Такой была моя история, или по крайней мере такой она сохранилась в моей памяти, покрытая, возможно, патиной, которую долгие годы и ностальгия придают воспоминаниям. Как бы то ни было, это моя история. Я работала на британскую секретную службу и в течение четырех лет тщательно и аккуратно собирала и передавала информацию о немцах на Пиренейском полуострове. Меня никто не обучал военной тактике, топографии поля боя или обращению со взрывчаткой, но сшитые мной костюмы сидели великолепно, а слава моего ателье защищала от каких-либо подозрений. Я держала его до сорок пятого года, превратившись за это время в настоящего виртуоза двойной игры.

О жизни в Испании после Второй мировой войны и людях, упомянутых в этой истории, можно прочитать в книгах по истории, узнать в архивах и отделах периодики в библиотеках. Однако я предпочитаю сама рассказать, если кому-то интересно, о том, что с нами стало. Я попытаюсь сделать это хорошо — ведь в этом и состояла моя работа: комбинировать части и гармонично соединять детали.

Я начну с Бейгбедера — вероятно, наименее удачливого из всех персонажей этой истории. Мне стало известно, что, выйдя из-под ареста в Ронде, он несколько раз бывал в Мадриде и даже поселился там на несколько месяцев. Поддерживая постоянные контакты с английским и американским посольствами, он предложил им множество планов, одни из которых были здравыми, другие же — совершенно экстравагантными. Сам Бейгбедер рассказывал, что на его жизнь было совершено два покушения, хотя, как это ни парадоксально, утверждал, будто сохранил тесные контакты с некоторыми представителями власти. Старые друзья принимали его любезно, некоторые — с настоящим радушием. Кое-кто, правда, избегал его, не желая иметь ничего общего с низвергнутым министром.

В Испании того времени, где все известия быстро передавались из уст в уста, вскоре прошел слух, что для Бейгбедера наконец нашлось новое назначение. Хотя считалось, что его карьера окончательно и бесповоротно завершена, в 1943 году, с первыми сомнениями в победе немцев, Франко — вопреки всем прогнозам и с огромной секретностью — вновь к нему обратился. Не дав официального поста, он в мгновение ока произвел его в генералы и, наделив властью полномочного министра, возложил на него довольно туманную миссию, которую следовало осуществить в Вашингтоне. С того момента как Каудильо поручил ему это задание и до отъезда из Испании прошел не один месяц. От кого-то я слышала, что, как ни странно, сам Бейгбедер просил американское посольство как можно дольше не давать ему визу: он подозревал, что единственной целью Франко было навсегда отослать его из Испании.

О деятельности Бейгбедера в Америке толком ничего не известно, и об этом ходили разные слухи. По некоторым из них генералиссимус отправил его восстанавливать отношения, наводить мосты и убеждать американцев в абсолютной нейтральности Испании в войне, словно никогда не фотографировался вместе с сидящим во главе стола фюрером. Другая молва, тоже заслуживавшая доверия, утверждала, что миссия Бейгбедера скорее военная, чем чисто дипломатическая: он должен был обсудить будущее Северной Африки как бывший верховный комиссар и большой знаток марокканских реалий. Кое-кто утверждал также, что экс-министр отправился в североамериканскую столицу, чтобы договориться с правительством Соединенных Штатов о создании движения «Свободная Испания», подобного «Свободной Франции», в случае вступления немцев на Пиренейский полуостров. Кроме того, по одной из версий, сразу же по прибытии в Америку Бейгбедер заявил, что не желает больше иметь никаких отношений с франкистской Испанией, и занялся поиском сторонников восстановления монархии. Раздавались также горячечные голоса, утверждавшие, будто он отправился в Америку, желая предаться распутной жизни, полной разнузданного порока. В чем бы ни состояла возложенная на бывшего министра миссия, Каудильо остался недоволен тем, как она была реализована: спустя годы он публично называл Бейгбедера жалким дегенератом, только и умеющим клянчить деньги.

