Голубая чаша неба мягко тонула краями в безбрежном седом море ковыля. Застывшими волнами вздымались курганы, увенчанные кое-где изваяниями забытых степных богатырей. Белыми барашками неторопливо накатывались на вершины курганов отары овец, за которыми присматривали суровые бородатые пастухи – на конях, при оружии. С запада на восток степь рассекала старая наезженная дорога, по которой сейчас неторопливо ехали двое всадников – светловолосый мужчина средних лет с простым добродушным лицом и мальчик лет тринадцати с золотистыми волосами, выбивавшимися из-под башлыка. Оба были одеты на скифский лад, но под распахнутыми кафтанами белели вышитые сорочки. Из оружия у обоих были только короткие мечи-акинаки. По длинным нестриженым волосам и белому плащу в старшем всаднике нетрудно было признать жреца или волхва. У мальчика плащ был короткий, сарматский, скрепленный на плече дешевой бронзовой застежкой-фибулой.

– Ты говорил, Вышата, – обратился мальчик к волхву, – на Боспоре городов много, а здесь даже сел не видно, пастухи в юртах живут, как сарматы.

– Двух веков не прошло, Ардагаст, как здесь жили скифы. Пахали землю, как мы. Не только себя кормили, но и греков. А те у них последнее забирали, а за долги продавали в рабы. За зерном и рабами ехали в Корчев купцы со всей Греции…

– Как можно вольного человека за долги продать? – удивился мальчик. – У нас кто одолжает – отдаст все, и порты снимет, и поклянется богами, что ничего не имеет, и Велес его от долга очистит.

– У греков тоже нельзя свободного грека продать. Варвара – вроде нас с тобой – можно, – спокойно объяснил Вышата. – Вот и становилось в Корчеве рабов все больше – пока не поднял их Савмак, посланный Братством Солнца. Ворвались в город скифы…

– И перебили жадных греков?

– Разве может Солнце велеть истребить целое племя? Кто так делает – приносит жертву Чернобогу. – Голос волхва звучал сурово и непреклонно. – А Даждьбог светит всем народам. Все они – дети его отца, Сварога, первого человека, первого кузнеца и пахаря. Только не все родство помнят. Вот и греки не захотели терпеть Царство Солнца и позвали из-за моря царя Митридата Евпатора. Его воевода Диофант огнем и мечом прошел от Феодосии до Корчева. Кто из скифов не погиб – бежал на запад, к своим. Теперь здесь богатые греки стада пасут. Летом сами наезжают – пожить в юртах, по-сарматски. А зимой, конечно, в городе… в тепле…

– Летом в степи хорошо – тепло, просторно, травы пахнут… А зимой, когда ветер холодный гуляет, лучше в лесу… Скажи, Вышата, а курганы эти чьи – скифские?

– Не только. Эта земля древняя, очень древняя. Вот мы проехали вал – царь Асандр его только обновил, а насыпали его скифские рабы, что поднялись против царских скифов. И впереди еще два вала. Их киммерийскими зовут, хоть первыми строили их не киммерийцы, а арьи – об этом народе теперь только волхвы знают. Сильные чары в этих могилах таятся, тысячелетние. Вот и ищут в них волхвы: одни – силы светлых богов, другие – темных…

– Как мой дядя Сауархаг, Черный Волк? Он за злыми чарами, точно, в любую нору хвостом вперед залезет, – усмехнулся Ардагаст.

– Не поминай нечистого – явится! – досадливо сплюнул Вышата.

– А разве дядя – черт болотный?

– Злой колдун – хуже черта. Тот бесом родится, а этот сам делается. Погоди, я пригляжусь.

Вышата повернул коня и замер, глядя на запад. Дорога до самого горизонта была пустынна, но волхв видел гораздо дальше. Перед его духовным зрением предстал отряд из десятка вооруженных всадников в сарматской одежде. На коротких плащах, развевавшихся по ветру, была вышита похожая на трезубец тамга Сауаспа – Черноконного, царя племени рос. Впереди мчался, опустив нос к земле, крупный волк необычной черной масти. Вдруг он довольно оскалился, завыл и вскочил на спину черному коню – оседланному, но без всадника, и конь даже не дрогнул. А волк устроился в седле – и обратился в человека с узким хищным лицом, обрамленным черной бородой. Одет он был тоже по-сарматски, лишь за плечами вместо плаща развевалась черная волчья шкура. Вышата наклонился к уху лошади:

– Ну, Ласточка, отдохнула, а теперь лети во весь опор. Волк позади – Черный Волк!

Провожаемые удивленными взглядами пастухов, два всадника стегнули коней и понеслись на восток. Но и у преследователей были такие же быстрые, выносливые степные кони, и вскоре отряд Сауархага можно было различить и обычным зрением. Волхв резко развернул лошадь и вынул из-за пазухи резной деревянный гребень:

– А не хочешь ли, пес степной, лесных чар попробовать?

Прошептав заклятие, Вышага метнул гребень. Тот упал на дорогу, и вмиг поперек нее, от кургана до кургана, выросла густая стена деревьев и колючего кустарника. Преследователи попытались ее объехать, но стоило им сунуться к другому проходу между тянувшимися длинной цепочкой курганами, как перед ними вырастала новая зеленая преграда. Тогда Сауархаг сделал несколько знаков рукой, и деревья запылали. Следом занялся ковыль, но ветер дул на восток, и вскоре сарматы смогли продолжить свой путь по выгоревшей степи.

А двое беглецов уже увидели впереди высокий, почти в два человеческих роста, земляной вал. Края его уходили за горизонт. Вдоль вала тянулся глубокий ров, в одном месте перекрытый деревянным мостом. За ним в валу был проход, а затем – курган, увенчанный каменной башней. Выбежавшие из башни греки в гребенчатых шлемах с тревогой вглядывались в надвигающуюся стену дыма и пламени.

– Стойте, варвары! Куда? Сами небось подожгли степь по пьянке? А ну, платите за проход!

Стоявший впереди краснорожий грек нетвердо стоял на ногах и с трудом придерживал плохо застегнутый панцирь.

– Поменьше приноси жертв Дионису, эллин! Мы подданные Фарзоя, великого царя аорсов. и ничего платить не должны, если едем без товаров.

– Врите больше! У сарматов таких волос не бывает. Вы, наверное, эти… будины… гелоны… в общем, шишкоеды лесные, так про вас говорят. И пишут! – важно поднял палец грек.

– Так ты еще и книги читаешь? А там не сказано, что ни будинов, ни гелонов в наших лесах давно нет, а есть венеды? И про венедских магов ты тоже не читал? Ничего, сейчас сам увидишь.

Вышата достал небольшое вышитое полотенце, бросил его в ров, прошептав что-то, – и тот вмиг наполнился бурлящей водой. Волны, вздымавшиеся выше вала, разметали мост. А оба всадника вдруг обратились на глазах пораженных эллинов в двух увешанных оружием медвежьеголовых демонов. Хватаясь за амулеты и поминая всех обитателей Олимпа и Аида, греки бросились в башню. Когда еще один варвар-чародей, на этот раз сарматский, прискакал с целым отрядом и принялся заклятиями усмирять бушующую воду, стражи Киммерийского вала не посмели и носа высунуть из своей твердыни.

– Как ты их обморочил, волхв? – спросил на скаку Ардагаст.

– Да показал им тех, за кого они нас, лесовиков скифских, считают.

Звонкий хохот мальчишки разнесся по степи, сливаясь с сочным смехом умудренного мужа.

За валом местность изменилась. Появились усадьбы-крепости с высокими башнями, села, окруженные каменными стенами, пшеничные поля, сады.

– Может, укроемся у кого, а, Вышата?

– Тут теперь одни греки живут, которых Асандр поселил. Они нас, варваров, и на порог не пустят.

А стук копыт сзади становился все отчетливее. Вот уже на горизонте появилось облако пыли, вот ветер унес его и показались сами преследователи – неутомимые и безжалостные, как стая волков, с человеком-волком во главе. Вышата резко осадил коня и сделал Ардагасту знак остановиться. Потом расстегнул рубаху и снял с шеи золотой амулет: пять грифоньих голов, загнутых в одну сторону, по ходу солнца, вокруг отверстия.

– Надень это, Ардагаст. Оберег Огнеслава, великого волхва, не должен попасть в волчьи лапы. Скачи быстрее, туда, к Золотому кургану, а я их задержу. Найди в Корчеве Элеазара-медника, иудея. Скажешь ему: «Да светит тебе Солнце, брат». А он ответит: «Да светит Солнце всем людям».

– Я не брошу тебя. Будем биться вместе! Вышата покачал головой:

– Это бой волхвов. – Он показал на высокий курган, обложенный пепельно-серым камнем. – Вот могила Агара, великого царя скифов. Тебе его дух помогать не станет – ты сармат по матери, а мне поможет. Держись Золотого кургана, он тебя защитит, и берегись кургана Черного. Ну же, скорее, во имя Солнца!

Свернув с дороги, Вышата поскакал к серому кургану, а Ардагаст – дальше на восток, вдоль подножия горной гряды, увенчанной цепочкой курганов. Над самой высокой горой устремлялась в небо огромная насыпь, подпертая снизу стеной из неотесанных каменных глыб, словно уложенных великанами. От нее на север тянулся еще один вал.

Подъехав к стене, мальчик стал искать глазами проход в валу и, не выдержав, оглянулся назад. От дороги до пепельного кургана встала стена золотисто-красного пламени. На нее с запада надвигалась другая огненная стена – черно-красная. Клубы дыма поднимались над степью, раскаленный воздух дрожал. На кургане стояли два всадника – Вышата и высокий, могучий скиф в кафтане и башлыке, сиявших от множества золотых украшений. Скиф слал стрелу за стрелой в Сауархага и его сарматов, но стрелы, пролетев одну пламенную стену, сгорали в другой. То же происходило и с сарматскими стрелами. Когда сарматы попытались подняться на гряду, огненная стена запылала и над ней. И такой же неуемный, отчаянный огонь вспыхнул в сердце мальчика. Он готов был помчаться назад, на помощь волхву, но вдруг услышал женский голос:

– Воин Ардагаст! Это не твоя битва.

На каменной стене стояла женщина дивной красоты, в красном платье с золотым пояском. Ее пышные золотистые волосы, увенчанные высоким головным убором, излучали мягкий свет.

– Я не воин, царица… – враз пересохший язык не был в силах произнести слово «богиня». – Я еще не прошел посвящения…

– Ты его скоро пройдешь. Поезжай в Пантикапей. Там тебя ждут друзья… и враги. Сильные враги.

Она указала рукой на восток, и между валом и стеной вдруг открылся проход. Мальчик въехал, и вал сомкнулся за ним. Исчезла и удивительная женщина, Он огляделся. Севернее и южнее тянулись еще две усеянные курганами гряды. На северной гряде, западнее вала, выделялась громадная черная насыпь. Средняя гряда кончалась горой, над которой поднимались зубчатые стены с башнями. Бесчисленные каменные дома с красными черепичными крышами теснились по склонам горы и столь же тесно заполняли окружающую равнину. А за этим морем домов до самого горизонта раскинулось другое море – темно-синее, сливавшееся вдали с голубым небом. Простор бухты бороздило множество рыбачьих лодок и больших кораблей с убранными из-за безветрия парусами.

Мальчик на миг застыл, пораженный. Никогда еще он не видел столько домов в одном месте – ни в лесах, ни в степи. Потом весело тряхнул длинными, почти до плеч, золотистыми волосами и решительно двинул коня вперед – в новый, незнакомый мир по пути, указанному самими богами.

Город встретил его такой теснотой, сутолокой и шумом, какие он до сих пор видел разве что на торжище в большой праздник. Греки, скифы, сарматы, люди из каких-то вовсе неведомых племен… Все куда-то спешили, толкались, бранились, мирились, бились об заклад, клялись всеми богами. И – торговали, торговали, торговали… Осетриной и зерном, конями и расписными вазами, бараньими шкурами и драгоценностями, глиняными фигурками богов и вином и даже водой (он еще не знал, как страдает от безводья этот край, где нет рек и озер).

Ардагаст давно выучился говорить по-гречески – от Вышаты и от купцов, часто наезжавших в скифские леса за пушниной и воском, и даже овладел с помощью волхва греческой грамотой. Но расспросить дорогу к Элеазару-меднику, иудею, почему-то оказалось очень трудно. Одни не отвечали – то ли не понимали, то ли отвечать не считали нужным. Другие отчего-то принимались ругать иудеев и всех, кто с ними связывается. Третьи объясняли как-то непонятно. Ну что такое «пританей» или «дикастерий» и где это тут храм Афродиты Пандемос?

Несколько часов Ардагаст бродил по городу, то взбираясь на гору, к акрополю, то спускаясь к гавани. Трудно было проталкиваться через толпу с конем – не топтать же людей и не лупить плетью, как здешние лихие молодцы? Наконец, измученный и голодный, он сел, привалившись спиной к колонне в тени портика на краю агоры. Рядом сидел, сгорбившись, заросший оборванец. Руки сильные, в мозолях, а… никому не нужен. Сколько же бедняков в этом сказочно богатом Корчеве! И как вообще может быть, чтобы до человека никому не было дела? У венедов так не бывает. Даже у сарматов…

А на агоре торговали. Румяными пирожками с мясом, рыбой жареной, рыбой копченой, свежими вишнями, сушеными фигами… Дразнящий запах жареной баранины с луком напоминал о гостеприимном сарматском стойбище. Но Ардагаст знал: в городе ничего не дают, кроме как за деньги, а кто просит даром хоть корку хлеба – того за человека не считают. А деньги-то остались у Вышаты.

– Что скучаешь, сармат? Коня продашь?

Перед мальчиком стоял, приветливо улыбаясь, чернявый молодец в коротком хитоне, с широкой бородой торчком и шрамом через все лицо.

– Не продам – конь у меня один.

– Жаль, хороший конь, степных кровей. Слушай, а ты из какого племени? Аорс, сирак?

– Росич.

– Ну, значит, роксолан. Я роксоланов уважаю – они меня зимой в степи подобрали, выходили. Да ты, верно, с утра не ел и конь твой тоже! По вам обоим видно. А ну, подожди!

Чернявый нырнул в толпу и миг спустя появился с изрядным куском баранины, завернутым в пару горячих лепешек.

– Спасибо тебе, добрый человек! Я вот ищу Элеазара-медника, иудея…

– Элеазара? Кажется, слышал. Ты ешь, а я расспрошу кое-кого. Заодно твоего коня накормлю. Вон у того синда из Фанагории всегда хороший овес.

Ардагаст будто снова оказался на берегах Днепра-Славутича, среди добрых, прямодушных людей. Забыв обо всем, он набросился на сочное мясо и лепешки. Когда же доел, рядом не было ни коня, ни чернявого-меченого. Не было их и возле синда, продававшего к тому же не овес, а пшеницу. Растерянно оглядевшись, мальчик громко, как среди степи, позвал коня: «Сокол!» С другого конца агоры ему ответило ржание. Расталкивая всех, давя впопыхах ногами чей-то товар, Ардагаст бросился туда. И увидел, как чернявый преспокойно пересчитывает деньги, а важный грек в синем расшитом плаще-гиматии уже держит Сокола за уздечку.

Остроухий, козлоногий Пан, покровитель города, нахально улыбался из ниши в стене храма, словно освящая сделку.

– Вы что делаете? Конь мой!

– Твой? Да откуда у тебя, сопляка, конь, если не краденый? Роксоланы, они все конокрады!

Не помня себя от обиды, Ардагаст бросился с кулаками на меченого, но точный удар под ложечку отбросил мальчика к стене. Тем временем подбежали несколько возмущенных продавцов.

– Плати за яйца! Плати за амфоры! Здесь тебе не степь, грязный варвар, конеед, кумысник!

Прижавшись к стене, Ардагаст выхватил акинак и широко, со свистом взмахнул плетью:

– Подходи, заплачу!

Кое-кто подался назад, ко другие схватились за палки, а один небритый детина в солдатском плаще – за меч. Чернявый, поигрывая кинжалом, отрезал путь к коню. Поняв, что жить ему осталось считанные минуты, мальчик во все горло выкрикнул сарматский боевой клич: «Мара!» – «Смерть!» И тут же в ответ над агорой разнеслось, зазвенело грозное имя степного бога войны:

– Орта-а-гн! Держись, сармат!

Одетый по-сарматски темноволосый мальчик чуть постарше Ардагаста верхом на породистом вороном коне обрушился на толпу, вовсю орудуя плетью и акинаком. Враз ободрившийся росич молнией метнулся к чернявому, вытянул его плеткой по лицу, отбил акинаком кинжал и миг спустя вскочил в седло, огрев плетью по пальцам грека в гиматии. Чернявый пронзительно свистнул, и к нему, бесцеремонно расталкивая толпу, устремились со всех концов рынка дюжие молодцы самого разбойного вида. В росича полетели камни. Но темноволосый уже пробился к нему, призывно махнул рукой, и оба мальчика погнали коней вверх, к акрополю.

Однако ехать в гору по улице, запруженной людьми, было трудно, а сзади уже спешил чернявый с тремя десятками своих молодчиков и разъяренных торгашей. Темноволосый обернулся, метнул аркан. Петля захлестнула шею меченого, и тот изорвал себе весь хитон и набил множество синяков о камни мостовой, покуда самый быстрый из его молодцов не перерубил аркан почти у самых ворот акрополя.

Над аркой ворот возвышался бронзовый всадник, похожий на степняка. Поднятой рукой он словно приветствовал двух отчаянных мальчишек-сарматов. И стража у ворот почему-то пропустила их, перед их преследователями же выставила копья. А темноволосый как ни в чем не бывало направил коня к величественному зданию с пропилеями . И снова стражники безропотно пропустили их через пропилеи в окруженный колоннадой двор с мраморными статуями богов и царей. Мальчики слезли с коней. Лицо темноволосого – скуластое, с упрямым острым подбородком – сияло довольной улыбкой.

– Здорово мы их! Они что, коня твоего увели?

– Ага. Тот, меченый, таким добрым прикинулся… В степи коней силой уводят, с боем или хитростью, а чтобы вот так, обманом…

– В большом городе воров больше, чем во всей степи, – махнул рукой темноволосый. – Я знаю – и в Ольвии был, и в Херсонесс, и в Танаисе.

