Темпл не могла решить, какая часть картины, открывшейся ее глазам после того, как Мэтт распахнул дверь, была более впечатляющей: вид довольного жизнью Луи на руках у Мэтта или интригующе голый торс соседа, который черный кот оттенял даже слишком эффектно.

— Я тебе позвонил, потому что ты всю дорогу домой стонала, что Луи опять куда-то исчез. Хотел тебя успокоить, — сказал Мэтт. — Видишь, он сам пришел.

— Но почему к тебе, а не ко мне?

Мэтт почесал кота под подбородком, и Темпл завистливо вздохнула. Везет же котам!

— Возможно, он просто перепутал этаж после своего долгого отсутствия. А у меня окно в ванной открыто — я оставлял для Икорки.

— Для Полуночницы Луизы, — поправила Темпл. — По-моему, звучит очень миленько.

— Интересно, Луи тоже так считает? — Мэтт посмотрел на кота, который медленно моргнул в ответ на его испытующий взгляд. — Да, этот парень натуральный дзен-буддист, мы никогда не узнаем, о чем он думает. Может, он решил закрепить за собой территорию, покинутую другой кошкой, а может, просто почувствовал, что у меня был тяжелый день.

Мэтт наклонился и опустил Луи на пол.

— Да, кошки могут действовать успокаивающе, когда захотят, — согласилась Темпл. — Хочешь, чтобы я его забрала к себе?

— Нет, — Мэтт выпрямился, и его лицо как-то странно изменилось.

Темпл наблюдала за Луи, который отправился в скудно обставленную гостиную, обнюхивая углы. Она старалась справиться с внезапной неловкостью, но у нее плохо получалось.

Во-первых, и она, и Мэтт были не совсем одеты, и это было как-то неожиданно. Она прибежала на его звонок босиком, одетая только в махровую пижамку-комбинезон с короткими штанишками. Мэтт явно уже лежал в постели, когда Луи объявился, и успел только натянул брюки в честь ее позднего визита.

Почему, интересно, он не надел хотя бы футболку, раз уж начал одеваться?

Конечно, она сто раз видела его в бассейне в плавках, но это было на улице и, так сказать, на публике. А сейчас они были в квартире и одни.

Хуже всего было то, что Мэтт так великолепно выглядел без одежды.

Луи запрыгнул на диван и стал его обнюхивать, явно выискивая следы своей предшественницы. Темпл опять позавидовала: у нее самой никак не находилось мотивации для такого беспечного шага.

Мэтт согнал кота с дивана и обернулся к Темпл:

— Я знаю, что уже ночь, но у меня есть к тебе один разговор.

— Да ради Бога, — разговор так разговор, раз уж ничего другого нам не светит.

Она приблизилась к дивану. Оба стояли возле него, как дураки, не зная, что делать. Ночью, при свете голой лампочки, полупустая гостиная напоминала автобусную остановку, холодную и безлюдную.

— Садись, — Мэтт первым последовал своему приглашению и опустился на подушки.

Темпл присела на самый-самый краешек дивана. Боже, она ведет себя как идиотка!..

— Я сегодня был в морге, — начал Мэтт и сам засмеялся над этим великолепным началом. — Это все твое дурное влияние. Я раньше никогда не попадал в такие макабрические ситуации. Короче, я хотел убедиться, что мертвец, который был обнаружен в «Хрустальном фениксе», действительно мой отчим.

— И что? — Темпл испытала невероятное облегчение от того, что разговор касается нормальных вещей, вроде убийств и мертвых тел, потому что живые тела, например, тело Мэтта…

Мэтт потряс головой:

— Я представлял себе тележку, покрытую простыней, или стальной ящик, как показывают в ужастиках. Вместо этого меня привели в «комнату обзора» — это такой… чуланчик, почти такой же жалкий, как комната свиданий в тюрьме. Стены выкрашены бежевой краской, маленькое окошко с короткой занавеской. Отодвигаешь занавеску — и где-то в паре метров внизу видишь тело, лежащее на каталке, укрытое простыней до шеи, как будто человек спит. Абсолютно нереальное чувство, когда смотришь сверху на труп, сюрреалистическое какое-то.

