– Я отправляюсь в город, – объявила на следующий день ближе к полудню Ирен. – Ты со мной?

– Ну конечно. Только зачем ехать в город, когда преступление совершено здесь, в замке?

– Я хочу встретиться с докторами на нейтральной территории. Думаю, так они будут со мной гораздо откровеннее. Ты же должна понимать, что они боятся монаршего гнева, ведь им не удалось поставить правильный диагноз, пока король был жив. Потом я хочу повидаться с мистером Дворжаком…

– Ирен, мне очень нравится бывать в Национальном театре, но, может, нам сейчас не стоит попусту тратить время?

– А мы его и не будем попусту тратить.

– То есть ты считаешь, что встреча с Дворжаком и разговоры о музыке помогут тебе найти отравителя?

– Встреча с Дворжаком и разговоры о политике, – поправила Ирен, натягивая бледно-лиловые перчатки – как раз в тон рюшу на ее прогулочном платье. – Кроме того, я хочу посоветоваться с одной старой цыганкой. К ней меня, собственно, должен направить Дворжак. Именно от нее и ей подобных он почерпнул столько народных песен.

– Цыганка? Ирен, во имя всего святого, зачем тебе цыганка?

– Ну как же? Я хочу, чтобы мне погадали. – Ирен кинула на меня косой взгляд из-под лиловой вуали: – Все будущие невесты очень суеверны.

Сев в замке в экипаж, мы спустились вниз по склону холма, углубившись в густой лес остроконечных черепичных крыш Праги.

Врачи проживали в очаровательном старинном доме, под окнами которого росли в горшках анютины глазки. У обоих докторов были длинные немецкие фамилии, которые я не могла ни запомнить, ни повторить. При этом у меня накрепко засело в памяти, что у одно фамилия начиналась на «Ш», а у другого на «Д», поэтому Ирен посоветовала мне обозвать их у себя в дневнике Штурмом и Дрангом. Почему именно так – теряюсь в догадках. В приемной было полно народу, однако Ирен написала на своей визитке несколько слов и вручила ее служанке. Через несколько мгновений к нам вышла экономка, которая провела нас в смотровую. Там уже ждали оба эскулапа.

– Яборанди, мисс Адлер? – переспросил доктор Штурм, низенький толстячок с клиновидной бородкой и торчащими напомаженными усиками, кончики которых были тонкими, словно мышиные хвостики.

– Яблочные семечки? – изогнул брови доктор Дранг, длинный худой гладковыбритый господин.

– Итак, джентльмены, вам удалось обнаружить какой-нибудь из этих двух ядов?

Врачи синхронно потерли ладони и переглянулись. Первым заговорил доктор Штурм:

– Подобный вид яда выявить очень непросто. Особенно постфактум.

– Да, мы подозреваем отравление, – энергично кивнул доктор Дранг. – Мы даже успели исключить самые известные яды – мышьяк, цианид, белладонну.

– Кроме того, прошу меня, сударыни, простить за прямоту, мы изучили содержимое желудка государя и не нашли ничего подозрительного, – промолвил доктор Штурм.

– Что, даже яблочного чая? – умоляюще спросила Ирен.

– Ни яблочного чая, ни яблок, – отрезал доктор Штурм.

– А яборанди? – ухватилась подруга за последнюю соломинку.

– Вы на удивление хорошо знакомы со снадобьями из трав, – с поклоном заметил доктор Дранг.

– Отнюдь, – возразила Ирен, – мне знакомы лишь те снадобья, которыми пользуются в замке. Что ж, в таком случае покойного короля отравили каким-то другим способом, а яд принесли с собой. Такой вариант я тоже не исключала. Так от чего умер государь?

Врачи обеспокоенно переглянулись и хором ответили:

– От асфиксии.

Мы с Ирен посмотрели друг на друга. Из-за скованных синхронных движений эскулапов мне все сильнее начинало казаться, что я вижу представление в кукольном театре.

– А яд может вызвать асфиксию? – спросила я.

Доктора, как по команде, одновременно нахмурились.

– Мы полагаем, – пояснил доктор Дранг, – что яд попал через кожные покровы. Он и вызвал паралич дыхательной системы. Даже если бы кто-нибудь видел смерть короля, она показалась бы ему вполне естественной.

– Вы уж поверьте мне, господа, – поднялась моя подруга, – короли не уходят из жизни без свидетелей. Уж слишком многое поставлено на карту. Им, королям, просто не дают ускользнуть на тот свет незамеченными. Спасибо за помощь. Удачного вам дня.

Вскоре мы стояли на залитой солнцем площади, слушая, как чирикают стрижи под коньками крыш.

