Вполне логично возникает вопрос: с чего бы уголовникам сотрудничать с агентами федеральной правоохранительной службы? Нас и самих это смущало, когда мы только начинали работу над проектом. Однако подавляющее большинство опрошенных за несколько лет преступников легко соглашались с нами побеседовать, и тому есть несколько причин.

Некоторым из них напрочь наскучили их преступления, и они считали, что участие в психологическом исследовании поможет им скостить срок и к тому же лучше понять себя. Думаю, Эд Кемпер входит в эту категорию. Другие же, как я отмечал, попросту «заряжались» от полицейских и других служителей закона, наслаждаясь обществом агентов ФБР. Кое-кто надеялся получить определенную выгоду от сотрудничества с властями, хотя мы ни разу ничего подобного не обещали. Кое-кто чувствовал себя одиноким и забытым и просто хотел немного внимания, стремился развеять скуку, в чем помогал наш визит. А были и те, кто радовался возможности еще раз во всех красках пережить свои злодеяния.

Мы хотели узнать обо всем, что они имели нам рассказать. Но в первую очередь нас интересовало несколько ключевых вопросов, которые мы выделили в сентябрьском выпуске «Бюллетеня ФБР» 1980 года в статье, объясняющей цели нашего исследования:

1. Что заставляет человека совершать сексуальные преступления и каковы тому первые признаки?

2. Что подстегивает или, наоборот, тормозит совершение преступления?

3. Как нужно вести себя или реагировать на действия того или иного типа преступника, совершающего акт насилия, чтобы избежать жертв?

4. Какие выводы можно сделать в отношении степени тяжести, прогноза, характера и способа лечения подобных расстройств?

Мы понимали: чтобы программа имела практическую значимость, нам нужно быть абсолютно готовыми к каждому интервью и уметь мгновенно фильтровать получаемую информацию. Если преступник достаточно умен, как многие из подобных людей, рано или поздно он наткнется на уязвимость в системе, которую можно использовать себе во благо. По своей природе большинство серийных убийц хорошие манипуляторы. Если им на руку выглядеть немного неуравновешенными — они будут неуравновешенными. Если им на руку сожалеть и причитать — они будут сожалеть и причитать. Но какая бы модель поведения ни казалась им наиболее подходящей, я понял, что те из них, кто соглашается с нами поговорить, очень похожи. За неимением лучшего они провели уйму времени в размышлениях о самих себе и своих деяниях и потому могут в мельчайших подробностях обрисовать свою историю. Наша задача состояла в том, чтобы заранее выяснить как можно больше об этих людях и их преступлениях и во время разговора уметь отличить правду от лжи, ведь у них была и уйма времени на то, чтобы сочинить альтернативную хронику событий, в которой они вызывают сочувствие и выглядят куда безобиднее, чем следует из записей дела.

На заре наших интервью, выслушав очередную историю из первых уст, мне порой хотелось повернуться к Бобу Ресслеру — или к тому, кто меня сопровождал, — и сказать: «А может, они взяли не того? У него на все есть разумное объяснение. А вдруг его и правда посадили по ложному обвинению?» Поэтому, вернувшись в Куантико, мы в первую очередь связывались с местной полицией и запрашивали дело, чтобы убедиться в отсутствии судебной ошибки.

Боб Ресслер вырос в Чикаго. Еще мальчишкой его завораживало и одновременно ужасало дело шестилетней Сюзанны Дегнан, которую похитили из дома и жестоко убили. Ее тело, нашинкованное на куски, обнаружили в канализации Эванстона. В конце концов полиция поймала молодого человека по имени Уильям Хайренс. Он сознался в том, что убил девочку и еще двоих женщин, ставших жертвами вышедшей из-под контроля квартирной кражи. Убив одну из них, Фрэнсис Браун, ее помадой он вывел на стене следующее:

Ради всЕго СВятого

пОймайте Меня

ПоКа Я Снова не Убил

Я не управляю собОЙ

Хайренс приписывал убийства некоему Джорджу Че-лубу (вероятнее всего, его фамилия — это сокращение от «человек-убийца»), которым он, по его словам, был одержим. Боб признался мне, что дело Хайренса стало для него одним из первых стимулов взяться за карьеру служителя закона.

Как только Проект по исследованию криминальных личностей был проспонсирован и запущен, мы с Бобом отправились на встречу с Хайренсом в тюрьму Стейтвилл в городе Джолиет, штат Иллинойс. В ней убийца содержался с момента объявления приговора в 1946 году и до сих пор показывал образцовое поведение. Уильям стал первым заключенным в штате, получившим высшее образование, а теперь занимался дипломной работой.

Во время интервью Хайренс наотрез отказывался признавать свое участие в преступлениях и считал, что его осудили несправедливо. На любой наш вопрос у него находился ответ. Он настаивал, что у него есть алиби и что он и на пушечный выстрел не подходил к местам преступлений. Уильям говорил настолько убедительно, что его случай не на шутку взволновал меня. Не сомневаясь, что он стал жертвой чудовищной судебной ошибки, я вернулся в Куантико и перерыл все записи по его делу. Помимо признательных показаний и неопровержимых улик, на месте убийства Дегнан были найдены едва заметные отпечатки его пальцев. Но Хайренс провел в камере так много времени, размышляя об убийстве и убеждая себя в собственной невиновности, что даже в тесте на полиграфе не проявил бы никаких признаков лжи.

Ричард Спек, отбывавший несколько пожизненных сроков за убийство восьми медсестер в общежитии Южного Чикаго в 1966-м, ясно дал нам понять, что не желает становиться в общий ряд с другими убийцами, которых мы изучали. «Я не хочу быть с ними в одном списке, — заявил Спек, — они же психи. А я не серийный убийца». Он не отрицал содеянного, но хотел, чтобы мы знали: он не такой.

В одном немаловажном отношении Спек прав. Серийный убийца совершает преступления одно за другим, повинуясь эмоциональному циклу с определенными периодами затишья. Ричард же был тем, кого я называю массовым убийцей, то есть тем, кто убивает более двух раз за один заход. Спек отправился в дом с целью грабежа. Он хотел уехать из города, и ему нужны были деньги. Когда дверь открыла двадцатитрехлетняя Корасон Амурао, он ворвался внутрь, угрожая пистолетом и ножом, и сказал, что собирается только связать ее и пять ее соседок и ограбить их. Он согнал всех в спальню. В течение часа еще три девушки вернулись домой со свиданий или из библиотеки и тоже попали в западню. Опьяненный властью, Спек, очевидно, передумал и в безумном угаре начал исступленно насиловать, душить, колоть и резать. Выжила только Амурао, забившаяся в угол от ужаса: Спек сбился со счета.

Когда он ушел, девушка выскочила на балкон и позвала на помощь. Полиции она рассказала, что на левом предплечье нападавшего была татуировка: надпись «дьявол по плоти». Объявившись в больнице через неделю после неудачной попытки суицида, Спек был тотчас же опознан по тату.

