Приложение 1

Призраки роста, демодернизация экономики и вирус ультралиберализма

Интервью А. Дугин а информационно-аналитическому порталу «OPEC.RU». 08.02.2005

– Александр Гельевич, Россия занимает девятое место по темпам роста экономики среди стран СНГ. Это, в общем-то, понятно, поскольку остальные страны растут с гораздо более низкой точки, поскольку в свое время экономический провал там был глубже, чем в России. Однако во многом именно Россия определяет для этих стран благоприятную внешнюю конъюнктуру, которая позволяет достигать таких темпов роста. Одновременно есть мнение, что идея единого экономического пространства сейчас благополучно умерла. Но если есть такие экономические связи, своеобразный экономический анклав, то, может быть, все-таки как-то можно это институционализировать?

А. Дугин: Россия и остальные страны СНГ находятся в разных исторических ситуациях. Дело в том, что страны СНГ, даже самые неудачные из них, кроме, может быть, Грузии и Таджикистана, движутся в направлении модернизации национальной экономики. Периферийное пространство СССР было модернизировано в меньшей степени, нежели Российская Федерация, центральная часть СССР, и сейчас эти страны занимаются процессом модернизации собственных экономик. Такой курс взят везде. Кто-то действует в хороших условиях, когда существует большой ресурсный потенциал, как в Казахстане, кто-то развивается в более сложных условиях, но все эти страны вкладывают энергию только в это.

Россия — единственная из стран СНГ, которая в принципе не занимается модернизацией национальной экономики. Основной курс экономического процесса в России направлен на сырьевой сектор, с одной стороны, и на внедрение на уровне надстройки разрозненных элементов информационного общества, экономического постмодерна — в виде сетевых, финансовых, информационных технологий. А собственно промышленность — средний сектор — в России стремительно исчезает, деградирует. Именно эта фундаментальная асимметрия отличает Россию от других стран СНГ и ответственна за пробуксовывание полноценного экономического развития.

Основная прибыль от продажи непереработанного сырья оседает за рубежом или кормит узкую социальную прослойку, связанную с экспортом природных ресурсов, — в этой области экономические показатели высокие, но так как прибыль никак не инвестируется в реальный сектор, то промышленность не развивается и, наоборот, деградирует. Также высоки показатели прибыли в экономических сегментах информационного и финансового сектора, но эти показатели сопряжены с интеграцией в глобальные сети и, по сути, имеют транснациональную природу, слабо влияющую на промышленность. Российские банки не выполняют главной банковской задачи: предоставление кредитов для предпринимательской деятельности в реальном секторе. С такими банковскими процентами и одновременно такими рисками это просто невозможно. Следовательно, финансовая сфера занимается чем-то иным, нежели кредитованием национальной промышленности. Информационные технологии и массмедиа образуют довольно доходный рынок, но также развивающийся без всякой корреляции с промышленным производством — это виртуальная экономика.

Поэтому сравнивать экономики стран СНГ и экономику России не совсем корректно. Необходимо учитывать качественное различие. Россия живет, с одной стороны, в архаической предындустриальной стадии экспорта сырьевых ресурсов, и это главное для бюджета России, а с другой стороны, за счет информационных и финансовых технологий коряво и против своих интересов вписана в глобализм. Россия атипична, в то время как большинство других стран СНГ последовательно, хотя и не быстро поднимаются к индустриальному состоянию, находятся на разных этапах именно промышленной модернизации. Поэтому качественная разница экономических укладов между Россией и странами СНГ, а также разница в объеме ресурсов и структуре промышленности не позволяют их корректно сравнивать. Эта асимметрия сказывается на темпах экономического развития и экономического роста.

Поставленная президентом задача удвоения ВВП фактически снята с повестки дня, отменена, успешно просаботирована. Эта идея могла бы реализоваться либо в условиях неправдоподобного, фантастического роста цен на нефть, либо требует модернизации экономики и развития высоких технологий. Но российское либеральное правительство и состояние общества ни при каких условиях не могут не только справиться с модернизацией российской экономики, но и поставить этой задачи. С самого начала идея удвоения ВВП выглядела как насмешка, как пустой звук. Если бы о ней говорилось всерьез, то за словами должны были бы последовать дела — в частности, отказ от ультралиберализма и изменение государственной идеологии в сторону мобилизации, национальной идеи, быстрой ротации элит. Этого не последовало, а крайне благоприятные цены на нефть все равно не были достаточны, чтобы реализовать намеченное.

