План Людмилы состоял в том, чтобы проводить вместе с Пушинкой большую часть времени, почти круглые сутки. Чтобы иметь возможность побыть с семьей, она попросила свою давнюю подругу и помощницу Тамару вместе с одной студенткой университета иногда замещать ее. Так за Пушинкой был установлен круглосуточный надзор. А если и Тамара, и студентка-помощница были заняты и прийти не могли, их подменяла дочь Людмилы Марина или кто-нибудь из сотрудников института. Каждый, кто был на дежурстве, должен был вести ежедневные записи обо всех деталях поведения Пушинки.

Свой первый день в доме Пушинка провела беспокойно, бегая из угла в угол и отказываясь от пищи. Это заставило Людмилу понервничать. Она ожидала, что адаптация пройдет легко и быстро, как в доме у Юрия. Может, все дело в том, что лиса была беременна? Людмила немного успокоилась, когда Пушинка прикорнула под боком у Марины и ее подруги, пришедших на «новоселье». На следующее утро лиса выглядела спокойнее. Когда Людмиле понадобилось на минутку отлучиться из дома, Пушинка ждала ее у двери, «как будто она была нашей собакой». Но внезапно ее настроение резко изменилось, она снова стала беспокойной, опять отказывалась от еды. За весь день лиса съела только немного сырого яйца. Людмила предложила одно из ее любимых лакомств – цыплячьи ножки. Пушинка спрятала их в углу комнаты – поведение, хорошо знакомое владельцам собак. Она не сидела в своем гнезде и почти не спала.

На третий день все повторилось – Пушинка почти не ела и не спала. Это был повод для серьезного беспокойства. Лиса безостановочно бегала по дому, не возвращаясь в гнездо. При этом Пушинка искала общества Людмилы, и по всему было видно, что она чувствует себя комфортно в ее присутствии. Когда Людмила села за стол и принялась работать, Пушинка подошла и легла на диванчик, стоявший возле кровати. Наконец-то она немного успокоилась. Людмила обрадовалась, когда на исходе еще одного дня, проведенного без еды, на четвертую ночь в новом доме, Пушинка спокойно запрыгнула на кровать и свернулась клубком у нее под боком. Когда ночью Людмила проснулась, Пушинка подобралась к ней поближе и уткнулась мордой в ее лицо. Людмила положила руку ей под голову, и лиса обхватила ее передними лапами, совсем как ребенок, обнимающий мать. Казалось, что теперь она, наконец, чувствует себя как дома.

Однако утром следующего дня обнаружилось, что Пушинка опять эмоционально взвинчена, Людмила даже записала в дневнике наблюдений, что лиса «словно на грани нервного срыва». Прошло уже почти пять дней, а Пушинка продолжала отказываться от еды. Встревожившись, Людмила поспешила к ветеринару, работавшему на ферме. Пушинке сделали инъекцию глюкозы и витаминов. Подумав, что все это может быть вызвано разлукой с партнером, Людмила привела в дом Джульбарса. Он явно обрадовался Пушинке, но не встретил с ее стороны симпатии. Пушинка с визгом погнала его по дому, даже несколько раз укусила. Джульбарса сразу же увели.

Новости обо всех этих событиях обеспокоили Дмитрия Беляева. Он пришел в домик посмотреть на Пушинку, и его приход чем-то успокоил ее. В этот день она впервые устроила себе дневной отдых, как и полагается нормальной лисе. Пока Людмила работала за столом, она улеглась у нее в ногах и выглядела вполне довольной. Ночью Пушинка наконец-то хорошо поела. И хотя привыкание к жилью прошло болезненнее, чем ожидалось, с того дня Пушинка уютно устроилась в доме, крепко спала, у нее был здоровый аппетит. Их взаимная привязанность с Людмилой становилась все крепче. Когда Людмила садилась поработать, Пушинка укладывалась у нее в ногах; еще она обожала совместные игры и прогулки по окрестностям фермы. Любимая игра состояла в том, что Людмила прятала себе в карман что-нибудь вкусненькое, а лиса старалась спрятанное утащить. Еще Пушинке нравилось, играя, покусывать Людмилу за руки, всегда очень мягко, как это делают щенки домашних собак. И точно так же, как домашние собаки, Пушинка любила лежать на спине с поднятыми лапами, призывая Людмилу почесать ей живот. Ночь она проводила в своем гнезде, но иной раз могла забраться спать на кровать хозяйки. Вечерами, после дневного отдыха, Пушинка становилась особенно озорной и приставала к Людмиле, чтобы та поиграла с ней. Лиса гонялась по полу за мячиком, подставляла живот для чесания или подбегала к Людмиле, держа в пасти косточку. Гуляя во дворике, Пушинка иногда забегала с мячом в зубах на горку, отпускала мячик и мчалась за ним, пока он катился вниз по склону. Эта игра повторялась снова и снова. Иногда Людмила оставляла ее во дворе одну, но Пушинка всегда возвращалась, когда хозяйка ее звала. Совсем как собака.

