Нита сидела на свертке, брошенном на песчаный пляж. Она обнимала руками колени, глядя на утреннее яркое солнце и не видя его.
Вчера она заснула со странным чувством, что утром все само собой образуется. Но лишь открыла глаза, как тут же вспомнила вчерашнее, а в кухне наткнулась на родителей, измученных беспокойством, безумным любопытством и переменчивым желанием все запретить или, наоборот, все одобрить. Они пили одну чашку кофе за другой, глядели на кусок лунной пемзы, лежащий на столе перед ними, и говорили, говорили, уже, кажется, не понимая друг друга.
Она с трудом узнала их. Отец и мать были так растерянны, что ловили каждое ее слово, слушали затаив дыхание. А то вдруг перебивали, принимались толковать между собой, будто ее и не было рядом. Они осторожно трогали Ниту, как хрупкую вещицу, которая может рассыпаться от самого легкого прикосновения, и в то же время смотрели на нее с некоторой опаской, словно вдруг поняли, что она в чем-то сильнее их, умеет и знает что-то недоступное им. И в их глазах, в голосе, во всем обращении чувствовалось, что они гордятся своей дочерью.
Нита вздохнула. Она отдала бы все их восторги и удивление за одно лишь папино крепкое объятие, которое выжимает из тебя весь воздух и выдавливает из горла беспомощный, тоненький писк. Или услышать бы сейчас, как мама говорит с ней голосом утенка Дональда. Но этого больше не будет…
Она снова тяжело и печально вздохнула.
Хорошо, что Кит сегодня за завтраком взял на себя трудное дело отвечать на бесконечные вопросы родителей. Он ел медленно, толково и пространно объяснял за Ниту, что им предстоит делать, когда и куда они пойдут…
— Том, — безнадежно простонала Нита.
Она уже сбегала в магазин Фридмана, потолкалась на складе под подозрительным взглядом Пса. Том не отвечал на ее звонки. А ей во что бы то ни стало нужна была помощь. «Я сделала все, что мне по силам, — думала она с тоской. — Мне нужен совет! О, Том, где ты?»
Как она и предполагала, никакого ответа…
Нита уже отчаялась, когда на пляже шагах в двадцати от нее воздух взорвался, разбрызгивая фонтанчики песка. Неужели? На месте этого похожего на легкий хлопок взрыва оказался широкоплечий мужчина с обернутым вокруг талии полотенцем. Темные волосы, загорелое, словно бы выкованное из меди лицо, какое увидишь, пожалуй, лишь на рекламах сигарет. И ни тени улыбки.
Это был не Том, а Карл. Он огляделся вокруг, увидел Ниту и поспешил к ней.
— Что случилось, Нита? — спросил он, как всегда небрежно, но в голосе его проскальзывала озабоченность. — Я уловил твой призыв. Но ведь ты обращалась не ко мне, верно?
Она поглядела на него потухшим взглядом, однако попыталась улыбнуться. Улыбка не получилась.
— Да. Но никто не отвечал на мой звонок… я и подумала. Просто так….
— Твое «просто так» просто так не улетучилось, — сказал Карл, садясь рядом с ней на песок. — Иногда я забываю, какую силу имеют Волшебники в детском возрасте…
Нита заметила, что волосы Карла были мокрыми.
— Я вытащила тебя из душа, — смутилась она. — Извини…
— Нет, я уже к тому времени вышел. Все нормально.
— А где Том? — осторожно спросила Нита.
— Он на деловом завтраке с представителями компании ABC и просил меня принимать все звонки. Так что у меня не было выбора… Ты попала в большую беду, а? Ну-ка, выкладывай.
Она рассказала все. На это потребовалось время. Хотя Нита и старалась взять себя в руки и говорить спокойно, она видела, что Карл занервничал. Особенно после того, как услышал об ужасной роли Молчаливой в Песне.
Слезы хлынули у Ниты из глаз, и она заканчивала свою историю, громко всхлипывая. Карл сидел неподвижно.
— Твои родители знают? — наконец спросил он.
— Нет, — ответила Нита. — И не собираюсь им рассказывать об этом. Но думаю, что отец догадывается, а мама… чувствует, но боится спросить меня или же вслух высказать свои опасения.
Карл глубоко вздохнул.
— Я не знаю, что тебе сказать, — вымолвил он. Такой ответ был малоутешительным. Она ожидала большего. Ведь Верховный Волшебник ВСЕГДА знает, что сказать!
— Карл, — пролепетала Нита. Слезы все еще стояли в ее глазах. — Карл, что же мне делать? Я не могу… не могу просто умереть!
В первый раз она произнесла это слово вслух. И вся затряслась. Опять из глаз покатились крупные слезы.
Карл молчал.
— Можешь, — вдруг тихо проговорил он. — Со всеми это, в конце концов, происходит… иногда и по гораздо меньшей причине.
— Но ведь что-то я могу сделать! Карл уставился в песок под ногами.
— Что же ты собираешься СДЕЛАТЬ?
Нита промолчала. Они оба слишком хорошо знали ответ.
— Ты знаешь, к чему это ведет? — заговорил Карл.
— Нет.
— Помнишь заклинание, которое ты произнесла тогда в Манхэттене? Призыв к помощи с открытым концом?
— М-ммм… Угу.
— Это заклинание всегда означает, что потом, позднее, тебя призовут вернуть энергию, которую ты использовала. — Карл сурово поглядел на нее. — Ты получила помощь. Но для этого пришлось запечатать целый кусок иного пространства, отделить его навсегда от других пространств, а на это тратится колоссальная энергия.
Нита вытерла слезы. Все правильно, и все же такие рассуждения ей вовсе не нравились.
— Но в заклинании не сказано, что кто-то должен оплатить этот долг своей жизнью, умереть.
— Да. Но зато сказано, что когда-нибудь в будущем придется вернуть количество энергии, равное затраченной. А это ох как много! Просто-напросто равно жизни. Это высокая цена, но меньшей не бывает. — Карл помолчал несколько мгновений и тихо проговорил: — Есть, правда, выход… — Лицо его стало непроницаемым, словно задвинулись какие-то шторки.
Нита уткнулась головой в колени. Все шло не так, не на такой ответ она надеялась.
— Карл, но должно быть что-то, что ты, то есть мы можем сделать!
Волны с грохотом падали на песок, словно бы стараясь заглушить ее слова.
— Нита, — с трудом говорил Карл, — пойми, девочка, тебе не уйти от решения. Ты все время пытаешься переложить его бремя на плечи другого. Ты хочешь, чтобы я каким-то образом снял тебя с крючка, на который ты попалась. Верно? Но за свое обещание тебе придется держать ответ самой.
Ее передернуло.
— Ты имеешь в виду… Карл, неужели тебе все равно, умру я или нет?
— Мне совсем не все равно, и ты это прекрасно знаешь, — с болью проговорил Карл, — Но, к несчастью, именно я должен сказать тебе правду. Я Верховный Волшебник и лгать не имею права. Как ты полагаешь, почему нам дана такая сила? Мы платим за то, что творится вокруг, отвечаем за подвластное нам пространство… жизни других мы можем спасти, своя нам не принадлежит.
— Так спаси меня! Скажи, что делать?..
— Твое спасение в твоих руках, — мягко сказал он. — Девять десятых волшебной силы зависит от того, как ты САМА решишь. Остальное просто механика.
Нита почему-то вспомнила их домашнего доктора, который с доброй улыбкой совал ей в рот ложку гадкого, горького лекарства. А Карл продолжал:
— Я помогу тебе. Помогу в главном: сделать выбор.
Она покорно кивнула.
— Итак, первое, что ты МОЖЕШЬ сделать. Нарушить слово и не петь Песню. Что ж, это довольно легко. Ты просто исчезнешь — останешься на суше и никогда больше не встретишься с теми китами. И будешь жить.