— Особенно, если этот человек тебе знаком.

Мэтт впился в нее пронзительным взглядом:

— Вот. В этом все дело. Я не уверен, что он мне знаком.

— В каком смысле? Ты же пошел в морг, чтобы развязаться со всем этим раз и навсегда!

— Да. Но я должен был это предполагать… Он опять сбежал от меня.

— Ты имеешь в виду, что это не Клифф Эффингер? Молина чокнется.

— Да ну. Она уже знает.

— Знает? Это же меняет всю картину ограбления «Голиафа».

— Ничего это не меняет. И я не сказал, что это не Эффингер. Я сказал, что не могу сказать наверняка. Я не смог его идентифицировать.

— Как это не смог? Этот человек превращал твою жизнь и жизнь твоей матери в ад на протяжении многих лет. Ты должен помнить его лицо.

— Темпл, ты не понимаешь, насколько смерть меняет людей, их внешность. Я должен был помнить об этом. Я же соборовал умирающих, в конце концов. Наши лица… это же просто маски, приводимые в движение мускулами. Когда эмоции, делающие их живыми, покидают лицо, оно становится незнакомым. Смерть вытягивает его, земное притяжение заставляет кожу обвиснуть по сторонам, даже глаза смещаются… Это происходит мгновенно и очень резко все меняет. Жизнь уходит, как будто Хозяин марионеток внезапно отпускает веревочки. Чем больше веревочек было при жизни, тем разительнее перемена.

— Жуть. Большинство из тех, кого я видела мертвыми, если не считать нескольких дальних родственников, на похоронах которых мне приходилось присутствовать, были мне незнакомы при жизни… А в кино показывают, как люди опознают трупы просто на счет «раз».

— Понимаешь, да? Я так сосредоточился на поисках Эффингера, что забыл про посмертные изменения. К тому же, мы не виделись семнадцать лет… В итоге я даже не смог его опознать. Ну и все. Кончен бал, и скрипки в печку.

— Это как у меня с Максом, — сказала Темпл медленно. — Кончен бал… но никогда не знаешь наверняка.

Вот только Мэтт имел дело с исчезнувшим врагом, а не любимым человеком.

Мэтт передернул плечами:

— Может быть, так надо. Возможно, это Божье наказание мне за мое непростительное стремление отомстить.

— Исчезновение Макса не было наказанием ни за какие мои грехи. Может, Господу вообще не до тебя. Извини, это, наверное, богохульство?..

В смехе Мэтта прозвучала капелька горечи:

— Нет, это старая добрая реальность мирской жизни. И я это заслужил. Видимо, страх Божий во мне поизносился. Я не могу прекратить поиски своего отчима, и, если мне предстоит начать с неопознанного трупа, я не остановлюсь, пока не выясню, кто он и почему у него было удостоверение личности Клиффа Эффингера. Я понял, что не могу бросить дело, не закончив его. Поэтому и решил с тобой поговорить.

Темпл ждала продолжения, опять начав нервничать, пока Луи продолжал обследовать углы.

Мэтт развернулся на диване, чтобы видеть ее глаза, и их колени, ее голые и его — в брюках, почти соприкоснулись. Его рука лежала у нее за спиной на спинке дивана. От этого, и еще от его чересчур серьезного лица, Темпл почувствовала себя словно в ловушке. Теперь она поняла, почему он не надел футболку. Обнаженное тело было как бы метафорой обнаженной души. Темпл пожалела, что на диване нет ремней безопасности: эта поездка обещала быть похожей на американские горки.

