– Я не привыкла посещать парки аттракционов, – сообщила я Квентину, когда мы ехали в кэбе.

– Я тоже, – весело ответил он. – И часто думаю, что это серьезный пробел в моем образовании.

Мы направлялись к пароходу, который должен был доставить нас на этот сомнительный остров, являющийся частью Бруклина.

– Тогда, пожалуй, – продолжала я, – наше с Ирен посещение Всемирной ярмарки в Париже минувшей весной можно считать большим вкладом в образование.

Квентин взял меня под руку, и мы сразу стали не просто спутниками, а парой. В этом жесте не было никакой необходимости: мы находились в салоне кэба, в безопасности. Хотя, с другой стороны, в кэбе, возможно, вовсе не так уж безопасно.

– Пожалуйста, не вспоминай то ужасное приключение, Нелл, – попросил Квентин. – В том, что с тобой тогда случилось, нет ничего забавного.

– Я просто хотела посмотреть корабль-панораму, и…

– Вот видишь! У тебя все-таки есть тяга к развлечениям. Скажи, а что именно в панораме тебя привлекло?

– О, это было до того, как я переплыла на настоящем судне настоящий океан, – печально ответила я.

– Тебе было плохо? – спросил Квентин озабоченно.

– Э-э… нет. Легкое головокружение. А как ты перенес трансатлантическое путешествие?

– Я плавал по гораздо более бурным морям на гораздо меньших судах.

– О! Насколько я понимаю, сегодня нам тоже предстоит прогулка на судне.

– На пароходе. Но мы не выйдем в открытое море. Если хочешь, можем поехать по железной дороге, через Бруклин.

– Нет. Я недавно путешествовала на пароме, и голова у меня совсем не кружилась.

– Если у тебя закружится голова на пароходе, я буду тебя держать.

– О. – Я сразу же почувствовала головокружение. – Да, так насчет того аттракциона в Париже. В Городе Огней много зданий, где устроены панорамы. Они просто завораживают. Снаружи дома похожи на памятники. В Париже вообще полно памятников. Очевидно, даже если кто-то чихнет, для парижан это событие, которое следует увековечить.

Квентин снова рассмеялся:

– А если высморкается, это заслуживает еще одного памятника?

– Вообще-то Париж красивый город, – признала я. – Во всяком случае, панорамы очень хороши. Нарисованные сценки расположены по огромной окружности. Через какое-то время ты как будто переносишься туда. Одно из таких зданий населено знаменитыми французами. А вот панорама на Всемирной ярмарке уникальна: это как бы судно, пришвартованное у берега Сены, и оно тихонько покачивается на воде. Внутри – палуба с восковыми фигурами капитана, команды и пассажиров. Вокруг – прекрасно нарисованная гавань, где полно самых разных судов и ботов. Создается такое впечатление, будто ты действительно в море.

– А теперь ты «действительно в море», только в Америке. – Он погладил мою руку, затянутую в перчатку. – Нелл, судя по тому, что ты вспоминаешь только приятные впечатления от панорамы, а не ужасы, которые тебе пришлось там пережить, ты очень отважная. А как умно ты поступила, когда оцепила от лацкана часики… – Он дотронулся до тех самых золотых часиков, которые и теперь были приколоты к лифу моего платья. – …И бросила их на пол, чтобы помочь найти то место, где тебя спрятали похитители.

В эту минуту я снова пережила то ужасное приключение. Преследователи гонятся за мной по ступеням панорамы, а потом наверху, в зале с экспозицией. Сердце у меня бешено колотится… И вот меня уже хватают руки преступников, и я задыхаюсь от страха…

Сейчас я чувствовала то же самое. А тут еще Квентин смутил меня, дотронувшись до часов у меня на груди. К тому же Ирен настояла, чтобы в столь жаркий летний день я надела легкое шелковое платье, которое она купила для меня в «Либерти». Дескать, оно не будет сковывать движения и мне будет не так жарко. Она лишь слегка затянула на мне корсет, поскольку платье было свободного покроя.

Кэб дернулся, остановившись, и Квентин помог мне выйти. Скоро мы уже ждали, когда причалит пароход с большим колесом сбоку и пассажиры сойдут на берег.

Мы стояли на пирсе у реки Гудзон в ярком дневном свете. Я была с кавалером и с зонтиком, и оба были выше всяких похвал. Зонтик я одолжила у Ирен, а все ее вещи отличаются изысканностью. Что касается моего спутника, то я всегда буду считать его самым красивым на свете.

Квентин был одет для загородной прогулки: светлый костюм и соломенное канотье. Он признался, что купил головной убор в универмаге «Мэйси» под влиянием порыва.

– Ты уверен, что мы одеты подобающим образом? – спросила я.

– Безусловно.

– В Париже полно универмагов, – заметила я, чтобы поддержать беседу.

– Париж великолепен, но Кони-Айленд, как мне говорили, просто потрясающий.

– А я слышала, что он несколько вульгарен.

– Все занятное имеет оттенок вульгарности.

– Что мы будем там делать?

– Все, что нам захочется.

– А как мы узнаем, чего нам хочется?

Он наклонился и заглянул мне в лицо, на которое падала тень от полей синей соломенной шляпы, украшенной желтыми маргаритками.

– Ты не часто так поступаешь, верно?

– Как?

– Делаешь то, что тебе хочется.

– У меня никогда не было такой возможности.

От моих слов Квентин посерьезнел. Он выпрямился и взглянул на наш приближающийся пароход.

– Нелл, если ты сегодня почувствуешь, что тебе хочется что-то сделать, обязательно скажи – и мы непременно это сделаем.

