Из дневников доктора Уотсона. Осень 1888 года

Шерлок Холмс стоял у окна, не сводя глаз с Бейкер-стрит. Его левая рука вяло свисала из расстегнутого рукава рубашки: знаменитый сыщик снова принимал кокаин. На моих глазах столь сильный и самоотверженный человек, готовый, как я сам мог не раз убедиться, взяться за расследование дела с жадностью гончей, напавшей на след, вонзал в вену тонкую серебряную иглу и добровольно сдавался в плен апатии. Конечно же, я, как врач и его близкий друг, не мог оставить это без внимания.

– Холмс! Вы, кажется, в предвкушении любопытного дела. – Я зашуршал газетой. – Вы вкололи себе семипроцентный раствор кокаина вовсе не от безделья, как это обычно бывает. Похоже, вас преследуют мрачные мысли.

Он медленно развернулся; в полуденной дымке, затуманившей оконное стекло, проступили очертания его высокого, чуть угловатого силуэта.

– Это вывод или вопрос, Уотсон?

– Я бы никогда не осмелился копаться в ваших чувствах, мой друг. Мне ясно одно: дел у вас немало, а вы не расстаетесь с иглой.

– Разве это преступление? – Холмс застегнул манжету и рухнул в обитое бархатом кресло, удостоив меня безмятежной улыбкой.

– Вовсе нет, – ответил я. – Не секрет, что кокаин, морфий, опиум, да и многие другие наркотики взрослый человек найдет в любой аптеке. Мои коллеги – и те не без греха. И все же, я должен вас предостеречь, пока пагубная привычка не переросла в зависимость.

– Да полно вам, Уотсон! – рассердился Холмс. – Вы ведь помните: мой ум нужно постоянно стимулировать, а по-настоящему интересные преступления в наше время большая редкость.

– А как же дело проституток, жестоко убитых в Уайтчепеле?

Холмс сверкнул глазами при упоминании громких преступлений, совсем недавно потрясших Лондон.

– Подобное зверство, Уотсон, – промолвил он, отбрасывая воспоминания о потрошителе из Уайтчепела, – похоже на шедевр преступной мысли не более чем ваши высокопарные описания моих расследований – на античную трагедию.

И тут Холмс устремил взор на книжный шкаф – хранилище памятных вещей, оставшихся от раскрытых им преступлений, – и пристально посмотрел на одну фотографию, поблескивающую в тусклых лучах солнца. У меня сразу возникла очередная догадка.

– Скажите, Холмс, – может, вам претит не отсутствие новых таинственных преступлений, а память об одном старом?

– Говорите проще, Уотсон. Сегодня я принял семипроцентный раствор кокаина – опиумное забытье мне не грозит.

– Ну хорошо. – Я сложил газету. – Тогда объясните мне вот что. Да, однажды вы спасли короля Богемии от авантюристки по имени Ирен Адлер. Но как случилось, что подобный пустяк занимает вас куда больше серийного убийства в Уайтчепеле?

Холмс с улыбкой посмотрел на прелестное изображение дамы, о которой шла речь:

– Специалист в области преступлений не станет тратить время на рассуждения о морали, Уотсон. Порой одно лишь официальное письмо, отправленное по неверному адресу, может погубить целую нацию. А кража редкой драгоценности нет-нет да и сорвется из-за невинных рождественских гусей, волею случая родившихся похожими друг на друга. Однажды, если помните, так и случилось.

Я кивнул; Холмс имел в виду дело о легендарном голубом карбункуле, украденном у графини Мортар. Карбункул нашли в зобе у гуся.

– Гусей вспороли лишь потому, что этого требовало расследование, а чистой воды зверство, каким бы жестоким оно ни было, никогда не привлечет моего внимания, ведь подобное происходит сплошь и рядом.

– Но посудите сами! – взмолился я. – Сколь многое человек, обладающий вашими талантами, мог бы сделать для того, чтобы избавить наше общество от чудовищных преступников! Вы сами знаете, что на полицию надеяться нельзя.

– Куда там. Но поймите, я не преследую цели достичь мира во всем мире. Я человек иного склада: ум мой необходимо постоянно подстегивать. Перед ним должна стоять серьезная проблема, а нередко и сильный соперник.