В общем, никто так и не узнал точно, что он делал в Вашингтоне. Достоверно известно лишь, что его пребывание там продлилось до конца мировой войны. По дороге в Штаты он заехал в Лиссабон, где наконец снова встретился с Розалиндой. К тому моменту они не виделись уже два с половиной года. Они провели вместе неделю, и все это время Бейгбедер убеждал ее отправиться с ним в Америку. Ему это не удалось — не знаю почему. Розалинда оправдывала свое решение тем, что они не женаты и это могло бросить тень на репутацию Хуана Луиса среди американской дипломатической элиты. Я не поверила ей, и, думаю, Бейгбедер тоже: если она пренебрегла общественным мнением в строгой послевоенной Испании, что мешало ей сделать это по другую сторону Атлантики? Как бы то ни было, Розалинда так и не объяснила настоящих причин столь неожиданного решения.

После своего возвращения в Испанию в 1945 году Бейгбедер примкнул к группе генералов, в течение многих лет безуспешно планировавших свержение Франко: Аранда, Кинделан, Давила, Оргас, Варела. Он контактировал с доном Хуаном де Бурбоном и участвовал во множестве заговоров, безрезультатных и отчасти плачевных — как тот, который возглавил генерал Аранда, вынужденный просить убежища в американском посольстве и создавший монархическое правительство в изгнании. В результате некоторые из его соратников обвинили Бейгбедера в предательстве — якобы он донес о готовящемся заговоре в Эль-Пардо. Ни один план по свержению режима не увенчался успехом, и большинство заговорщиков поплатились за это арестом, высылкой или отставкой. Впоследствии мне доводилось слышать, что эти генералы получали во время Второй мировой войны миллионы песет от английского правительства через финансиста Хуана Марча и из рук Хиллгарта — за то, чтобы воздействовать на Каудильо и удержать Испанию от вступления в войну на стороне Оси. Не знаю, правда это или нет; не исключено, что некоторые из них действительно принимали деньги — возможно, распределяя их между немногими. Однако Бейгбедер, конечно же, ничего не получал и закончил свои дни «образцово бедным», как сказал о нем Дионисио Ридруэхо.

До меня также доходили слухи о его любовных приключениях, романах с французской журналисткой, фалангисткой, американской шпионкой, мадридской писательницей и дочерью генерала. Любовь Бейгбедера к женщинам не являлась секретом: он поддавался женским чарам с удивительной легкостью и влюблялся с пылкостью кадета — я видела это своими глазами в случае с Розалиндой, и, наверное, в его жизни было множество подобных историй. Но то, что он был развратником и его порочная невоздержанность стала причиной краха карьеры, по моему мнению, абсолютно не соответствует действительности.

С возвращением Бейгбедера в Испанию его жизнь начала постепенно скатываться по наклонной плоскости. До отъезда в Вашингтон он снимал квартиру на улице Клаудио Коэльо, по приезде поселился в гостинице «Париж» на улице Алкала, потом жил некоторое время в доме сестры и закончил свои дни в пансионе. Несмотря на занимаемые посты, он ничего не скопил за свою жизнь и умер, имея в шкафу лишь пару выношенных костюмов, три комплекта старой марокканской формы и одну джеллабу. И еще — несколько сотен испещренных мелким почерком листов, на которых писал свои мемуары. В них он остановился на трагическом событии у Барранко-дель-Лобо, не успев дойти даже до начала гражданской войны.