Отсюда, на мой взгляд, и различие в темпах роста. В России нет реальной экономики. Есть ресурсодобывающий и ресурсо-поставляющий сектор, и есть фрагменты постиндустриальной инфраструктуры. Эта постиндустриальная структура действительно интегрирует Россию в глобализм, но только на уровне сознания интеллигенции мегаполисов и информационных потоков. Это — виртуальная интеграция, без реальной экономической основы. На фоне ощущения причастности к глобализации происходит дальнейший отрыв реальной экономики от западных стандартов. Происходят иллюзорная, виртуальная, номинальная глобализация, с одной стороны, и реальная стремительная деградация экономического сектора, с другой стороны. В такой ситуации нет ни базы, ни модели, ни ощутимого основания, ни экономического фундамента для экономического роста. Нынешняя экономика России представляется предельно хрупкой, тогда как слабенькие, хиленькие экономики стран СНГ, тем не менее, развиваются достаточно логично и последовательно, хотя и с огромным отставанием от стран Запада.

Поэтому Единое экономическое пространство было проектом объединения всех укладов стран СНГ в единую картину, где должны были сочетаться ресурсопоставляющий сегмент (по сути экономика доиндустриального общества), информационный сегмент (постиндустриальный уклад) и индустриальный сегмент, который в большей степени, чем в России, воплощен именно в странах СНГ, например, на Украине, производящей станки, или в Беларуси, производящей трактора. Сочетание этих трех укладов в едином евразийском экономическом пространстве должно было позитивно и органично повлиять на всех субъектов-участников.

На первом уровне это должно было бы консолидировать ресурсодобывающую стратегию стран СНГ, с введением единых тарифов, общей ценовой политикой, договоренностью о формах и маршрутах поставки энергоресурсов. Далее, логика развития национальной промышленности индустриальных обществ должна была затронуть и саму Россию, заставить ее развивать внутри Российской Федерации все модули реальной экономики, которые связаны с производствами в странах СНГ. А это, в свою очередь, привязало бы к производственному сектору постиндустриальную информационную структуру, которая в России катастрофически оторвалась от реального экономического и социально-политического базиса. Таким образом, идея Единого экономического пространства была призвана стабилизировать и гармонизировать довольно сложные и даже катастрофические отчасти процессы в экономике всего постсоветского мира.

Действительно, в краткосрочной перспективе российская экономика по цифрам несколько проигрывала бы. В среднесрочной же перспективе выгоды каждой из сторон уравнивались бы, а в долгосрочной перспективе именно Россия получала бы самые главные козыри, извлекая дивиденды из органичной и планомерно развивающейся устойчивой евразийской экономической структуры. Поэтому вопрос о Едином экономическом пространстве и экономической интеграции постсоветского пространства имеет фундаментальное значение для России, является важнейшим конкурентным преимуществом и представляет собой даже не просто экономическую целесообразность, но наиглавнейший политический императив.

Наши геополитические противники прекрасно понимают все, о чем я только что говорил, и ставят своей целью не допустить реализации этого проекта. Мы видим, что на Украине этот проект был сорван, по перспективе экономической интеграции был нанесен политический удар. Теперь о Едином экономическом пространстве как об организации четырех государств — России, Казахстана, Украины и Беларуси — можно забыть. Москве было жизненно важно провести евразийского, пророссийского кандидата на пост президента Украины. Этого не произошло, и Украина выбыла из игры. Ющенко говорит однозначно, что с ЕЭП практически закончено.

Остается структура ЕврАзЭС. Это уже гораздо более узкий формат. По сути, процесс экономической гармонизации постсоветского пространства получил политический удар, от которого трудно будет оправиться. Система органичного и позитивного развития постсоветского пространства в экономическом направлении получила политический удар на украинских выборах, она заминирована и взорвана. Это была подрывная акция против экономического возрождения России и стран СНГ. Я думаю, что этот момент более существенный, чем может показаться, и он, увы, необратим.