– Какой-то другой яд… – задумчиво произнесла Ирен. – Возможно, Вилли прав: мерзкая Гортензия и лысый Бертран невиновны… по крайней мере в убийстве.

Она смерила взглядом молодого кучера, который поспешно спрыгнул с козел, чтобы помочь нам сесть в роскошный экипаж.

– Как же эти немцы любят комфорт и удобство! – пробормотала Ирен, устраиваясь на обитом бархатом сиденье. – Какие же они все-таки самодовольные и нечувствительные к разным тонкостям!

Грохоча колесами по булыжной мостовой, наша карета двинулась к набережной, где располагался Национальный театр. Когда мистер Дворжак работал над постановкой, он буквально дневал и ночевал там. Всю дорогу Ирен хранила молчание, переваривая полученную информацию.

Театр днем имел заброшенный вид, отчего напоминал куклу, оставленную актером, уставшим дергать за веревочки, или севший на мель гигантский корабль с заглушенными паровыми котлами.

Войдя в огромный безжизненный зал, мы двинулись с Ирен по ковровой дорожке к сцене, где возле оркестровой ямы сгрудилась кучка людей. Кто-то терзал несчастную скрипку, безуспешно пытаясь ее настроить. Дирижер бранил басиста. Мистер Дворжак сидел в одном из кресел и чиркал что-то в партитуре.

Ирен он заметил не сразу, как порой не сразу майским днем обращаешь внимание на легкий аромат сирени. Он поднял взгляд, огляделся и, наконец, увидел ее на почтительном расстоянии от себя.

– Мисс Адлер! Мисс Хаксли! – воскликнул он. – Две девы весны! Какой приятный сюрприз. Моя голова болит от всякой подготовки, которую я делаю.

– У вас найдется минутка, мистер Дворжак?

– Ну конечно, мисс Адлер, говорите. Мне нравится упражнять этот английский. Неплохо, правда?

Ирен присела на подлокотник свободного кресла и оперлась на ручку зонтика, сделанную из слоновой кости. Мне никогда не удавалось принимать столь неудобные и при этом столь делано небрежные позы, так что я предпочла просто встать позади подруги. Мистер Дворжак часто бросал на меня взгляды, и от этого у меня не возникало ощущения, что обо мне все позабыли.

Заговорщицки понизив голос, Ирен произнесла:

– Я действую по заданию короля Богемии.

В принципе это было правдой.

– Он обеспокоен ростом чешского самосознания и движением за национальное возрождение, – продолжила Ирен.

– На то у него есть все основания, – твердым голосом ответил композитор.

– Немцы долго правили разными народами – поляками, румынами, литовцами. Я знаю, мистер Дворжак, если династия канет в небытие, по ней не станут плакать даже патриоты Богемии.

– Мои оперы воскрешают героев старых легенд, – промолвил Дворжак. – Если это воспаляет новых героев… – Он пожал плечами. Его темные глаза оставались подчеркнуто бесстрастными.

– Принц, – начала Ирен и тут же сама себя поправила: – Король…

– Новый человек, и новый герой для народа. Он в безопасности, если не станет деспотом.

– А старый король?..

– Это совсем другая история, – угрюмо ответил Дворжак. – Другая партитура, другое либретто. Я не пишу современные драмы. Я пишу оперы о былых временах. Как это по-английски? Про древность?

– Про древность, – улыбнувшись, подтвердила Ирен. – Значит, то, о чем я думаю, мистер Дворжак, все-таки возможно?

– В Богемии возможно все. Даже оперная певица может стать королевой. Кто знает?

– Мистер Дворжак, вы как-то обещали мне помочь отыскать настоящую цыганскую гадалку, умеющую предсказывать будущее.

– Мне всегда казалось, что вы определяете свое будущее сами, мисс Адлер.

– Это действительно так, но с ведьмами встречался даже Макбет. А других его грехов у меня нет.

Мистер Дворжак рассмеялся и кивнул. Такое впечатление, что они с Ирен пришли к некоему соглашению, общаясь посредством намеков, смысл которых оставался для меня загадкой. Должно быть, я каким-то образом выказала нетерпение, поскольку Дворжак неожиданно вскочил и обратился ко мне:

– Моя бедная, забываемая мисс Хаксли. Вы словно магнолия, чью стойкость и красоту воспринимют как должное. Вот, я делаю вам автограф. Оставлю его прямо здесь, все равно эту страницу придется переписывать. «Любезной мисс Хаксли на добрую память».

– Спасибо вам огромное, мистер Дворжак!

– Так, а теперь, как должная студентка музыкального училища, сворачивайте партитуру в трубочку, чтоб ее не мяться и чтоб чернила не разливаться, если пойдет дождь. – Композитор повернулся к Ирен: – Знаете Пороховую башню рядом с Вацлавской площадью?

