Взошло солнце, но едва ли стало светлее. Парижское небо раскрылось моросящим серым зонтом над бульварами и улицами. Город отражался в тусклом блеске мостовых.

Я украдкой выглянула из окна в алькове Элизабет, но не увидела фигуры нашего преследователя: по улице сновали лишь сгорбленные пешеходы.

Я переоделась из тяжелой мужской одежды в свою ночную рубашку и домашний халат. Привычный мягкий хлопок окутал меня нежным коконом, защищая от жестокой реальности прошлой ночи. Казалось, что от грубой шерстяной ткани все тело у меня покрылось синяками, а разум пришел в такое смятение, из которого я боялась никогда не выбраться.

Никто из нас не отправился спать.

Элизабет, очарованная своим мужским одеянием, ходила в нем еще пару часов, прежде чем переодеться в обычное комфортное ночное облачение. Оно поразило меня: простая белая сорочка из хлопчатобумажной фланели с начесом, окантованная кружевом, и клетчатый шерстяной халат.

Ирен удалилась в свою комнату и вышла оттуда в шелестящем пеньюаре из темно-зеленой тафты, который окутывал ее, как блестящий панцирь экзотического тропического жука. Творение Ворта, безусловно. Мне показалось странным, что она стала искать убежище в таком наряде после всего увиденного и после того, как она привела всех нас – включая прославленного детектива-консультанта – к завершающей страшной находке.

Примадонна заняла мягкое кресло перед камином, где по просьбе Элизабет развели огонь. Не произнеся ни слова и даже не достав свои отвратительные маленькие сигары, Ирен сидела, как императрица на троне, словно ее царское одеяние было слишком тяжелым, чтобы пошевелиться, и только разум продолжал работать за бесстрастной маской лица. Ее черты сковало то же жуткое холодное выражение, что и у Шерлока Холмса, когда тот отправил нас в фойе музея Гревен нынче ночью.

Она напоминала мне театрального актера, который занял положенное место на сцене и ждет, когда откроется занавес и начнется следующий – заключительный – акт драмы.

И неожиданно я поняла не только Ирен, но и, Господи помилуй, Сару Бернар. Обе впитали убежденность и силу неординарных героинь, которых так часто изображали на сцене: библейской Юдифи или византийской императрицы Феодоры. Они не отказывались от трудных ролей и в реальной жизни, не позволяя себе трепетать, кланяться и пресмыкаться. Уж если и воспринимать жизнь как драму, то, по крайней мере, они собирались исполнять в ней ведущую партию, и не важно, насколько сдержанно примет их ханжеское общество. Прежде я даже не задумывалась, что, возможно, сила театра влияет не только на эмоции зрителей, но и на характеры самих актеров, прививая им вкус к необычным судьбам.

Наконец через час Ирен встряхнулась. Она попросила Элизабет заказать завтрак по внутреннему телефону. Давая инструкции работникам кухни далеко внизу, Элизабет встретилась со мной взглядом. Ни у одной из нас аппетита не было и не ожидалось в ближайшее время.

Но Ирен оказалась права. Когда официант доставил накрытые подносы с дымящейся едой и на нашем круглом столе появились овсянка с изюмом, сосиски, рыба, омлет и выпечка вдобавок к кофе, чаю и горячему шоколаду, в нас будто щелкнул переключатель, и в трагически искривленной вселенной восстановилось подобие порядка.

Я с неожиданностью для себя согласилась выпить горький черный кофе, в то время как Элизабет добавила в свой напиток сливки. Сегодня утром нам всем хотелось сломать привычный ритуал.

Мы ели сосредоточенно, в полном молчании. Ни одна из нас не смогла осилить выбранное блюдо целиком.

Наконец Ирен поднялась и, шелестя тафтой, словно стая грачей крыльями, вернула полупустые тарелки на подносы и сдвинула их к письменному столу, а я убрала кружки с напитками.

– Теперь, – сказала она, возвращаясь за пустой стол, – мы должны решить, каким будет наш следующий шаг.

– Следующий шаг?! – возмущенно повторила я. – Ирен, сегодня ночью нас снова попросили убраться с дороги. Ты можешь втайне гордиться, зная, что лишь благодаря тебе Шерлок Холмс оказался на месте преступления, но дело должно оставаться в руках полиции и такого профессионального сыщика, как мистер Холмс. Ты говоришь, что за нами уже следили. Самое мудрое решение – вернуться в Нёйи и оставить распутывание серии убийств жандармам.

– Тайную гордость сильно недооценивают, Нелл, – ответила она с беспощадным блеском в глазах.

