Пролог

Зловещий багровый след тянулся за этим драгоценным камнем.

Едва очутившись в руках человека, он окунулся в теплую свежую кровь, и, возможно, именно это придало ему какое-то таинственное, мистическое свойство приносить несчастье…

Впрочем, разумнее предположить, что причиной всему была просто извечная порочность человеческой натуры.

Рабочий, под ударом кирки которого алмаз, сверкнув искрой в колеблющемся пламени факела, вывалился из кома голубой глины, соблазнился величиной находки. Он рассек себе ногу, засунул камень глубоко в рану и обмотал ее грязной тряпкой, оторвав кусок набедренной повязки, составлявшей всю его одежду. Таким образом он надеялся скрыть алмаз и вынести его из рудника.

Безболезненнее и проще было бы проглотить камень. Однако, хотя в те времена и не существовало еще рентгена, власти сумели найти действенный метод борьбы с подобной уловкой. Согласно правилам никто из рабочих не мог покинуть охраняемую территорию, прежде чем по окончании смены дважды не опорожнит кишечник. Нечистоты периодически промывали сквозь специальные сита-грохоты, чтобы отсеять возможные драгоценные крупицы…

Опытный надсмотрщик сразу учуял подвох. Придравшись к чему-то, он забил вора до смерти, а потом, зная, что тот был парсом и труп его не предадут земле, а бросят на растерзание грифам, дождался темноты, пробрался на кладбище и взял алмаз. В тот же вечер он продал его по дешевке трактирщику, который не только снабжал поселок рудокопов спиртным, но и скупал краденное. Через два дня надсмотрщик умер, отравившись недоброкачественным ромом, употребив его в чрезмерном количестве.

Смерть надсмотрщика подорвала репутацию трактирщика, он вынужден был закрыть свое заведение, и камень перешел к миссионеру, который, в свою очередь, продал алмаз богатому путешественнику-англичанину, пытавшемуся, странствуя по всему свету, излечиться от разочарования в жизни и ради развлечения покупавшему всяческие дорогие диковинки. Миссионера вскоре растерзали фанатики-индусы, когда он попытался остановить обряд «сатти» сожжения молодой вдовы вместе с ее почившим супругом на погребальном костре, усыпанном цветами и политом благовониями.

До того, как в припадке жесточайшего сплина перерезать себе горло бритвой, англичанин успел уехать в Европу и продать камень голландскому ювелиру.

Так алмаз очутился в Амстердаме, где знаменитый мастер три месяца подряд каждый день вынимал его из кованого ларца, подолгу рассматривал со всех сторон, измерял и делал наброски. Он поднимался по ночам с постели, зажигал свечу и рисовал на специально приготовленном для такого случая листке пришедший к нему во сне вариант огранки.

Наконец, он выбрал наилучший и за пять недель упорного труда, не выходя из мастерской, питаясь пищей, которую ему подавали сквозь маленькую дверцу в стене, превратил невзрачный, бесформенный кусочек кристаллического углерода в великолепный, сверкающий идеально отшлифованными гранями бриллиант чистейшей воды, величиной примерно с косточку персика и приблизительно такой же формы.

Через неделю в порту, где среди мрачных громад складов, пропахших ароматами экзотических пряностей, смешанных с вонью тухлой рыбы, находилась его контора, он, принимая у подозрительного португальца партию цейлонских самоцветов, заметил, как из-под ковра на полу выползла полумертвая крыса… Ювелир умер от бубонной чумы, но успел еще продать последний шедевр своего искусства.

Его купил французский аристократ, и бриллиант, подобно многим другим крупным драгоценным камням, получил собственное имя по родовому имени своего нового владельца. Он не принес ему счастья — голову аристократа, украсив ее красным фригийским колпаком, символом свободы, насадили на пику во время Великой французской революции. Бриллиант был похищен из разоренного замка и долго путешествовал по темным клоакам уголовного мира, неся гибель своим временным хозяевам.

Он переходил из рук в руки, пока не оказался выставленным на аукционе, где его из соображений фамильной чести приобрел, не считаясь с затратами, потомок убитого чернью аристократа. Парижский ювелир, снабдив камень изящной оправой в стиле ампир, превратил его в кулон. Какое-то время сверкающий искрами в свете тысяч свечей на придворных балах Реставрации бриллиант являлся предметом всеобщего восхищения и зависти высокородных модниц.

Потом наследники, не выдержав конкуренции с нуворишами, разорились и продали ставший знаменитым камень русскому вельможе, который уплатил за него огромную сумму полновесными червонцами.

Новый владелец бриллианта, фаворит императора, свирепый самодур с выпученными рачьими глазами, попал в опалу, когда на трон взошел очередной самодержец, и удалился в свое имение, где был за жестокое обращение растерзан собственными крепостными.

В России камень переходил от одной прекрасной дамы к другой. Его проигрывали в карты, закладывали, дарили в знак любви… Как-то темной вьюжной ночью его похитил из хозяйской шкатулки дворовый человек, сбежал с ним и попытался продать алмаз содержателю постоялого двора. Тот, в целях экономии, убил вора, закопал труп у себя в подполье, но был изобличен бравым полицейским исправником и отправился греметь кандалами по Владимирке. На нерченских рудниках напарник по цепи, безносый клейменый варнак, проломил ему голову обыкновенным булыжником.

Наконец, бриллиант стал частью фамильных драгоценностей старинного и богатого польского рода, владевшего огромными поместьями на юге России. Однажды он послужил причиной того, что его владелица, очаровательная бледная полька с высоко взбитыми пепельными волосами, была изгнана из театра, ибо согласно этикету ни одна из дам не смела появляться в зале, надев более крупные драгоценные камни, чем императрица, буде их величество соблаговолят посетить спектакль…

После этого бриллиант долго оставался без употребления. Пламя пожаров двух русских революций сверкало на его гранях, но он счастливо избежал экспроприации и реквизиции. В самом конце гражданской войны он пропал, как будто испарился.

Благородные потомки и родственники его последнего владельца, расстрелянного большевиками, прозябали в бедности за границей, а чекисты, добравшиеся не только до фамильных драгоценностей знати, но и до церковной утвари, выковыривавшие для пополнения Гохрана самоцветы из окладов старинных икон, митр и нательных крестов, напрасно обшаривали все уголки в поисках знаменитого бриллианта — он исчез бесследно.

И лишь в самом конце существования новой коммунистической Империи, буквально накануне ее сокрушительного самоубийственного краха, он как будто вновь появился в поле зрения "компетентных органов". Но не только их…

 

1

Есть в лесу одно такое место,

Где сидеть на старой хвое мягко,

Где над головой большая ветка

Защищает от дождя и солнца…

В.Дугин. Из неопубликованного

Этому приему меня научил старый кореец. Серия из трех ударов: первый — кулаком в солнечное сплетение, противник сгибается и наклоняется вперед, подставляя подбородок под второй удар — локтем той же руки, от которого голова его откидывается назад, открывая горло для третьего, завершающего удара — ребром ладони из верхней точки дуги, описанной рукой. Рассказывать, как будто долго, но со стороны это выглядит иначе: мелькнула рука вверх-вниз с одновременным поворотом корпуса влево-вправо, и стоявший рядом человек вдруг осел и свалился, как тряпичная кукла.

Так случилось и в этот раз, правда, из-за того, что парень был ростом под два метра, пришлось применить вариант, в котором первый удар идет в пах, второй — в солнечное сплетение, а третий — сзади по шее у основания черепа. Отчетливый хруст сломанных позвонков свидетельствовал о том, что прием проведен успешно. К сожалению, пользы все это принесло не более, чем тренировочная разминка, — в карманах у него было много всякой дряни, но только не то, что я искал. Минуту спустя мой «мустанг» стирал покрышки, вырываясь в крутом вираже на магистральное шоссе Е-20.

Нажав кнопку радиотелефона, я послал записанный в памяти аппарата код вызова. Трубку на другом конце канала связи подняли сразу же — моего звонка ждали.

— Клиент отбыл, товар некондиционный.

— Принято. Действуйте по обстановке.

Гудка отбоя я не услышал, так как положил трубку первым.

Смеркалось, над уходящим к горизонту прямым как стрела шоссе горела яркая голубая звезда. До утра было много времени, хватит и уехать подальше и подумать над тем, как организовать встречу со следующим возможным «почтальоном». Мне хотелось есть и пить, поэтому я свернул в первый же съезд на грунтовку, заехал подальше в лес и достал из холодильника пару сэндвичей с колбасой и сыром и банку пива. Ветер шумел в верхушках сосен, в распахнутые дверцы машины втекали запахи хвои и смолы, потрескивал, остывая, двигатель «мустанга».

Собственно говоря, выбор у меня был небольшой: я знал только еще двух потенциальных «курьеров». Правда, находились они в настоящее время далеко друг от друга и от меня, поэтому следовало разработать оптимальный маршрут, чтобы успеть пройти по этому треугольнику за отпущенный на данный этап операции срок. Если повезет, сразу наткнусь на того, кто мне нужен. Однако, я давно отучил себя рассчитывать на везение. В моем деле нужно всегда действовать наверняка и иметь резерв на всякие неприятные случайности и непредвиденные задержки.

Я ввел в компьютер исходные данные, и через несколько секунд на дисплее появился участок карты с маршрутом и таблица-график, где указывались пункты и время прибытия, вид транспорта, который следовало использовать на отдельных участках, и другие полезные сведения. Сделав небольшие коррективы, учитывающие мои личные вкусы, я спрятал распечатку окончательного варианта в бумажник.

Я не боялся, что этот листок послужит уликой против меня. Взять его из бумажника смогут лишь в случае моей смерти, а тогда мне уже ничего не будет страшно.У меня еще был запас времени, в банке еще оставалось пиво, поэтому я решил продлить свой пикник и включил приемник. В тишине леса негромко зазвучала "Интродукция и рондо каприччиозо" Сен-Санса в исполнении Когана. Собрав в ладонь крошки от сэндвича, я привстал с сидения, чтобы высыпать их под стоящую рядом сосну. Пусть завтра полакомятся птицы или белка.

Я наклонился, и тут гениальное стаккато было нарушено посторонним звуком. В ствол дерева над моей головой с чмоканьем вонзилась пуля, посыпались кусочки коры. Я свалился на мягкую хвою и замер.

Убийц было двое. Через приоткрытые веки я мог видеть только их ноги. На одном были джинсы и кеды, брюки второго были заправлены в охотничьи сапоги из кожзаменителя. Когда они подошли вплотную ко мне, я закрыл глаза, рисуя в уме создавшуюся позицию. Один стоял справа от меня, ближе к машине, второй — между мной и толстым стволом сосны, почти касаясь моего затылка носками сапог.

— Готов, — произнес первый и носком кеда попытался перевернуть меня на спину. — Тяжелый, черт!

Бьюсь об заклад, они умерли, так и не поняв, что с ними случилось. Первый, как сказали бы медики, "от несовместимых с жизнью травм", поскольку ударом ноги я снес ему нижнюю часть лица, второй — по собственной неосторожности — оказался после моего толчка насаженным на обломанный сук, торчавший острым концом из ствола сосны, у подножья которой я собирался устроить птичью столовую. Его просторный плащ помог мне не запачкаться кровью, когда я стягивал тело с деревянной «булавки». Эта бабочка не годилась для коллекции. Я оттащил трупы подальше в кусты и забросал их хворостом. На более сложные погребальные обряды у меня не было ни времени, ни желания. Винтовку с оптическим прицелом я положил в багажник своей машины. Из приемника все еще лились звуки «Рондо».

Но как они сумели так быстро выйти на меня? Я достал из перчаточного отделения индикатор и переключил его на широкий диапазон, поскольку не знал, на какой волне могут работать мои преследователи. Конечно, это уменьшило чувствительность индикатора, но в данном случае ее было вполне достаточно из-за малого радиуса поиска. Маячок я обнаружил в резиновом уплотнителе заднего стекла «мустанга». Крохотная булавочка с круглой головкой, не больше яблочного зернышка. Кто-то отогнул край уплотнителя и воткнул маячок между резиной и стеклом так, что его не было видно ни снаружи, ни изнутри машины.

Я раздавил головку «булавки» на заднем бампере, как настоящую блоху, прижав ее твердым корпусом индикатора. Эта ошибка могла мне дорого обойтись, но я понял это слишком поздно. Ведь на мониторе следивших за мной исчез сигнал, что, естественно, вызвало их беспокойство и заставило начать поиск. Лучше было воткнуть «булавку» в лацкан одного из убитых, это облегчило бы нахождение дорогих трупов безутешными близкими и друзьями. А еще лучше было бы пристроить маячок на какую-нибудь совсем постороннюю машину — пусть бы погонялись за ней.

Однако, надо поскорее убираться отсюда. Радиус действия маячка не очень велик, и пославшие тех двоих возможно ожидают где-то поблизости.

Уже совсем стемнело, и выбираясь из леса на трассу, я вынужден был включить фары. Но никто не обстрелял мою машину, и я благополучно влился в ночной поток стремившихся к Городу, огни которого заревом светились на горизонте.

 

2

Акка Кнебекайзе, долог тяжкий путь!

Акка Кнебекайзе, дайте отдохнуть!

"Песня перелетных гусей"

Сквозь иллюминаторы были видны одни облака, мы летели на высоте двадцати тысяч футов. Салон, как это обычно бывает на непопулярных маршрутах в это время года, был наполовину пуст. Никто из пассажиров не привлек моего внимания, не показался мне потенциальным противником или «хвостом». Я отвернулся и глядя на причудливые белые башни, горы и холмистые равнины проплывающих под нами облаков, снова и снова прокручивал в уме порядок действий после того, как прибуду в Осло. Потом мысли мои переключились на события давно прошедших дней. Как начиналась вся эта история, в результате каких переплетений событий, случайностей я лечу сейчас в незнакомый мне город, где, возможно, придется рисковать своей жизнью?

…Два мальчика копали ямы под саженцы в школьном саду. Был яркий весенний день, какие не редкость в этом старинном южном городе, "матери городов русских", как называли его в древних летописях. Внезапно один из них заметил в крошащейся глине, перемешанной с мокрым от недавно сошедшего снега песком, какую-то маленькую, потемневшую от сырости коробочку. Мальчики рассматривали ее, сталкиваясь лбами, вырывая в нетерпении друг у друга из рук. Кожаная, с полустертым тиснением, коробочка раскрылась, и из нее выпал, сверкнув на солнце гранями, прозрачный камешек величиной с косточку от персика и примерно такой же формы. Старший и более решительный забрал камешек себе, коробочка досталась младшему.

Закончив работу, мальчики вернулись в школу. На перемене старший подошел к двери вестибюля и, вынув из кармана камешек, стал смотреть сквозь него на солнце, как обычно он смотрел через осколки цветных стеклышек. Но сквозь камешек ничего не было видно — свет дробился в многочисленных гранях, отражаясь на дверь солнечными зайчиками. Потом мальчик провел камешком по стеклу, осталась белая матовая царапина, хорошо видная на гладкой поверхности. Прикусив от усердия губу, он начал старательно выводить на стекле свои инициалы.

Работу прервал молодой учитель физики, который отнял у вредителя камешек и положил его себе в карман, пообещав вызвать в школу родителей, чтобы они вставили новое стекло. Но прошло несколько дней, учитель не вспоминал о случившемся, а стекло, украшенное недописанной буквой «Д», кто-то выдавил портфелем во время суматохи на большой перемене, и его заменили новым. Довольный тем, что его поступок не стал известен строгому отцу, мальчик вскоре забыл о камешке и о том, как красиво блестел он на солнце. Попросить его у учителя, потребовать вернуть находку ему и в голову не приходило; камешек исчез безвозвратно, как исчезали рогатки, пугачи и другие недозволенные предметы. Коробочка, доставшаяся младшему, тоже где-то затерялась.

Учитель физики, как и большинство горожан в те суровые послевоенные годы, жил в коммунальной квартире. По вечерам он иногда заходил попить чайку в комнату к одинокому старику-ювелиру, давно не работавшему по причине многочисленных болезней и преклонного возраста. Его содержала жившая отдельно дочь, обремененная многочисленным семейством, но она приходила редко. Старик много знал, многое помнил и ценил в молодом соседе благодарного слушателя. Как-то в теплый весенний вечер учитель показал старому ювелиру необычайный камешек, сказав, что нашел его, разбирая вещи своей бабушки…

Илья Моисеевич молча положил камень на бывший когда-то полированным столик и долго смотрел на него. Потом достал из ящика большую лупу в медной оправе, тщательно протер ее кусочком замши и, взяв камешек двумя пальцами, внимательно обследовал каждую грань. Закончив эту процедуру, он подошел к окну и с легким нажимом провел уголком камня по стеклу. Раздался скрип, на стекле появилась тонкая, как волосок, полоска. Все так же молча, старик вернулся к столу и осторожно положил камень на фарфоровое блюдце с изображением пастушки, которое он всегда вынимал из буфета, когда желал оказать особую честь гостю. В чайном свете низко висящей лампочки под розовым матерчатым абажуром, украшенном кистями, прозрачный искрящийся камень, казалось, не лежал, а парил чуть приподнявшись в воздухе. Радужные блики вокруг пастушки задрожали, когда по улице мимо дома с лязгом и звоном прошел трамвай.

— Так что? — почему-то шепотом спросил физик.

— Витя, я не знал, что ваша бабушка была графиней. Я понимаю, сейчас такое время… На вашем месте я спрятал бы это подальше. Мне вы можете показать, я уже старик, и даже когда Дуся моет пол в нашей общей кухне, меня это не возбуждает, но кто-нибудь другой… У вас могут быть неприятности.

— Но что же это такое?

— Вы когда-нибудь слыхали о «Суассоне»? Он числился в каталогах всех фирм как бриллиант первого класса. Нет? Ну, конечно. Это случилось, когда вас не было на свете, а потом столько событий. Но я вам говорю, что где-нибудь в Америке или Париже какой-нибудь там Ротшильд сделался бы прямо как ненормальный, если бы увидел этот камешек. Он же из фамильных драгоценностей графов Брайницких и стоит целого состояния. Они его оставили вашей, пардон, бабушке, а сами уехали за границу, когда тут все это началось, все эти белые, красные, зеленые, Махно и Чека. Ну, так они там умирали с голоду, а ваша бабушка, наверное, боялась и прятала этот камень в комоде. Спрашивается, какая кому от него польза? Одни неприятности…

— Илья Моисеевич… Я вас прошу — никому ни звука.

— Я же вам говорю, я уже старик. И в Париж меня никто не пустит. Так что можете не волноваться, спрячьте ваш камень в карман и давайте пить чай, он совсем остыл за всеми этими разговорами. Скажите, вы читали последнюю речь де Голля? Я думаю, он-таки будет президентом.

…Улыбающаяся стюардесса уже второй раз предлагала мне свой подносик, уставленный запотевшими бокалами. Я отказался от выпивки, взял пакетик кукурузных хлопьев и углубился в изучение «Плейбоя».

Из аэропорта Форнебу я доехал по украшенной старинными особняками и современными зданиями широкой Карл-Юханс-гате до центра и отпустил такси на площади перед университетом. Национальный флаг, укрепленный на флагштоке классического портала, развевался под порывами ветра, пахнущего морем даже здесь, в центре города. Я свернул в узкий переулок справа от университетского парка, пересек улицу и вышел к Национальному театру. На окаймленной густыми деревьями площадке перед входом прогуливались немногочисленные туристы, на бордюре клумбы у памятника сидели парочки. Мирная атмосфера странно контрастировала с напряжением, которое я испытывал, когда проходил вблизи украшавшей вход колонны, второй слева. Она была сложена из рельефно отделяющихся друг от друга каменных блоков, и отсутствие на третьем снизу условной метки говорило о том, что мне предстоит неблизкий путь в пригород Ашер. Согласно плану, выданному мне компьютером, добираться туда лучше всего поездом, поэтому я отправился на Западный вокзал по набережной, полюбовавшись фонтаном напротив ратуши и скульптурами работы Вигеланна.

Проехав примерно пятнадцать километров и миновав Экстре-Берум, Сандовик и Лане, я вышел на остановке у Ашера. Нужный мне дом был расположен между разветвлениями шоссе, которое проходило вдоль берега залива. Я поднялся по нескольким ступеням у входа и нажал кнопку звонка.

 

3

Судьба гналась за нами следом,

Как сумасшедший с бритвою в руке.

Арс. Тарковский

Мне открыла приветливо улыбающаяся пожилая дама. Пригласив меня в маленькую гостиную, она извинилась и вышла. Не успел я подумать, что она поступает неосторожно, впуская в довольно поздний час незнакомого человека в дом, где, насколько я знал, она была одна, хозяйка вернулась, а вслед за нею в гостиную вошел пес, при взгляде на которого у меня исчезла всякая охота делать резкие движения. Пес улегся у камина, положил массивную горбоносую голову на вытянутые лапы и исподлобья внимательно глядел на меня. Он не был таким большим, как дог или немецкая овчарка, но его коренастое туловище с рельефной мускулатурой под короткой светло-желтой шерстью, испещренное темными поперечными полосами, говорило о значительной силе. Пит-бультерьер, именно эту породу под давлением общественности запретило держать английское законодательство после того, как погибла девушка, растерзанная своим Бинго, и пострадал ребенок, на которого в парке напал сорвавшийся с поводка пес. Впечатляющие фотографии обошли всю прессу. Врач, осматривавший пострадавших, заявил журналистам, что в своей практике видел такие раны лишь однажды, когда оказывал помощь укротителю, на которого набросился взбесившийся тигр. В Германии собак этой породы необходимо регистрировать в полиции, и владение ими приравнивается к ношению холодного оружия.

Было уже поздно, и хозяйка гостеприимно предложила мне спальню своего сына, который по ее словам путешествовал с друзьями на яхте в Средиземном море. Не знаю, много ли она получала за содержание конспиративной квартиры, но дом, обстановка и она сама выглядели вполне респектабельно.

На следующий день после ленча я вышел на набережное шоссе подышать соленым воздухом моря. Из проезжавшего мимо темно-зеленого «вольво» высунулся водитель быстро передал мне сквозь полуопущенное боковое стекло небольшой пакет, после чего на хорошей скорости удалился в юго-западном направлении. Вернувшись в дом, я принялся изучать полученные документы.

В начале второго я вышел, чтобы позвонить по телефону. Конечно, я мог сделать это и из холла, но, осторожности ради, решил воспользоваться автоматом. Миновав две ближайшие будки, я зашел в третью и, опустив монетку, набрал нужный номер. Все это вместе с разговором заняло минут двадцать. Когда я, возвращаясь, подходил к дому, то заметил дым, вырывавшийся из окна моей спальни. Меня это неприятно удивило — такой оперативности от противника я не ожидал.

Вбежав в прихожую, я чуть не натолкнулся на хозяйку. Она лежала ничком на полу без сознания, видимых повреждений или следов крови я на ней не заметил. Пульс, несколько слабый даже для ее возраста, бился ровно, дыхание учащенное и неглубокое, зрачки расширены. Очевидно, кто-то оглушил ее ударом по голове, но она пришла в себя и пыталась позвать на помощь, однако, снова потеряла сознание.

Я вытащил ее на газон перед домом, стараясь пригибаться так, чтобы живая изгородь скрывала меня от возможных нескромных взоров, потом вернулся в холл и поднялся в свою спальню. Все вещи в ней были разбросаны, постельное белье скомкано, ящики небольшого столика, расположенного у окна, валялись на полу рядом с потрескивающим костром из кучи бумаг и сорванной с окна занавески. Я не стал тушить огонь, а спустился вниз и прошел на кухню.

Зрелище, которое я там увидел, было не для слабонервных. В углу возле посудомойки лежал молодой, судя по кричаще яркой рубашке и длинным волосам, парень. Окровавленными руками он все еще зажимал пах. Вокруг него растеклась большая лужа темной, почти черной крови. Брызги крови, но более яркого, алого цвета виднелись повсюду — на мебели, на стенах, на кафельных плитках у раковины. Человек в углу был явно мертв, и никакой медицинской помощи ему уже не требовалось. Следы испачканной в крови обуви вели ко второй двери, которая выходила в коридор, позволяющий добраться до небольшого сада за домом.

Там я обнаружил еще одного. Он лежал у самой калитки, от которой шла тропинка к шоссе, подтянув под себя ноги и стиснув живот руками. Голова его была запрокинута и повернута набок, как будто он изо всех сил старался оглянуться, рассмотреть что-то у себя за спиной. В двух шагах от него, на аккуратно подстриженной траве, распластался пес, странно плоский, точно воздушный шар, из которого выпустили весь воздух. Ни тот, ни другой не шевельнулись, когда я слегка подтолкнул их ногой… Оружия я не заметил, возможно, человек обронил его в саду, когда пытался добраться до калитки. Но ведь был еще третий, тот кто устроил костер в спальне. Он исчез бесследно.

Вдали послышалось завывание сирены. Вероятно, кто-то из соседей вызвал пожарных или полицию, заметив дым и услыхав подозрительный шум. Помогать пожарным или выступать в роли свидетеля я счел излишним. В доме не оставалось ничего, что могло бы выдать мое пребывание. Имея страховку, старая дама не понесет больших убытков, если у нее хватит выдержки представить все как простое нападение грабителей. Мне же после случившегося, учитывая то, что я выяснил по телефону, оставаться здесь было бессмысленно и опасно. Смерть шла за мною по пятам, дышала мне в затылок ледяным дыханием. Рано или поздно нам придется столкнуться лицом к лицу, взглянуть друг другу в глаза и тогда…

Я пригнулся и побежал по петляющей между кустами тропинке к разветвлению шоссе, которое проходило приблизительно в километре от сада. Полчаса спустя я уже ехал на попутной машине в Осло.

 

4

Отважны люди стран полночных,

Велик их Один-бог,

Угрюмо море!

Песня Варяжского гостя

В прохладном зале Музея кораблей викингов, расположенного на небольшом полуострове Бюгдё в южной части Осло, было тихо. Несколько посетителей медленно переходили от экспоната к экспонату, вполголоса обмениваясь впечатлениями. Я остановился у древнего корабля, прекрасно сохранившегося, несмотря на то, что до того, как попасть на невысокий постамент и оказаться обнесенным бархатными шнурами, он пролежал тысячу лет в морской воде. Голова фантастического чудовища, напоминающая голову крокодила, скалила зубы на высоко поднятом изогнутом форштевне «драккара». Когда я бываю в музеях, меня всегда охватывает какое-то чувство нереальности настоящего, мне кажется, что я сам и весь современный мне мир с его суетой, смрадной техникой, бессмысленной погоней за миражом счастья, выливающегося в конце концов в бокал коктейля, постельную радость или приобретение престижной игрушки, вроде «мерседеса» новейшей модели, не существуем, а реально были, есть и всегда будут. Вот эта маска египетского фараона, цеп древнего земледельца, амфоры, которыми пользовались древние греки, что вот сейчас выйдут пропахшие морем рыжебородые громкоголосые богатыри и рассядутся по своим скамьям в черной от смолы ладье… Что стоит наша воля, наше мужество и наша сила перед этими людьми, отправляющимися в Mare Tenebrarum — Море Мрака на сшитом из пружинящих тонких досок «драккаре», не имевшем даже палубы? Как мог Лейф Эриксон за пятьсот лет до Калумба пересечь Атлантический океан и обосноваться на Ньюфаундленде? Что пришлось вынести его людям, прежде чем они построили себе хижины на побережье Лабрадора, или Винланда, как они его называли? И отчего погибли они? Чума, занесенная из Европы, или ночной набег свирепых орд краснокожих дикарей, потрясающих каменными томагавками, заставили забыть на тысячу лет о том, как скрипели, вползая на прибрежный песок, днища кораблей норманнов? Кто помнит сегодня, как блестел дамасский клинок сарацина, скрещиваясь с широким мечом варяга в ночном бою под Сарагоссой? Как рычали золотые львы, охранявшие трон Багрянородного, византийского императора, когда в зал тяжелой поступью входил конвой наемников-северян?..

Весло ли галеры средь белых льдин

Иль винт рассекает море

У волн, у времени голос один:

"Горе слабейшему, горе!"

— выразительно произнес кто-то сзади. Я оглянулся. Рядом стояла девушка. Блондинка среднего роста с фигурой спортсменки, стройными ногами и светлыми глазами на загорелом лице. В ее английском не было жесткого акцента, свойственного всем скандинавам. На мгновение наши глаза встретились, и я почувствовал какой-то внутренний толчок, свидетельствующий, по моему опыту, о состоявшемся духовном контакте, потом она опять повернулась к «драккару». Ее руки легли на канат, ограждавший постамент. Указав движением решительного подбородка на ладью, она продолжала:

— Смелые ребята были эти викинги! На таких утлых лодчонках пересекать моря и океаны, высаживаться на неведомые берега… Послушайте, а вы похожи на викинга!

— Разве я выгляжу, как человек, способный с оружием в руках вторгаться в чужие владения, умыкать женщин и сжигать мирные хижины поселян?

— Нет, я имела в виду вашу внешность и выражение лица, — улыбнулась она. — Вы воображали, как стоите на носу «драккара», сжимая рукоять меча, а за вашей спиной верные товарищи налегают на весла под ритмическую песню…

— Вы обладаете даром читать чужие мысли?

— Конечно! Моя прабабка была настоящей колдуньей.

— Может вы угадаете, о чем я думаю сейчас?

— Ничего нет проще. Минутку… Вы думаете о том, как хорошо было бы сходить куда-нибудь промочить горло.

— Точно! Вы в самом деле ясновидящая. И, конечно, знаете какой-нибудь замечательный кабачок за углом…

— Точно! — Она так похоже повторила мою интонацию, что мы вместе захохотали. На этот взрыв неуместного в храме истории веселья обратили внимание стоявшие поблизости посетители и неодобрительно взглянули на нас. Связной не явился, до четверга было еще далеко… Я взял ее под руку, и мы вышли из музея, как старые знакомые.

"Кабачок за углом" оказался неплохим рестораном с отличным баром. Мы сели за один из многочисленных пустующих столиков, и я заказал девушке по ее желанию апельсиновый сок с капелькой баккарди, а для себя порцию скотча с минеральной. Не скрывая своего интереса, я изучающе смотрел на нее.

— Меня зовут Мартина, я студентка, — улыбнулась она. — Не пугайтесь, прабабка унесла мрачные тайны своего колдовства в могилу, и кроме умения читать мысли, особенно о выпивке в жаркую погоду, я ничего от нее не унаследовала.

— Скооль, Мартина! — Я приподнял свой бокал. — Как видите, я вживаюсь в образ.

— Но кто вы? Не переместившийся же во времени викинг, на самом деле? Супермен? Батмен? Спайдер, человек-паук?

— О, нет, все гораздо прозаичнее. Меня зовут Джек Боггарт, я здесь по делам фирмы, торгующей бумагой. Я впервые в Осло. — Последнее было сущей правдой.

— Скооль, Джек. — Она отхлебнула глоток и поставила свой бокал. Ее рука, лежавшая рядом с ним на столике, выражала откровенный, веселый и ровный характер. Я вообще считаю руку, особенно кисть, одной из наиболее информативных частей внешности человека, хотя и не в том смысле, какой придают ей хироманты. Мне очень понятна фраза Кнута Гамсуна о "невинном выражении большого пальца", хотя, возможно, я и не сумел бы четко сформулировать и объяснить свои впечатления. Но ни глаза, ни рот не говорят мне о человеке больше, чем его руки. Глазам, губам, всему лицу можно при достаточном опыте придать нужное выражение, заставить их лгать. Но руки не лгут, их нельзя изменить.

Помню, как в детстве я рассматривал свои пальцы, подогнув их к ладони. Так делают девушки, когда хотят проверить, не исчез ли лак с ногтей. Каждый из пальцев казался мне человечком со своим лицом, характером, я сочинял о них целые истории, представлял себе, как они дружат друг с другом или ссорятся… А вот теперь этими пальцами я могу убить человека.

Музыкальный центр в баре исполнял "Голубой блюз". Эта мелодия вполне удовлетворяла моим старомодным пристрастиям. За широким окном начинался вечер. Низко опущенные круглые светильники в зеленоватом полумраке создавали впечатление океанской глубины с висящими вверх ногами на минрепах шаровыми морскими минами. Все вокруг меня было заминировано, и я не знал, на каком шагу раздастся взрыв.

— Вы интересуетесь древностями, Джек?

— Да, когда-то я собрал неплохую коллекцию старинного оружия, у меня большая библиотека книг на эту тему.

— Кажется, я могу вам кое-что показать, — медленно произнесла она, глядя мне в глаза. Ее щеки чуть порозовели сквозь загар.

Я окинул ее откровенным взглядом. Безусловно, ей было что показать во всех отношениях. Ну что ж… Если это ловушка, я не дам застать себя врасплох и избавлюсь еще от одной угрозы. А если нет, приятно проведу вечер. Но я сам не верил своим подозрениям относительно Мартины, они были всего лишь данью профессиональной привычке. Не могли ее руки врать так бессовестно.

 

5

Не презирай меча стального

В оправе древности простой…

А.Хомяков

Наземной линией метро мы добрались до Вестканта, западной части города, где жили респектабельные и состоятельные обитатели Осло.

— Вот мой дом, — сказала Мартина.

Мы подходили к воротам фигурной решетки, окружавшей стоявший в небольшом парке двухэтажный особняк. "Северный вариант стиля ампир", отметил я в уме. Моя спутница открыла ключом калитку в воротах, потом дверь, ведущую в холл на первом этаже.

— В доме никого нет, — пояснила Мартина в ответ на мой вопросительный взгляд. — Вся наша семья гостит у родственников в Шотландии, а прислугу мы отпустили на эти два месяца. Я живу сейчас с подругой, у нее маленькая квартирка в Тонсенхагене, оттуда нетрудно добираться в университет, и так проще с питанием и хозяйством. Мне не хотелось жить здесь одной целое лето.

Начало было многообещающим. Мартина провела меня по холлу, потом мы поднялись в большой зал на втором этаже, осмотрели библиотеку. На стенах были живописно расположены предметы старинного боевого и охотничьего оружия, оленьи рога, головы кабанов и медведей, убитых, вероятно, предками Мартины, а, может быть, просто купленные вместе с особняком. Я обратил внимание на старинную марокканскую саблю с длинным узким клинком и массивной рукоятью из темного дерева. Такие вещи редко попадаются в частных коллекциях. В библиотеке меня заинтересовал тюркский шишак голубой дамасской стали, украшенный золотой вязью арабских изречений из Корана.

Мартина приготовила кофе, после чего мы продолжили осмотр достопримечательностей, завершающим этапом которого — совершенно случайно — оказалась, естественно, ее уютная, обставленная современной мебелью спальня.

…Моя рука скользнула вниз, ладонь легла на увлажнившееся лоно. Кончиками пальцев я медленно провел вверх вдоль покорно раскрывшейся ложбинки, дотронулся до заветного бугорка и слегка ущипнул его. «Кнопка» сработала безотказно. Она изогнулась в истоме, застонала, ее ногти впились мне в спину. Слава Богу, она не отращивала их слишком длинными. Я все время старался не терять над собой контроль, не забывать, что это — всего лишь мимолетное приключение, что не стоит слишком уж расцвечивать эмоциями заурядную случайную встречу. Однако в Мартине было нечто такое, что делало эту девушку, с которой я познакомился всего несколько часов назад, странно близкой мне, я чувствовал себя с ней так хорошо и просто, как будто мы были знакомы тысячу лет…

Я проснулся от острого ощущения опасности и первое, что увидел, открыв глаза, был направленный мне в лицо ствол пистолета, поблескивающий синевой вороненой стали в свете раннего утра, проникающего сквозь тонкую занавесь огромного окна. "Геклер и Кох", 18-зарядный, калибр девять миллиметров", — автоматически отметил мой мозг.

За рукоятку пистолета держался рослый тип с неприятным бульдожим лицом. У двери стоял второй, моложе, с тонкими усиками на бледном лице. В нем я узнал одного из посетителей Музея кораблей викингов. Может, они пришли оштрафовать меня за нарушение порядка в общественном месте? Не было никаких шансов выбить оружие или нанести эффективный удар. Я медленно повернул голову. Мартины в спальне не было.

— Руки! — приказал стоящий у кровати.

Я поднял руки, все еще полусидя в постели.

— Встать! — продолжал он. От него резко пахло каким-то неприятным одеколоном. Жаль, что здесь не было пса, вроде бультерьера моей недавней хозяйки, он вырвал бы ему потроха за один только этот запах. Впрочем, у собак могут быть свои вкусы.

Защелкнув наручники так, что браслеты сжимали мне запястья, а соединявшее их звено проходило за трубой, оба они молча вышли из комнаты, оставив меня скучать в одиночестве. Уходя, молодой с издевательской улыбкой положил ключик от наручников на подушку постели, откуда я не мог его достать, как бы ни старался.

Я понимал, что они пошли проверить, нет ли кого-нибудь еще в доме. Потом они вернутся и займутся мной всерьез. Я давно решил про себя, и да простят мне поклонники детективов, где неустрашимые герои умирают под пытками, стиснув зубы и не произнося ни единого слова, что если попаду в безвыходное положение и не буду иметь возможности покончить с собой, то не стану доводить дело до пыток и выложу все, о чем меня будут спрашивать. Все равно ни один человек не в состоянии устоять перед умело проводимым допросом, а терпеть напрасные мучения перед смертью я считаю бессмысленным. Я буду стараться сохранить доверенные мне секреты до последней возможности, а большего от меня нельзя требовать даже за те большие деньги, которые я получаю. Однако минут десять, учитывая обширность дома и парка, у меня в запасе было. Разве что Мартина проинформирует их, тогда они вернутся быстро.

Я сжал правой рукой большой палец левой кисти и потянул его. Сустав у основания пальца вышел сразу же, почти без звука. Палец теперь держался на коже, связках и околосуставной сумке. Я мог изгибать его в какую угодно сторону самым невероятным образом. В течение нескольких секунд я проделал такую же операцию с остальными суставами левой кисти. Долгое отсутствие специальных тренировок привело к тому, что процедура оказалась довольно болезненной. Затем я свернул левую кисть в трубочку, как носовой платок, и она легко вышла из браслета. Несколько раз встряхнув ею, как бы сбивая термометр, я поставил суставы на место. Теперь, держа руки перед собой, освободить правую кисть было бы гораздо проще. Но я поступил иначе: взял ключик с подушки и разомкнул браслет.

Я быстро оделся и спрятал наручники в карман вместе с ключиком от них. Пусть мои противники ломают голову над тем, как я освободился. Так поражал зрителей знаменитый Гудини, избавляясь от всяческих оков, цепей и веревок. Правда, аудитория у меня несколько меньше, и аплодисментов от них мне не дождаться.

Прежде чем выйти, я осторожно приоткрыл дверь и прислушался. В коридоре было тихо. Скользящей поступью ниндзя я добрался до библиотеки и медленно, боясь скрипа петель, открыл тяжелую дверь.

Мартина лежала в кресле, запрокинув голову на низкую спинку. На ее шее темнел скрученный жгутом чулок. Даже с расстояния в несколько шагов я определил, каким узлом он был завязан. «Констриктор», самозатягивающийся узел древних римлян, им они связывали непокорных рабов. Я не стал смотреть ей в лицо.

У меня по моим расчетам еще оставался запас времени, чтобы уйти, но я не сделал этого. Не знаю, что больше повлияло на мое решение задержаться в доме и уладить кое-какие дела — необходимость надежно обеспечить отступление, как я говорил себе, или… Я давно уже отвык руководствоваться в своих действиях эмоциями, тем более, настоянными на романтике, однако вид Мартины, лежащей в кресле с запрокинутой головой, болезненно подействовал мне на нервы. Они ведь могли просто связать ее и заткнуть ей рот. Но, очевидно, в какой-то момент победили садистские инстинкты, желание насладиться предсмертными конвульсиями жертвы… Нет, я не мог уйти отсюда просто так.

Я вышел на площадку лестницы, ведущей в холл. На ее стене среди других раритетов и охотничьих трофеев висел украшенный черепаховыми инкрустациями и золотой насечкой арбалет XVI века, судя по узору, работы мюнхенских мастеров. Я снял его. Очевидно, за всеми этими предметами, умело и тщательно ухаживали: тетива была не потертой, спусковой механизм и рычаг взвода слегка смазаны. Я взвел арбалет, причем, он даже не скрипнул, как это обычно бывает. Толстая тетива, обшитая шелком, мягко скользнула в прорезь «ореха». Из небольшого колчана, который висел на стене рядом с арбалетом, я вынул три так называемых «болта» — короткие массивные стрелы, оснащенные тяжелыми стальными наконечниками. Одну я наложил на тетиву, две другие спрятал на всякий случай в карман. Еще я снял со стены широкий охотничий нож с роговой рукоятью и сунул его за пояс.

Вооружившись таким образом, я спустился на нижнюю площадку лестницы и укрылся в нише, за статуей позолоченного бронзового ангела, державшего в вытянутых вперед руках светильники в форме трехрожковых подсвечников. Прислуга в этом доме была хорошо вышколена — даже в укромной нише не оставалось следов пыли или паутины. Я положил ложе арбалета на плечо ангела и взял на прицел середину лестницы. Светильники, оснащенные золоченными отражателями в виде испускающих длинные лучи солнц, были включены, и меня за ними, вероятно, совсем не было видно, как и небольшое "скульптурное украшение", возникшее вдруг на плече статуи. Я надеялся, что эти типы не такие уж страстные любители стиля ампир и не станут рассматривать ангела слишком внимательно.

Они появились через десять минут. По их свободной походке я понял, что непрошеные гости убедились в полном отсутствии в доме хозяев и прислуги. Однако, прежде чем отправиться наверх, оба вынули пистолеты, и я услыхал щелчки спускаемых предохранителей. Осторожные и предусмотрительные ребята! Они поднимались по неширокой лестнице один за другим. Когда первый дошел до середины, я навел арбалет в его затылок и нажал спусковой рычаг. Очевидно, стрела попала ему в мозжечок, так как он судорожно выпрямился, вскинул руки и, не сгибаясь, во весь рост рухнул к ногам идущего сзади. От неожиданности тот пошатнулся, отступил на шаг, и я принял его на нож, как когда-то мои далекие предки принимали на рогатину медведя.

Одно мгновение я колебался, не позвонить ли в полицию, чтобы они тут все убрали к приходу тех, кто станет разыскивать убитых, но потом рассудил, что мне выгоднее иметь запас времени, пока пославшие этих двоих будут ожидать результатов экспедиции, удивляясь моей стойкости под пытками. Я положил арбалет и оставшиеся стрелы на ковер, устилавший середину холла, и вышел в боковую дверь, ведущую в окружавший особняк парк. Мне предстоял неблизкий и опасный путь до конспиративной квартиры на юго-восточной окраине Осло.

 

6

Вагончик тронется,

перрон останется…

А.Аронов

Поездом я доехал до Хайбротена, а потом еще прошел пешком по шоссе примерно километр до небольшого домика, расположенного на одном из участков маленького поселка между Хайбротеном и Рёйкесом. Солнце стояло уже высоко, насколько оно вообще может высоко стоять в этих северных широтах. На пустынном шоссе и ближайших участках, застроенных одноэтажными коттеджами, не было видно ни души. Очевидно, трудолюбивые норвежцы в поте лица зарабатывали свой хлеб на заводах концерна «Акерш», в цехах радиозавода «Танберг», слушали лекции в университете, сидели в библиотеках и у постелей больных, грузили на суда в порту рулоны отличной бумаги фирмы «Боррегор», опускали в холодные трюмы рефрижераторов контейнеры с мороженым рыбьим филе, с тресковым сушеным «стокфиском», и соленым «клипфиском». Праздные туристы, редкие в эту пору года, слонялись в центре города, в музеях полуострова Бюгдё. Моя одинокая фигура выглядела диссонансом на пустой улице.

Видно у моих преследователей стали сдавать нервы, потому что автоматная очередь, которой меня приветствовал гостеприимный на первый взгляд коттедж, была сделана с довольно большой дистанции и вследствие этого оказалась безрезультатной. Пули прочертили белые следы на бетонных плитах шоссе и с противным визгом ушли вверх. Я отпрянул к ближайшей изгороди.

И тут как ангел-избавитель на шоссе показался автобус. Он остановился у противоположной бровки, и из него вывалилась целая компания, вооруженная удочками, спиннингами, сачками, складными палатками, рюкзаками и прочим снаряжением. Очевидно, эти люди направлялись к озеру Луватн, расположенному примерно на два с половиной километра южнее Рёйкеса, или к озеру Эльвоген, лежащему немного дальше. Чувствуя на своем затылке окончание линии, проходящей, как пишут в наставлениях по стрелковому делу, "через прорезь прицела и мушку", я медленно, сдерживая желание шлепнуться на живот и поползти по-пластунски, пересек шоссе и вошел в автобус.

Как выяснилось, он шел через Рёйкес, Брюн и Тейен к Восточному вокзалу. Меня это устраивало. Все складывалось действительно удачно. При несостоявшемся контакте, а назвать автоматную очередь, к тому же не попавшую в цель, контактом не решился бы даже самый исполнительный агент, маршрут, рассчитанный компьютером, вел меня далеко на север, в Тронхейм. Туда можно было добраться и самолетом, поскольку Осло и Тронхейм соединяет авиатрасса, идущая затем дальше до Нарвика. Но в аэропорту Форнебу меня, очевидно, один раз уже засекли, поэтому я решил использовать запасной вариант, предусмотренный компьютером на случай нелетной погоды, и добраться до северного побережья Норвегии поездом. Хотя солнце светило по-прежнему ярко, погода, на мой взгляд, была самая что ни на есть нелетная.

Я взял билет в купе, расположенное в самом конце последнего вагона, приобрел в привокзальном шопе кое-какое рыболовное снаряжение, чтобы выглядеть заправским туристом, купил теплый свитер и кейс, куда уложил большую часть снастей, и через два часа колеса уже отстукивали мне свою успокоительную чечетку. Если мои преследователи не взорвут железнодорожные мосты через реку Логен, я при любой погоде с комфортом доеду до Тронхейма. Дабы подтвердить свои предположения о комфорте, я направился в вагон-ресторан.

Я недаром выбрал поезд, идущий по магистральной линии через Эйдс-Хамар и далее на Думбос, а не другой — через Консвингер, Эльверум, Рену и Тюнсет. Кроме лучшего обслуживания, он имел в моих глазах еще то преимущество, что проходил мимо озера Мьёса, полюбоваться которым мне вдруг захотелось, когда компьютер в предварительном маршруте выдал на дисплей два варианта — более дорогой и более дешевый. Распечатка зафиксировала мой каприз, предугадать который, как я надеялся, противник не сможет.

В ресторане молчаливые норвежцы поглощали традиционные рыбные блюда, я же заказал великолепный ужин с клубникой и сыром на десерт. Мои гастрономические изыски ни у кого не вызвали ни малейшего интереса. Челюсти моих случайных попутчиков все так же меланхолически перемалывали «стокфиск» или соленый «клопфиск», когда мое внимание привлекла несколько необычная парочка, сидевшая через столик от меня. Один из них был типичный северянин: высокий рост, светлые, как спелая пшеница, волосы, глубоко посаженные глаза, тяжелый подбородок. Национальность второго — маленького, темноволосого, с быстрыми движениями смуглых рук — определить было трудно. Судя по взглядам, которые они дарили друг другу, по неуловимой нежности, с которой обменивались тихими репликами, эти двое были супругами-гомосексуалистами. Свобода нравов, ставшая давно привычной в некоторых скандинавских странах, никого уже сегодня не удивляла и не шокировала. Соседи обращали на них внимание не больше, чем на мой десерт. Прошли времена доктора Бранда, а лейтенант Глан почувствовал бы себя сущим младенцем, попади он на улочки с порномагазинами в Стокгольме или Копенгагене, не говоря уж об Амстердаме.

После ужина я ушел в свое купе и принялся размышлять. События последних дней свидетельствовали о том, что преследователи прочно сели мне на хвост. Они очень быстро нашли меня в Ашере, ждали в Музее кораблей викингов, откуда, очевидно, проследили до дома Мартины. Они опередили меня в Рёйкесе! Последнее было мне непонятным. Неужели в Центре завелся «оборотень»? Такие вещи бывали и вели к грандиозным провалам. Впрочем, единичный труднообъяснимый случай с явкой, встретившей меня автоматной очередью, еще ничего не доказывал. Возможно, они давно установили наблюдение за музеем, как за удобным местом для рандеву. Возможно, хозяин квартиры в Рёйкесе «засветился» по собственной неосторожности давно, и когда они начали меня «пасти», то устроили засаду и здесь — на всякий случай. Необходимо было, однако, во что бы то ни стало оторваться от преследования, иначе я сам вывел бы их на вожделенную цель. Десять миллионов долларов, как минимум, таков был их возможный приз в этой игре. Я понимал, почему они готовы убить своего подопечного, даже не получив от него никакой полезной информации. Они слишком хорошо знали, с кем имеют дело, и боялись, что если первым получу нужные сведения я, то могу мгновенно исчезнуть, уйти по таким «подземным» каналам, что перехватить меня им не удастся.

Я услыхал, как кто-то тяжелой поступью прошел по коридору мимо моего купе. Это заставило меня насторожиться. Прошло несколько минут. Он не возвращался. Я осторожно выглянул в коридор. Тамбур был открыт, под тусклой лампочкой, освещавшей торцевую дверь вагона, стоял какой-то человек, повернувшись ко мне спиной. Сперва у меня возникло подозрение, не освобождается ли один из пассажиров от выпитого в чрезмерном количестве пива, но я его сразу же отбросил: такое возможно лишь в благословенных странах развитого социализма, а не в стерильно чистой Норвегии. Я бесшумно подошел ближе.

Он возился у дверного замка. "А вдруг это террорист закладывает взрывное устройство?" — промелькнула у меня довольно-таки нелепая мысль. Я подошел еще ближе. Злоумышленник резко обернулся.

В глаза мне глядело черное, как бездонная пропасть, дуло крупнокалиберного пистолета. «Бергман» 1908 года, — узнал я неуклюжие очертания, напоминающие «маузер». Все это было до тошноты похоже на сцену в спальне Мартины. А ведь не прошло и суток! Мне стало надоедать заглядывать в дула пистолетов. Интересно, где он раскопал такую древность? Впрочем, тяжелая пуля «бергмана» могла раздробить мне голову ничуть не хуже, чем выпущенная из суперсовременной «беретты» или «мамбы». Я миролюбиво поднял руки и перевел взгляд на лицо владельца пистолета. Это был рослый блондин, которого я заметил в вагоне-ресторане и заподозрил в гомосексуализме. Неужели этот маньяк станет требовать от меня вещей, несовместимых с моими понятиями о стыдливости?

Он сделал шаг вперед, почти уткнув ствол пистолета мне в переносицу. Это было ошибкой с его стороны, сразу видно провинциального гангстера! Я держал согнутые в локтях руки поднятыми на уровень плеч, и как только он протянул свой музейный экспонат к моему лицу, ребром левой ладони молниеносно ударил в его запястье с тыльной стороны, а ребром правой — по сухожилиям, сгибающим кисть и пальцы, примерно в том месте, где врачи нащупывают пульс. Его кисть согнулась внутрь, пальцы разжались, и тяжелый пистолет с грохотом брякнулся о стенку вагона, едва не разбив оконное стекло. Не дав ему опомниться, я апперкотом правой отшвырнул его так, что он врезался спиной в дверь на задней стенке вагона. Очевидно, он заранее открыл замок, чтобы быстрее избавиться от моего трупа. Похвальная предусмотрительность! Но, к сожалению, тем самым бедняга подготовил путь к собственной гибели, ибо вряд ли можно остаться в живых, вылетев спиной вперед из идущего полным ходом поезда. Сквозь сорванную дверь, в тусклом свете концевых фонарей, я увидел только быстро удаляющуюся неподвижную темную массу, лежащую на шпалах между сходящимися вдали рельсами.

И тут на мои плечи сзади обрушилась какая-то тяжесть, заставившая меня наклониться вперед, чтобы не потерять равновесие. Что-то сжимало мне горло, рвало губы, царапало глаза. В первый момент мне показалось, что это огромная обезьяна, и я растерялся. Однако, мне некогда было выяснять, откуда могла взяться обезьяна в вагоне поезда, идущего к северному побережью Норвегии. Перспектива остаться без глаз, вырванных когтями этого чудовища, так меня напугала, что я не разгибаясь бросился вперед и с разбега врезался вместе с висящим на мне грузом левым плечом и спиной в стенку. Тяжесть свалилась с моих плеч в буквальном смысле слова. Я отскочил назад и увидал, что на полу, скорчившись, лежит маленький черноволосый спутник напавшего на меня верзилы, с которым они обменивались влюбленными взглядами в вагоне-ресторане. Вероятно, участь, постигшая приятеля, настолько огорчила его, что он, очертя голову набросился на меня, не дав себе труда вынуть нож или бритву.

Футбольным ударом я отправил его вслед за дружком. Изогнувшись, как кошка, черноволосый ухватился за дверной проем, потом руки его соскользнули, и он исчез за порогом.

Но к моему удивлению, я не увидел его между убегающими назад рельсами. Сперва я не мог сообразить, куда же этот тип делся, но потом понял: со своей обезьяньей ловкостью он удержался за сцепное устройство, пролез под вагон и висит там, уцепившись за что-то.

Я был в растерянности: как мне до него добраться? Не палить же наугад в пол из «бергмана»! Попасть в него было мало шансов, не говоря о том, что выстрелы переполошили бы весь поезд. Лезть самому за ним под вагон мне что-то не хотелось. Что ж, он так и будет висеть, ехать «зайцем» до ближайшей станции? И тут в моей голове промелькнуло смутное воспоминание: я где-то читал о такой ситуации… Я задействовал обе половинки мозга, мозжечок и спинной мозг и, наконец, вспомнил. Сборник «Дорога» Джека Лондона! В одном из рассказов он описывает довольно жестокий способ, которым избавлялись от путешествующих под вагонами «зайцев» американские кондукторы в конце XIX века. Я чуть не бросился бегом в свое купе, но сдержался: никуда он от меня не денется. Я поднял с пола «бергман» и спрятал его в карман, отряхнул брюки, поправил воротничок и пригладил волосы, глядясь, как в зеркало, в оконное стекло. Потом степенно прошел с свое купе, открыл кейс и достал из него бухту нейлонового шнура, входившего в комплект рыболовных снастей, которые я купил на Восточном вокзале, чтобы походить на заправского рыболова-спортсмена, направляющегося на сезонную ловлю у северного побережья. Привязав к концу шнура за предохранительную скобу тяжелый «бергман», я вышел на переднюю площадку и начал осторожно спускать свой импровизированный отвес в промежуток между нашим и идущим впереди вагоном. Через несколько секунд шнур сильно дернуло и в тот же момент послышался глухой удар в пол под моими ногами. Потом удары посыпались градом. Отражаясь от несущихся назад шпал, килограммовый пистолет как отбойный молоток, обрабатывал беспорядочными ударами днище вагона. Флегматичные норвежцы продолжали мирно спать, а те, кто проснулся, вероятно приняли эти звуки за удары балластных камешков, которые иногда отлетают от колес, когда поезд проходит участок пути, где выполняется ремонт колеи. Я начал медленно вытравливать шнур, перенося его то влево, то вправо. Соответственно смещалась назад и перемещалась то вправо, то влево обрабатываемая зона. Через некоторое время я услыхал несколько ударов во что-то мягкое, и сквозь шум поезда до меня донесся крик, похожий на вопль кота, которому наступили на хвост. Я высунулся, насколько мог, и посмотрел назад. С облегчением я увидал вторую темную кучу тряпья, лежавшую, как и первая, между уносящимися назад рельсами. Я подтянул наверх пистолет, достал из кармана складной нож и обрезал запачканный кусок шнура, потом раскрутил его, как пращу, и забросил вместе с искалеченным «бергманом» в мелькающие мимо насыпи кусты. Затем аккуратно свернул остаток шнура и вернулся в купе, спрятав его в кейс. Никогда не знаешь, что может пригодиться в дороге.

 

7

У меня зазвонил телефон.

К.Чуковский

На следующей оста новке наш вагон посетила полицейская бригада. По линии передали, что на предыдущем перегоне были обнаружены два трупа, лежащие между рельсами на расстоянии примерно четырех километров друг от друга. В нашем вагоне исчезли два пассажира. Сопоставив это с известными им фактами, полицейские пришли к выводу, что произошла драка, очевидно, на сексуальной почве, в результате которой оба свалились с поезда через плохо запертую заднюю дверь. Один из выпавших погиб мгновенно, сломав себе при падении шею, второй зацепился за что-то одеждой, и поезд протащил его по шпалам некоторое расстояние. Тело носило следы многочисленных повреждений, но трудно было установить, какие из них были получены в драке, а какие явились следствием ушибов при волочении. Извинившись за столь поздний визит, полицейские опросили пассажиров и бригаду. Кое-кто из нашего вагона слышал ночью подозрительный шум, но ничего более определенного сообщить не мог. Я тоже проснулся от какого-то стука и металлического лязга. К сожалению, я не взглянул на часы и не мог уточнить время случившегося, поэтому и от моих показаний, несмотря на искреннее желание помочь расследованию, пользы было мало.

Утром мы прибыли в Тронхейм. Сняв номер в гостинице и позавтракав, я вышел купить газеты и ознакомиться с городом. Древняя столица Норвегии была гораздо меньше Осло, и после того, как я осмотрел романо-готический собор XII–XIV веков, весь, казалось, состоящий из устремленных в небо шпилей, которые напоминали заточенные карандаши разной толщины и длины, полюбовался домом епископа и выстроенной из дерева королевской резиденцией Стафтсгорден, а также зашел в табачную лавочку у моста через реку Нид-Эльв, где неразговорчивый продавец вместе с сигаретами и сдачей передал мне конверт, по виду пустой, делать мне было нечего.

Я вернулся в гостиницу, пообедал и поднялся в свой номер. Газеты сообщали о кровавой драме, разыгравшейся в пригороде Осло, Ашере. Верный пес ценой собственной жизни спас хозяйку от проникших в дом грабителей, двое из которых остались на месте бездыханными. Я был рад узнать, что жизни и здоровью старой дамы, благодаря оказанной ей медицинской помощи, не угрожает серьезная опасность. Дом тоже почти не пострадал, огонь быстро потушила приехавшая пожарная команда. О событиях в особняке Мартины ничего не сообщалось. Очевидно, трупы еще не были обнаружены. Но рано или поздно подруга Мартины, обеспокоенная ее долгим отсутствием, зайдет к ней домой. А может быть, полиция скрывает случившееся, не желая спугнуть убийц двух неизвестных и девушки. Я понимал, что распутать этот клубок загадок следствию будет нелегко.

Отложив газету, я подошел к окну. За ним открывалась панорама Тронхейма: на первом плане одноэтажные белые коттеджи под красными черепичными крышами с крутыми скатами, дальше, на берегу Нид-Эльв какое-то длинное строение вроде склада, мост, коробки современных зданий за рекой, краны в порту. Горизонт моря тонул в дымке облаков. Завтра мне предстоял новый путь — в соответствии с адресом, указанным на внутренней стороне конверта. А пока в моем мозгу снова стала разворачиваться лента событий, приведших меня сюда. Кое-что я узнал из архивов, когда готовился к операции, кое о чем слышал от моих коллег, что-то домысливал, пользуясь старыми впечатлениями детства и юности, которые прошли в городе над широкой рекой, где весь центр был отстроен после войны заново и сиял керамической облицовкой украшенных колоннами и бетонными скульптурами зданий, где весной цвели каштаны, а маленькие домики на окраинах утопали в белых вишневых и яблоневых садах, где сладко пахла акация и сияли золотом купола колоколен знаменитых соборов и монастырей, а в диких зарослях, покрывавших острова, прятались заветные приливчики и затоки, райские места для невзыскательных босоногих рыболовов.

…Молодой учитель физики сделал неплохую карьеру. Может быть, ему помогали таинственные, колдовские силы? Многие крупные драгоценные камни слыли талисманами, приносящими удачу владельцам. Поражение Наполеона в битве под Ватерлоо современники приписывали не только насморку великого полководца и опозданию Груши, но и потере императором незадолго до сражения знаменитого бриллианта «Питт-регент», вделанного в эфес парадной шпаги. Недаром Аль-Бируни в средневековом трактате писал: "Из двух сражающихся побеждает тот, кто обладает большим алмазом". Могущество известного гипнотизера Вольфа Мессинга объясняли тем, что он тайно носил в кожаном мешочке на груди большой бриллиант. Но скорее всего, Виктор Федоренко, или Виктор Богданович, как стали называть его даже старшие по возрасту коллеги, своей карьерой был обязан личным качествам: энергии, уму, честолюбию, а главное — полной беспринципности, умело скрываемой под дымовой завесой привычных идеологических штампов. Старый ювелир, его сосед, вскоре умер, комнату его занял крикливый дворник Афанасий со своей скандальной супругой, а молодой физик, удачно женившийся на дочери крупного партийного работника, получил квартиру в Липках, аристократическом районе Города. Квартира вместе с тяжелой старинной мебелью досталась ему в наследство от репрессированного по одному из вновь начавшихся политических процессов ученого, который был ко всем своим грехам «космополитом», а также "инвалидом пятого пункта", как называли остряки тех, кто на вопрос анкеты о национальности писал: «еврей». Поистине наполеоновскими темпами Виктор Богданович защитил кандидатскую, затем докторскую диссертации и вскоре по заслугам был назначен заведующим кафедрой самого крупного технического вуза Города, избран членом парткома института. Судя по имевшейся в деле фотографии, это был теперь представительный седой джентльмен. Актеров с такими лицами киношники любят использовать на ролях степенных лакеев и исполненных чувства собственного достоинства дворецких в фильмах, где действие происходит в старинных английских замках. Подписывая на правах руководителя работы, выполненные сотрудниками кафедры, Виктор Богданович стал известным специалистом в электронике, автором нескольких монографий, многочисленных изобретений и научных статей. Разработанные руководимым им коллективом опытные образцы приборов проходили испытания в самых разных уголках страны.

Но в душе Виктор Богданович больше всего любил скромное для ученого такого масштаба занятие: составление программ инженерных расчетов и игр для микрокалькуляторов, которые наша промышленность, хоть и со значительным опозданием по сравнению с другими странами, начала, наконец, выпускать. Очевидно, именно поэтому он вне плана научных работ и в нерабочее время составил программу шифровки и дешифровки при помощи программируемого микрокалькулятора словесных текстов. Суть выдумки заключалась в том, что порядковые номера букв алфавита функционально преобразовывались в группы цифр, причем одна и та же буква могла обозначаться совершенно разными числами в зависимости от ее места в тексте и вида используемой функции преобразования. Защищенность повышал произвольный, известный только исполнителю и получателю численный параметр функции, не зная который невозможно было выполнить дешифровку. В случае коротких текстов, объем которых не превышал нескольких сотен знаков, шифр был практически неуязвим даже при использовании для его анализа мощных современных вычислительных средств, широко применяемых в современной криптологии. Именно таким методом зашифровал Виктор Богданович записку, в которой указал тайник, где спрятал «Суассон». И только после этого он перестал вздрагивать ночами от звука подъехавшей к дому машины, при виде незнакомых посетителей, оказывавшихся чаще всего друзьями его подросших детей.

Дети были второй слабостью Виктора Богдановича. Он с первых слов сына, с первых шагов своей дочери замечал в них явные признаки незаурядных талантов, быть может, даже гениальности. И не стеснялся говорить об этом своим друзьям и знакомым и, что гораздо хуже, самим детям. Его пышная, величественная супруга, называвшая мужа не иначе, как «профессор», по мере сил вторила ему, а он, хоть и неоднократно аттестовал ее в кругу приятелей как "настоящую анималь", в данном вопросе находил ее по-женски проницательной и не по-матерински объективной.

…В дверь номера осторожно постучали.

— Войдите! — крикнул я.

Вошел молодой посыльный в серой униформе.

— Мистер Боггарт, вас просят к телефону. Это на первом этаже в холле, рядом со стойкой портье.

— Хорошо, сейчас приду.

— Благодарю вас. — Посыльный вышел.

Я спустился в холл. Трубка телефона лежала, ожидая меня, портье о чем-то тихо говорил с горничной у другого конца стойки. Я взял трубку.

— Алло, Джек Боггарт слушает.

Никакого ответа. Мне показалось, что я слышу какие-то шумы, потрескивания, потом звук, напоминающий скрип дверных петель.

— Алло! — повторил я.

Через несколько секунд в трубке раздались гудки отбоя. Я окинул взглядом холл, в нем никого не было, кроме меня, портье и горничной. Сквозь стеклянную дверь я мог видеть несколько такси, ожидающих пассажиров, редких прохожих, магазин обуви на противоположной стороне улицы. Я подошел к портье, отпустившему горничную и что-то записывающему в конторскую книгу.

— Тот, кто хотел говорить со мной, назвал себя? — спросил я.

— Нет, сэр. Это был мужчина, он просто спросил, не остановился ли в нашем отеле мистер Боггарт, и разговор прервался, а через полчаса он позвонил снова и попросил позвать вас.

— Благодарю. Очевидно, неполадки на линии.

Я тотчас разгадал несложный трюк моих противников. Не сумев перехватить меня в поезде, они связались со своей агентурой в Тронхейме. Те, узнав под каким именем я значусь в моих нынешних документах, обзвонили несколько отелей и выяснили, где именно я остановился. Потом позвонили снова, попросили позвать меня к телефону, и пока я кричал в трубку: "Алло, алло!", кто-то рассматривал меня сквозь стеклянную дверь и окно холла в подзорную трубу или бинокль, а может фотографировал телеобъективом, сидя в припаркованной поблизости машине или из окна дома напротив. Теперь их люди знают, как я выгляжу, и игра в пятнашки будет продолжаться. Самое скверное, однако, во всем этом было то, что каким-то непонятным образом они снова четко определили очередной пункт моего маршрута. Случайный поиск места, где я вышел из поезда после гибели парочки гомосексуалистов, при самой разветвленной сети не дал бы такого быстрого результата.

Ложась спать, я тщательно запер окна и забаррикадировал дверь.

 

8

Погоня, погоня, погоня

В горячей крови!

Песня из к/ф "Неуловимые мстители"

"Тойота" темно-красного цвета «коррида», которую я выбрал в фирме проката автомобилей, была не первой молодости, но в полном порядке. Двигатель работал, как часы, тормоза хватали намертво, что немаловажно при езде по горным дорогам. Я попросил полностью залить бак и положить еще канистру с бензином в багажник, так как не хотел останавливаться на пустынных заправочных станциях. Быть привязанным, как пуповиной, шлангом бензонасоса к емкости, содержащей несколько тысяч литров готовой вспыхнуть от малейшей искры жидкости, в то время, когда каждая подъезжающая машина может быть битком набита вооруженными до зубов гангстерами, мне не улыбалось.

До Будё, куда я направлялся, предстояло преодолеть почти шестьсот километров по отличному, хотя и довольно извилистому шоссе международного класса. Я выехал в полдень и надеялся, что не слишком торопясь, доеду до места к вечеру. Впрочем, в это время года на севере Норвегии стоят белые ночи и в сумерки можно ехать, не включая фар. Первые сто километров после Тронхейма я втягивал голову в плечи, как только замечал в зеркале какую-нибудь догонявшую меня машину, но потом понемногу успокоился. Вряд ли они рискнут напасть на меня, пока солнце так ярко освещает дорогу, когда то и дело по шоссе группами и в одиночку проносятся «тойоты», "вольво" и «мерседесы», а через каждые пять-шесть десятков километров встречаются посты дорожно-патрульной службы, где успокоительно (для дисциплинированных водителей, к которым я причислял и себя) маячат полицейские в белых ремнях и перчатках с раструбами.

Преследователей я заметил, выезжая из Стейхьера. Как ни странно, увидев их, я окончательно успокоился, как будто их-то мне и не хватало для полного душевного равновесия. Это был белый «мерседес», который следовал за мной метрах в трехстах. Судя по тому, как точно он повторял все мои маневры, ускорения и торможения, в их намерения не входило немедленно напасть на меня. Возможно, они выжидали подходящего момента или искали удобное место, а может только хотели проследить, куда я направляюсь.

На почти прямом участке шоссе, проходящем примерно сорок километров вдоль живописного озера Сносватн, я попытался, увеличив скорость, оторваться от погони. Двигатель «тойоты» работал по-прежнему бесшумно, только изменился тон шуршания колес по бетонному покрытию. Однако, у «мерседеса» тоже был мощный двигатель, и несмотря на то, что я довел стрелку спидометра до отметки «170», они держались за мной на той же дистанции. Едущий в противоположную сторону водитель сделал мне понятный всем международный жест, означавший: "Впереди полицейский пост". Но я продолжал мчаться с прежней скоростью и только перед самым поворотом налево сбросил газ и с невинным видом проехал мимо полицейских на дозволенных здесь восьмидесяти. Мои преследователи, войдя в азарт или не заметив предупреждения коллеги-водителя (впрочем, ему, возможно, надоело оказывать дружеские услуги, раз их все равно игнорируют), с таким шиком подлетели к посту, что полицейский у обочины замахал белыми перчатками, как ветряная мельница, а его напарник угрожающе выдвинулся на своем мотоцикле на проезжую часть шоссе. Белый «мерседес» был вынужден остановиться. Оставшиеся до Гронга двадцать километров я проехал без почетного конвоя. Въехав в городок, я свернул направо и укрыл машину за длинным зданием какого-то склада, расположенного у самой железнодорожной насыпи. Заметив, что на пути показался поезд, я осторожно, крадучись, выехал из своего укрытия и успел пересечь железнодорожный переезд на окраине Гронга в последний момент перед его закрытием. Очевидно, преследователи обнаружили мою «тойоту» только тогда, когда я уже подъезжал к переезду, потому что, пытаясь не упустить меня, чуть не уткнулись радиатором «мерседеса» в полосатый металлический шлагбаум. Я услыхал пронзительную трель полицейского свистка, дальнейшее от меня скрыл длинный состав. Два нарушения за такое короткое время… Бывают же такие лихачи! На месте полицейского я отобрал бы у водителя удостоверение на право вождения автомобиля.

Возможно, он так и сделал, потому что Намсскуган и Национальный парк Бёргфьелль я миновал в печальном одиночестве. Сразу же за железнодорожным переездом после парка я заметил идущее вправо ответвление шоссе. Правда, у въезда на него висела запрещающая надпись, но дурной пример заразителен, и я решил, что хватит мне быть дисциплинированным водителем. Дух независимости взыграл в моем сердце.

Проехав по новому пути примерно десять километров и не встретив ни единой машины, я стал подозревать, что совершил ошибку. Дорога становилась все уже, справа был глубокий каньон, поросший по склонам кустарником и редкими соснами, слева поднималась отвесная стена скал. Еще через два километра я уткнулся бампером в груду строительного материала и мусора. Дальше дороги не было.

Я понимал, что мои преследователи вскоре догадаются, куда я свернул с магистрального шоссе, и появятся здесь. Худшего для себя положения я не мог и представить. Пустынная местность, на несколько километров вокруг ни души… Я сам влез в ловушку, как мышь в мышеловку. Возвращаться назад было поздно.

Чувствуя себя затравленным, я огляделся. Противоположная сторона каньона в этом месте подходила совсем близко к дороге, на которой я стоял. Собственно говоря, это был не настоящий каньон, промытый в скалах рекой, а скорее узкая трещина, разлом, возникший когда-то, может миллионы лет назад, в результате тектонического сдвига. В самом узком месте трещина была не более пяти метров, и за ней шел довольно широкий карниз, плавным изгибом спускающийся в долину. Если бы удалось пересечь трещину, я мог бы продолжать путь даже в «тойоте». Будь здесь достаточная площадка для разгона, я рискнул бы перелететь трещину на машине. Перелетают же трюкачи через десятки поставленных рядом автомобилей. Но места для разбега не было. Бросить машину и попытаться перепрыгнуть трещину? Я не был уверен, что сумею это сделать. Я еще раз огляделся.

Это был сосновый брус прямоугольного сечения, примерно 25х20 см2. Он стоял, прислоненный к скале, рядом с кучей мусора и бордюрных камней. Я прикинул на глаз его длину. Должно хватить. Поставив брус торчком и переваливая его с угла на угол, как, по предположению одного чешского инженера, делали жители острова Пасхи, когда передвигали свои каменные изваяния, я дотащил его до края обрыва и повалил так, чтобы второй его конец прочно улегся на противоположную сторону трещины. Затем укрепил конец на моей стороне, привалив к нему с двух сторон бордюрные камни. Труд этот был, как мне кажется, ничуть не легче перетаскивания каменных идолов, к тому же некому даже было подбодрить меня криком: "Раз-два, взяли!" Но зато в результате я мог теперь почти безопасно перейти на противоположную сторону, свалить бревно в пропасть и скрыться в долине.

Однако сейчас, когда наметился реальный путь к спасению, я заколебался, представив, как придется блуждать ночью без еды и глотка воды по диким горам… Ночами здесь очень холодно даже в разгар лета, а я легко одет… Но делать было нечего, следовало поторапливаться, и я направился к своему самодельному мосту.

Когда я уже занес ногу на брус, взгляд мой упал на сиротливо стоящую «тойоту». Ее рифленые фары, казалось, смотрели на меня с немым укором. "Следовало бы сбросить машину в пропасть, имитируя аварию", — пришла мне в голову очередная идея. Я сел за руль и отогнал «тойоту» метров на десять назад. Выйдя из машины, нашел несколько подходящих камней и доску и соорудил из них нечто вроде подъема на эстакаду или на трамплин высотой сантиметров тридцать. Один конец доски лежал на земле, а второй, опираясь на камни, поднимался наклонно вверх. Я снова сел в машину, завел двигатель, включил первую передачу и, резко нажав на акселератор, направил правое колесо на «трамплин». Машина, наехав на него, накренилась и катилась вперед теперь уже только на двух левых колесах. Дверца с моей стороны была распахнута, и я уже готов был вывалиться из нее на землю, направив мою верную «тойоту» в каньон.

Но в последний момент что-то как будто толкнуло меня под локоть, и я повернул руль не так, как намеревался секунду назад. Сильно газуя, работая с пробуксовкой сцепления, я направил катящуюся на двух колесах машину на брус, перекинутый через трещину. Переднее колесо осторожно вползло на торец бруса, потом пошло дальше… Вот уже весь капот над пропастью, вот легкий толчок засвидетельствовал, что и заднее колесо на брусе… Машина, накренившись, страшно медленно, как мне казалось, двигалась по узкому бревну на двух левых колесах. Сквозь распахнутую дверцу я видел боковым зрением черный провал и в метрах восьмидесяти под собой острые верхушки растущих на дне елей. Когда машина была уже на середине бруса, я почувствовал порыв прохладного ветра. Несмотря на его прохладу, он вызвал у меня испарину. Что, если сейчас налетит шквал, какие часто бывают в ущельях, даже не очень сильный? Я с трудом подавил в себе желание отпустить сцепление и газануть, как следует. Это могло привести к тому, что ведущее колесо сдернуло бы брус с карниза или пробуксовало бы на его струганой поверхности. И то, и другое имело бы один результат: я вместе с машиной рухнул бы вниз, на ждущие свою жертву острые обломки скал. Потом я услыхал слабое потрескивание и проклял себя за легкомыслие, за то, что не проверил, нет ли в середине бруса дырки от выпавшего сучка… Но вот, наконец, машина въехала на карниз, я сбросил газ и чуть-чуть повернул руль вправо. «Тойота» шлепнулась на правые колеса, качнулась на мягкой подвеске и замерла. Я вытер пот, заливавший мне глаза, и откинулся на спинку сидения.

Однако, долго отдыхать было некогда, надо было заметать следы. Я отогнал «тойоту» на несколько десятков метров дальше по карнизу, поставил ее за кустами так, чтобы машину нельзя было заметить с противоположной стороны ущелья. Потом вернулся к своему «мосту», проверил, не сдвинулся ли он с места, и, убедившись в полной его исправности, перешел назад, на дорогу, по которой приехал. Разрушив «трамплин», я вернулся на карниз и сбросил брус в расселину, причем он своим концом раздвинул удерживающие его бордюрные камни так, что создавалось впечатление, будто их разворотила свалившаяся в пропасть машина. Подумав, я вынул из багажника запасное колесо, облил его бензином из канистры, поджег и бросил вслед за брусом. Через несколько секунд из каньона повалил густой черный дым, пробиваясь сквозь плотно сомкнутые кроны елей, росших на дне. И тут я услыхал звук работающего на повышенных оборотах двигателя.

Я отскочил от края карниза и лег за большим валуном так, чтобы, оставаясь незамеченным, наблюдать за площадкой в конце дороги на противоположной стороне расщелины. Через минуту из-за поворота появился белый «мерседес».

Не заглушив двигатель, из него вышли три человека, четвертый остался внутри, на заднем сидении. Никого из тех, которых я мог рассмотреть, я прежде не встречал. Они подошли к куче строительного мусора и камней, осмотрели край обрыва, где лежали раздвинутые бордюрные камни, наклонились к следам протекторов «тойоты», отпечатавшимся на пыльной дороге. Я молил небо, чтобы они не заметили среди них отпечатки моих ног. Впрочем, вряд ли они смогли бы отличить их от многочисленных следов, оставленных побывавшими здесь дорожными рабочими. Потом двое из них подошли к самому краю и, наклонившись, пытались рассмотреть что-то на дне, но в темноте провала были видны лишь густые заросли кустарника и верхушки елей, из-под которых валили клубы черного дыма. Я надеялся, что мои преследователи не захватили с собой альпинистское снаряжение. Без веревок, кошек и крючьев спуститься в каньон в этом месте было практически невозможно. Постояв у края, все трое сели в машину и несколько минут о чем-то совещались. Потом, с трудом развернувшись на узкой дороге, «мерседес» уехал, и звук его мотора постепенно стих вдали.

Я вышел из своего убежища и через полчаса выехал на грунтовую дорогу, ведущую к Блейквессли, городку, расположенному в двадцати километрах южнее магистрального шоссе.

 

9

Большие дети — большие хлопоты.

Поговорка

Переночевав в маленькой гостинице на центральной улице Блейквессли, я ранним утром выехал из городка. Проехав примерно пятнадцать километров по узкому, но содержащемуся муниципальными властями здешнего фюльке в образцовом порядке шоссе, я снова оказался на магистрали, идущей от Осло почти через всю Норвегию и после Шиботна сворачивающую на юго-восток, к границе с Финляндией. Но так далеко ехать на машине я не собирался. Не говоря уже о том, что я мог со своей «тойотой» цвета бычьей крови снова попасть в поле зрения моих противников, путь мой лежал гораздо ближе. Поэтому, когда добравшись до портового городка Му, я купил железнодорожный билет на Будё, конечный пункт той самой магистрали, в вагоне-ресторане которой я совсем недавно лакомился десертом из клубники и сыра. Многострадальную «тойоту» я оставил на платной стоянке, заплатив за неделю вперед. За щетку стеклоочистителя я засунул записку с телефоном и адресом прокатной конторы, в которой взял машину. По истечении срока персонал стоянки обнаружит этот листок, позвонит по телефону в Тронхейм, и те пришлют кого-нибудь забрать машину или распорядятся ее судьбой как-нибудь иначе по собственному усмотрению. Моя совесть была чиста — возможные убытки, включая сожженное колесо, с лихвой компенсировались размером залога, который я оставил, нанимая машину на месяц. Даже если он их не удовлетворит, вряд ли владельцы фирмы проката станут заявлять в полицию и расклеивать плакаты с моими приметами на стенах придорожных кафе.

Через два часа я уже был в Будё. На этот раз никто не демонстрировал мне в поезде дуло пистолета и не пытался сбросить меня под колеса вагона. На меня, насколько я мог заметить, вообще никто не обращал внимания. То ли мой свитер и кейс со снастями делали меня неотличимым от идущих косяками, как сельдь во время сезонных миграций, любителей рыбной ловли, то ли мои преследователи окончательно уверовали в то, что мои кости тлеют на дне каньона в диких горах, но только несмотря на все обычные приемы проверки внезапные остановки для завязывания шнурков, рассматривание отражений в витринах, возвращение после заворачивания за угол, — я не обнаружил ни на вокзале, ни во время хождения по городу никаких признаков слежки. Однако, только к вечеру я рискнул позвонить по телефону, чтобы убедиться, что явка в Будё не провалена.

Хозяином квартиры был седой, как лунь, пенсионер-норвежец, напоминающий широкой бородой Хемингуэя. Еще во время войны он помогал бежавшим из лагеря советским военнопленным, и завязавшуюся с той поры дружбу с русскими не могли поколебать никакие перемены политического курса советского и норвежского правительств. Люди такого сорта хранят верность друзьям, а не отвлеченным идеям. Он был готов помочь мне, как помогал сорок пять лет назад изможденному от голода стриженому русскому пареньку, знавшему десяток слов по-немецки, которого потом срезал снайпер-эсэсовец во время боя в порту, когда отряд норвежского Сопротивления пытался воспрепятствовать погрузке никелевого концентрата, необходимого для выплавки брони "королевских тигров".

Он молча выслушал мою просьбу, и пока я пил сваренный им отличный кофе, написал записку, в которой, как он объяснил на ломаном английском, рекомендовал меня, своего хорошего знакомого и любителя-рыболова, владельцу маленького рыбачьего судна и своему родственнику Олафу Кристенсену.

— Только жить у него вам будет тесно. У Олафа большая семья, три сына и дочь, — заметил он.

— Ничего, как-нибудь устроюсь, — ответил я. — Я могу ночевать и в кубрике.

Он пожелал мне спокойной ночи и ушел в свою комнату, а я лег в постель, сооруженную им из пледа, пары свежих, накрахмаленных до хруста, прохладных льняных простыней и пышной пуховой подушки, на широком диване в гостиной.

Несмотря на усталость, сказывалось нервное напряжение последних дней, и я не мог сразу уснуть. Снотворными я никогда не пользовался, так как они снижают остроту реакции, а в моем положении это могло стоить мне жизни. Я лежал в темноте, прислушиваясь к могучему храпу хозяина, доносящемуся даже сквозь закрытую дверь, и вспоминал.

…Дети не оправдали надежд Виктора Богдановича. Он был этим весьма огорчен, хотя и находил слабое утешение, всегда и всюду повторяя сентенцию: "Природа отдыхает на детях гениев". Сын давно понял, вопреки всем восторгам родителей по поводу скромных успехов их чада на школьных математических олимпиадах, что став заурядным старшим инженером одного из НИИ, достиг потолка своей компетенции или, как выражается Паркинсон, "уровня своей некомпетентности", и относился к этому вполне спокойно. Константин Викторович был женат на своей однокурснице, работавшей в том же НИИ, что и он, у них была дочь, которую пришлось по настоянию бабушки, не изжившей стремления к прекрасному, назвать Эльвирой и отдать в музыкальную школу. По вечерам Константин, как и тысячи его соратников по судьбе, скромных ИТР без степени, смотрел телевизор, читал газеты или возился с рыболовными снастями, в изготовлении которых он проявлял недюжинную изобретательность и мастерство. К сожалению, кроме дизайнерских способностей, технических навыков и терпения, нужны были еще какие-то специфические качества, позволяющие достичь настоящих вершин в искусстве ужения, а их-то у Константина, видимо, и не было. И максимальные размеры его добычи делали ее пригодной лишь для того, чтобы ею лакомился любимец Эльвиры — кот Базилио.

Дочь Виктора Богдановича, Лидия, была натурой мятущейся и поэтической. К технике и естественным наукам она питала непреодолимое отвращение с детства. Она хотела быть поэтессой, писательницей, искусствоведом, читать лекции о театре и кино. Но получилось так, что она окончила библиотечный институт, "институт невест", как его называли, поскольку он позволял получить высшее гуманитарное образование и шарм высокой культуры многим девушкам, стремившимся к одной, четко осознанной цели: выгодно выйти замуж и никогда не работать. Лидия побывала замужем, причем, без неприятных последствий в виде детей. Теперь она жила в Ленинграде, работала в районной библиотеке и ждала принца, покуривая втихомолку сигареты со специальной начинкой, к которым пристрастилась еще в тесном институтском кружке, игравшем в великосветскую «богему».

Но Виктор Богданович продолжал мечтать о блестящем будущем для своих детей. Он был уверен, что их талантам не дала развернуться среда, что в других условиях они достигли бы гораздо большего, что еще не поздно… Когда режим "железного занавеса" несколько либерализовался, и Виктору Богдановичу удалось побывать за границей, он понял, что нужно ему или хотя бы его детям для нормальной, достойной культурного и образованного человека жизни. Но он мыслил трезво, как всегда, когда дело касалось практической реализации его идей, и не хотел, чтобы дети, подобно многим эмигрантам, начинали с работы посудомойки в третьеразрядном ресторане или таксиста с ничего не стоящим дипломом о высшем образовании. Необходим был стартовый капитал. И он мог его иметь. Собрав за много лет приличную библиотеку (основой ее послужили книги репрессированного ученого, которые Виктор Богданович унаследовал вместе с квартирой), где не последнее место занимали книги о драгоценных камнях, тайком жгуче интересуясь любыми сведениями, мелькающими в прессе, по радио, на телевидении об аукционах, вроде знаменитых «Сотбис» и Кристи, наш маститый ученый составил себе довольно обоснованное представление о возможной стоимости попавшего в его руки бриллианта. Например, недавно ТАСС сообщил, что бриллиант чистейшей воды весом в сто шесть каратов был продан на аукционе в Женеве за пятнадцать миллионов долларов. Виктор Богданович трезво оценивал «Суассон» в десять миллионов.

Но прежде чем положить эти деньги в Швейцарский или Лондонский банк, необходимо было решить несколько трудных проблем. Как вывезти бриллиант за границу, минуя таможню? Как продать его, не рискуя потерять вместе с бриллиантом и голову? Как не допустить, чтобы бриллиантом воспользовался только один из отпрысков, которые с детства, мягко говоря, не питали друг к другу симпатии? Постоянно ломая голову над этими проблемами, Виктор Богданович начал в конце концов различать некий свет, брезжущий в конце тоннеля.

Действительно, только в детективах и кино таможня выглядит непреодолимым барьером, оснащенным чудесами современной интроспективной техники, умнейшими, чуть ли не говорящими, собаками, и служат там гениальные ясновидцы-таможенники, которым "за державу обидно". На самом деле ежедневно тысячи людей провозят в обе стороны через границу самую различную контрабанду. Недаром выстраиваются многокилометровые очереди автобусов и частных автомобилей у пропускных пунктов, недаром «туристские» поездки в Польшу, Югославию, Румынию стали за последнее время настоящей профессией многих предприимчивых и энергичных граждан. Что там крошечный бриллиант, когда вывозят целые эшелоны танков! А сколько существует вполне легальных способов избежать досмотра! Громадные кофры цирковых артистов, желудки их четвероногих питомцев, реквизит танцевальных ансамблей, демонстрационная аппаратура научных симпозиумов… А сотни тысяч уезжающих бывших патриотов, везущих свои пожитки на новую родину? Сколько в этих контейнерах всяких закоулков и укромных мест! Да если бы поставить на границах всю многомиллионную регулярную армию, то и она не справилась бы с проверкой всего этого вдруг хлынувшего потока. Виктор Богданович был уверен, что удобный случай переправить бриллиант не преминет представиться. А уж тогда и настанет время подумать, как выгоднее и безопаснее его продать, на месте это будет виднее. Самой неотложной, животрепещущей и деликатной была оставшаяся, третья проблема.

И Виктор Богданович с блеском, как ему казалось, решил ее.

 

10

Дана, взята, в его ушах так и звучали.

Он взбесился,

И проиграл свой старый дом…

М.Лермонтов

Хотя у Олафа Кристенсена было действительно тесновато — в небольшом доме рыбачьего поселка на острове Гадё в устье Сальтен-Фьорда жил он сам с женой, два женатых сына с женами и детьми, младший, холостяк Уде, и восемнадцатилетняя дочь Сельма — я устроился отлично. Похожая на чулан из гладко оструганных сосновых планок комнатка в мансарде выходила окнами на северо-восток, и ранние лучи солнца наполняли ее каким-то желтым, чайного оттенка светом. Первое время меня удивляло, как можно жить в деревянном доме с тонкими дощатыми стенами, с огромными окнами, делавшими некоторые комнаты похожими на застекленные веранды, в этом суровом краю, где, несмотря на то, что теплые воды Гольфстрима не давали среднеянварской температуре опуститься ниже минус восьми-двенадцати градусов по Цельсию, зимой все же часто бушуют свирепые ветры, несущие то дождь, то снег. Но потом, присмотревшись к плотно проконопаченным швам двойных стен, к тройным стеклам в металлических рамах, подогнанных с прецизионной точностью, к высокой крыше, сохраняющей воздушную подушку над жилыми помещениями, я перестал удивляться.

Я рано вставал, выходил в море на суденышке Олафа, двухмачтовом мотоботе с высокой белой рубкой и широкой белой полосой вдоль борта, которое носило звонкое имя «Кристин», терпеливо сносил подтрунивания Уде и других членов команды над "городским увальнем" и присматривался. В свободное время рыбаки поселка собирались в кабачке у самого мола, пабе, как называют подобные заведения в Англии. Пиво, рыбацкий треп, метание дротиков в раскрашенные круглые мишени, покер по маленькой — обычные развлечения в таких местах. Большинство рыбаков более-менее сносно говорили по-английски, так что языкового барьера между нами практически не было. Молодежь иногда танцевала, но я отнес себя к более взрослому поколению, а кроме того, не хотел осложнений, неизбежно возникающих в подобных местах во время танцев. Зато я часто присоединялся к игрокам, причем, некоторые из них явно стремились пощипать перышки у залетного гостя.

Шел уже третий день моих каникул, когда в пабе появился высокий, шумный Генрик. По тому, как его встретили, как каждое его слово вызывало взрыв хохота, каким бы в сущности неостроумным оно ни было, как жадно все следили за его жестами и гримасами, я понял — это записной заводила, душа местной компании. Он уходил к Лофотенам и вернулся только сегодня. После обмена рукопожатиями, новостями и остротами, после пары кружек пива составилась партия в покер.

Я уже проиграл несколько крон, когда Генрик предложил увеличить ставки. Переглянувшись, все согласились. Я почувствовал: затевается маленький заговор.

Сперва мне не везло, и это потешало моих партнеров, особенно Генрика. Постепенно у нашего столика собралась почти вся компания. Для укрепления дружбы я поставил всем по стаканчику, потом то же сделал Генрик и другие. Счастье переменчиво, и вскоре Генрик проиграл раз, потом второй. Под дружный смех он вывернул карманы, показав, что там нет ни кроны.

— А ты поставь свое кольцо! — воскликнул Уде.

Со смешной гримасой Генрик спрятал руку с кольцом на мизинце в карман.

— Нет, ребята. Это для меня, как медаль. Наградами не торгуют. Кто мне потом поверит, что я спас человека? Тебя, что ли, приглашать в свидетели?

— Рискни, Генрик, чего там! Кольцо принесет тебе счастье, — зашумели остальные.

— Ладно, — сдался Генрик. — Но только с уговором: если я его проиграю, то имею право принести завтра деньги и выкупить. Идет?

Посовещавшись для виду, мы согласились, и игра продолжалась.

— Что это за кольцо? — спросил я, пока Уде тасовал и сдавал карты. Кого спас Генрик?

— О, это чудная история! Стоит выпить еще по одной, и пусть Генрик расскажет нашему гостю, как было дело.

Я еще раз заказал всей компании по стаканчику. Лица рыбаков, обветренные, с задубевшими от соленого морского ветра глубокими складками кожи, напоминали о том, что многие поколения их предков были морскими бродягами, пиратами и китобоями. Мне вдруг показалось, что я где-то все это уже видел, что когда-то давным-давно уже сидел вот так, стуча кружкой по темным доскам залитого пивом стола, горланя лихую песню… Ну, конечно, "Остров сокровищ"! Вот что значит начитаться в детстве книжек про кораблекрушения и пиратов. Любого человека, любое событие рассматриваешь сквозь "волшебный кристалл", примеряя к какому-нибудь литературному персонажу или сюжетному повороту. Но, между прочим, пора было вспомнить, что я здесь не для романтических реминисценций, а на работе, за которую мне регулярно платят деньги, и довольно приличные.

Рубашки карт я уже успел изучить. После сдачи у меня на руках оказались три дамы, трефовая восьмерка и бубновый туз. Вполне приличная карта, чтобы торговаться, не вызывая подозрений в нахальном блефе. У Генрика было четыре короля и туз, достаточно сильная комбинация, чтобы сохранить кольцо, Уде получил четырех валетов и туза, а нашему четвертому партнеру, Сигурду, достались такие карты, что он сразу же вышел из торга за прикуп. Когда Генрик довел ставку до полутора сотен крон, я под общий смех заявил, что должен попробовать кольцо на зуб: а вдруг оно фальшивое?

Я взял кольцо со стола. Собственно, сейчас наступило то самое мгновение, ради которого я проделал опасный путь до маленького островка, зажатого между черными скалами Сальтен-Фьорда, мгновение, за которое заплатили жизнью уже десять человек, не считая собаки.

Это было тоненькое, гладкое кольцо диаметром примерно девятнадцать миллиметров, недаром здоровяк Генрик носил его на мизинце. По внутренней его поверхности шли глубоко выгравированные цифры: 2–5 — 4–3, окаймленные с начала и конца звездочками. Лишь много позже я догадался, почему это были именно такие цифры. Будь я немного проницательнее, я сэкономил бы себе и другим кучу времени, не говоря уж о многих человеческих жизнях. А ведь я когда-то увлекался задачками из "Психологического практикума", занимательной рубрики в популярном журнале, и коэффициент интеллектуального уровня у меня был почти сто семьдесят.

— …Когда я вытащил его из воды, он уже так закоченел, что не мог произнести ни слова, даже сказать, как его зовут! — закончил свой рассказ Генрик под общее одобрение присутствовавших, слыхавших этот суррогат саги, наверное, уже раз сто. Я восхищенно прищелкнул языком, изобразив изумление, хотя мог бы порассказать им такие подробности, что Генрик и его приятели сидели бы с раскрытыми ртами до следующего прилива.

Однако, нужно было закругляться. Я покрыл ставку Генрика такой суммой, от которой он перестал улыбаться и принялся недоверчиво рассматривать свои карты. Рисковать он не захотел и отдал прикуп мне. Там были дама и бубновая девятка. Даму я оставил себе, сбросив восьмерку и девятку. Набавлять больше никто не рискнул, и мы открыли карты.

Взрыв восторга, вызванный моим "проигрышем века", как назвал его Уде, был сравним разве что с ликованием по поводу окончания полярной ночи. Сияющий Генрик сгреб мои кроны, надел на мизинец свое кольцо и поставил нам по двойному виски. Притворившись огорченным, я вскоре ушел спать.

 

11

Ты вверг меня в глубину, в сердце моря,

и потоки окружили меня, все воды Твои

и волны Твои проходили надо мною.

Ионы, 2, 4

На следующее утро я попросил Олафа отвезти меня на денек в Будё. Честно говоря, возвращаться на Гадё я не собирался, но поскольку заплатил Олафу вперед за неделю, то рассудил, что с моей стороны будет не слишком невежливым расстаться с ним по-английски, не прощаясь. У горожан могут быть свои причуды.

Я уже позавтракал, когда с причала, где была пришвартована «Кристин», вернулся Уде с двумя новостями. Во-первых, поднялся сильный норд-ост, поэтому следовало поторапливаться, чтобы успеть пройти между Гадё и Стрёме до начала прилива, во-вторых, Генрик еще ночью ушел в море с компанией каких-то приезжих туристов. Сторожа, сидевшего в своей будочке на самом конце мола, это удивило так же, как и Уде: не в обычае Генрика было возить кататься горожан, да и вообще выходить в плаванье, не отдохнув недельку-другую и не погуляв с друзьями после утомительного месяца ловли на тресковых банках и ямах Лофотена.

"Кристин" мерно рокотала своим дизелем, в левую скулу ее то и дело гулко шлепала невысокая, но злая волна. Олаф стоял за штурвалом в рубке, а мы с Уде, который должен был воспользоваться поездкой и купить кое-что в городе, расположились на корме, примостившись на свернутом трале. Кроме нас на борту никого не было, так как ловля сегодня не планировалась. Между горизонтом и низко нависавшими тяжелыми облаками все ярче разгоралась багровая полоса, сулившая ветреный день.

Уде рассказывал, как в прошлом году Генрик выручил его во время драки с парнями из соседнего поселка, разгоревшейся на танцах из-за того, что кто-то из них очень уж настойчиво ухаживал за Сельмой. Я что-то поддакивал, боюсь, что невпопад, так как мысли мои все время возвращались к цифрам, выгравированным на кольце: 2–5 — 4–3. Мой мозг со вчерашнего дня стал хранилищем взрывоопасной информации. Если моим противникам она уже не нужна, а похоже, что так оно и есть, они приложат все усилия, чтобы эти четыре цифры остались записанными лишь в биопотенциалах моих нейронов и никогда не достигли места назначения, а сгнили бы вместе с ними. Что же значили эти цифры?

…Собственно говоря, Виктор Богданович для решения своей третьей проблемы использовал известный в банковском деле принцип "коллективного доступа", когда открыть сейф можно лишь одновременно несколькими разными ключами, причем каждый из них хранится у персоны, присутствие которой необходимо обеспечить при процедуре открывания. В данном случае роль ключей играли составные части числа, являющегося параметром функции, при помощи которой был зашифрован текст памятной записки. Виктор Богданович заказал два скромных кольца, на которых велел выгравировать нужные цифры, и подарил их своим отпрыскам, туманно намекнув, что кольца являются залогом будущего богатства. Он рассчитывал в подходящий момент объяснить кое-какие подробности, которые позволили бы им при необходимости даже без его участия, но обязательно совместно друг с другом, стать владельцами бриллианта. Поступая так, Виктор Богданович понимал, что несмотря на взаимную антипатию, его дети не станут пытаться выкрасть кольцо у партнера, снять его со спящего или, как грубовато, но прямолинейно выразился некий киноперсонаж, "с мертвого тела, наконец". Но он упустил из виду возможность вмешательства третьих лиц и просто того, что древние называли «ананке», "кисмет", рок.

В тот злополучный день Виктор Богданович из лабораторного корпуса, где он по совместительству вел на правах научного руководителя важную научно-исследовательскую работу, НИР, как принято сокращать в отчетах и бухгалтерских документах, спешил на лекцию. Работа не клеилась, не хватало комплектующих для опытного образца, задерживала монтажка, вычислители возились с ошибками в программах и чинили то и дело выходящую из строя капризную ЭВМ, компьютер третьего поколения, который в любом уважающем себя НИИ давно разобрали бы на детали или отдали в подшефную школу, сотрудники затеяли склоку, не поделив льготные путевки в кемпинг на берегу Азовского моря… Словом, голова была заполнена множеством самых разнообразных забот, пока ноги автоматически несли Виктора Богдановича с горки, где стоял лабораторный корпус, вниз к четырехэтажному помпезному зданию в стиле советского классицизма, украшенному греческим портиком, фронтон которого поддерживали кирпичные колонны с лепными капителями из бетона. В возведении этой жемчужины институтского архитектурного ансамбля принимали участие несколько поколений студентов, отрабатывая здесь своеобразную трудовую повинность, капитальные стены во многих местах заполнялись вместо кирпичной кладки боем, из-за чего время от времени приходилось укреплять их изнутри сложными распорками из стальных профилированных балок, рассчитанных по всем правилам сопромата. Территория между лабораторным корпусом и этим зданием была усажена рядами плотных кустов, образующих живые изгороди, которые превращали даже сравнительно короткий путь в некое подобие паркового лабиринта. Выходя из очередного зеленого тоннеля, Виктор Богданович услыхал шум мотора спускающегося вслед за ним с горки грузовика, пропустил его и шагнул вперед, как только мимо него прошел задний борт… Раздался глухой удар, что-то рвануло Виктора Богдановича за левое плечо, косо повалилось небо, и все было кончено. Из-под прицепа работники «скорой» извлекли уже бездыханное тело.

…Уде вдруг охнул и схватился за висок. Из-под пальцев по его щеке сбегала струйка крови. Секунду спустя я услыхал сквозь тарахтение нашего движка слабый треск выстрела. Мы оба упали плашмя на палубу, пряча головы за сложенными на корме снастями. Потом я осторожно приподнялся и увидел, что в кильватере за нами идет рыбачье судно, очень похожее на нашу «Кристин». До него было метров триста. Неплохой выстрел с такой дистанции, учитывая качку.

— Это «Дафни» Генрика! — воскликнул Уде. — Что они там, с ума посходили?

Вторая пуля расщепила угол рубки. Я согнулся в три погибели и пробежал к двери, за которой ничего не заметивший Олаф продолжал держать штурвал.

— Нас обстреливают сзади. Уде зацепило, но совсем легко.

Старый рыбак оценил обстановку мгновенно, несмотря на свою всегдашнюю кажущуюся флегматичность. Он пригнулся так, что с кормы его стало почти не видно, и резко двинул вперед сектор газа. Дизель участил такт, и суденышко рванулось вперед, как будто его пришпорили. Протянув руку к подволоку рубки, Олаф вытащил какой-то длинный сверток, который толкнул, не говоря ни слова, по палубе в моем направлении. Я развернул брезент. Это был «винчестер» тридцатого калибра и патронташ.

Ползком я пробрался на корму. Уде, прижимая к виску платок, все еще разглядывал преследующее нас судно. Дистанция между ним и нашей «Кристин» немного увеличилась, но вскоре они тоже прибавили ходу и шли за нами, как на буксире. Я просунул ствол «винчестера» между двумя бухтами троса и, почти не целясь, сделал несколько выстрелов. Пусть знают, что мы тоже кусаемся. На втором или третьем выстреле надломилась и упала фок-мачта «Дафни». В этот момент рядом со мной снова появился исчезнувший было Уде. В руках он держал бинокль.

— За рулем не Генрик, — сказал он через несколько секунд. — Значит, с ним что-то случилось. Он никогда бы не доверил штурвал чужому.

Я догадывался, что случилось с Генриком, но промолчал. В это время наше судно сделало крутой поворот на правый борт, так что я с трудом удержался на накренившейся палубе. Олаф огибал небольшой островок, намереваясь, очевидно, оторваться от преследователей и укрыться за его высоким берегом. Я недоумевал, почему он не вызовет по рации полицию, но увидев разбитый пулей изолятор и болтающийся проволочный канатик антенны, понял, что выкручиваться нам придется самим.

Преследователи все так же шли за нами в кильватерной струе. Мы обогнули островок и снова вышли в пролив. Мне вдруг пришло в голову, что поскольку охота идет за мной, следовало бы, как Садко, броситься в море, избавив экипаж «Кристин» от своего опасного присутствия. Но было мало надежды, что морской царь встретит меня в своих подводных палатах с распростертыми объятиями и предложит руку своей дочери, поэтому я сдержал свой благородный порыв. Кроме того, вряд ли преследователи оставят в живых свидетелей своих пиратских подвигов, и жертва была бы напрасной.

Море было пустынно, здесь могли появиться лишь небольшие рыбачьи судна, швартовавшиеся в гавани поселка, но сейчас большинство из них ушло на промысел, возвращаться они будут только вечером, если вообще вернутся сегодня. Остальные или стояли на ремонте, или их владельцы отдыхали после напряженной работы.

Я заметил, что расстояние между нами и «Дафни» немного сократилось. Неужели у «Кристин» стал сдавать дизель? Взглянув на Уде, я был удивлен его странно окаменевшим лицом. Он как-то особенно пристально вглядывался в волны за бортом. Неужели и ему пришла в голову мысль броситься в море? Я обратил внимание на изменившийся характер волнения: мелкие, беспорядочные всплески исчезли, и несмотря на то, что судя по смещению островка по правому борту, мы двигались с прежней скоростью, вода гладким потоком стремительно неслась нам навстречу. "Прилив, — понял я. — Этот прилив держит нас, как водоросли Саргассового моря, не дает нам идти вперед". Судно медленно ползло против все усиливающегося течения. Я взглянул за корму. Преследователи держались за нами на прежнем расстоянии, несколько мористее. Судя по дымкам, вырывавшимся из выхлопной трубы их двигателя, механическое сердце «Дафни» работало с полной нагрузкой.

Послышался низкий, похожий на горловое рычание какого-то гигантского зверя, рев, поверхность моря покрылась струями пены, кое-где закручивающимися в большие воронки. Небо потемнело, багровая полоса на горизонте исчезла, казалось, что это был не рассвет, а закат, и солнце скрылось. Я не понимал, что происходит, но меня охватило чувство неясной тревоги, нервы были напряжены до предела. Говорят, такое чувство некоторые люди испытывают перед землетрясением или сильной грозой.

— Сальтенс-Мальстрем! — прокричал мне в ухо Уде, преодолевая усиливающийся рев моря. И только тогда я понял.

Ужасы знаменитого водоворота Мальстрем, возникающего каждые шесть часов от столкновения приливной и отливной волн между островами Москенесей и Вёре под шестьдесят восьмым градусом северной широты в Лофотенском архипелаге, красочными описаниями Эдгара По и Жюля Верна сильно преувеличены. Его без особых предосторожностей пересекают суда, и лишь при сильном северо-восточном ветре он может представлять некоторую опасность. Гораздо свирепее менее знаменитый водоворот Сальтес-Мальстрем между островами Гадё и Стрёме в устье Сальтен-Фьорда под шестьдесят седьмым градусом и тринадцатью минутами северной широты. И мы находились именно в этом месте…

Рокот нашего дизеля усилился, он был слышен даже сквозь рев и грохот моря. «Кристин» медленно, но уверенно преодолевала течение, приближаясь к берегу. Но наши преследователи… Благодаря точному расчету старого Олафа, они оказались на самой стремнине именно в тот момент, когда отдельные водовороты, возникавшие то тут, то там, начали сливаться, подобно капелькам ртути, в одну огромную, пока еще довольно отлогую воронку. Их положение усугублялось еще и тем, что стремясь прижать нас к берегу, они располагались дальше от него, на самой быстрине. «Дафни» стояла на одном месте, как будто ее удерживала какая-то гигантская рука. Дымки от выхлопов превратились в сплошную струю копоти, но вот судно чуть попятилось, потом еще немного… Водоворот превратился в отчетливый круг, диаметром около двух километров. Край его был покрыт пеной, и «Дафни» находилась внутри этого белого кольца, уже чуть накренившись на левый борт. Внезапно дымная полоса ее выхлопа прервалась, появилась снова и исчезла окончательно. Перегретый двигатель не выдержал, очевидно, заклинило поршни. Как клочок бумаги на диске проигрывателя, «Дафни» помчалась кормой вперед, по движению воды, в направлении, обратном своему недавнему курсу, описывая гигантский круг и кренясь все больше и больше по мере смещения к центру. Через пять минут Сальтенс-Мальстрем предстал перед нами во всем своем великолепии и мощи. Огромная черная воронка с почти гладкими стенами, наклоненными к горизонту под углом примерно в сорок пять градусов, вращалась с оглушительным ревом и свистом, на дне ее клокотала пена. Очевидно, там были скалы, к которым неудержимо тянуло несчастную «Дафни». Она находилась уже примерно на половине склона, когда песок прибрежной отмели заскрипел под форштевнем нашего судна. И только тогда я сумел перевести дух: оказывается, я какое-то время почти не дышал, завороженный разворачивающимся перед нами зрелищем борьбы жалкой скорлупки, сделанной руками человека, с неумолимой мощью миллионнотонной водной массы.

Олаф заглушил двигатель, вышел из рубки и тяжело опустился на бухту каната, а мы с Уде спрыгнули с бака на землю и, не сговариваясь, вскарабкались на торчащую поблизости скалу, высотой метров пятнадцать.

В бинокль я мог разглядеть все, что происходило на палубе «Дафни». Несколько человек метались от борта к борту, но Генрика, как я и ожидал, между ними не было. Вероятно, центробежная сила из-за вращения была велика, так как они двигались, сохраняя вертикальное положение относительно палубы, как будто «Дафни» стояла на ровном киле. Мне показалось странным, что при такой скорости движения судна флажок на кормовом флагштоке обвис, почти как при полном штиле, но потом я сообразил, что весь нижний слой воздуха, прилегавший к поверхности воды, вращается вместе с гигантской воронкой, образуя невидимый вихрь. Если бы даже удалось вызвать вертолет спасательной службы, он не смог бы проникнуть внутрь этого вихря, а был бы смят им и свалился бы в воду, как стрекоза, сбитая в пруд порывом ветра.

Прошло почти полчаса этой жуткой карусели под аккомпанемент оглушительного рева и свиста, но вот суденышко с белой рубкой и широкой белой полосой вдоль бортов, так четко различимое на фоне черной воды, сделало последний оборот и исчезло в клокочущей пене на дне водоворота. Я не мог даже в бинокль рассмотреть, что происходило с «Дафни» в этом бурлящем и кипящем котле.

Через полчаса с небольшим рев стал стихать, воронка уменьшаться и мелеть, а еще через сорок минут море было покрыто обычной «сечкой», мелкими, острыми всплесками. На поверхности не было никаких следов, вероятно, обломки «Дафни», как и другие плавучие предметы, захваченные водоворотом, унесло течением.

Обменявшись несколькими словами, мы решили продолжать свой путь в Будё и ничего не сообщать полиции. Мои спутники, конечно, догадывались, что дело тут нечисто, но, как большинство простых людей, предпочитали обойтись без вмешательства официальных органов власти. Да и что мы могли рассказать? Что нас преследовали неизвестные, обстреливали наше судно, а мы заманили их в смертельный водоворот? Рано или поздно обломки «Дафни» будут обнаружены, возможно, прояснится и судьба Генрика. Кристенсен решил не впутываться в темное дело.

Мы распрощались на причале порта Будё, не глядя друг другу в глаза. Олаф остался на судне, Уде отправился за покупками, а я вернулся к своему гостеприимному хозяину-пенсионеру, чтобы поблагодарить его за приятный отдых. Вечером я вылетел через Тронхейм, Осло и Стокгольм в Хельсинки, а в полдень следующего дня уже был в Москве.

 

12

И, оправясь от испуга,

гостя встретил я, как друга.

Э.По

Такие лица всегда вызывали у меня чувство антипатии. Далеко друг от друга расставленные глаза зеленовато-серого оттенка, приплюснутый, с острым кончиком и широкими ноздрями нос, напоминающий на скуластом лице клюв совы, тонкие губы, низкий, несмотря на залысины, лоб… Было в этом лице что-то татарское. Может быть, во мне говорила память предков, "столетиями изнывавших под татаро-монгольским игом", как писали учебники истории. Или это сказывались какие-то забытые детские впечатления? Как бы то ни было, человек, сидевший напротив за письменным столом и бывший моим непосредственным начальником, которому я комментировал свой только что составленный отчет, не внушал мне ни доверия, ни уважения, не вызывая никакого желания продлить нашу беседу хоть на секунду дольше необходимого времени.

Все в наши дни меняется быстро. За время моего отсутствия по случаю пребывания в заграничной командировке произошли существенные, говоря бюрократическим языком, "кадровые сдвиги". Но дела продолжались, только вели их теперь другие люди. О моем новом начальнике я кое-что слышал. Это был типичный «парашютист», работник аппарата, переведенный к нам после сокращения в высших сферах. Имея слабое представление о специфических тонкостях нашей работы, он зато достаточно поднаторел в закулисных интригах и "борьбе за выживание". Я надеялся, что у него хватит ума не совать палки в колеса исполнителям, предоставить ведение дела тем, кто занимался им с самого начала. А он пусть себе стрижет купоны и пожинает лавры в соответствии с негласной системой распределения наград по должностям, когда матрос, закрывший пробоину собственным телом, получает медаль "За трудовое отличие", а капитан, чуть не посадивший корабль на скалы, золотую звездочку Героя.

Очевидно, несмотря на мой безукоризненно корректный тон и соблюдение всех норм субординации, он что-то почувствовал, потому что через несколько минут захлопнул папку и скрипнул, не глядя на меня:

— Свободны!

Не в лучшем настроении я покинул Управление и поехал к себе домой.

Я отдернул шторы и огляделся, состроив унылую мину. Это был мой дом, место, где я должен по всем правилам чувствовать себя спокойно и уютно… Я бывал здесь за последний год не чаще одного-двух раз в месяц, а то и реже, поэтому в квартире витал дух одиночества, запустения, холода, всюду лежала пыль. В остальном, однако, был порядок — без меня мою обитель никто не посещал. Я вооружился пылесосом и достал из-под кухонного стола банку с восковой мастикой. Терпеть не могу лакированные полы. То ли дело хорошо натертый паркет! Запах воска и скипидара всегда связывался у меня с праздником.

Закончив уборку, приняв душ и выпив кофе, я облачился в шелковый стеганый халат, обладавший, как я давно убедился, свойством создавать настроение умиротворения и покоя. Смеркалось, я задернул шторы и сел за письменный стол. Комната тонула в полумраке, лишь на поверхности стола лежал яркий круг света, позволяющий концентрировать внимание на листке бумаги, который я вынул из кожаной папки с окованными медью уголками. Пришло время серьезно подумать.