– Это у входа в старый город, – кивнула подруга.

– Дальше находится университет и еврейский квартал. Его еще называют Йозефов, что значит квартал Иосифа. Говорят, что как раз там сотни лет назад раввин Иегуда бен Бецалель сделал чудовищную вещь под названием Голем.

Ирен кивнула, словно понимала, о чем идет речь.

– Что такое Голем? – спросила я.

Мистер Дворжак повернулся ко мне и с готовностью пустился в объяснения:

– Интересная история. Очень старая. Может, когда-нибудь я напишу об этом оперу? Этот раввин сделал большого человека из глины и управлял им священными словами на бумажке, которую поклал ему в рот. В один день раввин забыл вынуть бумажку, и Голем пошел разламывать Старый город своей нечеловеческой силой. Я так думаю, ваша английская женская писательница Мэри Шелли применила эту старую пражскую легенду для своего знаменитого романа. По сей день суеверные люди ходят на могилу бен Бецалеля в квартале Иосифа, кладут на нее бумажки с молитвами, просьбами, рассказами о своих бедах… Чтобы он им помогал.

– И нам придется туда идти… туда, где появился на свет этот Голем? – оробев, спросила я. – А поближе цыганских гадалок нет?

– Из тех, кто сохраняет наследие прошлых поколений? Нет, – ответил Дворжак.

– Никаких других цыганок нам не нужно, – решительно произнесла подруга. – Спасибо, мистер Дворжак, за вашу помощь как в делах мирских, так и оккультных… то есть в политике и магии, – поспешила пояснить Ирен, увидев, как нахмурился композитор. – И к тому и к другому в последнее время привлечено излишне много внимания. Доброго вам дня.

Я с радостью вышла из безжизненного холодного театра, шагнув навстречу яркому солнечному свету, заливавшему набережную. Ирен велела кучеру отвезти нас к Старому городу и вернуться за нами через два часа.

– Через два часа? – изумилась я, сверившись со своими часами-медальоном на лацкане.

У подножия огромной готической башни сплетались в паутину узенькие, извилистые, окутанные полумраком средневековые улочки. Несмотря на то что солнце стояло в зените, туда не проникали его золотистые лучи. Мне казалось, что где-то здесь по-прежнему бродит Голем.

– Через два часа? – повторила я. – Знаешь, Ирен… То, что мистер Дворжак рассказал о Големе… его габаритах, невероятной силе… Это весьма напомнило мне принца.

Подруга не стала мне говорить о том, что принц уже стал королем:

– Меня интересует не Вилли, с ним-то мне как раз все ясно. Не давай воли воображению. Сделай вид, что просто гуляешь, будто на блошином рынке, но при этом смотри в оба. Если увидишь какие-нибудь странные, необычные вывески, сразу же дай мне знать.

На улочках Старого города было полно людей и телег. Многие из возвышавшихся над нами зданий с резными коньками, оконными стеклами в толстых рамах и крутыми черепичными крышами с мансардами относились к эпохе Ренессанса. Сравнение квартала Иосифа с блошиным рынком мне показалось весьма удачным. Отовсюду доносились громкие голоса людей, а в ноздри бил аромат куриного супа с лапшой и булочек с маком. Грохотали подводы, груженные всякой всячиной – от стеклянных бус до позвякивающих горошков.

– Ну что ж, по крайней мере, этот квартал носит имя библейского героя, – произнесла я скорее из желания приободрить себя, чем поговорить с подругой.

Ирен кинула на меня изумленный взгляд:

– Да нет же, название квартала не имеет ничего общего с Библией. Квартал Иосифа назван так в честь австрийского императора Франца Иосифа, который в самом начале своего правления дозволил иудеям селиться в любой части города. После этого евреи назвали в его честь свое бывшее гетто. Где тут логика – не понимаю. Политика, Нелл, штука куда более загадочная, чем магия.

Мы прошли мимо большого кладбища. Древние могильные камни располагались близко друг к другу, словно огромные кривые зубы какого-то чудовища. Такое впечатление, что скелетам, погребенным под ними, не хватало места, и они выталкивали надгробья наружу.

– Я так полагаю, что это могила бен Бецалеля, – кивнула Ирен на величественный монумент, вокруг которого сгрудились люди. – Может, нам имеет смысл оставить ему записку с загадкой, над которой мы сейчас бьемся?

– Давай тогда заодно спросим, где находится Бриллиантовый пояс, – съехидничала я. – Нет, Ирен, лучше в такие игры не играть. А вдруг он снова запустит этого ужасного Голема? Надеюсь, Дворжак так никогда и не напишет свою оперу. Кроме того, кто стал бы играть глиняное чудовище?

