Из дневника

На вокзале Ирен сверилась с расписанием.

Или только сделала вид.

Она подошла к продавцу билетов, внушительному мужчине лет шестидесяти; его лицо обрамляли столь же внушительные старомодные бакенбарды. К счастью, он немного говорил по-английски, так что я понимала их разговор, который скоро превратился в обычный для Ирен допрос.

– Нам нужны билеты до Франкфурта, – начала она, – но…

Мужчина перестал возиться с бумагами.

– Мы должны были встретиться здесь с моим братом и продолжить путешествие вместе, – пустилась в объяснения моя спутница. – Я не уверена, возможно, он уже купил себе билет. Вчера или позавчера. Вероятно, он прибыл сюда раньше нас.

– В последние два дня билеты приобретало множество мужчин, которые могли бы оказаться вашим или чьим угодно братом, – буркнул билетер, – хватило бы братьев для половины прусской армии.

Ирен виновато улыбнулась, наклонив голову в очаровательной беспомощности:

– Мой брат – большой упрямец. Быть может, он сердился, что я немного опоздала. Он среднего роста, у него темные волосы… однако, Гортензия! – повернулась она ко мне. – У тебя с собой портрет Генри, не так ли?

Тут я вынула из своего вместительного сундука двойную рамку кабинетного формата и раскрыла ее: с одной стороны была помещена фотография Ирен, с другой – мужской портрет, написанный пастелью.

– Генри, – засияла от гордости Ирен.

– Это не фотография. – Продавец высунулся из арки и покосился на портрет.

– Генри избегает фотоаппаратов. Глупость, но увы. Однако удалось уговорить его позировать для наброска.

Я сдержала усмешку. Первым делом, придя в себя после похищения Нелл, Ирен потащила меня на Монмартр, в кафе, где художник достаточно потрепанного вида, посасывая абсент, выслушал наши долгие, путанные и весьма противоречивые описания Джеймса Келли, также известного полиции Парижа как Джек-потрошитель, и в конце концов нарисовал эскиз, который удовлетворил нас обеих.

Хотя портрет был рукописным, художнику удалось передать пристальный, напряженный взгляд, какой бывает на фотографиях. Лишь этот взгляд и указывал, что модель несколько не в себе.

Продавец билетов ткнул огрубелым пальцем в прозрачный целлулоид, защищающий лицо Келли:

– Я видел похожего парня. Говорите, это ваш брат? У него не было денег на билет, но он настаивал на том, что ему необходимо добраться до Франкфурта как можно скорее.

– О, Гортензия! – тяжело вздохнула Ирен. – Генри снова увлекся азартными играми! И это после того, что он обещал нашей матушке… Сэр, я прошу у вас прощения за поведение моего брата. Если вы подскажете, куда он подевался, мы сможем его найти и оплатим его билет.

– Подевался? – Билетер с подозрением уставился на нас, будто мы были серийными убийцами. – Известно куда. Во Франкфурт уехал. Вчера вечером. Похоже, потратил на билет свой выигрыш, потому что заплатил за проезд горстью монет.

Ирен медленно кивнула, пока я снова упрятала в рамку отвратительное лицо Джеймса Келли, пусть лишь временно.

Теперь ясно, куда пошли тяжело заработанные медяки погибшей торговки цветами: на билет Джеймса Келли в другой город, где он снова будет бесчинствовать.

Пока я с горечью обдумывала эту мысль, Ирен купила два билета до Франкфурта на поезд, отбывающий через полчаса.

– Кажется, ваш брат на шаг впереди, – заметил на прощание мужчина, – и забыл обещания, данные своей матери.

Отойдя от окошка кассы, мы проследовали к одной из жестких деревянных скамеек, которые растянулись по всей платформе, и присели.

Дул прохладный ветер. От киоска с каштанами в футах пятидесяти от нас исходил аромат орехов со специями.

– Тебе нужно освежиться перед отправлением? – заботливо спросила Ирен. Иногда она вела себя необычайно практично для бывшей примадонны.

Я осталась сидеть рядом с ней:

– В такой поездке не до свежести.

Она не спорила.