Честно говоря, заниматься этим дома я не имел права. Но что поделаешь, когда официальная обстановка не располагала к творческой деятельности. В своем рабочем кабинете я мог выдавливать из себя только казенные штампы, автоматически складывающиеся в приемлемую и понятную для начальства форму отчетов, рапортов, донесений. Правда, большинство относительно простых дел решались именно таким методом. Существовали инструкции, выработанные за десятилетия опытным путем алгоритмы, которые позволяли усилиями многих людей, действовавших исключительно в рамках своих служебных обязанностей и полномочий, «расколоть» проблему. Сейчас, однако, требовалось нечто совсем иное. Нужно было поймать за тонкую нить дрожащую тень бабочки-ассоциации, загнать ее в зыбкую ячейку памяти и прихлопнуть там, чтобы уже не вырвалась. Я никогда не мог четко уяснить себе, как именно происходит этот процесс. Иногда самые далекие от сути дела фразы, всплывавшие в мозгу, знакомая мелодия, донесшаяся из окна на грани слышимости, какой-нибудь оттенок цвета или запаха заставляли вдруг кристаллизоваться перенасыщенную массу фактов, в неуловимые мгновения превращая ее в жесткую пространственную решетку единственно возможной логической схемы. Искусство заключалось в умении особыми приемами, найденными после многих часов долгих вечеров и дней беспомощного метания в лабиринтах догадок, разрушающихся от грубых прикосновений рассудочного метода, привести себя в нужное состояние души и тела.

Своим любимым японским карандашом фирмы «Мицубиси», тонкий грифель которого не нуждался в кропотливой и грязной процедуре затачивания, я выписал на листке четыре цифры: 2–5 — 4–3, которые прочно врезались мне в память после того, как я мельком взглянул на кольцо Генрика во время игры в покер за столиком паба на таком далеком сейчас острове Гадё. Почему именно эти цифры и именно в такой последовательности использовал осторожный Виктор Богданович? Может быть, это перестановка чисел натурального ряда. 2–3 — 4–5? Тогда продолжение должно выглядеть, как 6–7 — 8–9 или, после аналогичной перестановки, 6–9 — 8–7.

Я торопливо вынул из пластикового футляра микрокалькулятор МК-54, включил его в сеть через блок питания, поскольку батарейки давно уже сели, и ввел программу дешифровки, сверяясь время от времени с листком из папки, на котором я, опять-таки в нарушение всех правил, норм и инструкций, записал ее вместе с текстом. Подставив в качестве параметра ряд: 2–5 — 4–3 — 6–9 — 8–7, я начал вводить в сумматор калькулятора одно за другим числа шифровки. Но, увы, результатом была лишь какая-то бессвязная белиберда. После того, как я получил подряд тринадцать согласных, что-то вроде щсптфцвврхктж, я прекратил свои тщетные усилия. В глубине души я понимал, в чем моя ошибка: не стоило так торопиться! Вот если бы я медленно встал из-за стола, зевнул и потянулся, не спеша достал микрокалькулятор, как бы нехотя, насвистывая «Чардаш» Монти, ввел программу, все было бы в порядке… Самое главное в таких случаях — делать вид, что тебе все это не очень-то и надо и не очень-то и хочется… Но, если серьезно, я не имел пока никаких стоящих идей. Я крутил эти четыре цифры и так и эдак, но все было напрасно, видимо, они не были связаны между собой никакой логикой. Не связаны ничем… В этот момент у меня как будто мелькнула тень догадки, какое-то смутное воспоминание. Но оно тут же исчезло.

Зато вдруг, благодаря какому-то странному сцеплению ассоциаций, совершенно неосознанному ходу мыслей, я понял, хотя теперь это и не было так уж важно, каким образом мои преследователи узнавали все мои намерения, почему они безошибочно всюду находили меня, а иногда даже опережали, ожидая в тех пунктах, куда я только еще направлялся.

Как я уже говорил, кое-что можно было объяснить тем, что меня проследили, кое-что — простым логическим ходом мыслей противника, совпавшим с моими рассуждениями, кое-что — предательством в Центре. Но оставалось непонятным, до сих пор не имеющим объяснения то обстоятельство, что моим врагам были известны такие подробности моего маршрута, которые я принял под влиянием минутного каприза и о которых знал только я один. И вот сейчас меня вдруг осенило, я внезапно понял: был еще кто-то, знавший последний вариант моего маршрута до тонкостей, некто, предавший меня, кого, однако, я не мог ни наказать, ни привлечь к ответственности законным порядком… Кто коварно прикинулся моим другом и помощником, а сам поддерживал связь с моими врагами именно тогда, когда я не мог этого заметить…

Компьютер! Конечно, в него был вмонтирован передатчик, тем более миниатюрный, что не требовал отдельного источника питания. Скорее всего, он был встроен в интерфейс между процессором и дисплеем, и работал только в то время, когда работал компьютер. Вот почему я не мог обнаружить его индикатором — для этого надо было раздвоиться! Мои преследователи получили на своем дисплее точно такой же вариант маршрута, какой компьютер рассчитал по моим вводным, а потом и окончательный вариант, выведенный на распечатку… Жаль, что я догадался об этом слишком поздно, а то можно было бы устроить им теплую встречу в одной из точек намеченного пути. Впрочем, еще не все потеряно.

В этот момент мне показалось, что кто-то скребется за входной дверью. Я прислушался. Через несколько секунд звук повторился. Было такое впечатление, будто чем-то осторожно пытаются поддеть язычок замка или царапают ногтем по обивке двери…

Я быстро выдвинул верхний ящик письменного стола и достал свой 5,45-миллиметровый ПСМ. Проверив, снаряжен ли магазин, я осторожно, стараясь не щелкнуть, вставил его в рукоятку пистолета и передернул затвор, досылая патрон в ствол. Потом погасил настольную лампу и, мягко ступая, чтобы не скрипнуть половицей, вышел в прихожую. Стараясь не становиться против дверного проема, прижимаясь к стенке, я приблизился к двери и уже протянул руку к замку, как вдруг заколебался. А стоит ли открывать дверь? Раз тот, кто стоит за нею, старается не шуметь, значит, он хочет сделать что-то, оставшись незамеченным. Но что именно? Может стоит подождать, пока он снова займется своей работой, а потом выбраться в окно, пройти по карнизу до соседнего балкона, с него перебраться на пожарную лестницу, спуститься вниз, а потом подойти снаружи, застав его врасплох? Но мне как-то не хотелось разгуливать по карнизу четвертого этажа в стеганом шелковом халате и с пистолетом в руке. Какого черта! Я лучше резко распахну дверь, это на какую-то секунду ошеломит его, и преимущество будет на моей стороне, во всяком случае, преимущество внезапности, а там посмотрим. Меня, однако, несколько удивляла кровожадность моих противников, их настойчивое стремление во что бы то ни стало добраться до моей шкуры. Я уже не являлся конкурентом в розысках кольца, а мстительность, не сулившая ничего, кроме осложнений с властями, была не в обычае этих прагматиков и рационалистов.

Быстро повернув ручку, я рванул дверь на себя и отскочил назад, держа пистолет наготове…

Тот, кто находился за дверью, был действительно застигнут врасплох. Он изогнул спину дугой, припал к полу, а из его до отказа разинутого рта вырвалось почти беззвучное: "Х-х-а!", свидетельствующее о крайнем испуге и ярости. Уши прижались к голове, широко открытые глаза горели зеленоватыми огоньками. Это был котенок самой заурядной масти: серый в полоску, с белым пятнышком на груди.

Я так напугал его, что несмотря на все мои «кис-кис-кис» и другие настойчивые попытки завести дружбу, он наотрез отказался пересечь порог и войти в прихожую. Пришлось сходить на кухню, налить молока в пластмассовое корытце из-под сметаны, куда я еще накрошил булку, и вынести угощение в коридор. Судя по тому, с какой жадностью, дрожа и захлебываясь, он начал лакать холодное молоко, котенок умирал с голоду. Впрочем, кошки очень хитрые существа. Я не раз замечал, как желая подлизаться к хозяину и быть принятыми в дом на правах домашних, бродячие кошки жрали сухие хлебные корки, брошенные им, хотя при других обстоятельствах никакой голод не заставил бы их пойти на это.

"Если не убежит до утра, отнесу его Женьке в лабораторию, его пацан давно хотел котенка", — решил я. Осторожно прикрыв дверь, я достал из шкафа постельное белье — пора было спать. Какая уж к черту творческая работа с такими нервами!

 

13

Кольцо души-девицы

Я в море уронил;

С моим кольцом я счастье

Земное погубил…

В.Жуковский

Весь следующий день я провел в архиве. Тесно стоящие стеллажи из стальных уголков с полками, забитыми растрепанными и аккуратными, толстыми и тонкими, белыми, серыми, синими, красными, словом, всех мыслимых цветов и оттенков папками, неудобные столы, железные шкафы и массивные сейфы… Казалось, в этом хаосе бумаг невозможно отыскать нужную, однако, по моей просьбе мне довольно быстро нашли и выдали все, что я заказал накануне. Бумага пяти-шестидесятилетней давности стала рыхлой и желтой, крошилась в руках, расползалась по сгибам. Написанные плохими чернилами выцветшие строчки приходилось читать чуть ли не наугад, приглядываясь к оставленным стальным пером царапинам, карандашные надписи и пометки почти стерлись. Тем не менее, кое-что удалось выяснить. Хотя это и имело теперь уже, так сказать, «академический» интерес, я понял, каким образом «Суассон» оказался в школьном дворе. Дело в том, что после освобождения Города от оккупировавших его польских частей в здании школы размещалась местная ЧК. Арестованных было так много, что их не успевали допрашивать, и в ожидании своей очереди люди находились в заключении неделями. Помещений не хватало, и обнесенный высокой металлической оградой школьный двор превратился в некое подобие маленького концентрационного лагеря. Именно здесь содержались несколько членов семьи графа Брайницкого, подозревавшиеся в симпатиях к «белопанам». Судя по скупым строкам протокола задержания, Брайницких арестовали в тот момент, когда у них уже все было готово к бегству. Можно предположить, что «Суассон» находился у кого-то из членов семьи и не был обнаружен при первом личном обыске, когда искали, главным образом, оружие и бумаги. Оказавшись в ЧК и ожидая ежеминутно допроса и нового обыска, этот человек улучил удобный момент, скорее всего ночью, и закопал коробочку с драгоценным камнем в приметном для него месте, не желая, чтобы бриллиант попал в руки "пшеклёнтных хамов", как бы ни повернулась судьба. То, что коробочка пролежала в земле долгие десятилетия, красноречиво свидетельствовало о том, какая участь постигла заключенных. Я не нашел в архиве ни протокола суда, ни документов о приговоре Брайницким, но вероятнее всего, они закончили свой жизненный путь в одном из многочисленных окрестных оврагов, служивших местом приведения приговоров в исполнение и одновременно массовым кладбищем казненных. При желании, вероятно, можно было бы отыскать в нашем или других архивах какие-то концы этого дела, но зачем? Так и случилось, что бриллиант, представляющий целое состояние, оказался забытым в заурядном городском дворе и мог бы остаться там навсегда, если бы не охватившее в свое время всю страну похвальное стремление "украсить Родину садами", защитить от суховеев лесополосами, а каналами — от болот, словом, преобразовать природу по призыву вождя, на который в числе прочих откликнулся и директор школы.

Протокол беседы с Константином Викторовичем Федоренко после возни со старыми документами приятно радовал глаз четким шрифтом современной пишущей машинки, лоском отличной финской бумаги. Скупые фразы позволяли легко представить, что предшествовало решению гражданина Федоренко К.В. обратиться за помощью к властям.

…Это был большой конверт из плотной коричневой бумаги, в каких, обычно, отправляют в редакции рукописи статей или рефераты. На лицевой его стороне было написано черным фломастером только одно слово: КОНСТАНТИНУ. Он нашел его, разбирая бумаги покойного отца, и сразу понял, что представляют собой строчки цифр и условных обозначений, заполнявшие несколько стандартных страниц. Еще в его школьные годы, когда в семье появилась редкая по тем временам игрушка — американский микрокалькулятор, Виктор Богданович, пытаясь приобщить детей к модному тогда направлению вычислительной технике, учил его и сестру составлять простые программы и играл с ними в занимательную игру: шифрование и дешифрование записок, которые они «посылали» друг другу. Правда, Лидия оказалась слишком ленивой и очень уж не любила возиться с цифрами, вечно ошибалась, из-за чего вместо записки у нее получалась какая-то бессмысленная белиберда, а Константину нравилось, когда после долгих и, казалось, совсем отвлеченных манипуляций на листке бумаги буква за буквой, строчка за строчкой появлялось "таинственное послание". Сейчас перед ним была знакомая программа и зашифрованный текст. Необходимо было только выяснить, при помощи какой функции осуществлялась операция преобразования и узнать число-параметр. На полях программы Константин увидал сделанную знакомым почерком пометку: Б. и С., 378, N_447, 6,6778899. Непосвященному она была бы совершенно непонятна, но Константин узнал принятые в рукописях Виктора Богдановича сокращения: "Бронштейн и Семендяев, страница триста семьдесят восемь, формула номер четыреста сорок семь". Последнее число в виде десятичной дроби обозначало, очевидно, параметр функции, использованной в указанной формуле. Популярный "Справочник по математике" выдержал десятка два изданий, но Виктор Богданович, конечно, ссылался на тот, в потрепанной коричневой обложке, который всегда лежал у него на письменном столе вместе с "Орфографическим словарем" проф. Д.Н.Ушакова, изданным ОГИЗом в 1937 году. Профессор был самолюбив и опасался сделать грубую ошибку в статье или докладе, поэтому, не полагаясь на грамотных машинисток, обычно выполняющих в таких случаях роль корректора, частенько заглядывал во время работы в «Словарь». Это было тем более необходимо, что язык Виктора Богдановича являлся типичной для Города смесью русского и украинского, причем ошибался он и на том, и на другом языке.

Константин быстро ввел программу, использовав в качестве параметра записанное на листке число, и через полчаса уже читал начало расшифрованного текста. Казалось, он слышит тенорок отца, произносящего с характерным мягким «л» фразы, возникающие из беззвучных, мертвых цифр: "Я хочу, чтобы вы с сестрой имели достаточные средства… Место указано во второй половине шифровки… Параметр получишь, соединив ваши кольца…" На этом текст обрывался, вторая часть его была зашифрована с помощью другого числа.

Итак, чтобы узнать, где находится бриллиант, необходимо было все рассказать Лидии и взять у нее кольцо со второй половиной параметра. Константин взглянул на свое кольцо, которое он после смерти отца с трудом нашел среди значков, пуговиц и запонок у себя в столе и с тех пор постоянно носил на манер обручального на безымянном пальце правой руки. Понимая всю бесперспективность такого занятия, он не пытался угадать нужное число. "Надо бы записать мои цифры на этой бумаге", — мелькнула у него мысль, но кольцо сидело на пальце туго и не хотело сниматься. Можно было пойти на кухню и намылить палец, но после возни с расшифровкой захотелось спать. Кроме того, он решил что будет безопаснее, если до поры до времени эти цифры останутся написанными только на кольцах… И этим вызвал цепочку событий, заставивших десятки людей напряженно работать, отправляться в далекие поездки, рисковать жизнью и убивать друг друга.

"Придется ехать в Ленинград", — решил Константин, хотя предстоящая встреча с близкой родственницей, с которой он совсем недавно сидел за одним столом на поминках, вовсе его не радовала.

На следующий день он позвонил сестре и договорился о встрече через три дня, намекнув, что речь идет о наследстве. Поехать раньше не удавалось — необходимо было закончить кое-какие дела на работе, чтобы можно было попросить отпуск за свой счет на недельку. Впрочем, Константин рассчитывал выпросить, как это делали многие, не отпуск, а служебную командировку, благо в Питере, как до сих пор продолжали называть город на Неве, было несколько "родственных фирм", и повод всегда найти нетрудно — при хорошем отношении с начальством, особенно, если пообещать привезти бутылочку "Рижского бальзама", почему-то чаще встречавшегося в то время именно на прилавках питерских магазинов, или несколько тюбиков универсального клея «Момент», весьма популярного среди автолюбителей.

Жена с дочерью были на даче, этим громким именем назывался участок коллективного сада в шесть соток и легкий домик из фанерных щитов, расположенный, правда, на живописном речном берегу. Поэтому в день отъезда Константин позавтракал печеночным паштетом, который уже десятый день хранился в холодильнике, запил его молоком из бумажного пакета и отправился на вокзал, где ему пришлось, несмотря на командировочное удостоверение, порядком простоять в очереди за билетом. Еще в вагоне он почувствовал легкое недомогание, а когда поезд прибыл в Ленинград, расхворался не на шутку. Его мутило, резало живот. В привокзальном туалете, куда его привела настоятельная необходимость, он успел лишь сполоснуть руки, как вдруг голова у него закружилась и подкосились ноги. Последнее, что запомнил Константин, прежде чем потерял сознание, какое-то смуглое лицо с хитро бегающими масляными черными глазками, вплотную приблизившееся к нему.

В больнице, куда он попал по скорой с диагнозом "пищевое отравление", Константин только на третий день оправился настолько, чтобы попросить послать на работу телеграмму о вынужденной задержке. Начальство будет недовольно, но не это беспокоило Константина. Пропало его заветное кольцо, А Лидия, не дождавшись брата, уехала, как сообщила соседка, в турпоход на Алтай… В последнем для Константина не было ничего неожиданного. Он знал, что сестра, отчаявшись найти принца в тихих залах читалок и шумных ленинградских кафе, решила расширить круг поиска и действовать по известной туристской песенке:

Я стою у ресторана,

Замуж поздно, сдохнуть рано…

Я отправлюсь в турпоход,

Может, кто меня возьмет!

По мере того, как улучшалось физическое состояние Константина, росло и его отчаяние, сожаление о так глупо ускользнувшем огромном богатстве. Ворочаясь ночами на скрипучей больничной койке, глядя на тусклый свет коридорной лампочки, пробивавшийся сквозь рифленое стекло палатной двери, он перебирал в разгоряченном уме всевозможные способы найти и вернуть кольцо. В полусне-полубреду он пробирался в бандитские притоны, бродил по каким-то заброшенным подвалам, вступал в отчаянные схватки с размахивающими кривыми ножами лохматыми одноглазыми громилами… Утром его будила медсестра, и он возвращался к печальной, зато безопасной, действительности, где пахло медикаментами и хлоркой, где не было кровожадных убийц, но, увы, не было и кольца. Несколько раз он просыпался с ощущением, будто оно опять у него на пальце, и с облегчением думал: "Слава Богу, это был только дурной сон!" Но тут же убеждался в реальности потери.

Через неделю, когда его уже должны были выписывать, Константин пришел к твердому убеждению, что единственным выходом, позволяющим получить хотя бы часть сокровища, к тому же без всяких опасностей и трудов с его стороны, является обращение в милицию. Он много раз читал заметки о том, как строители или землекопы находили спрятанные кем-то давным-давно клады. В тех случаях, когда счастливчики жадничали и скрывали свою находку, они теряли ее полностью и попадали под суд. А благородно исполнившие свой гражданский долг и сдавшие все до последней золотой монетки, получали законную четверть стоимости клада в имеющих хождение купюрах и, избавившись от опасной необходимости искать подпольных скупщиков драгоценностей, приобретали автомобили, мебель, заграничные костюмы и другие предметы роскоши. Так, во всяком случае, писали газеты. И Константин решил как можно скорее обратиться в соответствующие органы, рассказать им все без утайки, понимая, что иначе никто не станет заниматься розысками жалкого колечка. Он намеревался представить дело так, будто и в Ленинград приехал только лишь за тем, чтобы вместе с сестрой (ее можно будет уговорить или заставить подчиниться требованию официальных лиц отдать кольцо) помочь криминалистам расшифровать оставшуюся часть записки. "Какую-то толику причитающихся нам двух с половиной миллионов долларов придется пожертвовать, как это принято, на Красный Крест или в детские дома, но зато оставшееся можно будет тратить открыто!" — делил он шкуру неубитого медведя. Словом, как и все слабохарактерные люди, Константин решил довольствоваться тем, что мог получить, по его мнению, без особых трудов и усилий…

Дальнейший ход событий, хотя некоторые из них не были отражены в документах, я легко мог себе представить. "Дело о бриллианте", сулившее в случае его успешного завершения дождь орденов, премий, повышений в чине и должности, а также "большую прессу", в том числе — чем черт не шутит! — и зарубежную, как на пробковых поплавках взлетело от уровня районного отделения милиции до самых высоких сфер. Особый интерес к нему проявило союзное руководство. Было время, когда в верхних эшелонах власти шла настоящая охота за драгоценностями. Жены «вождей» всех рангов блистали на приемах и праздничных концертах россыпями сапфиров, изумрудов, рубинов, которые их мужья, наконец-то почувствовавшие себя полновластными хозяевами страны при впавшем в маразм Генеральном, добывали самыми разными, в том числе и граничившими с прямой уголовщиной, способами. Руководитель республики мог преподнести перстень с крупным бриллиантом высокопоставленному гостю из Москвы, известная киноактриса была убита при загадочных обстоятельствах в своей охраняемой квартире, и ее знаменитые изумрудные серьги пропали бесследно, ходили темные слухи, просочившиеся и в зарубежную печать, о подозрительных сделках с «брюликами» непутевой дочери некого геронтократа, об исчезновении наперстного креста, усыпанного историческими самоцветами, в таинственных безднах хранилищ вещественных доказательств, несмотря на то, что его розысками занимался «Интерпол»… И хотя многие из "охотников за бриллиантами" получили недавно заслуженную кару, я понимал, почему на поиски «Суассона» брошены наши лучшие силы. Вот это был бы подарок верной супруге, пылкой любовнице или ласковой дочери!

Вскоре удалось выяснить, что кольцо Константина, украденное бродяжкой-бомжем в привокзальном туалете, было продано по дешевке финну-туристу.

Для любителей детективов со стажем методы рутинного сыска не представляют тайны, но для менее искушенных читателей стоит кое-что разъяснить, дабы слово «вскоре» не выглядело преувеличением.

Дело в том, что в преступном мире — в целях поддержания порядка, выработки квалификации и устранения взаимных претензий (по возможности, конечно) — существует четкая специализация и разделенные территории, где пасутся отдельные жулики, воры или целые банды. Нарушители правил строго наказываются по воровскому «закону». Этим издавна пользуются органы правопорядка. Как говорил сыщик Пиштора: "Если очистят где кладовку, значит ясно, что надо взяться за Андролика или Пепика. А ежели, скажем, очистят чердак, то это специальность Писецкого, хромого Тондера, Канера, Зимы или Хоусека…"

После того, как Константин указал приметы, найти бомжа, обосновавшегося на вокзале и промышлявшего мелкими кражами у пьяных и попрошайничеством, было нетрудно. Тот «раскололся» и рассказал, кому сбыл свою добычу. Затем следователь по регистрационным документам пограничной и таможенной стражи определил сравнительно небольшой круг финских граждан, находившихся в это время на вокзале и, возможно, купивших кольцо. Приехавших он опросил, но нужного человека среди них не было. Он, следовательно, не приезжал, а напротив, уезжал в тот день в Финляндию.

Дальнейший его путь проследить оказалось труднее, но из заметки в одной из зарубежных газет, систематически просматриваемых специальной службой (кстати, именно этот метод, а вовсе не похищение секретов, является в настоящее время основным источником разведданных) все же стало известно, что во время перегона своей яхты к месту международной регаты в Северном море финн попал в сильный шторм, перевернулся и, если бы не подоспевшее норвежское рыбачье судно, пошел бы на корм рыбам. В благодарность он подарил кольцо спасшему его рыбаку. Вот почему за кольцом N_1, как стало оно фигурировать в деле, мне пришлось отправиться в заграничную командировку. К сожалению, одновременно с нами начали охоту и «теневые» службы розыска, имевшие своих информаторов практически на всех уровнях Административной Системы. Поскольку известно им было далеко не все, они начали следить за мной, надеясь, что я выведу их на цель или попадусь в руки, после чего можно будет выпытать у меня недостающие подробности. В крайнем случае, преступники готовы были даже просто убрать меня как слишком ретивого и опасного конкурента, а нужные сведения получить где-то в другом месте, например, у родственников профессора. Они поддерживали тесные контакты с зарубежными кланами, и эту "интернациональную солидарность" мафии я в полной мере ощутил во время своей поездки в Норвегию.

След кольца N_2 обнаружить пока не удавалось, и после возвращения мне пришлось активно заняться его поисками. Проведя в турпоходе три недели, Лидия появилась в своей квартире лишь на один вечер, после чего бесследно исчезла. Ни сослуживцы, ни знакомые, ни соседи ничего о ней не знали… И только к концу месяца, когда я уже решил, что надо просить объявить всесоюзный розыск, Лидию нашли в ее родном городе, причем, сразу в нескольких местах…

 

14

Я встретил вас — и все былое

В отжившем сердце ожило…

Ф.Тютчев

Одной из основных проблем, постоянно встающих перед убийцей, является сокрытие трупа. Каких только ухищрений не знает история криминалистики! Еще учась на втором отделении «Вышки», как слушатели Высшей школы имени Рыцаря Революции называют свою "альма матер", я узнал, что трупы растворяют в кислотах, сжигают, топят в водоемах, подкладывают на рельсы, чтобы колеса поезда изувечили тело и создали впечатление несчастного случая, закапывают в гробах с двойным дном, замуровывают в стены и закатывают под асфальт дорожного покрытия. Бывали случаи, когда убийцы пытались съесть останки своих жертв или продать на базаре под видом телятины или говядины, торговали пирожками с фаршем из человеческого мяса и даже скармливали домашним животным. Одним из распространенных и примитивных способов является расчленение тела жертвы и разбрасывание его в разных местах. Преступник не понимает, что таким путем он увеличивает вероятность нахождения останков ровно во столько раз, на сколько частей разделил труп. Старушка-нищенка, собиравшая пустые бутылки, нашла ранним утром в мусорном ящике "молодую женскую руку", как потом записали в милицейском протоколе, и с перепугу подняла такой крик, что переполошила жильцов всех квартир, окна которых выходили во двор. Через некоторое время из самых разных частей Города стали поступать сообщения о других находках, а к вечеру тело Лидии, за исключением нескольких фрагментов, отсутствие которых наводило на жуткую мысль о каннибализме, было собрано на цинковом столе морга. Голову нашли в пригородной зоне отдыха, и поскольку лицо было почти не повреждено, опознание по фотографии, которую мы послали на родину погибшей, в надежде, что она может там появиться, не составило труда. Константин, сообщивший несколько характерных примет, тоже подтвердил, что это тело его сестры. На убитой не нашли никаких украшений…

Итак, единственной ниточкой, которая могла привести к кольцу N_2, а потом и к бриллианту, являлись эти жалкие останки, лежащие в холодильнике морга. "Дело об убийстве гражданки Костюк Лидии Викторовны" было включено в качестве составной части в "Дело о бриллианте", хотя представляло и самостоятельный интерес.

Расследование осложнилось отсутствием каких бы то ни было сведений о намерениях Лидии после турпохода. Она никому не говорила, что собирается поехать к брату, хотя можно было предположить, что ее очень и очень интересовала причитающаяся ей доля наследства. Поэтому оставалось неясным, где совершилось убийство, не был ли это несчастный случай, скажем, не сбила ли ее машина, после чего шофер попытался замести следы. Опрос окрестных жителей тех мест, где были найдены останки, тоже почти ничего не дал. Множество автомобилей и людей с ручной поклажей были замечены наблюдательными пенсионерами, постовыми и дворниками, пронырливыми мальчишками и праздными гуляками, но ни одна ниточка не вела к центру нужного клубка, хотя попутно было найдено много украденных вещей и были задержаны несколько квартирных воров и один угонщик автомобиля.

И только после того, как в результате тщательного анализа лаборатория обнаружила в крови и тканях убитой следы препарата, вызывающего при введении нестерпимую боль, стало ясно, что это не убийство с целью ограбления и не несчастный случай.

Действительно, трудно было предположить, что обычный грабитель или, тем более, неосторожный шофер добыли где-то столь редкий препарат и зачем-то использовали его для причинения боли своей жертве.

Я понимал, что в самом недалеком будущем следует ожидать каких-то новых шагов со стороны противника. Лидия при всем желании не могла даже под пыткой сообщить им ничего существенного, а то обстоятельство, что в их распоряжении были теперь оба кольца (я предполагал, что кольцо Генрика не утонуло вместе с «Дафни» в Сальтенс-Мальстреме, во всяком случае, прежде, чем пускаться в погоню за мной, норвежские коллеги успели, конечно, передать русским заказчикам выгравированные на нем цифры), позволяло им надеяться вскоре овладеть сокровищем. Вероятнее всего, они изберут объектом своей следующей атаки Константина, чтобы узнать от него метод шифровки и получить сам текст памятной записки. Несмотря на то, что в нашей «конторе» явно был осведомитель, добраться до документов, лежащих в моем личном сейфе, они практически не могли.

Поэтому я перебрался в Город, где жил Константин, чтобы быть поближе к месту предполагаемых событий. Я поселился в одной из конспиративных квартир, хозяин которой представил меня соседям как своего родственника из Тюмени, приехавшего с большими деньгами погулять после тяжелых трудов. Тысячи забот и вопросов одолевали меня, а все же воспоминания, то радостные, то горькие, но всегда с оттенком сладкой ностальгии по канувшей в безвозвратное прошлое стране юности, нет-нет да пробивались сквозь деловую скорлупу, когда я проходил знакомыми улицами, вдыхал знакомые запахи, слышал знакомые интонации в голосах случайных попутчиков и прохожих. К сожалению, всю опасность подобного душевного состояния я понял слишком поздно.

Может быть, выезжая из двора, где в гараже приятеля стояла машина, предоставленная в мое пользование, я не обратил бы никакого внимания на лицо девушки, ожидавшей трамвая на противоположной стороне улицы, если бы в это время до меня не донесся медовый голос Георга Отса, поющего "Сормовскую лирическую". Эта примитивная песенка была, однако, связана для меня с воспоминаниями о первой любви, первом свидании и первой сладкой размолвке, подразумевающей скорое примирение — верный катализатор еще робких отношений… Вероятно, именно поэтому мне вдруг показалось, что это она стоит на краю тротуара, держа авоську с торчащим из нее батоном и перекинув через руку светлый плащ. Опередив появившийся в конце улицы трамвай, я круто развернул «жигули» и с забытой наглостью предложил:

— Девушка, вас подвезти?

В желтом свете уличных фонарей, оснащенных галогенными лампами, я увидел черные глаза, гривку «сэссуна», подкрашенную на лбу рыжим, чувственные влажные губы. Вблизи она была совсем не похожа на девушку из моих воспоминаний, но что-то уже сдвинулось во мне, покатилось по давно неезженным и волнующим путям, и "жать на тормоза" мне не хотелось.

— Вот подходит мой трамвай, спасибо, но…

Со стуком и лязгом прошли освещенные изнутри вагоны, звякнул негодующе звонок — моя машина расположилась почти на остановке, с шипением раздвинулись двери. Девушка вошла в вагон и почти сразу же вышла. Оглянувшись, она заметила, что я все еще смотрю на нее.

— Трамвай идет в парк… Вы, правда, можете подвезти меня?

— Если нам по пути, — осторожно, боясь спугнуть ее слишком явной готовностью ехать с ней хоть на край света, ответил я.

— Мне на площадь Шевченко. Это далеко, да?

— Совсем нет. Мне еще дальше — на Оболонь, — соврал я.

Она гибко проскользнула на переднее сидение и, достав из сумки кошелек, стала озабоченно рыться в нем. Я отреагировал так, как надо:

— Ну, что вы. Я беру только натурой и по взаимному соглашению.

Она засмеялась:

— Боюсь, что мне это будет не по карману!

— Договоримся. У меня такса не высокая. Улыбка с километра, я уже получил с вас за дорогу до Окружной. Ну вот, если вы будете так смеяться, у меня не хватит бензина.

Машина проезжала знакомыми улицами, мимо проплывали освещенные окна домов, блестели черные в темноте листья деревьев, подсвеченные из распахнутых настежь парадных, во влажной теплоте ночи троллейбусы казались огромными кашалотами, упрямо выставившими крутые лбы, а граненая «волга», поравнявшаяся с нами, напоминала вытащенную из детского рта зеленую карамельку.

Я с трудом втиснул машину в загроможденный бетонными плитами строящегося дома двор.

— Не выходите, я не хочу, чтобы вас видела тетка, — быстро сказала она. Ее губы мягко прижались к моим, и она исчезла за гулко стукнувшей дверью подъезда.

Когда я подъезжал к своему дому, собиравшаяся весь вечер гроза разыгралась не на шутку. Голубые молнии вспыхивали с сухим треском, под низкими тучами перекатывались тяжелые раскаты грома. В салоне машины не было плаща, и чтобы не промокнуть, я не стал загонять «жигули» в гараж, а оставил у подъезда, бегом преодолев несколько метров, отделявших меня от спасительного козырька над входом.

 

15

Что за комиссия, Создатель,

Быть взрослой дочери отцом!

А.Грибоедов

Вероятно, ночная гроза и испортившаяся погода спугнули Константина с дачи, где он «пас» Эльвиру, сменив жену, у которой окончился отпуск. В городе наблюдать за семьей было труднее. Константин был домоседом и проводил, за редкими исключениями, когда выезжал на рыбалку, свободные вечера, даже летом, у телевизора или с газетой на диване. Зато его дочь со свойственной подросткам энергией металась по разным районам в поисках развлечений. Прошли патриархальные времена, когда девочки ее возраста мирно играли в «классики» или «штандер» в тихих дворах, откуда их в любой момент можно было через форточку позвать обедать или делать уроки, когда на улицу они выбегали только тогда, когда, например, раздавалась траурная музыка, и окрестная детвора с криками: "Похороны, похороны!" бежала поглазеть на процессию, на влекомый вороными лошадьми катафалк под балдахином, на степенных служителей ритуальной конторы, на жестяные венки, которые несли во главе колонны провожающие усопшего в последний путь на Байковое или Соломенское кладбище. Как и прежде, подростки сбивались в стайки, но теперь они ходили не «конать» в летний кинотеатр без билета, а на «видики», где предприимчивые комсомольские вожаки сперва полуподпольно, постоянно рискуя быть привлеченными к ответственности за пропаганду порнографии, насилия и жестокости, а потом все более и более открыто крутили по-пиратски переписанные с американских кассет фильмы о вампирах, звездных войнах, перестрелках ковбоев и любовных похождениях школьников. Можно было зайти в кафе или «прошвырнуться», по вечерним центральным улицам с риском нарваться на стычку с другой, агрессивно настроенной на «подвиги» стайкой. На окраинах процветали такие развлечения, как швыряние камней в окна проходящих электричек и уничтожение телефонных будок, более серьезные группировки забирались в дачные домики, где опустошали холодильники и погреба, в которых, обычно, хранились банки с домашним консервированием, и оставляли после себя кучи нечистот, окурки, пустые бутылки и использованные презервативы.

Судя по всему, Константин и его жена питали иллюзии относительно законопослушности своей дочери и были уверены, что ничего более опасного, чем позднее возвращение домой, она не совершает. Поэтому они не очень обеспокоились, когда Эльвира не пришла ночевать. "Наверное, задержалась допоздна у подружки и осталась у нее", — решили они. Так уже случалось, после чего супруги считали необходимым закатить дочери грандиозный скандал, оказывавший на нее нулевое впечатление, но дававший им ощущение выполненного родительского долга. Кроме того, подобные сцены приятно щекотали отупевшие от монотонной жизни нервы, позволяли Людмиле, так звали жену Константина, демонстративно капать в рюмочку валерьянку, а ему выкурить с мужественным и страдальческим видом пару лишних сигарет перед сном, в чем обычно супруга его всячески ограничивала.

Но Эльвира не вернулась и на следующее утро. А вечером позвонил телефон.

Не знаю, обратился бы Константин к нам за помощью — очень уж убедительно его просили не делать этого — но поскольку его телефон прослушивался, мы с самого начала получили необходимую информацию. Вопреки моим ожиданиям, похитители требовали всего лишь пятнадцать тысяч. Сравнительно небольшая сумма настораживала: что, если это только предлог, чтобы заманить отца в какое-нибудь глухое, укромное место? С другой стороны, они, очевидно, знали, что большими средствами Константин не располагает. Правда, его мать, вдова Виктора Богдановича, могла бы снять со сберегательной книжки гораздо больше, чем требовали шантажисты, но это значило бы вовлечь в круг событий пожилую, плохо владеющую своими нервами женщину, поведение которой в подобной ситуации трудно было предсказать. Явившись в квартиру Константина под видом страхового агента, я посоветовал ему во время следующего разговора прикинуться, будто он принимает условия похитителей, но выговорить себе два-три дня, якобы для сбора денег. Нам тоже нужно было приготовиться.

В условленное время Константин отправился в Пассаж, положив в правый карман куртки пакет с деньгами — сто пятьдесят сторублевых банкнот, завернутых в газетную бумагу и перевязанных липкой лентой, как особо оговорили шантажисты.

Несмотря на пасмурную погоду, в Пассаже, как всегда по субботам, было много народа. Разнообразие товаров (дело происходило до нескольких последовательных повышений цен и пресловутой их «либерализации», в предчувствии которых население сметало с полок все, что имело хоть какую-нибудь потребительскую ценность) в расположенных по обеим сторонам узкого прохода магазинах обуславливало и пестроту толпившихся здесь покупателей. Тут были и бабушки, которые пришли выбрать подарок внучатам, и родители, подбиравшие обновку отпрыску, на котором одежда и обувь «горели» так, что приходилось покупать новое чуть ли не каждые два-три месяца, и подростки, высматривающие модную «шмутку», и исполненные чувства собственного достоинства будущие школьники, экипировать которых к первому сентября было ничуть не проще и дешевле, чем королевских мушкетеров, выступающих в поход на Ла-Рошель. Нашим наблюдателям, сменявшим друг друга через каждые полчаса, чтобы не примелькаться и не быть опознанными, оказалось нетрудно затеряться в этой толкающейся, глазеющей на витрины, шумящей, озабоченной толпе. Однако, прошел час, второй, но никто не обратился к Константину даже с обычным в таких местах случайным вопросом. Еще через полчаса он, как и было договорено, отправился домой, а мы решили, что шантажистам что-то помешало войти с ним в контакт. Но все оказалось гораздо хуже — приехав домой, Константин позвонил и сообщил, что совершенно незаметно для него пакет с деньгами исчез, испарился еще в Пассаже…

Эльвира вернулась домой вечером того же дня, похитители сдержали свое слово. Изголодавшаяся, грязная, измученная, она почти ничего не могла рассказать о людях, которые все это время продержали ее с завязанными глазами в каком-то заброшенном подвале. По ее словам, ее схватили в одном из проходных дворов, накинули на голову мешок, затолкали в машину и куда-то долго везли. Раз или два, пока она сидела в подвале, ей давали поесть и напиться, не разрешая снять повязку с глаз, а потом, не обращая внимания на ее крики и слезы, вдруг вытащили из подвала, все так же с завязанными глазами отвезли куда-то и выбросили из машины, как она потом увидела, в Святошинском лесу. Ни номера машины, ни ее цвета или марки она не могла сообщить, так как, пока распутывала руки и снимала повязку, похитители исчезли.

Это был удар. Я все же надеялся, что смогу найти хоть какую-то ниточку, ведущую от похитителей Эльвиры к обладателям кольца N_2, несмотря на то, что с самого начала это было сомнительно: очень уж не вязалась мизерная сумма выкупа с мощными силами, задействованными в "Деле о бриллианте". Единственным утешением было то, что Эльвира не пострадала, хотя и не благодаря нашим усилиям.

Но это разочарование было ничем в сравнении с охватившими меня на следующее утро чувствами. Не знаю, чего в них было больше — стыда, злости или желания смеяться над самим собой. Позвонил Константин и с тревогой сообщил:

— Эльвира заболела! Не хочет зажигать свет, сидит в комнате с задернутыми шторами, не выходит к обеду!

— Врача вызывали? На что она жалуется?

— Нет, не вызывали. Она не говорит, что у нее что-то болит, а только кричит, когда кто-нибудь к ней заходит, и требует, чтобы ее оставили в покое, заявляет, что не желает никого видеть. И все время запирается в ванной, сидит там часами, кажется, моется или принимает душ.

"Психическая травма после изнасилования" — пришла мне в голову неприятная догадка. Вчера она была в заторможенном состоянии, возможно, под действием наркотиков, которые ей подмешали в пищу, когда кормили в подвале, а сегодня кое-что вспомнила… С бригадой медиков я поехал к Константину. Порявкивая сиреной, машина «скорой» мчалась по улицам, а я ломал себе голову: как, не травмируя еще больше психику несчастной девочки, получить необходимую до зарезу информацию.

Дом, в котором жила семья Константина, находился в глубине микрорайона, среди таких же стандартных девятиэтажек, на торцах которых для ориентировки самых маленьких жильцов цветной мозаикой были выложены пестрые букеты, смешные персонажи мультиков или узоры национального орнамента. Пискнув тормозами, наша «волга» остановилась у третьего подъезда, и придерживая чемоданчики, украшенные красными крестами в белом круге, мы бегом устремились к лифту.

Константин открыл дверь, не дожидаясь звонка. Вероятно, он увидел, как мы подъезжали. Стараясь не шуметь, мы вошли в прихожую.

— Ну, что она?

— Опять сидит в ванной.

Я подошел к двери. Кроме плеска воды ничего не было слышно. Потом что-то звякнуло, как будто ложечкой в стакане, и я услышал шлепанье босых ног по кафельному полу.

— Папа, где наша пемза? — раздался за дверью надломленный голосок.

Слава Богу, раз ей что-то понадобилось, значит, она не собирается немедленно совершить суицидный акт. Я поманил рукой Константина, и он подошел ко мне.

— Что ты говоришь, Элла?

— Я спрашиваю, куда ты дел пемзу?

Тон ее совсем успокоил меня. Она нашла, на ком сорвать свое раздражение, а это какая-никакая, а разрядка.

— Я не помню, Эллочка. Посмотри на полке, там, где мыльница.

— Ни черта там нет!

— Но, Эллочка…

— Уйди от двери! Я хочу в свою комнату.

— Но поешь хоть немного…

— Ладно, сделай яичницу и просунь в дверь. А сейчас отойди, я хочу выйти.

Я сделал Константину знак отойти, а сам прижался к стене, чтобы она не сразу заметила меня, выходя из ванной. Дверь приоткрылась, в щель высунулась тонкая рука, нашарила выключатель, щелкнула им, и полоска света погасла. Легкая фигурка выскользнула в коридор. На ней был халатик, ноги босые, руки спрятаны под мышками, как будто ей холодно. Неужели… Она сделала два шага и попала в мои объятия.

— Пусти! Пустите! Кто вы?

Не обращая внимания на негодующие крики, я затащил Эльвиру в ярко освещенную солнцем комнату, схватил ее за руку и повернул ладонью наружу. Оранжево-красные пятна покрывали ладонь, подушечки пальцев. Взглянув на приехавшего со мной врача, который высоко поднял брови при виде такого грубого обращения с потенциальной пациенткой, я выпустил руку Эльвиры, и, сотрясаясь от рыданий, девочка скорчилась на полу у моих ног. Врач раскрыл свой чемоданчик, а я позвал Константина и Людмилу на кухню, чтобы объяснить им, чем больна их дочь.

Дело в том, что готовя пакет с деньгами, мы обработали верхние банкноты специальным веществом, оставляющим на коже несмываемые и долго сохраняющиеся следы. Этот нехитрый прием иногда приносит успех, особенно в тех случаях, когда имеешь дело с неопытным преступником. Через полчаса Эльвира успокоилась и рассказала все. Замысел раздобыть деньги на развлечения возник у нее. Она поделилась им со своими приятелями, и они совместно выработали план «операции». Одна из подружек Эльвиры обладала необычайным талантом незаметно вытаскивать из чужих карманов мелкие предметы и пополняла таким способом свой бюджет. Именно ее гибкие пальчики, развитые многочасовыми музыкальными экзерсисами, извлекли из кармана куртки Константина завернутый в газету пакет, пока он толкался у витрин Пассажа в ожидании встречи с посланцем шантажистов. Добычу вручили Эльвире как зачинщице и "мозговому центру" компании, и она по-честному разделила деньги. Через некоторое время, уже дома, она заметила странные пятна у себя на руках и сразу догадалась, в чем дело. Современные подростки, поглощающие детективы и обменивающиеся опытом, знают много такого, о чем их родители, выросшие в другую эпоху, не имеют ни малейшего представления. Все попытки смыть краску были безуспешными, и Эльвира растерялась, а тут явились мы…

Если бы на месте девочки был опытный преступник, он мог бы сочинить историю о том, как похитители, опасаясь подвоха, заставили его развернуть пакет и пересчитать деньги, вот, мол, откуда пятна. Но она не была достаточно искушена в придумывании спасительных легенд, не закалилась в постоянной борьбе с правосудием, не обладала необходимой силой воли, чтобы не растеряться в критический момент, и, как говорится, «раскололась». Трудно сказать, явится ли это событие первым шагом к приобретению необходимого опыта, или сокрушительная неудача навсегда отобьет у нее охоту к добыванию денег быстрым, но опасным способом. Впрочем, меня это уже не касалось.

 

16

Твои, хохлушка, поцелуи,

Твои гортанные слова…

А.Блок

Дело зашло в тупик. Я и мои противники находились, говоря шахматным языком, в состоянии цугцванга: любое активное действие с той или с другой стороны могло ухудшить позицию сделавшего ход первым. Выигрывал тот, у кого окажется больше выдержки, кто сможет хладнокровно смотреть, как движется стрелка, уже поднимающая контрольный флажок. Впрочем, моих противников ничто не заставляло особенно торопиться. Они знали, что без второго кольца разгадать текст мне не удастся, и бриллиант будет спокойно лежать там, где его оставил Виктор Богданович. Я же постоянно подвергался давлению со стороны начальства, каждые несколько дней запрашивающего о ходе дела и все более раздраженно выслушиваюшего ответ: "Без новостей".

Наконец, почти через месяц после «похищения» Эльвиры мне приказали передать все материалы по "делу о бриллианте" в группу Струпинского, а самому заняться очередным расследованием козней империалистических разведок. Тут следует отметить, что терминология в нашем ведомстве мало подвергалась изменениям, несмотря на крутые перемены во внешнеполитическом курсе, точнее говоря, в его верхнем, открытом всем взорам и особенно демонстративно — взорам представителей прессы, слое. Даже наши руководители нет-нет да ввертывали во время интервью привычные словечки и обороты, вроде "потенциальный противник", "попытки помешать мирному строительству", "прогрессивная международная общественность", хотя неизвестно было, кого сейчас считать этим самым противником, коль скоро мы энергично взялись за размывание айсбергов холодной войны, что именно мы пытаемся мирно строить, и какая международная общественность является прогрессивной, если то и дело всплывают на белый свет скандальные материалы о субсидировании зарубежных левых партий и газет. Впрочем, случаи разоблачения время от времени наших разведчиков то в Бельгии, то во Франции указывали на то, что дело не ограничивается сохранением старой терминологии…

Как бы то ни было, я выгреб из личного сейфа все бумаги, относящиеся к розыскам «Суассона», и под расписку передал их Игорю Струпинскому, который за последнее время к тайной зависти многих пошел вверх по служебной лестнице, шагая иногда через ступеньку. Меня, впрочем, предупредили, что забывать об этом деле окончательно не рекомендуется, так как на любом этапе может понадобится моя помощь. Словом, продолжали держать меня в подвешенном состоянии. Более того, после сдачи дела мне велено было возвратиться в Город и находиться на той же конспиративной квартире, якобы обменяв ее с прежним хозяином на мою московскую. Как мне объяснили, это было сделано на тот случай, если события потребуют немедленного моего включения, то есть преподнесли под видом разработанного начальством мое же собственное предложение. Я давно уже привык к подобным проделкам, и они не задевали моего авторского самолюбия.

И потекли скучные дни, когда приходилось перелопачивать горы информации в поисках крупинки «золота», которая могла бы удовлетворить руководство, оправдать существование раздутого до неприличия аппарата, состоящего в значительной своей части из «парашютистов», вроде моего нового начальника. Время от времени я встречался с Константином или связывался с ним по телефону, но у него не было никаких интересных для меня новостей. Судя по всему, он махнул рукой на мечту о двух с половиной миллионах долларов и поездке на Багамские острова и был занят, как и большинство соотечественников, поисками не бриллиантов, а тех самых прозаических ингредиентов, которые составляют "потребительскую корзинку", постепенно превращающуюся в дырявое лукошко.

Единственным, что скрашивало мое монотонное, хотя и заполненное рутинной работой чуть ли не все двадцать четыре часа в сутки существование, были редкие встречи с Вероникой, моей новой знакомой, которую я еще в мой прошлый визит сюда как-то подвез домой, вспомнив, выражаясь словами польской песенки, "свой кавалерски час". Кончалось лето, и мы бродили с ней по тенистым аллеям Гидропарка или Ботанического сада, обмениваясь редкими фразами или просто без слов, чуть ли не телепатически понимая друг друга. Не в моем обычае были такие платонические отношения, но она наотрез отказывалась зайти ко мне, а дома у нее постоянно присутствовал цербер в лице тетки, бдительно сторожившей ее добропорядочность. Вечная проблема, во всяком случае у нас, не знающих свободных номеров в гостиницах и мотелях и давно забывших о дореволюционных «мебелирашках», проблема, породившая целую серию анекдотов о сравнительных достоинствах «волги» и «запорожца» в качестве сексодрома, о муравьях и комарах — соперниках Купидона и даже вызвавшая к жизни специфическое извращение под красивым названием «вуайеризм», смысл которого состоит в подглядывании за развлекающимися на лоне природы парочками. Местные «вуайеристы», как сообщалось в газетах, разделили парковые зоны на участки, выбрали оргкомитет и строго карали нарушителей конвенции, проникавших в чужие угодья.

В тот вечер Вероника наконец согласилась зайти ко мне выпить чашечку кофе. Она, конечно, понимала, что скрывается за этим традиционным предлогом, и держалась немного скованно, хотя мы уже прошли все предварительные этапы поцелуев и более интимных ласк. Я выполнил стандартный ритуал показа квартиры, немногочисленных книг и вида из окна, впрочем, действительно, великолепного, так как с холма, на котором стоял мой дом, открывалась обширная панорама вечернего Города. Особенно красив был мост метро, казавшийся в ночной темноте двумя рядами светящихся жемчужин, пересекающих поблескивающую темную гладь могучей реки.

Пролетевшая мимо распахнутого окна летучая мышь заставила Веронику отшатнуться и прижаться ко мне, чем я не преминул воспользоваться.

…Она то отталкивала мои ищущие руки, то бесстыдно направляла их в самые интимные места, ее маленькие груди упруго прижимались к моей груди, голова металась по подушке, ускользая от моих губ, запрокидывая ее, она подставляла под поцелуи нежное горло, наконец, она затрепетала, несколько судорожных вздохов, слабый стон, и ее напряженное, как струна, тело обмякло и расслабилось. У меня хватило умения и выдержки задержать наступление кульминационного момента и, дав ей небольшую передышку, повторить все сначала… За окном уже начало сереть, когда мы заснули в счастливом опустошении.

Утром я отвез ее в Медгородок, где ничего не подозревавшие пациенты готовились подставлять свои ягодицы под иголку ее шприца. Пусть уж они простят меня, если у сестрички дрожали руки и она сделала им больно. От чего только не зависит качество нашего бесплатного медицинского обслуживания!

На бензоколонке, куда я заехал, возвращаясь из Медгородка, горючего не было, поэтому вечером мне пришлось отправиться к Веронике на троллейбусе. Но она не могла оставить свою тетку, у которой разыгрался радикулит, и я, не солоно хлебавши, поехал домой один, воспользовавшись для разнообразия на этот раз трамваем.

Я вышел за два квартала до дома, чтобы не спеша пройтись по улице, мне был необходим моцион после обманутых сладких надежд, разрушенных воспалившимися нервными окончаниями вероникиной тетки. Когда я проходил мимо зияющего пустыми окнами старого дома, поставленного на капитальный ремонт, меня обогнала «волга», которая остановилась в десяти метрах впереди. Из нее вышли трое, и как только я поравнялся с ними, один из них обратился ко мне с невинным вопросом:

— Скажите, пожалуйста, как проехать к мосту Патона?

Я принялся объяснять нехитрый маршрут, но собеседник оказался на редкость бестолковым. Наконец, его приятель молча слушавший нас, нырнул в машину и вытащил из-за противосолнечного козырька план Города. Мы расстелили его на капоте «волги», и я стал показывать, как им лучше всего попасть в нужное место. Водитель понимающе кивал, как вдруг я почувствовал, что мои ноги отделяются от земли и какая-то непреодолимая сила заламывает мне руки за спину. Щелкнули наручники, головой вперед меня бросили на заднее сидение, накрыли плащом, и на мне уселись, судя по тяжести, которую я испытывал, по меньшей мере три человека.

Вразнобой хлопнули дверцы, машина рванулась вперед, и я на своих боках ощутил все выбоины и колдобины крутого спуска, ведущего к набережному шоссе. Особенно неприятными были моменты, когда «волга» пересекала высоко выступающие трамвайные рельсы, — три грузных тела подпрыгивали на моих ребрах, как на рессорах так, что у меня перехватывало дыхание. Я пытался запоминать повороты, но вскоре бросил это бесполезное занятие.

 

17

Отделкой золотой блистает мой кинжал;

Клинок надежный, без порока;

Булат его хранит таинственный закал,

Наследье бранного Востока.

М.Лермонтов

Было уже совсем темно, когда мы подъехали к какому-то забору, сквозь калитку меня провели в дом, стоящий среди густых деревьев. Поднявшись по нескольким ступенькам, я оказался в обставленном старинной мебелью холле. Картины на стенах, увешанные чеканным кавказским оружием восточные ковры, изящные светильники — все говорило о богатстве и пристрастии владельца к несколько старомодной роскоши. Меня усадили в глубокое кресло, по сторонам которого стали два крепких парня из числа приехавших со мной на «волге», а водитель, распоряжавшийся, насколько я понимал, всей операцией похищения, ушел в глубину дома, и я слышал, как постепенно затихают его шаги.

Прошло не менее получаса, пока он возвратился. Хотя в холле царил уютный полумрак, я сумел разглядеть, что это был среднего роста блондин лет сорока, склонный к полноте, которую не мог скрыть отлично сшитый темно-серый костюм. Правда, портной не рассчитывал, что под мышкой у клиента разместится кобура с пистолетом. Блондин сделал жест рукой, и мои конвоиры подхватили меня под руки и поставили по стойке «смирно», а он зашел сзади, и я почувствовал, как мои руки освобождаются от наручников. За все время, прошедшее с того момента, когда меня с такой любезностью пригласили в машину, не было произнесено ни слова. Эта команда хорошо сработалась, и ее участникам не нужно было разъяснять, что им следует делать на том или ином этапе игры.

По тому, как суетливо поправлял блондин кресла, стоящие у журнального столика, по его напряженному лицу и непроизвольно ныряющей при каждом моем движении за отворот пиджака руке, я понял: с минуты на минуту ожидается приход высоких особ, и блондин отвечает за то, чтобы встреча проходила в полном соответствии с этикетом дипломатических приемов. Напряжение с каждой минутой нарастало, мои стражи переминались с ноги на ногу и шумно втягивали воздух, казалось, предстоящее страшит их еще больше, чем должно было пугать меня. Я же, напротив, не ощущал ничего, кроме любопытства, и облегчения от снятых, наконец, наручников. Раз меня не прикончили сразу, значит, моя особа представляет в этой игре определенную ценность, а я был уверен в своем умении правильно разыграть любую пришедшую на руки карту. Нет ничего хуже и вреднее для нервов, чем бесконечный перебор равно вероятных, а точнее — равно маловероятных будущих событий. "Если произойдет то-то, я поступлю так, а если то-то, сделаю эдак" — подобные бесконечные размышления могут довести нервного человека до полного душевного расстройства, так что малейшая неожиданность выбивает его из колеи и заставляет впасть в состояние ступора, чуть ли не коллапса, как раз тогда, когда необходима острая и четкая реакция.

Тем не менее, я задумался и стал строить кое-какие планы, когда заметил висящую на текинском ковре «каму» работы старого кумыцкого мастера Базалая. Клинком такого кинжала можно высечь искру из камня или перерубить арматурный прут, а потом без всякой точки и правки лезвия побриться. Недаром военный историк прошлого века генерал Потто писал о булатном оружии, что владеющий им не нуждается в большой физической силе, и оно страшно даже в руках ребенка. Если придется туго, надо будет постараться подойти к ковру, а там посмотрим, прав ли был старик… Не поворачивая головы, я обвел глазами доступную моему взору часть холла, бегло набрасывая сценарий возможной схватки.

Позже я думал: почему они были так неосторожны, что не убрали оружие со стены? И пришел к выводу, что все дело в привычке. Постоянно имея перед глазами эту коллекцию, они перестали воспринимать ее экспонаты как нечто потенциально опасное, для них они были не более, чем украшения. Характерный пример психологической слепоты на все обычное. Наш мозг, как глаз лягушки, реагирует только на что-то отличающееся от привычной картины, статика его усыпляет, лишает бдительности.

Появлению трех мужчин, вышедших из двери, скрытой за тяжелой портьерой, не предшествовали звуки горна и барабанов, впереди них не бежал герольд, хотя по всем признакам, по почтительному отношению к ним остальных действующих лиц, это были по меньшей мере бароны в иерархии мира, в котором вращались все здесь присутствовавшие, за исключением, конечно, меня, чуждого пришельца-пленника. Вошедшие расположились в креслах у журнального столика, против которого стоял я под охраной двух горилл, и некоторое время молча рассматривали меня. У меня не было причин стесняться своей внешности — отправляясь к Веронике, я побрился и надел свой лучший галстук, поэтому я позволил им любоваться собой, а так как начинать беседу первым считал невежливым, то воспользовался затянувшейся паузой, чтобы и самому получше рассмотреть эту троицу, от приговора которой, вероятно, зависела моя дальнейшая судьба.

Слева сидел тучный старик, по виду армянин или грек, в белом чесучовом костюме, какие были в моде на юге лет сорок назад. Его большой толстый нос, украшенный синеватыми прожилками и черными точками угрей, нависал над верхней губой, почти касаясь выдвинутого вперед подбородка, раздвоенного посередине и сине-черного, несмотря на то, что он был гладко выбрит. Толстые пальцы рук, лежавших ладонями вниз на полированном столике в такой позиции, как будто старик собирался разыгрывать гаммы, густо поросли жесткими волосами, сквозь чащу которых поблескивали многочисленные перстни. Взгляд черных, как маслины, глаз упирался в мое лицо, будто стальной прут, я почти физически ощущал его твердый кончик, перемещавшийся от переносицы к моим губам, ощупывающий скулы, вдавливающийся в глаза.

Справа развалился в свободной позе самый молодой из трех, высокий, спортивного типа молодчик лет тридцати пяти, с гладко обритой головой, в синем клубном пиджаке, из верхнего кармана которого выглядывал белый кончик платка. Галстук-бабочка создавал впечатление, будто он явился прямо с вечернего приема или собрался на небольшое суаре, вроде тех, какие посещал мистер Сэм Уэллер-младший, и где непременным атрибутом и гвоздем меню бывала баранья нога в соусе из каперсов.

Третьего, который сидел в центре, я специально оставил в своем повествовании напоследок, так как по моим наблюдениям именно он являлся центральной фигурой не только в смысле расположения за столом. Он был у себя дома, судя по красному с золотом халату из стеганого шелка, облекавшему его могучее тело. Могучим было и его лицо, загорелое, с крупными правильными чертами. Светлые глаза казались еще светлее, из-за темного загара и черных, гладко зачесанных волос, блеск которых в неярком свете нескольких включенных бра свидетельствовал об отличном здоровье.

Ничего зловещего, даже просто недоброжелательного не выражалось на его лице, но я сразу понял, что в случае необходимости или просто из минутной прихоти этот человек, не задумываясь, отправит на тот свет меня, своих компаньонов, вообще кого угодно. Такими бывают "воры в законе" высокого ранга, это не рисовка, не поза, а Modus vivendi, жизненная позиция, этическая установка, ставшая настолько обыденной, что следование ей превратилось в привычный физиологический процесс, такой же естественный и не требующий оправданий и объяснений, как насыщение или утоление жажды.

— Мистер Боггарт, если не ошибаюсь? — спросил он хорошо поставленным голосом. Казалось, как киловаттный динамик, работающий на четверть мощности, он заполняет весь звуковой диапазон без провалов и подъемов от самых низких до самых высоких частот.

Я слегка поклонился, не находя нужным подтверждать или опровергать его слова.

— Впрочем, если вы предпочитаете, чтобы вас называли как-то иначе, скажем, Войцехом Быковски, Юлиусом Рунге, Марианном Кодряну, Константином Седых или Анатолием Грач-Грачевским, возражать мы не будем.

Старик-армянин (или грек?) насмешливо фыркнул, блондин, распоряжавшийся моими конвоирами, захихикал угодливо, а сидящий справа клубмен с обритой головой нетерпеливо скрипнул креслом, ему, как ни странно, явно не нравилась долгая церемония представления.

Человек в красном халате перечислил некоторые, хотя далеко не все, мои псевдонимы, это свидетельствовало о хорошей информированности в таких вещах, знать которые непосвященным не только не полагалось, но и было просто опасно.

— Пусть будет Боггарт, это хорошее имя, — сказал я. Слава Богу, я успел отдышаться, и голос мой звучал спокойно и уверенно. Как я уже говорил, я не сторонник фанатичной стойкости, тем более мальчишеской бравады, но хорошо понимая всю опасность своего положения, все же не хотел выглядеть перед ними испуганным и подавленным. Уверенность прибавит мне цену, если дело дойдет до торга. А надо будет — я такого труса перед ними спраздную… Курс сценического мастерства мы проходили.

— Поговорим по-деловому, Джек. — О, он уже называет меня по имени, для англичан это равносильно переходу на "ты"! — Мы достаточно хорошо вас знаем, как вы видите, чтобы не ходить вокруг да около. Нам нужен текст шифровки, в которой указано, где спрятан бриллиант. За это вы получите приличное вознаграждение в любой валюте на ваш выбор. Нам хотелось бы, чтобы это стало началом нашего сотрудничества, которое может быть полезным как нам, так и вам. Бриллиант, как бы ни был он ценен, не такая уж исключительная добыча при наших масштабах.

При этих словах старик-армянин (или грек) нахмурил кустистые брови и кашлянул, всем своим видом выражая неодобрение. Человек в красном халате потрепал его по плечу успокаивающим жестом и продолжал:

— Есть и более интересные замыслы, в осуществлении которых вы можете нам помочь. Хотелось бы, чтобы ваше решение было добровольным и искренним, поэтому обещаю: согласитесь вы или нет, мы в любом случае отпустим вас живым и невредимым. Не сочтите за хвастовство, но вы для нас не опасны, вы не в силах причинить нам никакого вреда, во всяком случае, пока что.

— Немного странный способ приглашать на деловую беседу, — заметил я, потирая запястья.

Человек в красном халате слегка улыбнулся.

— У нас не было другого выхода. Встреча должна проходить в тесном дружеском кругу и без лишних свидетелей. Но вы не ответили на мое предложение.

— Мне необходимо подумать…

Это было правдой. Я не верил, что они отпустят меня в случае отказа сотрудничать с ними, и хотел потянуть время, пока не подвернется удобный случай вырваться из западни. Если они будут держать меня в доме, им придется давать мне еду, водить в туалет. Мало ли какие обстоятельства могут при этом возникнуть.

— Думайте, — снисходительно ответил человек в красном халате. Его соседи за столиком кивнули в знак согласия. Наступила пауза. Я рассчитывал, что мне будет дан какой-нибудь определенный срок на размышления, скажем, день, три часа, пятнадцать минут. Но судя по тому, что все оставались на своих местах, срок этот был значительно короче. Необходимо было изменить, переломить ход беседы, подкинуть им проблему, которая заставила бы их самих ломать над ней голову и просить отсрочки.

— А если я соглашусь на ваше предложение, какие вы дадите мне гарантии, что сдержите свое слово?

Человек в красном снова улыбнулся.

— Вам придется поверить нам без всяких гарантий. Сейчас мы хозяева положения и ставим условия. Если когда-нибудь мы окажемся в вашем кабинете, условия будете ставить вы. Но это маловероятно.

— Каких гарантий вы потребуете у меня?

— О, на этот счет не беспокойтесь. У нас есть много возможностей проконтролировать, насколько добросовестно вы будете выполнять договор, и множество способов уберечь вас от искушения его нарушить. Не хочу вас пугать, так как нам желательно, как я уже сказал, получить ваше… ну, почти добровольное согласие. Только в этом случае можно ожидать, что вы станете работать с полной отдачей. Труд из-под палки, знаете ли…

— Политика кнута и пряника, понимаю. Но если с пряником все более-менее ясно, то хотелось бы знать и о кнуте.

— Ну, например, мы можем взять человека — я говорю не о вас, а вообще — на "медикаментозный поводок". Вы ведь знакомы, хотя бы в общих чертах, с разработками вашей двенадцатой лаборатории? Подопечному вводится медленно действующий яд, противоядие от которого находится в руках «хозяев». Можно сделать вас «зомби» — запрограммировать на самоубийство по определенному сигналу, по фразе-паролю, услыхав который, вы тут же перережете себе горло или выпрыгните из окна высотного дома. Правда, тут обычно требуется сотрудничество со стороны программируемого во время гипнотических сеансов, да и времени на это нужно довольно много. Я думаю, проще всего использовать старый добрый метод — взять заложника. Вам, кажется, очень нравится та самочка, ну, что живет в Минском районе…

Кулаки мои сжались, и я сделал шаг вперед. Ему удалось задеть меня за живое, и я оказался настолько глуп, что показал это.

Вероятно, мои чувства достаточно хорошо отразились на лице, потому что охранники навалились на меня с двух сторон без приказа. Ладно, покажем, на что я способен. Один отлетел влево от удара головой, а второй попался на элементарные «ножницы» Я упал на вытянутую левую руку, правая моя нога легла на кадык охранника, а левая ударила его под колени. Резкий поворот, и он врезался затылком в отлично натертый паркет. Мгновение спустя я уже был на ногах и одним прыжком достиг ковра, на котором висела облюбованная мной «кама». Вырывая клинок из тугих ножен, я заметил краем глаза, как медленно, точно во сне, блондин поднимает пистолет. Ударная доза адреналина, выброшенная в кровь надпочечниками по привычному сигналу острой ситуации, подобно уэллсовскому "чудесному ускорителю" настолько подхлестнула меня, что действия окружающих протекали, казалось, в десятикратно замедленном темпе. Пистолет не прошел еще и половины пути, как отточенный клинок кинжала со свистом описал полукруг и отсек блондину левую часть черепа и плечевой сустав вместе с левой рукой. Генерал Потто не преувеличивал: я почти не ощутил сопротивления при ударе, как будто лезвие рассекло не твердую кость и упругую мышечную ткань, а мягкий кусок масла. Сделав резкий выдох, я повернулся к сидящим за журнальным столиком, готовый изрубить в капусту и их.

Эти люди недаром занимали высокие места в мафиозной иерархии. Ни следа испуга я не заметил на их лицах, они спокойно сидели в своих креслах, а бритоголовый даже слегка наклонился вперед, чтобы лучше видеть происходящее, точно разворачивающаяся перед ними сцена происходила не наяву, а на экране телевизора.

— Браво, браво! Вы подтверждаете свою славу отличного бойца, — все так же спокойно сказал человек в красном халате. — Но хорошие бойцы есть и у нас, даже еще лучшие, чем вы, смею уверить. Нам от вас нужно другое ваш интеллект, ваша интуиция.

Его спокойный тон подействовал на меня, как ушат холодной воды на мартовского кота.

— Я вижу, вы разволновались, — продолжал он. — Ладно, хотя вы и испачкали мне пол, я сдержу свое слово и отпущу вас. Подумайте на досуге о моем предложении, а позже мы найдем способ связаться с вами.

Я не заметил ни жеста, не услышал ни слова команды, но тяжелая портьера на боковой двери отошла в сторону, открыв стоящих за ней молчаливых рослых парней в пятнистой десантной форме с автоматами наперевес. Один даже держал немецкий пулемет МГ-42. "Так вот чем объясняется их хладнокровие! — с некоторым разочарованием подумал я. Стоило мне пересечь невидимую черту, как струя пуль срезала бы меня". Я бросил кинжал на пол.

— Проводите гостя, — произнес человек в халате. Нужно отметить, что за все это время остальные не проронили ни слова, выражая свое отношение к происходящему лишь редкими кивками да покашливанием.

— Вам завяжут глаза, советую не сопротивляться, — сказал мой собеседник, и голос его прозвучал для меня, как удар похоронного колокола.

 

18

Хрущi над вишнями гудуть.

Т.Шевченко

Несмотря на мои опасения, меня действительно отпустили живым и невредимым. Я мог представить, какие чувства испытывали охранники после того, как я вопреки всем их стараниям "испачкал пол" в холле босса. Но дисциплина в этом клане была настолько сильна, что они не выдали своих эмоций ни единым неприязненным взглядом, лица их были совершенно бесстрастными, как будто происходившее их никак не касалось. Мы расстались в лесу, и пока я развязывал руки и снимал повязку с глаз, пока добирался, то и дело спотыкаясь в темноте о корни деревьев и продираясь сквозь кусты, до шоссе, пока дождался машины, водитель которой не побоялся взять незнакомого человека, прошла большая часть ночи.

Итак, первый ход сделали они, и следовало воспользоваться этим. Я проявил достаточно твердости, чтобы мое согласие сотрудничать с ними не выглядело бы игрой в поддавки. Теперь надо было бросить им настолько жирный кусок, чтобы они увлеклись его смакованием и поверили в мою искреннюю готовность работать на них. Таким куском сала на крючке мышеловки стала фотокопия текста шифровки, которую я сохранил на всякий случай, отдавая материалы о «Суассоне» своему преемнику. Ясно видимые на отпечатке реквизиты не оставляли сомнений в подлинности документа. Взамен я получил десять тысяч долларов крупными купюрами, и ко всем моим заботам прибавилась еще одна: куда спрятать эту пачку, чтобы ее не обнаружил случайный квартирный вор. О своей "измене долгу" я не стал информировать начальство, опасаясь, что это сразу же станет известным моим новым работодателям. Такая временная двойная игра иногда практиковалась, и то, будет ли она наказана или одобрена, зависело только от конечного результата. "Победителей не судят", это изречение Екатерины II все еще имело силу. Ну, а если потерпишь поражение, то получишь за все сразу — по совокупности, как говорится в Уголовном кодексе. Руководство в таких случаях становилось в позу Пилата и умывало руки, не желая в то же время сковывать инициативу, которая при удаче могла принести заслуженные по должности лавры.

Но как, однако, жизнь вносит свои коррективы в самые, казалось бы, тщательно разработанные планы! Мои противники, в начале нашей игры желавшие только отделаться от меня любым способом, постепенно «эволюционировали» до признания моих талантов, причем, не только в умении охранять свою шкуру и скрываться от слежки. Они, точнее, "человек в красном халате", ибо на лице старика-грека (или армянина) читались лишь неумолимая жестокость и безмерная алчность, а щеголь-"клубмен" выглядел довольно недалеким типом, сообразили, какую пользу могут извлечь, не превращая меня в труп, а переманив, «перекупив» на свою сторону.

Действительно, в моем послужном списке, тщательно изученном ими вплоть до псевдонимов, числилось несколько дел, которыми я мог гордиться. Дела эти были успешно завершены сугубо интеллектуальным методом, "на кончике пера", при помощи — скажу без ложной скромности энциклопедических обширных знаний, четкой логики, тонкой интуиции и умелого использования вычислительной техники, а вовсе не физической силой, отвагой и головоломными приемами из арсенала восточных единоборств. Кроме того, благодаря своему положению, я имел доступ ко многим интересующим их секретам…

Словом, чем дольше я над всем этим размышлял, тем больше мне казалось, что десять тысяч долларов — мизерная цена, отчасти даже унизительная, за «аса» моего уровня. И если бы не моя заинтересованность в том, чтобы «продаться», стоило бы с презрением отвергнуть их жалкую подачку. Но, увы, приходилось довольствоваться тем, что дают. Не на базаре!

В настоящей игре я преследовал две ближайшие цели, хотя в перспективе их могло быть гораздо больше. Во-первых, мне хотелось получить вторую часть ключевого параметра, которая была записана на кольце номер два. Во-вторых, уточнить, что имел в виду "человек в красном халате", когда намекнул на некие грандиозные планы, в осуществлении которых я мог бы быть им полезным. Интуиция подсказывала мне, что эта троица замышляет нечто весьма серьезное. Обстановка, складывающаяся в стране, способствовала развитию организованной преступности, мелкие банды и группировки теневых дельцов возникали повсюду, росли, как на дрожжах, и тяготели к слиянию, что давало им возможность осуществлять операции все более и более крупного масштаба. Недаром в одном из перехваченных писем известного в уголовных кругах "вора в законе" была фраза, попавшая на страницы газет: "Наступает наше время!"

Помимо всего, следовало позаботиться о безопасности Вероники. Хотя мой взрыв негодования после того, как главарь цинично заявил о возможности взятия ее в качестве заложницы, был на девяносто процентов игрой и преследовал целью спровоцировать охранников на рукопашный бой, в исходе которого я почти не сомневался и который был нужен мне, чтобы уйти от необходимости дать немедленный ответ на сделанное предложение, я успел привязаться к этой девушке, и мне было жаль ее. Пришлось воспользоваться служебным положением и достать две путевки в закрытый санаторий, где, я надеялся, она и ее тетка на какое-то время будут избавлены не только от угрозы похищения, но и от поисков все время дорожающих и переходящих в разряд дефицита продуктов питания. Вероника сперва не хотела ехать, но я так красочно живописал все прелести свиданий под пальмами и в романтических гротах, орошаемых брызгами водопадов, что она согласилась.

После того, как я отвез Веронику с ее дуэньей в аэропорт, нежно простился и усадил в самолет, мне пришлось во весь опор мчаться в Боярку, где, как было договорено во время предыдущей встречи, я должен был "поговорить кое с кем". Я рассчитывал получить информацию, которая, возможно, позволит приблизиться к одной из упомянутых целей. Времени оставалось мало, я пошел на обгон в неположенном месте, и, как всегда бывает, когда спешишь и опаздываешь, меня остановил флегматик-инспектор, который, казалось, вообще не замечал того обстоятельства, что все в мире существует в координатах минут и секунд. Хотя у него на руке и были часы, он ни разу не взглянул на них в продолжении всей нашей дружеской беседы, тогда как я вертелся будто на иголках. Наконец, сделав необходимое внушение, выполнив все формальности, он оставил меня, чтобы неторопливым шагом направиться к очередной жертве Правил движения, ожидавшей его с обреченным видом на обочине.

Когда я подъехал к условленному месту, было уже почти двенадцать. Я решил, что опоздал, но из-за кустов справа от шоссе, вышел подросток лет пятнадцати и решительно направился к моей машине.

— Вы до дядька Митрофана? — спросил он, засунув голову с совершенно выгоревшими на солнце волосами в окно правой дверцы, где по случаю жаркой погоды было опущено стекло.

Получив утвердительный ответ, он, не спрашивая разрешения, залез в машину, и следуя его указаниям, я свернул на проселок.

Через пять-шесть километров мы добрались до околицы, где среди старых яблонь и груш виднелись редкие соломенные и крытые дранкой крыши низеньких хат, белевших стенами сквозь буйные поросли крапивы и чертополоха. Не хватало только майских жуков, или хрущей, чтобы вспомнить строки Шевченко, но бедняги уже много лет как пали в неравной борьбе с современными инсектицидами.

Покрутившись между плетнями, мы оказались рядом с хатой, построенной по меньшей мере три четверти века назад. Наклонившись, я вошел сквозь потемневшую от времени и дождей дверь в узкий коридорчик, а потом в комнату с низким, несколько просевшим, дощатым потолком, с маленькими окошками, в простенках между которыми висели украшенные вышитыми рушниками рамки с размещенными под стеклом разноформатными — от паспортной до величиной с открытку — фотографиями. Меня встретил мешковато одетый крестьянин лет пятидесяти, плохо выбритый, так что седеющая щетина заметно пробивалась на его подбородке и щеках.

— Митрофан Степанович, — представился он.

Если бы не известные обстоятельства, я мог бы принять его за бригадира захудалого колхоза. Правда, через несколько минут после начала нашей беседы я повысил его до бухгалтера или учителя математики, лет тридцать преподававшего в сельской школе, словом, представителя местной интеллигенции невысокого уровня, ибо по одежде он явно не дотягивал до главного агронома или председателя колхоза. "Хитрый украинский дядько" таково было мое впечатление еще через несколько минут. Но к концу разговора я уже не знал, к какому социальному слою принадлежит сидящий напротив человек в дешевом пиджачке и рубашке с мятым воротником, говорящий по-русски с обычным в этих краях сильным украинским акцентом, то и дело сбиваясь на украинские слова и обороты, почесывающий трехдневную щетину и ерзающий локтями по накрытому вышитой скатертью самодельному столику. Он расспрашивал меня о жизни в городе, о моей квартире, о том, женат ли я, бывал ли за границей и о том, как там живут люди… Казалось бы совсем невинными вопросами он несколько раз едва не заставил меня угодить в логическую ловушку, после чего мне оставалось бы лишь поднять руки или с боем пробиваться к своей машине. Изо всех сил я старался не выдать напряжения, с которым мне приходилось вести беседу. Я был хорошо обучен "защите легенд", знал все подвохи, к которым прибегают на допросах, чтобы расколоть противника, заставить его выдать себя, поймать на противоречиях, на незнании того, что он должен бы знать, как свои пять пальцев, или, напротив, заставить проговориться о том, что ему никак не должно быть известным. Но тут мне пришлось несколько раз столкнуться с новинками, причем, было такое впечатление, что он придумал их экспромтом, по ходу разговора, хотя каждая из них могла стать при надлежащей разработке предметом если не диссертации, то во всяком случае полновесной научной статьи, доклада по спецкурсу. Невольная испарина выступила у меня на лице. И не мудрено — я сражался на пределе своих возможностей с противником, интеллект и воля которого подавляли меня. К счастью в хате стояла духота, так что блеск пота можно было приписать внешним факторам, а не внутреннему напряжению. Я был уже на грани изнеможения, когда он выпустил меня из своих железных тисков, отвел глаза от моего лица и встал.

— Пойдем, Жека, выпьем чайку с медом на холодке, — так перевел он имя Джек, под которым я ему представился, не скрывая, что это псевдоним.

Мы напились чаю с душистым сотовым медом за столиком в саду под вишней. Я держался начеку, так как понимал, что это чаепитие с обсуждением сравнительных достоинств разных сортов меда всего лишь продолжение беседы в комнате, только по другому обставленное. Задача моя была сложной вдвойне: мне приходилось не просто следить за расставляемыми им словесными ловушками, но и делать при этом вид, будто я ни о чем не догадываюсь, не подозреваю ни о каких подвохах, а совершенно искренне, непринужденно, не задумываясь особенно, веду дружеский разговор за чашечкой чая с гостеприимным хозяином. Но даже и здесь нельзя было переигрывать и изображать полного простака. Нужно было найти такую психологически убедительную грань между настороженностью и откровенностью, что самый придирчивый режиссер не смог бы заявить: "Не верю". Это было похоже на фехтование с искусным дуэлянтом, настойчиво нащупывающим слабое место, чтобы, пробив защиту, вонзить туда шпагу, при том условии, что все время приходилось делать вид, будто ты совершенно не умеешь фехтовать, не догадываешься о намерениях противника, а отражаешь удары чисто случайно: "Фи, сударь, какая неосторожность — вы чуть не выкололи мне глаз!"

Но всему плохому, так же, как и хорошему, приходит конец. Закончилось и это мое испытание. Думаю, что я успешно прошел «фильтр», потому что, когда приблизился к своей машине, в ней уже сидел тот самый подросток, что служил мне проводником по дороге сюда. Он держал в руках глиняный горшок довольно солидных размеров, завязанный сверху пергаментной бумагой.

— Це вам вид дядька Митрофана, медку до чаю — сказал он ломающимся голосом. — Бо хиба в городи мед? Один цукор!

"Вкушая, вкусих мало меду…", — вспомнил я. Авось, в этом подарке нет ничего такого, что заставило бы меня произнести окончание известного библейского стиха: "И се, аз умираю…"

Скромный пасечник выполнял, очевидно, роль "детектора лжи", гораздо более эффективного, чем электронный, который, впрочем, тоже наверняка имелся на вооружении у моих противников. "В следующий раз меня будет проверять какой-нибудь экстрасенс, местная баба Ванга", — подумал я. Но такие вещи действуют на тех, кто в них верит, хотя бы подсознательно, а не на такого скептика, как я. Бабы Ванги я не боялся, тогда как хитрый «пасечник», владеющий самыми современными психологическими приемами, был опасен по-настоящему.

Но несмотря на то, что с меня сошло семь потов, и не только от чая, я ни на шаг не продвинулся, как надеялся, направляясь сюда, ни к одной из намеченных целей.

 

19

Не стая воронов слеталась

На груды тлеющих костей,

За Волгой, ночью, вкруг огней

Удалых шайка собиралась.

А.Пушкин

Вероятно, я все же выдержал испытание, так как через несколько дней меня пригласили в место, разительно отличающееся от скромной хаты Митрофана Степановича. Правда, и проводником у меня на этот раз был не белоголовый подросток, похожий на классического литературного пастушка. Меня опекали серьезные взрослые дяди в элегантных современных костюмах, тщательно начищенных туфлях и при галстуках. Они приняли все меры, чтобы я не смог определить, куда именно меня привезли в «рафике» с зашторенными окнами.

После того, как с моей головы сняли глухой светонепроницаемый капюшон (повязка на глазах, видимо, показалась им недостаточно надежной), после тщательного обыска, исключающего всякую возможность пронести какой-либо «жучок», после прохода сквозь камеру, где, как я предполагаю, меня просветили рентгеном на предмет выяснения, не таится ли в глубинах моего организма что-нибудь опасное — не для моего здоровья, разумеется, — я оказался в помещении, напоминающем конференц-зал крупной фирмы или научной организации. Светильники с люминесцентными лампами, расположенные под высоким потолком, освещали ряды кресел, сцену со столом президиума, трибуну докладчика. Панно на заднике изображало пейзаж с крутыми склонами гор, лесными чащами и водопадами, кресла поблескивали темно-зеленой обивкой из искусственной кожи, тяжелые портьеры закрывали стены так, что я не мог даже определить, были ли вообще окна в помещении. Тихо жужжали кондиционеры, поддерживая приятную прохладу, и, кроме этого, ни один звук не долетал извне. Зал с равной вероятностью мог находиться как на двадцатом этаже высотного здания, так и на глубине нескольких десятков метров под землей, в каком-нибудь секретном комплексе, предназначенном для укрытия элиты в случае атомной тревоги.

Мои спутники указали на кресло в третьем ряду, очевидно, заранее зарезервированное для меня, и вышли в боковую дверь, рядом со сценой. Я не спеша огляделся, стараясь не выказать неуместного любопытства. Кроме меня в зале находились сотни полторы-две людей, в том числе несколько женщин. Присутствовавшие располагались поодиночке и небольшими группами в передней половине зала. Хотя у меня отличная, к тому же специально тренированная зрительная память, я не заметил ни одного знакомого лица, несмотря на то, что за последнее время просмотрел немало альбомов с фотографиями известных и не очень известных преступников, дельцов теневой экономики, взятых на заметку деятелей искусств и тому подобное. Эти же люди почему-то не попали в круг внимания органов, хотя все говорило о том, что они представляют для них немалый интерес. Впрочем, учитывая, что за последние тридцать лет чуть ли не треть взрослого населения страны прошла через места заключения и так или иначе соприкасалась с преступным миром, в этом не было ничего удивительного: просто на всех не хватило бумаги и фотохимикалиев.

По залу прошел тихий гомон — на сцену вышли несколько человек и расселись за столом президиума. В отличие от обычных собраний, он не был накрыт красной скатертью. В зале, насколько я мог заметить, вообще не было ничего красного — ни портьер, ни драпировок, ни обивки мебели, даже в нарядах немногочисленных женщин, даже на галстуках мужчин — ни одного красного пятна. "Красное — западло", — вспомнил я старое воровское правило. Я забыл это табу, но к счастью, хотя и чисто случайно, на мне тоже не было ничего такого, что могло бы вызвать раздражение придирчивого блюстителя уголовных традиций или зоркого племенного быка.

Другим отличием было отсутствие привычного ритуала встречи членов президиума. Не было ни аплодисментов, ни исполняемого стоя гимна, ни снисходительных кивков и сановных рук, поднимаемых в успокаивающем ликование зала жесте. Обращаясь к присутствовавшим, председатель собрания и выступающие употребляли слово «друзья» или «братья», последнее придавало собранию оттенок религиозного сборища какой-то подпольной секты.

В остальном, мероприятие мало разнилось от десятков, если не сотен, собраний, совещаний, конференций и симпозиумов, на которых мне довелось побывать, даже скука, написанная на лицах сидящих в зале и, казалось, витающая в воздухе, была точно такой же, обволакивающей и усыпляющей. Несколько необычным было лишь обилие самой современной демонстрационной аппаратуры и оснащение мест в зале. Я даже не сразу разобрался, для чего предназначены все эти многочисленные кнопки и рычажки на пульте перед креслом, к чему призывают появляющиеся на маленьком экране дисплея надписи и что значат то и дело вспыхивающие разноцветные лампочки. Но постепенно мне стало ясным, что вся эта "малая механизация" позволяет без привычного для наших собраний шума и гама проводить голосование, высказывать с мест свое мнение, получать по ходу доклада дополнительную информацию, повторять заинтересовавшие вас реплики и целые фрагменты уже прозвучавших выступлений и так далее.

Ознакомление с пультом настолько увлекло меня, что я не очень внимательно слушал ораторов, тем более, что начали они, как водится, с обрисовки общего положения в стране и мире, правда, с несколько специфическим уклоном в деятельность, не одобряемую законом. Произносились фамилии и названия организаций, ничего мне не говорящие, обсуждались финансовые мероприятия довольно крупных размеров, что объясняло заинтересованность остальных присутствовавших, поскольку, в отличие от меня, они, вероятно, получали определенные дивиденды.

Объявили перерыв, и все начали выходить из зала в боковые двери. В фойе располагались уютные диванчики, на придвинутых к ним журнальных столиках красовались цветы. В конце фойе размещался буфет с богатым выбором напитков и "шведским столом".

— Что будете пить, Джек? — услыхал я за спиной и обернулся.

Передо мной стоял "человек в красном халате", только на этот раз он был одет в строгий костюм, приличный для мероприятия такого рода. Даже «бароны» преступного мира вынуждены соблюдать определенные условности. Я не видел его ни в зале, ни в президиуме, очевидно, он появился недавно.

— Ничего, кроме минеральной. Что-то печень пошаливает в последнее время, — лицемерно заявил я.

— Хотите сохранить трезвую голову? — понимающе усмехнулся он. Похвальное намерение, она вам сегодня пригодится.

Мы взяли бокалы, я с минеральной «Славянской», он — с коктейлем «Хайболл», приготовленным краснощеким барменом. "Интересно, обслуживающий персонал берет чаевые?" — подумал я. Но, как оказалось, все было бесплатным, точнее, за все было заплачено заранее. И не только деньгами. Во всем, что я ел и пил в этом буфете, мне мерещился солоноватый привкус крови.

— Привет, Антон, — к нам подошел высокий худощавый человек с бокалом в руке. — Я не помешал?

— Салют, Слава! Рад тебя видеть. Как поживают камчатские крабы?

— Крабам худо, Антон. Навалились на побережье все — японцы, китайцы, корейцы, даже австралийцы забредают. Почувствовали слабинку! Пора бы навести порядок в наших водах. Ну, да ничего, скоро все будет в наших руках. Выйдем на свет Божий, появятся настоящие хозяева, не хищники.

— К тому идет, Слава, будь уверен. Познакомься, это Джек. Большой буян, но сегодня пьет одну минеральную и не опасен. Джек, хочу представить вам Славу — король Камчатки и прилегающих островов.

— Ваше здоровье, Джек. А островов скоро не будет. Продадут их японцам за «тойоты», транзисторы и другую дешевку. Такое богатство задаром отдаем! Не научились на примере Аляски — за землю зубами надо держаться. Эх, даром наши морячки за те скалы кровь проливали!

Насколько я знал, южная часть Курильской гряды была оккупирована без единого выстрела, так что о крови он сказал для красного словца.

— Ничего, Слава, не горюй, на твой век хватит, не жадничай, — утешил его Антон.

— На мой-то хватит, за державу обидно!

Я видел, что наш собеседник говорит искренне. Непонятно, за какую державу ему было обидно: за ту, законы которой он нарушал всю свою сознательную жизнь, или за некую идеальную, существующую только в воображении, в невольно сформированном имперскими традициями за много поколений представлении об "историческом жизненном пространстве", где, как пелось в популярной довоенной песне: "Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим". Главным, конечно, было "не отдадим". Он чувствовал себя полноправным наследником, на глазах которого непутевый отец проматывает родовое поместье. И готов был поторопить естественный конец расточителя.

— Говорят, затевается что-то крупное, Антон?

— Да, ходят такие слухи…

— Но насколько это надежно, можно ли вкладывать туда наши кровные? Ты ведь знаешь, как трудно они нам достаются. А с другой стороны — больно уж заманчиво. Если выгорит, многие проблемы решатся сразу. Что посоветуешь?

— Я советов не даю, Слава, ты же знаешь. Решай сам. Я лично участвую не только деньгами.

— О, если так… Надо подумать. Ты парень фартовый, удача за тобой на веревочке ходит, но и ты оступиться, споткнуться можешь. Я одну картину недавно видел, старого художника, забыл, как его зовут. Так там слепые с палками и торбами через всякие колдобины и ямы по дороге бредут цепочкой, друг за друга держатся. А поводырь у них, похоже, сам ничего не видит, но уверенно так ведет всю компанию прямо к обрыву… У тебя с глазами как, все в порядке? Что молчишь, Сусанин?

Лицо "человека в красном" на мгновение стало страшным, как дуло пистолета, глаза превратились в два кусочка льда. Но уже в следующую секунду он снова надел маску спокойной доброжелательности.

— Кто не рискует, Слава, тот не пьет шампанского. Боишься, так сиди на своем мешке, запасись только коловоротом.

— А это еще зачем?

— Будешь дырки японцам в днищах делать, чтобы твоих крабов не ловили. Заминировать проливы тебе ведь слабо!

— Чудак ты, Антон! Все шутишь. Ладно, послушаем, посмотрим. О, вон Череп идет, пойду поговорю с ним.

И он устремился с недопитым бокалом в руке к человеку, чья кличка была вне всякого сомнения вызвана видом его совершенно лысой шишковатой головы, обтянутой коричневой кожей так туго, что явственно выступали все ее кости, выпуклости и впадины, разве что не просвечивали черепные швы. Странно, что с такой приметной внешностью он не попал в нашу картотеку. Впрочем, так выглядят многие, страдающие язвой желудка или серьезным заболеванием печени.

— Зачем меня пригласили, Антон? — спросил я после небольшой паузы. В ваших финансовых делах я не разбираюсь, капитал у меня весь в кармане брюк помещается, островов тоже нет. Я тут на какой роли?

— Не спешите, Джек, приглядывайтесь, привыкайте. Пусть и на вас посмотрят, принюхаются к вашему запаху наши волки. Помните, как в «Маугли» у Скалы Совета стае показывали молодых волчат? Это что-то вроде ежегодного собрания пайщиков-акционеров. Здесь собираются люди, держащие в своих руках "теневую экономику", а точнее — настоящую жизнь страны. Конечно, главные решения выносятся в узком кругу, но обеспечить им поддержку может только такая вот сходка. Поэтому сегодня я хочу выступить с предложением, которое давно уже готовил. После него вы все поймете, вам отводится в моих планах заметная роль.

— Не опасно собирать всех вместе? А если облава, если кто-то узнает, что здесь за собрание?

— На нас нет никаких компрометирующих материалов, Джек, даже анонимок. Ничего предосудительного за нами не числится, нет никаких улик, буквально ничего. Конечно, мы живем не в правовом государстве, и улики можно было бы собрать и потом или даже сфабриковать при желании. Но у нас, как говорится, все схвачено, такие гарантии, так все повязаны, что арестовать нас все равно, что арестовать, например, Политбюро или Совет министров. Себе дороже, они это понимают.

— Но все-таки…

— Да что там далеко ходить: это помещение, например, мы арендуем, и уже не первый год, как общественная организация энтомологов-любителей у одного обкома. Думаете, они ничего не подозревают? Но тут даже «жучков» нет, наши специалисты проверяли. Кое-кто из присутствующих занимает — по совместительству, конечно, — довольно высокие официальные посты, у других наверху близкие родичи. Так что погореть мы можем только на каком-нибудь частном деле, в какой-нибудь конкретной операции. Система же в целом неуязвима и бессмертна, постоянно обновляется, старые клетки отмирают, рождаются новые, организм все время совершенствуется и приспосабливается, постепенно подстраивая под себя, под свои интересы окружающий мир, изменяя его все больше и больше. Разве вы этого не замечаете?

— Ого, да у вас целая философия, Антон!

— Я окончил философский факультет МГУ и защитил диссертацию по синергетике.

— Интересно было бы узнать, как из философов становятся…

— Не можете подобрать вежливый эпитет, Джек? Я вам подскажу: настоящим человеком, не рабом. Мне было тесно, душно в рамках вашей жизни, вашей бывшей жизни, если вы действительно станете одним из нас. Судьба будущего решается здесь, остальное — лишь видимость, ширма для дураков.

Что-то очень уж он разговорился, разогревается перед предстоящим выступлением, что ли?..

— Да, только здесь можно не ханжить, не оглядываться, быть самим собой и испытать настоящую свободу! Вы когда-нибудь чувствовали, что такое настоящая воля, Джек? Когда знаешь, что можешь поступать так, как хочешь, когда никто и ничто тебя не ограничивает? Представьте себе степь, бескрайний простор, и ты можешь идти, куда угодно, делать, что угодно, все, что видят твои глаза, принадлежит одному тебе. Нужно только посметь, только сказать себе: "Это все мое, тут я один властелин и хозяин!"

— И заплатить настоящую цену…

— Да, я помню эту арабскую притчу. Но ведь в конце концов мы все равно отдаем все, что у нас есть, часто ничего не приобретя взамен. Зачем же хранить этот мертвый капитал? Чтобы в конце жизни пожалеть об утраченных возможностях? Поверьте мне, нет ничего ужаснее понимания, что уже поздно и ничего не воротишь, что жизнь прошла впустую, нет горше муки, чем сознание бессилия.

— Как у Гоголя в "Страшной мести"? "Хотеть отомстить и не мочь отомстить"?

— Да, и это тоже. Сталин недаром считал месть наивысшим своим наслаждением, это удовольствие древних богов, которое они приберегали для себя и запрещали смертным. Но это лишь часть того, что я называю настоящей жизнью. Безграничная свобода, воля, возможность полностью реализовать свое «я» — вот главное.

Я чувствовал, как он пытается заставить меня принять его точку зрения, глотнуть, хотя бы мысленно, опьяняющий воздух этой бескрайней "степной свободы". Видно очень уж я был ему нужен, если он занялся моей психологической обработкой. Но неужели он думает, что меня можно сбить с толку такими рассуждениями, как какого-нибудь пятнадцатилетнего мальчишку, глаза которого застилают вызванные половыми гормонами видения? Эту философию «вседозволенности» мы уже проходили. Да и не верил я в его искренность. В конце концов, даже если следовать его принципам, все упирается в обыкновенный эгоизм. Он использует меня для осуществления своих замыслов, своей «воли» и выбросит, как выжатый лимон. Каждый за себя — вот логический венец всех его разглагольствований… Черт, неужели я на секунду поддался его внушению?! Если нет, то чего же я так беспокоюсь, пытаюсь найти возражения?

Трижды мигнувшее освещение и мелодичный звон указали, что перерыв окончен.

 

20

Есть прелесть в том,

Когда две хитрости столкнутся лбом!

В.Шекспир

Теперь я знал. И так велика была тяжесть этого знания, что я сидел, тупо уставившись в окно, стекло которого заливали потоки дождя. Прошел день, за окном начали сгущаться сумерки, дождь затих. То здесь, то там вспыхивали на темных громадах зданий желтые прямоугольники окон, красными точками мелькали на еще не освещенных улицах тормозные огни автомашин, где-то за деревьями парка, за поблескивающими после дождя скатами крыш старых домов голубым полотнищем мигала электросварка. Ну вот, теперь я знаю… Что-то разладилось во мне, раз полученная важная информация не вызвала немедленную ответную реакцию, не стала сигналом для быстрых решений и решительных действий. Мысли ворочались в голове медленно, как перекатывающиеся серые каменные глыбы, вместо того, чтобы четко и быстро крутиться наподобие часовых шестеренок, цепляясь друг за друга зубчиками ассоциаций и логических связей. Может быть, сказывалась нагрузка последних дней? Но со времени поездки в Норвегию, я успел отдохнуть от смертельных схваток с убийцами, передающими меня друг другу, как эстафетную палочку. Голову я тоже не слишком загружал, отложив на время попытки разгадать шифр и прочесть записку, указывающую место, где был спрятан «Суассон». Я надеялся, без особых, правда, на то оснований, как-нибудь заполучить вторую часть кодового числа, известную моим новым знакомым, раз уже они оказывают мне все больше и больше доверия. Вероника была в относительной безопасности. Вроде бы тишь да гладь на всех направлениях. И к неожиданностям, большинство которых в силу моих занятий бывали неприятными, я привык. Но это…

Я нерешительно взглянул на телефон. Связываться с руководством? Но мой номер наверняка прослушивают. Да и чем мне поможет мой «парашютист» начальник! Я вспомнил его лицо, взгляд зеленоватых глаз, и меня передернуло при мысли, что придется лететь в Москву, долго ему все докладывать и объяснять, "как я докатился до жизни такой", выслушивать его укоры и указания, основанные на банальнейших представлениях о методах нашей работы, почерпнутых, вернее всего, из "книжек про шпионов", которые он читал в детстве, ловить сочувственные взгляды всепонимающих коллег…

Не будем спешить, сперва попробуем оценить, что представляет собой противник, с кем придется "скрестить шпаги".

То, что у нас повсюду существуют региональные кланы мафии известно давно, хотя официально до недавнего времени это было «табу» для наших средств массовой информации. Прежде эти кланы держались особняком, ревниво охраняя свою территорию и специфическую сферу деятельности. Структура такого клана стала почти стандартной. С небольшими вариациями она обычно такова: центр управления или "мозговой центр", возглавляемый «шефом» или «боссом», экономические отделы, питающие весь клан (подпольные предприятия, торговцы, спекулянты, скупщики, распространители и так далее), "налоговые органы" — рэкетиры, мобильная группа боевиков для охраны территории и защиты «своих», для выполнения «деликатных» заданий руководства, вроде устранения соперников или предателей. Кроме того, существуют органы связи, осуществляющие контакты с коррумпированными представителями государственных учреждений, курьеры, разведка, технический отдел. В небольших кланах некоторые подразделения совмещают функции, например, рэкетиры могут одновременно быть боевиками, органы связи выполнять роль курьеров и тому подобное. Некоторые кланы, напротив, весьма мощны и сложны, обладают значительным финансовым и боевым потенциалом и имеют более сложную структуру.

Однако жизнь заставляет все эти кланы — большие и маленькие объединяться в некую общую систему, выделяя орган управления ею. При этом они не сливаются в единое целое, но, сохраняя свою автономию, координируют действия, помогая друг другу экономически или живой силой. Таким образом, возникает Организация — некая надструктурная система, недирективно руководящая, контролирующая, координирующая сила, верховный «авторитет» теневой экономики и уголовного мира, все более набирающая вес по мере присоединения новых кланов и все более политизирующаяся, ибо только в сфере политики может она радикально решать встающие перед ее составными частями, «элементами», задачи. Как ни странно, но следует отметить, что несмотря на жесткие меры, применяемые против нарушителей общих решений и предателей, меры, которые на взгляд мирных обывателей выглядят чудовищными зверствами. Организация весьма демократична в отношении своих лояльных членов. Решения выносятся исключительно на основе, как теперь модно говорить, консенсуса, несогласным обеспечен свободный выход, причем, к ним, в отличие от практики уголовного мира, не применяются никакие репрессии, обычные в случае индивидуального ухода, «завязки».

И вот теперь этот монстр собирается… Меня начало подташнивать. Неужели пирожки в буфете были несвежими? Черт, что же делать, надо же что-то делать!

Впрочем, нечего горячку пороть, время еще есть. Прежде всего, надо все спокойно взвесить, обдумать, наметить план действий. Ведь от этого будет зависеть жизнь и здоровье сотен тысяч, миллионов людей в Городе, а может и во всем мире. Но я не мог заставить себя встать с кресла, подойти к письменному столу, взять листок бумаги и ручку, словом, начать привычный, ставший автоматическим, ритуал включения в рабочий процесс. Я чувствовал себя страшно одиноким, всеми забытым и покинутым. Ребята, с которыми я работал и которым мог доверять, как самому себе, остались в Москве, здешних я знал недостаточно хорошо, чтобы с ними советоваться по такому важному делу. Хоть бы собака у меня была! Я вспомнил котенка, так меня напугавшего, и которого я сам напугал до полусмерти. Надо было оставить его, взять с собой сюда, сейчас хорошо было бы погладить мягкую кошачью шерсть, ощутить на коленях тепло мурлыкающего комочка. Дождь, кошка на коленях, плечи укутаны пледом, минорная музыка, одиночество… Впрочем, одиночество еще куда ни шло. Я был окружен, окружен врагами и предателями. Нет друзей, есть предатели… Я начал засыпать под мерный шум снова начавшегося дождя. Котенок, друзья-предатели… И вдруг меня как будто ударило током. Есть выход!

Одним из основных принципов восточных единоборств является использование силы и скорости движения противника. Не жестким противостоянием, а внезапной уступкой давлению, заставляющей нападающего «проваливаться», терять равновесие, достигается успех. И чем сильнее наносит противник удар, чем больше усилий вкладывает в прием, тем хуже ему приходится, когда вместо уязвимой точки его кулак встречает пустоту, когда бросок всем телом вдруг неожиданно ускоряется толчком врага, и атакующий падает. "Падающего толкни", — так совершенно противно духу христианского милосердия, звучит завет рукопашного боя. «Организация», как они себя скромно называют, концентрирует силы на решающем направлении? Отлично, поможем им это сделать. Они контролируют меня, все еще не доверяя мне? Прекрасно, будем способствовать им в этом, делая вид, что ничего не замечаем, совершая подозрительные с их точки зрения поступки. И поможет мне никто иной, как мой старый друг и недавний приятель, оповестивший врагов о моем маршруте — компьютер, установленный в голубом «мустанге». Отправляясь в Москву перед поездкой в Норвегию, я оставил его в здешнем спецгараже, а когда снова очутился в Городе, то, не желая привлекать внимание, попросил дать мне скромные «жигули». Хорошо, что я не поддался, как тогда с «маячком», первому порыву благородного негодования, когда понял, в чем дело, и не изъял из компьютера неизвестно когда и кем вмонтированный «жучок» — передатчик. Прав был Талейран, предостерегавший от того, чтобы следовать первым, самым искренним, движениям души.

Я заснул, умиротворенный принятым решением.

На следующее утро я отправился в спецгараж и взял «мустанг» под тем предлогом, что мои «жигули» забарахлили. Как им было не забарахлить, если для придания убедительности своей жалобе, я тщательно развальцевал шилом жиклеры карбюратора, делая вид, будто прочищаю их. Сев за руль мощной машины, я ощутил, как мои собственные 0,25 HP (я имею в виду физическую, а не духовную мощность) подкрепляются сотнями лошадиных сил, скрытых под голубым капотом. Светило солнце, на каждое движение акселератора «мустанг» отвечал мягким рокотом, серая полоса дороги мчалась навстречу. Мы еще повоюем, черт возьми!

Проехав сотни две километров, я остановил машину и огляделся. Слева, в полутора километрах возвышался небольшой холм, поросший кустарником, за ним поблескивала речушка с заболоченными берегами. Осторожно, стараясь не посадить машину в какую-нибудь яму, образовавшуюся на месте заросшего травой старого окопа времен Великой Отечественной войны, я заехал на холм. Насколько хватал глаз, жилья или каких-нибудь строений, кроме редких павильонов для отдыха водителей, выстроенных на обочине шоссе, не было видно. Только на самом горизонте краснели крыши какой-то совхозной или колхозной фермы. Время от времени по шоссе проходили одиночные машины, водители которых вряд ли могли заметить мой «мустанг», почти скрытый кустами.

Включив компьютер и убедившись при помощи тест-программы в полной его исправности, я достал из кейса, купленного в Норвегии и так мне понравившегося, что я оставил его себе, листок с текстом шифровки Виктора Богдановича, точнее, его копию, аналогичную той, которую я продал за десять тысяч долларов Организации в качестве первого доказательства моей готовности сотрудничать с ними, и принялся за работу.

Сперва я пытался расшифровать текст при помощи различных вариантов ключевого числа, комбинируя цифры натурального ряда. Но после нескольких безуспешных попыток выделил заключительную часть шифровки, состоящую из нескольких десятков чисел, и перешел к методу статистического анализа, хотя для него выборка была маловата. То, что я взял для анализа именно эту часть текста, было бы понятно любому криптографу: неопытные шифровальщики, а как раз таким следовало считать Виктора Богдановича, прибегнувшего к тайнописи единственный раз в жизни, если не учитывать игр с детьми, самую ценную информацию обычно помещают в конце записки. Поэтому можно было рассчитывать обнаружить там какое-нибудь собственное имя, название местности, улицы, здания.

Почти два часа я упорно и безуспешно трудился над шифровкой, время от времени выключая компьютер, чтобы отдохнуть и сделать кое-какие промежуточные выкладки на бумаге, так что восстановить ход мыслей и логику поиска только по информации, содержащейся в компьютере, было бы весьма затруднительно, если вообще возможно. Для постороннего наблюдателя появление на дисплее среди хаоса цифр и бессмысленных буквосочетаний двух слов — ПАРК и ПАМЯТНИК — показалось бы настоящим чудом, подобным акту божественного творения земли и неба из беспорядочной тьмы. Впрочем, если говорить честно, так оно и было. Все мои манипуляции преследовали одну цель: выяснить, по-прежнему ли контролирует Организация работу моего компьютера. Это было необходимо сделать раньше, чем начинать опасную игру, где ставкой был уже не сверкающий бриллиант, а нечто гораздо более ценное.

Я не боялся, что мои противники уже достали «Суассон» из тайника. Дело в том, что передавая им текст, я предварительно немного поработал над ним — перешифровал числа методом Виктора Богдановича, но при помощи известного только мне ключевого числа… Так что, даже обладая двумя кольцами и зная число-параметр, они никак не могли прочесть записку.

Чему они приписали свою неудачу — ошибке профессора, которую он допустил при шифровании, или моему коварству? Во всяком случае, упреков с их стороны за нечестную сделку я пока не слышал. Гриф, подписи, печати на листке, с которого была сделана фотография, не вызывали сомнений, они были подлинными, это давало мне возможность некоторое время делать невинную физиономию. И то, что я сейчас трудился в поте лица над текстом, аналогичным врученному им, тоже должно было в их глазах свидетельствовать в мою пользу.

Так что, сидя здесь на холме и имитируя напряженную интеллектуальную деятельность, я убивал сразу двух зайцев: проверял работоспособность «жучка» и строил себе «алиби», если употреблять этот термин, обозначающий "факт нахождения подозреваемого вне места преступления в момент преступления", в неграмотно-расширительном смысле доказательства невиновности вообще, чем часто грешат наши литературные и кинематографические «детективщики».

Правда, второй «заяц» был условно-проблематичным, его можно было поймать только в случае удачной охоты на первого, то есть если они в самом деле все еще контролируют мой компьютер. Впрочем, учитывая прекрасный воздух и замечательный вид, открывавшийся с холма, можно было прибавить сюда еще одного маленького зайчишку: просто удовольствие немного отдохнуть на лоне природы в теплый осенний денек.

Как только упомянутые слова появились на дисплее, я, как бы озаренный внезапной догадкой и делая вид, что боюсь спугнуть удачу, выключил компьютер.

"Как глупо выглядят все мои манипуляции и старания, если за ними никто в действительности не следит", — подумал я, подливая по привычке каплю яда в слишком уж разыгравшееся оптимистическое настроение. "Судя по тому, как быстро я перехожу от мрачной подавленности к малообоснованному, во всяком случае пока что, оптимизму, я заболеваю характерным психическим расстройством, циклотимией…" Так я приводил себя в привычное скептическое состояние, осторожно спускаясь с холма.

Возвращался я уже в сумерках. Опять, как три месяца назад, яркая голубая звезда горела над прямой полосой шоссе Е-20, и зарево Города постепенно расширялось на горизонте.

 

21

Как дело измены, как совесть тирана

Осенняя ночка черна…

И.Гольц-Миллер

Тем, кто знал обстоятельства жизни Виктора Богдановича, нетрудно было догадаться, о каких «памятнике» и «парке» идет речь. Конечно, о старом институтском парке, занимающем весь холм, где расположено большинство первых зданий института — воздвигнутых еще в конце прошлого века учебных корпусов и жилых домов для профессорско-преподавательского состава в стиле английских «иннов» из крепких серо-желтых кирпичей, которые придавали характерный колорит всем зданиям, построенным в то время. Сколько поколений студентов готовились к экзаменам и назначали свидания под густыми кронами каштанов, лип, тополей, прогуливались по аллеям и тропинкам, сиживали на заветных скамейках! Молодые мамаши со всех окрестностей возили здесь свои коляски, выгуливали на свежем воздухе, в безопасности от постоянно растущего и увеличивающего скорость городского транспорта, будущих студентов; пенсионеры читали толстые романы на солнышке или в тени — в зависимости от погоды и времени года; школьники объедались сладкими цветками акаций, обрывали не успевающие никогда созреть груши-дички, собирали пестрые осенние листья и лакированные шарики каштанов…

Правда, в последние годы парк сильно пострадал от неумеренного рвения строителей, вырубивших замечательную каштановую аллею, которая отделяла территорию института от идущей у подножья холма магистрали. Намечалось расширение ее проезжей части из-за увеличившегося потока транспорта, но, главным образом, для того, чтобы высокое начальство и сановные гости города могли несколько раз в году промчаться на своих огромных черных машинах по асфальтовому простору, заранее очищенному от частных автомобилей, мимо вытягивающихся и отдающих честь милиционеров, мимо размахивающих флажками горожан, довольных перерывом в монотонном рабочем дне, мимо сорванных с уроков принаряженных школьников, к загородным дачам, саунам и охотничьим домикам. Но, как оказалось, хватило и прежней ширины проспекта, а вырубленная за одну ночь ретивым прорабом аллея бесстыдно оголила институт.

Потеснили деревья парка и многочисленные новые корпуса учебных зданий, лабораторий, библиотеки, актового зала, в котором совершались торжественные церемонии и проходили концерты. Один из очередных ректоров решил, наподобие многих владык более крупного ранга, увековечить память о себе монументальными зданиями, грандиозными сооружениями и не жалел ни личной энергии, ни институтского бюджета, ни учебного времени студентов и преподавателей, превращаемых периодически в подсобных рабочих, для осуществления своего замысла. Институт превратился в целый городок со своей поликлиникой, спорткомплексом, библиотекой, общежитиями для студентов и аспирантов, гаражами и мастерскими, аудиторными и лабораторными корпусами. Здания украшались мозаичными панно и накладными фигурами, вычеканенными из листового металла, которые изображали парящих в космическом пространстве покорителей звезд и над чем-то трудившихся титанов-созидателей, стать каковыми надлежало стремиться студентам. Одна из этих фигур была так неудачно сконструирована, что во время дождя струя воды весьма натуралистически стекала между ног обнаженного Космонавта, привлекая нездоровое любопытство молодежи и заставляя краснеть девушек-первокурсниц под ржание местных хулиганов. Пришлось произвести при помощи автогена хирургическую операцию и заменить некий орган старомодным фиговым листком, игравшим роль водостока и отводившего струю в нейтральное место. Архитектурно-строительный бум привел к гибели многие участки со старыми деревьями, однако, парк все еще оставался большим и красивым.

Памятник в парке был только один — розовая гранитная стена с фигурами взявшихся за руки юноши и девушки. Бронзовые буквы образовывали надпись: "КТО ЗА СВОБОДУ ВЫШЕЛ ПРОТИВ СМЕРТИ, ТОМУ НЕ БУДЕТ СМЕРТИ НА ЗЕМЛЕ" строка из стихотворения поэта Андрея Малышко. Памятник был сооружен в честь студентов и сотрудников института, погибших во время войны с фашистской Германией.

Естественно было предположить, что Виктор Богданович именно под одним из углов этого памятника зарыл свой клад. Во-первых, это позволяло ему при необходимости легко достать бриллиант, а во-вторых, будучи одним из главных административных и научных руководителей института, он находился в курсе всех ремонтов, реконструкций и новостроек и мог не только вовремя узнать об угрожающей тайнику опасности, но, вероятно, и предотвратить нежелательные работы или, в крайнем случае, успеть перенести его в другое место. Психологически понятно было также желание постоянно находиться вблизи своего сокровища, чувствовать, что до него рукой подать, а не поминутно беспокоиться: не случилось ли чего-нибудь, не работает ли рядом экскаватор, управляемый пьяным рабочим, не роют ли яму под саженцы старательные школьники…

Очевидно, не я один выстроил такую логическую конструкцию, потому что, когда в три часа ночи (а было совершенно темно, так как администрация экономила электроэнергию и рано выключала свет) я подошел к памятнику с фонариком и стальным прутом-щупом, в кустах произошло движение, которое нельзя было объяснить только порывом легкого ветерка.