– Да любой из теноров, – быстро нашлась Ирен. – Как правило, в них живого веса столько, что хватит на троих человек. Впрочем, все они отличаются не столько ростом, сколько тучностью.

Мы все дальше углублялись в лабиринт мощенных булыжником переулков. Сумрак, окутывавший их, стал гуще, а я уже давно не понимала, в каком направлении мы движемся. Я пристально разглядывала все вывески, попадавшиеся мне на глаза, и наконец заметила именно то, что нужно.

– Вон, Ирен, посмотри туда! Видишь, вывеска, на которой нарисована рука, а над каждым пальцем – по цифре. Кажется, твоя гадалка именно там… хотя… может, это очередной трактир?

– Нелл, ты умница! – приблизившись к вывеске, Ирен нырнула в узкую мрачную подворотню. Оставаясь настороже, я проследовала за подругой. В ноздри проникали странные резкие запахи. Издалека до нас донесся чистый хрустальный звон, словно били часы. Ирен напоминала мне борзую, взявшую след. Я шепотом умоляла ее быть осторожней, дергала ее за рукав, но подруга не обращала на меня внимания. Ирен шла на звук и запах, а я следовала за ней.

Наконец мы очутились в некой комнате – по крайней мере, мне это место показалось комнатой. Стены были столь густо завешаны коврами, занавесками, платками, что с тем же успехом мы могли находиться и в пещере. Парафиновая лампа отбрасывала неверный свет на покрывавшие стены ткани, отчего восточные узоры на них казались червями, копошащимися в разрытой земле. Присмотревшись, я ахнула от ужаса – абажур лампы был сделан в виде человеческого черепа. Донесшийся до нас звон издавали покачивавшиеся подвески из красного хрусталя, прикрепленные к челюсти черепа.

– Англичанки? – донесся до нас из темного угла голос старухи, показавшийся мне древним, словно сама Пороховая башня.

– Американка и англичанка, – певуче ответила Ирен и, набравшись мужества, сделала шаг к жуткой лампе.

Я увидела, что лампа стоит на покрытом ковром столе, а вокруг него в кольце тусклого света расположились низенькие табуретки.

– Мы насыплем тебе пригоршню крейцеров, если ты прочтешь будущее по нашим рукам…

Я изо всех сил дернула подругу за рукав.

– Моим рукам, – исправилась Ирен.

Куча сваленных у стены шалей неожиданно пришла в движение. К столу приблизилась согбенная фигура. Внезапный порыв воздуха привел хрустальные подвески в движение, и они громко зазвенели. Мне почудилось, что оскал черепа-абажура стал шире.

– Садитесь, – промолвила старая карга.

Я поспешно подчинилась. Ирен же опустилась на табурет на театральный манер, подчеркнуто медленно. Моя подруга выглядела столь же безупречно, сколь неухоженной была гадалка. Мне померещилось, что две подлинные королевы своего жанра, пусть из совершенно разных миров, неторопливо оценивают друг друга перед схваткой, битвой иллюзий.

Цыганка выставила вперед иссушенную временем ладонь, и подруга вложила в нее золотую монету. Мне почудилось, что, когда гадалка сомкнула на монете свои пальцы-когти, пламя в пустых глазницах абажура-черепа вспыхнуло ярче. Ирен, копируя жест цыганки, протянула ей свою ладонь. В дрожащем пламени лампы ее кожа казалась белой и гладкой, как гипс. Мне стало интересно: как можно прочесть будущее по такой руке?

Цыганка подалась вперед, и свет лампы упал на ее лицо, которое безжалостное время покрыло кружевной мантильей морщин. Несмотря на почтенный возраст, волосы гадалки, ниспадавшие ей на плечи, по-прежнему хранили цвет вороньего крыла.

– Вижу, – произнесла она, – вижу неожиданное опасное путешествие.

Начало показалось нам не особенно впечатляющим. Ирен скептически закатила глаза.

– Вижу высокого красивого аристократа. Он не терпит возражений и упорно добивается твоего расположения.

Ирен мне подмигнула.

– Вижу смерть. Насильственную смерть. Огромное богатство, целое состояние… но оно скрыто.

Ирен зевнула.

– Вижу, красавица, кучу бриллиантов у твоих ног, вижу королевство… и маленький черный ящик огромной ценности…

Ирен заерзала на табурете – у нее затекла спина.

– Вижу много сложностей и сердечных тревог, но я также вижу высокого привлекательного мужчину. Его имя начинается с буквы «Г».

Ирен свободной рукой подняла вуаль:

– Погляди внимательней, гадалка. Ты уверена, что «Г», а не «В»?

– «Г», – отрезала старуха. – Я говорю, что вижу, а не то, что ты хочешь заставить меня видеть.

