Результаты «перекрестного вынашивания» и быстрое формирование глубокой взаимной привязанности между Людмилой и Пушинкой словно бы воспроизводили в ускоренном темпе историю становления отношений между человеком и собакой. Выяснилось, что искусственный отбор по признаку спокойного поведения вызывал у представителей семейства псовых глубокую перестройку повадок, в том числе переход от естественной для них во взрослом возрасте склонности к жизни в одиночку к сильной привязанности к существу другого вида. Это было замечательно. Насколько быстро эти события происходили при одомашнивании волка, точно установить невозможно, но генетические и археологические данные указывают на то, что глубокое и тесное взаимодействие между людьми и волками (или волкообразными протособаками) началось несколько тысяч (а то и десятков тысяч) лет назад. Ни с одним другим видом животных такой тесной связи у человека нет. Подчеркивая древность этих взаимоотношений, некоторые специалисты говорят даже, что эти два вида коэволюционировали, то есть выработали определенные генетические адаптации к совместному существованию. Словно человек «генетически запрограммирован» на жизнь вместе с собаками, а собаки, в свою очередь, имеют в своей ДНК «установку» на жизнь рядом с нами.

Убедительным доказательством глубины и древности этих взаимоотношений служат многочисленные погребения домашних собак, которые находят по всему миру. Многие наши предки хоронили своих собак так же, как предавали земле родных и близких. Нередко собак находят в одной могиле с их хозяевами. Похоже, этот обычай установился вскоре после того, как завершилось одомашнивание волка, то есть примерно 14 000–15 000 лет назад. Самое древнее такое захоронение датируется временем между 14 000 и 14 600 лет назад. Оно открыто в Германии, в районе городка Бонн-Оберкассель. В могиле были обнаружены фрагментарные остатки собаки вместе с костями ее предполагаемых хозяев – 50-летнего мужчины и 20-летней женщины. Другое погребение возрастом примерно 12 000 лет, найденное в долине реки Иордан, ярко демонстрирует тесноту отношений людей и собак. Эта могила располагалась у входа в дом и была обозначена большим каменным надгробием. В ней нашли лежащий на правом боку человеческий скелет, ритуально захороненный в позе спящего. Левая рука скелета была откинута и покоилась на скелете щенка, как будто обнимала его.

В Сибири на берегах озера Байкал раскопано много собачьих могил, указывающих на важную роль, которую они играли в жизни некоего племени 7000–8000 лет назад. Этих собак заботливо предавали земле, иногда снабжая ценными вещами. Во многих могилах обнаружились ложки и ножи, вырезанные из оленьего рога, а шея одной собаки украшена ожерельем из зубов оленя, точно таким же, какие носили обитатели тех мест. В другом погребении человек похоронен с двумя псами, лежавшими по обе стороны от него. Все этого говорит о том, что, какую бы функцию ни выполняли собаки в жизни этого племени – ездовых животных, сторожей или помощников на охоте, отношения между ними и людьми были не только утилитарными. По мнению многих специалистов, эти погребения отражают восприятие собак как одушевленных существ, к которым относились с таким же уважением, как и к людям. Материалы байкальских раскопок вполне подтверждают это. И дело не только в ценных предметах, найденных в собачьих могилах. Люди, оставившие эти захоронения, были кочевниками и питались в основном байкальской рыбой и нерпами. Едва ли они нуждались для этого в собаках.

Что же заставляло наших предков ценить собак и проявлять к ним такую любовь? Одно из возможных объяснений состоит в том, что на протяжении тысячелетий собака оставалась единственным домашним животным, поэтому в ней могли видеть особое существо. Согласно самой консервативной оценке, собака была одомашнена между 15 000 и 14 000 лет назад, но и в этом случае она на протяжении пяти тысячелетий оставалась единственным прирученным видом, поскольку кошки и овцы стали жить с человеком не раньше чем 10 500 лет назад, козы присоединились к ним через полтысячелетия, а свиньи и крупный рогатый скот одомашнены примерно 9000 лет назад.

Однако новейшие археологические находки доказывают, что союз человека и собаки начался на много тысяч лет раньше, чем думали еще недавно. Интригующие открытия, сделанные генетиками, подтверждают, что в течение этого очень долгого времени два наших вида сумели, к обоюдной выгоде, вполне «притереться» друг к другу. Возможно, самой значительной из таких находок следует считать серию окаменевших следов на дне пещеры Шове во Франции. Эта пещера знаменита сделанными примерно 26 000 лет назад настенными изображениями таких хищников, как львы, пантеры и медведи. Но самое интересное, что на дне пещеры вдоль цепочки следов, оставленных, как предполагают, десятилетним мальчиком, бежит цепочка отпечатков лап крупного животного из семейства псовых. Изучение этих следов показало, что их оставил зверь, больше похожий на собаку, чем на волка. Какая великолепная картина: первобытный мальчик, сопровождаемый верной первобытной собакой! Изображения хищных зверей на стенах пещеры объясняют, почему присутствие таких собаковолков было весьма желательно. Еще более древнее свидетельство обитания собак или их прямых предков рядом с человеком обнаружено в пещере, расположенной в Бельгии. Там найден череп, очень похожий на собачий, возрастом примерно 31 700 лет.

Человек прожил бок о бок с собакой многие тысячи лет. За это время он изменил среду своего обитания и образ жизни. Люди последовательно становились охотниками-собирателями, земледельцами, горожанами, и собаки прошли рядом с ними этот долгий путь. Геномы наших видов модифицировались сложным и сходным образом, помогая адаптироваться к среде обитания и к присутствию вида партнера. Например, в геноме наших предков произошли изменения, позволившие им поедать богатые углеводами культурные растения – пшеницу, ячмень, рис. Аналогичные генетические изменения произошли и у собак, которые тоже могут употреблять в пищу эти злаки. Вероятно, все началось с того, что первобытные собаки поедали зерно в хранилищах запасов, сделанных нашими предками, или прямо на полях. А вот волки, живущие исключительно на мясной диете, попросту лишены сложного, генетически обусловленного механизма, позволяющего усваивать злаки.