Но ведь это опять приказ, не правда ли? Я «должна» сказать, что мне хочется делать. Однако я не стала указывать Квентину на противоречие.

Путешествие вокруг западного конца Бруклина прошло гладко и без приключений. «Без приключений» означало, что мне не стало дурно на воде. Мне действительно хотелось обойтись без тошноты, и я это сделала! Боюсь, правда, что Квентин имел в виду другое.

Мы стояли рядом у перил, наблюдая, как мимо проплывают зеленые берега. Это было гораздо лучше, чем панорама судна на Сене. Огромное колесо вспенивало воду, из двух больших дымовых труб вырывалось облако пара. Над нами с криками кружили чайки, в воздухе пало солью и рыбой.

Когда мы огибали бухту, бриз заставил меня придержать шляпу. Квентин взял меня под руку.

– Вот мы и приехали! – Он указал на поразительный вид.

Вдоль всего берега тянулась широкая пешеходная дорожка из деревянных досок. Остров был плоским, как блин, но многочисленные сооружения разнообразили географическую монотонность.

По острову были разбросаны деревянные здания, массивные, как восточные дворцы, с огромными куполами. Я заметила три павильона. Они слегка напомнили мне английский Брайтон, но выглядели гораздо грубее. Впрочем, как и все в Америке.

Также я увидела какие-то странные сооружения: железнодорожные рельсы, которые поднимались и опускались по невидимым Альпам; железную башню – вертикальное строение с горизонтальными платформами, – гораздо более хрупкую, чем творение Эйфеля в Париже; огромного слона с седлом и балдахином на спине, высокого, как здание. Затем я заметила маленькие человеческие фигурки, издали походившие на насекомых. Люди купались в море и загорали на солнце совершенно открыто.

– Боже мой! Что же мы будем здесь делать?

– Главным образом прогуливаться, – ответил Квентин. Он улыбнулся, и вокруг орехово-карих глаз появилась тонкая сеточка морщин. Это напомнило мне о том, что он предпочитает климат тех стран, где постоянно светит солнце. – И заниматься тем, чем ты пожелаешь.

– Что это за огромные здания, разбросанные по всему острову?

– Это фешенебельные отели – слишком элегантные, чтобы мы могли там сегодня пообедать. Для этого нужно быть одетым соответствующим образом.

– Что же мы будем есть весь день? – испугалась я.

– Что придется.

– А что это за слон?

– Мы посетим его и исследуем, если хочешь.

Я окинула взглядом всю многолюдную сцену: мне ничего здесь не понравилось. Особенно отсутствие тени – ее мог дать только мой зонтик. Единственное, что меня устраивало, – мой спутник. Он стоял рядом со мной, надеясь, что я буду в восторге от поездки. Ну что же…

Я водрузила зонтик на плечо, как солдат на параде свою винтовку. Ладно, я исполню свой долг и буду «веселиться», как наставляла меня Ирен и как того хочется Квентину.

На моих часиках, приколотых к лифу (я приподняла их, чтобы посмотреть на циферблат, и почувствовала на себе взгляд Квентина), был полдень. Это будет долгий жаркий день.

Сначала мы должны были сойти на Новый железный пирс. Длинное, как поезд, строение было разделено на две части: для прибывающих и отъезжающих. Волны набегали на пирс, в то время как пассажиры колесного парохода торопились сойти на берег: ведь прибытие следующего рейса ожидалось через двадцать минут! Мужчины были в светлых соломенных канотье и темных костюмах. (Благодаря своему элегантному светлому костюму Квентин выглядел как парижский голубок среди менее изобретательных ворон.) Женщины были одеты традиционно: в тугих корсетах и темных платьях. По контрасту мой свободный наряд из розового шелка сиял тем же парижским шиком, как и костюм Квентина.

Когда мы добрались до конца пирса, я порадовалась, что надела легкое платье: солнце палило нещадно.

Впереди мы сразу же увидели огромный отель «Брайтон» с башенками. Оказалось, что эта часть острова называется Брайтон-Бич! Несомненно, в честь более старого и элегантного приморского города в Англии. В начале этого века британский курорт стал весьма популярен благодаря принцу-регенту. Однако сейчас перед теми, кто помнил английский Брайтон, вырисовывалась только Железная башня.

– Мы можем зайти туда и подняться наверх, – предложил Квентин, проследив за моим взглядом. Он ошибочно принял мой ужас за почтительный интерес.

– Подняться наверх?

– Внутри есть паровой лифт, – пояснил он с энтузиазмом.

– Но это сооружение не такое высокое и интересное в архитектурном отношении, как Эйфелева башня, – возразила я. – С какой стати нам туда подниматься?

– Чтобы покинуть землю. Сверху виден весь Кони-Айленд.

Мне вовсе не хотелось увидеть весь Кони-Айленд, но я была не в состоянии противиться его желаниям.

Итак, мы прошли большое расстояние мимо бесконечного деревянного отеля, и Квентин заплатил довольно приличную сумму за поездку наверх. Я не стала говорить ему, что чувствую себя неуютно в лифтах.

В кабину набилось полно народу, и для меня толкучка стала еще одним источником беспокойства. Однако Квентин захватил для нас место у широкого стеклянного окна (Господи!), и вскоре нас подняли наверх, как ведро с водой из колодца.

Я закрыла глаза и зонтик.

Высота действительно была огромная, и оттуда открывался вид на весь остров. Плоская песчаная равнина внизу была похожа на шахматную доску. Сооружения на острове с их башенками были словно шахматные фигуры, расставленные в комбинациях, которые мог постичь только гроссмейстер. Или Шерлок Холмс. Не знаю, почему я подумала о нем. Может быть, потому, что этот господин никогда бы не позволил себе подняться на столь опасную высоту в таком странном месте.