— За последние сутки произошло много всего, и я кое-что понял, — сказал Мэтт. — особенно, когда стоял в этой чертовой «комнате обзора» и смотрел вниз на мертвое тело.

— Понял — о себе?..

— О себе, и о тебе.

— Ну, вот! Придется сменить духи. Это не те ассоциации, которые я бы хотела вызывать, — Темпл чуть не начала грызть ногти от волнения, но вовремя спохватилась.

— Я понимаю, что это чудовищно, но ты все-таки у тебя с этой картиной имеется определенная связь, — Мэтт горько усмехнулся. — Я обнаружил, что использовал свои личные трудности, чтобы избегать тебя. А тебе говорил обратное. Да и себе тоже.

— Угу. Придется выкинуть «Пуазон». А мне так нравился флакончик.

— Ты опять прячешься за юмор, — мягко укорил он. — Правда, это одна из твоих самых очаровательных особенностей.

— Ты правда находишь меня очаровательной? — Темпл было приятно, хотя сама она себя очаровательной вовсе не находила.

— Я нахожу… я нахожу больше. Я много думал о той ночи в пустыне, о тебе, о том, чтобы снова… коснуться тебя.

Вот оно, — подумала Темпл с отчаянием, терзая ногтями кружевные края своих махровых штанишек. — Вот тот момент, которого я ждала так долго, но ведь буду сидеть тут, как парализованная, потом выдам какую-нибудь глупость, или идиотскую шутку, или вообще ничего не скажу, и это будет хуже всего!.. Очаровашка, просто очаровашка.

Но режиссером этой сцены был Мэтт, а вовсе не она. Темпл внезапно поняла, что ощущение себя режиссером всегда давало ей необходимое чувство контроля над ситуацией. А сейчас она не знала, к чему ведет Мэтт: он ее ужасно хочет прямо сейчас, или намерен отказаться от нее ради Великого Поста?.. Это была ночь свершений, возможное начало отношений с Мэттом, а у нее случился ужасный приступ предпремьерной паники.

— Я тебя пугаю? — спросил он.

Она помотала головой, стараясь выдавить хоть слово.

— Нет, — сказала она, наконец. — Не ты. Ты меня никогда не пугаешь. Это я сама себя пугаю. Всегда.

— Странно. А я никогда не замечал. Слишком был занят собой… Темпл, я знаю, у тебя есть кое-какой опыт… а я в полном раздрае. Ты самая храбрая девушка в мире, но ты уверена, что хочешь… образно говоря, шагнуть туда, куда даже архангелы боятся ступать?

— Храбрая? Это я-то?

Он кивнул:

— Во всех отношениях. Ментально, эмоционально, духовно.

— Я не принадлежу к духовенству.

— Я не имею в виду религию. Мы все обладаем духовностью — где-то внутри. И… сексуальностью тоже.

Ого!..

Мэтт подвинулся, меняя позу. Темпл сделала над собой усилие, чтобы не вскочить. Ей это удалось.

— Ладно, — сказал он.

Он, вроде бы, разложил все по полочкам вполне логично, как хороший учитель. Но это не обмануло Темпл. Мэтт еще не все сказал. Дальше последует домашнее задание. Она ждала продолжения.

— Ты должна понять, — сказал он, — что имеешь дело с классическим примером великовозрастного девственника. Ты знаешь, что у меня было трудное детство. Но не знаешь, как это разрушительно действует на самоуважение. У меня полностью отсутствует уверенность в себе. Ни школьные успехи, ни прекрасные манеры, ни привлекательная внешность, ни отсутствие видимых шрамов от битья не помогают. Для меня все это вранье. Когда люди говорили, что я умный, способный, или воспитанный, или красивый, я им не верил, потому что знал, что на самом деле заслуживаю наказания, постоянной ругани и побоев, вне зависимости от того, как я себя веду. Я ненавидел их похвалы. Я считал их фальшивыми. Больше всего я ненавидел свою внешность. Я мечтал о прыщах и кривых зубах. Я знал, что внутри я уродлив, как портрет Дориана Грея, спрятанный на чердаке.