На это Россия должна, безусловно, ответить выработкой новой политики в отношении США, которые и стоят за вытеснением России c постсоветского пространства, немедленной интеграцией того, что пока еще можно интегрировать, отложив в сторону все остальные соображения. Но самое главное даже не это, поскольку во многом причина всех провалов — это наличие пятой колонны, проамериканской колонны в самой России, которая саботирует любые позитивные экономические и политические процессы в нашей стране, срывает все позитивные и конструктивные проекты и начинания президента. Эта группа американской агентуры влияния в лице референтов, аналитиков, ультралибералов не позволяет поднять вопрос о необходимости настоящей модернизации реального сектора российской экономики, что позволило бы гораздо проще осуществлять в том числе и интеграционные процессы. Пока либералы находятся в правительстве, пока атлантистская агентура влияния окружает президента Путина, влияет на него, пользуясь заимствованными с Запада либерально-демократическими, ультралиберальными моделями, Россия будет в тупике, будет парализована и обречена на то, чтобы реализовывать дисгармоничную, катастрофическую модель экспорта природных ресурсов (это предындустриальное состояние) и столь же катастрофическое развитие постиндустриального сектора в лице виртуальной глобализации, которая не приносит позитивных экономических выгод глобализации, но зато насыщает российское общество ее теневыми сторонами, отбросами глобализации. В ходе такого однобокого и дисгармоничного процесса виртуальной глобализации Россия получает все недостатки глобализации и не получает никаких преимуществ. Это разлагает нашу страну, наше общество, нашу экономику. Сам факт наличия в нефтяном секторе или в секторе информационных услуг зарплат по 3–4 тыс. долларов, в то время когда работа в реальном секторе и социальное обеспечение — льготы, пенсии — на много порядков ниже, порождает деструктивный дисбаланс, парализует экономическое развитие. Происходит своего рода геноцид реального сектора экономики. Этот дисбаланс, связанный с переразвитием двух секторов — предындустриального и постиндустриального — на фоне фатальной деградации сектора индустриального, порождает в стране социально-экономический штиль, чреватый бурей и хаосом. Значение и стоимость реального труда и реальной экономической инициативы, безусловно, фундаментально занижены. Это убивает российскую экономику, и продолжение такого курса в скором времени сделает Россию окончательно неконкурентоспособной, в то время как отдельные страны СНГ могут этого избежать. Несмотря на то что сейчас им выгодно сотрудничать с Россией, в среднесрочной перспективе, если Россия не изменит своей стратегии (а это уже будет чревато распадом самого российского государства, российской экономики), эта выгода будет менее очевидной. Поэтому время, отпущенное нам на интеграцию, стремительно утекает.

Россия ведет себя просто самоубийственно, и это проклятие, этот вирус может распространиться и на остальные страны СНГ. Я думаю, что беда именно в России, а не в этих странах. И Украину мы проиграли не только потому, что столкнулись с сильным противником, которого не ожидали, но и потому, что на Украину послали политтехнологов антигосударственной, антироссийской ориентации, взращенных американскими фондами. т. е. мы послали одних выкормышей Вашингтона противодействовать другим. Крах был запрограммирован в подборе подобранных Кремлем кадров, посланных в Киев. Не случайно русофобский постмодернист Марат Гельман почти официально представлял несколько лет в администрации Кучмы «руку Москвы». Такими «руками» Москва могла только отрезать себе самой ухо. Что она и сделала. Остальные кадры «технологов» были из той же серии. По сути, против украинских «оранжевых» послали российских «оранжевых». И что мы еще могли ожидать? А результат вполне конкретен: единое экономическое пространство уничтожено, не родившись.

Это уже признак некоей танатофилии Кремля. Кремль, видимо, хочет катастрофы, он сам хочет быть подорванным «оранжевой революцией». Я не могу по-другому объяснить действия власти в экономике. Я не допускаю мысли, что наши правители законченные идиоты и не понимают смысла происходящего. А раз они не законченные идиоты, то есть только одно объяснение — это стремление к смерти, к гибели и катастрофе. Кстати, в русском сознании это довольно характерная константа, периодически повторяющаяся — нигилизм, тяга к смерти, фатальное притяжение суицида, самосознание декаданса.

В экономическом секторе правительства есть пятая колонна, она и ответственна за все деструктивные процессы. Но кто дает ей зеленый свет в лице высшей власти? Страной и экономикой правят люди, которых выбирает народ. Получается, что народ выбирает собственную смерть. Это мрачная ситуация, и именно с этим связан уже необратимый подрыв Единого экономического пространства, а также прогноз самых кошмарных сценариев и в экономике, и в политической сфере на ближайшие годы. Я думаю, что ситуация для России неуклонно приобретает откровенно апокалиптический характер. Хотя по многим экономическим показателям и по наивным социологическим исследованиям этого еще пока не видно. Очень похоже падали советский лагерь и СССР. Не ждет ли та же страшная участь и саму Россию? Не дай Бог. Но чтобы предотвратить роковой исход, надо действовать уже сейчас, радикально и незамедлительно. Россию на самом деле нужно спасать.