В силу беспрецедентного зверства, проявленного во время преступления, Спек не раз становился предметом обсуждения в медицинских и психологических кругах. Изначально предполагалось, что у него генетическое отклонение — дополнительная мужская (Y) хромосома, которая считалась стимулятором агрессии и антисоциального поведения. Подобные гипотезы появляются и исчезают с завидной регулярностью. Более ста лет назад ученые-бихевиористы применяли достижения френологии — науки о форме черепа, — чтобы описать характер и умственные способности человека. Не так давно считалось, что электроэнцефалограмма с повторяющимися вспышками в районе 6 и 14 Гц свидетельствует о серьезном расстройстве личности. Медицинское жюри пока не вынесло окончательного решения по вопросу набора XYY, но неоспоримым является и тот факт, что многие мужчины обладают именно такой генетической структурой и при этом не обнаруживают никакой экстраординарной агрессивности или антисоциального поведения. Ну и чтобы окончательно закрыть тему: когда был проведен генетический анализ Ричарда Спека, выяснилось, что он обладает совершенно нормальным геномом и даже дополнительной Y-хромосомы у него нет.

Спек, в свое время скончавшийся в тюрьме от сердечного приступа, не захотел с нами разговаривать. Это был тот редкий случай, когда мы предварительно обо всем договорились со смотрителем, но он посоветовал заранее не сообщать Ричарду о нашем визите. Мы согласились. По прибытии мы обнаружили, что Спек кричит и беснуется в своей камере, а другие заключенные искренне его поддерживают. Дело в том, что смотритель собирался показать нам, какую порнушку Спек хранит у себя в одиночке, но тот яростно воспротивился подобному вторжению. Арестанты терпеть не могут всего, что хоть сколько-нибудь похоже на шмон. Их камеры — единственный оставшийся у них островок личного пространства. Продвигаясь вглубь по трехэтажному этапу в Джолиете, смотритель попросил нас держаться ближе к центру, чтобы в нас не попало мочой или испражнениями.

Поняв, что тут нам ничего не добиться, я шепнул смотрителю, что мы просто пойдем дальше, не останавливаясь у камеры Спека. С того дня вступила в силу инструкция о порядке проведения опросов заключенных, и мы более не могли заявляться без приглашения. Честно говоря, теперь исследовать криминальные личности стало гораздо сложнее.

В отличие от Кемпера или Хайренса, Спек совсем не блистал образцовым поведением. Как-то раз он собрал простенький миниатюрный самогонный аппарат и спрятал его в потайном ящике дежурного по блоку. Едва ли аппарат производил алкоголь, но издавал достаточно запаха для того, чтобы заставить охранников сходить с ума в попытках отыскать его источник. Еще Ричард выходил раненого воробья, залетевшего внутрь через разбитое окно, и, когда тот немного поправился, водрузил питомца себе на плечо, привязав к лапке веревку. Охранник сообщил, что держать животных нельзя.

— Ах вот как?! — ответил с вызовом Спек, а затем подошел к вентилятору и бросил птенца прямо на вращающиеся лопасти.

В ужасе охранник произнес:

— Я думал, он тебе нравился.

— Нравился, — согласился Спек, — но раз мне нельзя его держать, пусть не достается никому.

Мы с Бобом Ресслером дожидались Ричарда в переговорной тюрьмы Джолиета. Спек явился в сопровождении своего тюремного адвоката, чем-то напомнившего мне воспитателя в старшей школе. Как и Мэнсон, Спек предпочел возвышаться над нами и потому уселся верхом на комод во главе стола. Я было начал рассказывать о нашем исследовании, но Ричард не желал разговаривать и только возмущался насчет того, что «долбаное ФБР» роется в его вещах.

Разглядывая преступников, сидящих напротив меня за столом в тюремной переговорной, я в первую очередь стараюсь представить, как они выглядели и что говорили, совершая убийства. Я тщательно изучаю все записи по делу и знаю, что именно каждый из них сделал, на что он способен. Мне остается лишь сопоставить это знание с человеком, сидящим напротив.

Любой полицейский допрос — это борьба умов; каждая сторона старается склонить другую к нужным высказываниям. Чтобы выработать индивидуальный подход к каждому заключенному, человека сперва нужно оценить. Праведный гнев или взывание к совести здесь не помогут («Ах ты садистское чудище! Ты что, съел его руку?»). Нужно понять, за какие ниточки следует дергать. С одними, вроде Кемпера, можно говорить прямолинейно и по существу, если дать им понять, что вы владеете ситуацией и вас не надурить. С другими, наподобие Спека, я выработал наступательный и агрессивный подход.

Итак, мы сидели в переговорной, но Спек по-прежнему делал вид, что не обращает на нас никакого внимания. Тогда я обратился к его адвокату. Он был открытым и коммуникабельным человеком, умеющим разговорить враждебно настроенного клиента. Кстати, подобные качества, среди прочего, являются важным требованием к переговорщикам с преступниками. Я заговорил о Спеке так, как будто его вообще не было с нами:

— Вы вообще знаете, что сделал ваш подопечный? Убил восемь телочек. И некоторые из этих телочек были очень даже ничего. Он отнял у нас восемь сочных задниц. По-вашему, это честно?

Ясное дело, Бобу мои слова не слишком понравились. Он не хотел опускаться до уровня преступника и тем более порочить честь усопших. Конечно же, я был с ним солидарен, но в таких ситуациях остается только выполнять свою работу.

Адвокат оплатил мне той же монетой, и мы принялись обмениваться подобными репликами. Если бы речь не шла о жертвах жестокого убийства, нас сочли бы парой юнцов за беседой в школьной раздевалке. А это уже меняет характер беседы с подросткового на гротескный.

Спек слушал нас, то и дело качая головой и хихикая, а потом вдруг сказал:

— Вы оба долбаные психи. Кажется, мы не такие уж разные.

Лед тронулся, и тогда я повернулся к нему:

— Как, черт возьми, ты умудрился одновременно трахнуть восемь баб? Что ты ешь на завтрак?

Он смерил нас презрительным взглядом, точно парочку наивных онанистов.

— Да не всех я трахнул, напридумывают тут. Только одну.

— Ту, что на диване? — уточнил я.

— Ага.

Сколь бы грубой и отвратительной ни выглядела моя тактика, но для меня стало кое-что проясняться. В первую очередь, несмотря на свою враждебность и агрессию, Боб не считал себя крутым мачо. Он прекрасно знал, что не смог бы одновременно управиться со всеми дамами. Он был прагматиком — и потому решил изнасиловать всего одну. Судя по фото с места преступления, он выбрал ту, что лежала лицом вниз на диване. Для него она уже была обезличенным телом. С ней не приходилось вступать в контакт как с человеком. Еще мы можем сделать вывод, что он был не склонен к выработке сложного и продуманного плана. Слишком легко относительно простое и успешное ограбление скатилось к массовому убийству. Он признал, что убил девушек не в сексуальном угаре, а с целью избавиться от свидетелей. Когда домой вернулись и другие девушки, одну он запрятал в спальню, а другую — в кладовку, словно в загоны для скота. Он и понятия не имел, как ему выбраться из осложнившейся ситуации.

