Всю ночь я усердно притворялась, будто сплю. Поднявшись утром, я обнаружила, что Ирен все еще сидит в гостиной, так и не раздевшись.

– Что делать, Нелл, – спросила она, – когда люди, которые желают тебе только добра, причиняют величайшее зло?

Ну что же, я определенно вхожу в число тех, кто желает Ирен только добра, но, надеюсь, ни разу не причиняла ей зла. Значит, мой долг – спасти подругу.

Я села напротив. Примадонна полулежала в своем кресле, и поза ее свидетельствовала о том, что она не спала всю ночь… Она напомнила мне Сару Бернар в одной из ее нескончаемых сцен смерти.

– Ты заявила, что приехала в Америку в надежде проследить свои корни, – начала я. – Но я подозреваю, что ты прибыла сюда исключительно для того, чтобы увезти меня от Старого Света и воспоминаний о наших ужасных приключениях. Ты всегда думаешь только о других, Ирен, и пора это прекратить.

– Разве я думаю о других? Я же примадонна! – горько усмехнулась она.

– Конечно, тебе присуща театральность, и ты умеешь режиссировать события. Но ты слишком преданна своим друзьям и потому оберегаешь их от шока. Ты приехала сюда потому, что у тебя якобы нет ни родителей, ни сестер, ни братьев. Но с тех пор, как мы находимся в Нью-Йорке, я встречала только тех людей, которые тебя по-настоящему любят. У тебя множество матерей и отцов, Ирен, и тебе не нужна Пинк, чтобы доказать это.

– Меня лишили прошлого.

– Мы же в Штатах! Это совершенно новая страна. Американцы не ценят прошлое, они смотрят только вперед. Тебе удалось оставить свой след и в Старом, и в Новом Свете. Это и есть будущее. Забудь о предках. Моя родословная восходит к вору, которого повесили в Средние века, что не мешает мне быть достойным человеком. Уверяю тебя, значение происхождения сильно преувеличено. Твое прошлое – люди, которые тебя любят. А это стоит любой родословной!

– Но они мертвы или скоро умрут.

Тут у меня не нашлось ответа.

– Из-за меня, – с нажимом произнесла подруга. – Из-за того, что мне неизвестно. Но я все выясню, – решительно заявила она. – Причина в том, что от меня утаивают. Ради моего блага.

– Может быть, – пожала я плечами. – Признаться, мне очень нравится чудной театральный народ. Они напоминают мне честных селян Шропшира, на которых никто особенно не обращает внимания. Они и вспоминаются мне в первую очередь, когда я думаю о детстве.

– А у меня, Нелл, только обрывки туманных видений. – Ирен поднялась и вложила мне в ладонь маленькие золотые часики, похожие на солнышко. – Я хочу, чтобы ты меня загипнотизировала.

– Загипнотизировала? – Мне стало страшно. – Но я же не умею!

– Зато я отлично умею. Ты видела, как я применяю гипноз. Единственное, что тебе нужно делать, – раскачивать часы, пока они не начнут расплываться у меня перед глазами. А еще ты должна призывать меня к душевному покою. Ты же дочь приходского священника, и у тебя это должно выйти естественно.

– Я не могу взять на себя такую ответственность.

– Никому другому я не готова довериться.

– Маэстро…

– Он показал себя не с лучшей стороны. Правда, у него были благие намерения, и не мне его винить. Но мне требуется более сильная личность.

– Я? – От неожиданности я даже хихикнула.

– Тот, кого я могу назвать настоящим другом.

– Ирен, не заставляй!

– Ну пожалуйста, Нелл! На тебя вся надежда!

Вот так скромная прихожанка англиканской церкви в тридцать два года стала гипнотизером.

До чего же глупо я себя чувствовала! Ни дать ни взять медиум, зарабатывающий на жизнь, изрыгая марлю. Но она была мертва, та женщина-медиум. Я устала разыскивать людей из прошлого Ирен только для того, чтобы обнаружить очередной труп.

Я раскачивала часы из стороны в сторону, наблюдая за лицом Ирен и чувствуя себя законченной дурой. Взгляд подруги был прикован к часам, словно перед ней был раскачивающийся колокол, который звонил по ней.

Примадонна была исполнена решимости поддаться гипнозу, а я – загипнотизировать ее. Мы обе понимали, что другого выхода нет.

– Ирен, – произнесла я нараспев, как церковный хор.

– Да, Нелл.

– Я хочу, чтобы ты следила за часами.

– Да, Нелл.

– Я хочу, чтобы ты думала… вернее, вообще не думала. Представь себе… э-э… мангуста Мессалину.

– Да, Нелл?

– Такое гибкое, гладкое создание, сплошные мускулы и мех. Блестящие глаза и сверкающие зубы, как у испанской танцовщицы.

– Испанской танцовщицы?

– Такая грация, страсть… и четкость. Как метроном. Ты слышала и видела метроном. Это ритм музыки. Влево, вправо, как эти часы. Влево, вправо, как маятник. Влево, вправо, как ходики.

– Как… прошлое.

Глаза Ирен, устремленные на часы, подернулись дымкой. Мне самой не верилось, что у меня получилось. Внезапно, в полушаге от успеха, мне отчаянно захотелось нарушить этот ритм, отказаться от своей власти, пробудить нас обеих.