– Вот его-то вы и упустили, и притом дважды. – Я кивком указал на фотографию, намекая на железнодорожную катастрофу в Альпах, во время которой погибли Ирен Адлер и ее муж Годфри Нортон.

Холмс промолчал, уткнувшись подбородком в грудь. Своим орлиным профилем он напомнил мне Авраама Линкольна, меланхоличного американского президента, занимавшего сей высокий пост во времена кровавой Гражданской войны. Холмс поднял голову, и я с удивлением отметил, что в его взгляде промелькнул озорной огонек.

– Не обращайте внимания на мои придирки к вашим литературным стараниям, Уотсон! Факт очевиден: Ирен Адлер сбежала из Англии, прихватив с собой фотографию, на которой она запечатлена с королем Богемии. А вы раздули из этого трагедию. Конечно, ведь ваша романтическая натура искренне верит, что обещание Ирен не предавать огласке весьма некоролевское поведение королевской особы вряд ли утешит разбитое сердце Вилли. А между тем он и не думал вести любовницу под венец, – продекламировал Холмс.

Я покачал головой.

– Что ж, Уотсон, – продолжил мой друг. – Подобная концовка – сладкая, но с ложкой дегтя – пришлась бы по вкусу Роберту Льюису Стивенсону, но вам и этого показалось мало! Вы утверждаете, что единственный в мире сыщик-консультант оказался во власти чар этой леди и он – то есть я – тоскует из-за ее отсутствия и мнимой гибели. Браво, Уотсон! Вам бы пьесы писать. Эту, например, озаглавьте «Элоиза и Холмс».

– Смейтесь-смейтесь, но вам все-таки досадно, что этой женщине удалось вас перехитрить, – поддел я.

– В одном отношении король Богемии был прав: у нее железный характер. Признаюсь, мне понравилась наша схватка. Позволю, однако, заметить, что она окончилась вничью. Если Ирен и победила, то с весьма небольшим преимуществом. Кроме того, – длинными гибкими пальцами Холмс поднял с приставного столика тяжелую золотую табакерку тончайшей работы, – результаты расследования привели его величество в такой восторг, что он не только отблагодарил вашего покорного слугу золотом, но и прислал этот чудесный подарок. А нежные чувства, на которые вы намекаете, отнюдь не являются причиной моих попыток развеять тоску. Я склонен думать, что это у вас на уме одна лишь романтика. Не вы ли, между прочим, прятались у окна, тайком разглядывая мисс Морстен, после того как та нанесла нам визит?

– Откуда вы знаете, Холмс? Вы же тогда ушли вместе с ней.

– Я заметил вас с улицы, дружище. – Он продолжил, не давая мне возразить: – И, кроме того, дел у меня предостаточно. Посмотрите на мой стол. Сколько на нем писем! Некоторые из них прислал французский сыщик Франсуа ле Виллар. Я помогаю ему разрешить одно каверзное дело, связанное с завещанием. А он, в свою очередь, переводит мои скромные монографии на французский язык.

– О ваших расследованиях пишет кто-то еще? – ревниво поинтересовался я.

– Не переживайте, дружище. Никто, кроме вас. Вы, если можно так выразиться, единственный, чьему перу принадлежат рассказы о моей работе. Однако я и сам кое-что написал. Монографии по интересующим меня вопросам: описание ста сорока видов табачного пепла, методов изучения следов, товарных знаков ведущих шляпных мастеров, кодов тайного международного сообщества самых хитроумных преступников, загадочной истории карманных часов, которые откроют зоркому глазу куда больше, чем простой ход времени… Впрочем, Уотсон, я вас совсем утомил. Несомненно, я несу весь этот вздор лишь потому, – сыщик лукаво прищурился, – что в душе моей произошли необратимые изменения, а любовные страдания превратили меня в чудовищного бездельника, так что понятия не имею, за какое дело мне стоит взяться.

– Довольно, Холмс! – перебил я друга и снова уткнулся в газету, словно она могла уберечь меня от его безжалостных насмешек над моим воображением. Стоило хорошенько подумать, прежде чем заявлять, что знаменитый детектив способен на душевные муки, терзающие порой простых смертных.