Я выключил фонарик и замер, прислушиваясь и приглядываясь. Не стоило долго имитировать поиски несуществующего клада, так как человек в кустах, если только он действительно был там, мог воспользоваться этим и незаметно уйти, тогда вся моя затея пошла бы насмарку. Я осторожно воткнул прут наискось в мягкую землю, так что остался торчать лишь кончик в несколько сантиметров. Зная место, его нетрудно будет потом найти, пошарив рукой в траве. Потом еще раз прислушался. Было тихо. Я выпрямился и решительно направился к кустам. Это могла быть и запоздавшая парочка, в таком случае, придется изобразить местного блюстителя нравов.

В кустах был только один человек. И, видно, он хорошо знал, с кем ему предстоит столкнуться, потому что не стал дожидаться, пока я подойду вплотную. Я был еще в десяти метрах от зарослей, когда мне навстречу сверкнула едва заметная вспышка красноватого пламени и хлопнул негромкий выстрел. Пуля свистнула далеко в стороне от меня, и сразу же затрещали ветки под быстро удаляющимися шагами. Он не хотел убить или ранить меня, ему нужно было лишь задержать меня на несколько секунд, пока он не скроется в темной глубине парка, не растворится между черными толстыми стволами деревьев. Я тоже не хотел рисковать и не стал его преследовать.

Когда я подошел к месту, где он прятался, в луче моего фонарика что-то блеснуло. Я раздвинул ветки и в маленьком круге света увидел черную трубу, похожую на гипертрофированную половинку призматического бинокля. Прибор ночного видения. В сочетании со стрельбой это неопровержимо свидетельствовало, что за мной подглядывал не любитель-"вуайерист".

Я не стал продолжать поиски мнимого клада и, взяв трубу, вернулся домой. Слежки за моей машиной не было ни когда я ехал к парку, ни на обратном пути, очевидно, в этом не было необходимости, да и трудно было бы незаметно организовать такую слежку на пустынных ночных улицах. Они знали, где следует меня ожидать.

Итак, первая часть задачи была выполнена. Как я и предполагал, мои противники по-прежнему контролировали работу моего компьютера. Теперь можно было заняться детальной разработкой дальнейших действий, основываясь на этом обстоятельстве. Не подумают ли они, однако, что я догадался, каким образом им стали известны мои намерения? Ведь в таком случае я рисковал попасть в собственную ловушку. Оставалось надеяться, что нет. Скорее всего, они решат, будто я приписываю появление человека в кустах у памятника постоянной слежке. Чтобы убедить их в этом, надо будет демонстрировать повышенную «бдительность», попытки оторваться от «хвоста», проявлять некоторую нервозность на улицах, устроить демонстративный обыск своей квартиры и машины якобы в поисках «жучков». И проявлять одновременно полное доверие к компьютеру, рассчитывая на нем самые «секретные» детали своих планов. Я также не опасался, что мои новые «друзья» рассорятся со мной из-за попытки увести «Суассон» у них из-под носа. Им должна быть понятна такая жадность: бизнес есть бизнес. За информацию мне заплатили, а дальше — кому первому повезет! Это было вполне в духе их морального кодекса и соответствовало моему имиджу, который я для них выстраивал.

Впрочем, мои ночные похождения в поисках сокровищ не остались без последствий. Утром следующего дня, часов в семь, зазвонил телефон, и незнакомый голос вежливо попросил меня быть в шесть вечера у кинотеатра «Космос». Поскольку он назвал условное слово-пароль, я понял, кто приглашает меня на свидание, и не проигнорировал просьбу незнакомца.

Я стоял рядом со своим «мустангом», вызывающим, хотя в городе было много иномарок, любопытство прохожих и ожидающих сеанса зрителей. Часы показывали шесть. "Подожду минут пятнадцать и уеду", — решил я. И тут же заметил приближающегося ко мне Антона.

— Привет, Джек!

— Здравствуй, Антон. — Я считал возможным отвечать ему на «ты», раз он называл меня по имени, хотя мы и не пили на брудершафт. Меньше всего мне хотелось изображать покорного подчиненного перед лицом большого босса. Если ему и не понравилась моя фамильярность, он никак не выразил своего недовольства.

— Подвези меня к Почтамту, — принял он мою игру. — По дороге и поговорим.

Мой «Боливар» нес нас двоих, а черная «волга», в которой приехал Антон, и «жигули» с его охраной следовали за нами в некотором отдалении. Сначала мы ехали молча, и только после того, как миновали мост метро и свернули на Набережное шоссе, он заговорил снова.

— Джек, поиски сокровищ штука опасная. Я тебе симпатизирую и делаю все, что в моих силах, но кое у кого могут сдать нервы, и в следующий раз ты вместо бриллианта получишь кусочек свинца. Брось это дело, ты нам его продал — и с концами. Если считаешь, что продешевил, скажи, подбросим тебе еще тысячу-другую. Ты меня понял? А щуп твой я оставлю себе на память.

— Я тебя понял, Антон. — Мой ответ не обещал ничего определенного, как и следует в подобных ситуациях. Опять наступило молчание. Значит, они снова побывали там и нашли мой прут. Очень хорошо! Пусть еще поищут, а если ничего не найдут, то ведь в Городе много парков и памятников… Мы остановились в Главпочтамта, обрушившийся портал которого похоронил недавно под своими обломками несколько случайных прохожих, прятавшихся от дождя. Сейчас все было убрано, но забор еще ограждал северо-восточный фасад.

— Пока, Джек.

Он вышел из машины, и я провожал его глазами, пока атлетическая фигура, мощь которой не могла скрыть просторная куртка-"дутик", не исчезла в подъезде огромного здания.

 

22

На миг умерьте ваше изумленье

И слушайте, что я вам расскажу…

В.Шекспир

Больше в одиночку действовать я не мог. Наступил период, когда было нужно, например, одновременно присутствовать и здесь, и на юге, где должны были концентрироваться боевики Организации. Кроме того, следовало подготовить "массовое обращение" к руководству. Мой рапорт могли проигнорировать, приписав его расстроенному воображению, отложить под предлогом необходимости тщательной проверки фактов как раз тогда, когда промедление было смерти подобно. Отмахнуться же от одновременного сообщения нескольких сотрудников было уже гораздо труднее.

Не знаю, какой повод мне пришлось бы придумать, чтобы полететь в Москву, если бы не удачно подвернувшийся вызов на очередное оперативное совещание. По должности я обязан был на нем присутствовать, хотя моя роль на таких совещаниях сводилась к роли немого статиста или, в лучшем случае, "певца за сценой", когда мои материалы включались в качестве составной части в один из докладов. Я всегда с раздражением воспринимал подобные вызовы, отрывавшие от текущей работы в самое неподходящее время, но на этот раз был очень доволен, так как опасался вызвать подозрение моих новых «друзей», если бы вдруг без достаточно убедительной и веской причины уехал из Города.

Совещание должно было продлиться три дня. В первый же день я нашел во время перерыва Гришу Ратманова, стоявшего у малиновой портьеры. На его лицо падали отблески, делавшие его похожим на оперного Мефистофеля. В зале вообще было много красного — от малиновых портьер до бархатного занавеса "партийного цвета", по выражению нашего штатного художника-оформителя. Полный контраст с тем, что я недавно видел на собрании командного состава Организации.

— Есть дело, Гриша. Предупреди ребят, соберемся у тебя в двадцать один ноль-ноль.

— Трубить "Большой сбор"?

— Нет, только наша пятерка. Обеспечь пиво.

— Ладно, все будет по высшему классу.

Подобные «сборы» у нас практиковались уже давно. Еще в начале нашей трудовой деятельности, когда многие закладывали лишь фундамент будущих блестящих карьер, вскоре после выпуска из школы, кому-то из нашей компании пришла в голову идея, что кроме официальной структуры неплохо было бы организовать нечто вроде мушкетерского клуба или американской студенческой корпорации «фи-бета-каппа». Начальство, конечно, знало об этой "тайной организации", но смотрело на нее снисходительно, видя во всем лишь игру еще не перебродившего воображения, молодую романтику, избыток юных сил. Имея в наших рядах двух-трех осведомителей, регулярно докладывающих о "состоянии умов", можно было особенно не беспокоиться, а при необходимости — использовать факт создания группировки как дополнительный компромат, решили в высоких сферах. Начальство всегда чувствует себя спокойнее, когда знает за подчиненными кое-какие грешки, когда в сейфе лежат надлежащим образом оформленные бумаги, при помощи которых можно, если понадобится, охладить чью-то буйную голову или поставить на место не по чину дерзкого сотрудника. И руководство не беспокоилось, тем более, что очень скоро вся деятельность «клуба» свелась к более-менее регулярным попойкам, ставшим чуть ли обязательным свидетельством благонадежности в конце семидесятых годов. Пили «вожди» на праздничных приемах и юбилеях, во время охотничьих и других развлечений, пили комсомольские «вожаки» на молодежных слетах и в юношеских лагерях на ЮБК и черноморском побережье Кавказа, пили новоиспеченные кандидаты и доктора на банкетах по случаю защиты диссертаций, пила вся страна на субботниках, официальных и религиозных праздниках, свадьбах, похоронах, именинах и крестинах, встречах и проводах, благо колхозам и совхозам разрешили для укрепления бюджета производить спиртное, и на прилавках магазинов появились бесчисленные бутылки с красочными этикетками и поэтическими названиями: «Солнцедар», "Южное", "Жемчужина степи", всяческие «Букеты» и «Троянды», представлявшие варианты знаменитых «чернил» или «Плодово-выгодного», как окрестили постоянные потребители «Плодово-ягодное», высчитав, что именно в этом вине содержится больше всего алкоголя на единицу стоимости. Пили и мы.

Но начальство знало не все, сказалась профессиональная подготовка. Под «крышей» клуба сплотилась тесная группка единомышленников, всерьез решивших держаться друг за друга, причем, не только ради устойчивости во время возвращения домой в пьяном виде. И это неформальное, как сказали бы сейчас, объединение продолжало успешно существовать и выполнять свои функции. Мы знали, что можем положиться друг на друга во всем и до конца, несмотря на то, что никаких ритуалов, "клятв на крови" и письменных обязательств у нас не было. Была настоящая, что называется мужская дружба, хотя среди нас были и две женщины. Несколько раз нам приходилось объединить усилия, чтобы помочь какому-либо члену кружка, и эффективность такого объединения была проверена на практике. В тех случаях, когда не удавалось обходиться только нерабочим временем — совместными «турпоходами» во время отпуска или неделями длящимися вечерними преферансными «пульками», приходилось, очень осторожно и деликатно, чтобы не вызвать подозрений в чем-то большем, чем обычная, завязавшаяся еще в студенческие времена дружба, добиваться разрешения работать в группе. Пока все сходило гладко.

Мы собрались у Гриши, как и было условлено, в девять вечера. После обмена обычными приветствиями и самыми общими новостями, я взял слово. Через десять минут на лицах моих друзей появилось разнообразное по форме, но одинаковое по смыслу выражение, поразительно напоминающее то, которое я увидел в зеркале, когда вернулся домой после собрания вожаков Организации. Это была странная смесь недоверия и тревоги, в которой последний ингредиент постепенно рос, вытесняя все остальное. Первым нарушил наступившее было молчание хозяин квартиры, Ратманов.

— Ты не думаешь, Джек, что это липа?

Как и было у нас принято, он назвал меня псевдонимом, выбранным для данного дела.

— Не думаю. Конечно, известны и более дорогостоящие и тонко задуманные мероприятия по дезинформации. Достаточно вспомнить, как англичане обманули немцев во время войны, подбросив им труп офицера британского флота, в карманах которого находились документы, «неопровержимо» свидетельствовавшие о планах высадки союзных войск на побережье Сицилии, какие тогда строили ложные аэродромы и причалы. Но зачем в данном случае Организации затевать такую сложную игру с одним-единственным нашим сотрудником? И не самым влиятельным, замечу со всей скромностью.

— Того офицера тоже нашел обычный патруль береговой охраны, а дальше «деза» пошла естественным путем.

Как всегда, замечание Васи Кившенко било в самую точку. Глядя в его голубые наивные глаза, обманувшие стольких людей своим простодушным выражением, на всю его невысокую, склонную к полноте фигуру, на округлые руки с удивительно белой кожей, что часто встречается у рыжих, руки, которые, как пришлось испытать на себе многим, превращались в случае необходимости в стальные клещи, я пытался найти достаточно убедительные слова, чтобы заставить моих друзей почувствовать всю степень серьезности положения. Помощь пришла ко мне с неожиданной стороны.

— Уровень правдоподобия и масштабы возможных последствий требуют принять в качестве рабочей гипотезы, что все изложенное является не дезинформацией, а реальным планом. — Клава писала диссертацию и в последнее время даже в дружеском кругу выражалась гладкими фразами, каждая из которых содержала законченную мысль.

— И, заметьте, как удачно выбран объект, — тихо сказал Павел Владимирович. — Катастрофа восемьдесят шестого года настолько травмировала психику людей, что любой намек на возможность повторения чего-нибудь такого подействует в десятикратном размере. Паника будет работать на них. Вот ведь хитрые сволочи! — Он был не старше любого из нас по чину и должности и нашего возраста, даже младше Гриши, но после того, как в первый день знакомства сухо заявил Васе, фамильярно назвавшего его Пашкой: "Меня зовут Павел Владимирович", мы обращались к нему только по имени и отчеству, как ни злился он потом, особенно, когда мы так представляли его знакомым девушкам.

— Вся мировая общественность будет взбудоражена. Вполне возможно, что правительство таких стран, как Англия и Норвегия, не говоря уж о близко расположенных Польше, Болгарии, Румынии, будут склонны принять требования шантажистов. Если наши станут демонстрировать твердость, Запад может отказать в экономической помощи… Черт, вот каша заваривается! — Кажется, Гриша, первый высказавший предположение, что это «липа», теперь начинал рассуждать совсем иначе.

Пока лишь наш бледный красавец, кудрявый Аполлон, Мгер не произнес ни слова. Он молча, со странным выражением удивления переводил взгляд с одного на другого, пока не уставился на меня.

— Ребята, а я-то думал: зачем им столько противогазов? Понимаете, на днях пришло сообщение — под Баку захватили и разграбили армейский склад со средствами противохимической и радиационной защиты. Ну, ладно, противогазы, этот товар в Ирак продают, курдам, да и в Турции на них большой спрос, там жители боятся, что Хуссейн развяжет химическую войну. А противорадиационные костюмы им зачем? Омоновцы атомных бомб пока еще не применяют! Теперь понятно… И дозиметров нахватали…

Мы переглянулись.

— Мальчики, постойте, а может… Может, не надо, а? Может, лучше всего доложить начальству? Может, они смогут… — Клава сбилась со своего гладкого стиля и заговорила, взволнованно путаясь и повторяя слова. Видно, сообщение Мгера подействовало на ее воображение.

— Теперь в совсем другом свете выглядят слухи о новых авариях, периодически возникающих в Городе. Понимаете, вдруг люди начинают звонить друг другу и сообщать: какой-то знакомый кому-то сказал… Запасайтесь водой, закрывайте форточки и так далее. Причем, происходит это обычно ночью или поздним вечером, когда психика человека наиболее уязвима, когда он менее способен к трезвой оценке ситуации. — Я умолк, а через несколько секунд заговорил снова Гриша Ратманов.

— Ясно, они стараются поддержать высокую напряженность среди населения. В таких условиях легче заставить противоположную сторону пойти на уступки. Когда толпы людей начнут штурмовать вокзалы, а по дорогам потекут сотни тысяч беженцев, руководству будет не до того, чтобы тянуть время и торговаться.

— Если никто не сомневается в реальности угрозы, — овладела собой Клава, — то надо переходить к выработке плана ответных мероприятий.

— Достаточно ли у нас информации, чтобы мы могли начать конкретные действия? — спросил Вася. — Ведь иначе придется действовать наугад, а это заставит нас распылять и без того скудные силы.

— Разрабатывать план следует на основании того, что нам уже известно наверняка. Детали будут уточняться по мере поступления новых сведений. Как только выяснится, что можно сделать решительный шаг, надо действовать. Сразу же и в полную силу. Главное — не дать им возможности догадаться, откуда мы получаем сведения. Если это случится, они либо уйдут на дно, либо начнут лепить нам «дезу».

— Мгер прав. Любое наше действие должно быть так замаскировано, чтобы иметь вид направленного совсем в другую сторону, либо, в крайнем случае, оправдываться сведениями, якобы полученными из других источников, не наводящих на Джека.

— Тут, Вася, тебе и карты в руки!

— Джек, повтори, пожалуйста, основные известные нам факты. А потом, если никто не возражает, распределим роли. Каждый получит свой участок и задание на ближайшее время. Это и будет наш план, большего пока сделать нельзя.

— Павел Владимирович прав, — согласился я. — Итак, повторяю: нам известно, что мощная преступная группировка, именующая себя Организацией, намеревается шантажировать правительство и вообще всех, от кого будет зависеть выполнение их требований, угрозой взрыва реакторов атомной станции. Для наибольшего психологического эффекта они выбрали станцию, где уже произошла однажды самая большая катастрофа, вызвавшая панику во всем мире. Чтобы быть готовыми подкрепить свои угрозы реальными действиями, они собираются захватить станцию и организовывают специальный ударный отряд, который будет оснащен по последнему слову техники и соответственно обучен. Раздобыть технику они рассчитывают в "горячих точках", а частично — за границей. Но главным образом — на наших армейских складах, как делают большинство боевиков, участвующих в межнациональных конфликтах. Этим Организация надеется замаскировать истинную цель своей операции. В настоящее время они собирают людей и деньги, вырабатывают требования. Часть этих требований будет, вероятно, иметь политический характер — они рассчитывают привести к власти своих ставленников. Организация намерена осуществлять постоянный контроль и давление при помощи своей вооруженной охраны, которая будет дежурить на станции вахтовым методом, подобно тому, как это сейчас делает обслуживающий персонал. Укрепив свои позиции, они надеются последовательно захватить и другие АЭС, постепенно расширяя зону своего влияния. В перспективе они собираются диктовать свою волю всему миру. — Я замолчал, чувствуя, как фантастически звучат мои последние слова.

— В этом пункте их плана содержится слабое звено, — заметил Павел Владимирович. — Одно дело найти несколько сот отчаянных головорезов, готовых на все, и захватить станцию, и совсем другое — быть готовыми взорвать весь шарик. Такое мероприятие не под силу горстке сумасшедших, а чем шире круг вовлеченных в него, тем более они, в среднем, приближаются к нормальным людям, которые на такое не пойдут. Идея просто растворится, выдохнется, как выдохлась идея коммунизма, перейдя из голов Маркса и Энгельса, из голов кучки фанатиков-революционеров в головы миллионов. "Гладко было на бумаге…"

— Ты, вероятно, прав. Однако, дров они могут наломать много. Если воспользоваться твоим же примером, то вспомни, сколько миллионов погибло, прежде чем идея коммунизма «выдохлась», как ты говоришь. Надо учитывать развитие техники. Пещерный человек мог, сойдя с ума, убить дубиной двоих-троих соплеменников. Современный, вооруженный автоматом маньяк, укладывает людей десятками, подложив бомбу в самолет, убивает уже сотнями… А если такой дорвется до ядерного оружия?

— Ребята, не будем вести академическую дисскусию. "Наши цели ясны, пути определены, за работу, товарищи!" — проснулся в Грише трибун, но старый лозунг, которым мобилизовал массы на строительство "светлого будущего" один из «вождей» прошлого, звучал: как всегда, юмористически.

Мы быстро распределили роли. Я не мог надолго уезжать из Города, поэтому южный участок, где ожидалась концентрация боевиков и где возможны были решительные их действия, поручили постоянно там работающему Мгеру, дав ему в помощь Клаву, которая находилась в отпуске по случаю завершения диссертации. Эта парочка еще с тех времен, когда мы вместе учились в одной группе на втором отделении «Вышки», была неравнодушна друг к другу, но тогда у них что-то не сладилось. Мгер обзавелся семьей, а Клава погрузилась в науку. Но после того, как жена и дочь Мгера погибли в Сумгаитской резне, я стал замечать, что он как будто тянется к своей старой привязанности, ищет у нее утешения и сочувствия. В свои частые приезды в Москву по долгу службы или по личным делам Мгер обязательно встречался с Клавой, и они много времени проводили вместе… Не я один замечал это, и все мы от души желали им счастья, хоть и позволяли себе иногда по-дружески подтрунивать над ними. Вот и сейчас Гриша стал прозрачно намекать на их особые отношения, на то, что блондинки всегда пользовались на юге успехом… Мы его нейтрализовали, поручив самую неприятную работу — подготовить доклад начальству на тот случай, если понадобится прибегнуть к задействованию крупных сил раньше, чем мы рассчитывали. Ратманов пытался отвертеться, но после того, как Клава заявила, что только у него есть чувство меры и литературный дар, необходимые для выполнения такой задачи, согласился.

— Мне говорили, что в профиль я похож на Данте, — повернулся он боком, демонстрируя свой мефистофельский нос, — как ты считаешь, Клавочка?

— Даже на Сирано, — явно преувеличивала Клава. — Но твоя сила не в этом.

— А в чем же? — насторожился Гриша, чувствуя подвох.

— У тебя почерк хороший, — безжалостно заявила Клава-Диана, или Клавдиана, как прозвал ее Мгер за маленькую грудь еще после первого нашего совместного посещения пляжа. Гриша изобразил обиду и окунул свой нос в стакан с пивом.

Самый организованный из нас, Павел Владимирович, взялся осуществлять координацию действий и корректировку плана, а Вася Кившенко должен был собирать всю информацию, все факты, которые могли касаться замыслов противника. Он как-то умел располагать к себе людей, его обаянию поддавались самые нелюдимые архивариусы и сварливые бухгалтеры, по обрывкам случайных бесед в курилках он был способен составить цельную картину самых секретных дел, добывать сведения, закрытые самыми строгими грифами, спрятанные за семью замками. Его способности в этом граничили с ясновидением, хотя и основывались всегда на почве реальных данных. Мне предстояло по-прежнему работать в "логове врага", играть роль эдакого Штирлица.

Занявшись привычным делом, мы как-то незаметно вновь обрели обычную уверенность и профессиональное спокойствие перед лицом опасности. Во всяком случае, внешне это выглядело именно так. К одиннадцати часам, допив пиво и съев все бутерброды, мы начали расходиться. Связь решено было поддерживать через Павла Владимировича. Уже в прихожей ко мне подошел Вася.

— Скажи, они действительно могут осуществить задуманную угрозу и взорвать реактор? — тихо, чтобы не слышала Клава, занятая шутливой перебранкой с Ратмановым, который отказывался проводить ее до метро, спросил он. Я вспомнил лицо "человека в красном халате", которого знал под именем Антона. Физическая и духовная сила, сквозившая во всем его облике, невольно внушала уважение и казалась несовместимой с чудовищной жестокостью задуманного. В моей памяти всплыли спокойные светлые глаза, изогнутые в чуть насмешливой улыбке твердые губы… Да, такой может сделать многое, может бросить вызов всему свету, самому Богу. В нем не было часто встречающейся у «блатных» истеричности, только безграничная уверенность в своем праве и своей способности осуществить любое желание, руководствуясь только личной волей, быть свободным. Свободным от всего.

— Да, — ответил я так же тихо. Вася нахмурился, и его лицо приобрело несвойственное ему суровое выражение.

 

23

Живет моя отрада в высоком терему.

Русская народная песня

Совещание, на которое меня вызвали в Москву, закончилось через три дня, и я возвратился в Город, становившийся местом моего пребывания на неопределенное время. Меня ждало письмо от Вероники. Бесхитростные, не очень грамотные строки были полны такой неподдельной грусти и желания встречи, что я воспользовался затишьем в моей официальной деятельности и взял краткосрочный отпуск. Приближался "бархатный сезон", и если бы не мое привилегированное положение, мне ни за что не взять бы билета.

Вероника загорела и посвежела, ее тетка, вкусив благ, доставляемых прикосновением к "высшим сферам", стала покладистее. Она всецело была поглощена сложной интригой, которую затеяла в компании с новой знакомой против обитательниц соседнего санатория. Ей нравилось изображать «гранддаму», знавшую лучшие времена, туманно намекать на свое, якобы высокое, происхождение, фыркать по поводу манер посетительниц столовой. Словом, дуэнья играла герцогиню в изгнании и поэтому смотрела сквозь пальцы на наши с Вероникой длительные совместные прогулки и не стремилась сопровождать нас во время вылазок в горы.

Теплое море, бездонное синее небо, пронизанное солнечным светом или наполненное белоснежными громадами облаков днем, и бархатно-черное, усеянное непривычно большими и яркими звездами ночью, запахи и, если и не «немыслимых», как в стихотворении Гумилева, то, во всяком случае, незнакомых в средней полосе трав, цветов и деревьев, а самое главное законное безделье способствовали, как всегда, повышению сексуальности, и мы с Вероникой во всю использовали это обстоятельство, отбросив обычные условности и так называемые «приличия». Через неделю после моего приезда мы выглядели, несмотря на отличное питание, как марафонцы на финише. Впрочем, остальные обитатели нашего и окрестных санаториев вели себя точно так же, если только позволяли здоровье и возраст. Как всегда бывает в переломные моменты истории, как было, судя по литературе и воспоминаниям современников, накануне первой и второй мировых войн, люди инстинктивно чувствовали, что для многих из них эти теплые дни могут оказаться последними счастливыми днями, что старая, налаженная жизнь неотвратимо и стремительно катится в пропасть, что надвигается какая-то непонятная, но явно ощутимая катастрофа. Томные взоры, нежные прикосновения, воркующий смех, словом, все признаки "любовников счастливых" можно было наблюдать и слышать повсюду, за каждым кустом, деревом, на каждой полянке и скамье. Это лихорадочное веселье, пир накануне чумы, затягивали, как омут, и я с трудом сохранял в глубине сознания сторожевой пункт бдительности, готовности к неприятным неожиданностям. И они не замедлили появиться.

Мы только что вернулись с пляжа и собирались идти на обед, как вдруг меня позвали к телефону. Опасаясь, что это очередной приступ деятельности моего начальника, придумавшего мне срочную и бессмысленную работу, я нехотя направился в кабинет дежурного врача.

— Слушаю.

— Привет, Джек, — узнал я голос Мгера. — Как отдыхаешь?

— Очень хорошо. Есть новости?

— Да. Заболела Клава. Врачи говорят — воспаление легких.

— Высокая температура?

— До тридцати девяти. Антибиотики она не переносит, ты же знаешь.

— Понятно. Я постараюсь выслать тебе витамины и сульфамидные препараты. Возможно, уже завтра, с попуткой.

— Спасибо, буду ждать. Пока. Джек.

— Будь здоров, привет Клаве, пусть поправляется.

— Спасибо, пока.

В трубке прозвучали гудки отбоя.

Итак, с Клавой случилась какая-то беда. По нашему коду "высокая температура" означала серьезную угрозу жизни. Мгер нуждался в помощи. Вот и кончилась моя курортная идиллия. После короткого, но бурного объяснения с Вероникой, пообещав ей вернуться при первой возможности, я отправился в местное управление. Через полчаса в моем распоряжении была машина, кроме того, меня снабдили подробной картой. Еще пять часов спустя я въезжал в узкие ворота дворика, зажатого между выбеленным известкой сараем и задней стеной двухэтажного особнячка, расположенного на окраине городка, где обосновался Мгер.

Меня поразил его вид. Всегда бледный, Мгер сейчас стал каким-то зеленым, глаза ввалились и были обведены кругами, как после тяжелой болезни.

— Что с Клавой?

— Они будут пытать ее… Ты не знаешь, как они пытают, ты не видел! Я был в Сумгаите, это не люди, человек не способен на такое!

— Спокойно, Мгер. Расскажи все по порядку.

— Я не могу по порядку! Надо что-то делать!

Похоже, что он действительно был болен. Нам приходилось попадать в разные передряги, мы с ним видели столько трупов, столько изувеченных человеческих тел, что никакие морги и анатомички не смогли бы не то что произвести на нас впечатление, но даже просто лишить аппетита, как это случается со студентами-медиками на первых курсах. Правда, Клава — одна из нас, но тем более необходимо собраться с духом и не впадать в панику. Тут что-то не так, что-то необычное…

Из сбивчивых слов Мгера мне удалось в конце концов понять: Клава исчезла вчера вечером, она еще жива. Постепенно мне становилась понятной вся картина происшедшего.

Обстановка в районе была очень напряженной. Несколько враждующих группировок местных уголовников, прикрывающихся националистическими и религиозными лозунгами, постоянно дрались друг с другом. Мгер имел связи почти во всех этих группах, его здесь уважали и не трогали — отчасти потому, что он не поддерживал ни одну из сторон в ущерб другим, и поэтому иногда даже служил «арбитром», а главным образом — благодаря его личной храбрости и умению постоять за себя.

Но недавно в городе появились новые люди и местные, что называется, поджали хвост. Пришельцы были отлично вооружены, снабжены радиосвязью и транспортными средствами, дисциплинированы и после нескольких стычек доказали свое право быть независимыми. Они расположились в трех домах, где жили их дальние родственники, нагло вели себя на местном базаре и танцплощадках, по-хозяйски прохаживались по центральным улицам. Местные власти, давно научившись ладить со своими «абреками», делали вид, что ничего не замечают.

Вчера вечером, когда Мгер с Клавой возвращались из клуба военного городка, трое из приехавших пристали к ним. Как и следовало ожидать, это плохо кончилось для наглецов, одного из них остальным пришлось тащить с поля сражения под руки. В этом не было еще ничего особенного, но когда Мгер через час после возвращения зашел к Клаве в комнату, расположенную на втором этаже особнячка, в котором они жили, то обнаружил лишь следы крови, ведущие к распахнутому окну, выходящему на террасу. Ночью позвонил телефон и незнакомый голос предложил Мгеру на выбор: пользуясь служебным удостоверением, помочь проникнуть на территорию склада, где хранились законсервированные бронетранспортеры, или получить голову своей подруги в бочонке молодого вина.

Мгер мог обратиться за помощью к командованию, но тогда Клава была бы наверняка убита. Он решил позвонить мне.

— Успокойся, Мгер. Клаву мы выручим. В конце концов, что стоят несколько ржавых бронетранспортеров? Пусть заберут их и подавятся. Тем более, что мы их кое-чем нафаршируем. Ты лучше скажи мне, ты не болен? Что с тобой?

— Не знаю. Вчера, когда мы дрались, один из них влепил мне заряд аэрозоля из баллончика. Ну, я почихал немного, а вот сейчас что-то не по себе. Ерунда, пройдет. А баллончик я у него отобрал.

Он вытащил из кармана пластмассовый цилиндрик размером с батарейку от фонарика и протянул мне. На донышке я прочел шифр: С/УХ, 1985 — 10 — 2. Текст надписей на боковой поверхности баллончика был почти стерт, остались лишь обрывки отдельных слов на немецком, французском и английском языках. Я взвесил баллончик на ладони, потом встряхнул его. Он был почти не израсходован.

— Ты легко отделался, Мгер. Это смесь ортохлорбензолмолонодимитрила, вызывающего слезоточение и удушье, с нервно-паралитическим фосфоросодержащим газом того же типа, что зоман, табун и зарин. Какая здесь вчера была погода?

— Когда мы выходили из клуба, моросил дождь и был сильный ветер.

— Это тебя и спасло. Иначе сделай ты два-три вдоха и… Заграничная штучка, у нас таких не выпускают.

— Что будем делать, Джек?

— Когда они обещали позвонить снова?

— Ничего не сказали. Я уже с ума схожу!

— На то и расчет. Ладно, ложимся спать. Когда позвонят, соглашайся на все. Мы их переиграем, не сомневайся.

Они не звонили два дня. К концу второго я начал нервничать почти так же, как Мгер в день моего приезда. Он, напротив, успокаивался и становился все более уравновешенным по мере того, как его физическое состояние возвращалось к норме. Когда утром третьего дня телефон, наконец, зазвонил, мы с Мгером были примерно в одной «кондиции». Он снял трубку.

— Я слушаю.

За истекшее время я успел присоединить отводной наушник, так что мог слышать весь диалог.

— Ну как, согласен?

— Это не телефонный разговор. Надо обсудить кое-какие детали.

— Дэтэли-мутэли… Хорошо, бери друга, приходи к фонтану, вас проводят в дом, поговорим.

Они следили за Мгером, и мой приезд не остался незамеченным.

— Когда?

— Какой ты непонятливый! Прямо сейчас. Твоя подруга уже соскучилась.

— Слушай, если с ней что-нибудь случится, пожалеешь, что на свет родился, клянусь!

— Вах, какой страшный! Не бойся, она целая, как будто только что мама родила.

— Ладно, сейчас выходим.

— Жду, дорогой.

Прежде, чем идти на рандеву, мы обсудили, следует ли брать с собой оружие. Поскольку об этом разговора с похитителями не велось, мы вправе были вооружиться до зубов: надеть бронежилеты, взять автоматы, гранаты и так далее. Однако, такие предосторожности часто сами по себе являются фактором, провоцирующим столкновение. А в данном случае его, по возможности, следовало избегать, учитывая, что Клава все еще в их руках. Поэтому мы отправились к фонтану налегке.

Он представлял собой круглый цементный бассейн, в центре которого из пасти странного существа, изображавшего, вероятно, по замыслу скульптора резвящегося дельфина, но больше похожего на объевшуюся пиявку с выпученными глазами, била струйка воды. От площади, мощеной булыжником, во все четыре стороны расходились вниз узкие улочки, утопавшие в зелени. Мы не простояли и пяти минут, как из одной, натужно ревя мотором на крутом подъеме, появилась «волга» черного цвета. Она остановилась в пятидесяти метрах от нас, и два человека, не спеша, направились к фонтану. Пока они приближались, я успел хорошо их рассмотреть. Один был явно местный, в каракулевой папахе и с такими кривыми ногами, что даже широкие брюки не могли этого скрыть. Второй, высокого роста, показался мне знакомым. Когда они подошли вплотную, я узнал его. Это был один из охранников, сопровождавший меня во время первого визита к Антону, тот самый, который так неудачно пытался скрутить меня, что стукнулся затылком о паркет. Вероятно, он тоже узнал мое лицо, потому что вдруг остановился и немного попятился. Его спутник удивленно взглянул на него и покачал головой.

— Садитесь в машину, поедем к начальнику, — сказал человек в папахе.

Не говоря ни слова, мы с Мгером расположились на заднем сидении «волги». Там же сидел коротко подстриженный русоволосый молодой парень с невыразительным лицом, одетый в синий спортивный костюм, как будто он собрался на тренировку. В руках у него был АКС-74 со сдвоенным магазином, перевязанным синей изоляционной лентой. Обычная охрана во время деловых поездок в этом неспокойном районе.

После десяти минут езды мы оказались у металлических ворот усадьбы, в глубине которой виднелся довольно большой белый дом с претенциозными колоннами, поддерживающими треугольный фронтон портика.

Нас провели через прихожую, заполненную оживленно разговаривающими на местном диалекте вооруженными людьми, потом мы поднялись с нашими провожатыми на второй этаж и прошли по длинному полутемному коридору, в конце которого открылась дверь, ведущая, как оказалось, на застекленную террасу.

Здесь все было готово к дипломатической встрече. На низком столике располагалась ваза с цветами, вокруг нее стояли бутылки с шампанским и местными винами, тарелки с закусками, фрукты и сыр. Через мелкий переплет стеклянной стены виднелись горы и крыши домов, полускрытые за густыми кронами деревьев. Кроме нас и двоих сопровождающих на террасе был еще только один человек. Тот самый «клубмен» с бритой головой, который вместе с греком (или армянином?) сидел рядом с Антоном за журнальным столиком.

Охранник, мой старый знакомый, можно сказать, даже крестник, сразу же вышел, а человек в папахе остался и сел в кресло рядом с «клубменом», гостеприимным жестом указав нам на два оставшиеся свободными места за столом. Судя по всему, он был главарем местных друзей Организации.

Бритоголовый некоторое время рассматривал нас, потом усмехнулся и сказал приятным тенорком (я впервые услыхал его голос только здесь):

— Ну вот, Джек, мы снова с вами встретились. И почти так же, как в первый раз. Рад видеть вас в добром здравии.

Я ничего не ответил, решив подождать, пока он скажет что-нибудь определенное, поскольку был не в настроении обмениваться светскими любезностями. Меня удивило, что он решил заявить о нашем знакомстве при Мгере. Плохой признак, но, к сожалению, я тогда не придал ему должного значения.

— Меня вы можете называть Аркадием, а это — он слегка повернулся к человеку в папахе, — мой хороший друг, у которого я в гостях, для вас он… ну, скажем, Ахмет.

Кривоногий кивнул, соглашаясь.

— Наши люди немного погорячились. Мы ведь не знали, что это ваша знакомая, — сказал он почти извиняющимся тоном.

— Теперь, надеюсь, мы договоримся быстро, — улыбнулся Аркадий. Антон разбирается в людях. Я передам ему от вас привет, Джек.

— Чего вы хотите? — Мой голос прозвучал совершенно бесстрастно. Следовало сразу же поставить на место этого денди. Не хватало еще, чтобы он полез пить со мной на брудершафт.

— Вэлл, перейдем сразу к делу, если вы настаиваете, — несколько поморщился он. Видно восточная манера долго торговаться и обставлять всякую сделку церемонными уверениями в дружбе уже успела войти у него в привычку. Помнится, в прошлое наше свидание он был гораздо нетерпеливее.

— Нам нужно получить в свое распоряжение несколько бронетранспортеров. — Он многозначительно взглянул на меня и продолжал: Это… м-м-м… придаст необходимый вес нашим ребятам, знаете ли. Мало ли что…

Он снова пристально посмотрел мне в глаза, давая понять, что говорить об истинном предназначении формируемого ударного отряда здесь не уместно. Вполне возможно, что Ахмет вообще не был посвящен в планы организации. Скорее всего, это лишь мелкий местный царек, «князь», поддерживающий «авторитеты» союзного масштаба. Его привлекли для выполнения частной операции — добычи бронетехники, ценой успеха которой могла быть кровь его людей, и только. За риск, вероятно, хорошо заплатили, а, может быть, у него был перед Организацией какой-нибудь неоплаченный «долг». Кроме того, бритоголового несомненно сдерживало и другое обстоятельство — здесь присутствовал совсем уж посторонний, даже враждебный, человек — Мгер.

Я кивнул головой в знак того, что принимаю правила игры. Теперь нужно было спасать не только Клаву, но и Мгера. Любое подозрение в том, что он знает что-то о плане захвата АЭС, могло стоить ему жизни. А заодно и мне. Хотя я и был «посвящен», рисковать они не станут, и при малейшем сомнении в моей преданности ликвидируют меня.

Пришла пора продемонстрировать лояльность и пустить в ход комбинацию, которую мы с Мгером детально разработали за эти два дня.

— Я думаю, что лучше всего это сделать, не нападая на склад, там довольно сильная охрана, — сказал я. — На рембазе округа сейчас находится тридцать отремонтированных броневиков БРДМ-2. Это маневренная двухосная машина с форсированным газовским двигателем, вооруженная спаренным пулеметом в башенке. Мы узнаем точную дату, когда броневики будут отправлять в часть, номер состава, организуем ослабление охраны. Тогда вы сможете снять технику на любом полустанке по подложному документу, якобы предписывающему отдать ее в ваше распоряжение. И никакого кровопролития, никаких потерь. Разве что придется дать взятку начальнику сопровождающей команды. Прошлая партия броневиков так и не ушла с базы, распродали почти все — кому двигатель, кому коробку передач. Дело привычное.

Бритоголовый на минуту задумался. Ахмет что-то горячо шептал ему в ухо. План бескровного захвата техники несомненно пришелся по душе кривоногому главарю бандитов. Нас же такой вариант устраивал еще и потому, что тогда Мгеру не пришлось бы очень уж «пачкаться» и попадать в полную зависимость от мафии, что непременно случилось бы, если бы мы приняли их первоначальный план, и ему пришлось бы проводить вооруженных заговорщиков на территорию склада по своему служебному удостоверению. Раздобыть необходимую информацию было гораздо проще и безопаснее. К несчастью, ни он, ни я не могли предугадать, кто встретит нас на переговорах, мы не знали, что это будет человек, знающий мою связь с Организацией. И теперь наш план, такой выгодный и удобный как будто, по сути обрекал Мгера «крючок» был явно недостаточен, чтобы они могли ему доверять. Однако сообразил я все это гораздо позже. Слишком поздно.

— Хорошо, — сказал Аркадий. — Я знаю эти броневички, они нам подходят даже больше, чем БМП. "Числом поболее, ценою подешевле", — щегольнул он цитатой. — Но вы должны сообщить нам все, что нужно, не позже, чем за три-четыре дня до отправки машин, чтобы мы успели подготовиться и оформить необходимые бумаги. Когда примерно должны отправлять состав?

— Утром семнадцатого, если успеют все закончить, — ответил Мгер, демонстрируя свою осведомленность и готовность сотрудничать. Именно так мы и расписали наши роли. Я излагаю общие черты плана, детали сообщает Мгер, как более в них разбирающийся и знающий местные условия.

— То есть не раньше, чем через неделю, — прикинул Аркадий. — Очень хорошо. Когда будет известен номер состава?

— К сожалению, только накануне отправки, когда будут оформлять накладные и сопроводиловку. Сейчас еще ничего не известно, все зависит от железнодорожников, — заявил Мгер. И это было правдой, которая произвела должное впечатление.

К счастью для нашего плана, но к несчастью для Мгера, эта шероховатость не перевесила преимуществ, не умалила, особенно в глазах «кровно» заинтересованного Ахмета, достоинств предложенного нами варианта, и наши партнеры согласились его принять.

— Выпьем за наше знакомство, за успех, — предложил кривоногий, подтягивая рукава пиджака и обнажая широкие волосатые запястья, украшенные золотыми браслетами. Он открыл бутылку шампанского и налил вино в бокалы. Их было четыре.

— Постойте, — сказал я. — Раз мы обо всем договорились, пригласите сюда нашу даму, выпьем заодно и за ее освобождение.

— Э, дорогой! Зачем вмешивать женщин в мужские дела, — возразил Ахмет. На лице Аркадия появилась скука.

— Мы вернем ее вам в целости и сохранности, как только товар будет в наших руках, — сказал он.

Пришлось уступить, признав законность такой предосторожности.

— С ней хоть хорошо обращаются? — спросил я. — Она ведь была ранена, когда вы ее забирали.

— Ранена? — удивился Аркадий. — А, это вы о крови? Нет, наоборот, это ваша кошка, ваша пантера покалечила одного из наших ребят. Стоило бы за это засадить ее в подвал, на хлеб и воду. Но мы знали, что вы будете против.

— Живет, как царица, клянусь! Фрукты, вино — все, что пожелает, имеет, — явно издеваясь, заявил Ахмет. Мгер скрипнул зубами:

— Пока ее не увидим, разговора больше не будет!

— Пошли, — сказал, вставая, бритоголовый. — Устроим вам свидание, раз вы так настаиваете.

Клава находилась в одной из комнат второго этажа, превращенной в тюремную камеру. Думаю, что она была далеко не первой ее обитательницей. У двери сидел на табуретке заросший до самых глаз бандит с автоматом. Ахмет велел ему отпереть дверь, и мы вошли.

Окно забрано решеткой, лампочка под потолком — в проволочном плафоне — «наморднике»… Клава встретила нас совершенно спокойно — сказывалась профессиональная выучка. Говорила только с Мгером, не показывая виду, что знакома со мной. Мы убедились, что она в относительном порядке. Обращение, по ее словам, было вполне корректным, если не считать самого факта умыкания. Мгер пообещал, что через неделю ее выпустят, и бритоголовый с Ахметом подтвердили его слова. Несмотря на всю выдержку, на лице Клавы отразилось явное облегчение, впрочем, совершенно естественное, и скрывать его было незачем — это ведь не традиционное похищение невесты, когда такой финал можно было рассматривать как оскорбление.

К сожалению, нам приходилось расставаться, оставив ее в руках бандитов. Та же черная «волга», которая привезла нас сюда, доставила меня и Мгера на площадь с фонтаном.

— Не могли уж довезти до дома, вот вам и хваленное восточное гостеприимство, — попытался я пошутить, но Мгер, который, расставшись с Клавой, снова стал мрачным, как туча, никак не отреагировал на мои слова.

 

24

Подгнило что-то в Датском государстве.

В.Шекспир

Через неделю Клава была на свободе, броневики — в руках Организации, а я вернулся в санаторий к Веронике, догуливать отпуск, от которого осталось всего три дня. Операция с похищением машин прошла бескровно, как мы и рассчитывали. Охрана была введена в заблуждение отлично сработанными документами, предписывающими отдать охраняемый груз их предъявителям. Да эти бумаги и были по сути подлинными — постарались люди Антона, давшие в Москве, кому следовало, взятку, чтобы совершенно исправная боевая техника была оформлена как подлежавшая сдаче на металлолом в порядке конверсии. А еще через день Мгер погиб от «случайной» пули во время перестрелки двух враждующих местных банд. Об этом мне сообщила по телефону каким-то механическим голосом Клава. И хотя это была не первая потеря друга в той незримой войне, которую мы вели по роду своей профессии, я чувствовал себя очень неважно, понимая, что тут есть доля и моей вины, что из-за моей, пусть и извинительной, почти неизбежной, оплошности произошел этот "несчастный случай". Я знал, что никто из ребят не скажет мне ни слова упрека, но все же, все же…

Мгера похоронили без меня. Клава рассказывала, что была выполнена обычная церемония, возложены венки, произнесены прочувствованные речи. "Нелепый случай вырвал из наших рядов…" В моей душе осталась пустота, но это было еще полбеды. Остался пустым и южный участок, где незримо и неслышно зрели "зубы дракона", посеянные Организацией, где притаились тридцать броневиков, готовых в любой момент зарокотать двигателями, двинуться на север…

Второй неприятной новостью — беда никогда не приходит одна — стало известие о том, что Игорь Струпинский, мой преемник в деле о «Суассоне», уволился и организовал частное сыскное агентство. Существовала вероятность того, что он займется поисками бриллианта самостоятельно, в таком случае, на него немедленно выйдут люди Организации, и тогда в их руки рано или поздно попадет подлинный текст памятной записки Виктора Богдановича. Чем это грозило мне, я понимал достаточно хорошо.

Так что последние дни моего отпуска были омрачены, и никакие усилия Вероники поднять мне настроение не помогали. Мы вернулись в Город почти в состоянии ссоры. Слякоть и дождь, которыми меня встретили родные места, мне даже как-то понравились, как щепотка соли после приторно-сладкого блюда. А может быть я переусердствовал в любовных утехах и, не признаваясь себе самому, рад был немного от них отдохнуть.

Поэтому, когда в один ненастный вечер раздался звонок в дверь и на пороге появилась тощая фигура в просторном плаще, я очень обрадовался.

— Привет, Гриша! Каким ветром?

— Вот, бросили на укрепление колхозов, — как всегда понес он чепуху. — Говорят, уборка сахарной свеклы под угрозой, а Москва любит пить чай внакладку. Угостишь чашечкой? Как это: "Да не минует меня чаша сия…"

По заведенному обычаю мы отправились на кухню. Между прочим, имея обыкновение есть самим на кухне и принимать там не слишком важных гостей, мы тем самым как бы ставим себя в положение "людей второго сорта": прислуги, лакеев, горничных. Когда-то на кухне угощали прачку, дворника или городового, пришедших поздравить господ с праздником. Насколько же выше развито чувство собственного достоинства у мелкого чиновника-англичанина, который даже в колониях, даже обедая в полном одиночестве, не позволяет себе садиться за стол, не переодевшись! В такой традиции есть глубокий смысл, это не просто причуда или снобизм, а средство всегда поддерживать себя в форме, не давать распуститься, расхлебаться, к чему мы, увы, так склонны испокон веков. Можно возразить: так удобнее, ведь мы и впрямь каждый "прислуга за все", у нас нет лакеев, как нет посудомоек и горничных. Но ни в Америке, ни в Европе, где в домах среднего класса все, как и у нас, ложится на плечи членов семьи, никого, даже близких друзей, заглянувших на огонек, на кухне не принимают. Впрочем, там и «случайных» визитов без предупреждения тоже почти не бывает, сказывается воспитание и всеобщая телефонизация. И там гостей не кормят, как будто они приехали из голодающего Сомали, а скромно угощают коктейлями.

Мы проговорили с Гришей до часу ночи, он остался у меня ночевать, а утром пошел представиться начальству. Я же в тот день не работал, точнее, работал дома, как это называется официально, по сути же это был узаконенный прогул. В нашей работе дела не идут ритмично, нагрузка не распределяется равномерно во времени, как в научно-исследовательском институте или на предприятии. Напротив, периоды лихорадочной деятельности сменяются днями и неделями застоя, когда события отсутствуют, когда исподволь накапливается напряжение, разряжающееся затем взрывом. Важно не потерять форму, не дать себя усыпить кажущемуся мирным затишью и встретить шторм в полной готовности — физической и духовной. Но ни в деле о «Суассоне», ни в работе по противодействию зловещим планам Организации пока ничего срочного не намечалось, и я мог позволить себе расслабиться на денек.

Позавтракав, я привел в порядок бумаги в ящиках письменного стола, вычистил и смазал ПСМ, а потом взял припасенный уже давно детектив Чейза и завалился с ногами на диван. Не хватало только жареных семечек и сифона газированной воды с малиновым сиропом, чтобы почувствовать себя царем на отдыхе. А вечером я получил посылку.

Позвонили в дверь, и, когда я открыл, незнакомый молодой человек вежливо вручил мне увесистый продолговатый ящичек, завернутый в упаковочную бумагу и перевязанный крест-накрест бечевкой.

— Просили вам передать.

Прежде, чем я успел спросить что-нибудь, он уже сбегал вниз по ступенькам лестницы, пренебрегая из-за избытка юных сил или еще по какой-то причине лифтом. Кричать ему вслед, требуя объяснений, или мчаться вдогонку было неудобно в моем возрасте, к тому же я был в халате. Я с опаской взглянул на оставшийся в моих руках предмет. Но не торчать же здесь, на площадке.

Пройдя в комнату, я положил ящичек на стол, осторожно развязал бечевку и снял бумагу.

Внутри оказалась обтянутая пупырчатой темной кожей коробка, напоминающая футляр какого-нибудь музыкального инструмента — флейты или гобоя. Да и размер был подходящий. Что бы это могло быть? Посылка, начиненная взрывчаткой? Но вряд ли стоило помещать взрывчатку в такой красивый футляр. Некоторое время я раздумывал, как поступить с ним. Выбросить, не открывая, куда-нибудь, скажем, в реку? Отнести в нашу лабораторию? Но по зрелому размышлению пришел к выводу, что ничего угрожающего в посылке быть не должно. Как говаривал один из героев популярного американского вестерна: "У меня сейчас нет врагов, во всяком случае, живых". Никто не был заинтересован в моей немедленной смерти. Кроме того, меня просто разбирало какое-то детское любопытство. Я медленно протянул руку, и нажав латунную кнопку защелки, поднял крышку ящичка.

На красном бархате, выстилавшем изнутри футляр, лежал тот самый «базалай», что так хорошо послужил мне в первую встречу с главарями Организации. Между ножнами и клинком была зажата записка. Я развернул ее и прочел, она содержала всего два слова: СПАСИБО. АНТОН.

На отшлифованной темно-коричневой, почти черной поверхности клинка проступали "гроздья винограда" — действительно чем-то напоминающий виноградные кисти узор булата высшего качества. Невольно я залюбовался изящной отделкой рукояти и ножен, сработанных, вероятно, уже в начале нашего века. По черни золотом шел тонкий растительный орнамент, спиральные заросли «мархарай» соединялись стеблями и побегами «тутты», составленными из характерных для кубачинских изделий элементов — «истамбуль-бикь» и «кацале-бикь». Вместо обычного узкого наборного пояса, кинжал висел на цепочке, сделанной из золотых монет царской чеканки, к каждой из которых были припаяны по два ушка — монеты скреплялись друг с другом при помощи маленьких золотых колечек, пропущенных через эти ушки.

Я машинально пересчитал звенья цепочки, их было ровно тридцать. Богатый подарок: тридцать десяток по 7,74 грамма золота высшей пробы в каждой… Меня вдруг будто змея ужалила — я понял намек: это были мои "тридцать сребреников" золотых, учитывая инфляцию! По одному за каждый броневик. А кинжал, очевидно, за Мгера. Моральная травма должна быть компенсирована, все честь по чести…

Театральные жесты никогда не были в моих привычках, но тут, один в пустой комнате, я поклялся на благородном булатном клинке, что отомщу за все, за Мартину, за Мгера, за то зло, которое каплю за каплей они вливают в души людей, стремясь к единственной цели — утвердить над миром свою власть, свою волю, свой воровской закон.

Встречаться с Гришей часто и у меня на квартире было опасно: могла повториться история с Мгером. Знакомство со мной заражало смертельной болезнью подозрения, которую Организация лечила хирургически — пулей или ножом, не желая рисковать, если я случайно проговорюсь или дам повод моим друзьям что-то заподозрить. Меня охраняли от дружеских связей, как персидскую княжну на выданье. И я оправдывал в их глазах такую заботу: тридцать броневиков, были получены без шума и крови, если не считать крови моего друга, правда, чужая кровь беспокоила их мало, — вот первые плоды нашего сотрудничества, а они рассчитывали и на дальнейшие услуги с моей стороны.

Но запретить мне регулярно посещать мое «учреждение» они не могли, да и не собирались. Ведь именно моя служба там придавала мне особую ценность в их глазах, что бы там не твердил о моих талантах Антон. Поэтому мы встречались с Ратмановым в моем кабинете, который местные органы выделили мне в своем сером доме на весь период пребывания в Городе.

Кабинет снабдили минимально необходимым оборудованием в виде телефона спецсвязи, письменного стола, двух кресел, персоналки, сейфа и дежурного портрета очередного руководителя, украсившего стену напротив входной двери, под ласково-проницательным взором которого мне, как и любому советскому служащему, надлежало постоянно находиться.

В делах, как я уже говорил, царило временное затишье. Изредка поступали сообщения от Павла Владимировича, нашего координатора и накопителя информации, но ничего определенного относительно планов действий Организации в ближайшее время в этих сведениях не содержалось. Очевидно, шло накопление сил, а может быть, они ожидали удобного момента, выгодной политической конъюнктуры, поскольку ситуация в стране менялась с калейдоскопической быстротой.

Устав от ожидания, мы с Гришей разрабатывали планы, один другого фантастичнее, как проникнуть в самую сердцевину замыслов противника. Даже рассматривали возможность познакомить его с Антоном, представив в качестве возможного партнера. Но потом отбросили этот вариант как слишком опасный. Очень уж проницательным был "человек в красном халате", как иногда продолжал я про себя его называть. Да и проверки у "дядька Митрофана" Гриша после моего рассказа побаивался.

Поэтому, я остался единственным звеном, единственной точкой непосредственного контакта с Организацией, через которую могла поступать к нам информация. Кроме, конечно, случайных сведений, тщательно выуживаемых Павлом Владимировичем, которые мы теперь могли просеивать сквозь фильтр уже известной нам общей схемы их плана, находя на дне золотые крупинки.

И именно эти, на первый взгляд разрозненные, ничем не связанные, сообщения были самым главным нашим "материалом для размышлений". Как во время складывания картинки из беспорядочно нарезанных кусочков — салонной игры, распространенной за границей, — так и здесь каждый новый угаданный фрагмент позволял найти несколько других, которые иначе остались бы без внимания. Укладываясь в схему, они постепенно создавали впечатляющую картину. Страна, все общество были поражены смертельным недугом, подкравшимся исподволь.

Моральные устои, первичный фундамент любого общества, были разрушены. Идеология, такая привлекательная вначале, заражавшая энтузиазмом и поднимавшая миллионы на труд и боевые подвиги, оказалась на поверку утопией, выродилась в пустые, ничего не значащие лозунги. Религия была вытеснена, искоренена из простых душ, заменена пустышкой, "единственно верной и потому всесильной" теорией, претендовавшей на строгую научность, но которую, однако, запрещалось чуть ли не в уголовно наказуемом порядке проверять или подвергать сомнению, а следовало заучивать наизусть, цитировать к месту и не к месту ее невразумительные, но звонкие определения. В результате не осталось никаких преград погреть руки за счет ближнего, кроме рудиментарных остатков совести, переведенной в разряд «буржуазных», а после окончательного уничтожения зловредного классового врага «интеллигентских» предрассудков. Рухнули последние моральные препоны стремлению любой ценой "жить красиво". Взяточничество достигло астрономических масштабов, шла бешеная борьба за "теплое местечко", за доходную должность, перераставшая в южных республиках в настоящую войну между мафиозно-родовыми кланами.

Сама государственная система, десятки тысяч нормативных актов и инструкций, взаимно исключающих друг друга, но продолжающих действовать и иметь силу закона, не позволяли нормально осуществлять ни одной общественно важной функции, не давали возможности выполнять обычную хозяйственную и производственную деятельность без нарушений, подпадающих под уголовный кодекс. А это разрешало легко ловить на крючок шантажа любого, кто хотел сделать хоть что-то, кроме прихода на работу и возвращения домой по окончании рабочего дня. Многие уходили в апатию, безразличие — от греха подальше. Но большинство принимало правила игры и увязало все глубже, оказываясь во власти неофициальных владык, которым иногда было достаточно снять телефонную трубку, чтобы решить, невзирая на всякий писаный закон, судьбу человека, организации, целого района или области. Многие государственные структуры, особенно торговая сеть, исполнительные органы среднего и низшего звена, а иногда и самые «верхушки», переходили постепенно в негласное подчинение «теневикам», сращивались с ними, люди, занимавшие ключевые посты, оказывались их ставленниками. Правоохранительные органы не составляли исключения в этом море всеобщего разложения. Совсем недавно, например, раскрылось, что начальник одной из тюрем Города выпускал время от времени «погулять» на свободе наиболее «квалифицированных» своих подопечных, а потом укрывал их под своей «крышей», как называют тюрьму на блатном языке. Он получал свою долю награбленного, а преступники, числившиеся в заключении, были вне подозрений.

Организация оплетала своими щупальцами, как ни избито это выражение, всю страну. Ее корни проникали во всякую щель, разрыхляли фундамент общественного здания. Люди Организации создали, по сути дела, параллельные структуры власти и в любой момент могли незаметно и почти безболезненно заменить официально действующие, иногда это уже происходило — как бы само собой. Нужен был только толчок, решающее усилие, чему и должен был послужить захват станции. Со всех концов страны в маленький городок, где на площади бил смешной фонтан, стекались известные в прошлом или недавно прославившиеся в уголовном мире головорезы.

Я понимал, что разложение зашло слишком далеко, что наши усилия остановить лавину напрасны. Мы могли предотвратить одну, конкретную попытку превратить страну в откровенно бандитскую вотчину. Но рано или поздно все рухнет, не может не развалиться. И все же я был не в состоянии, да и не стремился, честно говоря, преодолеть запрограммированный во мне стереотип, который выражался прочитанными еще в детстве словами приказа Нельсона перед Трафальгарской битвой: "АНГЛИЯ НАДЕЕТСЯ, ЧТО КАЖДЫЙ ВЫПОЛНИТ СВОЙ ДОЛГ!" Кроме «Англии», тут все было правильно.

Однако, мне понадобилась вся моя стойкость, когда позвонил Игорь Струпинский и предложил перейти в его частное сыскное агентство на ставку, которая в несколько раз превышала сумму, указанную в первой строчке нашей платежной ведомости, составленной, как и в армии, не по алфавиту, а по чинам и занимаемой должности.

 

25

Кипел, горел пожар московский,

Дым расстилался по реке.

Н.Соколов

Насколько я мог понять, он рассчитывал на мою помощь в поисках «Суассона». Игорь всегда был слаб в математике, почти не умел пользоваться вычислительной техникой. Его сильной стороной было умение давать обещания и, что называется, расточать авансы. Когда приходило время платить по счетам, у него уже были готовы новые грандиозные планы, компенсировавшие невыполнение предыдущих… Оформлены они всегда были отлично — с идеологическим обоснованием, историческими экскурсами, цветными схемами и графиками. Начальство, озабоченное, главным образом тем, чтобы хорошо выглядеть в глазах вышестоящих руководителей, это обычно устраивало. Старые дела кое-как закрывались, грехи списывались, зато впереди сияли розовые дали. Но теперь, когда Игорь перешел на самоокупаемость, когда за воздушные замки вряд ли кто-нибудь станет платить живые деньги, сомнительно, что его контора станет процветать. Мне все же не хотелось наживать в лице Игоря врага, поэтому, я обещал подумать.

Звонок этот меня встревожил не столько возможностью резко улучшить свое материальное положение, сколько совсем по другой причине. Я был уверен, что люди Антона прослушивают мой телефон, хотя, конечно, не мог сказать об этом Струпинскому. Если они тоже догадаются, куда направлены его нынешние интересы, то очень скоро доберутся до его бумаг, а тогда… Я пошел на почту и позвонил Игорю. К счастью, он был еще у себя.

— Чтобы окончательно принять решение, мне нужно ознакомиться кое с какими твоими материалами. Как это сделать?

— Смотайся на денек в Москву, я тебе все покажу.

— Не знаю, получится ли. Я только что из отпуска, накопилось дел, знаешь, как это бывает. Да и начальство косо смотрит на мой южный загар, завидно ему. Могут не пустить.

— Ты все же попробуй. Мне не хотелось бы доверять эти материалы курьеру, а сам я сейчас приехать не могу.

Игорь явно набивал себе цену. Сам себе хозяин, какие у него могли быть неотложные дела важнее розысков «Суассона», из-за которых он и уволился! Разве что ухаживает за какой-нибудь смазливой клиенткой, обратившейся в его бюро, чтобы выследить неверного мужа. Но спорить не приходилось.

— Ладно, попытаюсь. Если получится, я тебе позвоню.

— Хорошо, буду ждать три дня. Потом предложение аннулируется, не обижайся.

Опять блефует. Кого он может взять на мое место — я один был действительно в курсе всего "Дела о бриллианте". Остальные знали лишь его фрагменты, чтобы их собрать, ему пришлось бы удвоить штат своей конторы.

Как ни странно, меня отпустили легко, просто отмахнулись: езжай, мол, куда хочешь. Местное руководство было озабочено неожиданным заданием, свалившимся из Центра. Необходимо было разоблачить и пресечь происки «националистов», страшный призрак которых вечно витал над Городом, над всей республикой. Правительство судорожно пыталось предотвратить распад империи на отдельные независимые государства и прибегало к испытанным рычагам. Где искать этих «националистов» никто толком не знал. Если руководствоваться признаком приверженности к идее «незалежности», то нужно было подозревать десятки миллионов. Приходилось зачислять на роль «националистов» диссидентов, демократов, либералов и вообще неудобных для руководства людей, проявляющих нежелательную активность. Я тут помочь не мог по причине своей малой осведомленности в местных тонких взаимоотношениях. Словом, было не до меня.

Когда в моей московской квартире Игорь Струпинский выложил из портфеля папку с материалами по «Суассону», моим первым побуждением было найти листок с текстом памятной записки. Но я сдержал себя и медленно перелистал все, страничку за страничкой, делая вид, что вникаю в суть написанного. Ничего нового я не нашел, частное сыскное агентство «Аргус», как назвал свою фирму Струпинский, не очень-то преуспело в поисках. Наконец, я добрался и до записки.

Это была всего лишь копия, выполненная на ксероксе, но копия подлинника, а не моей фальшивки, которую я подсунул Организации, более того — мошеннически продал за десять тысяч долларов… Для меня эта бумажка была опаснее скорпиона за пазухой. Если к подлиннику, хранящемуся в сейфе нашего архива, добраться было трудно, пожалуй, потруднее, чем до реакторов атомной станции, то надежность хранилищ «Аргуса» вызывала у меня сильное сомнение. Вот и сейчас Струпинский принес листок, в котором, как в утином яйце Кащея, заключалась моя смерть, просто так, в обычном портфельчике, ехал, вероятно, на метро или в такси…

Мне стало жарко, когда я подумал об автомобильной аварии, в которую он мог попасть по пути сюда, — и, как показали последовавшие вскоре события, мои опасения были не беспочвенны. Строгость правил обращения с секретными документами, на которую я столько раз сетовал, считая ее излишней бюрократической волокитой, чиновничьей казуистикой, вдруг показалась мне вполне разумной и обоснованной. Я задернул шторы, и мы со Струпинским уселись поудобнее за письменный стол, разделивший со мной столько тайн и участвовавший в стольких ночных бдениях, кончавшихся то победами, то поражениями.

Я попытался объяснить Игорю схему, по которой следовало анализировать шифр памятной записки, логику возможного построения текста с учетом психологических особенностей автора и тому подобное. Риска с моей стороны не было никакого — вряд ли «Аргус», даже если там есть ребята потолковее своего шефа, раскусит этот орешек, зная лишь половину числа параметра. Поэтому, я старательно повторял моему гостю общий курс криптографии, пока глаза его совсем не остекленели, а челюсти не стала сводить непреодолимая зевота. Наконец, он не выдержал этой утонченной психологической пытки.

— Спасибо, мы примем все твои советы во внимание, но лучше бы ты сам…

— Знаешь что, оставь мне свои бумаги, я над ними еще поработаю. Три дня, которые ты мне дал на размышление, еще ведь не истекли. Если я увижу, что из этого может получиться толк, приму твое предложение. Это же в твоих интересах, посуди сам, зачем тебе платить сотруднику, занимающемуся бесперспективной работой?

Что-что, а считать деньги Струпинский умел. Он сразу же сообразил, что я прав. Однако, ему хотелось соблюсти приличия, поэтому, он сделал вид, что колеблется. Наступила пауза, и в тишине я отчетливо услыхал скребущий звук, который показался мне странно знакомым. Неужели мой старый приятель, серый котенок, заметил возвращение хозяина и решил опять навестить гостеприимную квартиру?

— Извини, Игорь, тут один старый приятель, можно сказать, клиент пожаловал, я пойду, открою.

— Что-что? Кто это? — засуетился он, сгребая в кучу бумаги со стола и ища свой портфель.

— Не беспокойся, дальше передней я его не пущу.

Однако, уже направляясь к двери, я засомневался в том, что верно угадал личность неожиданного посетителя. У кошек довольно плохая память на человека, хотя они и запоминают прекрасно место и дорогу. Вот если бы это была собака, тогда другое дело. Поэтому, подойдя к двери, я прижался к стене рядом с косяком, снял с вешалки зонтик и затенил им смотровой глазок — обычная предосторожность, которой нас учили.

Это спасло мне жизнь. Автоматная очередь прошила тонкую филенку, полетели щепки, куски алебастра, отбиваемые срикошетившими пулями от стены, посыпались на мой натертый паркет. Потом сильный удар вышиб полотно двери совсем, в проеме мелькнула чья-то рука, в глубине комнаты тяжело ухнуло и полыхнуло багровым пламенем. Игорь закричал, завизжал каким-то бабьим голосом, выскочил в прихожую, его брюки горели, лицо было черным от копоти. Я подсечкой свалил его, сорвал с вешалки плащ и сбил пламя. Когда несколько секунд спустя с пистолетом в руке я рискнул высунуть голову в дверной проем, на площадке уже никого не было.

Игорь, как показал произведенный мной по горячим следам осмотр, остался практически невредим, только у колена левой ноги, на внутренней части сгиба, был небольшой ожог. Огонь мы потушили еще до приезда пожарных и милиции, которых вызвали перепуганные стрельбой и взрывом соседи. Пришлось предъявлять документы, после чего происшедшее было оформлено протоколом как "пожар, возникший в результате взрыва и возгорания телевизора". Самое смешное, что телевизора у меня не было вообще. Не потому, что я такой уж противник подобного времяпровождения или так уж сильно занят, что некогда и на экран взглянуть, а потому, что свою портативную «Электронику» я на время командировки в Город одолжил Васе Кившенко. Бедняга уже полгода ждал из ремонта свой «Сони», а ему все отвечали, что нет импортных трубок. Честно глядя в глаза лейтенанту, составляющему протокол, я заявил, что телевизор полностью уничтожен в результате высокой температуры в очаге пожара, и он не посмел возражать, учитывая мой чин и место работы.

Когда представители власти уехали, мы стали подсчитывать убытки. Квартира почти не пострадала, бомба, вероятно, была самоделкой, начиненной черным порохом. Сорванная дверь, закопченные стены и потолок, сломанное кресло и полусгоревшая портьера — вот и весь ущерб, причиненный мне злоумышленниками. Я готов был отдать им на сожжение и вторую портьеру за ту услугу, которую они мне невольно оказали, ибо кроме брюк Игоря, которые пришли в полную негодность и восстановлению не подлежали, огонь повредил принесенные бумаги, причем текст шифровки сгорел почти полностью. Это было не совсем случайностью — во время тушения огня я схватил опасный листок и сунул его в самое пламя… Игорь, занятый своим ожогом, ничего не заметил.

О продолжении работы по расшифровке с этим жалким обрывком не могло быть и речи, мы отправили его в мусорную корзину вместе с брюками. Я утешил Струпинского, пообещав ему снять новую копию, как только получу под каким-нибудь предлогом доступ к хранящемуся в архиве оригиналу. Но это мероприятие, естественно, откладывалось на неопределенное время. "Если он очень уж начнет приставать, подсуну ему ту же фальшивку, которую дал организации, пусть ломает над ней голову", — решил я. Это, кстати, будет мне выгодно и как подтверждение подлинности записки на тот случай, если активность Струпинского привлечет внимание людей Антона и они доберутся до архива и рабочих бумаг «Аргуса».

На моем переходе в агентство Игорь больше не настаивал. То ли на него так подействовал нервный стресс после взрыва и полученного ожога, то ли стало жалко денег, то ли он разуверился в моей способности быстро разгадать шифр — не знаю. Он принял душ, надел мои запасные брюки, которые пришлось подколоть булавками у пояса и подвернуть снизу, и ушел в очень плохом настроении, что вполне было объяснимо.

А я достал из мусорной корзины полусгоревший листочек, сжег его в пепельнице, разворошил пепел, потом кое-как приладил дверь, задвинул ее вешалкой и лег спать, стараясь не обращать внимания на острый запах гари, все еще стоявший в квартире, несмотря на открытые настежь окна.

На следующий день выяснилось, что покушение совершила банда рэкетиров, которых недавно прижал «Аргус». Игорь признался, что во время поездки ко мне заметил преследующий его такси черный «фольксваген», который, как он знал, принадлежал банде. Однако, они давно уже следили за ним чуть ли не в открытую, и он проигнорировал «хвост». Меня возмутило такое легкомыслие, и я прямо заявил ему об этом. Мое возмущение было тем более сильно и неподдельно, что я понимал, что могло произойти, если бы бандиты напали на него в дороге и захватили документы. Правда, об этом я ему ничего не сказал.

К счастью, для ликвидации банды, которая оказалась не из крупных всего-навсего пятеро новичков, впервые вступивших на "тропу войны", — улик нашлось более чем достаточно. К вечеру четыре бандита уже были за решеткой следственного изолятора, уйти удалось только одному. Но он не представлял серьезной угрозы ни для меня, ни для «Аргуса», приметы его были хорошо известны, и вряд ли он рискнет появиться в Москве в ближайшее время.

 

26

Допрос не кончен. Отвечай.

А.Пушкин

Возвратившись в Город, я позвонил Константину, чтобы узнать, нет ли интересующих меня новостей. Но никто не снимал трубку. Поначалу меня это не удивило, я знал, что Эльвиру отправили к бабушке, матери Людмилы, которая жила в Николаеве, чтобы "вырвать ребенка из-под влияния улицы", хотя не думаю, что николаевская шпана лучше здешней. Людмила взяла отпуск за свой счет и поехала с дочерью, а Константин в последнее время засиживался на работе допоздна, демонстрируя трудовой энтузиазм, поскольку всюду шли сокращения, реорганизации, и он боялся остаться без работы. Но после того, как в течение трех дней в трубке раздавались длинные гудки, это меня начало беспокоить. Что там могло случиться? Неужели им снова заинтересовалась Организация? Поводов как будто не было. Только позже я понял, что сам косвенно вызвал этот интерес. А пока я позвонил на телефонную станцию, потом в бюро ремонта, где заявили, что аппарат у абонента совершенно исправен, просто никто не подходит к телефону.

Все выяснилось на четвертый день. Ко мне явился посланец Организации, уже приглашавший меня однажды на совещание, правда, тогда он приехал не один и не в «жигулях», а на «рафике». Я без расспросов сел в его машину, и после нескольких часов езды по шоссе, ведущему на север, — на этот раз глаза у меня не были завязаны — мы оказались в небольшом старинном городке, чудом уцелевший собор которого виднелся издалека и радовал взор своими стройными очертаниями — пока мы не подъехали ближе и я не увидел, в каком он запущенном состоянии.

"Жигули" остановились у мрачного серого здания, обнесенного бетонным забором, поверх которого шла колючая проволока. Можно было предположить, что это какая-то база, склад или небольшое предприятие, выпускающее ширпотреб вроде алюминиевых мисок и ложек. Сквозь решетку входа можно было видеть захламленный двор, забеленные известкой грязные стекла окон, металлические двери, когда-то выкрашенные суриком, а теперь облезлые и ржавые…

Нас встретил сгорбленный старичок, типичный сторож при заведениях такого рода. У меня сложилось впечатление, что таких "божьих одуванчиков" специально назначают сторожами для облегчения работы грабителей и для того, чтобы вызвать потом сочувствие у судей. Не мог, мол, немощный старик оказать достойное сопротивление громилам… Мой провожатый открыл своим ключом калитку в воротах, и, оставив машину на улице, мы прошли через двор в здание. Очевидно, он бывал здесь уже не раз, потому что свободно ориентировался в длинных темных коридорах.

Мы зачем-то поднялись на второй этаж, прошли весь корпус, после чего снова спустились вниз, сперва на первый этаж, а потом в подвальный, по узкой металлической лестнице. В плохо освещенном подвале была еще одна дверь, рядом с которой висел пожарный щит с багром, огнетушителем, ведром, свернутым в бухту брезентовым шлангом, словом, всем набором инвентаря, которому по технике безопасности положено быть в складских помещениях. Мой спутник нажал кнопку звонка, которую я сперва принял было за выключатель.

Минуту спустя за дверью послышались шаги, раздался металлический лязг и дверь со скрежетом отворилась на ширину, достаточную, чтобы просунуть голову. Выглянувший в щель человек некоторое время рассматривал нас, потом, оставшись, очевидно, удовлетворенным осмотром, гостеприимно распахнул дверь во всю ширь. В свете, падавшем из маленького окошка под потолком, я мог рассмотреть его подробно. Выглядел он довольно мерзко: совершенно лишенная волос шишковатая голова, красные, воспаленные веки без ресниц, давно не бритые, одутловатые щеки, покрытые экземой. Он был обнажен по пояс, огромный, заросший рыжими волосами живот свешивался на покрытый ржавыми пятнами грязный фартук, зачем-то защищавший еще более грязные и мятые серые штаны с подвернутыми манжетами. На ногах у него были стоптанные тапочки без задников. "Если это местный повар, — подумал я, то никакая вежливость не заставит меня отведать его стряпню".

— Заходите, — изобразил он на лице улыбку, обнажившую редкие, гнилые зубы. Запах чеснока донесся до меня с расстояния трех метров. Чеснока и плохого самогона.

Мы переступили порог.

Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, куда я попал. Камера пыток мало изменилась со времен барона Реджинальда Фрон де Бёфа, хотя учитывая техническую оснащенность зала, в котором проходило совещание руководителей Организации, можно было предположить, что электроника проникла и в эту сферу их деятельности. Шершавые бетонные стены с вмурованными тут и там кольцами и крюками самого зловещего вида, цементный пол со стоком в углу, железный совок, лом, какие-то ведра… Не было только цепей и кандалов, их, видимо, заменяли современные наручники. Потом я заметил аппарат полевого телефона с магнето вызова. Кое-что из современного оборудования они все-таки применяли.

Константин лежал на железной кровати с панцирной сеткой, руки и ноги его были привязаны проволокой к ее раме. Похоже, он был без сознания. Кроме него в камере были еще трое — два здоровенных молодых парня с одинаковыми лицами, вероятно, близнецы, и щуплый человечек в очках, сидевший в углу за простым столом, какие часто встречаются в учреждениях невысокого ранга. На столе находился японский магнитофон, аккуратно разложенные папки и стопки бумаги освещала висящая на длинном шнуре лампочка под конусообразным жестяным абажуром.

— Садитесь, пожалуйста, — вежливо указал на ряд стульев у стены человек, привезший меня сюда. Судя по избытку посадочных мест, здесь проходили и более многолюдные собрания, чем сегодня.

Я подошел к письменному столу, взял из стопки чистый листок бумаги, вытер им сидение крайнего стула и только после этого рискнул сесть. Меня все время преследовало ощущение, что все здесь покрыто липкой грязью. Воздух в подвале был насыщен теплой влагой, почти паром, пахло гнилью, как будто здесь сдохла крыса, в этом букете доминировал острый аммиачный запах мочи.

— Этот человек, — продолжал мой гид, указывая на Константина, безучастно лежавшего на кровати, — бредит, произносит бессвязные фразы. Мы просим вас помочь уловить в его словах рациональный смысл. Вы знаете, нас интересует все, что касается некоего «памятника», стоящего в каком-то «парке»… Вероятнее всего, он ничего не знает точно. Но какие-нибудь воспоминания детства, юности, случайно замеченные детали поведения его отца… Любая мелочь может навести нас на верный след.

Так вот к чему привели мои игры с компьютером! Беднягу теперь будут потрошить, добираться до глубин подсознания, пытаясь ухватить какую-нибудь ниточку, ведущую к выдуманным мной приметам места, где спрятан бриллиант… Воистину: "Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется"! И я ничем не мог ему помочь.

— Вы готовы? — спросил мой провожатый человека за письменным столом. Тот пощелкал кнопками магнитофона, поправил идеально сложенную стопку папок, которую я слегка сдвинул, когда брал листок, взял карандаш и приготовился, вероятно, стенографировать. Такое дублирование магнитофона говорило о важности информации, а также о старомодном недоверии к техническим средствам записи.

— Готов, — заявил он неожиданно мощным басом. Подобный голос подошел бы скорее человеку большого роста и могучего телосложения, богатырю. Только однажды в жизни я столкнулся в жизни с подобным контрастом, когда познакомился с актером-кукловодом, поражавшим меня богатством и разнообразием модуляций своего низкого голоса. Но то был профессионал. Лучше бы и этому типу использовать свой природный дар — петь, например, по радио, чем прислуживать в застенке. И вскоре он действительно убедится в этом.

— Приступайте, — велел мой проводник. Судя по всему, именно он распоряжался процедурой допроса, человечек за столом вел протокол, а открывший нам голопузый тип со своими помощниками-близнецами выполнял всю техническую часть работы.

Один из близнецов подошел к крану, торчавшему из стены над стоком, и набрал полведра воды, потом плотно закрутил его. Я обратил внимание, что сантехника в этом подвале была в полном порядке — из крана, после того, как его закрыли, не просачивалось ни капли. Когда смолк гулкий звон струи, менявшей тон по мере наполнения ведра, наступила тишина. Близнец подошел к кровати и одним махом выплеснул воду в лицо и на грудь Константину. Тот судорожно дернулся и замычал, заскрипел пружинами кровати.

— Куда ходил отец? — четко и громко выговаривая каждое слово, спросил мой провожатый. — Куда ходил отец? Где он бывал вечерами?

Казалось, он продолжает прерванный несколько минут назад разговор. Наверно, в сумеречном сознании Константина промежутки времени определялись только наступлением и исчезновением боли, поэтому, вполне вероятно, что он действительно воспринимал долгое отсутствие допрашивающего, как краткий миг, маленький отрезок блаженного покоя.

— Преферанс, — хрипло произнес он. — Отец… играл… в преферанс… Карты, он играл в карты…

Такой ответ ничего не давал допрашивающему. Он молча взглянул на толстяка в фартуке. Тот подошел к кровати, держа в руках два длинных провода, покрытых черной изоляцией, провода оканчивались зажимами, напоминающими металлические бельевые прищепки. Он склонился над Константином, закрыв его от меня своей голой жирной спиной, заросшей, как и живот, густыми рыжими волосами. Константин снова застонал, заскрипел кроватью. Через несколько секунд толстяк выпрямился.

— Готово!

— Начинайте, — скомандовал распорядитель. — Сначала немного, а то как бы не окочурился. Помнишь, что было с той девкой?

— "Лидия! — сразу догадался я. — Значит, она тоже побывала в этом подвале, лежала на этой кровати… Вот, как окончила свой жизненный путь незадачливая дочь Виктора Богдановича…" Право, можно было подумать, что «Суассон» — заколдованный бриллиант, приносящий несчастье тем, кто завладел им нечестным путем. Сперва сам профессор, потом его дочь, а сейчас пришла очередь и сына… Правда, профессор погиб по собственной неосторожности, в результате обычного несчастного случая, зато его дети…

Толстяк присел над аппаратом, передвинул ползунок реостата, потом резко покрутил ручку магнето. Константин взвыл, забился в судорогах, из его рта потекла пена.

— Куда ходил отец?

Теперь я мог видеть: один провод был присоединен к мошонке Константина, зажим второго впивался в складку кожи на животе. Зубчатые края зажимов, из-за которых они получили прозвище «крокодилов», не давали им соскользнуть.

— Куда ходил отец? Где он бывал вечерами?

— Туалет! Он ходил в туалет! Каждый вечер он ходил в туа-ле-е-т! Голос несчастного срывался на визг. Если бы я не понимал, что Константин находится в полубредовом состоянии, что он отвечает наобум, пытаясь угадать нужный ответ, чтобы хоть на какое-то время избавиться от невыносимой боли, я мог бы принять это за издевку. Руководитель на минуту задумался, решая, очевидно, не несет ли сообщение подопечного какую-нибудь ценную информацию, вопросительно взглянул на меня, но ничего не прочтя на моем лице, сделал знак. Лысый толстяк передвинул ползунок реостата и снова закрутил ручку магнето.

На этот раз Константин закричал, как роженица, выгнулся дугой, из-под проволоки, связывающей его ноги, выступила кровь. Очевидно, он сорвал струп, образовавшийся на подсохшей со времени прошлой пытки ранке.

— Куда ходил отец? Где он бывал вечерами?

Вместо ответа я услыхал звук льющейся жидкости. Невольно я взглянул на кран, но он был по-прежнему плотно закручен. Звук доносился из того места, где стояла кровать Константина. Приглядевшись, я все понял. Он потерял сознание, а сфинктер его мочевого пузыря, судорожно сократившийся, как и другие мышцы, под действием тока, расслабился, когда толстяк остановил магнето… Палачи здесь были опытные и знали, чем иногда кончаются подобные процедуры, поэтому под сеткой кровати, как раз в нужном месте, стоял таз. Им не хотелось лишний раз мыть пол.

Распорядитель еще дважды пытался вырвать из сумеречного сознания бедняги какие-нибудь сведения, но безрезультатно.

— Перекур! — провозгласил он.

— Давайте выйдем на воздух, — предложил я.

— Да, запах здесь не того… — согласился он. Потом взглянул на часы. — Ладно, пусть отдохнет.

Мы снова прошли по длинным коридорам и вышли во двор. Я оглядывался, ища подходящее для задуманного мной трюка место, но пока ничего не находил.

Минут пятнадцать-двадцать мы молча прогуливались вдоль забора, после чего мой спутник решил, что надо возвращаться и продолжать допрос. Я не курю, но тут, как раз перед тем, как отправиться в обратное путешествие по лестницам и коридорам, остановился у входа в здание, достал пачку сигарет, вынул одну, прикурил от зажигалки и несколько раз затянулся.

— Не стоит курить, там и так дышать нечем, — заметил мой провожатый.

— Ничего, я выброшу сигарету раньше, — ответил я. Пока он нажимал кнопку звонка, и мы ожидали, чтобы нам открыли, я подошел к окошку, которое было расположено под самым потолком, но до которого можно было дотянуться с последней ступеньки лестницы, сделал еще пару затяжек, потом погасил сигарету о стену и выбросил окурок сквозь прутья решетки во двор. Теперь оставалось только ждать.

Нам снова открыл рыжий монстр, который, как и его подручные, очевидно, не нуждался в свежем воздухе. Он что-то дожевывал, поэтому, улыбка у него получилась не такая широкая, как в прошлый раз.

Константин начал визжать, едва только мы переступили порог. Я думаю, у него, как у собак Павлова, уже выработался условный рефлекс на звонок, возвещающий о приходе человека, задающего вопросы, а, следовательно, и о начале мучений. Он бился на своей кровати, гремел пружинами, голова его металась из стороны в сторону.

Внезапно взгляд его вытаращенных, налитых кровью глаз остановился на моем лице, принял осмысленное выражение, визг, который, казалось, достиг высшей частоты, доступной человеческому слуху, смолк, как будто повернули выключатель. Он узнал меня.

— Что там случилось? — спросил распорядитель. — Он, что, опять отключился?

Рыжий не спеша подошел к кровати и склонился над Константином.

— Нет, вроде. Моргает. Наверно, горло перехватило.

— Хорошо, все по местам. Будем продолжать работу.

Он называл это работой… Я сел на свое прежнее место, рыжий отошел к магнето, близнецы замерли навытяжку с неподвижными, ничего не выражающими лицами у стены, человечек в очках пощелкал кнопками магнитофона и взял карандаш. Но начать очередной раунд не пришлось, вернее, он начался не так, как предыдущий.

За те несколько минут, которые прошли с того момента, когда он узнал меня, Константин, очевидно, принял решение. Любой ценой он хотел избежать мучительной боли.

— Смотрите на него! — Он попытался указать на меня рукой, забыв, что привязан к кровати. Естественно, театрального жеста не получилось. Тогда он выставил в мою сторону подбородок.

— Смотрите! Это мент, лягавый! Он знает все, он вас заложит, сука, волк позорный!

Пытаясь подольститься к своим мучителям, бедняга заговорил несвойственным профессорскому сынку языком, употребляя термины, почерпнутые из детективов.

На распорядителя слова Константина не произвели никакого впечатления, он, конечно, кое-что обо мне знал, и без "сенсационного разоблачения", сделанного его жертвой. Но и остальные никак не выразили своего удивления, если таковое и испытывали. То ли дисциплина тут была настолько высока, что каждый выполнял свое дело, не реагируя на все, что выходило за круг их прямых обязанностей, то ли они давно привыкли к разным мелким хитростям и уловкам своих подопечных и представляли разбираться в них начальству. Жирный даже не оглянулся на распорядителя, чтобы выяснить, как теперь быть. Он просто продолжал начатую «работу», как назвал это его начальник, установил ползунок реостата в нужное, по его мнению, положение, потом подошел к кровати и снова подключил провода, которые сняли с Константина на время нашего отсутствия.

Получив несколько ударов током все возрастающей силы, которые сопровождались прежними вопросами, истерзанная жертва опять потеряла сознание. Распорядитель задумался. Похоже, он размышлял, не стоит ли видоизменить процедуру или применить другой способ воздействия вместо электрического тока. После краткого совещания с толстяком, который, очевидно, был большим знатоком, так сказать, экспертом, в пыточном искусстве, они подошли к расположенному в углу камеры металлическому шкафу и толстяк открыл его.

Внутри стояли стройными рядами флаконы и коробки, лежали шприцы разных размеров, в том числе несколько упаковок одноразовых. Неужели здешний персонал опасался заразить своих пациентов гепатитом или СПИДом? На одной из полок я заметил сверкающие хромом и никелем хирургические инструменты. Странно было видеть, в каком порядке, почти больничной чистоте, содержит свой инструментарий и остальное хозяйство этот неопрятный, заросший щетиной человек. Такие мелочи говорят о профессионализме, о любви к своему делу…

Константину ввели что-то в вену, очевидно, препарат, возбуждающий деятельность сердца, потому что толстяк время от времени прикладывал пальцы к его шее, проверяя пульс. Перерыв в допросе обещал быть небольшим, так как никто не вышел, и даже щуплый человечек в очках не выключил свой магнитофон, хотя и остановил вращение кассет. В тишине камеры можно было отчетливо слышать затрудненное дыхание лежащего на кровати человека.

Раздавшийся резкий звонок заставил меня вздрогнуть. Такой громкий звук был вызван, несомненно, необходимостью перекрыть даже самые громкие крики жертв — обычный звонок мог бы остаться неуслышанным, если бы зазвонил в разгар допроса.

Толстяк подошел к двери — он, как я уже заметил, выполнял по совместительству и функции привратника этого круга ада. Я не мог слышать, о чем он говорил с новым посетителем, так как вход в камеру находился довольно далеко от той стены, у которой я сидел, но судя по тому, как поспешно вернулся он и что-то зашептал на ухо распорядителю, произошло нечто серьезное. И я догадывался, что именно.

 

27

И вот визжит замок заржавый,

Визжит предательская дверь

И сходят витязи теперь

Во мрак подвала величавый,

Сияньем тощим фонаря

Глухие своды озаря.

А.Пушкин

Не знаю, проводили ли они прежде систематические тренировки на манер гражданской обороны или просто оценили степень опасности, но собрались они удивительно споро и быстро. Как по мановению волшебной палочки, с письменного стола исчез магнитофон и все бумаги переместились в объемистый портфель человека в очках, магнето с проводами спрятали в нишу, которая открылась за повернувшимся на шарнирах металлическим шкафом с инструментами и препаратами. Его задняя стенка снаружи оказалась покрытой точно таким же серым бетоном, из какого были стены камеры, и после того, как шкаф повернули на сто восемьдесят градусов, только очень уж тщательный осмотр мог привести к обнаружению тайника.

Позже я думал: зачем нужно было так тщательно прятать все в тайник, если они оставили кровать с лежащим на ней «пациентом», при виде которого сразу становилось ясно, чем здесь занимались. Но потом понял — как всякий мастеровой, толстяк дорожил своим инструментом и надеялся сохранить его для дальнейшей «работы».

Через минуту только ложе страдальца и его растерзанный вид говорили о том, что это не просто пустующее складское помещение. Распорядитель допроса, он же начальник местного застенка, обвел оценивающим взглядом подвал, проверяя, ничего ли не забыто.

— Все, уходим!

Поскольку я не принимал участия во всеобщем аврале и продолжал спокойно сидеть на своем довольно-таки неудобном и жестком стуле, то только после этого призыва, относящегося, как можно было предполагать, ко всем присутствующим, встал и отряхнул сзади свои брюки.

— Что случилось?

Мой вопрос остался без ответа, возможно, распорядителю было сейчас не до объяснений. Он подошел к стене в дальнем конце помещения и нажал замаскированную под плинтус педаль. Послышался рокот электромотора, покрытая, как и шкаф, слоем бетона, массивная стальная плита медленно отошла в сторону, открыв узкий проход, скупо освещенный одинокой лампочкой под потолком. Видимо, здесь тоже экономили электроэнергию — похвальная бережливость! До ближайшего поворота в открывшемся моему взору туннеле было метров сто пятьдесят, куда он вел дальше, я совершенно не представлял.

Первым в проход вошел человечек в очках, прижимавший к груди портфель, за ним — толстяк со своими подручными, после чего распорядитель отступил на полшага от двери и сделал приглашающий жест. Кроме нас с ним и Константина, в камере никого не оставалось, поэтому я рассудил, что жест относится ко мне, и вошел в проход. Распорядитель повозился еще несколько секунд у двери — судя по донесшимся до меня звукам, он вывел из строя педаль, открывавшую дверь в туннель, потом встал замыкающим в нашей колонне, и мы двинулись вперед. Дверь закрылась за нами автоматически, очевидно, после определенной выдержки специальное реле включало электромоторы на реверс.

Сперва меня удивило то, что они оставили Константина, даже не попытавшись взять его с собой. Правда, он был в таком состоянии, что пришлось бы нести его на руках. Но ведь он все же мог кое-что порассказать о своих мучителях, например, сообщить, как они выглядят, как одеты. Поэтому, если даже он уже не годился в качестве материала для допроса, простая осторожность требовала не оставлять его.

Тут я заметил, что идущий передо мной толстяк, который даже не успел переодеться, тщательно вытирает лезвие длинного ножа о свой фартук. Он несколько раз подносил нож к своим воспаленным свиным глазкам, пытаясь разглядеть на ходу в тусклом свете маленькой лампочки под потолком, есть ли еще на нем следы крови. Профессионалы оставляют за собой только трупы. Прозрачный кусочек кристаллического углерода, превращенный искусными руками ювелиров в сверкающее чудо и ставший благодаря немыслимо сложным переплетениям социально-экономических взаимодействий концентрированным воплощением всех благ, какими только может обладать человек, продолжал собирать свою дань с поклонников "сладкой жизни".

Итак, вот к чему привела моя попытка избавить Константина от мучений, вызвав помощь! Черт, в которого я не верил, дернул меня поддаться жалости. Какая, в конце концов, разница, умер ли бы он от истязаний через несколько дней или прожил еще какое-то время, мастеря удочки и воспитывая Эльвиру? Но я чувствовал себя виноватым, так как невольно привлек к нему внимание Организации, и они взялись за него всерьез, а поэтому и сделал глупый шаг. Впрочем, кто же знал, что эти провинциальные пинкертоны примчатся на сигнал тревоги, посланный миниатюрным радиопередатчиком, который я выбросил в окурке через окно подвала во двор, где не сказывалось экранизирующее действие железобетонных стен, с включенными сиренами, как в кино! Что они оцепят всю территорию базы и, как рассказал мне Антон, станут через мегафон требовать, чтобы преступники сдались и выходили поодиночке с поднятыми руками…

Правда, судя по сноровке, с которой действовала эта компания, если бы освободители подкрались совершенно бесшумно и свалились прямо в подвал, как снег на голову, Константину это все равно бы не помогло. "Так что такой быстрый конец, — пытался я заглушить укоры совести, — был, вероятно, для него единственно возможным выходом и избавлением, после того, как он попал в этот подвал и оказался на этой кровати". Однако, несмотря на все доводы, чувствовал я себя довольно мерзко.

Но главное было еще впереди. Следовало продумать, как объяснить случившееся моим «друзьям» из Организации. А пока что мы двигались гуськом по полутемному подземелью в неизвестном направлении, и неизвестно, что ждало меня дальше.

Мы дошли уже почти до самого поворота, как вдруг шагавший впереди полуобнаженный толстяк остановился так резко, что я чуть не натолкнулся на него. Перспектива войти в соприкосновение с его жирной, даже в полутьме блестевшей от пота спиной, меня совсем не вдохновляла.

— В чем дело? — спросил идущий за мной распорядитель.

Толстяк повернулся к нам. Нож все еще был в его руке.

— А ведь это он навел на нас ментов… Тот, — толстяк кивком головы указал на оставшуюся за нами дверь, — был прав.

Ушедшие на несколько шагов вперед близнецы и человечек с портфелем, услышав разговор, тоже остановились и повернулись.

— Вперед! — Резкая команда заставила человечка с портфелем вздрогнуть и зашагать дальше. Но только его. Остальные как будто колебались.

— Вперед! — повторил распорядитель. — Разберемся потом.

Близнецы нехотя повернули и пошли за портфеленосцем. Но толстяк оставался на месте. Его лицо налилось кровью.

— Потом? А если на выходе он позовет своих? Под стволы нас хочешь подставить? Может, и ты с ними снюхался? Что-то я его здесь раньше не видал!

Дисциплина разваливалась на глазах.

— Надо скорее уходить! Ты что, хочешь, чтобы нас здесь застукали? Чего ты добиваешься? — спросил из-за моей спины распорядитель.

Это было ошибкой. Вступив в переговоры с подчиненным, допустив мысль о возможности непослушания, он потерял некий ореол, очарование власти, окружавшее его невидимым нимбом в глазах других. Нимб потускнел, а толстяк, как и всякий наглец, не получивший должного отпора, распалился еще больше. Он, я думаю, был не совсем нормален психически, что не удивительно при таких занятиях и нездоровом образе жизни.

— Чего я хочу? — прошипел он, делая шаг ко мне. — Я хочу, чтобы он остался здесь, хочу пощекотать его перышком!

Краем глаза я заметил, как побелели костяшки его пальцев, сжимавших рукоятку ножа. Это свидетельствовало о том, что он вот-вот нанесет удар. Клинок выходил из кулака его пока что опущенной руки со стороны мизинца, следовательно, нужно было ожидать удара сверху — в грудь или ключицу. Я приготовился блокировать его руку своим левым предплечьем — в самый последний момент, как и положено, когда кончик ножа почти коснется моего тела, чтобы он не успел изменить направление удара.

Но я недооценил коварство старого бандита, не обратил внимания на то, что режущая кромка клинка — лезвие — повернута вперед. Он не стал замахиваться, как при колющем ударе сверху вниз, а сразу нанес горизонтальный режущий удар в горло, настолько молниеносный, что меня едва спасла моя быстрая реакция. Лезвие все же задело подбородок, я ощутил острую боль, на шею мне потекла горячая струйка крови.

В следующий момент я ударил его левым хуком в печень, открывшуюся при взмахе ножом, и одновременно провел правый зацеп. Он свалился, как подкошенный, но тут же, с неожиданным для человека его комплекции проворством, вскочил, все еще сжимая нож.

Вернее всего, я справился бы с ним и голыми руками, но не стал рисковать, тем более, что не знал, как отнесутся к нашей ссоре остальные. Толстяк вскочил быстро, но еще быстрее в моей руке появился мой ПСМ. Понадобилось два выстрела, чтобы свалить этого кабана. Его туша опрокинулась поперек прохода и помешала близнецам приблизиться ко мне, когда они бросились к своему патрону на помощь.

— Батя! Батя! — завопили они почти одновременно и в унисон.

Так вот в чем дело… Толстяк был не только их непосредственным начальником, но и отцом, неплохая семейка! Если еще и распорядитель, маячивший у меня за спиной, окажется их дядей, а человечек с портфелем двоюродным братом, у меня будет сейчас много хлопот. Я пожалел, что не взял запасной магазин.

Грянувший над моим ухом выстрел чуть не оглушил меня. Один из близнецов дернулся и свалился на своего папашу. Второй, мгновенно сообразив, что дисциплине следует подчиняться, ибо без нее все мы, как говаривал подпоручик Дуб, лазили бы голыми по деревьям, вспомнил последний приказ, повернулся и побежал за невозмутимо продолжавшим свое шествие человечком с портфелем, но было поздно. Второй выстрел уложил его на месте. Я обернулся, в ушах у меня звенело.

Руководитель хладнокровно продул ствол своего «кольта-спешиал» тридцать восьмого калибра, чтобы уменьшить количество осевшего нагара и тем облегчить последующую чистку револьвера, и спрятал оружие в подмышечную кобуру.

— Я отвечаю за вашу безопасность, — сообщил он тем же спокойным тоном, каким задавал вопросы Константину. — А эти, — он кивнул на валявшиеся в живописных позах тела, — отработанный материал. Слишком много пили, стали увлекаться анашой. Я так и знал, что этим кончится.

Константин мог бы быть доволен — его непосредственные мучители и убийца пережили свою жертву всего на несколько минут. К сожалению, я не верю в существование астральных тел, оставляющих бренную оболочку после смерти и наблюдающих за тем, что вокруг нее происходит, а при жизни бедняге не удалось испытать сладость мщения.

Мы перешагнули через трупы — в буквальном смысле, ибо в противном случае пришлось бы возвращаться в подвал, настолько узок был проход, и ускоренным шагом догнали успевшего скрыться за поворотом человечка с портфелем.

Через несколько минут подземелье расширилось и превратилось в нечто, напоминавшее обширный склеп. Здесь было немного светлее, чем в проходе, поэтому я воспользовался остановкой, и пока мой проводник и, как выяснилось, телохранитель, прислушивался, нет ли за нами погони, занялся своей раной.

Из внутреннего нагрудного кармана я вытащил маленькое зеркальце, которым пользовался, когда хотел проверить, нет ли за мной «хвоста». Собственно говоря, это был просто небольшой, размером с карманный календарик, прямоугольный кусочек нержавеющей стали, подаренный мне приятелем, работающим в Институте металловедения. Одну сторону пластинки по моей просьбе отполировали до зеркального блеска умельцы из нашего гаража. Такое зеркальце имело то преимущество, что, в отличие от обычного, не разбивалось при всяких передрягах, в которые мне случалось попадать.

Ранка уже подсохла и напоминала порез от бритья. Ничего страшного, я дешево отделался. Несколько бурых пятен на воротничке придется застирать. "Будем надеяться, что Константин не болел СПИДом, ведь его кровь наверняка осталась на ноже толстяка, как он его ни вытирал", — подумал вдруг я. Впрочем, насколько я знал, сын Виктора Богдановича не был гомосексуалистом и в отличие от своей сестры никогда не грешил по части наркотиков, так что мне скорее могла угрожать заурядная инфекция, занесенная с грязного фартука палача.

В подземелье царила тишина. Прежде, чем пуститься в погоню за нами, преследователям пришлось бы сокрушить замаскированную стальную дверь, а это не могло не сопровождаться шумом и грохотом. Вероятнее всего, они ее еще не обнаружили. Распорядитель указал на один из узких лазов, на первый взгляд ничем не отличающийся от остальных:

— Сюда!

Сохраняя все тот же порядок следования, наша наполовину сократившаяся с момента начала пути процессия углубилась в боковой проход. Здесь было совсем темно, поэтому человечку в очках пришлось включить фонарик. Наверно, он достал его из своего объемистого портфеля. "Интересно, нет ли у него там термоса с кофе и несколько сэндвичей?", — подумал я. Никакие переживания не могут лишить меня здорового аппетита, а время, когда во всех приличных учреждениях делают перерыв на обед, давно прошло.

Но обедом здесь и не пахло. Мы продолжали углубляться в подземелье, и пахло здесь сыростью и плесенью. В отблесках света от фонарика нашего лидирующего я мог различить, что стены прохода сложены из каких-то необычных по форме и размерам кирпичей. Похоже было, что этот проход сделан несколько столетий назад. Мое предположение подтвердилось, когда вскоре нам стали встречаться ниши, в которых лежали кости, кучки тряпья, черепа. Это напомнило мне знаменитую Лавру, привлекавшую когда-то паломников со всех концов Руси. В пещерах Лавры тоже сохранились мощи древних монахов, заселивших еще в эпоху становления в наших краях христианства горы на высоком правом берегу могучей реки, протекавшей через Город. Только там катакомбы не были облицованы кирпичом. Вероятно, почва здесь была более рыхлой.

Наше путешествие продолжалось уже почти час. Мы сворачивали в какие-то проходы, делали повороты, запомнить которые я даже не пытался. Наконец, в лицо мне пахнуло свежим воздухом. Еще через несколько минут мы вышли на площадку, где лишь заржавленная решетка отделяла нас от какого-то обширного помещения. Распорядитель долго возился с замком, наконец, открыл его, и мы оказались в том самом полуразрушенном храме, очертаниями которого я любовался, подъезжая к городку. Уже смеркалось, под темными сводами высоко над нами ворковали голуби, устраиваясь на ночлег.

 

28

Прочь, прочь, слеза позорная,

Кипи, душа моя!

Твоя измена черная

Понятна мне, змея!

М.Лермонтов

Выпутаться помог мне Гриша, который все еще был в Городе. Использовав каналы нашего ведомства и свой авторитет столичного работника, приехавшего с инспекцией, он устроил все так, что происшествие приняло вид обычного налета на склад «теневиков» по наводке агента, долго за ними следившего. Гриша изъял мой «маячок» в окурке под предлогом того, что это новая, совершенно секретная разработка, и предупредил, что о нем не следует упоминать в отчете. Настоящую причину тревоги, по которой поднялась группа захвата, знали лишь дежурный оператор, сидевший на прослушке эфира, да несколько человек из местного начальства. Но даже и последние не знали всей сути и не стремились ее узнать, удовлетворившись скупыми пояснениями Гриши. Это входило в этику нашей работы.

Поэтому я рассчитывал, что утечки информации, которая могла бы заставить руководителей Организации заподозрить меня в предательстве, не произойдет. Конечно, был элемент риска, но какой-то процент его всегда присутствует даже в самых тщательно разработанных операциях, и я надеялся, что на этот раз моя ошибка сойдет мне с рук. Легенда о простом налете выглядела тем более правдоподобно, что на базе действительно обнаружили большое количество «левого» товара широкого ассортимента. Задержаны были лишь двое — старичок-привратник и кладовщик, на последнего завели обычное дело по хозяйственной статье.

При первом же свидании я устроил Антону "сцену у фонтана", возмущаясь тем, что меня «подставили». Атака — лучший метод обороны.

— Это все Грегор, — сказал он. — Я был против. Ты слишком ценный для нас человек, чтобы рисковать тобой из-за пустяков. Кроме того, ты просто чем-то мне нравишься.

— Кто такой Грегор? — спросил я.

— А, я забыл, что ты не знаешь. Это тот старик, что сидел со мной и Аркадием во время нашей первой встречи. Он прямо помешан на драгоценностях. Ты видел его перстни?

Я вспомнил поросшие жестким волосом пальцы, унизанные кольцами. Так вот кто послал Константина в подвал…

— Ну, ничего, ручаюсь тебе, больше такого не повторится, — закончил мой собеседник, видя, что я помрачнел, и беседа повернула в другое русло.

Антон долго расспрашивал меня о моем новом московском руководителе, о его характере, привычках, о том, что говорят о нем в курилках. Очевидно, Организация искала подходы к моему «парашютисту», собираясь завербовать очередного номенклатурного работника. В данном случае это представляло для меня определенную опасность, так как мой шеф знал слишком много о моих перемещениях за последнее время, о том, какими архивными материалами я интересовался, кто входил в круг моих знакомых сотрудников. Любое мое действие теперь могло попасть под двойной контроль и сразу же стать известным мафии. Но, тем не менее, пришлось выложить все, что я о нем знал. Попытка ввести Антона в заблуждение могла дорого мне обойтись — у него наверняка были параллельные каналы информации, и он легко мог проверить все, что я ему рассказал. Зато теперь я знал, что с моим руководителем следует быть осторожнее вдвойне.

Когда я приехал домой, позвонила Вероника. Мы еще не виделись после возвращения из санатория, и я рад был встретиться с ней, чтобы на какое-то короткое время отвлечься от своих забот и неприятных размышлений об ошибках, которые допустил за последнее время.

Стояла теплая осенняя погода, и мы снова гуляли по усыпанным опавшей листвой аллеям Ботанического сада, потихоньку распутывая и связывая кое-где оборвавшиеся нити наших прежних отношений. Говорят, возня с клубком шерсти хорошо успокаивает нервы… Прогулка окончилась естественным путем в моей квартире, только почему-то после коротких мгновений уже неоднократно испытанного нами совместного экстаза она вдруг разрыдалась, и я с трудом ее успокоил. Я приписал тогда все обычным женским причудам, хотя и стоило проанализировать ее поведение немного глубже. Так я совершил очередную свою ошибку.

Гриша вскоре должен был возвращаться к себе в Москву — когда-то, как мне казалось, давным-давно, я сказал бы: "К нам в Москву", но теперь я стал ощущать своим домом квартиру в Городе и невольно думал и говорил о ней: "У меня", "Ко мне домой". Я пригласил Гришу к себе — посидеть вечерок по старинке — и познакомил его с Вероникой, о которой уже рассказывал ему. Конечно, мы и здесь, как всегда и всюду, соблюдали вошедшую в плоть и кровь осторожность и даже вскользь не упоминали о делах. Для беседы вполне хватало воспоминаний. Нам с Гришей было что вспомнить, но в присутствии моей подруги круг тем и интервал времени пришлось ограничить детскими и юношескими годами. Гриша, подобно Маше Распутиной, "родился в Сибири" и очень много и интересно рассказывал о своих охотничьих подвигах, о таежных обычаях и приключениях. Мои попытки похвастать своими успехами на рыбалке выглядели бледно и прямо-таки жалко. Разве можно было противопоставить пудовому тайменю низку верховодок, пусть их там и была целая сотня? Словом, если бы Гриша погостил у нас еще с недельку, и наши встречи втроем продолжались, боюсь, повторилась бы история с Отелло, заворожившего Дездемону байками из своей биографии, так увлеченно внимала его речам Вероника.

Гриша уехал, а Вероника нет-нет да и спрашивала меня о нем: не звонит ли, не собирается ли снова навестить Город… Видно, он понравился ей не просто как интересный собеседник. В такой деликатной сфере, как взаимное влечение полов, основную роль, насколько я могу судить, исходя из своего небольшого жизненного опыта, играют неуловимые сигналы, тончайшие «флюиды», как сказали бы в прошлом веке. Отелло очаровал Дездемону рассказами о своих подвигах в битвах с турками и страданиях в плену, Гриша привлек внимание Вероники романтичными таежными приключениями, но я уверен, что если бы тот и другой целые вечера вели речь о составлении годового бухгалтерского отчета, результат был бы тем же. Все решают первые мгновения знакомства, первый взгляд, первое прикосновение, и никакие последующие разговоры не могут изменить первое впечатление. Впрочем, я не специалист, не профессиональный «ходок», а кроме того, даже в моей скромной практике наблюдал несколько случаев, которые полностью противоречат сказанному, и поэтому не стану настаивать на своей теории.

Интерес Вероники к особе моего друга меня не очень удивил и совсем не беспокоил. Но когда вдруг и Антон завел речь о Грише, мне пришлось пустить в ход всю свою выдержку, чтобы не выдать себя. Конечно, мои встречи с Ратмановым не могли остаться незамеченными, я не сомневался, что люди Организации следят за мной, прослушивают мой телефон. И если Организация намеревается «купить» моего начальника, то почему бы ей не прихватить на довесок еще и Гришу Ратманова, во всяком случае, не попытаться сделать это? Но то, что они начали проявлять повышенное внимание именно к нему и именно сейчас… В таких случаях неизбежна проверка всех связей, всего круга знакомств, всей деятельности "разрабатываемого объекта", в ходе которой они обнаружат массу интересных пересечений с данными моего досье общих наших знакомых, совместное пребывание в определенных местах, совпадение запросов в архиве и научной библиотеке… Достаточно проницательному аналитику будет нетрудно по всем этим "засечкам пеленга" рассчитать центральную точку, догадаться о цели моей работы за последнее время. И тогда…

Впрочем, возможно, у меня просто разыгрались нервы, и все это — плод моего воображения. Излишнее копание в мелочах и чрезмерная осторожность в нашем деле могут оказать такую же плохую услугу, как и скольжение по поверхности фактов и беспечность, ибо распыляют внимание и нерационально распределяют наши ограниченные интеллектуальные возможности.

Но мне не пришлось успокоить себя такими рассуждениями. Когда я садился в машину у ворот дачи Антона, дорогу к которой от меня перестали скрывать, мое внимание привлекла салатная «волга», стоящая рядом. По привычке я окинул ее взглядом, замечая номер, цвет, характерные приметы. Нет, этот номер мне никогда не встречался. Однако, одна деталь внешности «волги» показалась мне знакомой.

…Я пытался вспомнить, где же я видел эту вмятину, похожую на улыбающийся рот или повернутый рожками вверх молодой месяц. Тогда еще по дверке скатилась капля росы, и я подумал: "По усам текло, а в рот не попало!" Медленно, словно из тумана, как на листке фотобумаги в кювете проявителя под красным светом фонаря, в моей памяти всплывало: вечер, надвигающаяся гроза, теплый, насыщенный влагой воздух, троллейбус, упрямо выставивший крутой лоб, чем-то похожий на лоб знаменитого кашалота Моби-Дика, поравнявшаяся с моей машиной салатная «волга», напоминающая мокрую карамельку, вытащенную из детского рта… В ушах у меня зазвучал голос Георга Отса, поющего "Сормовскую лирическую". Значит, они еще тогда контролировали нашу «случайную» встречу! Это не была простая слежка, они не ехали за мной от самого дома и не стали прослеживать мой маршрут до конца. Они только встретили меня на полпути, точно зная, куда я направляюсь, убедились, что она сидит в моей машине, и отстали. А ведь Антон угрожал взять ее заложницей… Да она и так уже принадлежала им со всеми своими потрохами! Я вспомнил некоторые подробности наших свиданий и почувствовал, как у меня горят щеки. Где же были мои глаза, моя проницательность, которой я всегда так гордился? Клюнул на дешевую приманку, как последний мальчишка! И вдруг я, как наяву, увидал перед собой скуластое, изрезанное морщинами смуглое лицо старика-корейца, моего учителя приемам рукопашного боя, услышал его скрипучий голос: "Мудрый превращает свое поражение в первый шаг к победе…" Ладно, повторим историю с компьютером-предателем, попробуем поймать врага в его же ловушку.

— Вам плохо? — К окну моей машины наклонился знакомый мне по прежним посещениям дачи охранник.

— Нет. Почему вы спросили?

— Вы уже десять минут сидите неподвижно. И лицо у вас…

Я и не заметил, что прошло столько времени. Что называется, задумался, погрузился в воспоминания.

— Нет, нет, ничего страшного. Просто соображаю, как мне лучше отсюда проехать к мосту.

— Ну, тогда ладно… — Он с сомнением еще раз взглянул на меня, покачал головой и не спеша направился к воротам.

Я повернул ключ зажигания.

 

29

Прости, священная свобода!

Он раб.

За саклями лежит

Он у колючего забора.

А.Пушкин

Несмотря на привычку к игре, несмотря на большой опыт в обманах всяческого рода, мне, наверное, трудно было бы после сделанного у ворот дачи Антона открытия притворяться перед Вероникой, изображая нежного любовника. Очень уж неожиданным был удар. Но, на мое счастье, пришел приказ из Центра — отправляться на юг, где активизировались бандформирования националистического толка. Руководство опасалось нападения на склады ядерных боеприпасов.