– Я согласна с Нелл, – вдруг произнесла Элизабет подавленным в кои-то веки тоном. – Не понимаю, как вы узнали, где искать места преступления сегодня ночью, но вижу, что головоломка чересчур усложнилась. В ребусе слишком много элементов. У одних привкус лондонских ужасов прошлой осени; другие кажутся частью отдельной таинственной системы.

– Головоломка, как вы ее назвали, совсем не сложная, – возразила Ирен. – Как и все логические заключения, мой путь прошлой ночью показался бы вам довольно прямым, если бы вы поняли, по какой дорожке из «хлебных крошек» я следовала. Шерлок Холмс, возможно, способен различить след из настоящих крошек, или кусочков пробки, или капель крови, как в данном случае. Мне же остается довольствоваться собственной головой, а не носом, глазами или увеличительным стеклом.

Ирен поднялась и, прошелестев в другую комнату, вернулась с парижской картой, над которой работала нынче ночью. Она разложила карту на столе, пока та не закрыла всю скатерть, как большая измятая белая салфетка. Я смотрела на линии на карте и не могла отделаться от мысли о неизвестных созвездиях на небе, состоящих из точек и соединяющих их черточек.

– Головоломка не настолько удивительная, как может показаться, – настойчиво повторила Ирен. – Все три убитые женщины в итоге оказались в парижском морге, хотя только одна, последняя, попала на настоящую выставку. Власти слишком беспокоились об известных персонах, посещавших дом свиданий, чтобы позволить публике увидеть первых двух убитых, к тому же их личности уже были известны. Однако полиция решила, что неизвестную жертву из катакомб возле Эйфелевой башни достаточно безопасно выставить в морге… что с ней и сделали, хотя горло у нее было перерезано в точности так же, как и у первых двух женщин. И все же ее накрыли простыней, чтобы замаскировать характер увечий. – Ирен посмотрела на меня. – Нелл, ты читала описания бесчинств Джека-потрошителя?

Я кивнула, проглотив жалкие оправдания своего болезненного любопытства. Я выросла, читая темными деревенскими ночами истории о привидениях. Возможно, из-за них у меня и появилась необъяснимая тяга к ужасному.

– Разве он, – продолжила Ирен, – этот лондонский монстр, не оставлял тела на виду, не пытаясь спрятать их? Разве он не позволял им лежать там, где он их бросил, выпотрошенными, с лежащими вокруг тел внутренностями?

Я еще раз кивнула.

– Разве он при случае не забирал жалкое имущество этих бедных женщин, роясь в их карманах, как рылся в их телах?

Я вновь кивнула, жалея, что за завтраком не ограничилась кофе и даже что вообще попробовала этот напиток, который жег теперь горло и желудок, как невысказанное извинение.

– Значит, можно сказать, что демонстрация тел после убийства является немалой частью потребностей и стремлений убийцы, его шаблоном поведения? – продолжала она.

На этот раз Элизабет тоже кивнула, присоединяясь ко мне.

– Однако есть нечто такое, чего Джек-потрошитель не делал в Лондоне, но практикует в Париже. Угадаешь, что именно? – Подруга требовательно уставилась на меня.

– Он никогда не перемещал трупы, – сказала я медленно, вспоминая бледное голое тело, найденное этой ночью: даже будь оно из воска, а не из настоящей плоти, оно все равно вызывало бы ужас. – Насколько нам известно.

– Верно. Он никогда не перемещал трупы, хотя его последнее убийство выглядит отступлением от шаблона: оно случилось не на улице, а в помещении. Возможно, перемещение тел – всего лишь следующая ступень… его ритуала. И?..

Я глянула на Элизабет, которая только покачала головой.

Ирен строила свое доказательство с проницательностью адвоката, удовлетворенного замешательством свидетелей. Она шагала перед нами взад-вперед, спрятав руки в широкие рукава халата, и наконец остановилась в шуршании струящейся тафты:

– Единственное, чего Потрошитель никогда не делал, – он никогда не перемещался под землей.

– Судя по тому, что мы знаем о нем на данный момент, – возразила Элизабет. – Но он мог ускользнуть от полиции через какую-нибудь подземную систему.

– Какую подземную систему? – спросила Ирен. – Лондон не может похвастать доступной сетью канализации, как в Париже. Там нет удобных и в то же время большей частью заброшенных катакомб, а тоннели для подземки слишком хорошо охраняются. Тем более там нет облицованных камнем ходов, которые, подобно сотам, испещрили более сорока процентов подземной территории Парижа.