– Ты говоришь мне то, что, на твой взгляд, я хочу услышать, – возразила Ирен.

– Нет, – твердо стояла на своем цыганка, – я говорю то, что вижу.

Вдруг меня осенила догадка. Подавшись вперед, я снова дернула подругу за рукав.

– Готтсрейх, – прошептала я. – У Вилли двойное имя – Вильгельм Готтсрейх.

Ирен изумленно подняла бровь:

– С чего гадалке вдруг жеманиться и называть второе имя Вилли? – Повернувшись к цыганке, Ирен внимательно на нее посмотрела: – Я пришла сюда не для того, чтобы мне гадали о будущем. У меня дела поважнее.

– Я торгую лишь будущим. Я не продаю приворотные зелья и снадобья, избавляющие от плода в утробе…

– Нет-нет-нет, – рассмеялась Ирен, – мне это добро без надобности.

– Тебе, может, и без надобности, а вот ей… – Черные глаза-бусинки старой ведьмы впились прямо в меня.

– Разумеется, мне ничего подобного не нужно! – воскликнула я.

– Тогда чего вам обеим надо? – пожала плечами цыганка, которая уже явно была готова прогнать нас вон. – За один сеанс я рассказала вам столько, сколько вы от других и за десять лет не услышали бы.

Ирен подняла раскрытую ладонь и сжала пальцы в кулак:

– Быть может, ты увидала роли, которые я играла на сцене. Впрочем, это не важно, я все равно не поверила ни единому твоему слову. Я тебе заплатила, и в обмен требую факты, а не фантазии.

– То, что ты называешь фантазиями, и есть факты.

– В таком случае, что это? – Ирен достала из сумочки платок и положила его на стол.

Хрупкие пальцы старухи развернули тонкую ткань, коснувшись содержимого:

– Это яблочные семечки, красавицы.

– А что, если я заварю их с чаем и угощу друга?

– Даже не думай! Семечки яблока столь же смертельны, сколь сладка мякоть самого плода. Но ты и сама это знаешь.

Ирен кивнула и убрала платок:

– Я хотела убедиться в том, что это известно и тебе.

– Знания, которыми я обладаю, даруют мне не только способность читать будущее по твоей руке. Мне известно многое и о том, что произрастает из земли.

– У меня загадка для тебя, – сообщила Ирен. – Некто умер от яда, однако его отравили не яблочными семечками и не вытяжкой из корня яборанди.

– Очень плохо. – Старуха опустила голову, словно пытаясь укрыться от слов Адлер. – Для американки ты и так уже многое знаешь, чего же ты хочешь от простой гадалки вроде меня?

– Назови мне, что за снадобье проникает в тело через кожу, забивает поры в легких, не дает дышать… Умерший его не ел и не пил. Снадобье практически невидимо и при этом смертельно…

Старуха резко поднялась и удалилась. Я решила, что вопрос Ирен, скорее всего, так и останется без ответа. Потянувшись к висевшим на веревке коврам, цыганка (откуда только силы взялись!) резко сдвинула их в сторону.

Пред нами предстали покрытые пылью полки, на которых лежали коренья и стояли наполненные эликсирами бутыли и склянки самых разнообразных форм и размеров.

– Не ел и не пил… – задумчиво повторила цыганка. Обернувшись, она хитро улыбнулась Ирен: – Редкое растение… Очень редкое… Его сложно найти… – Старуха сняла с полки запорошенную пылью бутыль и показала ее Ирен: – Желтокорень. Его еще кличут «золотой печатью». Смотри, красавица, не вздумай трогать пробку, а не то желтокорень задушит тебя своими золотыми пальчиками.

Достав маленький пузырек, Ирен подошла к гадалке. Мою подругу тянуло к ней словно магнитом.

– Сколько нужно, чтобы убить человека? – спросила она.

Хрустальные подвески, свисавшие с черепа-абажура, бились друг о друга, издавая звук, напоминавший стук зубов перепуганного человека.

– Не так уж и много. Главное использовать желтокорень регулярно.

– Его легко обнаружить?

– Не легче чем пудру на девичьем лице.

Ирен задумчиво кивнула:

– Можно мне немного желтокорня? Вот этот крошечный пузырек! Клянусь, я не собираюсь использовать яд по прямому назначению, мне он нужен для сравнения.

Цыганка прижала бутыль к плоской груди.

– Всего один пузырек, – умоляюще произнесла Ирен.

– Этим даже воробья не убьешь, – кивнув на склянку, промолвила старуха.

– Но вполне хватит, чтобы разоблачить убийцу.

Цыганка с сомнением посмотрела на Ирен, в точности так же, как ранее глядела моя подруга на гадалку, когда та предсказывала ей будущее.