В последнее время политики, общественные деятели, пресса за рубежом оживленно обсуждали перспективы развития постоянно тлеющего конфликта на Ближнем Востоке в том случае, если в руки фанатиков-фундаменталистов попадет атомная бомба. Одним из возможных путей к обладанию ею был, по мнению многих, захват склада боеголовок. Случиться такое могло скорее всего в одной из наших южных республик, где с недавних пор все громче раздавались голоса мусульманских проповедников, призывавших к объединению со своими зарубежными братьями в борьбе против сионизма и империализма.

Конечно, это было маловероятно, но руководство использовало удобный предлог, чтобы сделать еще одну попытку спасти свою власть, сохранить разваливающуюся на глазах страну. Когда в Баку были введены войска "для предотвращения кровавых межнациональных столкновений", как было заявлено, это вызвало недоумение. Действительно, к моменту ввода войск прошло уже несколько дней с начала резни, и погромы угасли сами по себе из-за отсутствия жертв — уцелевшие армяне превратились в беженцев. Не осталось без внимания и то, что "акцию умиротворения" предприняли сразу после того, как на площади перед зданием республиканского правительства многотысячные толпы стали требовать разгона Верховного Совета. Было ясно, что защита армян лишь не очень убедительный предлог. "У советского руководства, писала английская "Санди Таймс", — не оставалось другого выбора, когда погром против армянского населения, начатый националистами, перерос в антисоветские выступления."

Как бы в ответ на подобные высказывания, для успокоения наиболее дотошных политиков и журналистов появилась другая версия, которую начали неофициально распространять авторитетные и близкие к правительственным кругам люди: настоящей причиной введения войск была угроза складам ядерного оружия. Моей миссией, насколько я понял, было собрать в регионе, куда я направлялся, достаточно убедительный материал для подкрепления этой версии, чтобы оправдать очередное возможное вмешательство войск в "процесс развития демократии". Специалистом по Востоку я не был, и моя командировка была ловко инспирирована Павлом Владимировичем, вовремя подкинувшего нужную мысль начальству. Нам было необходимо закрыть брешь, образовавшуюся после гибели Мгера, необходимо было проверить, что делают наши «приятели» с попавшими в их руки броневиками.

На этот раз я отправился на юг в своем верном «мустанге». Мне хотелось иметь не только надежную и быструю машину, но и постоянную связь с Центром, компьютер и, наконец, холодильник, так как я не был уверен, что система общепита функционирует там лучше, чем в Городе. Работать на пустой желудок я не люблю, а бутерброды в жару быстро портятся, не говоря уже об отвратительном вкусе теплого пива. Как показали дальнейшие события, именно то, что я был на «мустанге» спасло мне жизнь, или, по меньшей мере, избавило от многих неприятностей.

Я выехал из Города в семь утра, в полдень уже был в Полтаве, а в два часа сделал небольшую остановку в Харькове, чтобы пообедать. В Ростов я приехал под вечер и остановился на ночлег у нашего сотрудника, знакомого мне еще по Школе. Я мог бы без труда получить по броне номер в гостинице, но не хотел оставлять «метки» на своем маршруте. Если быть откровенным, я только делал вид, что принимаю всяческие меры предосторожности, чтобы не «наследить», ибо следовало притворяться, будто я ничего не знаю о «жучке» в моем компьютере, который позволит легко определить мое местонахождение, как только я начну пользоваться услугами своего электронного помощника. Кроме того, еще со времени проведенных однажды на дачке Николая каникул, мне запомнились кулинарные способности, можно сказать, даже таланты, родителей его жены.

Ранним утром я плотно позавтракал, взял с собой несколько сэндвичей с ароматной колбасой, которую замечательно коптил в домашних условиях тесть моего приятеля, и отправился дальше. В полдень я дозаправился в Краснодаре бензином, залив бак и запасную канистру под самые пробки, чтобы не искать горючее в пути, а в восемь вечера уже въезжал в Сочи, проделав более, чем полторы тысячи километров за двадцать пять часов чистого времени.

Уже почти неделю я совершал свои инспекторские «набеги», знакомясь с обстановкой, выслушивая подробные доклады местных сотрудников, причем, несмотря на растущие тенденции сепаратизма, которые, впрочем, больше затрагивали митинговых ораторов и политиканов, чем специалистов, всю необходимую информацию мне предоставляли с дружелюбной откровенностью. Правда, и я никогда не стремился подчеркнуть свою «значительность» как представителя Центра, что любят иногда, чего греха таить, делать "московские гости". Многие мне позавидовали бы, по таким местам приходилось колесить по делам службы: Адлер, Гагра, Гудаута, Новый Афон…

Но, к сожалению, мне некогда было любоваться южными красотами. В Зугдиди, разбирая сводки за последние три месяца, я нашел нечто, показавшееся мне интересным. Наконец, наступила суббота. В тот день мне предстояла поездка в довольно глухой и неспокойный уголок для встречи с жившим там очень толковым, судя по его рапортам, секретным осведомителем.

Проехав Джвари, но не тот знаменитый монастырь на вершине горы, построенный в VI–VII веках "там, где сливаяся шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры", а маленький городок на реке Ингури, который может похвастаться разве что чайной фабрикой, миновав Джварское водохранилище и Ингурскую ГЭС, я после Хаиши свернул с довольно приличного шоссе направо и углубился в долину между Сванетским и Эгрисским хребтами. Однако, добраться до нужного места в тот день мне было не суждено: после очередного крутого поворота «мустанг» уткнулся бампером в толстое бревно, явно положенное поперек дороги специально.

Я вышел из машины, чтобы посмотреть, нельзя ли объехать преграду или как-нибудь отодвинуть бревно в сторону. Но не успел я отойти от машины на два или три шага, как треск за моей спиной заставил меня быстро обернуться.

На краю дороги стояли два человека, в руках одного из них был автомат Калашникова, направленный на меня. Вид его настолько мне не понравился, что я замер, как вкопанный, оставив всякую мысль о расчистке дороги. Раз это бревно кто-то тут положил, пусть себе и лежит, было бы крайне невежливым наводить порядок в чужом доме. Тем более, что его так усердно охраняют. Я собрался уже повернуться к этим двоим спиной и потихоньку удалиться в обратном направлении…

— Стой! — остановил меня резкий окрик.

За первыми двумя из кустов, треща сучьями, вылезли еще трое. Они тоже были вооружены, но автоматы двоих висели на плечах своих владельцев, а трехлинейный карабин третьего болтался у него на груди на перекинутом через шею ремне. Черт возьми, наверное, это бревно было из какого-то дерева, ценившегося на вес золота!

— Оружие есть? — спросил меня человек с направленным в мою грудь автоматом. Зная, что за такую игрушку в этих краях дают солидные деньги и не желая искушать какого-нибудь горячего джигита, я взял с собой только свой пистолет ПСМ, как ни уговаривали меня местные сослуживцы вооружиться перед поездкой сюда чем-нибудь посолиднее. И правильно сделал — в данной ситуации мне не помог бы не только автомат, но и ракетная установка «Град».

— Пистолет, — ответил я.

— Достань его и брось сюда. Только не вздумай шутить, уложу на месте.

Мне было не до шуток. Я видел, как горячечно блестят у него глаза, и понимал, что при любом неосторожном движении он всадит в меня хорошую порцию свинца. Остальные тоже подобрались и были готовы в любой момент открыть огонь. Очень медленно я расстегнул все пуговицы на плаще, потом на пиджаке, широко распахнул его, чтобы им была видна кобура под мышкой, так же медленно, кончиками пальцев, вытащил за рукоятку пистолет и бросил его в траву под ноги человека с автоматом.

— Сандро, обыщи его.

Тот, к кому был обращен этот приказ, снял с шеи карабин и отдал его стоящему рядом человеку в армейском полушубке с автоматом, висящим на плече по-охотничьи, дулом вниз, а сам направился ко мне. Я поднял руки, и он быстро ощупал меня со всех сторон, проверил карманы, даже приподнял штанины и отвернул носки. Это был молодой парень лет двадцати, с буйной черной шевелюрой, орлиным носом и красиво очерченными губами. Судя по тому, как последовательно и тщательно он меня обыскивал, умение «шмонать» он приобрел в зоне. Содержимое моих карманов Сандро разложил на капоте «мустанга» и повернулся к человеку на обочине.

— Готово, Ираклий, это все.

Только теперь тот опустил автомат и тоже подошел к машине. Он взял мой бумажник и небрежно вытряхнул его на капот, прихлопнув ладонью вспорхнувшую было под порывом ветра визитку. Найдя среди документов мое удостоверение, он внимательно его прочел.

— Раздевать его, Ираклий? — с видимым нетерпением спросил обыскавший меня парень. Почему-то до сих пор они говорили по-русски, говорили правильно, хотя и с сильным акцентом. Возможно, они делали это просто по инерции, поскольку начали с обращения ко мне.

— Постой, не торопись. Это не простой мент, — ответил Ираклий. — Надо еще выяснить, что с ним делать. Возьмем его пока с собой.

Сандро, явно возражая, горячо заговорил на местном языке, но Ираклий отмахнулся от него, и юноша умолк. Потом обошел «мустанг», восхищенно цокая языком, остановился и нежно погладил крышку багажника. Человек в полушубке, в руках у которого все еще был карабин Сандро, что-то сказал, улыбаясь, отчего вся остальная компания захохотала, а юноша вспыхнул и отдернул руку.

— Наш Сандро обожает машины, прямо с ума сходит, — любезно объяснил мне Ираклий. — Не терпится ему, первый раз такую красавицу видит. Садись за руль, поедем дальше.

Он сел рядом со мной, остальные, убрав бревно с пути, разместились на заднем сидении. Проехав несколько километров по немощенной, покрытой выбоинами дороге, мы остановились у невысокого каменного заборчика, за которым среди одичавших фруктовых деревьев виднелась жалкая хижина, наполовину сложенная из неотесанных камней, а наполовину из корявых потемневших бревен. Крыша ее выглядела, как растрепанное воронье гнездо, из которого торчала высокая дымовая труба. Меня заперли в примыкающем к хижине маленьком каменном сарайчике, после чего все вошли в дом, даже не выставив часового ни для того, чтобы сторожить меня, ни для охраны собственной безопасности. Очевидно, они чувствовали здесь себя полными хозяевами и никого не боялись.

Прошло несколько часов, стало темнеть, и я, с сожалением вспоминая об оставленном в холодильнике «мустанга» пиве и бутербродах, улегся на вязанку хвороста, валявшуюся в углу сарайчика, и задремал. Во сне я видел, как прекрасная горянка спасает меня из мрачного узилища, как когда-то Жилина, и предлагает свою руку и сердце, а самое главное — потчует меня чебуреками, мацони и восхитительной халвой. Но тут появился Сандро и медленно, по-садистски, начал втыкать мне в бок кинжал… Я проснулся от острой боли, ощупал свой бок и вытащил из-под себя здоровенную сухую ветку акации, усаженную десятисантиметровыми шипами. Выбросив ее и усовершенствовав свое ложе, я расстелил на нем слой сухого сена, запас которого обнаружил в другом углу сарайчика.

Несмотря на это, ночь я провел плохо, несколько раз просыпался от холода и от того, что при каждом моем движении острые сучья и колючки впивались в бока. Поэтому я был даже рад, когда рано утром меня разбудил Ираклий, вошедший в сарайчик с еще одним бандитом, имени которого я не знал.

— Здравствуй, дорогой, как спал? — Тон Ираклия был совсем иной, чем вчера, и я почувствовал, что, насколько это зависело от него, моя судьба вот-вот должна перемениться к лучшему.

— Спасибо, неплохо. Только замерз немного.

— Идем в дом, дорогой, там все расскажу. Ошибка вышла с тобой, прости меня, не знал. Вот твой пистолет, вот документы. — Он протянул мне ПСМ и бумажник.

Мы поднялись по нескольким корявым ступенькам и вошли в полутемную комнату с низким потолком, занимавшую большую часть дома. В ней стоял сколоченный из досок стол, несколько скамеек, в углах было свалено какое-то тряпье, вероятно, служившее ночью постелями. На столике у маленького окна, кусок выбитого стекла, в котором был заменен фанерой, я увидел армейскую рацию. Кроме нас в комнате никого не было, остальные, наверное, опять отправились сторожить бревно. Ираклий любезно указал мне на лавку:

— Садись, покушаем немного.

Я был голоден и с готовностью принял его приглашение. Меню состояло из консервированной тушенки, подозрительной колбасы, сухарей и неизбежной киндзы. Скудность стола скрашивало прекрасное молодое вино, немного мутноватое, но все равно достойное лучшей участи, чем быть выпитым наспех в полутемном бандитском притоне, пропахшем чесноком и застарелым мужским потом.

— Твое здоровье, дорогой, — Ираклий приподнял свой стакан. Я сделал то же. Наш третий сотрапезник молча оскалил зубы, изображая улыбку. На заросшем черной бородой лице она выглядела довольно зловещей, если бы не подчеркнутая любезность, с которой он присоединился к тосту.

Я воздерживался от вопросов, пока мы не покончили с едой. Что бы там ни было, а любую неожиданность, приятную или неприятную, лучше встретить не с пустым желудком. Переваривание пищи отвлекает, снижает остроту эмоций. Очевидно, и Ираклий считал, что позавтракав и угостившись вином, я снисходительнее отнесусь к его извинениям.

Все объяснилось очень просто. Местная банда узнала от своих людей в Зугдиди, что в их район направляется приезжий из Москвы на шикарной заграничной машине. Следует заметить, что «мустанг» — давно устаревшая и снятая с производства модель, но к нам моды доходят с опозданием лет на двадцать, и формы семидесятых годов производили на туземцев неотразимое впечатление. Имея большой опыт в ограблении автотуристов, Ираклий со своими подручными устроил засаду и на удивление легко и без потерь захватил «гостя». Однако, просмотрев мои документы, он решил на всякий случай посоветоваться с вышестоящими. Хотя мелкие банды и действуют обычно на свой собственный страх и риск, существует негласная иерархия, и в случае затруднений, например, при необходимости уладить затянувшийся конфликт с другой бандой, выручить попавшего в тюрьму товарища, разделить «справедливо» добычу или территорию, где «пасутся» банды, главари их обращаются к высшим «авторитетам». В последние годы тяготение к централизации особенно усилилось, многие понимали необходимость создания единой системы, которая позволила бы координировать действия возникающих повсюду, как грибы после дождя, новых группировок. Примером такого объединения могла служить Организация. Ираклий имел радиосвязь с местным ее филиалом. И когда он доложил о своей добыче, там сразу поняли, кто попал к нему в сети. Сомнения окончательно развеяло описание моего «мустанга» и его начинки.

Организация была кровно заинтересована не только в моей целости и сохранности, но и в том, чтобы я по-прежнему пользовался своим компьютером, что позволяло им контролировать меня. Поэтому, естественно, последовал категорический приказ: немедленно освободить "кавказского пленника" и с извинениями вернуть ему машину в полной исправности и со всем ее содержимым.

Последнее особенно огорчило Сандро, который по молодости и горячности готов был ослушаться и уговаривал Ираклия убить меня "при попытке к бегству". Ираклий поведал мне эту подробность, явно надеясь, что я оценю его стойкость перед искушением и не стану жаловаться на плохое обращение в первый день нашего знакомства. В заключение, он заявил, что очередной сеанс связи состоится в полдень, и что меня просили дождаться его, так как хотят что-то сообщить.

В двенадцать часов он включил стоящую у окна армейскую рацию, продемонстрировав вполне профессиональное умение обращаться с нею. "Цивилизованные пошли нынче абреки! — невольно подумал я. — Разъезжают на иномарках, пользуются автоматическим оружием и радио… Вот только бреются, как и сто лет назад, очень редко. Может, это является одной из традиций разбойников-горцев?"

Ираклий прервал мои размышления, протянув мне наушники.

 

30

Я стреляю — и нет справедливости

Справедливее пули моей!

М.Светлов

Комната, в которой когда-то мы с Мгером вели переговоры с захватившими Клаву бандитами, представляла теперь собой настоящий штаб. На столе лежали развернутые карты крупного масштаба, тут же стоял компьютер IBM РС с процессором 486 и цветным 24-игольчатым принтером, на отдельном столике в углу под пальцами какого-то худого и совершенно лысого типа стрекотала пишущая машинка, несколько раций, работая одновременно, наполняли помещение разноязычной речью и треском разрядов.

— Очень удачно, что ты оказался здесь! — протянул мне руку Антон. Кстати, мы обменялись рукопожатием впервые. Что это было, свидетельство возросшего ко мне доверия или проявление симпатии, которую он, по его словам, ко мне испытывал? Я приготовился сопротивляться стальной хватке, но его кисть лишь вяло шевельнулась в моих пальцах. Так поступали сановники во все времена — удостаивали прикосновения к своей начальственной длани. Видно, он уже ощущал себя властелином мира.

— У меня был шанс остаться в этих краях навсегда, — ответил я. — Один шустрый паренек наладился было раздеть меня, чтобы не попортить кровью одежду. Ему приглянулась моя машина.

— Да, мне рассказывали, в какую переделку ты попал. Эти горцы все еще живут по обычаям предков, любой чужак для них — законная добыча. Но мы вмешались вовремя.

— Спасибо. Для чего меня сюда вызвали?

— Мне нужна твоя помощь. Приближается заключительный этап операции (при этих словах по спине у меня прошел холодок), и броневики должны выйти на исходные позиции для атаки. Мы хотим, как ты помнишь, окружить станцию двойным кольцом: внутреннее будет вести штурм и захват, а внешнее отбивать попытки прийти на выручку охране. Но сперва необходимо перебросить ударный отряд в район станции.

— И что же вы решили?

— Вначале мы хотели отправить технику по железной дороге на платформах, замаскировав броневики под возвращающиеся с уборочной машины. Но после истории с АНТом, когда кооператоры пытались продать на металлолом за границу танки, контроль на железной дороге усилился. Кроме того, там мы будем лишены маневра в случае какой-нибудь неожиданности, привязаны к рельсам. Поэтому, было принято решение двигаться своим ходом. Ты должен позаботиться, чтобы ни люди твоего ведомства, ни патрульная служба их не задержали.

Мы обсудили еще кое-какие подробности, и я ушел.

Антон поставил передо мной трудную задачу. Но мне удалось быстро связаться с ребятами в Москве. Хорошо, что они уже знали от меня о характере готовящейся операции. Павел Владимирович понял меня с полуслова и вместе с Васей Кившенко нажал на нужные рычаги. Вскоре было спущено указание: дать "зеленую улицу" десантной части, передислоцирующейся в Прибалтику. Правдоподобие обеспечивалось тем, что там усиливалась напряженность. Армия, выполняя негласное указание, "играла мускулами", давая понять, что не останется безучастной к судьбам русских, которых в отделяющихся республиках заставляли изучать языки коренных национальностей и ограничивали в избирательных правах.

Через несколько дней все как будто было улажено. Но на этом моя роль "золотой рыбки" не кончилась. Антон настоял, чтобы я для страховки сопровождал колонну и в случае недоразумений своим авторитетом подкреплял пропускные документы… Я объяснял ему, что мне сперва нужно закончить дело, ради которого меня сюда прислали отчитаться перед начальством, иначе мой преждевременный отъезд может вызвать подозрения. Он согласился и дал мне еще два дня, однако, с тем условием, что я поеду в Москву с отчетом на своей машине и провожу колонну по крайней мере до Харькова, до которого нам с ней было по пути.

Я воспользовался полученной отсрочкой, чтобы связаться с Клавой. Она все еще писала диссертацию в этом городке, где ее захватили в заложницы, где погиб Мгер. Правда, банда, которую возглавлял Ахмет, давно уже отсюда ушла и вместе с прибывшими со всех концов страны отборными головорезами тренировалась по полному курсу подготовки десантников в специально оборудованном лагере. Одетые по всей форме (и, я думаю, тщательно выбритые ради маскировки), они должны были составить экипажи броневиков ударной колонны.

Слежки за мной в последнее время как будто не было, очевидно, мои заслуги перед Организацией были достаточно велики. Поэтому, без особых предосторожностей я отправился на окраину городка, правда, пешком, а не на «мустанге» — очень уж он был приметный. Да и расстояния тут были по провинциальному небольшими, хотя крутые подъемы и спуски делали даже их утомительными, особенно для такого изнеженного столичным транспортом ходока, как я.

Клава жила теперь в маленьком белом доме, где снимала комнату у старухи-абхазки, после того, как проводила Мгера в последний путь на тихом кладбище в его родном Дилижане.

Окно ее выходило на запад, и на фоне заката горы недалекого хребта на противоположной стороне долины вырисовывались причудливыми черными зубцами.

— Здравствуй, Джек, — ответила она на мое приветствие, сделанное наигранно бодрым тоном. Ее обычно веселый и звонкий голос, становившийся иногда даже крикливым по-одесски, откуда она была родом, сейчас прозвучал совсем глухо. Выглядела она тоже не лучшим образом — видно смерть Мгера здорово ее подкосила. "Может, не стоит снова впутывать ее в это опасное дело?" — подумал я. Но у меня не было другого выхода.

— Как твоя работа? Пишешь?

— Что-то застопорилась. Но время еще есть, думаю, что успею.

— Больше тебя не трогали?

— Нет, зачем им я. Они ведь получили все, что хотели.

— Еще не все. Боюсь только, что когда получат все, что причитается, это придется им не по вкусу. Пока они проглотили только наживку, но не заметили острого крючка.

— Мгер тоже был наживкой?

— Клава!

— Прости, Джек. Я просто устала.

— Ладно, я понимаю. Скажи, ты можешь сегодня вечером выехать в Москву?

— Если нужно…

— Очень нужно. Я хочу передать ребятам маршрут ударного отряда и график его движения. Пусть доложат все начальству и приготовят бандитам достойную встречу где-нибудь в пути.

— А ты сам?

— К сожалению, я должен сопровождать колонну, но думаю, что мне удастся оторваться от них по дороге. Но если даже и нет… В любом случае это не должно сковывать наших действий — положение слишком серьезное.

— Я уеду сегодня вечером, возьму только свои вещи. Их немного, как ты видел, все уместится в одну сумку. Автобусом доберусь до Сочи и еще успею на утренний рейс в Москву.

— Будь осторожна. Ты же понимаешь, что произойдет, если они тебя схватят и найдут эту бумагу.

— Не беспокойся. Они не обращают на меня внимания, я уже тебе сказала.

— У тебя есть оружие?

— Да, пистолет. И еще газовый баллончик, который Мгер тогда отнял у бандита.

— Держи все это под рукой, пока не сядешь в автобус.

— Не волнуйся, все будет в порядке.

Мы попрощались, и я ушел. Солнце уже давно закатилось за горы, и черные кроны деревьев шумели под ветром. Я медленно шел по узкой улочке вдоль невысокого забора. Сквозь быстро несущиеся тучи время от времени проглядывала полная луна, и тогда становилось довольно светло, на белых стенах маленьких домиков чернели квадраты окон. Потом луна снова скрывалась за тучами, и я с трудом различал дорогу.

Чем дальше я отходил от дома, где жила Клава, тем тревожнее становилось у меня на душе. Я начал уже жалеть, что не задержался и не проводил ее. Наконец, я остановился. Все было тихо, городок спал мирным сном, и лишь где-то далеко лаяла собака, да листья шумели у меня над головой. "Когда я уезжал из Города, деревья у нас стояли уже почти совсем голые, а здесь осень еще только начинается", — почему-то подумал я. Минуту поколебавшись, я решительно повернул обратно. Надо проводить ее до автобуса, иначе я не смогу спокойно заснуть. "Не стану ее беспокоить, а просто незаметно пойду следом и посмотрю, как она сядет", — решил я. Прошло минут десять после того, как мы распрощались, и я надеялся, что она не успела так быстро собраться и все еще находится дома.

Обратный путь я проделал вдвое быстрее, но Клава уже ушла — в ее окне не было света. Я знал дорогу на автобусную станцию и поспешил вдогонку, стараясь придерживаться темных мест. "Еще примет меня за преследующего ее бандита и влепит пулю!" — пришло мне в голову. Однако, это уже не могло меня остановить, и я только прибавил шагу.

Завернув за угол, я чуть не упал, споткнувшись обо что-то мягкое. Я наклонился и в этот момент из-за туч вышла луна. В ее голубоватом свете я увидел смотрящие прямо на меня широко раскрытые глаза. Это была Клава.

Она лежала на спине, крестом раскинув руки. Когда я обхватил ее за плечи и приподнял, голова бессильно запрокинулась, и я увидел рану, черной полосой перерезавшую горло. Очевидно, кровь с такой силой била из рассеченных артерий под действием пульсаций сердца, что почти сразу же вытекла вся. И когда она, наконец, упала, сделав несколько шагов, лишь последние капли запачкали ее лицо и шею. Помочь было уже ничем нельзя. Я осторожно опустил тело на землю и выпрямился.

Под деревом на противоположной стороне улицы что-то шевельнулось. Это могла быть кошка или собака, просто тень от колышащихся веток. Я уловил движение боковым зрением и возможно, мне это лишь показалось. Тем не менее, я вынул пистолет и, прижимаясь к низкой ограде, направился к дереву.

До него оставалось метров десять, когда из-за толстого ствола выскочил человек и пригнувшись, бросился бежать вдоль улицы. Шагов не было слышно, вероятно, на ногах у него были кроссовки или другая мягкая обувь. Еще немного, и он исчезнет в темноте. Я вскинул пистолет и выстрелил.

Бегущий споткнулся, сделал еще один шаг, потом выпрямился и повернулся ко мне. Я выстрелил еще раз, негромкий хлопок малокалиберного пистолета отразился эхом от стен домов и увяз, как в вате, в густом кустарнике и кронах деревьев, которые росли по обеим сторонам улицы. Человек, в которого я стрелял, упал на колени, потом опрокинулся на бок.

Он был еще жив, когда я подошел к нему. Опираясь левой рукой о землю, он сел, потом стал медленно подниматься. В правой руке он держал широкий кинжал, вероятно, тот самый, которым убил Клаву. Граненый клинок блестел в свете луны.

Я поднял пистолет, чтобы выстрелить в третий раз, но не успел спустить курок. Бандит снова упал и затих. Кинжал вонзился в мягкую землю. Хотя приближаться к нему было так же опасно, как к смертельно раненому зверю, я подошел, держа наготове пистолет, и перевернул его на спину. Вторая пуля попала в область сердца, и меня удивило, что он смог после этого еще подняться с земли. Но теперь он был мертв, мертв окончательно и бесповоротно, если только так можно выразиться.

В двух шагах от него лежала маленькая сумочка Клавы из натуральной крокодиловой кожи, подарок Мгера. Я поднял ее, подобрал стреляные гильзы, ярко блестевшие на пыльной земле, и вернулся к тому месту, где минуту назад споткнулся об еще теплое тело. Большую сумку, в которой были вещи и незаконченная диссертация, я нашел в пяти шагах, у ограды, от нее тянулся широкий кровавый след. Я попытался мысленно восстановить случившееся. Бандит, следивший за Клавой, вероятно, притаился за кустами, и когда она прошла мимо, напал на нее сзади. В другое время Клава, возможно, услыхала бы треск веток и успела бы среагировать, но сейчас она была не в лучшей своей форме. Я открыл маленькую сумочку, внутри лежал точно такой же ПСМ, какой был у меня. В другом отделении я нашел листок, который вручил Клаве полчаса назад.

Я огляделся и прислушался. Вокруг было все так же тихо — ни скрипа открывающейся двери, ни стука ставен. По-прежнему только ветер шумел в деревьях и стрекотали какие-то насекомые.

Нужно было решать, как поступить дальше. Несколько секунд я раздумывал, потом взял правую кисть убитой, разогнул еще мягкие и послушные пальцы и вложил в них свой пистолет, предварительно обтерев его платком.

— Прости меня! — шепнул я. В метре от того места, где лежала Клава, я бросил на землю одну из гильз, вторую кинул чуть дальше, под ограду. Открытую сумочку надел на ее согнутую в локте левую руку. Больше тут делать мне было нечего.

Я засунул пистолет Клавы в свою кобуру и, стараясь придерживаться тени, двинулся к центру городка, где горели редкие фонари. Я уходил все дальше и дальше, а единственная женщина нашей тесной, дружной компании лежала на пыльной земле темного переулка. Даже мертвая, она прикрывала меня, оставаясь в одном с нами строю.

 

31

Веди ж нас, — так будет тебе за труды;

Иль бойся: недолго у нас до беды!

К.Рылеев

На следующий день городок гудел, как потревоженный улей. Проходя по улицам, я видел стоящие тут и там кучки женщин, которые оживленно обсуждали ночное происшествие, и слышал самые фантастические его версии.

— …Женщина-милиционер, клянусь аллахом! Он ее порезал, а она вытащила из прически маленький наган и — бац, бац! Уложила его на месте!

— И никакая не милиционер! Они в людей сейчас стрелять боятся, мне мой говорил. А это была любовница одного важного начальника, у Азисы приехала погадать (Азиса была известная в этих краях гадалка и пророчица). Вся в золоте ходила, любовник надарил, вот и доигралась…

— А крови там натекло — целая лужа! Мухи так и вьются… Мой Васька бегал смотреть. И как, чертенок, не боится! Я бы умерла!

— Бандит, говорят, приезжий какой-то, из Баку…

— Нет, люди, это кровавая месть! За мужа она отомстила, помните, убили его месяц назад? Красивый такой армянин. Валико, сама видела — жили они вместе!

— Шпионаж, говорю вам, шпионаж! Вот и вчера в газете было, Марат в парикмахерской читал, забросили к нам с подводной лодки целых двадцать пять человек…

Антон, когда мы встретились, как-то странно посмотрел на меня — то ли сочувственно, то ли с подозрением. Но ничего не сказал о случившемся, а я тоже не стал затрагивать эту тему. Он, конечно, знал, что я был знаком с убитой, и мой хмурый вид мог объяснить именно этим обстоятельством. Похоже, он снова был готов извиняться за горячность своих подчиненных. Но мне его извинения были ни к чему. Придет время, и он за все заплатит сполна. И я сделаю все, что смогу, чтобы это время наступило как можно скорее.

Я ломал себе голову — как предупредить ребят, как передать им маршрут ударного отряда. Колонна должна была отправиться в путь послезавтра.

Звонить из местного управления я не хотел — там явно был «стукач» Организации, иначе я не мог объяснить тот факт, что Ираклий и его люди узнали о моей поездке. Человек этот не был вхож в верхние сферы мафии, так как не знал о моей с ними связи. Меня спас мой уникальный «мустанг». Однако, я был почти уверен, что после случившегося он знает обо мне больше, что за мной установили постоянную слежку, как для контроля за моими действиями, так и во избежании нападения на меня каких-нибудь «неорганизованных» абреков. Поэтому, я не рискнул вызывать подозрение служебным разговором с Москвой, да еще в такой напряженный момент.

Пришлось поступить совсем просто, но именно на эту простоту и открытость своих действий я и рассчитывал как на лучшую маскировку. Я зашел на почту и из автомата позвонил домой Павлу Владимировичу. Через разбитые стекла кабинки заглядывали какие-то небритые рожи, но меня это мало беспокоило.

Трубку сняла его жена, и я попросил передать от меня мужу привет и сказать, что позвоню еще раз, сегодня вечером. В девять часов я опять был на почте.

На этот раз он был дома.

— Здравствуйте, Павел Владимирович! Как отдыхаете?

Обращение на «вы» и упоминание об отпуске или отдыхе по нашему внутреннему коду означало, что я опасаюсь подслушивания.

— Спасибо, неплохо. Вот, собираюсь завтра вечером поехать на рыбалку. Уже купил мотыля, собрал свой чемоданчик рыболова.

Понятно, они уже все приготовили и могут действовать.

— Завидую вам. Но ничего, у меня послезавтра кончается командировка, и я тоже куда-нибудь отправлюсь, посижу с удочкой, подергаю окуньков.

— Лишь бы погода была подходящая.

— Я почему вас побеспокоил, Павел Владимирович…

— Да?

— Я тут немного задержался, а Грише могут понадобиться материалы, которые я у него взял. Так пусть он зайдет ко мне и в верхнем левом ящике возьмет зеленую папку. Не забудете? Зеленая папка в левом верхнем ящике.

— Хорошо, я ему передам.

"Зеленая папка" означала телефон, с которым я мог связаться по закодированному радиоканалу из моего «мустанга».

— Завтра, часов в десять, тогда в моем кабинете будет мой помощник, у него ключи от комнаты и стола.

Это означало, что сеанс состоится сегодня в двадцать три часа.

— Хорошо, я передам, не беспокойтесь.

— Большое спасибо. До свидания.

— Всего хорошего.

Вполне невинный разговор. Правда, сам факт, что я звонил в Москву, мог насторожить Антона, вызвать подозрение. Но ничего не поделаешь, приходилось рисковать. Да и вообще — дело шло к концу, скоро ему и так все станет ясным, а мне придется «засветиться».

Ровно в одиннадцать вечера я нажал на кнопку вызова на своем радиотелефоне. Убедившись, что Гриша на связи, включил сделанную заранее запись, и в течение нескольких секунд информация, для передачи которой обычным способом потребовалось бы минут тридцать-сорок, была «выстрелена» в эфир. Вряд ли операторы на станциях прослушивания, если даже такая служба и существовала у Организации, смогли засечь эту передачу, а тем более — расшифровать ее текст.

На душе у меня стало легче, как у любого, кому удалось переложить ответственность за принятие окончательного решения и успех его проведения в жизнь на чужие плечи. Теперь от меня мало что зависело, даже сохранность собственной шкуры. Послезавтра я отправляюсь в поход ("Мальбрук в поход собрался…" — прозвучала у меня в уме старинная песенка), буду сопровождать колонну броневиков, которую где-то должна ждать засада. Вряд ли эти отъявленные головорезы сдадутся без боя, а тогда у меня есть примерно равные шансы погибнуть от пули, посланной своими, или быть пристреленным бандитами, которые, конечно, быстро догадаются, кому они обязаны приятным сюрпризом. Ни тот, ни другой вариант меня не устраивал. Но уклониться от почетной роли колонновожатого я не мог: незаметно удрать нечего было и рассчитывать, а сказаться больным не позволял мой цветущий вид. Да если бы я и заболел по-настоящему, меня просто погрузили бы в багажник «мустанга» и повезли с собой даже в бессознательном состоянии. Если не пристрелили бы как симулянта.

Кроме того, честно говоря, мне самому хотелось присутствовать на финальном акте, посмотреть на лицо Антона, когда он поймет, какую «змею» пригрел на своей груди! Как всегда, я надеялся, что мне повезет, что и на этот раз я выйду сухим из воды.

Второй, более весомой причиной, по которой мне нужно было сопровождать колонну, являлась возможность внезапного изменения первоначального маршрута. Нельзя было исключить того, что разведка Организации вовремя (с точки зрения их интересов, конечно) обнаружит засаду. В этом случае у меня оставался небольшой шанс сообщить своим о новом направлении движения ударного отряда.

Итак, еще раз прочувствовав, что свобода не что иное, как осознанная необходимость, я приготовился — морально и материально — к поездке. "Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству!"

Вечером накануне выступления Антон пригласил меня на "небольшой ужин в тесном дружеском кругу", как он выразился. Поскольку этот ужин проходил в палатке в самом центре тренировочного лагеря, который бдительно охранялся по всему периметру, думаю, что приглашение было лишь предлогом не дать мне сбежать до срока. Если Антон и не подозревал меня пока в предательстве, то все же опасался, как мне кажется, что в последний момент у меня сдадут нервы, и я дезертирую из их славных рядов.

На вечеринке присутствовали командиры отряда, Ахмет и откуда-то появившийся Аркадий, который и в пятнистой форме десантника выглядел импозантно.

Пили довольно много, хотя завтра утром предстояло двинуться в путь, провозглашали тосты за успех, даже я, притворившись захмелевшим, поднял стакан "за ветер добычи, за ветер удачи, чтоб зажили мы веселей и богаче!", чем вызвал всеобщее веселье и испытующий взгляд Антона, который, конечно, помнил эту строчку из "Острова сокровищ".

Для постороннего наблюдателя происходящее могло показаться обычной офицерской попойкой по случаю окончания летних лагерей. За брезентовыми стенами палатки шумели рядовые — там тоже «гуляли». К моему удивлению, обошлось без обычных при таком количестве выпитого и скопления народа эксцессов. Сказывалась привычка или дисциплина тут была на высоком уровне — не знаю, но только к двенадцати часам ночи все утихло, и лагерь, кроме дежурных и часовых, погрузился в сон.

Я долго не мог заснуть — давало себя знать нервное напряжение последних дней. На соседней койке мощно храпел Ахмет, по стене двигалась тень прохаживающегося взад и вперед часового.

В шесть тридцать меня разбудил сигнал горна, а в семь ноль-ноль отряд выступил из лагеря.

 

32

Динамит и бикфордов шнур — его брат,

И вагон за вагоном в ад летят.

Н.Тихонов

Машины двигались с пятидесятиметровыми интервалами. Кроме броневиков в колонне были два бензовоза, полевая кухня, санитарная машина, несколько грузовиков с продуктами, палатками и другим имуществом, а также три командирских «джипа», как по старинке называют иногда современные отечественные машины такого типа. Мой «мустанг» шел в головной части колонны, ко мне в качестве «пассажиров» подсадили трех незнакомых бандитов, и я не стал спорить, понимая бесполезность любых возражений по поводу этого почти не завуалированного конвоя. Антон, к моему разочарованию, с нами не поехал, командовали отрядом Ахмет и Аркадий.

В присутствии бдительных «пассажиров» я не рискнул рассматривать карту, а тем более включать компьютер, в памяти которого был записан со всеми подробностями наш маршрут. Но я и так знал наизусть все места, где можно было ожидать засаду.

Однако, проходил час за часом, лента шоссе с усыпляющей монотонностью стлалась под колеса, но ничего не происходило. Если так будет продолжаться, то через пять-шесть часов мы выйдем из горных ущелий Большого Кавказа на оперативный простор прикубанских степей, и для того, чтобы задержать бандитов, понадобится уже не просто засада, а настоящая крупномасштабная операция с привлечением больших сил. Стараясь не думать о таких неприятных вещах, я следил за дорогой и анализировал по памяти планы дальнейших действий ударного отряда.

…Стратеги Организации были, вероятно, сторонниками теории "москитных войн", которая наравне с пресловутой "доктриной Дуэ" владела умами военных теоретиков в тридцатые годы. Подобно тому, как доктрина итальянского генерала базировалась на возможности одержать победу в войне силами одной авиации, "москитная теория" доказывала преимущество атакующих большими массами танкеток, броневиков, торпедных катеров и легкомоторных самолетов перед тяжелыми танками, так называемыми "сухопутными крейсерами", перед огромными линкорами и многомоторными бомбардировщиками. Вторая мировая война продемонстрировала ограниченность применения легких танков, основной ударной силой на суше оказались в конце концов средние и тяжелые танки, самоходные орудия, более того, в последний период войны наметилась явная тенденция создания мощных, защищенных толстой броней и вооруженных крупнокалиберными орудиями гусеничных машин, таких, как немецкие "королевские тигры", «пантеры», самоходные орудия «фердинанд», американские «шерманы», советские ИС-2 и СУ-100. Многомоторные "летающие крепости" и фронтовые истребители окончательно зачеркнули теорию "москитной войны". И только на море она как будто оправдалась — самые большие линкоры, немецкие «Бисмарк» и «Тирпиц», японский «Ямато» были потоплены или выведены из строя именно действиями легких торпедоносцев, подводных лодок и пикирующих бомбардировщиков. Но для дерзких десантных операций, "булавочных уколов в нервные центры", подобных планируемому удару, броневики вполне пригодны.

Пока я размышлял над теоретическими аспектами военной стратегии и тактики, наступил час привала, и колонна остановилась. Экипажи броневиков собрались у полевой кухни, командиры получали уточняющие инструкции. На меня никто не обращал внимания — мои «пассажиры» тоже отправились подкрепиться. Я вышел из машины и огляделся.

Мы находились в живописной долине. В нежарком осеннем солнце темнели чуть тронутые желтизной листья густых зарослей, покрывавших склоны по обеим сторонам долины. В голубой дымке за поворотом виднелись впереди темно-синие громады гор, а сзади и справа сверкали белизной вершины Большого Кавказа. Пыль уже успела покрыть тонким серым слоем чисто вымытые перед походом бока и капоты броневиков, лечь на отливающую перламутром голубую крышу моего «мустанга», припорошить стекла. Я достал из перчаточного ящичка кусок замши и протер ветровое стекло, потом вытер боковые и задние стекла, очистил фары.

— Что, Джек, пропал аппетит?

Аркадий подошел бесшумно, я не расслышал его шагов в гомоне насыщающихся и готовящихся насыщаться «десантников», в барабанно-гитарном бешенстве рока, несущемся из приемника стоящего неподалеку «джипа».

— Нет, аппетит у меня всегда при себе. Вот приведу в порядок своего коня и поем. Кстати, полей мне, я сполосну руки.

Я вытащил из багажника пластмассовую канистру с водой, которую всегда вожу на всякий случай в машине. Аркадий не обиделся на такую дерзость видя меня постоянно в обществе Антона, отмечая, что мы с ним держимся на дружеской ноте, говорим друг другу «ты» и так далее, он, вероятно, отвел мне достаточно высокое место в их негласной иерархии, где-то рядом с собой. Вчерашняя попойка также способствовала нашему сближению. Такие мероприятия, как известно, «спаивают» (от слова «паять», а не "пить") людей. Мне это было на руку — притупляло бдительность противника, сбивало с толку моих «стражей».

— Пойдем к моей машине, там мой водитель приготовил скатерть-самобранку, дастархан по-восточному. Ты же не станешь толкаться у кухни?

— Спасибо. Но после вчерашнего мне нужна разгрузка — перебрал немного. У меня в машине есть термос с кофе, в холодильнике бутерброды с сыром, этим я и ограничусь.

— Ну, смотри. А если захочешь, приходи. Мы еще минут сорок простоим.

— Ладно, учту. Спасибо за приглашение.

Аркадий ушел, а я сел в машину на нагретое солнцем сидение и достал свои бутерброды и термос кофе. "Крепкий, однако, этот парень, — подумал я, вспоминая, как много выпил он накануне вечером. — Сливая мне, держал полную десятилитровую канистру на весу одной рукой, как будто это легкая кружечка, и даже пальцы не дрожали". Я отвинтил пластмассовую крышку-стаканчик и налил в нее немного кофе. В литровом термосе плескалось его не так-то много, стакан, не больше. Остальной объем сосуда был заполнен килограммовым зарядом мощной взрывчатки, а днище служило для установки нужного момента воспламенения детонатора — достаточно было повернуть его на определенный угол.

Пережевывая бутерброд и запивая его маленькими глотками, чтобы растянуть процедуру принятия пищи подольше, я вспоминал: за поворотом, примерно в полутора километрах от того места, где мы сейчас находились, должен быть старый виадук, построенный еще в конце прошлого века. Он связывал проходившее по узкому искусственному карнизу правого склона долины шоссе с противоположным склоном, со старой грунтовой дорогой. Когда-то она вела к многолюдным горным аулам и была, вероятно, оживленной, но после того, как началась кампания переселения горцев на якобы более плодородные низменные земли, селения эти опустели, и дорога обезлюдела, виадук заржавел, пришел в ветхость. Им пользовались изредка лишь охотники да туристы, военно-стратегического значения он не имел, поэтому, его не ремонтировали уже много лет. Но я верил в надежность старых мостов инженеры и строители работали тогда на совесть, а их творения были сделаны с большим запасом прочности.

Поев, я поставил термос у своих ног, слева от педалей. Потом достал из бумажника визитку и сложил ее вчетверо. Оглянулся, мои «пассажиры» все еще были возле кухни. Я перегнулся через правое сидение, открыл дверцу, расположенную справа, и вложил визитку в гнездо замка. Проверил: дверца закрывалась как будто плотно, но достаточно было сильного толчка, чтобы она распахнулась.

Через полчаса вернулись мои попутчики, веселые, с раскрасневшимися лицами. Наверно, они не ограничились компотом, который, как положено, давали на третье, а добавили кое-что покрепче из личных запасов. Что ж, им не сидеть за рулем, имеют право. Мне же это было только на руку. Салон наполнился запахом спиртного.

Не успели они рассесться, как прозвучал сигнал к началу движения. Как только мы тронулись с места, я потянул кнопку на приборном щитке, в капоте под ветровым стеклом приоткрылся воздухозаборник, и струя свежего воздуха приятно повеяла мне в лицо, выходя затем в полуопущенное стекло левой дверцы. Атмосфера в салоне «мустанга» заметно посвежела.

— Опусти стекло совсем, жарко! — похлопал меня по плечу, наклонившись вперед, один из «пассажиров» на заднем сидении. Я повернул голову и смерил его таким взглядом, что он отшатнулся и замолчал, поняв дистанцию, отделяющую рядового бандита от особы, приближенной к руководству Организации. Остальные, оживленно о чем-то болтавшие, заметив эту немую с моей стороны — сценку, переглянулись и притихли.

Вскоре я увидел впереди и слева решетчатую ферму виадука. Его состояние не вызвало у меня энтузиазма, такой он был ржавый, так много распорок и скреп в его ажурной арке держались на одном конце или вообще отсутствовали в тех местах, где по всем законам сопромата и симметрии им надлежало быть. Но приходилось рисковать, другого шанса оторваться от колонны могло и не представиться.

Я сунул руку в карман и нащупал баллончик, трофей Мгера, который я вместе с пистолетом вынул из сумочки Клавы. Когда моя машина почти поравнялась с въездом на виадук, представлявшим теперь собой заросшую травой и едва протоптанную посредине тропинку, где не оставалось и признака колеи, следов от колес машин или хотя бы арбы, я резко повернул руль налево.

Мои «пассажиры» в первый момент не сообразили, что происходит сказывалось вчерашнее возлияние и сегодняшняя «добавка», притупившая их реакцию. Когда они пришли в себя от моего неожиданного маневра, было уже поздно, «мустанг» влетел на виадук. Центробежная сила во время этого резкого поворота заставила сидевшего справа бандита навалиться на дверцу, она распахнулась, я подтолкнул его, и он, сломав спиной проржавевший прут ограждения, исчез в голубой дымке пропасти. В следующее мгновение остальные получили в открытые от изумления или негодования рты и широко вытаращенные глаза хорошую порцию газа. Помешать мне они после этого уже были не в силах, и все те считанные секунды, пока я вел машину по вибрирующим доскам настила, сквозь громыхание и треск я слышал, как они, задыхаясь, кашляют у меня за спиной. Струя воздуха, которая выходила из заборника, предохраняла меня от действия моего собственного химического оружия, к тому же я успел задержать дыхание.

Виадук выдержал тяжесть моей машины. Как только мы оказались на твердой земле, я затормозил, выскочил из «мустанга» и распахнул заднюю дверцу. Один из сидевших сзади вывалился сразу, второго мне пришлось выдернуть за ногу. Они были уже почти в бессознательном состоянии, но я все же выпустил в их посиневшие физиономии остатки газа — не пропадать же добру! — и выбросил пустой баллончик.

В это время я заметил, как от остановившейся в замешательстве колонны отделился «джип» и помчался к въезду на виадук. Одним прыжком я достиг водительской дверцы, схватил свой термос, нажал на винт в центре донышка и повернул до упора ободок. Внутри послышался щелчок и что-то зашипело. Насколько я помнил инструкцию, теперь у меня в запасе оставалось секунд десять-пятнадцать. Сперва я хотел просто швырнуть термос и уже размахнулся, но при взгляде на настил, передумал. Термос мог отскочить и откатиться в сторону, провалиться в дыру от сгнившей доски. Я подбежал к виадуку и положил термос на скрещивающиеся в узле силовые балки фермы. Мой выбор одобрил бы любой сапер — это была одна из самых уязвимых точек конструкции.

"Джип" уже въезжал на виадук, когда я вскочил в свою машину и так рванул с места на третьей скорости, что из-под бешено завращавшихся ведущих колес полетели камешки и комья земли. «Джип» медленно и осторожно двигался по виадуку… Они не хотели рисковать и раньше времени свалиться в пропасть — все равно, вероятно, считали они, далеко мне не уйти.

Я был у самого поворота, когда ослепительная, желтая с красным, вспышка отразилась в темном на фоне горного склона ветровом стекле и в зеркале заднего вида. Одновременно раздался оглушительный удар, эхо которого, подобно раскатам грома, покатилось по ущелью, многократно отражаясь от скал. Конец виадука, опиравшийся на левый край ущелья, провалился вниз, на мгновение я увидел ставший вертикально настил с черными дырами от выпавших кое-где досок и как бы приклеенный к нему «джип». В следующую секунду все это с треском и грохотом обрушилось вниз, в километровую глубину провала. Мне показалось, что я различил среди кувыркающихся в воздухе тел долговязую фигуру Аркадия…

Но мне некогда было рассматривать это поучительное и, признаюсь откровенно, приятное зрелище. Я заметил нечто иное, не столь радующее душу: башенки двух или трех ближайших броневиков, развернулись в мою сторону, на концах спаренных стволов затрепетали бабочками, забились оранжевые огоньки, раздался треск, напоминающий звук разрываемого коленкора, и скрещивающиеся дымные струи трасс впились в обрыв над моей головой. По крыше машины застучали отбитые пулями кусочки камня. Я нажал на акселератор, и все исчезло за выступом скалы, за оставшимся сзади поворотом.

Теперь на некоторое время я был в безопасности. Чтобы добраться до меня, им пришлось бы сделать объезд километров в тридцать, а за это время я успел бы уехать далеко и скрыться так, что обнаружить мой «мустанг» они не смогли бы. Кроме того, оставшись без командира, они должны будут связаться по рации с Антоном и другими главарями, чтобы получить указания, как действовать дальше в неожиданно возникшей ситуации. Очевидно, продолжать движение по старому маршруту значило бы самим лезть в мышеловку, поэтому, они будут вынуждены разрабатывать новый маршрут… Словом, переполох в мирном семействе! На какое-то время им будет не до меня, но если даже они рискнут задержаться и догонять мою машину, час полтора в запасе у меня есть, и я могу заняться неотложными делами.

Проехав километр или два от того места, где мне удалось оторваться от колонны, я заглушил мотор и остановился посреди дороги, вернее, того, во что она теперь превратилась — едва заметной в густой траве тропинки. Можно было не опасаться, что я помешаю кому-нибудь проехать. Вокруг, насколько хватало глаз, не было ни души, лишь коршун выписывал в небе над моей головой медленные круги. Но старый разбойник вряд ли завербован Организацией и не донесет им, где я нахожусь, — он высматривал, нет ли где сочного цыпленка, не отбился ли от двора утенок, а моя железная повозка, неотразимо влекшая к себе Сандро, совершенно его не интересовала. Я включил компьютер.

На дисплее появился участок карты, изображавший местность, где я сейчас находился, шоссе, старую грунтовую дорогу, разделяющее их ущелье и окрестные горы. Правда, карта несколько устарела — виадука, указанного на ней, больше не существовало. Надо будет не забыть внести исправление, чтобы какой-нибудь доверчивый турист, забредя в эти места, не испытал разочарования, остановившись на краю обрыва и глядя, как сейчас бандиты, на недосягаемый противоположный край ущелья. «Недосягаемый» — какое приятное в данный момент слово!

У колонны было три возможных варианта продолжения пути на север. Один из них, который разрабатывался при моем участии, конечно, отпадал. Второй вел на Армавир, срезая крутую петлю шоссе, ведущего через Краснодар, он даже позволял по сравнению с первым вариантом сократить дорогу, именно им чаще всего пользовались владельцы частных автомобилей, отправляясь отдыхать в Сочи. Правда, в это время года там очень оживленное движение, и, как следствие, множество автоинспекторов, но документы у ведущих колонну были, что называется, «железные». Наконец, третий путь, самый трудный, шел через редко посещаемый даже вездесущими туристами малоизвестный перевал. Преодолеть его на броневичках было почти невозможно. Наметив все же на карте дисплея на всякий случай и его, я поставил возле условного обозначения перевала два вопросительных знака.

Закончив эту предварительную работу, я вызвал по радиотелефону Центр и торопливо, открытым текстом, сообщил, что мне удалось оторваться от бандитов, и что они двигаются на север. Гриша, который с момента получения прошлого сообщения был постоянно на связи, не удивился, что я повторяю уже известную ему информацию о направлении движения колонны. Напротив, он несколько раз переспрашивал меня, перебивал удивленными и встревоженными вопросами, так что создавалось впечатление, будто все это для него неожиданная и неприятная новость…

Меня такое поведение могло бы смутить, не знай я, насколько он сообразительный парень и понимает меня с полуслова, с полунамека. Мы сыграли свою сценку так, как будто долго ее репетировали. Я высказал свои соображения, и мы сошлись на том, что следует организовать засаду в самом удобном для этого месте пути по второму варианту — там, где ведущая на Армавир дорога проходит через узкий каньон, позволяющий устроить «пробку» из подбитых броневиков. На дисплее я наметил примерное расположение наших сил, места наблюдательных постов, после чего мы пожелали — уже без всякой игры — успеха друг другу и закончили сеанс связи. Потом я завел мотор и отправился дальше.

Проехав десяток километров по ухабам бывшей дороги, я остановился и снова включил радиотелефон, но на этот раз, хотя и очень спешил, воспользовался закодированным каналом. Получив подтверждение, что меня поняли правильно и все в порядке, я второй раз за последние два дня почувствовал облегчение. Что бы со мной теперь не случилось, свое дело я сделал. И сделал, на мой взгляд, неплохо.

 

33

О поле, поле, кто тебя

Усеял мертвыми костями?

А.Пушкин

С большим трудом я выбрался на проезжую дорогу. Несколько раз «мустанг» забирался в такие дебри кустов и молодой поросли акации, почему-то облюбовавшей колеи старого тракта, что я не мог даже открыть дверцу машины, чтобы выйти и осмотреться, и был вынужден выбираться из зеленой ловушки задним ходом. Иногда на склонах я видел полуразрушенные хижины и деревенские дома с черными дырами окон и дверей. Характерные для местной архитектуры террасы с резными столбиками оплетали вьющиеся растения, роскошные когда-то фруктовые сады одичали, заросли дикой травой. Будущие археологи станут ломать головы на тем, какая катастрофа заставила людей покинуть эти обжитые столетиями места. Землетрясение? Чума? Нашествие иноземных завоевателей? А катастрофа состояла лишь в одном росчерке пера, утвердившего решение о «неперспективности» горных селений…

Но вот замелькали знакомые места, которые я только что проезжал в составе колонны. Я выжимал из двигателя «мустанга» все, что он мог дать. Нужно было наверстать время, затраченное на выпутывание из местных джунглей.

Наконец, впереди показался крутой поворот, настала пора осуществить свой план временного превращения в покойника-невидимку. Я посмотрел в зеркало: позади дорога была пуста, несколько минут у меня есть наверняка. Я остановился, не заглушая двигателя, и вышел из машины, на ходу доставая из заднего кармана свой неразлучный складной нож.

Нужную мне ветку я заметил сразу — такие мы в детстве использовали для изготовления рогаток. Я срезал ее, только на этот раз оставил очень длинную ручку, сантиметров пятьдесят-шестьдесят. Вернувшись к машине, примерил рогатку, пришлось ее немного укоротить, чтобы приспособление действовало так, как было задумано. Я включил первую передачу, вставил педаль газа в развилку срезанной палки и зафиксировал акселератор, уперев рукоятку рогатки в переднюю кромку водительского сидения. Теперь мотор работал на высоких оборотах даже тогда, когда я снял ногу с педали. Можно было добиться того же, отрегулировав карбюратор, но так быстрее и кроме того, когда рогатка выскочит, не останется никаких следов специальной подготовки, никаких улик. Даже если кто-то обратит на рогатку внимание, то скорее всего, решит, что ее потерял какой-нибудь мальчишка.

Я осторожно отпустил сцепление, машина покатилась вперед, затем я распахнул дверцу и в группировке выкатился из кабины. «Мустанг» хорошо держал дорогу и уверенно двигался дальше — прямо к повороту. Но сворачивать самостоятельно он не умел. Вот передние колеса сбили ограждение и сорвались с края обрыва, вот задние взметнулись вверх… И мой верный Боливар со всей своей замечательной начинкой, грохоча по выступам скал, обрушился вниз. Спустя несколько секунд рванули еще не израсходованные баки, залитые бензином высшего сорта, и густой черный дым, пронизанный искрами, повалил из ущелья. Через десять минут я услышал сирену приближающейся патрульной машины.

— Он пролетел мимо меня на скорости не меньше ста, — объяснял я инспектору, пытавшемуся разглядеть, что делается на дне пропасти. Очевидно, не справился с управлением. А может, просто зазевался и не заметил поворота.

Инспектор по рации сообщил о происшедшем и вызвал аварийку и "Скорую помощь". «Мустанг» они, конечно, найдут, а вот с поисками трупа водителя может случиться заминка… Он мог вывалиться из машины и зацепиться за какую-нибудь скалу или куст, его могла унести быстрая горная речка, которая протекала по дну ущелья. Слухи на Востоке распространяются со скоростью электромагнитных волн, и я надеялся, что успокоительная весть о моей гибели вовремя достигнет ушей руководителей Организации.

Раскрыв свое служебное удостоверение перед вытянувшимся по стойке «смирно» инспектором, я попросил его подбросить меня в Управление. А когда мы туда прибыли, проявил черную неблагодарность, распорядившись изолировать его на пару дней. Мне необходимо было обеспечить его молчание, а поручиться, что он не делится особо интересными происшествиями со своей женой или любимой девушкой, я не мог.

В семнадцать двадцать пять я «повис» на телефоне, спиной и затылком ощущая напряженную атмосферу, царившую в Управлении. Здесь уже получили кое-какую информацию, все наличные силы были приведены в готовность и в любую минуту могли быть подняты по тревоге. Выражаясь фигурально, они дрожали от нетерпения, готовые немедленно броситься в бой или погоню.

Пришлось охлаждать горячие южные головы. Объяснять им весь замысел, все подробности операции я пока не мог, поскольку среди них, возможно, был человек Организации, и малейшая утечка информации привела бы к тому, что ударный отряд рассеялся бы, бросил броневики и небольшими группками в два-три человека ушел бы по горным тропам. Важно было до самого последнего момента сохранять у бандитов иллюзию возможности успешного осуществления так много обещающего и так долго лелеемого плана. Пусть думают, что я бросил их, струсив в последнюю минуту, и погиб в аварии, не успев сообщить всего, что знал, а только наспех договорившись о засаде. Легко веришь тому, что совпадает с твоими желаниями! Я рассчитывал на это и молился всем существующим и выдуманным богам: "Лишь бы они не передумали, лишь бы не испугались раньше времени!"

Небо услыхало мои молитвы. В семь часов вечера поступило сообщение, что колонна втянулась на перевал, а еще через полтора часа все было кончено. Компьютер сыграл свою роль, и они попались в расставленную ловушку.

Утром мы добрались на вертолете до места в горах, где, выражаясь словами Библии, оказалось "сокрушено волосатое темя закосневших в своем беззаконии". Еще на подлете я заметил несколько столбов дыма — до сих пор тлела резина подбитых броневиков. Нас встретил капитан, руководивший одним из подразделений засады и оставшийся с частью своих людей охранять трофеи.

— Есть жертвы с нашей стороны? — спросил я, желая получить подтверждение тому, что операция прошла без больших потерь, из уст непосредственного участника событий.

— Трое раненых, один тяжело, но врач говорит, что будет жить, ответил он.

— Всех взяли?

— Да, уйти тут некуда. Удивительно, как они вообще сюда смогли добраться. Водители у них отличные, ничего не скажешь.

В прохладном утреннем воздухе остро пахло гарью. Я обвел глазами небольшую долину, куда сползала с заснеженного перевала узкая дорога. Пленных бандитов, убитых и раненых эвакуировали еще ночью, сейчас для охраны уцелевшей техники, которую собирались вывезти в течение ближайших нескольких дней, здесь оставались лишь несколько наших десантников в точно такой же форме, какая была на головорезах ударного отряда. Мне пришло в голову, что если бы дело дошло до рукопашной, трудно было бы отличить своих от чужих… Такой вероятности я не предусмотрел.

Из рассказа капитана я понял, что серьезного сопротивления бандиты не оказали — настолько неожиданным был удар. Лишь несколько БРДМ, экипажи которых состояли, видно, из тех, кому терять было нечего, попытались пойти на прорыв, но после того, как три броневика загорелись от прямых попаданий кумулятивных гранат, выпущенных из РПГ, тоже сдались.

На покрытой инеем земле валялись сорванные взрывами боезапаса башни, сами подбитые машины замерли вразброс: вероятно, уже горящие, водители до того, как потерять сознание, правили наугад, куда попало. Краска на бортах вздулась пузырями и кое-где осыпалась, обнажив серую сталь, броневики стояли накренившись на обгоревших до дисков колесах. Да, теперь не нужно было никаких взяток, чтобы списать их в металлолом!

Остальные стояли целехонькие, только люки были распахнуты настежь, крышки башен откинуты, как бы для того, чтобы показать, что внутри никого нет. Вокруг валялись обрывки бумаг, окровавленные бинты, обгоревшая одежда. Скоро наступит зима, покроет все это снегом, а к весне следы побоища сгниют, перетлеют, и снова здесь будет пустынно и чисто, разве что забредший турист найдет пару проржавевших гильз.

Только один из тех десяти броневиков, на которые мы с Мгером поставили мины с радиовзрывателями, пострадал от огня. Я приказал капитану отвести своих людей метров на двести, снял мины и сложил их в специально привезенный чемоданчик. Теперь они были не нужны, ударный отряд дошел до конечной точки своего маршрута. Собственно говоря, именно для того, чтобы выполнить эту нехитрую процедуру, я и прилетел сюда на «вертушке» инструкция требовала… как бы это поделикатнее выразиться, обеспечить секретность особенностей использования аппаратуры подобного рода. Если бы не этот "секрет Полишинеля", я вполне мог бы не тащиться сюда, а поручить снять мины тому же капитану.

Антон исчез. Позже, из допросов захваченных командиров ударного отряда я узнал, что когда главари после моего бегства обсуждали сложившуюся ситуацию, именно он убедил их, что не все потеряно, и настоял на том, чтобы броневики направились через труднопроходимый перевал. Сказалась-таки авантюристская жилка его характера, которую я принимал во внимание, ставя возле условного обозначения перевала на дисплее два вопросительных знака!

Я был уверен, что как только до руководства Организации дойдет весть о моем «дезертирстве», они сразу же возобновят контроль за моим компьютером в «мустанге», если только они вообще когда-нибудь этот контроль снимали. И вот, узнав из моего разговора с Гришей по радиотелефону, когда я стоял в густых зарослях под бдительным оком коршуна, что на пути к Армавиру их будет ждать засада, увидев мои два вопросительных знака, Антон по-суворовски решил пройти там, где пройти было как будто невозможно…

Случилось именно то, на что я рассчитывал, я его переиграл. Но меня все же удивляло, почему другие поддались его уговорам, почему не решили вообще свернуть всю операцию. Ведь совершенно очевидно было, что если даже отряду удастся вырваться из предгорий Северного Кавказа, до Города ему все равно не добраться, столько заслонов будет поставлено на пути к уже известной нам цели. Неужели они рассчитывали со своими тридцатью броневиками пройти с боями полторы тысячи километров?

Однако, как оказалось, я недооценил стратегические таланты Антона. Он придумал дерзкий маневр, вполне в духе "москитной войны": из прикубанских степей отряд должен был, одним быстрым броском через Сальск, Цимлянск, Морозовск обойдя Ростов-на-Дону, выйти к Миллерово и по отличному шоссе через Богучар и Павловск домчаться до Нововоронежской АЭС… Честно говоря, если бы им посчастливилось обойти нашу засаду, а это непременно случилось бы, если она действительно была бы устроена на дороге, ведущей в Армавир, неожиданный финт Антона мог увенчаться успехом. А тогда, обрушившись всеми силами на ничего не подозревающую охрану, бандиты сломили бы ее сопротивление в считанные минуты… Судьба миллионов людей висела на волоске.

Но все хорошо, что хорошо кончается. А настойчивость и упорство Антона обернулись теперь против него самого. Вряд ли Организация простит ему такой разгром, потерю сотен отборных боевиков, даром затраченные на подготовку средства. Я вспомнил слова "короля Камчатки и прилегающих островов": "Куда ведешь, Сусанин?" Он предчувствовал, чем все это кончится, старый опытный лис! И постарается показать Антону и тем, кто его поддерживал, как плохо не слушаться старших.

Каждая сорванная операция преступников, каждый их провал дают еще тот положительный эффект, что вызывают разброд и грызню в их стане. Последующие за неудачей «разборки» отвлекут их силы, ввергнут в междуусобную войну. Пройдет немало времени, пока снова восстановится единовластие какой-нибудь одной группировки или сильной личности.

За Антоном же теперь начнется настоящая охота. Он оказался вне закона и среди своих, и среди чужих. Но тем опаснее он будет, превратившись в затравленного волка, тем скорее пойдет на любое рискованное дело, чтобы вырваться за линию красных флажков, уйти за границу. Ему нужны будут для этого деньги, большие деньги…

Впрочем, за свою голову я тоже теперь не дал бы и ломаного гроша. Я хорошо понимал, какие чувства испытывает сейчас Антон, справедливо считая меня главным виновником постигшего их грандиозного фиаско, того, что не осуществились все его грандиозные замыслы.

Но на его чувства мне было наплевать, он теперь будет занят спасением своей шкуры и только случайность может столкнуть нас на узкой дорожке. Зато остальные главари Организации, знающие, как много сокровенных тайн я могу раскрыть, дорого дали бы за то, чтобы я оказался в их руках. Они быстро спровадили бы меня в какой-нибудь подвал, вроде того, в котором окончил свою жизнь Константин. У меня мурашки пошли по коже, когда я вспомнил серые бетонные стены, тазик под кроватью, резкий запах аммиака. Надо будет запастись ампулой цианистого калия и держать его под рукой.

Как бы там ни было, пора возвращаться в Москву, составлять подробный отчет — в назидание будущим генерациям борцов с мафией. В своей гордыне я не сомневался, что мои действия станут предметом самого тщательного изучения в «Вышке». То-то будут ругать меня нерадивые студиозы-курсанты, когда им придется перед экзаменами разбираться в хитросплетениях моих ходов!

Утром я отправился в кассы Аэрофлота. Билетов через Краснодар не было, но я не спешил предстать пред светлы очи начальства и согласился лететь через Симферополь.

 

34

Громадный город блещет, словно море.

Э.Верхарн

Мою московскую квартиру уже успели отремонтировать, так что не осталось никаких следов недавнего "взрыва телевизора" и пожара. Вот одно из преимуществ конспиративной квартиры — ЖЭКовского ремонта мне пришлось бы ждать месяцы.

Состоялось неприятное объяснение с руководством по поводу несвоевременного сообщения о завязавшихся контактах с преступной группировкой и ее планах (а какое сообщение и когда начальство считало своевременным?). По мнению моего «парашютиста» это привело к неоправданным жертвам и расходам. Он имел неосторожность прозрачно намекнуть на смерть Мгера и Клавы, но, заметив выражение моего лица, не стал развивать начатую было тему. Я вернулся домой в самом «мажорном» настроении, как выражалась любившая красивые иностранные слова, но вечно путавшая их смысл, тетка Вероники.

Погода в Москве стояла мерзкая, под стать моему настроению. Моросил холодный дождь, дул сырой, пронизывающий ветер. Я задернул новые шторы, которыми заботливый начальник хозчасти заменил сгоревшие, включил электрокамин и приемник — у меня был старенький «Грюндик», который я привез после первой заграничной командировки — и приготовился мужественно бороться с хандрой. Конечно, можно было воспользоваться стоящим в баре лекарством от плохого настроения, но пить в одиночку… Да и не любитель я, честно говоря, такого «лечения». Слишком много хороших ребят, погибших от него, видел я в своей жизни, а дрожащие руки и блуждающие глаза неважные помощники в нашем деле.

Берлин передавал увертюру к опере Вебера «Оберон», одну из любимых моих вещей. Партия валторны, имитирующей звуки охотничьего рога, печальным эхом отзывалась в темных волшебных лесах. Казалось, вот-вот из зеленой чащи выйдет заколдованный олень с ветвистыми рогами, залают собаки, помчатся веселые охотники…

Меня вывел из полусна резкий телефонный звонок междугородки. Машинально нажав кнопку магнитофона, всегда подключенного и готового к записи, я снял трубку.

— Алло, я слушаю.

— Ну, здравствуй, это я…

Знакомый голос с характерным придыханием в конце фразы заставил меня окончательно проснуться.

— Здравствуй, Вероника. Как ты узнала, что я дома? Я только сегодня приехал.

— Просто позвонила наугад. Сижу одна, на улице дождь… Ты меня еще любишь?

— Не знаю. Ты меня разбудила. И мне есть хочется. Вот поем, и тогда подумаю. — Я автоматически вел разговор в обычном шутливом тоне.

— Слушай, приезжай скорее, а? Когда ты приедешь?

— Думаю, что скоро. У меня здесь есть еще кое-какие дела, но я их скоро закончу, а потом поеду в Город. Может, через два или три дня. Как у тебя? Все в порядке?

— Ничего. Переболела гриппом, а так все нормально.

— Что тебе привезти из Москвы?

— Себя. И кило изюма. Тетка кекс спечет, ты же любишь.

— Хорошо, постараюсь найти. Как ее радикулит?

— Пока не беспокоит. Она сейчас пошла к соседке, они там на пару смотрят «Изауру».

— А ты?

— Не хочу. Мне на Леонсио смотреть противно. Он, как ты, такой же вредный. И вообще надоело — все только и говорят: "Ах, Изаура, ах, Леонсио!" И на работе, и дома. Совсем с ума посходили.

— Ладно, приеду тебя развлекать.

— Давай. А я буду тебя. Хочешь?

— Прямо сейчас? По телефону? Это что-то новенькое!

— Иди к черту! Ну, хорошо, спокойной ночи. Прости, что разбудила.

— Пока, будь здорова. Целую ручки, пани.

— Не «ручки», а «реньчки»! Ну, пока.

Она чмокнула трубку, потом раздался гудок отбоя.

В нашем разговоре не было ничего необычного, когда я был в Городе, мы часто подолгу так беседовали — ни о чем, зря только телефон загружали, сердилась ее тетка. Но я знал, что звонок этот неспроста. Вероятно, они решили убедиться, что я дома, а заодно проверить, не подозреваю ли в чем-то Веронику. Надеясь, что не сфальшивил ни в одной ноте нашего дуэта, я прослушал запись разговора. Как будто все было вполне естественно. И по смыслу, и по интонациям.

Дела, которые задерживали меня в Москве, кроме составления подробного отчета о проведенной операции и участия в допросах захваченных бандитов, заключались еще в оформлении длительной заграничной командировки. Посоветовавшись с Гришей, Васей Кившенко и Павлом Владимировичем, я пришел к выводу, что единственным для меня шансом уцелеть или хотя бы оттянуть на время смертельно опасную встречу с людьми Организации является путешествие. Нужно было исчезнуть, уехать как можно дальше, причем, под чужим именем. Последнее было мне не в новинку — я уже стал забывать, как меня зовут на самом деле.

Как раз в это время наше Управление в соответствии с разработанным на самом верху проектом "Временного положения…" активно занялось созданием различных внутрисоюзных и зарубежных коммерческих структур. Несмотря на то, что «Положение» еще не было утверждено, и пресловутая телеграмма N_174033, появление сведений о которой в открытой печати наделало столько шума, еще не была разослана, дело пошло полным ходом — сказывалась материальная заинтересованность. Между прочим, после изучения моего отчета было принято решение взять в свои руки некоторые «теневые» предприятия, приносящие большой доход, внедрив туда своих людей в качестве научных консультантов и коммерческих директоров.

По идее, все эти «ассоциации», "товарищества" и "научно-исследовательские центры" должны были в первую очередь служить надежной «крышей» оперативным работникам. Однако, как вскоре всем стало ясно, их использовали, главным образом, для того, чтобы набивать валютой личные карманы. Впрочем, и отечественными «деревянными» тоже не брезговали. Но мне не приходилось проявлять особую щепетильность в выборе места, и, когда ребятам удалось устроить меня представителем внешнеэкономической ассоциации «Ассунта» в Сиднее, я был очень рад.

До отъезда еще оставалось довольно много времени — к моему большому сожалению. И чтобы не простаивал "ценный кадр", меня вернули в Город для реанимации дышащего на ладан "Дела о бриллианте", которое после ухода Струпинского в частный сыск совсем захирело. Таким образом, я мог сделать вид, что выполняя данное по телефону обещание, лечу к Веронике на крыльях любви.

Город встретил меня еще худшей погодой, чем Москва. Зарядившие дожди выливали, казалось, всю воду расположенного выше по реке рукотворного моря, резко испортившего по единодушному мнению горожан когда-то замечательный местный микроклимат, на плоские крыши новостроек, на асфальт проспектов и площадей. Неудачно сконструированная дренажная система не справлялась с отводом бурных потоков, которые неслись по проезжей части, заливали подземные переходы и станции метро. В некоторых местах троллейбусы скапливались длинными очередями или двигались, вздымая волны наподобие речных трамваев, а легковые машины объезжали глубокие лужи по тротуарам, распугивая прохожих.

Чтобы не мокнуть лишний раз, я прямо из аэропорта, заехал в наш спецгараж и снова взял те самые «жигули», которым когда-то подпортил карбюратор, желая пересесть на «мустанг». И хотя отремонтированные «жигули» тянули отлично, я нет-нет да и вспоминал, с сожалением и грустью, как лихо мой бедный Боливар, нашедший героический конец в горном ущелье, преодолевал крутые подъемы, которыми изобилуют улицы Города.

На всякий случай я решил в этот раз остановиться не в той квартире, где жил в прошлые мои визиты сюда. Таким путем я рассчитывал выиграть несколько дней до того, как люди Организации меня обнаружат. С этой же целью я не стал звонить Веронике сразу же по приезде.

Окна моего нового жилища выходили на массивы новостроек. Белые параллелепипеды многоэтажных зданий причудливо группировались: то выстраивались в шеренги, то собирались кругами, как бы заводя хороводы вокруг невысоких домиков бытовых служб, то разбредались поодиночке на побуревших от осенней непогоды травянистых площадках с редкими и тоненькими пока что деревьями.

Когда стемнело, то тут то там начали вспыхивать прямоугольниками и точками желтого света — в зависимости от расстояния — окна. Прежде в крупных городах было принято на праздники включать в помещениях больших административных зданий электричество таким образом, что освещенные окна образовывали приличествующую случаю фразу, скажем: "ДА ЗДРАВСТВУЕТ 1 МАЯ!" или "С НОВЫМ ГОДОМ!" Не зажигая света, чтобы не оказаться удобной мишенью для снайпера, возможно, уже подстерегающего меня с крыши какого-нибудь соседнего дома, я стоял в незашторенном эркере и всматривался сквозь покрытые дождевыми каплями стекла в мерцающую россыпь огней, машинально отыскивая в их поминутно меняющихся узорах некую закономерность, геометрическую фигуру. Вот получилось что-то похожее на кривую букву «М», вот вырисовалась карикатурная рожица… Обладая известной долей фантазии, можно было многое увидеть в переливающихся, вспыхивающих и гаснущих огоньках ночной панорамы огромного Города. А ведь за каждым этим окном, за любым из десятков тысяч огоньков живут неизвестные мне люди со своими судьбами, неповторимыми характерами, заботами и желаниями, радостями и печалями. Один включает свет, чтобы приняться за ужин, другой — чтобы прочесть газету, а кто-то тушит люстру, уходя в гости или собираясь заняться любовью. "Эти вспыхивающие и гаснущие в хаотическом беспорядке огоньки могут служить хорошей моделью случайного процесса", — подумал я. И в следующий момент, буквально мгновенно, я вдруг понял, как мне найти число — параметр, позволяющий расшифровать записку Виктора Богдановича.

Кое-кто из читающих эти строки, спустя страницу воскликнет: "Это же совсем просто, я тоже догадался бы!" Так обычно говорил доктор Ватсон после того, как Шерлок Холмс подробно объяснит ему ход своих умозаключений. Ну-ка, отложите книгу и попробуйте сделать это самостоятельно. Утверждаю, что вы сейчас уже располагаете всеми данными, всей той информацией, которая была у меня, когда ко мне пришло «озарение». Не получается? Тогда читайте дальше и не судите меня слишком строго за то, что я оказался таким тугодумом и не понял всего с самого начала.

При решении самых различных вычислительных задач, например, при использовании метода Монте Карло, возникает необходимость иметь набор так называемых "случайных чисел", никак не связанных между собой. Существует множество "генераторов случайных чисел", и одним из наиболее распространенных приемов является использование отдельных групп цифр, так сказать «кусков», нарезанных из какой-нибудь бесконечно длинной цифровой последовательности, например, какого-нибудь иррационального числа. А среди этих последовательностей самой популярной и широко применяемой является знаменитое "число пи", выражающее, как всем известно еще со школьной скамьи, отношение длины окружности к ее диаметру. Я помнил восемь знаков, перечисление которых звучало, как белый стих: "Три, четырнадцать, пятнадцать, девяносто два и шесть", 3,1415926… Ряд этот, дающий все более и более точное значение "числа пи", рассчитывали многие математики, начиная с Архимеда, и ценою больших усилий и затрат времени довели его до 707 знаков, правда, с ошибкой в пятьсот первом знаке, так что все последующие были неверны… После того, как появились первые ЭВМ, ряд удлинялся гораздо быстрее и в настоящее время насчитывает миллионы знаков, в которых не удается заметить никакой закономерности, это, как выражаются математики, "псевдослучайная последовательность".

Виктор Богданович не стал использовать для ключевого числа цифры, составляющие год его рождения, как это делают для облегчения запоминания кода пассажиры на вокзале, когда прячут вещи в камеру хранения. Жуликам, хорошо знающим психологию таких простаков и умеющих на глаз определить примерный возраст «клиента», остается только перебрать несколько последних цифр на замке, чтобы открыть камеру и добраться до ее содержимого. Он взял настоящее "псевдослучайное число", вспомнив первые восемь знаков ряда «пи». Разбив их на две группы, выписав цифры через одну: 3452 и 1196, он на всякий случай еще и переставил их наоборот, чтобы не очень уж бросалась в глаза знакомая многим последовательность: 2543 и 6911. И, как показали дальнейшие события, этого оказалось достаточно, чтобы надежно засекретить ключ шифра: 25436911. Между этими цифрами, конечно, не было никакой логической связи, зная предыдущие, никакими вычислениями нельзя было найти последующую. Но было "общее происхождение". Недаром цифры на кольце Генрика показались мне странно знакомыми. Если бы я вспомнил о случайных числах раньше и прочитал свой мнемонический стишок, глядя на выгравированный ряд 2–5 — 4–3, бриллиант, возможно, был бы уже у меня в руках.

Я ввел программу в калькулятор и принялся за работу, не забывая о том, что пересчитал подлинные числа шифровки еще и по своей программе, прежде чем изготовить «копию». Уже первые разгаданные буквы стали складываться в осмысленные слова и фразы, это свидетельствовало, что я на верном пути. Через тридцать минут передо мной лежал полный текст записки Виктора Богдановича.

Выстраивая ловушку для криптологов Организации, я почти точно угадал ход мыслей покойного профессора. Он действительно спрятал бриллиант в институтском парке. Но только не под памятником погибшим студентам.

Впрочем, это тоже был своего рода «памятник» — реликтовое дерево, гинкго, представитель рода голосеменных, когда-то заселявших почти всю сушу и служивших пищей первобытным ящерам. В Городе было несколько таких деревьев, тщательно оберегаемых ботаниками, одно из них росло в институтском парке. Его толстый ствол с почти гладкой корой и высоко начинающейся кроной мало отличался от стволов других старых деревьев, и только необычные листья в виде маленьких вееров говорили о том, что это представитель древнейшей флоры, что его предки шумели листвою над головами игуанадонов и стегозавров.

С большим трудом мне удалось подавить в себе желание немедленно мчаться в институтский парк и выкапывать бриллиант. Следовало хотя бы дождаться темноты, полной, настоящей темноты, а не вечерних сумерек, наступивших сейчас. Кроме того, мой щуп реквизировал Антон, другого у меня не было, и нужно было чем-то его заменить.

Поразмыслив, я вспомнил, что на стене прихожей висит старый велосипед. Вероятно, он остался еще от прежних хозяев квартиры, и его сохранили для придания ей обжитого вида, хотя нынешние обитатели были всего лишь временными постояльцами. В сумочке для инструментов, которая, как обычно, располагалась на раме велосипеда под седлом, я нашел ключ для регулировки натяжения спиц и с его помощью вынул одну из них. Получившийся щуп был коротковат, но придется довольствоваться им. Авось Виктор Богданович не закопал свое сокровище очень уж глубоко. Саперную лопатку я всегда возил с собою в багажнике, таким образом, орудиями кладоискателя я был теперь обеспечен полностью.

Отправиться в поход за кладом я решил в три часа ночи. До этого момента оставалось еще много времени, поэтому, я снова присел к столу и перечитал расшифрованный текст. Одна фраза его была мне не совсем понятна: "Бриллиант я положил в то, что мама в детстве запрещала тебе трогать, и закопал…" Очевидно, это какая-то старинная шкатулка или резная коробочка, в которых хранят семейные драгоценности, сувениры и реликвии. Константин, конечно, сразу догадался бы, о чем идет речь, но, для меня это пока было тайной — не существенной и не надолго, думал я. И снова ошибся, причем моя ошибка едва не привела к самым неприятным последствиям.

Размышляя о том, как могло выглядеть хранилище «Суассона», я рассеяно рассматривал узор на ковре, прибитом над диваном у противоположной стены. Очевидно, прежние владельцы квартиры увлекались разнообразными видами спорта, так как на этом ковре располагались скрещенные рапиры и теннисные ракетки, а над ними висели старомодные боксерские перчатки из коричневой кожи.

Постороннему наблюдателю, скажем, какому-нибудь шпиону Организации, мои действия в тот вечер могли бы показаться, мягко говоря, несколько странными. Действительно, только что я возился с велосипедом, зачем-то в поте лица вывинчивая из его переднего колеса спицу, а потом, посидев несколько минут за письменным столом, вдруг быстро поднялся, вышел в переднюю и стал вставлять спицу на прежнее место…

Дело в том, что я нашел другой, гораздо лучший щуп, а мое стремление к порядку, подкрепленное профессиональной привычкой не оставлять лишних следов своих действий, не позволяло мне просто бросить спицу на стол или в какой-нибудь угол, отложив восстановление велосипеда на неопределенное «потом».

Вернувшись в кабинет, я снял с ковра одну из рапир, отвинтил от клинка рукоятку с чашкой и защитный наконечник, в результате чего получил отличный щуп.

Я сжег в пепельнице листок с расшифрованным текстом на тот случай, если бы в мое отсутствие в квартиру пожаловали бы незваные гости, и тщательно перемешал пепел.

Я проверил свой, вернее Клавин, пистолет, который так и не успел обменять на бывший у меня прежде, так что если бы меня задержала милиция, могло возникнуть недоразумение по поводу несовпадения номера имеющегося у меня оружия с номером в документе на право его ношения.

Я надел бронежилет. Я зачем-то побрился и почистил зубы. Я мерял комнату шагами из угла в угол, имитируя трубные звуки моего любимого марша "Бой под Ляоляном". А до трех часов все еще было далеко.

Когда стрелки на моих «командирских» показали три ноль-ноль, я давно уже сидел за рулем «жигулей», испытывая специфическое напряжение перед неизвестным, какое дано испытывать, вероятно, лишь искателям кладов и мореплавателям, отправляющимся на поиски новых островов.

 

35

Говорит один из нищих: "Братья,

Ночь темна, никто не видит нас,

Много хлеба, серебра и платья

Нам дадут за дорогой алмаз".

Д.Мережковский

Хотя дни стали короче, а институтская администрация по-прежнему соблюдала режим экономии электроэнергии, и все фонари были погашены, в парке было светлее, чем в прошлый раз. Сильный ветер разогнал тучи, дождь прекратился, и свет месяца в последний четверти беспрепятственно проникал сквозь оголенные ветви.

Я добрался до одиноко растущего на перекрестке асфальтированных дорожек гинкго, прислонился к его стволу и замер неподвижно, прислушиваясь и приглядываясь. Плотно посаженные и густые кусты шумели под порывами сырого холодного ветра, темные институтские корпуса смотрели на меня квадратами черных окон, где-то далеко постукивал по рельсам поезд.

Следуя указаниям записки, я стал так, чтобы край ствола гинкго сливался с углом расположенного поблизости здания старого главного корпуса, ГК, как для краткости обозначил его Виктор Богданович, следуя издавна принятому в институте сокращению. Отступив по этой линии приблизительно на метр от дерева, я вонзил свой щуп в мягкую после дождей землю…

Только на десятой или одиннадцатой попытке я почувствовал, что клинок рапиры уперся во что-то твердое, расположенное примерно на глубине шестидесяти-семидесяти сантиметров. Это мог быть всего лишь корень, какая-нибудь труба или кабель, поэтому, прежде чем приступить к раскопкам, я попытался прощупать землю вокруг оказавшей сопротивление точки. Рапира всюду свободно уходила глубже, предмет был совсем небольшим. Я чуть было не потерял это место, так как не догадался чем-нибудь его отметить. Когда я снова наткнулся на него, то только чуть-чуть вытащил щуп, потом поплотнее завернулся в плащ, чтобы не испачкать костюм, лег на землю, прижался ухом к холодному железу клинка и слегка ударил по его выступающему концу. Послышался звонкий щелчок, значит, это был не комок затвердевшей глины, не кусок дерева, а что-то довольно жесткое. Я оставил щуп в земле и взял лопатку.

То, что предмет находился не очень глубоко, не показалось мне странным. Виктор Богданович не мог, конечно, копать здесь яму, глубиной в рост человека, а шестидесяти-семидесяти сантиметров вполне достаточно, чтобы на шкатулку или коробочку не наткнулась лопата садовника, разрыхляющего приствольный круг земли, или совок играющего в парке ребенка. Мне же такая глубина была только на руку, так как упрощала работу.

Через несколько минут моя саперная лопатка звякнула о какой-то твердый предмет. Я разгреб землю руками и вытащил его, причем, на ощупь он показался мне довольно странным. Когда я поднял свою находку к свету, то с разочарованием увидел, что это небольшой химический флакон с широким горлышком, заткнутым притертой стеклянной пробкой. В таких «склянках», как называют их химики, держат обычно жидкие реактивы. На просвет флакон казался пустым. Я встряхнул его, внутри плеснулась прозрачная жидкость, что-то звякнуло. Очевидно, пробка прилегала не слишком плотно, и вода последних проливных дождей проникла в сосуд. В парке, недалеко от места, где рос гинкго, был расположен корпус химического факультета, и флакон, несомненно, был оттуда. Местная детвора часто играла — к зависти своих сверстников, живших подальше, — самыми неожиданными предметами: сгоревшими радиолампами, старыми конденсаторами, из которых счастливцы разматывали бесконечные ленты тонкой алюминиевой фольги, или «золота» на детском жаргоне, замысловатыми деталями физических и химических приборов. Все это добывалось на «свалке» — в больших мусорных ящиках на задворках института, настоящем Клондайке для будущих Эдисонов и Королевых. С раздражением, которое легко понять, я забросил «сокровище» подальше в кусты и снова принялся зондировать землю клинком рапиры.

Несколько раз я натыкался на обломки кирпичей и полуистлевшие куски дерева, один раз докопался до мощного корня, но ни шкатулки, ни даже простой консервной банки, в которой мог бы находиться «Суассон», я не нашел. Я исследовал землю вокруг старого гинкго не только на линии, указанной в записке, но и со всех других сторон, — результат был тот же.

Приближалось утро, скоро в парке появятся первые прохожие… Я постарался уничтожить следы своих раскопок — заровнял лопатой землю, притоптал ее и, разочарованный, медленно направился к выходу из парка. Сложив свои инструменты в багажник, я сел за руль и повернул ключ зажигания.

"Жигули" как будто разделяли мое настроение, и двигатель долго не хотел заводиться. Наконец, раздался хлопок, глушитель выбросил облачко серого дыма, и мотор заработал. Через двадцать минут я уже подъезжал к своему жилищу.

…Хорошо, что в такую рань на улицах было мало машин. Я так круто развернулся, что таксист, ехавший сзади вынужден был резко затормозить, его белую «волгу» занесло, и он чуть не вылетел на тротуар. Говоря языком работников ГАИ, создалась аварийная ситуация. К счастью, пассажиры, вероятно, очень спешили, а то не миновать бы мне неприятной беседы с разъяренным водителем и выяснений, кто из нас «козел».

Мотор моей машины успел хорошо прогреться, улицы были свободны, и обратный путь занял гораздо меньше времени. Мне стоило больших усилий не сбиться с быстрого шага на бег, пока я шел от ворот парка к месту моих недавних раскопок. Солнце еще не взошло, но было уже светло, и первые ранние прохожие появились на дорожках парка.

Треща ветками, я забрался в самую глубину кустарника, росшего у стены институтского корпуса. Несколько минут я безуспешно шарил в колючих зарослях, вглядывался в темную их глубину. Наконец, я заметил блеск стекла. Флакон застрял у самых корней, в развилке толстой ветки. Я вытащил его, пробка была на месте, и находившаяся во флаконе жидкость не вытекла, хотя все это время он висел в глубине куста горлышком вниз. Я встряхнул флакон и снова, как и в первый раз, услыхал, как внутри что-то звякнуло. Но и теперь, несмотря на то, что уже было совсем светло, как я ни вглядывался, ничего, кроме наполнявшей флакон почти под самую пробку прозрачной жидкости, я в нем не видел.

— Что вы тут делаете? — раздался за моей спиной неожиданный вопрос.

Я обернулся. В двух шагах от меня стоял молодой парень среднего роста, плохо выбритый, одетый в синие джинсы и черную куртку из искусственной кожи. На его плече висел трехлинейный карабин образца 1944 года с неотъемным игольчатым штыком, который сейчас был повернут в безопасное положение. Судя по всему, парень был вохровцем, возвращающимся с ночного дежурства в административном крыле главного корпуса, где располагались бухгалтерия и кассы института. На лице его был написан живой интерес и только. Никакой враждебности или настороженности. Карабин также не был приведен в боевую готовность. Учитывая все это, я решил воздержаться от применения крутых мер.

— Вот, нашел свой флакон с реактивом. Вчера вечером убирал на столе, поставил его на окно, а он свалился вниз. Было уже темно, и я решил отложить поиски на утро. Кто его ночью возьмет… Слава Богу, не разбился, а то вони было бы много.

— Вы здорово испачкались.

Он подошел ближе и начал услужливо отряхивать мой плащ, на который налипла уже засохшая земля. Юному, неискушенному охраннику не показалось странным это обстоятельство. Я старался повернуться так, чтобы он не заметил, что на мне надет не только плащ и пиджак, но и бронежилет несколько необычная часть одежды для рядового сотрудника лаборатории, вышедшего на трудовую вахту.

— Привет, Миша!

К нам приблизился пожилой человек невысокого роста, пышная седая шевелюра которого напомнила мне популярного некогда поэта Степана Щипачева.

— Здравствуйте, Валентин Николаевич, — ответил мой новый знакомый. Что так рано?

— А, дела, все дела. Опять труба потекла в энергокрыле, а слесаря с вечера нет дома. Разболтались все, не хотят работать, а я что могу? Самому что ли лезть в подвал, чинить трубу? А это кто?

— Да, уронил вот человек какой-то препарат из окна и искал его.

— А зачем кусты ломать? Нельзя было аккуратнее? Люди стараются, садят, ухаживают за ними, чтобы было красиво, а вы тут все потоптали, поломали! Безобразие!

Его большеносая, с сердито сжатым в куриную гузку ртом физиономия начала наливаться кровью в приступе начальственного гнева.

Не знаю, как дальше развивались бы события, возможно, мне пришлось бы шествовать под конвоем вохровца в местное отделение милиции или нарушать свое инкогнито и показывать сердитому блюстителю зеленых насаждений служебное удостоверение, но на мое счастье на третьем этаже над нами вдруг открылось окно, и кто-то, вероятно, уборщица, выплеснул ведро грязной воды прямо нам под ноги. Седовласый переключил свое внимание на нового нарушителя, а я поспешно ретировался, не прощаясь, по-английски.

Домой я приехал, когда уже совсем рассвело. Окна моей квартиры выходили на восток, и яркое солнце заливало светом всю комнату, пронизывало лучами флакон, стоящий на письменном столе. Я принес из кухни эмалированный тазик и посудное полотенце, расстелил на столе лист белой бумаги и принялся за дело.

Притертая стеклянная пробка флакона долго не поддавалась моим усилиям. Наконец, опасаясь, что я отломаю ее круглую головку, я слегка нагрел горлышко флакона язычком пламени газовой зажигалки, которая всегда была у меня в кармане вместе с пачкой сигарет, несмотря на то, что я не курю. После этого пробка провернулась, и я вытащил ее. Жидкость во флаконе оказалась не водой.

Она имела странный сладковатый запах, незнакомый мне, но приятный. Осторожно наклонив флакон над тазиком, я начал сливать ее. Жидкость текла не так, как вода или спирт, а немного замедленно, казалось, это какой-то густой, совершенно бесцветный и прозрачный сироп, правда, не тягучий, капли отрывались, не оставляя за собой длинной нити-хвостика, как это бывает с расплавленной смолой или густым клеем.

И вот, когда флакон почти опустел, над поверхностью жидкости, как островок во время отлива, показалась какая-то выпуклость… Еще несколько секунд, и на дне склянки остался лишь прозрачный камешек, величиной с косточку персика и примерно такой же формы, остро поблескивающий гранями в лучах утреннего солнца даже сквозь мутное стекло.

Я слил остатки жидкости и осторожно вытряхнул камешек на белый лист бумаги.

Жидкость не смачивала грани алмаза, ее остатки впитались в бумагу, образовав медленно расплывающееся темное пятно, напоминающее пятно от масла или какого-нибудь жира, а сам камень остался совершенно чистым, на нем не было ни одной капли. Я переложил его на сухое место, и вокруг бриллианта задрожали радужные зайчики. Знаменитый «Суассон» предстал, наконец, предо мной во всей своей красе, не отягощенный ни замысловатой оправой, ни обрамлением из более мелких самоцветов. Он действительно был очень красив.

Итак, разъяснилась последняя загадка, заданная мне Виктором Богдановичем. Чтобы укрыть бриллиант от случайного нескромного взора, хитроумный профессор поместил его в специально составленную жидкость, показатель преломления которой был почти таким же, как у алмаза, то есть 2,417. Погруженный в нее «Суассон» как бы «растворился», стал камнем-невидимкой, а сам сосуд казался пустым или наполненным водой, что едва не ввело меня в заблуждение, и я выбросил его, как опорожненную бутылку из-под пива, хотя эта «бутылка» стоила десять миллионов долларов.

Моя ошибка извинительна, я принял жидкость во флаконе за дождевую воду, а в воде, как я знал, бриллиант, в отличие от бесцветного сапфира, который иногда пытаются выдать за алмаз, был бы хорошо виден. Этим различием свойств сапфира и алмаза, кстати, пользуются ювелиры, чтобы распознать подделку.

Стеклянный флакон был удобен еще и тем, что, в отличие от кожаной коробочки, не гнил, не окислялся, как металлическая шкатулка, его нельзя было обнаружить миноискателем.

Когда мне удалось, наконец, оторвать взгляд от сверкающего чуда, я рассмотрел флакон внимательнее и обнаружил на его плоском боку вытравленную плавиковой кислотой надпись: УКС.ЭС. Уксусная эссенция — вот что держала в нем мамаша Константина, работавшая в институте! Подобно большинству химиков, она использовала в быту лабораторную посуду. Хоть я и не химик, но помню, как в студенческие годы мы сами держали пиво и квас в больших бутылях с устрашающей надписью: СН3СОСН3. И, конечно, она запрещала своему сыну, любившему, как и все дети, острое и «кисленькое», трогать флакон. Если бы посудину нашел Константин, он сразу узнал бы ее и ни за что не забросил бы в кусты.

Я просидел за письменным столом часа полтора, не в силах оторваться от созерцания бриллианта, и размышлял о его удивительной судьбе. Что было с ним до того, как он попал в семью графов Брайницких, через чьи руки он прошел? Наконец, солнце переместилось и перестало играть на гранях «Суассона». Только тогда я встал, вылил загадочную жидкость обратно во флакон, решив, что надо будет позже отдать ее в лабораторию на анализ для полноты картины. Потом убрал в комнате и с облегчением снял бронежилет. Сделать это раньше мне было, конечно, недосуг.

Бриллиант я завернул в носовой платок и нарочито небрежно, сам посмеиваясь над своей мальчишеской рисовкой, сунул в карман. При этом у меня мелькнула мысль, что случайная песчинка, попавшая туда во время моих ночных раскопок, может попортить это произведение ювелирного искусства, поцарапать его идеально отшлифованные грани. Но я тут же сообразил, как беспочвенны эти опасения — поцарапать самое твердое в природе вещество! Это мог бы сделать лишь другой алмаз, да только в последнее время я что-то не находил их в своих карманах…

"Надо бы выпить кофе", — подумал я. И тут резко зазвонил телефон.

 

36

Я пал, и молнии победней

Сверкнул и впился в тело нож.

Тебе восторг мой, стон последний,

Моя прерывистая дрожь.

Н.Гумилев

Когда я снял трубку, то не сразу узнал голос Вероники, так он изменился. Не осталось и следа мягких, вкрадчивых интонаций, придыханий в конце фразы, манерного растягивания слов. Она очень торопилась.

— Ты еще здесь? Скорее уходи, они уже идут к тебе!

Не стоило тратить времени на выяснение, кто такие «они», и как она узнала номер моего телефона. Я задал только один вопрос:

— Ты дома?

— Да. Уходи скорее!

Но мне нужно было выяснить еще кое-что.

— Ты одна?

— Да! Не трать зря время, уходи, ты что, не понимаешь?!

— Ладно, иду. Пока.

— Прощай… И прости меня.

Она положила трубку.

Итак, она все-таки не сумела сыграть свою роль, данную режиссерами Организации, до конца. Я всегда считал женщин ненадежными агентами из-за повышенной эмоциональности, хотя история дала немало примеров их блестящей работы, начиная с библейской Юдифи, Мата Хари — знаменитой танцовщицы-шпионки, и кончая некоторыми нашими современницами, имена которых пока не стоит называть.

Размышляя над этим, я гнал свои «жигули» по кратчайшему пути к дому Вероники. Предупредив меня, она подписала себе смертный приговор, и люди Организации не замедлят привести его в исполнение, как только у них найдется на нее свободная минутка. Но, вероятно, сейчас им было не до того, да и число палачей заметно поубавилось после разгрома ударного отряда и произведенных затем арестов. Поэтому, когда я подъехал к знакомому двору, все еще загроможденному строительными панелями, почетного караула там не было.

Вероника открыла сразу, как будто стояла за дверью и ждала звонка. А может, так и было? Она показалась мне очень бледной, но когда увидела меня, щеки ее порозовели.

— Ты… Это ты!

— Да, как ни странно. Поехали.

В отличие от меня, она не задала ни одного вопроса, а покорно направилась к машине. Нужно было увезти ее и спрятать куда-нибудь подальше. Я знал одно подходящее местечко, а пока мы ехали, Вероника многое мне рассказала, хотя, чтобы рассказать все, понадобилось бы, вероятно, кругосветное путешествие. Но и того, что я успел узнать, хватило для оценки ситуации.

Мой непосредственный начальник, «парашютист», как я привык его называть, оценив ситуацию в стране и свои перспективы, принял предложение мафии, о котором я догадался, когда у Антона возник к нему повышенный интерес. И первым его подарком своим новым друзьям была моя голова. Он сообщил им адрес моей новой квартиры, дал номер телефона. Сперва они хотели, чтобы Вероника вызвала меня — вот откуда она узнала мой номер, но потом, выяснив, что я еще ей не звонил, и, понимая, что если она позвонит мне первой, это покажется очень странным, решили не ждать, а зайти ко мне в гости и заодно пошарить в моих бумагах. Я думаю, Антон рассчитывал найти там кое-какие сведения о «Суассоне», который был бы ему сейчас очень кстати.

Представив себе, как чужие грязные руки роются в моих вещах, я резко затормозил. В конце концов, не все наши работники продали свои души дьяволу. Можно позвонить "куда следует", как выражались в черной памяти тридцать седьмом году, пусть застанут моих «гостей» на горячем. Это займет у меня всего лишь несколько минут. Вот, кстати, и телефонная будка.

— Подожди немного в машине, не выходи.

Я не хотел, чтобы кто-нибудь ее увидал. Потом я часто вспоминал эти свои слова.

Будка стояла на углу, метрах в двадцати от того места, где я остановил машину. Я закрыл за собой тугую дверь, чтобы случайный прохожий, которому тоже понадобится позвонить, дожидаясь своей очереди, не услыхал разговора, тема которого могла показаться ему интересной.

Но тут я обнаружил, что автомат не работает. Трубка, несмотря на бронированный кабель, была оторвана. Край непуганых хулиганов, благословенная страна развитого социализма! Я выругался про себя и вышел из будки. Вторая находилась совсем рядом — за углом. Когда я вошел в нее, из переулка напротив медленно выехала салатная «волга».

Мало ли салатных «волг» разъезжают по улицам Города! Но на всякий случай я повернулся к ней спиной и сделал вид, будто шарю в карманах в поисках монетки. Если даже это они, то вряд ли смогут узнать меня сзади, сквозь мутное стекло, а когда машина эта проедет, я вернусь к своим «жигулям». Звонить отсюда не имело смысла, так как, хотя трубка на этот раз была на месте, сняв ее, я услыхал только немую тишину.

И тут грохнул оглушительный взрыв. Меня спасло то, что я был за углом, скрывавшим от меня «жигули». Осколки моей машины срезали почти все ветки с деревца, росшего на краю тротуара, а ударная волна вышибла стекла в доме, расположенном напротив, по диагонали перекрестка.

Много позже, вспоминая подробности случившегося, — а для этого у меня было достаточно времени, — я понял, что произошло. Они проследили меня, и когда я отъехал от дома Вероники, салатная «волга» последовала за нами, двигаясь по параллельным улицам. Сперва, вероятно, они рассчитывали проводить меня до самого конца, но потом сообразили, что добраться до нас потом будет трудно или вообще невозможно. Тогда они решили не откладывать вынесение приговора в долгий ящик. Нужно было только найти подходящее место. И когда я оказался в этом относительно малооживленном районе Города, когда остановился на перекрестке, решая, по их предположению, каким путем ехать дальше, салатная «волга» подобралась по переулку поближе, но в то же время так, чтобы не оказаться в пределах прямой видимости — это предохраняло их от осколков и ударной волны. Поэтому они не заметили, что я вышел из машины, и включили радиовзрыватель…

Я долго не мог понять, когда и как они сумели установить на моих «жигулях» мину с дистанционным управлением — я всегда оставлял машину либо в спецгараже Управления, либо в одном из «частных» гаражей моих временных квартир, а замки там были надежные. И только один-единственный раз… Это было в тот вечер, когда я познакомился с Вероникой. Налетела сильная гроза, я забыл плащ и, опасаясь промокнуть под ливнем до нитки, оставил «жигули» во дворе, прямо у подъезда. Этого оказалось достаточно, чтобы с тех пор я ездил буквально на бочке с порохом. Правда, судя по произведенному эффекту, мои «друзья» воспользовались более современной и мощной взрывчаткой.

Но все это я понял много дней спустя, а сейчас мне было не до анализа. Я выскочил из телефонной будки и бросился за угол, к своей машине, хотя надеяться, что Вероника еще жива мог только такой идиот, как я, совершенно потерявший голову и зря демаскировавший себя. Если бы я не поддался естественному порыву, а остался в будке или побежал в противоположную сторону, как любой напуганный случайный прохожий, они решили бы, что я погиб, что меня и мою спутницу разорвало на куски, и у меня появился бы шанс избавиться от дальнейшего преследования, по крайней мере, на некоторое время.

Когда я завернул за угол, перед моими глазами предстало зрелище, достойное быть кадром американского боевика. От «жигулей» осталась груда дымящихся развалин, в полыхающей луже бензина чадно горело оторванное колесо. Заслонившись от нестерпимого жара рукой, я сделал еще один шаг…

Первая пуля ударила меня в левое плечо, вторая чиркнула по правому бедру. Выстрелов я не услышал, то ли оттого, что мои барабанные перепонки еще не оправились от грохнувшего рядом взрыва, то ли потому, что на пистолетах были глушители. Я обернулся, выхватив свой ПСМ. Обуревавшая меня ярость требовала выхода.

Их было трое. "Немного же верноподданных осталось у будущего властелина мира! — подумал я, узнав Антона. — Он сам вынужден заниматься грязной работой." Мои выстрелы слились в одну короткую очередь. Двое охранников свалились сразу же, но когда я поймал на мушку самое ненавистное лицо и нажал на спуск, выстрела не последовало… Я в растерянности взглянул на свой пистолет: кожух раствора остался в заднем положении — я не заметил, как израсходовал весь магазин. Запасного у меня не было.

Я отшвырнул пистолет, чтобы не отпугивать противника. Оставался ничтожный шанс, что Антон получит подкрепление от сообщников, возможно еще находящихся в «волге», и они попытаются взять меня живьем. А тогда посмотрим, кто чего стоит.

Еще одна пуля ударила меня в бок. Вот когда я пожалел, что был без бронежилета! Недаром мне так долго не хотелось его снимать. Теперь я стоял безоружный и ничем не защищенный перед беспощадным противником.

В отчаяньи я метнулся в ближайшую подворотню, чувствуя, как вместе с кровью меня оставляют силы. Короткий темный тоннель я преодолел, цепляясь за грязные стены. Низкий свод с облепленной штукатуркой, вечная лужа, протянувшаяся ручейком посредине… Я так устал, что готов был остаться здесь. Но впереди маячило светлое пятно выхода, и мне захотелось еще раз увидеть солнце. А вдруг там есть какая-нибудь дыра, куда я смогу забиться, спрятаться? На мгновение животный ужас охватил меня. Но тут же уступил место холодному безразличию.

Это был обычный старый двор, каких много в Городе, похожий на тот, в котором я вырос. Двухи трехэтажные дома из серо-желтого кирпича, маленький скверик, обнесенный низкой оградой, в нем несколько скамеек, в углу детская песочница с качелями. Ни одной живой души. И яркое солнце, высвечивающее все закоулки. Молчаливые темные окна равнодушно наблюдали за истекающим кровью человечком, копошащимся внизу, тщетно пытающимся найти здесь спасение.

С трудом я добрался до дерева, росшего у самой ограды жалкого скверика, и прислонился к его стволу спиной, чтобы встретить смерть стоя. Моя правая кисть ударилась о торчащую из земли трубу ограды, достававшей мне почти до пояса. Я быстро сунул руку в карман, вытащил завернутый в платок бриллиант и затолкал его как можно глубже в открытый сверху конец ржавого железного столбика. Матерчатый комочек провалился в темную глубину.

В эту минуту из черного прямоугольника подворотни появилась знакомая мощная фигура. Антон медленно вышел на освещенную солнцем часть двора, в его руке был пистолет, ствол смотрел мне в грудь. Он приближался осторожно, готовый выстрелить при любом моем движении. Все-таки он меня побаивался.

Но когда он увидел, что я едва держусь на ногах, что я без оружия и совершенно беспомощен, он остановился и спрятал пистолет в подмышечную кобуру. Неизвестно откуда и каким образом, во всяком случае, для меня это и сейчас остается загадкой, в его руке появился нож, отточенный клинок с коротким щелчком выскочил из рукоятки. Все так же медленно, но теперь не из опасения, а растягивая удовольствие, он направился ко мне.

Я понимал, что ему мало просто убить меня, что для утоления ненависти ему необходимо услышать, как стальное лезвие с хрустом, напоминающим звук разрезаемого капустного кочана, вонзается в тело врага, почувствовать на рукоятке дрожь моих предсмертных конвульсий, вдохнуть запах горячей крови… "Когда всаживаешь пулю, не чувствуешь, как она входит, а рогатину — чувствуешь", — говаривал французский король Карл IX, а он знал толк в подобного рода занятиях.

Первый удар сверху я с трудом успел парировать, подставив предплечье левой руки, которая совсем плохо меня слушалась из-за раны в плече. Нож все же разрезал мне руку и, скользнув по лучевой кости, поранил бок. Когда Антон снова отвел нож для удара, у меня уже не было сил отбить его.

— Прощай, Джек! — услышал я в последний раз низкий сочный голос. Это прозвучало, как прощание перед долгой разлукой. Лицо его сохраняло все то же доброжелательное выражение, которое всегда появлялось во время разговора со мной. Так гурман ласково смотрит на кудрявого барашка, предвкушая, какой сочинит шашлык из милого животного, так чревоугодник гладит молочного поросенка, уже видя его на блюде с веточкой петрушки во рту. Думаю, что в глубине души он не считал даже, что причиняет мне зло, убивая меня, настолько он был уже неспособен стать на место другого, настолько ощущал себя центром мироздания, которое создано лишь для удовлетворения ЕГО желаний, в качестве поля деятельности его Я, реализации ЕГО воли. Убить меня ему нужно и отчасти даже приятно, следовательно, и я должен быть доволен, что могу послужить ему хотя бы в качестве жертвы… Мне трудно объяснить это, но в тот момент я читал в его глазах все, самые мельчайшие, самые сокровенные оттенки его мыслей и чувств. Между нами установилась почти телепатическая связь. Он был благодарен мне за то, что может убить меня, и если бы я внезапно умер без его помощи, скажем, от разрыва аорты, он возненавидел бы меня гораздо сильнее, чем сейчас.

Антон нанес мне бесхитростный удар в грудь, в область сердца. И это был бы конец, если бы нож не наткнулся на маленькое зеркальце, которое я всегда носил в нагрудном кармане. Клинок скользнул по квадратику полированной стали, отклонился вверх и глубоко вошел под ключицу, задев верхушку легкого. Но я все еще был жив, и брови Антона поднялись, символизируя удивление. Он вырвал нож из моего тела и подошел почти вплотную, собираясь, судя по всему, полоснуть меня по горлу. Но он забыл, увлеченный процессом добивания своей жертвы, о моей правой руке.

Собрав остаток сил, я ударил его кулаком в солнечное сплетение. Он явно не ожидал от меня такой прыти и не успел напрячь мышцы живота, поэтому удар получился. Издав короткий звук, похожий на икоту, Антон согнулся и наклонился вперед, подставив под следующий удар подбородок, в который и врезался мой правый локоть. Его голова откинулась назад, и с чувством глубокого облегчения, как бы сбрасывая тяжелый груз в конце тысячекилометрового пути, я рубанул ребром ладони по незащищенному горлу. Он обмяк и как тряпичная кукла свалился к моим ногам. Неестественно запрокинутая голова свидетельствовала о том, что врач ему уже не понадобится. Но сказать "прощай, Антон!", хотя бы из вежливости, у меня не хватило сил.

Этому приему меня научил старый кореец.

 

Эпилог

Запас карман не тяготит,

И каши он не просит…

Хулиганская песенка

В салоне авиалайнера трансконтинентальной линии Мапуту — Сидней царила благовоспитанная скука — как в англиканской церкви в воскресенье. Пассажиры дремали, листали журналы или тихо беседовали друг с другом. У меня здесь не было знакомых, читать мне не хотелось, смотреть в иллюминатор, где сквозь редкие облака синел сапфиром Индийский океан, надоело — до самой Австралии больше не будет ни клочка суши. Я надел наушники и повернул рычажок. Знакомая мелодия — "Интродукция и рондо каприччиозо" Сен-Санса. Она вернула мне забытое чувство покоя и умиротворенности. Я слушал божественные звуки и вспоминал странное сплетение событий, в которых мне за последние несколько месяцев довелось принимать участие. "А ведь это напоминает своеобразное рондо", подумал я. Действительно, многие ситуации как бы повторялись, например, я дважды уходил от преследования, пересекая на машине пропасть, два или три раза спасался, притворившись мертвым, несколько раз заглядывал в дула пистолетов и автоматов… Правда, последнее было не такой уж редкостью в моей профессии. Судьба как бы вела меня, заставляя делать витки спирали, каждый из которых в чем-то повторял предыдущие. Хотелось бы надеяться, что, как и должно быть по законам построения рондо, я закончу его так же, как и начал, — живым.

В госпитале мне пришлось проваляться несколько месяцев, а потом еще долго приходить в себя, восстанавливая на тренажерах и в спортзалах силу рассеченных мышц и гибкость порванных связок. Над страной бушевал ураган политических страстей, но я как будто отгородился от них прозрачной стеной: видеть видел, но до моей души все это не доходило. Что-то надломилось во мне, и для починки этого «чего-то» тренажеров еще не придумали. Мое место в ассоциации «Ассунта» сохранилось за мной благодаря стараниям ребят, хотя на него многие точили зубы. И вот сейчас я летел в незнакомый город, как когда-то в Осло, но на этот раз рисковать жизнью мне, вероятно, не придется. Моя новая должность была просто синекурой и давала возможность тихо прожить какое-то время. Я рассчитывал растянуть его подольше. Если же на моем возвращении вскоре начнут настаивать…

Я опустил руку в карман и нащупал золотую зажигалку «Ронсон». Хотя я и не курю, в последнее время я постоянно ношу ее с собой, как и пачку сигарет, американских "Лаки страйк". Благодаря любезности МИДа страны пребывания, я был избавлен от докучливого таможенного досмотра. Правда, и багаж у меня был минимальный, особенной контрабанды в нем не провезешь небольшой чемодан с самыми необходимыми вещами и кейс. Зато мне открыли вполне приличный — для начала, конечно, — счет в одном из банков Сиднея.