Интересно также отметить, что травму, из-за которой Боб попал в больницу и был арестован, по его словам, он заработал в драке в баре, а вовсе не вследствие попытки самоубийства. Похоже, сам он не отдавал себе отчет в том, насколько важны его признания. Спек скорее старался произвести впечатление эдакого мачо, «дьявола во плоти», нежели жалкого неудачника, который не придумал ничего лучше, чем решить свои проблемы суицидом.

Я слушал его и одновременно переваривал полученную информацию. В ней содержалось объяснение не только поведению Спека, но и данному типу преступлений в целом. Другими словами, если я в дальнейшем столкнусь с подобными сценариями, у меня будет уже некоторое представление о личности, претворившей его в жизнь. А это, конечно, и является главной целью исследовательской программы.

Обрабатывая данные для исследования, я старался избежать сухого академического лексикона и терминологии специалиста-психолога, сделав концепцию понятной и доступной для сотрудников правоохранительных служб. Теоретически было бы правильно сообщить местному следователю, чтобы он искал параноидального шизофреника, но рядовому копу в поимке субъекта от этого пользы мало. Одна из ключевых деталей, которые мы старались определить, это характер поведения преступника: организованный, неорганизованный или смешанный. Такие, как Спек, представляли собой яркий пример неорганизованного преступника.

Спек признался, что детство у него было трудным. Когда же я попросил его рассказать о семье, то в первый и единственный раз, как мне показалось, задел его за живое. К двадцати годам Роберт уже имел почти сорок задержаний, женился на пятнадцатилетней девчонке и стал отцом. Спустя пять лет, преисполненный злобы и горечи, он покинул жену, и, по его словам, у него просто не дошли руки ее прикончить. Впрочем, он убил нескольких других женщин, включая официантку в грязном дешевом баре, которая отказала ему в ухаживаниях. Кроме того, за пару месяцев до бойни в общежитии Боб ограбил и изнасиловал пожилую женщину шестидесяти пяти лет. При прочих равных условиях жестокое изнасилование зрелой женщины указывает на то, что молодой человек, возможно тинейджер, не отличается ни опытом, ни уверенностью в себе, ни искушенностью. Спек совершил изнасилование в возрасте двадцати шести лет. Чем больше лет преступнику, тем пропорционально меньше его искушенность и уверенность в себе. Вот какое впечатление на меня произвел Ричард Спек. Хотя ему было далеко за двадцать, этот закоренелый преступник вел себя совсем как подросток.

Перед уходом смотритель захотел нам показать еще кое-что. В Джолиете, как и во многих других тюрьмах, проводился психологический эксперимент с целью выяснить, уменьшают ли агрессивность мягкие пастельные тона. Идея основывалась на мощном научно-теоретическом фундаменте. Выяснилось, что в комнате с розовыми и желтыми стенами даже самые крутые качки из рядов полиции не в состоянии поднять свой обычный вес.

Смотритель отвел нас в комнату в конце тюремного блока и сказал:

— Вот эта розовая краска лишает убийцу его агрессии. Затолкай его в такую комнату, и он прямо сразу станет спокойным и пассивным. Загляни внутрь, Дуглас. Что ты видишь?

— Я вижу что стены покрашены так себе, — сообщил я.

Он ответил:

— Да, так и есть. Видишь ли, им не нравится этот цвет. Они обдирают краску и съедают ее.

Еще один наш собеседник, Джерри Брудос, был обувным фетишистом. Но если бы на этом его странности заканчивались, то и бог с ним. Однако, в силу целого ряда обстоятельств, включая его властную, постоянно наказывавшую его мать и собственные внутренние порывы, все зашло куда дальше — от умеренно странного до смертельно опасного.

Джером Генри Брудос родился в Южной Дакоте в 1939 году и вырос в Калифорнии. Как-то раз пятилетний мальчишка отыскал на местной свалке пару шикарных туфель на высоком каблуке. Он принес их домой и попытался было примерить, но мать в бешенстве приказала немедленно их выбросить. Однако Джерри не послушался и спрятал свою находку. Когда же мать снова обнаружила туфли, она отняла их и сожгла, а мальчика наказала. В шестнадцать лет, переехав в Орегон, Брудос регулярно вламывался в дома по соседству, крал женскую обувь, а потом перешел и на нижнее белье. Все похищенное он примерял на себя. На следующий год Джерри арестовали за то, что он заманил одну девушку к себе в машину и заставил раздеться. На несколько месяцев его поместили на лечение в лечебницу штата в городе Салем, но доктора не сочли пациента опасным. По выпуску из школы он ненадолго попал в армию, откуда его вскоре уволили по психологической непригодности. Он по-прежнему промышлял кражей обуви и белья — а иногда душил до потери сознания хозяек, попадавшихся ему по пути, — как вдруг из чувства долга женился на девушке, которая не так давно помогла ему лишиться девственности. Джерри поступил в техникум и получил специальность электрика.

Спустя шесть лет, в 1968 году, теперь уже будучи отцом двоих детей и все еще продолжая ночные вылазки за сувенирами, как-то раз он открыл дверь девятнадцатилетней Линде Слоусон, которая должна была продать несколько энциклопедий другому человеку, но по ошибке постучалась не в тот дом. Ухватившись за такую прекрасную возможность, Брудос затащил девушку в подвал, где избил и задушил. Уже мертвую Слоусон он раздел и стал примерять на труп различные образцы из своей коллекции. Затем он отрезал ей левую ступню, обул в одну из своих любимых туфель на высоком каблуке и поместил в морозилку, после чего утопил труп в реке Уилламетт, привязав к нему сломанную коробку передач от своей машины. В последующие несколько месяцев Джерри убил еще трех девушек, отрезал им грудь, а потом снял с нее пластмассовый слепок. Его опознали несколько студенток, с которыми он пытался познакомиться одной и той же присказкой. Одна из девушек назначила ему свидание, а на месте его уже ждала полиция. Брудос дал показания и, осознав, что сойти за сумасшедшего ему не удастся, в конце концов признал свою вину.

Мы с Бобом Ресслером побеседовали с ним по адресу его постоянной прописки: исправительное учреждение штата Орегон, город Салем. Брудос оказался крепко сбитым, круглолицым мужчиной, весьма вежливым и готовым сотрудничать. Однако, как только я стал расспрашивать его о некоторых деталях содеянного, он заявил, что однажды упал в обморок из-за гипогликемии и с тех пор едва ли помнит хоть что-то.

— Знаешь, Джон, — заметил он мне, — вот опустится у тебя сахар в крови, и ты запросто без задней мысли можешь спрыгнуть с крыши.

