Лола, Лотта. Я начала даже искренне сожалеть, что раньше не слышала ни об одной из них.

Ирен написала записки и отправила их с посыльным из отеля, дав ему на чай столько денег, что хватило бы на покупку императорского паланкина, и мы снова отправились в книжный Дом Брентано, источник всевозможных изданий о театре.

Биографии Лотты Крабтри продавались по десять центов за дюжину и, похоже, были популярны, как бульварные романы. И снова мы ушли, нагруженные стопками книг, включая сценарий последней пьесы, в которой играла Ля Лотта.

Молодой клерк, которому придал храбрости наш второй визит, теперь абсурдным образом проявлял интерес ко мне.

– Увы, – притворно недовольным тоном сказала Ирен, когда мы вышли из магазина, – я теперь настоящая матрона, замужняя дама, которая должна прилично вести себя на публике, так что все юные поклонники достаются тебе. Так и проходит век примадонны.

– Чушь! – отрезала я, хотя не могла отрицать, что клерк уделял мне чрезвычайно много внимания.

Мы вернулись в отель, чтобы подготовиться. Я притворялась, что мне уже претит все это безнравственное чтиво, но в душе тайно ликовала. Мы с подругой снова, как школьницы, устроились рядышком, чтобы читать до потери пульса и грызть при этом конфеты, пока у нас не заболели зубы и головы.

Головы заболели особенно после того, как Ирен выставила графин шерри на наш столик для пикника и настояла, чтобы я выпила чуть-чуть «для желудка».

Сцена напомнила мне о самом первом подобном «пикнике», в котором приняли участие Ирен, Годфри, Квентин и я. Мы собрались в Лондоне вскоре после нашей с Квентином неожиданной встречи перед собором Парижской Богоматери. В итоге я не смогла противиться Ирен. Не смогла и не стала.

Мы одновременно листали целую кучу книг в обложках из тонкого картона, пока я не узнала о детстве не по годам развитой малышки по имени Лотта Крабтри, жившей сорок лет назад в Сан-Франциско, столько же причудливой информации, сколько знаю о странном детстве Ирен в Нью-Йорке четверть века назад.

Имя Лотта было сокращением от более общепринятого Шарлотта. А ее второе имя, как выяснилось, Миньон.

– Боже, – простонала я, читая, – ее мать была англичанкой, как и мадам Рестелл, и даже Лола практически англичанка, хотя она и считала своей родиной Ирландию, мрачную страну, принадлежащую Англии, о чем мы все теперь жалеем. Неужели все американцы британского происхождения?

– Так вы и тут когда-то господствовали, ты же знаешь.

– Американцы – это бунтующие англичане и англичанки, но ведь и у вас разразилась кровавая гражданская война. Я бы сказала, что Америка доросла до собственных главных ролей.

– Ах, Нелл, мы можем отдаляться друг от друга, но никогда не потеряем английские корни.

Я удержалась от комментариев. Признаюсь, что начинала завидовать истинно американской энергии и отваге, с которыми ныне слишком часто сталкиваюсь. Как ни странно, я задумалась: а как Шерлок Холмс переживает подобные встречи?

Лотта Крабтри начала выступать в возрасте шести лет, и на золотых приисках ее окрестили Маленькая Лотта. Девочки-актрисы были в моде в городах золотоискателей, где почти не наблюдалось женщин. Так что обе, Лотта и Лола, по-разному, но с равным успехом завоевывали публику. Лотта была примерно на двадцать шесть лет моложе Лолы, то есть годилась ей в дочери. Хм.

Я прочла пассажи об уроках, которые давала Монтес Лотте с интересом и знанием дела, как подобает бывшей гувернантке. Хоть я и не хотела считать Лолу Монтес возможной матерью Ирен, но, признаюсь, глаза у меня увлажнились, когда я читала об этом.

Нигде и никогда женщина, которая вылепила из себя Лолу Монтес, не чувствовала себя такой счастливой и полезной людям, как в калифорнийском городке Грасс-Валли в 1853–1856 годах.