Взгляд Карла был устремлен в море, голос его был ровным, без тени осуждения или сочувствия.
— Естественно, даром тебе это не пройдет. Ты приняла Клятву перед свидетелями и призвала Силы волшебства навлечь на тебя кару, если нарушишь свое слово. И возмездие неминуемо. Силы не забывают, Нита… Ты потеряешь способность к волшебству. Ее у тебя отнимут. Ты забудешь, что СУЩЕСТВУЮТ в мире такие вещи, как магия, волшебство. Разрушится твоя связь с другими Волшебниками. Ты больше никогда не встретишься с Китом, со мной, с Томом. Мы просто перестанем существовать для тебя.
Нита окаменела.
— Кроме того, твое исчезновение повлияет и на саму Песню. Если даже они сумеют найти тебе замену на роль Молчаливой… — Нита вдруг с содроганием представила в этой роли Кита и похолодела. — Ты слушаешь меня? Так вот. Песня будет почти разрушена твоим предательством. Она потеряет свою силу. Подземные толчки, загрязнение воды, убийство китов и нападения на других жителей Моря будут продолжаться. Или того хуже, Одинокая Сила проникнет в сердце волшебства сквозь прореху, оставленную твоим бегством, и разрушит или вовсе уничтожит волшебство. Я не хочу даже думать о том, что рано или поздно произойдет с Нью-Йорком и Лонг-Айлендом.
Карл судорожно вздохнул.
— Но и это не самое страшное. Нарушение Клятвы Исполнителя уменьшит, пусть на самую малость, волшебную силу, которая замедляет смерть Вселенной. Впрочем, потеряв способность к волшебству, ты напрочь забудешь обо всем этом и никогда не УЗНАЕШЬ, что в разрушении Вселенной есть и капля твоей вины. Но тень непонятной печали будет витать над тобой всю жизнь. Ты не сможешь избавиться от этого никогда, хотя и не сумеешь понять, что гнетет тебя…
Нита не двигалась.
— Вот и все «плохое». А теперь поговорим о «хорошем». Я могу почти с уверенностью сказать, что ты не погибнешь от землетрясения. То, что ты сделала в Манхэттене вместе с Китом, Силы не забудут. Они платят свои долги. Ну, например, перед самым землетрясением твоим родителям спешно потребуется навестить каких-нибудь родственников за границей или… короче, что-нибудь в этом роде. И вы будете далеко отсюда, когда разразится беда. А после всего этого жизнь твоя покатится — трюх-трюх — по прямой и гладкой дорожке. Нормальная, спокойная жизнь. А тень печали? В конце концов, большинство людей полагают, что неясная печаль в глубине души вполне нормальная штука. Ты вырастешь, найдешь работу, выйдешь замуж. Словом, станешь вести привычную для всех жизнь, делать то, что делают все. И умрешь в положенный срок. Как в сказке.
Нита молчала.
— Теперь вторая возможность. — Ровный голос Карла вдруг осел, в нем появилась хрипотца. — Ты сдержишь слово и спустишься под воду… Споешь Песню, а когда придет время, бросишься на острый выступ коралла или на скалу, нанесешь себе кровавую рану. Властелин акул приплывет на запах крови и разорвет тебя. Ты умрешь. На горе твоим родителям и друзьям.
Нита снова заплакала.
— Да, и твоим друзьям, — продолжал Карл, словно бы и не замечая ее слез. — Но Песня будет завершена, миллионы людей останутся живы, даже не подозревая, от какой беды спасены. Одинокая Сила потерпит еще одно поражение. Очень серьезное. Думаю, что после этого она уже не сможет по-настоящему разрушать жизнь Моря… а возможно, и на суше поутихнет лет эдак на пятьдесят. А то и больше.
Нита, всхлипнув, кивнула.
— Итак, если…
— Погоди. Есть еще и третья возможность, — перебил ее Карл.
— Правда?!
Он внимательно посмотрел на нее.
— Одни СТАНОВЯТСЯ жертвой, другие ПРИНОСЯТ себя в жертву, — произнес Карл, как бы размышляя, — Обреченные погибают. Убежденные побеждают.
Нита вспомнила: эти слова она уже видела в Учебнике. Карл не знает выхода. Он просто утешает ее.
— Какая разница, как умереть? — Голос ее сорвался на жалкий писк.
Неожиданно, впервые за все время разговора. Карл чуть заметно улыбнулся.
— Ого! Да ты чувствуешь себя овечкой, которую волокут на заклание! Если так, то отступись, Нита. — Он снова стал серьезным. — Да, Песню придется исполнить до конца. Но свершить это надо только по собственной воле, даже с радостью. И тогда волшебство твое наполнится такой силой, какую ты и вообразить себе не можешь. Одинокая Сила не колеблется: зло не размышляет, оно действует. И лишь страстное желание остановить его может разрушить страшную работу Одинокой Силы. Не покоряться необходимости, а покорять.
Взгляд Карла был твердым и пристально прямым.
— Ты поняла?
— Да. — Нита постаралась придать своему голосу побольше бодрости.
Карл вдруг рассердился.
— Не надо притворяться, делать вид, будто тебе уже все равно. Ты Волшебница и не имеешь права обманывать даже себя. Не быть мучеником — вот чего требует волшебство. Не готовность к смерти, а желание одолеть ее способно разрушить любое деяние Одинокой Силы. — Он снова устремил взгляд в море. — Это вовсе не означает, что ты полностью избавишься от страха. Он будет терзать тебя. И еще как!
— Великолепно, — сказала Нита с нервным смешком.
— Запомни, когда Жертвоприношение свершалось по доброй воле, на долгое время утихали войны, становилось меньше преступлений, горя, потерь…
И Нита вдруг подумала о тех, в кого стреляют, кого бьют или похищают. Она подумала о водородных и атомных бомбах, о бедных, умирающих с голоду… Значит, этого всего будет меньше? И все же эти ужасы, бедствия и несчастья других казались ей такими нереальными и далекими в сравнении с ее собственной, сию минуту подвергающейся опасности жизнью.
— Не знаю, смогу ли я… — чуть слышно прошептала Нита.
Наступила длинная пауза.
— Я тоже не знаю, смог бы я… — эхом откликнулся Карл.
Некоторое время они сидели неподвижно.
— Хорошо…
— Не спеши, — покачал головой Карл, — ты, вероятно, еще не успела твердо решить. Но даже если и решила… — Он отвернулся. — Есть еще время передумать… и тогда тебе не придется краснеть и терзаться потом…
— Потом? — Она с надеждой поглядела на него. — Ты хочешь сказать, что увидишься со мной после, того, как я… — Она помолчала. — Подожди. Если я отступлюсь, то ведь не буду даже знать тебя, забуду обо всем, что сейчас со мной происходит! А если я… тогда не будет никакого «потом». Или я что-то не понимаю?
— Существует Сердцевина Времени, — мягко сказал Карл.
Нита молча покивала. Она когда-то была там, в том месте, куда при жизни могут найти дорогу лишь Волшебники. Это страшное и прекрасное место-пространство, где сохраняется все, что любимо, где после мгновенной остановки времени длятся вечные мгновения радости и бессмертия.
— После того… после того как… — Она не в силах была договорить, выговорить это слово.
— Любящие выживают, — прервал ее Карл.
Она с грустью глядела на него.
— Ну конечно, — тихо сказала Нита, — ты Верховный Волшебник. Можешь проникать туда в любой момент, хоть все время проводить там.
— Нет. — Он все так же глядел на море. — В сущности, чем выше ты вознесен в волшебстве, тем больше работы наваливается на тебя здесь, на Земле, и тем меньше возможности проводить время вне этого мира, кроме как по делам, — Он вздохнул и печально покачал головой. — Я не был в Сердцевине Времени очень давно. Разве что во сне…
Теперь загрустил он. Нита протянула руку и нерешительно похлопала Карла по плечу.