Забавно, что во время дачи признательных показаний он прекрасно помнил и сами преступления во всех подробностях, и места, где прятал тела и улики. Кроме того, он еще и подставился, сам того не ведая. Как-то раз он подвесил тело одной из жертв на крюк в гараже, нарядил в свою любимую одежду и обувь, а затем положил зеркало на пол, чтобы как следует рассмотреть плоды своего труда. После этого он устроил небольшую фотосессию, в ходе которой случайно запечатлел в зеркале самого себя.

Несмотря на заявления о гипогликемических обмороках, Брудос обнаруживал множество качеств, характерных для организованного преступника. Это тесно связано с элементом фантазии, проявленной еще в раннем детстве. Подростком, живя на ферме родителей, он нередко представлял, как ловит девушек в туннеле и заставляет их делать все, чего он хочет. Однажды ему действительно удалось заманить местную девицу в сарай, где он приказал ей раздеться, чтобы он мог ее сфотографировать. Эту модель поведения Джерри сохранил и в зрелом возрасте, но тем не менее, совершая свои преступления, он оставался тем наивным и неискушенным юнцом, который не мог придумать ничего более изощренного, чем просто фотографировать своих обнаженных жертв. После фотосессии в сарае он запер девушку в элеваторе, а через некоторое время вернулся, переодевшись и по-другому причесавшись, и представился Эдом, братом-близнецом Джерри. Выпустив несчастную, он объяснил, что «брат» проходит курс интенсивной терапии, и умолял никому ничего не рассказывать, чтобы у бедолаги не было неприятностей и не случился очередной «приступ».

Помимо весьма типичной эскалации действий, в Джероме Брудосе явно прослеживается непрерывное совершенствование фантазии. Этот вывод в разы важнее того, что преступник мог бы прямо нам рассказать. Несмотря на разительное отличие целей и образа действия Кемпера и Брудоса, в них мы видим — как и во многих других преступниках — одержимость «совершенствованием» деталей от одного эпизода к другому и при переходе от более низкого уровня опасности к более высокому. В качестве жертв Кемпер выбирал студенток, связанных в его сознании с матерью. Менее изощренный и прозорливый Брудос не брезговал всеми, кто подвернется под руку. Схожи они были одержимостью к деталям, ей они отдавались без остатка.

В зрелом возрасте Брудос заставил свою жену Дарси нарядиться в его фетишистское облачение и пройти ритуальную фотосессию, хотя супруга была обычной женщиной, весьма далекой от приключений, и побаивалась своего мужа с его странным увлечением. В своих фантазиях Брудос во всех подробностях продумал камеру пыток, но довольствоваться ему пришлось собственным гаражом. Там стоял холодильник, всегда надежно запертый, в котором убийца хранил излюбленные части тел жертв. Когда Дарси готовила мясо на ужин, она говорила Джерри, какое именно ей нужно, и он приносил его из холодильника. Часто она жаловалась друзьям, что ей было бы куда проще самой вынуть подходящий кусок. И все же, несмотря на все неудобства, запертый холодильник не казался ей достаточно странным, чтобы обратиться в полицию. А может, она просто боялась.

Брудос — чуть ли не классический пример преступника, который начинает с безобидных причуд и быстро прогрессирует: от найденной обуви к белью сестры и вещам других женщин. Сперва юноша просто обчищал бельевые веревки, затем следил за женщинами на высоких каблуках и вламывался в их дома в отсутствие владелиц, а потом стал еще смелее и возжелал самих хозяек. Поначалу ему было достаточно примерить женскую одежду, но потом захотелось более сильной дозы. В общении он стал просить девушек разрешения их сфотографировать. Затем, когда одна из них отказалась раздеваться, пригрозил ей ножом. Но он ни разу не убивал, пока случайная жертва сама не забрела к нему домой. А дальше, один раз вкусив запретное удовольствие, он будет делать это снова и снова, с каждым разом заходя все дальше в изувечивании и обезображивании трупов.

Я не утверждаю, что любой мужчина, которого заводят шпильки, кружевные лифчики и трусики, обречен всю жизнь совершать преступления, иначе половина сильного пола уже давно сидела бы за решеткой. Но на примере Джерри Брудоса мы выяснили, что подобный тип парафилии может иметь отрицательную обратную связь, а также быть «ситуационным». Вот вам пример.

Некоторое время назад стало известно, что директор начальной школы, расположенной неподалеку от моего дома, увлекается детскими ножками. Он играл с детьми, стараясь щекотать их как можно дольше. Если ребенок выдерживал определенное время, не засмеявшись, то получал денежный приз. Родители забили тревогу, когда прознали, что их дети тратят в местном торговом центре деньги, происхождение которых не могут объяснить. Но многие жители района запротестовали, когда академический совет решил уволить директора. Тот был обаятельным человеком, находился в хороших отношениях со своей девушкой, пользовался популярностью как у детей, так и у их родителей. Учителя считали, что директора обвиняют несправедливо. Но даже если он и правда без ума от ножек, кому от этого плохо? Он никогда не приставал к детям и ни разу не заставлял их раздеваться. Он определенно был не из тех, кто похитит ребенка среди бела дня ради удовлетворения своей извращенной фантазии.

С этим я полностью согласен. В этом отношении он не представлял для общества никакой опасности. Я с разговаривал с подозреваемым, он показался мне приветливым и открытым человеком. Но давайте представим, что во время одной из таких игр какая-нибудь девочка начнет кричать и угрожать, что обо всем расскажет. В панике фетишист может убить ребенка просто потому, что не придумает иного выхода. Когда за советом в мой отдел обратился учебный инспектор, я сказал, что решение уволить директора было абсолютно правильным.

Примерно в то же время меня пригласили в университет Вирджинии, где студенток сбивали на землю и в потасовке отнимали модные по тем временам сабо на деревянной подошве. К счастью, никто особенно не пострадал, а в кругах полиции и студгородка к подобным делам вообще относились несерьезно. Я встретился со студентами и администрацией университета, рассказал о Брудосе и других людях, с которыми имел дело, и удалился, успешно посеяв в их сердцах страх. Официальная позиция университетского начальства резко изменилась после моего визита, и с чувством удовлетворения я хочу сказать, что подобных случаев более не наблюдалось.

Глядя на поступательное развитие преступлений Джерри Брудоса, я спрашиваю себя, могло бы должное понимание и заблаговременное вмешательство на ранних этапах помочь его остановить.

В Эде Кемпере я видел серийного убийцу, воспитанного детством, полным эмоционального насилия. Случай Джерри Брудоса показался мне несколько более сложным. Очевидно, что склонность к парафилии он проявлял с ранних лет. Маленького мальчика очаровала пара туфель на высоком каблуке, найденная на свалке. Однако очарование это частично могло быть вызвано и тем, что он никогда раньше подобного не видел. Эта обувь слишком отличалась от той, что носила его мать. Когда же та отреагировала слишком резко, обувь на высоком каблуке стала для мальчика запретным плодом. Вскоре после этого он украл пару туфель у своей учительницы. Однако, узнав об этом, она еще сильнее удивила его. Вместо того чтобы пожурить юного Брудоса, она поинтересовалась, почему он это сделал. И вот он уже столкнулся с неоднозначной реакцией зрелых женщин на свои действия, и предположительно врожденная склонность стала понемногу перерастать в нечто более зловещее и опасное.