Лисята появились на свет 6 апреля. В тот день Людмилы не было дома, ее подменяла Тамара. Перед тем как у Пушинки отошли воды, она подбежала к Тамаре и, пока та ее гладила, родила первого щенка прямо на месте. Облизав новорожденного, она унесла его в гнездо и там родила еще пятерых детенышей. Узнав новость, Людмила бросилась к дому. Когда она вошла, Пушинка вынесла одного из лисят из гнезда и осторожно положила его к ногам Людмилы. Это было удивительно. Лисы-матери ревностно охраняют своих отпрысков, даже «элитные» самки злились, если человек подходил к ним сразу после родов. Тут уже в Людмиле заговорил материнский инстинкт, и она прикрикнула на Пушинку: «Ну как тебе не стыдно! Сейчас твой лисенок замерзнет!» Людмила подняла щенка и вернула его в гнездо. И все же она улыбнулась, думая, как необычно поступила Пушинка со своим новорожденным.

Имена, которые получили лисята, в честь их матери начинались с буквы П. Так на зооферме появились Прелесть, Песня, Плакса, Пальма, Пенка и Пушок (последнего назвали так, потому что был очень похож на мать). Как только у них открылись глаза, детеныши стали настойчиво добиваться человеческого внимания. Особенно эмоционально вела себя маленькая Пенка. «Она приветлива ко всем людям и возбужденно виляет хвостом, услышав мой голос», – записала Людмила в дневнике. А две недели спустя уже все лисята откликались на ее голос, дружно выбегая из гнезда, когда Людмила заходила в комнату.

Получив возможность пристально и подолгу наблюдать за лисятами, Людмила стала замечать индивидуальные особенности в их поведении. Прелесть стремилась доминировать в выводке, во время игр вела себя агрессивнее всех. Плакса меньше других требовала ласки, а у Песни был несколько «стоический» характер, она часто издавала странные бормочущие звуки, словно разговаривала сама с собой. Пальме нравилось запрыгивать на стол, а любимым развлечением Пенки была игра в мяч. Пушок больше всех остальных нуждался в общении с Людмилой, но ее любимицей стала крошечная Пенка, виляющая хвостом «соня», как называла ее Людмила в дневнике. Пенка была самой миниатюрной в выводке, и ей порой сильно доставалось от братьев и сестер. Она часто сидела в стороне от них, а присутствие людей, на первых порах даже Людмилы, причиняло ей беспокойство. Как записала в дневнике Людмила, Пенка будто бы раздумывала, «можно ли мне доверять». Наконец она решила, что все-таки можно, и ее поведение полностью изменилось. Иногда она даже не могла заснуть, если перед этим Людмила не возьмет ее на руки и не убаюкает.

Они часто играли все вместе во дворе. Людмила бросала мячики, которые лисята подкидывали и катали по земле. Другая игра: Людмила убегает, а детеныши бросаются в погоню. В этих догонялках Пенка была активнее всех. Когда Людмила наклонялась, Пенка вспрыгивала ей на спину и старалась удержаться, обхватив женщину лапами, словно обнимая. Она забиралась на диван поближе к Людмиле, обнюхивала ее волосы и уши и нежно покусывала за нос, щеки и губы. Другие щенки никогда так не поступали. Пенка даже умела издавать какой-то особый странный звук, похожий на громкое воркование, который поразил Людмилу, как явная попытка «поговорить» с ней. Казалось, что лиса пытается что-то ей рассказать. «Пенка всюду ходит за мной и все время “говорит”» – гласит одна из записей в дневнике. Лисичка явно ревновала ее, ей не нравилось, что внимание оказывают и другим щенкам. Пенка даже могла наброситься на них, если те подходили близко, когда она была с Людмилой, а была она с ней почти все время. Людмила служила для нее защитой от других лисят. Был случай, когда Пенка нашла на полу кусок печенья и, преследуемая братьями и сестрами, запрыгнула на диван поближе к Людмиле и, спрятав находку у нее за спиной, приготовилась обороняться.

Людмиле, державшей дома собак, такое поведение было хорошо знакомо. Но лисам оно было несвойственно. Конечно, как исследователь-этолог она понимала, что следует с большой осторожностью приписывать лисам те или иные эмоции и переживания. Можно ли было с уверенностью утверждать, что Пенка чувствует что-то подобное людской ревности? Эта сложность в интерпретации поведения животных хорошо известна кинологам. Патриция Макконнелл в своей книге «Ради любви к собаке» рассказывает историю о псе Тюльпане, который однажды обнаружил, что овечка, его приятельница по играм, мертва. «[Тюльпан] обнюхал тело Гарриет, обошел кругом, понюхал его снова и попытался пошевелить. Через несколько минут собака легла возле трупа, положив свою большую белую голову на передние лапы, вздохнула – долгий, медленный звук, подобный безнадежному вздоху человека, – и больше не двигалась. Я не помню, сколько это длилось, но Тюльпан ни за что не хотел оставить Гарриет… Любому показалось бы, что он понимает, что овца умерла… Но есть в этом одна загвоздка. Точно так же Тюльпан ведет себя по отношению к голубям, которых сам же и убивает, а на прошлой неделе то же самое произошло с початком кукурузы, который я дала ему пожевать… Опасно приписывать собакам человеческие чувства, ведь мы так часто в них ошибаемся. Это не значит, что собаки полностью лишены эмоций, просто мы должны быть предельно точны, считывая их проявления».