Коэволюция человека и собаки выразилась и в том, что оба этих вида позитивно воздействуют друг на друга. Многочисленные исследования показали, что присутствие собаки оказывает психофизиологический эффект на ее хозяев. У любителей собак отмечались понижение артериального давления и меньшая частота сердечно-сосудистых заболеваний. Они в среднем реже обращаются к врачу и отличаются повышенной социабельностью, им легче справляться с депрессиями. Исследования нейропептидного «гормона счастья» окситоцина лишь подтвердили то, что давно известно всем владельцам собак: мы и наши псы получаем удовольствие от общения друг с другом. Основано это на формировании положительной обратной связи, в которую вовлечены обе стороны, и со временем степень удовлетворения от взаимных контактов только усиливается.

Важнейшая роль окситоцина в образовании взаимной привязанности матерей и их младенцев у человека и других видов млекопитающих известна уже больше 40 лет. Эксперимент показал, что, когда женщина и ее новорожденный смотрят друг на друга, уровень окситоцина в организме матери повышается. То же происходит и в организме ребенка, заставляя его еще пристальнее смотреть на мать, а это вновь повышает уровень ее окситоцина. Данные были опубликованы в 2014 г., когда уже было кое-что известно о роли этого гормона во взаимоотношениях собак и их хозяев: когда человек гладит собаку, уровень окситоцина повышается у обоих. Но сейчас мы знаем больше. В эксперименте, поставленном в 2015 г., показано, что между хозяином и собакой возникает точно такая же окситоциновая обратная связь, которая устанавливается между матерью и ребенком. Как удалось выяснить авторам эксперимента, даже простой взгляд друг на друга приводит к повышению уровня окситоцина у обоих. Чем дольше человек гладит и ласкает свою собаку, тем больше «гормона счастья» вырабатывает его организм на этом химическом «празднике любви». Исследователи брызгали на нос подопытной собаке окситоцином, что заставляло ее дольше смотреть на своего хозяина, провоцируя новый «праздник любви». Интересно, что если заменить собаку волком, то ничего подобного не происходит (чтобы сделать это открытие, ученым пришлось, несомненно, проявить недюжинную отвагу).

Эти биологические воздействия, которые человек и собака оказывают друг на друга, обусловлены изменениями в работе генов, управляющих секрецией гормонов и нейромедиаторов. Все описанные открытия представляют собой дополнительное доказательство в пользу концепции Беляева, согласно которой селекция по признаку спокойного поведения вызывает целый каскад изменений в выработке веществ, регулирующих физиологические функции. Когда Дмитрий Беляев только начинал разрабатывать свою теорию, о природе нейромодуляторов, например окситоцина, было известно очень мало. Но он все равно подчеркивал важную роль, которую должны играть изменения в секреции гормонов. Исследования, проведенные в 1970-х гг., принесли множество данных о том, как поведение животных регулируется гормонами. Среди прочего они прямо воздействуют на настроение, определяя состояния довольства или психического угнетения. Дмитрий понимал, что это должно быть как-то связано с изменениями, производимыми дестабилизирующим отбором. Новые представления о зависимости поведения животных от концентрации веществ, путешествующих с током крови от мозга к телу и обратно, позволяли объяснить, почему повадки доместицируемых лис могут меняться так быстро и почему между Людмилой и Пушинкой установилась такая глубокая взаимная привязанность.

В первые десять лет проведения эксперимента Дмитрий Беляев и Людмила Трут не имели возможности проследить биохимические изменения, происходившие с доместицируемыми лисами. Найденные ими различия в гормональном уровне у ручных и диких животных были хорошей заявкой на будущее. Но с каждым годом методы изучения гормонов и манипуляции ими становились все совершеннее. В 1970-е гг. в этой области науки был достигнут значительный прогресс, позволивший нашим героям сделать еще более значительные открытия.

Одни из самых замечательных новых открытий касались серотонина. Поначалу этот нейромедиатор, открытый в 1930-х гг., рассматривался как вещество, участвующее в сокращении мускулов и поддерживающее тонус мышц. Само его название переводится примерно как «тонизирующая сыворотка». В самом начале 1970-х гг. обнаружилось, что высокий уровень серотонина в мозге снижает беспокойство и поднимает настроение. В 1974 г., именно тогда, когда Людмила и Пушинка поселились в домике на краю зоофермы, рынок лекарств буквально взорвало появление прозака – первого антидепрессанта на серотониновой основе. Эти открытия натолкнули Дмитрия на мысль, что спокойствие и довольство «элитных» лис могут объясняться повышенным уровнем серотонина в их организме. Когда Людмила провела соответствующие измерения, догадка подтвердилась: у ручных лис уровень серотонина был значительно выше, чем у контрольных особей. Иными словами, они не только выглядели более довольными и благополучными, они на самом деле такими были. По крайней мере, об этом свидетельствовали гормоны. То же самое наблюдается и у собак по сравнению с волками: уровень серотонина у первых гораздо выше.

Другим очевидным кандидатом на изучение был гормон мелатонин, определяющий сроки спаривания и воспроизводства потомства у многих видов млекопитающих. Людмила и Дмитрий предполагали, что он отвечает за более раннее наступление эструса у «элитных» самок, а также за то, что у некоторых из них течка происходила чаще чем раз в год. В природных условиях период спаривания у многих животных приходится на то время, когда увеличивается продолжительность светового дня. Поскольку секреция мелатонина коррелирует с количеством солнечного света, получаемого животным, этот гормон должен быть как-то связан с размножением. Количество света закономерно изменяется в соответствии с суточным и годичным циклами. Днем уровень мелатонина снижается, ночью – растет. Поэтому и предполагалось, что изменения в его концентрации, происходящие в конце зимы – начале весны, когда день становится длиннее, могут «запускать» спаривание у многих видов.