Но метод сработал, и отступать было некуда. Я ломала голову над тем, что же теперь нужно делать. Ирен внезапно оказалась в моей власти. Она отдалась мне в руки. И я должна дирижировать этим оркестром. Должна понять, какие тайны нужно раскрыть.

Как же тяжко быть и пастырем, и овечкой!

– Ирен.

– Да, Нелл.

Ее «да, Нелл» еще никогда не звучало так сладостно, так приятно. Правда, сейчас мне больше хотелось услышать: «Нет, Нелл», – настолько пугала меня собственная роль.

Однако я взяла себя в руки и улыбнулась. Меня больше не заботили собственные мелкие проблемы: я была готова совершить подвиг ради блага другого.

– Ирен, я хочу, чтобы ты вспомнила.

– Да, Нелл.

– Это может быть болезненно для нас обеих, но после нам станет лучше.

– Да, Нелл.

– И прежде всего, я хочу, чтобы, пробудившись, ты никогда больше не говорила: «Да, Нелл».

– Не буду, Нелл.

– Я должна кое-что спросить. Меня всегда поражало, что ты ни разу не воспользовалась своей красотой, чтобы получить роль или окрутить мужчину. Это из-за того, что ты была свидетелем ужасного конца Петунии и видела, что расплата за грех – смерть?

– То был не грех, а неведение. Я не могу никого осуждать – только скорбеть о тех, кто сам навлек беду на свою голову. Эта девушка была хорошенькой и тщеславной. Она сама себя погубила.

– Я хочу, чтобы ты вспомнила. Что случилось после ужасного конца Петунии? Объявила ли полиция ее смерть самоубийством или заподозрила насильственную смерть?

– Мне не говорили. Нам всем хотелось забыть Уинифред и то, что с ней случилось. Все, кто меня знал, желали, чтобы я забыла о ее судьбе, – словно такой ужасный конец ожидает любую с моей внешностью и талантом. Прежде я считала, что красота является преимуществом. Однако после смерти Петунии я поняла, что симпатичное личико не доводит до добра. Я была совсем как она – разве что у меня не было матери, которая ввела бы меня в круг богатых мужчин. Подобные женщины ищут в нем спасения, а часто находят погибель.

– Опера – возвышенный вид искусства. Оперным певицам нет необходимости себя компрометировать.

– Да! Вот почему все они хотели, чтобы я занялась вокалом. Однако даже оперные дивы могут поддаться соблазну. Но все они в глубине души Валькирии, независимо от того, подходит ли их голос для этой партии. Пение требует дисциплины, и вокалисток не так-то легко совратить. Опера – тяжелый труд.

– Тяжелый труд всегда полезен для женщин, – заметила я. – Как и крепкая память. Я предлагаю… приказываю тебе вспомнить то, что тебя заставили забыть. Ты сама должна выбирать, что тебе помнить и что забывать. И я, Нелл… э-э… так велю. Проснись. Ты проснулась? Ты слышала что-нибудь из того, что я говорила? Ирен? Ох… Как же я измучилась! Скажи хоть что-нибудь!

– Нелл?

– Надеюсь, что это по-прежнему я.

– Как удивительно! – Примадонна по-детски захлопала ресницами. – У меня такое чувство, будто мне проветрили мозги.

– Звучит не очень-то хорошо.

Подруга села прямо и встряхнулась, затем взяла у меня часики.

– Что я тут болтала? – спросила она, глядя на меня с подозрением.

– Всякое. Я думаю, теперь ты сможешь вспомнить все, что захочешь. Понравится тебе это или нет – уже другой вопрос.

Ирен вздрогнула:

– Никогда больше не стану никого гипнотизировать. Ведь теперь я знаю, каково это, когда тебя подвергают внушению. Ты уверена, что развязала все узелки?

– Я старалась изо всех сил. Может быть, ты не забыла моих слов, что в юности ты была окружена защитниками? Даже маэстро хотел лишь помочь тебе.

– Как будто я сломанная заводная игрушка! Не так уж приятно восстанавливать целые годы своей юности, Нелл.

– Но не все так уж плохо. Шок от смерти Петунии помог тебе определить собственный курс. Ты обязана ей своей чистотой.

– Цена слишком высока. Теперь я ясно вижу все это. Такая юная девушка! И не такая уж порочная – она просто хотела угодить матери. Ты знаешь, я завидовала, что у нее такая мать. Она казалась ослепительной феей-крестной и возила дочурку на балы на Пятой авеню. Там прекрасные принцы носили белые галстуки и фраки и владели целыми кварталами на Манхэттене, яхтами, театрами. В их залах можно было блистать, если имелся талант… Но все это было не для меня, да я и не подходила на такую роль со своим контральто.

– И слава богу. Иначе мне сейчас не пришлось бы выступать в роли гипнотизера.

Ирен встала и, потянувшись, как кошка, замерла на месте. Она явно что-то вспомнила. Затем подруга погрузилась в размышления, и на ее лице отразился ужас.

Наконец она оторвалась от какой-то невидимой глазу картины и встретилась со мной взглядом:

– Боже мой! Кажется, теперь до меня дошло. Я знаю, кто совершил все эти убийства, и начинаю понимать, почему он это сделал.