В соответствии с этим тезисом Александра Горовиц поставила остроумный опыт по изучению «виноватых поз», которые принимают собаки, если их застают за каким-нибудь нехорошим делом. По словам Дарвина, при этом животное смотрит «украдкой», его глаза «скошены»; другие авторы описывали такие позы как «мольбу о прощении с протянутой в отчаянии лапой», «покорное простирание ниц перед человеком» или «китайские церемонии», да еще и с зажатым между ног хвостом. В опыте Горовиц в комнату помещался некий лакомый предмет, и хозяин строго предупреждал собаку, что трогать лакомство нельзя. Потом хозяин покидал комнату. Хитрость была в том, что, если к его приходу еда исчезала, виноватой не всегда была собака. Иногда сама Горовиц (втайне от владельца животного) убирала приманку. Когда хозяева начинали бранить своих собак, те сразу же принимали «виноватые позы», неважно, съели они пищу или нет. В этом не было никакого чувства «вины» за непослушание, просто собакам не нравится, когда их ругают.

Поэтому Людмила не могла знать точно, «ревнует» ее Пенка к другим щенкам или нет. Одно было очевидно: это маленькое создание проявляет особую привязанность к ней, и чем дальше, тем сильнее. Людмила чувствовала, что эта привязанность становится обоюдной. Время шло, лисята росли, и Пушинка перестала вмешиваться в их ссоры, предоставляя им самостоятельно решать свои конфликты. Теперь Пенка остро нуждалась в человеке-друге, который мог бы вмешаться и защитить ее от все более грубых выходок собственных братьев и сестер.

Пушинка оказалась хорошей матерью, и, пока ее дети были совсем маленькими, она играла с ними, внимательно присматривая за всем происходящим. Она охотно играла с щенками в догонялки и бегала по двору за Людмилой, хватая ее за одежду. Но даже под присмотром матери игры взрослеющих лисят неизбежно становятся жесткими, ведь детеныши должны научиться постоять за себя. Маленькая Пенка все чаще нуждалась в защите Людмилы. Особенно от Пушка, который нередко бросал на сестру «свирепые взгляды» (запись в дневнике Людмилы), за которыми обычно следовало нападение. Людмила не всегда оказывалась рядом, и однажды Пенка была сильно покусана; на шее в нескольких местах у нее были вырваны клочки шерсти. Людмила позвала ветеринара, и Пенку забрали в лечебницу.

Лечение проходило в главной части фермы, там, где Пенка могла получить нужный уход. Людмила часто приходила навестить ее, что доставляло Пенке большую радость. Когда Людмила уходила, Пенка принималась жалобно скулить. Эти звуки трогали Людмилу до глубины души, о чем говорят записи в дневнике: «В шесть часов вечера пришла к Пенке… Она подбежала, когда я позвала ее. Встретила меня спокойно, без жалоб… сразу же забралась на руки»; «Пенка сидит грустная, и только с моим появлением становится веселее»; «Она не отставала от меня ни на шаг, бегала следом, как щенок. Дав мне немного поработать, легла на бок, когда я начала ее гладить». Ну как тут остаться равнодушной?

Такую же любовь Людмила испытывала к другим лисятам, а те отвечали взаимностью ей и ее дочери. «Щенки буквально толпятся вокруг меня и Марины, – записывала Людмила, – запрыгивают к нам на колени, сразу по трое-четверо, и что-то “напевают”». Точнее охарактеризовать эти звуки она не могла. Лисы явно выражали удовольствие, но изучение вокализации не входило в задачи Людмилы, к тому же она всегда помнила о трудностях, связанных с оценкой проявления эмоций у животных. Оставалось только занести эту приблизительную характеристику в дневник и держать на заметке, пока не придет пора заняться вплотную изучением этих звуков.

Когда лисят охватывало совсем уж озорное настроение, они с разбегу тыкались носом в Людмилу и «виляя хвостом и отдуваясь, валились на пол». Жизнь у детенышей была вполне беззаботная. Однажды Людмила записала, как она вошла в комнату и увидела их «мирно спящими, без тревоги и страха».

Привязанность между Людмилой и Пушинкой также становилась все сильнее. Подрастающие щенки уже не требовали неусыпного надзора, и их мать обращала больше внимания на Людмилу, постоянно добиваясь ее общества. Когда исследовательница была чем-то занята на заднем дворе, лиса приходила и стояла возле нее, призывая поиграть или приласкать ее. Она ложилась к ногам Людмилы, чтобы та почесала ей шею. Когда Людмила отлучалась в институт или уезжала, чтобы провести некоторое время с семьей, Пушинка приветствовала ее возвращение, все так же энергично размахивая хвостом.

В ее поведении появилась еще одна собачья черта – она по-разному реагировала на людей, приходивших в дом, явно различая их индивидуальность. В целом Пушинка относилась к пришельцам вполне дружелюбно, но некоторых встречала настороженно. Совсем как собаки, которые ни с того ни с сего облаивают одного незнакомца и проникаются симпатией к другому. Также Пушинка продолжала припрятывать часть пищи, которую получала от Людмилы. Однажды, когда в дом пришла уборщица, Пушинка выскочила из гнезда и принялась бегать из угла в угол, в спешке поедая свои припасы. Казалось, она подозревает уборщицу в намерении похитить ее сокровища. В другой раз, когда в домик зашел сотрудник института по имени Анатолий, она вывела щенков из комнаты, словно хотела защитить их от него. Часто появлялся у них Павел Бородин, тот самый, что проводил эксперимент по доместикации крыс, чтобы подменить Людмилу на ночном дежурстве. Перед ним Пушинка ложилась на спину, ожидая, что он почешет ей брюшко. Она явно выделяла в особую категорию людей, проводивших много времени с ней и с ее лисятами, – не только Людмилу, но и всех сотрудников института, которые могли находиться в доме целыми сутками.