– Мало золота, – буркнула гадалка. – Еще.

Ирен нахмурилась. Она уже и так много заплатила.

– Я дам еще одну монету.

Кивнув, цыганка задернула за собой ковры и скрылась из виду. Через несколько мгновений в щель между ними просунулась ее рука, сжимавшая пузырек с порошком бронзового цвета. В обмен на него Ирен вручила гадалке еще один сверкающий золотом кругляш.

Выбравшись наружу и моргая от яркого весеннего солнечного света, мы обнаружили, что время не стояло на месте. Чтобы погреться, голуби рассаживались поудобнее на верхушках крыш, там, где было потеплее. Мы вновь принялись блуждать по извилистым улочкам, ориентируясь на вздымавшуюся в поднебесье готическую крышу Пороховой башни. Я бы ни за что на свете, даже под угрозой смерти, не отыскала бы вновь дорогу до цыганки. Думаю, Ирен тоже. Впрочем, моя подруга, судя по ее виду, осталась вполне довольна визитом.

Наш экипаж ждал нас в тени башни. Устроившись в нем, мы отправились в замок. Мы ехали не с пустыми руками, а с сувенирами. Я, словно ребенка, прижимала к груди партитуру с автографом Дворжака, а у Ирен в ридикюле, как оружие, ждущее своего часа, лежал пузырек с желтокорнем.

* * *

Тем же вечером Ирен устроила в спальне покойного государя настоящее представление, на котором, кроме меня, присутствовали члены королевской семьи – Вилли, королева-мать, Бертран, Гортензия, а также оба доктора, камердинер усопшего и его горничная.

Хотя спальня принадлежала царствующей особе, от нее веяло такой же жутью, как и от покоев цыганки, которую мы посетили перед возвращением в замок. Беспокойно металось пламя свечей, по резной золоченой мебели скакали тени, а улыбки купидонов под потолком превратились в злобные ухмылки. Все присутствующие, в том числе и слуги, были одеты в черное.

– Пенелопа, записывай все, что здесь будет происходить, – распорядилась Ирен не терпящим возражений голосом.

Я послушно кивнула и старательно что-то накарябала в блокноте. С громким треском, словно кому-то перебили позвоночник, разломилась в камине объятая пламенем колода. Все подпрыгнули от неожиданности.

– Вопрос, от чего именно скончался его величество, пока остается открытым. Причина его смерти уже многим известна – государь был отравлен ядом, возможно, растительного происхождения.

Ирен наклонилась за подсвечником. Из-за беспокойно плясавшего пламени казалось, что ее лицо освещает адский огонь. Держа в руках подсвечник, Ирен с важным видом прошествовала к родственникам короля.

– Яд растительного происхождения. Что может быть проще? Подмешать в еду истертые семечки от нескольких яблок… – Лошадиное лицо Гортензии сделалось мертвенно-бледным. – С тем же успехом можно было добавить в чай экзотический травяной отвар для роста волос… – Бертран вздрогнул. – Но с равной вероятностью речь может идти о более творческом подходе: редком снадобье и персоне, вызывающей куда меньше подозрений.

Ирен прошла мимо короля и его матери, осветив их застывшие недоверчивые лица. Я стала опасаться, что Ирен перегибает палку: фон Ормштейны были не из тех людей, кто готов долго играть в подобные игры.

Ирен остановилась перед врачами, вперив в них изучающий взгляд. Вдруг меня осенило: никто даже не подумал о докторах. Может, они и были теми «патриотами», которые, как считала моя подруга, отравили короля?

– Врачи, – с пафосом произнесла Адлер и, выдержав паузу, продолжила: – Врачи сказали мне, что яд попал в организм не через пищу… Если им можно верить…

– М-м-можно… К-к-онечно м-м-можно! – заикаясь, хором заговорили Штурм и Дранг.

– Так вот, если им можно верить, – с напором повторила Ирен, – яд попал в организм короля сквозь кожу. Отраву подсыпали в кровать ежедневно, а когда здоровье государя достаточно ослабло, убийца, увеличив дозу, нанес последний смертельный удар, проделав это тихо и незаметно… почти незаметно.

Королева-мать начала тихо всхлипывать.

– Довольно! – Вилли обхватил кукольное плечико матери гигантской лапищей.

Не обратив на него внимания, Ирен шагнула к кровати с балдахином и резко отдернула полог, словно занавес, скрывавший сцену:

– После смерти государя здесь ничего не трогали. Ничего, даже то, что прежде меняли каждый день, поскольку покойный был королем и мог позволить себе подобную роскошь. Я говорю о простыни!

