Через десять минут снова постучали. Когда Ирен распахнула дверь, я увидела высокую, внушительную фигуру мистера Стокера. Его рыжая борода и усы были безукоризненно подстрижены, а серые глаза – серьезны.

Человек с энергичной и приветливой натурой, сейчас он выглядел подавленным. Подозреваю, он страшился этой встречи не меньше меня, под каким бы предлогом Ирен ни зазвала его сюда.

Переступив порог, он посмотрел на примадонну, потом на Элизабет и в конце концов перевел взгляд на меня, и я почувствовала в нем нечто такое, чего не замечала раньше: сдержанность, а также странное волнение.

– Общество прекрасных дам, – приветствовал он нас в своей обычной манере, рывком снимая шляпу, словно сэр Фрэнсис Дрейк перед королевой Елизаветой. Он был неизменно галантен с женским полом, но его любезность никогда не отдавала развязностью.

Теперь, поймав взгляд импресарио, я поняла, что его дружелюбие может быть напускным и что он, похоже, смущен или даже напуган нашим присутствием, словно у нас троих была некая власть над ним, подобная власти муз или фурий.

Я постаралась посмотреть на нашу компанию его глазами. Ирен, как всегда, выглядела изысканно в бледно-голубой шелковой юбке и отделанной рюшами блузе, эффектно украшенной на шее, талии и манжетах синими атласными лентами. Элизабет, как я внезапно осознала, была на удивление хорошенькой и явно умела преподнести себя так, чтобы мужчины ни на секунду не забывали об этом. Сейчас ее красоту подчеркивало шерстяное платье в розовую и кремовую клетку с широким кушаком на талии. Белые воротничок и манжеты создавали впечатление невинности. Впрочем, возможно, даже я казалась привлекательнее, чем на самом деле, из-за расставленных повсюду в комнате живых цветов. На мне было платье из тонкой шерсти шафранного цвета, отделанное аккуратными защипами, с бесчисленными крохотными пуговками и оторочкой медного цвета по горловине, поясу и лифу.

Как бы то ни было, мистер Стокер краснел и кланялся, будто и не он провел полжизни в окружении шикарных театральных див.

Возможно, после того, как я «поймала» его в борделе два дня назад, он чувствовал себя неловко в присутствии женщин, даже таких респектабельных, как мы. Ну как большинство из нас. Судя по всему, ему не довелось увидеть Пинк в доме свиданий, потому что он обращался к ней, как пристало обращаться к хорошо воспитанной, порядочной девушке.

Тем не менее нервозность в его поведении была очевидной, и он чуть ли не волчком вертелся, поворачиваясь то к одной из нас, то к другой, будто все мы были одинаково неотразимы и одновременно пугающи.

Странно было видеть неуверенность этого светского господина. Я не могла понять, почему Ирен так настаивала на моем присутствии, выпроводив при этом Элизабет, которая, извинившись, опять исчезла в комнате, о чем втайне мечтала и я сама. Как и она, я узнала о мистере Стокере много лет назад, когда ему было около тридцати и он еще не стал известным путешественником и писателем. Так что мы обе могли бы судить, как его поведение и характер изменились за годы.

И тут, словно удар хлыста, ко мне пришла новая мысль: театральный импрессарио Брэм Стокер всегда работал допоздна, вечерами и даже ночью. Мог ли он быть кандидатом в убийцы по делу о резне в Уайтчепеле? Если его считали подозреваемым здесь, в Париже, значит, стоило задуматься и о его возможной роли в лондонских происшествиях.

Я сидела у большого круглого стола, где еще недавно лежали мои наброски. Туда и подошел мистер Стокер, чтобы поприветствовать меня, избегая при этом моего взгляда. Я вспомнила замечание мистера Холмса о том, что в убийствах в Лондоне подозревались представители среднего и даже высшего классов. Я также вспомнила, что детектив не стал привлекать к расследованию своего компаньона из опасения, что тот навлечет на себя подозрения уже тем, что обладает навыками хирурга. Если даже Шерлок Холмс не в силах защитить своего ближайшего друга от возможных наветов, значит, сеть поисков раскинута куда шире, чем писали газеты.

А если Потрошителем может быть кто угодно, значит, под подозрением каждый.

– Поразительная мысль, Ирен!

Брэм, импресарио до мозга костей, так загорелся идеей оперы, что совершенно забыл о своей неловкости.