Органом, управляющим колебаниями секреции мелатонина, служит эпифиз (шишковидная железа) – крошечная железа, расположенная в недрах мозга. Благодаря своим свойствам она получила название «третий глаз». Когда-то считалось, что эпифиз напрямую связан с важнейшими жизненными функциями, недаром же он расположен в самом центре мозга. В XVII в. Рене Декарт даже предположил, что в нем находится «вместилище души», где рождаются мысли. Но для чего, кроме восприятия света, еще нужна эта железа, долго оставалось тайной. В конце концов ученые установили, что она производит мелатонин и многие другие гормоны. Также обнаружилось, что изменения уровня мелатонина усиливают секрецию половых гормонов, регулирующих процессы спаривания и воспроизводства потомства.

Дмитрий и Людмила решили узнать, есть ли прямая связь между количеством солнечного света, получаемого лисами, и их готовностью к спариванию. В течение осени Людмила и ее помощницы подвергали «элитную» и контрольную группы лис воздействию света на два с половиной часа в день дольше, чем было характерно для этого времени года. Тогда они еще не умели напрямую определять уровень мелатонина у животных: только-только разработанная процедура была технически сложной. Однако Людмила могла измерять уровень половых гормонов, что было гораздо проще. Выполнив необходимые анализы, она и ее команда установили, что в принципе увеличение светового воздействия вызвало повышение гормонального уровня у животных обеих групп, но гораздо сильнее этот эффект проявился у «элитных» лис. Более того, он наблюдался не только у самок, но и у самцов – у них до этого никаких серьезных изменений в физиологии размножения не отмечали. У некоторых исследованных животных уровень гормонов был так высок, что они были готовы к спариванию прямо в момент обследования, и опять-таки это касалось как самок, так и самцов: еще одна важная новость, которую дал эксперимент с лисами. Теперь Людмила могла напрямую проверить, могут ли ее подопечные приносить потомство два раза в год, как это свойственно многим одомашненным видам. Она тщательно подобрала партнеров для спаривания, но увы, ни одна из самок не забеременела. Судя по всему, высокий уровень гормонов был важным, но не единственным фактором, определяющим успех размножения. И все же это было замечательное открытие. Выяснилось, что самки, течка у которых наступает раньше без увеличенного воздействия света, при прочих равных условиях отличаются измененным уровнем мелатонина по сравнению с «обычными» самками. Увы, без прямых измерений нельзя было понять, повышенный или, наоборот, пониженный уровень этого гормона им свойственен. Чтобы решить данную загадку, требовалось участие специалиста.

Сотрудница института Лариса Колесникова специализировалась в этой области, но даже она не владела современными методами измерения уровня мелатонина. Дмитрий предложил ей войти в состав группы, проводящей эксперимент с лисами, и освоить необходимую методику. Она должна была отправиться за границу и пройти долгую, продолжительностью в несколько месяцев, стажировку. Задача показалась Ларисе увлекательной и дающей шанс сделать важное открытие. Не меньше ее привлекала и возможность тесного научного сотрудничества с Дмитрием Беляевым. «В работе с ним, – вспоминает Колесникова, – была какая-то особая притягательность… она помогла мне преодолеть все мои страхи». Итак, Лариса согласилась. Но отправить ее за рубеж было очень непросто: предстояло добиться разрешения на такую поездку и найти деньги для оплаты стажировки. Несмотря на изоляцию, в которой оказались советские ученые после Второй мировой войны, и на относительную нехватку средств, Беляев твердо решил не отставать от достижений мировой науки. Как директор крупного научного учреждения он имел достаточно возможностей для этого, и ему удалось направить Ларису на стажировку в США, в Медицинский центр Университета Сан-Антонио. Именно там проводились самые современные исследования, связанные с изучением мелатонина.

На этом трудности не заканчивались: освоение техники определения уровня гормона было только частью задачи. Ларисе предстояло брать у лис пробы крови не только днем, но и поздно ночью, и делать это не когда-нибудь, а в конце января, перед самым началом нормального для вида репродуктивного периода. Предполагалось, что именно тогда должны происходить существенные изменения уровня мелатонина. Брать пробы днем не слишком трудно. Другое дело – заниматься этим морозными сибирскими ночами, когда температура может падать ниже –40°С… Лариса старалась не думать об этом, а сосредоточиться на красоте зимней ночи, на том, как ложится на сугробы лунный свет, окрашивая их, как она вспоминает, «в лиловые, голубоватые и пурпурные тона». Ей оставалось только восхищаться зрелищем звезд, «таких далеких, невероятно далеких». Но были и другие сложности. В одиночку, без помощи работниц фермы, брать пробы было невозможно. Им уже случалось помогать исследователям, когда у лис измеряли уровень гормонов стресса, но те пробы брали исключительно днем.

В основном на ферме трудились женщины, и у них были семьи, нуждавшиеся в их заботе. Лариса должна была просить их в течение двух недель проводить на работе поздние часы, с одиннадцати вечера до двух часов ночи. Она с нежностью вспоминает, что «ни одна из работниц не пожаловалась на то, что ей надо укладывать детей спать или готовить на завтра обед. У них был девиз: “Мы придем и все сделаем, если так нужно для науки”».