И все же самые крепкие отношения сложились у Пушинки с Людмилой. Они очень напоминали отношения между собакой и ее хозяйкой. Пушинка пыталась защищать Людмилу и ревностно добивалась ее внимания. Однажды Людмила привела «в гости» другую ручную лису по кличке Рада, и Пушинка тут же набросилась на нее и выгнала из дома на задний двор. На Людмилу она тоже рассердилась. «Я почувствовала, что Пушинка мне больше не доверяет, – гласит запись в дневнике. – Она даже не хочет, чтобы я ее погладила». Но вскоре все пришло в норму: «Как только я убрала Раду из дома, наши отношения снова наладились».

Было очевидно, что их взаимная привязанность очень сильна, и все же однажды Людмилу просто потрясло проявление преданности Пушинки. Это произошло поздно вечером 15 июля 1974 г., когда она в свободную минуту сидела на лавочке возле дома. Пушинка, как это часто бывало, лежала у нее в ногах. Вдруг послышались чьи-то шаги. Пушинка вскочила. Кто-то подошел к изгороди, окружавшей их домик. Людмила решила, что это шаги ночного сторожа, и не обеспокоилась, но Пушинка думала иначе. Раньше она никогда не проявляла агрессивности к человеку, а теперь явно чувствовала угрозу. Лиса бросилась к темнеющей в сумерках фигуре предполагаемого злоумышленника, и то, что Людмила услышала, ошеломило ее: Пушинка залаяла. Агрессивные лисы часто издают короткие лающие звуки, если к их клетке приближается человек. Но тут было нечто другое. К Пушинке никто не подходил, она сама бросилась в погоню за неизвестным, а теперь лаяла, совсем как сторожевой пес. «Собаки лают, чтобы защитить человека, лисы никогда так не делают», – отметила про себя Людмила. Она поспешила к ограде и увидела, что это была ночная обходчица, шаги которой напугали лису. Людмила заговорила с ней, Пушинка, поняв, что все в порядке, перестала лаять. И по сей день Людмила с трудом находит слова, чтобы выразить шквал эмоций, захлестнувший ее в тот июльский вечер, когда она услышала лай своей любимицы. Ее переполняло чувство гордости. Пушинка, конечно, тоже была чрезвычайно собой довольна.

Так был получен ответ на очень интересный вопрос – смогут ли «элитные» лисы, живя бок о бок с человеком или группой людей, выработать особую привязанность к конкретному лицу, как это делают собаки. Было очевидно, что у Пушинки возникла не только привязанность к Людмиле, но и стремление защищать свою хозяйку.

Людмила и все ее сотрудники называли этот домик на краю фермы «домом Пушинки». Дни и ночи в нем проходили весело. Подросшие щенки Пушинки становились все более непоседливыми, их игры с Людмилой – энергичными. «Если один лисенок запрыгивает ко мне на колени, – писала она, – второй старается сбросить его на землю, а третий сталкивает второго и так далее». Когда она присаживалась на диван, щенки пытались забраться повыше, чтобы обнюхать ее голову или полизать ухо. Иногда все они затевали совместную игру в охоту. Людмила клала на пол халат или другой предмет одежды и шевелила под ним рукой, изображая мышку, а подбежавшие лисята энергично на нее набрасывались. Когда щенки начали устраивать между собой потешные поединки, Людмиле, словно второй матери, порой приходилось их разнимать. «Пушок гонял Пенку по сараю, – записывала она. – Когда я туда прибежала, Пенка была в таком изнеможении, что позволила взять себя на руки. Она была очень рада, когда я отнесла ее в дом».

Так прошло девять месяцев. Отпрыски Пушинки стали почти совсем взрослыми животными, пришла пора решить, что дальше с ними делать. Экспериментальный домик был слишком мал, чтобы там жила и Пушинка, и ее дети, и ее внуки. Людмила приняла решение оставлять в доме по нескольку лисят из каждого нового поколения, а остальных отправлять на ферму, к другим «элитным» лисам. По традиции все вновь родившиеся лисята в честь Пушинки получали имена на букву «П». В скором времени в доме обитали Прошка, Памир, Пашка, Пират, Пива, Пуся, Прохор, Полюс, Пурга, Полкан и Пион. Когда они подросли, каждый проявлял свои индивидуальные черты. Прошке больше всего нравилось обнюхивать волосы Людмилы. Полкан день-деньской сопровождал ее, куда бы она ни шла. «Любимой работой» Пашки было жевать хозяйские туфли. Памир оказался самым «разговорчивым» из всех и непрестанно бормотал что-то себе под нос, а Пират отличался весьма независимым характером.