– А я вот до сих пор только старую столицу скифов, на Днепре, видел, – честно признался Ардагаст. – Там, правда, люди не живут с тех пор, как Сауасп сжег город.

– Из какого же это ты далекого племени? И как тебя хоть зовут?

– Я – Ардагаст из племени рос.

– С такими волосами? У тебя, наверное, мать венедка? Или ты, может, из тех… ну, кого росы приживают, когда к венедам за данью ездят? – испытующе прищурился темноволосый.

Росич гордо вскинул голову, сверкнул голубыми глазами:

– Я из росов по матери-царевне. А отец мой – сын великого старейшины венедов. Его род был у сколотов-пахарей царским.

– Значит, ты – сын Зореслава и Саумарон, сестры Сауаспа. Так у них, говорят, и свадьбы не было.

– Было или не было, а я – есть. И кровь во мне – царская!

– Во мне тоже. И не хуже твоей. Я – Инисмей, сын Фарзоя, великого царя аорсов, и Айгуль, царевны усуней.

У Ардагаста перехватило дыхание. Перед ним был сын того, кто послал на венедов орду Сауаспа, сын того, чьим именем Сауасп нещадно обирал венедов. Росич пожалел о своей откровенности. А Инисмей продолжал:

– Вот у них была свадьба, так свадьба! Посол самого Сына Неба на ней был, такие вещи дарил, что даже греки делать не умеют.

В темных глазах сына Фарзоя не было ни враждебности, ни даже высокомерия. Просто царевич был доволен, что ему есть чем похвастаться перед полусарматом с далекой лесной окраины. И Ардагаст, простовато улыбнувшись, спросил:

– Сын Неба – это кто из богов?

– Это не бог, это царь. Он правит далеко на востоке, и подданных у него больше, чем у Нерона, великого царя ромеев. Шелк когда-нибудь видел?

– Видел, и не раз.

– Вот его и ткут в стране Сына Неба. Есть там такие червяки, что сами нитки делают.

– Червяки? Ну врешь!

– Пусть меня Хорс сожжет, если вру!

Хорсом-Солнцем ни в степи, ни в лесу зря не клялись. Ардагаст почувствовал: если кому и можно верить в этом городе торгашей и обманщиков, то только сыну Фарзоя. Да и самого Фарзоя венеды считали строгим, но справедливым. Ведь он хотя бы запретил Сауаспу собирать дань рабами и никому не позволял ходить в набеги на венедов.

А с улицы уже доносились крики:

– Справедливости! Справедливости! Где царь Котис? Сарматы бьют и калечат людей среди бела дня!

Толпа в полсотни человек собралась перед пропилеями. Чернявого на этот раз не было видно, но его молодчики сгрудились за спиной важного грека в синем гиматии, потрясавшего окровавленной рукой.

– Царя нет, он с Фарзоем на охоте! А царица еще не вернулась из храма Афродиты Апатуры! – пытался перекричать толпу бородатый начальник стражи.

– Тогда пусть к нам выйдет царевич Рескупорид! Подмигнув Ардагасту, Инисмей сложил ладони лодочкой у рта и крикнул:

– Рес, выходи! Базарное ворье к тебе на поклон пришло!

Потом обернулся к росичу и сказал:

– Рескупорид – хороший парень. Он любит, когда его называют Рес – был такой фракийский царь, греки его под Троей из засады убили, а то бы им Трои не взять. Здешние цари сами родом из Фракии.

Во двор вышел мальчик лет пятнадцати с красивым гордым лицом, в белом хитоне с золотым шитьем и небрежно накинутом красном гиматии. Длинные густые волосы делали его похожим на сармата.

– Привет, Инисмей! Ты что, убежал из гимнасия?

– Нет, гимнасиарх выгнал. Харикл, Спевсиппов сын, хватал мальчишек за что не надо, а я его взял да бросил в бассейн, да так, что он перед тем по ступенькам носом проехался.

– Правильно сделал! Сынок папаши стоит. А это кто?

– Ардагаст, царевич росов.

– Сын Сауаспа?

– Нет, племянник. Он только что на агоре дал плетью Клеарху Меченому по роже, а Спевсиппу по рукам за то, что они его коня украли.

Рескупорид от души расхохотался и хлопнул Ардагаста по плечу:

– Молодец, рос! Отделал двух главных пантикапейских воров. Один ворует в домах и на улицах, а другой – в казне. Ого, Спевсипп еще и жаловаться пришел! Ну я ему покажу…

Боспорский царевич, приняв величественный вид, появился между колоннами. Оба сармата встали рядом, положив руки на увенчанные кольцами рукояти акинаков и поигрывая плетьми. Спевсипп, стоявший на несколько ступеней ниже, протянул руки к Рескупориду.

– Справедливости, царевич, правосудия! Эти два варвара украли коня, только что купленного мною на агоре, а потом принялись рубить и хлестать безвинных людей и топтать их товары. Не иначе, они приносили жертву кровожадному скифскому Арею…

– Жертву нашему Арею-Ортагну приносят не так. Сначала режут горло. Потом собирают кровь и поливают ею священный старинный меч. Потом отсекают голову и правую руку. И все это делают не на базаре, а среди степи, на куче хвороста выше твоего дома. И нужна для этого кровь воина, а не базарного вора и обманщика.

Говоря все это, Инисмей строил самые зверские рожи и показывал обнаженным акинаком, как исполняются описываемые им обряды.

– А коня украли не у него, а у меня. Он – скупщик краденого! Пусть Солнце лишит меня своего света, если я лгу! – сказал Ардагаст.

– Да кто поверит твоим клятвам, безродный степной бродяга?! – вскричал Спевсипп.

– Для сармата, тем более царской крови, такой клятвы достаточно, – твердо произнес Рескупорид. – А тебе, Спевсипп, с конями не везет. Недавно купил табун, угнанный у скифского царя. Где ты потом прятался от разъяренных скифов? Говорят, в навозной яме…

Многие в толпе засмеялись. Спевсипп театрально воздел руки.

– О Зевс, что ждет нас при таком царе? Плачьте, эллины, ибо грядет варварское иго, и от него вас может спасти только милость богов… или дружественная рука Рима. – Он зловеще усмехнулся в лицо Рескупориду. – А какой у Боспора наследник, я расскажу не твоему отцу, а почтенному Валерию Рубрию, послу Рима.

– Которого ты надул с шерстью, – бросил царевич в спину уходящему Спевсиппу. Толпа, поворчав, рассеялась, а Рескупорид все стоял, сложив руки, и мрачно смотрел на небольшой храм с колоннами напротив дворца.

– Почему ты не велел его схватить? – спросил Ардагаст. – Сам же говорил – он вор.

– Почему? А потому, что он – Гай Юлий Спевсипп, римский гражданин. А мой отец – Тиберий Юлий Котис, друг кесаря и римского народа. И этот город – не Пантикапей, а Кесария. А этот храм – здешний Капитолий, и молятся там вместо бога – Нерону, то есть его гению-покровителю. А мой дядя Митридат уже пятнадцать лет томится в Риме – за то, что хотел возродить царство нашего предка Митридата Евпатора.

– Твой дядя что, в темнице?

– Нет, на собственной вилле. Он ее прозвал «гробницей Митридата»… – Царевич встряхнул головой и плечами, словно сбрасывая тяжесть. – Что-то мне Аристотелевы «Политии» в голову уже не лезут. Поедем-ка все втроем к Мирмекию и кургану Перисада. Выкупаемся, разомнемся хорошенько. Главное, ни один городской мерзавец нас там искать не будет. А ты, рос, мне расскажешь о ваших краях. О росах, венедах…

– Я сам наполовину венед.

– Вот и хорошо. А то Геродот писал пятьсот лет назад, а этот Страбон про то, что к северу от роксоланов, вообще ничего не знает, даром, что семнадцать длиннющих книг сочинил.

– Да мне бы сначала найти Элеазара-медника, иудея… – робко заметил Ардагаст.

– А мы поедем мимо синагоги – это у них вроде храма. Иудеи все друг друга знают.

Рескупорид скрылся во дворце и вскоре выехал верхом, в штанах и коротком плаще, с акинаком.

Проезжая через ворота акрополя, Ардагаст спросил:

– Что это у вас за сармат на воротах?

– Это не сармат, а мой дед Аспург, – пояснил Рескупорид. – Настоящий степной богатырь! После прадеда Асандра в Пантикапее правили проходимцы и римские холуи – Скрибоний, Полемон. А Аспург прятался среди сарматов и меотов. И в конце концов убил Полемона и освободил Боспор.

– Тогда моему отцу нужно поставить статую еще больше этой, – усмехнулся Инисмей. – Аспург только вернул себе царство, а отец наше царство сам создал. Он алан, а не аорс, пришел с дружиной с востока, из-за Каспия. Тогда в степи все между собой дрались: аорсы, роксоланы, языги. Только отец сумел одних помирить, а других выгнать.

– Пусть ему статуи ставят ольвийцы – те, что вам деньги чеканят.

– Уже не чеканят, – зло сплюнул Инисмей. – Ольвийцы – трусы и предатели, римлян в город впустили. А роксоланы и даки с бастарнами к римлянам на пузе приползли.

– Зато росы Фарзоя не предали, и венеды тоже. У нас на севере народ такой – если кому верны, значит, до конца. А предатели от ока Хорса нигде не скроются, Перун-Ортага их посечет их же оружием, а Мать Сыра Земля не примет ни живых, ни мертвых, – сказал Ардагаст.

В синагоге мальчики застали только сторожа, который объяснил им, что Элеазар из Масады, медник, живет на горе, у западных ворот акрополя, но из города уехал и будет разве что к ночи, а скорее завтра. Трое поехали дальше, к городским воротам, и не слышали, как сторож бормотал им вслед:

– К этому смутьяну и нечестивцу только таким буйным варварам и ходить. Разве станут они искать честного и богобоязненного еврея?

* * *

Триклиний Потоса, сына Стратона, одного из богатейших людей Боспора, был отделан роскошно, но со вкусом. О том, что хозяин дома – иудей, напоминали разве что вышитые на занавесях из тончайшего зеленого виссона семисвечники, шестиконечные звезды и херувимы – крылатые быки с человечьими головами. Да еще большая фреска с праотцем Авраамом, угощающим троих ангелов. Но напротив нее великолепная мозаика представляла развеселое пиршество Диониса и его свиты. Чересчур откровенных сцен, впрочем, не было, хотя хозяин знал толк в книгах вроде «Роскоши древних» или «Милетских рассказов», найти которые, например, в шатре бежавшего полководца означало окончательно его опозорить. А в иерусалимском доме Потоса вообще не было никаких изображений, запрещенных второй заповедью. Но здесь, на северной окраине империи, живопись можно было увидеть даже в синагоге.

За обильно накрытым столом на изящных ложах с ножками из слоновой кости возлежали хозяин и четверо его гостей – царский казначей Спевсипп, посол Рима Валерий Рубрий, Левий бен Гиркан, молодой отпрыск весьма знатного рода, и его учитель, самаритянин Захария. У ложа Захарии пристроился громадный черный пес. Слуг не было, ибо за этим скромным ужином говорили о таких вещах, которые не следует знать даже самым преданным рабам.

Потос – солидный, но жизнерадостный, с тщательно ухоженной бородой патриарха – поднял фиал синего финикийского стекла с молодым синдским вином.

– Итак, теперь ты, Левий – Луций Клавдий Валент, римский гражданин. Ты снискал доверие императора – разумеется, за высокие добродетели, достойные римлянина. И теперь некоторые поступки, из-за которых ты покинул Боспор, вполне можно оправдать юношеским пылом. Кстати, Менахем-рыбак угодил в руки зихских пиратов, так что обвинять тебя в подлоге, да еще в убийстве, больше некому. А Ноэми и ее ребенку я все это время помогал – из твоих денег, конечно. Эти незаконные дети становятся твоими злейшими врагами, если их бросить в нищете… Главное, ты не утратил веры в единого Бога и в бессмертие души. А мелкие грехи мы, фарисеи, умеем прощать друг другу. За тебя, мой мальчик!

Слушая эту речь, Валерий пару раз фыркнул, а Захария спрятал ухмылку за узорчатой мегарской чашей. Но на красивом нагловатом лице Левия-Валента появилась лишь легкая тень усмешки. «А он выучился владеть своими чувствами», – с удовлетворением подумал Потос.

– Но расскажи же нам, что нового в Риме. А то у нас тут слухи да слухи – остается жалеть, что не владеешь магическим зеркалом, как твой мудрый учитель, – сказал Валерий.

– В Вечном Городе все вверх дном! – широким движением Валент смахнул несколько кубков. – Принцепс наконец развелся с Октавией и казнил ее. Августа теперь – Поппея Сабина.

– О Яхве, ты не забываешь свой избранный народ! – воздел руки Потос. – Поппея предана нашей вере.

– Афраний Бурр умер. Во главе преторианцев теперь – Фенний Руф и Тигеллин. Старого болтуна Сенеку принцепс больше не слушает. Дорифор и Паллант отравлены – для отпущенников они стали слишком богаты и слишком глубоко запускали руку в казну. Корнелий Сулла убит, Плавт убит. Педаний Секунд тоже убит – своим рабом. Все рабы, находившиеся в доме, за это казнены. Наконец римляне научились соблюдать законы, сделавшие их повелителями мира!

– Давно пора! – Крепкий кулак Валерия опустился на стол. Простое солдатское лицо светилось торжеством. – За Нерона, лучшего из императоров!

– И за новые божественные стихи и не менее божественные колесничные победы, которыми ему теперь никто не помешает осчастливить империю, – напыщенным тоном провинциального ритора произнес Захария. Его худощавое лицо, обрамленное черной курчавой бородой, сливавшейся с шапкой таких же курчавых волос, таило неистребимую, едкую насмешку – не над Нероном даже, но над всем миром. А черный пес, привстав на передние лапы, трижды пролаял торжественным басом.

– Смейтесь, смейтесь… – покачал головой Рубрий. – Нерон-поэт, Нерон-актер, Нерон-колесничий. А еще живописец, ваятель и атлет. У него столько талантов, что он сам не знает, куда их девать. Но главный из них – быть императором. Повелителем мира! Скажи, Валент, не отказался ли принцепс от большого похода на Восток?

– Нет. Он собирает Фалангу Александра – новый легион из солдат не меньше трех с половиной локтей ростом. Покуда Корбулон в Армении делает вид, что воюет, она высадится здесь, на Боспоре, и ударит через сарматские степи и Кавказ в тыл парфянам.

– Да! – Всегда сдержанное лицо римлянина теперь горело вдохновением. – В Парфию и дальше в Бактрию, Согдиану, Индию – до фаунов и серов ! Мы, римляне, должны покорять мир – иначе мы превратимся в лягушек, сидящих вокруг моря, которое гордо называем Нашим.

– И этому великому плану, – вкрадчиво заговорил Спевсипп, – могут помешать два маленьких царства. Ничтожные, полуварварские, но хранящие память о Митридате: Понт и… Боспор.

– Понт станет провинцией, это решено, – сказал Валент.

– А Боспор?

Валент помолчал, наслаждаясь собственной значимостью, и медленно произнес:

– Его судьба зависит от того, что донесет императору почтенный Валерий Рубрий.

– Что же я, скромный преторианец, могу донести? – простовато развел руками Валерий. – Царь Котис предан Риму, от которого получил власть. Наши когорты свергли его брата и разбили сарматских союзников этого горе-Митридата. Котис уверен во всемогуществе Рима и не решится на измену.

– Если хочешь знать, каков Котис внутри, погляди на его сынка – тот еще не выучился притворству. Сегодня двое мальчишек-сарматов бесчинствовали на агоре, словно у себя в степи, украли моего коня, ранили меня самого. И Рескупорид покрыл их. А один из этих разбойников – сын царя аорсов Фарзоя, с которым сейчас Котис тешится охотой, – сказал Спевсипп.

– Не о том ли они сговариваются у костра, – подхватил Потос, – как осуществить план Митридата Евпатора – повести на Рим всю Скифию?

– Да разве здесь эллины? – скривился Валент. – Роднятся с варварами, расхаживают в штанах, живут за городом в юртах. Кого ни поставь здесь царем, он превратится с ними в такого же полуварвара.

– Боспору нужен не царь, а прокуратор. Знающий эту страну, уважаемый ее лучшими людьми и преданный кесарю Нерону, – твердо произнес Потос и поднял фиал. – За Гая Валерия Рубрия, прокуратора Боспора!

– За меня, прокуратора! – иронически кивнул Рубрий и опрокинул залпом кубок неразбавленного колхидского. – Только что я напишу кесарю? Что Гаю Юлию Спевсиппу, получившему гражданство от полоумного Калигулы, на базаре дали по рукам? Даже у Митридата-ссыльного есть в Риме влиятельные друзья, тем более у Котиса.

– Они все замолчат в одном случае – если Поппея вдруг узнает, что в Пантикапее чернь грабила и резала единоверцев августы, а царь Котис не мог – или не хотел – этому помешать, – спокойно произнес Потос.

Валерий громко расхохотался:

– Клянусь Юпитером, я-то думал, что в Риме видел всю подлость, на какую способны смертные! Вы, иудеи, всегда так держитесь друг за друга…

– У богатых и благородных иудеев крепкие дома здесь, на акрополе, сильные рабы и надежные охранники. А эти, внизу… Это же не иудеи, а сборище сатанинское! О чем только не шепчутся они в своих лавчонках и лачугах: зелоты учат их, что не следует повиноваться кесарю, христиане – что богатые не будут в раю, ессеи – что все должно быть общим и все должны работать.

– До чего еще могут додуматься тупые невежды, которым за работой некогда как следует изучить Писание? – презрительно поджал губы Валент.

– Хуже того, – продолжал Потос, – в городе появились сикарии. Один Яхве знает, кого из достойных и преданных Риму людей поразят их кинжалы. От разбойника можно откупиться золотом, а этим нужна только кровь! Вот мы и будем лечить все эти болячки… кровопусканием и прижиганием, хе-хе-хе!

– И как же вы собираетесь натравить чернь на иудеев так, чтобы вас никто не уличил? – осведомился Валерий.

