– Ирен?.. – начала я в кэбе, когда мы возвращались в отель.

– Больше ничего не говори, Нелл, – предупредила она, попыхивая своей маленькой сигарой. – Я столько услышала сегодня вечером, что мне хватит на полжизни! Той, которая моя собственная!

– Очевидно, дело именно в этой твоей «полжизни».

Ирен зажала уши, как упрямый ребенок.

Это заставило меня умолкнуть. Да, теперь мне приходилось иметь дело с двумя Ирен. Одна – взрослая, уравновешенная и порой властная. Эта ипостась дала отпор будущему королю и ушлому детективу-консультанту, защищая свою свободу.

А вторая – ребенок из прошлого, которое она едва помнит, беспомощный, одинокий. Эту малышку вытолкнули на сцену, и она оказалась в свете рампы, прежде чем узнала слова «мама» и «папа»… Впрочем, она никогда их не узнает.

Хотя за восемь лет знакомства наши отношения претерпели много изменений, никогда еще я не чувствовала себя бонной… А еще бесполезным грузом, обузой.

Какое странное противоречие! Я одновременно была и нужной, и беспомощной.

– Что ж! – воскликнула Ирен после длительных размышлений. – Нелли Блай что-то замышляет, и это мне не нравится! К несчастью, она раскопала старые секреты. Должна же существовать причина, по которой людей театра приговаривают к смерти. Пока что я вижу только одно связующее звено: это я! Девочка, которую я едва помню, да и не хочу вспоминать.

– Мне знакомы подобные чувства. Что касается меня, то я мало что помню о своей юности, но уверена, что она была унылой и заурядной. В конце концов, я же дочь овдовевшего шропширского священника. Наверное, даже у тамошних овец более интересное прошлое. А вот твоя юность была не такой, она непредсказуема. Обычно я против непредсказуемого, но в твоем случае это может быть преимуществом.

Подруга удивленно посмотрела на меня, и я почувствовала себя польщенной.

– Ты не против непредсказуемого, Нелл? И тебя не смущает нетрадиционное воспитание? И вопросы о корнях, остающиеся без ответа?

– Но разве могут какие-то вопросы остаться без ответа? Вряд ли. Конечно, мудрец с Бейкер-стрит такого не допустит.

– «Мудрец с Бейкер-стрит», Нелл? Ты, конечно, преувеличиваешь, хотя он бы так не считал. По крайней мере, у нас есть один плюс: не нужно опасаться, что вездесущий мистер Холмс выследит нас в Нью-Йорке.

– Он почувствовал бы себя здесь не в своей тарелке и растерялся, – злорадно усмехнулась я.

– Как и мы.

– Никогда! Иначе эта выскочка Нелли Блай одержит над нами верх, чего я не допущу.

– Должна признаться, Нелл, я несколько озадачена. Оперная певица может собрать зал в две-три тысячи человек, а нью-йоркская журналистка сегодня обращается к аудитории в двести-триста тысяч.

– Но первое – это искусство, а второе – коммерция, – горячо возразила я.

– Гм-м. Думаю, в современном мире грань между ними стирается, а из смерти делают сенсацию.

– Ты имеешь в виду убийство?

– Да, убийство. – Ирен непривычно долго молчала. – Теперь я вспомнила Софи. Память ребенка такая же хрупкая, как фиалка на снегу. Мелькают отдельные сцены, картинки. Маленькая Рина, которая танцевала джигу, основательно мною забыта. Я не сомневаюсь в ее существовании, но совершенно не помню. Зато вижу, как рядом стоит Крошка Тим, возвышаясь надо мною. Я была словно крошечная Алиса в Стране чудес, а он – Большой Мальчик. А потом он исчез, Рина исчезла… Куда? Нелли Блай говорит, что у меня была мать. Почему же я этого не помню? Несгораемых сестер и Крошку Тима помню, а свою мать – нет.