— Ладно, — сказал Карл. Он медленно поднялся, стряхнул песок с полотенца и поглядел на нее. — Нита, — голос его дрогнул, — прости…
— Да, — спокойно сказала она.
— Позвони нам накануне, перед тем как отправишься в море. Если сможешь. О'кей? — буркнул под нос Карл. Расстроился? Или это его нью-йоркский акцент, когда кажется, будто у человека насморк?
— Хорошо.
Он повернулся, затем остановился и еще раз взглянул на Ниту. И все в ней словно бы оборвалось. Она кинулась к Карлу, обхватила его руками и вся зашлась в рыданиях.
— Ну, милая, — успокаивал ее Карл, нагибаясь и крепко прижимая Ниту к себе. Ей сейчас так необходимо было это крепкое объятие. Она подняла голову, взглянула ему в лицо. Его кривящиеся в беспомощной, натужной улыбке губы ошеломили ее и заставили забыть собственную боль.
Нита оттолкнула Карла, который еще какую-то долю секунды продолжал удерживать ее в своих объятиях.
— Нита, — срывающимся голосом произнес он, — если ты… если ты сделаешь… — Он задохнулся. — Спасибо тебе, — вымолвил он наконец, — спасибо… — Он твердо глянул ей прямо в глаза. — Спасибо тебе за те десять миллионов людей, которые останутся жить и даже не узнают, что им грозило. Но Волшебники будут знать… и они никогда не забудут.
— Ага. Это меня очень утешит, — улыбнулась Нита сквозь слезы.
— Дорогая, — сказал Карл, — я вовсе не собираюсь тебя утешать. Да, никаких наград не существует. Мы поступаем так, как считаем нужным. И в этом наше счастье. И сила. — Он явно был взволнован. — Кстати, ты правильно сделала, что рассказала все родителям.
Пока.
— Пока, — кивнула Нита, с новой радостью отметив про себя это «пока».
Карл, не оглядываясь, быстро зашагал в сторону. Воздух сомкнулся, захлопнулся за ним, и он исчез.
Нита пошла назад, к дому.
Она быстро скинула куртку, оставшись в одном купальнике, и хмуро пробормотала «до свиданья». Родители стояли рядом с ней на пляже и растерянно кивали.
— Ма, может быть, мы вернемся к вечеру, — сказала она, — а может, и нет. Ш'риии говорит, что это зависит от того, сколько нам потребуется репетиций.
— Репетиций? — Мама с удивлением поглядела на нее.
— Ну да. Я же вам рассказывал, — вмешался Кит. — Все, кто поет, имеют свою собственную партию… но Песня поется сообща, и ее надо пропеть правильно. Он объяснял им, как детям.
— Кит, мы опаздываем, — поторопила Нита. — Ма, — она крепко обняла маму, — не беспокойся, если мы вдруг не вернемся сегодня вечером. Пожалуйста, ма… Может, нам придется сразу и исполнить Песню… — Она запнулась. — А это займет дня полтора. Ждите нас утром в понедельник. — Все в ней напряглось и кричало от боли, но она постаралась сдержаться и не показать виду. — Па… — Она кинулась к нему, прижалась к груди и краем глаза увидела, как мама обнимает Кита.
Нита оторвалась от отца и оглядела пляж.
— Все чисто, Кит, — сказала она.
Кинув на руки матери полотенце, которым она была обмотана, Нита побежала к воде. Несколько быстрых и ловких прыжков над прибрежными волнами, и вот уже можно нырнуть. Нита торопливо плыла к тому месту, где, как она знала, глубина достигает двадцати футов. Здесь она ловко и привычно влилась в оболочку кита-горбача. И ощутила радость, будто разом избавилась от всех опасностей и страхов, а не попала в смертельную ловушку, из которой могла никогда больше не выбраться. Да, став китом-горбачом, она вновь почувствовала себя нормально и спокойно. Впрочем, какая-то непонятная нервозность все же пронизывала тело. Но об этом Ш'риии предупреждала ее.
А, какая разница! Она всплыла на поверхность и подняла в воздух фонтан воды, как бы посылая последний привет отцу и маме. Потом огляделась в поисках Кита. Он, крепко уперевшись ногами в волну, скользил по воде, как по льду. Нагнав ее, Кит ухватился за спинной плавник и приготовился нырнуть.
На глубине пятидесяти футов Кит окутал себя Сетью, и превращение свершилось с невероятной скоростью. Кашалот, который появился на его месте, сердито взмахнул хвостом и пронзил воду грозным взглядом.
— У тебя все нормально? — спросила Нита. Некоторое время он не отвечал.
— Нет, — прогудел он наконец. — Ненормальный я, что ли, чтобы чувствовать себя нормально. Ведь мы плывем прямо… — Он осекся.
— К'ииит, послушай…
— Нет уж, ты послушай! Я ничего не могу изменить! И это мне не нравится! — В густом голосе кашалота слышалась и ярость, и нежность. От прикосновения этого голоса по коже Ниты пробегала дрожь, как при поскребывании ногтями по школьной доске.
— Я и сама мало что могу сделать, — сказала она, — и мне тоже это не нравится. Давай не будем сейчас говорить об этом. Голова у меня раскалывается еще от вчерашних разговоров.
— Х'Нииит, — настаивал он, — нам все же необходимо поговорить. Ведь завтра все ЭТО… уже произойдет!
— Вот и отлично. Отложим до завтра. А сегодня молча погрустим, ладно? Мы правильно плывем?
Он натужно засмеялся, всколыхнув воду вокруг.
— Ну, ты даешь! — гукнул Кит. — Сама разве не слышишь?
Она притихла, издавая лишь негромкие, похожие на тиканье и позвякивание звуки, которые служат китам-горбачам путеводной нитью. Море говорило с ней. Постоянный неясный шум расщеплялся на тысячи осязаемых звуков. С юго-запада доносилась безумная путаница протяжных, странных своей дикостью волнообразных воплей. Нежные, высокие свисты резко обрывались, сменяясь скребущими кожу помехами. Вокруг разносились четкие призывы горнов, будто кто-то охотился, выскакивая на поверхность над волнами. Доносились космические свисты и трели, похожие на позывные орбитальных спутников. Гудели глубокие басы. Неслось нескончаемое жужжание, словно работали сразу десятки газонокосилок. Мягко стелились в воде полутона стонов и нежных вздохов. И вся эта разноголосица, сплетаясь и возвращаясь к ней единым эхом, собиралась в главную тему Моря. Нита угадывала это в звучании протяжных тоскующих нот, постепенно поднимающихся до такой высоты и тонкости звука, какая недоступна человеческому уху, и снова снижающихся до густого шепота, который в конце концов сливался со спокойным дыханием волн.
Нита еще не слышала этой главной темы Моря и все же мгновенно узнала и почувствовала ее, /став теперь неотъемлемой частью самого Моря. Это был мотив потери и обретения, печали и радости, всего того, что наполняло Песню Двенадцати. И то, что она слышала сейчас, приглушенное расстоянием и все же необыкновенно четко звучащее, было голосами собирающихся, сплывающихся Певцов. А скорбная нота, тревожной нитью вплетенная в мелодию, станет скоро для нее не просто мотивом, а страшной реальностью.
— К'ииит, — встревожилась она, — китов там, кажется, гораздо больше двенадцати.
Он выпустил из дыхала струю воды, как бы равнодушно пожав плечами:
— Посмотрим.