– Потрошитель просто использует то, что предлагает новый город? – произнесла Элизабет.

Ее предположение заставило Ирен замолчать.

– Возможно, – сказала она тихо чуть погодя. – Но я считаю, что совершенные в борделе убийства женщин не соответствуют почерку Джека-потрошителя. И вы видели, что кто-то проник в винный погреб того здания. Еще одно место под землей.

Теперь вернемся к пещере, которую мы нашли этой ночью на одной линии с борделем. Возможно, они даже связаны. В доме свиданий мы видели винный погреб, который, как нам тогда показалось, вел в канализационную систему города. Теперь же мне представляется, что это был затопленный гранитный проход. А найденные в пещере символы? Никакие надписи не украшали места преступлений в Лондоне.

– За исключением загадочной фразы о евреях, которая повторилась здесь, во Франции, – напомнила Элизабет.

– Да. Можно лишь гадать, почему. Особенно, когда понимаешь, что лондонское написание слова «евреи» выглядит как «Juwes», то есть французское существительное женского рода и множественного числа, так что предложение в действительности гласит: «Еврейки – это люди…» Что ж, Нелл, знаю, что ты зарисовала метки, найденные нынче ночью. Мистер Холмс попросил твои записи, прежде чем ушел искать жандармов, чтобы поднять тревогу в музее Гревен. Полагаю, тебе удалось сделать копии, когда он велел вырвать листы и отдать ему?

– Нет…

На лице подруги не осталось никаких эмоций, кроме ужаса.

– …но я начала копировать их более аккуратным почерком, когда мы, как мне показалось, долгие часы торчали в фойе с колоннами по приказу мистера Холмса. Не могла же я терять время, разглядывая папский кортеж! Поэтому, когда этот господин появился перед нами и в своей высокомерной манере потребовал мои записи, я отдала ему… первую версию.

– О Нелл! – Ирен подскочила ко мне и схватила за локти, словно в ликовании собиралась пуститься со мной в пляс. – Превосходно! Мне пришлось прикусить язык, чтобы не выдать беспокойства, когда ты по его команде вырвала страницы из своей записной книжки. И все же я знала, что ты найдешь способ утаить от мистера Холмса то, что ему так хотелось получить.

– Ну, я дала ему сокращенную версию. Я ведь не работаю на него, ты же знаешь.

– Как и я. Давай посмотрим на те каракули со стен пещеры. Это могут быть тайные знаки, оставленные сборищем нищих, которые посещали то же место, или же они относятся непосредственно к последнему убийству.

Я направилась в свою комнату за блокнотом, который бросила на стол, достав из кармана жакета.

Пока меня не было, Ирен зажгла лампу, чтобы как можно лучше рассмотреть мои нехитрые наброски.

Я хмуро уставилась на символы:

– Эта «P» с пересекающей ее вертикально «X» по какой-то причине напоминает мне посох пастыря. Почему в комнате с написанным на стенах кровью странным предложением о евреях находится знак пастыря?

Ирен резко подняла голову, словно вздрогнув не от внезапной мысли, а от натяжения невидимого поводка:

– А почему бы и не знак пастыря?

Элизабет приподнялась и посмотрела на символ:

– Папский кортеж в музее Гревен… Я видела вышивку именно этого символа на церемониальной одежде. Помню, что подумала, насколько папская корона – она называется тиара, верно? – напоминает головной убор Верхнего и Нижнего Египта в древние времена и что это, – она постучала по рисунку, – показалось мне почти иероглифом.

– Говорите, это религиозный символ? – Меня терзали сомнения. – Как мог религиозный символ оказаться в пещере, залитой кровью, – вероятном месте убийства? Трудно поверить, даже если речь о папистском символе.

Ирен, не обращая внимания на мою обычную англиканскую неприязнь ко всему католическому, нависла надо мной:

– Пастырь – это такая же ветхозаветная фигура, как и новозаветная, его можно рассматривать как еврейский и как христианский символ, хотя эта «X» напоминает крест, а значит, ближе к христианству, чем к иудаизму, если, конечно, это не просто буква. Я видела такое раньше… Знаю! Возле склепа в катакомбах, где была найдена бедная девушка. Знак был очень бледным. Я приняла его за какую-то древнюю метку, но парижские катакомбы не такие уж и древние, за исключением, возможно, тех, что находятся под собором Парижской Богоматери.

– Надо показать эти рисунки священнику, – сказала Элизабет.

И тут раздался стук в дверь, достаточно резкий, как от удара трости. Или полицейской дубинки.