Он примостился на краю небольшого французского стула, как мисс Маффет на скамеечке, с азартом потирая колени крупными ладонями.

– Такая постановка может путешествовать повсюду, и вы, конечно, будете менять костюмы, чтобы сыграть разных королев, так что получится своеобразный показ мод, дамам должно понравиться. О, в вашем исполнении, разумеется, понравится и дамам, и джентльменам. Самое главное – правильно выбрать композитора. Англичанина, разумеется. Возможно, Салливан подойдет. Ему не терпится заняться чем-нибудь посерьезнее песенок. Такая постановка будет очень хорошо воспринята в Америке. А история о вас, уроженке Штатов, вернувшейся в родную страну после головокружительного успеха в Европе, будет продаваться на ура. Я всем сердцем поддерживаю идею и сделаю все возможное, чтобы воплотить ее в жизнь.

– Я очень рада и благодарна вам, – сказала Ирен, – но не смогу приступить к работе немедленно. Дело в том, что мне необходимо закончить небольшое расследование для одного именитого клиента здесь, в Париже.

– Вы все еще занимаетесь частным сыском? Я думал, что вы вышли замуж за успешного адвоката и оставили как сцену, так и ремесло плаща и кинжала.

– Единожды певица – навсегда певица, – отшутилась Ирен, не сочтя нужным упоминать тот факт, что Годфри стал успешным адвокатом в чужой стране только потому, что брался за деликатные поручения, связанные с банкирами, чиновниками и аристократами многих стран. – Я беспокоюсь, – добавила она, – за вас, Брэм.

По мере того как Ирен продолжала, вдохновенное выражение лица мистера Стокера постепенно сменялось озабоченностью.

– То недоразумение с полицией Парижа пару дней назад: скажите, вас все еще подозревают?

– Как знать? – ответил он смущенно и, поднявшись, отошел к выходившему на улицу окну, сунув руки в карманы брюк. – Я приехал в Париж с Флоренс. Она всегда рада, когда мы можем вместе походить по магазинам, ведь в основном я путешествую один… то есть с театром «Лицеум», а не один. Флоренс отказалась сопровождать меня в поездках через океан, после того как они с нашим сынишкой Ноэлем чуть не погибли в той трагедии с пароходом «Виктория». Это произошло почти два года назад недалеко от Дьеппа, когда моя супруга направлялась в Париж. Впрочем, ей хотя бы хватает смелости переправляться через Ла-Манш и Северное море. Они с Ноэлем вернулись в Ирландию. Конечно, со мной осталась моя сестра Матильда. Она замужем за французом, знаете ли.

– Нет, я не знала, – ответила Ирен. – Немудрено, что вы с Флоренс так часто наведываетесь в Город Огней.

– И в Амстердам, и в Нюрнберг. Впрочем, Флоренс – городская бабочка и не любит сопровождать меня во время моих пеших прогулок. Блуждаю я всегда в одиночестве.

– Да, это верно. Вы неисправимый ходок.

Я поняла, что подруга подчеркнула этот факт для того, чтобы я обратила на него внимание и сделала пометку в блокноте. Наши знакомые привыкли видеть меня вооруженной карандашом и обычно совсем забывали обо мне в присутствии Ирен. А я уже знала по опыту, что подчас самые праздные наблюдения могут оказаться наиболее ценными.

Она продолжила ненавязчивый допрос нашего общего друга, мистера Брэма Стокера:

– Вы, наверное, чувствовали себя в Лондоне взаперти в прошлом году, занимаясь той монументальной постановкой «Макбета». Я слышала, Ирвинг превзошел сам себя в главной роли, сыграв кавдорского тана не как жаждущего славы воина, но как трусливого убийцу. Довольно смелое прочтение персонажа, но разве от изобретательного Ирвинга можно ожидать другого? Однако в результате все вы намертво увязли в шотландской трагедии, пока Джек-потрошитель, еще один трусливый убийца, наводил ужас на обитателей Уайтчепела.

– Мы были так заняты, что почти не заметили тех событий. Премьера состоялась двадцать девятого декабря, на пороге Нового года. Спектакль обошелся нам в шестьдесят шесть тысяч фунтов и почти год непрерывных усилий.

Названная сумма ошеломляла, но Ирен сосредоточилась на другой цифре.

– Двадцать девятого, – пробормотала она, снова зыркнув на меня.