Как ни приятно было Людмиле проводить время с лисятами, однажды она решила ночевать в домике лишь изредка, оставляя вечера для общения со своими близкими. Лисам это не очень нравилось. Они провожали ее до самой двери, и первое время, уходя, Людмила чувствовала себя виноватой перед ними. Зато по утрам, подходя к домику, с радостью видела, как звери нетерпеливо выглядывают из окон и возбужденно встречают ее у двери.

К началу 1977 г. «домик Пушинки» совсем обветшал. Чтобы не прерывать эту часть эксперимента, Дмитрий изыскал средства на постройку нового дома. Он и Людмила решили использовать оказию, чтобы внести одно ключевое новшество в план эксперимента. К тому времени записи наблюдений, проведенных на ферме, составили уже пухлый том, и Людмиле приходилось все больше времени тратить на анализ собранных данных. Решили, что ежедневные наблюдения за Пушинкой и ее кланом надо несколько сократить. Поэтому новый дом разделили на две половины: одна – для лис, вторая – для Людмилы. Эта вторая половина была недоступна для животных, и Людмила могла спокойно сидеть там за работой. Но все равно она собиралась проводить с лисами не менее двух часов в день либо во дворе, либо на их половине дома.

В новый дом переехали Пушинка, две ее дочери и два внука. Непривычная обстановка им не понравилась. Чувствовалось, что им не хватает свободного доступа на половину Людмилы (да и ей самой недоставало лисьей компании). Особенно тяжело переносила это разделение Пушинка. Время от времени она пыталась проникнуть к Людмиле. Иногда Пушинке удавалось проскользнуть, и она громко выражала свое неудовольствие, если Людмила выгоняла ее. Казалось, что лисица помнит об их прежней жизни в первом домике. Людмила писала: «Когда Пушинка находится во дворе, она часто смотрит на наш старый дом, где мы так счастливо жили все вместе». Видя, как нелегко ей приходится, Людмила иногда позволяла себе нарушить правила. В дневнике появлялась запись: «[Сегодня] Пушинка была особенно печальной и подавленной. Она положила морду на мои ноги и долго лежала так, тоскливо и преданно глядя мне в глаза». В тот день Людмила разрешила ей остаться на некоторое время на «человеческой» половине и обследовать ее. Было очень тяжело видеть своего друга в печали.

Теперь, когда Людмила и ее помощницы проводили меньше времени вместе с лисами, звери стали больше искать их общества. Если кто-то из сотрудников подходил к дому со стороны их половины, лисы наперегонки бежали к человеку и оспаривали одна у другой его внимание. Обычно они вполне довольствовались своей лисьей компанией и совместными играми, но, стоило Людмиле или ее помощнице Тамаре погладить одну из лис или оказать ей другой знак внимания, как тут же набегали все остальные, не обращая никакого внимания на агрессивное рычание соперницы.

Лисы, жившие в доме, энергично защищали Людмилу и остальных «своих» людей. Однажды в июле 1977 г. на ферму впервые приехали сотрудник института и студент. Стоило им появиться в доме, как Пушинка пришла в ярость. До этого она только однажды так разъярилась – в тот день, когда с лаем набросилась на ночную обходчицу. На этот раз она не залаяла, а злобно зарычала на пришельцев, что с «элитными» лисами случается крайне редко. Пушинка определенно отличала постоянных посетителей дома от случайных визитеров. И она несомненно могла обучаться новым формам поведения.

На эдинбургской конференции 1971 Г. Беляев жадно прислушивался к спорам о том, является ли поведение животных врожденным или благоприобретенным. Дебаты так ничем и не закончились. Но анализ наблюдений Людмилой за Пушинкой показывал, что обе крайние позиции по этому вопросу ошибочны.

Особенно яростные споры вызвали исследования приматолога Джейн Гудолл, сообщившей о своих удивительных наблюдениях за шимпанзе в танзанийском заповеднике Гомбе на Восточном побережье Африки. Именно в Танзании, в ущелье Олдувай, палеонтологу Луису Лики и его жене Мэри удалось сделать замечательные находки окаменелых скелетов древних предков человека. Гудолл начала наблюдения в 1960 г. – по совету Луиса, считавшего, что изучение поведения современных приматов поможет лучше понять образ жизни наших вымерших предков. Очень скоро опубликованные Джейн отчеты о том, как устроены сообщества шимпанзе и насколько близким к человеческому часто кажется их поведение, поразили публику. Однако в кругах этологов кое-кто резко выступил против интерпретаций поведения обезьян, предложенных Гудолл. В своей книге «В тени человека» она привела увлекательные описания сплоченных отношений у шимпанзе: «Я видела, как одна самка, недавно присоединившаяся к группе, подбежала к большому самцу и протянула ему руку. Он царственно повернулся к ней, взял за руку и, притянув к себе, поцеловал в губы. Я видела двух взрослых самцов, приветственно обнимающихся при встрече». Молодые шимпанзе с наслаждением проводили дни в компании себе подобных, устраивая «дикие игры, гоняясь друг за другом по верхушкам деревьев или по очереди перепрыгивая с ветки на ветку».