Она согласно свистнула и поплыла за режущим воду кашалотом на запад от южной оконечности острова, снова пересекая набитую кораблями бухту Атлантик-Амброуз. Они плыли по Мелководью, до самого дна пронизанному солнечным светом. И разноголосая песня их звучала все громче, усиливаясь многократным эхом. Но в каждое мгновение под плывущими почти над самым дном китами могла разверзнуться бездонная пропасть каньона Гудзон, где спасительное путеводное эхо тонуло и не возвращалось.
— Вот здесь, — гуднул совсем рядом Кит. Они подплыли к самой границе того места, о котором говорила им Ш'риии — пятнадцать миль северо-восточнее Барнегат — в Нью-Джерси, и застыли прямо над обломками старого затопленного танкера, лежащего на глубине в шесть морских саженей. Вокруг, в зелено-золотистой, просвеченной лучами солнца воде плавали, парили, еле шевеля плавниками, киты.
Нита ошеломленно оглядывалась. Сотни китов двигались кругами почти беззвучно. Малые полосатые сейвалы и кашалоты, сверкающие в воде дельфины всевозможных форм и цветов, медлительные грузно-грациозные синие киты и едва ли уступающие им своей громадностью финвалы, клюворылы и карликовые гладкие киты, множество китов-горбачей, серые киты и карликовые кашалоты, нарвалы, посверкивающие своим длинным спиральным зубом, напоминающим рог единорога, белухи, касатки, длиннорылы и бутылконосы…
— К'ииит, — пропела Нита слабым голосом, — Ш'риии не предупреждала, что здесь будут посторонние.
— Да, зрителей многовато. Но на репетициях это, кажется, обычная вещь, — беззаботно откликнулся Кит.
«Легко тебе, — непроизвольно подумала Нита, — ты и сам почти зритель…» И тут же со стыдом оборвала себя. Она пропела ноту призыва, тщетно пытаясь услышать в ответ знакомый голос. И тут до нее донеслась глубокая, протяжная, спокойная нота Синего Кита. Это был голос Ар'ооона, приятный звук, освежающий, как золотистая тень. И тут же к нему примешались высокие, вибрирующие свисты дельфиньей болтовни. Голоса их были так похожи на свирельный горловой звук Ст'Ст, что Нита сразу поняла — это дельфины из его стаи.
Стоило лишь Ните и Киту появиться среди этой толпы снующих и парящих в воде любопытных, как наступила полная тишина. Сотни китов образовали гигантский круг, и от его краев к центру постепенно полилась единая нота сплетенных голосов. Поначалу еле уловимая, она набирала силу, устремляясь к Посвященным. Вплетался в нее, подхватывал мощный голос Ар'ооона. В эту одну ноту сливались и трели дельфинов, и сотрясающий воду гуд синих китов. Одна мысль, выраженная одним-единственным словом на Языке — ВОСХВАЛЕНИЕ! Дрожь охватила Ниту. Они знали о ней все. Они знали, что она и есть Молчаливая. Они знали, что она собирается сделать для них. Они благодарили ее.
Смущенная, охваченная радостью, Нита застыла на месте, дрейфовала, сопротивляясь течению.
Кит слегка подтолкнул ее.
— Нита, очнись — прогудел он еле слышно, — Ты звезда этого шоу. Твой выход. Выплывай на середину круга. Пусть они все увидят тебя.
Она медленно проплыла сквозь ряды зрителей-китов, в центр их огромного круга, где в струях чистой воды уже собирались Посвященные.
Скользя над покрытыми водорослями обломками танкера, она узнавала каждого. Несомый могучей приливной волной Ар'ооон. Его чуть хрипловатый голос усталого и опытного певца звучал с безупречной точностью. Дельфин Ст'Ст у самой поверхности воды словно бы вторил мелкими трелями основной мелодии, ведя свою песню Странника. Ар'ейниии, чуть сторонящаяся и Синего, и дельфина, вновь и вновь повторяла переливы своей части мелодии, отдельные музыкальные фразы песни Серой. Она лишь однажды кинула быстрый взгляд на Ниту и уже не обращала на нее никакого внимания.
Были здесь и другие пятеро китов, которых Нита не знала. Старающийся быть все время рядом с ней верный ее кашалот на всякий случай оттеснил их. Нита с любопытством разглядывала новых своих сотоварищей. Вот белуха, величиной не больше дельфина, но формой тела напоминающая кита. Она раскинулась у самой поверхности воды и тянет свою протяжную мелодию из песни Пристально Глядящего. Плавун, длинный, худой и серый, вдруг умолкнувший на мгновение и с интересом разглядывающий Ниту. Гладкий кит с огромным, странно очерченным бесформенным ртом с завесой из китового уса, самозабвенно слушающий голос белухи. Касатка, чье тело цветом и резкими черно-белыми переходами так отличалось от скромного, серого в слабую крапинку окраса шкуры остальных китов.
И — о радость! — Ш'риии. Она плыла рядом с касаткой, направляясь к Ните. При виде касатки, этого постоянного и страшного врага китов-горбачей, Нита в первое мгновение ощутила неприятный озноб. Однако спокойствие тут же вернулось к ней, и уже ничто больше не могло нарушить эту спокойную уверенность. Когда Ш'риии приблизилась, чтобы поприветствовать ее, Нита пропела в ответ ровным голосом, в котором звучало одновременно и гордое сознание собственной значимости, и тревожное чувство ответственности.
— Мы немного опоздали? — как бы извинилась Нита. — Начнем?
— Отличная идея, — откликнулась Ш'риии и, подбадривая, коснулась Ниты своим шершавым боком. — Сначала вступление.
— Хорошо.
Ш'риии повела Ниту за собой к группе скопившихся в центре круга певцов.
— Мы уже утром пропели первую, часть Песни, — сказала Ш'риии. — Песнь-Представление и остальное. Ты же повторила эту часть дома, поэтому раньше приплывать тебе было и не обязательно. Теперь мы как раз подошли к раздельному пению, к Песне Искушения. Вот те, кто будет петь за Нерешившихся.
— Привет, Ст'Ст, — пропела Нита, когда они со Ш'риии вплыли в центр круга.
Дельфин просвистел свое легкомысленное ответное приветствие и снова переключился на трель Песни, продолжая при этом делать кульбиты и прыжки прямо над головой гладкого кита и другого, чьего голоса Нита, подплывая сюда, не слышала. «Клюворыл», — отметила про себя Нита. Она тут же поняла и то, почему не слышала голоса этой китихи. Призванная исполнять партию Ненасытной, она была, как и положено, занята поглощением пищи. Выдирала из остатков кормы затонувшего корабля длинные стебли бурых и красных водорослей, которые шевелились и колыхались густой сочной порослью. Клюворыл даже глаз не подняла, когда появились Нита и Ш'риии. Зато гладкий кит тут же подплыл к ним, чуть притормаживая, словно бы выражая этим деликатным и осторожным движением всю степень уважения.
— Х'Нииит, это Т'Хкиии, — представила его Ш'риии. Нита ответным эхом послала свое приветствие и подплыла, чтобы потереться боком в знак вежливости и взаимного уважения. — Он поет партию Звонкоголосого, — пояснила Ш'риии.
Т'Хкиии попятился назад и вновь подплыл к Ните, с любопытством разглядывая ее. Когда он наконец издал первый звук, в голосе его послышалось огромное удивление и странное беспокойство.
— Ш'риии, это человек?
— Т'Хкиии, — как можно мягче обратилась к нему Нита и бросила обеспокоенный взгляд на Ш'риии, — ты же не собираешься, Т'Хкиии, обвинять меня в том, чего я не делала. Не злись.
Гладкий кит поглядел на нее искоса, сверху вниз. Взгляд этот не был злым или пренебрежительным, а скорее обычным для гладких китов, у которых глаза расположены высоко на плоской голове.