А если бы опасность, исходящую из расцвета его фантазий, обнаружили раньше и приняли эффективные меры по борьбе с ними? К моменту совершения первого убийства уже слишком поздно, но можно ли остановить процесс на любом другом этапе? С тех пор я провел немало времени, изучая этот вопрос, и все меньше верю в эффективность мер, которые имеют хотя бы отдаленное отношение к реабилитации большинства сексуально мотивированных убийц. Но если существует хотя бы надежда на то, что эти меры сработают, то принять их надо до точки невозврата, пока фантазии еще не начали претворяться в жизнь.

Когда моя сестра Арлин была подростком, мама учила ее, что всего один вопрос поможет ей многое узнать о мальчике, с которым она ходит на свидание: как он относится к своей матери? Если он признается в любви и уважении к маме, то это с большой вероятностью проецируется и на его отношение к другим женщинам. Ну а если матушку он считает стервой, сукой и шлюхой — увы, скорее всего, он и обо всех остальных думает точно так же.

Из собственного опыта могу сказать, что мамино наблюдение било не в бровь, а в глаз. В Санта-Крузе, штат Калифорния, Эд Кемпер выложил себе дорогу из трупов, прежде чем наконец набрался смелости прикончить одну-единственную женщину, которую ненавидел всей душой. Монте Риссел, который подростком изнасиловал и убил пять женщин в городе Александрия, штат Вирджиния, признался, что, если бы после развода родителей ему разрешили жить с отцом, сейчас он мог бы быть адвокатом, а не пожизненным узником тюрьмы Ричмонда, где мы с ним и беседовали.

Благодаря Монте Ральфу Рисселу мы смогли сложить еще несколько частей пазла. На момент развода родителей из трех детей семилетний Монте был самым младшим. Мать взяла отпрысков в охапку и переехала в Калифорнию, где повторно вышла замуж и основную часть времени проводила со своим новым ухажером, оставив детей почти без присмотра. Монте с младых ногтей стал попадать в неприятности — малевал на стенах школы похабные надписи, потом связался с наркотиками, подстрелил из воздушки своего товарища во время перепалки. Он заявил, что ружье ему дал отчим, который после того случая разломал оружие и от души поколотил Монте стволом.

Когда мальчику было двенадцать, второй брак матери тоже распался, и семейство снова вернулось в Вирджинию. Монте признался, что винил во всем себя и свою сестру. Вот тогда его криминальная карьера стала прогрессировать: вождение без прав, грабежи, автоугон, а потом изнасилование.

Переход к убийству был более чем предсказуемым. Все еще обучаясь в старшей школе, Монте стоял на учете и к нему регулярно наведывался психиатр-надзиратель. Однажды юноша получил письмо от своей девушки, старше его на один год. В письме она сообщала, что поступила в университет, и тогда Монте понял, что их отношениям пришел конец. Он прыгнул в машину и пулей помчался к университету, где заметил свою пассию с новым парнем. Вместо того чтобы в открытую броситься с кулаками на обидчика, Риссел вернулся в Александрию, затарился пивом и марихуаной и несколько часов кряду просидел в машине на парковке перед домом, с головой уйдя в раздумья.

Часы пробили уже три или четыре ночи, а он все так же сидел в салоне, как вдруг на парковку заехала одинокая девушка. Повинуясь минутному помешательству, Риссел возжелал получить обратно то, что он потерял. Угрожая пистолетом, он вытащил девушку из машины и повел ее в укромное место неподалеку от жилого комплекса.

Риссел спокойно, последовательно и точно рассказал о своих действиях нам с Бобом Ресслером. До встречи я выяснил, что IQ нашего собеседника превышал 120 пунктов. Не могу сказать, что почувствовал в нем сожаление или раскаяние: помимо редких случаев прихода с повинной или же самоубийства, сожалеют преступники лишь о том, что попались и угодили за решетку. Однако Риссел не пытался преуменьшить тяжесть своих деяний, и мне казалось, что ответы его были весьма точны. А поведение, которое он описывал, натолкнуло нас на ряд немаловажных умозаключений.

В первую очередь преступление совершается после мотивирующего события или инцидента, который мы называем фактором стресса. Подобную механику мы будем встречать снова и снова. Мотивирующим стресс-фактором может стать что угодно: у каждого из нас свои проблемы и заботы. Однако совершенно неудивительно, что двумя наиболее распространенными из них являются потеря работы и подруги / жены (здесь речь идет о женщинах не случайно, потому что по ряду причин, как я уже отмечал, почти всегда убийцами становятся мужчины).

В результате изучения таких людей, как Монте Риссел, мы осознали, что стресс-факторы являются крайне важной деталью в понимании динамики серийных убийств. Поэтому по тем или иным признакам убийства мы стремимся выяснить, какой же стресс-фактор его вызвал. В упомянутом в четвертой главе деле аляскинского убийцы, которым занимался мой коллега Джад Рей, время и подробности тройного убийства — женщины и двух ее дочерей — натолкнули Джада на мысль, что убийца не только потерял работу, но и расстался с любимой. Впоследствии выяснилось, что оба этих фактора действительно имели место. Если конкретнее, девушка бросила будущего убийцу ради его же шефа, который уволил парня, чтобы тот не мешался.

Вот и Монте Риссел совершил свое первое убийство в ночь после того, как увидел свою подругу с каким-то студентиком. Само по себе это уже очень важно. Но еще больше нам говорят способ убийства и повод для него.

По стечению обстоятельств жертвой Риссела оказалась проститутка, а это означает две вещи: во-первых, в отличие от девушек иной профессии, она не боялась соития с незнакомцем; а во-вторых, несмотря на испуг, жертва наверняка обладала отличным инстинктом самосохранения. Когда стало ясно, что ее собираются изнасиловать, угрожая пистолетом, она постаралась разрядить ситуацию, задрав юбку и спросив нападавшего, как ему больше нравится и в какой позе он предпочитает ее взять.

— Она спросила, в какой позе мне больше нравится, — сообщил он нам.

Однако такое поведение не только не смягчило Рис-села, но лишь сильнее его распалило.

— Как будто эта сучка пыталась взять ситуацию под контроль, — пояснил он.

Не исключено, что она симулировала два или три оргазма, чтобы удовлетворить его, но стало только хуже. Если она «получала удовольствие» от изнасилования, то это лишь укрепляло в преступнике мысль о том, что все женщины — шлюхи. Она стала обезличенной, и потому мысль об убийстве далась ему так легко.

А вот другую жертву он отпустил. Она рассказала, что ухаживала за больным раком отцом. У брата Риссела тоже был рак, и потому девушку он идентифицировал с ним. В его глазах она приобрела определенную личностную окраску, в отличие от проститутки или изнасилованной Ричардом Спеком молодой медсестры, которая лежала на диване связанная и лицом вниз.

