К тому, что мы увидели в этой страшной комнате, Ирен отнеслась с поразительным хладнокровием.

Дверь открылась; на пороге стоял дрожащий Годфри. В тусклом мерцании свечи мы разглядели старые обвисшие обои, парафиновую лампу, испускавшую слабый свет, и кровать, на которой громоздилось выцветшее пуховое одеяло, словно гигантская туча, упавшая с парижских небес.

В мрачной берлоге даже не горел огонь. Годфри на манер индуса завернулся в сомнительной чистоты покрывало – одному Богу известно, где оно валялось. Его мокрые волосы растрепались, а лицо исполосовали глубокие ровные царапины, словно на него напала бешеная кошка. В комнате была еще одна дверь; Годфри закрыл ее и подпер стулом. Дверная ручка тряслась, будто ее колотила дрожь; слышались яростные крики – голос молодой и явно женский.

– Одно из двух: или тебя преследует злобный призрак, или ты кого-то там запер, – констатировала Ирен, сняв перчатки и положив револьвер на стол. – Так или иначе, если мы не согреем эту комнату, ты совсем окоченеешь, даже не успев рассказать нам, что произошло.

Ирен подошла к старенькому умывальнику, сняла раковину и выплеснула воду на пол. Поставив раковину на стол, примадонна подняла основание умывальника и с силой ударила об угол камина. Ветхое дерево покорно разбилось в щепки. Подруга взяла связку газет, сваленных в кучу у окна, поднесла к сигарете, подождала, пока бумага не загорится, и осторожно положила в раковину на остатки умывальника. В ту же секунду в самодельной печи запылали языки пламени.

– До чего же находчивы эти американцы, – пробормотал Годфри, пододвигая трехногий табурет к огню.

Я оцепенела. Ирен докурила сигарету и бросила ее в потрескивающий огонь.

– Там еще одна комната? – Подруга кивком указала на дверь, продолжавшую ходить ходуном.

– Кладовая. Лучшего места я не нашел, – сокрушенно проговорил Годфри.

Ирен бросила взгляд на стоявшую в углу ширму:

– Вот как. Переоденься, когда обсохнешь. Полагаю, она тоже промокла до нитки?

– Да.

– И должно быть, ужасно строптива?

– Так и есть. – Он печально вздохнул.

– Господи помилуй, Годфри! Ну почему ты не догадался развести огонь? Ты себя точно в гроб загонишь! И ее заодно.

– По крайней мере, она успокоится, – проворчал Годфри. – Я думал лишь о том, где ее спрятать. Тут уж не до удобств, знаешь ли.

Ирен тоже вздохнула, и я придвинулась ближе к огню. Даже в летнюю ночь порой зябко без растопленного камина. Если Ирен была права и в этом доме действительно проходят тайные свидания, как же греховодникам удается предаваться запретным утехам в столь жуткий холод?

– Нелл беспокоится, – шепнул Годфри супруге.

Она развернулась, словно только что обо мне вспомнила, и с улыбкой сказала:

– Ах да. Смотри не урони свечу, ночь предстоит длинная. Если ты до сих пор не поняла, Годфри искупался в Сене.

– Так вот что это за… чем от тебя… – Я оборвала себя на полуслове.

– Да, это и правда l’essence de Seine, – засмеялся Годфри, вытирая рукой волосы. – Я повторил знаменитый подвиг Брэма Стокера: попытался спасти чрезвычайно строптивого утопленника.

Дверь сотрясалась от свирепых ударов разъяренной француженки.

– Я слушаю эти звуки вот уже три часа, – пожаловался Годфри, – и все же не решаюсь выпустить девчонку, ведь она непременно бросится в реку. Сильна как сумасшедшая. С ней бесполезно спорить.

– Это она его исцарапала, – пояснила Ирен. – Бедный Годфри! Как только вернемся домой, полечим тебе лицо.

Он вздрогнул, когда пальцы супруги коснулись его подбородка.

– Выгляжу я, должно быть, прескверно. Мне пришлось щедро заплатить мадам Дефарж, чтобы она меня впустила, – не мог же я бросить бедняжку на улице.

– Вполне естественно, что консьержка взимает с мужчин дополнительную плату, если их спутницы оказывают сопротивление, – промолвила примадонна. – По-моему, тебе уже пора переодеться.