— О, — голос его тоже смягчился, — у тебя, кажется, была стычка с Ар'ейниии? Не бойся. Молчаливая, или Х'Нииит, тебя ведь так зовут? Не бойся. — Благодушный тон гладкого кита мгновенно успокоил ее. Песня его звучала дружелюбно, в ней не чувствовалось неуемной слепой враждебности, как в том надрывном крике Ар'ейниии. — Если ты решилась послужить Морю, я могу лишь преклоняться перед тобой. Ради Моря, не считай, что мы все похожи на Ар'ейниии…
Он покосился на спокойно поглощающую пищу китиху-клюворыла и вдруг сердито проворчал:
— Правда, некоторым из нас необходима хорошенькая трепка, чтобы они научились уважать других и хотя бы иногда отрывались от еды.
Т'Хкиии резко нырнул почти к самому дну и ткнул носом клюворыла.
— Очнись, Р'ууут! Подними голову, пожирательница водорослей! Плывет Властелин акул!
— А? Что? Где? — взлетел со дна испуганный вскрик. Высокие бурые водоросли заметались под ударами плавника, и из их гущи поднялась туша клюворыла с полным ртом скользких стеблей. — Где… что… о-ооо, — протянула она, когда эхо ее вскриков вернулось и уверило, что Властелина акул нигде пока поблизости нет. — Т'Хкиии, подожди, доберусь я до тебя!
— Ой, не пугай! — насмешливо откликнулся Т'Хкиии. — Взгляни лучше — здесь уже Ш'риии, а с нею и Х'Нииит. Она поет Молчаливую. Х'Нииит! — И он представил ей жующего клюворыла: — Это Р'ууут.
— О-ооо, — уже спокойно протянула Р'ууут, — рада встрече. Приятно будет петь с тобой. Ты извинишь меня? — Она приветливо мазнула Ниту по коже хвостом и уже секундой позже снова с головой закопалась в гущу водорослей, вырывая их громадными пучками, словно наверстывая потраченное на разговоры время.
Нита с легкой иронией глянула на Ш'риии и намеревалась уже отпустить какую-нибудь шутку по поводу аппетита этой леди, как перед ней, спиралью ввинчиваясь в воду, оказался дельфин.
— Она, — кивнул он в сторону китихи-клюворыла, — неплохой собеседник… когда толкуешь с ней о еде, — тихо свистнул он.
— Могу себе представить, — с иронией пропела Нита. — Поговорим, однако, о Властелине акул. Где сейчас Эд'рум?
Ш'риии помахала длинным плавником, будто пожала плечами.
— Он вступает в самом конце Песни, как и ты, кстати. Поэтому может появиться и позже. Пока же нам надо встретиться с остальными. Т'Хкиии, вы с Р'ууут уже закончили?
— В основном. Мы повторяли последнюю часть второго дуэта. Я подплыву к вам попозже. — Гладкий кит скользнул в сторону чащи водорослей, а Ш'риии потянула Ниту за собой туда, где словно бы неподвижно висел в воде Синий. Рядом с ним, с гигантом Ар'оооном, сновала казавшаяся крошечной белая фигурка белухи.
— Ар'ооон и я, — сказала Ш'риии, — двое Неприкасаемых. Третий после Певца и Синего — Пристально Глядящий. Роль его поет Ин'ихвииит.
— Х'Нииит, — густым голосом поприветствовал ее Ар'ооон.
Нита склонилась в знак уважения.
— Синий, — послала она ответный привет. Маленький спокойный глаз задержался на ней.
— Ты хорошо себя чувствуешь, Молчаливая? — спросил Синий.
— Неплохо, Синий, — ответила Нита и тихо добавила: — Насколько это возможно.
— Ну и ладно, — согласился Ар'ооон. — Ин'ихвииит, вот та, о которой я тебе говорил.
Белуха отплыла от Ар'ооона и приблизилась к Ните, чтобы дружелюбно потереться о нее боком. Ин'ихвииит был самцом белухи и оттого достаточно крупным для этого вида китов, хотя и порядком не дотягивал до размеров кита-горбача. Но что особенно удивило Ниту, так это его какой-то отрешенный голос. В нем слышались тихие дни полного спокойствия, дни, проведенные в уединенном плавании, в созерцании моря и неба, дни молчания и глубоких раздумий.
— Х'Нииит, — пропел он, — приятно встретиться. И хорошо, что мы встретились именно сейчас, потому что стоит прислушаться. И тебе тоже, Верховная Волшебница.
— Погода? — забеспокоилась Ш'риии.
— Да, именно так. Кажется, шторм не пройдет мимо. Нита удивленно взглянула на Ш'риии.
— Какой шторм? Небо ясное, и на воде никакого волнения.
— Это сейчас, — сказал Ин'ихвииит. — Однако погода меняется, и нельзя предугадать, как отзовется это на глубине.
— Сможем ли мы успеть до шторма? — уже с тревогой спросила Ш'риии.
— Нет, — твердо ответил Ин'ихвииит, — он будет здесь через половину света. Боюсь, что нам придется петь одновременно с песней шторма.
Ш'риии остановилась и повисла в воде, еле поводя плавниками. Она размышляла.
— Да, неладно дело, — тихо пропела она. — Поплыли, Х'Нииит, поговорим с Ар'оооном и с остальными, теми, кто поет партии Нерешившихся. Мы попробуем спеться, а потом сразу же начнем Песню. Время утекает.
Ш'риии принялась усиленно двигать плавниками и стремительно поплыла вверх, оставив мгновенно объятую страхом Ниту позади. «Мы не вернемся домой сегодня вечером, — думала она. — Никаких прощаний. Никаких последних объяснений. Я никогда больше не смогу выйти на сушу…»
— Х'Нииит, — позвал ее знакомый голос. Это был конечно же Кит. Она о нем и забыла.
— Все хорошо, К'ииит, — ответила она. Нита нагнала Ш'риии уже вблизи троих китов, поющих партию Нерешившихся. Ар'ейниии холодно поприветствовала ее и отвернулась.
— А это Х'вооо, или попросту Хвостик. — В голосе Ш'риии слышалась мягкая улыбка. — Он поет партию Слушателя, Х'вооо, это Х'Нииит.
Нита потерлась боком с Х'вооо, который хоть и был карликовым кашалотом, но все же казался слишком маленьким. Покрытый серыми пятнами, как и все кашалоты, он едва дотягивал до четверти нормальной длины. Мелкие глазки его близоруко щурились, словно у совы, вытянутой на яркий свет. Взгляд этот напомнил Ните очкастую сестренку Дайрин. Сходство усиливалось и тоненьким, чуть хрипловатым голоском, в котором угадывалась постоянная готовность насмешливо хихикнуть.
— Х'вооо, — повторила Нита и осторожно спросила: — Но почему Хвостик?
— Потому что, как сама видишь, коротышка, — ответил Х'вооо. — Мы с моим братом и сестрой родились тройняшками. Они, наверное, за мой счет вымахали здоровенными. Приходилось все время защищаться. Но я стал Волшебником, и теперь меня не так-то просто обидеть. Так что не стесняйся и если хочешь, называй меня Хвостиком. Я не обижаюсь.
Нита улыбнулась про себя, отмечая, что не так уж сильно различаются отношения между людьми от повадок в сообществе китов.
— А вот и К'лыыы, — сказала Ш'риии.
Ните послышалось в этом подводном имени человеческое слово «клык». Она с трепетом взглянула на ярко-белую с глубокими черными переливами касатку и почувствовала себя не совсем уютно. У китов-горбачей при виде касатки непроизвольно возникают мысли об окрашенной кровью воде. Но, вопреки интуитивному знанию нынешнего ее громадного тела, человеческий разум Ниты подсказывал ей, что опасаться не следует. Она вспомнила, что касатки очень дружелюбны по отношению к людям. Вспомнился ей и дядя Джерри, старший брат матери, который рассказывал, как однажды плыл верхом на касатке в аквапарке на Гавайях, и ему это очень понравилось. А касатка тем временем подплыла к Ните поближе и уставилась на нее маленькими черными глазками, не прозрачными и холодными, как у акулы, но острыми, умными и даже с веселым огоньком, играющим где-то в глубине.