– Как? Чудом, почтенный Валерий. И сотворит его мудрый Захария, маг и некромант. Возьмешься ли ты, рабби, совершить силой чар нечто такое, чтобы весь Пантикапей содрогнулся, а виновными счел иудеев? Скажем, за пять тысяч сестерциев?

– Семь тысяч, уважаемый Потос. Священнодействие если и покупается, то за священное число.

Валерий недоверчиво покосился на пышноволосого самаритянина, не спеша разделывавшего жареную куропатку и бросавшего куски собаке.

– Сейчас за магов и чудотворцев выдают себя все, кому не лень.

– Я – ученик того, кого люди называли Симоном Магом. Мы же звали Учителя Великой Силой Божьей.

– Симон из Самарии? Помню. Таскал за собой блудницу из Тира и величал себя Юпитером, а ее Минервой и Еленой.

Захария поднял на римлянина пронзительный, властный взгляд, достойный переодетого царя.

– Она была – в этом низком и продажном мире – не простой блудницей, а священной, жрицей Астарты. В духовном же мире – Энноей, Божественной Мыслью, падшей в материю, откуда ее может освободить лишь Великая Творческая Сила Бога. Эти два мировых начала вы, римляне, зовете Минервой и Юпитером.

– Это все в духовном мире, а в земном, помнится, чудеса вашего Юпитера кончились тем, что он взялся летать и разбился при всем честном народе.

– Разбилась его земная оболочка. Дух же вознесся превыше материального неба и его светил – к Богу, который есть Свет и Огонь. Ранее Учитель похоронил себя в земле и воскрес на третий день, когда его дух вернулся из подземного мира.

– Такой же фокус проделал один плотник из Палестины. Только он перед тем на самом деле умер – на кресте. А воскресшим его видели почему-то одни его ученики. Они же и похитили его тело из могилы – так мне рассказал мой друг Понтий Пилат, а он тогда был прокуратором Иудеи.

– Этот плотник случайно набрел на великие истины, едва доступные его уму, и на радостях объявил себя Мессией и сыном Бога. Истинным Мессией, Христом, был наш Учитель.

Черный пес поднялся и пристально оглядел собравшихся.

– Чтобы Яхве блудил с женщиной и прижил с ней ребенка? В такое могли поверить только галилеяне, эти полугреки, – ухмыльнулся Потос.

Валерий нетерпеливо постучал пальцами по столу:

– Пока что я тут не вижу ни мессий, ни чудотворцев, а только самаритянина, болтающего о богах и чудесах.

Рубрий ожидал, что ученик Мессии бурно возмутится или начнет выкручиваться и заискивать, дабы не упустить хотя бы пяти тысяч. Но тот по-прежнему говорил тоном воплощенной Истины, снизошедшей до мира смертных.

– Тебе нужны доказательства, преторианец? Думаешь, тебе сейчас явится сам Бог или хоть одна из семи его эманации, сотворивших мир? Для этого в тебе слишком мало духовности. А вызывать низших духов не так просто, как думают невежды. Пусть для тебя высшую Истину засвидетельствует… собака. Орф! Поговори с римским всадником.

Черный пес взгромоздил передние лапы на стол и устремил на Валерия глаза, вспыхнувшие вдруг красным огнем. Раскрытая пасть с мощными клыками заполыхала мертвенно-белым пламенем, и из нее раздался хриплый, рокочущий голос:

– Не нащупывай, римлянин, кинжал в складках своей тоги. Ты был бы уже мертв, пожелай этого те, кому я повинуюсь, и твой труп ужаснул бы даже варвара. Прибереги кинжал для тех пятерых, что встретят тебя по дороге домой в переулке у гимнасия. Кошелек с двадцатью авреусами и два перстня с индийскими рубинами – хорошая добыча для них.

Захария положил руку на загривок собаке.

– Орф – сын того пса, который у многих отбил охоту насмехаться над Учителем и не признавать его Мессией.

Лицо Потоса стало белее его льняного хитона. Дрожащий Спевсипп был готов признать Мессией хоть самого Орфа. Лишь Валерий оставался внешне спокоен.

– Не бойся, песик. Я же не Геракл, сразивший твоего двуглавого тезку… А твой папаша, говорят, то ли покусал своего хозяина, то ли при всех назвал его мошенником.

Пес грозно зарычал. Шерсть его встала дыбом, над ней появилось зловещее бледное сияние, а в пасти среди белого пламени задрожали синие молнии. Захария легонько погладил зверя.

– Спокойно, Орф. Подчинить себе его отца, и то на время, мог лишь очень сильный маг. Симон бар-Зеведей по прозвищу Петр. Вот кто опасен! И не только своей магией. Он связан с Братством Солнца и создает общины вроде ессейских, где все общее, как у каких-нибудь лесных варваров. Учитель предлагал ему поделиться магической силой, и за хорошие деньги. А этот нищий рыбак… отказался! Хорошо, что он в Риме, а не здесь.

– Человек, которого нельзя купить… Для империи такой опаснее любого разбойника, – медленно проговорил Рубрий. – Если ты его враг, тебе можно верить.

– Братство Солнца! Неужели тень Савмака вернется из Аида? – всплеснул руками Спевсипп.

Благообразное лицо Потоса словно обратилось в злобную шакалью морду. Губы истончились в презрительной гримасе.

– Ам-хаарец , – выговорил он по-еврейски и повторил по-гречески: – Земнородные. Чернь! Темные исчадия Земли, подобные титанам, гигантам, Тифону. И если эти чудовища обретут силу Солнца… Рабби Захария! Вызови из Шеола всех демонов, но спаси Боспор от этой чумы!

– Все не понадобятся. На такой городишко хватит и троих, – деловито произнес Захария.

Валерий молча кивнул головой. Пламя в глазах и пасти адского пса вмиг погасло, и он снова устроился возле ложа хозяина, утащив перед этим изрядный кусок жареного барашка. Преторианец поднялся из-за стола.

– Действуйте, но помните: посол кесаря, как и жена Цезаря, должен остаться вне подозрений. Доброй ночи, друзья.

– Для нас с Валентом этой ночью будет много работы, – сказал Захария.

– Для меня тоже, – подал голос, оторвавшись от сочной баранины, Орф.

– А поднять завтра толпу – это уже моя забота. Нужных людей я хорошо знаю по фиасу Бога Высочайшего, а они знают многих других. Пойдем, почтенный Валерий. Со мной трое сильных рабов-сарматов с мечами, и мы сумеем проучить тех пятерых негодяев у Гимнасия, – сказал Спевсипп.

Пятеро воров действительно разбежались от длинных сарматских мечей, и так поспешно, что Рубрий подумал: не согласись он с затеей Потоса, эта стычка могла бы кончиться для посла Рима совсем иначе.

А Потос, проводив двоих гостей, вернулся к оставшимся. Лицо его было снова исполнено надменной важности патриарха.

– Эти гои думают, что иудеи будут истреблять друг друга ради их выгоды. Они еще не знают иудеев! Левий, дорогой, скажи! Кто такой иудей?

– Тот, кто соблюдает закон Моисея.

– Да, – кивнул Захария. – Мы, самаритяне, иудеи не по крови, но по духу. Когда наших предков Саргон ассирийский поселил в Палестине на место израильтян, мы приняли веру в Яхве и Закон. А потомков тех израильтян я видел в Ассирии. Обычные ассирийцы: молятся Белу и не обрезаются.

– Вот-вот. Они уже не иудеи! Не избранный народ! – воскликнул Потос. – Лучше всем иудеям погибнуть, чем стать какими-то ассирийцами, греками, скифами! А что может заставить иудеев, особенно ам-хаарец, хранить верность Закону? Го-не-ни-я! Пусть нас ненавидят все гои, пусть ненавидят всякого еврея, даже сменившего имя, веру и язык. Тогда ам-хаарец будут жаться к нам, мудрым и богатым, знатокам Закона, как ягнята к пастуху.

– Пастуху нужна собака. Я! – пролаял Орф.

* * *

Трое мальчиков выехали из восточных ворот Пантикапея и направились берегом моря в ту сторону, где возвышался рукотворной горой курган Перисада. Дорогой Ардагаст рассказывал Рескупориду о венедах, народе мирном, но не боящемся войны, о громадных валах запустевших городов их предков, сколотов-пахарей. Рассказал и о том, как росы Сауаспа опустошили последние городки венедов, заняли их лучшие земли под пастбища, а самих разогнали по лесам и обложили данью. А потом вдруг сами стали все чаще оседать на землю и родниться с венедами. Инисмей только пожимал плечами: видно, чары какие-то скрыты в этой земле, где и степняки перестают быть степняками.

На безлюдном берегу у стен городка Мирмекия они соскочили с коней, разделись и бросились в ласковые, прогревшиеся за день воды. Крепчающий ветер вздымал изумрудно-зеленые волны, гнал их к берегу вместе с заплывшими далеко мальчишками. Студенистые медузы задевали их тела, и ядовитая синяя медуза обожгла руку Ардагасту, не имевшему прежде дела с морскими тварями.

Потом они обсыхали под теплыми лучами вечернего солнца, поджаривали на обломках чьей-то лодки выброшенных морем рыб и крабов. Наевшись, затеяли борьбу. Оказалось, что Инисмей в кулачном бою не силен, зато, ухватившись за пояс, не даст себя повалить, а сам повалит даже более высокого и сильного Реса. А Рес вообще мастер на все руки: хоть бить, хоть хватать да через себя бросать, хоть с ног валить и на спину класть. Ардагаст же, уступавший ростом и силой им обоим, уворачивался от ударов так ловко, словно был призраком. А потом вдруг ударял изо всей силы так, что несколько раз валил Инисмея, а разок – даже Рескупорида.

Смывши пот в море и передохнув, мальчики поскакали к кургану Перисада. Инисмей вдруг лихо свистнул, встал на спине коня в полный рост и помчался впереди всех. Ардагаст попытался проделать то же, но свалился и еле успел на лету ухватиться за гриву коня и взобраться одним рывком в седло. Рес же и не пытался в этом состязаться с сарматом. Инисмей первым взлетел на вершину кургана и замер там, подняв руку наподобие бронзового Аспурга.

– Что, Рес, твой дед так умел?

– Умел. А я – нет. Но непременно научусь. Они замолчали, озирая величественную картину, освещенную заходящим солнцем. Одно море, темно-синее, раскинулось на юге, другое, серебристо-голубое, – на севере. Где-то на востоке они сливались, а между ними с сединой ковыльной равнины боролась зелень полей и садов. В лучах заката еще краснее казались черепичные крыши столицы Боспора. Красный диск солнца не спеша уходил за вершину Золотого кургана. Десятки, сотни рыбачьих лодок возвращались к Пантикапею, к городку Тиритаке на юго-западе, к Мирмекию на юге.

– Наше царство когда-то кончалось вон там, у Киммерийского вала. А при Перисаде оно уже простиралось от Феодосии до Кавказа, – гордо произнес Рескупорид.

Вдруг обложенная белым камнем вершина Золотого кургана озарилась светом, словно и впрямь только что была отлита из раскаленного солнечного металла. А среди этого сияния появилась фигура золотоволосой женщины в красном платье. Миг спустя видение, наполнив души троих мальчиков восторгом, исчезло.

– Это Гелия, дочь царя Сатира, – сказал Рескупорид. – Она была жрица Гелиоса и Гестии – Солнца и Огня – и великая волшебница. После смерти Перисада три его сына – Сатир, Притан и Эвмел – воевали за престол, и Эвмел уничтожил братьев со всеми их родными и друзьями. Только Гелия и ее брат, тоже Перисад, бежали к скифскому царю Агару. Эвмел никого так не боялся, как ее. Но он правил мудро и справедливо, и народ его любил. Поэтому Гелия объявила, что не будет мстить царю-братоубийце – пусть его судит само Солнце. Говорят, она отказалась от мести из-за любви к Спартоку, сыну Эвмела. Через пять лет Эвмел разбился на колеснице, а Гелия стала женой Спартока. Еще говорят, что в самую короткую ночь года она выходит из кургана и тогда, если изберет кого-нибудь, то даст ему великое сокровище и царскую власть. Завтрашняя ночь – как раз такая.

– Так это же ночь Купалы – главный праздник у нас, венедов! – воскликнул Ардагаст. – В эту ночь Чернобог, подземный владыка, похитил Морану, дочь Купалы, Великой Богини. Даждьбог-Хорс спустился в подземный мир, одолел Чернобога и вывел Морану на белый свет – тогда и наступила весна. А Морана дала Даждьбогу золотое яйцо, и было в нем целое Солнечное царство.

– Интересно! У нас тоже верят, что Аид похитил Персефону, дочь Деметры, и с тех пор Персефона осень и зиму живет у него, а весну и лето – с матерью, – сказал Рескупорид.

– А у нас говорят: жена Хорса – Ацырухс, Святой Свет, богиня огня. Он за ней по небу гнался крылатым волком, а она убегала золоторогой оленихой, – сказал Инисмей.

– Совсем как киринейская лань от Геракла! – подхватил Рее.

– Давайте завтра ночью пойдем на Золотой курган! – предложил Инисмей. – Вдруг царевна кого-то из нас изберет? Например, Ардагаста.

– А что? – прищурился росич. – Я ведь тоже царского рода. А ночь купальская, между прочим, недобрая. Нечистая сила вовсю гуляет: светлые боги ведь под землю ушли.

– А я – алан и не испугаюсь всех чертей-далимонов! – подбоченился Инисмей.

– Боспориты и в этом сарматам не уступят! – тряхнул длинными светлыми волосами Рес. – А пока что зайдем в склеп Перисада. Только когда совсем стемнеет. Посмотрим, какие из вас степные богатыри.

Ардагаст хотел рассказать о своей встрече с хозяйкой Золотого кургана, но не решился: вдруг волшебница (или, того лучше, богиня) прогневается на него

Мальчики спустились с кургана, привязали коней у кустов, выломали ветку для факела Быстро стемнело. Рескупорид с видом гостеприимного хозяина встал с факелом в руке у входа в курган.

– Добро пожаловать в последний дворец величайшего из царей Боспора!

Неширокий коридор с высоким двускатным потолком и стенами, сложенными из аккуратно обтесанного камня, вел в глубь громадной насыпи. В конце коридора за узким проходом находилась небольшая квадратная комната, совершенно пустая. На стенах не было ни росписей, ни даже штукатурки. Но свод… Постепенно сужавшимися каменными кольцами уходил он вверх, на недосягаемую высоту. Казалось, эта каменная воронка подхватывала саму душу и уносила ее ввысь, ввысь – до самого царства богов.

– В такой каменной юрте только богу жить, – восхищенно проговорил Инисмей.

– Да, Перисада Первого почитали как бога, – важно кивнул Рес. – Наш род – от него.

– А если он бог, почему от него ничего не осталось? Ни одной косточки, ни гроба, ни гвоздя, – усмехнулся Ардагаст.

Лицо Рескупорида враз помрачнело.

– Савмак. Мятежники убили последнего Перисада, Пятого, разорили царские гробницы. Это у вас, степняков, принято грабить царские курганы побежденного племени.

– Венеды могил не грабят, – покачал головой Ардагаст. – Из могилы только упыря можно выбросить.

– Савмак был великий воин Солнца. Он всех рабов освободил – скифов, сарматов, – сказал Инисмей.

– Вот на него вся чернь и молится до сих пор. Покажи им монету Савмака с Гелиосом – и сделают все, на что у кого храбрости хватит, – сквозь зубы процедил потомок Перисада. – Мне отец говорил: «Если не хочешь, чтобы вернулся Савмак, то, прежде чем ударить раба, вспомни, далеко ли отсюда его племя».

И тут снаружи донеслись шаги, негромкие голоса, лай. Со свода сорвались и заметались, треща крыльями, летучие мыши. В темноте коридора вспыхнули два красных огонька, а ниже – странный, мертвенный белый свет. Мальчики невольно прижались к стене. Выпал из руки Реса и погас факел. По плитам пола стучали когти. Рука Ардагаста нащупала под сорочкой золотой оберег Огнеслава.

Из тьмы коридора надвигалось что-то страшное, не человеческое и не звериное, против чего были бессильны стальные акинаки. Вот уже проступила жуткая собачья морда с огненными глазами и пылающей белым пламенем пастью. Бежать из каменкой ловушки было некуда, спрятаться негде. Городские мальчики из Рима или Афин сейчас умерли бы от страха или бросились наземь и уткнулись лицом в каменный пол, лишь бы не видеть кошмарного порождения мрака. Но здесь плечом к плечу стояли два юных варвара и эллин из рода, привыкшего хвалиться степными доблестями, а не чистотой эллинских нравов. Страшно было погибать от зубов адской твари, но еще страшнее – опозорить свое племя трусостью. Трое надеялись в эти минуты только на богов и просили у них если не победы, то гибели в бою, достойной воинов.

– Что там, Орф? Есть кто-нибудь в гробнице? – осведомился кто-то из темноты.

– Никого не вижу… и не чую… – рокочущим басом произнесло чудовище, морща нос.

– А почему огонь горел?

– На полу факел…

– Значит, убежали. И лошади наверняка их же. Разбойники, что ли? Ладно, лишь бы нам не мешали. Левий, закляни хорошенько вход.

Из темноты появился еще один огонек, на этот раз от обычного глиняного светильника. В гробницу вошли двое в длинных белых одеждах, расшитых непонятными знаками и письменами, и черных шапочках. Один из них поставил светильник в центре камеры, прошептал что-то – и вдруг пламя, повинуясь движению его руки, взметнулось на высоту двух локтей, озарив светом помещение. Пламя было синим, как на болоте, и било изо рта изображенного на светильнике мерзкого рогатого и клыкастого демона.

Старший из вошедших, с худощавым лицом и пышными курчавыми волосами, стал возле лампы, прижав к полу конец веревки, а младший, красивый, гладко выбритый, принялся с ее помощью вычерчивать круги: внешний – углем, два внутренних – мелом, А черный пес тем временем деловито вытаскивал огненной пастью из мешка и раскладывал у ног старшего разные предметы: меч, кинжал, чашу из человеческого черепа, курильницу черной меди, длинную черную шкатулку, инкрустированную слоновой костью, кропило, книгу в черном переплете.