Бейгбедер долгие годы ждал, чтобы baraka, удача, вновь вернулась к нему. Он питал иллюзии, что в один прекрасный день ему вновь предложат какой-нибудь пост — доверят миссию, которая снова наполнит его жизнь движением и активностью. Однако ничего подобного не происходило, и со времени возвращения из Соединенных Штатов в его послужном списке значилось: «В распоряжении господина министра обороны», — что на военном жаргоне означало «быть не у дел». Бейгбедер никого уже не интересовал, никому не был нужен; в конце концов у него не осталось сил, чтобы что-либо изменить, и его ум, некогда блестящий, начал подводить его. Он вышел в запас в апреле 1950 года; его старый марокканский друг Булайкс Баэса предложил ему работу, скрасившую его жизнь в последние годы, — скромную административную должность в строительной фирме в Мадриде. Умер Бейгбедер в июне 1957-го, и каменная плита на кладбище Сакраменталь-де-Сан-Хусто стала итогом шестидесяти девяти лет бурной жизни. Его бумаги лежали, никому не нужные, в пансионе Томасы, и несколько месяцев спустя их забрал оттуда его старый знакомый из Тетуана в обмен на оплату оставшегося непогашенным счета на несколько тысяч песет. Этот личный архив до сих пор находится в надежных руках человека, знавшего Бейгбедера в период его жизни в благодатном Марокко.

Теперь расскажу, что стало с Розалиндой, вплетая в это повествование отрывки о Бейгбедере, чтобы дать наиболее полное представление о последних годах экс-министра. По окончании войны моя подруга решила покинуть Португалию и поселиться в Англии. Она хотела, чтобы ее сын получал там образование, поэтому договорилась с компаньоном Дмитрием, что продаст ему свою долю «Эль-Гальго». Еврейский объединенный комитет наградил их лотарингским крестом французского Сопротивления в знак благодарности за помощь еврейским беженцам. Американский журнал «Тайм» опубликовал статью, в которой Марта Геллхорн, жена Эрнеста Хемингуэя, называла «Эль-Гальго» и миссис Фокс лучшими достопримечательностями Лиссабона. Однако Розалинда предпочла все же уехать.

На деньги, полученные за продажу своей доли клуба, она начала устраиваться в Великобритании. В первые месяцы все шло хорошо: здоровье было в порядке, в банке лежала приличная сумма, старые знакомства были возобновлены, и даже мебель из Лиссабона прибыла целой и невредимой — в том числе семнадцать диванов и три рояля. И когда все наконец улеглось и жизнь казалась безмятежной, Питер Фокс напомнил ей из Калькутты, что у нее все еще есть муж. Он предложил Розалинде начать все сначала. И она, вопреки ожидаемому, согласилась.

Розалинда нашла загородный дом в Суррее и приготовилась третий раз в своей жизни играть роль супруги. Однако очень скоро поняла, что это невозможно. Питер нисколько не изменился: продолжал обращаться с ней как с шестнадцатилетней девчонкой, на которой однажды женился, третировал прислугу и был сумасбродным, эгоцентричным и вздорным. Через три месяца после возобновления отношений с мужем Розалинда попала в больницу. Она перенесла операцию, восстановление после которой заняло несколько недель, и наконец пришла к решению раз и навсегда порвать с мужем. Она вернулась в Лондон, сняла дом в Челси и открыла клуб с живописным названием «Патио». Питер между тем остался в Суррее, отказываясь возвращать Розалинде ее лиссабонскую мебель и по-прежнему не желая ничего слышать о разводе. Едва поправив здоровье, она начала бороться за свое освобождение.

Розалинда никогда не теряла связь с Бейгбедером. В конце 1946 года, до возвращения Питера в Англию, они провели вместе несколько недель в Мадриде. В 1950-м она снова приезжала туда на некоторое время. Я тогда отсутствовала, но из ее письма поняла, как горько ей было найти Хуана Луиса в таком плачевном состоянии. Розалинда приукрасила ситуацию со свойственным ей оптимизмом: она писала мне о крупных корпорациях, которыми управлял Бейгбедер, и о том, какой большой фигурой он стал в мире бизнеса. Однако между строк я чувствовала, что это ложь.