Но это одновременно объясняет, почему так сложно дать общие рекомендации о том, как следует вести себя во время изнасилования. От личности насильника и его мотивов зависит, нужно ли беспрекословно выполнять его указания или попытаться убедить его этого не делать. Одни и те же действия могут все усложнить. Сопротивление и борьба способны остановить «насильника самоутверждающегося», но вот «насильника возбужденного» доведут и до убийства, если жертве не удастся убежать. Не всегда имеет смысл и делать вид, что акт насилия доставляет вам удовольствие. Нужно помнить, что преступление является выражением злобы, агрессии и желания почувствовать власть. А соитие — это лишь средство, а не самоцель.

После изнасилования женщины, похищенной на стоянке, Риссел, исполненный злобы, стал решать, как поступить со своей жертвой. И тут она — многие из нас сочли бы ее поведение предельно логичным — пытается сбежать. Из-за этого в нем еще сильнее укоренилась мысль о том, что ситуацию контролирует жертва, а вовсе не он сам. Слова Риссела мы привели в статье, опубликованной в «Американском психиатрическом журнале»: «Она побежала вниз по склону, но я схватил ее и выкрутил руки. Она была крупнее меня. Я начал ее душить… она споткнулась… мы покатились вниз к воде. Я ударил ее головой о камень и держал под водой».

Мы пришли к выводу, что для анализа преступления поведение жертвы не менее важно, чем поведение самого субъекта. Были ли риски, связанные с конкретной жертвой, высокими или низкими для преступника? Что она говорила и делала? Подначили его ее действия или же, наоборот, охладили? Как происходила и чем закончилась их встреча?

Риссел за своими жертвами далеко не ходил, а именно: он выбирал их из числа обитателей его жилого комплекса и соседних домов. После первого убийства табу было снято. Монте осознал, что способен на это, что ему это нравится и что он ничем не рискует. Если бы тогда нас пригласили к расследованию и мы составляли бы его психологический портрет, мы предложили бы искать опытного человека с некоторым криминальным прошлым — например, совершившего насильственное преступление, которое, в сущности, и значилось за Рисселом. Честно говоря, мы наверняка ошиблись бы с возрастом, во всяком случае, поначалу. На момент совершения первого убийства Рисселу едва исполнилось девятнадцать. А в портрете значился бы мужчина, которому далеко за двадцать, если не все тридцать.

Случай Риссела показывает, что в нашем деле возраст — весьма относительная категория. В 1989-м моего коллегу по отделу Грега Маккрери пригласили расследовать запутанную серию убийств проституток в Рочестере, штат Нью-Йорк. При активном содействии капитана Линды Джонстон и первоклассных полицейских специалистов Грег разработал детальный портрет преступника и предложил стратегию его поимки. Благодаря его указаниям в конечном итоге был успешно арестован и осужден Артур Шоукросс. Просматривая впоследствии его психологический портрет, мы отметили, что Грег почти везде попал в яблочко: раса, характер, работа, личная жизнь, автомобиль, увлечения, осведомленность, связь с полицией — словом, все, кроме возраста. Грег ожидал увидеть мужчину двадцати девяти или тридцати лет, для которого убийства уже не в новинку. На самом же деле Шоукроссу было сорок пять. Оказалось, что он провел за решеткой пятнадцать лет за убийство двоих детей (как проститутки и старики, дети — это весьма уязвимые цели). После того случая он подсел на убийства и в первые же месяцы условно-досрочного освобождения снова принялся за старое.

Как и Артур Шоукросс, на момент совершения убийств Монте Риссел был на условно-досрочном. И точно так же, как и Эд Кемпер, он с легкостью убедил психиатра в том, что отлично идет на поправку, в то время как сам убивал людей направо и налево. Вот вам извращенная версия старого анекдота о том, сколько психиатров нужно, чтобы поменять лампочку. Правильный ответ — один, но только если лампочка хочет меняться. Психиатры и другие эксперты в области эмоционального здоровья привыкли получать от пациентов отчет об их состоянии из первых уст, что как бы предполагает, что пациент хочет «поправиться». Из-за этого преступнику так легко ввести психиатра в заблуждение. Однако большинство опытных докторов считает, что единственным более-менее надежным источником информации о возможных актах насилия в будущем является их история. Надеюсь, что в процессе нашей работы по исследованию криминальных личностей нам удалось убедить профессиональное сообщество в ограниченной эффективности «самодоноса» со стороны преступников. По своей природе серийный убийца или насильник — манипулятор, нарцисс и эгоцентрик. Он скажет инспектору по УДО или тюремному психиатру то, что они хотят услышать, лишь бы это помогло ему выйти из тюрьмы и снова отправиться на охоту.

В рассказе Риссела о его последующих преступлениях мы выявили устойчивую прогрессию. Его вывели из себя бесконечные расспросы второй жертвы: «Она хотела знать, почему я это делаю; почему выбрал именно ее; разве у меня нет девушки; что на меня нашло; что я собираюсь с ней делать».

Она вела машину под дулом пистолета, а потом попыталась сбежать, как и первая. Тут Монте понял, что должен убить ее, и затем несколько раз ударил ее ножом в грудь.

Третье убийство далось ему еще легче. Он кое-чему научился и не позволял жертве с ним разговаривать; ее нужно было обезличить: «Я подумал… я убил уже двоих. Мне ничего не мешает убить и ее тоже».

Но в этой точке прогрессия прервалась, и он отпустил женщину, ухаживавшую за больным отцом. Однако последние два убийства Монте совершил со всей решимостью. Одну женщину он утопил, вторую жестоко заколол — по его словам, он ударил ее ножом от пятидесяти до ста раз.

Почти как и со всеми остальными, на примере Риссела видно, что фантазия поселяется в разуме преступника задолго до того, как он в самом деле начнет убивать и насиловать. Мы спросили, откуда он черпал вдохновение. Оказалось, что источников у него было целое множество, но самый главный из них — статьи о Дэвиде Берковице.

Дэвид Берковиц, известный сперва как «убийца с 44-м калибром», а затем — как «сын Сэма», когда только начинал писать в газеты во время эпохи своего террора в Нью-Йорке, был скорее типом фанатика, нежели маньяком-серийником. Почти за год — с июля 1976-го по июль 1977-й — из мощного пистолета он убил шестерых молодых людей и девушек в машинах, припаркованных в укромном уголке, а ранил и того больше.

Подобно многим другим серийным убийцам, Берковиц воспитывался у приемных родителей, о чем узнал только в армии. Он хотел служить во Вьетнаме, но попал в Корею, где потерял девственность с проституткой и заработал гонорею. Вернувшись со службы в Нью-Йорк, он посвятил свою жизнь поискам биологической матери, которую и отыскал на Лонг-Бич, в Лонг-Айленде, вместе с дочерью — своей сестрой. К его удивлению и разочарованию, они не желали иметь с Дэвидом ничего общего. Застенчивый, неуверенный в себе и обозленный на судьбу парнишка стал благодатной почвой для выращивания убийцы. В армии он научился стрелять, а в Техасе обзавелся «бульдогом» производства «Чартер армс» — револьвером 44-го калибра; это крупный и мощный ствол, благодаря которому Берковиц почувствовал себя сильнее и значительнее. В стрельбе он практиковался на городских свалках Нью-Йорка, пока не стал метко попадать по небольшим мишеням. Рядовой почтовый клерк днем, по ночам он стал выходить на охоту.