— Ну, что молчишь? — словно бы поддразнивая, спросила касатка. — Может, акулы вырвали твой язык?
Шутка была довольно грубой, но сказана таким веселым голосом, что Нита тут же влюбилась в это приветливое и забавное существо.
— Ты, значит, К'лыыы? — спросила Нита, снова припомнив человеческое «клык».
— А ты, выходит, Х'Нииит, — ухмыльнулась касатка. Интересно, какое словечко припомнила она?
— Если угодно, — хмыкнула Нита. В голосе касатки ей слышались странно сочетающиеся острые, почти злобные, и в то же время забавные свисты и переливы, словно бы сдобренные перцем фырканий и уксусным шипением. — Ты живешь здесь, К'лыыы? — спросила Нита.
— Нет. Я приплыла, чтобы спеть песню, из Баффинова залива.
— Но это в Канаде! В пятистах милях отсюда!
— Да, много-много длин пути. Но я не плыла, Х'Нииит. Переместилась так же, как и вы с К'ииитом прошлой ночью. Думаю, что такое использование волшебства в ответ на Призыв, — заметила К'лыыы, — никто не станет рассматривать как вызов волшебству. Все же такое расстояние…
Довольная своей немудреной шуткой, касатка весело фыркнула и выпустила цепочку пузырей.
— Я спешила. Впрочем, как и ты со своим приятелем. У вас, кажется, не так уж много времени остается побыть и поработать вместе. Пока живы оба.
Голос касатки был добрым и даже участливым, но Ните захотелось в эту минуту быть от нее подальше.
— Ты права, — постаралась спокойно ответить она и обратилась к Ш'риии: — Может, начнем?
— Конечно.
Ш'риии поднялась повыше над затопленным кораблем, издавая продолжительный призывный свист. Все остальные медленно стали подплывать к ней. Голоса китов, собравшихся вокруг Посвященных, постепенно стихали, как шумы в зале перед концертом.
— Начнем с самого начала, — сказала Ш'риии. Она умолкла на несколько секунд и вознесла голос в Призыве:
Кровью окрасилось Море, но я пою.
И тот, кто ее прольет, поет.
Голод терзает тело, но я пою.
И тот, кто жертвой падет, поет.
Древняя песня морских глубин — вечного мира струна.
Для жизни и смерти закон один, и радости боль слышна.
«Радость», — повторяла про себя Нита, стараясь не думать о боли. Но мысль о том, чья же кровь будет отдана, не покидала ее.
Она дошла до середины первой Песни Искушаемых, когда сверху упала длинная тень. Узкое тело, бледное, как отполированная волнами, кость, медленно скользило над Нитой, погашая нефритовый свет пронизанной солнцем толщи воды. Тусклый черный глаз с убийственным равнодушием разглядывал ее.
— Х'Нииит.
— Эд'рум, — кисло откликнулась Нита. Неумолимое присутствие акулы вовсе не радовало.
— Плыви за мной.
Изогнувшись дугой, Бледный повернулся и поплыл на север в сторону маяка Амброуз. Зрители киты разомкнули круг, и Нита молча последовала за акулой.
Они плыли все дальше и дальше, а вслед, постепенно замирая, неслись звуки Песни сквозь неясное бормотание перекликающихся китов.
— Итак, Молчаливая, — сказал Эд'рум, замедляя ход, — ты была занята прошлой ночью?
— Да, — ответила Нита. У нее было такое чувство, что в холодной голове акулы возникла какая-то странная и, может быть, опасная мысль.
Эд'рум взглянул на нее.
— Ты сердишься…
— К черту! К дьяволу! — выпалила Нита, не скрывая уже своего состояния.
— Объясни мне, что значит этот гнев, — проскрипел Властелин акул. — Обычно Молчаливую не пугает исход Песни и не кажется ей столь ужасным. Киты даже соревнуются за честь петь эту партию. Да, Молчаливая умирает, но смерть вовсе не страшна… Она просто приходит быстрее, чем настигла бы в ином случае. Смерть от хищника или от старости. Зато своей жертвой Молчаливая приносит возобновление жизни и сдерживает Великую Смерть для всего Моря… на долгие годы.
Эд'рум спокойно поглядел на нее.
— И даже если Молчаливой и надо кое-что претерпеть, что из того? Ведь все равно существует Сердцевина Времени, верно? Или Сердце Моря. — Нита молчала. — Песня не конец, но проход в иную жизнь. Как же они превозносят это продолжение того, что ждет их в конце Песни! — Бледный возвысил голос и пропел, вернее, проскрипел одну из песен Синего. Нет у акул песен, не могут они петь, и потому Эд'рум произнес стихи речитативом:
Из этого Моря — моря нашей жизни возникли
Бледные тени той тайной, неведомой выси,
Где Время и радость навеки сроднились,
Где вечноживущие смело со Смертью простились,
И Голос неясный выводит мелодию тени прекрасной,
Той Песни, что к нам приплывает, неведомой нам оставаясь.
Эд'рум умолк.
— Ты Волшебница, — сказал он. — Тебе это место, наверное, ведомо?
Нита помнила — Сердцевина Времени выглядела как светлый город с небоскребами из сияющего хрусталя. Невидимая, но несомненно существующая здесь сила пульсировала на его улицах, в каменных стенах его домов. А за городом простиралась целая вселенная, внутри и за пределами которой сгустились все времена. Смерть не касалась этого места.
— Да, я была там.
— Поэтому ты знаешь, что ожидает тебя после Жертвоприношения, после изменения твоего существа и существования. Но, кажется, ты не принимаешь это изменение так спокойно?
— Как же я могу? Ведь я человек!
— Да. Но дай все-таки мне разобраться. Почему ты ко всему этому относишься совсем по-иному? Почему ты так гневаешься на то, что рано или поздно все равно произойдет с тобой?
— Потому что я еще очень молода для этого, — ответила Нита. — Я смогу еще многое сделать… вырасти, работать, жить…
— А это? — Эд'рум как бы обвел острым плавником все вокруг — горящее зеленым цветом море, быстрых рыб, сверкающих в его толще, ослепительно сияющее зеркало поверхности над ними всеми. — Это разве не жизнь?
— Конечно, жизнь! Но существует и еще многое другое! И потом, быть убитой акулой… Это тоже жизнь или продолжение ее?
— Уверяю тебя, — промолвил Эд'рум, — уверяю, что нет ничего более прекрасного для меня, чем убийство. Я сделал бы то же самое для любого Волшебника, поющего Молчаливую. Я проделывал подобное не раз. И не сомневайся, сделаю снова…
Ните послышалось что-то странное в голосе акулы. В нем проскальзывала… печаль.
— Послушай, — сказала Нита, и ее собственный голос был тих. — Скажи мне… это больно?
— Килька, — теперь Эд'рум говорил совершенно бесстрастно, — а что в жизни не больно? Даже любовь ранит иногда. Ты должна была заметить…
— Любовь?.. Что ты об этом знаешь? — Нита была так измучена, что и не замечала, что говорит с Властелином акул без всякого почтения, даже пренебрежительно.
— А кто ты есть, чтобы считать, будто я ничего об этом не знаю? Думаешь, если я убиваю без всякого раскаяния, то и любовь мне недоступна, непонятна, неведома?
Возникла длинная пугающая пауза. Эд'рум молча принялся описывать вокруг Ниты широкий круг.
— Ты думаешь, будто я столь стар, что ничего не знаю, кроме слепой привычки кружить, стремительно кидаться, одаривая шрамами, располосовывая… Убийца и Жертва. Это и есть единение. Да, я знаю такое… и очень хорошо.