Однако Квентин стоял у меня за спиной у края обзорной площадки, положив обе руки на перила, поэтому я чувствовала себя в безопасности. Блеск синей воды и яркое солнце сгладили впечатление от безвкусных конструкций. Какое это чудо – забраться на такую высоту, словно птицы, и смотреть сверху на людей, кажущихся муравьями!

Квентину даже пришлось дотронуться до моего плеча, когда пора было уходить. Платформа опустела, и лифт ждал только нас.

Вскоре я вновь почувствовала под ногами твердую почву – если только песок и дощатый настил могут считаться твердой землей.

– Как насчет ланча? – предложил Квентин.

Ну что же, это вполне безопасно. Я взглянула на гигантский отель.

– Не сюда, – сказал Стенхоуп. – Там слишком душно. Лучше пойдем в «Фелтман» и отведаем хот-доги.

Хот-доги?! Ох, только не это! Не хватало мне только горячих собак!

Это было еще одно деревянное строение, увенчанное непременным куполом и походившее на свадебный пирог. На нем была надпись «Фелтман», сделанная огромными буквами в человеческий рост.

Мы присоединились к толпе, заходившей внутрь, и скоро уже сидели в прохладном дворике. Он был окружен решетчатой оградой, а в центре рос клен. Высоко над головой покачивались на проволоке японские фонарики, которые походили на больших светляков. Звуки «ум-па-па», издаваемые немецкими музыкантами, смешивались с радостными криками купальщиков.

– Но это же настоящий богемский пивной погребок! – воскликнула я, окинув взглядом мужчин и женщин за маленькими столиками и обслуживающих их официантов.

– Значит, ты почувствуешь себя здесь как дома, – обрадовался Квентин.

Ничего подобного! Если я раз-другой и посетила пражские пивные погребки вместе с Годфри, то, разумеется, только в связи с нашей миссией. Однако нет ничего предосудительного в том, чтобы сидеть при ярком дневном свете за столиком с Квентином – пусть я и не выполняю ответственное задание, а всего лишь «веселюсь». Дворик был усеян дамскими шляпками, похожими на бабочек, опустившихся на цветы, и, по-видимому, никому не было дела до того, кто и с кем сюда пришел.

Когда Квентин заказал пиво «Милуоки» для нас обоих, я не стала возражать. Два близких мне человека рекомендовали, чтобы я делала то, что хочется. И вот сейчас, сидя здесь и глядя на нелепую соломенную шляпу моего спутника, лежавшую на столике, и на его лицо, по которому скользили пятна тени от дерева, я вдруг решила, что больше всего мне хочется убедить Квентина, будто я действительно веселюсь.

Пиво подали в высоких стеклянных кружках. При ярком дневном свете оно сверкало, как золото. Отхлебнув напиток, я чуть не чихнула: шапка из пены щекотала ноздри. Я рассмеялась.

Квентин улыбнулся вместе со мной:

– Его слишком быстро наливали: ведь у них такой наплыв клиентов.

Я огляделась:

– Не верится, что столько людей проделали такой путь только ради того, чтобы прогуляться и подышать морским воздухом.

– О, здесь много других занятий, – возразил он. – Если ты не против.

Я сделала еще глоток пива. Почему бы и нет?

Мы заказали еду, и я решила попробовать хот-дог, которым славился ресторан. Когда принесли заказанное блюдо, выяснилось, что это всего-навсего сосиска в булочке – обычный ланч у крестьян в Германии и Богемии.

Люди вокруг с жадностью набрасывались на хот-доги, словно это был какой-то изысканный деликатес.

– Никаких столовых приборов? – осведомилась я.

– В пустыне их тоже не бывает, – ответил Квентин и, взяв в руки свой огромный сэндвич, откусил от него.

Я попробовала хот-дог с осторожностью, и правильно сделала: горячая сосиска была щедро намазана острой горчицей. Разумеется, горчица – английский продукт, и надо сказать, благодаря ей скромная сосиска с булочкой стала вкуснее. Я запивала еду пивом «Милуоки».

– Что означает Милуоки? – спросила я Квентина, утолив первый голод.

– Это индейское слово. Так называется город в северной части Америки.

– Америка такая большая! – заметила я.

– Да, действительно. Штат Висконсин, в котором находится Милуоки, пожалуй, размером с Англию. Это один из американских штатов – пока что их сорок один, но сомневаюсь, что ими дело и ограничится. Ходят слухи, что в этом году добавятся Северная и Южная Дакоты, рядом с Висконсином, а также Монтана, к западу, и даже Вашингтон на побережье Тихого океана.

– «Пока что» сорок один!

– Американцы всегда добавляют новые территории – как отели делают приписки к счету.

– Мы не можем себе такого позволить: ведь Англия окружена морем.

– Американцы тоже окружены морем, а также еще не востребованными землями. Им есть куда расширяться.

– Откуда ты знаешь подобные вещи?

– Мир – моя профессия. Да, я специализируюсь на Востоке и люблю его, но могу заняться и Западом, если понадобится.

– Англия – всего лишь крошечный остров. Вот почему у нас такая обширная империя, – предположила я.

– Благодаря мощному флоту былых времен, – сказал он. – Но те дни канули в Лету вместе с адмиралом Нельсоном. Возможно, скоро у нас не будет империи.

– Тогда что же ты будешь делать?

Стенхоуп откинулся на спинку стула, размышляя.

