Из заметок Шерлока Холмса

Бедный старина Уотсон! Сегодня я взял на себя смелость посягнуть на одну из его немногих привилегий – рассказывать будущим поколениям о моих похождениях.

Боюсь, потомки едва ли запомнят дело, расследованием которого я сейчас занимаюсь, а именно очевидным убийством юной особы. Уотсону известно, что я отправился в Париж, дабы нанести визит моему коллеге из префектуры полиции, месье ле Виллару. Этот сыщик – между прочим, подающий большие надежды – сообщил в недавнем письме о своих затруднениях и попросил меня приехать и помочь ему в этом деле.

По правде говоря, помимо служебного долга, я не прочь и взглянуть на переводы моих монографий на французский язык – дебют моих трудов за рубежом. Быть может, мне удается мириться с литературными устремлениями и амбициями Уотсона благодаря тому лишь, что я сам время от времени берусь за перо.

Уотсон наверняка обиделся бы, узнав, что я скрыл от него свои произведения, но его доселе неопубликованные рассказы о наших расследованиях убедительно доказывают, как важно беспрерывно фиксировать происходящее. Разумеется, у моих мемуаров есть гораздо больше шансов увидеть свет, нежели у романтических излияний, принадлежащих перу моего друга, но нет никакого смысла доказывать очевидное тому, кто не желает ничего слушать. К тому же мой славный летописец, как и всегда, руководствуется исключительно благими намерениями.

Уотсон почти не интересуется моими заграничными путешествиями: ему хорошо известно, что я нередко встречаюсь с главами государств и королевскими особами, и дела их строго конфиденциальны. Сейчас мне предстоит погрузиться в столь опасное предприятие, что я и словом боюсь обмолвиться о деликатных обстоятельствах, с ним связанных, среди которых гемофилия, наследование важного европейского герцогства и некая смертоносная разновидность камелии.

– Дорогой мой месье Холмс! – поздоровался ле Виллар, стоя на пороге гостиничного номера в тот самый вечер, когда я прибыл в Париж. – Как любезно с вашей стороны приехать столь скоро, чтобы помочь мне в этом каверзном деле.

– А с вашей – принести распечатки монографий, – ответил я.

Французский сыщик протянул мне пакет, обернутый в коричневую бумагу, который держал под мышкой.

– Но как…

– Сомневаюсь, что вы принесли бы мне пачку музыкальных нот, дорогой друг. Конечно, я играю на скрипке, но едва ли вы об этом знали. К тому же репертуар я предпочитаю записывать на нотном стане моей памяти, нежели на бумаге. Позвольте взглянуть.

– Разумеется! А вы и не говорили, что владеете французским языком.

– Я могу на нем изъясняться, но для перевода моих монографий познаний этих, увы, недостаточно.

Я распаковал гранки и тотчас заметил, что мой французский коллега просматривал их за обедом, отведав при этом филе морского языка, обильно приправленное чесноком, и распив бутылку весьма посредственного сотерна в компании однорукого владельца закусочной.

Касаемо ле Виллара – ловкого, как обезьяна, и дружелюбного, как пудель, – можно утверждать, что не только в выборе блюд, но и в его биографии не было ничего примечательного. Он служил во французской армии, пока не вышел в отставку из-за ранения спины. Родился левшой, но еще в раннем детстве был добросовестно переучен и потому прекрасно владел правой рукой. Единственное, чего он не научился ею делать, так это завязывать шнурки. Впрочем, сие тривиальное обстоятельство не представляется мне интересным. Ле Виллар имел семью: жену и троих детей, один из которых был глухим. И, судя по беглому взгляду на гранки, французский сыщик был неплохим переводчиком.

– Благодарю за интерес к моим монографиям. Они, безусловно, сослужат добрую службу сыскной полиции Парижа.

– Всегда к вашим услугам, месье Холмс. Признаться, работая над переводом, я был покорен вашей осведомленностью в тайных областях знаний. Как жаль, что чистый гений не передать на бумаге.

– Вы меня недооцениваете. Я предан науке и систематическому подходу и не уповаю на прилив вдохновения. Мои изыскания всегда можно облечь в слова.

– В том-то и прелесть, дорогой мой месье Холмс! Вы с поразительной настойчивостью находите решение самых разных проблем. Но не может же все сводиться к избранному вами методу. Должно быть, расследования – предмет вашей страсти.

Как это похоже на французов – видеть страсть даже в науке!