— Это ужасно! Это просто кошмар какой-то. Как анорексия — у всех женщин в наши дни так промыты мозги стандартами «идеальной фигуры», что они доводят себя до смертельной худобы, и при этом продолжают видеть в зеркале жирную корову! А сами уже скелеты.

— Тот же кубик, только в профиль. Я терпеть не мог, когда девочки и даже некоторые учительницы начинали ворковать над моей внешностью.

— И ты стал священником, потому что не верил, что ты красивый?

— Нет, все сложнее. У меня не было достойной ролевой модели сексуальных отношений. В этом заключается одна из грязных тайн домашнего насилия. Я приходил в ужас от мысли о том, что стану таким, как он, Клифф Эффингер. Для меня секс был насилием. На тренировках по боевым искусствам я понял, что под моим идеальным фасадом скрывается слепящая ярость, так что я не мог рисковать вступать в сексуальные отношения: вдруг там тоже ярость?.. Больше всего я не хотел иметь детей, ни за что не хотел. Я боялся, что буду делать с ними то же, что делали со мной.

— Люди не делают того, что больше всего ненавидят!

— Во всех случаях, кроме насилия. У детей, прошедших через насилие, есть три пути. Стать вечной жертвой. Стать насильником. Или перерасти, оставить все в прошлом и быть самим собой. Но третий путь редко выбирают. Детские впечатления слишком сильно западают в подсознание, их почти невозможно победить. Я был прав, боясь своей ярости.

— Но ты же так хорошо все это понимаешь, ты даже помогаешь другим людям справиться…

— Знание — это еще не все. Я до сих пор преподношу сам себе сюрпризы. Посмотри, что я натворил, когда узнал о предполагаемой смерти Эффингера.

Темпл бросила взгляд на прибранную, но полупустую комнату.

— Ты разломал мебель, а не себя или кого-нибудь другого.

— Храбрая маленькая Темпл, — он взял ее руку, все еще теребившую край штанишек. — Когда я понял, что ты принимаешь все это… я испугался по-настоящему.

О, — подумала Темпл, — какое благородство. Как это по-мужски. И, о, черт, возможно, он прав. Возможно, для меня это слишком. Я и сама вся изранена.

— В общем, — сказал он, — священнослужение спасло меня от семейных демонов. Я мог спрятаться в нем от женщин и детей, при этом занимаясь ими и заботясь о них — на расстоянии. Мой родной отец исчез, мой отчим оказался чудовищем, но приходские священники были моими эрзац-отцами, и это подвигло меня на путь служения. Став одним из них, я мог сделаться идеальным, как Отец наш Небесный, перефразируя Евангелие. Никому бы не показалось странным, что я избегаю секса, потому что целибат входит в правила священства. Священство было великолепной возможностью спрятаться, и все вокруг страшно хвалили меня за мой выбор, особенно, как они говорили, потому что я такой красивый. Даже ненавистная красота становилась терпимой, раз я не должен был ее использовать.

— И когда все это развалилось?

— Я повзрослел и стал задумываться о моей способности жить в мире без насилия. Я начал анализировать не только свое духовное состояние вечной благодати и соответственные внешние проявления. И обнаружил весьма разрушительные, совсем не христианские эмоции, запрятанные очень глубоко. К тому времени, как я написал прошение об отставке, я уже выстроил собственное обвинительное заключение, найдя очевидные низменные мотивы и побуждения. Я понял, почему целибат для меня был не испытанием, а благом. Я научился избегать малейшего намека на сексуальный интерес. Многие священники в наши дни пренебрегают облачением, не носят воротнички, но я носил его всегда — это было мое обручальное кольцо, связывающее меня с Церковью, оно отпугивало женщин.

— Некоторых, наоборот, привлекало, могу поспорить. Особенно католичек.