Но главное мое достояние, о котором, кроме меня, никто не знал, находилось в корпусе зажигалки — сверкающий отполированными гранями прозрачный камешек, величиной с косточку персика и примерно такой же формы.

 

1

Там живут несчастные люди-дикари,

На лицо ужасные, добрые внутри.

Песня из к/ф "Бриллиантовая рука"

Было очень жарко, и, наверное, поэтому, когда я открыл глаза и увидел склонившиеся надо мной страшные черные рожи, обрамленные вздыбленными космами, мне показалось, что я попал в ад, и это черти разглядывают меня, уточняя, в каком круге подвергнуть соответствующей кулинарной обработке.

Однако, секунду спустя, я догадался, что это всего лишь папуасы, представители одного из многочисленных племен, населяющих Западную Меланезию. В отличие от моей, их одежда больше соответствовала местному климату и состояла из тоненькой веревочки, охватывающей бедра и поддерживающей специальный футляр, или чехол, надетый на половой член. Футляр этот был сделан из чего-то, напоминающего гигантский высохший стручок или оболочку длинной тыквы, и своим ярко-желтым цветом резко контрастировал с землисто-серой кожей папуасов. Кончался он набалдашником, наподобие ножен кавказского кинжала, а размеры его достигали — думаю, что скорее из тщеславия — полуметра или немного больше.

Зато на шее у каждого висело роскошное украшение — ожерелье из сушеных головок неизвестных мне грызунов, напоминающих крыс. Головки были нанизаны на сплетенные из волос шнуры и перемежались кисточками растрепанных побегов пальмы, раковинами и разноцветными стеклянными бусами.

Все эти подробности я рассмотрел несколько позже, а пока обрадовался, заметив сосуды из полых колен бамбука, в которых что-то плескалось.

— Пей! — сказал один из «чертей», протягивая мне сосуд.

Вода отдавала тухлятиной, но я с жадностью напился.

Они изъяснялись на «бейсик-инглиш», упрощенном английском, и мы достаточно хорошо понимали друг друга. Деревня их находилась совсем близко, через нее проходил путь к соседнему селению, откуда через горы можно было выйти к небольшому городку, центру провинции, связанному чартерными авиарейсами с Порт-Морсби. Оттуда, уже регулярным рейсом, можно было добраться до Дарвина или, через аэропорт Брисбена, прямо до Сиднея.

После неудачной вынужденной посадки моя «сессна» не подлежала ремонту, поэтому я решил выбираться из этого забытого Богом уголка пешком. Все равно я опоздал, и заключение контракта на поставку крупной партии автоматов Калашникова придется перенести на другое время — если только наши контрагенты продержатся до той поры у власти. Неустойка моей фирме не грозила, поэтому затяжка мало беспокоила меня. Спрос на товар был достаточно стабильным.

Я вытащил из кабины кейс и дорожный чемодан, в котором лежала смена белья и вечерний костюм. Вряд ли он мог здесь пригодиться даже для представления совету старейшин — очень уж он отличался от принятой в этих краях моды — однако, бросать его было жалко. Выпив еще глоток воды, я отправился в путь вместе со своими новыми знакомыми.

После часа ходьбы по тропе, которую вполне можно было приравнять к туристскому маршруту высшей категории сложности, мы подошли к окраине деревни. Она представляла собой два десятка крытых травой хижин, в уличной пыли копошились дети и худые, напоминавшие скорее собак, пятнистые свиньи.

Мои провожатые остановились у околицы, и один из них отправился, как мне объяснили, к вождю. Через несколько минут он вернулся в сопровождении покрытого морщинами и складками высохшей кожи патриарха, футляр которого, украшенный кисточкой из волокон пальмы, своей непомерной длиной свидетельствовал о высоком социальном статусе владельца.

— Ты хочешь пройти через нашу деревню? — спросил старик.

Я отвечал утвердительно.

— Тогда ты должен подвергнуться обряду посвящения в члены племени. Чужим мы не позволяем проходить по нашей земле.

Какое-то мгновение я колебался. Обряд инициации у некоторых племен связан с довольно мучительными процедурами. С другой стороны, мне не хотелось ссориться с аборигенами. У меня не было ни воды, ни оружия, чтобы путешествовать в одиночку, а здесь все еще встречались охотники за головами, и череп белого являлся особенно ценным трофеем…

Может быть, попробовать откупиться? Доллар, он и в Западной Меланезии доллар. Я вытащил бумажник и отсчитал несколько зелененьких.

Глаза старика алчно блеснули, но он отвел мою протянутую руку величественным жестом.

— Это потом… Ты должен снова родиться и стать одним из нас.

Смысл его фразы был не совсем мне понятен, однако, пришлось согласиться. Пока мы беседовали, вокруг собралась кучка зевак. Вождь произнес несколько громких слов, взмахнул рукой, и они разбежались.

Минуту спустя из хижин начали выходить жители деревни. Я заметил, что все женщины собрались отдельно и выстроились в затылок друг другу, образовав на центральной площади замысловато изогнутую вереницу красоток, как бы стоящих в очереди на конкурс "Мисс Деревня".

Мои провожатые, которым вся эта процедура доставляла видимое удовольствие, под руки подвели меня к стоявшей впереди пышной матроне. На ней была совсем коротенькая юбочка из травы, на шее красовалось ожерелье из раскрашенных ягод, косточек плодов и раковин. С расстояния в несколько метров я почувствовал резкий запах пота и прогорклого жира, которыми были намазаны ее волосы. Когда мы приблизились к ней вплотную, матрона осклабилась, уперлась руками в бока и широко раздвинула ноги, уподобившись гротескному варианту колосса Родосского…

Я уже приготовился было не посрамить чести белого человека, но мне объяснили, что я должен всего-навсего проползти на брюхе между ног всех взрослых женщин деревни. Когда я закончил свое путешествие по этой живой анфиладе, одежда моя являла собой наглядный пример нерациональности европейского костюма в условиях тропиков.

Меня подняли, кое-как отряхнули от пыли и повели в большую хижину, дабы отпраздновать "рождение нового члена племени".

Не стану описывать меню — до сих пор я теряю аппетит, стоит только вспомнить о некоторых блюдах, которые подавались на этом пиршестве. В самый разгар веселья я случайно коснулся рукой локтя сидевшего рядом со мной папуаса…

В хижине вдруг наступила гробовая тишина. Мой сосед вскочил, остальные отодвинулись от меня и смотрели с каким-то странным выражением ожидания. Я не понимал, в чем дело, но судя по тому, что мой недавний сосед и сотрапезник вытащил из-за спины кинжал самого зловещего вида, сделанный из расщепленной вдоль трубчатой кости какого-то крупного животного, и занес его над моей головой, я грубо нарушил местные правила приличия.

Однако, извиняться было некогда. Мой противник нанес удар.

Он был левша, поэтому пришлось блокировать его руку правым предплечьем. Согнутая, как для гребка во время плаванья, моя кисть скользнула, обвиваясь наподобие змеи вокруг его руки, нажимом предплечья я вывернул кинжал из его пальцев. Обычно этот прием защиты сопровождается порезом руки обороняющегося, но ничего не поделаешь — из двух зол приходится выбирать меньшее, лучше немного порезаться, чем получить глубокую колотую рану. К счастью, костяной кинжал папуаса, в отличие от обычной финки, не имел острого режущего лезвия, и кожа моя не пострадала. Пытаясь удержать свое оружие, которое в соответствие с законами механики удержать было невозможно, ибо рука моя действовала как рычаг, нападавший невольно отклонился назад, и тогда я ударил его левым кулаком в подбородок.

Он отлетел, шмякнулся головой и плечами о глинобитную стену хижины и сполз по ней на плотно утрамбованный земляной пол. Все это заняло не более одной секунды.

Я поднялся, ожидая, что на меня сейчас набросятся все присутствующие, что вот-вот в живот мне вонзится зазубренный как пила наконечник папуасского копья, но вокруг раздались одобрительные возгласы и хохот. Очевидно, здесь еще действовали правила благородного поединка, и обычай нападать на одного целой шакальей стаей, как это принято в наших больших городах, сюда пока не проник.

Все расселись по своим местам, в том числе и мой сосед, пришедший в себя после кратковременного нокаута, и пиршество продолжалось, как будто ничего не произошло. Инцидент был исчерпан, но теперь я внимательно следил, чтобы случайно не коснуться снова локтя соседа, приглядывался к их манере есть и пить, опасаясь невольным проступком навлечь на себя беду.

Наконец, когда солнце уже садилось за горы, а жара несколько спала, пиршество закончилось, и мои провожатые, взявшие надо мной опеку по праву «первооткрывателей», повели меня в хижину для гостей, расположенную на краю деревни.

Когда мы проходили по площади, от группы женщин, сидевших под большим деревом, отделилась стройная даже по европейским стандартам девушка и подошла к нам. Мы остановились.

Девушка повернулась спиной, слегка наклонила голову и одной рукой приподняла густые волосы, обнажив затылок. Мои провожатые стыдливо прикрыли руками глаза, а один из них подтолкнул меня кулаком в бок очевидно этот жест фамильярно-дружеского расположения имел здесь такое же значение, как и у нас.

— Она пойдет с тобой! — сказал он, подмигивая и скаля зубы.

Позже я узнал, что показывая затылок, единственную часть тела, не мелькающую постоянно перед всеобщими взорами, женщины племени дани вызывают у своих мужчин примерно те же эмоции, какие возникают у представителей других народов, постоянно носящих одежду, во время стриптиза. Прикосновение к затылку является у дани одной из самых интимных ласк.

Не знаю, какое впечатление осталось от нашей встречи у моей случайной подруги, но я навсегда запомнил экзотическую и странную смесь запахов пота и каких-то тропических цветов, гладкую, упругую кожу, неожиданную нежность непонятных слов…

Утром все те же «опекуны» вывели меня за околицу и показали тропинку, ведущую в соседнюю деревню. Когда два часа спустя я подошел к ней, меня остановил рослый папуас с зазубренным копьем и парой дротиков, зажатых в кулаке.

— Ты хочешь пройти через нашу деревню? — спросил он.

— Да, — ответил я. — Мне нужно добраться до аэродрома.

— Ты должен подвергнуться обряду посвящения. Мы не позволяем чужим проходить по нашей земле.

— Я уже посвящен в той деревне, — указал я пальцем за спину.

— Дани не наш народ. Ты должен пройти посвящение у нас.

Эта деревня была больше первой, так что мне предстояло проползти на брюхе почти полкилометра…

 

2

Как жажду средь чуждых равнин

Измену забыть и любовь,

Но память, мой злой властелин,

Все будит минувшее вновь.

Н.Риттер

Когда я, наконец, добрался до сиднейского отделения внешне-экономического объединения «Ассунты», оказалось, что несмотря на мои предположения, задержка имела некоторые неприятные последствия.

Впрочем, «неприятные» — сказано слишком громко. Просто, пока меня не было, несколько раз звонил и даже заходил какой-то человек, отказавшийся что-либо сообщить о себе. По описанию, сделанному секретаршей, бестолковой и любопытной старой девой мисс Макгроу, я не догадывался, кто бы это мог быть.

Пустяковое это обстоятельство почему-то обеспокоило меня. Как любит выражаться одна моя знакомая, "всякая вещь должна быть на своем месте". Неопределенность раздражала меня, вносила какую-то тревожную нотку в привычный ритм налаженного существования. "Старею", — думал я, сердясь на самого себя за необоснованную тревогу. Когда-то всякое неожиданное и непонятное событие, напротив, вызывало прилив любопытства, желания действовать. Но хотя мне стукнуло сорок с хвостиком, дело, как я понимал, было вовсе не в возрасте. Просто за два последних года пришлось пережить немало физических и духовных травм, от которых я не до конца еще оправился. Да и разленился я здесь…

Далекое путешествие, перемена обстановки не принесли облегчения, как я надеялся. Все чаще меня охватывали приступы ностальгии, снились родные места, Город, стерильная чистота кварталов Печерска, жизнерадостная, здоровая грязь переулков Подола и Шулявки, серая брусчатка Центра, пыль и песок дарницких улиц. Я вспоминал светлые залы консерватории и заселенные бомжами чердаки и подвалы, видел дворы, то мрачно-сырые, зажатые между покрытыми зеленым мхом глухими кирпичными стенами, то залитые солнцем, наполненные цветущей сиренью, распахнутые теплому летнему небу. Бело-голубые башни Софии, облака над пирамидками каштанов, искрящаяся ширь реки, мелкий песок Труханова острова… Черные громады туч над крестом Владимира, голуби, вспыхивающие белыми точками на их фоне, гром, сплошная стена ливня, дождевая вода, стекающая по стеклу двери случайного убежища подъезда. И снова солнце, радуга, купающиеся в лужах воробьи… Мне чудилась розовая полоска рассвета над бесконечно далеким, тонущим в синем тумане горизонтом, ажурная беседка Владимирской горки, я чувствовал тепло руки на своей озябшей от ночной прохлады шее, липкие перила широкой гулкой лестницы в старом доме, шершавую кору деревьев парка, тяжелый чугунный холод ограды моста, скользкую гладь поручней троллейбуса. Пушистый, мягкий снег, клейкие листочки бледно-зеленых, едва распустившихся кленовых почек, выгоревшая от зноя шершавая трава, мокрые листья — желтые, буро-зеленые, коричневые… Запахи, звуки, тени, пятна света, калейдоскоп лиц… Нет, надо ехать домой!

Но тут же в моей памяти возникала другая картина, достойная быть кадром американского боевика: превратившиеся в груду обломков «жигули», чадно горящее колесо в луже полыхающего бензина, и где-то там, скрытая от меня стеной ревущего пламени — она, тщетно пытающаяся спастись, выбраться из огненной ловушки.

И ведь это я сам сказал ей: "Подожди немного в машине, не выходи"… О чем она думала в свои последние секунды?

В дверь кабинета осторожно постучали.

— Войдите, — сказал я, постаравшись придать своему лицу выражение деловой сосредоточенности и придвинув листок бумаги.

Вошла мисс Макгроу, моя секретарша, выполнявшая также функции машинистки, оператора множительной техники и консультанта по местным обычаям.

— Вам письмо, сэр. Местное. — Ее взгляд выдавал любопытство: я был здесь сравнительно недавно и не успел еще обзавестись знакомыми, которые могли бы мне писать.

Когда она удалилась, я распечатал удлиненный конверт из плотной глянцевой бумаги голубоватого оттенка.

Внутри оказалось приглашение в клуб Этнографического общества, вырезка из "Сидней морнинг геральд" и листок, на котором было написано:

"Уважаемый мистер Майнер!

Узнав из газет (см. прилагаемую вырезку) о том, что Вы побывали в труднодоступном районе Новой Гвинеи, населенном племенем дани, правление клуба взяло на себя смелость обратиться к Вам с предложением посетить наш клуб в любое удобное для Вас время. Может быть, Вы не сочтете обременительным сделать небольшой доклад о своих впечатлениях и ответить на вопросы наших членов и приглашенных любителей этнографии.

От имени правления Этнографического общества готовый к услугам д-р Эванс, кавалер ордена "Звезда Индии" 3-й степени.

P.S. Напоминаю Вам, что наше Общество не субсидируется Правительством Ее Величества и работает исключительно на средства от добровольных пожертвований и взносов членов клуба."

Приписка была сделана, очевидно, для того, чтобы я не рассчитывал на гонорар за свой доклад и не имел претензий, не получив в качестве вознаграждения ничего, кроме аплодисментов.

Вырезка содержала краткое сообщение о моем приключении и, поскольку оно произошло всего три дня назад, свидетельствовала о расторопности прессы, желавшей в период летней жары и скуки порадовать читателей тем, что кто-то находится в еще более жарком и некомфортабельном месте.

Так как особых дел у меня не было, а расширить круг знакомств никогда не помешает, я решил пойти в клуб любителей экзотики и порадовать их красочными описаниями своеобразных сексуальных развлечений, которые практикуют дани. Если этого окажется мало, можно будет сообщить собравшимся рецепты некоторых блюд, подававшихся во время пиршества по случаю моего вступления в члены племени, наверняка это подпортит им аппетит.

Пробыв в своем кабинете часа полтора и переложив для имитации деловой активности в ином порядке рекламные проспекты, которые успели накопиться на моем столе солидной стопкой, я решил, что на сегодня поработал достаточно и пора отправляться домой.

Мой "ситроен ХМ", самая комфортабельная и престижная модель вообще-то довольно скромного — по сравнению с «кадиллаками», "линкольнами" и «роллс-ройсами» — семейства «ситроенов», обычно стоял на площадке у входа, но сегодня я позволил себе появиться на работе позже, и стоянка оказалась занятой, поэтому пришлось припарковать машину в соседнем квартале. Подойдя к «ситроену», я заметил за щеткой стеклоочистителя какую-то записку и сперва подумал, что это квитанция на штраф за парковку в неположенном месте. Однако, это оказался просто листок из блокнота, оторванный не по перфорации, как машинально отметил я по привычке запоминать всякие мелочи. На нем шариковой ручкой был написан номер телефона — и только. Сегодня послания сыпались на меня со всех сторон. Я спрятал бумажку в карман.

Офис «Ассунты» находился в деловом районе Сиднея, расположенном на южном берегу залива Порт-Джексон, а жил я в дальнем пригороде Терри-Хилс, на северном берегу, и возвращаясь домой всякий раз проезжал по мосту, почти километровой аркой соединяющему южную и северную части города.

Когда за окнами машины замелькали фермы мостового пролета, я, как всегда, нажал кнопку электрического стеклоподъемника и опустил стекла в обеих передних дверцах, чтобы ощутить свежесть морского воздуха. Огромный океанский лайнер проходил под мостом, и сквозь шум оживленного движения десятков машин до меня донеслись звуки оркестра, исполнявшего давно забытый «чарльстон» — публика на танцевальной площадке веселилась в стиле «ретро».

Дырочка с неровными краями, от которой лучами расходились тонкие, как паутинки, трещинки, появилась в ветровом стекле почти бесшумно.

Я невольно втянул голову в плечи, наподобие черепахи, жаль только, что у меня не было прочного панциря, и взглянул в зеркало заднего вида. Осколки не брызнули мне в лицо, значит, стреляли сзади, пуля влетела в салон сквозь опущенное боковое стекло.

За мной шло множество машин, но определить, из какой был произведен выстрел, не представлялось возможным. Во всяком случае, я не заметил дымка или высовывающегося откуда-нибудь ствола. Судя по расположению пулевого отверстия, стреляли немного сбоку, и машина с покушавшимся двигалась в левом от меня ряду, возможно, она уже успела скрыться.

Останавливаться на мосту было нельзя, сворачивать некуда, поэтому пришлось продолжать движение, рискуя снова попасть под обстрел.

Мост кончился, мимо замелькали вывески фабрик и мастерских, заводские цеха и склады, трубопроводы, эстакады, алюминиевые стены холодильных камер — я проезжал северную часть Сиднея, где сосредоточены промышленные предприятия города. После Броквейла показались сады и парки, лежащие на берегах лагуны Нарробин, и, наконец, впереди замаячили коттеджи Терри-Хилс.

Моему домику, конечно, было далеко до всемирно известного архитектурного шедевра Г.Зайдлера, возведенного в качестве жилого особняка в Хаккинге, городке-спутнике Сиднея, но меня он вполне устраивал. Честно говоря, дом, сооруженный Зайдлером, казался мне слишком уж смахивающим своим огромным навесом над входом на знаменитый райтовский "Дом над водопадом", чтобы считаться оригинальным произведением искусства. И вообще я сторонник викторианского стиля. Стандартный коттедж, в котором я жил, располагался в глубине зеленого массива, был снабжен кондиционером и гаражом, вела мое несложное хозяйство приходящая три раза в неделю миссис Дженникен, пожилая вдова — что еще нужно одинокому холостяку со скромными средствами!

Поставив «ситроен» в гараж, я принял душ, надел прохладную пижаму и, задернув на всякий случай шторы, принялся звонить по телефону.

Сперва я договорился с секретарем Этнографического клуба, чей телефон был указан на приглашении, о том, что сделаю краткое сообщение о своих приключениях в ближайшую субботу, а потом набрал номер, написанный на клочке бумаги, который обнаружил за щеткой стеклоочистителя своей машины.

Конечно, это могла оказаться какая-нибудь начинающая «такси-герл», которая еще не рисковала давать объявления в газетах, но интуиция подсказывала мне, что номер написан мужской рукой.

— Алло, — произнес приятный баритон всего лишь через два гудка, прозвучавших в трубке после последнего нажатия клавиш.

— Это говорит Дэн Майнер. Я нашел вашу записку…

— Очень приятно, мистер Майнер. Привет вам от вашего старого знакомого, мистера Грегора. Вы, надеюсь, еще помните его?

Грегор… Мне это имя ничего не говорило.

— Простите. Вероятно, произошла какая-то ошибка. Мистер Грегор, так, кажется, вы сказали? Он у нас что-то заказывал?

— Ну-ну, мистер Майнер, у вас раньше была отменная память! Неужели преждевременная кончина наших общих друзей, Аркадия и Антона, так на нее повлияла? Может быть, если я стану называть вас Джеком Боггартом, она снова окрепнет?

Смею заверить, я не изнеженная барышня, страдающая малокровием, и никогда в жизни не падал в обморок, разве что однажды, когда меня стукнули по затылку французским кастетом. Но тут вдруг все поплыло у меня перед глазами. Впрочем, это продолжалось какую-то долю секунды.

Значит, они все-таки выследили меня… Я вспомнил жесткий, как железный щуп, взгляд старика в белом чесучевом костюме. Кажется, его звали Грегор, так однажды упомянул главарь Организации, Антон. Мы встречались только один раз, после чего потянулась цепочка событий, завершающей точкой которых был взрыв моей машины, гибель Вероники, которую они подослали ко мне в качестве шпионки и которая в конце концов перешла на мою сторону, долгие месяцы на госпитальной койке и командировка сюда, на спокойную должность, «синекуру», как я надеялся.

— Что вам от меня нужно? — Голос мой прозвучал хрипло.

— О, вот это уже деловой разговор! Как вы помните, за вами небольшой должок. Мистер Грегор рассчитывает, что вы поможете ему пополнить коллекцию…

"Они не оставили надежды разыскать «Суассон», знаменитый бриллиант, пропавший еще в конце гражданской войны", — понял я. Собственно говоря, с поисков этого камня и началось наше «знакомство», будь оно проклято.

— Кроме того, — продолжал мой собеседник, — ваши связи и возможности могут оказаться нам очень полезными в маленьком бизнесе, связанном с поставками свежемороженых мясных продуктов за границу. Спрос на них велик, и дело прибыльное, особенно учитывая дешевизну нашего сырья.

— А если я откажусь?

— Думаю, вы заметили наш привет, который мы послали вам на мосту. Вы оценили точность, с которой он был адресован? У вас не зазвенело в ухе? Говорят, когда кого-нибудь вспоминают, звенит в ухе.

Одно из правил мафии — никогда не угрожать в случае реального намерения нанести удар. Жертва должна умирать с чувством собственной безопасности, желательно — испытывая до самого последнего момента искреннюю симпатию к своему убийце. Так что, вернее всего, они не собираются рассчитаться со мной за прошлое, я им еще нужен. Ну что ж… Моя профессия давно уже приучила меня ходить по краю, жить с постоянным ощущением смертельной опасности за спиной, и угроза не испугала меня. Тем не менее, придется сделать вид, что я наложил в штаны, чтобы не вызывать у противника подозрений. Придется, как ни разленился я за последнее время, заняться неблагодарной работой выкорчевывания корней. Наивно было с моей стороны думать, что после того, как я разделался с главарями, Аркадием и Антоном, мои старые противники угомонятся, уйдут на "заслуженный отдых". Корни Организации, как скромно называли они свою преступную группировку, напоминали корни хмеля: сколько их не корчуй, то тут, то там вылезают все новые и новые.

— Ладно, это не телефонный разговор. Нужно встретиться и поговорить. Я хочу знать, в чем тут может быть мой интерес.

— Хорошо. Если вы в принципе согласны, я вам еще позвоню, и мы договоримся о встрече. Если предложенная вам первоначальная цена не удовлетворит вас, можно поторговаться, я не против. Продиктуйте, пожалуйста, номер вашего домашнего телефона, его нет в справочнике.

Естественно, его там не было. Ведь я приехал не так давно и снял этот коттедж всего за неделю до того, как отправился в свой неудачный полет на «сессне». К тому же при всей оперативности здешних служб связи номер моего домашнего телефона еще не успел попасть в последний справочник, я не очень-то хотел, чтобы меня беспокоили по делам «Ассунты» даже дома.

Я сообщил ему свой номер нарочито недовольным тоном, после чего мы распрощались.

Потом я посмотрел по телевизору какую-то часть бесконечного сериала о приключениях охотника за крокодилами, прослушал кассету с записями цыганского хора. Но ничто не могло развеять моего плохого настроения. Наконец, вопреки всем своим правилам, я выпил порцию скотча и отправился спать. Ночью мне снились дурные сны.

 

3

Побагровело еще сильнее красное лицо хорунжего, когда затянула ему горло жесткая петля…

Н.Гоголь

Доктор Эванс оказался высоким, представительным джентльменом лет шестидесяти. Его белая шевелюра красиво сочеталась с румяными щеками и таким же носом, свидетельствующим о жизнелюбии почтенного кавалера ордена "Звезда Индии".

Мой доклад собрал человек двести любителей этнографии. В обширном помещении университетской аудитории, арендованной специально по этому случаю, они как-то терялись и казались совсем маленькой группкой. Это могло бы болезненно повлиять на какого-нибудь более самолюбивого лектора, но меня вполне удовлетворил искренний интерес, проявленный слушателями к некоторым пикантным подробностям моих приключений.

После того, как я ответил на все вопросы и председательствующий объявил об окончании заседания, публика начала расходиться. Я уже был готов вздохнуть с облегчением и поздравить себя с успешным завершением культурной миссии, как ко мне подошел молодой человек, которого я заметил в первом ряду еще во время доклада. В отличие от большинства слушателей, он не задавал никаких вопросов, но сейчас, как мне показалось, хотел о чем-то спросить.

— Мистер Майнер… — Казалось, он никак не может решиться.

— Да, друг мой? — Я ободряюще улыбнулся, принимая вид маститого профессора, покровительствующего молодым талантам, так сказать, заботливо относящегося к "зеленой поросли".

— Я… Может быть, вы… Мне, право, неловко, но…

— Смелее, юноша. Ученый должен быть решительным и отважным. Вспомните Данте: "Здесь нужно, чтоб душа была тверда, здесь страх не должен подавать совета". — Последние слова — цитату из "Божественной комедии" — я произнес по-итальянски, чем, кажется, еще больше смутил беднягу.

— Да-да, конечно… Дело в том, что… Словом, у меня есть небольшая коллекция, может быть, вы посмотрите ее? Нет, не всю, некоторые предметы. Мне говорили, что это подделка, но поскольку вы были там совсем недавно и видели своими глазами…

— Молодой человек уже обращался к нам, — довольно бесцеремонно вмешался в нашу беседу доктор Эванс. — Именно он обратил наше внимание на заметку в газете и посоветовал пригласить вас, за что мы ему весьма благодарны. Но все, что он нам показывал, не более, чем дешевые копии, ловкие мошенники изготавливают их для обмана доверчивых туристов. Смею вас заверить, наши эксперты достаточно квалифицированы, чтобы это определить. Да и я сам… Пустая трата времени, заверяю вас.

Но мне стало жаль парня, стоявшего с таким растерянным видом и робко глядящего на меня. Я вспомнил, как на заре своей карьеры собирателя старинного оружия из-за подобной же нерешительности проворонил кавказский клинок четырнадцатого столетия. Почему бы и не уделить начинающему фанатику науки малую толику внимания, потратить на это часть уик-энда?

— Ладно, юноша. Где же ваша коллекция? Надеюсь, она не слишком далеко, и нам не придется добираться до нее через Центральную пустыню? Сегодня слишком жарко для путешествия.

Он жил в Гренвилле, почти в тридцати километрах от университета. Правда, ехать туда нужно было по широкому центральному проспекту. Ларри Беллингем, так звали молодого человека, не имел машины, поэтому пришлось оказать ему еще одну услугу и подвезти на своем «ситроене».

Я церемонно попрощался с доктором Эвансом, который с явным неодобрением отнесся к моей неуместной снисходительности, очевидно, потому, что она косвенно ставила под сомнение квалификацию научной экспертизы, проведенной членами Этнографического общества и им лично. Потом я усадил своего нового юного друга на заднее сидение, ибо, по его словам, на переднем его укачивало — что за хилая молодежь пошла в науку! и мы отправились в путь.

В машине Ларри совсем оробел, как будто испугался собственной смелости и с ужасом представлял себе, как будет показывать мне свою жалкую коллекцию, с какой насмешкой разоблачу я его «редкости»… Напрасно я старался подбодрить беднягу, заверял, как бы между прочим, что я не специалист-этнограф, с предметами обихода дани столкнулся совершенно случайно и знаю их очень поверхностно. Он односложно отвечал на мои успокоительные тирады и, наконец, совсем замолчал.

Это начинало меня раздражать. Но коль скоро я добровольно пошел на такое культурно-благотворительное мероприятие, делать было нечего. Сколько раз я убеждался, что нельзя следовать первым порывам души, которые, как говорил Талейран, всегда бывают самыми хорошими и искренними, сколько раз повторял себе и другим: "Ни одно доброе дело не остается безнаказанным!" Тащись вот теперь по такой жаре на край света! А потом еще нужно будет возвращаться назад…

Наступил вечер. Как всегда в Сиднее, лежащем примерно на широте мыса Доброй Надежды, быстро стемнело, почти без обычных для более высоких широт сумерек. Мы продолжали наше безмолвное путешествие уже при искусственном освещении.

В районе Парраматта я свернул налево, пересек железную дорогу, связывающую Сидней с Мельбурном, потом, следуя указаниям вновь обретшего дар речи Ларри, повернул еще раз налево — в какую-то узкую улочку, потом направо и въехал, наконец, в ворота небольшого парка, автоматически раскрывшиеся на свет фар. В глубине его темнел двухэтажный особняк, построенный в австралийском колониальном стиле.

Где-то в подсознании у меня мелькнула мысль: почему это Ларри, живущий в таком доме, не имеет собственной машины и вынужден добираться домой чуть ли не автостопом?

Но тут же я забыл о ней, забыл обо всем на свете, кроме необходимости дышать, ибо горло мне сдавила стальная петля…

Напрасно пытался я просунуть под нее пальцы, чтобы ослабить зажим, напрасно напрягал мышцы шеи, чтобы выиграть несколько секунд и вдохнуть хоть глоток воздуха. В голове у меня зазвенело, перед глазами замелькали золотистые точки, и я почувствовал, что проваливаюсь, крутясь, в какую-то черную воронку, лечу в бескрайнюю космическую бездну.

 

4

Неволей иль волей, а будешь ты мой.

В.Жуковский

— В здоровом теле — здоровый дух. Так говорили древние. Ваш дух сейчас вполне здоров и силен, как и тело, он готов оказать нам стойкое сопротивление. Но если дух — нечто нематериальное и руками его не пощупаешь, то тело в нашей власти. А через него мы можем добраться и до духа. Вы не подумали об этом? Когда мы сделаем ваше тело больным, когда превратим его в дрожащий от боли кровоточащий кусок студня, — а это мы умеем, — ваш дух тоже будет сломлен…

Человек, произносивший эту тираду, сидел с самодовольным видом, откинувшись на спинку кресла. Судя по всему, он явно был местным жителем, так как иммиграционная служба Австралии не дает въездных виз лицам, страдающим избыточным весом, объясняя это нежеланием перегружать государственную систему здравоохранения. Его тройной подбородок свисал на пухлую грудь, глаза, пока он упивался своим красноречием и выстраивал не сулящую мне ничего хорошего логическую цепочку, остекленели, как бы повернулись внутрь, похоже, в тот момент он даже не видел меня, перед его умственным взором проплывали некие абстрактные символы-иероглифы, смысл которых он пытался мне растолковать.

Тело мое действительно было в их власти. Совершенно обнаженный, я лежал на широкой кровати, руки были прикованы наручниками к изголовью, ноги двумя ремнями удерживались в разведенном состоянии. Я не мог воспользоваться методикой знаменитого эскаписта Гудини и «разобрать» суставы кисти, чтобы потом вытащить ее из браслета, так как не в состоянии был пошевелить руками. Я даже не мог потереть себе шею, которая ужасно болела. Наверняка петля Ларри оставила на ней странгуляционную борозду, и хорошо еще, если этот застенчивый любитель-этнограф не повредил мне хрящи гортани.

Но кое в чем мой собеседник ошибался. Несмотря на беспомощное состояние, им никогда не удастся сломить мой дух пытками. У меня было по меньшей мере две возможности оставить их в дураках, как говорят блатные, "нарисовать себе лодочку, сесть в нее и уплыть".

Во-первых, я мог по способу невольников-негров "проглотить язык", так убивали себя, не желая становиться рабами, гордые черные вожди, когда в тесных трюмах парусников их везли через Атлантический океан на хлопковые и сахарные плантации Америки. Недаром инструкция по оказанию первой помощи утопленнику требует во время искусственного дыхания удерживать язык пострадавшего или попросту пришпилить булавкой к его же губе, иначе он может завернуться и попасть в дыхательное горло.

Во-вторых, в отличие от гладкой мускулатуры кишечника и других внутренних органов, мышца сердца имеет поперечно-полосатую структуру, как и все остальные повинующиеся нашей воле мышцы. При должном умении и достаточной тренировке ею можно управлять. Я мог, пользуясь методикой йогов, которую в свое время изучал и которой неплохо овладел, замедлить биение своего сердца до полной его остановки.

Однако, мне не хотелось пока что прибегать к таким крайним мерам.

Ладно, в этот раз я по собственной глупой неосторожности проиграл и надо платить. Терпеть напрасные мучения, в результате которых я мог стать неизлечимым калекой, было вовсе ни к чему. И хотя меня разбирала вполне естественная злость, я понимал, что если хочу отомстить, надо по возможности остаться живым и сохранить здоровье и силы.

Думаю, что и мой собеседник хотел сохранить меня целым и невредимым, хотя, подозреваю, совсем с другими намерениями. Поэтому он с явным облегчением воспринял мое согласие выполнить любые их требования. Об этом я заявил довольно хриплым голосом, причем, мне почти не пришлось притворяться.

Кто был разочарован, так это Ларри. Наверное, он предвкушал, как станет пытать меня, как заставит молить о пощаде… Очевидно, его самолюбие было уязвлено той ролью жалкого просителя, которую ему пришлось сыграть, хотя на мой взгляд, он должен был бы, напротив, гордиться, что так ловко сумел меня провести. Возможно, он просто был садистом.

Во всяком случае, он с такой яростью освобождал меня от моих пут, что причинил сильную боль, и я невольно охнул, не считая нужным сдерживаться и демонстрировать силу воли. После драки кулаками не машут.

— Что, профессор, бо-бо? Ручки-ножки болят? — Он издевательски ухмыльнулся и схватил меня растопыренной пятерней за лицо. Ладонь его пахла какой-то сладкой дрянью, вероятно, он недавно брился или смазывал волосы бриллиантином.

Я уже полностью овладел собой и вполне мог стерпеть его выходку, но из тактических соображений следовало сразу же поставить юношу на место. Как ни противно было касаться его липкой кожи, я откачнулся назад, уперся своей ладонью в его ладонь, переплел свои пальцы с его наманикюренными пальчиками ("А не гомосексуалист ли этот тип?" — мелькнула у меня мысль) и рванул его руку вниз, выворачивая ему кисть и заламывая пальцы против их естественного сгиба.

Ларри взвыл и упал на колени.

— Что, мальчик, бо-бо? П-шел прочь, сопляк!

Пинком ноги я отшвырнул его в противоположный конец комнаты, по дороге он опрокинул стул и плетеную подставку для цветов. Не скрою, проделал все это я с большим удовольствием — как-никак, а все-таки разрядка. Кроме того, надо же было размяться после долгого лежания в неудобной позе.

Ларри поднялся, с трудом выпутавшись из нагромождения мебели, на ноги и вытащил пистолет. По-видимому, я повредил ему кисть, ибо он держал оружие как-то неловко, скривившись от мучительной боли.

— Брось! — рявкнул толстяк, приподнимаясь на руках в своем кресле. Брось, говорю тебе! И убирайся отсюда. Сам виноват, не надо было нарываться.

Какое-то время Ларри колебался, я начал уже опасаться, что он ослушается приказа и выстрелит. Я напрягся, чтобы в тот момент, когда обиженный в своих лучших чувствах юноша начнет нажимать на спуск, нырнуть ему в ноги. Но дисциплина возобладала, и бросив на меня взгляд, полный ненависти, он повернулся и все еще держа пистолет в полуопущенной руке, волоча ноги, вышел из комнаты. Когда он открывал дверь, я заметил, что напротив, за окнами застекленной террасы-коридора, фары подъехавшей машины освещают листья какого-то тропического растения.

Оглядевшись, я не обнаружил своей одежды. Хотя и было довольно жарко, расхаживать совершенно голым, как на нудистском пляже, мне не позволяло воспитание. Я вопросительно взглянул на толстяка.

— Сейчас вам принесут халат. Я прошу вас какое-то время быть моим гостем, чувствуйте себя, как дома. Ваша одежда находится в отведенной вам комнате. Машина стоит в гараже.

Значит, отметил я про себя, он заранее рассчитывал на такой исход нашего разговора. Если бы они хотели только выпытать у меня нужные сведения, а потом избавиться от моего изуродованного пытками трупа, не стоило готовить для меня специальную комнату, аккуратно складывать там одежду и загонять мою машину в гараж. Проще было бы держать все под рукой, чтобы потом инсценировать автомобильную катастрофу.

Я не заметил ни кнопки, ни того, как нажимал ее толстяк, но где-то она должна была быть, раз без всякого видимого или слышимого сигнала появился рослый негр в белоснежном кимоно и молча протянул мне домашний халат.

— Проводи гостя в его комнату, — сказал мой гостеприимный хозяин. Не хотите ли чего-нибудь выпить?

Я отказался, и негр провел меня в спальню. Это была довольно большая комната, светлая и уютно обставленная современной мебелью. Восьмиугольные часы с двухнедельным заводом, висевшие на стене, напоминали о том, что я нахожусь в одной из стран Британского содружества.

Как только негр удалился, я подошел к окну. Оно выходило в парк, и кроме черной зелени, освещенной невидимым отсюда фонарем, я ничего не мог рассмотреть. Попытка открыть окно не увенчалась успехом: рама не поднималась. Возможно, это было сделано для того, чтобы не дать обитателю спальни воспользоваться окном в качестве двери, а может просто потому, что воздух в комнате освежался кондиционером. В крайнем случае, можно было попробовать разбить окно, но я не стал этого делать. Стекло в нем наверняка из тех, что ставят на витрины ювелирных магазинов. Лучше было выспаться как следует…

Завтрак мне принес в спальню все тот же негр. Было уже восемь, комнату заливало солнце, и взяв у него из рук поднос, я попытался встретиться с ним глазами, но мне это не удалось, он все время держал их опущенными. А жаль, хотелось увидеть их выражение, оценить, что это за персонаж в нашем спектакле, какую роль он может играть. Очень уж многоплановыми актерами были те, с кем мне приходилось в последнее время встречаться.

Я благоразумно не пытался выйти из своей комнаты и скучал до пяти часов пополудни, когда снова появился негр и с учтивым полупоклоном жестом пригласил меня следовать за ним.

Миновав небольшой коридор, мы очутились в библиотеке — так, во всяком случае, определил я по обилию шкафов с книгами назначение этого помещения. Впрочем, я не удивился бы, если по нажиму какой-нибудь скрытой кнопки оно превратилось бы в пыточную камеру, центральный зал управления баллистическими ракетами или еще во что-нибудь, столь же далекое от академически строгого интерьера хранилища человеческой мудрости и опыта прошедших поколений. Я давно уже разучился доверять виду помещений, людей и предметов, какими бы благообразными они не казались на первый взгляд. Ведь любое отклонение от этой постоянной настороженности могло привести, как подтвердил случай с Ларри, к самым неприятным последствиям.

Навстречу мне из-за журнального столика поднялся толстяк-хозяин, и в первый раз со времени нашего знакомства я увидел его во весь рост… Это был калека с каким-то коротким туловищем и парализованными ногами, заключенными в жесткие кожаные футляры. Он подсунул под мышки алюминиевые костыли и довольно бойко заковылял к стоящему в центре комнаты большому полированному столу.

— Прошу вас, — указал он на поднос с парой бокалов и графином хереса, превратившись из распорядителя пыток в гостеприимного английского джентльмена, предлагающего старому знакомому предобеденную порцию аперитива. Я понимал, что такие резкие переходы преследуют определенную цель, являются частью продуманной психологической обработки.

— Обед подадут в шесть, вы еще успеете принять душ и переодеться. Я только хотел бы предупредить вас, что за столом не стоит вести деловые разговоры. Для всех вы — мой гость, бизнесмен, сотрудник совместного русско-австралийского предприятия «Ассунта». Подробности нашей сделки мы обсудим позже. Следует соблюдать коммерческую тайну.

От хереса я отказался, и толстяк удалился, а я принялся рассматривать книги.

Библиотека свидетельствовала о широте взглядов и интересов ее владельца. Рядом с увесистым томом "Квазиортогональных фильтров в доплеровских системах" Дж. Мидлтона на английском стояла тоненькая брошюра "Методика повышения семяотдачи хряка путем озвучивания искусственной свиноматки" В.Иванова-Шнайдера, изданная по-русски московским «Колосом» в 1964-м году. На той же полке располагалась «Лолита» В.Набокова лондонского издания и блистала нарядной обложкой «Бхагавадгита» на языке оригинала. Да, похоже, что фонды этой библиотеки пополнялись каким-то загадочным, по крайней мере для для меня, способом.

От рассматривания книг меня оторвал звон часов, пробивших половину шестого. Пора было отправляться на поиски ванной комнаты.

 

5

Общались гости на пиру высоком,

И радость озаряла лица их,

И каждый виноградным буйным соком

Соседей потчевал своих.

Э.Верхарн

Обед проходил в непринужденной обстановке. Хотелось бы сказать: "в дружественной", чтобы этот газетный штамп выглядел совсем законченным, но поскольку за столом присутствовал Ларри, почему-то дувшийся на меня, такое определение оказалось бы явной натяжкой.

Впрочем, я мог понять беднягу. Его правая рука висела на груди, поддерживаемая в полусогнутом состоянии широкой черной лентой, сделанной, кажется, из галстука. Это обстоятельство мешало ему в полной мере отдавать должное седлу барашка с гарниром из зеленых бобов. На его месте я тоже чувствовал бы раздражение.

Кроме нас двоих, толстяка-хозяина и безмолвно прислуживающего негра, в столовой находилось еще несколько человек, до сих пор совершенно мне незнакомых. Правда, перед обедом меня им представили (остальные, кажется, знали друг друга и раньше), но кроме имен, которые мне ничего не говорили, я не получил никакой информации. Пришлось догадываться, полагаясь на свою наблюдательность и интуицию.

Справа от хозяина сидел сморщенный старичок с быстрыми маленькими глазками, остро посверкивающими из-под густых седых бровей. Такие мумифицированные джентльмены, как и их подрумяненные, расфранченные по последней молодежной моде сверстницы, массами путешествуют по всем континентам, живо интересуясь достопримечательностями. Кажется, только Антарктида пока что избежала их любопытного внимания, но Северный полюс посещают даже инвалиды на колясках.

Старичок ел мало, но стоило лишь негру оказаться за его спиной, тотчас протягивал ему свой бокал. Мне его представили как сэра Робинса, вот и все, что я о нем пока знал.

Слева от толстяка сидел флегматичный доктор Ашборн. Судя по нескольким фразам, которыми он обменялся перед обедом с хозяином, доктор был его постоянным врачом. Кроме того, он явно был вегетарианцем, ибо не притрагивался к мясным блюдам на всем протяжении обеда.

Далее сидели адвокат Гиффорд, мистер Кутер, капитан Модсли, некая юная особа по имени Дженнифер, а на противоположном от толстяка конце стола занимала место хозяйки миссис Гай, пышная дама лет шестидесяти. Не знаю находилась ли она в родственных отношениях с хозяином, к которому присутствующие обращались — в зависимости от степени близости — то Генри, то мистер Адамс, но вела себя миссис Гай как всеми признанная повелительница этого маленького общества, собравшегося вокруг стола, в центре которого возвышался сверкающий серебряными искрами массивный сосуд неизвестного мне назначения. Скорее всего, он просто служил украшением стола и демонстрировал достаток, царивший в этом доме. "Наверное, негр, которому приходится чистить и полировать это серебряное чудище, ненавидит его от всей души", — подумал я. Тогда я еще не знал ни истинного предназначения этого сосуда, ни роли, которую играл негр в этом доме.

Я был представлен собравшимся в качестве "мистера Майнера, недавно побывавшего в стране папуасов", что сразу же, как камертон, настроило основную мелодию застольной беседы на определенный тон.

— И они действительно хотели женить вас на дочери вождя? Непосредственность мисс Дженнифер вызвала улыбки всех присутствующих, кроме флегматичного доктора Ашборна.

Мне пришлось деликатно объяснить юной особе, что ночь, проведенная мной с девушкой в Хижине гостей, всего лишь обычай, распространенный у многих живущих в изоляции народов и первобытных племен, инстинктивно старающихся разнообразить генофонд, чтобы избежать вырождения, и не к чему более прочному это не обязывает.

— Но она вам понравилась? — продолжала допытываться настырная девица. — Что она умеет делать во время…

Чувствуя, что разговор угрожает перейти границы приличия, миссис Гай громко предложила мне попробовать кэрри с какими-то специальными добавками, рецепт которых она недавно вычитала в старинной кулинарной книге.

— Говорят, что эти люди все еще употребляют в пищу человеческое мясо, — заметил капитан Модсли, хладнокровно отрезая себе кусочек баранины.

— Плоть есть плоть, независимо от того, какому существу она принадлежит, — веско вставил доктор Ашборн. — Употребляя ее, вы насыщаете свой организм ядовитыми веществами, которые вырабатывало бедное животное в предсмертных конвульсиях. А потом жалуетесь на ночные кошмары.

Реплика доктора не требовала ответа, тем более, что остальные, вероятно, давно привыкшие к подобным его высказываниям, оставили ее без внимания, поэтому я отреагировал лишь на вопрос капитана Модсли.

— На меня они не покушались. Я слышал, правда, что мясо белого человека дикари считают невкусным, так как белые употребляют слишком много соли. Они предпочитают своих сородичей. Впрочем, скорее всего это лишь легенды. Папуасы, случается, убивают врагов, но ведь так поступают и представители более цивилизованных рас.

— К сожалению, вы правы, — сказал адвокат Гиффорд. — Недавно я ознакомился с неприятным делом. В Москве исчез представитель компании "Спейс Рокит Системс". Подозревают, что его похитили ради выкупа. Вот вам случай, когда в цивилизованной стране могут убить, даже не врага, а ни чем не повинного человека.

— Россия еще не цивилизованная страна, — проскрипел сэр Робинс. Большевики всегда были разбойниками и дикарями. Что сделали они со своим царем, я вас спрашиваю? Расстреляли в каком-то подвале. А потом отказались платить государственные долги России, называя их "царскими долгами"! Самые настоящие дикари! Я не удивлюсь, если они сожрут этого вашего представителя.

— У них уже нет большевиков, сэр Робинс, — попытался восстановить историческую справедливость молчавший до сих пор мистер Кутер. — Они признали Хельсинкскую декларацию прав человека и строят у себя демократическое общество. Их президент…

— Какой президент? — ядовито спросил сэр Робинс. — Они их меняют, как перчатки. И при этом еще палят из пушек по своему парламенту.

— О, это было ужасно! — воскликнула миссис Гай. — Я смотрела по телевизору. Говорят, в этом здании — они называют его "Белым домом", хотя оно совершенно не похоже на настоящий Белый дом в Вашингтоне, — были женщины и дети.

— Я в это время находился в Москве, — кивнул, соглашаясь мистер Кутер. — Должен вам сказать, что многие жители восприняли все происходящее, как некое развлечение, занимательное зрелище. Молодежь бегала смотреть, хотя по улицам вокруг здания свистели настоящие пули.

— Я хотел бы очутиться там, — неожиданно подал голос Ларри. — Этих большевиков-депутатов надо убивать, как бешеных собак.

Невольно я поправил высокий воротничок, которым прикрыл полосу, оставленную на моей шее петлей юного борца с большевизмом. Я не был депутатом, а теперь, после упразднения КПСС, и большевиком, и вряд ли Ларри даже догадывался, что я приехал сюда из Москвы, но взгляд его, устремленный на меня через стол, был полон ненависти.

— Расслабьтесь, Ларри, — сказал доктор Ашборн. — Вам вредно волноваться.

Кажется, Ларри тоже был его пациентом.

Дженнифер откинула голову и звонко засмеялась.

— Ты опоздал, Ларри-мальчик! Сейчас там уже все спокойно. Придется тебе убивать кроликов из духового ружья.

— Ларри меткий стрелок, и я не хотел бы оказаться его противником, спокойно заметил толстяк. — Но вернемся к нашим папуасам. Когда вы пролетели над их территорией, вы ничего не заметили, мистер Майнер?

Я вопросительно взглянул на него.

— Что вы имеете в виду?

— Компания "Спейс Рокит Системс" совместно с авиакосмическими фирмами России планирует строительство стартового комплекса для тяжелых ракет в округе Галф-Папуа. Взлетая с космодрома, расположенного в этих широтах, ракеты типа «Апогей» или «Фотон» смогут выводить на орбиту четыре тонны полезного груза против двух тонн четырехсот килограмм при старте с нынешнего казахстанского полигона.

— Что-то такое я читал в газетах, — ответил я. — Но, по-моему, пока лишь договорились о начале переговоров в Москве. Что мог я там заметить?

— Изыскатели уже работают. Нужно на всякий случай разметить территорию, взять пробы грунта и тому подобное.

— Нет, я ничего не заметил. Внизу были лишь скалы и сплошная тропическая зелень. Совершая посадку, я даже не знал, что поблизости есть деревня.

— Это большое дело, очень большое, — скрипнул сэр Робинс. — Общая стоимость строительства оценивается в полтора миллиарда долларов. Сперва возникли кое-какие трения с КОКОМом по поводу нераспространения ракетных технологий, но потом все уладилось. Местные власти тоже не против. Еще бы! Им кое-что перепадет.

— Нет, господа, это невыносимо! — Миссис Гай тяжело поднялась из-за стола. — Дженнифер, детка, пойдем, пусть мужчины хоть до утра говорят о своих скучных делах. Я покажу тебе совершенно восхитительный рецепт новогоднего пудинга. Туда входят орехи кэшью, еще нужно положить немного ванили, а потом…

Дамы удалились, и их оживленные голоса затихли за дверью. Ларри ушел вместе с ними, а вскоре покинули нас адвокат и капитан Модсли. В столовой остались сэр Робинс, который, казалось, был не в состоянии оторваться от действительно великолепного портвейна, задремавший в кресле доктор Ашборн, мистер Кутер и я, не считая стойко несущего вахту толстого мистера Адамса.

Я не обладаю даром пророчества, и глядя на этот стол, на сверкающее в свете люстр серебро и искрящийся хрусталь, на спокойные лица мирно беседующих гостей, не мог представить себе, что в самом недалеком будущем пятеро из ныне присутствующих умрут насильственной смертью, а еще трое будут вынуждены спасаться бегством ради сохранения жизни или свободы.

 

6

Отвага выше сил — безумна.

Еврипид

— Можно курить, господа, — объявил хозяин, подавая пример и отстригая золотой гильотинкой кончик сигары.

Я не курю, поэтому мне вечно приходится играть роль пассивного потребителя выдыхаемого остальными ядовитого дыма. Однако, покинуть сейчас общество было бы невежливым, к тому же я надеялся, что Адамс, наконец, скажет, зачем я ему понадобился, зачем нужно было Ларри похищать меня столь драматичным способом и зачем они собирались "превратить меня в кусок дрожащего от боли студня", лишь бы подчинить своей воле.

После обмена ничего не значащими фразами о слишком долго продолжающейся жаре и похвал кулинарному искусству миссис Гай, все умолкли, "тихий ангел пролетел", сказали бы когда-то в далекой отсюда стране. Безмолвие нарушал лишь мирно посапывающий в кресле доктор Ашборн.

И вот, кажется, мои надежды начали оправдываться.

— Мистер Кутер, покажите, пожалуйста, нашему новому знакомому, надеюсь, что могу сказать «другу», известный вам документ.

— Не слишком ли вы торопитесь, Генри? — недовольно проворчал сэр Робинс. — Где гарантии, что…

— Мы уже пришли с мистером Майнером к предварительному соглашению о сотрудничестве.

— Вы полагаетесь на его обещания? Генри, я вас не узнаю!

— Не беспокойтесь, сэр. Мистер Майнер не покинет нас прежде чем мы не удостоверимся, что он сохранит верность своему слову.

— Вы имеете в виду манипуляции этого шарлатана, который называет себя доктором? Я в это не верю.

— И совершенно напрасно, сэр. Метод доктора Ашборна проверен на практике. Он дает прекрасные результаты.

На всем протяжении этого не совсем понятного мне разговора, проходившего под аккомпанемент мирного храпа почтенного приверженца безубойного питания, не подозревавшего, что в одной с ним комнате идет дискуссия о его профпригодности, мистер Кутер стоял с каменным лицом, держа в руке несколько листков бумаги. Я не заметил, откуда он их вытащил, так как внимание мое было привлечено к странному узору, вычеканенному по верхнему краю серебряного сосуда. В свете люстр он как бы струился, или, скорее, полз наподобие змеи, его повторяющиеся изгибы ("Раппорт, вот как это называется", — вспомнил я) завораживающе мерцали… Потом мне стало чудиться, что узор этот каким-то таинственным образом звенит, напевает маленькими колокольчиками нежную, убаюкивающую мелодию.

…Прозрачные колокольчики танцевали на тонких стебельках и приглашали меня присоединиться к их хороводу, а откуда-то сверху, мерцая в лучах света, кружась, как стеклянные снежинки, падали все новые и новые…

— Мистер Майнер!

— Да? Простите, я, кажется, задремал…

Рядом со мной стоял Кутер, протягивая мне свои листки. Очевидно, я действительно заснул на несколько минут, потому что сэра Робинса в столовой уже не было, доктор Ашборн располагался не в кресле, а у меня за спиной, и в руке у него дымилась сигара.

— Ознакомьтесь, пожалуйста, с этими документами.

Я встряхнул головой, прогоняя остатки охватившей меня дремоты, вызванной, несомненно, замечательным портвейном мистера Адамса и пагубным примером доктора, а потом повернулся так, чтобы свет лучше падал на напечатанный мелким шрифтом текст.

Заголовка на первом листке не было, но в правом верхнем углу его находился гриф: "For yours eyes only". В дословном переводе это означало: "Только для ваших глаз", так назывался в нашем пиратском видеопрокате один из фильмов о Джеймсе Бонде, хотя по смыслу и в соответствии с принятыми у нас обозначениями надпись эту точнее было перевести, как "Лично, секретно".

Основное содержание документа заключалось в следующем.

Сначала шло краткое описание проекта контракта между компанией "Спейс Рокит Системс" и авиакосмическими фирмами России, причем, предполагалось использовать ракеты типа «Апогей» как новейшие из разработанных в СССР. Далее приводились технические характеристики «Апогея» и сравнивались с аналогичными характеристиками ракеты типа «Фотон», из чего следовало, что ракеты эти почти идентичны. Я никак не мог понять, зачем мне нужно все это читать.

Однако, следующие листки внесли некоторую ясность. Автор — анонимный, поскольку документ не был подписан, впрочем, может быть мне просто не дали последний листок, чтобы сохранить имя составителя в тайне, — детально анализировал политическую ситуацию в республике, производившей ракеты «Апогей» и ставшей независимой после распада Советского Союза. Он приходил к выводу, что обладая размещенной на своей территории частью ядерного потенциала бывших советских вооруженных сил и получив "долларовую инъекцию" для сохранения и развития ракетного производства, государство это может превратиться в серьезную угрозу странам Западного мира.

Отсюда следовали рекомендации: приложить усилия, чтобы заставить руководство "Спейс Рокит Системс" заменить «Апогей» на близкую по своим параметрам ракету «Фотон», выпускаемую заводами России.

Я, конечно, понимал, что дело тут не в "серьезной угрозе Западному миру, тем более, что государство, о котором шла речь, официально заявило о своем статусе безъядерной державы и принимало все меры, чтобы поскорее избавиться от опасного и сомнительного преимущества — иметь на своей территории ядерные боеголовки без возможности их санкционированного применения в случае необходимости. Последнее обуславливалось тем, что "ядерный чемоданчик", в котором хранились коды ключей на запуск ракет, находились — по соглашению, принятому в Беловежской Пуще, — в руках президента России. Здесь просто делили жирный кусок, и кое-кому выгодно было повернуть ход событий именно в таком направлении.

Мне, однако, все еще было не ясно, какую роль я должен в этой пьесе сыграть.

Окончив читать, я вопросительно взглянул на Адамса.

— И что же я должен делать? Украсть для вас чертежи будущего ракетодрома? Или заложить там мину с радиовзрывателем, используя свои связи с вождями папуасов и близкое знакомство кое с кем из красоток племени дани?

Но мистер Адамс не был расположен шутить.

— Вам предстоит нечто другое. Вам не придется демонстрировать свои таланты суперагента, мастера рукопашного боя и диверсанта. Нас интересуют ваши связи совсем в другом районе планеты. Однако, прежде чем подробно объяснить вам задание, мы должны иметь гарантию, что ни при каких обстоятельствах вы никому не передадите его содержание.

Откуда он мог знать о моих талантах? Неужели по тому, что я немного подпортил руку Ларри, он распознал во мне "мастера рукопашного боя"? А взрывов и диверсий я здесь пока что не устраивал… И о каких связях он говорил? Их у меня действительно было много — в самых разных уголках планеты, однако эти связи не из тех, о которых пишут в разделах светских хроник. Но вслух я сказал совсем другое.

— Мне нужно подписать какой-нибудь документ? Не своей кровью, надеюсь?

— Нет, мистер Майнер. При всем моем к вам уважении должен заявить, что в данных обстоятельствах подпись, даже сделанная кровью, не стоит той бумаги, на которой она поставлена.

— Тогда что же?

— Вы должны полностью отдаться в наше распоряжение.

— Но ведь я и так…

Я не стал напоминать ему, что всего несколько часов назад лежал голым и привязанным к кровати в позе апостола Андрея Первозванного. Казалось, куда уж больше быть в их распоряжении!

— Пока что в наших руках только ваше тело.

— Да, но моя бессмертная душа принадлежит Богу.

Брови мистера Адамса поднялись, символизируя удивление.

— Насколько я знаю, вы атеист. Правда, теперь многие бывшие правоверные коммунисты посещают богослужения в православных храмах, стоят со свечками в руках и даже крестятся при упоминании имени Господа. Но это ваше дело. Мы не станем вербовать вас в секту сатанистов. Просто нам нужно, чтобы вы согласились подвергнуться некой психологической обработке и содействовали ее успешному проведению. Хочу со всей откровенностью предупредить вас: в случае отказа или даже просто неудачи по каким-либо причинам, скажем, из-за особенностей вашей психики, мы будем вынуждены ликвидировать вас.

Это была не просто угроза, чтобы сделать меня сговорчивее. Хотя мой собеседник говорил спокойным деловым тоном, и выражение его лица не изменилось, разве что глаза вдруг сделались холодными, как две льдинки, я понимал, что если не соглашусь, живым мне отсюда не выйти.

— В чем должно заключаться мое содействие?

— Вы будете добросовестно выполнять все, что от вас потребует доктор Ашборн. Не пытайтесь хитрить, мы проведем контрольный тест. Итак, вы согласны?

Они превратят меня в «зомби»… Я вспомнил жуткую безжизненную маску и стеклянные глаза, шаркающую походку "живого трупа", которого видел как-то по телевизору. Но это было кино. Настоящие «зомби» не отличаются от обычных людей, разве что те, которых кустарным способом фабрикуют колдуны-вуду. Они живут обычной жизнью, многие даже не знают, что превратились в покорных чужой воле автоматов-роботов, так как после обработки им дана была команда забыть все, что с ними проделывали. И только по специальному сигналу — слову, жесту, записке или переданной по радио мелодии — они начинают действовать в соответствии с закодированной в их подсознании программой. Там может быть заложено все, что угодно, от каких-нибудь невинных и вполне естественных на взгляд постороннего наблюдателя поступков до самых чудовищных, несовместимых с человеческими представлениями о гуманности и добре, злодеяний. И в конце программы обязательно предусмотрена команда на самоликвидацию «зомби»… Получив сигнал на ее выполнение, он будет неудержимо, со всей маниакальной силой души и тела, на которую способен лишь "венец творения", человек, стремиться повеситься, выброситься из окна высотного здания, перерезать себе горло первым подвернувшимся под руку острым предметом. Он будет, ломая себе кости, рвать наручники, будет прошибать — в буквальном смысле головой стены, расшвыривать, как котят, сильных мужиков. Но не успокоится, пока не добьется своего. Или не умрет в припадке бешенства, залитый пеной и слезами, с зубами, размолотыми в крошку собственными челюстями.

Но выхода у меня не было.

— Ладно, делайте свое дело.

Меня усадили за стол, напротив серебряного сосуда, ярко освещенного лучом света от какого-то специального светильника, и доктор Ашборн подал мне бокал, наполненный, на первый взгляд, таким же портвейном, как тот, что я пил во время обеда.

— У вас легкая внушаемость, — с явным удовольствием сказал он. — А теперь я попрошу вас смотреть сюда.

И он показал на узор, змеящийся вдоль верхнего края сосуда.

 

7

Возьми вот эту склянку — и в постели

Ты выпей все до капли…

У.Шекспир

Меня разбудило чье-то легкое прикосновение. Было еще совсем темно, я ничего не мог разглядеть в спальне и ничего не слышал, кроме тихого журчания кондиционера. Может быть, мне только показалось, что моей щеки коснулась осторожная рука? Я лежал неподвижно, пытаясь рассмотреть кто или что таится там, в темноте, среди неясных пятен и теней.

Я уже решил было встать и зажечь верхний свет, чтобы рассеять эти детские страхи, как вдруг почувствовал, что запястье мое сжимают чьи-то прохладные пальцы, и кто-то вкладывает мне в руку непонятный предмет — на ощупь это был маленький комок бумаги.

В следующую секунду по едва заметному колебанию воздуха, почти неощутимой струйке сквозняка я понял, что приоткрылась дверь. В коридоре было темно так же, как и в моей спальне, поэтому ни один луч света не упал на моего таинственного посетителя. Но какое-то шестое чувство вполне определенно подсказало мне, что я остался в комнате один.

Несмотря на вполне объяснимое любопытство, которое вызвал у меня неожиданный подарок, я решил потерпеть, пока не наступит рассвет, и не включил люстру, даже не нажал на кнопку ночника, висевшего у изголовья постели. Судя по всему, мой ночной гость по какой-то причине не хотел, чтобы посторонние знали о его ночном визите. Вполне возможно, что за моей комнатой было установлено постоянное наблюдение, и такая необычная активность в позднее время могла быть расценена не просто как приступ бессонницы, но вызвать подозрение. А тогда стоило лишь проверить, где находятся в данный момент остальные обитатели дома, чтобы сделать некоторые нежелательные, возможно, опасные для меня и моего посетителя выводы.

Пощупав бумажный комочек, я обнаружил, что внутри лежит что-то твердое. Как только начало светать, я повернулся спиной к окну, как бы отворачиваясь от мешавшего мне спать света, положил кулак под правую щеку, как делают во сне дети и спящие без угрызений совести и необремененные заботами взрослые, несколько раз сладко почмокал губами и медленно разжал пальцы.

В такой позе я мог почти на сто процентов быть уверен, что мои манипуляции никто не заметит ни сквозь глазок в стене, ни при помощи замаскированной телекамеры. Правда, камера, если только она и в самом деле здесь установлена, могла работать и в инфракрасных лучах, тогда мой посетитель уже давно обнаружен и все мои меры предосторожности напрасны. Но мне хотелось надеяться на лучшее.

На ладони у меня действительно лежал маленький бумажный пакетик, не склеенный, не аккуратно свернутый, а кое-как, похоже второпях, скомканный. Осторожно, кончиками пальцев той же руки — вторая лежала вытянутой поверх легкого покрывала, демонстрируя мой безмятежный сон, — я развернул его, надеясь, что это записка. Но клочок бумаги был чист. Внутри оказалась маленькая белая таблетка.

Так… Тысячи мыслей и предположений лихорадочно зароились в моей голове. Что должен я делать с этой таблеткой, переданной мне так таинственно и с такими предосторожностями? «Подарок» ли это какого-то местного наркомана, решившего великодушно поделиться со мной своей радостью в припадке «кайфа»? Но таблетка не походила ни на один из известных мне наркотических препаратов, популярных среди любителей «полетать». Или это попытка неизвестного союзника помочь мне легко расстаться с жизнью? Может быть, это просто провокация, проверка лояльности, и они ждут, не побегу ли я с этой штукой к ним, чтобы продемонстрировать, насколько предан новым хозяевам душой и телом. А если не побегу, начнут проделывать со мной вещи, покруче безболезненных сеансов гипноза доктора Ашборна…

В этот момент раздался осторожный стук в дверь. Пока я ломал себе голову над неожиданно возникшей проблемой, совсем рассвело. Вероятно, это пришел слуга-негр, чтобы пригласить меня к завтраку или не очередной сеанс психообработки.

Раздумывать и колебаться было некогда. Я быстро наклонил голову, схватил губами лежащий на ладони комочек и проглотил таблетку вместе с бумажкой, чтобы не оставлять следов.

Мой импульсивный поступок мог иметь немедленные и самые неприятные для меня последствия. Но я ничего не почувствовал, как будто проглотил плацебо — обманку, которую дают иногда мнительным пациентам, требующим лекарств, для их успокоения.

Потом я привстал, повернулся лицом к двери и несколько хрипло, как бы со сна, а на самом деле из-за того, что бумажка чуть не застряла у меня в горле, произнес:

— Войдите!

Это действительно был негр. Он принес мне кофе в постель, излишнее баловство, на мой взгляд. Возможно, таким путем мои хозяева хотели выразить мне свою признательность за вчерашнюю сговорчивость. Негр безмолвно поставил поднос на столик и так же молча удалился. Он даже не поздоровался со мной, не пожелал мне доброго утра. Я до сих пор не слыхал, какой у него голос, не видел его глаз.

Закончив свой утренний туалет, я спустился в библиотеку, где уже находились хозяин дома и мистер Кутер. Мы обменялись стандартными приветствиями.

— Как спали, мистер Майнер? Может быть, распорядиться, чтобы кондиционер переключили на большую мощность? Вам не было жарко ночью?

— Спасибо, все хорошо. И кофе был отличный.

Я хотел было развить тему и сказать, что мне приходилось ночевать во всяких условиях — от снежных иглу эскимосов, жарко натопленных при помощи жировых плошек, до продуваемых океанским бризом хижин из бамбука, какие сооружают обитатели Полинезии, но тут вошел доктор Ашборн.

— Доброе утро, джентльмены. Обсуждаете ночное происшествие?

По спине у меня поползли мурашки… Значит, моего ночного гостя обнаружили? Они знают, что он передал мне таблетку, я им ничего не сказал, следовательно…

Но прежде чем я успел испугаться по-настоящему, представив себе все последствия такого разоблачения, раздался удивленный голос мистера Адамса:

— О чем вы, доктор?

— Так вы ничего не знаете? Сэру Робинсу ночью стало плохо. Мне пришлось сделать ему укол. У бедняги резко поднялось давление, похоже, что это гипертонический криз.

"Ничего удивительного, — подумал я, — если вспомнить, какое количество портвейна поглотил за столом этот почтенный старец, не считая порций предобеденного хереса".

— Да, жара на всех нас плохо действует, но в его возрасте… — Мистер Адамс выразил на лице живейшее сочувствие. Конечно, упомяни он истинную причину недомогания старого пьяницы, могло бы показаться, что хозяин недостаточно щедр и обеспокоен быстрым истощением запасов винного погреба. — Сейчас, надеюсь, ему лучше?

— Как будто обошлось. Но я запретил ему вставать до обеда.

— Может быть, он нуждается в госпитализации?

— Нет-нет, я давно наблюдаю за ним как за пациентом. У этого человека железный организм. Завтра он будет в полной форме.

На мгновение все замолчали, как бы отдавая дань уважения крепости организма этого представителя динозавров. Потом доктор Ашборн взглянул на меня.

— А как чувствуете себя вы, мистер Майнер? Вы, как будто, неплохо переносите жару. Однако, НЕ ПРИКАЗАТЬ ЛИ НЕГРУ, ЧТОБЫ НАМ ПРИГОТОВИЛИ К ОБЕДУ КРЮШОН ИЗ АНАНАСОВ?

Не знаю, было ли это простым совпадением, но не успел он похвалить меня за выносливость, не успел произнести свою последнюю фразу, как мне показалось, будто потолок опускается на мою голову. В глазах у меня потемнело, ноги стали ватными, и чтобы не упасть, я вынужден был ухватиться за спинку кресла.

Прошло несколько секунд, прежде чем мне удалось справиться с внезапным приступом дурноты.

— Что с вами? Вам нехорошо?

Доктор и мистер Кутер подхватили меня под руки, благо они стояли совсем близко. Но я уже успел овладеть собой, оторваться от спасительного кресла и выпрямиться.

— Нет, не беспокойтесь, все в порядке. Просто слегка закружилась голова.

— У вас часто бывают такие приступы?

Мне почудилось, будто задавая этот вопрос, доктор Ашборн многозначительно взглянул на сидящего в кресле толстяка-хозяина.

— Не помню, чтобы со мной когда-нибудь раньше случалось подобное…

— Вам надо пройти всестороннее обследование в хорошей клинике. Подобные приступы могут быть симптомами весьма серьезных заболеваний. Лучше обнаружить недуг на ранней стадии. Впрочем, возможно, что и на вас, как на сэра Робинса, повлияла эта ужасная жара.

— Возможно. Но сейчас я уже в полном порядке и, в отличие от сэра Робинса, готов идти завтракать.

Как бы услыхав мои последние слова, в двери библиотеки появился негр.

— Завтрак готов, господа. Пройдемте в столовую, — поднялся из своего кресла хозяин.

 

8

Я знаю силу слов, я знаю слов набат

Они не те, которым рукоплещут ложи.

От слов иных срываются гроба,

Шагать четверкою своих дубовых ножек.

В.Маяковский

Странные приступы дурноты в тот день больше не повторялись, и вечером доктор Ашборн решил, что я вполне здоров для того, чтобы перенести очередной сеанс "защитной психотерапии", как именовал он свои манипуляции. Если рассматривать термин «защитная» как относящийся к охране интересов моих новых компаньонов, то такое название было вполне оправдано.

Снова в полумраке луч света падал на сверкающий серебряными искрами сосуд, снова мне дали выпить какое-то снадобье и доктор велел смотреть на странный узор, змеящийся по верхнему краю сосуда, а потом начал делать свои пассы и что-то бормотать.

Однако, на этот раз — то ли потому, что я уже привык, то ли по какой-то другой причине — голова моя оставалась ясной, я больше не слышал звона колокольчиков, не видел их манящего, завораживающего танца, не стремился присоединиться к их хороводу. Я просто полулежал в удобном кресле и, переваривая сытный ужин, рассматривал занятные загогулины незнакомого орнамента, чем-то напоминающего среднеазиатский. Похожие я видел на стенах минаретов Регистана, на бухарских коврах и ножнах хивинских кинжалов. Некоторые его элементы напоминали стилизованные цветы яблони. Красиво, но и только.

Меня вернуло к неприятной действительности недовольное посапывание доктора Ашборна. Он с такой яростью проделывал за моей спиной свои колдовские жесты, что ветерок от них приятно холодил мне затылок. Я закрыл глаза и притворился, что погружаюсь в сон.

— Наконец-то! — с облегчением произнес доктор.

— Но почему он сегодня так долго сопротивлялся? — спросил мистер Кутер. Как и в прошлый раз, он и толстый хозяин, Адамс, присутствовали на представлении то ли в качестве зрителей, то ли как ассистенты.

— Так иногда бывает. Первое впечатление самое острое, потом психика несколько адаптируется и оказывает сопротивление. Но зато с каждым очередным сеансом внушение будет глубже, сильнее. Потом он привыкнет впадать в транс по первому моему сигналу. Сегодня вы видели, как он прореагировал на кодовую фразу: с трудом, но справился с собой, даже устоял на ногах. В следующий раз он свалится, как подкошенный, а через два-три сеанса эта фраза убьет его не хуже пули сорокапятикалиберного «писмейкера».

— Лучше, если он убьет себя сам. Так, чтобы это выглядело, как заурядное самоубийство в результате глубокой депрессии.

— Для этого у нас есть другая кодовая фраза. Стоит только произнести…

— Стоп, доктор! А то он еще покончит с собой до того, как выполнит наше задание.

— Не беспокойтесь, мистер Адамс. Кодовые фразы действуют только в том случае, когда «зомби», как их обычно называют, хотя я предпочитаю называть их «пациентами», находятся в состоянии бодрствования. Наш друг сейчас в полной прострации, и все, что мы говорим, для него не более, как бессмысленный шум, такой же, как шелест листвы или журчание ручья. До него дойдут лишь слова, сказанные после специально закодированного в его сознании пароля. Образно говоря, его надо взвести, как курок пистолета, чтобы он мог выстрелить. Сейчас он на предохранителе.

— Когда он будет готов, как вы полагаете?

— Думаю, дня через три-четыре. Завтра я еще раз проверю действие известной вам фразы, выключающей сердце — это, так сказать, контрольный тест — и если все будет в порядке, мы вскоре сможем сообщить ему без всяких опасений содержание задания.

— А он не умрет во время этой вашей проверки? Вдруг у него навсегда остановится сердце?

— Нет, мы будем держать его под контролем. Если я увижу, что шок становится опасным, я выведу из него нашего пациента.

— Полагаюсь на вас и ваше мастерство, доктор. Было бы жаль потерять такой экземпляр, у него действительно есть нужные нам связи.

— Все будет в порядке, джентльмены. Вы останетесь довольны, верьте моему слову. Именно такие сильные типы становятся, в конце-концов, самыми управляемыми. От истерика, вроде нашего Ларри, или неврастеника можно ожидать, чего угодно. Они легко уступают, но так же легко выходят из подчинения. А такие, как этот… Хуже всего иметь дело с рыхлым, как я называю, типом психики, с флегматиком. В нем вязнет, как в тесте для пудинга, почти всякая команда — никакого впечатления. Но в данном случае подопечный воспринимает суггестивную посылку как некий раздражающий подкорку фактор и…

Доктор углубился в рассуждения, обильно пересыпая их специальными терминами, его собеседники вежливо ему внимали, а я спокойно отдыхал в глубоком мягком кресле, разрабатывая линию своего дальнейшего поведения.

Через полчаса меня «разбудили» и велели идти к себе спать…

В ванной я обнаружил в футляре для зубной щетки еще три таблетки, подобные той, которую мне передал ночью мой таинственный посетитель. Там же лежала маленькая записочка, содержавшая лишь два слова: "ОДНА УТРОМ". Очевидно, это были какие-то антидоты, делающие психику устойчивой против наркотических препаратов доктора и его гипнотического воздействия.

Когда на следующий день Ашборн как бы вскользь произнес свою фразу о негре и ананасном крюшоне, я сделал вид, будто теряю сознание, и рухнул будто из-под меня выдернули ковер. Они даже не успели подхватить мое обмякшее тело, и я набил себе шишку на затылке. От того, чтобы выругаться, меня удержало лишь воспоминание о словах Адамса, что если по каким-то причинам, скажем, из-за собственной моей психики, эксперимент не удастся, они вынуждены будут ликвидировать меня.

С удовлетворением отметив, что на самом деле в этот раз кодовая фраза не оказала на меня абсолютно никакого действия, я закатил глаза и начал постепенно замедлять биение своего сердца…

Доктор держал руку на моем запястье, считая удары пульса вслух, чтобы остальные, то есть мистер Адамс и Кутер, могли убедиться в действенности его метода. Когда число ударов достигло тридцати в минуту, доктор обычными в таких случаях мерами "привел меня в чувство".

— Мистер Майнер, вам нужно отдохнуть. Я немного озабочен вашими повторяющимися припадками. Прошу вас, выпейте вот это. — Старый лицемер поднес к моим губам бокал.

— Спасибо… Я пойду, лягу. У меня еще кружится голова… Скажите, это не опасно?

— Нет, не думаю. Не беспокойтесь, я уверен, что через два-три дня все пройдет. Все же вам нужно было бы обследоваться как следует. Знаете, проверить содержание сахара в крови, сделать кардиограмму и тому подобное.

— Может быть, следует временно прекратить сеансы, доктор? — спросил озабоченный и слегка напуганный силой моего последнего «припадка» Кутер.

— Какие сеансы? — Я смотрел на него с непонимающим видом.

Мои собеседники многозначительно переглянулись.

— Мистер Кутер имеет в виду наши ежедневные застольные беседы после ухода дам, — пояснил Адамс. — Кажется, мы действительно несколько злоупотребляем спиртным, учитывая жару. Не у всех такая закалка, как у сэра Робинса.

— Да, да, — подхватил доктор. — И лучше было бы вам отказаться от мяса, хотя бы на время. Зашлакованность организма, знаете ли… Переходите на овощи, фрукты. Цветная капуста, картофель в умеренных количествах, киви…

— …Ананасы, — неосторожно подхватил мистер Кутер.

Я приготовился было снова разыграть припадок и краем глаза высматривал, куда бы поудобнее свалиться, чтобы не разбить затылок, но сакраментальная фраза не была произнесена полностью, и я с облегчением перевел дух.

— Вы только скажите, какие блюда вам нравятся, и я прикажу, чтобы вам их подавали на обед, — предупредительно заявил мой толстый хозяин.

Я обещал подумать и, искусно покачиваясь, удалился в свою спальню.

 

9

Что делать мне? Я должен неусыпно

За кознями врагов следить

И хитрости противопоставить хитрость.

А.К.Толстой

Уверившись, что я надежно «закодирован» и превращен в послушный автомат, который, в случае необходимости, можно выключить несколькими словами, мои хозяева (я говорю «хозяева» не потому, что пользовался их гостеприимством, а потому что по их мнению принадлежал им теперь всецело, как какой-нибудь бычок или овца принадлежит фермеру), решили: мне можно без всяких опасений сообщить, чего они от меня хотят.

Мы собрались в кабинете толстяка. Кроме Адамса, Кутера и меня, там, в отличие от прошлых вечеров, присутствовал сэр Робинс. По той почтительности, с какой к нему обращались остальные, я сделал вывод, что он является центральной фигурой затеваемой операции. Очевидно, здесь были замешаны не только денежные, но и политические интересы, и старый динозавр представлял некие высокие сферы.

Доктора Ашборна не было. Мавр сделал свое дело, и посвящать его в тонкости операции, не относящейся к области медицины, эта троица не считала нужным. Он выполнил — очевидно, уже не в первый раз — сугубо техническую часть дела, остальное его не касалось, и поскольку «ключи» от моего сознания и самой жизни находились, как они полагали, у них в руках, со мной можно было справиться и без помощи флегматичного вегетарианца.

— Мистер Майнер, — начал Адамс, — вы человек прогрессивных взглядов (откуда он это взял? Не потому ли, что я был представителем совместной внешнеторговой ассоциации, символизирующей в его глазах "новое мышление", провозглашенное президентом несуществующего Союза?). Вне всякого сомнения, вы понимаете, насколько опасным является распространение ядерного оружия, особенно в сочетании с развитой ракетной техникой и неустойчивой политической обстановкой…

— Короче, Генри, — вмешался сэр Робинс. — Мы уже не сомневаемся в доброй воле мистера Майнера. Скажите ему, что он должен сделать, вот и все.

Приближался час обеда, и сэр Робинс явно чувствовал потребность довести содержание алкоголя в своей крови до привычного уровня.

— Хорошо, — покорно согласился толстяк. — У нас есть достоверная информация о том, что по поручению правительства известного вам государства, отделившегося и ставшего самостоятельным после распада СССР, группа ученых работает над расшифровкой кода запуска и управления баллистическими ракетами. Необходимо получить доказательства, что такая работа действительно ведется, что они близки к успеху и что задержка с демонтажем и вывозом ядерных боеголовок в Россию на самом деле обусловлена не техническими трудностями, а стремлением потянуть время, не расставаться с этим адским оружием до тех пор, пока они не получат возможность направить его в любую точку земного шара по своему выбору.

— Но я не имею никакого отношения к этим работам, даже если они и ведутся на самом деле, а не являются досужими вымыслами газетчиков. Не понимаю, чем я могу быть вам полезен.

— Мистер Майнер, скромность украшает человека, но в данном случае вам не нужно ее демонстрировать и стараться представить свою истинную стоимость ниже реальной. Мы знаем, чем вы занимались до приезда сюда, знаем, в каком вы чине, какие у вас знакомые, и понимаем, какие у вас возможности. Само собой разумеется, мы не станем требовать, чтобы вы действовали по официальным каналам, вам придется выйти за рамки своих полномочий…

— Подключите личные связи, да, личные связи, — проскрипел сэр Робинс. — У вас было много реорганизаций вашего ведомства, но основные его кадры, костяк, так сказать, сохранился. И как бы там теперь ваша служба не называлась, она по-прежнему курирует работы вроде тех, о которых мы говорим. Все эти яйцеголовые ученые, уходя домой, сдают свои бумажки в ваши сейфы, под охрану ваших коллег. Заинтересуйте их, найдите к ним подход — вы же знаете, кто из них чем дышит, какие имеет слабости. Когда вы собираетесь вокруг самовара под звуки балалайки, после стакана водки о, эта ваша русская водка! — многое тайное становится явным.

Сэр Робинс явно представлял себе работу нашего ведомства по фильмам о Джеймсе Бонде.

— Это очень опасно, — с понятным колебанием произнес я. — Вы представляете себе, что будет со мной, если…

— Вы должны это сделать во имя сохранения мира, во имя спасения жизней миллионов невинных людей, — высокопарно изрек старый пьяница. — А кроме того, — тут его тон резко изменился — ради спасения собственной шкуры. Вы в наших руках, и никакая опасность, которая может вам грозить при выполнении нашего задания, не сравнится с той, что угрожает вам сейчас!

Он впился в меня своими маленькими голубыми глазками, приподнялся в кресле, сразу же превратившись из респектабельного джентльмена в гангстера, пирата, каторжника, каким, вероятно, был его далекий предок, привезенный в Австралию в кандалах.

— Ну, ну, успокойтесь, сэр Робинс, — мягко сказал хозяин. — Мне вполне понятны опасения мистера Майнера. Дело действительно весьма рискованное. Но ведь вы проделывали и более ловкие трюки и всегда выходили сухим из воды, ускользали из пасти дьявола. Уверен, что так будет и в этот раз.

— А кроме того, — подал голос мистер Кутер, сидевший до этого момента с безучастным видом, но теперь, очевидно, решивший, что настала его очередь поставить все точки над "i", — нам, как вы понимаете, не нужны подлинники. Нас устроит, если вы представите в наше распоряжение копии. Более того, если вы сможете сконструировать убедительную модель, снабдив ее подлинными именами, адресами, датами, правдоподобными деталями, такую, чтобы она произвела впечатление на руководство "Спейс Рокит Системс" и наше правительство, этого, я думаю, будет достаточно…

— Вы хотите, чтобы я сфабриковал доказательства, подтверждающие вашу версию? — спросил я без обиняков.

Он спокойно встретил мой взгляд, но мистер Адамс и сэр Робинс как будто пришли в некоторое замешательство.

— Ну, зачем же так… — Мистер Адамс укоризненно посмотрел на своего партнера. — Мы уверены, что наша, как вы выражаетесь, «версия» соответствует действительности. И то, о чем упомянул полковник, можно приберечь на самый крайний случай. Хотя это даже не было бы подлогом. Знаете, как поступал великий химик Либих на своих демонстрационных опытах… Он заранее имел в запасе вещество, которое должно было получиться в результате какой-нибудь эффектной реакции, и поэтому у него никогда не бывало осечек. Но ведь от такого маленького подлога, обмана публики, вы не станете сомневаться в незыблемости законов природы?

Полковник… В пылу беседы толстяк проболтался, и я понял, кем был на самом деле "мистер Кутер". Впрочем, не все ли мне равно, какой у него чин, какой пост занимал "сэр Робинс". В любом случае их игра замешана на больших деньгах, на крупной политике и пахнет кровью. И запах ее казался мне очень знакомым. Это был запах моей крови.

 

10

Но тут кровля с треском рухнула, и вопли утихли.

А.Пушкин

Прошло еще несколько дней. Сеансы доктора Ашборна закончились, да и сам доктор куда-то исчез и не появлялся за обеденным столом. Почти каждый вечер мы с Адамсом и Кутером обсуждали детали моего задания. Иногда к нам присоединялся сэр Робинс.

В тот вечер мы разошлись раньше обычного. Я долго не мог заснуть, а когда, наконец, задремал, то сквозь полусон слышал постукивание костылей нашего толстого хозяина у себя над головой — его кабинет размещался как раз над моей спальней. Несмотря на резиновые наконечники, каждое перемещение мистера Адамса сопровождалось предательским: «тук-тук-тук». Вот он прошел в угол, к письменному столу, а вот направился к двери… Я представил себе все так четко, как будто видел своими глазами. За это время расположение комнат в доме, расстановка мебели, даже картины на стенах и статуэтки на полке камина надежно зафиксировались у меня в памяти.

Наконец, стук затих, и я заснул.

Проснулся я от страшного грохота. "Землетрясение!" — первое, что пришло мне в голову, хотя Австралия и не принадлежит к числу тектонически активных районов земного шара, ее рельеф обусловлен сдвигами, происшедшими еще в докембрийский период. Другое дело ближайшие ее соседи — Новая Зеландия, Новая Гвинея. Но тут…

Грохот повторился, и теперь я понял его причину: кто-то обстреливал особняк из гранатомета. Взрыву предшествовали характерный хлопок и короткое шипение ракеты — короткое, так как огонь велся с небольшой дистанции. В окнах моей спальни замерцало багровое зарево, очевидно, дом горел.

Совсем рядом раздалась автоматная очередь, потом вторая. Было похоже, что идет настоящий бой, как будто я находился не в мирном Сиднее, а где-нибудь в Бейруте или Кабуле.

Дверь моей спальни распахнулась, в проеме, освещенный заревом, появился полковник Кутер. В руках у него был короткий «Ингрэм-45».

— Вы целы? Нужно уходить.

— Что случилось? Почему такая стрельба?

— Потом. Быстрее одевайтесь.

Я натянул брюки, накинул куртку и вышел за ним в коридор. Пол был усеян осколками стекла и кусками штукатурки, свет не горел, но в зареве пожара я разглядел в торце коридора Ларри. Согнувшись, прячась за подоконником, он осторожно просовывал сквозь разбитое окно ствол винтовки с оптическим прицелом.

— Ларри!

Он обернулся. Лицо его было залито кровью.

— Брось это! Уходим.

— Но сперва я прикончу кое-кого из этих…

Он не закончил фразы, так как новый взрыв потряс дом. Посыпались остатки стекол, еще удерживавшихся в расщепленных пулями переплетах оконных рам.

Вслед за взрывом послышался вой сирен приближающихся полицейских машин. Я не знал, спешат они на помощь нам или нападавшим, но поскольку пока что моя совесть перед законом была чиста, решил не торопиться выходить из дома. Как-никак, его стены защищали от пуль, а снаружи, освещенные пламенем, мы будем хорошими мишенями.

Ларри выстрелил.

— Ага! Один есть!

— Где Дженнифер и миссис Гай? — Я счел своим долгом позаботиться о женщинах, прежде чем покидать тонущий корабль.

— Они в безопасности. Негр еще вчера отвез их.

— А остальные?

— Не знаю. Прислуга живет в коттедже, они вероятно, не пострадали. А мистер Адамс и сэр Робинс…

В это мгновение я увидел нечто странное. По коридору со стороны лестницы, ведущей на верхний этаж, к нам быстро и бесшумно мчалось какое-то существо. Сначала мне показалось, что это большая собака, но когда оно приблизилось и попало в полосу света от багрового отблеска, падавшего из разбитого окна, по моей спине прошел холодок, и волосы на затылке ощетинились.

Это был мистер Адамс, наш толстый хозяин. Он полз, точнее, учитывая скорость, бежал на руках, ноги его, облаченные в спортивные брюки, волочились за ним по полу. Вся поза его напоминала мне барельеф со стены древневавилонского дворца, изображавший раненого льва. Живший четыре тысячи лет назад скульптор удивительно точно передал контраст между полными энергии и ярости передними лапами, мускулистой грудью и оскаленной мордой зверя и безвольно волочащейся задней частью его тела, парализованной из-за перебитого стрелой позвоночника.

— Робинс убит. Если мы продержимся еще несколько минут, сюда прибудет полиция.

Я уже успел успокоиться и оправился от испуга, который, конечно, был просто реакцией на неожиданное, нелепое зрелище, и отметил, что Адамс почти не запыхался, хотя ему пришлось ползком спуститься по лестнице с верхнего этажа и проползти через довольно длинный коридор. Очевидно, такой способ передвижения был ему не в новинку. Ларри и Кутер нисколько не удивились необычному появлению нашего хозяина. Как ни в чем ни бывало, мы собрались за простенком, защищавшим нас от пуль, рядом с разбитым окном.

— Кажется, они ушли. Обстрел прекратился.

Действительно, наступила тишина, лишь потрескивало пламя пожара, охватившего верхнюю часть здания. Кутер осторожно выглянул наружу.

— Да, никого нет. Я думаю, мы можем выйти из дома, здесь оставаться опасно.

Из темного угла вышел негр. До этого момента я не замечал его. Негр наклонился и поднял на руки Адамса, легко, как ребенка, несмотря на то, что толстяк, даже при своих высохших ногах должно быть имел немалый вес. Тот обхватил слугу за шею, и вся наша странная компания вышла из дома.

Почти тут же на лужайке перед входом появились полицейские и пожарные машины. К нам подошел высокий офицер.

— Сдается мне, мы прибыли вовремя, мистер Адамс. Джонни Гарвей, наш водитель, побил личный рекорд. Жаль, что вы не видели, как он мчался по улицам.

— И, тем не менее, кое для кого уже слишком поздно. Сэр Робинс убит.

— Боже мой! Но, может, он ранен и ему нужна помощь? Где он?

— Его разорвало на куски первым же выстрелом из гранатомета. Я видел его останки, это там, наверху, в спальне. Пожарные, похоже, уже нашли его.

Действительно, из дверей полыхающего особняка вышли несколько человек в брезентовой защитной одежде и шлемах с респираторами. Они несли длинный сверток, кажется, им пришлось воспользоваться ковром, чтобы завернуть то, что осталось от еще недавно полного энергии старого пирата.

Внутри дома что-то глухо ахнуло, и над крышей взметнулся столб пламени. То ли где-то в подвале хранилось горючее, то ли нападающие использовали специальные ракеты.

Лишь сейчас офицер заметил, в какой позе ведет с ним беседу хозяин особняка.

— Господи, простите, мистер Адамс! И мистер Беллингем весь в крови… Но мне нужно выяснить, что произошло, опросить по горячим следам свидетелей. Может быть, мы войдем в дом и…

Предложение было явно неудачным, ибо при этих его словах с треском обрушилась крыша, заставив нас отпрянуть на несколько шагов.

— Дома больше нет, капитан. Но мы можем устроиться в коттедже прислуги.

Озаряемая угасающим пламенем пожарища, процессия двинулась через парк к расположенному за домом коттеджу. Впереди шел негр, неся на руках Адамса, очевидно, он привык к исполнению роли вьючной лошадки и не выказывал ни усталости, ни недовольства, повинуясь безмолвным приказам хозяина. Возможно, тот управлял им при помощи каких-то условных знаков или движений, ибо я за все это время не слыхал, чтобы толстяк сказал негру хоть одно слово. Далее следовал капитан. Он, как мне показалось, был уже знаком с хозяином дома и его гостями, так как называл их по имени. За ним шел Ларри, где-то оставивший свою винтовку. Замыкали шествие мы с Кутером.

Нам оставалось пройти еще каких-нибудь два десятка метров, когда к капитану подошел один из полицейских.

— Сэр, мы нашли труп в саду. Пуля в лоб, сэр. Это один из людей Костлявого Мака. Они не успели унести его, хотя обычно не оставляют своих убитых. Больше ничего нет, только стреляные гильзы и пустой гранатомет.

— Хорошо, Бэннет. Продолжайте осмотр. Снимите на видео остатки дома, тело убитого и тело… Ну, словом, то, что осталось от сэра Робинса. Проверьте, нет ли отпечатков ног на дорожках парка, в общем, все, как полагается. Потом подождите меня у машины. И не пускайте в парк репортеров. Пусть подождут до завтра.

Полицейский сделал четкий разворот "налево кругом" и удалился, а мы вошли в ярко освещенный холл коттеджа, где нас ожидала парочка перепуганных стариков — супруги Мэллоуны, которые, как я успел узнать за эти дни, вели вместе с негром хозяйство мистера Адамса.

 

11

Книга есть некто. Будьте осторожны.

В.Гюго

После опроса, проведенного, впрочем, весьма формально и поверхностно, капитан удалился, оставив для охраны двоих полисменов, хотя, на мой взгляд, вряд ли нападавшие в ближайшее время захотят повторить свой набег. По нескольким фразам, которыми обменялись после его ухода Адамс и Кутер, я понял, что эти двое знали или во всяком случае догадывались, кем были нападавшие, и почему они обстреляли дом. Дело в том, что еще на самом раннем этапе переговоров между российскими авиакосмическими фирмами и "Спейс Рокит Системс", сокращенно СРС, дядюшка Сэм оказывал серьезное давление на обе стороны, пытаясь помешать осуществлению проекта. Причин тому было много: тут оказались завязанными тугим узлом политические и финансовые интересы весьма влиятельных кругов, немалую роль играли и государственные амбиции, вопросы престижа оставшейся в царственном одиночестве супердержавы, желавшей добить своего поверженного соперника и в космосе, где когда-то впервые американцам пришлось испытать унизительную роль догоняющей стороны.

Однако, после того, как были выполнены все требования КОКОМа, учтены все тонкости режима нераспространения ракетных технологий, американцам пришлось, скрепя сердце, снять возражения. Борьба, как это бывало не раз в подобных случаях, оказалась, очевидно, перенесенной с открытых всем взорам подмостков международных форумов на другую сцену, не менее привычную как одной, так и другой стороне, но более скрытую…

Сэр Робинс, один из основных «лоббистов» СРС, пал, вероятно, первой жертвой этой тайной войны. Кто будет следующий, можно только гадать.

Мои рассуждения были ошибочны, но это выяснилось гораздо позже, а тогда они казались мне вполне правдоподобными, тем более, что Адамс и Кутер пришли к тем же выводам.

Лежа в маленькой, но уютной спальне коттеджа, явно рассчитанного на гораздо больший обслуживающий персонал, чем тот, которым сейчас удовлетворялся мистер Адамс, я пытался мысленно расставить фигуры по клеточкам воображаемой шахматной доски, где разыгрывалась пока что не совсем понятная для меня партия.

Адамс и Кутер явно играли под одним и тем же цветом. Судя по тому, что они были заинтересованы в замене «Апогея» технически почти равноценным «Фотоном», парочка эта выполняла, и весьма усердно, задание каких-то влиятельных членов российского клуба ВПК, скорее всего, НИИ имени Цандера, научно-производственного объединения «Джоуль» и, возможно, КБ, занятого разработкой наземных сооружений будущего ракетодрома. Игра стоила свеч задействованные финансовые средства по общей сумме были, ни много ни мало, вторым источником жизнеобеспечения ВПК после совместного российско-американского проекта строительства орбитальной космической станции.

Доктор Ашборн, являлся не более чем техническим исполнителем, духовным наследником доктора Менгеля, знаменитого эсэсовца. Его можно снять с доски, свое дело он сделал и вряд ли будет принимать участие в дальнейшей игре.

Адвокат Гиффорд и капитан Модсли, иногда присутствовавшие за обеденным столом мистера Адамса, казались мне фигурами случайными. Они, как я полагал, вообще не были посвящены в секреты игры, а просто выполняли роли статистов, греческого хора, впрочем, возможно, это была свита мисс Дженнифер, потенциальные женихи непосредственной и хорошенькой, но, конечно, совершенно не замешанной во все эти дела девицы.

Ларри… Неврастеник, отличный стрелок и враг «большевизма», садист, носящий в кармане петлю из стальной проволоки. Это была пешка, которая может при случае сослужить полезную службу, но которой не жаль и пожертвовать. Впрочем, сам он, наверняка, метил выйти в ферзи.

Миссис Гай не казалась мне загадкой. Ее здесь держали для создания домашнего уюта, типично английской атмосферы комфорта и респектабельности. Должен же кто-то предлагать гостям оригинальные соусы, подливки и пудинги, оживлять беседу милой болтовней и вовремя удаляться, оставляя мужчин с их сигарами и послеобеденной выпивкой.

Оставался еще негр. Я до сих пор не знал его имени, не слышал его голоса, не видел цвета его глаз. Но догадывался, что он всего лишь продукт упражнений Ашборна, живая кукла, запрограммированная быть слугой и даже носильщиком толстого хозяина сгоревшего особняка.

Старички Мэллоуны вообще редко появлялись и были всецело заняты хозяйством, уборкой и приготовлением пищи — обычные слуги, выполнявшие свою работу тихо и незаметно.

Но ведь был кто-то, оказавшийся моим тайным союзником! Кто дал мне таблетки, благодаря которым я смог устоять и не превратиться в «зомби»? Для чего он сделал это? Вряд ли из чувства гуманности или личной ко мне симпатии. Хотя я еще и ощущал себя вполне привлекательным мужчиной, и при случае мог, как мне кажется, составить конкуренцию адвокату Гиффорду и капитану Модсли в скачках на приз "Рука и Сердце Мисс Дженнифер", особенно, если учесть мою экзотическую репутацию покорителя папуасских красавиц, мало вероятно, что одна из обитательниц гостеприимного особняка прокралась ночью ко мне в спальню и бесшумно вложила в руку спасительную таблетку.

Скорее всего, кто-то заинтересован в том, чтобы помешать осуществлению планов Адамса и Кутера. Я мог себе представить, что за спиной моего тайного союзника стоят влиятельные и могущественные силы, но в тени чьей спины они скрывались?

Чуть ли не до утра я перебирал кандидатуры, вспоминал мельчайшие подробности застольных бесед, случайные интонации и взгляды, которые могли бы дать мне ниточку, ведущую к разгадке, но все напрасно. Кондиционеры в коттедже работали неважно, я обливался потом, ворочался на постели, задернутой антимоскитным пологом, и утром вышел к завтраку с тяжелой головой и глазами, обведенными черными кругами.

— Вы плохо выглядите, мистер Майнер, — заявил доктор Ашборн укоризненным тоном врача, журящего непослушного пациента.

Он снова появился за нашим столом после нескольких дней отсутствия. Возможно, его вызвали для того, чтобы оказать помощь Ларри, физиономия которого была довольно сильно изрезана осколками стекла во время ночного сражения.

Но плохо выглядел не я один. Наш толстый хозяин тоже, казалось, провел бессонную ночь, а у Кутера дрожали руки, как с тяжелого похмелья. Не говорю уж о бедняге Ларри — залепленный пластырями, с повязкой на лбу, он напоминал не доведенную до кондиции древнеегипетскую мумию.

— Я никак не мог заснуть.

— Ничего удивительного. После такой нервной встряски…

— Да, ночью тут было настоящее сражение. Но кому понадобилось убивать ни в чем не повинного сэра Робинса и сжигать дом? До сих пор я не представлял себе, что в Сиднее, вообще в Австралии, возможно такое. Сначала я даже подумал, что началось землетрясение.

— Ну, знаете ли, гангстеры как тараканы водятся везде. Говорят, это дело банды Костлявого Мака, полицейский опознал убитого. Вероятно, они рассчитывали чем-то поживиться в доме, думали, что в сейфе могут быть наличные деньги или драгоценности… Но полиция появилась вовремя.

Объяснение Кутера не выдерживало критики. Налетчики должны быть сущими идиотами, чтобы рассчитывать на то, что смогут спокойно ограбить дом, устроив такую пальбу и пожар. Но все, в том числе и я, сделали вид, будто удовлетворены официальной версией случившегося.

— Бедный сэр Робинс… — Миссис Гай, успевшая, прежде чем приехать сюда и выразить соболезнования Адамсу, приготовить оригинальный пудинг и надеть приличествующее случаю черное платье, промокнула уголком платочка глаза.

— А наш Ларри проявил себя настоящим героем, — заметил мистер Адамс как бы для того, чтобы налет бандитов не выглядел совершенно их победой. Он подстрелил этого негодяя, попал ему прямо в лоб.

— Его не могут за это привлечь к ответственности? — обеспокоенно спросила миссис Гай.

— Ну, что вы! Вполне законная оборона. Жаль, что он не прихлопнул еще нескольких мерзавцев, — кровожадно сказал адвокат Гиффорд. — Подумать только, всего несколько дней назад мы беседовали с сэром Робинсом, говорили о том, что в цивилизованной стране убийства случаются редко… Честное слово, папуасы выглядят настоящими младенцами по сравнению с вооруженными гранатометами гангстерами!

— Ларри, мальчик, тебе очень больно? — Дженнифер нежно прикоснулась рукой к заклеенной пластырем щеке героя.

— Нет, ничего. Только неудобно жевать.

Его замечание вызвало улыбки.

— Да, чтобы полностью оценить кулинарное искусство миссис Гай, нужно иметь совершенно здоровые челюсти, — несколько двусмысленно похвалил привезенный дамами пудинг капитан Модсли.

— О, Боже, но ведь сгорели мои рецепты! Моя кулинарная книга! Миссис Гай всплеснула пухлыми ручками. — Гарри, я ведь держала все свои записи в вашей библиотеке…

— Да, библиотека сгорела дотла, согласился хозяин. — Жаль, там было много интересных книг. Правда, достались они мне случайно, я бы даже сказал, несколько странно. Большая часть их принадлежала прежде нашему негру. Когда он поступил ко мне на службу, я купил у него эти книги, но он никогда не рассказывал, где и зачем собрал такое количество столь разнородной по содержанию литературы.

— Вот уж не думала, что наш негр умеет читать! — фыркнула Дженнифер. — Он, по-моему, даже говорить не умеет.

— Странная личность, подтвердил адвокат. — Вы не боитесь держать его у себя? А вдруг он какой-нибудь маньяк?

Мистер Адамс и доктор обменялись взглядами.

— Нет, просто он перенес сильный шок, — объяснил Ашборн. — Я исследовал его, у него вполне здоровая психика, он говорит, когда захочет, только это случается очень редко.

— Знаете, а для слуги это даже преимущество, — заметил капитан. — У меня был когда-то болтливый лакей, это сущее наказание. Ни минуты покоя. К тому же он считал своим долгом развлекать меня полковыми сплетнями. Я был бы счастлив, если бы с ним случился какой-нибудь шок. Но этого малого ничто не могло заставить молчать, пока во время купания у Северного побережья его не сожрала акула.

— Господи, какой ужас! — Миссис Гай выглядела так, как будто это произошло у нее на глазах.

— Да, акула. Об этом писали все газеты. В то лето погибло несколько человек. Говорили, что их, то есть, акул, а не людей, заставило появиться у побережья резкое изменение температуры воды… Простите, что вы сказали, доктор?

Доктор Ашборн начал объяснять присутствующим, как именно влияет температура литоральной зоны на активность морских животных, в частности, акул, а я задумался над тем, какой шок мог заставить негра потерять дар речи, и зачем нужно было ему собирать такую странную коллекцию книг.

Я вспоминал свои книги, библиотеки своих друзей, которые отражали вкусы и склонности их владельцев. "Скажи, какие у тебя книги, и я скажу, кто ты", — перефразировал я известное изречение. Так кем же был прежде этот негр, если он интересовался статистической теорией связи и искусственным осеменением свиней? Читал Набокова и изучал древнеиндийскую философию? Зачем вообще ему были нужны эти книги, и почему он их продал, почему Адамс купил их? От всех этих вопросов у меня закружилась голова.

Снова, как и вчера, когда присутствие представителей власти гарантировало мне, как и каждому законопослушному гражданину, свободу передвижения, я почувствовал искушение плюнуть на все эти тайны и покинуть, не прощаясь, гостеприимный кров мистера Адамса, предоставив ему и Кутеру возможность самим справляться со своими проблемами. Но это желание исчезло так же быстро, как и возникло, и я, оправдываясь перед самим собой, приписал его усталости после бессонной ночи.

Конечно, меня больше не охраняли — во всяком случае, я этого не замечал, — и я мог незаметно уйти. Но сделать этого я не мог по нескольким причинам, довольно веским на мой взгляд.

Во-первых, после моего бегства они могли попытаться убить меня при помощи слова-пароля, передав его по телефону или поручив шепнуть мне фразу об ананасовом крюшоне какому-нибудь случайному на первый взгляд собеседнику. Еще у них имеется в запасе сигнал, по которому я должен покончить жизнь самоубийством, и которого я не знал. Конечно, я был уверен, что он на меня не подействует, но рисковать, тем не менее, не хотелось. Черт его знает, а вдруг я и в самом деле очень внушаемый субъект, как говорил доктор Ашборн?

Убедившись, что "магические фразы" не действуют, мои новые друзья попытаются убить меня каким-нибудь другим, менее экзотическим способом, например, с помощью Ларри и его снайперской винтовки. Они непременно постараются убить меня, убедившись, что я избежал психологической обработки и понимая, что я могу помешать осуществлению их замыслов. Избежать смертельной опасности — при разветвленной сети агентуры противника — я практически не мог, разве что "залягу на дно", уйду в подполье, пожертвовав моим легальным положением в «Ассунте», чего мне очень не хотелось, ибо тогда начальство немедленно отзовет меня домой, а при всей моей ностальгии я должен пока оставаться здесь.

Во-вторых, тот факт, что я устоял против гипнотического влияния доктора Ашборна, косвенно выдал бы им моего тайного союзника. Я не знал, кто он, но это вовсе не значило, что они не смогут вычислить его. Скорее, наоборот, стоит лишь вызвать подозрение, как они, вероятно, легко найдут этого человека. С моей стороны такой поступок был бы черной неблагодарностью и глупой непрактичностью — союзник мог мне понадобиться. Мне следовало всячески скрывать свою "психологическую независимость".

Наконец, и это было самое главное, я мог теперь, пользуясь своим положением мнимого «зомби», держать руку на пульсе всей интриги, следить за ее ходом. Профессиональный инстинкт властно побуждал меня поступить именно таким образом, продолжать игру, каким бы высоким не был уровень риска…

Задумавшись, я не заметил, как ко мне подошел негр. Он поднял лицо к свету, и я увидел его глаза.

 

12

Старый друг лучше новых двух.

Пословица

Кабинет в моем офисе после долгих дней отсутствия показался мне чуть ли не родным домом, а постное лицо мисс Макгроу — настолько симпатичным, что я готов был расцеловать ее в обе щеки, то-то удивилась бы старая дева такому проявлению нежности!

Она вручила мне пачку накопившейся корреспонденции и удалилась в приемную, я же попытался углубиться в вялотекущие дела «Ассунты», надеясь, что перемена занятий поможет освежить голову.

Трудно было сделать лишь первое усилие. Через четверть часа я почти забыл о мистере Адамсе и его задании, о том, что мне предстоит еще встреча с людьми Грегора, которые наверняка недоумевают по поводу моего исчезновения, и могут подумать, будто я хочу уйти от решительного объяснения с ними. Последствия такого вывода были не менее опасными, чем отказ от сотрудничества с мистером Адамсом и K°.

Но как только я закончил с первым делом, связанным с возобновлением переговоров о поставках автоматов Калашникова, старые и новые заботы нахлынули на меня с новой силой.

Теперь, думал я, придется делить свое время и силы, не такие уж могучие, не говоря об ограниченных денежных ресурсах, которые тоже придется при этом расходовать, между тремя «работодателями», два из которых не обещали — пока что, во всяком случае, — никакого материального вознаграждения за мои услуги, а только сулили сохранить мне жизнь… Даже Труффальдино из Бергамо приходилось легче — он все же был слугой лишь двух господ. Вот уж не предполагал, что моя скромная особа будет пользоваться таким спросом!

Кое-как рассортировав бумаги, ответив на самые неотложные письма и запросы, я позвонил мисс Макгроу и попросил принести кофе.

— Вас снова спрашивал тот джентльмен, который приходил, пока вы были в краю папуасов, сэр, — сказала она, подавая мне подносик с чашкой дымящегося ароматного напитка и тостами. — Простите, что не сообщила вам сразу, но накопилось столько дел…

Последнее замечание было завуалированным выговором за мой несанкционированный прогул. Мне и прежде случалось отлынивать по нескольку дней от непыльной работы в «Ассунте», но, в отличие от последнего случая, я всегда предупреждал ее, и старая дева, вероятно, начала чувствовать себя чем-то вроде опекунши или няньки при нерадивом мальчугане, то и дело прогуливающем школьные уроки. Но не рассказывать же ей, как меня похитил Ларри!

— Вы объяснили ему, где меня можно найти? — спросил я.

— Да, но поскольку я не знала, когда вы вернетесь, а ваш домашний телефон вы не разрешили давать посетителям, я и сама его не знаю, то…

— Он не сообщил, как я могу связаться с ним?

— Нет. Только пообещал, что зайдет еще.

— Ну что ж, подождем.

— Да, сэр.

Она помедлила, но, убедившись, что я ничего больше не хочу сказать, вышла из кабинета, оставив меня наедине с моим завтраком.

Прихлебывая из чашки маленькими глотками отлично сваренный кофе, мисс Макгроу, как большинство истых англосаксов, не забывших обычаи "старой родины", предпочитала чай, но, тем не менее, неплохо готовила и этот напиток, — я с некоторым беспокойством подумывал, а не сулит ли мне сей настойчивый визитер появление еще одного, четвертого, претендента на мое, употребляя ставшее модным у нас словечко, «эксклюзивное» внимание?

Я оказался недалек от истины, но на этот раз был очень рад потратить свое время, внимание и даже "ограниченные денежные ресурсы" на этого человека, ибо им оказался не кто иной, как мой старый приятель еще со времен учебы в «Вышке», Гриша Ратманов.

Его мефистофельский профиль и долговязую фигуру не могли изменить или скрыть темные солнцезащитные очки и перетянутый поясом плащ песочного цвета, который он надел, очевидно, по случаю прогноза "кратковременного дождя", ибо в эту пору года вечерами все еще было довольно тепло. Он ждал меня у моего «ситроена».

По привычке я быстро оглянулся. Вокруг не было ни души.

— Привет, старик! Вот, решил проведать известного покорителя джунглей Новой Гвинеи и папуасских красоток. Как дела, Миклухо-Маклай?

Как всегда, Гриша находился в курсе последних событий и искусно использовал их нюансы для упражнений в остроумии.

— Очень рад тебя видеть. Поехали, посидим где-нибудь. Хочешь выпить?

Кроме пива, да и то в весьма умеренных количествах, Гриша практически "не употреблял", но никогда не отказывался посидеть за бокалом вина, который часто так и оставлял нетронутым. Интересно, что в самой пьяной компании он не выделялся неуместной своей трезвостью, не смущал собеседников, не вяжущих, бывало, лыка, не раздражал их, как это обычно бывает. Поэтому меня не удивило, что он ответил:

— Не скажу «нет»!

Мы поехали в укромный бар, куда я ходил, желая побыть "в одиночестве среди толпы", когда меня охватывал очередной приступ ностальгии. Мы сели за столиком в глубине зала, по привычке заняв позицию, позволяющую наблюдать за входными дверями и стойкой.

— Каким ветром тебя сюда занесло? — спросил я.

Со времени разгрома Организации и моего выхода из госпиталя, после чего я почти сразу же уехал в Австралию, я не имел о нем никаких сведений. Находясь в Центре, он мог еще кое-что узнавать обо мне, я же не знал, где он, что с ним, точно так же, как ничего не знал и о других ребятах нашего «клуба», оставшихся в живых. Только сейчас я понял, как мне их не хватало.

Вопреки обыкновению, он не стал нести веселую околесицу, дымовой завесой скрывавшую любые факты его реальной деятельности.

— Скверным, старик. Ты ведь в курсе наших последних событий?

— Более-менее.

— Полный развал. Похоже, что скоро наступит «абзац», как выражается мой племянник.

Гриша до сих пор не был женат, внебрачных детей, насколько я помнил, у него не было, но подростки обоих полов липли к нему, как мухи к варенью, стоило лишь ему оказаться в их обществе. Дети и собаки инстинктивно чувствуют хороших людей, понимают, когда к ним относятся с искренней симпатией. При такой черте характера мой друг всегда был в курсе последних веяний молодежного жаргона. Правда, нелепое употребление словечка «абзац» в качестве синонима "полного краха", «провала», было не таким уж новым, его знал даже я.