Зима в тот год выдалась необычайно холодной. В одиннадцатом часу вечера водитель институтского микроавтобуса, добродушный паренек по имени Валерий, встречал Ларису у ее дома в Академгородке. Они заезжали в Каинскую Заимку за ее помощницами. Лариса вспоминает, что каждая работница уже сидела у окошка в ожидании машины, готовая немедленно ехать. Они знали, что время не ждет, и не хотели быть причиной задержек в работе. Высадив их у вольеров, Валерий отгонял автобус в гараж и, не выключая мотор, погружался в дремоту. В это время Лариса и ее помощницы изучали составленный Людмилой список животных, у которых в ту ночь предстояло брать пробы крови. Составлялся кратчайший маршрут обхода клеток, чтобы выполнить все как можно быстрее. Если шел густой снег, им приходилось сначала расчищать подходы к вольерам и к помещению лаборатории, куда лис приносили, чтобы взять у них кровь. Порой ночи были совершенно темными, без лунного света, и женщинам приходилось освещать себе путь фонариками. Проходя между вольерами, они торопливо отыскивали нужных животных, освещая таблички с их кличками, закрепленные над клетками. С такой же поспешностью, будто выполняя тайную военную операцию, на руках переносили блаженно теплых лис из клеток в лабораторию и обратно. Когда дело было сделано, все собирались у машины и, по словам Ларисы, «Валерий открывал нам дверь, с улыбкой интересуясь, совсем мы замерзли или нет».

Когда анализ проб был сделан, Лариса пошла к Людмиле и Дмитрию, чтобы рассказать им об удивительном явлении, которое она обнаружила: концентрация мелатонина в крови ручных и контрольных лис была одинаковой, зато содержание этого гормона в шишковидной железе у животных первой группы было значительно выше. По мнению Ларисы, это было весьма странно. Как и ожидалось, «элитные» животные вырабатывали больше мелатонина, но он почти весь скапливался у них в эпифизе, причем в такой вязкой консистенции, что никак не мог выходить в кровоток. Сама эта железа у лис в экспериментальной группе была значительно, почти наполовину, меньше, чем у контрольных животных. Никто не мог понять, в чем тут дело.

Было ясно, что в эндокринной системе ручных лис, ответственной за секрецию гормонов, происходят какие-то изменения. Но о принципах работы этой необычайно сложной системы было мало что известно, поэтому никто не мог сказать, что именно в ней изменилось и почему. Даже сегодня мы знаем об эндокринной системе слишком мало, чтобы объяснить полученный результат.

Единственный вывод, который сибирские исследователи смогли вынести из этих сравнительных наблюдений, состоял в том, что теоретическое предсказание, сделанное Беляевым много лет назад, подтвердилось: отбор серебристо-черных лис на доместикацию вызвал глубокие и сложные изменения в их репродуктивной системе.

Одновременно с исследованиями гормонального уровня лисиц Дмитрий Беляев был поглощен подготовкой к стремительно приближавшемуся Международному генетическому конгрессу, который должен был пройти в Москве в августе 1978 г. Став генеральным секретарем этого научного форума, он отвечал за всю его программу. Беляеву хотелось, чтобы конгресс стал настоящим праздником, выставкой русской культуры, а также смотром новейших достижений мировой и советской науки. Ожидался приезд 3462 участников из 60 стран, большинство из которых никогда не бывали в СССР. Для советских генетиков эта была отличная возможность открыть себя миру и показать, что они больше не находятся под пятой Лысенко и проводят высококлассные исследования. Беляев хотел, чтобы для каждого участника конгресса поездка в Москву стала незабываемым впечатлением, чтобы они увезли с собой представление об СССР, отличное от того, что им преподносили СМИ в самый разгар холодной войны.

Это беспрецедентное распахивание дверей для западной генетики стало возможным благодаря политике разрядки. Еще одним подтверждением готовности советских властей к сотрудничеству с Западом было соглашение, подписанное между Академией наук СССР и Национальной академией наук США в 1977 г., за год до открытия генетического конгресса. Оно предусматривало экспертную оценку качества советской научной программы. Среди прочих американских специалистов в экспертизе участвовал Джон Скандалиос, генетик из Университета Северной Каролины. Ему поручили посетить несколько генетических центров Советского Союза и дать оценку увиденному. Новосибирский Институт цитологии и генетики тоже входил в программу его поездки. Визит заморского гостя стал для Беляева репетицией предстоящего смотра советской генетики. Скандалиоса поселили в самой роскошной гостинице Академгородка, предназначенной для приема почетных гостей, по вечерам приглашали на щедрые застолья, где было вдоволь черной икры и водка лилась рекой. Он побывал и на знаменитых домашних ужинах в семействе Беляевых, на которых собирались сотрудники института и оживленные научные дебаты перемежались с забавными историями в исполнении радушного хозяина. Скандалиоса впечатлила ненасытная любознательность сибирских генетиков: они живо интересовались не только новейшими исследованиями, но и культурной и политической жизнью на Западе.

Беляев повез своего гостя на лисью ферму. Скандалиос с теплотой вспоминает, как Дмитрий аккуратно извлек одну из ручных лис из клетки и, «держа животное, как ребенка, гладил и разговаривал с ним». При первой встрече Беляев показался американцу человеком мрачноватым, но вскоре, проведя с Дмитрием больше времени, он обнаружил другую, более располагающую к себе сторону его характера. И все же Скандалиос был немало удивлен, увидев, с какой нежностью Беляев обращается со «своими» лисами. Директорская чопорность быстро слетала с него, когда дело касалось развития науки или отношения к сотрудникам. Однажды, когда они вдвоем выходили с очередного заседания, Беляев сказал с раздражением про докладчика: «Этот тип просто-напросто набитый дурак!» «О делах научных, – вспоминает Скандалиос, – Дмитрий всегда говорил с большим энтузиазмом. Его очень удручало отставание советской генетики от западной». Узнав о том, что многие молодые сотрудники института в обход официальных правил передали американскому ученому рукописи неопубликованных статей, чтобы он от их имени послал их в американские и европейские научные журналы, Беляев сказал ему, что все в порядке и он не должен опасаться обыска на советской границе. В своем отчете Скандалиос дал высокие оценки Беляеву и его институту. Дмитрий увидел в этом предзнаменование успеха, который принесет Международный генетический конгресс.