— Только девочек-подростков и старух. Я был любимчиком у приходских дам за шестьдесят. И старался держать их на безобидном расстоянии. Последняя вещь, которую я мог сделать — это пользоваться их отношением ко мне.

— Бедняжки, — сказала Темпл, представив себе всех этих женщин с сияющими глазами, с обожанием глядящих на отца Девайна, такого хорошего, такого красивого и такого невероятно недосягаемого, благодаря своему служению и характеру… Нет, не характеру. Воспитанию.

— Это уж точно. Какое разбазаривание энергии — как их, так и моей.

— Ну, и что ты будешь теперь делать?

— Ты уже спрашивала меня об этом в такерии, после того, как я соборовал мисс Тайлер, и мой ответ тогда был таким же расплывчатым, как сейчас. Я пытаюсь победить мою злость на прошлое. Ты права, из-за преследовавшего меня всю жизнь страха отношений, я считаю целибат привычкой, с которой трудно расстаться. Это же дает такое ощущение безопасности, правда? Я даже чувствую некоторое превосходство над миром, особенно с появлением СПИДа.

— Но, — добавила Темпл, — мне кажется, что твои религиозные взгляды на все, что касается секса, в каком-то смысле греховны.

— Это еще одна причина, по которой я ушел из церкви. Мне было очень трудно примирить то, что делали мои прихожане — прекрасные люди, старающиеся вести достойную жизнь, — с буквой закона. Церковного закона. У американских священников с этим особенно много проблем, вот почему нас называют либералами.

— В общем, ты так и не знаешь, что будешь делать.

— Не знаю.

Он все еще держал ее за руку, и она боялась пошевелить даже пальцем. Собственно, все ее тело словно застыло, окаменев.

— Не знаю, — повторил Мэтт, пристально глядя ей в глаза. — Но теперь я, по крайней мере, знаю, что я хотел бы сделать.

Темпл с трудом проглотила комок в горле.

— Что? — спросила она тихо и так хрипло, как будто внезапно подцепила ларингит.

Он ответил ей вопросом на вопрос:

— Ты когда-нибудь думала о том, чтобы… я не знаю, как это сказать, не привык пользоваться всеми этими эвфемизмами… чтобы спать со мной? Заниматься любовью?

— Это очень легкий вопрос. Думала. Часто, — в его глазах Темпл видела больше, чем вопрос, который он задал. — Но буду ли я это делать, зависит от многого.

— От чего?

— От того, что будет дальше с тобой, со мной, с нами.

— Тебе нельзя выходить замуж?..

Она покачала головой:

— При чем тут… Я никогда не была замужем. Были какие-то надежды… Особенно с Максом. Я окончила школу девственницей, и была этим сильно разочарована. В смысле, это выглядело отсталостью, даже для девочек со среднего запада, которые не так продвинуты, как в столицах. В мой первый год в колледже нашелся парень… мы оба жаждали познать все аспекты взрослой жизни, но с нашей неискушенностью вряд ли могли помочь друг другу в таком важном деле. Но мы друг другу нравились, и все произошло, и обошлось без травм. Потом у меня были крепкие, но скучные отношения с одним мужчиной в Миннеаполисе, с которым мы, в конце концов, расстались по обоюдному согласию. А потом появился Макс.

Мэтт взял ее руку и поцеловал. От этого поцелуя вся застылость и окаменелость Темпл растаяла, точно молочный шоколад на горячей сковородке.

— Макс был твоим Настоящим Чувством, — сказал он, мягко отделяя ее от прошлого, в то время как она, в свою очередь, старалась оттолкнуть его прошлое от него.

— Или я так думала. Понимаешь… он прибыл в «Гатри» на выходные и сбил меня с ног — натурально — и увез меня оттуда так быстро, что у всей моей семьи закружилась голова. Это было так… лестно, так захватывающе, так… Бог знает — короче, я полетела. Но, если падаешь с такой высоты, бывает очень больно.