Голодная алчность сквозила теперь в голосе акулы. Эд'рум все сужал и сужал круги и говорил ровно, медленно, будто в полусне:
— И… да… иногда нам хотелось бы, чтобы единение не кончалось, было вечным. Но что нам, существам холодным, делать с теплокровными? Долго ли будет длиться такое единение? — Это слово он выговаривал четко и жестко, словно оно было чуждо его языку. — Рано или поздно кто-то из нас ослабеет или попадет в беду, и другой прикончит его. Вот какой конец сулит любовь, которая соединила бы нас. Эта цена для меня слишком высока, и я не хочу расплачиваться даже за единый миг единения. И плаваю один.
Он приблизился к Ните настолько, что их тела почти соприкасались. Нита прижала к бокам плавники и отстранилась от жесткой шкуры, не осмеливаясь в то же время резко отпрянуть в сторону. Эд'рум оборвал свое кружение и принялся плавать вперед и назад, будто и не было никаких угрожающих кругов только что.
— Но, Килька, вряд ли тебя занимает и волнует вопрос МОЕЙ любви… или ее отсутствие…
— Любовь? — вырвался у Ниты горький вскрик. — Но у меня и мгновения этой любви не было! А теперь… теперь…
— Тогда тебя верно выбрали для партии Молчаливой, — словно откуда-то издали прозвучал голос акулы. — Как там звучит эта строка? «…Не дозрела я для любви, зато для смерти созрела…» Это всегда было привилегией Молчаливой — жертвовать любовью ради жизни, а не наоборот, как часто звучит в ваших песнях, жизнью ради любви.
Эд'рум отплыл в сторону, чтобы ухватить морского окуня, который неосторожно проплывал слишком медленно и близко. Когда вода унесла капли крови, глаза акулы снова сделались холодными и спокойными.
— Неужели это так много для тебя значит, Килька? У тебя на самом деле не было времени полюбить? — спросил Эд'рум.
Мама, папа, Дайрин, промелькнуло в голове у Ниты, нет, это не любовь. И тут же ужаснулась — Дайрин? Она не любит Дайрин? И все же…
— Нет, Бледный Убийца. Я люблю. Но… не так, не то…
— Тогда, — Бледный словно бы усмехнулся, — тогда, полагаю, Песня будет петься от всего сердца. Ты все еще намерена совершить Жертвоприношение?
— Я не хочу…
— Отвечай на вопрос, Килька.
Прошло немало времени, прежде чем Нита смогла заговорить снова.
— Я сделаю то, что обещала, — выдавила она и тут же услышала долетевшие до нее сквозь толщу воды ноты Песни, которые прозвучали сейчас, как погребальные песнопения.
Нита была благодарна Властелину акул за долгое его молчание, потому что сейчас, когда все внутри у нее сжалось, не смогла бы скрыть свое отчаяние, этот обуревавший ее безграничный страх. Настоящий страх. Не тот, что возникает неожиданно, неосознанно. Нет, ее страх возник одновременно с внутренним окончательным решением и охватывал медленно, словно бы сужая круги, как готовая к убийству акула. Нита не просто страшилась непонятного, она до мельчайших подробностей осознавала, что с нею произойдет.
— Я достаточно велик и силен, чтобы покончить с китом-горбачом в два приема, — сказал Эд'рум. — И нет мне надобности растягивать это удовольствие. Ты будешь говорить с Сердцем Моря. Это твоя радость. Так что не думай обо всем остальном.
Нита с изумлением поглядела на акулу.
— Но я думала, что ты не веришь в Сердцевину Времени… ты же никогда…
— Я не волшебник, Х'Нииит, — тихо вымолвил Эд'рум, — и Море не говорит со мной, как с тобой. Я никогда не испытаю этой высокой дикой радости, о которой поет Синий: «Море, пылающее непереносимым светом…» Голоса. Единственный голос, который я слышу, это голос крови. Но разве мне иногда не хочется узнать, какая она, ваша радость?.. И пожалеть, что мне она не доступна.
Сухая, словно раздирающая горло боль послышалась в голосе акулы. И Нита вдруг вспомнила те строки из Учебника, где упоминался Властелин. "Акулы не умирают естественной смертью, — думала она. — Значит, лишь Властелин живет годы и годы, становящиеся бесконечностью. Вокруг него все умирают и умирают… а он не может…
…но хочет? Вот почему он мечется, словно пытается вырваться из каких-то невидимых, но прочных тисков".
Нита вдруг переполнилась неясной жалостью к этой бледной молчаливой тени, снующей около нее. Она уже не сторонилась, а подплыла поближе к Бледному и мгновение скользила с ним бок о бок.
— Жаль, что я не могу помочь тебе, — проговорила Нита.
— Зачем? Разве Властелин умеет чувствовать горе и одиночество? — Теперь в его голосе не осталось и намека на печаль или раздумье. Лишь спокойное высокомерие.
— А чужое горе тем более? — не удержалась Нита. Эд'рум ответил долгим молчанием.
— Я понимаю, — снова начала придавленная этим молчанием Нита, — надо страдать беззвучно и безмолвно. И все же всегда надеешься, что принесший горе сочувствует тебе.
Они проплыли еще несколько длин, рассекая постепенно темнеющую воду. И страх снова стал постепенно охватывать Ниту. А разум ее кричал и неистовствовал: «ТЫ ПРОСИШЬ О СНИСХОЖДЕНИИ, ЖДЕШЬ ЖАЛОСТИ ОТ СУЩЕСТВА КОТОРОЕ СОБИРАЕТСЯ УБИТЬ ТЕБЯ? ТЫ СУМАСШЕДШАЯ!»
Наконец Эд'рум произнес:
— Ты хорошо говорила. И мы сделаем так, чтобы Жертвоприношение было радостным. Ты молодая и никогда не любившая. Я старый и никем никогда не любимый. — В голосе акулы слышалось лишь ледяное спокойствие. — Такой Песни Море еще не видело. И вряд ли увидит.
— Х'Нииит, — донесся до них с южной стороны маяка Амброуз голос Ш'риии, — твое время уже почти истекло…
— Мне нужно возвращаться, — сказала Нита. — Эд'рум…
— Да, Молчаливая?
Нита сама не понимала, почему она сказала это:
— Прости меня!
— Впервые меня просят об этом, — бесстрастно ответил Властелин. — Ладно, и ты меня прости. Плыви, Килька. Я не забуду твоих слов.
Нита взглянула на акулу. Безжалостные, непрозрачные, словно бы лишенные глубины глаза на мгновение задержались на ней, и Эд'рум, грациозно изогнувшись, проплыл мимо.
— Плыву-у! — пропела Нита в ответ на призыв Ш'риии и повернула на юг.
И бледная тень не сопровождала ее.
Следующие несколько часов, пока вода все продолжала темнеть и тяжелеть, протекли для Ниты в бесконечных переливах музыки и пения, утомляющих повторениях слов, которые могли испугать ее, если бы у нее было время пугаться. И что-то росло в ней, медленно, постепенно охватывая все ее существо. Странное приподнятое настроение — вот что она ощутила вдруг. Она продолжала петь, не раздумывая, почти не осмысливая пропетые строчки и слова, охваченная этим радостным чувством в надежде, что оно будет длиться все время, до того самого момента, когда все кончится. Вместе с другими Посвященными она повторяла еще и еще раз то, что станет ее последними словами:
…Море, услышь меня снова
И сделай Законом мной изреченное слово…
— Правильно. Теперь немного отплыви. Никто не должен услышать этой части Песни. Плыви вверх и в сторону центра, туда, где есть острый выступ скалы. Вот сюда…
Должна ли я принять этот ничтожный Дар?
Тайну смерти познать и потерять Власть?