Гудолл утверждала, что каждая особь в группе имеет выраженную индивидуальность и, хотя самыми тесными остаются связи между матерями и их детенышами, развитые социальные взаимодействия существуют и между обезьянами, относящимися не только к одной семье. Представляется, что шимпанзе проявляют вполне искреннюю заботу о членах своей группы. Они делятся пищей, при необходимости обращаются друг к другу за помощью. К ужасу исследовательницы, продолжившей свои наблюдения в середине 1970-х гг., ей пришлось увидеть и сцены жестокого насилия, например когда доминирующие в группе самки убивают детенышей самок с более низким социальным статусом. Видела она и то, как группа самцов убивала сородича и пожирала его тело. Прежде такие хитроумно спланированные злодеяния считались уникальным человеческим поведением. Открытие, что мы в этом не одиноки, весьма разочаровало Гудолл. Спустя много лет она написала: «Когда я начинала работу в Гомбе, то думала, что шимпанзе гораздо приятнее человека. Время показало, что это не так. Обезьяны способны вести себя так же ужасно, как мы».

Вполне человеческие особенности поведения шимпанзе заставили Джейн Гудолл и многих других этологов предположить наличие у этих обезьян более развитых умственных способностей и большего числа общих с людьми чувств, чем считали приматологи. Это породило новые споры о природе мышления животных, о том, насколько сложными могут быть их умозаключения, об их способности обучаться. Работа Гудолл вызвала к жизни новые идеи о том, что мы, люди, возможно, не так уж и отличаемся от своих предков-приматов. Впрочем, некоторые специалисты заявляли, что Гудолл склонна переоценивать ум шимпанзе. По их мнению, она поддалась соблазну антропоморфизма и приписывает обезьянам такие человеческие качества, которыми они на самом деле не обладают. Масла в огонь подлили даже имена, которые она давала своим шимпанзе, – Серая Борода, Голиаф или Хамфри. Особенно острую критику вызвали утверждения Гудолл, что обезьяны так умны, что могут научиться изготавливать орудия труда. Еще в начале своих наблюдений она видела, как шимпанзе очищают тонкие ветки от коры, просовывают их в термитники и вытаскивают с облепившими их термитами, которых с наслаждением поедают. Для нее это было доказательством того, что человек не единственный примат, использующий орудия. Однако некоторые специалисты по когнитивным способностям животных оставались непреклонными. По их мнению, даже такие факты не говорят о способности шимпанзе делать умозаключения или решать проблемы подобно человеку.

Конечно, те формы научения, которые Людмиле довелось наблюдать у своих лис, никак не были связаны с изготовлением орудий труда. И все же они с Дмитрием Беляевым считали, что проведенные наблюдения очень важны для понимания процесса доместикации. Ни он ни она не были специалистами по когнитивным или эмоциональным способностям животных. У них не было необходимой подготовки, чтобы анализировать обучаемость лис или определять, ощущают ли экспериментальные животные какое-то подобие человеческих чувств радости и волнения, когда виляют хвостами, скулят, лижут руки или ложатся на землю брюхом вверх перед человеком. Как и многие современные этологи, Дмитрий и Людмила полагали, что полное проникновение в эмоциональный мир животных может навсегда остаться только мечтой.

Было, однако, совершенно ясно, что жизнь под одной крышей с Людмилой усилила черты «одомашненного» поведения у Пушинки и ее семейства. Все эти лисы научились вести себя почти как настоящие собаки. Людмиле удалось пронаблюдать и такие поступки Пушинки, которые, как ей казалось, говорили о наличии у лисицы зачатков мыслительных способностей. Исследовательница не могла забыть случай, когда Пушинка ловко одурачила ворону, а заодно и саму Людмилу, которая при этом присутствовала.

Дело было так. Людмила возвращалась с фермы после очередных наблюдений за лисами. Подойдя к дому, она увидела Пушинку, лежавшую на заднем дворе и не подававшую признаков жизни. В ужасе Людмила бросилась к ней, но лиса не шевелилась и не дышала. Людмила побежала за ветеринаром, но, обернувшись на ходу, увидела, как на землю возле Пушинки опустилась ворона – и в ту же секунду лиса «ожила» и схватила птицу. Как, размышляла Людмила, Пушинка спланировала бы такой хитрый трюк, не обладай она способностью к простейшему рациональному мышлению? Чтобы осуществить эту уловку, лиса не только должна была понимать, что ворона может принять ее за падаль, но еще и знать, что вороны в принципе питаются мертвечиной. Если так, то ее задумка блестяще удалась.

Но самый удивительный случай, показавший способность лис к умозаключениям, произошел с приходившей в новый дом лаборанткой Мариной (не путать с Мариной – дочерью Людмилы). Однажды она решила отдохнуть и, по своему обыкновению, выкурить сигарету. Среди лис у нее была своя любимица по кличке Жаклин; их симпатия друг к другу была обоюдной. Усевшись, Марина обнаружила, что со стола исчезла всегда стоявшая там пепельница. Она спросила у других людей в доме, не видел ли кто пепельницу. Начались поиски. Вдруг они услышали шум за буфетом, стоявшим в комнате, и тут же появилась Жаклин, подталкивавшая лапой пропавший предмет. Все были изумлены.