– Не знаю. Как ты думаешь, чем бы я мог заняться?

– Понятия не имею. Но вряд ли ты будешь продавать хот-доги.

Квентин рассмеялся и, подозвав официанта, указал на наши пустые стаканы.

– Как насчет десерта? – поинтересовался он у меня.

– Не знаю. Тут подают запеченную «Аляску»?

Мой спутник заморгал, сжавшись, как от удара.

– Туше. Мороженое для мадемуазель, чтобы остыть, – обратился он к официанту и косвенно ко мне. Робко взглянув на меня, он уточнил: – Ты ведь не возражаешь, что я сам заказываю для тебя?

– Нет – в том случае, когда это совпадает с моими желаниями.

– Гм-м. Мы можем договориться сходить в «Дельмонико» и отведать «Аляску». Это фирменное блюдо, которое там изобрели, и его не подают больше нигде в мире.

– А она пробовала «Аляску»? – Я отпила из нового стакана с «Милуоки», который поставил передо мной официант. Мне вдруг вспомнились мои парижские знакомые, Буффало Билл и Красный Томагавк.

– Нет, только я. Она заказала «Тутти-фрутти». А моя «Аляска» растаяла, потому что у меня появились другие срочные дела.

– Ах, растаяла! Какая жалость. – Вынуждена признать, что злорадства у меня в голосе было больше, чем сожалений.

– Если хочешь, можем попробовать этот деликатес в «Дельмонико» вместе, до твоего отъезда.

– Предполагается, что я должна следовать своим желаниям? В таком случае – да, мне бы хотелось попробовать «Аляску».

– Когда мы вернемся, я спрошу Ирен, не сможет ли она оставить день-другой на этих берегах для общения со мной.

– А когда мы вернемся? – спросила я небрежным тоном. Под деревом была приятная прохлада, а пиво утратило свой горький вкус и бодрило, как сельтерская.

Квентин улыбнулся:

– Когда захотите.

Мы продолжили болтать, изобретая разные смешные профессии для Квентина. Принесли лимонное мороженое, которое освежило меня. Я закончила второй стакан пива и внезапно почувствовала, что грядет расплата за легкомыслие.

В конце концов я вынуждена была прошептать Квентину:

– Я не думаю, что на Кони-Айленд имеются…

Он наклонился ко мне:

– Имеется что, Нелл?

– Имеется… ну, ты знаешь, о чем я.

Разумеется, он не знал.

– Общественные уборные, – промямлила я наконец.

– Их тут полно.

– Вот как! Весьма по-американски, – вздохнула я с облегчением. – Где?

– По всему пляжу. Имеются также купальни, где можно переодеться в костюм для плавания.

– Уж это мне совсем ни к чему! – Затем я извинилась и, оставив свой зонтик под присмотром Квентина, удалилась. Вскоре нашлась женщина респектабельного вида, которая направила меня куда нужно.

Все получилось очень легко, и я даже не смутилась. Возможно, этому способствовало удивительно приятное расположение духа. Мне казалось, что я неспособна совершить промах или сказать что-то не то. Я больше не волновалась о вещах, которые обычно меня беспокоили.

Возможно, приподнятое настроение было следствием того, что я находилась в надежных руках Квентина. В конце концов, человек, который противостоял иностранным и отечественным шпионам в диких степях Афганистана, запросто справится с буйными толпами на Кони-Айленде.

Вернувшись за столик, я попыталась натянуть свои лайковые перчатки. Однако они вдруг стали тесными, и Квентин сунул их в свой карман. Я взяла зонтик, и мы вышли из пивного погребка на солнце. Спутник взял меня под руку, что было вполне прилично: ведь все люди на пляже так делали.

Пляж… Боже мой! Мне невольно бросились в глаза обнаженные мужские руки и ноги и женские тоже! На всех отдыхающих были облегающие шерстяные купальные костюмы, сильно смахивавшие на нижнее белье. Мне все время приходилось отворачиваться.

– На другом конце острова скачки, – сообщил Квентин. – Но народ там грубее, и я подумал, что лучше наслаждаться видами здесь.

– Конечно. А слон – это восточное создание, не так ли? Может быть, тебе сделаться дрессировщиком слонов?

– Иногда я действительно напоминаю себе такого дрессировщика, – с озорной улыбкой пошутил он. – Правительство неповоротливо, как слон, и оно часто не замечает, куда ступают его ноги.

Мы обошли вокруг конструкции, изображавшей огромного слона. Шкура была сделана из олова, на спине покоился балдахин.

– Тут, должно быть, двенадцать этажей, – прикинула я.

В передней части слона размещались табачная лавка и диорама.

– Ты любишь сигары? – спросила я Квентина. Несомненно, ему полагался какой-то сувенир на память об этом дне.

– Ты хочешь сигару? – с подозрением уточнил он.

– Нет. Но Ирен их курит.

– Тогда давай купим ей маленький подарок!

– Замечательно! Она так удивится.

Квентин тут же купил одну штуку и положил в нагрудный карман. Теперь оба кармана у него топорщились: в одном лежали мои перчатки, во втором – сигара для Ирен.

В другой ноге слона обнаружилась диорама острова. При виде нее я задохнулась от восторга, и мы сразу же заплатили по десять центов за билет, чтобы войти внутрь. Как говорилось в брошюре, окружность ноги слона составляла шестьдесят футов. Увы, экспозиции не хватало художественных достоинств парижских панорам. Я так и сказала Квентину, едва мы вышли.

– Америка – молодая страна, – пожал он плечами. – Дай ей время.