 

Приложение 2

«Россию могут спасти только фанатики…»

Интервью А. Дугин а информационно-аналитическому порталу «OPEC.RU». 23.06.2005

– Александр Гельевич, российская пресса и телевидение сейчас активно обсуждают доклад ОЭСР «Россия — строительство правил для рынка». «Независимая газета» пишет, что правительство заплатило ОЭСР за этот доклад 250 тыс. долларов, но при этом вместо желаемого результата получило черный PR, поскольку ОЭСР очень жестко раскритиковала то, что происходит в России. Подчеркивается и коррупция, и неэффективность госаппарата. Но так ли плох такой результат для правительства России? Ведь критика конструктивна, рекомендации вполне разумны. И, кстати, в некоторых странах исследования ОЭСР принимались как программа действий для власти.

А. Дугин: На самом деле ситуация в российской экономике, на мой взгляд, гораздо хуже, чем описано в этом докладе. В России вообще нет экономики. В любой стране, в которой главным источником бюджета является экспорт природных ресурсов, экономики как таковой, в полном смысле слова, не бывает. По одной простой причине: если одно крайне примитивное действие приносит много денег и сразу, то абсолютно нерезонно и совершенно бессмысленно заниматься чем-то долгим, сложным, что приносит гораздо меньше денег в конечном итоге. Соответственно, логика становления сырьевых экономик исключает саму возможность экономической модернизации. Сверхприбыль, которая получается от экспорта природных ресурсов, может тратиться по-разному. Но самое глупое, как кажется экономическим элитам в этих экспортных обществах, — это вкладывать средства в менее прибыльные и трудные сектора, то есть в свою собственную экономику, хотя бы потому, что она заведомо менее прибыльна, нежели экспорт природных ресурсов. Это не то что драматизация, это объективный диагноз современной российской экономической ситуации. Все остальное — и коррупция, и слабое государство, и «сильное» чиновничество, и странности в развитии рынка — все это производные отсутствия экономики как таковой, отсутствия экономической политики в России. В России не просто нет экономической политики. Я скажу больше: в России не может быть экономической политики, это просто лишнее. Страна, которая обладает серьезными ресурсами, страна с краткосрочной психологией, при наличии такой колоссальной конъюнктуры, таких цен на нефть и 40-процентной зависимостью Европы от российского газа — такая страна не будет заниматься экономикой. Никогда. В такой стране могут существовать определенные инвестиции отчислений от сверхприбыли — в том числе и в экономическую сферу, но это подчиняется не экономической, а скорее политической или политтехнологической логике. К реальному экономическому развитию все это никакого отношения не имеет. Это логика турбулентного циркулирования краткосрочных, «горячих» денег, которые напрямую и легко выкачиваются из недр. Пока это сверхобогащающее выкачивание происходит беспроблемно для правящей элиты, все остальное будет лишь прикрытием для этого процесса. Российская экономика — это виртуальный симулякр, абстрактный концепт, дымовая завеса над процессом извлечения и немедленной продажи сырьевой базы страны, пока такая конъюнктура, такая возможность сохраняется. Все, что происходит в России, — разговоры о модернизации, о государстве и бизнесе, о социальной ответственности бизнеса — является прикрытием для грубого порноэкономического процесса. В России существуют только нефть и ее прямые производные — нефтеденьги или газоденьги, которые и составляют основу бюджета, основу социальных процессов, основу политических процессов. Сероводороды — это и есть код жизни в современной России.

Критиковать это или не критиковать, восхищаться этим или проклинать, пользоваться вовсю или аскетически отстраняться — совершенно все равно, потому что изменить такую ситуацию невозможно. Если, конечно, не произойдет катастрофы, например, распада России.

При любом правительстве, при любом раскладе сил — все будет одинаковым по сути.

Какую альтернативу можно предложить такому статус-кво? Это неожиданный, революционный (или катастрофический) приход к власти группы фанатиков, одержимых какой-то идеологемой, которая выше жажды наживы, вне притягательности простейших коррупционных стратегий разложения. В либеральном обществе никакой идеологемы выше жажды наживы не существует. Поэтому верность либеральному курсу, активное противодействие всем иным альтернативным моделям идеологии сдерживает такой исход.