Плавно, не торопясь, Ирен отогнула покрывало и одеяло в пенном кружеве белья. При виде пустой раскрытой постели все ахнули. Ирен опустила подсвечник чуть ниже, чтобы осветить простыню из белоснежного шелка, на которой поблескивала тончайшая золотистая пыль.

Пошатываясь, королева-мать подошла к кровати:

– Золотой… золотой порошок…

– Смертельное золото, ваше величество, – кивнула Ирен. – Растение называется «золотой печатью» или желтокорнем. От него наступает паралич дыхательных путей.

– Простыня, – запнувшись, произнес доктор Штурм, – ну конечно же. Государь в буквальном смысле слова лежал на отраве, которая с каждым его движением проникала все глубже в поры кожи.

– И эти отравленные простыни меняли каждый день! – добавил доктор Дранг. – Умно, очень умно.

– Кто бы стал подозревать горничную? – спросила Ирен, резко повернувшись к девушке, молча стоявшей в тени огромного шкафа. Служанка неброской внешности была крепко сбита. Мне подумалось, что она, скорее всего, из крестьянок. В неверном свете свечей, добавлявшем разворачивающейся перед нами сцене театрального эффекта, мы увидели, как бесстрастное лицо девушки вытянулось от изумления.

– Простыни должны быть чистыми! – вскричала она. – Я сама поменяла их, после того как вынесли тело, хотя врачи запретили мне это делать. На простынях не могло остаться и следа.

– Зачем ты это сделала? – опустив подсвечник, тихим голосом спросила Ирен.

Служанка понурила голову. Подняв ее через некоторое время, она ответила спокойным холодным голосом:

– Мы считаем, что восточные королевства могут отделиться от империи. Если существует любая, пусть и ничтожная возможность свергнуть королевскую власть, ею непременно необходимо воспользоваться. Я состояла на службе в замке. Это было настоящей удачей.

– Так значит, ты пошла на убийство просто потому, что лучше тебя кандидатуры не нашлось? Потому что так было удобнее всего? – Голос короля прогремел подобно грому.

– Мы всегда рядом. Мы ждем, – ответила девушка. – Мы, ваши подданные. Ваши слуги, – помолчав, добавила она с горечью в голосе.

Повисла тишина.

– Если бы ее не разоблачили, она продолжила бы убивать и дальше, – наконец заговорила королева-мать. – Она могла прикончить меня… Вилли… любого из нас!

– О боже, – пробормотал Бертран. До него наконец дошло, что он мог лишиться чего-то куда более важного, чем волосы.

– Ваше величество, – обратилась Ирен к королеве-матери, – я взяла на себя смелость предупредить капитана гарнизона замка. Он ждет с солдатами у дверей. Они готовы препроводить убийцу в тюрьму.

– Превосходно, – прогудел Вилли, – уведите ее прочь. Она осквернила спальню моего отца. Мы больше не желаем видеть эту мерзавку.

Девушку увели, а камердинеру покойного короля разрешили уйти.

– Он не замешан в преступлении? – уточнил Вильгельм.

Покачав головой, Ирен поставила тяжелый подсвечник и принялась растирать ноющую от напряжения руку:

– Нет, он не имеет отношения к убийству.

К нам повернулась Гортензия, которая, склонившись, осматривала кровать. На ее пальцах остался мелкий, как пудра, порошок.

– Откуда взялся яд на простынях? Они же свежие.

Ирен показала крошечный пузырек с желтокорнем. Теперь он был наполовину пуст.

– Вы совершенно правы. Чтобы выбить из убийцы признание, мне пришлось пойти на уловку. Признаться, даже не представляю, как оправдать свой поступок в суде…

– Суде? – будто бы не веря своим ушам, переспросил король. – Дорогая… – Он кинул взгляд на родню и быстро поправился: – Любезная мисс Адлер, никакого суда не будет.

– Не будет?.. Но что вы с ней собираетесь делать?

– Допросим. Узнаем имена ее сообщников. Будем держать ее там, где она больше не сможет никому навредить.

– Но… – Ирен снова взяла в руки подсвечник, чтобы внимательнее посмотреть на лица членов королевской семьи, холодно взиравших на нее.

– Мы вам крайне признательны, – шагнула вперед королева-мать, всем своим видом показывая, что теперь нам следует удалиться из спальни. – Вы раскрыли страшное преступление и сняли тяжкое бремя подозрения со своих плеч. Забудем обо всем, что здесь произошло.

– Обо всем, – повторила Гортензия, неожиданно выхватив у меня из рук исписанные листки.

– Я поговорю с вами завтра утром. – Король, склонившись, поцеловал моей подруге руку. – До встречи.

– Именно так. Нам с близкими сейчас нужно кое-что обсудить. Речь идет о делах государственной важности. Доброй ночи, сударыни. – Невзрачный коротышка Бертран обращался к нам таким тоном, словно мы с Ирен были навязчивыми уличными торговками, от которых всем хотелось поскорее избавиться.

