торжествующий напев. Утреннее солнце озаряло храм, и в лучах его блестели янтари на статуях богинь, украшения жриц и клинки их бесстрашных защитников. Стихло пение, и Венея заговорила:

  -- Ардагаст, царь росов! И ты, великий царь Инисмей, и все вы, благочестивые князья и воеводы! Да наградит вас Лада обильем, детьми и миром за то, что вы спасли ее храм и весь Янтарный Путь. Если бы не вы, сейчас готские стервятники рылись бы здесь в груде пепла. И вы могли бы грабить и насильничать вместе с ними, но вы избрали Путь Солнца. Ты, Ардагаст, хотел купить янтарь. Возьми же его даром, сколько сам пожелаешь. И вы, славные воины, возьмите тоже. Весь папоротник вокруг сгорел, но у меня есть его цвет, и я открою вам древние клады.

  -- Возьми и ты, хозяйка янтарной Гипербореи, в дар самоцветы и золото Рипеев, шкуры белых медведей, рыбий зуб, индрикову кость и все, чем богата Полуночная Гиперборея. Мы сами получили их в дар от тех, кого защитили на Пути Солнца, - сказал Ардагаст.

   По его знаку дружинники внесли полуночные дары и сложили их у ног жрицы. Она благодарно кивнула и сказала:

  -- Я говорила с Аполлонием из Тианы и Делией. Мы думаем, что нужно посылать священные дары отсюда на Делос еще по одному пути: через Экзампей, Ольвию, Синопу и Прасии в Аттике. Он пройдет по землям ятвягов, словен, росов и аорсов.

   Она помолчала и заговорила совсем по-другому, не величаво, а просто и тихо:

  -- А теперь, благочестивые князья, выслушайте просьбу не жрицы, а женщины. Слабой и не очень молодой. Я всем вам дарила свою любовь. Вам со мной легко и хорошо, и вы меня хвалите, как саму Ладу. Но вы уезжаете, и я остаюсь одна. А я ведь не богиня. И не шлюха, как обо мне твердили эти разбойники. Я тоже хочу иметь мужа, которому я буду нужна больше всех женщин, который всегда сможет защитить меня и мой городок. Скажите, кто из вас согласен стать моим супругом и священным воеводой Янтарного Дома? Отменить священный обычай я не могу, но ведь это - всего одна ночь в году.

   Побраво разгладил пышные седые усы и с сожалением произнес:

  -- Видит Лада, не знаю я женщины лучше тебя. Я бы и рад переехать сюда из Дружного. Только вот моя старуха с тобой не поладит. И дети за нее будут. Ты уж прости...

   Либон сдержанно проговорил:

  -- После смерти жены сердце мое пусто. Я бы хотел ввести тебя в свой дом. Но ты, я знаю, не оставишь этого храма. В нем - твоя жизнь. А моя - в княжестве жемайтов, моем новом Риме. Видно, богам не угодно соединить нас.

   Остальные князья молчали, переминаясь с ноги на ногу. Венея держалась гордо, ни на кого не бросала умоляющих взглядов, но в глазах ее появились слезы. Неожиданно вперед выступил Витол и сказал:

  -- Не обижайся на них. У каждого свое княжение, племя, жены, наложницы... Только у меня ничего нет, кроме этого меча да волховных знаний. Будь моей, Венея, и никто больше не посмеет назвать тебя шлюхой, а меня - бродягой.

   Вместо ответа жрица поднялась с белого камня и прижалась к груди воина-волхва, обвив руками его шею. Лайма бойко подбежала к ним, поцеловала Витола в щеку и спросила:

  -- Ты ведь и есть мой отец, правда?

   Улыбка озарила суровое лицо темноволосого воина.

   - Правда, дочка. Только не радуйся: моя воля кончилась, и твоя тоже. Будешь гулять с парнями, когда не надо - попробуешь моей плетки из драконовой кожи.

   Девочка ойкнула с притворным испугом и спряталась за спину матери. Витол, смеясь, обнял их обеих, и с гордым видом взглянул на князей. Теперь он чувствовал себя по-настоящему равным им.

   * * *

   После похорон павших в бою за Янтарный берег сыграли сразу две свадьбы: Витола с Венеей и Каллиника с Виряной. Играли, как всегда, весело и разгульно - не потому, что не печалились о погибших. А затем, чтобы Смерть-Яга не посеяла в душах людей черную тоску, готовя себе новую жатву. После свадеб росы выступили в обратный путь. На прощание Лайма при всех поцеловала Ардагаста и сказала:

  -- Я знаю, ты любишь только своих жен. И все рано: когда я стану взрослой, приезжай к нам в Купальскую ночь.

   Росы вернулись на Днепр. Инисмей возвратился в свою столицу Мадирканд гордый и счастливый. Наконец он сравнялся в подвиге с Ардагастом: сразился не просто с сильными противниками, а с врагами самих богов. А вскоре по проложенному росами пути двинулись к Венедскому морю оборотистые ольвийские торговцы, и он стал вторым Янтарным путем.

   Каллиник после свадьбы поехал в Рим старым Янтарным путем. Ему предстояло разоблачить перед Титом Рубрия и других тайных сообщников Нерона. Вернет ли милосердный кесарь свободу Коммагене? Но если и не вернет - он, Каллиник, будет бороться дальше, и не только за свое маленькое царство. В ночь после битвы Вышата и Хилиарх на берегу озера Золотого Вепря посвятили царевича в Братья Солнца. И теперь его народ - все добрые и честные люди этого мира.

   Перевод А.П. Семенова-Тяньшаньского