Благодаря нашему обсуждению сегодня утром я вспомнила, что последнее из убийств, приписываемых Джеку-потрошителю, было совершено двенадцатого ноября. Брэм Стокер находился в Лондоне в течение всего периода времени, когда Потрошитель исполнял главную роль на темной сцене закоулков Уайтчепела. Подавив дрожь отвращения, я сделала для себя в записной книжке напоминание: сопоставить время каждого из убийств с расписанием театра «Лицеум». И все же подозревать кого-либо из знакомых было просто непереносимо.

Моя подруга внимательно смотрела на мистера Стокера поверх чайной чашечки мейсенского фарфора. Она послала за чаем, пока мы ждали визита импресарио, и теперь мы все угощались крошечными французскими закусками и выпечкой. Я виновато подумала об Элизабет, сидевшей без десерта в спальне Ирен, но эта мысль не помешала мне потянуться за очередным глазированным пирожным.

– Шотландская пьеса не доставила вам неприятностей? – спросила Ирен.

Даже я, не особенно сведущий в театральных делах человек, знала, что в течение столетий все постановки «Макбета» преследовал злой рок и что суеверные актеры отказывались произносить вслух название пьесы за кулисами или вне театра, пока она шла на сцене.

– Никаких, – быстро отозвался театральный антрепренер, – если не считать пренебрежительного отзыва Джоржа Бернарда Шоу. Впрочем, чего ожидать от профессионального брюзги? Хотя и Шоу не мог не похвалить декорации нашего нового художника, Джозефа Харкера. Мы даже побывали в Шотландии, чтобы изучить место действия пьесы, и я настолько очарован теми краями, что собираюсь обязательно вернуться туда для длительных прогулок.

– Конечно, – улыбнулась Ирен. – Ведь это ваш любимый способ путешествий: пешком и в одиночку.

– По роду деятельности я вынужден постоянно находиться среди людей, в некоем контролируемом столпотворении, если можно так назвать театральную жизнь. Поэтому я наслаждаюсь редкими моментами одиночества и возможностью размяться на фоне пустошей и обветренных скал. Картины Харкера, изображающие почерневшие шотландские замки и форты, очень точно передают обстановку тех мест. Я помог ему арендовать мастерскую в театре ее величества, и Ирвинг настаивает, чтобы мы и в будущем привлекали его к работе. Нет, пьеса имела потрясающий успех! Ставить «Макбета» сразу после «Фауста» оказалось верным решением. А репетиции даже воодушевили меня на то, чтобы оставить написание коротких рассказов и заняться чем-то более серьезным. Скоро я завершу работу над моим первым романом.

– Романом! В нем будет что-нибудь о Джеке-потрошителе?

– О моя дорогая, нет! Должен признаться, мастерское исполнение Ирвингом роли Макбета вдохновляет меня куда сильнее, чем любое настоящее кровопролитие. Но там будут сокровища и настоящая любовь, злодейства и много старинных суеверий моей родной Ирландии, и, быть может, совсем чуть-чуть крови. Публике это нравится. Вы, надеюсь, знакомы с последней написанной мной сказкой под названием «Скво», где действуют безжалостный американец, «железная дева» и мстительная мама-кошка?

– Не хотелось бы мне встретиться с кем-нибудь из них, – пошутила Ирен с притворным содроганием. – Ни с типичным безжалостным американцем, ни со смертоносным средневековым орудием пытки, ни с обиженной матерью любого вида. «Скво»… Какое американское название. Будто написано Буффало Биллом.

– Довольно славный малый. Я познакомился с ним на трансатлантическом рейсе. Пока я развлекал пассажиров чтением абзаца-другого из своих работ, он читал их мысли.

– Буффало Билл читал мысли? – рассмеялась Ирен. – А я думала, что он эксперт совсем в других делах.

– О, его представление «Дикий Запад» снискало ему славу международного шоумена. Так что он, пожалуй, умеет все на свете. Даже избалованный Париж был очарован его стрелќами, искусными наездниками и краснокожими, хотя все это – лишь зрелищный спектакль о днях давно минувших. Ваша Америка уже не тот дикий мир, каким представляется нам, европейцам.

– Пожалуй. Дикие края теперь не так уж легко отыскать. Как и Шотландию времен Макбета. Может, последние остатки дикого нрава теперь живут только в наших сердцах и умах.

– Очень верно подмечено.

Наступило молчание, во время которого я почти могла расслышать, как крутятся шестеренки у Ирен в голове, пока она готовится сменить тему разговора.