Только теперь мальчики поняли: адская собака и ее хозяева не видели их! Младший, начертив круги, вписал в них десятка два слов, по углам гробницы изобразил четыре пятиконечные звезды, а в центре – буквы «альфа» и «омега». Старший одобрительно кивнул:

– Все правильно, Левий. А если обряд и не выйдет, виноват у этих «избранных» будешь не ты, а я, презренный самаритянин Захария.

– Здешний раввин – и тот еврей только по матери, – хмыкнул Левий. – А отец его – скиф-барышник.

– Разве в том дело? Единственный избранный народ Бога – не Яхве и не Зевса – мы, владеющие тайным знанием, доступным немногим.

– И если мы можем повелевать демонами и тайными силами, – подхватил Левий, – значит, мы достойны повелевать людьми. Мы рождены благими, и власть лучших – наша власть.

– И в этом мы с тобой равны: ты, родич Хасмонеев и Ирода Великого, и я, сын мытаря, выучившийся на уворованные отцом сестерции,

– А вот деньги, учитель, с этого мошенника Потоса стоило взять вперед.

– Никогда не требуй задатка, Левий, когда речь идет о магии. Лучше потом проучи как следует того, кто посмеет не заплатить. И вообще не подавай вида, что нуждаешься в деньгах. Мы, избранные, выше соблазнов этого грязного мира.

– Но мы и не убегаем от них, как какие-нибудь ессеи. Наша плоть так же грязна, как и вся материя, и незачем пытаться отучить ее грешить.

– Ну, и чем же тогда отличается мой ученик от беспутного юнца Левия бен Гиркана? А я сам – от сребролюбца и мошенника Потоса? – хитро усмехнулся, поглаживая курчавую бороду, Захария.

– Они живут ради денег, женщин, власти. У нас же есть иная, истинно высокая цель: освободить свой дух из оков материи. Тайное знание стоит больше, чем все, что может дать кесарь. Мы ведь взялись за это дело не ради семи тысяч? И не ради милостей августы?

– Ты догадлив, как всегда. Это будет магический опыт – смелый и важный. Обычно демонов для злых дел вызывают именем Вельзевула. А мы их вызовем священными именами Яхве. Ведь этот гнусный земной мир создал не Бог, который есть Свет, а его семь эманации во главе с Творческой Силой. То есть семь светил во главе с Юпитером – Яхве.

– Которым посвящены твои семь перстней, учитель. Ты ведь не зря их сегодня надел?

– И не зря сам их изготовлял. Семь металлов, семь самоцветов. Но в металлы я кое-что добавил. Кровь убийцы, истолченный череп черного мага, желчь тирана. Все это, конечно, не от заурядных преступников. И теперь силы всех семи светил можно использовать для того, что все эти рабы Творца зовут злом. Получить даром власть, богатство, любовь женщин.,. Отомстить врагу, будь он хоть лучший из людей. Лишить его свободы… Впрочем, «добро», «зло», «Закон» – это все первый из Семи придумал для рабов плоти, чтобы они не истребили друг друга. Мы, избранные, умеем сдерживать себя сами – если считаем нужным.

– Вот лучшая из истин, которые ты открыл мне, учитель! Я грешил – и презирал себя. Всякий кожевник мог сказать мне: «Я исполняю Закон, а ты?» С тобой я понял: я выше их не только по рождению.

Красивое, надменное лицо Левия горело восторгом.

– Прежде всего по рождению. Стремящимся к Царству Света нужно родиться. Мы – Сыны Света! – Захария простер руки к синему пламени. – За дело, благородный Клавдий Валент! Зови сюда жертву.

Левий не произнес ни слова, лишь обернулся ко входу. Тут же в темноте застучали копытца. В гробницу вошла овечка с белой тонкой шерстью и доверчиво ткнулась мордой в ноги Валету, словно не замечая страшного пса. А тот дыхнул белым пламенем на курильницу, и угли в ней разгорелись. Захария бросил туда три черных шарика, и гробница наполнилась душным сладковатым запахом. Чародей поднял кинжал. – Всемогущий Боже, творец и владыка земного мира! Очисти и освяти это место этой чистой жертвой, чья кровь приятна тебе и покорным тебе духам.

Овечка не издала ни звука даже тогда, когда острая сталь перерезала ей горло. Левий собрал кровь в череп-чашу и принялся кропить кровью все помещение. Мальчики невольно вздрагивали, когда красные теплые брызги попадали на них. Резать скотину для еды или жертвоприношения для них было самым привычным делом, но чтобы вот так… Невольно думалось: «Вдруг эти двое и человека так же могут – чтобы не убежал, не крикнул, не понял даже?»

Собака извлекла из шкатулки и подала Захарии палочку в локоть длиной, окованную железом. Тот взял в одну руку этот жезл, в другую – меч. Валент стал рядом с раскрытой черной книгой и завернутым в белую ткань квадратным предметом в руках. Захария возгласил громко и величаво:

– Яхве, Адонаи, Аморул, Танехса, Ладистен, Рабур, Альфа и Омега! Отец Небесный, милостивый и милосердный! Сжалься над твоим недостойным слугой, соблаговоли простереть свою всемогущую руку на этих непокорных духов. Призываю и умоляю тебя из глубины своего сердца…

Молитва была длинная и изобиловала самыми раболепными выражениями, которые, однако, плохо сочетались с гордым и властным видом заклинателя. Окончив молитву, он коснулся жезлом завернутого предмета и заговорил самым суровым и грозным тоном:

– Могущественные демоны: Мовшаэль из воинства Луны, Лейбаэль из воинства Марса, Гершаэль из воинства Сатурна! Призываю вас силой Соломонова пантакля, силой высшего могущества, которой я обладаю, силой неизреченного имени Яхве – Тетраграмматон, при произнесении которого распадаются стихии, содрогаются воинства небесные, земные и подземные…

Заглядывая по временам в книгу, он долго запугивал демонов могуществом Яхве и своим собственным. Наконец вдоль черного круга заклубился туман трех цветов – красного, белого и черного. Из него стали выступать морды, лапы, крылья каких-то жутких, донельзя уродливых тварей. Клювы, зубастые пасти, щупальца тянулись к магу и его ученику. Захария широко взмахнул мечом, и призрачные чудовища подались назад.

– Пугайте этим невежд и варваров!

Левий сдернул белую ткань. Под ней оказалась золотая пластинка с изображением шестиконечной звезды, заключенной в три круга с письменами между ними.

– Вот пантакль Соломона, мудрейшего царя, а вот я сам, Захария Самаритянин, ученик Великой Силы Божьей, наделенный Яхве силой повелевать вами! В силу имен Яхве – Айе, Сарайе, Изо – примите ваш обычный вид!

Обычный вид демонов был не лучше пугающего.

Туман сгустился в три фигуры – страшные, нелепые подобия людей. Один демон был высокий, с матово-черной кожей и злобным лицом. Второе лицо красовалось у него на затылке, а еще два – на обоих коленях. Другой дух обладал крепкими мышцами бойца, кожей цвета сырого мяса и львиной головой. Из-за его спины выглядывала рукоять меча. Третий демон был толстый, лысый, с бледной кожей, красными глазами и крупными кабаньими клыками. На его лице играла противная, ехидная ухмылка. Все трое превосходили обычных людей ростом на две-три головы, на пальцах имели острые когти, а за плечами – нетопырьи крылья.

– Могущественных духов надлежит вызывать на языке Писания, – капризно-наставительным тоном произнес четырехликий.

– Одна овца на трех здоровых демонов? – взревел львиноголовый. – Да ее толстяку Мовшаэлю и то будет мало, не будь я Лейбаэль-беспощадный!

– А возлияния вообще нет, – скривился лысый. – Да ты маг или кто?

Захария окинул троицу пренебрежительным взглядом.

– Я говорил бы с вами на языке Соломона, будь вы при жизни раввинами. Но вы были отпетым александрийским ворьем и знаете только греческий. А жратвы и выпивки вы найдете вдосталь там, куда я вас пошлю. Вы не чистые духи, чтобы чего-то требовать от мага.

– Но мы и не смертные, – возразил темнокожий Гершаэль. – Мы демоны. Хотим – делаем свое тело духовным, хотим – материальным. Можем выйти отсюда через дверь, а можем и сквозь стены – тебе для такого придется покидать тело.

– Можем съесть душу какого-нибудь мага. А можем – его самого, – небрежно бросил Лейбаэль, ковыряя когтем между мощных львиных зубов

– Так что нечего нас зря беспокоить, – зевнул Мовшаэль. – Зовет, понимаете ли, именем Адонаи, когда у нас есть свои князья. У меня, например, Люцифер, уЛейбаэля – Намброт…

– У меня – Набам, – подхватил четырехликий. – А есть еще Вельзевул, князь тьмы, Адраммелех, его первый сановник,…

– Хватит болтовни! – оборвал его Захария, – Повинуйтесь мне именем того, кто создал этот мир и вас, бездельников, в том числе!

Львиноголовый, ощерив уголки пасти в ухмылке, переступил через черный круг, Захария выставил меч.

– Ай, какой страшный меч у господина самаритянина! Наверное, выкован на земле? А мой – в аду, в кузнице Белфегора.

Красный демон рывком выхватил из-за спины меч. На черном клинке горели красные письмена. Дружки Лейбаэля тоже переступили черный круг, но держались чуть позади, осторожно поглядывая на огненную пасть Орфа и сияющий пантакль в руке Валента. Захария направил во львиную морду Лейбаэля свой жезл, выставив при этом один из перстней камнем вперед. Тонкий красный луч вырвался из рубина, скользнул вдоль жезла и ударил в глаза демону. Тот испуганно взревел, отшатнулся и, выронив меч, прикрыл глаза лапой. Синяя молния из пасти пса ударила в брюхо Мовшаэля, заставив его с воем отскочить.

– Вон из круга, твари! На колени! Грозные демоны напоминали теперь воришек, попавшихся городской страже.

– Да не испепелит гнев господина бедных глупых духов, всего лишь желавших испытать его силу. Ибо мы повинуемся только великим и могущественным магам.

– Не пробуйте больше испытывать ни меня, ни моего ученика, в особенности же моего пса, который один справится с вами тремя… А теперь слушайте мой приказ: летите в Пантикапей и там убивайте, насилуйте, разрушайте – в общем, делайте все то, что любили при жизни и за что оказались на кресте. И при этом говорите: «Во имя бога иудеев!» Не суйтесь только на акрополь и не лезьте ни в один иудейский дом. Мезузу над входом уж как-нибудь различите – ее от таких, как вы, и прибивают. Утром явитесь ко мне.

– С трепетом исполним волю господина! Мовшаэль выразительно взглянул на зарезанную овцу.

– Берите себе духовную часть жертвы. Баранина пригодится нам самим.

Повинуясь жезлу Захарии, от овцы вдруг отделилась… точно такая же овца, только полупрозрачная, и поплыла по воздуху к демонам. Те вмиг набросились на призрачное животное, разорвали его и сожрали со шкурой. А затем, боязливо кланяясь, скрылись в темноте коридора, подгоняемые рычанием Орфа. Валент принялся собирать колдовские предметы.

– Попались бы эти трое сарматскому оборотню Сауархагу! Он бы их просто перекусал, а потом высек плеткой.

– И все же, учитель, не постигнет ли нас гнев Яхве? – осторожно спросил Валент.

– Ты все еще мальчик, дрожащий перед раввином… Читай Писание! Именем Яхве творили еще и не то, и он терпел – лишь бы чаще восхваляли его всемогущество. Что ж, в этом мерзком мире он действительно всемогущ. А с Сатаной они добрые приятели – смотри книгу Иова. Она – о дураках, ищущих праведности.

– И пусть ищут. Рай и ад – для рабов Яхве. Наши души будут выше – в царстве Света, а оно – для немногих.

– Молодец, Левий! Ты думаешь, почему я крестился у учеников плотника? Не только затем, чтобы подобраться к магическим секретам Симона-рыбака.

Нет, из уважения к первому из всех этих самозваных мессий, который понял: спасать нужно не весь народ иудеев, но только избранных.

– Но он учил, что богатые не спасутся.

– На то он и плотник, – снисходительно усмехнулся Захария. – Павел из Тарса, римский гражданин и большой пройдоха, от его имени уже учит совсем другому. Так что не спеши раздавать имущество бедным – они того не стоят. А вот в эту секту при случае вступи. Среди желающих стать избранными скорее можно найти способных воспринять наше учение… Теперь идем скорее в город. Демоны будут истреблять чернь, потом чернь сама себя, мы же тем временем отдохнем. А вот завтрашняя ночь на редкость благоприятна для магических опытов. Этот Черный курган меня очень привлекает.

– Идем, учитель. Кстати, ты сможешь оценить мое умение завораживать. Лишние объяснения со стражей нам ведь не нужны? И лишние свидетели тоже?

Чародеи уже вышли из кургана, а мальчики продолжали недвижно стоять, прижавшись спинами к холодной каменной стене. Каждый чувствовал себя так, будто проснулся среди ночной тьмы после жуткого сна. Из оцепенения их вывел стук копыт.

– Коней угоняют, сволочи! – вскрикнул Инисмей и бросился к выходу первым.

Коней действительно не было. Со стороны дороги, ведущей в Пантикапей, доносились конский топот, громкий смех и заливистый лай.

– Веселятся, мерзавцы, чтоб их Аид поглотил! Этот Левий, сын Гиркана, и раньше развлекался конокрадством, – сжал кулаки Рее.

– Ворье, а не чародеи! Чтоб вас вайюги к Барастыру утащили! – погрозил Инисмей плетью вслед магам. Ардагаст закусил губу, на глаза его навернулись слезы. Он, рос, остался без коня! Кто он теперь в степи – бездомный бродяга, хуже раба. Но нет, пока острый акинак с ним, он – воин, пусть и не прошедший посвящения! А воин обид не прощает. Его долг – защищать племя, свое или приютившее его. А его, Ардагаста, приютил сам наследник царя боспорцев.

– Что мы стоим! Побежали в город! – призывно махнул рукой росич. – Эти колдуны с демонами там такого натворят…

– Что мы им сделаем? Они же демоны… – Всегда решительный боспорский царевич теперь выглядел растерянным, чуть ли не жалким.

– А я все думал: чего боятся потомки Аспурга, степного богатыря? Тебя, наверно, няньки демонами пугали, – ехидно проговорил Инисмей.

– Да они трусы, демоны эти! Как рабы, ползали перед чернокнижником. Даже перед собакой его! Нечего их бояться. Рес! – тронул эллина за руку Ардагаст.

Одному Рескупориду и в голову бы не пришло сражаться с демонами. Но если какие-то двое сарматов, да еще моложе его, считают внука Аспурга трусом…

– А как вы с ними биться будете, герои Скифии? Ладно, подскажу. Демоны могут быть и телесными, и бестелесными. В городе бесчинствовать они наверняка будут в теле. Значит, железом их можно убить. Вперед, воины степи!

На бегу Инисмей сказал:

– Слушайте, а почему они нас не видели? Не иначе, моего амулета испугались – кукиша серебряного.

– У нас тоже нечисть кукишем отгоняют, – кивнул Ардагаст. – Только мой оберег сильнее: четыре грифона, на которых Даждьбог ездит, пятый – он сам!

– А у меня – голова Горгоны, да еще из драконьего зуба вырезана. Если демоны не окаменеют, так хоть ослабеют, – сказал Рес. – Ох, и здоровые они, как кабаны!

– Кабанов лучше всего колоть акинаком, – беззаботно ответил Инисмей.

Наконец они подбежали к воротам. Рес замолотил кулаками в дубовые створки:

– Открывайте, быстрее! Я царевич Рескупорид! Скрипнуло окошко, и в нем показалась заросшая рыжей бородой красноносая физиономия.

– А я Гераклий, сын Демофонта, начальник караула. Твой отец, да хранят его боги, приказал: тебя в город после захода солнца не пускать. Чтобы не бегал по девчонкам-рыбачкам.

– Ни по каким девчонкам я сегодня не бегал. Перед нами два всадника с собакой ехали, ты что, их пропустил?

– Никаких всадников тут не было!

Из-за стены явственно донеслись крики, шум.

– Гераклий, открой, во имя Зевса! Это некроманты, они вас заворожили. А в городе сейчас демоны!

– Ах, демоны! – Гераклий потянул носом. – Вином от вас не пахнет. Значит, нюхали зелье из конопли, которым сарматы демонов вызывают. Ничего, до утра головы на свежем воздухе-то проветрятся.

Окошко со стуком захлопнулось. Рес с досады двинул в ворота ногой.

– В рудники попадешь, в каменоломни, сын блудницы!

Инисмей усмехнулся и показал аркан:

– Они его на дорогу бросили: ловите, мол, пешие конных. А я подобрал.

Мальчики побежали вдоль стены. Между воротами и ближайшей башней сармат захлестнул арканом зубец, и трое перебрались через стену раньше, чем стражники успели подбежать. Поднимать тревогу и гоняться за царевичем по ночным улицам Гераклий, впрочем, не стал. А мальчики уже бежали со всех ног – туда, где ночную тьму рассеивал огонь пожаров, откуда тянуло гарью, а крики людей заглушали ревущие, нечеловеческие возгласы: «Именем Яхве, бога иудеев!»

По улицам Пантикапея словно пронесся ураган или, скорее, прошла орда. Всюду – сорванные двери и калитки, проломленные стены, горящие дома. На мостовой валялись трупы – с переломанными костями, размозженными головами, вывороченными внутренностями. Здесь горожанин бессильно потрясал кулаками над телом кого-то из близких. Там простоволосая девушка в изодранной, окровавленной одежде истошно кричала, рвалась куда-то, а пожилая женщина, видимо мать, с трудом ее удерживала. Немолодой гончар причитал над перебитыми амфорами и кувшинами и разрушенным горном. Враз поседевшая женщина дико выла, прижимая к груди тельце ребенка. А какие-то молодцы уже вылезали с полными мешками явно не из своих домов.