Мы побеседовали с Берковицем в тюрьме штата в городе Аттика, где он отбывал двадцать пять лет срока за каждое из шести убийств. Хотя изначально Берковиц и признал свою вину, позже он принялся ее отрицать. В 1979-м он стал жертвой тюремного нападения, которое едва не закончилось смертью: к нему подкрались сзади и полоснули по горлу. Чтобы зашить рану, потребовалось наложить пятьдесят шесть швов, но нападавшего так и не нашли. Поэтому мы явились без приглашения, чтобы не подвергать арестанта еще большему риску. Надзиратель тюрьмы помог нам заранее заполнить большую часть нашего опросника, и потому к беседе мы подошли во всеоружии.

В этот раз для интервью я прихватил себе в помощь несколько наглядных пособий. Как я уже отмечал, мой отец работал в Нью-Йорке в сфере печати и был председателем Союза печатников Лонг-Айленда. Он снабдил меня несколькими таблоидами, заголовки которых наперебой кричали о новых подвигах «сына Сэма».

Я взял в руки экземпляр «Нью-Йорк дейли ньюс» и кинул тому через стол:

— Дэвид, через сто лет никто не вспомнит о Бобе Ресслере или Джоне Дугласе, но все будут помнить «сына Сэма». Скажу честно, прямо сейчас мои ребята в Уичито, штат Канзас, занимаются делом об убийстве полудюжины женщин. Какой-то парень зовет себя «душителем СПУ» — то есть он связывает, пытает и убивает жертв. Знаешь, он оставляет записки, и в них говорится о тебе. Он пишет о Дэвиде Берковице, «сыне Сэма». Он хочет быть, как ты, хочет такой же власти. Не удивлюсь, если он пишет и на адрес тюрьмы.

Я бы не назвал Берковица особенно харизматичным. Он всегда искал признания и славы. От взгляда его ярко-голубых глаз не укрылось бы, интересуются им всерьез или же просто играют с ним. И сейчас в его глазах вспыхнул огонек, когда он услышал мои слова.

— Учитывая, что в суде у тебя не было возможности излить душу, — продолжал я, — скажу, что народ знает о тебе только одно: ты тот еще сукин сын. Но из интервью нам показалось, что у тебя должна быть и другая, светлая сторона. Сторона, оказавшаяся под тлетворным влиянием твоего прошлого. Мы хотели бы дать тебе возможность рассказать о ней.

Даже не будучи любителем демонстрировать эмоции, Дэвид заговорил почти сразу. Он признался, что устроил более двух тысяч поджогов в районе Бруклина и Квинса и каждый из них тщательно задокументировал в своем дневнике. Одиночка, маниакально зацикленный на ведении записей своих действий, — это первая причина, по которой Берковиц ассоциируется с убийцей-фанатиком. Вторая — нежелание вступать в физический контакт со своей жертвой. Он не насильник и не фетишист, не собирал трофеи. Сексуальное удовлетворение он получал от самой стрельбы.

Поджоги, что он устраивал, — в мусорных корзинах и заброшенных зданиях, — носили скорее характер мелкого хулиганства. Как и многие другие поджигатели, Берковиц мастурбировал, глядя на разрастающееся пламя, а затем еще раз, когда пожарные его тушили. Склонность к поджогам вписывается в два других компонента «убийственной тройки» — ночного недержания мочи и жестокости к животным.

Для меня тюремные интервью сродни вымыванию крупиц золота из песка. Основная часть полученной в таких беседах информации — бесполезные камешки. Но если среди них все-таки попадется золотой самородок, дело того стоит. Дэвид Берковиц и был таким самородком.

И вот что в нем особенно интересно. Чаще всего, когда он выслеживал очередную пару в укромном уголке, он подходил к жертве не со стороны водителя — кем чаще всего был мужчина, представлявший для него некоторую опасность, — а со стороны пассажирского сиденья. Это говорит о том, что убийца, заняв стрелковую стойку и спуская курок, выплескивал ненависть и злобу именно на женщину. Множественные пулевые ранения, как и колотые раны, отражают всю силу его ненависти. Вторая жертва, мужчина, как правило, просто оказывался не в то время и не в том месте. Возможно, нападая, Берковиц даже не стремился к зрительному контакту со своей жертвой, предпочитая убивать на расстоянии. Он мог завладеть женщиной из своих фантазий, даже не персонифицируя ее.

Не менее интересен и другой самородок, также «намытый» из словесной руды Дэвида Берковица и впоследствии дополнивший общее представление о природе серийного убийцы. Дэвид рассказал нам, что выходил на охоту по ночам. Если ему не удавалось отыскать подходящую жертву, он шел туда, где охота уже однажды увенчалась успехом. Он возвращался на место преступления (многие другие возвращались к месту, где спрятали труп), на могилы жертв и, что весьма знаменательно, катался по земле, снова и снова переживая свой триумф.

По той же самой причине другие серийные убийцы имеют обыкновение фотографировать или снимать на видео свои злодеяния. Убив жертву и избавившись от тела, они могут захотеть снова испытать то возбуждение, еще раз претворить в жизнь свою фантазию, пережить ее вновь. Берковиц не нуждался ни к украшениях, ни в частях тела, ни в каком бы то ни было другом сувенире. Ему было достаточно вернуться на место убийства, а после этого он приходил домой и мастурбировал, оживляя в памяти пережитые чувства.

Эта информация была для нас неоценимо важна. Многие в правоохранительных органах знали, что преступники возвращаются на место преступления, но никак не могли этого доказать или в точности объяснить. Благодаря таким субъектам, как Берковиц, мы обнаружили, что данное умозаключение соответствует действительности, однако не обязательно по тем причинам, о которых мы подозревали. Одна из них — это, конечно, чувство раскаяния. Но на примере Берковица мы выяснили, что могут быть и другие. Поняв, почему именно тот или иной преступник возвращается на место преступления, можно подготовить и стратегию по его поимке.

Имя «сын Сэма» было нацарапано на клочке бумаги, адресованном капитану полиции Джозефу Борелли, который позже возглавил следственный отдел полиции Нью-Йорка. В Бронксе полиция обнаружила автомобиль с двумя убитыми — Александром Эсау и Валентиной Суриани. Как и остальных, пару застрелили в упор. Рядом с машиной лежала записка следующего содержания: «Ты глубоко ранила меня, назвав женоненавистником. Я не такой. Но я чудовище. Я — сын Сэма. И я скверный мальчишка.