– Надеюсь, мы не сильно смутили вас в ту ночь, когда встретили вас в сопровождении полицейского, – произнесла она, наклоняясь немного вперед.

– Вы засвидетельствовали мои достоинства как гражданина. – Он выразительно посмотрел прямо на меня, чего обычно не случается в присутствии Ирен. – Особенно мисс Хаксли. Мне ужасно жаль, что я не узнал вас. Обстановка была несколько…

– Непривычной, – закончила его мысль Ирен.

Мистер Стокер отставил в сторону хрупкое блюдце, где еще недавно громоздилась целая гора выпечки, которую он поглотил за время нашего разговора. Время обеда уже давно прошло, но он не осмеливался покинуть нас без разрешения моей подруги, а она не собиралась давать таковое, пока не выжмет из него все сведения до последней капли.

Наш гость был достаточно умен, чтобы понимать необходимость объяснить свое присутствие в доме терпимости, но при этом достаточно мудр, чтобы оттягивать признание, пока его не спросят напрямую.

– А увидеть там вас… – начал было он и остановился на полуслове.

– По роду своих занятий частным сыском я помогаю некоторым высокопоставленным клиентам, – ответила Ирен с открытой улыбкой. – Такие люди предпочитают, чтобы их агенты оказывались на месте расследования будто бы случайно – как, например, произошло и с вами.

Стокер серьезно кивнул.

– «И эта случайность нас в трусов превращает», – перефразировал он поэта. – У меня тоже есть именитые партнеры, и иногда мне приходится сопровождать их… в сомнительные места.

Я вздохнула с облегчением. Он намекал, что его присутствие в борделе было лишь неприятной производственной необходимостью. Возможно, он даже принадлежал к свите принца Уэльского, но спросить его об этом я не осмелилась.

Не стала рисковать и Ирен.

Вместо этого она хитро ухмыльнулась:

– Ах да. Помнится, мне рассказывали, что когда вы сопровождаете Генри Ирвинга в его поездках в Париж, то в первую очередь обычно посещаете городской морг. Видимо, Генри очень впечатлен причудливым французским обычаем наряжать трупы и выставлять их напоказ для опознания?

– Это правда. Он считает морг одним из лучших развлечений в Париже. Впрочем, большинство мертвых остаются неодетыми. Как раз напротив. Но когда находят тело ребенка или того, у кого больше шансов быть опознанным в одежде, их наряжают и усаживают на стулья, словно живых людей. Впрочем, Ирвингу все равно, одеты они или нет. Его завораживает выражение, застывшее на мертвом лице; он утверждает, что может по одному этому выражению определить характер человека. После этого мы идем в суд, чтобы понаблюдать за лицами обвиняемых. Ирвинг уверяет, что может отличить преступника от невиновного человека.

Мистер Стокер, казалось, был рад тому, что разговор переместился – в буквальном смысле – из борделя в морг. Я же затруднялась сказать, какое из этих мест мне более омерзительно.

Однако нашему гостю были неведомы такие сомнения:

– Парижский морг бесконечно завораживает, подобно лучшей театральной пьесе, хоть «актеры» и не двигаются. Ирвинг предпочитает его даже музею восковых фигур.

– Это говорит о кровожадности населения в целом, – размышляла Ирен, – Обычное дело для парижской толпы. Всего лишь столетие назад горожане были заняты обезглавливанием своих аристократов. Думаю, что именно так начинала мадам Тюссо: делая восковые слепки отрубленных королевских голов. Французы выглядят слишком цивилизованными для подобной дикости, но, я полагаю, все мы на такое способны.

– Способны казаться цивилизованными? Или способны на дикость?

– И на то, и на другое, мой дорогой Брэм. И уж если об этом зашла речь, не могли бы вы сопровождать меня и Нелл в парижский морг?

– Вы тоже хотите посмотреть на парад трупов?

– Нет, мы хотим увидеть тела жертв убийства, совершенного той ночью.

– Их не выставят для опознания. Полиция уже знает имена погибших и не захочет, чтобы детали смертей стали известны широкой публике. Я мог бы познакомить вас с парой чиновников… но, Ирен, сегодня наш разговор начался с создания оперы с участием шести давно почивших жен Генриха Восьмого и закончился возможностью посетить мертвых парижских куртизанок. Вы кажетесь мне не менее кровожадной, чем парижская толпа.

– Не я, а кое-кто другой. Я уверена, что Джек-потрошитель, подобно нам, пересек Ла-Манш.