Мэтт снова поцеловал ее руку. Его карие глаза светились сочувствием, пониманием и, особенно сильно — очарованием пылкой влюбленности.

Никто никогда не видел его таким, — подумала Темпл. — Никто, кроме меня.

— Вот такие у меня проблемы, — сказала она. — Так что не только ты у нас страдалец.

— Можно подумать, я стремлюсь захватить пальму первенства, — ответил он с проснувшимся в последнее время юмором.

— Понимаешь, Мэтт, я довольно сильно злилась на себя за то, что ты мне сразу понравился. Я подозревала себя в поверхностности, в отсутствии глубины, в том, что это просто реакция на расставание с Максом… И чувствовала себя виноватой, как будто мы с Максом были мужем и женой, и я не должна была заглядываться на других мужчин. Но я заглядывалась, приходится признать, о да, и я постоянно пинала себя изо всех сил, а это, поверь, жестокое наказание, учитывая мою коллекцию шпилек… А сейчас, когда я знаю о тебе так много, я волнуюсь — вдруг ты мне интересен только потому, что ты девственник, и я смогу тобой рулить, поднимая тем самым свою самооценку, порушенную Максом… А это было бы несправедливо.

Он нахмурился:

— Да, все эти отношения — просто адский ад какой-то, правда?

Темпл рассмеялась:

— В точку. Мы все, конечно, стараемся быть честными и надеемся, что сможем всегда говорить правду, но мы всего лишь люди.

— Но, — сказал он, — ты не ответила на мой главный вопрос.

— Женщины никогда сразу не говорят таких вещей, это позволяет потешить самолюбие. Но, если говорить с позиций инстинкта, отбросив все условности… да, я буду спать с тобой, особенно, если не имеется в виду сон как таковой. К тому же, я чувствую себя обязанной сделать это.

Он выглядел шокированным впервые за эту, в общем-то, шокирующую саму по себе беседу:

— Обязанной?..

— Теперь, когда я столько о тебе знаю, мой долг — ввести тебя в реальный мир. Я не хочу, чтобы кто-нибудь другой тебя совратил и бросил.

— Это акт благотворительности, что ли? Я не чувствую себя польщенным.

— Тогда мы на равных, — сказала Темпл.

— Чисто… гипотетически, — произнес Мэтт. — Я, честно говоря, не знаю, как отреагирую на какие — то интимные вещи. Там же будут сильные эмоции… ощущения… это меня несколько пугает.

— Угу. Типичный девственник. Знаешь, что? — Темпл забрала у него свою руку. Мэтт заволновался. И было отчего: ей в голову явно пришла очередная великая идея. — Почему бы нам не прыгнуть в машину времени и не вернуться в ночь после выпускного? Будем считать, что это последнее лето перед тем, как отправиться в колледж, и ничто на свете нас не волнует. А мы — парочка простых ребятишек откуда-нибудь из провинции, и у нас есть несколько простых и примитивных правил. Трогать только шею, не ниже. Только милые романтичные поцелуи — все равно все девочки от них без ума, так что ты выучишь все с самого начала, а впереди у нас целое лето практики.

— А это не будет… тяжело для тебя?

— Это будет тяжело для тебя. Ну, и для меня немного. Но так всегда делают, и никто пока от этого не умер. Мы живем в девяностые годы. Только дураки бросаются очертя голову в безудержный секс, как раньше. Кроме того, ты увидишь, постепенное погружение гораздо приятнее. Поверь мне.

И Темпл, наконец, исполнила одну из своих самых частых фантазий. Она придвинулась поближе, глядя прямо в глаза Мэтту, и обняла его за шею левой рукой. А указательным пальцем правой очертила его губы — сначала верхнюю, а потом нижнюю.

— Я обещаю, — прошептала она за секунду до того, как они поцеловались, — что буду очень бережной.