С этого года Розалинда сконцентрировалась на двух главных стремлениях: добиться развода с Питером и скрасить Хуану Луису последние годы жизни, навещая его в Мадриде. Бейгбедер, по ее словам, старел с невероятной скоростью, с каждым днем его охватывало все большее разочарование и усталость. Его энергия, живость ума, порывистость и динамичность, некогда бившие ключом, угасали на глазах. Ему нравилось, когда она возила его на машине в какую-нибудь горную деревушку, где они останавливались пообедать в простом придорожном кафе. Оставаясь в городе, они просто гуляли по улицам. Иногда им встречались знакомые Бейгбедера, старые товарищи по казармам и кабинетам. Он представлял ее: «Моя Розалинда, самое святое в мире после Девы Марии».

И она, слыша это, смеялась.

Розалинда не понимала, почему Хуан Луис оказался в столь ужасном состоянии: в те времена ему было немногим за шестьдесят, но внутри он стал уже дряхлым стариком — уставшим от всего, унылым и разочарованным. И тогда ему пришла в голову последняя из его гениальных идей: провести оставшиеся годы, глядя на Марокко. Не в самой стране, а взирая на нее издалека. Он предпочел не возвращаться туда, где уже не осталось свидетелей его былой славы. Протекторат закончился в прошлом году, и Марокко вновь обрел независимость. Испанцы уехали, а из его старых друзей-марокканцев уже мало кто был в живых. Бейгбедер не желал возвращаться в Тетуан, но хотел закончить свои дни, видя эту землю на горизонте. И попросил об этом Розалинду: «Съезди на юг, найди для нас место с видом на море».

И она выполнила его просьбу. Гуадарранке. На самом юге. У бухты Альхесирас, напротив пролива, с видом на Африку и Гибралтар. Она купила дом и участок земли и вернулась в Англию, чтобы закончить там свои дела, увидеться с сыном и сменить машину. Розалинда собиралась вернуться в Испанию через две недели, забрать Хуана Луиса и отправиться вместе с ним к новой жизни. На десятый день пребывания в Лондоне она получила из Мадрида телеграмму с сообщением о его смерти. Это стало для нее таким ударом, что она решила, в память о Хуане Луисе, поселиться в том доме, где они собирались жить вместе. И там Розалинда прожила до девяноста трех лет, не теряя способности падать и подниматься, отряхивая пыль с платья и невозмутимо идя вперед. Как бы тяжело ей ни приходилось, ее никогда не покидал оптимизм, защищавший от ударов судьбы и помогавший видеть светлую сторону жизни.

Возможно, вы задаетесь вопросом, что стало с Серрано Суньером. Позвольте мне это рассказать. После нападения немцев на Россию в июне сорок первого Серрано загорелся желанием поддержать своих друзей из Третьего рейха и, красуясь на балконе Генерального секретариата движения на улице Алкала в своей безупречно-белой гимнастерке, похожий на кинозвезду, яростно прокричал: «Россия виновна!» После этого из несчастных добровольцев была сформирована Голубая дивизия, вокзал Эстасьон-дель-Норте украсили нацистскими флагами, и оттуда ушли поезда с тысячами испанцев, отправленных умирать от холода и рисковать жизнью на чужой войне, куда их никто не звал.

Однако Серрано не продержался на политической арене до тех времен, когда поражение Германии в войне стало очевидным. 3 сентября 1942 года, через двадцать два месяца семнадцать дней после Бейгбедера, теми же словами в «Официальных ведомостях» было объявлено об его отставке со всех постов. Причиной падения куньядисимо явился, как полагали, громкий инцидент, в котором были замешаны карлисты, армия и члены Фаланги. Была бомба, десятки раненых и два человека, понесших за это наказание: бросившего ее фалангиста казнили, а Серрано поплатился своим постом, поскольку возглавлял политическую хунту Фаланги. Однако потихоньку по этому поводу рассказывали и другое.