Затем мы поднялись по винтовой лестнице в задней ноге слона и осмотрели несколько гостиничных номеров и магазин сувениров, где Квентин купил мне шифоновый шарф с изображением слона. Поднявшись еще выше, мы полюбовались видом, открывавшимся из глаз могучей фигуры.

– Вот уж никогда не думала, что попаду внутрь слона, – сказала я.

– Я тоже. Пойдем. Тут еще много всего.

– Много?

В ответ Квентин повел меня на железнодорожную станцию.

– Значит, мы уезжаем, – заключила я, сама удивляясь разочарованным ноткам в своем голосе. – Ты же говорил, что тут много всего.

– Этот поезд никуда не идет, – ответил он с загадочной улыбкой, снова покупая билеты по десять центов.

И я почувствовала себя ребенком, которому не нужно ни о чем беспокоиться. Правда, в детстве я никогда не была в таком месте, как Кони-Айленд. По-видимому, это и означает развлекаться? Наверное.

Железная дорога и впрямь оказалась очень странная. Открытые вагончики стояли на деревянных путях, как вагонетки в шахте. В них сидели по двое в ряд. Как только мы уселись, я увидела, что мы находимся на вершине длинного спуска. Надпись гласила: «Американские горы».

– Квентин…

– Это увеселительная поездка, тебе понравится.

– Но спуск вовсе не выглядит веселым.

Я вспомнила глубокие альпийские долины, которые однажды пересекла в поезде, – тогда я ехала к Ирен в Прагу. От ужаса у меня ногти впивались в ладони! Я никогда никому не рассказывала об этом.

Мне также вспомнилось, как мы с Квентином возвращались из Праги поездом в вынужденном уединении купе. Теперь у нас были совсем другие отношения. Мы стали осторожнее и питали более глубокие чувства друг к другу. Возможно, первое явилось следствием второго.

Он улыбнулся, взглянув на мое серьезное лицо:

– Предполагается, что пассажиры должны развлекаться.

– Многие вещи, которые считаются веселыми, на самом деле просто опасны, – возразила я назидательным тоном гувернантки, но тут странный поезд тронулся с места. Мы понеслись вперед с устрашающей скоростью – вниз, вниз, – а потом вверх. Поезд мчался, как бы поднимаясь в гору, пока нас не остановила сила инерции. Там нам пришлось выйти и подождать, пока служители переведут вагоны на высшую точку второго пути.

Мы снова заняли свои места: другого способа спуститься просто не было! Квентин взял меня за руку и стиснул ее.

И мы устремились вниз, а потом опять вверх, пока вагончик не остановился.

Наконец мы снова стояли на своих ногах, наблюдая за очередью из тех, кому не терпелось совершить жуткую поездку.

– Да, это покруче скачки галопом на арабском скакуне, – заметил Квентин.

Я ничего об этом не знала, но не сомневалась, что он, по крайней мере, получил удовольствие.

– А как насчет чертова колеса? – осведомился мой спутник.

Я посмотрела в ту сторону, куда он указывал. На фоне неба вырисовывалось огромное колесо, походившее на двигатель парохода, только во много раз больше. На нем болтались кабинки, напоминавшие брелоки на браслетах какого-то гиганта. В них сидели несчастные люди.

– Чертово колесо? Вот это?

– Самое большое из всех, что я видел, – с удовольствием подтвердил Стенхоуп.

Меня его замечание отнюдь не успокоило, но мне не хватило духу разочаровать Квентина.

Нелли Блай в сумасшедшем доме? Нелл Хаксли на чертовом колесе в небе? Колесо, на котором мучили святую Екатерину! По-видимому, именно на таких штуках пытали католических святых – обычно женщин, девственниц и мучениц. Ну что же, рискнем!

– Если ты сомневаешься, Нелл… – начал Квентин.

И это решило дело. На один день я отброшу все сомнения – как Ирен, когда она прорвалась в «Дельмонико», где мы застали Пинк наедине с Квентином.

Нужно быть храброй, как Ирен. Как Пинк.

Я посмотрела на огромный круг в небе. Когда мы там окажемся, то не сможем сойти, пока нас не выпустят. Ситуация выйдет из-под контроля. Я стану пленницей, но на этот раз по собственной воле.

Я решительно кивнула, и Квентин купил билеты.

Тут сомнения набросились на меня, как демоны, и начали грызть. Зачем только я согласилась? Но вот же: другие пары со смехом ждут своей очереди прокатиться. Наверное, это весело. Но ведь я не смогу сойти! Зато кабины открытые. Никакой разницы; все равно что попасть в запертую коробку! Зато со мной поедет Квентин. Но я все-таки буду одна!

А потом нас поместили в одну из этих раскачивающихся коробок. Я надела на локоть ручки сумочки и прижала к себе зонтик.

Кабина дернулась вверх, затем остановилась, и это повторялось до тех пор, пока не были заполнены все места. Мы раскачивались на самой верхушке колеса. Я снова видела сверху весь остров, и мне начинал нравиться этот взгляд с высоты птичьего полета.

Потом, подобно поезду на американских горках, колесо нырнуло куда-то за край света, и я по-настоящему испугалась, что сейчас вылечу из кабины, – и тогда либо разобьюсь о землю, либо улечу в небо.

Я начала кричать и умолкла, только увидев какое-то сооружение на земле… потом оно исчезло у нас за спиной… и снова мы за краем света, и вот уже падаем с какого-то невидимого утеса, и шляпа слетает у меня с головы.

Я невольно потянулась за шляпой и соскользнула с сиденья.