Возможно, все это было всего лишь совпадением и Жаклин просто наткнулась на пепельницу и попробовала играть с ней. Но и в этом случае она явно понимала, что Марина ищет именно эту вещь. Возможно, много раз видя, как Марина курит и пользуется пепельницей, лиса составила представление о некой связи между ней и этой вещью. Никакой возможности проникнуть в голову Жаклин у Людмилы не было, случай так и остался необъясненным. Только несколько лет спустя в Академгородок приедет специалист по мышлению животных, прознавший о необыкновенных лисах. С помощью хитроумного опыта ему удастся показать, какой развитой может быть способность этих животных делать умозаключения на основе наблюдений за людьми.

Отметим, что у Людмилы и Дмитрия была возможность изучать параллельное влияние генов и обучения на их экспериментальных лис в других аспектах. Они постоянно следили за новинками в области лабораторной техники и в то время, когда Людмила жила вместе с Пушинкой в доме, решили попытаться еще глубже проникнуть в проблему наследственности поведения ручных лис.

Как ни старались они создать для всех лис постоянные и одинаковые условия, нельзя было избежать небольших, почти неуловимых, различий, которые, однако, могли повлиять на результаты эксперимента. Например, не окажется ли так, что «элитные» лисы обращаются со своими детенышами иначе, чем это делают матери из «агрессивной» группы? А если так, то не могут ли лисята усваивать какие-то формы поведения, например агрессивное или доброжелательное отношение к человеку?

В сущности, был только один способ доказать, что наблюдаемые различия в поведении ручных и диких лис обусловлены генетически. Дмитрий и Людмила должны были использовать особый метод, известный как «перекрестное вынашивание» (cross-fostering). Иными словами, им нужно было пересадить развивающиеся эмбрионы, взятые от ручной лисы, в матку агрессивной самки, чтобы та выносила их и произвела на свет детенышей. Если родившиеся лисята, несмотря на характер родившей их матери, будут расположены к контакту с людьми, тогда будет ясно, что подобное поведение имеет врожденный, а не приобретенный характер. Ну и для полноты картины предстояло произвести такой же опыт в обратном направлении, то есть, пересадив эмбрионы от агрессивной самки к «элитной», посмотреть, будет ли получен сходный результат.

В теории метод «перекрестного вынашивания» выглядит несложно, и его уже много лет применяли для изучения сравнительного вклада наследственности и влияния среды на формирование поведения животных. Но на практике все оказывается непросто. Метод требовал технических умений, к тому же на одних видах он работал гораздо эффективнее, чем на других. Никто и никогда еще не пробовал пересаживать лисьи эмбрионы, да и многие тонкости, связанные с этим методом, были неизвестны. И все же Людмила решила, что должна освоить эту технику. Она перечитала все книги и статьи про пересадку эмбрионов, посоветовалась с ветеринарами, работавшими на ферме. Спешить было никак нельзя – дело касалось жизни и смерти животных. Поэтому Людмила не жалела времени на подготовку.

Ей предстояло пересаживать эмбрионы в возрасте всего около восьми дней от одной беременной лисы в матку другой беременной самки. Эмбрионы, взятые от ручных животных, трансплантировались в утробу агрессивных лис и наоборот. Когда семь недель спустя на свет появятся лисята, Людмила получит возможность изучать их поведение и выяснит, отличаются ли они по характеру от своих матерей. Но как, скажите на милость, узнать, какой из щенков в помете является генетическим потомком своей родительницы, а какой развился из пересаженного эмбриона? Без этого знания весь опыт пойдет насмарку. И тут Людмила сообразила, что у лис имеется собственная цветовая «система кодирования». Цвет шерсти – это наследуемый признак, значит, нужно так подобрать пары для скрещивания, что масть будущих щенков будет заранее известна. Тогда можно легко понять, кто из потомства, принесенного агрессивной лисой, на самом деле происходит от «элитной» самки и наоборот.

Все процедуры по пересадке эмбрионов Людмила проводила с участием своей верной помощницы Тамары. В каждой операции использовались по две самки, одна ручная и одна агрессивная, обе беременные на сроке около одной недели. Аккуратно проведя анестезию, Людмила делала тонкий разрез на брюшной полости животных и отыскивала матку с ее двумя «рогами», левым и правым, в каждом из которых находились зародыши. Она извлекала эмбрионы из одного «рога», оставляя нетронутым другой. Ту же процедуру Людмила повторяла на второй самке. С помощью пипетки, наполненной питательным раствором, Людмила переносила зародыши на новое место. Она вспоминает об этом с гордостью человека, хорошо выполнившего трудную работу: «Зародыши находились вне матки, при температуре 18–20°С, не дольше 5–6 минут». Потом самок помещали в особую послеоперационную комнату, где они содержались до полного восстановления.

Весь институт с нетерпением ожидал результатов эксперимента. Хотя сама операция прошла удачно, не было никакой гарантии, что пересаженные зародыши приживутся. И напряженное ожидание было вознаграждено. Первыми, как это бывало и раньше, увидели родившихся лисят работницы фермы. Они сразу же сообщили об этом в институт. «Это было просто чудо, – записала Людмила, – весь коллектив собрался возле клеток, чтобы отметить такое событие бутылкой вина».