— Так что же, ты приехал сюда спасать СНГ при содействии местного отделения «Гринпис»?

Похоже, что его зубоскальство оказалось заразительным.

— Нет, у меня задача более узкая.

— Какая же, если не секрет?

— Я хотел, чтобы это осталось секретом, но ведь ты не станешь помогать мне втемную, я тебя знаю.

— Ты нуждаешься в моей помощи?

— Еще и как. Даром, что ли, я столько времени обиваю порог вашей чертовой «Ассунты», пока ты где-то прохлаждаешься.

— Я тебе расскажу, как и где я прохлаждался. Слушай, а это здорово, что ты приехал! Похоже, что мы сможем помочь друг другу.

— Не скажу «нет»!

Гриша поднял свой бокал и посмотрел сквозь него на люстру.

— Доброе винцо! — заявил он с видом знатока, хотя еще и не пригубил заказанный мной кларет местного разлива.

Я молча ожидал, зная, что если стану торопить его, он будет только отшучиваться и любое мое слово послужит для очередного упражнения в остроумии. Наконец, Гриша поставил бокал на стол, так и не прикоснувшись к вину.

— Да, задача у меня узкая, — повторил он. — Прибегая к сравнению, можно сказать: узкая, как щель.

— Какая еще щель? — не выдержал я.

— Половая, друг мой, какая еще, — хладнокровно ответил он. — Ей Богу, так оно и есть! Вот уж не думал, что на старости лет придется заниматься охраной девственности прекрасных россиянок и других красоток бывшего СССР. Все мое естество противится такой роли, ты же меня знаешь.

Гриша имел репутацию заправского сердцееда и тщательно ее поддерживал. "Половой разбойник", так он себя называл, и не без основания. Может быть, именно это помешало ему обзавестись семьей, хотя претенденток подавать ему кофе в постель и на законных основаниях контролировать содержимое карманов, было много.

— Ты знаешь, сколько наших девушек после развала «соцлагеря» нашло себе работу, скажем, в бардаках Германии? — спросил он.

— Нет, но думаю, что много.

— Примерно двадцать тысяч. Большинство из них приехало нелегально, живут без виз, без паспортов — официально зарегистрированных проституток в Германии всего около четырех тысяч. Оборот, который имеют заправилы этого бизнеса, перевалил за сотни миллионов марок — по данным налоговой инспекции. А вообще-то предполагают, что там крутятся миллиарды. Ты, наверное, читал: во Франкфурте-на-Майне недавно убили шестерых в подпольном борделе. Наши же, российские немцы, переселенцы из Казахстана. Жена одного из них подрабатывала в том же борделе и как-то ночью впустила мужа — здоровый такой парень, метра два ростом, он их втихую и задушил куском электрокабеля: хозяина, хозяйку и четырех девиц из обслуживающего персонала, подружек жены.

— I will come back to you… ["Я вернусь к тебе…" (англ.)] обещала с маленькой эстрады слабеньким сопрано певица.

— Их бы не нашли, но душа не выдержала — начали шиковать, купили черный «фольксваген-гольф», радиоаппаратуру, муженек открыто носил золотой «ролекс» убитого содержателя бардака. Оно, конечно, понятно: приехали из голодного края, поселили их в общежитии, денег нет, ничего, кроме жалкого барахла, что привезли с собой. А кругом такое изобилие, глаза разбегаются…

Он помолчал, покрутил бокал за тонкую ножку.

— Правда, кое-кто устраивается. Вот одна такая, удрала из публичного дома, перекантовалась какое-то время дома, а потом поехала в Италию и, пользуясь приобретенным опытом, работает там «такси-герл». Вызывают ее по телефону раз-два за ночь, зарабатывает хорошо и очень довольна.

— Так это все в Европе. Почему же ты приехал сюда?

— Я говорил о Европе потому, что хочу нарисовать общую картину. Ты что, думаешь, наше дорогое отечество опорожняется только спереди? Нет, нас несет изо всех дырок. Сотни девочек уезжают из Владивостока в Макао, в Гонконг работать «горничными», "массажистками", «танцовщицами». В последней фирме, организующей вербовку, нашли целый мешок паспортов, готовых к оформлению. Конкурс там выше, чем в МГИМО.

— Так дело поставлено на широкую ногу?

— Как тебе сказать… Во Владивостоке три или четыре товарищества с ограниченной ответственностью, торгово-промышленных компаний, имеющий разрешение заниматься любой коммерческой деятельностью, в том числе и вербовкой на работу за границей, официально зарегистрированных, известных милиции. Они открыто проводят конкурсы девушек, желающих поехать попытать счастья. Эти фирмы могут по своим каналам доставать заграничные паспорта. Конечно, гораздо больше таких, кто производит вербовку нелегально.

— И сколько же платят «массажисткам»?

— В Макао русская проститутка за два часа работы получает тысячу гонконгских долларов, это примерно двести американских. Если ее берут на сутки, то платят раза в два больше. Правда, ей остается только сорок процентов, остальное идет фирме, которая обеспечивает ее жильем, охране и «разводящей», обычно это китаянка, они зовут ее «мамой», совсем, как наши дореволюционные проститутки, помнишь «Яму» Куприна? Устойчивая традиция!

— Ты, значит, перешел в "полицию нравов"? Разве в нашей ФСК есть такой отдел?

— Нет, я здесь по линии Интерпола. Понимаешь, пропал один австралийский бизнесмен, приехал в Москву и исчез.

— Может, просто загулял где-то. Или машина сбила, и шофер спрятал труп.

— Не похоже, мы проверяли. Тут дела сердечные. Знаешь, такой случай был недавно во Владивостоке, совершенно романтическая история! Богач, известный в Мельбурне юрист, ему уже лет пятьдесят, вдруг влюбился без памяти в русскую «танцовщицу» из одного ночного клуба Макао. Он вполне «законно» выкупил ее у сутенеров, они поселились в шикарном отеле на островке Колоун и прожили там больше месяца, удивляя окружающих своей неподдельной взаимной привязанностью. Потом она вернулась на родину, он писал ей письма, слал фотографии. Наконец, распорядившись на всякий случай своим состоянием, австралиец приехал во Владивосток, встретился со своей возлюбленной у нее на квартире, за которую она выложила тридцать тысяч долларов, заработанных тяжкими трудами. Их там и нашли через три дня — с простреленными головами.

— Убийц арестовали?

— Нет, это дело темное. Ниточка привела к одному известному сутенеру, крутому гангстеру из Гонконга, тоже русскому по происхождению. Но он бесследно исчез. А из Владивостока вдруг спешно уехали за границу организаторы открытых конкурсов «массажисток»…

— Так ты приехал по этому делу?

— И да, и нет. Есть подозрение, что моего пропавшего бизнесмена похитили те же люди, которые замешаны в деле убитого адвоката. Тут, у вас в Сиднее, обнаружили одну из девочек, паспорт которой нашли в сейфе посреднической фирмы, а бизнесмен, судя по донесению «наружки», встречался с ней в Москве.

— Здесь работают наши люди?

— Не знаю, ее нашла местная полиция. Она живет довольно открыто, что называется, "выезжает в свет". Судя по фотографии, очень привлекательная девчонка, свободно говорит по-английски, так записано в ее документах.

— Чем же я могу тебе помочь? Ты думаешь, что я шастаю по местным борделям и знаю всех проституток?

— Ну, ты, конечно, предпочитаешь папуасских красоток. Наслышан о твоих подвигах у дани. — Гриша изобразил черную зависть. — А если серьезно, то она вовсе не занимается проституцией.

— Что же она делает?

— Похоже, что самым настоящим образом ловит женихов. Есть тут у вас одна респектабельная сводня, кстати, эмигрантка из нашего бывшего отечества, она и взяла ее под свое крылышко.

— Ты думаешь, что она служит приманкой для богачей, а потом и ее, как ту девушку, о которой ты рассказывал…

— Вполне возможно. Вряд ли они, если и в самом деле организовали такой промысел, станут использовать одну и ту же приманку дважды — слишком рискованно. Она, конечно, этого не знает, и, видимо, рассчитывает, что после того, как выплатит «комиссионные», ее оставят наслаждаться с законным супругом тихим семейным счастьем.

— А я, значит, должен сыграть роль богатого жениха?

— А что, ты у нас еще хоть куда. Немножко тебя потренирую и выпущу на охоту. Я и сам бы этим занялся, но совсем недавно отдал свое сердце одной… Ну, ты ее не знаешь.

— Подумаешь! Впервой тебе, что ли, бегать за двумя зайцами?

— Нет, тут нужна искренность, свежесть чувств… Ты, я вижу, ничего не понимаешь в тонком деле обольщения женщин.

— Ладно, расхвастался, — обиделся я.

— Ну, не обижайся, каждому свое. Зато ты умеешь петь песни.

Тут он мне явно льстил. Пел я только в тесной компании, после хорошей выпивки, когда фальшивую ноту все равно никто не замечал, да и то исключительно "По диким степям Забайкалья", любимую песню отца.

— Но ты не беспокойся, — заявил Гриша, видя, что похвала моему вокальному мастерству меня не обрадовала. — Я пошутил, тебе нужно только сделать первый шаг, ввести меня в местное общество. А дальше я уж сам как-нибудь…

— Но я не знаю никаких своден. И не хожу на светские приемы. Что такое, в самом деле! Живу себе тихо и мирно, никого не обижаю, и вот, как снег на голову…

— Хорошо, старик. — Гриша стал серьезен, и я понял, что шутки кончились. — Допивай свое вино, и поехали к тебе. Там я тебе все расскажу по порядку.

 

13

Вернейший способ быть обманутым — это считать себя хитрее других.

Ф.Ларошфуко

И он действительно все мне рассказал, а я поведал ему о своих приключениях.

— А что твои старые друзья из Организации?

— Они несколько раз звонили, пока я гостил у мистера Адамса. Автоответчик записал эти звонки, но они ничего не захотели мне передать.

— Нужно связаться с ними, — посоветовал он.

— Сделаю это завтра, на сегодня с меня хватит.

Гриша пожелал мне спокойной ночи, закутался с головой в плед и заснул, а я ушел в свою спальню и там, лежа в темноте, продолжал вспоминать события последних дней, оценивая их в свете полученной от него информации.

Итак, негр не был владельцем библиотеки. На обеих глазах у него я видел бельма, и читать он не мог наверняка. К тому же, вряд ли он, следуя словам Маяковского, "русский выучил только за то, что им разговаривал Ленин", и изучал для практики брошюру Иванова-Шнайдера. Либо Адамс сам был введен в заблуждение, либо сознательно обманывал остальных, утверждая, что купил эти книги у негра.

Я чувствовал, что тут есть какая-то зацепка, ухватившись за которую можно будет потянуть ниточку. Пусть она и не приведет к центру клубка, но кое-какие хитросплетения при этом удастся распутать.

На некоторых книгах, которые я успел просмотреть в те краткие минуты, когда оставался в библиотеке один, стояли затертые чернильные штампы, сохранились тщательно замаранные тушью надписи, очевидно сделанные прежними владельцами, виднелись остатки соскобленных экслибрисов. В специальной лаборатории можно было бы восстановить все это или прочесть, скажем, в ультрафиолетовом свете. Но моему невооруженному взгляду такое было не под силу.

"А жаль, думал я, погружаясь в сон. — Зная, кому принадлежали книги, можно было бы проследить их путь, и тогда…"

Дни, проведенные в особняке Адамса, превратили меня, кажется, в сибарита, ибо утром я проснулся только тогда, когда Гриша громко зазвенел ложечкой о чашку. Он успел приготовить кофе и принес его мне в постель!

— Ты так сладко причмокивал и сопел, старик… "На заре ты ее не буди!" — пропел он фальцетом.

— Спасибо, Гриша. Наверно, это сказываются последствия гипнотической обработки, которой меня подверг доктор Ашборн.

— Точно. И ты теперь будешь ходить, как сомнамбула, бормотать что-то неразборчивое и отлынивать от работы. Хватит валять дурака, пей кофе и давай смотаемся отсюда прежде, чем придет твоя домоправительница. Я не хотел бы, чтобы она меня видела.

— Почему? Совершенно безобидная пожилая вдова.

— Да? Знаю я их! Влюбится, а потом начнет приставать, чтобы я на ней женился… Почему-то именно на вдов моя внешность производит потрясающее, неизгладимое впечатление. Впрочем, это понятно: у них большой опыт, и они сразу чуют настоящего мужчину.

Под аккомпанемент его болтовни я выпил кофе и на скорую руку совершил свой обычный утренний туалет.

Накануне мы договорились, что я познакомлю его с компанией мистера Адамса. Расставаясь со своим гостеприимным хозяином, с которым меня теперь связывало так много, я обещал навещать его и полагал, что привести своего старого приятеля, испросив, конечно, предварительно разрешение, будет вполне уместно. Я не сомневался, что мистер Адамс, узнав, что Гриша был прежде моим сослуживцем, проявит к нему неподдельный интерес.

Нанести визит мы решили вечером, а пока что Гриша отправился в свою гостиницу, а я — на боевой пост, в офис «Ассунты».

Там меня ждала несколько запоздавшая шифровка, замаскированная под длинный перечень предлагаемых «Ассунтой» новых поставок. В ней вкратце сообщалось то, что уже было мне известно из рассказа моего приятеля. Единственной новостью, не скажу неприятной, но довольно неожиданной, о которой Гриша умолчал из деликатности, было то, что я поступал в полное его распоряжение и должен был подчиняться его приказам.

Впрочем, меня это мало беспокоило. Субординация между нами никогда не играла особой роли, и я был уверен, что все важные вопросы мы с ним будем решать коллегиально. Гриша наверняка относился к этому так же, возможно, поэтому и не упомянул о такой мелочи.

Вечер у Адамса прошел прекрасно. Гриша так натурально изобразил смущение, когда я представил его миссис Гай и Дженнифер, что даже слегка покраснел. Это придало дополнительный шарм его мужественному лицу с резкими, крупными чертами. Похоже, что он действительно вкладывал искренние эмоции в свою игру с женщинами.

— Ваш друг понравился Джин. Смотрите, как бы мистер Гиффорд или капитан Модсли не вызвали его на дуэль, — вполголоса шутливо заявила мне миссис Гай, воспользовавшись тем обстоятельством, что остальные были заняты беседой между собой и пережевыванием ее очередного кулинарного шедевра.

Меня больше беспокоил Ларри, который бросал на Гришу свирепые взгляды из-за серебряного сосуда. Очевидно, он перенес на моего приятеля часть той ненависти, которую почему-то питал ко мне. Тем не менее, я ответил:

— Это было бы интересным зрелищем. Мой друг — отличный спортсмен: боксер, фехтовальщик и стрелок. Можно было бы продавать билеты на их поединок, как когда-то на бои гладиаторов.

— Правда? А мне он показался таким милым, застенчивым джентльменом. Скажите, сколько он стоит?

Такого откровенного вопроса я не ожидал, но он был, очевидно, продиктован заботой о будущем юной подопечной и наперсницы по кулинарным секретам сей почтенной дамы. Чтобы создать Грише репутацию выгодного жениха, я ответил, следуя его легенде:

— Точно не знаю, но думаю, что несколько десятков миллионов. Его семья разбогатела лет тридцать назад на поставках в Россию кормового зерна.

Миссис Гай изобразила на своем все еще привлекательном лице полное удовлетворение. На ее пухлых щеках появились ямочки.

— Боюсь, как бы Гиффорду и Модсли не пришлось отойти на второй план. Смотрите, смотрите!

Я невольно подумал, что сводничество становится распространенным занятием в Сиднее, им занимаются не только русские эмигрантки, но и вполне респектабельные дамы. Взглянув на другую сторону стола, я увидал, как совершенно освоившийся Гриша поднес к губам руку Дженнифер, протянувшей ему гроздь винограда…

Совсем иные сведения я выдал мистеру Адамсу, когда он отвел меня к окну, чтобы не мешать дымом своей сигары остальным, затеявшим партию в покер. Дамы к тому времени успели удалиться.

— Мой друг работал вместе со мной в известной вам организации. Ныне он — частное лицо, содержит детективное агентство и охраняет коммерческие секреты крупных фирм. У нас это теперь разрешено.

— Я знаю. Вы полагаете, он может быть нам полезен?

— Очень возможно. Я, конечно, не говорил с ним на эту тему, но если вы не возражаете, могу осторожно прозондировать почву.

— Не спешите, Я посоветуюсь с мистером Кутером.

Полковника в тот вечер за столом почему-то не было.

— Хорошо.

Было очевидно, что "мистер Кутер" попытается по своим каналам навести о Грише самые подробные справки, но я не думал, что его информированность окажется настолько глубокой, чтобы узнать что-либо о такой мелкой сошке. Впрочем, узнали же они обо мне… Правда, деятельность нашей «Ассуанты» сразу же попала под «колпак» спецслужб, да и времени на разработку моей скромной особы у них было побольше. Но мы ничем не рисковали. Даже если выяснится, зачем Гриша на самом деле приехал сюда, это никак не уменьшит его ценности в глазах Адамса и K°, они разве что предложат ему более крупное вознаграждение в качестве компенсации за двойную игру. Мы с Гришей вчера обсуждали этот вопрос и пришли к выводу, что в любом случае его миссия им не помеха и что они не станут практиковать на нем методы доктора Ашборна, а удовольствуются одним «зомби», то есть, мной, а Грише отведут в деле "Спейс Рокит Системс" вспомогательную роль. При этом мой друг мог спокойно продолжать свою охоту за сводней, которая должна была вывести его на похитителей австралийского бизнесмена.

— Ты думаешь, что Адамс поддерживает знакомство с твоей русской эмигранткой, поставляющей девочек незадачливым бизнесменам? — спросил я Гришу, когда мы возвращались домой после приятно проведенного вечера.

— Да. Но клянусь, мы не имели малейшего представления о его намерениях относительно тебя. Когда я ехал сюда, то хотел лишь предложить тебе как местному старожилу, уже немного освоившемуся здесь, под каким-нибудь благовидным предлогом помочь мне познакомиться с кем-нибудь, кто имеет с ней дело. Но получилось очень удачно, хотя и совершенно случайно.

— Удачно? Я так не думаю, когда вспоминаю о петле Ларри и о том, кем был бы сейчас, если бы не таблетки моего загадочного спасителя.

— Ну-ну старик. Это входит в профессиональный риск, такая уж у нас с тобой работа.

— Расскажи-ка мне подробнее об этой особе, которая промышляет ловлей богатых простофиль, — попросил я.

Он как-то странно взглянул на меня, как будто колебался и что-то взвешивал в уме.

— О, это весьма колоритная личность. Ее история прямо так и просится в роман. Она англичанка, ее родители еще в конце тридцатых годов приехали в Союз, когда ей было лет восемь, работали в качестве иностранных специалистов на различных стройках, хотя правительство Великобритании и не поощряло подобных вещей. Она училась в советской школе, потом поступила в университет, и когда ее родители вернулись на родину, — это произошло в самом конце сороковых — осталась в Москве. Затем вышла замуж за русского инженера из Ленинграда…

— …Потом его посадили как английского шпиона, а она попала в лагерь в качестве члена семьи "врага народа", — закончил я почти утвердительным тоном.

— Ты угадал, но только все наоборот. Он сел как муж английской шпионки.

— Разница небольшая.

— Да, каких-нибудь пятнадцать лет срока, но случилось так, что он умер через пару лет, а она дожила до реабилитации.

— У него было слабое здоровье, а она отбывала заключение в особо благоприятных условиях?

— Там погибали и самые крепкие. У нее же условия действительно были относительно благоприятные, но создала их она сама.

— Догадываюсь.

— Да, она стала любовницей одного важного чина ГУЛАГа, видно, ему надоели свои и захотелось поразвлечься с иностранкой. Потом она подсунула своему покровителю замену, которую сама же и выбрала, зная его вкусы. Постепенно сводничество стало ее профессией и страстью, она достигала в этом деле больших высот. Кроме того, она выполняла и другие поручения, словом, «ссучилась», как выражаются блатные, и стала сотрудником органов. В какой-то мере мы с ней коллеги, во всяком случае, в прошлом.

— Горд титулом, как говаривал "живой скелет", когда его показывали в цирке публике.

— Ну, это ты позаимствовал у Диккенса.

— Не стану отпираться. А что потом?

— Ее реабилитировали очень поздно, и она осталась жить в тех же краях, где отбывала срок, видно привыкла. Да и что бы имела она "на материке", как говорят в тех краях? Малогабаритную квартирку в «хрущобе», зарплату учительницы английского языка? Здесь же она ходила в «авторитетах» у местного начальства и жила неплохо. Говорили, что она здорово заработала, скупая по дешевке имущество расформировавшихся и упраздняемых лагерей и…

— Стоп! Ну, конечно!

— В чем дело?

— Значит, это миссис Гай?

— Ну да. А ты только сейчас догадался? И каким образом, позволь спросить?

— Методом дедукции, Ватсон. Ну и гад же ты! Почему ты мне сразу не сказал?

— Хотел, чтобы ты естественно сыграл свою роль, представляя меня. Если бы ты заранее знал, что она и есть та самая сводня, то мог бы переборщить, расхваливая меня. А так, по-моему, все вышло вполне естественно.

— Даже чересчур. Ты, кажется, подзалетел.

— Но в чем дело? Давай по порядку.

— Я тебе говорил, что у Адамса сгорела библиотека, странное собрание самых разношерстных книг?

— Да. Так что?

— А то, что книги эти ему перепродала ни кто иная, как миссис Гай. Вот почему библиотека была такой пестрой! Это была гулаговская библиотека, составленная, как обычно, из книг, конфискованных у "врагов народа". Твоя сводня в свое время приобрела ее подешевке или вообще бесплатно как макулатуру и привезла сюда вместе с другим своим барахлом. А потом через негра, а вернее всего сама, толкнула книги Адамсу, когда он попросил ее придать респектабельный вид своему особняку, являющемуся по сути дела одной из резидентур разведки. Он знает, кто она, чем занимается, и заложит тебя ей, ты, миллионер липовый!

— В самом деле… Нехорошо получилось. Похоже, что моя миссия накрылась.

— Сам виноват. Нужно было сразу мне все рассказать. Почувствовал себя начальником? Так, что ли?

Последнее я сказал зря, но очень уж он меня разозлил.

 

14

Пистолет из-за пояса вынул,

Взвел курок, да и выстрелил тут же.

А.Пушкин

В тот вечер я позвонил человеку Организации, точнее, Грегора, поскольку прежняя Организация после провала попытки захвата АЭС распалась. Не знаю, как они теперь стали называть свой преступный альянс, кто его возглавляет. Возможно, Грегор, сумевший избежать ареста и скрывшийся со своими драгоценными перстнями, сохранил "личные кадры" и теперь работает самостоятельно.

— Вы уже на свободе? Мы рассчитывали на это, — заявил мой собеседник после первых же моих слов. — Они отпустили вас сами, или вы удрали, воспользовавшись суматохой во время налета?

— Простите… — Я был в некотором замешательстве. Значит, агенты Грегора знали, где я находился все это время, знали, что на особняк Адамса было произведено нападение. Но каким образом все это стало им известно? В газетах ничего не сообщалось о нападении — "в интересах полицейского расследования", как выразился хозяин особняка, хотя я подозреваю, что тут были замешаны и другие, более серьезные мотивы. Не понимая, какое отношение имел Грегор и его люди к этим событиям, я не мог сразу найти нужный тон в разговоре, не мог выбрать соответствующую линию поведения, не мог наконец решить, до какой степени откровенности должна простираться наша телефонная беседа.

— Знаете что, — сказал мой собеседник, как бы подслушав мои мысли, я понимаю ваше затруднение. Кажется, настало время нам встретиться и поговорить лично, по-дружески, если вы не возражаете. Вы свободны в своих передвижениях? Впрочем, что это я… Ведь, вы, возможно, говорите со мной, стоя под дулом пистолета. Ваши ответы ровно ничего не значат.

— Нет-нет, все в порядке! — попытался я успокоить его.

— Ладно, не тратьте зря слов. Сделаем так. Мы сами найдем способ встретиться с вами в безопасном месте. Продолжайте заниматься своими делами.

Он повесил трубку, не попрощавшись, но я не обиделся на такую невежливость, ибо понимал, какими мотивами она продиктована.

Весь следующий день я провел в своем кабинете, честно трудясь на благо «Ассунты» под матерински строгим присмотром мисс Макгроу. Вечером же у меня было намечено одно деликатное мероприятие.

"Как все-таки плохо быть на чужбине!" — эту фразу я повторил не один раз, пока при помощи подручных средств пытался обеспечить себя хотя бы минимальным оборудованием. Дома мне стоило лишь набросать список требуемого, и отдел технического снабжения доставлял все на блюдечке с голубой каемочкой. Здесь же пришлось напрягать все свои конструкторские способности, вспоминать забытые радиолюбительские навыки, чтобы сварганить жалкое подобие того, что мне было позарез необходимо.

Я долго рылся в ящиках кухонного стола, шарил в кладовке, пока не нашел несколько кусков тонкого провода в разноцветной полихлорвиниловой изоляции, моток изоленты, давно остановившийся будильник и старую пенопластовую коробку от маленького приемника, стоявшего у меня в спальне на ночном столике. Все это, вместе с электрическим фонариком-тубусом и моим «питоном» сорок четвертого калибра, я аккуратно разложил на письменном столе и принялся за работу.

Конечно, как нельзя кстати оказался бы специальный лазерный прицел, но у меня его не было, как не было и никаких инструментов, кроме перочинного ножа.

Но хотя я и чертыхался, говоря откровенно, работа эта доставила мне давно не испытываемое удовольствие… Я как бы вернулся к далеким годам детства, когда из деталей набора "Юный радиотехник" мастерил свой первый, жалобно попискивающий, словно голодный котенок, приемник. Правда, на этот раз моя конструкция имела несколько менее мирное предназначение, и если заговорит, то басом.

Сначала я разобрал будильник и вытащил из него пружинку, от которой отломил кусочек длиной в полтора-два сантиметра. Я тщательно зачистил его и примотал к одному концу внутреннюю жилку красного проводка, после чего натянул на место контакта отрезок пластиковой трубочки, которую тоже нашел в кладовке. Радиолюбители называют такую трубочку «кембриком», хотя настоящего кембрика, то есть плетенной из нитки и пропитанной бакелитовым лаком трубки давно уже нет в обиходе.

Второй конец проводка я присоединил к контакту выключателя фонарика, для чего пришлось его разобрать, а потом собрать снова. При помощи нескольких кусков пенопласта, отрезанных от коробки из-под приемника, и изоленты я приладил фонарик с торчащим из него проводком с пружинкой на конце к стволу «питона», расположив вдоль "вентилируемой планки" прицела, отверстия в которой пришлись весьма кстати.

Пружину я закрепил, опять-таки при помощи липкой ленты, на пусковом крючке револьвера так, чтобы она располагалась спереди и отстояла от него в своей нижней, не закрытой «кембриком» части, на несколько миллиметров. Положив на стол свое изделие, я некоторое время критически рассматривал, а потом взял в руку.

Я направил ствол «питона» на дверь и положил указательный палец на спуск. Сперва мне пришлось прижать пружинную полоску, и как только ее оголенный конец коснулся металла спускового крючка, включился фонарик, а на двери появился яркий кружок света. Стоило мне еще чуть-чуть нажать на спуск и раздастся выстрел… Но пока что в этом не было необходимости. Честно говоря, я надеялся, что стрелять мне вообще не придется, и готовил свою «конструкцию» на всякий случай.

Я немного передвинул фонарик, чтобы световое пятно совместилось с точкой прицеливания, и окончательно закрепил его изолентой на стволе револьвера. Мое громоздкое устройство теперь не могло поместиться в подмышечной кобуре, но «питон» и так был слишком большим, чтобы я чувствовал себя комфортно, нося его таким образом. Обычно я предпочитал засовывать его за пояс, прикрывая полой пиджака.

Теперь мне еще предстояло обеспечить себе «алиби» или хотя бы создать видимость того, что я нахожусь у себя в коттедже. Я снова принялся за электромонтажные работы.

Было уже два часа ночи, когда я, крадучись, пробирался сквозь окружающий мое жилище парк к тому месту, где сиротливо стоял черный «плимут», взятый накануне напрокат. По дороге я несколько раз оглядывался, но мой дом, как и следовало ожидать, оставался безжизненным и темным. И только, когда я уже взялся за ручку дверцы своей машины, на кухне вдруг вспыхнул свет…

Меня это ничуть не обеспокоило, совсем наоборот. Я подождал, пока через несколько минут свет в окне погас, сел в машину, убедившись воочию, что изобретенная мной и тут же претворенная в жизнь система из подсоединенной к контактам реле холодильника настольной лампы работает нормально, и отправился в путь. Для наблюдающих за моим домом периодически загорающийся свет должен был свидетельствовать, что я страдаю бессонницей и то и дело хожу на кухню выпить порцию спиртного и чем-нибудь закусить. Так, во всяком случае, я рассчитывал.

Небо было чистым, хотя я предпочел бы, чтобы оно было сплошь затянуто черными тучами. Яркие и все еще непривычные для меня южные звезды мерцали над головой. Я вспомнил голубую звезду, сверкавшую когда-то над прямым как стрела шоссе Е-20… Куда приведут меня эти чужие звезды?

Полицейских, которых предупредительный капитан назначил охранять дом после налета, уже убрали, и деревья, окружавшие коттедж для прислуги, ставший временным пристанищем Адамса, стояли молчаливыми черными стражами, кажется, единственными. Во всяком случае, таково было мое впечатление, ошибочное, как показали последующие события.

Оставив машину на шоссе, я осторожно отжал язычок нехитрого замка калитки, приоткрыл чуть слышно скрипнувшую решетчатую створку и проскользнул в парк.

Собак, насколько я знал, Адамс не держал, очевидно, в этом мирном районе Сиднея такие меры предосторожности не были приняты, так что я не рисковал поплатиться за незаконное вторжение в чужое частное владение брюками, разве что зацеплюсь в темноте за какой-нибудь сучок.

Я бесшумно прокрался к заднему входу коттеджа и потрогал дверь. Как и следовало ожидать она была заперта. Я прошел вдоль стены к окну моей бывшей спальни и замер, прислушиваясь.

Все было тихо, ни в одном окне не зажегся свет, лишь в глубине парка слабыми искорками поблескивали глянцевитые листья какого-то местного растения, напоминавшего американскую юкку, да скрипел песок под моими каблуками.

Я попробовал приподнять оконную раму. Сперва она не поддавалась, но я нажал посильнее, слабо закрепленная защелка отскочила, и окно открылось. Тут не было упущения со стороны старичков-супругов Мэллоунов, просто я заранее обеспечил себе возможность проникнуть в дом, если бы вдруг возникла такая необходимость, не беспокоя его обитателей в столь поздний час.

Очутившись в темной спальне, я подождал немного, пока глаза привыкнут к темноте, а потом вышел в коридор. Там горела лишь маленькая лампочка над дверью, ведущей в холл. Стараясь не скрипнуть половицей, я прошел по мягкой синтетической дорожке мимо ряда дверей, из-за которых не доносилось ни храпа, ни сонного бормотания. То ли в доме никого не было, и тогда мои старания остаться незамеченным, выглядели смешно, то ли прислуга и хозяин спали безмятежным сном невинных младенцев.

В холле я нашел телефон, стоявший на столике в углу, не зажигая света снял с него крышку, присоединил к внутренним контактам «жучок», который провез в своем багаже еще из Союза, благо любезный МИД обеспечил меня дипломатическим иммунитетом, и поставил крышку на место. Кончики пальцев были единственным органом чувств, которым я мог воспользоваться при выполнении этой довольно кропотливой работы, поэтому, вопреки всем правилам, я действовал без перчаток и, конечно, оставил множество отпечатков. Правда, отрывая пальцы от холодного металла или более теплой на ощупь пластмассы, я старался делать скользящие движения, чтобы отпечатки получились смазанными, нечеткими. Этот метод дает неплохие результаты, когда берешься, например, за ручку двери или нажимаешь клавишу выключателя. Здесь же не было никакой гарантии, что на гладком корпусе телефона не красуется в каком-нибудь заметном месте отчетливый рисунок моих папиллярных линий. Но приходилось идти на риск — в перчатках и без света с такой работой не справишься.

Поставив телефон на место, я собрал свой нехитрый инструмент, состоявший из перочинного ножа и мотка ленты, ощупал — все с теми же предосторожностями — поверхность стола, чтобы не забыть на нем какую-нибудь «лишнюю» деталь или винтик, и облегченно вздохнул. Дело, ради которого я сюда пришел, было сделано, и можно отправляться домой…

Ларри прыгнул мне на спину в тот момент, когда я уже коснулся ногами песчаной дорожки под окном спальни. Он бросился на меня бесшумно, как леопард, и успел накинуть мне на голову свою любимую петлю из стальной проволоки. Но на этот раз ему не повезло — петля попала мне не на шею, а в рот, и я изо всех сил зажал ее челюстями. Хотя проволока отчаянно скрипела, сдирая эмаль с моих бедных зубов, а из уголков рта у меня потекли струйки крови, это дало мне несколько мгновений, чтобы прийти в себя от неожиданности, а потом я завел руки за голову и вырвал у моего противника его коварное оружие.

Я повернулся к нему лицом, готовый к схватке, но он не принял настоящего мужского боя и отпрянул за угол. В следующую секунду он появился снова, в руках у него была винтовка, та самая, со снайперским прицелом. Очевидно, услыхав что-то, заметив, что в дом проник посторонний, он сразу же взял ее, но потом передумал и прислонил винтовку к стене, решив воспользоваться менее шумным инструментом.

У меня не было выбора. Как ни хотелось мне покинуть гостеприимный дом мистера Адамса без шума и скандала, я вынужден был защищать свою шкуру.

Я выхватил из-за пояса свой «питон», направил его на Ларри и нажал спуск. Яркий луч высветил искаженное яростью лицо. В следующее мгновение оглушительно грохнул выстрел, и голова моего противника исчезла, буквально разлетелась на куски, как спелый арбуз под ударом кулака. Мощный патрон «магнум» сорок четвертого калибра сделал свое дело. Его обезглавленное тело отбросило назад, винтовка с лязгом упала на землю.

Скорость, которую я развил, мчась по дорожкам парка к калитке, за которой стоял мой «плимут», наверняка превысила все мои прежние достижения в спринте. Три минуты спустя моя машина бешено летела по тихим улочкам Гренвилла. Чтобы запутать след, я сделал большой крюк через Блэктаун и Болкен-Хиллс, проехал парки Карлингфорд и Пенант-Хиллс и добрался до своего дома через Хорнсби, по извилистым дорогам заповедника Куринг-Гай-Чейз.

Однако, предосторожность была излишней. Погони за собой я не заметил.

 

15

Услышанное обдумывай.

Биас

На этот раз пресса оказалась на высоте. Уже в утренних газетах появились сообщения о "кошмарном преступлении в Гренвилле". Репортеры красочно живописали испуг супругов Мэллоунов, то, как они проснулись среди ночи от выстрелов (хотя выстрел был всего один, правда, довольно громкий) и шума драки, а на рассвете, когда решились выйти из дома, обнаружили "обезглавленный труп мистера Лоренса Беллингема, друга владельца усадьбы". В одной из заметок как бы между прочим упоминалось, что некоторое время назад особняк мистера Адамса был разрушен до основания и сожжен дотла шайкой гангстеров, при чем погиб известный политический деятель и крупный предприниматель сэр Робинс. Газета связывала эти два события, выдвигая предположение, что мистера Беллингема убили люди Костлявого Мака.

Итак, запрет на информацию был снят. Это свидетельствовало о том, что полиция, отчаявшись найти преступников путем скрытого расследования, решила привлечь к делу внимание общественности. С другой стороны, такой ход вполне мог быть попыткой скрыть истинную причину и подоплеку событий, представив все как чисто уголовную акцию.

— Ларри погиб по собственной глупости. Я предупреждал его, чтобы он не ночевал в коттедже, — сказал мне мистер Адамс, когда я посетил его, чтобы поговорить о ходе нашего общего дела и заодно выразить ему свои соболезнования по случаю потери ценного помощника. Кроме того, я хотел проверить, не подозревает ли он меня в смерти Ларри, хотя и рассчитывал на свое «алиби», обеспеченное холодильником и настольной лампой, довольно-таки жалкими свидетелями. Но увы, других у меня не было.

— Вы тоже считаете, что это дело рук Костлявого Мака? — спросил я.

— Скорее всего. В прошлый раз им не удалось ничем поживиться, поэтому они решили осмотреть коттедж в надежде, что сюда перенесли самое ценное из сгоревшего особняка. К несчастью, Ларри попытался задержать кого-то из них, и вот…

— За чем же они охотятся?

— У меня есть несколько ценных картин старых итальянских мастеров, коллекция русских икон, а в сейфе могли храниться деньги и фамильные драгоценности. Но они ошиблись — все это давно спрятано в надежном месте.

— Я думал, что покушение вызвано стремлением сорвать сделку с СРС.

— Мы с Кутером тоже сперва так полагали, особенно после того, как погиб сэр Робинс. Но потом пришли к другому выводу. Смерть Ларри его подтвердила.

Он изо всех сил старался быть искренним, но развеять мои сомнения ему не удалось. Что-то странное было в стремительности, быстротечности налета. Да и зачем было гангстерам сжигать дом, если они хотели похитить из него картины? Ведь ценные произведения могли при этом пострадать. Что касается мистера Беллингема, то у меня были другие соображения о причине его гибели… Но вслух я, конечно, согласился с ним.

Мистер Адамс любезно пригласил меня остаться пообедать, на что я с еще большей готовностью согласился, так как мне начала нравиться кухня толстяка и его винный погреб, а особенно — замечательные кулинарные добавления, которые привносила в стряпню четы Мэллоунов миссис Гай.

Обед, на котором присутствовали уже знакомые мне адвокат Гиффорд, капитан Модсли и даже давно не посещавший нашу компанию доктор Ашборн, прошел в приличествующем трауру по "бедному Ларри" печальном настроении. Разговор велся вполголоса, даже стук ножей и вилок, казалось, звучал на полтона ниже обыкновенного.

Поэтому ни у кого не могло вызвать удивления то, что мы с Дженнифер обменялись несколькими тихими словами в углу у камина, куда она отвела меня после десерта.

— Мне необходимо встретиться с вами и поговорить в таком месте, где никто не сможет нас увидеть, — быстро шепнула она, воровато оглянувшись на миссис Гай, которая была занята беседой с доктором.

"Ну вот, она ищет себе нового чичисбея. Бедный Ларри, как быстро ты забыт!" — подумал было я. Но тут же сообразил, что не гожусь для такой роли. Очевидно, дело было в чем-то другом.

— Позвоните мне, — ответил я так же тихо и быстро, назвав номер своего домашнего телефона. И тут же засомневался: не совершил ли ошибку.

Если она хочет узнать что-то о моем приятеле, "американском миллионере Кристофере Фэрфилде", то есть, Грише, то мне придется поддерживать его подмоченную легенду. Я не думал, что опекунша посвящала ее во все подробности, я был уверен, что если даже миссис Гай уже узнала от Адамса, кто такой на самом деле "мистер Фэрфилд", она не сообщила об этом юной «голд-диггер» — «золотоискательнице», как называют таких девушек. Но для меня это все равно будет напрасной тратой красноречия и времени, да еще с опасностью вызвать подозрения у Адамса.

Но нельзя было исключить и того, что за ее просьбой скрывается нечто более для меня важное. Поэтому, поразмыслив, я решил, что поступил правильно.

Хотя теперь усадьбу начали охранять, никто из гостей не остался в коттедже на ночь, за исключением отважного мистера Кутера, решившего составить компанию супругам Мэллоунам. Сам Адамс после первого налета предпочитал проводить темное время суток в гостиничном номере, предоставляя рисковать своим слугам и негру. Очевидно, он находил это совершенно естественным, раз они состояли у него на службе и получали за это плату.

Я предложил дамам отвезти их, но миссис Гай и Дженнифер уже договорились с капитаном Модсли. Мне это было на руку, поскольку я хотел еще кое-чем заняться в этот вечер, а возвращаться из отдаленного района Сатерленд, где они жили, мне пришлось бы слишком долго.

Выразив вежливое сожаление, что не смогу продолжить наслаждение их обществом, я распрощался и вместе с остальными покинул усадьбу. На этот раз я приехал в своем «ситроене», а не в черном «плимуте», следы покрышек которого, вероятно, еще можно было обнаружить у задней калитки парка. Но, кажется, на них полиция не обратила никакого внимания, чему я в глубине души был весьма рад.

После нескольких поворотов на чистеньких улицах Гренвилла, я остановился у закрытого на ночь магазина садовых принадлежностей. Согласно моим расчетам, до коттеджа Адамса отсюда по прямой было не более пятисот метров, хотя разделяющие нас дома и зелень приусадебных участков не позволяли его видеть. Я включил приемник, настроенный на волну моего «жучка», и всунул в ухо капсулу миниатюрного наушника, так как боялся привлечь внимание какого-нибудь позднего прохожего или патрульного полисмена звуком громкоговорителя.

Сперва я долго ничего не слышал, кроме фона и потрескивания, потом раздался щелчок и голос Кутера произнес:

— Мистера Адамса из 316-го, пожалуйста.

Последовал ничем не примечательный короткий разговор, тема которого была, как будто, далека от того, что меня интересовало. Впрочем, я и не рассчитывал, что они будут по гостиничному телефону говорить о чем-нибудь важном. Мне просто нужно было проверить работоспособность моего подслушивающего устройства. Но одна фраза заставила меня задуматься. "Мы, кажется, скоро сможем сократить наш персонал", — заявил полковник. Поскольку их ряды и так поредели после гибели сэра Робинса и Ларри, такое сокращение могло свидетельствовать лишь о спаде деловой активности. Но моя задача только еще начинала приобретать конкретные очертания и была далека от завершения. Неужели они испугались агрессивных действий неизвестного противника и решили свернуть операцию?

Я решил не ломать себе голову над фразой, для выяснения смысла которой у меня не было достаточных данных. Может быть, она не имеет ко мне ровно никакого отношения. Но на душе у меня почему-то вдруг стало тревожно. Ведь я понимал, что после того, как окажусь за воротами фирмы "Адамс и K°", мне грозит не просто безработица, а кое-что похуже… Ладно, там будет видно. А сейчас можно ехать домой.

У входа в свой коттедж я встретил Гришу Ратманова. Вид у него был унылый, но я знал что это вовсе ничего не значит, что мой остроумный друг-балагур любит притворяться и вполне возможно сообщит сейчас какую-нибудь приятную новость. Так и оказалось.

— Угостишь чашечкой кофе, старик? Я принес тебе в клюве благую весть.

— Не боишься, что на тебя нападет бессонница?

— Ну, ты же знаешь, кофе действует на меня парадоксальным образом, я только крепче от него сплю. Давай, не ленись и не жадничай!

Мы вошли в дом, и за поздним ужином Гриша рассказал, что во-первых, руководство представило меня к награждению новоучрежденным орденом "За личное мужество", оценив с большим опозданием мой вклад в дело разгрома Организации, а во-вторых, что нашелся его пропавший австралийский бизнесмен — просто загулял, как я и предполагал, по злачным местам столичного града и его окрестностей. Поскольку это резко сократило объем работы по делу о вербовке русских девушек ("Точнее, начальство потеряло к этому делу интерес", — подумал я), его, Гришу, временно передали в мое распоряжение для укрепления кадров «Ассунты».

— "Судьба играет человеком, она изменчива всегда. То вознесет его высоко, то в бездну бросит без стыда!" — немузыкально пропел "мистер Фэрфилд", демонстрируя странное для его легенды знание русского городского романса прошлого века.

— Ага, вот теперь я отыграюсь, бывший начальничек, — злорадно усмехнулся я.

— Да уж… Чего еще от тебя ожидать, — печально согласился он. — Но хоть поспать сегодня дашь? Предупреждаю, кофе начинает оказывать на мой организм свое пагубное влияние!

— Так и быть, можете отдыхать, мистер Фэрфилд. Вались в постель.

Гриша заявил, что будет спать в моей спальне, так как в той комнате, где он ночевал в последний раз, слишком громко гудит кондиционер, и москиты прогрызли дырку в пологе…

— Раз ты теперь начальник, то должен обо мне заботиться, — нахально заявил он. — Привык, понимаешь, ваш брат ездить на нас, работягах!

Пришлось соорудить ему импровизированное ложе, и мы еще долго разговаривали, лежа в темноте, пока, наконец, не заснули.

 

16

Храни меня, мой талисман.

А.Пушкин

Дженнифер позвонила мне на следующее утро, и мы договорились встретиться в кафе на набережной у оперного театра.

В четверть седьмого, за пятнадцать минут до назначенного срока, я уже ждал ее, прогуливаясь перед входом в знаменитый архитектурный шедевр Утзона. Завершенное в середине 60-х годов нынешнего столетия здание оперного театра напоминало какой-то нарезанный гигантскими ломтями экзотический плод. За ним громоздились серые башни небоскребов. Я повернулся к ним спиной, чтобы взглянуть на море.

Слева, на противоположной стороне бухты Сидней, сквозь вечернюю дымку четко вырисовывалась огромная арка моста, под которой свободно проплывали океанские лайнеры, а прямо передо мной расстилалась синяя гладь залива Порт-Джексон. Рядом с торчащей из воды метрах в трехстах от набережной круглой башней старого форта медленно скользил белый лепесток паруса яхты. Поймав первые порывы вечернего бриза, она удалялась от берега, чтобы потом переменить галс и направиться в бухту Фарм или дальше, в залив Вуллумулу, к причалам Ботанического сада.

Задумавшись, я не услышал, как сзади подошла Дженнифер, и только, когда она коснулась рукой моего плеча, оглянулся и увидел ее.

— Хай, Дэн! Давно меня ждешь?

До сих пор мы с ней разговаривали мало, и я не помнил, успели ли мы перейти на «ты». Может, здесь так принято? Впрочем, современная молодежь ведет себя довольно бесцеремонно во всех частях света. Я решил не быть занудой.

— Хай, Джин. Нет, минут пять, не больше. Пойдем, сядем за столик. Что тебе заказать?

— Знаешь что? Давай постоим здесь. Тут так красиво… И никто не сможет незаметно подойти к нам, подслушать наш разговор.

— Ты же подошла. Подкралась, как кошка, я даже вздрогнул, когда ты до меня дотронулась.

— Мы будем настороже.

— Послушай, что за секреты? Зачем ты меня сюда вытащила?

Ее лицо стало вдруг серьезным, чуть подведенные тенями глаза сузились.

— Мне нужно кое-что передать тебе, Джек.

— Ты оговорилась, меня зовут Дэн. Если ты будешь такой же рассеянной со своим будущим мужем…

— Перестань, я знаю, кто ты!

— И что же ты знаешь? Кто я?

— Разведчик, шпион, агент — как вы там себя называете. Я не знаю, зачем ты здесь, но ты должен мне помочь, слышишь! Должен!

— Все, что угодно, дорогая. Но мне кажется, ты просто начиталась детективов и насмотрелась фильмов про тайные козни спецслужб. Я…

Она вцепилась в отвороты моего пиджака. Со стороны это должно было выглядеть, как бурная сцена между поссорившимися любовниками.

— Джек Боггарт, вот как тебя звали раньше! Я не знаю, как тебя зовут на самом деле, но ты приехал из Союза, ты служишь в «Ассунте» и связан с людьми Грегора, ты им очень нужен.

Дело начинало принимать серьезный оборот.

— Говори точнее. Тебя послал Грегор? Или Адамс? На кого ты работаешь?

— На себя. Они все думают, что держат меня на поводке. Но я кошка, которая гуляет сама по себе. В крайнем случае, нарисую себе лодочку, сяду в нее и уплыву…

Она с тоской глядела на яхту, которая уже поворачивала за мыс, как будто хотела очутиться на ее борту.

— Джин, успокойся и давай по порядку.

— Дай мне закурить. У тебя есть сигареты?

Я не курю, но в кармане у меня всегда лежат пачка сигарет и зажигалка. Под эти обыденные предметы, как всем давно известно, можно замаскировать самые разнообразные приборы и принадлежности нашего ремесла. Правда, на этот раз мои "Лаки страйк" и заурядная «Зиппо» были натуральными.

Она сделала несколько глубоких затяжек и как будто успокоилась. Привычка курить сейчас становится не очень популярной в странах Западной Европы и особенно в Америке, одержимой культом здоровья. Но Джин запорхнула сюда из иного мира. Я уже понял это по некоторым ее выражениям, по едва уловимому, но знакомому акценту. Конечно, она была классной девушкой — и по внешности, и по манерам. Но ведь пластичность женской натуры велика, и в руках такого опытного мастера, как миссис Гай, любая совковая «метелка» могла превратиться в англосаксонскую воспитанную девицу.

— Они сказали, что если я буду во всем их слушаться, то получу богатого мужа и красивую жизнь, у меня будет все — дом, машина, яхта, даже дети, если я захочу их иметь. Но я знаю, они никогда не оставят меня в покое.

Она замолчала и нервно раздавила сигарету о парапет.

— Тебя они тоже используют и убьют. Грегор хочет только, чтобы ты помог им переправить сюда из России какой-то груз под видом поставок для твоей фирмы.

— Какой груз?

— Не знаю.

— Это Грегор организовал налет?

— Да. Вернее, его человек, который всем здесь заправляет. Они узнали, что Адамс заманил тебя в свой особняк, и решили помочь тебе бежать. Я рассказала им, где твоя спальня, они стреляли так, чтобы в нее не попасть.

— Откуда им стало известно, что я в особняке Адамса? Это ты им сказала?

— Да. Они заставляют меня рассказывать все; где я была, что делала, с кем встречалась…

— Ты знаешь, зачем меня похитил Ларри?

— Так это он?.. Я думала, что тебя просто заманили хитростью, что ты приехал к Адамсу добровольно.

— Почти добровольно. Но потом мне надели на шею петлю.

— Они бы сделали из тебя… Ну, ты же видел этого негра. Других они тоже так обрабатывали — поили чем-то, а потом доктор прямо за столом усыплял их, заставлял говорить, делать всякие вещи… Нам они давали таблетки, чтобы гипноз на нас не действовал.

— Кому «нам»? Тебе и миссис Гай?

— Да. Они иногда хотели, чтобы мы при этом присутствовали. Говорили, что им это помогает, создает атмосферу уюта, настоящего английского дома.

"Дом, милый дом", — вспомнил я старинную песню. Они превратили свой "милый дом" в застенок.

— А другие, Гиффорд, Модсли, чем они занимаются?

— Не знаю. По-моему, они не из их компании, они всегда уходили до того, как… Раньше. При них доктор никогда не занимался гипнозом.

— Так это ты дала мне таблетки?

— Да. У меня еще осталось несколько штук.

— Почему ты решила спасти меня? Чтобы я помог тебе бежать?

Она взглянула мне прямо в глаза.

— Это мой единственный шанс. Ты должен помочь мне, и тогда я расскажу тебе…

— Что? Говори, что ты мне расскажешь?

Я сжал ее плечи, чувствуя, что она колеблется, не решаясь сказать мне что-то очень важное.

Потом, много времени спустя, мне стало казаться, что именно тогда я догадался, о чем идет речь. Но, конечно, это было лишь своеобразное смещение воспоминаний, перестановка, хорошо известный психологический эффект типа Deja vu, когда чудится, будто ты когда-то что-то такое уже испытывал или видел.

Но она успела принять решение.

— Я дам тебе одну вещь… Только ты не смотри на нее сейчас, подожди, пока я не уйду. Обещаешь? Скажи, обещаешь?

Мне начала надоедать эта типичная для проституток смесь инфантилизма и вполне взрослой истеричности, приобретенная ею, вероятно, в блатных компаниях. Ничего нового она, по сути, не рассказала, а перипетии ее личной жизни и судьбы интересовали меня мало. Но все же я был обязан ей спасением от экспериментов доктора Ашборна, и хотя обостренное чувство благодарности не входит в число моих недостатков, я решил не лишать ее надежды на помощь с моей стороны.

— Ладно, давай.

Она сунула мне в руку маленький твердый предмет, завязанный в узелок из носового платка.

— Я позвоню тебе. Может быть, завтра. Не провожай меня, пока!

В ее голосе чувствовалось облегчение, как будто до самого последнего мгновения она не надеялась, что я соглашусь, но теперь тяжесть свалилась с ее души и она обрела надежду. Стройная ее фигурка растаяла в тени здания, затерялась среди прохожих. Какое-то время я смотрел ей вслед, а потом перевел взгляд на зажатый в моей руке матерчатый узелок.

"Не смотри!" — шепнул мне внутренний голос, но я уже развязывал узелок, посмеиваясь над одолевшим меня любопытством.

…Сердце у меня в груди на несколько мгновений замерло, как будто стиснутое чьей-то жесткой рукой, потом сделало толчок и забилось снова быстро и сильно.

На ладони у меня лежал вырезанный из причудливо изогнутого кипарисового сучка смешной человечек, похожий на чертика. Прижатые к туловищу ручки и ножки, большая голова, улыбка до ушей… Когда-то давным-давно, тысячу лет назад, я вырезал его своим складным ножом, сидя с Вероникой над крутым обрывом. Она говорила, что никогда не расстанется с ним, что он будет ее талисманом, и потом все время таскала его в своей сумочке среди патрончиков губной помады, гребенок, шпилек, огрызков карандашей и всякой ерунды. Как мог он попасть к Дженнифер?

Мне пришла в голову странная мысль, и я внимательно осмотрел человечка со всех сторон, даже понюхал его. Нет, следов огня на нем не было, он совершенно не пах гарью. Конечно, с тех пор прошло столько времени, что любой запах мог выветриться, разве что человечек был бы сделан из сандалового дерева. Кипарис, хоть и слабее, тоже пахнет, но здесь, в воздухе, насыщенном испарениями моря, я его запаха не чувствовал. Человечек источал лишь легкий аромат духов, очевидно, принадлежавших Дженнифер, ибо платочек пах так же. Запах был мне незнаком. Это я знал точно.

Не помню, сколько времени я простоял на набережной, о чем думал, где потом бродил и ездил. Кажется, я заходил куда-то, что-то пил и ел, отвечал на чьи-то вопросы… Домой я попал только к полуночи, и весь отрезок времени от того момента, когда я развернул узелок, до той минуты, когда обнаружил, что стою в ярко освещенном холле своего коттеджа, как-то плохо запечатлелся в моей памяти.

 

17

Когда же пламень с пламенем столкнутся,

Они пожрут все то, что их питало.

В.Шекспир

Гриша и я по очереди каждый вечер прослушивали телефон Адамса, но чаще всего он молчал, а в редких разговорах Мэллоунов с хозяином, обсуждавшего меню на завтра или осведомляющегося о том, исправно ли несут службу охраняющие усадьбу полицейские, не было ничего для нас интересного. Я уже начинал думать, что зря установил «жучок» — единственная польза, которую пока принесла моя ночная вылазка, заключалась в гибели "бедного мистера Лоренса Беллингема". Как бы там ни было, мне теперь не грозили ни его петля из стальной проволоки, ни меткая пуля, выпущенная из «ли-энфилда» со снайперским прицелом. Пустячок, а приятно.

Я не рассказал своему напарнику о некоторых подробностях моего свидания с Дженнифер и о том, что она дала мне на прощание. Все это было слишком интимным и не имело никакого отношения к нашей нынешней работе. Мне не хотелось ворошить прошлое, будить болезненные воспоминания. Кроме того, хоть Гриша был умным парнем и в нужных случаях умел проявить должный такт, но я все же опасался услышать в ответ на свои излияния какую-нибудь шуточку, после чего мы наверняка бы поссорились. Поэтому, я лишь сообщил ему, что Дженнифер связана с людьми Грегора и что это они устроили налет на особняк Адамса.

— Они дерутся за тебя, как стая стервятников, — заявил Гриша.

— Ну, спасибо! Значит я, по-твоему, кусок падали?

Но поймать Гришу на оговорке было трудно.

— Это они так думают. Но ты ведь только прикидываешься дохлым… гм-гм… ослом. Знаешь, как делают некоторые австралийские туземцы: лежат часами на солнцепеке, притворяясь мертвыми, а как только гриф или другой трупоед сядет на них — цап! Для такой охоты нужна чертовская выдержка.

Однако, выдержка начала мне изменять, когда прошла почти неделя, которую я напрасно пытался заполнить делами «Ассунты», но ни Адамс, ни Дженнифер, ни человек Грегора мне не позвонили.

Я чувствовал, что назревает что-то, и неизвестность действовала мне на нервы. Прежде я мог месяцами сидеть, как тарантул в засаде, поджидая, пока не дрогнет паутина, но теперь меня подмывало как-нибудь самому спровоцировать противника на активный шаг.

Посоветовавшись с Гришей, я решил исчезнуть на несколько дней — пусть они побеспокоятся, пусть начнут искать меня и подозревать друг друга в утаивании моего местонахождения. Зная, как болезненно мисс Макгроу реагирует на мои неожиданные отлучки, я сказал своей добрейшей секретарше, что беру недельный отпуск и еду с друзьями на яхте ловить рыбу. Поскольку делать этого я не собирался, информация, полученная от нее, никак не могла устроить моих «друзей» и умерить их беспокойство. Наведя справки, они, конечно, начнут думать обо мне самое плохое. В меру собственной испорченности.

Затеряться в огромном городе было нетрудно. Я давно уже снял для подобных случаев маленькую квартирку в жилом массиве, застроенном десяти-двенадцатиэтажными коробками, спроектированными Г.Зайдлером. Связь с внешним миром должна была осуществляться лишь через Гришу, да и то по телефону и исключительно в заранее обусловленное время.

Кондиционера в дешевой квартире не было, и я изнывал от жары и вынужденного, хотя и добровольного, безделья. Единственным развлечением служил телевизор. Я смотрел все подряд — новости, боевики, мультсериалы и симфонические концерты, "мыльные оперы" и конкурсы эрудитов, которые здесь назывались "Колесо фортуны".

Я засыпал и просыпался под бормотание и музыку, и часто мои сны причудливо переплетались с телепередачами. Вот и сейчас, проснувшись, я не сразу понял, действительно ли диктор сообщил о подписании предварительного соглашения между авиакосмическими фирмами России и "Спейс Рокит Системс", предусматривающего осуществление первых запусков ракеты «Фотон» уже в 1998-м году, или это мне только приснилось…

Но в повторной передаче я снова услышал то же сообщение. Вряд ли это была оговорка и диктор перепутал «Апогей» с «Фотоном», очень уж по-разному звучат эти два слова. Итак, с этого момента я становился ненужным "Адамсу и K°" в качестве орудия замены одного типа ракеты другим. Дело обошлось без меня. Очевидно, проще оказалось всучить какому-то чиновнику, работающему в экспертной комиссии СРС, от которой многое зависело, небольшой «сувенир» или как-то по иному заинтересовать его в том, чтобы сделать благоприятный для российской космонавтики выбор. Позже я узнал, что строители «Апогея» почти не сопротивлялись, боролись за свое детище очень вяло. То ли сказалась солидарность с прежними коллегами по всесоюзному ВПК, перевесившая новообретенный патриотизм, то ли не хватило навыков существования в условиях рыночной экономики, то ли просто не было валюты на подкуп, не знаю.

Впрочем, для меня это представляло уже чисто академический интерес. Передо мной стояла более актуальная задача: как спасти свою шкуру. "Так вот что значили слова Кутера о предстоящем сокращении персонала! — подумал я. — Мое предчувствие меня не обмануло".

В условленный час позвонил Гриша, и я сообщил ему новость.

— Если ты уверен, что не приведешь за собой «хвост», то приходи сюда, — предложил я. — Теперь нам о многом нужно поговорить.

— Полную уверенность может дать лишь страховой полис, — не замедлил он выпалить очередной свой штамп. — Но я приду.

Время, которое могло ему понадобиться, чтобы добраться до меня, я примерно знал, поэтому, когда в прихожей раздался звонок, почти не сомневался, что это явился мой приятель, но на всякий случай подошел к двери с забытой в этих мирных краях осторожностью, стараясь не становиться напротив тонкой створки из прессованного картона, не затенять глазок и держа свой сорокачетырехкалиберный «питон» наготове.

К счастью, это действительно был Гриша.

— А ты тут неплохо устроился, старик! — с порога заявил этот неисправимый балагур. — Телевизор, куча бутылок… Только что-то очень уж у тебя жарко. Почему бы тебе не открыть окно? И перестань играть револьвером!

Привыкнув к кондиционеру, я забыл об этом простом способе создания сносного климата в помещении… А может быть, сказалось нервное напряжение, в котором я находился со времени последней встречи с Дженнифер.

Как бы там ни было, а мы открыли окна, и в квартиру вместе с шумом уличного движения и рокотом катящихся сплошным потоком по близлежащему мосту машин ворвался свежий воздух. Мне этого было мало, и как подводник после многомесячного пребывания в герметически запертом чреве «Тайфуна», я подошел к открытому всем ветрам «люку» и высунулся из него.

— С ума сошел! — Гриша за шиворот втащил меня назад в комнату. Хочешь вывалиться? Ты что, забыл все, чему нас учили в «Вышке»?

Дело, конечно, было не в том, что я мог, как пятилетний ребенок, вывалиться из окна. Просто несмотря на все предосторожности, за моим другом могли проследить, и тогда я действительно рисковал выпасть, да еще с пулей в черепе. Несколько граммов свинца иногда резко нарушают самое устойчивое равновесие…

Но я не очень боялся — скорее всего они, прежде чем прибегать к таким грубым мерам, попытаются использовать ключевые слова доктора Ашборна. Ведь по убеждению моих противников телефон сейчас был для меня не менее смертоносен, чем снайперская винтовка. И лишь после того, как они убедятся, что колдовские методы старого шарлатана дали осечку, высовываться из окна станет для меня действительно опасным.

Однако, я послушно отошел от источника животворного кислорода и направился к плите, чтобы приготовить своему гостю и себе по чашечке кофе.

— Как ты собираешься поступить? — спросил Гриша, маленькими глотками смакуя горячий, ароматный напиток. — Я думаю, что тебе следует уйти на дно и затаиться. Чем позже твои друзья из компании Адамса смогут установить с тобой контакт, тем позже они обнаружат твою "устойчивость против гипноза" и, следовательно, тем позже начнут охотиться за тобой уже не по телефону, а, выражаясь фигурально, впрочем, может быть и буквально, с ножом в зубах.

Иногда мой приятель выражался хоть и фигурально, но очень красочно. Я представил себе толстяка, ползущего за мной с кривым пиратским кинжалом и черной повязкой на глазу, и невольно улыбнулся. А зря, как показали дальнейшие события.

— Логика у тебе железная. Но не могу же я всю жизнь просидеть на этой верхотуре, дыша через форточку. Пройдет несколько дней, и за мной начнут охотиться не только люди Кутера и Адамса, но и бандиты Грегора. Похоже, он завербовал к себе на службу киллеров Костлявого Мака, грозы здешних мирных обывателей. А если подождать еще, к ним подключатся и наши люди. Рано или поздно, а кто-нибудь из них меня найдет.

В знак согласия Гриша молча кивнул головой, так как рот у него был забит бутербродом. Наступила тяжелая тишина.

— Ты знаешь, что такое встречный пал? — задал вопрос мой неугомонный друг, справившись с куском ветчины, вложенной между двумя ломтями прожаренной булки. — Впрочем, откуда тебе это знать, дитя каменных джунглей!

— Представь себе, знаю. Хоть я и родился в цивилизованном краю — в отличие от некоторых чалдонов, грубой деревенщины, — но много путешествовал, а странствуя по свету, не закрывал глаза. Встречный пал это способ борьбы с таежным пожаром, когда в непосредственной близости от фронта огня поджигают полосу леса. Тяга, создаваемая пламенем основного пожара, заставляет второй устремиться к нему навстречу, они сталкиваются и, не находя перед собой пищи, огневой вал гаснет.

— Вот именно, гаснет.

— Но какое отношение… Слушай, а ведь это мысль!

— Великолепная, гениальная мысль, — скромно согласился Гриша. Наконец-то дошло до тебя. Странствуя по свету, ты, может, и приобрел кое-какой опыт, хотя, думаю, все это ты вычитал в книжках, помнится, у Жюля Верна или Майн Рида описан такой способ, но мозги у тебя остались неповоротливыми. Мало знать — по опыту или из книг — надо уметь в нужный момент вспомнить нужную информацию. Вот я…

— Ну, пошел хвастать! Успокойся, я признаю, что ты придумал хорошую штуку.

— Что бы ты делал без меня? Учись, сын мой, пока я жив, и с почтением относись к старшим.

— Но как мы сообщим людям Грегора, что за мной охотится Адамс? Ты ведь это имел в виду, говоря о "встречном пале"?

— А ты что, решил, будто я собираюсь с четырех концов поджечь Сидней, чтобы ты в суматохе смог скрыться? Конечно, я предлагаю столкнуть лбом эти две веселые компании — пусть немного пошерстят друг друга.

— Идея хороша, но как воплотить ее в жизнь?

— У тебя есть какой-нибудь выход на Грегора?

— Нет, ты же знаешь. Они всегда сами звонят мне. Впрочем, можно попробовать позвонить по тому номеру, который был указан на записке. Помнишь, я тебе рассказывал, как нашел ее за щеткой «дворника» моей машины, когда вернулся из Новой Гвинеи.

— Ты помнишь этот номер?

— Обижаешь! Конечно, помню, хоть и звонил по нему только один раз, после чего спрятал бумажку в сейф — вдруг пригодится.

— Я могу пойти и достать ее.

— Нет, это опасно. Да и ни к чему, говорю тебе, я помню номер.

В подтверждение своих слов я назвал его.

— Слава Богу, хоть память у тебя не отшибло. Ну, так позвони и попроси у них помощи. Скажи, что Адамс собирается убить тебя за то, что ты связался с ними, что он в ярости от того, что они сожгли его дом, убили Робинса и Ларри, наплети еще что-нибудь…

— Нет, это слишком грубо.

— Простота признак гениальности. А что ты хочешь предложить?

Колеблясь, я взглянул на него. То, что хотел предложить я, ставило моего друга в опасное положение, и я не знал, имею ли на это моральное право… Еще подумает, будто я хочу воспользоваться своим временным положением руководителя нашей маленькой группы… Но я упустил из вида проницательность своего приятеля. Мы столько времени были знакомы, так долго работали вместе, что иногда он прямо-таки читал мои мысли.

— Ладно, старик, не грызи свою душу, не терзайся совестью. "Сегодня ты, а завтра — я!" — фальшиво пропел он, сделав театральный жест в сторону воображаемого зала.

Мы обсудили кое-какие детали моего плана, уточнили подробности, прорепетировали диалоги, и Гриша покинул мое убежище.

 

18

Летели дни, крутясь проклятым роем…

А.Блок

Весь следующий день прошел для меня в томительном ожидании. Я не знал, как быстро удастся Грише связаться с Адамсом и кем-нибудь из людей Грегора и выполнить первую часть задуманной нами операции — снабдить взрывоопасной информацией обе "заинтересованные стороны".

Наступил вечер, но Гриша не появлялся, не звонил… Вопреки правилам, которые я когда-то выработал для себя с трезвым учетом склада своей психики и недостатков характера, правил, которых я обычно неуклонно придерживался, теперь я мучительно перебирал в уме всевозможные варианты событий. И находил, как и следовало ожидать, массу ошибок и упущений в нашем плане, исправить которые не было уже никакой возможности. Как ни старался я отвлечься и думать о чем-нибудь другом, сосредоточиться на занимательной телевикторине, посвященной Шекспиру — тема, которая при других обстоятельствах наверняка захватила бы меня — мои мозги, подобно "пимиентским блинчикам", шлепались на ту же сковородку то одним, то другим боком.

Я внимательно прослушал выпуск вечерних новостей, но ничего такого, что могло бы свидетельствовать об успешном начале выполнения Гришей его психологической диверсии, в нем не было. Ни нападений, ни загадочных убийств, ни взрывов автомашин. Как ни печально, Сидней пока что жил обычной мирной жизнью. Самым серьезным правонарушением был пьяный скандал в одном из портовых баров, да и тот учинили иностранные моряки, кстати, мои соотечественники.

Гриша появился только утром. Он сиял, как новенькая копейка, из чего я сделал заключение, что дела наши плохи. К счастью, я ошибался, забыв непредсказуемый характер поведения моего веселого друга.

— Порядок, старик! Они заглотили приманку.

— С кем ты говорил?

— Во-первых, с нашим общим другом мистером Адамсом. Он страшно обеспокоен твоим «похищением», но надеется, что полиции удастся тебя освободить до того, как гангстеры Костлявого Мака выпустят из тебя кишки говорят, это их любимая забава, они, кажется, чувствуют себя наследниками Джека-Потрошителя. Мистер Адамс готов задействовать все свои связи, все влияние, чтобы помочь нам, а заодно разгромить эту "язву на теле Сиднея", как он выразился. Мой человек в банде, сказал он, может при этом оказаться настоящей находкой. Слушай, мы забыли придумать имя этому "моему человеку"!

— Адамс не предлагал тебе подключиться к делу "Спейс Рокит Системс"?

— Нет, об этом речи не было. Не бойся, я не проговорился, что знаю, какие мрачные преступления тебя с ним связывают, что вы с ним — одна гнусная шайка и что ты не просто его хороший знакомый, а, можно сказать, соучастник.

— Не болтай чепухи. Но его молчание на этот счет подтверждает, что проблема с заменой ракет закрыта…

— Думаю, что да.

— Что же ты ему сказал?

— Просто, как мы и договорились, показал свое удостоверение российского сотрудника Интерпола и объяснил, что нахожусь здесь по делу расследования обстоятельств гибели его соотечественника, адвоката, убитого во Владивостоке.

— Ты сказал ему о «жучке»?

— Конечно. Ох, и ругал же он бедного Ларри! Совсем, видно, забыл, что о покойниках не принято говорить дурно. По его мнению, Ларри следовало дать уйти человеку, установившему «жучок», тогда они могли бы использовать его для дезинформации противника. А теперь из-за "садистских наклонностей этого дурака", как он его назвал, люди Грегора будут с определенным недоверием относиться к содержанию подслушанных разговоров. Твоему другу Адамсу не откажешь в логике.

— Ты надеюсь, попытался его успокоить?

— Да, но не уверен, что мне это удалось.

— Ну, а вторая сторона? Телефон отвечает?

Гриша поднял глаза к потолку и поскреб пятерней свой кадык.

— Ох, и проголодался же я! Скажи, у тебя еще осталась ветчина? Загляни в холодильник, сделай милость.

Коль скоро мой друг завел разговор о еде, ничто не могло отвлечь его, пока он не набьет себе желудок до приятного ощущения сытости — я знал это еще со времен нашей совместной студенческой жизни.

Пришлось подавить свое нетерпение и надеть фартук. Гриша стал рядом, и в четыре руки мы приготовили отличный и обильный завтрак. Кстати, и я почувствовал, что у меня разыгрался аппетит, это свидетельствовало о начинавшемся выздоровлении от затянувшегося приступа «мирихлюндии», как называл такие настроения мой жизнерадостный приятель.

Только когда мы помыли посуду, он вернулся к теме нашей беседы.

— Телефон отвечает, — произнес он, как будто мы не прерывали разговора, — номер ты запомнил правильно. Но там теперь сидит какая-то девица, не имеющая, по ее словам, ни малейшего представления ни о Дэне Майнере, ни о мистере Грегоре…

— Этого следовало ожидать. Как же теперь быть? Одну сторону леса мы подожгли, и огонь движется на нас. По твоей методе "встречного пала" нужно срочно зажигать вторую, иначе мы сами же и поджаримся.

— Думаешь, я не понимаю? Поэтому я и не хотел тебе говорить до завтрака, чтобы не портить аппетит.

Мы замолчали, но физиологические процессы переваривания пищи, внешне выражавшиеся в сытой, подозреваю, нарочитой, отрыжке, не давали моему другу погрузиться в грустные размышления. Наконец, он сказал:

— А ты не можешь связаться с этой маленькой потаскушкой Дженнифер? Ты ведь говорил, что…

— Да, она поддерживает контакты с людьми Грегора. Но по ее словам они сами звонят ей, так же как и мне, и назначают время и место встречи. Эта ниточка нас к ним не приведет.

— Да, задачка… Я уже чувствую, как нам поджаривают пятки, а ты?

— Ага. Но думаю, что это тебя мучают мозоли, как и меня. Эх, сходить бы в баньку…

Мы помолчали, вспоминая показавшимися бы странными здешним обитателям обычаи русской парной бани.

— Есть еще способ… — Я задумчиво смотрел в окно. — Если я снова появлюсь в своем коттедже или в офисе, они могут меня заметить и связаться со мной. Тем более, что меня несколько дней не было на горизонте.

— Могут. Но и Адамс может тебя заметить, и тогда рухнет версия о твоем похищении. Ты что, хочешь, выставить меня лжецом перед этим почтенным джентльменом?

— Придется рискнуть. Я не вижу другого выхода.

— Не будем торопиться. Давай еще раз все обсудим.

Но как мы не ломали себе головы, ничего иного придумать не удалось. Пришлось остановиться на моем рискованном плане, в равной мере сулившем успех или полное фиаско. Чтобы ускорить развязку, я решил продемонстрировать свое «возвращение» как в офисе «Ассунты», так и в коттедже, служившем мне жилищем, благо до вечера было еще далеко, и мисс Макгроу находилась на боевом посту.

Гриша подвез меня на своей машине, и я распрощался с ним у входа в серое здание, украшенное скромной, но в то же время солидной вывеской, гласившей, что здесь — среди прочих контор и учреждений — помещается российское внешнеэкономическое объединение «Ассунта». Мы договорились встретиться вечером у меня дома. Присутствие гостя не могло, как я надеялся, помешать моему неведомому связному выразить мне свое почтение. А уж тогда я постараюсь договориться о столь давно обещанной встрече, сославшись на острую необходимость. В крайнем случае намекну, что мне угрожает серьезная опасность, и я нуждаюсь в помощи. Авось они не захотят терять такую ценную личность. На это я очень рассчитывал.

Отчасти я был даже рад, что Грише не пришлось одному выступать в роли "поджигателя встречного пала". Меня немного мучила совесть — ведь все это делалось, во всяком случае пока что, ради спасения моей шкуры от "Адамса и K°", ему лично ничего с их стороны не грозило. Правда, нас связывала привычная солидарность, но все же…

Кроме того, они могли и не поверить незнакомому человеку, явившемуся со столь важной информацией без всяких, так сказать, рекомендаций, могли принять все это за провокацию, каковой по сути дела и являлась наша затея. А тогда Грише, и мне пришлось бы метаться, как волкам, окруженным красными флажками. Это в том случае, если бы ему вообще удалось уйти со свидания с людьми Грегора живым. Он был им не нужен.

Все это я продумывал в сотый раз, поднимаясь в лифте на свой этаж.

— Вы совсем не загорели, мистер Майнер! — заметила наблюдательная старая дева, когда я появился в ее приемной. Она сидела в окружении телефонов, факсов и компьютера, сейчас все это хозяйство дремало, за исключением тихо шипящего электрокофейника.

— Меня укачало, и всю поездку я провалялся в каюте, — с ходу придумал я объяснение своему действительно несколько поблекшему виду.

— Какая жалость! А погода хоть была хорошая?

"Дзынь!" — звякнул где-то в глубине моего сознания звоночек тревоги. "Кажется, она ставит мне ловушку!" Если я по простоте душевной заявлю, что погода была хорошей, столь высокая чувствительность моего организма к легкой качке окажется подозрительной… Похоже, что в мисс Макгроу погибла ревнивая супруга высокого класса.

— На мой взгляд кошмарная. Не поручусь, что так и было, может, мне это только показалось с непривычки. Говорят, в том районе почти всегда качка — там сталкиваются два течения, и даже если нет ветра, волна довольно большая.

Как всегда, одна ложь тянула за собой другую. Я, однако, надеялся, что моя собеседница не такой уж опытный моряк, чтобы поймать меня на неточности или спросить, в каком же это месте прибрежных вод Австралии наблюдается столь жуткие гидрологические феномены.

— Мной никто не интересовался? — поспешил я переменить тему.

— Нет, сэр. И почты было очень мало.

Это обстоятельство удачно оправдывало мой отпуск.

— Я так и предполагал. Но все равно, давайте-ка я ее просмотрю.

С тоненькой пачкой писем я проследовал в свой кабинет и плотно закрыл за собой дверь, спасаясь от ее назойливой любознательности.

 

19

Маска: Я знаю, кто вы были.

М.Лермонтов

Они позвонили в восемь вечера. Голос был тот же, что и в предыдущие наши беседы.

Я приготовился было изображать панический страх и просить о помощи, но этого делать не понадобилось.

— Мистер Майнер, мы ждем вас у развилки шоссе, ведущего в Норт-Туррамерра.

Эта развилка, которую мне часто приходилось проезжать, находилась совсем близко, всего в полутора милях от моего дома. С их стороны было очень любезно не заставлять меня тащиться, глядя на ночь, к черту на кулички.

— Я буду там через пятнадцать минут.

— Извинитесь перед вашим гостем и приезжайте один.

Значит, они все же следили за моим коттеджем, а не только за офисом, и заметили появление Гриши. Не знаю, за кого они приняли его, но только не за моего «опекуна», так как тогда понимали бы, что избавиться от такого «гостя» мне будет затруднительно. Слава Богу, что им не пришло в голову помочь мне в этом без спроса. О такой возможности мы с Гришей не подумали…

— Хорошо, я так и сделаю.

Мой собеседник не прощаясь положил трубку. Что ж, это было немного невежливо, но ведь мы увидимся через короткое время и такой конец разговора вполне соответствовал деловому тону. Мне приходилось тщательно анализировать все нюансы, чтобы выбрать нужную линию поведения — от этого многое зависело.

Гриша вопросительно взглянул на меня.

— Проводить тебя? Я мог бы попробовать сделать это незаметно.

— Не стоит. Я не хочу начинать с нарушения уговора, тем более, что собираюсь просить о помощи.

— Подождать тебя здесь?

— Лучше давай распрощаемся, и ты сделаешь вид, будто уехал на своей машине. Оставь ее где-нибудь, а потом вернись сюда.

— А если они увезут тебя? Что ж, мне целую ночь бродить по парку? Утром ты найдешь мой труп, обглоданный москитами.

— Я дам тебе ключ. Но не включай свет и не шуми, даже если захочешь кофе. Постарайся сделать так, чтобы они не заметили твоего возвращения.

— Попробую.

Мой друг скромничал. В случае необходимости его долговязая фигура как бы становилась совсем бесплотной, растворялась в сумерках. Он мог змеей скользить среди деревьев ночного леса, пробираться между гремящими при малейшем прикосновении мусорными баками городских задворок, бесшумно ходить по заваленной пустыми бутылками и консервными банками темной комнате. Его таланты в роли ниндзя были непревзойденными, а способность видеть в полном мраке граничила с чудом. Тут я всегда ему завидовал завистью всех цветов радуги.

Мы сердечно и довольно шумно, как и положено после хорошо проведенного вечера, распрощались у входа, стараясь, впрочем, не переборщить в изъявлениях дружбы, чтобы это не выглядело нарочитым, и разъехались в разные стороны. В зеркале заднего вида я мог еще некоторое время видеть красные огоньки фар его «порше», а потом они скрылись за поворотом. И я сразу почувствовал себя страшно одиноким.

Чуть проехав развилку, я остановился и вышел из «ситроена». Движение в этот час уже было небольшим, и лишь одинокие машины проносились мимо, шурша покрышками и покачивая лучами фар.

Точно в назначенный срок к месту, где я остановился подрулил светло-серый «мерседес», и из него неторопливо выбрались два человека.

"Переговоры обещают пройти в мирной обстановке дружеского взаимопонимания", — с некоторым облегчением подумал я. Вряд ли они могли надеяться захватить меня или заставить делать что-либо против моей воли такими малыми силами, ибо еще со времени наших встреч в Союзе люди Организации на горьком опыте научились ценить во мне достойного бойца. Приехав с враждебными намерениями, они собрались бы целой армией.

В свете фар я мог разглядеть, что эти двое были мне незнакомы.

— Мистер Майнер, — сказал один из них, не поздоровавшись, из чего я сделал вывод, что он всего лишь подручный, выполняющий служебную функцию, а не "высокая договаривающаяся сторона", — прошу вас, пройдите к нашей машине, вас ждут.

Я заколебался. В тесном салоне «мерседеса» они смогут осуществить то, что было бы трудно выполнить вдвоем на открытом пространстве — приставить мне к виску пистолет и надеть наручники. Но деваться было некуда назвался груздем, полезай в кузов. Так я и сделал.

— Рад вас видеть живым и здоровым, мистер Майнер, — произнес пожилой джентльмен в темном костюме — обладатель красивого баритона, знакомого мне до сих пор только по телефонным разговорам. Он расположился на заднем сиденьи «мерседеса» и, чуть отодвинувшись, сделал жест рукой, приглашая меня сесть рядом. Я послушно уселся на дорогую обивку из натуральной кожи.

В неярком свете салона я рассмотрел худощавое лицо, обтянутые скулы, глубоко посаженные глаза… Где-то я видел этого человека. Секунду спустя в моей памяти сработала нужная ячейка, и я вспомнил: это был «Череп»!

Я видел его только один раз — на самом первом, которое мне довелось посетить, собрании главарей Организации, тогда меня привезли с завязанными глазами, да еще в глухом капюшоне, чтобы я не смог запомнить дорогу. Потом-то они уже не придерживались таких предосторожностей… Это к нему кинулся за объяснениями "Король Камчатки и прилегающих островов", когда Антон предложил сему некоронованному монарху принять участие в рискованной операции по захвату АЭС, операции, закончившейся — не без моего скромного участия — полным их разгромом, гибелью главарей, Антона и Аркадия, арестом многих воротил преступного мира.

Меня он, кажется, не помнил, во всяком случае, на всем протяжении нашего дальнейшего разговора ни разу не упомянул о той встрече. Ничего удивительного, я тогда с ним не разговаривал, а в роскошном зале, арендованном у какого-то обкома, присутствовало человек двести, и где ему было обратить внимание на такую мелкую сошку, как я, не обладавшую ни островами в Охотском море, ни подпольными фабриками по производству трикотажа, ни многомиллионными капиталами, нажитыми на торговле наркотиками.

Теперь он заявлял, что рад видеть меня живым и здоровым…

— Я тоже. — Мой ответ, по форме простая дань вежливости, был абсолютно точен по существу, ибо я всегда желал себе самого крепкого здоровья. — Но мы могли и не встретиться.

— Вы были больны? Что-то вы плохо выглядите.

Он обладал, видимо, незаурядным зрением, если это заметил. Но у меня не было причин сомневаться в его искренности и думать, будто он знает о недавних треволнениях, чуть не лишивших меня аппетита.

— На меня угнетающе действует жара.

— Да, в этом году жаркое лето. Хотя вообще-то климат здесь хороший, даже для нас, жителей умеренных широт. В Канберре и Мельбурне обычно прохладнее, чем в Сиднее. Почему бы вам не перебраться туда?

— Я на службе.

— Ах, да-да… Но она, кажется, не очень вас обременяет?

Я понимал, что он нарочно ведет "светскую беседу" ни о чем — о погоде и климате, о том и о сем, чтобы дать мне первому сделать ход, заговорить о деле. Пришлось пойти ему навстречу.

— Я могу уделить часть своего служебного времени, чтобы помочь вам в вашем бизнесе, раз вы того хотите… За соответствующее вознаграждение, конечно, а не только за обещание оставить меня в живых, как вы пытались предложить.

— Рад видеть, что вы прониклись духом времени, мистер Майнер. Лучше поздно, чем никогда.

В его ответе прозвучала плохо замаскированная ирония. Нужно было срочно подкрепить обоснование моего согласия сотрудничать с ними.

— Но сейчас я сам нуждаюсь в вашей помощи.

— Аванс? — он приподнял брови.

— Можно сказать и так.

— И сколько же вы хотите?

— Речь идет не о деньгах. Моей жизни угрожает опасность.

— Я понимаю вашу тревогу. Но мы вас не тронем, вы нам нужны. Так что можете не беспокоиться.

— Я говорю не о вас. Вы же знаете, где я был последнее время, знаете, что там произошло.

— У Адамса? Вы что, считаете, будто неизвестные, напавшие на усадьбу, охотятся за вами? — он явно потешался надо мной.

— Я знаю, что люди Костлявого Мака охотятся за картинами, иконами и фамильными драгоценностями хозяина особняка, — выдал я ему официальную версию. — Но сам Адамс охотится за мной…

Он снова поднял брови, при этом морщины на его лбу углубились, и он стал похож на старую обезьяну.

— Но ведь Адамс специально заманил вас к себе, а потом завербовал. Вы, как будто, тоже нужны ему, он вас приглашает к себе за стол, вы его частый гость… Зачем же ему понадобилось вдруг убивать вас? Вы что, начали ухаживать за хозяйкой и вызвали его ревность? Она, хоть и стара, но еще вполне может нравиться, а эти калеки…

Я взялся за ручку дверцы.

— Если вы не хотите отнестись к моим словам серьезно, то…

— Не горячитесь. Расскажите все по порядку.

Именно это я недавно говорил Дженнифер.

— Адамс как-то узнал, что я поддерживаю с вами связь. Он думает, что вы наняли бандитов Костлявого Мака и что я навел их на его дом.

Мой собеседник задумался.

— Он вам это говорил?

Покупка была дешевой.

— Конечно, нет.

— Откуда же вы все это узнали? Случайно подслушали его разговор?

Я не клюнул на подброшенную мне идею. У меня было в запасе кое-что действительно убедительное.

— Подслушал, но не случайно.

— Как вас понимать?

— Я установил «жучок» на его телефоне.

Он прямо-таки расплылся в улыбке.

— Так это тогда вы уложили этого слюнтяя Ларри? А газеты все приписали бедняге Костлявому Маку. Вот так и создаются репутации!

— Мне пришлось убить Ларри, иначе он убил бы меня.

— Нет-нет, я вас не осуждаю, — перебил меня мой собеседник. — В конце концов, Ларри был и у нас на мушке.

— За что?

Он понял, что проговорился.

— Да так, знаете ли… Он помешал нам в одном деле, и мы потерпели убытки. Но это старая история. Так вы говорите, «жучок»? И вы регулярно его прослушиваете?

Если он думал, что я испугаюсь инспекции, которая могла бы разоблачить мою ложь, то ошибался. «Жучок» существовал, я мог это доказать.

— Да. Но теперь мне опасно появляться в окрестностях усадьбы, а «жучок» имеет радиус действия всего шестьсот-семьсот метров. Мне сейчас не до него, надо спасать свою шкуру — Адамс собирается устроить на меня форменную облаву. Какое-то время я смогу скрываться, но…

— Мы можем послать своего человека, чтобы он продолжил прослушивание. Всегда полезно быть в курсе замыслов противника. Вы нам укажите только частоту, на которой работает ваш «жучок», хорошо?

Он продолжал гнуть свою линию, рассчитывая прижать меня к стенке.

— Конечно. Более того, я дам вам свой приемник, настроенный на эту частоту. Я предоставил бы вам его вместе со своим «ситроеном», но Адамс и его люди знают мою машину.

— Очень любезно с вашей стороны… — Он выглядел немного разочарованным. — Но этим, вероятно, не исчерпывается ваша просьба?

Я кивнул, а потом почесал себе щеку — классический актерский штамп, притворяясь, будто затрудняюсь в выборе достаточно деликатного выражения для своей просьбы.

— Мне… Как бы это сказать…

— Смелее, мистер Майнер. Мы сделаем все, что в наших силах — в пределах разумного, конечно.

Но то, о чем я собирался его просить, как раз и было в высшей степени неразумно, с какой стороны ни посмотри. Оставалось лишь надеяться, что он припишет все охватившему меня паническому страху.

— Мистер… Простите, но я до сих пор не знаю вашего имени.

— Здесь я — мистер Скал, друзья зовут меня Мак.

— Мистер Скал, буду с вами откровенен. Адамс и его окружение не успокоятся, пока не покончат со мной. Не стану вдаваться в подробности, скажу только, что они сделали на меня большую ставку и проиграли. А теперь опасаются, что потеряют еще больше, если я развяжу язык. Вы можете выручить меня только одним способом.

— Помочь вам смыться отсюда?

— Это потом. Сперва я должен быть уверен, что они не станут разыскивать меня, что у них просто уже не будет такой возможности.

— Ого! Другими словами, вы хотите, чтобы я взамен за вашу помощь перебил Адамса и всех его людей. Не слишком ли много крови, Дэн? Вы позволите мне так вас называть?

— Сочту за честь, мистер Скал. — Я изображал перепуганного до потери чувства собственного достоинства человека. — Уверен, что для вас не составит большого труда помочь мне. При ваших возможностях…

— Что вы имеете в виду?

— Привет, который вы послали мне на мосту через залив. У меня до сих пор звенит в ухе.

Он улыбнулся.

— Технически выполнить вашу просьбу, конечно, нетрудно. Но полиция и так взбудоражена как осиный рой гибелью сэра Робинса и Беллингема. Если мы продолжим этот сериал, то у нас под ногами начнет гореть земля.

Похоже, что он подслушал наш с Гришей разговор о "встречном пале". Однако, я продолжал настаивать, хотя и понимал, что он не согласится, нужно было подавить в его сознании малейшее подозрение в том, что я играю в паре с Адамсом или что мое предложение провокация.

— Я просто не вижу другого выхода, мистер Скал. А полиция снова припишет все банде Костлявого Мака, вы останетесь в стороне.

Он с каким-то странным выражением посмотрел на меня.

— Вы меня удивляете и даже отчасти разочаровываете, Дэн. Где же ваша смелость, отвага? И где же ваша хваленая интуиция? Может быть, вы плохо знаете английский? Я ведь сказал вам, как меня зовут…

Во второй части своего упрека он был совершенно прав. Моя интуиция мне изменила. Я только сейчас сообразил, что сижу рядом с человеком, чья внешность послужила основанием называть его на разных языках и континентах схожими кличками. Череп, Скал, Костлявый Мак — "язва на теле Сиднея", выражаясь словами Адамса… Он сидел рядом со мной собственной персоной.

Досада на свой промах помогла мне вполне естественно изобразить замешательство и растерянность. Похоже, ему это понравилось. Многие сильные мира сего любят производить впечатление, внезапно открывая свое инкогнито перед простыми смертными.

— О, так это вы… Прошу прощения…

Действительно, неловко. Ведь я несколько раз назвал его самого и его людей бандитами.

— Ничего, Дэн. Но теперь вы понимаете, что продолжать бойню в ближайшее время для меня опасно.

Я поник головой, изображая полное отчаяние.

— Тогда не знаю, чем я окажусь вам полезным. Если я вынужден буду уйти на дно, меня в конце концов отзовут, я не смогу больше работать в «Ассунте».

— Нельзя ли как-нибудь придти к соглашению с Адамсом?

— Боюсь, что это исключено. Разве что вы сами за меня походатайствуете.

Он, к счастью, не обратил внимания, на прозвучавший в моем голосе сарказм.

— Ладно, я подумаю. Адамс уже предпринимал в отношении вас какие-то враждебные действия?

— Пока нет. Но он еще не знает, что я вернулся.

Своей последней фразой я кое-что ему напомнил.

— Кстати, где вы пропадали последние дни?

— Ездил на рыбалку с друзьями.

Тогда я еще не знал, что моя ложь, совпавшая с тем, что я сказал мисс Макгроу только потому, что мне некогда было придумывать что-нибудь новое, спасла мне жизнь.

 

20

В руке он держит странное,

Измятое письмо…

С.Маршак

Мой коттедж стоял тихий и безмолвный, ни в одном его окне не горел свет. Я загнал машину в гараж, потом поднялся на открытую террасу, заменявшую крыльцо, и запасным ключом открыл входную дверь.

Гришу я обнаружил на кухне, он печально сидел во мраке с банкой пива в руке.

— Задерни занавески, вдруг они продолжат наблюдать за домом, шепотом сказал он.

Я последовал его совету, хотя был уверен — мой недавний собеседник отбыл со всей своей свитой. Кажется, мне удалось убедить его, он поверил, что я в панике, что готов на все, лишь бы заручиться поддержкой "Костлявого Мака" и спастись от косы его тезки, "костлявой старухи" смерти, оттянуть неизбежную для каждого встречу с ней.

— Он обещал тебе помочь? — Любопытство заставило Гришу оторваться от исследования недр моего холодильника.

— Ничего определенного. Зато я обещал ему служить верой и правдой, только бы он спас меня от Адамса.

— Чего же он от тебя потребовал?

— Опять-таки ничего определенного. Он понимает, что у меня связаны руки, и я не могу ничем помочь, пока не избавлюсь от толстяка. Волей-неволей, а ему придется что-то сделать.

— Ты рассказал ему о «жучке»?

— Да, очень удачно пришлось к слову. Я дал им свой приемник, и они сменят нас с тобой у замочной скважины.

— А поскольку Адамс уже подстерегает их с другой стороны двери…

— …он сунет им в ухо или глаз остро заточенный карандаш, чтобы отвадить от чрезмерного любопытства, — закончил я его мысль. — Как отец Федор Остапу Бендеру, помнишь?

Так и случилось. Уже в утреннем выпуске теленовостей публике показали впечатляющие кадры захвата полицией членов шайки "знаменитого Костлявого Мака", снятые скрытой камерой. Я понимал, что "мистер Скал" может заподозрить меня в двойной игре, но все же надеялся, что он припишет свою неудачу обостренной бдительности охраны, стоявшей на ушах после смерти Ларри.

Реакция Скала была молниеносной. Полицейская машина, перевозившая захваченных бандитов из местного участка, где они подверглись предварительному допросу, в городскую тюрьму, была заблокирована на шоссе двумя грузовиками и взорвана. В завязавшейся перестрелке погибли оба потенциальных свидетеля и полицейский…

Мистеру Скалу все-таки пришлось "продолжить бойню", если и не по моей просьбе, то в целях собственной безопасности.

К сожалению, этот сюжет, в отличие от первого, не был предусмотрен сценарием и не предстал на телеэкране. Но фотопортреты все же показали убитых гангстеров публике. В одном из них я узнал человека, пригласившего меня прошлым вечером в «мерседес» своего босса. Второй не был мне знаком, но судя по его татуировке, приведшей местную полицию в недоумение непривычными узорами, странными символами и надписями на непонятном языке, Череп привез этого типа с собой из России. "Бакланка" на правом плече и «перстни» красноречиво говорили о стандартной у нас уголовной карьере — хулиганство, разбой, первый раз сел "по малолетке" и так далее. Для нас с Гришей это было открытой книгой.

Итак, операция "Встречный пал" началась. Какое-то время Адамсу и людям Грегора, которыми на правах полномочного представителя российской мафии командовал Череп, будет не до меня. Разве что попадусь одному из них под горячую руку. Я решил вести себя тише воды, ниже травы, никому из них не звонить, не напоминать о себе, а заниматься делами «Ассунты». Если Адамс узнает, что я как ни в чем не бывало тружусь на своем рабочем месте, можно будет сказать, что мне удалось бежать при помощи «нашего» человека в банде Костлявого Мака. Несколько раз Гриша пытался созвониться с Адамсом, но его телефон не отвечал. Нам такое обстоятельство было на руку.

На третий день после памятного свидания с "мистером Скалом" я получил письмо, которое пришло вместе с другой почтой в адрес нашего офиса. Добрейшая мисс Макгроу, которая обычно сортировала корреспонденцию по степени важности, положила его в самый низ стопки, так что я наткнулся на небольшой плоский конверт только к концу рабочего дня.

Письмо было частное, поэтому моя секретарша не распечатала его. Обратный адрес ни о чем не говорил, вначале я даже заподозрил было, что отлаженная как часы австралийская почта дала сбой, и послание это попало ко мне по ошибке. Пластмассовым ножом для бумаги, сделанным в виде извилистого малайского криса, я вскрыл конверт.

Внутри оказался сложенный вчетверо листок, исписанный незнакомым, явно женским почерком. Обычное безымянное приглашение на обед, нацарапанное второпях близкому знакомому, даже без стандартного обращения и даты — адресату, как предполагалось, все должно быть понятно и так. Содержание как будто подтверждало мою мысль об ошибке почты, упоминались какие-то незнакомые мне лица и неизвестные события… Но так было лишь до того момента, пока я не наткнулся на выделенную красной чертой ("Писали трехцветной шариковой ручкой "Паркер Автоматик", — привычно отметил я) невинную фразу:

"ЗНАЯ, ЧТО ВЫ ЭТО ЛЮБИТЕ, Я ПОПРОШУ НЕГРА ПРИГОТОВИТЬ НАМ К ОБЕДУ КРЮШОН ИЗ АНАНАСОВ…"

Сердце мое дало сбой, но не потому, что сработал курс гипноза, которому меня подверг доктор Ашборн. Просто я понял: охота за мной началась.

Они решили не утруждать себя розысками по телефону — у Адамса действительно было сейчас много других забот. Мина замедленного действия в виде невинного письма должна была терпеливо ожидать того момента, когда я прочту его. Как скоро это случится, не имело для них особого значения.

Учитывая, что я могу из деликатности не дочитать до конца адресованное явно не мне письмо, они позаботились выделить смертоносную фразу так, чтобы она непременно бросилась мне в глаза…

Я вложил письмо обратно в конверт и спрятал его во внутренний карман. Эта бумажка была достойна того, чтобы храниться наравне с первой запиской Черепа в моем личном сейфе. "Придется немного посимулировать, — решил я. Если люди Адамса, несмотря на все свои заботы, все же держат «Ассунту» под наблюдением, они решат, что письмо оказало на меня действие. А тот факт, что я все же остался в живых, припишут особой крепости моего тренированного организма или своевременно оказанной медицинской помощи.

Через десять минут я нажал кнопку и вызвал мисс Макгроу.

— Да, сэр? — Она выглядела удивленной, не понимая, что бы это могло мне понадобиться так поздно.

— Мисс Макгроу, я, кажется, заболел. Возможно, завтра не приду, так что вам придется справляться с делами без меня.

— Что с вами, мистер Майнер? Вы так бледны… Может быть, вызвать врача?

— Нет, не надо. Легкий сердечный приступ, вот и все. Вероятно, это последствия жары и утомления после моей морской прогулки.

— Вы не бережете себя, мистер Майнер. В вашем возрасте — и сердце… У вас прежде бывали такие приступы?

"Доктор Ашборн тоже этим интересовался, — совсем не к месту вспомнил я. — Но при всей моей подозрительности не могу же я предполагать, будто моя милейшая секретарша его ассистентка! В этом случае, кстати, ей вовсе не нужно было пользоваться услугами почты и оставлять улику. Достаточно было сказать мне нужные слова лично и вслух".

Иногда моя привычка анализировать мельчайшие оттенки поведения окружающих, не раз выручавшая меня, начинала казаться мне самому отвратительной. Неужели я никогда уже не смогу относиться к людям так, как они того заслуживают, как того заслуживает, например, эта милая пожилая женщина? Легкая краска стыда вернула обычный здоровый вид моим щекам.

— Приступы? Да, бывали, и я знаю, что нужно делать в таких случаях, у меня есть специальные таблетки. Пустяки, отдохну денек-другой, и все пройдет.

— Желаю вам скорее поправляться, сэр. Вы доедете сами? Может быть, вызвать такси?

— Нет-нет, не беспокойтесь.

Она с озабоченным видом проводила меня до двери, поддерживая под локоть, как будто боялась, что я могу упасть. "Нерастраченная материнская нежность, — подумал я. — Бедная старая дева!"

Тронутый ее предупредительностью, я сказал:

— Звоните мне, если возникнут какие-нибудь трудности, мисс Макгроу.

— Но куда, сэр? Я ведь не знаю… Право, не хотелось бы вас тревожить.

— Я буду дома. Ничего, ничего, не стесняйтесь. Запишите номер моего телефона. Но это не для всех, как вы понимаете. Не хочу, чтобы меня беспокоили клиенты.

Она вытащила из кармашка своего жакета английского покроя маленький блокнотик и изящный золотой карандашик, отогнула обложку и приготовилась писать.

— Да сэр?

Я на секунду заколебался, уже жалея о своем первом порыве сентиментальности, но потом отбросил привычную, но явно излишнюю в данном случае осторожность и назвал номер. Машинально я следил за тем, как кончик ее карандаша выводит четкие, крупные цифры. Вероятно, она страдала легкой дальнозоркостью, хотя и не носила очки.

Дома меня ждал еще один сюрприз — автоответчик записал телефонограмму Дженнифер. Торопливо, сдавленным голосом, как бы опасаясь, что ее подслушивают, она назначала мне свидание… Но срок его, к сожалению, уже давно прошел.

Зато звонок мистера Скала застал меня дома.

— Вы следите за новостями, мистер Майнер?

— Да, конечно.

— Во что превратился Сидней! Взрывы, перестрелки, поджоги…

Это было явным преувеличением — инциденты, подобные тому, о котором он говорил, случались в почти трехмиллионном городе и прежде. Тем не менее, в его голосе звучало неподдельное огорчение, вероятно, он был искренне опечален необходимостью расстаться с двумя своими подручными. Для меня его звонок явился свидетельством того, что он не приписывает свою потерю моему предательству. Впрочем, не худо было кое о чем ему напомнить, и я сказал:

— Я же вас предупреждал, мистер Скал. Известный вам особняк окружен зоной повышенной опасности. И не только для меня.

— Конечно, конечно, я вас ни в чем не виню, Дэн.

Это могло быть попыткой усыпить мою бдительность, тем более, что тут же последовало приглашение на очередное рандеву, на этот раз — в район портовых складов.

— Там тебя вполне могут спустить на дно с ящиком цемента на ногах, приободрил меня Гриша, когда я поведал ему о нашем разговоре. Я и сам понимал, что иду на большой риск. Но выхода у меня не было.

 

21

Людского мяса фунт — от человека!

В.Шекспир

По виду это был обычный кусок сырого мяса, сочащийся кровью. Он лежал в алюминиевой рифленой коробке-боксе, запаянный в прозрачный пластиковый пакет и обложенный полурастаявшим льдом. На крышке бокса была наклеена этикетка из желтоватой бумаги с надписью: "СРОЧНО. ДОНОРСКИЙ ОРГАН". Кроме этой надписи там были еще какие-то слова по-латыни и цифры, которых я не понимал.

— Вот почему мы нуждаемся в вашей помощи, Дэн, — сказал мистер Скал покачивая головой. — Ценная вещь, которая могла бы спасти кому-нибудь жизнь или сделать неизлечимо больного человека здоровым, пропала, испортилась, превратилась в кусок собачьего корма только потому, что запоздала с доставкой.

— Но ведь подобные грузы, как и лекарства получают "зеленую улицу", заметил я.

— Да, но только в том случае, если есть сертификат, подтверждающий легальность посылки. Как вы понимаете, получение такого документа иногда сопряжено с большими трудностями… Взятки делают наш бизнес нерентабельным, а зачастую даже убыточным. Ох уж эта наша вечная бюрократия! Бумажки, бумажки, всюду бумажки! Человеку не верят.

— Вы имеете в виду вот эту наклейку? — указал я на крышку коробки. По-моему, подделать ее совсем не трудно.

— Нет, такие номера уже не проходят, — я легким сожалением возразил мой собеседник. — А все потому, что кое-кто не умеет тонко и умно вести дела. Наследят, напачкают, а потом удивляются, что люди от них отворачиваются, не хотят связываться, что общественность поднимает шум. Порочат благородный, гуманный бизнес…

— Были примеры? — вяло поинтересовался я. Меня уже начинало подташнивать в этом складе, напоминающем мясную лавку.

— Конечно, сколько угодно! Совсем недавно, например, в Питере один болван засыпался на подделке больничных сертификатов. Он скупал в моргах городских больниц глазные яблоки и перепродавал роговицу для пересадки через Латвию в Италию. Счет шел на тысячи штук, прибыль баснословная. Неужели нельзя было заплатить кому следует и получить настоящие документы? Так нет, пожадничал, начал лепить туфту и, конечно, попался.

— Неужели это такое денежное дело?

— Подумайте сами. Сердце, почки, печень стоят на подпольном рынке Германии по 30–40 тысяч марок за штуку. Полный забор еще теплых донорских органов дает прибыль порядка сотни тысяч долларов с каждого тела. Правда, организовать разделку столь оперативно обычно не удается, и мы торгуем, главным образом, замороженным материалом, но все равно игра стоит свеч.

— Откуда же вы берете, как вы выражаетесь, «материал»? Из больничных моргов?

— Это лишь один из источников, не самый выгодный и обильный, хотя и довольно безопасный, почти легальный. Есть и другие.

— Какие же, если не секрет?

— Надеюсь, вы понимаете, что точных адресов я вам не сообщу, хотя бы из соображений коммерческой тайны. — Он многозначительно улыбнулся. Знаете, как информировали прежде нашего читателя о новинках военной техники? Советская пресса, связанная по рукам и ногам инструкциями о секретности, сообщала о зарубежных достижениях, сопровождая все это намеками, что, мол, и у нас есть вещи ничуть не хуже. Вот и я — скажу вам только, что мировой черный рынок донорских органов — есть такой, и весьма богатый, — питается, по сообщениям средств массовой информации, материалом, поступающим из психиатрических клиник Бразилии, от бродяг и бездомных Индии, взятым у пленных и убитых в боях на территории распавшейся Югославии. Проскальзывают сообщения, что кое-что поступает и из районов межнациональных конфликтов в странах СНГ. Под шумок, так сказать.

— И ко всем этим источникам вы имеете доступ? — Мой тон выражал сомнение, скрывать которое я и не собирался.

— Нет, конечно. Нам пока хватает родимого дешевого сырья. Вы, очевидно, слыхали, что в одной только Москве ежегодно пропадает без вести несколько тысяч человек. В основном это бомжи, старики, психически больные люди, пьяницы, дети, сбежавшие от родителей. Находят лишь очень немногих. Вы никогда не задумывались, куда деваются остальные?

— Как-то не приходилось. Но неужели и детей…

— На них особый спрос. Тут часто требуются даже и не доноры, а… Как бы это сказать… Ну, словом, объект в целом и неповрежденном виде. Часть идет на усыновление и удочерение — большой спрос в развитых странах, где падает рождаемость, а часть — на потребу любителям-педофилам.

— Вы так спокойно об этом говорите…

— Что поделаешь, мой милый, я профессионал. Думаю, что и вы с вашим опытом воспринимаете все, что я вам говорю, гораздо спокойнее, чем рядовой обыватель.

— Но все же дети… — Боюсь, мое лицо выражало больше, чем мне хотелось бы.

— Да, конечно, я понимаю. Но в основном мы стараемся относиться к ним гуманно — в меру возможного. Должен вам сказать, они быстро привыкают, в какое бы место не забросила их судьба. Многие даже довольны — после голодной-то бродяжьей жизни, после побоев пьяных родителей… Иногда, правда, бывают накладки.

— Накладки?

— Да. Большой скандал, например, разгорелся, когда радио Баку сообщило, что у какого-то трехлетнего мальчика изъяли для пересадки больному саркомой плечевую кость, причем, без анестезии… Так, кажется, было нужно медикам — для лучшей приживаемости пересаженной кости. Впрочем, не знаю, может быть, просто украли обезболивающий наркотик. Знаете, как это у нас бывает.

Мистер Скал говорил спокойно, эмоции проскальзывали в его тоне лишь тогда, когда он возмущался убытками, понесенными из-за нерасторопности своих коллег по бизнесу.

От этого чудовищного цинизма у меня во рту появилось ощущение горечи, я невольно сжал кулаки. Кажется, он ничего не заметил — в складе царил красноватый полумрак.

"Впрочем, чем хуже он того толстомордого, похожего на мясника хирурга, который с экрана телевизора жаловался, что его больнице не разрешают реализовать «отходы», невостребованные родственниками умерших, подумал я. — Или той медсестры, что когда-то, сладострастно заглядывая мне в глаза, с легким румянцем, вдруг появившемся на увядших щеках, медленно втыкала под мой нарывавший ноготь тупой скальпель!"

— Зачем вы меня сюда притащили? — спросил я, не скрывая отвращения. Разве нельзя было обо всем договориться где-нибудь в другом месте.

— Я вас понимаю, — сочувственно кивнул мистер Скал. — Я и сам долго не мог привыкнуть ко всему этому — запах, жуткий вид… Чувствуешь себя каким-то людоедом, ей-богу!

— Так какого же черта!.. — Я решил, что могу себе позволить выпустить немного пара.

— Вы должны знать, с каким товаром придется иметь дело — какой у него внешний вид, тип упаковок, условия хранения. Словами всего этого не расскажешь. Даже если бы я вам все точно описал, сообщил все технические параметры, все равно — лучше подключить и зрительные впечатления. Так будет надежнее.

Нельзя было отказать ему в тонком понимании психологии партнера. Действительно, теперь мне трудно будет забыть вид этого «товара», какими бы бумажными делами я не занимался. И еще кое-что было у него на уме, хотя мне он этого и не сказал. Если бы я попытался когда-нибудь сделать вид, будто не знаю, какую помощь им оказывал, какие перевозки осуществляла при моем содействии их фирма, меня легко можно было бы разоблачить свидетельством двух сопровождавших нас молчаливых людей в зеленых врачебных халатах.

"Он хочет, чтобы мы были связаны круговой порукой, испачканы одним и тем же дерьмом", — понял я. Однако, отступать было поздно.

— Пройдемте дальше, Дэн, — пригласил меня мой проводник по этому аду. — Я должен показать вам другие типы контейнеров, их сборки, есть у нас и баллоны с кровью и плазмой, портативные холодильники на аккумуляторах и всякое другое. Кое-что можно замаскировать, подумайте над этим. У вас ведь большой опыт.

Я облегченно вздохнул, когда, наконец, мы выбрались на свежий воздух. В прозрачном зеленоватом небе таяли розовые перистые облачка, кричали чайки, облепившие мачты пришвартованных у пирсов судов. Трудно было представить себе, что под этим мирным небом ходят, копошатся в красноватом свете подземных камер люди, живущие продажей плоти и крови себе подобных, охотящиеся на них для пополнения своих кладовых, не брезгующие выковыривать глаза у мертвых и похищать бездомных детей.

У меня, однако, возник один вопрос, на который я сам не находил ответа. Пользуясь установившейся между нами доверительной атмосферой совместное преступление более надежная основа для единения душ, чем любой другой род человеческой деятельности, я спросил:

— Почему вы не наладите непосредственное снабжение потребителей? Разве это не было бы удобнее и дешевле, чем организация этого склада?

— Сразу видно, что вы никогда не занимались оптовой торговлей, Дэн, улыбнулся своей обезьяньей улыбкой мистер Скал. — Только так можно согласовать случайные колебания объемов производства и спроса. Этот склад — своего рода демпфер таких колебаний. Когда спрос ниже предложения, мы накапливаем в нем материал, не сворачивая добычи сырья, но если возникает необходимость, можем в любой момент выбросить на рынок крупную партию товара. Кроме того, удобно иметь удаленную от источников базу. В случае каких-нибудь осложнений трудно проследить всю цепочку от места добычи сырья до потребителя.

Как мне показалось, эта краткая лекция доставила ему удовольствие, во всяком случае, садясь в свой «мерседес», он впервые протянул мне руку. Я пожал ее, почтительно склонив голову.

 

22

Ужасный звон раздался,

Кот струсил и умчался.

Р.Джованьоли

Возвращаясь в Терри-Хилс, я продолжал прокручивать в уме свой разговор с Черепом. Что-то такое сказал он, чего я сразу не понял, и теперь это «что-то» сидело в моем мозгу, как заноза. Я чувствовал — он затевает какую-то мерзость. Что он имел в виду, когда сказал: "Мы должны учиться у природы"? К чему приплел Фабра, известного французского ученого, автора увлекательных "Энтомологических воспоминаний", которыми я зачитывался в детстве? При чем тут жизнь пчел и муравьев, какое отношение имеют их, пусть и очень интересные, стереотипы поведения, к подпольной торговле запчастями к человеческому организму?

От моих мыслей меня отвлек Гриша. Последнее время он стал предпочитать своему гостиничному номеру мой коттедж. Возвращаясь, часто я заставал его у своего холодильника или за плитой, окруженного волнующими испарениями готовящегося пиршества.

— Тебе звонила прелестная Дженнифер, — ехидно сказал он. — Пользуясь правами твоего друга, я снял трубку. Ты не ревнуешь?

Но мне было не до шуток.

— Что она говорила?

— Очень хотела тебя увидеть. Я предложил ей пойти куда-нибудь развлечься, но она меня отвергла. Вот дурочка, не понимает своего счастья. Многие на ее месте…

— Послушай, хватит! Она ничего не передала?

— Ну-ну, не переживай. Обещала позвонить позже. А пока что давай заправимся. Ты не купил по дороге чего-нибудь вкусненького?

Но поесть нам не удалось. Зазвонил телефон.

Я быстро снял трубку, надеясь, что это Дженнифер, но услыхал надтреснутый голос мисс Макгроу.

— Добрый вечер, мистер Майнер. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, уже лучше. Рад, что вы позвонили. У вас какие-то проблемы?