Россию могут спасти только фанатики. Например, фанатики православной идеи. Именно фанатики, а не просто православные люди. Нужен кто-то, кто с маниакальным упорством будет верить, настаивать, провозглашать и осуществлять истину: «Православие выше, чем деньги». Только такие люди способны изменить инерциальный сценарий, осуществив колоссальные потрясения. Это можно сделать только во имя национальной идеи и через полноценный террор, через репрессии. Если всевластие денег как универсальной ценности и всеобщего эквивалента будет укрощено на уровне личной или групповой психологии и если такая группа сможет консолидироваться и укрепиться в России, возникнет субъект альтернативной стратегии, контр-элита. Только такая пассионарная контр-элита способна укротить наркотическую нефте-газозависимость российской экономики.

Интересно посмотреть, как дело обстоит в других странах— экспортерах сырья. Например, в Саудовской Аравии такой идеократической надстройкой выступают исламисты-ваххабиты, которые принуждают общество придерживаться жестких религиозных ценностей, несмотря на экспортный характер экономики. Сверхприбыли реинвестируются в исламистскую идентичность, в исламское общество, в мусульманскую экспансию, в проекты «мирового халифата». В Иране, например, другая версия, шиитская версия исламской идеократии. В Ираке при Хусейне был исламский социализм, баасизм, тоже идеократия, но иного рода. Во всех случаях речь идет об идеологической надстройке с сильнейшим религиозным, национальным и социальным (т. е. нелиберальным) компонентом, который сдерживает, ограничивает и отчасти компенсирует экономический паразитизм и вырождение политических элит.

В России это тоже теоретически возможно, но маловероятно. Пока никаких ясных признаков поворота к идеократии нет. В рамках либерализма и демократии такого поворота и не произойдет: ведь по определению здесь табуированы и демонизированы национальная идея, религиозные императивы, политический фанатизм, идеологизированные группы, рвущиеся к власти не для того, чтобы пользоваться ее благами, а для того, чтобы осуществлять проект. Социалистическая идеократия дискредитирована. Есть только слабый шанс прихода к власти на фоне внезапной социальной, технологической или политической катастрофы какой-то группы фанатиков. Но пока не просматривается даже слабых признаков существования такой группы. Кругом либо пародии, либо симулякры…

Соответственно, при сохранении статус-кво российская экономика будет оставаться нефтеориентированной, а паразитирование на природных ресурсах не будет компенсироваться никаким национальным проектом. В такой перспективе у российской экономики — дальнейшее разложение, а параллельно — разложение общества, культуры, государственности. И эти процессы гораздо более катастрофичны, нежели те частности, которые критикуют западные эксперты.

Я думаю, что Запад больше всего боится именно идеократического переворота в России, поэтому заведомо и превентивно критикуются даже отдаленные предпосылки к созданию такой идеократии в России. Запад сейчас заинтересован в сохранении в российской экономике статус-кво. Да будь она в 100 раз криминальнее, пусть хоть каждый день будут убивать банкиров или бизнесменов — это, по сути дела, Запад особенно не тронет. Тронет, как только он различит первые признаки идеократической революции. Пока таких признаков нет, и я думаю, что Запад спокоен, а его рекомендации в отношении российской экономики, в первую очередь, политические. Я хорошо знаю западных экспертов, в том числе и в экономической сфере: это абсолютно идеологизированные люди. Они обладают своей собственной либерально-демократической моделью и советуют нам только то, что вписывается в эти рамки, и то, что соответствует их собственным интересам. Поэтому я думаю, что не стоит демонизировать этот доклад ОЭСР, в России ситуация в тысячу раз хуже, чем в нем сказано.

Рекомендации эти технически рациональны, но касаются деталей. А то, что у нас царствует абсолютная коррупция, — это страшно. Коррупция пронизывает мозжечок, средостение, нервные узлы государства, центры принятия решений. Коррупция — это не просто болезнь общества… Сейчас уже непонятно, это раковая опухоль на живом теле или просто остатки живой ткани в раковом пространстве. Коррупционный канцер стал субъектом российского бытия, люди без этого не делают ни шага. Процесс получения денег (благ) и процесс воровства и лжи в современной российской ситуации строго идентичны. Я думаю, что этого никак не изменить, и Запад заинтересован скорее в приукрашивании этих тенденций и критике всего того, что могло бы быть действительно направлено к некоему оздоровлению ситуации. Запад исключает только одно — возможность идеократической революции в России. А коль скоро это так, то он критикует любые экономические предпосылки, которые могут вести к идеократической революции, и в принципе старается сохранить статус-кво. Это отражено и в докладе, о котором мы говорим. Но это частный аспект…

– А с вашей точки зрения, для будущего России и ее блага идеократия — это единственный возможный и правильный путь?