Рука Квентина легла мне на плечи и мягко усадила на место. Я перевела дух и снова закричала. Шляпа хлопала полями у меня перед глазами, как огромная синяя летучая мышь…

Квентин поймал ее и сунул на дно кабины, прижав ногой к полу.

И снова на нас понеслась земля, и мы опять улетали куда-то. Я завопила от ужаса, но Квентин крепко меня держал. В конце концов, не переставая визжать, я уткнулась носом ему в плечо.

Мир вновь завертелся, и мы вместе с ним. И тут я перестала вопить и вдруг засмеялась.

Потому что ничего ужасного не случилось. Я не слетела с сиденья. У нашего полета был свой ритм, и каждый раз, взлетая на самый верх и падая вниз, я знала, что нахожусь в безопасности. Я кричала и хохотала одновременно.

Наконец скорость замедлилась, и колесо остановилось. Мы висели, раскачиваясь в кабинке, пока колесо потихоньку дергалось, продвигая нас вниз.

Я открыла глаза. Было еще светло, но солнце уже клонилось к западу. Когда мы приблизились к земле, я увидела тень от нашей кабины, длинную и тонкую.

У меня больше не осталось сил кричать, и когда руки Квентина, крепко державшие меня, разжались, у меня вырвался лишь глубокий вздох.

Я встала, и Квентин с механиком протянули руки, чтобы помочь мне выйти. Последний подал мне зонтик.

Стоя на земле и моргая, я вспоминала свои безумные вопли. Никогда я так не кричала, даже во время своей ужасной одиссеи этой весной, хотя могла бы. Но тогда крик означал бы, что я сдаюсь. А сейчас я будто извергла из себя тот беззвучный вопль и таким образом избавилась от страха, накопившегося во время кошмарного приключения. Я была… пуста. Свободна. Свободна, чтобы начать все сначала.

Квентин обнимал меня за плечи, уводя от чертова колеса.

– С тобой все в порядке? Или для тебя это было уж слишком? – спросил он тревожно.

– Да.

– Прости. Считается, что на чертовом колесе весело.

– А тебе было весело?

Он улыбнулся:

– Да.

– Хотя я кричала как зарезанная?

– Тебе и полагалось так кричать.

– Уж если мне полагается кричать, то я бы предпочла, чтобы повод был посерьезнее.

Стенхоуп внимательно на меня посмотрел:

– Ты уверена, что с тобой все в порядке?

– Абсолютно.

– Значит, мы сможем остаться, чтобы послушать оркестр и посмотреть на фейерверки?

– Оркестр?

– Сузы.

– Я слышала о нем.

– Наверное, ты и о фейерверках слышала? – поддразнил он.

– Да.

Мы с Квентином продвигались в толпе. Солнечный свет угасал, но воздух был теплым. Стенхоуп забыл отпустить мою руку, но это меня не смущало, поскольку кругом было множество таких же… пар, как мы.

Раза два мы останавливались у магазинов, где Квентин купил большую холщовую сумку с эмблемой и коробку конфет. «Это для Ирен», – пояснил он. Когда солнце село, он отправил в сумку мой зонтик, затем он остановился и вытащил последнюю булавку из моей шляпы. Шляпа тоже отправилась в сумку.

Мы нашли столик и уселись в сумерках как раз в тот момент, когда Джон Филип Суза поднял дирижерскую палочку. Стало прохладно, и я почувствовала, как мне на плечи набросили что-то теплое. Повернув голову, я увидела, что это пиджак Квентина. Я нашла в его кармане свои перчатки и надела их. Поплотнее запахнув на себе пиджак, я вытянула шею, чтобы разглядеть сцену.

Однако с наших мест ничего не было видно, и мы только слышали оркестр. Заводная музыка всколыхнула толпу, но я пребывала в стране грез. Сидя за столиком на чужом континенте, среди незнакомых людей, я чувствовала, как уплывают все плохие воспоминания Старого Света.

После концерта мы снова присоединились к толпе. Болтовня, смех и счастливые детские возгласы сливались с криками чаек, замиравшими вдалеке, и мы отправились на последнюю прогулку, чтобы полюбоваться фейерверками. К этому времени спустилась ночь, и электрический свет превратил плоский пейзаж в созвездия разноцветных ярких огней.

Огненное шоу Генри Пейна было сосредоточено в искусно освещенном здании. В темное небо над Бруклином взвивались причудливые созвездия. Мы увидели в небе над головами реконструкцию знаменитых битв. Ракеты взрывались в воздухе, колеса святой Екатерины вертелись в вышине. Каждый новый всполох красного, зеленого, желтого и ослепительно белого, казалось, раскалывает черное небо. Как ни странно, шоу закончилось изображением радуги, и ее последние искры медленно угасли в темном пологе ночи.

В тишине Квентин взял меня под руку и повел к Железному пирсу, где стоял ярко освещенный пароход, готовый отплыть обратно к Манхэттену.

Вскоре мы оказались на палубе, глядя на крошечные звезды и корабли, которые плыли параллельно по небу и по морю. Я почти спала стоя, и Квентин меня поддерживал. Порой он что-то тихо говорил и гладил меня по волосам.

Повеяло холодным воздухом: мы сошли на берег и сели в кэб. Помню, как всхрапнула лошадь и как Квентин поднял меня и усадил на диванчик.

В темноте он наклонился и поплотнее запахнул на мне свой пиджак.

– Ты замерзла, – сказал он, обняв меня за плечи. Хотя он был без пиджака, я почувствовала, как меня обдало жаром.

– Почему веселиться так утомительно? – пробормотала я полушутя.

– Потому что трудно быть все время самим собой.