Лицо мистера Стокера слегка побледнело.

– Вы так считаете?

– Шерлок Холмс тоже придерживается этого мнения.

Конечно, ничего подобного и в помине не было: Ирен приплела Холмса исключительно для пущей важности.

И это сработало: на сей раз мистер Стокер побелел как полотно:

– Шерлок Холмс, сыщик-консультант, находится здесь? В Париже?

Ирен только кивнула, внимательно рассматривая собеседника, будто специально давая ему понять, что за ним наблюдают.

– Я и не думал, что полиция задержала меня всерьез. Я принял это за ужасную, неловкую ошибку.

– Возможно, так и было, хотя полиция Парижа совершает «ужасные, неловкие ошибки» гораздо реже, чем полиция Лондона.

На слове «возможно» глаза мистера Стокера широко раскрылись да так и остались выпученными.

Внезапно он провел руками по лицу:

– Это ужасно. Меня приводит в отчаяние то, что вы, дамы, знаете о моем присутствии в таком месте, а если об этом услышит кто-нибудь еще…

– Например, Флоренс. – Ирен была рада дать подсказку.

– О боже. Флоренс. Заклинаю вас!..

– Конечно, Брэм. – Ирен перегнулась через стол и похлопала его по одному из сжатых кулаков. – Я обещаю вам приложить все усилия для того, чтобы с вас были сняты любые подозрения и вы избежали общественного порицания. К счастью, я хорошо знакома с инспектором ле Вилларом, который ведет дело. Как и с Шерлоком Холмсом.

– Слава богу!

– Но вы должны помочь мне помочь вам.

– Как?

– Как вы уже начали. Рассказывая мне факты. Факты, которые не хотели бы обсуждать ни со мной, ни с кем бы то ни было еще.

Он постарался убрать руку, но Ирен сжала его кулак с силой и настойчивостью, свойственными далеко не всем женщинам.

– Шерлок Холмс не раскроет загадки Джека-потрошителя, – произнесла она тоном врача, оглашающего окончательный диагноз. – Будучи убежденным холостяком, он посвятил свою жизнь умственным занятиям. Его логика является лучшим преимуществом при распутывании клубков несвязных событий, приведших к преступлениям на почве жадности или мести, но логика бессильна в расшифровке вновь и вновь повторяющихся убийств Потрошителя. Шерлок Холмс никогда не стал бы посещать дома свиданий; поэтому он не в силах разглядеть пугающей связи между удовольствием и болью. А недавние убийства связаны именно таким образом. Вы светский человек, Брэм. Более того, вы человек с богатым воображением и натурой художника. Вы знаете, что я говорю правду.

– Я никогда не видел вас такой, – прошептал мистер Стокер, пораженный уверенностью и настойчивостью Ирен.

– Мужчины редко понимают женщин, – отозвалась она. – И наоборот. По крайней мере, в нашем лицемерном обществе. Но я должна знать то, что знаете вы, и вам не следует бояться рассказать мне обо всем.

Возможно, Ирен и загипнотизировала Брэма Стокера, но, думаю, только своей откровенностью. Он, вне всякого сомнения, попал к ней в плен.

Потом его серые глаза взглянули на меня с таким выражением, будто я была ребенком, которому собираются рассказать, что Санта-Клауса не существует.

– Мисс Хаксли, – произнес писатель, но не обращаясь ко мне, а просто напоминая Ирен о моем присутствии.

– Она моя правая рука. Вы правы: она не заслуживает того, чтобы выслушивать ужасные детали, которыми вы собираетесь с нами поделиться, но, к сожалению, это необходимо. Вы знаете, о чем я говорю, не правда ли? Вы знаете, что те изуродованные женщины – работа не какого-то чудовища, но мужчины, и что подобное зверство происходит не в первый раз.

Импресарио достал платок, вытер пот со лба, а затем прикрыл платком глаза от нас обеих. Я приготовилась писать со всей возможной скоростью, надеясь на то, что услышанное не парализует мне руку.

– Был один разговор в Бифштексной комнате…

Ирен метнула в мою сторону быстрый, как удар меча, взгляд:

– Вы говорите о столовой в театре «Лицеум», где поклонники Ирвинга собираются на торжественные обеды? Только мужчины, разумеется, которые делятся друг с другом историями посещений домов терпимости по всей Европе.

– Откуда вы знаете? – поразился мистер Стокер.