Нас с подругой буквально выставили вон из спальни, даже толком не поблагодарив за все то, что мы сделали. Я была слишком взволнованна и понимала, что не усну, пока не успокоюсь. Поэтому, вместо того чтобы пойти спать, я отправилась с Ирен в ее покои.

– Бедная маленькая дурочка, – с горечью в голосе произнесла Ирен, стоило нам только переступить порог и закрыть за собой двери. На мгновение я подумала, что она говорит о самой себе.

– Ты была просто великолепна, – сказала я, желая сгладить неприятное впечатление, вызванное неблагодарностью королевской семьи.

– Ничего особенного. Например, людей уже давно отправляют на тот свет ядовитыми красками. Взять, к примеру, желтый хром. Парижской зеленью вообще красили обои. Я подсыпала в постель порошок желтокорня для того, чтобы собравшимся стал очевиден способ убийства. Заодно я вывела на чистую воду и преступницу. Быть может, я немного перегнула палку, но мне помогло то, что служанка из крестьян и на нее действуют театральные эффекты. – Ирен рассмеялась: – Когда я стала ходить по спальне с подсвечником, то, честно говоря, подумала, что Вилли отправит меня в психиатрическую лечебницу.

– Мы даже не подозревали, к чему ты клонишь. Признаться, я думала, что ты собираешься обвинить в убийстве Гортензию.

– Если бы убийцей оказался один из членов королевской семьи, я бы обставила все совершенно иначе. – Она помолчала. – Несмотря на всю чудовищность преступления, теперь несостоявшейся «патриотке» придется заплатить за него страшную цену.

Ирен опустилась в кресло, сунула в рот папиросу, чиркнув спичкой, прикурила и с наслаждением затянулась.

– Нелл, не надо глядеть на меня с таким осуждением, – попросила Адлер, – вечер выдался просто чудовищным. – Она снова глубоко затянулась и, откинув голову, приоткрыла рот, из которого, медленно клубясь, показались змейки дыма. – Мне и в голову не могло прийти, что несчастную дурочку не станут отдавать под суд.

– Как ты думаешь, где ее будут держать? – заерзала я на тахте.

– Внизу, – угрюмо произнесла Ирен. – За всеми этими позолоченными побрякушками, скрывается мрачная бездна, о глубине которой мы даже не подозреваем. Ох уж эта манера держать в секрете судьбу изменников! – неожиданно взорвалась подруга. – Значит, так: я разоблачила девчонку, и я не желаю жить в неведении о цене, которую ей предстоит заплатить за свое преступление! – Ирен, выпустив клубы табачного дыма, принялась барабанить пальцами по подлокотнику.

– Ты ожидала чего-то иного? – спросила я.

– Я рассчитывала на б́ольшую открытость и благодарность. У меня создается впечатление, что семейству Ормштейнов куда важнее скрыть преступление, чем позаботиться о том, чтобы свершилось правосудие.

– Дворцовые интриги и национально-освободительное движение… – пробормотала я.

– Что? – переспросила Ирен.

– Годфри боялся, что тебя туда втянут.

– Годфри?

– Нортон. Мой работодатель.

– Ах, он… – Ирен была слишком занята мыслями о недавних событиях, чтобы думать об Англии, не говоря уже о том, чтобы помнить имена людей, с которыми сталкивалась когда-то в прошлом.

– Ирен, может, поедем домой? Мистер Дворжак очень за тебя переживает.

– Какое «домой»? Мне еще выступать в «Хитром крестьянине». Кроме того, мы еще не поставили все точки над «́и» с Вилли.

– Ты имеешь в виду ваши отношения?

– Я имею в виду его возмутительное равнодушие к законам правосудия. – Сделав последнюю затяжку, Ирен раздавила окурок в хрустальной пепельнице. – Завтра утром первым делом надо поговорить с Вилли. Надеюсь, когда у него под боком не будет родни…

– Правильно, – согласилась я и встала. – А теперь, поскольку твоя служанка давно уже ушла, позволь мне ненадолго ее заменить.

– Интересно, – Ирен кинула на меня обеспокоенный взгляд, – а куда пропадают слуги, после того как уходят из наших покоев? Вдруг их держат под замком на чердаке с решетками на окнах?

– Да что ты! Конечно, они живут где-то рядом, в замке, но никаких решеток на окнах у них нет. И ты еще смеешь утверждать, что это у меня разбушевалось воображение?

– Милая Нелл, я не исключаю того, что была слепа. Быть может, я видела только то, что хотела видеть. Это та цена, которую приходится платить за желание стать ровней аристократам.