Годфри неохотно поднялся, взял саквояж и скрылся за ширмой. Я бы, наверное, очень смутилась, если бы услышала, как он расстегивает брюки, но яростные тирады, доносившиеся из кладовой, заглушили все прочие звуки.

Заметив, что пламя догорает, Ирен поднялась и изящным ударом отправила в огонь обломки табурета. Я вопросительно на нее посмотрела. Подруга пожала плечами:

– Годфри он уже не понадобится. Мы скоро уйдем, хотя нам еще предстоит повозиться с девочкой.

С этими словами Ирен сняла юбку, облачилась в мужское пальто, кашне, натянула котелок и сложила свои вещи в пустой саквояж.

– Между нами говоря, мы с Годфри столько заплатили консьержке, что имеем полное право сжечь хоть весь дом, – заметила она.

– Но послушай, Ирен, какова бы ни была причина, держать здесь эту девушку против ее воли равносильно похищению!

– Вот почему Годфри за нами послал. Быть может, нам удастся образумить глупышку.

– Нам?

– После того как Годфри переоденется, мы с тобой должны будем о ней позаботиться. Она ведь тоже очень замерзла.

Я повернулась к кладовой – дверь продолжала сотрясаться от тяжелых ударов разгневанной француженки, посылавшей нам проклятия. Мне вспомнилось, как давным-давно, в бытностью мою гувернанткой, один из моих подопечных, десятилетний мальчик, обиделся на родителей и задержал дыхание. Когда лицо хитреца побагровело настолько, что напоминало Красное море, родители согласились исполнить любую его прихоть.

Краем глаза Ирен взглянула на ветхий деревянный стул, которым Годфри подпер дверную ручку:

– К тому же скоро придется бросить стул в камин.

Годфри вышел из-за ширмы, восстановив свой привычный облик, не считая царапин на лице. Ирен сунула револьвер в карман пальто и кивком указала на кладовую. Годфри отодвинул стул, дверь распахнулась, и в комнату ворвалось мокрое взъерошенное создание. Резко остановившись, оно оглядело всех присутствующих.

Спутанные волосы, безумный взгляд, бесконтрольная ярость – все это мне уже доводилось видеть прежде. Подобные вспышки гнева бывают очень опасны.

Я не раздумывая подошла к девочке-подростку, дрожащей от переизбытка чувств. Несмотря на скверное произношение, каждый сказанный мною слог был окрылен духом языка, которым я владела куда лучше французского, – языка дисциплины. Я слышала собственный голос и не допускающий возражений тон, чеканивший приказы подобно тому, как хлыст циркача усмиряет непокорную лошадь. В ту минуту я будто вновь стала гувернанткой.

– Возьмите себя в руки. Вам следует привести в порядок платье, а уж потом приведем в порядок ваши мысли. Хватит кричать и размахивать кулаками. Вы уже не ребенок и должны вести себя как взрослая. Идите скорее к огню, иначе простудитесь. Меня зовут мисс Хаксли. Мы с миссис Нортон о вас позаботимся. Мы не причиним вам никакого вреда, в отличие от вас самой. Как зовут вас, дитя мое? Говорите громче, только что мы прекрасно вас слышали.

– Луиза, – прошептала малютка.

– Ах, Луиза! Чудесное имя. Пойдемте, нельзя терять ни минуты. Должно быть, вы очень устали.

Ирен набросила оставленное Годфри покрывало на плечи Луизы, дрожавшие от холода и обуревавших ее чувств. Вместо того чтобы кинуться на нас с кулаками, девушка громко разрыдалась, и мы с Ирен взглянули друг на друга с облегчением.

Моя подруга заговорила; речь ее лилась столь же плавно, сколь течет Сена, а в ее певучем голосе, в противовес моей чопорной иронии, звучали искренняя нежность, забота и сочувствие.

Годфри окинул нас изумленным взглядом и отвел меня в сторону:

– Мне никак не удавалось с ней совладать. Когда я приказал ей успокоиться, она окрестила меня зверем. Когда сам попытался ее утихомирить, она обвинила меня в домогательстве. А стоило вмешаться вам с Ирен, как она тотчас присмирела.

– Важно проявить решимость, и выбрать для этого подходящий момент, – самодовольно сказала я, пока Ирен утешала Луизу ласковыми речами.