Признаком высокого положения, которое Беляев занимал в советской науке, было то, что ему удалось организовать церемонию открытия конгресса в Кремле, легендарном месте, олицетворявшем собой всю мощь Советского Союза. За кремлевскими стенами и башнями были расположены Сенатский дворец, колокольня Ивана Великого, Царь-пушка, Оружейная палата, царская сокровищница и множество великолепных церквей с красивыми позолоченными куполами. Открытие конгресса состоялось в огромном зале Большого Кремлевского дворца, рассчитанного на 6000 зрителей.

Первым на трибуну поднялся президент конгресса – 71-летний ботаник Николай Цицин. Он начал с того, что заверил приехавших из разных стран мира генетиков, что в Советском Союзе вновь проводятся серьезные исследования. Цицин приветствовал гостей «от имени советского народа, ученых, генетиков и селекционеров». Все в его речи должно было показать, что Лысенко с его отрицанием серьезной генетики безвозвратно ушел в прошлое, и что менделизм и теория естественного отбора Чарльза Дарвина снова стали руководящей основой для советской генетики. Беляев мог чувствовать себя более чем удовлетворенным. Именно этого он и добивался, организуя такое масштабное научное мероприятие. Президент конгресса не забыл упомянуть в тот вечер, что в новой теории дестабилизирующего отбора, выдвинутой профессором Беляевым, дарвиновская концепция естественного отбора получила свое дальнейшее развитие.

На взгляд Беляева, конгресс начался как нельзя лучше. Когда церемония открытия завершилась, участников пригласили в роскошно убранный банкетный зал Кремлевского дворца, где, как вспоминает одна из участниц, «шампанское и икра подавались в неограниченном количестве». В другие дни Дмитрий и его супруга Светлана устраивали вечерние приемы в гостинице «Россия», где они занимали номер люкс. Этот отель был занесен в Книгу рекордов Гиннесса как самая большая гостиница в мире. В гигантском здании находилось 3200 номеров, включая несколько роскошных апартаментов с видом на Кремль. Имелось даже свое отделение милиции. На этих вечеринках бывали Джон Скандалиос с женой Пенелопой, сопровождавшей мужа в экзотическом путешествии. Пенелопа с теплотой вспоминает дух международного товарищества, царивший в комнате, обилие икры, осетрины и первоклассного коньяка, который подавался c посыпанными сахаром ломтиками лимона. Поднимались бесконечные тосты в честь друзей и коллег-генетиков.

Как генеральный секретарь конгресса Дмитрий должен был сделать пленарный доклад на одном из вечерних заседаний. Разумеется, он посвятил свое выступление эксперименту по доместикации. Рассказав вкратце о последних результатах, он показал собравшимся короткий фильм, где ручные лисы представали во всей своей красе. Беляев пригласил на ферму профессиональную киносъемочную группу, и Людмила с помощницами провели их по всем помещениям, показали сначала ручных лис, таких отзывчивых к человеку, а потом их агрессивных товарок, злобных и неукротимых. Киношники побывали в «доме Пушинки», познакомились с живущими там лисами, засняв, как они спешат вернуться со двора в дом на зов человека.

В зале погас свет. Пошли вступительные кадры. На экране появлялись стада пасущихся коров, табуны лошадей, щенки, резвящиеся на огороженной площадке. Дикторский голос четко рассказывал по-английски: «Одомашненные животные разводятся человеком уже более пятнадцати тысяч лет». Вдруг на экране появилась небольшая угольно-черная лиса, с довольным видом трусившая по проселочной дороге. Лиса бежала без поводка, ее сопровождала женщина в белом халате – одна из сотрудниц института. Лиса обнюхивала траву на обочине, виляла пушистым хвостом и то и дело оглядывалась на свою спутницу, идет ли та за ней. Совсем как домашняя собака. Потом камера показывала ферму, лисят, шаловливо покусывающих пальцы сотрудницы, взрослых животных, приветственно вилявших хвостами при виде Людмилы и Тамары, а потом зрители увидели семейство лис, живущих в «доме Пушинки». Лисы ходили по дому и по двору за Людмилой, обступали ее, добиваясь внимания. Когда снова зажегся свет, по залу пробежал громкий шепот: зрители изумленно обсуждали увиденное.

В конце своего доклада Дмитрий сообщил, что сейчас, спустя 20 лет после начала эксперимента, на ферме содержится около 500 доместицируемых взрослых самок, 150 взрослых самцов и 2000 детенышей, многие из которых проявляют признаки одомашненности. Он завершил выступление следующей будоражащей воображение мыслью: созданная им теория дестабилизирующего отбора и доместикации «применима, конечно, и к человеку». Развивать эту идею дальше Беляев не стал, и слушатели, выходя из зала, терялись в догадках, что именно он имел в виду.

Мысль о том, что эволюция человека могла идти, в сущности, тем же путем, что и одомашнивание собаки, козы, овцы, коровы и свиньи, была, мягко говоря, провокативной. Можно ли считать человека своего рода «одомашненной обезьяной»? За несколько лет до Московского конгресса были обнародованы удивительные результаты генетического анализа, согласно которым наш вид чрезвычайно сходен с шимпанзе, видом, и раньше считавшимся нашим ближайшим родственником среди животных. Крайне высокая степень генетического сходства предполагала, что глубокие различия между человеком и шимпанзе, как в физиологии, так и в мыслительных способностях, не могут объясняться только генами.

