Могла ли я подумать, что время, которое мы провели с Ирен, роясь в груде бумаг в поисках информации о Лоле Монтес, будет самым замечательным? Наверное, оно лишь представлялось таковым по сравнению с тем, какие катаклизмы ждали нас в дальнейшем.

Но в этот период затишья перед бурей страшный телефонный аппарат стал нашим новым союзником, поскольку мы сначала заказали в номер ужин, потом завтрак и обед, устроив пикник прямо на берегу моря книг, рассыпанных по ковру, разложенных на стульях и столе.

Нам ничего не оставалось, кроме как слоняться по номеру прямо в халатах, поглощая пирожные, фрукты, вино, сарсапарель (безалкогольный шипучий напиток, к которому я очень пристрастилась) и изрядные порции невероятных приключений этой необыкновенной женщины.

С радостью отмечу, что Ирен всегда первой зачитывала вслух какой-нибудь особенно нелицеприятный пассаж. Дошло до того, что я вопреки первоначальному своему настрою сочла должным как-то смягчить неприглядную картину жизни той, кого мы практически оживили.

Однако я с готовностью бросила первый и самый тяжелый камень в Лолу:

– Посмотри сюда! Она была ирландкой, Ирен, а вовсе не испанкой!

– Ирландкой? Тогда ей не стоит претендовать на роль моей матери. – Выражением лица примадонна попыталась как-то смягчить свои слова. – Прости, Нелл, но я считаю ирландцев прекрасными и смелыми людьми. В моей книге о ней такого не говорится. Ищи дальше!

– Ага! Я нашла, откуда на могиле взялось такое имя. При рождении ее назвали Элизабет Розанна, но мать всегда звала ее Элизой.

– Странно. Зачем указывать на надгробии уменьшительное имя? В этой книге написано, что она ненавидела мать за то, что та собиралась выдать дочь в возрасте четырнадцати лет за шестидесятичетырехлетнего генерал-майора, командира ее нового мужа. Боюсь, здесь я целиком и полностью на стороне юной Элизы. Собственная мать продает дочку начальнику отчима!

– Но такой брак дал бы Элизе статус в обществе и гарантии.

– Нелл! Четырнадцатилетняя девочка и старик шестидесяти четырех лет? Неужели ты не понимаешь, что это огромная разница в возрасте. Четырнадцатилетняя девочка, юная, пусть и рано созревшая, младше на… – Математика никогда не была сильной стороной Ирен, а потому она сосчитала на пальцах. – Боже, на целых пятьдесят лет! Подросток и старик, приближающийся к семидесятилетию! Это противоестественно!

– Ну да, – вяло согласилась я, хотя меня и саму неприятно удивило, что столь юную девушку сватали за старика. – Поэтому она сбежала с молодым солдатом?

– Но даже если бы ему было почти тридцать, он был бы вдвое старше ее.

– Но не могла же она выйти за четырнадцатилетнего!

– Если бы только жила в Средние века, когда дети из благородных семей были помолвлены едва ли не с пеленок. Может, ты и не видишь опасности в такой огромной разнице в возрасте, но, поверь моему опыту, нет ничего хорошего, когда у мужчины куда больше знаний и власти, чем у женщины.

– Но ведь у всех мужчин больше знаний и власти, разве нет? – спросила я, подумав о Квентине, который намного искушеннее меня, хотя и не настолько старше, разумеется. Кстати, сколько ему лет? Надо выяснить.

– Никакой справедливости! – воскликнула Ирен. – Однако именно такой порядок стремится поддерживать большинство мужчин.

– Ты говоришь как суфражистка!

– Но ею не являюсь. Я не столь смела.

– Ты-то? Да ты самая смелая из знакомых мне женщин.

Она покачала головой:

– Я признаю, что голодовка в определенных случаях – это отважный шаг, но не смогла бы пережить насильственное кормление. Только представь отвратительный аппарат, который расширяет горло, разрывая нежные ткани, голосовые связки растягиваются… нет, я не смогла бы!

– Это все потому, что ты в силу профессии начала заботиться о связках с двадцатилетнего возраста, хоть и куришь мерзкие сигары и папиросы, которые определенно не идут на пользу голосу. Во всем остальном ты вполне могла бы сравниться с суфражистками в мужестве. Даже Шерлок Холмс считает тебя удивительно дерзкой.