Мне нравилось слышать его голос, доносившийся как бы издалека. Я все еще была в полусне, надышавшись морским воздухом.

– Разве? – спросила я.

– Общество устроено таким образом, чтобы мы стали теми, кем нам на самом деле не хочется быть.

От этой фразы я сразу же проснулась.

– И тебе тоже?

– Да. Долг и семья. Я почитаю и то, и другое, но по-своему.

– Тебе повезло, что ты нашел свой путь.

– Я дорого заплатил за каждый шаг, Нелл. Никому не везет просто так. А как ты считаешь, я создан для той жизни, которую веду?

– Она тебе не нравится?

Стенхоуп молча покачал головой.

– А женщина не могла бы… – нерешительно начала я.

– Могла бы.

– Но не я.

– Почему?

– Слишком поздно.

– Как сказать. Знаешь, как ты выглядишь в эту минуту?

– Ох, наверняка кошмарно! – Вспомнив, что я сейчас предстану перед Ирен, я вдруг осознала, какой у меня позорный вид. Я попыталась сесть прямо и начала приглаживать растрепанные волосы.

Квентин отвел мои руки:

– Ты выглядишь точно так же, как в тот день на Беркли-сквер. Я заглянул в классную комнату, а ты играла там в жмурки с моей племянницей и ее подругами.

– Квентин! Я тогда была совсем девчонкой. Столько лет прошло… Да и как ты можешь меня сейчас видеть в темноте?

– Верно, ты была такой юной, всего на несколько лет старше своих воспитанниц, хотя очень старательно играла роль гувернантки. Но есть чувства, которые не меняются и не стареют. Свет от уличных фонарей время от времени освещает твои черты. А разве ты меня не видишь?

– Нет… Вижу. Иногда.

– Тогда ты тоже меня не видела – в тот день, когда я зашел поздороваться с Аллегрой. У тебя были завязаны глаза, и ты тянула руки, чтобы вслепую поймать одну из девочек и на ощупь догадаться, кто тебе попался. Все вы смеялись и все были прекрасны – беззаботные юные создания. Ты не представляешь, чем было это зрелище для мужчины, который отправлялся на ужасную, кровавую войну. Я даже не сразу понял, что ты гувернантка. Ты была одной из них.

– Никогда! Я никогда такой не была. Нет, я не принадлежу к высокому сословию и никогда не чувствовала себя беззаботной. К тому же я некрасивая.

– В тот день ты была для меня именно такой.

Я проглотила слезы, потому что мне так хотелось поверить его словам, поверить в сказку. До нынешней минуты я даже не представляла, насколько желаю этого.

– Нелл. – Его руки нашли мое лицо, отвели волосы. – В тот день ты провела мне по лицу кончиками пальцев. И не остановилась даже тогда, когда наткнулась на усы.

– Я… вообще-то мне не нравятся усы. Но мы же играли, и надо было соблюдать правила. И… я знала, кто ты.

– Знала?

– Это же игра! Мне нужно было убедиться.

– И ты убедилась?

– Да.

– Может быть, мне сейчас тоже нужно убедиться.

Я слишком устала, и у меня не было сил удивляться. И тем не менее я была озадачена, когда услышала, что Квентин роется в сумке, где лежали зонтик и шляпа. Зачем они в кэбе, где не дует ветер?

Он что-то вытащил. Шарф со слоном из магазина сувениров.

– Сыграем в жмурки, поменявшись ролями, – тихо произнес он.

– Квентин! – возразила я, не совсем понимая.

Он завязал мне глаза шифоновым шарфом.

– Квентин!.. – Я как будто снова оказалась на палубе парижской панорамы и почувствовала тошнотворный сладкий запах хлороформа, исходивший от тряпки, которую прижали мне к лицу. И снова переживала бесконечный мрак заточения. Руки непроизвольно взлетели к повязке.

– Ш-ш! Доверься мне, Нелл. Сейчас тысяча восемьсот восьмидесятый год, и мы в классной комнате на Беркли-сквер. Только все девочки ушли, и теперь моя очередь играть.

Он прижал мои ладони к своему лицу, затем его пальцы дотронулись до моих разгоряченных щек и легко, как крылья бабочек, коснулись лба. Правда, я никогда не чувствовала прикосновения крыльев бабочек.

– Ты неправильно делаешь, – пробормотала я.

Его пальцы замерли.

– Это у тебя должны быть завязаны глаза! Мы же не поменялись ролями по-настоящему.

Квентин с облегчением рассмеялся от столь мелочной придирки:

– Знаю. Но я хочу убедиться.

Я была слишком смущена, чтобы возражать. Внезапно мне стало ясно, что он почувствовал, когда его втянули в игру в жмурки. Он был слишком вежлив, чтобы протестовать… и заворожен тайной, легким прикосновением чужих пальцев к щекам, подбородку, губам.

И едва я поняла, что он ощущал в тот день, как все страхи улетучились. Казалось, солнце снова сияет у меня над головой, и безмятежность взморья накрыла меня волной. Ужас моего заточения полностью испарился. Я снова стала девчонкой, втянутой в непонятную игру, которая тем не менее была очень приятной.

– Я тоже тебя видел, – сказал Квентин. В его голосе звучало глубокое чувство.

– Где?

– В доме. Издали.

– На Беркли-сквер?

– А как ты думаешь, Нелл, где мы сейчас?

– Не знаю.

Его пальцы задержались в уголках моего рта.