В 1975 г. журнал Science опубликовал статью Мэри-Клер Кинг и А. С. Уилсона, в которой сообщалось, что «расшифрованные на сегодняшний день последовательности полипептидов у человека и шимпанзе в среднем идентичны на 99% и более». По мнению авторов, это означало, что различия между двумя видами определяются не накоплением в их геномах мутаций, закрепленных естественным отбором, а в основном различиями в активности генов. Этот вывод прекрасно соответствовал беляевской концепции дестабилизирующего отбора. Дмитрий считал, что резкие преобразования, произошедшие с одомашниваемыми животными, были вызваны не появлением новых мутаций и их последующим закреплением путем естественного отбора (хотя Беляев не был склонен полностью отрицать значение этого процесса), а изменением активности уже существующих генов, что прямо влияло на результат их действия. Подтверждалось ключевое положение беляевской теории: активность гена может быть блокирована, разблокирована или еще каким-нибудь образом изменена так, что один и тот же ген будет производить различные эффекты: например, вызвать появление необычной окраски меха, или изогнутого хвоста, или, наконец, доброжелательности к человеку.

Чем лучше исследователи понимали, насколько сложен процесс передачи информации от генов к «конечному продукту», например при посредстве гормонов, тем чаще они произносили термин «экспрессия генов». По мере того как совершенствовалась исследовательская техника и углублялось понимание сложных клеточных процессов, генетики осознавали, что экспрессия генов не очень похожа на простой процесс автоматического «считывания» информации с генетического кода. Эта информация могла модифицироваться, а сам процесс – приостанавливаться или ускоряться. Цитологи выяснили, что производство клеткой белков, гормонов, ферментов и других веществ, кодируемых генами, происходит с участием небольшой органеллы, названной рибосомой. Вмешательство в ее работу приводит к тому, что выработка вещества может снизиться или возрасти. Экспрессию генов стали понимать как процесс, в результате которого клетка изменяет количество производимого ею вещества – белка, гормона, фермента или другого. Даже небольшие вариации в экспрессии могут оказывать серьезное влияние на физиологию животного и его жизненные функции. Как полагал Беляев, именно определенные изменения в экспрессии генов могут объяснить, почему в эпифизе ручных лис стало вырабатываться так много мелатонина и почему этот гормон, даже находясь в вязкой форме и не попадая в кровяное русло, сильно влияет на их репродуктивное поведение.

Последующими исследованиями было установлено, что на экспрессию генов оказывает влияние множество факторов, включая факторы внешней среды, и происходит это разными путями. Вспомним один из массы подобных примеров – воздействие солнечного света на выработку гормона мелатонина. Точно так же может быть модифицировано и «расписание» работы генов. Например, небольшие участки «некодирующей» ДНК, не связанной с производством какого-нибудь вещества, могут изменять время «включения» и «отключения» генов в ходе онтогенеза. Видимо, подобные изменения в сроках активации генов и определили те морфологические новшества у экспериментальных лис, которые все чаще отмечались в 1970-е гг. Белая «звездочка», впервые отмеченная в 1969 г. на лбу одного лисенка, в последующих поколениях стала встречаться все чаще и чаще. И специалисты по эмбриологии, работавшие в Институте цитологии и генетики, уже могли объяснить, почему это происходит. Когда Дмитрий и Людмила внимательно изучили эти «звездочки», выяснилось, что каждая из них состоит из небольшого, от трех до пяти, числа белых волосков. Проведя тщательный анализ родословных, они убедились, что этот признак не возникает как результат новой мутации в генах: число особей со «звездочками» увеличивалось слишком быстро, чтобы мутации могли быть этому причиной. Надо было искать другое объяснение, и эмбриологи нашли его. Оказалось, всему виной временной сдвиг одной из фаз развития эмбриона. К тому времени эмбриологи уже научились прослеживать миграцию клеток в теле зародыша по мере его развития. Одни клетки мигрируют в верхнюю часть позвоночного столба и становятся клетками мозга, другие дают начало сердцу и так далее. Работавшие в Институте цитологии и генетики эмбриологи установили, что появление белой «звезды во лбу» определяется временем, когда клетки, отвечающие за окраску шерсти, начинают мигрировать, чтобы стать в конце концов клетками кожи. В норме миграция этих клеток происходит между 28-м и 31-м днями развития зародыша, но у лисят со «звездочками» этот период сдвинулся на два дня позже. Данная задержка и приводила к «ошибкам» в определении цвета, и волоски, возникшие из этих клеток, становились белыми.

Из этого Дмитрий и Людмила заключили, что начало клеточных миграций диктуется химическими веществами, производимыми с участием некоторых генов, на экспрессию которых повлияла дестабилизация, вызванная отбором по признаку спокойного поведения. И это только один из множества примеров того, как тонко «настраивается» работа генов.

Многочисленные исследования, проведенные с тех пор, подтвердили, что экспрессия генов – чрезвычайно непростой и непредсказуемый процесс. Он настолько сложен, что мы еще очень не скоро научимся им управлять, чтобы бороться с наследственными болезнями или «включать» восстановительные резервы организма.

Дмитрию и Людмиле пришлось еще раз столкнуться с таинственной сложностью этих тонких взаимодействий, когда они решили снова попытаться получить приплод от ручных лис в нетипичное время. Людмила обнаружила, что не только самки, но и некоторые «элитные» самцы сексуально активны и готовы к спариванию уже осенью, задолго до января, когда у лис открывается обычное зимнее «окно» для этого. На сей раз это произошло без всяких манипуляций с количеством света. Причина заключалась в селекции на «одомашненное» поведение. Осенью решено было попробовать свести вместе этих самцов и самок и выяснить, произойдет ли спаривание, а если произойдет, то смогут ли самки забеременеть. На этот раз все прошло успешно, и, хотя в некоторых случаях дело закончилось выкидышем, несколько самок успешно произвели на свет потомство. Исследователи сделали еще один большой шаг к достижению цели эксперимента. Был получен положительный ответ на вопрос, смогут ли животные, которых специально отбирали с целью одомашнивания, приносить приплод чаще чем раз в год. Все испытывали немалое волнение, и больше всех Дмитрий. Как вспоминает Людмила, когда «мы получили щенков, Беляев отправился в институт и собрал сотрудников на экстренное заседание в конференц-зале». Там он торжественно объявил своим подчиненным: «Вот результат, которым вы должны гордиться. Вот результат, которым можно даже и хвастаться».