Серрано стал в последнее время слишком большой обузой для Франко. Конечно, его выдающийся свояк нес на своих плечах весь гражданский каркас режима и, несомненно, взял на себя значительную часть грязной работы. Серрано организовал администрацию нового государства и покончил с неповиновением и дерзостью фалангистов по отношению к Франко, совершенно не пользовавшемуся их уважением. Он действовал и распоряжался на всех фронтах внутренней и внешней политики и так работал, с таким рвением и усердием вмешивался во все и вся, что в конце концов надоел даже собственной тени. Военные его ненавидели, и в народе он был крайне непопулярен — его обвиняли во всех бедах Испании, от подорожания билетов в кино и театры до засухи, опустошившей в те годы поля. Серрано был очень полезен Франко, это верно, но сосредоточил в своих руках слишком много власти и стал объектом всеобщей ненависти. Его присутствие тяготило многих, и к тому же уверенность в победе Германии, которую он с таким энтузиазмом поддерживал, начала ослабевать. Поэтому говорили, что Каудильо воспользовался инцидентом с фалангистами, чтобы избавиться от Серрано, а заодно, уже после низвержения, назначить его единственным виновником испанских симпатий к Оси.

Так приватно толковали официальную версию событий почти все. Однако мне стала известна и другая причина, оказавшаяся, возможно, более весомой, чем внутренние политические трения: накопившееся недовольство Франко и мировая война. Я узнала об этом, не выходя из дома, прямо в ателье, от своих клиенток — испанок из высшего общества, которых все больше становилось в моих примерочных. По их словам, настоящим виновником падения Серрано была Кармен Поло, жена Каудильо. Она пришла в негодование, когда 29 августа прекрасная и высокомерная маркиза де Льянсоль родила четвертую дочь. В отличие от предыдущих отпрысков отцом этой девочки с кошачьими глазами был не муж, а Рамон Серрано Суньер, ее любовник. Это унизило не только супругу Серрано — сестру доньи Кармен Ситу Поло, — но и всю семью Франко Поло, и жена Каудильо не могла оставить зло безнаказанным. Она давила на мужа, пока не убедила его избавиться от Серрано. Мстительная отставка была неизбежна. Франко выждал три дня, прежде чем лично сообщить ему об этом, а еще через день это известие было объявлено официально. Розалинда бы сказала, что с того момента Серрано оказался totally out. Канделария-контрабандистка выразилась бы проще: его вышвырнули на улицу.

Ходили слухи, что вскоре ему поручат дипломатическое представительство в Риме и, возможно, спустя какое-то время вновь приблизят к власти. Ничего подобного не произошло. Пренебрежение со стороны свояка не прекращалось. Однако следует заметить, что Серрано достойно и скромно прожил долгую жизнь — вел адвокатскую практику, работал на частные компании и писал статьи и несколько подгримированные мемуары. Используя публичные трибуны, он иногда даже позволял себе намекнуть своему родственнику на необходимость глубоких политических реформ. Серрано так и не избавился от комплекса превосходства, но и в отличие от многих других людей не называл себя демократом, когда в Испании наконец произошли перемены. С течением времени фигура Серрано завоевала определенное уважение в испанском общественном мнении, и он умер в глубокой старости, не дожив нескольких дней до ста двух лет.

Через три десятилетия после безжалостного низвержения Бейгбедера с его поста Серрано посвятил ему благосклонные строки в своих мемуарах. «Он был странным и своеобразным человеком, возвышавшимся по своей культуре над остальными, способный на тысячи безумств», — говорилось там. «Честный и достойный человек» — таково его заключение, пришедшее слишком поздно.