– Дерзкой? – Она явно была польщена. – Откуда ты знаешь, Нелл?

Боже, откуда я знаю! Да оттуда, что заглянула в неопубликованные записки, в которых доктор Уотсон рассказывал о своем друге. Но в этом я признаться не могла, а потому просто сказала:

– Ну, он говорил нечто подобное, когда мы блуждали в подвалах трансильванского замка с Годфри и Брэмом Стокером.

– Ты нашла время остановиться и обсудить мой характер?

– Нет, ситуация была довольно… серьезная. Короче, я уже не помню, Ирен, возможно, я это придумала. Смотри! Я нашла в автобиографии Лолы рассказ о ее замужестве, послушай: «Итак, сбежав от брака с дряхлым стариком, страдающим подагрой, она потеряла мать, зато обрела мужа, у которого, как позже выяснилось, не было ни ума, за который она могла бы его уважать, ни сердца, за которое могла бы его любить. Сбежавшие жених с невестой, как лошади, закусившие удила… почти всегда разбиваются вдребезги».

– Определенно она написала этот пассаж, стоя по ту сторону телескопа, – заметила Ирен, – когда поступки молодости с высоты лет кажутся мелкими и глупыми.

Впрочем, примадонну больше интересовали не юношеские проделки Лолы, а ее репутация актрисы. Она снова принялась увлеченно читать.

– Вот, похоже на правду. Я что-то об этом слышала. Послушай отзыв о появлении Лолы на сцене парижского оперного театра: «Мадемуазель Лола Монтес очень красивая девушка, обладающая прекрасной фигурой и самыми потрясающими глазами в мире, однако она не умеет танцевать и не знает даже азов хореографии. Тело и глаза, которые она воинственно демонстрирует зрительному залу, не обезоружили зрителей – публика снисходительно поаплодировала первому выходу, но освистала второй танец с такой страстью, что решено было убрать имя мадемуазель Лолы Монтес с афиш».

– Какое унижение! – воскликнула я, поскольку для меня появиться на сцене все равно что летать – одинаково недостижимо. – Я бы больше и носа в театр не показала, после того как все газеты раструбили о моей неудаче. А у французов особенно злые языки. Как назывался тот скандальный танец?

– Какое-то личное изобретение Лолы. Как и вся ее биография, – пробурчала Ирен, с жадностью листая коллекцию купленных нами книг. – Невероятная женщина! Какой потрясающий обман! Какое нахальство! Ты только послушай, Нелл. Перед своим дебютом она знакомится в поезде из Саутгемптона в Лондон не с кем иным, как с графом Малсбери, и представляется вдовой испанского республиканца, который пытался сбросить с трона королеву Изабеллу Вторую и был убит.

– Но зачем изображать жену предателя?

– Потому что Лондон потерял голову от этого юного революционера, который отказался бежать и спасти свою жизнь. Лола заявила, что является его вдовой, оставшейся без гроша в кармане, и граф организовал для нее в собственном доме благотворительный концерт, где она продавала испанские веера и вуали. Именно граф познакомил Лолу с импресарио театра ее величества в Лондоне по фамилии Ламли, а тот в свою очередь представил подопечную лондонскому журналисту, ставшему ее хроникером.

– То есть ты хочешь сказать, что благодаря случайной встрече в поезде с графом о Лоле заговорил весь Лондон?

– Случайность – это первый акт в пьесе длиною в жизнь, Нелл. Все дело в том, как предприимчивые люди используют свой шанс. К примеру, мы с тобой встретились в Лондоне тоже по чистой случайности, и посмотри, что из этого получилось.

К счастью, подруга тут же вернулась к книгам, не дав мне возможности что-то ответить.

– Ты представляешь, что творила эта Лола Монтес сорок лет назад? Она была политической силой! Она вовсе не стремилась к интеллектуальной жизни, но была одной из самых просвещенных женщин своей эпохи. Что же до ее танцев, то она явно пошла против классического балета, когда начала исполнять фламенко, считавшийся танцем простонародья. Неудивительно, что критики не знали, что с ней делать, а потому старались перевести все в шутку. Послушай, вот статья о том, как Лола «впервые представила испанский танец английской публике».

– Ага, вот только эта самая английская публика не испытывала никакой потребности в знакомстве с испанским танцем.

Однако Ирен так увлеклась отчетом о премьере выступления Лолы, что вскочила и начала бурно жестикулировать.