Ардагасту вспомнился набег орды языгов на село, возле которого они с Вышатой жили в лесу. Такие же горящие дома и изуродованные трупы. Волхв тогда обморочил степняков, и они не смогли найти спрятавшихся в лесу людей. А потом языгов разбила дружина Сауаспа и не один день пировала за счет благодарных венедов…

А впереди все громче звучало: «Именем бога иудеев, бога Авраама, Исаака и Иакова!» Ардагаст не читал книги Иисуса Навина и не мог сравнить кочевых израильтян с их потомками, которые сейчас, дрожа от ужаса в своих домах, молили Яхве пощадить Пантикапей, как Ниневию во дни пророка Ионы.

Наконец трое оказались у высокой ограды, из-за которой раздавался противный, ехидный голос Мовшаэля:

– Не бойся, мальчик, сейчас мы тебя, во имя Адонаи, бога иудеев…

Дальнейшее звучало столь мерзко и жутко, что Ардагаст подумал: такое только демоны и могут делать с людьми. Он еще не знал, что люди над себе подобными творят ради удовольствия еще и не то.

Инисмей, взяв в зубы акинак, первый перелез через ограду. За ним последовали Рес с Ардагастом. Посреди двора лежал, уткнувшись от страха лицом в землю, кудрявый мальчик лет двенадцати, а над ним, гадко ухмыляясь, стояли все трое демонов. Робость на миг охватила троих царевичей. Одно дело хвастать друг перед другом готовностью сразиться с демонами, и совсем другое – увидеть перед собой глыбы литых мышц, когтистые лапы и клыкастую пасть. Да еще когда позади стена и бежать некуда. Но за каждым из троих незримо стояло племя – десятки поколений отважных предков. И не одно племя: у Рескупорида в жилах текла кровь эллинов и фракийцев, у Ардагаста – венедов и росов, у Инисмея – аланов и усуней.

Выкрикнув сарматский клич: «Мара!», мальчики устремились вперед. В ответ раздался яростный рев трех глоток. Ардагаст, вспомнив венедский обычай – сражаться без сорочки или с открытой грудью, рванул на груди рубаху, открыв засиявший вдруг ярким светом золотой оберег. И, странное дело, красный демон отскочил назад, прикрыв одной лапой львиную морду и словно забыв о черном мече в другой. Потом все же отбил направленный ему в сердце клинок росича, однако сражался после этого как-то вяло, только отражал удары и все время прикрывал лапой глаза. Но Ардагасту и без того трудно было биться коротким клинком против длинного, который к тому же держала могучая лапа. Да еще насмерть перепуганный кудрявый мальчишка не мог додуматься хотя бы встать и не валяться под ногами у бойцов, и приходилось следить, чтобы демон его не раздавил своими тяжелыми ногами с когтями на пальцах.

Сармату с эллином тоже приходилось нелегко. Акинак Инисмея лишь скользнул по ребрам черного демона, и тут же тяжелый кулак отбросил сына Фарзоя к стене. Следующий удар искрошил бы его ребра о стену, как кузнечный молот о наковальню, но царевич нырнул под руку Гершаэля и всадил ему акинак в лицо на колене, прямо в глазницу. Демон громогласно взвыл, нога его подломилась, и он упал на бок. Инисмей с быстротой барса вскочил демону на грудь и вонзил акинак ему в сердце по самую рукоять, Демон взревел оставшимися тремя глотками, дернулся и замер бессильной грудой только что грозных мышц. Его лапы успели лишь изорвать на царевиче плащ и кафтан. Руку Рескупорида с акинаком перехватил белый демон, и царевич выпустил кликок. Демон одной лапой подтащит царевича к себе, отпустив гадкую шутку. Но Рес изо всей силы ударил его кулаком в переносицу, и Мовшаэль разжал пальцы. Тогда мальчик принялся прыгать вокруг неповоротливого толстяка и бить его в самые уязвимые места, при этом уходя из-под ударов не хуже Ардагаста. И все же трудно было свалить такую глыбу мяса, а подобрать акинак, попавший под ноги демону, никак не удавалось.

Вдруг за широкой спиной Лейбаэля раздался шум, и львиная голова упала к ногам изумленного росича. Извергая фонтан крови, могучее красное тело рухнуло. Перед мальчиками стоял, сжимая окровавленный меч, человек с орлиным носом и седеющей курчавой бородой, в простом кафтане и широких складчатых шароварах. Мовшаэль, увидев, что остался один против четырех, враз переменился. Его бледное тело стало полупрозрачным, и очередной удар Реса пришелся словно в туман. Взмахнув нетопырьими крыльями, демон взлетел и вскоре растворился в ночной тьме.

– Я Мгер, князь Арцруни, армянин. А вы кто, мальчики? Пока что знаю одно: вы – единственные мужчины, кого я встретил в этом городе, клянусь Михром-Солнцем!

Князя армянин напоминал разве что поясом с золотыми бляхами да гордым и прямодушным взглядом.

Царевичи, приосанившись, назвали каждый свое имя, род и царство. Тут из дома вышел невзрачный лысый человечек, поднял с земли дрожащего кудрявого мальчика и рассыпался в благодарностях и похвалах мужеству достойных царских сыновей и не менее достойного князя.

– Так ты прятался, когда твоему сыну грозила смерть? – сурово оборвал его Мгер.

– Это всего лишь мой раб. Вы видите, у бедного писца нет денег даже на взрослого раба. И что я мог сделать против трех таких ужасных демонов? Только молиться Зевсу! И он прислал вас, о храбрейшие из героев…

Взгляд князя был таков, что писец поспешил, низко кланяясь, вместе с мальчиком исчезнуть в доме.

Ардагаст с гордым видом протянул руку к черному мечу Лейбаэля, но Мгер схватил росича за плечо:

– Не трогай! Такой меч – не для доброй руки. Его уничтожить не всякий маг сумеет. – Он снял ножны с трупа демона и вложил в них меч, обмотав рукоять платком. – Как ты сам хоть жив остался? Клинок у тебя, вижу, не зачарованный.

Тут Ардагаст вспомнил увиденный им на улице труп: разрубленная, обгоревшая дочерна голова, в руке – оплавленный обломок меча. Вот от чего его спас оберег Огнеслава! А острый глаз Мгера уже заметил золотой амулет.

– Пять грифоньих голов,… Послушай, откуда у тебя эта вещь? Я о ней знаю.

Ардагаст замялся. Об армянском князе Вышата ничего не говорил, И тогда мальчик произнес слова, доверенные ему волхвом:

– Да светит тебе Солнце, брат!

– Да светит Солнце всем людям! Оказывается, мы с тобой оба воины Солнца, – улыбнулся армянин, – Хорошо, словно земляка встретил!

– Этот оберег дал мне волхв Вышата и велел найти в Пантикапее Элеазара-медника, иудея. А сделал оберег предок Вышаты, великий волхв Огнеслав.

– Огнеслав? Великого мага в разных землях звали по-разному. Этот амулет он изготовил далеко на востоке, в храме Михра в Дауасе, столице апасиаков, на Яксарте .

– Дауаса? – вмешался Инисмей. – Отец говорил, это был великий город саков. Только он не на Яксарте, а на старом русле, в пустыне. Там уже двести лет никто не живет. А в храме раньше хранились золотые дары Солнца: плуг с ярмом, стрела, копье и чаша. Потом саки их унесли на юг, в Индию.

– А амулет Солнца оказался в венедских лесах. Мир, выходит, не так велик, как думают, – рассмеялся Мгер. – Ладно, а что все-таки творится в городе, откуда эти демоны?

Мальчики заговорили наперебой:

– Их вызвали два колдуна, Захария и Валент… то есть Левий бен Гиркан! Мы сами видели! С ними еще собака была, не хуже демона!

– Захария, Левий? Пойдемте к Элеазару-меднику, он всех здешних иудеев знает.

* * *

Дом Элеазара из Масады был полон людей – крепких, решительного вида иудеев. У многих из складок одежды выглядывало оружие. Хозяин – худой, узколицый, с торчащей острой бородой и сильными натруженными руками – внимательно выслушал мальчиков и ударил кулаком по заваленному книгами и инструментами столу:

– Мерзавцы, прихвостни Сатаны! Для чего это затеяно, я сразу понял, но думал, что все затеяли греки – Спевсипп с Клеархом. Оказывается, Потос, бен Гиркан и Захария. Благороднейшие, богатейшие, знатоки Закона! Сегодня демоны, а завтра…

– …Еще какие-нибудь чары? – спросил Ардагаст. Элеазар подпер голову кулаками:

– Хуже, гораздо хуже. Твои соседи, с которыми ты судачил у калитки, выпивал в корчме, иной раз ссорился, вдруг без всяких чар превращаются в демонов и идут к тебе – убивать, жечь, грабить. А демонами считают не себя, а тебя и твою семью – за то, что у вас другой бог и другие обычаи. Можете вы себе такое представить, скифы?

Ардагаст с Инисмеем покачали головами. У них в селе или стойбище жили люди одного племени, одной веры. Чужака могли не любить, например, за жадность, а что боги и обычаи у него другие, так на то он и чужак, не убивать же его за это.

Элеазар поднялся из-за стола:

– Мои люди постараются до утра поднять всех бедных иудеев и собрать их в синагоге. Богатые-то защитятся сами. Сможешь ли ты, Рескупорид, прислать солдат для охраны синагоги?

– Думаете, если я наследник, то могу кому-то приказывать? И стратег Ахемен, и начальник городской стражи состоят в фиасе Бога Высочайшего. А там всем заправляют Потос со Спевсиппом. Если солдаты и придут, то поздно. Но я все равно пойду во дворец и сделаю все, что смогу.

– Хорошо. А главное – напиши сейчас письмо отцу. Мой человек его доставит.

– А я приведу к синагоге сарматов. На постоялом дворе у западных ворот их много, и все наши – аланы, аорсы. И среди городских сарматов я кое-кого знаю, – сказал Инисмей.

– А мы им хорошо заплатим. То есть заплатит кагал. Заставим богатых раскошелиться, – хитро подмигнул Элеазар и снова обратился к Рескупориду: – Можно хотя бы арестовать Валента с Захарией за зловредное колдовство?

– Вряд ли. Валент – в том же фиасе… где и все боспорские негодяи.

– Значит, мы доберемся до них сами. Злодеям не уйти от гнева Яхве, а мы – лишь меч в его руке!

* * *

Наутро агора гудела, как гнездо шершней. Все пересказывали ночные ужасы со все более страшными подробностями, взывали к отеческим богам и проклинали иудеев. Особенно усердно кляли оборотистых южных пришельцев те, кому они перебивали торговлю, кого они обманули или опутали долгами. Хотя главные мошенники и обиралы обитали на акрополе, для их жертв сегодня все иудеи были на одно лицо, жуткое крючконосое лицо коварного человека-демона. Но наиболее яростно поносили иудеев те, что ненавидели их никак не больше, чем тех, кого сами обворовывали каждый день. Над агорой разносился зычный голос взобравшегося на воз с сеном Клеарха Меченого:

– Эллины! До каких пор мы будем терпеть? Все несчастья нашего города от этих эмпуз ! Они же весь род человеческий ненавидят! Мало им лишать нас заработка и имущества, так нужны еще и наши жизни для их кровожадного бога! Скифы, и те не приносят здесь человеческих жертв своему Арею!

Толпа возмущенно зашумела. К возу протолкался пожилой крестьянин.

– Что это ты ругаешь бога, которому сам молишься? Ты же из фиаса Бога Высочайшего, а он и есть иудейский Иегова. У тебя на груди его знак, люди в бане видели!

Клеарх, не смутившись, спустил хитон с плеч и обнажил грудь.

– Так что у меня здесь?

– Ну, два орла венок держат.

– А орел – чья птица? Зевса-Юпитера! Он и есть высочайший бог. А божественный Платон, которого ты, деревенщина, не читал, зовет его просто: Бог. Ясно? Ну и проваливай, пока мы тебе хитон не задрали да не узнали: вдруг ты и сам обрезанный!

Подгоняемый толчками в спину, крестьянин поспешил скрыться. А Клеарх продолжал распалять толпу:

– Разве не знаете – у них завтра праздник Пурим? В этот день иудеи перебили семьдесят пять тысяч персов. Сколько вчера погибло – человек двадцать? Этой ночью еще и не то будет, если к вечеру в городе останется кому молиться их богу.

Энергично раздвинув толпу, перед возом появилась крепкая, жилистая торговка Рахиль. Даже сегодня она появилась на агоре с лотком пирожков, и ее не трогали. Вся агора знала: тетушка Рахиль криклива, но добра, и если в долг не даст, значит, ее семерым детям не хватает; а если хочешь не быть обманутым, посоветуйся с Рахилью, она всех тут знает и никого не боится.

– Чтоб тебя самого эмпузы загрызли, вор, лгун бесстыжий! Чтоб тебе на кресте висеть, богохульник! Какой Пурим, он еще весной был, за месяц до Пасхи! Люди, кому вы верите – демонам и ворам? Да что мы, безумные – убивать тех, среди кого живем? Яхве от нас уже тысячу лет человеческих жертв не требовал, а для вашего Диониса еще пятьсот лет назад персидских царевичей зарезали, мне Стратоник говорил, а он ученый человек, книги пишет. Это некромантам законы не писаны, поищите-ка их, нелюдей, в доме…

Ее далеко не тихий голос заглушил дикий, нечеловеческий вопль. На воз взобралась женщина с распатланными полуседыми волосами – Мелания, жрица Гекаты, выгнанная из ее коринфского храма за какие-то провинности. Теперь служительница Трехликой жила ворожбой, изготовлением амулетов и разными совсем уж темными делами.

– Люди! Гнев Неодолимой на вашем городе! Очистите его от ненавистного богам племени, или кара Трехликой постигнет вас самих! Эта иудейка – ведьма, возле ее дома ночью погибли двое детей. Это чья работа – демонов или ее? В ее пирожках человеческая кровь! Вы людоеды, граждане Пантикапея! Искупите свой грех, или месть Подземной будет страшна!

Рахиль метнулась к беснующейся жрице, но десяток рук тут же схватил торговку и швырнул под ноги толпы. Пытавшиеся заступиться сами были побиты дюжими молодчиками, собравшимися у воза. Клеарх поднял суковатую, словно Гераклова палица, дубину:

– Вперед, во имя Зевса! Смерть врагам рода человеческого! Грабь их дома – там нет ничего честно заработанного!

Его люди, рассредоточенные в толпе, подхватили крик, потрясая оружием, и вот уже вся толпа обратилась в орущее, кровожадное скопище. Несогласные думали лишь о том, как отсюда выбраться целыми.

Иудеи, успевшие скрыться в синагоге, поплатились домами и имуществом. Не успевшие – жизнью. Молить о пощаде было тщетно: всякий убийца и насильник мнил себя сегодня Гераклом, истребляющим чудовищ. Все, что ночью творили демоны, теперь делали люди.

* * *

Подойдя к синагоге, толпа невольно остановилась: поперек улицы стояли, положив стрелы на тетивы, два десятка конных сарматов, а за ними – иудеи с копьями, мечами, палками. Клеарх готов был повернуть назад, но толпе, успевшей хлебнуть вина из разбитых погребов, уже было море по колено. В сарматов полетели камни, черепица, факелы. В ответ разом загудели тетивы, и два десятка самых отчаянных головорезов рухнули на мостовую. Со свистом и гиканьем степняки понеслись вперед, рубя направо и налево длинными мечами. Последнее, что увидел Клеарх, был акинак, вонзившийся ему в глазницу, и торжествующее лицо совсем юного золотоволосого сармата. Из стаи голодных волков толпа мигом обратилась в перепуганное стадо, где каждый думал лишь о том, чтобы унести ноги.

Загнав часть толпы в переулок, сарматы остановились. Курчавобородый армянин вытер меч о конскую гриву.

– Хватит с вас, дурачье? Хотите знать, кто напустил на вас демонов? Два некроманта: Захария Самаритянин и Клавдий Валент. Зачем напустили? А чтобы вы туг истребляли друг друга на потеху тем, что на акрополе. Я, князь Мгер Арцруни, сказал бы это вам раньше, если бы вы честным людям верили больше, чем ворам.

Оробевшая было толпа разразилась криками:

– На акрополь! Сжечь дом этого Валента! Сбросить со скалы обоих колдунов! Побить их камнями!

Греки и иудеи, только что готовые растерзать друг друга, вместе двинулись к воротам акрополя. А оттуда уже спускались, выставив копья над щитами, солдаты в доспехах. Раздалась команда, и они замерли, перегородив улицу. Из переулков вдруг высунулись копья городской стражи. Перед строем появились чернявый, похожий на перса, стратег Ахемен и важный седобородый саддукей Мельхиседек, старейшина кагала.

– Стойте, граждане Пантикапея! – поднял руку Ахемен. – Куда вы идете и за чем?

– За справедливостью! – выступил вперед Элеазар. – Выдайте нам Левия бен Гиркана и Захарию Самаритянина, чернокнижников. И Потоса, сына Стратона, который нанял их, чтобы спустить на город демонов.

– Элеазар, ты обвиняешь почтенных и благородных людей, – развел руками Мельхиседек. – Разве пристало иудею обвинять иудеев без доказательств, да еще на улице, перед… иными народами?

– Мои слова может подтвердить Рескупорид, наследник царства. А еще – Инисмей, сын великого царя аорсов. И еще один сармат царского рода.

– Это дело такой важности, что рассудить его может только царь Котис, – сказал Ахемен. – Подождите его возвращения. Ручаюсь, что никто из обвиненных вами не покинет города. Бросать же в тюрьму столь уважаемых людей без царского повеления…

– Храбрейшие сарматы! Да наградит вас Бог за спасение сотен безвинных иудеев. – Мельхиседек извлек из складок плаща объемистый мешочек. – Здесь по десять денариев на каждого. А на постоялом дворе вас будет ждать щедрое угощение за счет нашего кагала. Как саддукей я верую, что благие дела должны вознаграждаться на этом свете, ибо на том нас уже не ждет ничего хорошего.

– Вас действительно не ждет, – буркнул Элеазар.

* * *

Небольшая полуподземная комната в доме Валента была обставлена скромно, хотя и не совсем обычно: стены, завешенные черной и белой тканью, жертвенник со светильником и курильницей на нем, плавильная печь, два шкафчика, полки с книгами, стол, уставленный сосудами странных форм. Только выглядывавшие из приоткрытого шкафчика человеческие и звериные черепа, кости, головы мумий и другие столь же милые предметы позволяли догадаться, чем занимаются здесь хозяин с почтенным рабби Захарией.