— Нет, меня беспокоило ваше здоровье. Я ругаю себя за то, что позволила вам уехать одному, не вызвала врача или хотя бы такси. У вас был такой болезненный вид…

Она явно преувеличивала. Думаю, ей просто стало скучно после проведенного в одиночестве дня, и она решила, как говорится, "проверить линию". Немного странно, конечно, при ее всегдашней деликатности звонила так поздно… Но душа старой девы всегда была для меня загадкой. Как впрочем, и не очень старой. Может, она решила проверить, дома ли я, не гуляю ли где-нибудь, прикинувшись перед ней больным? Такие проверки иногда учиняли наши начальники, отпустив сотрудника «побюллетенить». Мало ли что могло прийти ей в голову, когда она в своей пустой квартире гладила любимого кота. Решила, наверное, что я тут уже умираю — один, без помощи, без ее ценных советов…

— Не волнуйтесь, мисс Макгроу. Все уже прошло, думаю, что завтра я появлюсь в нашем офисе. Простите, что доставил вам столько забот. Может быть, вы тоже хотите взять отпуск на несколько дней? Я постараюсь как-нибудь прокрутиться без вас, хотя, конечно, мне это будет нелегко.

— Спасибо, вы так добры. Может быть, позже, через месяц, когда приедет моя племянница…

Я не знал, что у нее есть какие-то родственники, для меня наличие племянницы было неожиданностью, впрочем, не имевшей никакого существенного значения.

— Договоримся, мисс Макгроу. Вы же знаете, я — покладистый босс.

— Конечно, сэр. Благодарю вас, еще раз извините. Всего хорошего.

Не успел я положить трубку, как раздался новый звонок.

— Да! Это ты, Дженнифер?

Мое нетерпение могло сослужить мне дурную службу, и не только мне. Я не дождался ответа, не услыхал ничьего голоса. Щелчок, потом короткие гудки… Дай Бог, чтобы это было просто ошибочное соединение.

— Что с тобой, старик? Тебе так важно поговорить с этой маленькой «голд-диггер», встретиться с ней? Зачем? Ты ведь уже установил контакт с Черепом, а видеть Адамса как будто не очень жаждешь, не так ли? Может, я чего-то не понимаю?

— Ты прав. Не жажду, даже совсем наоборот. Но она, возможно, встречалась с ним в эти дни и может сообщить что-нибудь новое. С кем он виделся, что делает, вспоминал ли о моей скромной персоне и так далее.

Мне не хотелось признаваться, что я не все рассказал ему в прошлый раз, говорить о загадочном подарке, который она мне сделала при расставании, о том, что этот подарок мне напомнил, какие мысли и чувства вызвал. Я и сам еще толком во всем этом не разобрался.

Больше звонков не было, и к большому удовлетворению Гриши мы, наконец, приступили к позднему ужину.

Но если поесть нам удалось, то выспаться как следует не посчастливилось. Не успел я задремать, как почувствовал, что кто-то трясет меня за плечо.

— Проснись! Кажется, к нам гости. — Гриша шептал почти беззвучно, касаясь губами моего уха.

От сна, даже самого глубокого, я перехожу к бодрствованию мгновенно, без обычного для многих позевывания и почесывания, потягивания и мычания. Стоит мне лишь открыть глаза, как я уже готов к действию, мне не нужно вспоминать, где я, даже если накануне пришлось заснуть в чужой постели. Так было и в этот раз. Я сунул руку под подушку, и рифленая рукоятка «питона» привычно скользнула в мою ладонь.

— Где и сколько?

— Один, у заднего крыльца.

Теперь я и сам расслышал тихое поскрипывание. Нужно было иметь слух моего приятеля, чтобы сквозь сон выделить из треска цикад, отдаленного гула машин и других ночных шумов этот слабый звук.

Я быстро оделся, а Гриша, кажется, вообще дремал, не раздеваясь, в удобном кресле. Используя отработанную тактику, мы вышли в холл, бесшумно разошлись по противоположным углам комнаты и затаились в темноте.

Через несколько минут я услыхал, как поворачивается ручка дверной защелки, и на черном фоне противоположной от меня стены, отделявшей холл от застекленной задней террасы, появилась едва заметная вертикальная серая полоска. Медленно, мучительно медленно, она начала расширяться…

И тут грянул гром. Так, во всяком случае, мне показалось, хотя упавшая с высоты журнального столика пустая банка из-под пива могла произвести разве что слабый стук, тем более, что пол был покрыт ковром. Конечно, это был не персидский ковер ручной выделки с длинным пушистым ворсом, а всего лишь серийная фабричная продукция, но и его было достаточно, чтобы смягчить звук упавшей жестянки до почти неразличимого в нормальных условиях уровня.

Как показало сделанное нами спустя некоторое время «расследование», банку сбросил забравшийся каким-то образом в дом геккон — маленькая ящерица, питающаяся насекомыми. Их привлекает в жилые помещения обилие мошек и бабочек, собирающихся на свет. Я часто замечал, как эти юркие существа бегают по стенам здешних зданий при помощи своих удивительно цепких лапок. Гекконы уничтожают москитов, тараканов, и их обычно терпят, а иногда даже приручают. В своем коттедже я до сих пор этих жильцов не замечал, наверное, он забрался совсем недавно.

Негромкого стука упавшей банки, однако, оказалось достаточно, чтобы вызвать целую цепную реакцию звуков. Сперва я услыхал топот чьих-то торопливых ног, потом хлопнула дверца и взревел мотор стартовавшей на высокой передаче машины. Минуту спустя звук двигателя отдалился и затих, и вокруг коттеджа снова воцарилась мирная ночная тишина.

— Включай свет, ты, медведь неуклюжий, — сказал выходя из своего угла Гриша. Зная, что банку сбросил не он, мой друг решил, что это я помешал успешному завершению нашей засады. Но когда я нажал кнопку выключателя, расположенного рядом со мной, и он увидал, где нахожусь я, а где журнальный столик и лежащая рядом на полу банка, тяжкое обвинение в нарушении правил приличного поведения во время охоты было с меня снято.

Мы изгнали беднягу геккона, сидевшего с видом полной растерянности на оконном стекле, и взяв фонарики, осмотрели заднюю террасу и прилегающий участок парка.

Никаких следов взлома на входной двери и двери спальни не было, тут явно орудовал профессионал. В сотне метров от дома мы обнаружили на покрытой мелкой щебенкой дорожке следы резкого старта машины, принадлежавшей, по всей вероятности, нашему ночному посетителю или посетителям. Никаких характерных особенностей покрышек на такой поверхности заметить, конечно, не удалось.

— Надо было сразу броситься за ним, — сказал я, когда мы вернулись в дом. — Может быть, мы успели бы перехватить его до того, как он сел в машину, или хотя бы увидеть какого она цвета, марки. Номера, конечно, были фальшивыми или просто залеплены грязью — наш гость не из тех, кто допускает грубые ошибки.

— Вот именно, не из тех, — согласился Гриша. — И если бы мы его догнали, то, скорее всего, нарвались бы на пулю.

— Возможно. Хотя вообще-то, насколько я понимаю, он заранее не собирался убивать меня. Иначе не стал бы тайком пробираться в дом, а просто подождал бы до утра и пристрелил бы меня на моем собственном крыльце, ничем не рискуя. Или пустил бы в дело гранатомет, как тогда, во время налета на особняк Адамса.

— Как ты думаешь, зачем он полез в дом?

— Ума не приложу. Давай-ка порассуждаем. Может, он думал что здесь никого нет?

— Какой же он тогда профессионал? Лезть в дом, не удостоверившись, что там нет хозяина… Ты бы так сделал? Нет, мы с тобой устроили бы наблюдение, выяснили бы распорядок дня, часы присутствия и время отлучек.

— Но не пришел же он, чтобы выпить здесь чашечку кофе?

— Думаю, что нет, — глубокомысленно ответил Гриша.

— Но если он не хотел меня убивать, то, значит, намеревался тайком сделать здесь что-то другое.

— Что-нибудь взять?

— У меня нет ничего, что могло бы хоть кого-то заинтересовать. Ни старинных икон, ни картин итальянских мастеров эпохи Возрождения, ни фамильных драгоценностей.

— Значит, он собирался что-то тебе оставить. Так сказать, на бедность. Эдакий скромняга-благодетель, страстно желавший остаться неизвестным…

Хотя в словах Гриши слышалась ирония, логически получалось, что это единственная правдоподобная версия, поскольку остальные возможности мы отсекли.

— Ты прав. Пойдем дальше. Он собирался что-то оставить мне, но что именно? Явно не подарок, иначе он пришел бы днем и с букетом цветов. Анонимные благодеяния вышли из моды, имена жертвователей печатают в газетах. Нет, это было нечто такое, что мне не понравилось бы. Следовательно…

— Мина, — кровожадно предположил мой собеседник. — Представляешь, ты просыпаешься утром в прекрасном настроении, выходишь и…

— Нет, мы же выяснили, что он не собирался убить меня. Тогда он мог бы сделать все гораздо проще. Значит, это «что-то» не угрожало бы моей жизни. Остается только один вариант…

— Да. Он хотел установить у тебя «жучок». Правда, гибель твоего приятеля Ларри показывает, что этот вариант тоже может грозить смертью.

— Ларри сам виноват, мы оказались умнее. Итак, «жучок». Примем эту версию, поскольку она самая правдоподобная. Но тогда мы можем попробовать выяснить, кто это был.

— Адамсу следить за тобой не нужно. Он решил просто тебя уничтожить как отработанный материал. Вредные отходы производства — вот что такое ты для него.

— Вот именно. И, кстати, это еще раз указывает, что наш гость не из команды Адамса.

— Значит…

— Значит, это человек Грегора или, говоря более определенно, член шайки Черепа. "Доверяй, но проверяй", — они не забыли этот мудрый девиз.

На этом мы закончили наш анализ. Он мог служить хрестоматийным примером того, как, по казалось бы совершенно ничтожным исходным данным можно получить вполне доброкачественную информацию, тем более, что позже наши выводы подтвердились — в редком приступе доверия мистер Скал признался мне в этой неудавшейся попытке. К сожалению, чтобы стать шедевром дедукции, ему не хватало полноты. Нам с Гришей следовало бы подумать еще, и тогда мы могли бы догадаться, что этот человек не только принадлежал к банде Костлявого Мака, но и был вместе со мной и Скалом на складе, а когда я его покинул, поехал следом. Иначе он бы видел, как незадолго до моего возвращения в коттедже появился мой приятель. И не полез бы в дом — двое уже опасны. Конечно, маленькая эта погрешность не имела такого уж существенного значения, тем более, что и остальные наши выводы никак нам потом не пригодились. Но она была досадной каплей дегтя, испортившей в моих воспоминаниях эпизод, которым я мог бы хвастать в своих мемуарах.

 

23

Коль сильнейшим ты был побежден

В этом мало бесчестья,

Но коль слабейший враз одолеет позор.

Марциал

— Вы хорошо стреляете, Дэн?

Вопрос Скала застал меня врасплох, так как сидя в его светло-сером «мерседесе», мчавшемся на большой скорости по отличному шоссе Сидней-Мельбурн, я размышлял, зачем понадобился ему я в этой поездке. Похоже, что затевалось что-то серьезное, так как в одной группе с нами ехали еще несколько машин, и мрачные физиономии их пассажиров не сулили ничего хорошего тем, к кому они спешили в гости.

— Неплохо, мистер Скал.

"Неужели ему мало своих боевиков? — с тревогой подумал я. — Может, он хочет окончательно привязать меня к себе, заставив участвовать в каком-нибудь бандитском налете?" Я был уверен, что мои чувства никак не отразились ни в тоне ответа, ни в выражении лица, но он, как уже случилось однажды, будто прочел мои мысли.

— Не беспокойтесь, я надеюсь, что сегодня вам стрелять не придется. Просто хочу узнать о вас как можно больше. Всегда полезно знать о своем партнере всякие такие мелочи. Может быть, нам с вами удастся когда-нибудь выкроить свободное время и пойти на охоту… На валлаби или диких кабанов. Надо же познакомиться с местной дичью.

Я взглянул на него в упор.

— А разве сейчас мы едем не на охоту? Эти ребята в машинах, не отрывающиеся от нас с момента выезда из Сиднея, очень похожи на загонщиков крупного зверя.

Он засмеялся, и его физиономия снова напомнила мне морду старой обезьяны.

— Я хотел сделать вам сюрприз, приятный, надеюсь. Но от вас, Дэн, трудно что-нибудь скрыть. Понимаю, профессиональная наблюдательность!

Его постоянные издевки начинали раздражать меня, но приходилось терпеть. Ничего, придет время, и я отыграюсь. Хорошо смеется тот…

Если он рассчитывал, что движимый любопытством, я стану продолжать расспросы и тем дам ему новый повод для насмешек, то ошибся. Я умолк и с равнодушным видом смотрел на проносящийся за окнами пейзаж. Дорога проходила по юго-восточному склону Большого Водораздельного Хребта, и справа от нас мелькали отлогие холмы, за которыми виднелась волнистая голубая линия гор, возглавляемых почти полуторакилометровым пиком, самым высоким в этих местах.

Проехав Кэмпбелтаун, мы трижды пересекли железнодорожную магистраль, миновали Гоулберн и свернули на обочину, не доехав примерно тридцати километров до Ясса. Машины нашей группы растянулись по правой стороне шоссе. Я сосчитал — их было шесть, включая наш «мерседес», шедший в колонне третьим.

Минут через десять после остановки из задней машины выскочили два человека и торопливо раскатали поперек проезжей части какое-то полотнище серого цвета. После того, как они выровняли складки, оно стало почти неотличимым от покрытия шоссе.

Я начал понимать, что происходит. Люди Черепа подстерегали какую-то машину и, получив по рации от своего наблюдателя, оставшегося где-то сзади, сигнал о том, что добыча приближается, приготовили ловушку в виде усеянной острыми шипами полосы. Иногда для этой цели используют специальные четырехгранные колючки из стальной проволоки, сделанные так, что как их ни кинь, а один из шипов всегда будет торчать острием вверх разновидность оружия японских диверсантов-ниндзя. Те применяют его в комбинации с маленькими твердыми шариками, предназначенными для того, чтобы противник поскользнулся, наступив на них. Но и полотнище, которое потом удобнее убирать, вполне хорошая штука. Прокол шины на скорости в сто миль почти неизбежно ведет к тяжелой аварии.

Черный «опель» шел, вероятно, с еще большей скоростью. Но его водитель был настоящим асом, так как сумел удержать машину от заноса после того, как она проскочила полотнище-ловушку и три ее колеса, издав громкие хлопки, осели до ободов. Какое-то время он еще пытался вести машину вперед, догадавшись, очевидно, что это не случайные пробоины от забытого кем-то на дороге гвоздя или острого камня, но, в конце концов, вынужден был остановиться.

Команда мистера Скала действовала с четкостью хорошо отлаженного механизма. Несколько человек бросилось к черному «опелю», распахнули его дверцы и выволокли наружу водителя и пассажиров. Всего в «опеле» было четверо.

Они не сопротивлялись, то ли от неожиданности нападения, то ли потому, что понимали бесполезность и даже опасность какого бы то ни было сопротивления. Тем не менее, двоих из них сразу же прикончили — водителя и одного из пассажиров. Выстрелов не было слышно, только слабые хлопки, более тихие даже, чем звуки лопнувших несколькими секундами раньше шин. Трупы забросили в багажник одной из машин, в другую положили скатанную колючую ловушку, и две эти машины немедленно умчались в сторону Сиднея.

Сохраненных в живых пассажиров «опеля» под руки подтащили к нашему «мерседесу». Когда до нас идти оставалось метров десять, я, наконец, узнал их. Это были Адамс и его молчаливый негр.

Скал не торопясь выбрался из машины и остановился у края шоссе. Он не пригласил меня следовать за ним, поэтому я предпочел наблюдать за происходящим, по-прежнему находясь на заднем сидении «мерседеса». Думаю, что сквозь тонированные стекла меня снаружи разглядеть было невозможно.

Адамс полулежал, полусидел на сером асфальте, опираясь на руки, его поза снова напомнила мне древний барельеф ассирийского дворца. Очевидно, костыли его остались в машине. Он смотрел на Скала снизу вверх, лицо его ничего не выражало. Рядом, опустив голову и безвольно свесив огромные кисти черных рук, стоял негр. Кажется, он ничего не понимал из того, что происходило вокруг, и ждал, не прикажет ли ему хозяин что-нибудь сделать.

— Ну что, мистер Адамс, приехали? — голос Скала был полон ядовитого сарказма. Очевидно, по каким-то причинам, мне неизвестным, он искренне ненавидел толстяка-калеку. Впрочем, возможно, это был лишь сознательный прием, которым Скал хотел вывести противника из видимого спокойствия, лишить его душевного равновесия.

Адамс молчал. Мимо пронеслась какая-то машина, но со стороны вся сцена выглядела вполне мирно, можно было подумать, что это остановилась на минуту веселая компания, отправляющаяся в горы или, наоборот, к лежащему южнее озеру на пикник, и обсуждает, не заехать ли в Ясс или Канберру за приятелями или для пополнения запасов спиртного и провизии. Поза Адамса только усиливала это впечатление.

— Ладно, поговорим потом, в более удобной обстановке, — сказал Скал, не дождавшись от своего пленника ответа. Видимо проехавшая мимо машина напомнила ему, что не стоит слишком долго предаваться злорадству и упиваться видом поверженного к его ногам противника. — Посади его к себе, Билл.

Тот, кого Скал назвал Биллом, и еще один бандит, стоявший рядом, хотели было снова подхватить Адамса под мышки. Но по какому-то незаметному со стороны сигналу негр опередил их. Привычным движением он поднял своего хозяина, тот, как всегда в таких случаях, охватил рукой его шею, и вдвоем они направились к одной из машин нашей группы. Минуту спустя колонна из четырех оставшихся автомобилей развернулась и двинулась по шоссе к Сиднею. Черный «опель» со спущенными шинами остался сиротливо стоять у обочины, люди Скала только захлопнули его дверцы, чтобы он не так привлекал к себе внимание.

— Ну вот, Дэн, теперь вы можете работать спокойно, — произнес мой «покровитель». Во всяком случае, тон его вполне соответствовал такому эпитету. — Вы ведь просили меня избавить вас от этого получеловека. Теперь он вам не страшен.

Что ж, отчасти он был прав. Именно этого мы с Гришей добивались, устраивая наш "встречный пал". Вот только если бы еще и Адамс избавил меня от Скала, если бы они взаимно уничтожили друг друга, — тогда все вообще было бы хорошо… Но нельзя требовать от судьбы слишком многого, и вслух я сказал:

— Благодарю вас, мистер Скал.

Мой голос стремился выразить целую гамму чувств: тут была и искренняя благодарность, и облегчение, и спокойное достоинство. Не знаю насколько успешно мне удалось втиснуть все это в одну короткую фразу, но я очень старался.

— Не стоит. Я хотел бы, чтобы вы собственными глазами увидели и убедились, как я выполняю свои обещания. — Слова Скала прозвучали несколько двусмысленно, в них можно было при желании усмотреть не только буквальный смысл, но и угрозу, некий урок на будущее.

— Да, я понял, мистер Скал. — Я чуть было не сказал: «сэр». Но это было бы уже перегибом. На сей раз в моем тоне была лишь стопроцентная покорность — и только. Не следовало разбавлять ее еще и подобострастием, это могло бы вызвать настороженность моего проницательного собеседника.

Наступило молчание, и я смог немного расслабиться, отдохнуть от необходимости контролировать каждое свое слово, интонацию, жест, выражение лица. То ли из-за долгого отсутствия практики за последнее время, то ли потому, что я стал стареть, но это напряжение начало утомлять меня. А ведь когда-то я проделывал такие вещи играючи, вживаясь в образ так, что все получалось без всякого напряжения ума и воли с моей стороны, автоматически.

Назад мы двигались медленно, со скоростью всего миль шестьдесят в час, и должны были прибыть в Сидней уже в сумерках, проделав путь приблизительно сто пятьдесят, сто шестьдесят километров. (Я поймал себя на том, что измеряю скорость в милях, а расстояние — в километрах. Это объясняется тем, что спидометры наших машин были проградуированы в милях за час, а расстояния я помнил еще по тем картам, которые изучал в Союзе).

Когда мы миновали Кэмбелтаун и до Энгадина, южного пригорода Сиднея, было рукой подать, наш водитель вдруг повернулся и обратился к Скалу:

— С последней машиной происходит что-то неладное, сэр.

Я взглянул назад. Действительно, она сбавила ход, заметно отстала от группы и как-то странно виляла из стороны в сторону. Может Билл на радостях хватил из карманной фляжки лишнего?

Но тут вдруг у этой машины распахнулись дверцы, — левая задняя, а потом водительская — из них вывалились две скорченные фигуры, и она, резко набрав скорость, рванулась вперед. Через несколько секунд автомобиль Билла поравнялся с нашим «мерседесом». Мне показалось, будто я вижу за рулем какую-то странную черную фигуру с запрокинутой к потолку головой. Мгновение спустя, как некое фантастическое видение, машина со своим удивительным водителем исчезла за ближайшим поворотом.

— Стой! — Лицо Скала превратилось в настоящую маску смерти, вполне оправдывавшую его прозвище. Завизжали покрышки заблокированных намертво колес «мерседеса», он пошел юзом и остановился. Вместе с ним остановились, так же резко затормозив, остальные две машины, остававшиеся в нашей поредевшей кавалькаде.

На этот раз я вылез следом за Скалом, не дожидаясь приглашения — меня обуревало любопытство. Когда мы подошли к неподвижно лежавшим на асфальте людям, выброшенным из умчавшегося «форда», я узнал в одном из них Билла. Вторым был тот самый гангстер, который помогал ему подтаскивать к нашему «мерседесу» Адамса. Он лежал навзничь, вместо кадыка у него на передней части шеи зияла большая, багрово-черная дыра, а вокруг затылка уже натекла лужа алой крови. Билл корчился в десяти метрах дальше.

Мы подошли к нему, Скал схватил своего подручного за плечи и приподнял. Тот издал слабый хрип, его голова безвольно откинулась назад, глаза были полузакрыты, так что виднелись одни лишь белки.

— Билл, что случилось? Кто это сделал? Ты не надел негру наручники?

Билл медленно поднял веки, вытаращил глаза и заворочал из стороны в сторону расширенными зрачками. Казалось, он с трудом пытается понять, где он, что с ним стряслось и о чем его спрашивают. Он открыл рот и после нескольких тщетных попыток выдавил, наконец, из себя с хрипом:

— Адамс… Он убил Гарри…

Потом глаза у него снова закатились, и он потерял сознание.

Я уже понял, что произошло. Более того, по характеру повреждений Билла и его напарника я мог реконструировать разыгравшуюся несколько минут назад в салоне исчезнувшей машины смертельную схватку.

Очевидно, Билл находился на заднем сидении, слева от порученного его попечению пленника. Негр, которого он считал более опасным, сидел перед ним, так что Билл мог держать его под дулом пистолета, а водитель Гарри располагался справа, за рулем, — их «форд» имел правостороннее расположение органов управления.

Когда до Сиднея оставалось несколько километров и можно было рассчитывать на то, что Скал не решится открыто преследовать его на оживленных улицах, Адамс вдруг сделал то, чего никак не ожидали ни сам Скал, ни охранявшие "беспомощного калеку" матерые гангстеры. Ребром левой ладони он ударил по шее Билла, сосредоточившегося все свое внимание на негре и разворачивавшейся навстречу серой ленте шоссе, а правой в ту же секунду вцепился в горло сидевшего прямо перед ним водителя…

Я знал этот жестокий прием, требующий особой силы кисти и специальных тренировок кончиков пальцев, делающихся твердыми, как когти. Опытные мастера вырывают горло противника, словно кусок мягкого теста. Но кто бы мог подумать, что Адамс, этот толстяк с парализованными ногами… Впрочем, я вспомнил, как «бежал» он на руках во время ночного налета. Давно замечено, что любой физический недостаток часто компенсируется интенсивным развитием других органов или чувств. Вероятно, постоянное хождение на костылях, а может и специальные упражнения сделали руки Адамса невероятно сильными, в какой-то мере они заменили ему ноги, а в данном случае оказались оружием.

Расправившись со своими конвоирами, Адамс выбросил из машины Билла, велел негру сделать то же с водителем, после чего, повинуясь таинственным сигналам своего хозяина, черный гигант почти вслепую, как послушный робот, повел захваченный «форд» по направлению к спасительным улицам Энгадина.

Догонять их не имело смысла — у Скала хватило здравого смысла сообразить это, несмотря на всю обуревавшую его ярость. Он собрал свою поредевшую команду, и после краткого инструктажа все три машины нашей группы помчались в Сидней, где вскоре разъехались в разные стороны.

Меня Скал довез до ближайшей станции метро.

— Думаю, что несмотря на то, что Адамсу удалось вырваться из наших рук, он не будет представлять для вас серьезной угрозы, по крайней мере, в ближайшее время. Спите спокойно, Дэн.

Мой «покровитель» снова обрел свой насмешливый, самоуверенный тон, его лицо, если особо не придираться, вполне могло сойти за человеческое, утратив поразительное сходство с мордой разъяренного орангутанга.

Мы распрощались, и я отправился в долгий путь домой.

 

24

Тот же, кто был цел гоненья,

Претерпев все униженья,

Погибает в общем мненьи,

Пораженный клеветой.

"Севильский цирюльник"

Вскоре выяснилось, что мистер Скал сдержал свое слово. Он умело приоткрыл нужную заслонку в сточной канаве, и поток компрометирующей информации, запачкавшей Адамса с ног до головы, хлынул по желательному руслу. Австралийская полиция совместно с Дальневосточной транспортной прокуратурой раскрыла в Мельбурне крупное дело по перевозке наркотиков моряками российских судов. Бывшие советские граждане, а ныне австралийцы, некие Макс Шприх и Александр Чернов, наладили транзитную доставку гашиша-сырца из Бангкока и Сингапура, используя польстившихся на хороший заработок членов команд двух приписанных к Владивостокскому порту сухогрузов. Австралийская полиция давно уже следила за организацией подпольного "австралийскогно маршрута" и взяла двух наших морячков с поличным, когда они, проникнув по привычке советских «несунов» через дырку в заборе, попытались миновать таможенный контроль мельбурнского порта.

Скал «организовал» свидетелей по этому делу, показания которых бросали густую тень на почтенного владельца недавно разрушенного особняка. Очевидно, опасаясь, как бы во время расследования не всплыли кое-какие другие его грешки, которые могли, насколько я понимал, оказаться гораздо интереснее и серьезнее тех, в которых его обвиняли, Адамс предпочел исчезнуть. Он умело использовал факт обнаружения его пустого «опеля» на шоссе Сидней-Мельбурн, который давал основания подозревать похищение. Одни газеты утверждали, будто Адамса убрали его же сообщники по торговле наркотиками, другие — что этого ни в чем не повинного, законопослушного гражданина похитили гангстеры Костлявого Мака, неоднократно уже на него покушавшиеся и убившие во время налета на его особняк сэра Робинсона и мистера Беллингема. Последнее было ближе к истине.

Пролить свет на непричастность Адамса к торговле наркотиками могли бы показания нескольких российских граждан — членов организации, возглавляемой Шприхом и Черновым. Но по каким-то «необъяснимым» причинам Генпрокуратура России затягивала с ответом на письмо дальневосточных своих коллег, в котором они просили командировать в Австралию двух оперативников транспортной прокуратуры края. У меня было сильное подозрение, что к этой проволочке по наводке мистера Скала приложил руку сам Грегор.

И российские мафиози оставались на свободе, пользуясь презумпцией невиновности или, говоря попросту, правилом "не пойман — не вор", а дамоклов меч расследования продолжал висеть над головой Адамса, вынуждая его "лежать на дне".

Мы с Гришей позволили себе немного расслабиться и, случалось, пили по вечерам кофе, не задергивая на кухне штор. Жара спала, и треск цикад по ночам сделался тише, а тени в окружавшем мой домик парке гуще, особенно, когда на месяц в последней четверти набегали облака.

Поэтому я не заметил ожидавшую меня у самого моего дома Дженнифер. Она выступила из-за высокой живой изгороди, как некий бесплотный призрак, безмолвное напоминание о прошлом, остаток которого в виде смешного человечка из кипарисового сучка лежал в моем кармане.

— Привет, Дэн. Ты не сердишься, что я пришла без приглашения?

— О, это ты, Джин? Очень рад тебя видеть. В прошлый раз я не смог прийти, хоть ты и просила. Я ждал, что ты позвонишь.

— Я не могла.

— Ты удрала от них? Если так, то ты поступаешь неосторожно, я ведь "под колпаком".

— Не бойся, за мной не следят.

— Почему ты в этом уверена?

— Я находилась под опекой миссис Гай, как ты называешь эту старую бандершу. А она сейчас крепко спит.

— Но вдруг она проснется и увидит, что тебя нет, поднимет тревогу…

— Не проснется.

В голосе Дженнифер прозвучала нотка, заставившая меня внимательно взглянуть на нее. Но темный капюшон плаща оставлял глаза девушки в тени.

— Ты не приглашаешь меня в дом? Неужели мы так и будем стоять здесь? В парке сыро. — Она вздрогнула, то ли действительно от сырости, то ли еще от чего-то.

— Ох, прости! Конечно, пошли скорее. Просто я так удивился и обрадовался, когда узнал тебя…

— Подожди радоваться.

Снова те же нотки в голосе. Положительно, обычная жизнерадостность покинула ее, и веселая, дерзкая Дженнифер превратилась в какую-то пифию, вещавшую замогильным тоном зловещие пророчества. Надо поскорее напоить ее горячим кофе.

В холле, куда я ввел свою гостью, на журнальном столике лежала записка от Гриши. Сегодня он собирался ночевать у себя в отеле. Даже лучшие друзья иногда оказываются помехой, и сейчас был именно такой случай, поэтому я почувствовал облегчение.

— Пошли на кухню, — пригласил я Дженнифер, — я сварю тебе кофе. Или ты предпочитаешь что-нибудь покрепче?

— А поесть у тебя найдется? Я голодна, как пьяный ежик.

Типичная ее шуточка. Почему «ежик», почему «пьяный»? Мне так и не удалось никогда это выяснить.

После того, как Джин утолила свой аппетит, на что ушло немало времени и бутербродов, — у некоторых голод возникает на нервной почве, как у частника из "Золотого теленка" или Билла Клинтона (рассказывают, будто в ту ночь, когда решался вопрос о вторжении на Гаити, президент трижды заказывал пиццу), я спросил у нее:

— Каким запасом времени мы располагаем?

— Думаю, часа два-три у нас еще есть. Может быть, даже до утра, если горничная заболталась по телефону и забыла пожелать хозяйке спокойной ночи. Тогда она зайдет к ней в спальню только утром.

— Что ты собираешься делать?

— Сперва поговорю с тобой. Потом, если ты не предложишь мне ничего лучшего, пойду ночевать к одной подруге, ты ее не знаешь…

Знакомая формулировка. Фраза о "подруге, которую ты не знаешь", всколыхнула во мне ностальгические воспоминания.

— Ты можешь остаться у меня.

— Спасибо. Ты как-то все время опаздываешь со своими приглашениями, Дэн. И я начинаю чувствовать себя навязчивой нахалкой.

— Брось, не говори ерунды. Просто я старею, и у меня замедлилась реакция.

— Сейчас проверим твою реакцию.

Она наклонилась ко мне через столик, на котором еще стояли чашки и другая посуда, притянула к себе и поцеловала. Я снова уловил тот самый незнакомый аромат, который шел от ее носового платочка, и завернутого в него деревянного человечка из кипарисового сучка. Незнакомый, но довольно приятный…

Спустя некоторое время я обнаружил, что мы стоим посреди кухни, прижавшись друг к другу не только губами. Рука Дженнифер скользнула с моего плеча, расстегнула пуговицы рубашки, погладила мою грудь, живот, опустилась ниже…

— Ого! А ты говоришь, нет реакции!

— Джин…

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Плевать!

Поговорить в этот вечер нам так и не удалось.

 

25

Никто не загородит дорогу молодца.

Русская народная песня

— Врачи говорят, что смерть наступила от слишком большой дозы снотворного. — Диктор, читающий утренние новости, сделал многозначительную паузу, потом продолжил: — Но было ли это случайной ошибкой или самоубийством, пока не ясно. Умершая не оставила никакой записки, ее финансовые дела находились в относительно хорошем состоянии, так сообщил нашему сотруднику поверенный покойной, адвокат мистер Гиффорд. Полиция продолжает разыскивать исчезнувшую несколько дней назад родственницу и воспитанницу миссис Гай, некую мисс Дженнифер Ли.

Я посмотрел на Джин. Она поставила полную чашку с кофе на блюдце, не пролив ни капли.

— Это было убийство. Я знала, что она не проснется.

— Зачем ты это сделала, Джин?

— А ты знаешь, что она делала со мной? Что заставляла делать? Не знаешь? Тогда молчи…

Воображение у меня было достаточно богатое, чтобы четко себе представить все то, о чем говорила сидевшая за столиком напротив меня девушка со спокойным лицом. Кто я был такой, чтобы судить ее? Своего первого я убил, когда Джин еще не было на свете. И всегда ли я действовал в рамках строгой необходимости?

— Лучше бы я оставалась в "Дейли Планет". Там они собираются выпускать акции, представляешь? Интересно, если кто-нибудь скупит контрольный пакет, а потом захочет устроить себе гарем на восточный лад, власти смогут ему помешать? Как ты думаешь?

Я уже читал в газетах, что известный публичный дом, самый фешенебельный из подобных заведений Мельбурна, намеревается получить источник дополнительных капиталовложений путем акционирования. Дом этот, знаменитый своей роскошью на всю Австралию, посещают бизнесмены, богатые землевладельцы, и его хозяева резонно сочли, что кое-кто из клиентов захочет совместить выгоду с удовольствием, покупая их акции. Кроме того, сама необычность «предприятия» являлась хорошей рекламой новым ценным бумагам. Но я до сих пор не подозревал, что Джин перед тем, как попасть в руки миссис Гай, работала там. Хотя это обстоятельство могло служить своего рода сертификатом качества, подтверждением ее высокой квалификации в области искусства секса, оно же, конечно, было недостатком в роли искательницы богатых женихов.

— Миссис Гай не опасалась, что тебя может кто-нибудь узнать? Я имею в виду, из посетителей "Дейли Планет"? Ведь ты могла встретиться с ними на одном из званых обедов вроде тех, что устраивал у себя в особняке Адамс.

— Нет, в «Планет» я была брюнеткой. И вообще мы для них, как мне кажется, все на одно лицо. Даже не на лицо, а… Кроме того, я была там не очень долго.

— У тебя не было постоянного круга клиентов?

— Нет, я не успела завести себе «мужа», так это там называется. Говорю тебе, я была в «Планет» совсем недолго.

— Тебе надо где-нибудь спрятаться, Джин.

— Да. Поэтому я пришла к тебе.

Наступила неловкая пауза.

— Джин, я сам сейчас "под колпаком". За мной охотится Адамс, а твои бывшие хозяева контролируют каждый мой шаг. В любую минуту сюда может нагрянуть кто-нибудь из них.

— Я знала, что они заставят тебя работать на них. Ладно, не бойся, я уйду.

— Ты не хочешь пойти в наше посольство?

— Смеешься? Дома меня тоже ищут. И милиция, и еще кое-кто.

— Постой, может быть, мы что-нибудь придумаем. Слушай, я дам тебе рекомендательное письмо к одной старой деве, ты сможешь некоторое время пожить у нее. Только сиди тихо, не высовывайся, тебя же разыскивает полиция. Годится такой вариант?

— Кто эта старая дева?

— Моя секретарша. Живет одна со своим котом где-то в Хаккинге. Думаю, она согласится оказать мне эту небольшую услугу, она хорошо ко мне относится.

— А ты можешь ей позвонить? Вдруг она будет против… Кот — это одно дело, а я… И так получится быстрее, а то пока еще дойдет письмо, пока ты попадешь к себе в контору!

— Позвонить я могу. Только сейчас еще рано. Ее нет в «Ассунте».

— Тогда давай подождем. И, кстати, допьем кофе. Пей, а то остынет совсем.

Мы закончили завтрак и вымыли посуду. Я заметил, что Дженнифер начинает нервничать. Если первое сообщение диктора о смерти ее опекунши она восприняла с видимым хладнокровием, то повтор новостей заставил ее резким движением выключить телевизор.

— Зачем? Вдруг скажут что-нибудь еще.

— К черту. Послушаем вечером. Меня они еще не нашли, так что главная новость впереди.

— Джин, я хотел спросить тебя…

Я вдруг замолчал. Какое-то суеверное чувство не позволяло мне задать ей вопрос, мучивший меня еще со времени нашей прошлой встречи: где она взяла кипарисового человечка и почему дала его мне?

— Что ты хочешь спросить?

— Да ладно, как-нибудь в другой раз…

— Как хочешь. Слушай, что у тебя за часы? Они, наверно, работают на керосине! Почему так медленно идет время!

В четверть десятого я позвонил в свой офис. Мисс Макгроу уже была на боевом посту. Как я и предполагал, она охотно согласилась приютить на некоторое время мою неожиданно приехавшую родственницу, «кузину», как несколько неопределенно обозначил я степень нашего с Джин родства. Представляю, сколько самых ехидных вопросов вертелось у моей секретарши на языке, но она, кажется, предпочла отложить их до личной встречи, чтобы иметь удовольствие наблюдать при этом за выражением моей физиономии. Я объяснил ей, что не могу уделять много внимания своей родственнице, а оставлять ее одну в гостиничном номере, в окружении всех соблазнов вечерней жизни большого города, опасаюсь.

— Я хорошо вас понимаю, мистер Майнер. Не беспокойтесь, сэр, я сумею присмотреть за молодой особой.

В последнем я не сомневался. Если уж она умела присматривать за мной, то ей можно было доверить целый выводок провинциальных девиц.

Мы договорились, что Джин приедет к ней в «Ассунту» в конце рабочего дня, и они вместе отправятся в Хаккинг. До того времени "мисс Финчли" такой псевдоним я придумал на ходу для Дженнифер Ли, фигурирующей в теленовостях, — придется побыть в моем коттедже одной, так как я был вынужден ехать на встречу со Скалом — обсуждать детали организации транспортировки "свежемороженых продуктов" по тем же каналам, по которым доставлялся товар нашей фирме. Впрочем, я надеялся вернуться еще до ухода Джин. Гриша появлялся обычно позже, так что они не должны были встретиться, но если бы это и произошло, я рассчитывал на такт моего друга. Он был уже знаком с Джин. Правда, она не знала, кто он на самом деле, но, думаю, догадывалась, видя его в моем обществе и зная, что это я привел его к Адамсу.

Я оставил ее одну, предупредив, чтобы она вела себя тихо.

— Не хочу, чтобы соседи, которые иногда заглядывают сюда, заподозрили меня в совращении малолетних.

Это было одновременно и комплиментом ее молодости, впрочем, давно вышедшей за рамки, когда наша связь могла бы стать уголовно наказуемым деянием, и наглой ложью, так как соседние коттеджи пустовали — по причине, как я полагаю, слишком высокой арендной платы. Но мне нужно было хоть как-то оправдать свою просьбу. На ее осторожность и благоразумие я надеялся мало. Девицы ее образа жизни склонны к импульсивным поступкам, примером тому был прошлый вечер. Правда, жаловаться мне было грешно, ведь я и сам поддался "импульсивному порыву". И не жалел об этом.

Быстро освободившись от Скала, я вернулся домой к пяти часам. Подъезжая к коттеджу и не слыша ни громкой музыки из приемника, ни оживленного разговора по телефону, я решил, что Дженнифер вняла моим предупреждениям и сидит тихо, как мышка, затаившаяся в норе, рядом с которой прогуливается кот. Я загнал машину в гараж и подошел к передней террасе. И сразу же увидел, что ошибся.

Впрочем, вряд ли Джин, при всей ее импульсивности, могла натворить такое… Входная дверь валялась на полу, замок и петли были вырваны, что называется, с мясом. В холле я обнаружил опрокинутую мебель, как будто здесь гонялась друг за другом дюжина обезумевших макак, шторы были сорваны, цветочные вазоны разбиты, и земля из них рассыпана по всему полу.

— Джин! — позвал я в слабой надежде, что она прячется где-то в глубине дома. — Джин, что случилось?

Но мне никто не ответил.

Я уже собрался пройти в идущий от холла через весь коттедж к задней двери коридор, чтобы продолжить осмотр дома, как вдруг услыхал звук подъезжающей машины. Судя по характерному звону турбины, это был "порше-каррера 911 Турбо" Гриши, спортивная машина высшего класса, приличествующая «миллионеру».

Действительно, минуту спустя он появился из-за живой изгороди и весело крикнул:

— Привет, старик! Что-то ты сегодня рано? Но это к лучшему — поможешь мне готовить ужин. Я привез барашка, ребрышки, мы сочиним такой шашлык… Эге, что это? — Мой друг остолбенело уставился на сорванную дверь, обвел взглядом остальные следы побоища.

— Слушай, в чем дело? Ты забыл ключ? Но зачем было срывать с окон шторы и бить горшки? Ну, выломал дверь — и хватит…

Его шутки иногда приводили меня в состояние тихого бешенства.

— Заткнись! Лучше пройдем в дом и осмотрим остальные комнаты. Когда я уезжал, здесь была Дженнифер, она ночевала у меня.

Мой приятель понял, что я не расположен упражняться в остроумии, и послушно пошел за мной.

Все остальные двери оказались целы, некоторые были заперты, другие закрыты только на задвижки, открывавшиеся снаружи простым поворотом ручки. В спальне я нашел смятую постель — очевидно, пока меня не было, Дженнифер решила наверстать нехватку ночного отдыха, но что-то ей помешало. На застекленной задней террасе я обнаружил ее светлый плащ, он висел на подоконнике открытого окна. Вот и все, что осталось от моей недавней незваной гостьи.

Мы с Гришей вернулись в холл и, включив верхний свет, еще раз внимательно осмотрели помещение. На рассыпанной из цветочного вазона земле виднелся смазанный отпечаток большого каблука с рифленой подошвой. Ничего, что могло бы пролить свет на странное вторжение мы больше не обнаружили.

— Здесь был какой-то парень, — сказал Гриша. — Видно, здоровый тип! Ты только посмотри, как он высадил эту дверь. Бьюсь об заклад, что с одного удара.

Я согласился с ним. Если бы дверь выламывали постепенно, нанося удары в замок, одна, а может быть, и обе петли остались бы целыми, а удерживающие их шурупы просто вылезли бы из своих гнезд. Здесь же косяк был расщеплен и в месте крепления петель, и там, где в него входил ригель замка, как будто дверь выбил радиатор тяжелого грузовика, врезавшийся в самую ее середину на большой скорости.

— Во всяком случае, крови нет, пулевых отверстий тоже не видно. Может, он утащил ее с собой, как Кинг-Конг, и не сделает ей ничего плохого, — попытался утешить меня Гриша.

Мы осмотрели землю вокруг дома, и на мягкой почве за клумбой, расположенной невдалеке от тыльной стороны коттеджа, я с облегчением увидел ряд отпечатков явно женской обуви, вероятно, их оставила Дженнифер. Других следов мы не обнаружили.

— Он не гнался за ней, не мог же он лететь по воздуху, — резонно заметил мой приятель. — Она от него удрала и, возможно, еще вернется сюда. Тогда мы узнаем больше. А пока что давай-ка уберем немного и займемся делом. Баранина зовет, разве не слышишь? Надеюсь, ты не станешь звонить в полицию?

Немного успокоившись тем очевидным обстоятельством, что Дженнифер удалось удрать от таинственного громилы, я присоединился к Грише, и мы быстро привели холл в относительный порядок. Расщепленный косяк пришлось кое-как укрепить гвоздями, после чего стало возможным закрыть дверь. Даже замок подчинился повороту ключа, хотя и туговато. Гриша сходил к своей машине за бараниной, и мы, заперев на всякий случай входную дверь на внутренний засов, решили, что пора приступить к шашлыку.

— Может быть, это был какой-то сексуальный маньяк, — размышлял вслух мой приятель, нарезая мясо небольшими, аккуратными кусочками. — Их развелось огромное количество, если судить по фильмам. Каждый второй фильм — о маньяке. А ведь нас учили, что искусство отражает действительность. Конечно, тут у них не социалистический реализм, здешние киношники работают на потребу низменным вкусам пресыщенной буржуазии, но все равно ясно, что маньяки здорово допекают местному населению. Кишат кругом, прямо как москиты. И если еще вспомнить о двери… Сексуально озабоченный человек может совершить настоящий геркулесов подвиг на пути к своей цели. Когда-то я, например…

Тут он выругался и схватился за глаз, куда попал брызнувший из-под моего ножа луковый сок.

— Здорово щиплет, вот дьявол! — Гриша поспешил к раковине и начал промывать глаза. — И лук у них не такой, и баранина… Антиподы чертовы!

 

26

Приди, как дальняя звезда,

Как легкий звук иль дуновенье,

Иль как ужасное виденье…

А.Пушкин

Письмо Дженнифер я нашел только на следующее утро, хотя оно лежало на видном месте — под зеркалом для бритья. У нее был красивый, разборчивый почерк, в школе у нас такие девочки переписывали заметки для стенгазеты, а в институте их конспекты шли нарасхват.

"Боюсь, что не смогу дождаться тебя, Дэн. Ты ушел, и на душе у меня так тревожно… Все время кажется, будто кто-то ходит вокруг дома. Если мне придется уйти раньше, чем ты возвратишься, мы не сможем поговорить и еще неизвестно, удастся ли нам когда-нибудь встретиться снова. Поэтому я и решила написать тебе. Так даже удобнее — ты не будешь меня перебивать, и я смогу изложить все, не торопясь, обдумывая свои слова. Надеюсь, ты останешься доволен, когда-то у меня хорошо получались сочинения. Мой старый школьный учитель литературы, обрусевший француз, Михаил Степанович Борнэ, даже советовал мне всерьез заняться этим делом. Вот развяжусь со своими друзьями и засяду за роман — материала хватит на целую эпопею. Представляешь, я — знаменитый автор бестселлера под названием "Приключения русской путаны в трех частях света". Здорово, правда?

Хоть ты и очень старался скрыть, что именно хочешь спросить у меня, я догадалась сразу. Я же видела, как ты каждые пять минут засовываешь руку в карман и нащупываешь там деревянного чертика, которого я тебе дала в прошлую нашу встречу… Ведь я угадала, верно? Иногда мне кажется, что я вижу вас, мужиков, насквозь. Особенно, когда у вас стекленеют глаза, и вы начинаете пускать слюни по поводу каждой юбки…"

Кровь бросилась мне в лицо, и я чуть было не скомкал листок, мне хотелось порвать его к черту, на мелкие кусочки. Какое право имеет она лезть мне в душу! Мои воспоминания касаются только меня одного. С трудом я овладел собой и стал читать дальше. "Слава Богу, что Гриша ушел раньше, чем я обнаружил это письмо", — подумалось мне.

"…Мы познакомились еще на пароходе. Она мне сразу понравилась, только уж очень была печальная. А я долго не грущу ни при каких обстоятельствах. Если прижмет так, что дальше некуда, то у меня появляется злость, и я начинаю ругаться, как сапожник. Ты, наверное, уже заметил."

Я не слыхал, чтобы она ругалась, как сапожник, но легко мог себе это представить. Такое было в стиле Джин. Но пока что я не понимал, какое отношение имеет ко мне ее случайная знакомая.

"Она осталась жива, Дэн…"

Я тупо уставился на четко выведенную строчку. Кто остался в живых? Какая «она»? Потом у меня наступил какой-то провал в памяти, возможно, я отключился или переместился в параллельный мир, где время течет с другой скоростью. Когда я снова понял, что сижу за столом у себя в коттедже и читаю письмо Джин, стрелки часов показывали уже половину девятого. А читать я начал в семь сорок пять, когда решил побриться, чтобы потом поехать в офис. Может, мои часы и вправду "работали на керосине"? Когда я вселялся сюда, то сам вставил в них батарейку, но кто их знает, этих «аборигенов», как называет австралийцев Гриша…

"ОНА ОСТАЛАСЬ ЖИВА, ДЭН". Значит, это мне не приснилось?

Да, эта строчка была в самом деле четко написана черной пастой шариковой ручки на лежащем передо мной белом листе бумаги… Я боялся признаться себе, что уже понял, кто остался в живых, боялся читать дальше. Мне ведь приходилось видеть, как выглядят люди, "оставшиеся в живых" после таких ожогов. Извилистая тропка судьбы привела меня однажды в челюстно-лицевое отделение военного госпиталя, где лежали «афганцы», и я насмотрелся там на всякое. Но самым страшным было одно воспоминание, тревожащее меня еще и сейчас в ночных кошмарах. Я шел по светлому коридору с высоким сводчатым потолком и в конце его увидал сидевшую на подоконнике молодую женщину. Даже под серым больничным халатом угадывалась стройная фигура. Подойдя ближе, я заметил нежную кожу обнаженных по локоть рук… На звук моих шагов она обернулась, привычным, видимо, жестом прикрывая лицо картонной маской на коротенькой палочке. В прорезанных для глаз и рта отверстиях мелькнуло что-то багрово-синее, на подставленный комок ваты из-под маски стекала тонкая струйка слюны…

Но, во всяком случае, раз Джин встретила ее на каком-то пароходе, Вероника сохранила способность самостоятельно передвигаться и даже рисковала появляться в оживленных местах, не опасаясь распугать своим лицом окружающих. Я заставил себя читать дальше.

"Ты не поверишь, но ее спасла случайность, смешная случайность. Когда ты отлучился, ей срочно понадобилось в туалет, и она решила поискать укромное местечко в ближайшем дворе…"

Мной овладел неудержимый смех. Я понимал, что это чисто нервное, на грани истерики, но не мог остановиться и смеялся, смеялся, пока у меня из глаз не потекли слезы. Неисповедимы пути Твои, Господи!

Дальше Джин рассказывала, как подружилась со своей попутчицей, как их привезли в Австралию и заставили ухаживать за русскими детьми в тайно оборудованном убежище, расположенном в каких-то «пещерах». "Так вот где нашли применение медицинские навыки Вероники", — подумал я. Но что это за «пещеры», где они? Потом Дженнифер отправили зарабатывать деньги другим способом, так как она хорошо знала английский, и им пришлось расстаться. На прощание Вероника подарила ей свой талисман.

"Она думала, что тебя давно нет в живых. Они забрали ее, как только она вернулась после взрыва твоей машины к себе домой, и сразу же увезли во Владивосток."

Мы считали друг друга мертвыми… После поединка с Антоном я долго не приходил в сознание, а потом не стал спрашивать, где похоронили Веронику, так как не в моих правилах посещать дорогие сердцу могилы и возлагать цветы. Места упокоения моих родственников и друзей разбросаны по всему земному шару, иногда я даже не знаю толком, где кого погребли. Коллеги мои не имели представления о том, что в машине перед взрывом находился еще кто-то — о нашей с Вероникой связи знал один Гриша, но поскольку я молчал, он из деликатности не стал расспрашивать, что с ней случилось и куда она исчезла. А потом я уехал в Австралию…

Письмо Джин обрывалось на полуслове. Очевидно, она услыхала что-то подозрительное и, подсунув исписанные листки под зеркало, стоявшее на столе, пошла посмотреть, в чем дело. Что случилось после этого я уже знал: ей пришлось от кого-то убегать.

Джин не успела написать, каким образом она поняла, что я был тем человеком, о котором ей рассказывала Вероника. Но я мог догадаться, как это произошло. Очевидно, ее подруга говорила, что меня тогда звали Джеком Боггартом, а потом она случайно услыхала это имя у Адамса или от кого-то из людей Скала.

Я еще раз перечитал последние строчки оставшегося неоконченным письма:

"Сегодня ночью я украла у нее кусочек тебя, но, думаю, она не будет на меня в большой обиде. Скорее всего, мы с ней больше никогда не увидимся, но…"

Дальше была какая-то непонятная закорючка. Вероятно, Джин случайно задела ручкой бумагу, когда прислушивалась к встревожившему ее звуку.

Я позвонил в «Ассунту», но мисс Макгроу почему-то не было на месте, и я не мог узнать, приходила ли к ней Дженнифер — оставалась еще у меня такая слабая надежда. Ехать в офис мне уже не хотелось. Лучше было подождать здесь до вечера. Может быть, вернется или позвонит Джин, может, снова пожалует ко мне в гости таинственный незнакомец, попортивший входную дверь коттеджа… Я был бы рад любому событию — после того, что я узнал, мне необходимо было отвлечься от воцарившегося в душе смятения и хаоса, пока все как-то не уляжется, пока я не смогу спокойно сесть и подумать, что делать дальше.

Гриша появился в начале девятого. Он в то утро не заходил в «Ассунту», а занимался уточнением некоторых обстоятельств, связанных с вербовкой русских "массажисток", — местное отделение Интерпола обнаружило, что недавно арестованные торговцы наркотиками, о которых я уже упоминал, знакомы с организаторами конкурсов претенденток во Владивостоке. Я показал ему письмо Дженнифер.

Как и следовало ожидать, оно не произвело на него того ошеломляющего действия, какое испытал я.

— Значит, твоя хохлушка чуть было не оказалась жертвой взрыва? Обычное дело, при мафиозных разборках часто гибнут ни в чем не повинные люди. Как говорил Иосиф Виссарионович, "лес рубят — щепки летят".

Не помню, где и когда употребил Сталин эту поговорку и говорил ли он так вообще когда-нибудь, но ее часто упоминали, связывая с циничным оправданием «издержек» строительства социализма. Вообще выступления и сочинения наших «вождей» давали массу расхожих цитат и афоризмов. Гриша широко пользовался ими для расцвечивания своей речи, в его интерпретации они иногда звучали удивительно смешно.

Зато мой друг очень заинтересовался той частью письма, где Дженнифер писала о «пещерах», в которых люди Грегора и Скала оборудовали что-то вроде тайного интерната для привезенных из стран бывшего Союза детей.

— Как ты думаешь, зачем им этот цыплячий загон? Столько хлопот… Должны же они как-то окупаться!

Я объяснил ему, насколько сумел, основные принципы оптовой торговли живым товаром, изложенные мне в краткой лекции мистером Скалом. Между прочим, он говорил, что донорское сердце, даже в охлажденном до четырех-шести градусов виде, можно хранить не дольше четырех часов после изъятия, потом из-за отсутствия свежего кислорода оно «угасает» и теряет способность биться. Правда, в последнее время испанские медики как будто научились продлевать срок хранения, подпитывая сердце кровью того человека, которому оно предназначалось для пересадки, но этот способ слишком сложен и, конечно, не годится для сохранения сердца во время перевозки.

— Понятно. А так «материал» сохраняется более свежим, чем в любом холодильнике, и сколько угодно долго. Вот гады! Устроили прямо-таки склад "живых консервов"!

Как только Гриша произнес эти слова, в мозгу у меня сработал какой-то клапан, и я понял, к чему Череп-Скал в разговоре со мной во время экскурсии по подземному хранилищу донорских органов приплел натуралиста и знатока жизни насекомых Фабра.

— Ты нашел нужное слово. Именно, "живые консервы". Знаешь, так поступают осы-наездники и сколии. Они откладывают личинки в тело живых гусениц или пауков, обеспечивая свое будущее потомство свежим кормом до самого момента вылупления. И обитают эти "живые консервы" в земляных норках, маленьких пещерах… Очень похоже. Скал, как многие другие выдающиеся мыслители, учился у природы.

— Твой мистер Скал не изобрел ничего нового. Гитлеровцы тоже практиковал такое, брали кровь у пленных, у детей в приютах, оставшихся на оккупированной территории.

— Если ты думаешь, что я буду отстаивать его приоритет, то глубоко ошибаешься. Моя цель — сделать так, чтобы он закончил свой жизненный путь там же, где и его идейные предшественники. И как можно быстрее.

— Разве в Австралии еще существует виселица?

— Ей-богу, не знаю. Но это уже детали.

— Думаю, виселицы для него мало.

Было очевидно, что судьба маленьких пациентов моей подруги очень взволновала Гришу. Только сейчас мое сознание, оглушенное и потерявшее способность чувствовать боль, начало нормально реагировать после шока, причиненного письмом Дженнифер. Я представил себе оборудованный в мрачных подземельях детский концлагерь, истощенных маленьких узников, увидел, как подобно привидению в белом халате бродит между ними Вероника, стараясь сохранить жизнь в беспомощных крошечных тельцах… Сохранить для судьбы, уготованной им Грегором и Скалом, судьбы, которая могла оказаться хуже смерти.

Мне стало не по себе. Я могу легкомысленно, с долей цинизма рисковать своей жизнью, спокойно переносить неприятности, выпадающие на мою долю и долю моих коллег, — в конце концов, мы профессионалы. Я в состоянии хладнокровно относиться даже к своим подопечным, тем, кого выручаю из беды или защищаю. Так врач не должен принимать слишком близко к сердцу страдания своих пациентов, иначе он просто не сможет работать. Но быть равнодушным к судьбе маленьких, беззащитных детей… Таких высот самообладания и профессионализма я еще не сумел достичь и, боюсь, никогда не сумею.

— Гриша, мы должны бросить все свои дела и найти это место. Может быть, мы еще успеем кого-нибудь спасти.

Никогда не оставлявший без возражения или хотя бы критического замечания любое мое высказывание, Гриша на этот раз согласился со мной без спора, без малейшей попытки поупражняться в остроумии.

— Да.

Это короткое «да» прозвучало, как железная клятва. Я давно был с ним знаком и знал, что если уж мой друг становится немногословным, кому-то придется очень плохо.

 

27

И пьяные с глазами кроликов

"In vino veritas!" кричат.

А.Блок

Решение было принято, оставалось воплотить его в жизнь. После краткого обсуждения мы согласились, что работать нужно, параллельно, по нескольким направлениям одновременно. Во-первых, сообщить все, что стало нам известно, руководству, чтобы оно по возможности перекрыло или хотя бы уменьшило поток, питающий фирму Скала сырьем, во-вторых, постараться определить точное местонахождение подпольного «интерната», как стали мы между собой называть таинственные пещеры, где, по словам Дженнифер, содержались малолетние пленники.

— Ты не мог бы прямо спросить Скала? — Предложение Гриши на первый взгляд казалось нелепым, но он тут же разъяснил свою мысль. — Под тем предлогом, что можно было бы организовать туда доставку грузов, предназначенных для «Ассунты».

— К сожалению, нет. Он предполагает воспользоваться моими транспортными каналами только для перевозки "свежемороженых продуктов", как они называют уже изъятые донорские органы, кровь и плазму.

— А живой товар?

— Кажется, у них для этого есть специальный корабль. Впрочем, Скал упоминал о нем мельком, ничего определенного.

— Неужели твоя подружка не заметила чего-нибудь такого… Какую-то примету, скажем, характер окружающей местности, особенную гору или виднеющиеся вдали здания. Словом, то, что могло бы помочь привязать «интернат» к определенной точке на карте?

— Нет. Она говорила, что за ней все время наблюдают. А в письме, как ты сам читал, упоминает, что в маленькую бухту, куда пришел пароход, они добрались ночью. Потом их взял катер, потом они ехали на вездеходе. Она даже не запомнила, сколько это заняло времени.

— Да, конечно, не густо… Но что возьмешь с растерянной, запуганной девчонки.

— Не такая уж она "запуганная девчонка". Просто у нее нет наших с тобой навыков.

— Во всяком случае, это где-то недалеко от побережья.

— Да, наверное. Километров десять-двадцать, я думаю. Вряд ли они рискнули бы везти детей по обычному шоссе и на большое расстояние. Подплыть ночью к берегу укромной бухты или посадить там гидросамолет другое дело.

— Какая там была погода?

— Я понимаю, что ты пытаешься выяснить. Разные участки побережья Австралии резко отличаются по климатическим условиям. Нет, о погоде она ничего не говорила. В пещерах было сыро и жарко, но это могло объясняться и их местным климатом, мало связанным с окружающим.

— Не обратиться ли нам к здешним властям?

— Опасно. У нас нет никаких конкретных данных, а слухи о начатом расследовании могут просочиться в прессу. Ты же знаешь, эти ребята из газет и с телевидения иногда проявляют таланты, которым могли бы позавидовать лучшие разведчики. А тогда…

— Да, тогда Скал и компания постараются спрятать концы в воду.

— Вот именно. В буквальном смысле. Скормят детей акулам, и вся работа. Никаких улик, никакой эксгумации останков. Идеальное сокрытие трупов.

— Нам нужно быть предельно осторожными. Может, не стоит обращаться и к нашему руководству? Там вполне вероятна утечка информации.

— Мы постараемся сделать все аккуратно. О том, что нам известно относительно «интерната», сообщать не будем, скажем только о самом факте возникновения организации, занимающейся добычей "живого товара" Тогда если Грегор и Скал сумеют что-то пронюхать, они будут озабоченны лишь сохранением своих источников «сырья». И, конечно, тем, как бы расправиться с нами.

— Ну, этим озабоченно столько людей… И сейчас, и раньше.

— Не скажи. Пока что я им нужен, они, наоборот, всячески меня оберегают, защищают, как, например, от Адамса.

— Если Скал будет очень опасен, мы натравим на него еще кого-нибудь, — легкомысленно предложил Гриша. Очевидно, успех операции "Встречный пал" — во всяком случае, в отношении толстяка и его людей — вскружил ему голову.

— Можно, конечно… Только нам сперва нужно будет влезть в очередное осиное гнездо.

— На этот счет не беспокойся. Мы с тобой наступаем на них чуть ли ни на каждом шагу.

Тут он был прав.

На следующий день я посетил «Ассунту» и стойко выдерживая укоризненные взгляды мисс Макгроу, явно недовольной тем, что за последнее время пренебрежение служебными обязанностями вошло у меня в привычку, составил и отправил в Центр шифровку. Текст ее мы с Гришей тщательно отработали накануне в соответствии с противоречивыми требованиями убедительности, краткости и умолчания о некоторых важных подробностях, вроде «интерната».

— Почему не пришла ваша знакомая, сэр? Она передумала?

Вопрос застал меня врасплох. За всеми заботами, связанными с новым направлением моей деятельности, я забыл, что договаривался относительно Джин, о ее временном переходе под опеку секретарши. Пришлось придумывать оправдание экспромтом.

— Она задерживается… Но, возможно, я еще воспользуюсь вашим любезным согласием. Простите, что так получилось, у этих молодых девиц, знаете ли, семь пятниц на неделе. Наверное, я как-то нарушил ваши планы?

— Нет, не беспокойтесь, сэр. Но вы не позвонили, не предупредили меня о том, что она не придет, и…

Упрек был совершенно справедлив. Как ни старайся, а наша родимая привычка к расхлябанности и необязательность нет-нет да и вылезет наружу откуда-то из глубины характера. Прямо как в том старом анекдоте про русских шпионов, которых узнают по тому, что они всегда выходят из туалета, застегивая на виду у публики последнюю пуговичку, нам его рассказывали еще на первом курсе.

Мое раскаянье было так неподдельно, что мисс Макгроу смягчилась и простила меня.

— Сделать вам кофе, мистер Майнер?

Поддерживать мои угасающие силы являлось ее любимым занятием, и стоило мне согласиться, как она растаяла бы окончательно. К сожалению, я ее разочаровал.

— Благодарю вас, но я должен спешить, у меня деловая встреча.

Взгляд мисс Макгроу сделался ледяным, она повернулась и молча вышла из моего кабинета.

После очередного свидания со Скалом, я вернулся к себе в коттедж. У меня еще теплилась надежда, что Дженнифер найдет возможность связаться со мной по телефону или еще как-нибудь. Но день прошел, а от нее не было никаких известий.

Вечером появился Гриша, и мы с ним разработали план операции, которая как будто могла помочь выяснить, где находится загадочный район местонахождения «интерната». Риск был велик, но ничего другого придумать мы не сумели, а время утекало с такой скоростью, что теперь я готов был предположить, будто мои часы работают не "на керосине", а на атомном топливе.

План был настолько прост, что граничил с идиотизмом или с гениальностью, впрочем, говорят, это часто оказывается совместимым. Его осуществление требовало использования некоторых «спецсредств», к счастью, они у меня были.

В основе операции знакомство, которое я завязал с одним из людей Скала, несколько раз сопровождавшего нас во время экскурсий по подземному хранилищу "свежемороженых продуктов". В последнее мое посещение Скала позвали к телефону, после чего он вынужден был уехать до конца осмотра контейнера нового типа. Чтобы не терять времени, патрон поручил своему помощнику ввести меня в курс дела. Потом мы с ним зашли в портовый кабачок, где приятно закончили вечер.

В том, что касается искусства обольщения случайных собутыльников, мне далеко до одного старого друга по имени Вася Кившенко, его обаянию поддавались даже ревизоры и сухари-бухгалтеры, но все же новый знакомый проникся, кажется, чувством искренней симпатии ко мне. Настолько, что даже сообщил доверительно, что любимым его баром является не эта забегаловка, а заведение, расположенное в Центральном парке, вблизи одного из прудов. Поскольку он мельком упомянул, что живет где-то в Уэверли, я решил, и думаю, не без основания, что любовь эта определялась не качеством обслуживания или выбором подаваемых напитков, а просто тем, что оттуда ему удобнее было "под газом" добираться домой.

Мне пришлось просидеть в баре три вечера подряд, но на четвертый я, наконец, увидел, что он входит в освещенный сиреневым светом рекламной вывески турникет. Он направился было прямо к стойке, гонимый жаждой, которая ясно читалась на его лице, но я перехватил страдальца на полпути.

— Привет, Джордж!

— О, Дэн! Рад тебя видеть.

Он обрадовался еще больше, когда я предложил ему сесть за мой столик и подозвал официанта.

Через час ему понадобилось отлучиться. В том не было ничего удивительного, учитывая количество выпитого за мой счет пива. Я воспользовался этим, чтобы сдобрить его полный бокал и тарелку с аппетитным салатом из креветок белым порошком, который все эти три дня ожидал своего часа в пакетике, спрятанном в моем нагрудном кармане. Заметив недоуменный взгляд проходившего мимо официанта, я высыпал остатки в свое блюдо.

— Что-нибудь не так, сэр?

— Нет, не беспокойтесь. Это лекарство от диспепсии, у меня и моего друга бывает легкое несварение желудка. Здесь все очень вкусно.

— Ах, вот что… Простите, сэр.

Не знаю, понял ли он медицинскую терминологию, но удалился, как видно успокоенный тем, что я не предъявил никаких претензий. Однако, его вмешательство и неожиданное внимание к моим манипуляциям заставили меня сделать то, что делать я сперва не собирался и теперь проделал с большой неохотой. Я достал из того же кармана, где хранился пакетик с порошком, завернутую в клочок бумаги большую белую таблетку, с трудом проглотил ее и запил глотком минеральной воды.

С детства я не умел глотать таблетки, а когда все же приходилось это делать, разжевывал их, даже желтые и невыносимо горькие таблетки хины.

Джордж вернулся через несколько минут, и мы продолжили наше застолье. Еще через двадцать минут белый порошок, разработанный нашей двенадцатой лабораторией препарат СП-26, называемый в просторечье «болтунчиком», начал оказывать на моего собеседника желательное действие. Несколько наводящих вопросов, и моего визави прорвало, как дамбу в половодье.

Хотя я ел пищу, посыпанную тем же препаратом, мой язык работал с нормальной скоростью и голова оставалась ясной — благодаря спасительной таблетке, правда, после нее у меня все еще першило в горле. Но он…

Вскоре я уже знал, где примерно находится «интернат». Конечно, мне повезло, что Джордж был посвящен в тайну его местонахождения, но я надеялся на это, учитывая его близость к Скалу, и не ошибся. Окружающие, привыкшие к пьяной болтовне здешних завсегдатаев, не обращали внимания на чрезмерную болтливость моего собеседника.

Тем не менее, я поспешил увести его на свежий воздух — пусть себе болтает что угодно в моей машине. Это могло продлиться еще часа два-три, сидеть столько времени в баре я не собирался как из соображений конспирации, так и просто потому, что у меня не было лишних денег.

Компенсируя вполне устойчивую походку своего приятеля — СП-26 действует только на тормозящие центры мозга, заведующие речью, — я несколько раз демонстративно споткнулся, хватаясь за него руками, так что со стороны мы вполне могли сойти за парочку подвыпивших гуляк. Наконец, мы благополучно добрались до стоянки, и я усадил Джорджа, что-то оживленно рассказывающего о своих сексуальных подвигах, на правое сидение «ситроена».

Полночи мы колесили по окружающим Центральный парк улицам, потом темп речи начал приближаться к нормальному, и я отвез его в Уэверли.

"Болтунчик" имеет ту особенность, очень удобную, между прочим, что после него у «пациента» не остается никаких воспоминаний о необычном своем состоянии, поэтому я не боялся разоблачения. Если мой собутыльник и вспомнит нашу встречу, то подробности разговора наверняка останутся для него чем-то неясным, расплывчатым. Он припишет все похмелью, состоянию для него обычному — и только.

Когда я рассказал обо всем Грише, он сперва было предложил немедленно обратиться за помощью в полицию, пусть, мол, установят налет на это место и захватят «интернат». Сначала я согласился. Но чуть поостыв и вспомнив, что мы находимся в правовом государстве, где для принятия силовых акций требуются достаточно веские и юридические обоснованные причины, передумал и убедил Гришу в своей правоте.

— Они захотят допросить Джорджа, а пока его найдут…

— Ты прав. Сколько времени они возятся с Костлявым Маком! Нет, обратившись к властям, мы только обеспечим себе большие неприятности.

— Если бы только это, Гриша. Мы обеспечим хорошим завтраком дюжину акул в заливе Карпентария.

— Ты снова прав, — нахмурился он. — Но тогда…

— Тогда нам надо собираться в дорогу.

 

28

На пулю вся моя надежда,

Защита слабому она.

Гордон

Мисс Макгроу встретила известие о том, что я снова уезжаю на неопределенный срок в служебную командировку с покорно-стоическим видом.

— Подберите, пожалуйста, материалы по северной части штата Квинсленда, той, что примыкает к юго-восточному побережью залива. Крупномасштабные карты, сводки погоды за последнее время. Все, что может понадобиться путешествующему в тех краях туристу.

— Вы собираетесь поехать туда, сэр? В самом начале сезона дождей? Говорят, что дороги в это время становятся там практически непроходимыми, за исключением, конечно, больших шоссе.

— Я возьму напрокат «лендровер».

Брови моей секретарши поползли вверх, символизируя крайнее удивление. Находясь в курсе всех легальных дел «Ассунты», она не могла себе представить, что именно заставляет меня предпринять столь странное путешествие. А я не удосужился придумать специально для нее какое-нибудь правдоподобное объяснение. В конце концов, я не обязан отчитываться перед заботливой старой девой за каждый свой шаг! Но в глубине души у меня шевельнулся червячок угрызения совести: она всегда относилась ко мне с такой заботой и вниманием, пусть даже иногда и немного обременительным…

— Это секретное дело, мисс Макгроу. Даже вам я не могу пока что сказать, в чем заключается цель моей поездки.

— Ничего не нужно объяснять, сэр. Я понимаю, что такое коммерческая тайна. Надеюсь, ваше путешествие будет более удачным, чем прошлая поездка в Новую Гвинею. — На лице ее выразилось беспокойство.

В Новую Гвинею и Папуа я не ездил, а летал на маленькой частной «сессне», но это уже были детали. Очевидно, мои приключения среди папуасов произвели на нее неизгладимое впечатление, в чем не было ничего удивительного, так красочно описала их местная пресса. Бедная мисс Макгроу боялась, что на этот раз меня могут сожрать акулы, забредшие к берегам Карпентарии через Торресов пролив со стороны Большого Барьерного рифа.

Мы договорились, что я вернусь в офис к пяти часам, и я отправился закупать необходимое снаряжение — края, куда мне предстояло ехать, были действительно довольно пустынными и дикими, судя по недавно прошедшему на экранах телевизоров сериалу инструктора по выживанию Лесса Хиггинса "Человек из буша".

Слежку за собой я заметил не сразу. Но когда мне в третий раз попался на глаза темно-синий «форд-эскорт» (одна из дешевых марок, популярных среди эмигрантов и малосостоятельных слоев местного населения), который с завидным постоянством повторял все мои маневры по торговому району, я счел это не просто случайным совпадением интересов.

Несколько контрольных поворотов и остановок подтвердили мои подозрения. Это могли быть люди Скала, который при всем его видимом доверительном ко мне отношении захотел на всякий случай, проверить, не совершаю ли я чего-нибудь подозрительного. Это могли быть люди Адамса, ушедшего в подполье, но, конечно, не оставившего намерения при удобном случае исправить недоработку доктора Ашборна.

Я решил, что не стану возвращаться в офис, и позвонил из автомата мисс Макгроу, чтобы она не ждала меня напрасно.

— Но я уже все вам подобрала, мистер Майнер. Вам это больше не нужно? Я имею в виду, можно разложить все материалы по старым местам? — Последнюю фразу она произнесла с оживлением.

— Нет, конечно. Пусть они пока полежат у меня на столе, я заберу их завтра. Большое вам спасибо.

— Значит, вы не передумали ехать туда, сэр?

В голосе заботливой старой девы я почувствовал легкую горечь обманутой надежды. Она действительно беспокоилась обо мне, и когда я позвонил и сказал, что сегодня не приеду, решила было, что со свойственной мне непоследовательностью и непостоянством я изменил свои планы. Не только на этот день, но и более радикально.

— Нет, мисс Макгроу. Но не волнуйтесь, все будет в порядке, уверяю вас.

Хотел бы я сам быть в этом уверен!

— Будем уповать на милосердие Господа, мистер Майнер. Все пути и судьбы наши в Его руках.

На этой торжественной фразе и завершилась наша беседа. В моем воображении возникла трогательная картина: мисс Макгроу вешает трубку, склоняет голову и осеняет себя крестным знамением, призывая благословение небес на своего неразумного босса.

Возвращаясь домой, я заметил, что среди двигающихся сзади машин темно-синего «форда» больше нет… Неужели молитва старой девы так быстро достигла престола Всевышнего?

Зато на шоссе после той самой развилки, где состоялась моя первая встреча со Скалом, я увидел красный «порше-каррера» Гриши. Он не торопясь ехал в том же направлении, что и я, надеясь, очевидно, попасть в коттедж к моему возвращению, чтобы лишний раз не стряпать обед в скучном одиночестве.

Я посигналил ему фарами, и когда он заметил мою машину, махнул рукой, приглашая прибавить газу, а потом в свою очередь нажал педаль акселератора. Конечно, «ситроен-XM» не мог состязаться со спортивной машиной, дающей до двухсот семидесяти километров в час, но Гриша пожалел меня, и мы финишировали одновременно.

— Что, старик, понюхал пыль от моих задних копыт? — Он с победоносным видом захлопнул сверкающую лаком и хромом дверцу.

— Где уж нам, скромным труженикам, соревноваться с вами, миллионерами! Но погоди, вот соединятся пролетарии всех стран и покажут вам кузькину мать!

— Ладно, ладно. А пока еще не показали, пойдем скорее, я купил такой ананас… Жаль, рябчиков нет, а то бы отпраздновали последний день перед демонстрацией кузькиной матери. У тебя хоть ветчина и яйца в холодильнике остались?

Я рассказал ему о замеченной слежке, но он отмахнулся.

— Наверное, показалось. Скал так не поступил бы. Можешь быть уверен при малейшем подозрении он просто выпустит тебе кишки, вот и все. Зачем ему играть в кошки-мышки? Смотри-ка, я заговорил в рифму!

— Тогда это Адамс.

— Вряд ли. Ему теперь надо вести себя тихо. Эй, куда ты сыплешь столько соли?

Мы пообедали, ананас действительно оказался великолепным.

Только после программы вечерних новостей я вспомнил, что не проверил еще, нет ли для меня какой-нибудь записи у автоответчика. Когда я нажал кнопку, раздался голос Дженнифер:

— Дэн, не ночуй дома! Я… Ой, он опять идет сюда!

Потом прозвучал какой-то стук, похоже, что она уронила трубку. Несколько секунд спустя послышались гудки отбоя. Больше ничего не было, хотя я прокрутил ленту до конца.

— Это, наверное, тот самый маньяк, который выломал твою дверь. Гриша почесал затылок. — Знаешь, а может и впрямь переночевать сегодня где-нибудь в другом месте?

— Наоборот. Неужели мы с тобой вдвоем не справимся с ним?

Гриша задумчиво покачал головой.

— Ты мог бы так расшибить крепкую доску, вырвать петли с корнями? Кроме того, почему ты думаешь, что он придет один? На этот раз он может прихватить с собой таких же дружков, тогда они разнесут твой коттедж по бревнышкам и кирпичикам. И нам головы открутят.

— Вряд ли. Вот и Джин сказала: "Он идет". Значит, он снова действовал в одиночку. Кроме того, мы будем настороже.

— Хорошо, раз ты так рвешься в бой, давай рискнем. Посмотрим на этого типа. Как ты думаешь, нам выплатят премию за поимку опасного безумца, или здешние власти не поощряют самоуправство?

— Если будет кого награждать…

— Ну вот, теперь ты меня пугаешь! Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест.

Так, перебрасываясь шуточками, мы приготовились к встрече неизвестного и незваного гостя.

Он появился в час ночи. Хотя мы внимательно прислушивались ко всем звукам, доносившимся из темноты парка, огромная черная фигура выросла в проеме окна совершенно бесшумно.

Я дернул за нитку, привязанную к мизинцу левой руки моего приятеля, подавая ему сигнал тревоги, и получил в ответ двойное подергивание, означавшее, что он тоже заметил долгожданную добычу.

Человек в окне постоял какое-то время, потом его силуэт переместился вправо, и он исчез из поля моего зрения. Через несколько секунд я услыхал треск выдавливаемой входной двери. Посетитель явно не стремился соблюдать тишину. Возможно, видя, что в окнах не горит свет, он решил, что коттедж пуст.

На этот раз ему не пришлось прилагать особых усилий — дверь держалась лишь на язычке замка и прихваченных гвоздями петлях. Вскоре тяжелые шаги в коридоре показали, что наш «гость» проник в дом.

Он прошел по всему коридору до самого конца, задерживаясь на три-четыре секунды у каждой двери, потом уверенно возвратился к моей спальне. Очевидно, какое-то шестое чувство подсказало ему, где находятся те, кого он ищет. Впрочем, возможно, он просто хорошо изучил расположение комнат и решил начать с наиболее вероятного места.

Все мои мышцы напряглись, я чувствовал, как на затылке у меня ощетинились волосы, как будто я был первобытным зверем, готовящимся к смертельной схватке. Жаль, что я не видел в этот момент Гришу, интересно было бы посмотреть на его реакцию. До сих пор он в подобных ситуациях сохранял веселое спокойствие, по крайней мере, внешне. Но тут был особый случай. Вся обстановка — неизвестность, предшествующие события, сама атмосфера душной, влажной австралийской ночи, зловещая уверенность нашего таинственного противника, — внушала невольную, безотчетную тревогу.

Наш «гость» не стал возиться с замком, он просто прошел сквозь дверной проем, как будто там была не дверь, пусть и не очень массивная, а легкая кисейная занавеска. В то же мгновение я нажал кнопку выключателя, и спальня озарилась ярким светом.

Это был негр, слуга Адамса.

Какое-то время он стоял неподвижно, как будто внезапно вспыхнувший свет ослепил его, а потом шагнул вперед, на середину комнаты.

— Стой! — Оказавшийся за его спиной Гриша поднял пистолет.

Негр не прореагировал на приказ, не знаю, заметил ли он вообще моего приятеля. Повернув лицо с белыми, возможно, почти слепыми глазами в мою сторону, он сделал еще шаг и вытянул вперед руки, растопырив пальцы наподобие клешней краба.

Гриша прыгнул к нему, схватил за плечо и рванул назад, пытаясь развернуть лицом к себе. Вероятно, он подумал, что наш противник глух, и хотел продемонстрировать ему пистолет и серьезность наших намерений. Честно говоря, мне показалось, что от нелепости происходящего мой находчивый приятель несколько растерялся.

Негр отмахнулся от него, как от назойливой мухи, даже не повернув головы. Гриша отлетел к стене, ударился о нее спиной и затылком и мешком осел на пол. Я понял, что он потерял сознание, и мне придется сражаться с врагом один на один.

К сожалению, занятая мной позиция исключала возможность отступления на такой маневр я не рассчитывал. Негр надвигался на меня, не спеша, но уверенно, и единственное, что мне оставалось, это попытаться отпрыгнуть вдоль стены вправо или влево.

Я метнулся влево, но наткнулся сослепу на платяной шкаф. Двигаться вправо было уже поздно, я оказался бы прямо перед идущим вперед с упорством танка противником и вряд ли успел бы до столкновения с ним проскользнуть дальше, к спасительному свободному пространству.

Единственное, что меня несколько приободрило, это какая-то медлительность моего врага. Не удивительно, что быстроногая Джин удрала от него. Казалось, он отзывается на изменения в окружающей обстановке с некоторым запаздыванием. Очевидно, при всей его мощи у него, как это часто встречается, была замедленная реакция. Я шагнул вперед и изо всех сил ударил его рукояткой револьвера в правую скулу.

С таким же успехом я мог бить мраморную статую, даже с большим, так как от нее наверняка отлетел бы кусочек. Здесь же я услыхал лишь тупой звук, как будто металл рукоятки врезался в дерево или твердую резину. Его голова даже не покачнулась на массивной шее. Я сунул револьвер за пояс.

Он развел в сторону локти и согнул руки так, что кисти-клешни направились в мою сторону. Еще мгновение, и они сомкнутся у меня на шее…

Я нырнул вниз, и он не успел схватить меня. Секунду спустя я оказался у него за спиной. Мои руки скользнули ему под мышки, я сцепил пальцы на покрытом жесткими волосами затылке и попытался пригнуть голову своего противника подбородком к его груди.

Как и следовало ожидать, классический "двойной нельсон" не увенчался успехом. Он стряхнул меня со своей спины, как мешок с картошкой и повернулся снова ко мне лицом. Но теперь в моем распоряжении был весь простор спальни.

Медленно, как мне показалось, он наступал на меня, а я так же медленно пятился от него, пока снова не уперся спиной в стену. Ко мне уже вернулось обычное самообладание, и я мог трезво оценивать обстановку, выносить быстрые и оптимальные решения.

Бить его или пытаться провести какой-либо болевой прием явно не имело смысла — очень уж разными оказались наши весовые категории. При всей его медлительности я не мог рассчитывать, что мне удастся заломить ему руку, захватить удушающим зажимом шею, так как не сумел бы преодолеть сопротивление этих чудовищных мышц. Оставалось одно — прибегнуть к "великому уравнителю шансов", моему надежному «питону», правда, заряженному на этот раз не «магнумом», а обычными патронами со свинцовыми пулями без оболочки.

Нас разделяли какие-нибудь два-три метра, промахнуться я не мог. Но убивать его мне не хотелось. Первая моя пуля ударила противника в правое плечо.

На этот раз он пошатнулся. Пятнадцать граммов свинца, летящие со скоростью более трехсот метров в секунду, обычно отбрасывают человека, как тряпичную куклу. Лишенная томпаковой оболочки тупая пуля «кольта», попадая в цель, передает ей всю свою кинетическую энергию, так как расплющивается и не проходит навылет. Такая пуля, по терминологии оружейников, обладает большим "останавливающим действием". Но он не остановился.

Я выстрелил снова, на этот раз, отбросив всякую сентиментальную гуманность, прямо в середину груди. Потом еще и еще. Он продолжал надвигаться на меня, все так же неторопливо и неотвратимо. Казалось, все это происходит в каком-то кошмарном сне, когда пытаешься убежать — и не можешь…

Последние две пули я послал ему в голову — почти в упор. Сперва мне показалось, что я промахнулся, что пули скользнули по черепу, не причинив тому, что должно было находиться внутри, особого вреда, и приготовился к прыжку, рассчитывая снова увернуться от его клешней.

Но вот он как-то странно осел на пятки, качнулся взад и вперед и, наконец, с тупым стуком, как манекен, как набитый опилками боксерский мешок, свалился навзничь.

Машинально, действуя по привычке, а вовсе не из желания порисоваться, я продул ствол «питона» от порохового дыма.

 

29

Вперял он любопытный взор

На отдаленные громады

Седых, румяных, синих гор.

А.Пушкин

— Пижон, ну и пижон! — Оказывается, Гриша успел прийти в себя, но все еще сидел у той самой стены, куда отбросил его толчок негра. — Лучше заряди, а то вдруг оживет и встанет…

Невольно я бросил взгляд на лежавшего навзничь врага, как будто на мгновение поверил, что человек, получивший две пули сорок четвертого калибра в голову, может встать. Но, к своему облегчению, увидал лишь неподвижную черную массу.

Тем не менее, я последовал разумному совету и зарядил револьвер. На это у меня ушло секунд десять, во время которых Гриша успел, цепляясь за стену и столик, подняться на ноги. И даже пистолет, его любимый "Орел пустыни", снова был у него в руке.

— Ты как, цел? — задал я несколько запоздавший вопрос.

— Вроде бы да, — неуверенным тоном ответил он. — Немного кружится голова, а так — все в порядке. Но какая силища! Отшвырнул меня, как паршивого котенка.

Мы склонились над неподвижно лежавшей на полу грудой мышц и костей, совсем недавно приводимых в движение неизвестно откуда исходившими приказами. Расстегнув черную кожаную куртку, я обнаружил под ней кавларовый бронежилет. Отчасти этим, конечно, объяснялась "неуязвимость нашего противника. Думаю, что если бы я зарядил свой «питон» мощными патронами «магнум», как в тот вечер, когда уложил Ларри, пули в твердой томпаковой оболочке пробили бы бронежилет, тем более, что я стрелял почти в упор. Но выстрелы в голову сделали свое дело.

Одна пуля вошла под глаз, вырвав часть затылочной кости, другая действительно лишь скользнула по куполу черепа, вспоров кожу — у меня все-таки дрогнула рука.

— Что это? — Гриша показал на какой-то странный нарост на левом ухе негра. Телесного цвета, он слегка отличался по оттенку от розовой ушной раковины, уже начавшей бледнеть.

Протянув руку, я пощупал нарост. Он легко отделился, и тогда я обнаружил тонкий проводок, идущий от него вниз, за воротник рубахи. Я поднес эту штуку к своему уху и услыхал хрипловатый голос, монотонно повторявший: — Убей его… убей его… убей его…

— Так вот в чем дело! Это пластиковая оболочка миниатюрного наушника, замаскированного под выступ уха. Наш друг получал приказы по радио. А я уж было совсем поверил в существование телепатии!

— Наверное, он был глуховат, и Адамс изобрел такой способ общения с ним. Со стороны, вероятно, выглядело очень впечатляюще — слуга исполняет беззвучные приказы. А на самом деле хозяин просто тихо шептал нужные слова в замаскированный где-то в одежде микрофон. У негра, видимо, он тоже где-нибудь есть. — Гриша пощупал край куртки, обтягивавшей выпуклую грудь лежавшего навзничь гиганта.

— Все равно, поведение его было довольно странным. — С этими словами я оторвал наушник и спрятал к себе в карман. — Он как бы находился под гипнозом, двигался, будто в трансе. Думаю, что над ним здорово поработал этот старый бандит-вегетарианец, доктор Ашборн. Он совершенно лишил негра воли, превратив его, по сути дела, в робота, послушный механизм, управляемый голосом хозяина.

— Ты что, оторвал наушник? — Гриша, заметив, что в руках у меня ничего нет, укоризненно покачал головой. — Ну и зря. Мы могли бы послушать, о чем говорит твой друг Адамс. Может быть, негром управлял не он, а кто-нибудь другой?

Замечание показалось мне справедливым, но исправить сделанное было уже нельзя. Мы допустили еще одну ошибку — не осмотрели тут же окрестности парка. Радиус действия маленькой приемо-передающей рации, при помощи которой осуществлялась связь между этим "живым танком" из могучих мышц и массивных костей, обтянутых коричневой кожей, и его «водителем», не мог быть слишком большим. Поторопись мы, и машина, в которой, возможно, находился сам Адамс или кто-то из его помощников, оказалась бы в поле нашего зрения. А тогда «порше» настиг бы ее за считанные секунды. Впрочем, жалеть об упущенных возможностях никогда не поздно, но всегда бесполезно.

Тщательно обыскав труп и не обнаружив ничего для нас интересного, кроме маленькой рации японского производства, которую я тут же спрятал в сейф, мы решили вызвать полицию. Была быстро подготовлена версия вторжение в частное жилище с попыткой покуситься на жизнь и здоровье мирных его обитателей. Состояние входной двери, двери спальни, а также многочисленные ссадины и ушибы Гриши могли убедить самого недоверчивого представителя закона. Таким путем мы избавлялись от хлопотного дела сокрытия тела погибшего, а также и от возможных неприятностей, если кто-нибудь услыхал выстрелы моего «питона» среди ночной тишины и позвонил в ближайший участок.

Когда полицейские ушли, записав наши показания и забрав с собой труп негра, наступил уже рассвет.

— Теперь не миновать нам любопытства прессы, — заметил Гриша, когда мы пили свой утренний кофе. — Боюсь, что здесь скоро появится целая куча газетчиков и телерепортеров.

— Ну и что? Мы тут живем вполне легально и должны участвовать в общественной жизни. Твой портрет на фоне красной спортивной машины будет выглядеть очень импозантно. Ты же хотел получить премию за поимку маньяка?

— Далась тебе моя машина! Ей-богу, ты завидуешь, что у тебя всего лишь жалкий «ситроен»!

— Я и не скрываю. Всегда питал страсть к хорошим маркам автомобилей. Помнишь мой «мустанг»?

— Тот, что ты сбросил в пропасть где-то на Кавказе? Конечно, помню. Он до сих пор числится за тобой у наших хозяйственников, ты же за него не отчитался, придется тебе попотеть, подписывая обходной, если захочешь уволиться.

— Серьезно? Неужели еще не списали?

— Как же, дождешься от этих жмотов. Они только для начальства списывают новенькие «мерседесы» по цене металлолома. Ты для них — мелкая сошка.

Слова Гриши настроили меня на философский лад, и я спросил его о том, о чем сам все чаще задумывался в последнее время.

— Ты не пытался понять, хотя бы для себя самого, так сказать, "для внутреннего употребления", ради чего мы стараемся, рискуем жизнью? Чего мы вообще добиваемся?

— Разве ты не знаешь? — Гриша деланно-покровительственно взглянул на меня. — Выполняем свой долг перед Родиной.

Последнее слово он произнес так, чтобы оно прозвучало с большой буквы. Но я не принял игры, не захотел перевести все в шутку.

— Какой «родины»? "Мы в той отчизне родились, которой больше нет." Ты что, не видишь, что творится? "Все на продажу" — так, кажется, называлась одна статья в «Литературке» о нашем ведомстве.

— Брось, старик, а то съедешь с катушек. Такие вещи не обсуждают за кофе, тут без поллитры не разберешься. — Гриша алчно ухмыльнулся и потер руки, как будто был заправским выпивохой.

— Нет, ты все-таки скажи…

— Ладно, раз уж ты так настаиваешь. — Лицо моего приятеля стало серьезным. — Лично я хочу воспользоваться своим служебным положением и разобраться с теми гадами, которые воруют наших детей и делают гонконгскими проститутками наших девушек. Глобальные задачи мне не по плечу, но с этой я надеюсь справиться. Если тебя не отпугивает такое «мелкотемье», присоединяйся.

Кровь бросилась мне в лицо, я почувствовал, что краснею. Как случалось со мной и прежде, привычка к постоянной рефлексии, самокопанию, "интеллигентские штучки", как говорил мой приятель, заставили меня на минуту забыть о Веронике, об «интернате». Я вспомнил о своей клятве мстить мафии, которую когда-то дал — без свидетелей, самому себе, — на булатном клинке кавказского кинжала… Где сейчас этот кинжал? Наверное, его, как и прочее мое имущество, оставшееся на конспиративной квартире в Городе, кто-нибудь «приватизировал». Но ведь клятва осталась! Правда, тогда я рассчитался кое с кем из главарей Организации, они заплатили за все крупной монетой. Но небольшой должок за ними еще был, а с тех пор набежали солидные проценты.

Гриша был прав: надо пользоваться своим служебным положением. И плевать, если твоя победа доставит кому-то из новоявленных «демократов» лишнюю звездочку или дачу рядом с президентской. Главное было не это.

Разговаривая со своим приятелем, я рассеянно смотрел то в окно, где под ветром раскачивалась завезенная в Австралию пятьсот лет назад саговая пальма, то на картину, висевшую на противоположной стене. Декоративное произведение искусства удачно оживляло стерильно-белую кухню. Это была хорошая копия картины Рериха «Майтрейя-победитель». На фоне пылающих в лучах заката гималайских гор с заснеженными вершинами и черно-синих силуэтов лежащих на переднем плане остроконечных пиков коленопреклоненный человечек взирал, молитвенно сложив руки, на скачущего в облаках легендарного богатыря, спасителя мира.

Линия горной гряды что-то мне напоминала, совсем недавно я где-то видел такие же острые зубцы с прогибом в средней части…

Гриша говорил о том, что нужно поскорее собираться в дорогу, пока полиция не спохватилась и не взяла с нас подписку о невыезде или что-нибудь такое, что заменяет ее здесь, но я слушал его невнимательно. У меня вдруг появилось ощущение, будто я вот-вот догадаюсь о чем-то очень важном, если вспомню, что мне напоминают эти горы. Я знал это чувство оно редко меня обманывало.

— Старик, хватит думать о высоких материях. Обещаю тебе — мы решим все философские вопросы, как только дети окажутся в безопасном месте. Гриша заметил мое состояние, но, наверно, приписал его тому, что я все еще размышляю о нравственном оправдании нашей работы.

Не ответив ему, я встал и направился к себе в спальню, которая со времени приезда моего друга стала чем-то вроде общей комнаты или кают-компании, там чаще всего происходили наши дискуссии и обсуждения текущих дел. Гриша, озабоченно хмыкнув, поставил чашку с недопитым кофе на блюдце и последовал за мной, явно обеспокоенный.

Открыв тяжелую дверцу встроенного в стену сейфа, куда мы с ним совсем недавно спрятали снятую с негра рацию, я достал из глубины зеленую пластиковую папку.

— Что с тобой? — Гриша потрогал мой лоб. — Вроде температуры нет… Что случилось?

Все так же молча, я достал из папки листочек бумаги и отправился назад в кухню. Гриша торопливо забежал вперед и заглянул мне в лицо.

— Черт, что случилось? Ты что, потерял дар речи? Негр тебя заразил немотой, что ли? Очнись, старик!

Я остановился перед репродукцией и вытянув руку совместил край листочка с изображением горной цепи. Чтобы уровнять масштаб, мне пришлось отступить на шаг. Гриша с изумлением следил за моими манипуляциями.

Линия обрыва почти точно совпадала с черным краем зазубренного хребта, изображенного на картине… Зрительная память не подвела меня.

— Что это за бумажка? — Гриша прямо-таки выхватил у меня листок. Почему ты так ее рассматриваешь?

— Это самая первая записка от Скала. Я нашел ее за щеткой «дворника» своей машины, когда вернулся с Новой Гвинеи. На ней написан номер его телефона.

— Ну и что? Разве ты забыл этот номер? Зачем он тебе нужен?

— Смотри. — Я провел пальцем по неровному краю листка, а потом указал на картину.

Гриша недоуменно переводил глаза с листочка бумаги на сделанную неизвестным художником копию и обратно, ничего не понимая.

— Похоже… Ну и что? Какое это имеет значение? Просто случайное совпадение, вот и все.

— Согласен, случайное. Но когда я взглянул на картину, то долго не мог вспомнить, где я видел такую же линию…

— Послушай, это уже что-то болезненное, какая-то навязчивая идея! Я знаю, как неприятно, когда стараешься вспомнить что-нибудь и не можешь. Ладно, успокойся, и все пройдет. Ты вспомнил, все в порядке. Давай займемся делом, тебя это отвлечет.

— Я тебе сказал еще не все. Знаешь, где я видел недавно такую же линию, точнее, ее «негатив», оторванную часть листка?

— Где?

— В блокноте мисс Макгроу, когда она записывала номер моего домашнего телефона. Я еще тогда подумал, что линия отрыва оставшегося корешка что-то мне напоминает, но только сегодня, когда взглянул на картину, вспомнил, что именно.

Соображал мой приятель быстро. Он протяжно присвистнул, покачав головой.

— Ого! Значит, она одолжила этот листочек человеку Скала, чтобы он мог оставить тебе номер своего телефона? Так, что ли?

— Нет, в тот день, когда я вернулся из путешествия в край дани, он не приходил. Она говорила, что он посещал «Ассунту» несколькими днями раньше.

— Значит…

— Значит, она сама написала этот номер и сама засунула листок за мой стеклоочиститель, пока я в своем кабинете разбирался с накопившимися бумагами.

— И ничего не сказала.

— И ничего мне не сказала. Теперь понимаешь?

Гриша кивнул.

— Твоя милая секретарша по совместительству работает на Костлявого Мака. Контролирует каждый твой шаг, каждое слово и сообщает ему.

— Да. И я сам сказал ей, что собираюсь ехать на север штата Квинсленд, просил подобрать карты и тому подобное.

Гриша вытаращил глаза.

— Ты ей это сказал? Зачем?

— В припадке благодарности за постоянную заботу. Кроме того, мне действительно были нужны такие материалы. Я совершенно не знаком с теми местами. Откуда я мог знать, что она работает на Скала?

— Ну знаешь… Ты, может быть, сказал ей, зачем мы туда собираемся?

— Это уже чересчур. Ты совсем плохого обо мне мнения. Конечно, нет.

— И на том спасибо.

— Ладно, когда вернемся, отдашь меня под трибунал. А пока давай подумаем, что делать.

— Мы тут будем думать, а в это время люди Черепа порежут детей на куски и скормят акулам! — Гриша вскочил и заметался по комнате.

— Сядь и успокойся.

— Пошел ты!..

— Ну бегай, если тебе от этого легче. Он ничего такого не сделает, во всяком случае, пока что. Скал скуп, практичен, зачем ему преждевременно портить ценный «материал», который может еще принести большую прибыль. Он понимает, что раз я сам собираюсь ехать туда, значит, решил обойтись без помощи полиции.

Гриша остановился и посмотрел на меня почти осмысленным взором. Потом его лицо оживилось, он понял, что я хочу сказать.

— Ага!

— Вот тебе и «ага»! Конечно, он предпочтет помешать мне в моем невинном турпоходе, прежде чем избавляться от улик. Сделать это для него легче легкого. Места там безлюдные. Он может попытаться прикончить меня и здесь, пресечь, так сказать, попытку в зародыше. Но это опасно, и скорее всего он дождется, пока я заеду в какое-нибудь глухое место, где на десятки, а то и на сотни километров вокруг не будет ни одной живой души, и только тогда…

— Ни одной живой души, кроме бандитов.

— Вот именно. Ты сам разве не так бы поступил со мной?

— Я удушил бы тебя еще в колыбели, представься мне такая возможность. Подумать только, дрогнуть перед чарами старой девы!

— Придется тебе мириться с фактом моего существования.

— Думаю, что это продлится недолго. Не Скал, так Адамс, кто-нибудь из них до тебя доберется.

— Адамс пока что выбыл из игры. А после того, как полиция нашла здесь труп его негра, возникнут новые основания считать, что он замешан в какие-то темные дела, о которых «информировал» их Скал.

— Хватит с тебя и Костлявого Мака.

— Не радуйся раньше времени, я еще жив. Лучше подумай, как мне добраться до «интерната» прежде, чем они доберутся до моей шкуры. И не обольщайся, твоя шкура почти в такой же опасности.

— Я, конечно, могу подумать… Но ты ведь снова разболтаешь о наших планах первой встречной вдове или еще кому-нибудь.

— Перестань меня пилить, Гриша! — взмолился я. — Ты и сам мог бы сделать такой промах.

— Я? Никогда! Старые девы вызывают у меня аллергию, прямо мурашки идут по коже. Бр-р-р! Я с ними обращаюсь сурово и строго. Ты только представь себе — всю жизнь хранить целомудрие! Это же… Просто не нахожу слов.

Мой приятель начал валять дурака в своем обычном стиле, а это значило, что он оттаял и перестал на меня злиться.

— Может быть, нам разделиться и направиться туда разными путями поодиночке? — предложил я.

— Хочешь отвлечь огонь на себя?

— Ну и что? Ты же считаешь, что я виноват и провалил дело…

— Ничего я не считаю. Только в одиночку там придется туго, даже если и удастся добраться до места. «Интернат» наверняка охраняют несколько человек, подходы просматриваются и простреливаются. Нарвешься на пулю, вот и все.

— А вдвоем, по-твоему, мы справимся?

— Справились же мы с негром!

— Да, ты мне здорово помог, когда валялся у стены без чувств. Лучше уж помолчи, герой.

Гриша изобразил обиду, у него это здорово получалось. Длинный нос повис над оттопырившейся верхней губой, брови сошлись на переносице домиком. Но в следующую секунду он понял что-то и засиял, как кукольный Петрушка — рот до ушей, и щечки яблочками.

— Постой, но ведь твоя мисс Макгроу не знает, что ты знаешь…

Я понял это еще до того, как его осенило, но решил прикинуться дурачком, чтобы он мог потешить самолюбие.

— Выражайся точнее, Гриша.

— Я слишком хорошо воспитан, чтобы выражаться с той точностью, которая требуется в данных обстоятельствах, — гордо ответил мой друг. — Но чтобы тебе было понятно, скажу: ты должен еще раз встретиться с ней до нашего отъезда.

Я и сам решил так сделать. Разоблаченный враг представляет лакомый кусочек, пока еще не знает, что его разоблачили.

— Да. И я уточню свой маршрут по картам, которые она мне подобрала…

— …И оставишь их у себя на столе, чтобы на минутку отлучиться под каким-нибудь благовидным предлогом, — закончил он мою фразу.

— Ты позовешь меня к телефону из вестибюля, где дежурит администратор.

— Договорились. Вечно мне приходится тебя выручать!

— Да? А кто в прошлый раз резал лук? Ты нарезал помидоры и мясо, а я проливал слезы!

— Тебе можно поручить только черную работу, а остальное должен делать мастер.

— Пошли посмотрим, есть ли что-нибудь в холодильнике, мастер.

— Пошли!

Так прозаически закончилось наше совещание.

 

30

Миленький ты мой,

Возьми меня с собой…

Русская народная песня

Я добросовестно выполнил все, о чем мы договорились накануне, и когда Гриша вызвал меня к телефону, задержался на пять лишних минут, зайдя по пути назад в туалет. Мисс Макгроу имела достаточно времени, чтобы ознакомиться с маршрутом моей предполагаемой поездки. Она и сделала это положенный для контроля на карту волосок исчез… Он не мог быть просто сметен случайным сквознячком, так как я предусмотрительно заправил его кончик в сгиб карты. Уходя вечером домой, я забрал с собой все подготовленные моей секретаршей материалы якобы для того, чтобы поработать над ними еще, а на деле — для имитации бдительности. Это должно было создать у противника иллюзию серьезности моих намерений относительно поездки именно по такому маршруту, какой был отмечен на карте, а также того, что я стремлюсь сохранить его в тайне.

Впрочем, карты действительно были мне нужны — для прокладки другого, настоящего маршрута.

Выехать мы предполагали на сутки раньше срока, доверительно сообщенного мной своей заботливой секретарше. Нужно было постараться уйти подальше, пока они не хватятся нас. Старое устройство из холодильника и подключенной к контактам его реле кухонной лампочки должно было ввести в заблуждение наблюдающих за моим коттеджем — я надеялся на это довольно слабо, но нужно было использовать любой шанс, каким бы мизерным он ни был.

"Порше-каррера" Гриши будет везти нас двоих, причем, начальную часть пути мне предстояло проделать в багажнике. Баки предусмотрительно залиты бензином под пробки, уровень масла и давление в шинах проверены, оружие и провизия упакованы.

Не знаю как Гриша, но я не испытывал предстартовой лихорадки слишком часто мне приходилось отправляться в рискованные экспедиции, и если бы я каждый раз волновался, то стал бы неврастеником задолго до пенсионного возраста. Мой друг, судя по его обычному аппетиту, тоже сохранял спокойствие.

После ужина мы демонстративно распрощались на террасе, заменившей традиционную в таких сценах калитку, после чего Гриша не торопясь направился к своей машине, а я вошел в дом. Через двадцать минут он должен был подобрать меня у ограды парка, где густая зелень и предусмотрительно испорченный ближайший фонарь обеспечивали скрытность маневра. Я приготовил для краткого броска от коттеджа до места встречи черный комбинезон с капюшоном вроде тех, что носят японские ниндзя. Если эта, наиболее рискованная часть нашего плана, будет успешно выполнена, то через два-три часа радиус круга поиска, внутри которого противник может рассчитывать перехватить нас, расширится до трехсот километров. Учитывая множество дорог, пересекающих эту площадь, задержать нашу машину будет в состоянии лишь целая армия специально проинструктированных агентов, которой, конечно, Костлявый Мак не располагал.

Но, как говорится, "гладко было на бумаге, да забыли про овраги".

Я был уже готов через несколько минут выходить, как вдруг услыхал слабое постукивание во входную дверь. Поскольку злоумышленник не стал бы предупреждать о своем появлении стуком, я без опаски, но с естественным раздражением открыл неожиданному и очень неуместному в данных обстоятельствах гостю. Предварительно мне пришлось снять комбинезон, что при всей спешке, заняло минуты полторы.

— Хай, Дэн… — услыхал я знакомый голос. — Ты собрался лечь спать? Почему ты в одном белье?

Это была Джин, собственной персоной, живая и невредимая, хотя и сильно потрепанная. Состояние ее одежды, прически и грязные полосы на лице свидетельствовали, что в последнее время она жила не в отеле «Хилтон».

— Какого черта ты не позвонила? — Боюсь, что тон мой был довольно груб. — Я должен уходить, у меня сейчас нет времени возиться с тобой. Если хочешь, оставайся здесь, но предупреждаю, тут скоро будет жарко.

У меня мелькнула не слишком честная по отношению к Джин мысль, что ее пребывание в моем коттедже послужило бы лучшей маскировкой, чем периодически вспыхивающий на кухне свет…

— Я пойду с тобой, Дэн, куда бы ты не направлялся. За мной гонится негр Адамса, он выломал твою дверь, когда я ждала тебя здесь, и чуть не застукал меня в телефонной будке. Он бегает медленнее, чем я, но… Я больше не могу, Дэн…

Ноги у нее подкосились, и она мешком свалилась на ближайший стул.

Я лихорадочно соображал, что делать дальше. Скал, похоже, не собирался причинять ей вреда, поэтому я решил попытаться уговорить ее переночевать в коттедже, хотя это и было в некоторой степени «подставкой».

— Джин, негра больше нет в живых. Я сам всадил ему пулю в голову. Побудь здесь до утра, а потом уходи куда-нибудь. Позже я с тобой свяжусь и постараюсь помочь.

Последнее было маловероятным, я сказал так только для того, чтобы успокоить ее. Но что я мог поделать, когда на карту была поставлена жизнь не знаю уж какого количества детей. И еще меня ждала Вероника…

Она подняла к свету залитое слезами лицо.

— Дэн, возьми меня с собой! Я боюсь здесь оставаться, они пришлют кого-нибудь другого, еще страшнее. Дэн, ну пожалуйста!

В отчаяньи я взглянул на часы. До срока встречи с Гришей оставалось пятнадцать минут, я еще мог успеть вовремя. Конечно, если я задержусь, он подождет меня, но каждая секунда промедления увеличивала опасность в нарастающем, лавинообразном темпе. Я принял решение.

— Хорошо. Беги к тыльным воротам парка. Через двадцать минут тебя подберет мой друг, мистер Фэрфилд, он будет ехать в красной спортивной машине. Сядешь к нему и станешь делать все, что бы он не велел.

— А ты?

— Я присоединюсь к вам потом.

Мне некогда было объяснять ей, почему я предпочитаю ехать в багажнике той же машины.

Дженнифер с трудом встала, потом снова опустилась на сидение, и я начал опасаться, что она не сможет пересечь парк за такое короткое время.

— Джин, постарайся не опоздать, а то он уедет. Ты останешься в парке одна.

Эти слова произвели магическое действие. Она стартовала прямо со стула, промчалась сквозь дверь холла и исчезла в темноте узкой дорожки, ведущей в глубь участка, на котором располагался мой дом.

Еще минута ушла у меня на то, чтобы снова надеть комбинезон, потом я осторожно выскользнул через заднюю дверь, предварительно выключив свет во всех комнатах, окна которых выходили на тыльную сторону коттеджа. В других комнатах свет был погашен давно, но тут я оставлял его специально, чтобы глаза возможного наблюдателя не успели привыкнуть к темноте. Такие маленькие уловки слагались в то, что непосвященные называют «везением».

Я не опоздал, хотя и дышал так, будто пробежал всю марафонскую дистанцию. Пока Гриша отпирал багажник, я в нескольких словах пояснил ситуацию и сообщил, где будет его ждать наша новая и непрошенная попутчица.

— Пока что она послужит нам своеобразной маскировкой. А потом подумаем, что с ней делать.

Мой приятель с сомнением покачал головой.

— Меня всегда смущают неожиданные попутчицы. Ладно, полезай поглубже, а то прихлопну уши. И не хрюкай, напугаешь девушку.

Он запер багажник, и не успел я как следует умоститься среди чемоданов и инструментов, рванул с места так, что я больно стукнулся обо что-то головой.

Через пять минут он остановился, и до меня донеслось несколько неразборчивых слов. Потом хлопнула дверца, и машина снова помчалась вперед.

Жесткая подвеска заставляла меня то и дело упираться руками в стенки и крышку багажника, чтобы не разбить себе голову во время совершенно неожиданных поворотов и подпрыгиваний на редких ухабах. Потом «порше» вырвался на магистральное шоссе, и я смог немного расслабиться. Я даже задремал в темноте и духоте, и когда Гриша постучал по крышке рядом с моим ухом, подскочил от неожиданности, нащупывая по привычке за поясом рукоятку «питона».

Крышка багажника поднялась, в лицо мне пахнул свежий воздух, и я заморгал, ослепленный светом Гришиного фонарика.

Джин, стоявшая рядом с "мистером Фэрфилдом", с изумлением уставилась на меня.

— Ой, кто это?… Дэн? Как ты здесь очутился?

— Мистер Майнер любезно согласился уступить место даме, — пояснил Гриша. — Конечно, вы могли бы сидеть у него на коленях, но он счел это неприличным.

Гриша преувеличивал. Хотя «порше» и двухместная машина, мы как-нибудь могли разместиться и не нарушая приличий.

— Девочки налево, мальчики направо, — провозгласил мой приятель на манер водителя туристского автобуса, и мы с ним отошли за кусты, которые росли вдоль обочины.

— Ну, что будем делать дальше?

Сидя в багажнике, я задавал себе тот же вопрос и теперь мог предложить почти готовый план, вариант операции, учитывающий присутствие девушки.

— Продолжим путь втроем. Вряд ли Скал может предположить, что мы захватим с собой еще кого-нибудь, тем более Джин. Именно нелепость такого поступка послужит нам маскировкой. Вряд ли все бандиты знают нас в лицо, а если даже им раздали наши фотографии, то опознать человека в быстро движущейся машине не так-то просто. Наша компания в роскошном автомобиле будет выглядеть парочкой плейбоев, собравшихся на прогулку с легкомысленной девицей.

— Для плейбоев мы с тобой несколько устарели, — скромно заметил Гриша.

— Ну, пусть нас принимают за подержанных плейбоев, за развратников-бисексуалов. Тебя это шокирует?

— Нисколько. Вид у Дженнифер подходящий, как будто мы вытащили ее из какой-то сточной канавы, — презрительно скривив рот, заявил он. — Ее плащ испачкал мне сидение.

Гриша начал входить в роль.

— Да, она удачно контрастирует с твоей сверкающей машиной и модной курткой, — согласился я.

— Зато тебе нужно переодеться. Не стоит слишком уж привлекать к себе внимание, а так ты похож на привидение, — покачал головой новоявленный «бисексуал».

Только сейчас я вспомнил, что все еще одет в маскировочный комбинезон с капюшоном и что лицо у меня скрыто полумаской.

Мы распаковали один из чемоданов, где лежала моя одежда, и я переоделся, после чего приобрел вид нормального горожанина, путешествующего в веселой компании. Повязанный на шее цветастый платок явился заключительным штрихом моего преображения. Теперь можно было ехать дальше, не прячась в багажнике.

Дженнифер успела умыться в протекавшем рядом ручье и выглядела не так уж отвратительно. Хорошенькая девочка в помятой одежде вполне могла заинтересовать двух таких начинающих стареть развратников, как мистер Фэрфилд и мистер Майнер. Я усадил ее справа от себя, обнял за плечи — не столько для поддержания имиджа, сколько из-за тесноты — и мы продолжили путь на север.

Мы уже проехали Тари, и до небольшого городка Уокоп, где нам нужно было свернуть налево, на второстепенную дорогу, оставалось не более тридцати километров. Через Уолч мы хотели добраться до другого магистрального шоссе, идущего вдоль западного склона хребта Нью-Ингленд, проехать по нему до Глен-Иннеса, еще раз повернуть налево и углубиться в район пересыхающих речек-криков, питающих истоки Дарлинга. Так, перемежая движение по большим магистралям с ездой по сравнительно малонаселенным местам, мы должны были приближаться к цели нашего путешествия, лежащей далеко на севере.

Нормальный человек, тем более спешащий, выбрал бы гораздо более удобный маршрут — по отличному шоссе вдоль восточного побережья или по такой же магистрали, пересекающей с юго-востока на северо-запад Большой Артезианский бассейн. Но мы не хотели следовать логике нормальных людей в этом-то и заключался расчет.

После кратковременной остановки Джин ожила и начала приставать ко мне с расспросами. Чтобы избежать необходимости сочинять на ходу правдоподобную легенду, я ловко перевел разговор на ее собственные приключения. Большинство людей, счастливо избежавших опасности и чувствующих себя от этого несколько приподнято, охотно вспоминают о недавних переживаниях и страхах, особенно, если есть благодарные слушатели, ахающие и сочувственно вздыхающие в нужных местах. То, что я был именно таким слушателем, не должно вызывать сомнений.