– Мой друг доктор Уотсон охотно с вами поспорил бы. Он обвиняет меня в том, что я совершенно не интересуюсь чувствами других, и, несмотря на очевидные успехи, полагает мой метод чересчур сухим.

– Раз ваш «сухой» метод столь успешен, значит, с его помощью мы сможем избежать кровопролития во многих делах. Надеюсь, моя проблема не станет исключением.

– Так в чем же она заключается?

Ле Виллар пожал плечами и опустился на стул:

– Не само дело, а тот факт, что оно не дает мне уснуть по ночам, – вот что ставит меня в тупик. Исполнение закона – моя страсть, потому я и взялся переводить ваши труды с таким энтузиазмом. Я не раз наблюдал, как те, кого благодаря моим стараниям приговорили к смертной казни, всходят на эшафот, и, признаться, никогда не испытывал укоров совести. Однако на сей раз я снедаем сомнениями. Возможно, я обвиняю в убийстве ни в чем не повинную женщину.

– Неудивительно. Женщины-убийцы нередко пробуждают в блюстителе закона благородные чувства.

– Может, вы и правы, но ведь, в отличие от жертвы, мадам Монпансье немолода и не так уж хороша собой. Она не из тех, кто способен вызвать мужскую симпатию. Подозрение пало на нее по одной лишь причине: в тот вечер слуги видели, как она тайно встречалась с племянницей у пруда, что за их домом. Место это туманное, сырое и заброшенное, месье Холмс. Позже в нем обнаружили браслет пропавшей.

– А ее тело?

– Нет, – признался сыщик.

– И вы полагаете?..

– Я полагаю, подозревать мадам Монпансье было бы весьма логично. Ведь она наотрез отказывается отвечать на вопросы полиции. А заставить ее силой не представляется возможным – мы же не дикари, в конце-то концов.

– Безусловно, – заверил я коллегу, зажигая трубку.

Ле Виллар был невысок, довольно опрятен, носил бакенбарды, подстриженные на весьма своеобразный манер, а волосы его пахли макассаровым маслом. Даже человек с хорошо развитым воображением, каковым, по утверждению Уотсона, я не являлся, не назвал бы его дикарем.

– Если дама, о которой идет речь, не желает беседовать с вами, – начал я, – может, она согласится на встречу со мной?

Он вновь пожал плечами:

– Она ведь женщина. Быть может, ее заинтригует, что именитый английский сыщик удостоил ее вниманием.

Я засмеялся. Уотсон, конечно же, окрестил бы мой смех «циничным лаем».

– Дорогой мой ле Виллар, даже королева Испании не сможет настолько заинтриговать убийцу, чтобы он добровольно излил душу служителю закона.

– В личной беседе она настаивала, что девушка жива.

– Вот как! Будьте добры, расскажите о предполагаемой жертве поподробнее.

– Луиза Монпансье – сирота. Родом из порядочной семьи. Б́ольшую часть жизни она прожила со старшим братом отца Эдуардом и его супругой.

– Следовательно, кровного родства с тетей у нее нет.

– Верно, и это дает нам еще одно основание подозревать мадам Монпансье в убийстве.

– Действительно! Но представьте, что кто-то задушил моего друга Уотсона. Так что же, на меня падет подозрение потому лишь, что мы не родственники? Вот что я вам скажу, ле Виллар: наличие родства нередко служит весьма достоверным доказательством убийства. Луиза Монпансье богата?

– Нет. Как и ее дядя.

– А тетя?

– Она несколько улучшила материальное положение мужа. Когда-то Монпансье были довольно зажиточны, но промотали свое состояние. Самоубийство Клода Монпансье, отца Луизы, не увеличило семейной казны. Но это было много лет назад.

– Раз уж вы обратились ко мне с просьбой, дружище, и принесли столь занимательный материал, я попытаюсь встретиться с мадам Монпансье, но в ином обличье.

– Говорят, вы в совершенстве владеете искусством перевоплощения.

– Для сыщика все искусства подчинены науке. Позвольте мне дальше действовать по своему усмотрению. Дайте мне адрес, этого достаточно. Я свяжусь с вами, как только закончу расследование.

– Но я очень хотел познакомиться с вашими методами.

– Хороший сыщик работает незаметно, подобно тому как планета вращается в небе. Поверьте, результаты куда важнее самого процесса. Я дам вам знать, как только что-нибудь выясню.