И вдруг его губы прижались к моим, и я почувствовала щекочущее прикосновение усов, которые мне вообще-то не нравятся. Стенхоуп уже целовал меня однажды – осторожным, дразнящим поцелуем. Но сейчас было иначе. Я превратилась в ту девочку на Беркли-сквер, которая забылась, забыла свое место ради нескольких невероятных минут свободы. Мы целовались, как не могли бы целоваться прежде.

Когда все закончилось, я наклонила голову и обнаружила, что упираюсь лбом ему в подбородок.

Я и не заметила, когда Квентин развязал шарф.

– Этого не может быть, – сказала я.

Он не ответил. Я вдруг почувствовала, как бьется его сердце. Оказывается, Квентин крепко меня обнимал.

– Не может быть такого… Только не со мной.

– Но почему?

– Ладно бы, если с Ирен – она храбрая и прекрасная. А я робкая и некрасивая.

– Неправда! – Он не дал мне ответить, зажав рот яростным поцелуем. – Нелл, перестань считать себя тенью Ирен! Никто не желает этого для тебя сильнее, чем она.

– Это будет нелегко, Квентин. Кое в чем я похожа на Шерлока Холмса. Ирен говорит…

– Не хочу ничего слышать о других – только о тебе.

– От меня ничего не осталось. Я делаю лишь то, что должна.

– Сейчас ты должна думать о себе.

И он снова меня поцеловал.

Сквозь странный гул в ушах до меня донесся громкий стук сверху. Он напоминал головную боль, которую замечаешь, только когда она становится невыносимой.

Стучали у нас над головой. Кэб остановился, и мы находились перед входом в отель «Астор».

– Эй, вы там, проснитесь! – кричал возница. – Приехали!

Я густо покраснела в темноте, а Квентин поспешно сунул целую горсть монет в открытую дверцу наверху.

Затем Стенхоуп взял свой пиджак и подхватил мою сумку.

Я вышла, моргая от яркого электрического света, которым был залит отель. У меня не было ни малейшего сомнения, что каждая минута, проведенная в кэбе, запечатлелась у меня на лице.

Вестибюль был безлюден, но ярко освещен. После темноты слезились глаза, и Квентин проводил меня до лифта, а потом до двери нашего номера. Я очень боялась взглянуть на своего спутника при свете.

Он остановился у двери и взял меня под руку:

– Нелл.

Больше Квентин ничего не сказал. Я пристально смотрела ему в лицо. Оно выглядело изумительно – просто потому, что это было его лицо. Но ничего еще не решилось. Все казалось таким зыбким, как никогда прежде в моей жизни.

Я попыталась улыбнуться, но тут со скрипом открылась дверь нашего номера. Я повернулась, внутренне готовясь ко встрече с Ирен и всем своим существом чувствуя Квентина, стоявшего рядом.

– Поздновато, – заметила примадонна с улыбкой доброй гувернантки, которая приветствует своих питомцев, вернувшихся домой. – Я рада, что вам представился шанс ознакомиться с местными достопримечательностями. Нелл, заходи. Ты, должно быть, очень устала.

Квентин вручил Ирен мою сумку и вежливо пожелал нам доброй ночи.

И когда он уже уходил, что-то мягко опустилось мне в руки. Шарф.

Под орлиным взором Ирен я прошла из тускло освещенного холла в наш номер.

Волосы у меня растрепались на ветру, шляпа и зонтик лежали в холщовой сумке, а шарф со слоном обвился вокруг запястья и моего сердца. Теперь, когда на плечах не было пиджака Квентина, я вдруг начала дрожать от ночного холода.

– Дорогая моя! – воскликнула Ирен, рассмотрев меня при свете лампы. – Уже почти час ночи. У тебя был долгий день. Развлечения в больших дозах могут так же утомить, как их полное отсутствие.

Я не могла вымолвить ни слова.

Подруга втянула меня в комнату и подхватила тяжелую сумку, чтобы отнести ко мне в спальню. Затем она принялась изучать меня.

– У тебя лицо такое… розовое, – наконец заявила она.

Я проигнорировала ненавистное слово, неразрывно связанное с Пинк, и вяло попыталась оправдаться:

– Солнце очень ярко светило.

– У тебя же была шляпа.

– Ветер с моря дует слишком сильно.

– У тебя весьма усталый вид.

– Я и правда устала. Хотя на Кони-Айленде особенно нечего делать – только прогуливаться, обедать и глазеть на фейерверки.

– Но было весело?

– Это не совсем то слово, которое я бы употребила.

– Ну и?..

Я вспомнила слова Квентина о том, что мне не следует быть тенью подруги. И хотя Ирен была не из тех, кто склонен давить, она заслуживала честного ответа.

– Было многолюдно, шумно и ужасно весело! – призналась я.

– Правда?

– Правда-правда. А теперь мне лучше отправиться в постель, иначе я засну стоя, как лошадь.

– Или как слон, – весело добавила Ирен.

– Слон?

– Ну тот, на шарфе, который ты сжимаешь в руках. Приятно, что у тебя останется что-то на память о вашей экскурсии.

– Несомненно, – ответила я, отбирая у Ирен свою сумку. – Доброй ночи. Ох, боже мой, Ирен! – Я повернулась к ней, сильно расстроенная.

Подруга тревожно уставилась на меня:

– Что такое, Нелл? Что случилось?

– Ох, какая жалость! Мы купили тебе в подарок сигару, но, боюсь, она осталась в кармане Квентина!

На лице примадонны, обычно непроницаемом, выразилось облегчение.

– В таком случае нам просто придется снова с ним увидеться и забрать мой подарок, – произнесла она с нежностью.

Я улыбнулась ей так же нежно и, зайдя в свою комнату, закрыла дверь.