– «Французская танцовщица, – декламировала она, подражая голосу Сары Бернар, – делала па лишь ногами и бедрами».

– Уже одно это кажется мне неприличным.

Однако Ирен мои возражения не остановили, как и всегда.

– «Испанцы танцуют всем телом; участвовали и губы, и глаза, и голова, и шея, и вся ее душа. Танец превратился в историю жизни. Лола Монтес – чисто испанская танцовщица и настоящая испанка. Нельзя превзойти ту страсть, что воплощена в танце паука, – томность, развязность, любовь, гордость, презрение, Один из шагов в этом танце, который называют „смертью паука“, – это поэзия мести. Голова танцовщицы откинута, глаза горят, а ступни яростно топчут воображаемое членистоногое – эта картина достойна кисти художника, и подобное зрелище вряд ли скоро позабудется».

Примадонна, изобразившая все описываемые движения и эмоции, ожидала моей реакции. Или, возможно, аплодисментов – с нее станется.

– Если бы ты исполнила подобные па в Шропшире, то окружающие решили бы, что у тебя припадок, и упекли в психушку до конца жизни.

– Именно поэтому в Шропшире и окрестностях нет Королевского театра. Но ты не услышала главного. Лола была такой же испанкой, как твоя левая нога! Это был потрясающий обман! Подделка! А вот что пишет престижная газета «Лондон таймс»: «Мы рады наконец увидеть испанский танец в исполнении настоящей испанки».

– Я вообще не думаю, что англичане нуждались или нуждаются сейчас во французских и испанских танцовщицах.

– А в ирландских мошенницах? – лукаво спросила подруга. – Я могла бы исполнить такую роль не хуже.

Это меня успокоило. Ирен развлекается, а не сожалеет о похождениях Лолы Монтес. Я попыталась соотнести дерзкую молодую особу, выдававшую себя за испанку, и одинокую женщину без гроша в кармане, которая становилась эпицентром скандала везде, куда бы ни направлялась, и при этом охотно тратила деньги на тех, кому повезло еще меньше, чем ей, и закончила свои дни в лоне Церкви, пусть и епископальной, но хоть не католической.

– Лола всегда заявляла, что иезуиты оклеветали ее и подвергли гонениям. Уверена, они и со мной проделали бы то же самое, если бы знали о моем существовании, или я о них.

Видимо, Ирен начала поддаваться чарам авантюристки. Судя по рассказам о последних годах жизни Монтес, некоего отца Хокса тоже очень тронуло преображение Лолы в конце жизни.

Но как мне самой оценить Лолу Монтес? Я не знала. Я привыкла иметь четкую точку зрения относительно любого предмета, но Лола Монтес поставила меня в тупик. Она раздавила мою врожденную уверенность в собственной правоте под топот мелькающих под юбкой ног, глядя сквозь вуаль десятилетий своими потрясающими синими глазами прямо мне в душу, требуя освободить ее на свой страх и риск.

Мемуары опасной женщины. Калифорнийские мечты

Танцовщица в поисках паука задирала свои юбки много выше, чем это приличествует в общественном месте.

Газета Сан-Франциско

Она была самой смелой и отчаянной женщиной из всех, что ступали на землю, но при этом чрезвычайно умной и редкостно образованной.

Венгерский скрипач Мишка Хаузер

Сан-Франциско, приют для пятидесяти тысяч душ, был построен лишь за четыре года до моего приезда. Здесь перед человеком открывались любые возможности. Дома из кирпича и камня росли как грибы. Новый театр вмещал три тысячи зрителей, и все они слышали о графине Ландсфельд.

Несмотря на отсутствие контракта и на то, что по прибытии мне пришлось уволить импресарио (снова!), я спустя пять дней дебютировала на сцене в «Школе злословия» Шеридана. Я знала роль леди Тизл, а местная труппа помнила пьесу.

Билеты по скандально высокой цене в пять долларов, то есть в пять раз дороже, чем в любом самом изысканном театре Нью-Йорка, разобрали мгновенно. Одна лишь премьера принесла в театральную кассу почти пять тысяч. Калифорния поистине была сказочной страной быстрого обогащения, и деньги за выступление тут платили немалые.

Пока труппа разучивала роли в моей фирменной пьесе «Лола Монтес в Баварии», я развлекала публику ролью немой русской сироты в водевиле Скриба «Ольга» и своей тарантеллой.