Германия капитулировала 8 мая 1945 года. Через несколько часов после этого немецкое посольство в Мадриде и другие их учреждения были официально закрыты и переданы под контроль министерств внутренних и иностранных дел. Однако союзники получили к ним доступ лишь после подписания Декларации о поражении Германии 5 июня того же года. Когда британцы и американцы проникли наконец в здания, в которых нацисты вели свою деятельность в Испании, то обнаружили лишь полный разгром: голые стены, кабинеты без мебели, сожженные архивы и открытые пустые сейфы. В своем лихорадочном стремлении не оставить ни следа немцы унесли с собой даже лампы. И все это — с попустительства сотрудников министерства внутренних дел Испании, которым поручили их охрану. Впоследствии часть этого имущества обнаружили и конфисковали: ковры, картины, старинные скульптуры, фарфор и серебряные изделия. Однако многое другое навсегда утрачено. И от компрометирующих документов, свидетельствовавших о тесном сотрудничестве Испании и Германии, не осталось ничего, кроме пепла. В то же время союзникам удалось обнаружить самый ценный трофей нацистов в Испании: две тонны золота, переплавленного в сотни слитков, без какой-либо маркировки, которые некоторое время хранились, накрытые покрывалами, в кабинете ответственного за экономическую политику. Что касается влиятельных немцев, осуществлявших такую активную деятельность во время войны, чьи жены блистали в сшитых мной нарядах на праздниках и приемах, то некоторых из них депортировали, другие избежали репатриации, согласившись сотрудничать, а многие спрятались, замаскировались, сбежали, получили испанское гражданство, ускользнули подобно угрям, превратившись в добропорядочных граждан с незапятнанным прошлым. Несмотря на настойчивость союзников и требования, чтобы Испания присоединилась к международным резолюциям, режим Франко довольно сдержанно на это реагировал и покровительствовал многим лицам, находившимся в черных списках.

Кто-то в Испании ожидал, что власть Каудильо падет вместе с капитуляцией Германии. Другие питали надежды на скорую реставрацию монархии или либерализацию режима в стране. Однако все эти ожидания не оправдались. Франко слегка обновил правительство, сменив некоторых министров, убрал нескольких видных представителей Фаланги, укрепил союз с Ватиканом, и все продолжалось по-прежнему. И новые хозяева мира, безупречные демократы, которые с таким героизмом и самоотверженностью разгромили нацизм и фашизм, закрыли на это глаза. В те времена, когда Европа занималась своим восстановлением, никому уже не было дела до этой неспокойной и разрушенной страны, никого не интересовал ее голод, ее месторождения, порты с выходом в Атлантику и твердая рука правившего в ней низкорослого генерала. Нас отказались принять в Организацию Объединенных Наций, отозвали послов и не дали ни доллара по плану Маршалла — все это так. Однако во внутренние дела Испании никто не пожелал вмешаться. Как говорится, живите как знаете. «Hands off, — сказали союзники, отпраздновав победу. — Оставляем все это, ребята, нам пора». Сказано — сделано: дипломатический персонал и сотрудники секретных служб упаковали чемоданы, стряхнули грязь и отправились по домам. Потом, годы спустя, некоторые из них вернулись, но это уже другая история.

Алану Хиллгарту не привелось стать свидетелем этих событий в Испании. В 1944 году его назначили начальником военно-морской разведки на дальневосточный флот. По окончании войны он расстался со своей женой Мэри и женился на молодой женщине, с которой мне не довелось познакомиться. С того времени он вышел в отставку и поселился в Ирландии, простившись с секретной деятельностью, которой так эффективно занимался долгие годы.

Что касается грандиозной имперской мечты, на которой строилась Новая Испания, то удалось сохранить лишь прежний протекторат. После восстановления мира испанские войска были вынуждены покинуть Танжер, самонадеянно оккупированный пять лет назад в предвкушении роскошного колониального рая, так и не наступившего. Сменялись верховные комиссары, рос Тетуан, и в протекторате продолжали гармонично сосуществовать испанцы и марокканцы, жившие в своем ритме, под отеческим покровительством Испании. Однако в начале пятидесятых во французском Марокко активизировалось антиколониальное движение. Вооруженные выступления на этой территории стали настолько неудержимыми, что Франция вынуждена была пойти на переговоры о предоставлении суверенитета. В результате 2 марта 1956 года Марокко обрел независимость от Франции. Испания между тем полагала, что все это не должно ее затронуть. В испанском протекторате никогда не было напряженности: там поддерживали Мохаммеда V, противостояли французам и укрывали националистов. Какая наивность! Сразу же после освобождения от Франции марокканцы потребовали независимости и испанской части. В результате очень скоро, 7 апреля 1956-го, под угрозой надвигавшихся волнений протекторат прекратил свое существование. И пока Марокко обретал независимость и марокканцы возвращали себе свою землю, для десятков тысяч испанцев началась настоящая драма. Семьи чиновников и военных, служащих и бизнесменов покинули свои дома и отправились обратно в Испанию, которую многие из них едва знали. Они оставили свои улицы, знакомые запахи, накопившиеся воспоминания и могилы родных. Они пересекли пролив со всем своим скарбом и разбитым сердцем и, терзаемые неизвестностью новой жизни, рассеялись по карте полуострова, унося с собой ностальгию по Африке.