Однако у этой победы имелась и теневая сторона: лисы-матери смогли родить щенков, но оказались не способны их вырастить. В их организме вырабатывалось слишком мало молока, но даже эти капли почти не доставались детенышам. Большинство матерей просто игнорировали новорожденных. Людмила и ее команда делали все возможное, чтобы спасти малышей, пытаясь кормить их из бутылочек. Увы, старания оказались напрасными, никто из лисят не выжил.

В полном соответствии с гипотезой, выдвинутой Дмитрием за много лет до этого, дестабилизирующий отбор вызвал изменения в генетической системе у лис, однако некоторые детали тонко настроенного репродуктивного цикла оказались рассинхронизированы. На протяжении длительного времени, пока шло одомашнивание собак и кошек, коров и свиней, изменения в давлении отбора, вызванные человеком, обеспечили «перенастройку» репродуктивной системы у этих видов, так что самки стали давать достаточно молока и проявляли инстинкт заботы о потомстве чаще чем раз в год. Стало ясно, что причиной этого была направленность селекции. Естественный отбор сможет закрепить способность к более частому размножению только в том случае, если родители окажутся в состоянии выкормить и защитить свое потомство, а люди начнут проводить селекцию животных по этому принципу. Экспериментальный процесс доместикации продвинулся уже достаточно далеко, чтобы черно-бурые лисы смогли давать приплод дважды в год, но все-таки не настолько, чтобы самки проявляли заботу о потомстве. Следующим шагом должно стать появление лис с выраженным материнским инстинктом и к тому же имеющих достаточно молока. Однако, как говорит Людмила, репродуктивная система «не может измениться в одно мгновение».

Начало 1980-х гг. оказалось необычайно продуктивным временем в проведении эксперимента. Казалось, что разгадка глубоких биологических изменений, произошедших с лисами, близка. Однако конец десятилетия стал временем больших испытаний. В 1979 г. Советский Союз вторгся в Афганистан, и политике разрядки в отношениях с Западом наступил конец. Президент США Джимми Картер оказывал скрытую поддержку афганским повстанцам, противостоявшим Советской армии. Эта помощь только увеличилась, когда президентом стал Рональд Рейган. При нем США начали проводить политику наращивания военной мощи. Администрация президента, руководствуясь так называемой доктриной Рейгана, поддерживала антисоветские силы и движения в Латинской Америке, Африке и Азии. Предпринимались экономические меры для подрыва советского могущества.

Новые трения грозили свести к нулю взаимодействие между учеными по разные стороны железного занавеса, взаимодействие, для налаживания которого Беляев приложил столько усилий. Политика вновь разделила их. Одним из ученых, кого удручала эта ситуация, был Обри Мэннинг, тот самый генетик, который в 1971 г. вышел на контакт с Дмитрием и пригласил его на этологическую конференцию в Шотландии. «Я ощутил тогда всю нелепость этого разделения, – вспоминает Мэннинг. – Мы оказались на самом дне. Контакты между русскими и западными учеными практически прекратились». Мэннинг решил, что надо предпринять какие-то действия, и написал Беляеву, что хотел бы посетить Академгородок и увидеть экспериментальных лис. Если, конечно, такой визит вообще возможен. Их переписка не прерывалась, так что Мэннинг был хорошо осведомлен о замечательных открытиях, сделанных с того времени, как Дмитрий выступал на конференции в Шотландии.

Беляев незамедлительно ответил, что всегда будет рад приезду коллеги. Больше того, Институт цитологии и генетики берет на себя все расходы, связанные с его пребыванием в СССР, так что Мэннингу оставалось позаботиться только об авиабилетах. «Я обратился в [Лондонское] Королевское общество», – вспоминает Мэннинг, – и объяснил, почему так важно установить такой контакт. И Общество решило выделить мне грант на поездку».

Мэннинг прибыл в Новосибирск весной 1983 г. Как он вспоминает с усмешкой, «меня встречали как особу королевской крови. В то время визитеры с Запада появлялись так редко, что мой приезд выглядел как нечто особенное». В честь гостя организовали череду официальных обедов, куда являлись директора других институтов Академгородка вместе с женами. По словам Мэннинга, это были великолепные пиршества, с «гигантскими подносами, полными разных деликатесов». Незнакомый с русской традицией обильного застолья с несколькими переменами блюд, британский гость был «немало ошарашен», когда на первом же обеде, съев все, что лежало на его тарелке, он услышал, что главные яства еще впереди. Также его удивило, что в перерывах между блюдами присутствующие устраивали перекуры. «Ты знаешь, у нас в Британии такое невозможно, – сказал он Дмитрию. – Никто не осмелится закурить, пока не выпьют за здоровье королевы, а это бывает только в самом конце застолья, когда подается кофе». «Кажется, самое время поднять тост за королеву, Обри», – тут же провозгласил Беляев. Мэннингу только и оставалось, что поднять бокал и воскликнуть: «За королеву!» В этот момент он понял, каков на самом деле его друг. «Очаровательный момент, – вспоминает Мэннинг. – Это было так типично для Дмитрия – обратить неловкую ситуацию в шутку. Мне это нравилось».