Так пусть же узнают, кто принял удар,
Кто кровь и дыханье свое позволил украсть,
Чей голос и разум превыше ничтожной Игры.
Появится Некто, откроет, что скрыто от вас до поры —
Что явно и тайно дано не случайно —
Имя мое.
Не дозрела я для любви,
Зато для смерти созрела…
— О Боже!..
…Пусть горло мое раздирает страх,
Свой удел принимаю смело.
В бледное тело зубы впились.
Пусть облаком алым колышется кровь.
Да, я не боюсь. Движенье и жизнь
Море вольет в меня вновь…
…И бледная тень снова нависла над ней, и ровный голос речитативом на одной шипящей ноте протянул единый мотив, повторяя его вновь и вновь…
…Нету любви у меня и Власти,
Дайте мне тех, кто слаб и несчастен,
Дайте мне тех, кто готов пропасть,
И возродится былая Власть…
Странное возбуждение продолжало расти. Нита уже не управляла своим голосом, а это приподнятое состояние духа словно бы вело Песню само по себе, наполняло ее силой волшебства. И дрожала, бурлила вода. И уже отдаленно звучал голос Властелина акул, заглушаемый звуками Песни. И страх превращался в восторг. И беда в победу…
Я принимаю твой Дар, Одинокая Сила, —
Смерть принимаю, не споря.
Пусть она с Морем сольется и станет
Частью великого Моря!
Смерть принимая, ее изымаю из мира,
Из Времени, чье непрерывно теченье.
Ее, как подарок, с собой забираю,
А Времени щедро дарую рожденье.
Вонзай свои зубы в покорное, мягкое тело,
Пусть ненависть черная хлещет волной.
Победа твоя означает твое пораженье —
Посланница Смерть умирает со мной.
…В последний раз Нита пропела это и осталась неподвижной, измученной, словно бы опустошенной. Мгновение она ничего не видела, кроме встревоженных глаз Кита, впившихся в нее откуда-то издали, из-за границы круга. И еще ощутила легкое прикосновение всколыхнувшейся воды, когда Эд'рум проплыл над ней.
— Вот так, — наконец тихо произнесла Ш'риии. — А теперь…
Она умолкла и выплыла из круга Посвященных. Следом за ней медленно потянулись сначала Синий, а потом и остальные. И все они выводили погребальную Песнь для Молчаливой — последний аккорд побежденной Смерти и отринутой Одинокой Силы. Нита поднялась на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.
Она прорвала пленку воды и оказалась под вечерним небом. На западе алыми угольями полыхал закат, на востоке поднималась луна, которой не хватало всего крохотной дольки, чтобы стать полной. Она казалась раздувшейся и янтарной сквозь дымку нагретой воды. А на севере — тьма, пронзаемая лучом света, льющегося от маяка Амброуз. Луч этот беспокойно скользил по волнам желтоватой лентой. А ниже маяка, заслоняемые волнами, всплывали и тонули красные огоньки манхэттенских небоскребов, словно воспаленные глаза города. С юга им подмигивало красно-оранжевое око Арктура, отсвет которого мелкими искрами пересыпался с волны на волну. Нита отдалась волнам и равномерно качалась на них, тяжело дыша. Вода словно бы убаюкивала ее. «О небо, — думала она, — помоги мне!..»
Позади нее на поверхность вырвался кашалот. Это был конечно же Кит! Разогнав огромную волну и выпустив в воздух мощный фонтан воды, кашалот приблизился:
— Нита…
— Привет, — беззаботно откликнулась она, понимая, что ТАК говорить с ним нельзя. Но совершенно ясно, с чем он приплыл. Надо было помешать Киту завести этот теперь уже никчемный разговор.
— Нита, — повторил он, — у нас нет времени. Они собираются начать погружение, как только немного отдохнут и окружат себя защитными заклинаниями.
— Верно, — ответила она, как бы и не понимая, куда он клонит, — нам пора плыть к ним.
Она наклонила тело и стала медленно погружаться.
— Нита! — Внезапно она наткнулась на сорокафутовую тушу кашалота, преградившего путь. Нита с раздражением выпустила струю воды и отплыла чуть в сторону. Кашалот перекатывался перед ней. Неожиданно с резким хлопком он сбросил Сеть. Теперь рядом по-собачьи плыл мальчишка, удивительно крошечный по сравнению с массивным телом кита-горбача.
— Нита, хоть на минуту сбрось это свое обличье!
— Что? А-аа…
Для того чтобы измениться, требовалось не более мгновения. Вот и она уменьшилась и тоже поплыла, по-собачьи подгребая руками. Кит держался рядом. Волосы его прилипли ко лбу.
— Нита, — сказал он, — я не собираюсь сдаваться. Нита удивленно подняла брови.
— Кит, — она старалась быть убедительной, — мы ничего с этим не сможем поделать. Я УЖЕ приняла это. Купила. Именно купила. Еще раньше.
— Нет. — Кит не хотел признать даже несомненное. — Послушай, Нита… ты самая лучшая Волшебница, с которой я работал…
— Я — ЕДИНСТВЕННАЯ Волшебница, с которой ты работал, — криво усмехнулась Нита.
— Я тебя убью! — Он осекся, наткнувшись на ироничный взгляд Ниты.
— Нет необходимости. Это сделают другие, — сказала она. — Кит… ответь, о чем ты думал раньше? Почему допустил, чтобы я впуталась во все то, из чего теперь вырваться не могу?..
— …пока другой Волшебник не вызволит тебя.
Она уже зло поглядела на него.
— Глупец! Ты НЕ СМОЖЕШЬ!
— Я знаю. И от этого больно! Я понимаю, что ДОЛЖЕН добровольно заменить тебя, но я не в силах…
— Что ж, тогда Я убью ТЕБЯ.
Теперь он усмехнулся.
— И у тебя тоже не выйдет. «Все за одного». Помнишь? Мы ОБА должны выбраться живыми из этой переделки.
Он не смотрел на нее.
— Давай поставим себе такую цель, — сказала Нита.
Ответом — молчание.
Она глубоко вздохнула.
— Знаешь, если мы даже НЕ выберемся отсюда оба, я думаю, все будет хорошо. Для всех остальных…
— Нет! — вскричал Кит.
Нита спокойно глянула на него.
— Ладно, — сказала она. — Пусть будет так, как будет.
Да, перед ней сейчас был тот Кит, которого она знала. Кит, с которым она привыкла работать. Упрямый, решительный, почти всегда уверенный в себе. Человек, из которого храбрость так и выплескивается. Человек, который может с одинаковой смелостью предстать перед Одинокой Силой и перед разгневанными родителями Ниты.
— Послушай, — спросила она, — а что ты собираешься сказать моим предкам, когда вернешься?
— Я собираюсь сказать им, что жутко проголодался, — откликнулся Кит. — И пока я ем, все расскажешь им ты.
«Пусть будет так!» — усмехнулась про себя Нита, повторив свои слова.
Они еще долго плавали, наблюдая за тем, как медленно кралась по небу луна, слушая прилетающие каждую минуту резкие сигналы маяка Амброуз. Примерно в миле от них проплыл танкер, направляющийся в бухту Нью-Йорка. Его зеленые, бегущие по волнам огни, казалось, были направлены прямо на них, низкий оглушительный звук сирены упреждал встречные корабли от столкновения. Но вот снизу, из-под воды послышалась еще более глубокая нота, которая постепенно становилась все выше и тоньше и наконец исчезла для человеческого уха. И лишь колыхание воды напоминало, что звук призыва не смолк.
— Они готовы, — сказал Кит.
Нита кивнула, скользнула вниз и тут же обернулась китом-горбачом. В последний раз она взглянула на облитые закатом башни Манхэттена, пока Кит, окутанный Сетью, обращался в кашалота. Потом они ушли в глубину.