Калифорнийские критики сочли, что мои юбки ниже, а таланты выше, чем они ожидали, и баварская пьеса прошла на ура. Один критик даже сказал… так, где у меня эта вырезка из газеты… «Пьеса показывает Лолу игривой, капризной и безрассудной женщиной с добрыми намерениями, а не хитрым дипломатом и циничным лидером, каким ее обычно считают. Она увещевает короля с энтузиазмом республиканца-недоучки. История делает ей куда больше комплиментов, чем собственная пьеса».

Но разве не такой все хотели меня видеть? Флиртующей с революцией, в танце прокладывающей себе путь по опасному льду дипломатии. Достойная история не обещает хорошей пьесы. Ну или хорошей выручки. «Лола Монтес в Баварии» принесла мне шестнадцать тысяч долларов за первую неделю, и я обрела почти столько же друзей.

Да здравствует Калифорния!

Я пыталась уговорить дорогого Мишку, очаровательного скрипача, которого даже одно время поддерживал Финеас Барнум, организовать труппу для сольных выступлений, чтобы поехать в городки поменьше и на прииски, где пьесу в полном объеме просто невозможно поставить. Мишке я призналась, что собираюсь выйти замуж за Патрика Халла, с которым познакомилась на «Северянине» по дороге сюда. Злые языки сказали бы, что я привожу новых любовников и мужей из каждой поездки. Возможно; просто на суше я постоянно перемещаюсь с места на место, и у меня нет возможности подольше пообщаться с каким-то одним мужчиной.

– Зачем тебе замуж? – спросил Мишка. – Мне кажется, ты нашла источник молодости, который в разгаре лета плещется под чудесным светом твоих неповторимых глаз, напоминающих утренние звезды. По-моему, никто из мужчин никогда не сможет тебе соответствовать.

– Он потрясающий, мой дорогой Мишка, – ответила я ему. – Огромный, рычащий лев-ирландец. Красивый, и с ним мне весело. Честно говоря, я наслаждаюсь компанией мужчин, даже если они не придают особого значения любви. Халл сделал из меня настоящего Бенджамина Франклина, взял меня в редакцию «Сан-Франциско виг» и научил набирать газетный текст. (Я потом еще поражу своих друзей в Нью-Йорке этим талантом.) Я устала от постоянных переездов. Эта страна закатов представляет собой нечто большее, чем просто обилие золотых жил в земле. Я могу здесь поселиться, родить детей! Не смейся, Мишка! Не вечно же мне вести кочевую жизнь театральной актрисы!

Я прибыла в Сан-Франциско в начале мая, а к началу июля уже вышла замуж. Католическая церемония началась с того, что я поднесла две вазы с белыми шелковыми розами Деве Марии. Итак, Мария Долорес Элиза Розанна Ландсфельд Хилд (как я стала себя именовать после того, как вышла замуж во второй раз, за Джорджа Хилда, красивого, но слабого молодого человека, прижатого тетушкой к ногтю), сочеталась браком в третий раз и стала миссис Халл. Мы отпраздновали наш союз тортом, пирожными и сигарами! Мы с супругом перебрались к подножию сьерры, поскольку горные цепи напоминали мне о Гималаях, которые в детстве я видела в Шимле, и о прекрасных Альпах в любимой мною Баварии. Я не могла пожелать лучшего места для рождения ребенка.

К сожалению, счастье продлилось лишь два месяца, поскольку вскоре после того, как новоиспеченный супруг продал свою газету, стало совершенно ясно, что Халл намерен жить на мои деньги, а потому я вынуждена была выставить его за дверь. Развод? Я не могла в это поверить и, путешествуя инкогнито, снова подписывалась фамилией второго мужа, Хилда.

Разумеется, я сказала отцу Фонтейну, который проводил церемонию нашего бракосочетания, что мне двадцать семь, и ни словом не упомянула о нерасторгнутом браке с лейтенантом Джеймсом. По законам Англии меня, возможно, упекли бы за решетку навечно, но тот брак давно уже потерял всю законную силу в моих чувствах и мыслях. Дело давно минувшее!

Я не призналась, что мне тридцать два года и что я старше жениха. Мужья приходят и уходят, а факты официально протоколируются. У газетчиков есть пренеприятная привычка рыться в прошлом, отыскивая компрометирующие сведения, а вопрос возраста их всегда интересует…