Ничуть не меньше Обри был впечатлен уровнем исследований, проводившихся в Институте цитологии и генетики. Здесь работали ученые высокого класса, которые знали гораздо больше о достижениях западной генетики, чем их зарубежные коллеги о генетике советской. Также Мэннинга поразила степень знакомства русских ученых с западной культурой. «Однажды мы сидели в лодке и поедали бутерброды, – вспоминает Обри, – и я в шутку воскликнул: “О, как это по-английски!”» Вместе с ними был Виктор Колпаков, пресс-секретарь Беляева, выступавший в качестве переводчика. «Виктор без запинки, – продолжает Обри, – ответил мне: “There were no sandwiches in the market this morning, sir. Not even for ready money».

Этой цитатой из пьесы Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным» Мэннинг был сражен наповал. Он обнаружил, что многие другие из его новых друзей тоже знакомы с произведениями западной литературы и могут цитировать Грэма Грина, Сола Беллоу или Джейн Остин. «Это было в высшей степени необычно и, по правде говоря, меня несколько подавляло», – вспоминает он. Пропасть непонимания, разделившая Запад и Советы, предстала ему во всем своем трагизме. Однажды после ужина Дмитрий пригласил англичанина в святая святых – свой домашний кабинет. «Он курил, и мы сидели вдвоем, – говорит Обри, – беседуя о глубоком и взаимном недоверии, разделяющем Запад и Советский Союз». «В чем причина этого?» – спросил Беляев, на что его гость ответил, что Запад страшно напуган возможной угрозой со стороны советского блока. Беляев озадаченно переспросил: «Напуган? А чего вам бояться, нет никакой угрозы нападения с нашей стороны, потому что Советский Союз – это миролюбивое государство». Как вспоминает Обри, ему сразу же пришла на ум цитата из Роберта Бернса:

Увы, мы дара лишены

Себя узреть со стороны,

Не то все стали бы скромны

И осторожны,

И милосердны и умны…

Весьма возможно! [8]

Другой разговор о политике случился у них в тот день, когда Дмитрий повел Мэннинга в русскую баню, где люди сидят рядком без одежды и болтают о том о сем. В один прекрасный момент Беляев повернулся к своему другу и сказал ему: «Обри, я думаю, как было бы здорово, если бы Андропов и Рейган сходили вместе с баню». «Ты чертовски прав», – ответил Мэннинг. Ему подумалось тогда: до чего же это верно, ведь все мы не более чем голые человеческие существа, а остальное не так уж и важно.

Кульминацией поездки стало посещение экспериментальной фермы. Лисы не разочаровали британского генетика. «Особенно хорошо я помню необыкновенную лису, – говорит Мэннинг, – которая подбежала прямо ко мне, виляя хвостом. Она ела с моей ладони и при этом виляла хвостом. Это было удивительно». Играя с лисами, Обри поразился тому, насколько «они оказались похожи на собак… собак, напоминающих лис… немного напоминали колли». Но если лисы на ферме были весьма довольны оказанным им вниманием, обитатели «дома Пушинки» повели себя иначе. Галина Киселева, одна из участниц «лисьей» команды, отлично запомнила визит Мэннинга. По ее словам, звери «не обратили на гостя ни малейшего внимания, они все собрались вокруг меня, пытались забраться ко мне на колени, заглядывали мне в глаза». Дмитрий сказал ей: «Эй, Галина, ну что же ты делаешь, пусти их к Мэннингу». Но как она могла сделать это? «Лисы, жившие в “доме Пушинки”, любили женщин и боялись мужчин, потому что все ухаживавшие за ними были женщинами», – объясняет Галина. Мэннинга больше всего поразило не то, что лисы его проигнорировали, а то, что они не желали проявлений симпатии от кого угодно.

В самом конце визита Дмитрий и Людмила повели гостя в особое место – к скамейке у стены дома, где девять лет тому назад Людмила сидела с Пушинкой в ногах и лиса отважно бросилась в темноту, чтобы встать на ее защиту. Сидя на этой лавочке вместе с Мэннингом, Людмила, Дмитрий и Галина рассказали гостю много других историй о лисах.

Через несколько дней после посещения фермы Мэннинг должен был лететь назад в Эдинбург. К его удивлению, Дмитрий собрался проводить его в аэропорт. Директора научных институтов в СССР обычно не снисходили до исполнения столь «низких» обязанностей, Обри это уже хорошо знал. Но Беляеву совсем не улыбалась мысль отправить гостя домой, не попрощавшись с ним лично. «На входе в ворота [в аэропорту] стояла женщина, – вспоминает Мэннинг, – и пропускала только тех, кто предъявлял посадочный талон». У Дмитрия никакого талона, конечно, не было, и женщина сказала ему, что дальше его не пустит. «А он просто взял и аккуратно, но твердо отодвинул ее в сторону, – продолжает Обри, – и прошел со мной прямо на бетонную дорожку». Потом, говорит Мэннинг, «он обнял меня и поцеловал по русскому обычаю». Сказать, что Обри был удивлен, – значит ничего не сказать. «Это тронуло меня до глубины души, – вспоминает он сегодня. – У меня на глаза навернулись слезы».

Теплота, с которой Обри принимали в СССР, резко контрастировала с приемом, который его ожидал дома. Вернувшись в Шотландию, Мэннинг был допрошен МИ-5, британской контрразведкой. Ее сотрудников интересовали подробности поездки. «Мне это показалось ужасным», – говорит Мэннинг. Он достаточно вежливо послал их к дьяволу, сказав, что он всего лишь ученый и не собирается отвечать на все эти глупые вопросы о «пшенице-убийце», которая, как считалось, разрабатывается Советами.

Во взаимоотношениях Советского Союза и Запада произошло еще немало осложнений до того момента, когда ученые, некогда разделенные железным занавесом, обрели свободу научных контактов и между ними установилось взаимное понимание, которое было так дорого Обри Мэннингу и Дмитрию Беляеву.