— Я пряталась в разных местах, последние дни — в лодке Модсли. Там была провизия и удобная постель.

— Разве у капитана Модсли есть лодка? Я думал, что он сухопутный вояка.

— Он капитан пехотного полка, но человек состоятельный и член Сиднейского яхт-клуба, — пояснила Джин. — Несколько раз он катал нас с миссис Гай на своей «Кукабарре» — так называется его яхта.

На ее лице не дрогнула ни одна жилка, когда она произнесла имя своей покойной опекунши. "Многообещающая девица", — подумал я.

— Наверно, у этой яхты какой-нибудь особенно громкий сигнал, сирена? — спросил Гриша. Он понял мою игру и ловко ее поддерживал, подбрасывая в подходящие моменты дровишки, едва только беседа начинала угасать. — Я слыхал, как кричит кукабарра, жуткое впечатление, похоже на хохот сумасшедшего или смех голодной гиены.

— Здесь эта птица заменяет петуха, она обычно встречает своими воплями рассвет, — заметил я. — Сперва, конечно, немного неприятно, но ничего особенного. Дело привычки.

— Сирена? — Джин на секунду задумалась, вспоминая. — Нет, не знаю, ни разу не слыхала. Там есть такой медный колокол, он звонил в него каждые полчаса…

— Это рында, он отбивал склянки. Эх ты, сухопутная крыса!

— Откуда мне знать, как называются все эти штуки. Там полно всяких веревок и палок, все скрипит и болтается. Пройти трудно, особенно, когда немного выпьешь.

— Напиваться на борту судна не положено, можно свалиться в воду, назидательно сказал я. — Видно, капитан Модсли не умеет поддерживать дисциплину среди экипажа и пассажиров.

— Он сам напивался так, что если бы не его матрос, мы уплыли бы Бог знает куда, на Северный полюс.

— На лодке большой экипаж? — поинтересовался я.

— Нет, только Модсли и этот матрос. У них там есть какая-то штучка, вроде автопилота, яхта может плыть сама.

— Надо говорить "идти", — поправил я ее. — Дорогое удовольствие, но зато очень удобно. Выставил курс и ложись спать. Электроника сделает все прибавит или убавит паруса, если изменится сила ветра, подвернет штурвал, если снесет течением, переменит галс.

— Яхта роскошная, — подтвердила Джин. — А какой там буфет! Каюты обшиты красным деревом, на стенах картины…

— Дешевая роскошь! Настоящему судну приличествует строгий, суровый стиль. Море не любит пижонов.

— Много ты понимаешь! Просто у тебя никогда не было столько денег, чтобы купить яхту, вроде этой.

Я подумал, что деньги при желании у меня могли быть, их хватило бы на десять яхт, но только проявить свое богатство было для меня все равно, что подписать себе смертный приговор.

— На черта мне яхта. Меня сразу укачивает.

— А меня нисколько. Модсли говорил, что я прирожденная…

Громкий хлопок прервал ее на полуфразе.

 

31

В свою же сеть кулик попался…

В.Шекспир

Гриша с трудом вывел машину из заноса. Мы остановились и вышли, чтобы взглянуть, что случилось, хотя и так было почти ясно — спустила одна из шин. У нас имелась запаска, и поставить ее было минутным делом, если бы не маленькая помеха — черные отверстия трех стволов, смотревших нам прямо в лица.

Гангстеры появились неожиданно, как будто выросли из-под земли, но я подозреваю, что они просто поджидали нас, присев за невысокими кустами, точно такими же, какие послужили нам ширмой во время предыдущей остановки. В одном из них я узнал Билла, очевидно, он уже успел полностью оправиться после схватки с Адамсом.

Дженнифер начала пронзительно визжать. Так кричат животные, понимающие, что их ведут на убой. Думаю, что если в радиусе двух километров находилась хоть одна живая душа, эти вопли достигли ее слуха. Но, похоже, бандиты хорошо знали — никто не придет к нам на помощь. Они не обращали на крик девушки никакого внимания, хотя лично у меня от него заложило уши.

Мистер Скал распорядился доставить всех нас к нему целыми и невредимыми, я понял это, когда Билл вытащил пару наручников и направился ко мне, щелкая на ходу их браслетами. Видимо, случай с "беспомощным калекой", вырвавшим горло у его напарника и чуть не прикончившего его самого, пошел ему на пользу и сделал осторожным.

Краем глаза я видел, что два других гангстера держат под прицелом Джин и Гришу, который, подняв руки, медленно отступал назад, пока не наткнулся на распахнутую дверцу «порше».

Когда Билл очутился прямо передо мной и уже протягивал раскрытые наручники, как бы предлагая мне самому вложить в них запястья, я сделал небольшой шаг вперед, расстояние между нами сократилось до полуметра.

В такой позиции ему было неудобно надевать на меня браслеты, и он, недовольно буркнув что-то неразборчивое, — кажется, удар Адамса повредил ему голосовые связки, — уперся левой рукой в мою грудь, чтобы оттолкнуть меня.

Какое-то мгновение я сопротивлялся нарастающему нажиму, а потом резко откинулся назад. Одновременно с этим я сжал рукой его пальцы, вцепившиеся в отворот моей куртки так, что даже при всем желании он уже не мог выпустить его, а правым предплечьем согнутой под прямым углом руки изо всех сил ударил по его локтевому суставу в направлении, противоположном естественному сгибу — вверх и немного влево.

Он не успел среагировать и продолжал толкать меня от себя, в результате мой удар пришелся по локтю почти выпрямленной руки и вышиб ее из сустава. Все еще сжимая его кисть, теперь уже двумя руками, я нырнул всем корпусом вниз и влево, скручивая болтавшуюся на связках и околосуставной сумке руку бедняги, как отжимаемую после стирки тряпку.

Билл заорал от боли с такой силой, что заглушил бы визг Дженнифер, если бы не разные диапазоны их голосов. Но едва начавшийся дуэт прервался, хлопнул негромкий выстрел, и бас умолк, повалившись на меня.

В следующее мгновение я услыхал на фоне пронзительного крика Джин какой-то новый звук, похожий на удар по футбольному мячу, потом второй, сопровождаемый металлическим лязгом. Крутясь по бетону, к самому моему носу подлетел предмет, в котором я узнал автомат «мини-узи».

Выбравшись из-под тела Билла, я окинул взглядом поле сражения.

Один из соратников моего противника, бывшего, очевидно, главным в команде захвата, лежал навзничь, крестом раскинув руки. Голова второго была зажата между корпусом «порше-каррера» и краем его длинной дверцы, не могу себе представить, зачем он туда ее засунул. Гриша прижимал дверцу коленом, рискуя повредить петли и испортить свой дорогой автомобиль, в руке у него был плоский метательный нож.

— Ты цел? — голос моего друга выражал тревогу. — Он все-таки сумел выстрелить!

— И попал в своего шефа.

На спине куртки Билла четко вырисовывалось маленькое входное отверстие от пули.

Я перевернул его. На лице убитого было написано неподдельное выражение изумления. Он так и не научился быть по-настоящему осторожным и уже не научится никогда. Что ж, в любой среде происходит естественный отбор, Билл оказался в числе отбракованных.

Похоже, что оба его подручных тоже были мертвы. Когда Гриша отпустил дверцу, тело бандита глухо шмякнулось о бетон, задев по пути подбородком порог машины. Потом мой приятель шагнул к распластанному на дороге второму, склонился над ним, вытащил из его горла клинок еще одного метательного ножа, вытер блеснувшую сталь о куртку убитого и спрятал в прикрепленный к внутренней стороне своего предплечья чехол. Гриша всегда содержал свое оружие в чистоте и порядке.

Когда он выпрямился и повернулся ко мне, собираясь что-то сказать, в окружающем мире вдруг произошла некая неожиданная перемена, настолько внезапная и резкая, что Гриша так и застыл с полуоткрытым ртом.

Я тоже был ошеломлен и сперва не сообразил, в чем дело. Мне показалось, будто я внезапно оглох. Но секунду спустя я услыхал тихий шелест ветра в придорожном кустарнике и понял, что со слухом у меня все в порядке. Это перестала визжать Дженнифер, и наступившая тишина подействовала, как удар грома.

Она сидела, скорчившись у левого заднего колеса, пробитого шипом ловушки. Когда мы с Гришей подошли к ней, я увидел ее бледное как мел лицо, остановившиеся глаза и трясущийся подбородок.

Нам пришлось долго отпаивать ее водой из термоса, наконец, она немного успокоилась и пошатываясь встала.

— Они… Все?

Одно дело подсыпать снотворное в стакан ничего не подозревающей жертве, другое — взглянуть в глаза смерти, затаившейся в черной глубине направленного на тебя ствола. Все ее существо, страстно жаждавшее жить, возмутилось, вылилось в этом пронзительном визге. Выработанная тысячелетиями реакция, цель которой — предупредить других соплеменников об опасности. Куда девалась вся ее культура, великосветский лоск, который она демонстрировала за столом Адамса!

Мы усадили Джин в «порше» и отправились на поиски машины бандитов, держа на всякий случай наготове их же автоматы. В магазине моего не доставало одного патрона.

Черный «форд-эскорт» стоял в какой-нибудь сотне метров, за невысоким холмом, незаметный со стороны шоссе. Он был пуст.

Однако, подойдя вплотную, я услыхал доносившийся из-за полуопущенного стекла левой дверцы нетерпеливый голос:

— Билл! Билл! Почему ты не отвечаешь?

Потом, после небольшой паузы, снова:

— Билл! Какого черта, откликнись!

Мы переглянулись.

— Это не наш приятель, Костлявый Мак? — спросил Гриша. Он еще ни разу не слыхал голоса "мистера Скала".

— Нет, у того приятный баритон, а этот визжит чуть ли не фистулой. Наверно, какой-то связной, наблюдавший за шоссе.

— Ответим ему?

После пережитой опасности меня вдруг охватило дурашливое настроение. Опасный симптом расшатавшихся нервов, но я решил немного порезвиться.

— Чего разорался? — Я прикрыл микрофон, свисавший на черном шнуре с приборной доски рукой, чтобы на другом конце не сразу распознали мой голос.

— Билл, слава Богу! Ну как, все в порядке?

Очевидно, голос Билла после удара в горло не отличался особой частотой тембра, и связной принял меня за своего приятеля.

Я откашлялся.

— Ага. У нас раненый, немного задержимся.

— Понял, Билл. Но они… Ты их взял? Что сказать боссу?

— Взял, не морочь голову. Мне некогда.

— О'кей, Билл. До встречи.

Раздался щелчок, и динамик умолк.

Мы вернулись к своей машине, из которой расширенными глазами смотрела на нас бледная как полотно Джин.

— Он… Он шевелится, Дэн!

Она указала пальцем на бандита, которому прищемило голову дверцей. Сейчас он лежал на обочине, рядом с Биллом и вторым безымянным гангстером, куда мы оттащили их перед тем, как идти искать привезшую команду захвата машину.

Гриша подошел к бандиту и толкнул его ногой. Голова гангстера безвольно перекатилась на другую сторону, у него явно была сломана шея.

— Успокойся, Джин, тебе показалось.

Она вцепилась в край дверцы так, что побелели суставы пальцев.

— Говорю тебе, там что-то шевелилось!

"Не хватало нам еще возиться со спятившей от страха девицей!" подумал я. Но тут же увидел, как куртка на груди Билла вздыбилась каким-то горбом, она не могла бы так подняться, если бы даже он сделал глубокий вздох…

Присмотревшись, я все понял.

— Это всего лишь тафа — сумчатая крыса. Вон кучка земли у входа в ее нору. Мы вторглись в чужие владения. Осторожнее, Гриша, она кусается, и ее укусы, как говорят, очень болезненны.

— Она питается падалью? — Гриша всегда был слаб в зоологии.

— Нет, это настоящая хищница, она ловит мышей и даже домашних птиц, поэтому любит селиться рядом с человеком. Наверно, почуяла запах свежей крови.

Гриша топнул ногой, и зверек размером с крупную нашу крысу, но отличавшийся от нее более заостренной мордочкой, красивой голубовато-серой шкуркой и хвостом с кисточкой, проворно юркнул в черное отверстие своего жилища.

— Ладно, хватит наблюдать за природой. Нужно убираться отсюда. Гриша шагнул к спущенному колесу и сокрушенно покачал головой.

— Но куда? Если они проследили нас до этого места, значит, уловка с картами, которые я подсунул мисс Макгроу, не сработала.

Я на минуту задумался, соображая, не сделал ли какую-нибудь ошибку.

— Может быть, мы напоролись на них случайно? — Судя по тону, мой приятель сам не верил в такую "иронию судьбы".

— Нет, Гриша. Они нас ждали, приготовили засаду. Они знали, по какому пути мы движемся.

— Как могли они это узнать?

Мне помог опыт, приобретенный еще в Союзе, во время борьбы с Организацией.

— Гриша, в твоем арсенале есть индикатор?

— Ты думаешь, «маячок»? Но как могли они его установить? Даю голову на отсечение — с тех пор, как я купил свою машину, никто посторонний к ней не подходил. Ты думаешь, мне охота взлететь на воздух?

— Все равно надо проверить.

Ворча, что мы напрасно теряем время, Гриша полез в багажник и начал расстегивать замки на одном из чемоданов.

Красный глазок индикатора замигал, как только мы его включили очевидно, передатчик «маячка» был довольно мощным. Минуту спустя источник предательского излучения был найден. Но «порше-каррера» оказался чист, как девственные альпийские снега, Гриша не ошибся, давая в заклад голову. «Инфекция» пришла со стороны.

— Джин, откуда у тебя этот браслет?

— Мне его подарила миссис Гай. А что? Красивая и дорогая штучка. Я оставила ее себе на память…

"Господи, на память о чем?!" — Мне начинало казаться, что я никогда не смогу постичь загадок женской души. Единственное, что могло меня утешить, так это то, что в своей тупости я был не одинок.

— Дай мне его на минуту, Джин.

Кончиком перочинного ножа я поддел почти незаметную пластинку на внутренней стороне браслета, и она отскочила. Одного взгляда на то, что оказалось под ней, было достаточно.

— Недаром я всегда опасался случайных попутчиц, — сказал Гриша. Может быть, в этой штуке еще и мина с радиовзрывателем?

Джин с ужасом оттолкнула от себя лежавшую на сидении сумочку из крокодиловой кожи, на которую указал мой друг.

— Проверим, — полушутя-полусерьезно сказал я и открыл сумочку. Но там, кроме всякой обычной женской мелочи, среди которой я обнаружил флакончик с уже знакомым мне запахом, не было ничего опасного.

— Джин, тебе придется расстаться со своим браслетом, — сказал я.

— Но почему? Мне он нравится, и…

— В самом деле, — вмешался Гриша. — Сделай девочке приятное, выковыряй из браслета начинку, а остальное оставь ей. На память.

Но у меня были другие планы.

 

32

Боюсь данайцев, даже дары приносящих.

Вергилий

Если бы не необходимость отремонтировать пробитую шину, мы, возможно, и не остановились бы на маленькой заправочной станции — бензина у нас было еще вполне достаточно.

У невысокого белого здания с огромной броской вывеской, которое располагалось сразу же за железнодорожным переездом, приблизительно на середине пути между Тари и Уокопом, стояла только одна машина ярко-красная «тойота». За рулем сидела крашеная блондинка, о чем-то оживленно спорившая с хозяином бензоколонки.

Гриша придирчиво осмотрел себя в зеркальце заднего вида.

— Ладно, старик, я пошел.

Не знаю, о чем говорил он с хозяином, но только минуту спустя тот не торопясь направился к нашей машине, оставив Гришу оправдываться перед блондинкой за небольшую задержку в обслуживании приехавшей раньше нас клиентки.

Когда он подошел поближе, я разглядел, что это пожилой, давно небритый человек в рабочем комбинезоне. Возможно, он даже и не был хозяином, а только обслуживал приезжих, хотя вряд ли доходы от этой маленькой станции позволяли ее владельцу держать помощника.

— Так что у вас стряслось?

Говорил он как-то замедленно, вероятно, так же и работал. Я объяснил ему, что нам от него нужно, и он не торопясь покатил колесо «порше» куда-то за сарай, примыкавший к зданию станции. Очевидно, там была оборудована мастерская. Я приготовился к долгому ожиданию.

Гриша все еще беседовал с блондинкой, судя по его позе, он пустил в ход все свое мастерство Дон Жуана, чтобы уложиться как можно в более короткий срок. Рядом со мной Джин со смешанным выражением интереса и огорчения наблюдала за разворачивающейся перед ней сценкой.

Мой приятель не подкачал. Он вернулся как раз в тот момент, когда из-за сарая появился небритый флегматик с отремонтированным колесом.

Я взглянул на руки Гриши. В них ничего не было.

— Ну как?

— Порядок! А ты что думал?

Джин недовольно отвернулась, она явно была не в духе.

Рабочий или хозяин, кем бы он ни был, положил колесо в наш багажник, захлопнул крышку и направился к машине блондинки, готовясь, очевидно, встретить град раздраженных упреков, а мы развернулись и стартовали в обратном направлении.

Когда мы проезжали мимо оставшейся в одиночестве «тойоты», из ее окна высунулась хозяйка машины и послала нам воздушный поцелуй, который, конечно, предназначался моему другу, а отнюдь не мне или надувшей губки Дженнифер. На пухлой ручке блондинки сверкал изящный золотой браслет…

— Надеюсь, ты ничего не повредил, когда открывал крышку, — озабоченно сказал Гриша. — А то все мои труды пойдут насмарку.

— Раньше надо было думать! Теперь останавливаться, вытаскивать индикатор и устраивать проверку работоспособности «маячка» как-то неуместно.

— Будем надеяться на лучшее, — философски произнес приятель.

— Что ты ей наплел? — Мне хотелось заинтересовать Джин и заставить ее сменить гнев на милость.

— Секрет фирмы, — важно ответил наш ловелас. — Какая разница, главное результат.

— Теперь они будут охотиться за ее машиной и в конце концов убьют эту ни в чем не повинную женщину, злорадно сказала Джин. — Так ей и надо, не бери дорогих подарков от первого встречного.

— Ну, не такие уж они идиоты, сперва посмотрят, кто сидит в машине, возразил я. Но в тоне моем не было уверенности.

Мы возвращались в Сидней, потому что это было последнее место, где Скал станет нас искать, когда обнаружит, что его команда захвата потерпела фиаско. Кроме того, пока Гриша обольщал блондинку, у меня возник еще один план.

Какое-то время мы ехали молча, а потом я спросил:

— Джин, где стоит яхта капитана Модсли?

Она недоуменно взглянула на меня. Очевидно, ее мысли витали где-то далеко.

— Что? А, яхта… Обычно у причалов яхт-клуба, но в последнее время она была возле маленькой пристани на мысе Лонг-Риф.

Я знал это место, ближайшие жилые постройки находились от него по меньшей мере в полутора километрах, вокруг расстилался зеленый массив, что меня вполне устраивало.

Гриша повернулся ко мне, подняв брови.

Ты хочешь спрятаться в яхте? А если ее хозяину взбредет в голову покатать по взморью целую кучу своих полковых приятелей?

Но Джин, напротив, оживилась.

— Правильно, Дэн! Модсли уехал куда-то на целый месяц, поэтому я туда и залезла. Там есть консервы и много выпивки. Давай спрячемся там, места хватит на всех.

— А охрана?

Гриша выдвигал, как всегда, все новые возражения.

— Я вас проведу, я знаю, как можно туда незаметно пройти.

— Одно дело перекантоваться в каюте два-три дня для девушки, а другое — жить там целой компанией неизвестно сколько времени.

— Ладно, мы все это обдумаем, пока будем ехать, — положил я конец дискуссии.

Но особенно раздумывать нам было некогда. Мы уже миновали Буладела, впереди лежал большой портовый Ньюкасл, где можно было затеряться не хуже, чем в Сиднее, потом Госфорд, от которого до окраин Сиднея оставалось километров двадцать пять-тридцать. Нужно было что-то решать.

— Положись на меня, Гриша. Я знаю, что делаю.

Если бы только это было правдой!

В Госфорде мы нашли маленький уютный ресторанчик с хорошо просматриваемым из зала подъездом для машин и просидели за столиком — к вящей радости владельца, извлекшего из нашей вынужденной задержки кое-какой доход, до самой темноты. Выехав из городка, мы свернули с магистрального шоссе на второстепенную дорогу, идущую ближе к побережью, и по ней осторожно, с оглядкой, добрались до Сиднея.

Оставив в стороне Терри-Хилс, где в моем милом коттедже, о котором я уже вспоминал с некоторой ностальгической грустью, хозяйничали, вероятно, незваные гости, с изумлением обнаружившие «автоматику», включавшую и выключавшую свет на кухне, мы проехали северную часть Броквейла, миновали лагуну Нарробин и остановились на повороте. За спиной у нас лежала оконечность мыса Лонг-Риф, а слева, отделенная от дороги узкой полосой растительности, — небольшая, укромная бухточка, цель нашего "броска на юг".

Джин не подвела. Доверившись ей, мы благополучно, никем не замеченные — по крайней мере никто нас не окликнул, никто не остановил, — добрались до причала, где стояло несколько яхт. Ни на одной из них не горел свет, очевидно, мы были единственными посетителями этого маленького «порта» в тот вечер.

— Вот она! — указала девушка на небольшое суденышко, тершееся бортом о плетеные веревочные кранцы, вывешенные с края причала. Я обратил внимание на то, что яхта крепилась всего двумя швартовыми.

В темноте трудно было оценить мореходные качества «Кукабарры», но, похоже, она находилась в полной готовности к выходу — стоило только поднять паруса. Я перепрыгнул невысокое ограждение причала и очутился на палубе. То же проделали мои спутники.

— Спускайтесь в каюту, посмотрите, что там и как, — сказал я. — Мне нужно кое-что здесь сделать, потом я присоединюсь к вам.

Гриша кивнул и ведомый опытной Дженнифер полез в глубины суденышка.

Я прошел на корму и ощупал «утку», на которую был накручен один из удерживающих яхту у причала тросов. Потом наклонился и вытащил из ножен, прикрепленных к моей правой голени, нож.

Этот охотничий нож знаменитой американской фирмы «Бак» я купил вскоре после приезда в Австралию. Толстый в обухе клинок из нержавеющей, твердой и одновременно упругой стали, чуть вогнутое в середине части острое как бритва лезвие, удобная рукоятка, сделанная из покрытого пупырышками коричневого оленьего рога… Словом, овеществленная мечта любого мальчишки, да что там — любого настоящего мужчины, какого бы он ни был возраста!

Я перерезал крепкий кавларовый швартов как бумажный шнурок. Потом сделал то же с баковым концом.

Минуту спустя легкий бриз наполнил кливер и бермудский грот, я закрепил гика-шкот, и «Кукабарра», чуть накренившись, с легким шелестом отошла от причала…

Когда обеспокоенный моим долгим отсутствием Гриша поднялся на палубу, яхта уже подходила к узкому выходу из бухты в открытый океан.

— Старик, ты что это натворил! — сдавленным шепотом произнес мой ошеломленный приятель.

— Решил стать пиратом. На рассвете мы поднимем "Веселый Роджер", если только такой флаг найдется на борту.

— Пиратов обычно вешают на реях, — пробормотал он, затравленно озираясь. — И вообще на суше я чувствую себя как-то увереннее…

— Ой, мы плывем! — Над краем люка показалась голова Джин. — Что, яхта оторвалась? Вот здорово!

— Тише!

Я боялся, что далеко разносящийся над спокойной поверхностью бухты голос девушки кто-нибудь услышит.

— Гриша, приготовь мне пару бутербродов и бокал какого-нибудь морского коктейля — на твое усмотрение.

Это была военная хитрость, чтобы убрать их с палубы, пока мы не выйдем в открытое море и не удалимся от берега на достаточное расстояние, где они смогут выражать свои эмоции, не опасаясь быть услышанными береговой охраной.

— Намек понял, — по-морскому четко ответил мой приятель. — Мисс Дженнифер, займемся приготовлением ужина капитану.

И они вернулись в каюту.

 

33

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно;

В роковом его просторе

Много бед погребено.

Н.Языков

К рассвету мы уже находились в нескольких милях от берега и, преодолевая слабое Восточно-Австралийское течение, двигались к северу. Было погожее утро, под косыми лучами восходящего солнца поверхность океана напоминала лист измятой алюминиевой фольги.

В свете дня я как следует разглядел захваченное нами суденышко. Это была сорокафутовая яхта — полуторамачтовый иол с бермудским парусным вооружением. «Кукабарра» хорошо слушалась руля, и позже, когда мы пересекли южный тропик и вошли в полосу пассатов, я убедился, что она может идти против ветра крутым бейдевиндом до тридцати пяти градусов, развивая приличную скорость.

Конечно, мне было трудно тягаться с такими знаменитыми мореплавателями-одиночками, как Джордж Чичестер или Хойновская-Лисевич, но кое-чему я научился, когда в составе студенческой команды ходил на крейсерской яхте по Черному морю в Болгарию и Турцию. Через несколько дней я окончательно восстановил полузабытые навыки и чувствовал себя довольно уверенно в новой роли предводителя пиратов, особенно после того, как обнаружил комплект карт и разобрался с навигационным оборудованием, а также убедился в работоспособности рации.

Плаванье началось счастливо, во всяком случае, погода на первом этапе нам благоприятствовала, хотя в период с декабря по март в этом районе случаются свирепые ураганы и штормы. Гриша вскоре освоился настолько, что вполне мог заменять меня за штурвалом, иногда же мы доверяли вести суденышко авторулевому и тогда отдыхали всей командой.

При первом удобном случае я объяснил Грише свой план. Он был предельно прост: идти на север, мористее Большого Барьерного рифа, потом, примерно на высоте десятой южной параллели, повернуть на запад, обогнуть мыс Йорк и через Торресов пролив войти в залив Карпентария. Высадившись на побережье в пункте, наиболее близком к цели нашего путешествия, мы сможем добраться до «интерната» пешком, а потом, осмотревшись, разработать детально операцию по освобождению детей.

Этот план был хорош тем, что Скал наверняка все это время будет, распыляя свои силы, разыскивать нас на дорогах, ведущих в северную часть Квинсленда, и не обнаружив никаких наших следов, придет в полное замешательство. Вряд ли он догадается, что мы избрали столь экзотический и сравнительно медлительный вид транспорта. Таким образом, наше появление в районе «интерната» должно оказаться для него совершенно неожиданным, в чем я видел залог успеха операции.

Как бы согласившись друг с другом, мы обошли молчанием слабый пункт: хватит ли у нашего противника терпения, и не «эвакуирует» ли он в конце концов свой "склад живых консервов" вместе с обслуживающим персоналом… Оставалось лишь надеяться на его жадность и смелость.

— А что будет с вашим автомобилем? — вдруг задала вполне резонный вопрос Дженнифер. — Ведь это очень дорогая машина, а вы бросили ее прямо на дороге.

Мы с Гришей переглянулись. Устами младенца…

— Через несколько дней полиция заберет ее и поставит на штрафную площадку, после чего сумма, за которую мы сможем выкупить «порше», начнет увеличиваться с каждым просроченным днем. Но, боюсь, они никогда не дождутся этих денег.

— Вы не собираетесь возвращаться?

— Не будем загадывать заранее. Мы предприняли рискованное дело, кто знает, чем все это кончится…

Такое легкомыслие пришлось ей по душе, оно соответствовало характеру Джин.

— Ну и ладно! Пропал мой браслет, пропадет ваша машина, мы разобьем яхту Модсли о скалы и все утонем. Прямо как в кино. Зато интересно.

— Всегда нужно надеяться на лучшее, — назидательно сказал Гриша.

Проходил день за днем. Наше счастливое пока что путешествие продолжалось, мы неуклонно продвигались к северу. Вскоре «Кукабарра» вошла в полосу южных пассатов, и мне представилась возможность самому оценить воспетую многими прелесть плавания в этих широтах, когда дует постоянный ровный ветер, светит ласковое солнце, а форштевень рассекает сверкающие волны, взбивая у бортов пену и вспугивая летучих рыб. По вечерам загорались яркие звезды, море иногда светилось загадочным зеленоватым светом. В его прозрачной глубине скользили какие-то неясные тени, возможно, то были большие рыбы или дельфины. Это производило совсем иное впечатление, чем путешествие на океанском комфортабельном лайнере, где все время чувствуешь себя как бы в центре большого города, а от волн тебя физически и психологически отделяют высокие стальные борта, могучие механизмы, присутствие сотен людей, постоянная музыка и другой привычный шум современной цивилизации.

Я регулярно включал бортовую рацию, но только, разумеется, на прием. Метеосводки были утешительны и не предвещали в ближайшее время никаких катаклизмов в этом районе мирового океана. Такими же успокоительными выглядели и программы новостей. Банда Скала как будто прекратила свою шокирующую местную публику деятельность, некоторые обозреватели предполагали даже, что гангстеры со своим предводителем убрались с австралийского континента на какой-то другой конец земного шара, ибо им "прижгла пятки" здешняя полиция.

Но я знал, что это не так, что Скал бросил все свои силы на поиски нас с Гришей, что он лихорадочно старается спасти подпольную империю, торговлю "живым товаром", а заодно и голову. Стоит ему потерпеть неудачу, и за ним начнут охотиться не только представители закона, но и сегодняшние его партнеры, обманутые в своих лучших ожиданиях.

Об Адамсе тоже не было никаких сообщений. Лишившись верного негра, он потерял часть своей силы и мобильности. Возможно, его пугала мысль о новой встрече с людьми Костлявого Мака, смерть миссис Гай, исчезновение Дженнифер. Мне казалось, что толстяк решил временно выйти из игры.

Ничего пока не сообщалось и об исчезновении яхты капитана Модсли. То ли он еще не возвратился, не успел заметить пропажу и поднять по этому поводу шум, то ли по какой-то другой причине, но об угоне «Кукабарры» в новостях не упоминалось ни слова. Впрочем, возможно, это была недостойная внимания мелочь, а на самом деле береговая охрана уже занялась ее поисками и с минуты на минуту мы увидим патрульный катер или вертолет.

Но найти нас было не таким уж простым делом. Как орлы в небе, змеи на камне и мужчины в теле женщин из известной притчи царя Соломона, мы не оставляли следов, а океан был велик… Конечно, во времена библейские не было вертолетов и радиолокаторов, но ведь и курс нашего судна никому не был известен. Мистер Скал мог бы подсказать полиции, где следует нас искать, но во-первых, он еще не мог, как я надеялся, узнать о пропаже яхты, а во-вторых, если бы и узнал и связал это событие с моим исчезновением, вряд ли стал бы помогать властям.

В один из вечеров случилось нечто странное, правда, я уже когда-то читал или слышал о подобном явлении. Мы втроем сидели на палубе, наслаждаясь прохладным ветерком после жаркого дня, как вдруг Дженнифер воскликнула:

— Смотрите, что это?

Я взглянул в направлении ее вытянутой руки и увидел на поверхности темного океана какое-то свечение. Мы уже не раз наблюдали вызванную планктоном флюоресценцию, и эта картина меня не очень заинтересовала. Честно говоря, мне лень было вставать с удобного шезлонга и идти на корму, где у борта стояла Джин. По всем признакам и Гриша испытывал то же.

Но она продолжала звать нас, в голосе ее слышалось неподдельное возбуждение.

Когда мы прошли на корму и я, перегнувшись через леер, взглянул вниз, то увидел нечто непонятное. Справа от нас, метрах в трех от яхты, в глубине вращалось какое-то светящееся колесо. Оно чем-то напоминало колесо вентилятора или древней кареты — сияющий голубой обод и расходящиеся из «ступицы» изогнутые «спицы». Я не мог на глаз определить, на какой глубине это происходило, какого размера было «колесо». Мне оно показалось огромным — диаметром в несколько сот метров, но, возможно, я и ошибался. Мы как завороженные наблюдали за его медленным вращением.

— Что это? — спросил Гриша шепотом, как будто боялся спугнуть видение.

— Не знаю. И никто не знает. Но я уже слыхал о таких явлениях.

— А вот еще одно! — Дженнифер указала пальцем за корму. — А там еще…

От светящегося колеса на поверхности воды мерцали голубоватые блики, мы насчитали шесть таких пятен в пределах видимости.

Странное дело, но ни одна рыба или медуза не проплыла на фоне вращающегося в глубине объекта, хотя этот район океана славится своей продуктивностью и во время случаев обычной флюоресценции планктона мы всегда их замечали, очевидно, рыбы питались "светящейся похлебкой" из мелких рачков. Сейчас же толща воды как будто вымерла.

Почти полчаса мы стояли на корме, любуясь непонятным, но красивым явлением, потом Гриша зевнул и заявил, что с него хватит на сегодня чудес моря, и отправился спать.

— А ты, старик?

— Пожалуй, пойду с тобой. Ты идешь, Джин?

Она не ответила, пристально вглядываясь в глубину каким-то остановившимся взглядом. "Начинается…" — подумал я. Такое выражение лица у нее обычно предшествовало взрыву ядовитых замечаний и вообще говорило о плохом настроении. Я решил не настаивать.

— Ладно, как хочешь. Я отправляюсь спать. Яхта идет по курсу под управлением авторулевого. Будешь пока за вахтенного, а устанешь, разбуди меня. Впрочем, море спокойно, не надо.

Она снова ничего не ответила, и я оставил ее в покое.

Я проснулся с ощущением чего-то хорошего, что вот-вот должно случиться. За тонким бортом, совсем рядом с моим ухом плескалась волна, рассекаемые форштевнем яхты струи шелестели, обтекая коричневый глянцевый корпус «Кукабарры». На потолке каюты плясали отраженные от поверхности океана солнечные зайчики.

В самом ближайшем времени мне пришлось убедиться, насколько неверны всякие «предчувствия»…

— Где Дженнифер? — вопрос Гриши показался мне бессмысленным.

— Как где? Наверно еще спит в своей каюте. Ты что, думаешь, будто я прячу ее под одеялом?

— Ее нигде нет, — голос моего друга звучал вполне серьезно.

Хорошего настроения как не бывало. Что еще за шутки взбалмошной девицы! Вздумала играть в прятки!

Я быстро оделся и вышел на палубу.

Джин нигде не было. Я прошел на корму, где висела маленькая шлюпка. Она находилась на своем месте.

Мы обшарили всю яхту от киля до клотика, заглядывали даже в ящики для провизии и обычно запертые отсеки, где хранятся запасные тросы и всякая мелочь, но безрезультатно — Джин исчезла.

— Наверно, свалилась за борт, — предположил Гриша. — Такое бывает. Перед самым моим отъездом в здешних водах бесследно исчез капитан одного российского супертраулера, забыл, как называлось это судно.

— "Новоалтайск". Но ты забыл еще кое-что. На борту траулера была крупная сумма валюты, и команда знала об этом. Доллары исчезли вместе с капитаном… Тут есть о чем подумать. А какие причины могли заставить исчезнуть Джин?

— Значит, ее утащил морской змей, — не удержался от шутки мой приятель, хотя мне, честно говоря, было не до шуток. Я успел привязаться к Джин, хотя она иногда раздражала меня, и после проведенной в моем коттедже бурной ночи близости между нами больше ни разу не было.

Я вспомнил вчерашнее загадочное видение, лицо Дженнифер, пристально вглядывавшейся в темную воду… Может быть, каким-то рикошетом сработали сеансы доктора Ашборна, и завороженная вращающимися в глубинах сияющими «колесами», она бросилась за борт? А может просто на нее нашла хандра, и она покончила с собой в приступе "глубокой депрессии", как выражаются психиатры? Не знаю, но мне кажется, Джин часто задумывалась над таким разрешением всех своих проблем. Так навсегда и осталась для меня неизвестной причина исчезновения этой взбалмошной, циничной, красивой и по-своему доброй девушки с изломанной судьбой. На борту «Кукабарры» в миниатюре повторилась знаменитая история "Марии Целесты".

 

34

Начали все мы в пещере

пространной осматривать…

Гомер

По неким странным психологическим законам происшествие это послужило толчком, изменившим наши первоначальные планы. Не хочу сказать, что без Джин плаванье стало очень уж скучным, — ведь это, в конце концов, была не увеселительная прогулка, — но посовещавшись, мы с Гришей решили закончить свое морское путешествие как можно скорее. Его угнетало постоянное, все нараставшее напряжение, вызванное, как я предполагал, беспокойством о судьбе содержавшихся в «интернате» маленьких заложников. Меня это тоже беспокоило.

Была еще одна причина, о существовании которой мы не признавались не только друг другу, но и самим себе… Нас начало пугать море. Было ли это результатом нервных перегрузок — состояние, впрочем, давно ставшее для нас привычным, или на нас действовал таинственный инфразвуковой "голос моря", которым иногда сопровождаются "светящиеся колеса", но факт остается фактом. Мы не могли избавиться от мыслей о неизвестном, таившемся в черных глубинах, готовом в любой момент всплыть на поверхность то ли под видом вращающегося светового колеса, то ли еще чего-нибудь, невыносимо страшного. Тонкие борта яхты отделяли нас от клубящихся в вечно скрытых от солнечного света толщах воды "морских змеев", "черных дьяволов", "белых китов", словом, всех ужасов, порожденных, главным образом, пьяной фантазией и воображением моряков парусного флота. Легко было смеяться над всем этим, сидя в портовом баре за стаканом виски, но здесь…

Словом, добравшись почти до шестнадцатой параллели, мы повернули к берегу.

"Кукабарра" нашла приют в укромном уголке небольшого порта Кэрнс, причем, весьма кстати оказалось предъявленное Гришей удостоверение сотрудника Интерпола, а мы, взяв напрокат лендровер, углубились в поросший колючим кустарником буш восточного Квинсленда. Провизии у нас было достаточно, так что советы Лесса Хиггинса, специалиста по выживанию, нам не пригодились, хотя я замечал по пути и саговую пальму, и хлебное дерево Лейхарда с его небольшими, не больше средней величины яблока, «булочками», имеющими — по отзывам, ибо пробовать их я не стал, — вкус ржаного хлеба. Потом растительность стала гуще, появились фикусы с их мясистыми листьями, сосна Лейхарда — могучее дерево с растущими перпендикулярно стволу сучьями и похожими на грязные теннисные мячи плодами.

За все это время нам не встречались люди, правда, мы сами старались избегать больших дорог и населенных пунктов. Но даже бродячие туристы-одиночки, похоже, обходили эти места стороной.

Километров за тридцать до предполагаемого местонахождения «интерната» мы оставили лендровер, замаскировали его в чаще, хотя в этих безлюдных краях вряд ли нужно было опасаться угонщиков автомобилей, и двинулись дальше пешком, ежеминутно опасаясь наткнуться на охрану.

Мне как-то приходилось пролетать над этими местами, и я помнил, что с высоты огромный кратер древнего, миллионы лет назад потухшего вулкана выглядел в сплошной массе зелени как аккуратная воронка, склоны которой, тоже густо поросшие деревьями и кустарником, были заметны лишь в косых лучах солнца.

Мы долго петляли, и только на третий день путешествия обнаружили кратер, буквально наткнувшись на него.

Сам по себе он не являлся нашей целью. Но зато теперь мы поняли, что находимся на верном пути.

Миллионы лет назад, когда эта мирная, едва заметная сейчас впадина в земной коре представляла собой дьявольское жерло, изрыгающее пламя и дым, расплавленная магма текла по наружным склонам и, выбирая наиболее удобные пути, устремлялась вдоль русел рек. В результате борьбы двух разнородных и враждебных по своей природе стихий — огня и воды — сформировались очень своеобразные геологические образования, так называемые лавовые трубы. Входы в них со стороны кратера были закупорены застывшей лавой и осадочными породами, смытыми дождем со склонов, но проникнуть в эти трубы все же представлялось возможным. Дело в том, что в некоторых местах их «кровля» обрушилась, края провалов сгладились, и сквозь них открывались вполне доступные даже для таких посредственных альпинистов, как мы с Гришей, проходы.

Я помнил приметы, по которым можно было найти нужную нам «трубу», их мне сообщил в припадке искусственно вызванной болтливости Джордж. Но прежде, чем рискнуть углубиться в подземелье, ведущее к «интернату», мы решили потренироваться и освоиться в одной из пустующих труб.

Вход в нее начинался на довольно обширной прогалине, по краям которой росли сосны и фикусы, середина же была свободной и ярко освещалась полуденным солнцем, стоявшим почти в зените.

Черную дыру пещеры украшали два больших остроконечных обломка лавы, торчавшие из земли подобно зубам дракона. Вооружившись фонариками, мы углубились в трубу, стараясь не споткнуться о многочисленные мелкие обломки камней, обрушившиеся с кровли.

Потом почва под ногами у нас стала ровнее, камни почти совсем перестали попадаться. Зато возникло другое препятствие — повсюду змеились похожие на мощные электрокабели корни, состоящие из туго свитых в жгут отдельных волокон, толщиной в палец.

Я срезал ножом кору с одного такого волокна, и выступивший густой сок белесоватого цвета подтвердил мою догадку — это были корни фикусов, росших на кровле лавовой трубы. Они проникли сквозь трещины в лаве и расползались по земле в поисках влаги.

Внутри труба напоминала туннель метро — почти правильный полукруглый свод, образованный застывшей лавой, а под ногами — плотно слежавшаяся песчаная почва. Высота «потолка» над нашими головами составляла, как мне показалось, метров десять-пятнадцать.

— Как далеко тянется эта пещера? — спросил Гриша.

Мы прошли уже приблизительно метров триста, и дневной свет за нашими спинами превратился в неясное серое пятно.

— Говорят, на сотни километров, но, думаю, что это преувеличение. Во всяком случае, достаточно далеко. — Я хлопнул в ладони, чтобы услыхать эхо.

— Удобное укрытие для тех, кто…

Гриша не успел закончить фразу. На нас обрушился какой-то вихрь, лавина трепещущих мягких крыльев, маленьких, покрытых шерстью телец, издававших пронзительный писк. Из глубины трубы вырвалась стая летучих мышей, их тут были десятки тысяч, и наше неожиданное вторжение, свет и голоса вспугнули мирно дремавших обычным своим дневным сном зверьков.

Пришлось, заслонив руками лица, спешно ретироваться к выходу, спотыкаясь на бегу о корни фикусов и камни.

Когда мы вышли наружу, ветки сосен были усеяны целыми гроздями летучих мышей, сотни их с тревожным писком кружились в небе над нашими головами, осыпая нас и окрестные кусты пометом. Кустам такое удобрение было только на пользу, но нам совершенно ни к чему.

— Очень неуместное приветствие, — мрачно заметил мой друг. — Приятно, конечно, когда тебя встречают такими радостными криками, но если наши друзья заметят весь этот переполох…

— Они могут приписать его тому, что в пещеру забежало какое-нибудь животное, скажем, дикий кабан, или заползла змея.

— Конечно, конечно… — Тон Гриши свидетельствовал о том, что он не очень рассчитывает на такую беспечность охраны «интерната».

Мы вернулись в свой лагерь, состоящий из маленькой палатки и замаскированного среди обломков скал кострища. Нужно было переждать некоторое время, прежде чем отправляться на поиски самого «интерната».

Я включил рацию, которую мы купили в Кэрнсе, и прослушал новости. Опять ничего для нас интересного, если не считать сообщения о надвигающемся на Восточное побережье урагане.

— Мы вовремя прервали наше плаванье, — заметил Гриша. — Похоже, что иначе нам пришлось бы туго.

Кажется, его задним числом одолевали сомнения, правильно ли мы поступили, не доведя до конца наш первоначальный план.

— Да, хотя «Кукабарра» и славное суденышко, ей не под силу тягаться со штормом в этих опасных водах, да еще с таким капитаном, как я. Не такой уж я опытный мореход, чтобы идти навстречу буре, подальше от земли и коралловых рифов, как рекомендуется в подобных ситуациях.

— Сейчас мы подходили бы к Торресову проливу…

— Да, а это — одно из самых неприятных мест на земном шаре, в котором может очутиться парусное судно во время бури. Хуже, говорят, чем даже мыс Горн.

— Ты там бывал?

— У мыса Горн? Ни разу. У меня, как видишь, нет серьги в левом ухе, ее положено носить тем, кто обогнул этот мыс под парусами.

— А здесь? Если пойдут сильные дожди, что будет здесь? Наводнение?

— Развезет дороги, только и всего. Лендровер оборудован лебедкой для самовытягивания, так что не пропадем.

— Ты думаешь, нам придется возвращаться?

— Будущее покрыто неизвестным мраком, — процитировал я его же любимую шуточку. — Ладно, давай поедим, а потом — спать.

"Интернат" мы нашли на следующий день. Обнаружив приметы, указанные Джорджем, мы повели наблюдение за подступами ко входу. Гриша бесшумно, как умел только он, обследовал окрестности, пытаясь выяснить, нет ли здесь скрытно расположенных постов или каких-нибудь замаскированных ловушек.

Но все было спокойно, лес оказался безлюдным, поляна, точно такая же, как та, на которой мы недавно провели предварительную тренировку проникновения в лавовую трубу, не сохранила никаких следов пребывания здесь бандитов или вообще кого-нибудь.

Наконец, под вечер, когда солнце закатилось за верхушки деревьев, росших на гребне кратера, и густая тень сделала черное отверстие пещеры почти неотличимым от соседних скал, мы решились подобраться ко входу вплотную.

Я первым шагнул во мрак, держа наизготовку «Узи», который мы получили в качестве трофея, разгромив группу захвата. Гриша остался снаружи, прикрывая меня, готовый в любой момент поддержать мое отступление огнем.

Из глубины пещеры не доносилось ни звука, сколько я не прислушивался. Это показалось мне странным — ведь где-то там должны были находиться дети: несколько десятков, если не сотен, детей. Пусть они истощены, пусть даже напичканы наркотиками, в чем, впрочем, я сомневался, так как такой метод поддержания спокойствия среди заложников или пленников, широко практикуемый террористами, в данном случае не годился, ибо мог повлиять на качество «товара», все равно — хоть слабый стон, плач или сонное бормотание должны изредка исходить из черной дыры. Но тут было тихо, как на кладбище…

Последнее сравнение пришло мне в голову, когда я уловил сладковатый запах тления. Невольно я расширил ноздри и втянул в себя воздух. Определенно пахло, как выражаются некоторые писатели-баталисты, живописуя поле битвы, смертью…

По спине у меня пробежали мурашки. Неужели Скал решил не мелочиться и превратил свой склад "живых консервов" в свалку гниющих трупов? Действительно, стоило лишь подорвать кровлю лавовой трубы, обрушить ее, и «интернат» превратился бы в братскую могилу. Это было проще, чем возиться с эвакуацией или кормить даровым мясом акул, хотя впоследствии и грозило стать уликой против него и всей его компании, уликой настолько впечатляющей, что любой состав присяжных признал бы их виновными.

Я рискнул сделать еще несколько шагов, стараясь прижиматься к стене, чтобы меня нельзя было различить на светлом фоне входа, потом бесшумно вытащил фонарик и повернув его рефлектор так, чтобы он давал широкое световое пятно, нажал кнопку.

Рассеянный луч оставался, тем не менее, достаточно ярким, и мои привыкшие к темноте глаза могли увидеть все, находившееся от меня на расстоянии по меньшей мере пятидесяти метров. Пещера была пуста.

"Неужели Джордж ошибся или наврал мне? — мелькнула у меня неприятная мысль. Но в следующую секунду я заметил кое-какие следы недавнего пребывания в пещере людей. У противоположной от меня стены на полу лежала груда пустых пивных банок. "Хорошо, что я не двигался вдоль нее, — с облегчением подумал я, — а то наделал бы грохота!" Но я уже начал понимать бессмысленность предпринимаемых нами мер предосторожности.

— Похоже, мы опоздали, — спокойно, чересчур спокойно произнес у меня за спиной Гриша. Я не заметил, как он подошел ко мне вплотную. — Давай пройдем дальше.

Мой друг покинул свой пост… Это доказывало, насколько сильным было его нетерпение и беспокойство, никак не отражавшееся в голосе.

Место, где располагался собственно сам «интернат», мы нашли, углубившись в трубу по меньшей мере на полкилометра. Несмотря на то, что мы удалились от входа, воздух здесь оставался достаточно свежим, вероятно, в кровле были трещины, прикрытые от тусклого света ночного неба густыми кронами растущих здесь повсюду в изобилии фикусов. Разбросанные по полу тюфяки из поролона, обрывки бинтов, бумажки, кусочки испачканной чем-то темным, возможно, кровью, ваты… Что здесь делали со своими подопечными люди Скала? Что они заставляли делать Веронику? Я постарался отогнать от себя эти мысли.

В правой стене Гриша обнаружил нишу, задернутую занавеской. За ней оказался небольшой алюминиевый столик и складной стул, с потолка свисал провод, на конце его болталась автомобильная лампочка-переноска.

— Наверное, здесь находился надзиратель, — сказал Гриша. — Смотри, тут целая куча использованных одноразовых шприцов. Наркоманом он был, что ли?

Мы осмотрели пещеру, но кроме мусора, больше ничего не нашли. Несмотря на то, что мой приятель готов был уже повернуть назад, я прошел дальше и наткнулся в дальнем углу, за сплетением корней, на большую груду испорченной провизии, среди которой валялись многочисленные банки из-под мясных консервов. Над ними трудились, поблескивая черными спинками, крупные жуки-жужелицы. Теперь, наконец, я понял, откуда доносился запах тления. Вероятно, в трубе действовал постоянный сквознячок.

— Пошли, вонь здесь невыносимая, — заторопил меня Гриша.

Но я все еще оглядывался по сторонам, как будто надеялся увидеть что-то, понять, почувствовать…

Записку мы обнаружили у самого входа.

 

35

Джентльмены, сегодняшней почтой я получил ваше письмо насчет выкупа…

О.Генри

Скал, конечно, рассчитывал, что мы наткнемся на его послание сразу же. Так бы оно и случилось, если бы войдя в пещеру, мы начали методически ее осматривать. Но убедившись, что охрана давно снята, мы заторопились поскорее добраться до самого главного — места, где находились дети, и поэтому увидели записку только тогда, когда вернулись к посту «вахтера», отмеченного грудой пивных жестянок.

Это был обычный конверт, приколотый к стене за отогнутый клапан острым шипом колючего кустарника.

"Дорогой Дэн!

Я представляю Ваше огорчение, а также огорчение Вашего друга, когда Вы убедитесь, что не застали тех, кого ищете. Пусть это будет моей маленькой местью за то беспокойство, которое мне причинило Ваше неожиданное исчезновение, сопровождавшееся гибелью дорогих моему сердцу друзей…"

Как жалел я в этот момент, что не пристрелил его, когда мне представлялась возможность! Таких… не могу назвать их людьми, хотя по всем внешним признакам они не отличаются от остальных представителей рода человеческого, поэтому скажу отвлеченно, особей следует убивать при первом же удобном случае, как бешеных собак. Каждая секунда их жизни грозит окружающим непредсказуемыми бедствиями, как существование чумных бацилл или вирусов СПИДа…

— Читай дальше, скрипеть зубами будешь потом. — Голос Гриши вернул меня к действительности.

"…Однако, чувства чувствами, а дело прежде всего. Ваше безрассудное поведение принесло мне большие убытки, скажу более — поставило мою фирму на грань банкротства, а меня самого… Ну, вы знаете, как поступает честный банкир, когда лопается его банк, и он не может удовлетворить законные притязания вкладчиков. У меня нет иного выхода, кроме как сделать Вам последнее деловое предложение. Надеюсь, Вы его примете, ибо в противном случае я вынужден буду срочно избавиться от уже начинающего портиться товара.

Я оцениваю его в десять миллионов долларов (разумеется, американских). Получив эту сумму, я оставлю всю партию в любом удобном для Вас месте. Нет нужды предупреждать, что при малейшем подозрении в нечестной игре предложение это автоматически аннулируется со всеми вытекающими последствиями.

Со мной можно связаться по рации…"

Далее шли указания радиочастот и времени сеансов связи. В заключении Скал писал:

"Буду ждать Вашего ответа до десятого числа текущего месяца, после чего приму диктуемые соображениями целесообразности меры.

С уважением…"

Подпись была неразборчива.

— Ну и дела… — Гриша растерянно взглянул на меня. — Где мы раздобудем такую кучу денег? Он что, думает, будто я и в самом деле миллионер? А если мы обратимся к руководству — даже для того, чтобы получить деньги, — он сочтет это предательством…

Но я знал, где взять если не десять миллионов, то нечто по меньшей мере равноценное. Скал это подозревал, хотя и не был уверен на все сто процентов, потому-то и сделал мне свое фантастическое на первый взгляд предложение. Он пошел на рискованную игру. И выиграл.

До этой минуты у меня было достаточно времени, чтобы подумать, как истратить десять миллионов долларов, — занятие мечтателей. Но с некоторых пор я мог предаваться ему, чувствуя приятную уверенность в практической осуществимости самых смелых своих фантазий. И вот, когда уже начала в моем уме вырисовываться картина уютного тропического бунгало на одном из маленьких тихоокеанских островков, где я проведу остаток отпущенных мне судьбой дней, любуясь восходами и закатами и подстерегая пресловутый "зеленый луч", нашлось другое применение моему сокровищу… Ладно, я отдам его за хорошую цену. Все равно вряд ли мне удалось бы долго высидеть на острове — не тот характер.

— Гриша, нам нужно возвращаться в Сидней.

— Ты хочешь обратиться к властям? Но ведь тогда…

— Нет, мы все уладим в тесном кругу. Только он и мы. Нельзя терять ни часа, могут возникнуть разные непредвиденные задержки и осложнения.

Мой друг хорошо понимал, что значит фактор времени в подобной ситуации, и не стал донимать меня вопросами. Мы вернулись в свой лагерь и уже через полчаса маршевым шагом двигались к месту, где ожидал нас замаскированный ветками лендровер.

Еще по дороге к Кэрнсу я, после нескольких неудачных попыток, связался по рации со Скалом и сообщил ему, что принимаю его условия. Мы договорились, что он позвонит мне, когда я вернусь в Сидней, и в личной беседе, с глазу на глаз, мы выработаем окончательные подробности сделки. Беседа, как и следовало ожидать, протекала в деловых, почти дружеских тонах.

— Послушать со стороны, так прямо прелесть! Ни одного грубого слова, как на великосветском рауте, — прокомментировал наш разговор Гриша, когда я щелкнул тумблером, выключая питание рации.

— Мы же культурные люди, — машинально ответил я. — Кроме того, таков стиль истинных мафиози. Стальные когти в бархатной перчатке, сам знаешь.

— А небось хотелось загнуть ему русским матом, а?

— Откровенно говоря, да. Но что бы это дало? Он даже не ответил бы мне тем же.

— Зато разрядка.

— Ерунда, я вышел из того возраста. Вот если бы я смог разрядить ему в голову свой сорокачетырехкалиберный, это была бы настоящая «разрядка»!

— Потерпи, может и представится такой случай.

— Вряд ли. Он дожил до своих лет только потому, что никому и никогда не давал ни малейшей возможности сыграть такую шутку.

— Просто до сих пор ему не приходилось иметь дела с нами, — вздернул подбородок Гриша. Он не знал, не предчувствовал, что в самом ближайшем будущем ему предстоит подтвердить свои слова делом.

Я человек не мстительный и не стал напоминать своему приятелю, как совсем недавно он скрыл от меня некоторые подробности биографии миссис Гай, "чтобы мое поведение выглядело более естественным", так объяснял он это потом, когда я и сам догадался. Хотя удовлетворение его любопытства было с моей стороны делом чистого альтруизма и никак не могло помочь нам, более того, бросало тень на мою безупречную репутацию, я все рассказал Грише, как на духу.

Ошеломленный, он несколько минут молчал, а потом недоверчиво спросил:

— И все это время ты таскал бриллиант в своем кармане?

— Конечно, нет. Как только прилетел в Сидней, сразу же положил его в банк, абонировал ячейку в сейфе.

— Если тебе не трудно, повтори вкратце, а то у меня как-то не укладывается…

— Я и сам с трудом могу поверить, что это на самом деле случилось со мной, а не в какой-нибудь приключенческой книжке, вроде тех, что я читал в детстве. Но, если говорить избитыми истинами, жизнь иногда подбрасывает такие закрученные сюжеты, что никакому романисту не придумать.

— К "Делу о бриллианте" я отношения не имел, — напомнил Гриша, — так что не знаю, откуда появился этот камень и почему мы занялись его поисками.

— Всю его историю я и сам не знаю. Думаю, однако, что она была такой же запутанной и кровавой, как и у многих других старинных камней. Судя по всему, «Суассон» попал в Россию где-то в первой четверти прошлого века.

— Я читал в какой-то научно-популярной книжке, что он бесследно исчез в конце гражданской войны.

— Да, его никак не могли найти, хотя шла настоящая охота за драгоценными камнями. Всем очень хотелось обзавестись "портативными предметами первой необходимости" — и удиравшим за границу «бывшим», и входящим во вкус "сладкой жизни" новым хозяевам страны.

— Куда же он делся?

— Его зарыл в землю школьного двора кто-то из Брайницких, последних законных владельцев. Чекисты арестовали их в ту самую минуту, когда они собирались бежать вместе с отступавшими белополяками. Коробочку с бриллиантом случайно нашел школьник, копавший ямки под саженцы. Потом камень у него отобрал учитель…

— …И, конечно, присвоил его.

— Да, он сообразил, что именно попало ему в руки. Это случилось уже после войны с немцами. Всю жизнь этот человек хранил бриллиант, но погиб по нелепой случайности, попал под грузовик.

— И камень опять нашли случайно?

— Нет, он оставил своему сыну записку, в которой указал подробно, где спрятал сокровище. Правда, записка была зашифрована…

— И тогда сынок обратился к нам за помощью?

— Да, только не совсем по доброй воле. Просто у него не было другого выхода. Чтобы расшифровать код, нужно было знать число, часть которого папаша написал на кольце, подаренном сыну, а часть — на кольце дочери. Получилось так, что кольца пропали, а их поисками занялись не только мы, но и мафия.

— Да, я что-то об этом слышал, когда мы с тобой занимались делом Организации.

— Я вышел на нее именно тогда, когда искал одно из этих колец, вернее, они на меня вышли.

— Остальное я хорошо помню. Но я не знал, что ты продолжаешь заниматься и этим делом, я думал его передали другой группе.

— Так оно и было. Но у меня оставался текст шифровки, и в конце концов, я догадался, каким должно быть ключевое число, хотя и не нашел второго кольца.

— И ты нашел бриллиант?

— Я выкопал его в тот самый день, когда…

— Когда главарь Организации взорвал твою машину, пытаясь разделаться с тобой за провал операции по захвату атомной станции. А увидев, что тебе удалось избежать гибели при взрыве, отделал тебя собственноручно так, что ты потом несколько месяцев провалялся в госпитале.

— Именно. Ты только забыл добавить, что я все же прикончил его. Я, может быть, и отдал бы «Суассон» — в качестве, так сказать, побочного трофея, — но, если ты помнишь, при мне его не было, я перед схваткой с Антоном на всякий случай спрятал бриллиант. А пока меня ремонтировали, я о многом передумал — времени было вполне достаточно. И вот…

— Ты решил его присвоить…

— Гриша, не говори громких слов! Отдать камень в то время было равносильно тому, что собственноручно вручить его в подарок какому-нибудь хапуге, вроде нашего бывшего начальника. Ты же помнишь, как он продал меня бандитам. И вообще…

— Не стану говорить, что ты поступил нечестно, что нарушил свой долг и так далее. Теперь, кажется, такие понятия полностью девальвировались. Честно говоря, не уверен, что и сам не поступил бы так же, попади мне в руки такая штука. Говорят, они здорово влияют на психику.

— Лучше подумай, куда делись несколько сотен тонн золота из нашего государственного запаса.

— Да, это аргумент…

— Зато сейчас у нас есть возможность уплатить выкуп, который требует за детей Скал.

— А заодно ты успокоишь свою больную совесть.

— Не преувеличивай, не такая уж она у меня «больная». Просто я подумал: на кой черт мне эти миллионы? "И кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо".

— Ладно, не прибедняйся! Но ответь, этот камень в самом деле стоит так дорого?

— Стартовая цена на любом аукционе составит не менее восьми или скорее даже десяти миллионов долларов.

— Кто рискнет его купить? Это же историческая драгоценность, камень принадлежит государству, разве не так?

— Вовсе нет. Формально он собственность семьи Брайницких, а по сути вымороченное имущество. Он никогда не числился в списках Гохрана, а Брайницкие никогда не заявляли о пропаже, не обращались в розыск. В самом крайнем случае камень можно распилить, превратив его в несколько более мелких бриллиантов. Конечно, тогда он сильно упадет в цене, но все же это будет вполне приличная сумма, и никакой суд не сможет придраться. Впрочем, каковы бы ни были юридические аспекты, до продажи дело не дойдет, во всяком случае, до официальной продажи.

— Ты думаешь, Скал удовлетворится просто самим бриллиантом?

— Уверен. Он или оставит его себе, или отдаст своему напарнику, некому Грегору. Тот, говорят, помешан на драгоценностях. Когда-то мне пришлось с ним встретиться, все его пальцы были унизаны перстнями, прямо тебе второй Потемкин. За такой подарок Грегор простит Скалу провал австралийского филиала, разрыв транспортной цепи "свежемороженых продуктов". Впрочем, это их дело, пусть разбираются между собой сами. Нам сейчас важно спасти несколько десятков несчастных ребятишек, попавших к ним в лапы.

— Ты полагаешь, они на этом успокоятся? Да они залатают все прорехи за пару месяцев и снова начнут свой бизнес.

— Я не настолько наивен. Это то же, что борьба с наркомафией, пока есть спрос, будет и предложение. Но мы хоть на какое-то время вышибем их из седла. Говорят, Германия и другие западные страны готовят новое законодательство в отношении торговли донорскими органами. Может быть, это как-то умерит их аппетиты. А пока что…

— "Англия надеется, что каждый выполнит свой долг!"

— О, ты тоже помнишь эти слова из приказа Нельсона перед Трафальгарской битвой? Когда-то они были моим юношеским девизом.

— С тех пор ты здорово повзрослел, — не удержался от язвительного замечания Гриша.

— Да, — согласился я. — Но, видимо, не до конца. Иначе я давно уже превратил бы «Суассон» в звонкие пиастры и жил бы где-нибудь на Канарах, рядом с нашим экс-президентом.

Лендровер резко тряхнуло на ухабе, Гриша лязгнул зубами и схватился за дугу жесткости, укреплявшую крышу машины.

— Черт, прекрати свои интеллигентные штучки и следи за дорогой, а то перевернемся на такой скорости!

Действительно, обсуждать дальше нравственные проблемы не стоило. Остаток дороги до Кэрнса мы проехали в молчании. Каждый думал о своем.

 

36

Цены сам платил не малые,

Не торгуйся, не скупись!

А.Некрасов

— Здравствуйте, мистер Майнер! Рада вас видеть, сэр. Как прошло ваше путешествие?

Лицо мисс Макгроу выражало непосредственную и искреннюю благожелательность. Не знаю, что ей было известно о моем «путешествии», но, думаю, она не рассчитывала увидеть меня снова в офисе «Ассунты». Тем удивительнее оказалось ее самообладание. Впрочем, в искусстве лицемерия я не собирался уступать ей пальму первенства. В конце концов, оно входило в список моих профессиональных добродетелей, а она была не более чем любительница, даже если и зарабатывала этим себе на жизнь.

— Здравствуйте, дорогая мисс Макгроу. Если бы вы знали, как я соскучился по вашему кофе!

Она скромно потупилась, на слегка увядших щечках появился легкий румянец. Честное слово, это была великая актриса!

— Сейчас я вам принесу…

Когда она вернулась с дымящейся чашкой на подносе, я уже сидел за столом, разбирая бумаги.

— Мне никто не звонил в мое отсутствие?

— Никто, сэр.

Я наклонился, делая вид, будто стараюсь разобрать что-то напечатанное внизу страницы мелким шрифтом, а потом тем же обыденным тоном спросил:

— Даже мистер Скал?

Когда я поднял от бумаг лицо, на меня глядели три дышащие холодом смерти точки: два голубых глаза моей добрейшей секретарши, ставшие ледяными, и чуть ниже — черный зрачок дула маленькой «беретты». Подносик с кофе аккуратно стоял на самом краю стола.

— Не прикасайтесь к телефону, мистер Майнер. Положите руки на стол так, чтобы я могла их видеть, и не делайте резких движений. Если вы дадите мне спокойно уйти, я не стану стрелять.

— Но, дорогая мисс Макгроу, разве мистер Скал вам ничего не говорил? Мы с ним в одной команде, во всяком случае, сейчас…

— Я вам не верю.

— Но это так. Позвоните ему сами и скажите, что я уже вернулся в Сидней и хочу встретиться с ним. Можете воспользоваться моим телефоном, если вам так удобнее.

Какую-то секунду она колебалась, потом сняла трубку со стоявшего в углу стола телефона и, не сводя с меня глаз и пистолета, на ощупь набрала нужный номер.

Поразительно, но в трубку она заговорила по-русски… Очевидно, содержание беседы должно было остаться для меня секретом. Этот маленький эпизод потешил мое самолюбие — роль американского бизнесмена, работающего по контракту в смешанном русско-австралийском предприятии я сыграл, судя по всему, безупречно.

Скал подтвердил мои полномочия, и старая дева опустила пистолет, другой рукой протягивая мне трубку.

— Мистер Скал хочет поговорить с вами, сэр.

Голос ее, утратив жесткие нотки, снова обрел корректность, приличествующую вышколенной секретарше. Адресованную мне фразу она произнесла уже по-английски. Я взял трубку, одновременно придвинув кофе.

— Где мы встретимся?

— Привет, Дэн! Что за стремительность: вы даже не поздоровались…

Но я был не в настроении обмениваться любезностями, к тому же мне хотелось есть.

— Время не ждет.

— Ну как хотите. — Кажется, он обиделся. — На той же развилке шоссе, где и в первый раз. И захватите с собой вашего друга.

— Зачем?

— Я не должен вам ничего объяснять. Так мне угодно.

— Когда?

— Сегодня, в девять вечера.

Он положил трубку, не ожидая моего согласия. Мистер Скал решил отплатить мне той же монетой. Но, в отличие от него, мое самолюбие ничуть не пострадало от такой невежливости.

Допив кофе, я поднялся из-за стола. Мисс Макгроу все еще стояла у телефона, как бы в замешательстве ожидая, что я скажу или сделаю в следующую минуту. Кажется, мой разговор с ее всемогущим шефом произвел на нее сильное впечатление, возможно, она теперь принимала меня за какого-то таинственного Гарун-аль-Рашида уголовного мира.

— Я ухожу, мисс Макгроу. До конца недели вы можете быть свободны. Только приведите в порядок все бумаги.

— Наш офис закрывается?

— Нет, почему вы так решили?

— Но…

— Чтобы там ни было, свое жалованье вы получите вовремя. Возможно, скоро у вас появится новый начальник, но пока еще ничего окончательно не известно.

Оставив ее ломать голову над моим туманным высказыванием и разрываться между страхом перед Скалом и полицией, я покинул «Ассунту», на этот раз навсегда.

Гриша встретил меня в дверях запасной квартиры, облаченный в цветастый передник. Из предосторожности мы решили не возвращаться в коттедж, надеясь, что приют на десятом этаже затерянного в жилом массиве дома еще не обнаружен никем из наших противников.

Я рассказал ему о назначенном Скалом свидании и о том, что он тоже должен будет принять в нем участие.

— Это не причина, чтобы оставаться без обеда, — заявил Гриша. — Ты говоришь, он обиделся? Значит, мало шансов, что после завершения сделки нас пригласят в ресторан. Иди, помой руки, через десять минут можно будет садиться за стол.

Ни он, ни я не подозревали, что это будет наш последний совместный обед.

Мой «ситроен» стоял в гараже далекого Терри-Хилса, «порше-каррера» Гриши находился, очевидно, на какой-то неизвестной полицейской стоянке, так что добираться отсюда к месту рандеву с Черепом нам предстояло автобусом.

Мы приехали на пятнадцать минут раньше назначенного срока и стояли, глядя в противоположные стороны, чтобы издали заметить приближение Скала. Время шло, но все машины проносились мимо, не удостаивая нас вниманием.

— А он не воспользуется случаем, чтобы полоснуть нас из окна автоматной очередью и удрать? — спросил Гриша. — Мы сейчас представляем идеальную мишень, можно прошить нас обоих одной пулей.

— Думаю, что нет. Хоть он и не испытывает к нам, особенно ко мне, нежных чувств, но десять миллионов долларов достаточно заманчивый приз, чтобы наступить на горло и не таким естественным порывам души.

— Бриллиант у тебя с собой?

— Нет, что ты! Стал бы я так рисковать.

— Думаешь, он поверит тебе на слово?

— Я покажу ему документы из банка, где хранится «Суассон».

— Разве там указано, что именно ты положил в сейф?

— Описания бриллианта нет, просто сказано: "драгоценный камень, оцениваемый вкладчиком в десять миллионов долларов США".

— Ты же мог положить в сейф какую-нибудь стекляшку…

— Когда я абонировал сейф и платил за его аренду — довольно приличную сумму, между прочим, — мы со Скалом еще не были знакомы. Так что он поймет: это не заранее подстроенная ловушка, не обман. История охоты за «Суассоном», как я подозреваю, ему хорошо известна, судя по некоторым намекам, сделанным во время нашей первой беседы.

— Дай Бог, чтобы он клюнул на приманку. Но у меня все же остаются на этот счет большие сомнения.

— Клюнет, не сомневайся. Он человек азартный. Кроме того, никакая это не приманка. Я собираюсь выполнить условия сделки.

— Если бы и наш контрагент имел такие же намерения…

— Другого выхода у меня нет. Он переиграл нас.

— Может быть, мы могли бы как-нибудь…

— Нет, Гриша. Надо признать свое поражение, как это ни обидно. Добро всегда побеждает только в сказках и американских фильмах, в жизни чаще бывает наоборот. Чему удивляться — у зла всегда больше возможностей, больше средств и методов, а добро ограничено правилами, иначе оно само становится злом.

— Глубокая мысль, старик! Жаль, что не новая.

— "Все это уже было сказано прежде, но поскольку никто не слушал, сказанное следует повторить", — процитировал я Андре Жида.

Пока мы беседовали, со стороны Норт-Туррамурра появился знакомый «мерседес». Я подтолкнул Гришу в бок:

— Вот и они.

Мой приятель взглянул на свой «ролекс».

— Ровно девять. Пока что он соблюдает условия.

"Мерседес" свернул на обочину метрах в двадцати от нас и остановился. Задняя дверца приоткрылась, в салоне вспыхнул свет, но из машины никто не вышел. Очевидно, нас приглашали подойти поближе.

Я понимал: Скал использует психологическую уловку, чтобы с самого начала поставить нас в положение просителей. Но делать было нечего. Мы с Гришей не торопясь направились к «мерседесу».

В салоне кроме Скала и водителя никого не было, и я сперва удивился такой неосторожности старого бандита, но тут же услыхал за спиной писк тормозов. Оглянувшись, я увидел подъехавший со стороны Терри-Хилс «форд». Я узнал его, он был в составе той группы машин, которая перехватила на шоссе «опель» Адамса. Дверки его распахнулись, и из машины выскочили пять человек. Они окружили нас с Гришей плотным кольцом, так что к «мерседесу» мы подошли уже под конвоем.

— Стоп!

Эта резкая команда прозвучала, едва я прикоснулся к ручке дверцы, собираясь открыть ее пошире. Я повернулся к человеку, отдавшему ее.

— В чем дело?

— Руки! — Он протянул открытые наручники. Второй уже предлагал такие же браслеты Грише. То ли случившееся во время попытки похищения Адамса и судьба Билла с его группой захвата сделала их чересчур осторожными, то ли продолжалась психологическая обработка… Как бы то ни было, пришлось покорно протянуть руки и дать заковать себя. Нас быстро обыскали.

— А теперь садитесь в машину, — распорядитель церемонии подтолкнул меня в спину. — Ваш друг останется пока с нами.

Неловко, головой вперед, держа перед собой руки, скованные наручниками с очень коротким соединительным звеном, я полез в салон «мерседеса», вдыхая знакомые запахи кожи и дорогих сигар.

Скал сидел на дальнем конце широкого сидения. В руке у него был автоматический «кольт», направленный мне прямо в лицо.

— Странное начало для деловых переговоров, — заметил я, усаживаясь поудобнее. Он не ответил. Глубоко посаженые глаза холодно смотрели на меня из черных провалов глазниц. Выражение лица ничем не напоминало того любезного и даже приветливого партнера по бизнесу, каким я знал его до сих пор. Очевидно, мой резкий ответ во время нашей телефонной беседы болезненно ранил его самолюбие. Я уже начал жалеть, что поддался тогда эмоциям и тем создал ненужные осложнения. Но исправить сделанное было нельзя, а показывать сожаление или раскаяние тем более. Оставалось лишь принять предложенный тон.

Минута протекла в тяжелом молчании. Думаю, лицо мое хранило бесстрастное выражение, впрочем, я бывал в переделках и почище этой. Наконец, меня начала раздражать разыгрываемая комедия.

— Мистер Скал, надеюсь, вы пригласили меня не для того, чтобы демонстрировать свое недовольство моими дурными манерами? Это становится просто смешным.

Лицо его дернулось в судороге, я даже испугался, не повторил бы эту судорогу и его указательный палец, лежащий на спусковом крючке предохранитель «кольта», как я успел заметить, был поставлен в положение «F». Но он овладел собой.

— Вы добыли требуемую сумму?

— Нет.

Его брови поднялись, свет проник в глубокие глазницы, и я увидел, какого цвета у него глаза. Они были темно-синими, почти черными, такие глаза бывают у итальянских красавиц на старинных картинах, но главарю бандитов этот цвет не шел. Впрочем, в молодости, когда на голове у него еще вились кудри, — трудно было себе представить такое, глядя на этот лысый череп, — его глаза могли нравиться женщинам.

Несколько секунд он молчал, что-то обдумывая, а потом осторожно, как бы боясь ошибиться и спугнуть удачу, спросил:

— Тогда зачем же вы пришли? Что вы можете мне предложить?

— Бриллиант «Суассон».

Он опустил руку с «кольтом» на колени и откинулся на спинку сидения. Мне показалось, что я услыхал глубокий вздох облегчения.

— Значит, вы все-таки нашли его… Я так и думал.

— Да, я его нашел. Вы угадали. Теперь он может стать вашим.

Мне хотелось покрепче поддеть его на крючок алчности. Пусть почувствует, что алмаз почти в его руках, ощутит себя обладателем сокровища, которым, помимо всей его привлекательности как баснословно ценного предмета, из соображений престижа мечтали овладеть самые богатые люди на земле. Принцы и короли сочли бы честью вставить «Суассон» в свою корону, страстные собиратели редкостей стремились включить его в свои коллекции, запереть в бронированные хранилища, первые красавицы мира отдали бы все, лишь бы появиться со сверкающим чудом ювелирного искусства на груди…

— Он у вас с собой? — повторил Скал вопрос Гриши.

Какая-то наивная, детская надежда на невозможное прозвучала в вопросе закоренелого бандита и убийцы. Он чуть ли не протянул ко мне руку, будто я мог тут же вложить в его ладонь переливающийся радужными искрами камень. Честное слово, мне жаль было разочаровывать старика, но я сказал:

— Нет. Бриллиант в надежном месте, и я могу получить его по первому требованию.

Привычная осторожность вернулась к нему, и он спросил:

— Чем можете вы подтвердить свои слова?

— У меня в кармане документы, но… — Я встряхнул скованными руками.

Секунду он колебался, потом приоткрыл дверцу и позвал:

— Нед, подойди-ка сюда!

В проеме появилась чья-то голова.

— Да, сэр?

— Сними с него наручники.

Нед достал из нагрудного кармана ключик и освободил меня от браслетов, действительно очень мне мешавших.

— Все, сэр?

— Да, можешь идти.

Люди Скала явно не были посвящены в содержание совершающейся сделки, они просто выполняли приказы. От водителя «мерседеса» нас отделяла стеклянная перегородка, и когда Нед удалился, мы со старым бандитом снова остались наедине.

Я достал из бумажника несколько листиков плотной глянцевой бумаги и протянул их Скалу. Он окончательно отложил свой «кольт» и углубился в изучение текста. Очками он не пользовался.

Если бы я собирался прикончить его и удрать, сейчас как раз был довольно удобный и, возможно, единственный случай. Я мог уложить Скала одним ударом, схватить пистолет, лежавший на сидении между нами, и попытаться убить водителя — вряд ли стеклянная перегородка была рассчитана на то, чтобы остановить пулю. Потом достаточно было сесть на его место, и тогда мощный двигатель помог бы мне оторваться от преследования…

Но это погубило бы не только детей, но и Гришу, который, все еще в наручниках, стоял снаружи под охраной пяти гангстеров. Нет, Скал был в полной безопасности и знал это, а вся разыгранная сценка с заковыванием и расковыванием, нацеливанием на меня пистолета являлась не более чем мелкой местью за мою недавнюю грубость.

Наконец, он убедился в подлинности документов. Как я и предполагал, мой опытный противник обратил внимание на даты и понял, что это не подлог, что он держит в руках подлинный залог того, что «Суассон» лежит в сейфе банка и в самом недалеком будущем может стать его собственностью.

— Хорошо. Возьмите бриллиант, передайте его мне из рук в руки и можете убираться на все четыре стороны.

— Это только одна часть нашей сделки, мистер Скал.

— Вы имеете в виду освобождение заложников? Я отпущу их.

— Когда и где?

— Надеюсь, вы не станете требовать, чтобы я возвратил их туда, откуда взял? Или передал российскому послу? Зафрахтуйте достаточно вместительное судно нейтральной страны, и в открытом море, за пределами территориальных вод, мы произведем обмен.

— Если вы не хотите вмешивать в это дело власти, вам придется заняться этим самому и за свой счет. У меня нет таких денег.

— А ваша яхта? Точнее, украденная вами яхта?

О, он знает и это! Интересно, откуда? Вероятно, имел осведомителей в полиции или каком-то частном сыскном бюро.

— Она слишком мала.

Скал задумался. Я понимал: он взвешивает все «за» и «против», пытается найти способ извлечь из ситуации максимальную для себя выгоду, не подвергаясь слишком большой опасности, не идя на риск.

— Хорошо. Через несколько дней я свяжусь с вами, будьте к тому времени готовы.

— Постараюсь.

— Кстати, можете спокойно располагаться в своем уютном коттедже, никто вас там не побеспокоит.

Я не знал, как понимать такое заявление. То ли он окончательно разделался с Адамсом и именно это имеет в виду, то ли говорит о своих людях… Ясно было одно — ему удобнее следить за нами, если мы будем находиться в Терри-Хилс, этим, а не заботой о моем комфорте, продиктовано его любезное предложение. Но я все равно не собирался исчезать из поля зрения и поэтому ответил:

— Так мы и сделаем, благодарю вас.

— Мы? Почему вы говорите во множественном числе? — Скал посмотрел на меня в упор и злорадно ухмыльнулся. — Или вы успели обзавестись после Дженнифер новой подружкой? Кстати, куда вы ее дели?

— Я имею в виду себя и своего друга.

— Он останется с нами и будет пользоваться всеми преимуществами и благами моего гостеприимства, пока мы с вами станем улаживать техническую сторону сделки.

Это был неожиданный и очень болезненный удар. Поэтому, хоть и понимая всю бесполезность своих слов, я сказал, пытаясь возражать:

— Вам мало заложников? Он мне может понадобиться.

— Зачем? Нести бриллиант? Насколько я знаю, он весит не так уж много…

Скал снова вернулся к раздражающей манере подтрунивания, которая так злила меня. Конечно, он делал это сознательно, справившись с уязвленным моей грубостью самолюбием. Похожий на облезлого орангутанга старый бандит был неплохим психологом и, несмотря на все мое умение владеть выражением своего лица, читал его, как открытую книгу.

— Мой друг хорошо готовит, — попытался я свести все к шутке, хотя на душе у меня скребли кошки.

— Несколько дней вам придется довольствоваться стряпней вашей экономки, миссис Дженникен.

Он знал даже, как ее зовут… Разведка у Костлявого Мака была поставлена как следует. Возможно, что моя экономка, как и мисс Макгроу, тоже была у него на службе. Меня бы это не удивило — Скал начинал казаться мне какой-то огромной, почти мистической фигурой, воплощением зла, всемогущим повелителем темных сил. Поражение тяжело подействовало на мою расшатанную опытами доктора Ашборна психику.

— Итак, мы договорились, — решил он за меня, видя, что я не отвечаю. — если хотите, я подвезу вас домой.

Терять мне было нечего, и я согласился.

"Мерседес" направился в одну сторону — по шоссе, ведущему к Терри-Хилс, а «форд» с охраной и Гришей, которого усадили вместо одного из гангстеров, занявшего место рядом с нашим водителем, — в противоположную. Я даже не смог перекинуться взглядом со своим напарником и другом.

 

37

Надежда умирает последней.

Диоген

— Вам нужна охрана, сэр? По просьбе клиентов мы обеспечиваем безопасность транспортировки ценностей до указанного ими пункта. Служащий банка протянул руку к телефону, стоявшему на его конторке.

— Нет, благодарю вас. Я справлюсь сам.

Не хватало мне еще одного соглядатая! Среди бела дня, на оживленных улицах можно было не опасаться нападения, тем более, что воры и грабители — включая людей Скала, не посвященных в тайну, — не догадывались, что лежит у меня в кармане. А когда я вернусь к себе в коттедж, отнять «Суассон» не сможет уже никто — об этом я успел позаботиться.

— Тогда всего вам доброго, сэр. Желаю удачи.

Тяжелая дверь банка, помещавшегося в мрачном старинном здании, на удивление плавно закрылась за мной, дожатая специальным механизмом-доводчиком. Здесь не использовали тугих пружин, с пушечным грохотом захлопывающих двери в наших отечественных учреждениях. Я остановился на краю тротуара, ослепленный ярким солнцем, и подозвал такси.

Мой уютный коттедж показался мне холодным и пустым, почти столь же мрачным, как здание банка. Конечно, таким его делала в моих глазах не входная дверь, все еще носившая следы вторжения негра, не пустой холодильник, который мы очистили от съестного, отправляясь на поиски «интерната». Я все время ощущал отсутствие моего приятеля, мне не хватало его веселой болтовни, запахов очередного шашлыка.

Чтобы отвлечься, я еще раз проверил вмонтированную в кейс мину с таймером и дублирующим его радиовзрывателем. Он приводился в действие при помощи маленького передатчика, похожего на пульт дистанционного управления телевизором. Все это было собрано из подручных материалов и деталей, купленных в Сиднее. Я сделал мину давно, еще до знакомства с Адамсом и Скалом, даже не зная, понадобится ли мне она, а потом хранил в разобранном виде, чтобы ничей посторонний взор не мог заподозрить меня в преступных замыслах. Теперь мина пригодилась. Если Скал попытается обмануть меня, то бриллианта он по крайней мере не получит. Стоит лишь нажать на кнопку, и находящийся в радиусе одного-двух километров от меня кейс взорвется, превратив содержащийся в нем «Суассон» в ничего не стоящую алмазную пыль, годную разве что для притирки клапанов автомобильного двигателя. Не говоря уж о других возможных последствиях взрыва мощного заряда пластиковой взрывчатки.

Три дня прошли, говоря словами старинного романса, "в мучительном бреду". При всей моей привычке к острым ситуациям я не находил себе места от беспокойства. Сказывались месяцы относительно спокойной жизни, когда я занимался лишь делами «Ассунты» под материнской опекой мисс Макгроу и от нечего делать долгими вечерами мастерил мины с радиовзрывателями, сидя в одиночестве в своем коттедже…

Кроме хождения из угла в угол по холлу, я использовал эти три дня для того, чтобы соорудить подробный отчет начальству и предупредить его о необходимости принять в одном из восточных портов судно с "ценным грузом". Так когда-то называли в наших газетах пароходы с испанскими детьми сыновьями и дочерьми испанских республиканцев, разгромленных Франко и Гитлером.

Деликатный вопрос о бриллианте я постарался обойти молчанием, представив дело так, будто Скал решил освободить заложников в обмен на собственную безопасность. Всю честь разоблачения банды я приписал Грише ведь он, собственно говоря, именно за этим сюда и приехал. Себе я отвел скромную роль подсадной утки, на которую клюнули сначала Адамс, а потом и Костлявый Мак. Получилась вполне приличная детективная повесть, где правда была переплетена с вымыслом. Конечно, мне было далеко до героя романа Грэма Грина "Наш человек в Гаване", который посылал своему руководству в ЦРУ рисунки, скопированные с инструкции пылесоса, выдавая их за секретные чертежи, или до одного моего коллеги, долгое время морочившего Центр донесениями, в которых утверждалось, будто он завербовал самого Генри Киссинджера. Но все равно, это была неплохая работа. Авось сойдет. Руководству сейчас было не до меня — шла ожесточенная борьба за власть, сопровождающаяся чехардой кадровых перестановок.

По обычным каналам я передал свое творение нашему резиденту, и снова потянулись мучительные дни ожидания.

Я читал газеты, слушал радио, смотрел теленовости, чтобы как-то заполнить ставшее пустым, как праздничный зал после шумного карнавала, время. Иногда я обнаруживал интересную, хотя на мой взгляд и не совсем достоверную информацию. Однако, я давно научился читать между строк.

Опознав негра, полиция добралась, оказывается, и до его хозяина, "известного коллекционера и бизнесмена мистера Адамса, близкого друга трагически погибшего сэра Робинса". Потом вездесущие репортеры сообщили широкой публике о "жутких экспериментах доктора Ашборна", проводившихся в разрушенном гангстерами особняке. Адамс был арестован, но тут же выпущен под залог, после чего уехал… в Россию. Это наводило на некоторые размышления.

Доктор исчез, а полиция объявила о его розыске. О мистере Кутере, тем более, о полковнике Кутере, не упоминалось ни слова, но это меня не удивляло.

Думаю, что Скал торопился не меньше и так же томился от нетерпения, желая поскорее закончить это дело, но, вероятно, возникли какие-то организационные трудности с транспортом. Он позвонил только на пятый день, в одиннадцать тридцать утра.

— Привет, Дэн. — Кажется, он сменил гнев на милость и снова начал называть меня просто по имени. — Все в порядке, я зафрахтовал небольшой индонезийский сухогруз. Если вы готовы, будьте сегодня в шесть вечера на пятом причале бухты Сидней, я возьму вас на борт своего катера и доставлю на судно. Завтра же мы доберемся до… Словом, до точки, где сможем совершить обмен.

Я долго ждал этой минуты, но когда она наступила, вдруг почувствовал, что новость, сообщенная Скалом, застала меня врасплох. Тем не менее, отступать было поздно, я постарался успокоить свое участившееся дыхание и ответил, как мне кажется, почти равнодушным тоном:

— У меня тоже все в порядке, я буду на причале ровно в шесть.

Мы вежливо распрощались, как и подобает двум бизнесменам, пришедшим к взаимоудовлетворительному соглашению. Относительно Гриши не было сказано ни слова.

Точно в шесть я вступил на борт шикарного белого катера, поддерживаемый под локоток матросом, как некая "весьма важная персона". Скал ждал меня в рубке. Судя по всему, он не слишком опасался властей, если рисковал появляться в самом центре Сиднея, в оживленном портовом районе, где кроме обычной полиции, можно было встретиться и с представителями береговой охраны, и с таможенниками.

— Рад вас видеть, Дэн.

— Не могу ответить вам тем же, даже из вежливости. Надеюсь, вы оцените мою откровенность.

— Ну-ну, Дэн. Нужно уметь проигрывать.

— Где мой приятель?

Скал как-то странно взглянул на меня.

— Вы к нему очень привязаны? Что ж, тем лучше.

Услышав это, я немного успокоился. Значит, Гриша еще жив, и Скал хочет как-то использовать его в своей игре. Еще не все потеряно.

— Я вас не понял.

— Сейчас объясню. Вещь у вас с собой?

— Вот здесь, — я похлопал по кейсу, — но…

— Так я и думал. — Он улыбнулся. — Не сердитесь, но все ваши действия в этой партии я могу предсказать по меньшей мере за три хода. Там у вас, конечно, взрывчатка? Я угадал?

Сперва я растерялся. Но через секунду сообразил, что как бы то ни было, а то обстоятельство, что он раскусил мою хитрость, мой способ застраховаться, ничего в сущности не меняет. Даже наоборот — уменьшает риск случайного непонимания.

— Да. И если вы попытаетесь нарушить условия нашей сделки, то…

— Не попытаюсь, не мечтайте. Но я, со своей стороны, тоже должен иметь гарантию того, что вы не пошлете мне вслед быстроходный корабль береговой охраны, как только я отдам вам свой товар.

— Я вам обещаю…

— Даже если вы дадите мне расписку, сделанную вашей кровью, я ей не поверю. — Он почти дословно повторил Адамса.

— Тогда я не знаю, как убедить вас.

— И не нужно. Я сам все вам объясню. Когда мы с вами совершим обмен, ваш друг останется со мной. Я отпущу его, как только окажусь в безопасном месте. Думаю, вы не считаете меня настолько кровожадным убийцей, чтобы подозревать, будто я без всякой надобности и, главное, без всякой для себя выгоды прикончу его? Как бы то ни было, таково мое решение, и у вас нет иного выхода, кроме как принять эти условия.

Последние слова он произнес жестким тоном, исключающим всякие возражения. В каждой операции с заложниками рано или поздно наступает момент, когда кончаются взаимные уловки, и пассивной стороне приходится уступить и надеяться лишь на «честность» противника. Я ответил коротко:

— Хорошо.

Оставалось рассчитывать, что Грише повезет, как везло не раз, и он выйдет из очередной переделки цел и невредим. Кроме того, Скал был прав: без нужды он никого до сих пор не убивал. Другое дело, что считать нуждой… Может быть, ему понадобится прочистить пулей ствол пистолета или зачешется указательный палец на спусковом крючке. Мало ли что может он счесть достаточным основанием, чтобы прихлопнуть человека, как муху.

Пока я предавался своим мрачным мыслям, зарокотал мотор и катер, описав плавную дугу, направился к выходу из залива.

Час спустя мы приблизились к стоявшему вне пределов территориальных вод судну под индонезийским флагом. Это был небольшой сухогруз старой постройки, борта его покрывали рыжие пятна, труба отчаянно дымила. Дряхлая посудина наверняка давно была исключена из списков Ллойда, и только это обстоятельство, не дававшее надежды на получение страховки, еще поддерживало ее на плаву. Впрочем, если судну иногда случалось выполнять деликатные операции, вроде нынешнего рейса, оно могло приносить своим владельцам доход.

Катер плясал на высокой волне — отголосок пронесшегося шторма — но я быстро поднялся по веревочному трапу на борт. К моему удивлению, Скал не потребовал спустить люльку или парадный трап и выполнил то же упражнение ничуть не медленнее меня. "Силен, старый бандит!" — подумал я с невольным уважением.

— Капитан Чанг, это мистер Дэн Майнер, — представил он меня подошедшему к нам невысокому китайцу в белом кителе.

— Очень приятно, — протянул тот руку. — Приветствую вас на борту «Танахбала», мистер Майнер.

Я слегка поклонился, обмениваясь рукопожатием с капитаном. Очевидно, владелец этой ржавой консервной банки был уроженцем архипелага Ментавай, расположенного у юго-западных берегов Суматры, в состав которого, насколько я помнил, входит маленький островок, давший имя судну.

— А вот и еще один ваш пассажир, — произнес Скал, широко улыбаясь.

Я обернулся. Через высокий фальшборт переступила на палубу «Танахбала» знакомая долговязая фигура… Гриша!

— Позвольте представить вам мистера Кристофера Фэрфилда. — Скал сделал рукой жест в сторону моего друга, на запястьях которого уже не было наручников.

— Очень приятно, мистер Фэрфилд, надеюсь, вам понравится на моем судне, — заученно произнес китаец.

— К сожалению, мы с мистером Фэрфилдом покинем вас, как только вы примите груз, капитан. До конца плаванья мы оставим вам одного мистера Майнера.

— Весьма огорчен, сэр. Наш кок прекрасно готовит китайские блюда, вы были бы довольны.

— Дела, дорогой капитан, дела! Кроме того, моя печень не выносит ничего острого и жирного.

— Весьма огорчен, сэр. — Капитан снова поклонился. — Позвольте показать вам каюты, господа.

В этот момент над краем фальшборта показалась фигура одного из охранников Скала. За ним лез второй, потом появился третий, четвертый… Это было похоже на абордаж, они сыпались на палубу горохом. Всего я насчитал десять человек.

Но капитан Чанг был, очевидно, предупрежден о нашествии.

— Проводи этих людей на бак, Чарли, — приказал он подошедшему помощнику. Размести их на свободных койках и накорми. Они помогут нам принять груз, а потом оставят наше судно. Проследи, чтобы им не докучали наши матросы.

Полагаю, что если кто кому мог докучать и доставлять неприятности, так это скорее бандиты Скала матросам, а никак не наоборот. Их физиономии говорили сами за себя, а если бы какому-нибудь малонаблюдательному человеку этого оказалось бы недостаточно, то из-под распахнутых курток красноречиво торчали рукоятки пистолетов и коротких автоматов. Когда я садился на катер, этих типов, как и Гриши, не было видно. Очевидно, они скрывались где-то в глубине катера.

Вид их не произвел никакого впечатления на капитана Чанга. Ему, конечно, всякое приходилось видывать в этих опасных водах, где все еще ходили легенды о знаменитой мадам Вонг, предводительнице пиратов.

Я думал, что мне удастся поговорить с Гришей, но нам отвели разные каюты. Вместе со мной поселились два человека из команды Скала, они не заговаривали со мной и вели себя вполне пристойно, тем не менее, я понимал, какая им отведена роль.

 

38

Нет больше той любви,

как если кто положит душу свою

за друзей своих.

Иоан. XV, 13

Точка рандеву была известна только Скалу и капитану Чангу, поэтому, когда на горизонте появилось небольшое пятнышко, через некоторое время превратившееся в силуэт судна, у меня не было уверенности в том, что именно к нему мы должны приблизиться, чтобы принять детей.

Но «Танахбала» медленно шел на сближение. Через час я уже мог рассмотреть это плавсредство как следует.

Иначе его и нельзя было назвать, ибо гордого имени морского судна оно не заслуживало. Очевидно, Скал выбрал эту развалину с тем расчетом, чтобы при необходимости сразу пустить ее на дно вместе с компроментирующим грузом. В наступивших сумерках я не мог разглядеть цвета флага, безжизненной тряпкой повисшего на кормовом флагштоке. На борту виднелись полустертые иероглифы, а ниже — отдельные буквы латинского алфавита, но разобрать название я тоже не смог, не сумел даже определить, были то иероглифы китайские, корейские или японские.

Погрузка началась, когда уже совсем стемнело. Думаю, что это было сделано намеренно, чтобы нас случайно не засек пилот какого-нибудь сбившегося с курса самолета. Район, где мы находились, лежал в стороне от обычных воздушных и морских путей, но, как говорится, береженого и Бог бережет. На месте Скала я поступил бы точно так же.

С борта на борт перекинули дощатый трап с веревочными леерами, у концов его стали люди Скала, и только тогда откинулись крышки трюмных люков обоих судов.

Сперва вышли несколько человек в халатах — очевидно, это был обслуживающий персонал «интерната». Женщин среди них не было. Потом появились дети, на глаз не менее сотни.

Они шли по трапу цепочкой, держась за руки, старшие несли совсем маленьких. Обычный для таких шествий щебет и гомон детских голосов отсутствовал, то ли потому, что дети были напуганы странным событием, ошеломлены после тесного трюма и темных пещер океанским простором и высоким тропическим небом, усеянным звездами, то ли потому, что им велели вести себя тихо. Одежда на них была чистой, и насколько я мог разглядеть в свете бьющего мне прямо в лицо луча прожектора, они выглядели хоть и бледными, но довольно упитанными, совсем не похожими на истощенных узников гитлеровских концлагерей, как я опасался. Скал заботился о товарном виде своих "живых консервов".

Они спустились в трюм «Танахбала» вместе со своими сопровождающими. Это были совершенно ни в чем не замешанные люди, нанятые лишь на время рейса — так объяснил мне мой партнер по сделке. Поэтому, им не грозила опасность быть привлеченными к ответственности после высадки на российской территории.

— Пройдемте в мою каюту, мистер Майнер, — дотронулся до моего плеча Скал. — Там мы завершим нашу маленькую торговую операцию.

Его каюта, предназначенная вероятно, для именитых гостей, была лучшим помещением на «Танахбала». Отделанная с чисто восточной роскошью в смешанном китайско-малайском стиле, она была, однако, довольно грязная, под потолком вращались лопасти вентилятора, перемешивая влажную духоту.

— Покажите мне бриллиант, — заявил Скал, когда мы с ним остались одни. Он отослал всех своих людей, чтобы никто не видел, что я передаю ему в обмен на его «товар». С моей точки зрения это было вполне разумно история знает немало случаев, когда самые хладнокровные люди, соблазненные блеском драгоценностей, теряли головы, совершая непредсказуемые поступки. Тем более не стоило вводить в искушение таких типов, как окружение моего партнера.

Я положил на стол чемоданчик, открыл его, достал коробочку с бриллиантом и протянул ее Скалу. Его руки слегка дрожали, когда он брал у меня эту невзрачную, на первый взгляд, вещицу. Он открыл крышку и поднес коробочку к висевшей за его спиной лампе-кенкету. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться, — я не обманул его.

Скал не стал тщательно исследовать камень, царапать им стекло, опускать его в воду или еще как-нибудь проверять, не страз ли это. Он знал — на изготовление хорошей копии нужно потратить почти столько же времени, как и на огранку подлинного бриллианта. У меня такого времени, да и возможности заказать страз, просто не было.

Старый бандит захлопнул коробочку и положил ее на стол.

— Покажите-ка мне вашу мину, — попросил он.

Это не входило в условия сделки, но я открыл кейс.

— Как она приводится в действие? Судя по всему, это же просто самоделка, я таких еще не видел.

— Вот таймер, — я указал на обычный электронный будильник. — Вы устанавливаете нужное время, и когда цифры на табло его покажут, срабатывает контакт и происходит взрыв.

Чтобы продемонстрировать, как это делается, я нажал кнопку и на индикаторе загорелись маленькие зеленые цифры, замигали точки, отсчитывающие секунды. О дублирующем таймер радиовзрывателе я не упомянул — зачем затягивать разговор ненужными техническими подробностями.

— Понятно. — Он сам нажал на выключатель, и табло погасло. — Я возьму эту штуку с собой, может быть, когда-нибудь пригодится. — С этими словами Скал положил коробочку с бриллиантом в кейс, захлопнул его и защелкнул замки. Вероятно, он хотел на все сто процентов обезопаситься от какого-нибудь подвоха с моей стороны. Я встал, не возражая.

— Ну что ж… Думаю, на этом наша сделка закончена?

Но он продолжал сидеть.

— Послушайте, Дэн… Вы мне чем-то нравитесь, несмотря на то, что иногда бываете не по возрасту дерзким. Хотите войти в мою команду? Предлагаю совершенно серьезно. Я буду хорошо вам платить.

Я отрицательно покачал головой.

— Не продается, мистер Скал. Вам это непонятно?

— Бросьте, Дэн! С тех пор, как люди изобрели деньги, все проблемы свелись лишь к вопросу стоимости. Вот и все.

То же говорил мне и Антон. Было, значит, во мне что-то такое, что привлекало их, может быть, они чувствовали во мне родственную душу, склонность к авантюризму…

— Вы зря теряете время, мистер Скал.

— Ладно, возможно, мы еще встретимся, и тогда вы дадите другой ответ, Дэн. Люди с годами умнеют, и вы, надеюсь, не исключение.

— Прощайте, мистер Скал.

— До свиданья, Дэн, до свиданья.

Самое ближайшее будущее показало, кто из нас был прав, но в тот момент ни я, ни он этого не предчувствовали.

Я удалился в свою каюту, лег на койку и нащупал в кармане коробочку радиовзрывателя. Стоило мне лишь нажать кнопку… Но что это дало бы, кроме минутного чувства удовлетворенной ярости и мести, сжигавших меня? Скал бы погиб, бриллиант разлетелся бы в пыль. А минуту спустя его люди изрешетили бы меня, Гришу и детей из автоматов, потопили ни в чем не повинный «Танахбала» со всем его экипажем, после чего спокойно отправились бы на ржавом корыте, привезшем «товар», куда-нибудь в Гонконг или Макао искать новых хозяев и новый заработок. Скал все рассчитал правильно, он знал, что я не пойду на такой нелепый подвиг, если только у меня будет оставаться надежда спасти детей и моего друга.

Мои соседи по каюте так и не появились, возможно, они находились в трюме, где сторожили детей, или присоединились к тем, которые охраняли Гришу. Ночь я провел в приятном одиночестве, а когда утром вышел на палубу, второго судна уже не было. «Танахбала» шел по спокойной глади океана, отливающего янтарем в лучах восходящего солнца, направляясь к северу.

Сперва я подумал, что Скал убрался вместе со всем своим эскортом. Тем неприятнее было услышать за спиной знакомый баритон:

— Доброе утро, Дэн!

— О, вы еще здесь? А я думал…

— Вам не терпится расстаться со мной? Ах, Дэн, почему вы так холодно на меня смотрите? Понимаю, вы уже начинаете думать, что переплатили за товар… Не нужно, мой милый. Жалеть никогда не поздно, но всегда бесполезно, как сказал один умный человек.

Он бы и дальше резвился, сопровождая свои слова издевательской ухмылкой, но я прервал его:

— Где мой друг? Что вы с ним сделали?

— Он в той же каюте, где был и вчера. Скоро мы с ним покинем судно капитана Чанга. Оцените мою честность, Дэн. Сейчас я мог бы вернуться к "статус кво" — забрать себе и ваш бриллиант и свой товар… Да и вас прихватить в придачу.

По спине у меня побежали мурашки. Похоже, я свалял дурака, рассчитывая, что Скал уберется вместе с судном, привезшим детей. Вполне возможно, что Чанг и его экипаж были на стороне бандитов. Кажется, я побледнел, потому что мой собеседник почти с сожалением взглянул на меня.

— Не пугайтесь, Дэн, я пошутил. Вы забыли, что я официально зафрахтовал это судно, если оно пропадет, поднимется шум и, выражаясь фигурально, море начнет гореть у меня под ногами. Чанг должен каждые несколько часов выходить в эфир, сообщая о своем местонахождении, так было оговорено. Я же показывал вам бумаги.

Действительно, я забыл об этом. Пункт был внесен в контракт по требованию порта приписки ввиду сильной изношенности «Танахбала», без этого судно вообще могли не выпустить в рейс. У меня немного отлегло от сердца.

— Вас заберет катер?

— Нет, мы очень далеко от берега. Да вот, смотрите.

Он протянул руку, и взглянув в том направлении, я увидел на северо-западе вертолет, четко вырисовывавшийся на фоне бледно-зеленого неба.

На грузовой палубе «Танахбала» было слишком мало свободного места, чтобы там могла сесть такая большая машина. Вертолет завис над спардеком, с него сбросили трап.

— До свиданья, Дэн. Можете попрощаться с вашим другом.

Слова Скала прозвучали как-то особенно мрачно… Может быть, мне это только показалось, и он не собирался нарушать свое обещание отпустить Гришу живым и невредимым.

Я увидел своего напарника, который вышел на палубу в окружении вооруженных автоматами бандитов. Когда я подошел к нему, он был немного бледен, хотя спокоен, как всегда. Похоже, что он, подобно мне, провел бессонную ночь.

— Пока, старик, не кашляй.

Мы обнялись, и он похлопал меня по спине.

— Скоро увидимся, Гриша. — Мне хотелось как-то ободрить его, дать понять, что его освобождение включено в условия сделки.

— Вы хорошо поработали, Дэн. Вы и ваш друг. Я могу смотреть на вещи объективно. Но чего вы добились? Освободили несколько десятков бездомных щенков, временно разрушили нашу систему доставки… — Скал покачал головой. — Через месяц, самое большее — через полтора я снова все восстановлю, налажу новые связи и пути. И не пытайтесь опять встать у меня на дороге — мое милосердие не безгранично. Вы уже простились? Прошу вас, мистер Фэрфилд.

— После вас, сэр, вы здесь хозяин. — Гриша учтиво поклонился.

— Как вам угодно.

С той же сноровкой, с какой он поднимался на борт «Танахбала», Скал вскарабкался по раскачивающейся лестнице и исчез в чреве вертолета. В правой руке он держал мой кейс.

— Лезь, чего встал. — Охранник подтолкнул Гришу стволом автомата. Мышцы мои напряглись, я исподтишка осмотрелся, в отчаянии ища какой-то выход… Нет, не было ни малейшего шанса справиться с десятком вооруженных бандитов, находившихся начеку. Скал рассчитал все точно, предусмотрел все мои возможные ходы.

Мы еще раз обнялись, и мой друг полез наверх. Вслед за ним по лестнице один за другим вскарабкались и все остальные сопровождавшие Скала люди. Взревел мотор, винт вертолета завращался быстрее, ветер трепал мне волосы, одежду, рвал флаг на мачте. Вот и все… Я отвернулся.

Когда я снова посмотрел налево, туда, где маленькой стрекозой таял вертолет, за моей спиной осторожно кашлянул капитан Чанг.

— Понимаю, прощание с другом… Можно продолжать двигаться прежним курсом, сэр?

— Почему вы спрашиваете?

— Мистер Скал велел выполнять все ваши распоряжения, и я подумал, что, может быть, вы…

— Продолжайте идти в порт назначения, капитан.

— Слушаю, сэр. О Боже, что это?

Глаза у Чанга вылезли из орбит, рот округлился наподобие буквы «О». Он глядел куда-то мне за спину, и вид у него был такой, как будто почтенный капитан встретил морского змея. Я рывком обернулся.

На том месте, где только что находился вертолет, я увидел багрово-черный клубок пламени. Через несколько секунд до нас донесся глухой удар взрыва.

 

39

Неожиданный и звонкий

Женский голос в телефоне…

Н.Гумилев

В панике, торопливо, как будто этим что-то можно было поправить, вернуть время назад, я сунул руку в карман, думая, что случайно нажал кнопку радиовзрывателя. Маленькой коробочки там не было…

Я начал шарить по всем другим карманам, хотя твердо помнил, куда положил ее, и никогда до сих пор не страдал рассеянностью. Излучатель исчез бесследно.

В следующую минуту я понял, что произошло. Гриша… Он знал о том, как я решил застраховаться от подвоха со стороны Скала, я показывал ему свою самоделку. Когда мы прощались, он незаметно вытащил у меня из кармана излучатель и как только вертолет удалился на достаточно большое расстояние, так что взрыв не мог причинить вреда нашему судну, нажал кнопку… "Пользуясь своим служебным положением", он разобрался-таки со Скалом и его бандитами, пусть и ценою собственной жизни. Не знаю, сумел бы я, окажись на его месте, поступить так же. Ответ на такой вопрос приходит лишь в тот момент, когда кривить душой уже нельзя, даже перед самим собой.

Я постарался взять себя в руки. Капитан Чанг метался по мостику, отдавая приказ повернуть к месту катастрофы, остановить судно, спустить шлюпки. Что ж, он действовал, как и положено в таких случаях, я не стал ему мешать, хотя и понимал, что все это пустая трата времени.

В течение часа шлюпки «Танахбала» прочесывали участок моря, над которым, по нашим расчетам, произошел взрыв, но не нашли ничего, кроме двух поролоновых подушек от сидений, обгоревших и изодранных. Потом шлюпки снова подняли на борт, и мы продолжили свое плаванье. В дальнейшем оно проходило без приключений.

В Москву я прилетел только к концу февраля. Моя докладная еще не успела попасть в управление, поэтому, я старался не попадаться на глаза начальству, чтобы не пришлось сочинять все сначала. К счастью, почта запоздала всего на три дня. Я чуть-чуть подправил ее, добавил отчет о гибели Гриши Ратманова, сообщил о благополучном спасении заложников и стал дожидаться решения своей судьбы.

Но руководству, как это часто случалось за последнее время, было не до меня. Я болтался без дела, посещал «кулуары», стараясь почувствовать "веянье времени" и сориентироваться в обстановке. Я изучал сводки, пытаясь оценить тяжесть удара, нанесенного мафии гибелью Скала.

Лишившись главаря, подпольная торговля детьми поутихла, боюсь, к сожалению, лишь временно. Зато в некоторых центральных газетах прошла серия статей, оправдывающих практику передачи детей с физическими и психическими недостатками из детдомов на усыновление или удочерение за границу. В сентиментально-сладких тонах описывалась роскошная жизнь прежде несчастных питомцев наших нищих приютов и спецлечебниц, любовь к ним новых родителей… Во всем этом было, конечно, много правды, но одновременно чувствовалось — общественное мнение становится все хладнокровнее к судьбе своего потомства. Кто-нибудь «подберет», спасет… Это настораживало.

Очередной политической сенсацией стало заявление российского правительства о том, что отныне стратегические ракеты с ядерными боеголовками, до сих пор направленные на Соединенные Штаты и их союзников, будут перенацелены. Новые цели не указывались, и это создало атмосферу некоторой растерянности в ближнем зарубежье. Все силы были брошены на пропаганду, на создание миролюбивого «имиджа», этим занимались даже далекие от вопросов идеологии сотрудники.

Наконец, нашлось дело и мне. Учитывая охлаждение между некоторыми новорожденными независимыми государствами и Центром из-за дележа оставшегося после распада Союза имущества, нужно было срочно укреплять взаимопонимание и бывшие некогда братские узы.

Потеряв надежду на использование австралийского и новогвинейского космодромов, обладатели ракет «Апогей» задумали приспособить в качестве мобильной площадки для запуска один из недостроенных кораблей. Корпус его, украшенный выведенным славянской вязью гордым именем, славным в истории российского флота, воспетом в песнях, был уже готов и даже спущен на воду в Южной верфи. Смелый этот замысел, сулил, однако, немало политических осложнений с Турцией и США. Тем не менее, российские политики и ученые, тем более руководящие круги ВПК, не хотели остаться в стороне и предложили свою помощь для осуществления проекта. Словом, меня снова послали в Город.

Я чувствовал некоторую усталости и не прочь был взять «таймаут». Уезжая из Москвы, я написал заявление с просьбой об отставке, но все еще не мог решиться пустить его по инстанции. Действительно, множество проблем возникало передо мной в случае удовлетворения рапорта — жилье, работа, нормальное питание, наконец. В той удивительной смеси бардака, сумасшедшего дома и воровской малины, в которую превратилась моя бывшая Родина, трудно было найти себе место. Надежды еще раз обнаружить под каким-нибудь деревом или камнем десять миллионов долларов почти не было…

Организовать частное сыскное бюро, наняться охранять коммерческие и иные тайны какой-нибудь фирмы или заниматься рэкетом мне как-то не хотелось. Что сказал бы Гриша? Подобно тени отца Гамлета, он, незаметно для меня самого, превратился в незримого судью моих поступков и мыслей.

Пойти работать в НИИ? Но я совсем отстал от проблем современной науки, не знал ни элементной базы, ни того, что теперь печатают специальные журналы. Да и финансирование научных учреждений не оставляло надежд на сколько-нибудь приличный заработок.

Я решил повременить с заявлением, а пока что… попробовать писать. Возможно, к этому меня подтолкнул успех моего последнего отчета. В самом деле, времени у меня, похоже, будет много, и чем я хуже тех авторов бесчисленных детективов и триллеров, которые тысячами пестрых обложек заполняют раскладки и прилавки магазинов! Если получится, можно будет подумать и о том, чтобы стать профессиональным поставщиком развлекательного чтива. А уж сюжетов у меня хватит на сто томов.

Город встретил меня ароматом ранней весны, ярким солнцем, щебетом птиц, набухающими почками деревьев. Зима была малоснежной, и на газонах уже повсюду появилась молодая зеленая трава. Я снова жил в той самой квартире, откуда когда-то отправился спасать Веронику, даже номер моего телефона не изменился. Я вспоминал, как она мне звонила, у нее была манера растягивать слова и делать придыхание в конце фразы… "Ну здравствуй, это я", — так обычно она начинала наш разговор. Где она теперь? Всякая надежда найти ее след исчезла с гибелью Скала. Она могла сейчас быть в любой точке земного шара, куда ни ткни наугад пальцем в глобус.

Я не спрашивал старого бандита о Веронике, так как был почти наверняка уверен — она осталась ухаживать за детьми в «интернате», и я встречу ее вместе с ними. Кроме того, мне не хотелось демонстрировать ему свои уязвимые места, он, чего доброго, потребовал бы за Веронику особый выкуп. А потом, когда я увидел, что среди сопровождающих нет ни одной женщины, события начали развиваться таким темпом, что мне стало не до вопросов…

В тот вечер я собрался лечь пораньше и заснуть, чтобы избавиться от навязчивых воспоминаний. Я уже разделся, когда в прихожей резко зазвонил телефон. Поеживаясь от холода — в доме, как и в прошлые мои приезды, плохо грели батареи — я, шлепая босыми ногами по линолеуму, прошел к столику и поднял трубку. С книжной полки широко улыбаясь на меня глядел кипарисовый чертик.

— Алло?

Какую-то секунду длилось молчание, я уже решил было, что кто-то по ошибке набрал неверный номер и хотел повесить трубку. Потом знакомый голос тихо произнес:

— Ну здравствуй, это я…