Такова судьба персонажей и мест, имевших отношение к этой истории, произошедшей в те бурные времена. Их дела, удачи и поражения были объективными фактами, некогда заполнявшими газеты и служившими предметом для разговоров, а теперь о них можно прочитать в библиотеках и узнать из воспоминаний старых людей. Будущее же находившихся рядом с ними на протяжении этих лет несколько более туманно.

Для моих родителей можно было бы написать несколько развязок этой истории. В одной из них Гонсало Альварадо отправился бы в Тетуан за Долорес и предложил ей вернуться в Мадрид, где они наверстали бы потерянное время, никогда больше не расставаясь. По другой версии, мой отец никогда не покидал бы столицу, а мама познакомилась в Тетуане с тихим вдовцом-военным, который влюбился бы в нее как школьник, писал трогательные письма, угощал слоеными пирожными в «Ла-Кампана» и приглашал гулять по парку на закате. Терпением и упорством он сумел бы убедить ее выйти за него замуж, и их скромная свадебная церемония состоялась бы в одно прекрасное июньское утро в присутствии его детей.

В жизни моих старых друзей из Тетуана тоже должны были произойти какие-то изменения. Канделария могла поселиться в большой квартире на Сиди-Мандри, когда мама закрыла ателье, и устроить лучший пансион во всем протекторате. Дела пошли бы так хорошо, что впоследствии она заняла бы и соседнюю квартиру, которую оставил Феликс Аранда, после того как однажды грозовой ночью у него не выдержали нервы и он покончил со своей матерью, растворив три упаковки опталидона в половине бутылки «Анис-дель-Моно». Тогда он наконец стал бы свободным и, возможно, поселился в Касабланке, открыл антикварный магазин, имел множество любовников и, как и прежде, не отказывал себе в удовольствии подслушивать и подглядывать, следя за всеми вокруг.

Что касается Маркуса и меня, то, возможно, наши пути разошлись после войны. Может, после безумной любви, пережитой за четыре года, он вернулся в свою страну, а я закончила дни в Мадриде, превратившись в высокомерную хозяйку роскошного ателье, доступного только для тех клиентов, которых я выбирала по своему капризу, в зависимости от настроения. Или, возможно, я устала работать и приняла предложение о замужестве от хирурга, готового всю жизнь носить меня на руках. Не исключено однако, что мы с Маркусом решили продолжить наш путь вместе и предпочли вернуться в Марокко, найти в Танжере красивый дом на Старой горе, создать семью и открыть бизнес, который бы нас кормил. А потом, после независимости Марокко, мы поселились бы Лондоне. Или где-нибудь на побережье Средиземного моря. Или на юге Португалии. Или, если вам будет угодно, так и не осели на одном месте и на протяжении многих лет переезжали из страны в страну, выполняя задания британской секретной службы под видом самых обычных людей — обаятельного коммерческого директора какой-нибудь компании и его элегантной испанской супруги.

Наши судьбы могли быть такими или совершенно другими: ведь случившееся с нами нигде и никем не записано. Может, нас и не было вовсе. Или все же мы были, но никто не заметил нашего существования. В конце концов, мы всегда находились на изнаночной стороне истории и остались невидимыми в те времена, которые прожили, опутанные нитями нашей судьбы.