Удостоверившись, что Годфри достаточно обсох, Ирен велела ему ждать нас в карете.

Мы тщетно уговаривали Луизу переодеться. Подруга настойчиво выспрашивала ее фамилию.

– Non, non! – мотала головой девушка, задевая нас кончиками мокрых волос.

Даже когда мы завели ее за ширму, Луиза ни за что не соглашалась снять с себя промокшую одежду.

– Ruine! – стенала Луиза. – Je suis ruine!

«Я погибла». Даже я, мирная старая дева, понимала смысл сказанных ею слов. Очевидно, эта благовоспитанная девушка впала в глубокое отчаяние. Конечно же, некий безнравственный мужчина заманил ее в свои сети, а потом принялся шантажировать! Мне вдруг вспомнилось ангельское лицо, что мы видели в морге. Жизнь той несчастной малышки была окутана мраком смерти. Неудивительно, что Луиза столь отчаянно пыталась помешать Годфри спасти ее жизнь.

Ирен расстегнула камею, приколотую к мокрому воротничку несчастной, и протянула ее мне, сопроводив многозначительным взглядом. Хоть я и ничего не смыслила в украшениях, но сразу узнала изысканную отделку восемнадцатого века.

Потребовалось немало усилий, чтобы снять великолепный золотой браслет, украшавший правое запястье Луизы, – так сильно она сопротивлялась. Я заметила, что костяшки пальцев ее левой руки прорезала глубокая царапина вроде тех, что покрывали лицо Годфри.

Стоило нам начать расстегивать ее одежду, как Луиза вновь принялась от нас отбиваться. Напрасно Ирен пыталась уговорить ее надеть чистую юбку и блузку. Темно-серые глаза несчастной еще больше потемнели, она трясла головой и, защищаясь, крепко обхватила себя руками.

– Не можешь же ты выйти на улицу в мокрой одежде, дитя мое, – рассудила Ирен.

Постепенно наше противостояние увенчалось успехом: вопреки возражениям Луизы, мы завладели ее мокрой одеждой и насилу переодели в то, что принесли. Когда же дело дошло до блузки, девушка вновь оказала нам отчаянное сопротивление, извиваясь и уворачиваясь с такой силой, что Ирен не выдержала и закричала: «Basta!» – в пылу разгоревшейся схватки она подменила слово «хватит» на его итальянский эквивалент, широко употребляемый на сцене.

Когда-то голос Ирен очаровал публику и растопил лед в сердце короля, и теперь лишь он один мог успокоить юную особу.

– Сними ты ее, в конце-то концов! Она же мокрая! – настаивала Ирен, дергая блузку за свисающий рукав.

– Я не могу! – рыдала Луиза, не расцепляя рук. – Я погибла! О, какой позор! И я совсем не виновата…

– Кто бы сомневался, – буркнула Ирен по-английски и вновь перешла на родной Луизе язык: – Бедняжка, поверь, мы тебя не обидим. Я – актриса, и за свою жизнь наслушалась людских пересудов, как на сцене, так и вне ее. В этом мире нет ничего позорнее общества – людей, сделавших позор своим оружием. Прошу тебя! Мы хотим тебе помочь. Не волнуйся, нас ничем не удивишь. Мы знаем, как устроена жизнь.

Здесь мне пришлось прикусить язык.

Из-под длинных ресниц по бледным щекам Луизы вновь полились горькие слезы. Она взглянула на Ирен с глубоким почтением:

– Актриса? Правда, мадам? Как божественная Сара Бернар?

Ирен снисходительно улыбнулась:

– Была когда-то. А сейчас я уважаемая замужняя женщина. Да-да! Видишь, всегда можно расстаться с прошлым.

Девушка кивнула и на сей раз не стала нам противиться. Мы принялись расстегивать бесчисленные застежки корсажа.

– Но мне никогда не смыть позора! – Голос нашей пленницы задрожал. – Никогда!

– Все проходит со временем, – успокоила ее Ирен.

– Но не это! – Луиза вдруг вспыхнула от гнева, словно огонь, в который подлили масла. Она рывком стянула корсаж; послышался треск застежек.

Луиза больше не скрывала свой секрет. Мы с Ирен в оцепенении смотрели на татуировку, горевшую у нее на груди, – яркую вычурную букву «Е».