– Я тоже человек с богатым воображением и натурой художника, – ответила примадонна, сухо улыбнувшись. – Кто-нибудь заводил разговор об убийствах в Уайтчепеле или о Потрошителе?

– Напрямую нет, никогда. Там мы… дистанцированы от внешних событий, в этом и вся суть. Тогда мы обсуждали писателя-декадента. Потряс нас всех до глубины души. Немец.

Я записывала так быстро, насколько могла. Столько времени проведя среди декадентов-французов, я сочла шокирующего немца приятной переменой.

– Грязная философская книжонка. Рихард фон Крафт-Эбинг. Называется «Половая психопатия». Я не могу рассказать вам о содержании – прочтите сами, если нужно. Но там обсуждалась потребность причинять боль как удовольствие. Без сомнения, Потрошитель – просто умалишенный. Психически больной. Воображает себе демонов и убивает их. Копается в мертвых телах, как крот копается в земле.

– Какими бы ужасающими ни были увечья женщин в Уайтчепеле, – медленно проговорила Ирен, – я уверена, что зверства, происходящие сейчас в Париже, окажутся еще хуже. И единственное место, где мы сможем подтвердить или опровергнуть мои опасения, это парижский морг. Он и будет нашим следующим шагом. – Подруга поднялась. – Спасибо, что пришли, Брэм. Завтра мы встретимся с вами у здания морга, за собором Парижской Богоматери, в одиннадцать утра.

Он нервно кивнул, поклонился, взял шляпу и трость со столика у двери и вышел, не попрощавшись.

Никогда еще я не видела человека, который настолько спешил бы покинуть общество Ирен.

Как только мистер Стокер исчез, я не удержалась и цокнула языком: настолько я была разочарована в нашем знакомом.

– Значит, эти досточтимые господа собираются в своей Бифштексной, чтобы хвастать друг перед другом похождениями по борделям.

– Любопытно, что смог бы рассказать на таких собраниях сэр Ричард Бёртон, – отозвалась Ирен.

Я обнаружила, что краснею, потому что имя смелого британца – исследователя чужих земель – напомнило мне о другом соотечественнике, работавшем под прикрытием, – Квентине Стенхоупе, а я ни при каких обстоятельствах не хотела бы связывать его с мыслью об экзотических иностранных борделях.

– И все же неприятно поражает, – сказала я, – что мужчины, чьи имена упоминаете вы с мистером Стокером, – корифеи нашего времени, многие из которых посвящены в рыцари королевства, как тот же сэр Ричард Бёртон.

– Мне известны куда более достойные рыцари королевства! И один из них – Годфри: рыцарь, принц и король, если сверяться со списком подлинных мужских достоинств!

– Я знаю, знаю! – поспешила успокоить я подругу.

– А стыдно должно быть не только богатым покровителям борделей. Клиенты бедняжек в Уайтчепеле должны бы давать девушкам несколько пенсов из милосердия, а не в обмен на аморальные услуги. Говорю тебе, Нелл, у нас с тобой намного больше общего с женщинами Уайтчепела, чем с мужчинами Бифштексной комнаты. Будь то Уайтчепел или Уайтхолл, презрение мужчин к женщинам не имеет границ. В Уайтхолле их, по крайней мере, презирают в ответ. Скажи, чем отличается Лилли Лэнтгри от той же Лиз Страйд, кроме того, что ее развращенность не только вызывает восхищение, но и приносит ей хорошие гонорары? Троих очень состоятельных поклонников она даже довела до банкротства. Впрочем, эта тема вдохновляет меня на слишком длинные монологи, а они никогда не воспринимаются хорошо на сцене. – Она нахмурилась и посмотрела на меня. – Ты записала это имя, Нелл?

– Мм… Лэнгтри?

– Нет, имя человека, которого упомянул Брэм. Крафт-Эбинг. Если книга действительно такая… неприятная, как он намекает, ее будет сложно раздобыть. По крайней мере, я читаю на немецком: пришлось научиться для нужд оперного искусства. Стоит посетить киоски книготорговцев на левом берегу Сены, как только у нас появится время – а точнее, завтра, до того как мы увидимся с Брэмом.

Лилли Лэнтгри, английская проституция, немец Крафт-Эбинг и парижский морг: после всего этого мне как никогда хотелось отправиться на долгую, прочищающую мысли и чувства прогулку. И совсем не в том декадентском направлении, которое указала Ирен.