Как только лисята покинули гнезда и начали контактировать с людьми, Людмила и Тамара принялись документировать их поведение. Однажды Людмила стала свидетельницей того, как агрессивная лиса впервые выпустила из гнезда на белый свет выводок, состоявший из ее родных и «приемных» детей. «Как удивительно было, – вспоминает она, – видеть у агрессивной матери такое разное потомство. Ее “приемные” щенки едва ковыляли, но, если к клетке подходил человек, они сразу бросались к нему, виляя хвостами». Это поражало не только Людмилу, но и матерей лисят. «Агрессивные лисы наказывали щенков за такое “неправильное” поведение. Они рычали на них, хватали за шкирку и возвращали в гнездо». Генетические потомки «диких» лис никакого интереса к человеку не испытывали. Как и их матери, людей они не любили. «Агрессивные щенки сохраняли свое достоинство, – вспоминает Людмила. – Подражая матерям, они злобно рычали и спешили назад, в свое гнездо». Это повторялось раз за разом. Поведение лисят соответствовало поведению их генетических, а не приемных матерей. Не оставалось никаких сомнений, что агрессивность или дружеское расположение к людям у лис являются, по крайней мере частично, наследуемыми признаками.

В то же время эксперимент сосуществования под одной крышей с Пушинкой показал, что не все черты поведения ручных лис определяются генетически. Совместная жизнь с человеком выработала у лис кое-какие повадки, общие с их одомашненными кузенами – собаками. Как ни важна роль наследственных факторов, в одомашненных лисах нельзя видеть просто генетические автоматы. Живя рядом с людьми, лисы научились различать их, к некоторым особенно привязались и даже пытались защищать от опасностей. Эти благоприобретенные повадки так напоминали собачьи, что родилась соблазнительная мысль: а не возникли ли они точно таким же образом у волков, живших бок о бок с нашими предками и постепенно эволюционировавших в собак? Дмитрию и Людмиле удалось получить одно из самых надежных доказательств того, что поведение животных формируется одновременно и унаследованными от предков особенностями, и конкретными условиями, в которых они живут. И получено было это доказательство самым оригинальным и новаторским способом.

Много лет назад, когда Дмитрий впервые рассказал Людмиле про свой замысел эксперимента по доместикации, она сразу вспомнила трогательные слова Лиса из сказки «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери: «Ты всегда в ответе за тех, кого приручил». И она, и Дмитрий, и их помощники, и все сотрудники Института цитологии и генетики постоянно ощущали эту ответственность. Вот почему их ферма и ее драгоценные обитатели находились под охраной ночных сторожей. С чувством ответственности пришло чувство любви. Живя под одной крышей с Пушинкой и ее семейством, Людмила, как и ее помощники, испытывала к ним такую же любовь, которую чувствуют хозяева собак и кошек к своим питомцам. Людмила была убеждена, что отрицать это невозможно. Сила этого чувства помогала понять, почему связь между человеком и прирученными им животными стала такой крепкой.

Но любовь неизбежно сопряжена со скорбью и потерями.

Утром 28 октября 1977 г. Людмила и Тамара подошли к экспериментальному домику и не увидели глядящих в окна лис, никто не встретил их у двери, не было слышно радостного тявканья. Это было очень странно: лисы всегда встречали их. Встревоженные, они открыли дверь, но лисы не выбежали им навстречу. Войдя, они увидели, что дом пуст. Потом заметили кровавые пятна на полу и на стенах. В ужасе женщины поняли, что ночью в дом проникли грабители и убили всех лис ради их меха.

Людмила и Тамара были ошеломлены. Простояв в оцепенении несколько мгновений, они навзрыд заплакали. И тут неожиданно послышалось слабое поскуливание. В комнату вбежал Прошка, самый робкий из внуков Пушинки. «Услышав наши голоса, – вспоминает Людмила, – он выбежал из своего укрытия и уже не отходил от нас ни на шаг». Избежал гибели тот, у кого был самый тихий характер. Лисенок, который всегда был склонен к одиночеству, оказался самым сообразительным. Прошке потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя, но потом он продолжил спокойно жить в экспериментальном доме. К нему добавились другие лисы, в их числе Пушинка Вторая. Эксперимент продолжался еще несколько лет безо всяких происшествий, но Людмила уже никогда не проводила много времени в лисьем доме…

По сей день неизвестно, как произошло преступление. Дом был окружен высокой оградой, дверные замки не были взломаны. Два ночных обходчика не заметили ничего подозрительного. Конечно, вызвали милицию. Следователи не распространялись о том, как идет разбирательство (вспомним, это происходило в Советском Союзе в 1977 г.), но они побеседовали с Людмилой и Дмитрием, допросили работниц фермы. Их не подозревали в соучастии, но все же они могли что-то видеть или слышать. Работницы ничего не смогли рассказать. Преступники сделали свое дело быстро и растворились в ночной тьме.

«Прошло уже почти 40 лет, – говорит сегодня Людмила, – но я до сих пор в ужасе от случившегося». По ее словам, «одна из причин трагедии в том, что наши лисы были доверчивы к людям. Они не знали, что люди бывают разные. Одни будут их ласкать и любить, а другие могут и застрелить».

К счастью, нашлись сотрудники, которые взяли на себя продолжение эксперимента. Людмиле было слишком трудно продолжать работу в лисьем домике, она переключилась на новую серию опытов со своими необыкновенными подопечными.