Сам Захария сейчас раздраженно ходил по комнате, поглядывая на стол, где из черного глиняного кувшина выглядывала лысая голова клыкастого Мовшаэля. В углу сердито ворчал Орф.

– Трусы, бездельники! Не справиться с тремя сопливыми мальчишками!

– Господин, там был еще армянин, сразу видно, маг, а у него такой меч с германскими письменами…

– Втроем, да еще с мечом Белфегора, как-нибудь одолели бы. Будь у вас на плечах головы, а не то, чем только невежд пугать! Где твои дружки?

– Увы, они погибли телесно и духовно…

– Или прячутся там, где до них не дозовешься. А ты с перепугу нализался и явился только теперь, когда чернь требует моей выдачи! Закупорить бы тебя в этом кувшине да бросить в море, как заведено у арабских магов, и пусть тебя выловят Люцифер с Вельзевулом, если ты им еще нужен,…

– О господин, позволь ничтожному и нерадивому слуге искупить свою вину!

Захария остановился, сложив на груди руки. Его глаза засветились дерзким огнем.

– Да, трех бестолковых демонов для этого городишка мало. Этой ночью я устрою такое, о чем здесь будут помнить веками!

Орф радостно взлаял.

– Слушай приказ, пьяная клыкастая свинья из воинства Луны: явишься Потосу, заберешь у него семь тысяч сестерциев и скажешь, чтобы готовил четырнадцать тысяч. Завтра все, кто доживет до рассвета, будут знать, что Котис и его сын прогневили богов. Да, заверь еще Потоса, что ни его склады, ни акрополь не пострадают. Деньги пересчитает Орф, ясно? А потом вселишься в сына Котиса и будешь ждать нового приказа.

– У него такой амулет – Горгона на драконьем зубе…

– Тебя, вора, учить красть амулеты?

* * *

Элеазар-медник накормил гостей просто, но сытно: пшенная каша, горячие лепешки, молоко, свежие вишни, кислое вино. Рескупориду и даже Инисмею такой стол мог бы показаться бедным, но оба царевича сейчас отсыпались во дворце. Ардагаст же в лесах привык довольствоваться даже меньшим. Сейчас за столом, кроме него и хозяина, были только Мгер и Стратоник – полный лысоватый мужчина с длинными волосами и пытливым взглядом ученого, в запачканном чернилами хитоне. Сам Элеазар, расслабившись, выглядел уже не столь сурово.

– Ну, Мгер, рассказывай, что нового в Армении. Правда, что вы римлян при Рандее под ярмом провели?

– Правда, клянусь Михром! Два легиона! И обоз забрали, и всех рабов освободили. А дурак Цезенний Пет уже успел донести о победе и потребовать триумфа!

– Будет ему триумф от Нерона! – расхохотался Элеазар. – А ты успеваешь всюду, где только бьют римлян и их холуев. Этот меч с рунами, помню, добыл, когда словене-луги и германцы гнали с Дуная короля Ванния.

– На то я и князь Арцруни! Наш род не зря зовут «сасна црер» – Сасунские Храбрецы.

– Какой ты князь? – добродушно усмехнулся иудей. – Ты оружейник, лучший, кого я знаю. А мечом владеешь почище любого князя.

– Что делать, если мои благородные родственники не считают нужным ни знать, ни помнить, что князь Ваган Арцруни взял младшей женой дочь кузнеца? Даже те, кто присутствовал тогда в храме… А сам ты кто? Внук ученейшего рабби Иуды Галилеянина, сын рабби Йаира – и гнешь застежки из медной проволоки.

– Я работаю и по серебру, и по золоту. – Элеазар достал из ящика золотую с бирюзой пряжку в виде трех дерущихся грифонов.

– Аорсы такое любят. Инисмей говорил, это из Бактрии привозят, с востока, – сказал Ардагаст.

– Думаешь, пряжку бактриец делал? Нет, еврей Элеазар… А мой дед был не только рабби, но и воин, Первым в Палестине поднял оружие против Рима. Магией я владею хуже его. А мечом хуже тебя, Мгер. Но от моего кинжала еще ни один подлец не уходил.

– Я вот тоже сын стратега, внук архонта, а сам – не поймешь кто: лекарь, философ, историк, маг. Всего понемногу, а до Аполлония из Тианы все равно далеко, до Пифагора и подавно, – развел руками Страто-ник. – Братство Солнца как раз для таких непутевых, как мы, что не умеют устраиваться… на чужой шее. Просто служим людям всем, чем нас боги наделили, и не можем иначе. Как Солнце не может не светить и не греть, даже из-за туч.

– Даждьбог-Солнце – самый добрый из богов, – кивнул головой Ардагаст. – Перуна… ну, Зевса, боятся, а его любят.

– А как у вас в Палестине? – спросил Мгер Элеазара.

– Готовимся. Добываем оружие, деньги. Выкупаем братьев из тюрем – благо, наместник Альбин жаден до денариев и шекелей. Наших все больше… только я этому не рад. Потому что не верю господам! Если даже этот хлыщ Элеазар, сынок первосвященника, говорит теперь: «Я зелот, я за свободу Иудеи»… Продадут же они нас, как дойдет до дела! И пусть! – Глаза иудея сверкнули дико, неукротимо, как у степняка. – Будем биться, пока останется хоть одна крепость. А не сможем оттуда прорваться в пустыню – все убьем себя и своих родных, но на невольничий базар нас не погонят!

– Хорошо умереть свободными. Но жить свободными еще лучше, – тихо сказал армянин. – Скажи, как ваши ессеи?

– Неизменные, как само Солнце. Встали, Солнцу помолились, поработали, пообедали, снова поработали, вечером отдохнули. У них хорошо: тихо, спокойно, все сыты, одеты, никого господином звать не надо… Но – скучно! Всегда одно и то же, все делай, как старшие братья укажут, один против десяти лучше рта не открывай. В иных общинах женщин любить не велят. А я волю люблю – как вы, скифы! – подмигнул Элеазар росичу.

– А что здесь, на Боспоре?

– Плохо. Лапа римской волчицы все ближе, – вздохнул Стратоник. – Плавтий Сильван, легат Мезии, разбил аорсов и скифов. Легионеры стоят в Тире, Ольвии, Херсонесе, строят крепость в Хараксе. А эта шайка из фиаса Бога Высочайшего больше самих римлян хочет обратить Боспор в провинцию.

– Маммона – вот их высочайший бог! Гермес Трижды Величайший, бог воров, торгашей и колдунов! А великая богиня – мошна с авреусами и денариями! – сжал кулаки Элеазар. – Им мало зерна и мехов, кожи и рыбы. Котис хотя бы старается мирить племена между собой. А эти станут без конца разжигать в Сарматии войны, чтобы сюда гнали на продажу рабов, рабов, рабов!

– Сауасп продаст в рабы хоть кого, – кивнул Ардагаст. – Даже роксоланов продавал, хоть они нам, росам, родичи. И с венедов требовал дани невольниками, но Фарзой запретил.

– Понял теперь, зачем к вам везут столько вина? А еще дорогие тряпки и всякие золотые, серебряные штучки, что нужны только знатным?

– Ага. Сауасп это все любит – кувшины серебряные, шелка, вино, женам золотые серьги А с роксоланами воевали после того, как греки на праздник вина навезли, и пьяные сарматы передрались и многих до смерти убили. Потом как стали разбираться, кому за кого мстить…

– Тебе, Элеазар, все господа на одно лицо. Но сейчас нужно поддержать Котиса, чтобы не отдать Боспор в руки этих стервятников, которым все время нужны новые трупы, – тихо, но настойчиво сказал Мгер. – Наш Тиридат – тоже не Савмак и Царства Солнца не создаст. Но Братство помогает ему, чтобы Армения не досталась Тиграну, прихвостню Нерона и правнуку Ирода.

Медник досадливо скривился.

– Элеазар, они способны на все. Для них главное – запугать людей так, чтобы те готовы были подчиниться хоть Нерону. Эти демоны – только начало. Сегодня – ночь солнцеворота, и страшно подумать, что в эту ночь может устроить Захария, – сжал рукой виски Стратоник.

– Купальская ночь – страшная, – горячо подхватил росич. – Вся нечисть гуляет! Да, помню! Захария говорил, что эта ночь хороша для опытов. И еще про Черный курган…

– Это хуже всего. Захария любит мудрость, как истинный философ, – горько усмехнулся Стратоник. – Но он не любит людей. Поэтому он еще опаснее таких, как Потос.

– А Захария с Валентом уже скрылись из города, мне доносили. Не иначе, обморочили стражу. Нужно ловить их на Черном кургане, – резко поднялся Элеазар.

– Там такой источник темной силы, что мы и втроем можем не справиться, – покачал головой Стратоник.

– На темную силу в купальскую ночь нужно найти силу Огня и Солнца – так учил меня Вышата, – вмешался росич. – Там же рядом Золотой курган…

– Это, юноша, я и хотел сказать. В нескольких деревушках у Меотиды еще живут потомки киммерийцев. От них я узнал: эти два кургана насыпаны тысячи лет назад. Черный посвящен Трехликому, Разрушителю, Владыке Тьмы. А золотой – Богине Огня и Солнца.

– Наверное, Гелия, дочь Сатира, служила ей!

И Ардагаст рассказал о своей встрече с хозяйкой Золотого кургана.

– Гелия действительно погребена в этом кургане. Греки построили в нем склепы для ее отца Сатира, ее брата Перисада и ее самой. Может быть, тебе явилась Гелия. А может – и сама богиня.

– Спросить бы Вышату. Он и скифское, и сарматское волхвование знает… Что же с ним стало? Вас трое волхвов, можете узнать?

– Если бы у Пепельного кургана погиб он или Черный Волк, уцелевший уже был бы в городе и нашел тебя. Но их обоих нет и близко, – задумчиво потеребил бороду Мгер.

– Значит, оба… – Голос мальчика дрогнул.

– Нет. Я попробовал мысленно связаться с ним. И услышал его мысль. Но… слабо, будто он… в могиле.

– Все-таки… – Ардагаст не решался произнести слово «мертв».

– Ну, трупы не думают. Живой в могиле? Если бы Сауархаг загнал его туда, то сам был бы здесь. Я понял одно: твой воспитатель где-то к западу отсюда – там же, где Золотой и Пепельный курганы.

– Так едем туда!

– Поедем. Но – на закате. Для светлой магии эта ночь тоже очень благоприятна. С Золотого кургана сразимся с Черным!

– И покажем этим слугам Сатаны, что не их хозяин правит миром! – лихо усмехнулся медник.

– Для нас это тоже будет… важный магический опыт. И он должен удаться! – тряхнул длинными волосами Стратоник.

– А мы с Ресом и Инисмеем как раз хотели этой ночью идти на Золотой Курган.

– Вот и передай им, чтобы приехали туда на закате. Нет, пусть люди Элеазара передадут. А ты пока не появляйся лишний раз в городе и не рискуй амулетом. В нем скрыта большая сила, и многие руки тянутся к нему. Но кого же изберет эта сила? – загадочно произнес Мгер.

– А я пока что пойду займусь переломами тетушки Рахили. Представьте, она, когда ее били, ухитрилась залезть под воз и осталась жива, – сказал Стратоник.

* * *

Костер заката догорал в зеленом море пшеницы, вклинившемся в седое ковыльное море. Быстро темнело, но еще хорошо были заметны две тянущиеся на запад горные гряды, пепельно-серый курган у подножия южной гряды и черный – на одной из вершин северной. Еще лучше был виден киммерийский вал, тянувшийся с севера на юг через Золотой курган, у каменной опорной стены которого стояли шестеро всадников.

Все выжидающе глядели на Мгера, чей духовный взор напряженно обшаривал окрестности. Наконец лицо армянина разгладилось, и он облегченно встряхнул головой.

– Все! Вышата сейчас будет здесь. А эти двое с собакой уже на Черном кургане волхвуют. Человечину какую-то жгут, мертвую, правда. Куски мумии, что ли. Пора и нам за дело – преграду строить. Мальчики, привязывайте своих коней, и моего тоже, к колу. Он заговоренный, так что рваться они не станут, хоть бы кругом одни демоны скакали.

Инисмей радостно встрепенулся в предчувствии новых подвигов. Рес натянуто улыбнулся. Проснувшись днем, он почувствовал себя нехорошо. Словно что-то скверное и ядовитое, как болотный туман, проникло в него и осело не то в легких, не то в голове, не то в сердце, не желая выбираться. Какие-то грязные, дрянные мысли то и дело лезли в голову и тут же словно прятались, испугавшись. И все не пропадало ощущение, что он забыл надеть или взять с собой что-то маленькое, но очень важное.

– Мы будем волхвовать в склепе царевны? Или Сатира? – спросил Ардагаст.

– В склепах колдуют только некроманты, – усмехнулся Стратоник. – В Египте всякий паршивый чернокнижник норовит залезть в пирамиду Хеопса или хоть Микерина, а здесь вот – в Перисадов курган. Светлых богов лучше вызывать на вершинах, ближе к небу.

– А у кого душа змеиная, пусть для колдовства забираются в норы, к аду поближе, – добавил Элеазар.

– Этот вал построен вместе с Золотым курганом и наделен силой Солнца, – продолжил Стратоник. – Захария скорее всего будет сейчас насылать какие-нибудь злые чары на Пантикапей. А мы с Элеазаром станем на валу и протянем магическую цепь-завесу от кургана до Меотиды, чтобы никакая нечистая сила не прорвалась к городу. Южнее кургана она и так не пройдет – ее к северу тянет, от Солнца подальше.

– Счастливо оставаться, мальчики! Главное тут – не бояться ничего, даже самого неожиданного. – Медник ободряюще взъерошил золотистые волосы Ардагаста, тронул коня, и вскоре два всадника исчезли Б сгущавшихся сумерках.

– А вы берите хворост и тащите на вершину, – скомандовал армянин. – Наши люди его здесь еще днем сложили, но так, чтобы с Черного кургана не заметили.

Пока перетаскали весь хворост, совсем стемнело.

Разбрелись по небу звездные стада. Недобрым, мертвенным светом залил землю их рогатый пастух, которому вся нежить молится, как люди Солнцу. Но всякий волхв знает – лучше такой свет, чем никакого, и почитает Велеса, Гекату, Сому…

Ардагаст первым заметил, как из Пепельного кургана вдруг выехал всадник и поскакал прямо к Золотому кургану. Белый плащ волхва развевался за плечами всадника. Это не был призрак: копыта стучали.

– Вышата! Жив! Вышата-а!

Солнечный оберег на груди росича вдруг стал теплым, даже горячим. Ардагаст поднес к нему руку – как раз вовремя, чтобы успеть перехватить рванувшуюся к оберегу бледную, со скрюченными пальцами руку… Рескупорида. Глаза царевича были безжизненны, на лице застыла мерзкая ехидная улыбка, а другая рука уже вытаскивала акинак. Росич с силой отшвырнул Реса, двинув его коленом в живот, но эллин устоял и бросился на Ардагаста с клинком.

– Рес, ты что! Рес!!!

Жизнь росичу спасло только умение молниеносно уходить из-под ударов. Инисмей, поняв наконец, что его друзья не дурачатся, обхватил Реса за пояс, повалил, прижал его руки к земле, Ардагаст же навалился на ноги. Мгер, занятый разведением – с заклинаниями и молитвами – священного костра, не обратил сначала внимания на «разыгравшихся» мальчиков. Ехидная ухмылка, изуродовавшая лицо друга, казалась знакомой. Ардагаст вдруг вспомнил, как Вышата изгонял бесов из кликуш, и громко спросил:

– Мовшаэль, ты здесь? Отвечай, именем Перуна-громовержца, который бьет таких, как ты!

– Я здесь и готов повиноваться знающему мое имя, – раздался из уст Реса противный голос белого демона.

– А раз готов, то выйди отсюда и провались, откуда пришел, не то пошлю туда, где ты еще не бывал и быть не захочешь!

Рес вдруг разом обмяк, а в воздухе появилась бледная фигура и клыкастая рожа Мовшаэля.

– Спешу исполнить повеление. Но не дозволят ли отважные царевичи своему ничтожному рабу отведать духовной сущности того чудесного вина, которое ваши наставники приготовили для обряда?

Ардагаст злорадно скрутил ему кукиш:

– Вот тебе кукиш, что хочешь, то купишь!

Подошедший Мгер, не тратя слов, сделал рукой знак косого, солнечного креста, и демон со страдальческим воплем скатился с кургана и исчез под землей.

– Что придумал, подлец: наследник трона, одержимый демоном! – покачал головой армянин.

– Где мой амулет… С Горгоной? – с трудом, но уже своим голосом проговорил Рее.

– Там, где этот урод его с тебя снял. Такое он с собой не унесет, – ответил Мгер.

– Наверное, во дворце, пока я спал. Плохо мне стало уже там.

– А ты, конечно, все равно поспешил сюда. Ну и молодец! Останься ты во дворце, демон с Захарией тебя бы такое заставили делать…

– Да, самое страшное – понимаешь, что делаешь – то есть что он делает, и не можешь иначе.

А над Рескупоридом уже склонилось доброе простоватое лицо Вышаты.

– Дайте, взгляну… Ничего страшного – молодой, сильный. Полежишь до утра возле священного костра. Где еще в Купальскую ночь добрым людям встретиться, как не возле него? Ну, здравствуй, Ардагаст! Здравствуй, Мгер!

Венед, росич и армянин крепко обнялись.

– Где же ты был, Вышата?

– Да здесь же, у Пепельного кургана. И в нем. Не бойтесь, мертвым еще не стал. Сначала Сауархаг загнал нас с Агаром в курган. А потом стал в склеп ломиться. Тут уж царь не вытерпел, взял грозовой Фарнахов меч да отцовский священный щит с золотым оленем и так Черного Волка отделал, что он, поди, до сих пор где-то раны зализывает. Ну а я после такого боя тоже отлеживался. В склепе у Агара, целые сутки. Царю с царицей новости рассказывал и от них много чего узнал. Агар не обещал, но может быть, и поможет нам. Он был другом Гелии, и отцу ее, и брату. А ты, Ардагаст, молодец, не посрамил рода – ни отца, ни матери! Ладно, потом расскажешь. Сейчас – за дело! Вон, лихой костер уже вовсю горит!