– Ее попросту не было рядом в твоем детстве. Ирен. Она постоянно отсутствовала, вот и все. У меня, по крайней мере, почти до двадцати лет был отец, а еще память о матери.

– У меня не было обоих родителей, – заявила Ирен. – Логический вывод очевиден. Я, как и Годфри, незаконнорожденная.

Мне нечего было возразить на это шокирующее утверждение. Я лишь произнесла:

– Тогда кто же убивает артистов, чтобы в это поверили и общество, и ты?

В кои-то веки у моей подруги Ирен Адлер не нашлось ответа.

Мне даже не верилось, что я сотворила такое чудо.

В тот вечер мы спокойно пообедали в ресторане гостиницы.

Как быстро я привыкла к тому, что женщина может выходить без сопровождения мужчины! Никто не смотрел на нас косо, но это же Соединенные Штаты! К тому же по моей просьбе Ирен не стала курить после обеда.

Правда, она заказала к обеду полбутылки вина, а когда принесли кофе, вынула свой портсигар из синей эмали работы Фаберже и ослепительно-белым парусом в синем море.

Меня снова удивило, что Ирен любит этот предмет, который когда-то был отравлен русской шпионкой с целью ее убить. А может быть, примадонна дорожит портсигаром, потому что его обезвредил Шерлок Холмс? Правда, я не могла вообразить, что какая-то женщина захочет хранить память об этом господине… Он просто сухарь, начисто лишенный чувств! В бытность свою гувернанткой я сталкивалась с такими надменными юнцами. Интересно, почему мальчики становятся высокомерными в столь раннем возрасте, а девочки – никогда?

Ирен, сидевшая напротив за чашкой ароматного кофе, вдруг весело рассмеялась.

Я подняла глаза.

– Согласна, Нелл, что Шерлок Холмс невыносимо высокомерен.

– Я же не сказала ничего подобного!

– Но ты все время об этом думала.

– Как же ты можешь быть со мной согласна, если я ничего не сказала?

– Твои эмоции написаны у тебя на лице. – Она повертела в пальцах портсигар. – Подарок изысканный и красивый, поэтому я его люблю. В жизни столько вульгарного и отвратительного! Такие восхитительные вещицы напоминают о совершенстве, которого нет ни в нас, ни в других. Художник, создавший этот портсигар, вызывает мое восхищение. И не его вина, что моя соперница использовала эту вещь как смертоносное оружие, замыслив меня убить. К счастью, ее планы блистательно раскрыл Шерлок Холмс, обезвредивший портсигар.

Он восхищался и мастерством художника, и хитростью того, кто сделал эту вещь смертоносной, как змея. Мистеру Холмсу, – добавила она небрежным тоном, – нравилось блистать передо мной. Не такой уж он бесчувственный, Нелл. Во всяком случае, в ту минуту он был безоружен против моих чар. Таким образом, эта вещица напоминает мне о многих людях. Художник. Убийца. Спаситель. И спасенная жертва. Иногда я думаю, что они меняются ролями, сами того не сознавая, что делает жизнь еще более интересной.

– Это зловещее напоминание о плохих временах, – возразила я.

– Но разве ты не хранишь цыганские сапожки?

В самом деле, пара цветастых кожаных сапожек по-прежнему лежала на дне моего платяного шкафа в Нёйи. Теперь я бы ни за что не могла объяснить, почему сохранила это напоминание о худшем периоде моей жизни. Но какова Ирен – ничего не упустит! Иногда мне хотелось придушить ее за прозорливость.

– Но ведь это… народное искусство, – пролепетала я.

– А это, – она взмахнула дорогим портсигаром, – искусство аристократов. И портсигар, и сапожки – скорее напоминание о тяжелых испытаниях и о том, как мы с ними справились, нежели декоративные предметы.

– Ты утверждаешь, что декоративные предметы могут приносить пользу?

– Я утверждаю, что так должно быть, Нелл.