А. Дугин: Да, Россию спасет только идеократия, в противном случае России просто не будет, Россия исчезнет. Сейчас Россия разлагается. Это смысл ее современного бытия.

Но не стоит забывать: процесс разложения может быть комфортным, приятным и уютным; он может приносить прибыль, приносить удовольствие, порождать галлюцинативное очарование… Процесс греха, грехопадения, разврата может доставлять наслаждение и удовольствие. Когда мы приходим от более высокого уровня энергии и организации на менее высокие, высвобождаются огромные силы, колоссальный потенциал. Это и есть наслаждение от греха, в этом и состоит привлекательность грехопадения, здесь кроется фасцинация коррупции, удаль воровства, дерзость разрушения, сладость распада. И эта энергия распада является комфортной и прибыльной для тех, кто отождествляется с этим процессом. Также грехопадение является захватывающим мероприятием: освобождаются высокие напряжения, скрытые токи, которые вызывают острое эфемерное наслаждение. Россия и ее экономика сегодня энтропируют. Скольжение в бездну не очень заметно, чувствуется лишь головокружение…

Идеократия — это, напротив, движение к здоровью, к существованию, к жизни, но оно требует колоссальных усилий, затрат, аскезы, сопротивления силам тяготения. Идеократия — это социально-политическая и экономическая негэнтропия. Поддерживание порядка в любой системе — это огромные затраты энергии для того, чтобы эта система держалась.

Но наше общество не готово к новому идеократическому мероприятию, а раз так, то оно обречено на уничтожение, распад, разложение, энтропию. Россия не выстоит при нынешнем положении дел. Россия сегодня — это просто некая территория, откуда берут нефть и газ и впаривают в эфир обезумевших Петросянов. Это только территория с сероводородами; это уже не страна, это не государство, это некий фантом.

Я переживаю это с огромной болью, потому что я на другой стороне, стороне порядка, организации, на стороне жизни, на стороне идеократии. Но силы танатоса, разложения и греха — в том числе и в экономике (ведь экономика — это некий показатель, выражение более глубоких социально-политических установок) — сегодня преобладают. Никаких перспектив у России при продолжении нынешнего экономического курса нет, даже и курса никакого нет. Сменится правительство — ничего не изменится, можно сменить президента — тоже ничего не изменится. Вопрос только в том, будет или нет идеократическая революция фанатиков. Я в ней жизненно заинтересован, я считаю, что это единственный выход и единственное благо. Но при этом я вынужден констатировать, что объективных предпосылок для того, чтобы это произошло, пока нет.

Вот такая трагическая ситуация. Без этого мы исчезнем, хотя это маловероятно. Поэтому я идентифицирую ситуацию как катастрофическую. А то чувство устойчивости, стабильности и успокоенности, которое испытывают политические элиты и зомбированные телемассы, — это вещь эфемерная.

– Но, с другой стороны, распад одного образования неизбежно ведет к появлению на этом месте чего-то нового.

А. Дугин: Не всегда. Распался Советский Союз — на его месте появились периферийные национальные государства, которые еще хоть как-то пытаются освоиться в мире, цепляются за историческое бытие, и осталась черная дыра на месте России, где не появилось ничего. Точно так же, когда будет распадаться Россия, я допускаю возможность появления энергетических ядер на ее периферии, скажем, в национальных республиках, у которых есть потенциал для идеократии, связанный с этносом, с культурой, с религией. Но после распада России в ее центре опять ничего не возникнет, и будет такая же ситуация, как с Советским Союзом. То есть где-то на периферии возникнет что-то новое, но центр опять будет парализован. Ужас в том, что в процессе коррупции политическим классом России, всем в целом, совокупно, без единого исключения, перейдены все рамки, все границы, все ограничительные моменты. Каждый осуществил такое количество преступлений, произвел такое количество лжи, соучаствовал в таком количестве насилия, что возврата из этого нет. Повязанность дерьмом еще более эффективна, чем повязанность кровью. Из-под этого мрака может выбраться только маленькая группа фанатиков-идеократов, но я пока даже близко не вижу их формирования. Общество очень быстро, хотя подчас незаметно, гниет, оно уничтожается, распускается. Это самоликвидация России, и в экономике эти процессы совершенно очевидны. И ничего другого при этой конъюнктуре цен на нефть не может быть. Нас погубили цены на нефть. Если бы нефть была 8-10 долларов за баррель, то, я думаю, в России началась бы реальная модернизация экономики, была бы выработана национальная идея, политический класс быстро бы поменялся и пришли бы совершено другие люди. 60 долларов за баррель — это смерть, это наркотик, это нас погубит. От этого спасения нет, рано или поздно это погубит и Иран, и других поставщиков нефти и газа, которые, к счастью для них, оказались на более архаичном, более энергетически высоком уровне религиозного фанатизма. Если что-то еще и удерживает других экспортеров сырья от разложения — это идеократия, религиозный фанатизм. В России прямо противоположная ситуация, соответственно, мы обречены. 60 долларов — это приговор. Это вердикт разложения, это отсутствие экономики и открытая возможность для любой трагедии — экономической, национальной, религиозной. При 60 долларов за баррель российская нефтегазовая элита, у которой есть реальная власть, пойдет на все, она сделает все что угодно. Она поставит любой спектакль и подберет любых актеров. И бездна покажется обезумевшим телезрителям цветущим садом, а гибель — веселой вечеринкой.