На горе, у подножия Черного кургана, действительно горел огонь. Зловещий, синий, словно у чертей на болоте, совсем не похожий на веселое красно-золотистое пламя, рвавшееся в небо с вершины Золотого кургана. Ардагаст знал: такие же веселые костры сейчас горят на всех горах, какие есть вблизи от человеческого жилья в земле венедов. Горят, разгоняют нечисть Чернобогову. Только пламя их отражается в темных водах рек и озер, а здесь внизу и воды нет, только степь да пшеничные поля среди нее.

Черный туман заклубился, гася звезды, в небе над вершиной Черного кургана, потом из него выступили четыре фигуры – чернее самого ночного неба, но окруженные мертвенно-белым сиянием. Крылатый человек в длинной, словно струящейся одежде, могучий крылатый бык, орел с цепью на лапах, огнедышащий змей с перепончатыми крыльями.

– Ангел с мертвыми глазами, херувим, скованный орел, огненный змей. Четыре стихии – вода, земля, воздух, огонь. Значит, на Пантикапей разом обрушатся морские волны, землетрясение, ураган и пожар – если не остановить четырех демонов. И мы их остановим, клянусь Солнцем и Огнем! Остановим, слышите вы, рабы Разрушителя! – выкрикнул в темноту Мгер.

Тяжело взмахивая крыльями, четыре громадных призрака устремились на восток. И вдруг на их пути над древним валом встала стена золотистого света – мерцающая, тонкая, почти прозрачная. Но для владык стихий, способных разрушить целый город, она оказалась непреодолимой. Раз за разом бросались они на нее, словно хищники на прутья клетки, то все вместе, то порознь. Злобный крик, рев, клекот, шипение оглашали ночную равнину. У подножия вала трескалась и вспучивалась земля, взметались языки пламени и водяные валы, в воздухе бушевали вихри. Но длинная насыпь нигде не оседала, пламя гасло, вода обращалась в пар, а ветер стихал, лишь коснувшись завесы, словно вытканной из тончайших золотых нитей.

Четыре демона метались вдоль завесы, но нигде не могли найти бреши, а к Золотому кургану они приближаться не рисковали. Вся насыпь и каменная стена излучали теперь золотистый свет, сливавшийся с рвущимся в небо пламенем священного костра. Суровы и сосредоточены были лица Вышаты и Мгера. Ардагаст знал от своего воспитателя: сила волхва не столько в словах, которые он произносит вслух или мысленно, сколько в мощи его духа. Сумей найти волшебную силу в себе или вокруг себя – в свете солнца или звезд, в блеске молнии, в воде родника. Сумей сосредоточить ее и направить на доброе дело. И знай, что другой такую же самую силу может обратить во зло. А тогда – воля против воли, вера против веры, чары против чар. Внезапно ангел в струящейся одежде понесся прямо на защитников кургана. Даже во время схватки с демонами Ардагаст не испытывал такого леденящего, сковывающего душу страха. У крылатого существа не было ни когтей, ни клыков, ни могучих мышц, ни адского меча. Не было даже ярости на холодном, бесстрастном лице. Были лишь глаза – немигающие, неподвижные, как у мертвеца, но вовсе не безразличные к делам живых. Две проруби, две черные воронки, вытягивающие из человека все: силу, мужество, волю к жизни, саму способность двигаться, сопротивляться. Не было сил даже опустить веки, чтобы не видеть этих огромных, всепроникающих глаз. Словно пытаясь ослабить петлю невидимого аркана, мальчик поднял руку к горлу и коснулся золотого оберега. «Не возьмешь, нежить!»

Золотой луч ударил из оберега прямо в лицо призраку. Перед мертвыми глазами завертелось сияющее колесо с гонящимися друг за другом грифоньими головами. Враз лишившись своего мертвящего величия, ангел прикрыл глаза рукой и с полным досады криком отлетел прочь. Инисмей и Рес смотрели на росича с восхищением. Оба мага переглянулись с довольными улыбками. А росич и алан, не сговариваясь, с непочтительным смехом скрутили вслед грозному духу кукиши, словно болотному черту или подземному бесу-далимону.

На Черном кургане стояли те, кто не прощал насмешек над собой. И ответ не заставил себя ждать. Синее пламя, черный дым взметнулись к самой вершине насыпи, и оттуда начала вырастать громадная черная колонна, окруженная синеватым сиянием. Вот уже из колонны выросли могучие руки, три головы, над плечами раскинулись огромные перепончатые крылья. Огнем вспыхнули три пары глаз, три пасти.

– Они вызвали Владыку Тьмы. Думают, что в такую ночь тьма всесильна. А мы покажем им, что есть свет и во тьме. Правда, мальчики? – задорно обратился к царевичам Мгер. – Мало им нашего костра – увидят ту, чья сила в нем. Вышата, вызывай, я подержу завесу! Вызывай на самом древнем языке, какой знаешь!

Воздев руки, волхв заговорил по-скифски:

– Зову тебя, о Табити, царица скифов! Зову тебя, которая есть Огонь и Свет! Ты – в солнце, луне и звездах, в пламени степного пожара, и в очаге самой бедной землянки и юрты, и в царском священном золоте, и в душах добрых людей! Соединяющая три мира, явись в наш мир, не дай Тьме завладеть им! Останови Разрушителя и его рабов! Зову тебя, о Табити!

Рескупорид с трудом поднялся на колени и простер руки к огню:

– Зову тебя, о Гестия!

– Зову тебя, о Ацырухс, Святой Свет!

– Зову тебя, о Морана, Золотая Царевна!

Алан и росич протянули руки к пламени, и пальцы трех царевичей почти коснулись друг друга. Священное пламя колебалось совсем близко, но не обжигало, и они не отдергивали рук.

А из трех пастей черного великана уже вырывались синие молнии и били в золотистую преграду, и она трепетала под их ударами. Но тут в огне костра проступила фигура женщины удивительной красоты, с золотыми волосами, в красном платье с золотым пояском. Все пятеро воздели к ней руки, и она ответила приветливой улыбкой. А потом вышла из костра, повернулась с грозно поднятыми руками лицом к Черному кургану и вдруг стала в три раза выше ростом. Из ее плеч выросли две переливающиеся золотой чешуей змеи с рогатыми львиными головами и зубчатыми гребнями на спинах. Рядом с ними взметнулись золотые орлиные крылья. Из-под платья выползли и потянулись вверх еще две змеи с головами грифонов и две – с утиными головами, а из-за пояса – две обычные змеи.

Из глаз и пастей Трехликого вырвались синие молнии и ударили в сторону богини. Но навстречу им с ее рук и из восьми пастей ее зверей ударили другие молнии – золотые, ярко сияющие. Золотые молнии сталкивались с синими, словно мечи или копья в бою, сливались в ослепительных вспышках и разом гасли. Несмолкающий грохот стоял над равниной, но ни капли дождя не падало. Горожане в Пантикапее и крестьяне-греки на равнине в испуге приглядывались к вспышкам над курганами и валом, прислушивались к грому и гадали: боги или демоны сражаются над этими неведомо кем возведенными насыпями?

Вдруг защитники Золотого кургана ясно услышали негромкий женский голос:

– Ардагаст и Мгер, воины Солнца! Инисмей, воин Грома! Скачите к Черному кургану, поразите колдунов и их пса! Моя сила будет с вами! Помните: не бойтесь мороков, не верьте морокам. Кто испугается – погибнет!

В ушах или в самих душах их звучал этот голос, заглушить который не могли раскаты грома?

Они сбежали с насыпи, вскочили на коней, и древний вал расступился перед ними. Мгер скакал посередине, высоко поднимая меч, на клинке которого золотым огнем светились руны и знаки Солнца. Мальчики мчались рядом, крепко сжимая акинаки. Вышата глядел им вслед с надеждой, а лежавший у костра Рес – с завистью. В такую ночь не совершить ничего, достойного царя, и все из-за бледнорожего пьяницы-демона!

Ветер рвал с троих всадников башлыки, взъерошивал волосы и конские гривы. Синие молнии били в землю совсем рядом. Неожиданно слева подскакал еще один всадник – бородатый скиф в роскошной одежде. Золотые бляшки усыпали его кафтан и башлык, золотом сияли ножны меча и налучье, на шее блестела массивная золотая гривна с фигурками всадников на концах. Он протянул Инисмею свой меч и крикнул голосом, заглушавшим громовые раскаты:

– Держи, сармат! Посмотрим, какой из тебя воин Грома.

«Грозовой меч царя Фарнаха, отца Агара», – догадался Инисмей. На золотых ножнах красовалась голова вепря – знак Ортагна. Аорс крепко сжал золотую рукоять, и клинок вспыхнул грозным темно-синим пламенем.

Троим повезло: четыре крылатых демона все еще атаковали золотистую завесу и не обратили на них внимания. Некроманты же поначалу лишь посмеивались, глядя на варваров, решившихся бросаться с мечами на них, великих чародеев. И прибегли к защитным чарам лишь тогда, когда воины оказались у самого подножия кургана.

На пути у всадников вдруг встал темный туман, из которого навстречу им рвались какие-то щупальца, когтистые лапы, усаженные острыми зубами пасти, «Морок», – догадался росич.

– Михр! – выкрикнул армянин.

– Мара! – откликнулись оба юных сармата.

Взмахнув клинками, они бросились в самую гущу чудовищ, и призрачные твари вмиг рассеялись. С удивлением Ардагаст заметил, что его акинак – самый обычный, венедским кузнецом скованный, – горит теперь таким же золотистым светом, как рунный меч Мгера.

Росич погнал коня к каменной опорной стене кургана и вдруг увидел, как навстречу ему ползет гигантская змея. Ее разинутая пасть, полыхавшая белым пламенем, могла поглотить всадника с конем, клыки в два локтя длиной источали зеленый яд. Но золотой луч Огнеславова оберега ударил в пасть чудовища, и мальчик внезапно разглядел за белым пламенем темную фигуру, неясную, но вполне человеческую. Помянув Даждьбога, Ардагаст ринулся прямо в огненную пасть, и конь ему подчинился – на животное, посвященное светлым богам, морок не действовал. Росич сделал акинаком резкий выпад вперед. Змея враз исчезла, и Ардагаст увидел, что его клинок по рукоять вошел в грудь Захарии, одетого в черный, расшитый колдовскими знаками хитон.

– Будь проклят, гой, варвар, – прохрипел самаритянин. – Вечно служи варварским царям и ради них совершай свои подвиги, ибо твое племя предназначено для рабства. А тайное знание, добытое мною, пусть будет бичом твоего рода. Проклинаю тебя и твоих потомков именем семи владык этого мира: Люцифера, Намброта… О-о-о!!!

Некромант дико завопил, как будто огонь сжигал его изнутри. И впрямь, из его рта и внезапно появившихся на теле ран повалил дым, задымилась и черная одежда. Росич с отвращением вырвал клинок из раны, и к ногам его коня упал обгорелый труп, на скрюченных пальцах которого россыпью огоньков горели семь перстней с самоцветами.

А перед Инисмеем предстал одноглазый великан-вайюг почти в два человеческих роста, с дубиной в руке. И эта громадная дубина, способная с одного удара обратить человека в кровавое месиво, взметнулась над головой алана. Но сын Фарзоя подставил грозовой меч, и дубина… исчезла, без звука и следа. Огромный, с человеческую голову, кулак устремился прямо в лицо царевичу, но тот чуть отклонился, ударил врага мечом по запястью, и кулак… тоже исчез. Снова морок! Инисмей принялся обрушивать на врага удар за ударом, пока не разметал все исполинское призрачное тело. И тогда увидел на земле обугленный труп. Сквозь почерневшую плоть проглядывали белые кости, и череп скалил зубы в жутком веселье: вот заставил глупого варвара воевать с тенью.

Черный пес с огненными глазами и пылающей пастью не умел морочить. Он привык одолевать людей силой, быстротой и хваткой стальных челюстей. А еще – силой страха, что могла сделать бесполезными самые могучие мышцы и самый лучший меч, даже волшебный. Черной молнией Орф метнулся со склона вниз, на седеющего орлиноносого бородача с сияющим рунами и знаками клинком. Пес рассчитывал вцепиться в запястье и вмиг переломать его зубами и пережечь огненным дыханием. Но опытная рука воина Солнца, имевшего дело и не с такими тварями, нанесла удар навстречу, и страшные челюсти сомкнулись на клинке. Со злобным рычанием пес стиснул зубы. Два пламени – белое и золотое – боролись сейчас в его пасти. Заговоренная сталь начала подаваться…

И тут другой клинок – синий, пылающий, как молния, – обрушился на пса. Вспышка, грохот – и половина черного тела упала наземь, а другая осталась висеть на рунном мече, намертво впившись в него зубами. Инисмей ударил еще раз, и череп собаки разлетелся на две обугленные половинки. Мгер покачал головой, гладя на отметины, оставшиеся на рунном клинке. Князю-оружейнику предстояла теперь работа, и непростая.

– А вы, мальчики, молодцы! – улыбнулся он царевичам. – Если бы испугались мороков и хоть подались назад – они бы стали из духовных телесными, и тогда…

Трое подняли глаза к вершине кургана: не придется ли теперь сражаться с его трехликим хозяином? Но тот стоял безмолвно и неподвижно, будто идол из черного камня. Битва богов окончилась, и молнии уже не скрещивались над равниной. Куда-то скрылись и четыре крылатых демона. А богиня в красной одежде, взмахивая орлиными крыльями, летела к Черному кургану. Она опустилась на середине склона – по-прежнему огромного роста, с крыльями, но уже без вырастающих из тела змей – и приветливо улыбнулась своим защитникам:

– Спасибо вам, воины. Этот колдун не будет больше осквернять Свет и Огонь своими чарами и своей ложью. Вы, мальчики, конечно, ждете от хозяйки Золотого кургана сокровищ? Ваши клады еще откроются вам. Царские клады! И вы их получите, если всегда будете такими, как сейчас, – воинами Солнца и Грома. А это не всякому удается… – Золотой луч вышел из ее руки и ласково коснулся золотого оберега на груди у росича. – Я люблю этот амулет. Ваш волхв сделал его из другого, принадлежавшего моей жрице Роксагунде, царице апасиаков. Теперь ты снова доставишь его на восток – туда, где должно родиться великое царство. Пусть Амулет Солнца соединится, как два века назад, с Мечом Грозы. Для этого я избираю тебя! Остальное тебе скажет Братство Солнца. Твоя же доля огненного золота еще впереди. А мне пора – в мир, которого я не люблю, но который без меня будет еще хуже.

Князь и два царевича зачарованно глядели, как богиня тихо и плавно восходит на вершину кургана. Вот она подошла к черному великану, он обнял ее – словно пламя слилось с черным дымом погребального костра, – и они оба исчезли, будто утонули в черной насыпи. Только тогда погасла золотистая стена на валу.

– Я не знал, что Ацырухс в эту ночь уходит в подземный мир, – тихо произнес Инисмей.

– Зато мы, венеды, знаем. А еще знаем, что весной она вернется – Даждьбог ее оттуда вызволит, – сказал Ардагаст.

Почувствовав на плече чужую руку, Инисмей обернулся. Рядом стоял царь Агар в усыпанной золотом одежде.

– Давай сюда мой меч. Думаешь, я его сармату подарю? Просто хотел узнать, не перевелись ли в степи воины Грома.

– Ну и как? – смело взглянул ему в глаза сын Фарзоя.

– Собаку зарубить можешь, вайюга тоже, хоть и не настоящего. Для сармата и это хорошо.

– Я и колдуна победил.

– Да? – прищурился Агар. – А где он?

Инисмей удивленно глянул вниз. Обугленного тела Валента… не было. А на пальцах мертвого Заха-рии уже не светились самоцветами перстни. Агар расхохотался в густую бороду, а Мгер с досадой взмахнул кулаком:

– Вай, позор на наши головы! Он же нам вместо своего трупа морок подсунул, а сам спрятался. Да еще и за нашими спинами поснимал перстни с рук своего учителя. Не иначе, те самые семь. Вай, натворят же они зла в этом мире!

– Так догоним его! – азартно крикнул Инисмей.

– А ну, тихо! Дай посмотрю, где он. Мгер напряг духовное зрение.

– Нигде не видно. Значит, в курган спрятался, к своему богу. Ладно, пошли. В другой раз умнее будем.

– И такие вот простофили и хвастуны будут лезть в великие цари, рваться к золотым дарам Колаксая, – проворчал Агар, вкладывая меч в золотые ножны. – Хотя… вы еще мальчишки. Посмотрим, что из вас вырастет. Может, и не измельчал народ в степи, а?

Он добродушно ухмыльнулся, прощально взмахнул рукой, с которой свисала обвитая золотой лентой плеть, и поехал шагом к своему кургану.

Вскоре все собрались у костра на Золотом кургане. Стратоник, радостно возбужденный, потирал руки:

– Вот это был опыт, клянусь Афиной! Притом удачный – только не для тех двоих. Теперь сяду за книгу «Об опасности смешения белой магии с черной».

– И такой вот Захария еще учил, что ему подобные вознесутся к Богу, который есть Огонь и Свет. В Шеоле ему место! – сказал Элеазар.

– Там он и попал-таки в огонь, – кивнул Вышата. – По-нашему, в родство огненное. Род, величайший бог, властен над огнем земным, небесным и подземным. Он из богов самый добрый и справедливый.

– Род – это наш Зевс? – спросил Рескупорид.

– Да. А скифы его зовут Папай, персы и армяне – Ормазд, евреи – Яхве… Он создал мир, а править им поставил молодых богов. Сам же без нужды не вмешивается. Вот и находятся такие, что думают, будто ему до земли вовсе дела нет и можно здесь в нечистых делах помощи искать хоть у молодых богов, хоть у бесов.

– Но если Яхве и есть Бог, как же Захария вызывал демонов именем Яхве?

– Злые молитвы, царевич, хоть кому молись, слышит один Чернобог. Аид, по-вашему. Вы, греки, ему храмов не ставите, не молитесь, и правильно делаете.