Папа Сэм напьется и начинает беситься. Он бьет свою семью. Иногда он связывает меня и оставляет на заднем дворе. Иногда — запирает в гараже. Сэм любит пить кровь.

„Иди и убей“, — командует он.

Они покоятся за домом. Почти все дети — изнасилованы и забиты — кровь выпита — остались лишь кости.

А еще папа Сэм запирает меня на чердаке. Мне не выбраться, но я могу смотреть из окна, как мир проносится мимо.

Я чувствую себя чужаком. Я на другой волне, не такой как все. Запрограммирован убивать.

Но остановит меня лишь смерть. Внимание всем силам полиции: стреляйте сразу — стреляйте наверняка или убирайтесь с моей дороги, иначе вы умрете!

Папа Сэм теперь совсем стар. Ему нужна кровь, чтобы оставаться молодым. Он пережил слишком много сердечных приступов. „Уф, твою ж так и растак, больно, сынок“.

Больше всего я скучаю по своей принцесске. Она покоится в женском доме. Но скоро мы встретимся.

Я — чудовище, Вельзевул, щекастый бегемот.

Я люблю охотиться. Красться по улицам в поисках того самого — сочного куска мяса. В Квинсе самые славные женки. Я — вода, что они пьют. Я живу охотой, охота — моя жизнь. Крови папочке.

Мистер Борелли, сэр. Я не хочу больше убивать. Нет, сударь, больше не хочу. Но я должен „воздать почести отцу твоему“.

Я наполню мир любовью. Я люблю людей. Я не землянин. Верните меня Иеху.

Люди Квинса, я люблю вас. Желаю всем счастливой Пасхи. Благослови вас Господь в этой жизни и следующей. А теперь мне пора. Пока и спокойной ночи.

ПОЛИЦИИ: пусть вас преследуют мои слова:

Я вернусь!

Я вернусь!

Перевожу — бах, бах, бах, бах — уф!

Убийственно ваш,

Мистер Чудовище».

Вот так мелкая сошка стала всеобщей знаменитостью. Более сотни сыщиков объединились в опергруппу «Омега». Безумных, написанных словно в бреду посланий становилось все больше. Теперь они попадали в газеты и к журналистам, таким как Джимми Бреслин. Город был охвачен ужасом. Берковиц признался, что почувствовал настоящий трепет, когда пришел на почту, а там только и говорили о «сыне Сэма», не догадываясь, что он находился среди них.

Следующее нападение он совершил в Бэйсайде, Квинс, но обоим — и мужчине, и женщине — удалось выжить. Через пять дней преступник объявился снова, но другой парочке в Бруклине повезло меньше: Стейси Московиц скончалась на месте; Роберт Виоланте выжил, но из-за тяжелого ранения потерял зрение.

Сына Сэма наконец поймали. А все из-за того, что в ночь последнего убийства он оставил свой «форд-гэлакси» слишком близко к пожарному гидранту. Случайный свидетель запомнил, что полицейский выписывает штраф за неправильную парковку, который в итоге и вывел полицию на Дэвида Берковица. Во время ареста он просто сказал: «Ну что же, попался».

На допросе Берковиц объяснил, что «Сэм» — это его сосед, Сэм Карр, а его черный лабрадор-ретривер по кличке Харви и не пес вовсе, а демон, живущий уже более трех тысяч лет, который и приказывал Дэвиду убивать. Как-то он даже попытался застрелить пса из пистолета 22-го калибра, но тот выжил. Чуть ли не единогласно психиатрическое сообщество нарекло его параноидальным шизофреником, давая самые разные интерпретации его письмам. «Принцесской» из первого послания, очевидно, Дэвид называл одну из своих жертв, Донну Лаурию, чью душу Сэм обещал ему после смерти.

Для меня в письмах важнее всего было то, как менялся его почерк. В первом — аккуратный и прилежный, потом он портился все больше и больше, пока не стал совсем неразборчивым. Все чаще появлялись ошибки. Как будто записки писали разные люди. Я показал Дэвиду копии, но он даже не отдавал себе отчета в деградации почерка. Если бы я составлял психологический портрет убийцы, то по запискам сразу бы понял, что он человек ранимый, склонный совершать ошибки или досадные промахи, вроде парковки у пожарного гидранта. Тогда полиции удалось бы схватить его раньше. Проявление подобной уязвимости — подходящее время для применения упреждающих мер.

Насколько я понимаю, Берковиц открылся нам благодаря масштабному домашнему заданию, которое мы сделали перед интервью. Еще до нашей встречи мы пораскинули мозгами насчет трехтысячелетней собаки, приказывавшей Дэвиду убивать. Психиатры приняли байку за чистую монету и считали ее главным мотива-тором. Но я знал, что история родилась только после ареста. С ее помощью убийца надеялся легко отделаться. Вот почему, когда он начал разглагольствовать об этом мистическом создании, я просто оборвал его на полуслове: «Слушай, Дэвид, хватит чушь городить. Пес тут ни при чем».

Он рассмеялся и кивнул, признавая мою правоту. Мы даже прочитали несколько объемных диссертаций на тему его писем. В одной из них Берковица сравнивали с Джерри, героем пьесы Эдварда Олби «Что случилось в зоопарке». Автор другой старался раскусить психопатологию преступника, анализируя каждое слово в его письмах. Но Дэвид подал крученую подачу, и они, естественно, ее проморгали.

А на деле все было проще простого. Дэвид Берковиц злился на свою мать и других женщин за отношение к себе и в их обществе чувствовал себя не в своей тарелке. Его страстная фантазия обладать ими стала смертоносной былью. Мы же считали, что бес кроется в деталях. На них мы и обратили внимание.

Благодаря тому, что Боб Ресслер умело распределял средства гранта НИЮ, а Энн Берджесс собирала и систематизировала материал, полученный из интервью, к 1983 году мы завершили детальное исследование тридцати шести заключенных. Кроме того, мы опросили сто восемнадцать жертв их деяний, по большей части женщин.

Исследование дало жизнь системе, позволившей лучше понимать и классифицировать преступников, совершающих убийства с особой жестокостью. Впервые в жизни мы могли по-настоящему связать улики, оставленные на месте преступления, с тем, что происходит в голове убийцы. А это, в свою очередь, помогло нам эффективнее их выслеживать, чаще ловить и быстрее предавать суду. Мы понемногу нащупывали ответы на вековые вопросы о безумии и о том, «какой человек мог бы совершить подобное».

В 1988 году мы развили наши идеи до целой книги, опубликованной издательством «Лексингтон букс» под названием «Убийство на сексуальной почве: почерк и мотивация». На момент написания нынешнего текста она вышла уже в седьмой редакции. Но вне зависимости от того, сколько новых данных с тех пор появилось, мы признаем в заключении книги: «Это исследование поднимает куда больше вопросов, чем дает ответов».

Путешествие в глубины сознания жестоких душегубов — это непрерывная гонка за новыми открытиями. Серийный убийца по определению является «успешным» преступником, который учится на своем прошлом опыте. Нам лишь остается учиться быстрее него.