 

Приложение 3

Ратификация Киотского протокола: антиамериканский экологический фронт

Интервью А. Дугина информационно-аналитическому порталу «OPEC.RU». 16.09.2004

— Александр Гельевич, в пятницу на встрече с послами 25 государств—членов ЕС Михаил Фрадков опроверг появившуюся в ряде СМИ информацию о негативном отношении Москвы к ратификации Киотского протокола. Он отметил, что консультации продолжаются и сейчас завершается работа на уровне экспертов. Однако «Время новостей» пишет, что в проекте доклада премьер-министра президенту Киотский протокол называется «несправедливым» и «научно не обоснованным». То есть понятно, что ратификация Киотского протокола — чисто политическая проблема. А с Вашей точки зрения, какие существуют «за» и «против» для ратификации Киотского протокола? И какую позицию занимаете лично Вы?

А. Дугин: Я полагаю, что проблема Киотского протокола и подписание этого протокола по экологии и ограничению определенных видов промышленных выбросов — проблема символическая и политическая. Инициаторы подписания Киотского протокола — страны Евросоюза. Идея заботы об окружающей среде является одним из идеологических элементов европейской социальной политики, наряду с правами человека, социальной обеспеченностью и т. д. Если говорить об общем стиле европейского сообщества, то гуманитарные, экологические, социальные заботы, заботы об окружающей среде — это неотъемлемая часть политического имиджа Европы. Европы, которая, по словам американского политолога Кэплана, все больше тяготеет к кантианской модели, в отличие от Америки, которая тяготеет к модели гоббсианской. Вот этой открытой, гуманной, демократической и гражданской Европе присуще заботиться об окружающей среде. Не столько на деле, сколько на словах, но это роли не играет, поскольку речь идет о политическом выражении европейской идентичности. Европу поддерживают и Япония, которая стала жертвой ядерной агрессии со стороны США, и многие страны третьего мира, у которых экологическое состояние совсем катастрофическое, поскольку туда в современном мире перенесена основная тяжесть индустриального производства, и больше всего страдает от этого разделения труда в глобальном масштабе тихоокеанский регион. Итак, Европа является политическим инициатором подписания Киотского протокола.

Позицию США в этом вопросе мы знаем. Она очень показательна, особенно республиканская позиция. Она совершенно безразлична к гуманитарной европейской идентичности. США (особенно при республиканцах) вызывающим образом отказываются подписывать что бы то ни было в этом роде, ограничивать как бы то ни было свое индустриальное производство. Хотя пункты Киотского протокола затрагивают американскую промышленность в весьма незначительной степени. Но Америка не хочет считаться с Европой, и это американский эгоистический ковбойский стиль в политике.

Теперь позиция России по отношению к этому символическому действию. Большого вреда российской промышленности подписание Киотского протокола не принесет, в общем и целом, хотя какие-то ограничения, конечно, потребуются. Вопрос лишь в том, стоит ли двигаться в этом направлении — в сторону европейского мира — или поступить, как США, проигнорировав его. Это принципиальный вопрос, который идет гораздо дальше, чем подписание самого Киотского протокола. Это выбор Россией одного из двух полюсов нынешнего Запада — либо атлантическая Америка с Англией, либо континентальная Европа. Киотский протокол — это политический акт, детище — может быть, наивное, смешное и даже неискреннее — именно континентальной Европы. Это «кантианская» затея, в терминах Кэплана, но никак не «гоббсианская». И за теми, кто выступает за подписание Киотского протокола в России, стоят не столько экологи, значение которых у нас равно нулю, сколько европеисты. У нас есть маленькое, хиленькое лобби европеистов, хотя сам президент у нас в значительной степени европеист. Подписать Киотский договор — это их проект.