Снизу послышался стук копыт. Не меньше полусотни всадников подъехали к подножию кургана. Одни держали наготове натянутые луки, другие с мечами наголо взобрались на каменную стену и вал. Но лишь двое поднялись на вершину. Оба были богато одеты на сарматский лад. Первый – весь в красном, с черной бородой и хитроватым курносым лицом. Один пояс стягивал его кафтан, на другом висел меч в красных ножнах, отделанных золотом, и оба пояса сверкали золотыми пряжками с бирюзой. На шее блестела золотая гривна с конскими головками на концах. У второго, одетого в темно-синее, из золота были лишь перстни, скреплявшая плащ фибула с эмалью и лента, стягивавшая длинные светлые волосы. Этими волнистыми волосами и лицом он походил на Реса, только лицо было не гордое, а какое-то тихое и неприметное, хотя и не безвольное. У его пояса висели кривой греческий меч-махайра и акинак.

– Кто вы такие и чем тут занимаетесь? Чародейством? – тихо, но властно произнес второй.

– Чародейством, ибо только им могли сегодня спасти твое царство: мы – эллин, иудей, венед и армянин, – спокойно ответил Стратоник.

– Мое царство? Где мой сын Рескупорид?

– Я здесь, отец.

Рее поднялся и шагнул навстречу отцу, но вдруг зашатался. Котис бережно удержал его за плечи и с тревогой взглянул в лицо:

– Что они с тобой делали, эти некроманты? На этого писаку Стратоника мне уже доносили…

– Ни один некромант на этот курган не сунется. Они колдовали там, на Черном кургане, – сказал Стратоник с тем же философским спокойствием. – И вселили в твоего наследника демона, которого мы изгнали. Пусть твой сын еще полежит у священного костра, это лучшее средство. Потом они пытались разрушить твою столицу…

– А мы с Ардагастом, царевичем росов, убили одного колдуна, а другого прогнали, – гордо произнес Инисмей. – Вели его схватить, царь Котис, это Клавдий Валент, то есть Левий, сын Гиркана.

– На этого благородного иудея тебе, царь, никто не доносил? – ироническим тоном осведомился Элеазар.

Одетый в красное Фарзой хлопнул сына по плечу и с торжествующей улыбкой сказал Котису:

– Говорил же я, что, пока мы доберемся до города, Инисмей или угодит к далимонам в зубы, или совершит еще один подвиг? Молодец, сынок, не посрамил аланского рода! А ты, золотоволосый, и есть Ардагаст, сын отчаянного венеда Зореслава? Когда это ты успел сделаться царевичем росов?

– Я им родился, великий царь, – глядя прямо в глаза Фарзою, произнес Ардагаст.

– Главное, что никого из вас не придется хоронить в этом кургане, царевичи-разбойники, – облегченно вздохнул Котис. – А теперь сядем к костру, и вы расскажете мне все. Только не слишком громко – я не зря оставил всю дружину внизу. Ты, Рес, ложись. Признаться, когда я прочел твое письмо, то сначала подумал, что вы с Инисмеем перебрали неразбавленного вина, но потом заметил, что твой почерк хуже не стал…

Перебивая друг друга, мальчики принялись описывать события этих двух ночей, удивительные и страшные, как сон, навеянный чарами. Четверо магов лишь иногда поправляли или дополняли их рассказ. Дослушав до конца, Фарзой азартно хлопнул себя по бедрам:

– Такого воинского посвящения не проходил еще никто в нашем племени! Клянусь Ацырухс, вы все достойны царства, да-да, все трое! И ты, Ардагаст, тоже. Только не думай, что я вот сейчас возьму и сделаю тебя царем росов или венедов. Сауасп – мой лучший полководец… хоть и негодяй не хуже Сырдона, губителя бога Солнца. А у венедов царей вообще не бывает.

– У наших предков, сколотов-пахарей, было великое царство, – смело сказал Ардагаст.

– Где оно? И где золотые дары Колаксая, Солнце-Царя, в которых была сила этого царства и всей Великой Скифии? Я, великий царь аорсов, не знаю. Я владею телом Скифии, и то не всем, но не ее огненной душой – пылающим небесным золотом. Может быть, ты, лесной волхв, знаешь, где оно? – лукаво подмигнул Фарзой Вышате.

– Священное золото – там, где укрыли его боги от людей, недостойных им владеть. Взять пылающее золото в руки сможет лишь тот, кто подобен самому Даждьбогу-Колаксаю. Тот, кто совершит великие подвиги, чтобы возродить великое царство, а не разрушить его.

– Вдруг такой уже родился, а, волхвы?

Лица четырех магов оставались непроницаемыми.

– Это уж точно не я. Валялся всю ночь у костра, пока Инисмей с Ардагастом колдунов рубили, – вздохнул Рескупорид.

– Видали, прибедняется! – рассмеялся Фарзой. – Ты хоть знаешь, что у сколотов священным царем избирали того, кто переспит ночь на голой земле рядом с дарами Колаксая? А в них – тот же огонь Табити-Ацырухс, что и в этом костре.

– Ты еще будешь великим царем, Рес. Если твой отец не будет так угодничать перед Римом, как ваши родичи во Фракии и Понте. Фракии уже нет, а Понта скоро не будет. Трусливых и угодливых рабов хозяин не уважает, – сказал венед.

– Кто ты такой, чтобы судить царей? – вспыхнул Котис. – Варвар, лесной колдун…

– Я – твой родственник. – Вышата поднес к лицу царя руку с золотым перстнем на пальце. – Тебе ведь знакомы это имя и этот знак?

– Солнце и полумесяц – знак Митридатова рода! Мы его унаследовали от Ахеменидов. «Царь Митридат Эвергет». Отец Митридата Евпатора…

– И Роксаны, царевны-волшебницы, – добавил волхв. – О ней даже в нашей семье говорят по-разному: то ли ее похитили демоны, то ли она живой ушла в Аид, то ли бежала с колдуном-скифом.

– С Огнеславом, великим волхвом. Я – их потомок.

– Неужели для того, чтобы судить неразумных и трусливых царей, мало мудрости, а нужна еще и царская кровь? – пожал плечами Стратоник.

Котис, опустив голову, шевелил хворостиной ветки в костре.

– Судите Тиберия Юлия Котиса… Судите, праведники, философы и маги, не обремененные царствами… Котис – римский холуй. Он недостоин своего отца Аспурга, степного богатыря, и прадеда Митридата Евпатора. Он посажен на трон римскими когортами за то, что донес на своего брата и законного царя, Митридата. Он не смеет даже изобразить самого себя на монетах… Но Котису не все равно, будет ли на свете его маленькое царство! – Он вскинул голову. – Я не хочу, чтобы здесь собирали налоги римские мытари. Слышишь, Рес, я не хочу, чтобы тебя казнили по доносу раба, твою мать высекли, как Боудику, королеву бриттов, а сестру обесчестили, как ее дочерей!

Отец и сын сейчас глядели одинаково гордо, напоминая неукротимых степняков.

– Клянусь Зевсом, я хотел бы, по учению Орфея, Пифагора и брахманов, снова воплотиться в этом мире – тогда, когда Рим настолько ослабеет, что его смогут сокрушить даже варвары в звериных шкурах! Но сейчас… это не для рук смертных! – Котис снова сник и опустил взгляд к пламени костра, словно надеясь разглядеть там будущее.

– А нам вот некогда ждать новых воплощений. Мы, иудеи, и в рай-то не все верим. Поэтому и стараемся сделать хоть чуточку лучше эту жизнь. Если Яхве не забудет свой народ, – сказал Элеазар.

– Ну и как, не забывает?

– Мы победили сирийского царя Антиоха. Даст Яхве, победим и кесаря.

– Да поможет вам Зевс! Нет, не ждите от меня помощи, но и мешать вам я не стану.

– Зато мы тебе поможем. Тебе не придется марать руки о тех, кто хочет обратить Боспор в провинцию. Любого из них настигнут кинжалы сикариев, – спокойно произнес медник. – И начнем мы, если ты не против, с Потоса, сына Стратона. Это ведь он нанял некромантов.

– Начинайте! А я велю обыскать дом Валента и схватить его самого.

– Со стражниками пойду я – в доме наверняка есть всякие колдовские штучки, – сказал Мгер.

* * *

Потос, сын Стратона, пил вино большими мегарскими чашами, сначала разбавленное, потом неразбавленное, словно скиф, и не мог опьянеть. Страх, бессильный, тоскливый, безысходный страх прогонял хмель. Он, самый богатый и могущественный иудей в Пантикапее, оказался рабом, игрушкой в руках колдуна-самаритянина. Да, Захария брал у него деньги, и немалые, но цели преследовал свои – страшные, непонятные. Что он готовит сейчас? Может быть, экпирозис – мировой пожар, который пророчат философы и персидские маги?

Глиняный светильник слабо освещал обширный триклиний, и страшно было глядеть в темные углы: не выступит ли вдруг оттуда тот бледный клыкастый демон, не потребует ли уже не денег, а… Отдать бы сейчас все свои деньги, все корабли, доходные дома, рыбокоптильни, только бы…

Поздно! Всех своих денег он, Потос, не отдаст никому и ни за что. Скорее бросится с ними в море, словно германский вождь, потерявший всю дружину. Потому что без денег не будет его, Потоса, уважаемого и уважающего себя. Будет ничто, ам-хаарец, хуже раба. Такой, как его отец, полунищий торговец финиками из Антиохии, всю жизнь трепетавший перед всеми, кто богаче его, и гнувшийся перед каждым чиновником.

Он давно понял без всяких философов: Бог со своими заповедями где-то далеко, выше неба, а здесь правит кто-то попроще, и от него (или от них) можно откупиться. Например, пожертвованиями в храм. Так что Потос даже не грешник: всегда следовал законам, установленным этими владыками земного мира. Если воровал, обманывал, даже приказывал убивать, то единственно ради денег. А если за это награжден богатством – значит, праведен.

Так откуда же берутся в земном мире эти, кого нельзя купить за деньги?! Да люди ли они вообще? Может быть, демоны из неведомого мира, вселившиеся в людей? Или это колдуны из таинственных дебрей Скифии, где нет ни городов, ни денег, приходят сюда и чарами делают людей такими же, как сами?

Что за шум внизу? Да нет, показалось. Охрана в доме надежная: сильные, откормленные рабы-скифы. Шаги в коридоре… Кто смеет бродить ночью по дому, кроме хозяина? Скрипнула дверь, и в комнату вошли четверо иудеев в простых, поношенных, но не рваных хитонах. Трое – крепкие, по виду кузнецы или грузчики, четвертый – худой, остробородый, узколицый. Элеазар из Масады, медник…

– Кто пустил вас?

– Кто не хотел пускать, тебе уже не помогут. А остальные… Здесь, слава Яхве, еще не римская провинция, и рабов не станут казнить только за то, что они не прибежали спасать хозяина.

– Элеазар, зачем ты пришел? Я же дал тебе отсрочку…

– Зато я тебе не дам. Я не просто Элеазар-медник, я – Элеазар бен Йаир!

Услышав имя страшного главы сикариев, Потос оцепенел. От этих не откупишься. И все же…

– Элеазар, если ты о деньгах Братства Солнца, то я просто не знал, кому их передать. Клянусь Ершалаимом, святым городом! Сейчас такое время – кругом одни мошенники, никто не чтит заповедей Яхве…

– То, что ты украл, и не только у Братства, я возьму и сам. Но за какие деньги ты воскресишь тех, кто из-за тебя умер на кресте или под пытками? Тех, кого ночью растерзали демоны, а днем – негодяи Клеарха? Могут твои некроманты сделать такое чудо?

– Элеазар, ты важный человек среди бедных, а я – среди богатых. Давай договоримся. Мы же оба евреи!

Нас, сынов Израиля, так мало здесь, среди диких ашкеназов … И что бы ни сделал каждый из нас, скажут: «Виноваты иудеи».

Лицо медника передернулось от отвращения: – Ты не еврей! У таких, как ты, нет своего народа. Если есть враги рода человеческого, то это вы. – Он махнул рукой, и из-под хитонов сикариев серыми змеями выскользнули кинжалы.

* * *

Тиберий Юлий Котис, царь Боспора, восседал на троне, изящно отделанном резной слоновой костью. На светлых волосах сиял широкий золотой венец с изображением Аспурга-всадника, приветствующего богиню, покровительницу царства, которую греки звали Афродитой Небесной, а скифы и сарматы – Артимпасой. Седовласый, наряженный в лучшие свои одежды саддукей Мельхиседек рассыпался в похвалах царю и его наследнику:

– Воистину, вы спасли Израиль, подобно Самсону, Гедеону, Давиду и Иисусу Навину. Вы, подобно пророку Илие, избавили нас от мерзких лжепророков и некромантов, позорящих самое имя иудея. Не уподоблю вас лишь Мессии, ибо Мессия должен явиться из дома Давидова. Наш кагал непременно пошлет августе письмо с просьбой и далее быть милостивой к тебе и твоему дому…

Валерий Рубрий напряженно вслушивался в его славословия, пытаясь угадать: не проговорился ли кто-нибудь из тех пяти (включая пса) об участии в этой колдовской затее его, Валерия, а значит, и Рима. Хуже всего, что сбежал Валент – этот может и к принцепсу ход найти. А саддукей уже обращался к римскому послу:

– Тебя же, почтенный Рубрий, мы просим написать о том же самом Нерону, да хранит его Яхве.

– Кстати, почтенный, ознакомься с этим письмом, найденным в тайнике в доме Валента. Его послал вдогонку Валету Алитур, любимец принцепса. Смотри, здесь о тебе. – Царь протянул римлянину папирус.

Валерий впился глазами в игриво выведенные греческие буквы: «Дураку и солдафону Рубрию можешь обещать что угодно. Но знай: прокуратором Боспора будет Гессий Флор. Это решено по крайней мере с августой и Тигеллином». Папирус хрустнул в руке преторианца.

– Гессий Флор, муж Клеопатры, подружки императрицы! Да он любую провинцию доведет до бунта! Алитур, иудей-актеришка! Я римлянин и живу ради того, чтобы Рим повелевал миром, но если судьбы царств и провинций будут решать актеры и некроманты… – Посол Нерона снова овладел собой и закончил величественно и любезно: – Я напишу кесарю о том, что лучший правитель для Боспора – Тиберий Юлий Котис. А после него – его достойный сын Тиберий Юлий Рескупорид.

* * *

Трое всадников стояли на берегу Боспора Киммерийского. Через обмелевший от жары пролив можно было вброд достичь песчаной косы, уходившей на северо-восток, в алое царство восходящего солнца. Мгер положил руку на плечо росичу:

– Теперь твоя дорога – на восток, в Хорезм, Землю Солнца. Там тебя встретят наши братья. А оттуда – в Бактрию. Двести лет назад Герай Кадфиз, царь тохар, освободил ее от ига греческих царей. Но греки еще цепляются за власть в тех землях. Хуже всего, что они ищут опоры в древних тайных учениях Индии. Перед овладевшими этим проклятым знанием Захария с Валентом – все равно что шакалы перед тигром. Твой амулет был перекрестьем грозового меча Герая. Но его царство давно распалось на враждующие княжества. Найди среди потомков Герая того, кто сможет соединить меч с амулетом и употребить их на борьбу с рабами Разрушителя. Братья помогут тебе в этом. Братство хотело послать меня, но богиней и амулетом – ее воплощением – избран ты.

– Я поеду с тобой, но только до Хорезма, – сказал Вышата. – А потом вернусь – готовить для тебя царство. Кто ты сейчас для росов и венедов?

– Я – царевич, внук царя росов и великого старейшины венедов!

– Ты – изгой, дичь для Черного Волка. А с востока ты должен вернуться великим воином, известным всей степи. Вернуться дорогой Даждьбога-Колаксая, Солнце-Царя. И тогда тебе, если будешь достоин, откроется солнечный клад.

* * *

Махмуд закрыл книгу и потянулся за чарой меда – промочить уставшее горло.

– Зело славная повесть, – довольно разгладил бороду десятник Щепила. – И душеполезная: о посрамлении еретиков и чернокнижников. А ты, Мелетий, все соблазн да соблазн.

– Только посрамлены-то были ваши, христиане, – заметил Лютобор. – Захария крещеный был. А Симон-волхв, учитель его, крещение принял от самого апостола Филиппа.

– Это где такое сказано? – вопросительно взглянул десятник на попа.

– В Деяниях святых апостолов, глава восьмая, – неохотно ответил тот.

– И посрамили их наши, язычники, – безжалостно продолжал волхв. – А вы про нас: бесам-де молятся и Сатане, во бездне сущему.

– А разве ваши Чернобогу не служат, бесов не вызывают? – окрысился Мелетий.

– Пока есть Свет и Тьма, будут у них свои жрецы и свои воины. А уж какому богу служить – каждый сам решить может. И должен.

Щепила поднялся из-за стола, натянул кольчугу.

– Спасибо, хозяин, за хлеб-соль, а нам пора. Метель хоть сегодня улеглась. Ежели замешкаемся – придут сюда лесные тати атамана своего отбивать, твою усадьбу с дымом пустят.

– И вам спасибо, гости дорогие. Жаль, книгу только начали. Что ж за храбрецом вырос тот Ардагаст, если отроком таков был? Книга не по-нашему писана, а то купил бы ее.

– Ничего, боярин. Когда книгу переложат по-русски, список тебе пришлют. Братство Солнца добра не забывает, – сказал волхв.

Вечером отряд Щепилы остановился в большом полурусском, полумерянском селе, в обширной избе старейшины. Старейшина, степенный светловолосый мерянин, принял дружинников хорошо. В красном углу у него стояла новенькая икона Николы-Угодника и даже лампадка горела. Но в ожерельях жены и невестки хозяина рядом с крестиками так вызывающе вызванивали всякие богомерзкие уточки с коньками, что другим разом Мелетий непременно проверил бы: не спрятались ли за Николой деревянный Велес с медным Перуном. Но сейчас лучше было не ссориться со старейшиной – приведет еще, кого не надо. Да и не хотелось драться ни с мужиками, ни с разбойниками. Хотелось поесть, посидеть в тепле и послушать дальше удивительную повесть о храбреце-царевиче, жившем тогда, когда и святой Руси еще не было, а росы для славян были едва ли не тем же, что теперь половцы с печенегами.

Снова за книгу принялись после ужина. Читал на этот раз волхв.