Но у нас вокруг президента, во властных элитах, существует огромное, мощное, непоколебимое атлантическое лобби, гораздо более консолидированное, чем европеистское, играющее активно собственную партию, взращенное на американских (в первую очередь, консервативных и республиканских) фондах (Херитидж, Рэнд-корпорейшн и т. д.), внедренное к нам во власть в начале 90-х годов, если не раньше. Это проамериканское лобби постоянно контактирует с президентом, и ему настойчиво внушается, что «нужно подражать Америке», «следовать за Америкой», «слушаться Америку». А раз Америка плюет на Киотский протокол, чтобы, не дай Бог, не повысить политический вес Европы, то Россия тоже должна на него плевать. Это атлантистское лобби действует сейчас активно, часто грубо, бессмысленно и вопреки всякой элементарной логике (не говоря уже о соблюдении национальных интересов). Но как бы то ни было, это лобби у нас сильно, и оно приводит свои аргументы, почему у Кремля нет совершенно никаких экономических или экологических резонов подписывать Киотский протокол. Отчасти это правильно, потому что это только наложение на Россию определенных обязательств без каких-то позитивных последствий. Но это ведь только политическая программа, и поддержка ее зависит от характера и содержания нашей европейской политики.

Теперь о Фрадкове. Сам Фрадков, безусловно, европеист. Это хотелось бы подчеркнуть: у нас премьер — европеист. Поэтому понятно его стремление сблизиться с Европой. Он работал в Евросоюзе, он европеист по своим взглядам, и он европеист по своему складу. Его экономический стиль тоже в некоторой степени европеистский — корректная умеренная социал-демократическая модель, умеренное кейнсианство. Естественно, что он эту линию пытается провести в том числе и в символических политических действиях, таких как подписание Киотского протокола. Но он — европеист, который окружен проамериканскими и либеральными фигурами. Вся реальная экономика у нас в руках ультраамериканистов, ультралибералов и имеет антиевропейскую ориентацию. Практически весь экономический сектор правительства РФ — это либералы-американофилы, американская агентура влияния. Собственно, конфликт в правительстве развивается в последнее время именно по этой линии — это конфликт Фрадкова, европеиста и умеренного социал-демократа, с проамериканским либеральным сектором (Греф, Кудрин). К сожалению, проамериканский сектор не утрачивает своих позиций на протяжении всего времени правления Путина, хотя было бы логично сместить этих либералов на периферию.

Путин делает в этом направлении спорадические действия, но запала не хватает для того, чтобы довести начатое до конца, и снова выбор осуществляется между ультралиберальными и проамериканскими фигурами: либо Греф, либо Илларионов, хотя идейно они практически неразличимы.

Суммируя все вышесказанное: как геополитик и евразиец, я, безусловно, стою за ратификацию Киотского протокола. Да, эта экологическая демагогия не очень серьезная вещь. Но задача России — любыми способами и любой ценой сближаться с континентальной Европой: в данном случае цена не очень высокая, и мы можем и уступить. А выгоды, напротив, очень серьезные: укрепление оси Париж — Берлин — Москва, резкое улучшение образа России в Европе, развитие континентального партнерства. Было бы авангардным начать и совместные стратегические инициативы стран «экологического клуба» (Европа, Россия, третий мир) по защите от «эгоистических янки», несущих угрозу природе Земли и всему человечеству и бравирующих наплевательским отношением к окружающей среде. Антиамериканский экологический фронт, евразийский блок.

С геополитической точки зрения это очень важный акт. Это понимает Фрадков, и, естественно, его саботирует и торпедирует проамериканское, проатлантическое окружение президента, в том числе экономический сектор в правительстве.

Это основное противоречие политики России, которое проявляется и в мелочах, и в крупных проектах, и в экономической полемике, и во внутренней политике, и во всем остальном. Спор европеистов и атлантистов в окружении Путина — это самое главное не только во внешней, но и во внутренней политике, а подписание или неподписание Киотского протокола является одним из небольших эпизодов в этой позиционной игре с очень высокими историческими ставками.