Это безыскусное поселение, вдали от грубой вседозволенности золотой лихорадки в Сан-Франциско, было девственным уголком природы, где мирно сосуществовали цветы, собаки и медведи, авантюристки, слуги и дети.

Свобода, равенство, братство?

Маленькая Лотта, дитя отважной англичанки и своекорыстного американца, с которым ее мать встретилась в Нью-Йорке (где же еще?), начала танцевать на сцене в столь же юном возрасте, как и сама Ирен.

Девочка в прямом смысле слов пошла по следам крошечных ножек Лолы Монтес.

Теперь она считалась ведущей комедианткой Нью-Йорка: кокетливая инженю с шапкой рыжих кудрей, которая, как выразилась Ирен, выработала «стратегически возбуждающую походку».

– Эта игра, – подытожила примадонна, – продлилась недолго, поскольку, перешагнув сорокалетний рубеж, Лотта выросла из этого образа, как и из коротких мальчишеских брючек, которые позволяли заработать на хлеб с маслом и… икрой.

(Последнее замечание оказалось пророческим, добавлю я как цензор… вернее, редактор этих дневников. Через три года после нашей последней встречи с Лоттой Крабтри она ушла на покой и стала вести тихую жизнь во спасение артистической души: занималась благотворительностью и защитой животных в Нью-Джерси. Такова расплата за толпы поклонников, готовых впрячься в экипаж. Интересно, была бы она к ним так же добра, как к рабочим лошадкам, которых навещала и наряжала в шляпы? Лично мне шляпы кажутся достаточным унижением для людей, чтобы водружать их еще и на лошадей.)

Рано утром следующего дня вылазка в универмаг Олтмана принесла нам готовые вечерние туалеты пастельных тонов, отделанные шнуровкой, оборками и искусственными бриллиантами. Этого Ирен показалось недостаточно, и она отправилась на блошиный рынок на 26-й улице, где скупила огромное количество перьев и бусин из гагата.

– Этому трюку меня научил месье Ворт, – объяснила Ирен. – Темные вкрапления в вечернем туалете придают богатство и утонченность.

Мы уселись пришивать украшения к платьям. К тому моменту, как Квентин зайдет за нами, в черном смокинге, как надеялась Ирен, мы будем готовы отправиться на спектакль «Бриллиантовая подкова».

Мы сидели на лучших местах с видом на сцену – очередная любезность мистера Бельмонта, которому Ирен пела беспрерывные дифирамбы.

Квентин выглядел потрясающе в официальном наряде. Накрахмаленный белый воротник и белоснежная манишка создавали удивительный контраст с его загорелым лицом. Дамы в соседних ложах тянули шеи, чтобы рассмотреть нашего спутника получше.

Ирен провозгласила, что мы с Квентином должны изображать пару, а ведущую роль оставила за собой. Мне же было позволено сохранять, по выражению подруги, «скромный английский шарм». Однако щеки мне все же нарумянили, волосы завили горячими щипцами, прическу взбили и положили валик для придания объема, ресницы накрасили различными средствами из походного чемоданчика примадонны, в котором хранились секреты очарования актрис, включая даже сажу.

Кроме того, я настояла, чтобы Ирен утянула мою талию четко до восемнадцати дюймов, как у Нелли Блай.

Квентин охотно исполнил роль поклонника для нас обеих, что навело меня на размышления, как часто он играл ее в реальной жизни.

Пьеса была громкой, забавной и временами смешной. Лотта Крабтри, кудрявый чертенок, прыгала то в мальчишеских панталончиках, то в коротеньких девичьих платьицах. Теперь стало понятно, почему критики называли ее «вечным ребенком» и «нашей общей малышкой».

Если бы такая маленькая чаровница попала ко мне на воспитание, то я быстро приструнила бы ее, поскольку такое понятие, как дисциплина, очевидно, не было знакомо девочке, к ногам которой золотые самородки бросали еще в раннем возрасте.

Папаша сбежал в Англию, прихватив все, что с таким трудом заработала Лотта, когда ей было всего шесть. Может быть, именно поэтому она никак не могла вырасти из детских ролей. Кто вообще захочет взрослеть в таком мире?

В конце пьесы мы вместе с остальной публикой поднялись и аплодировали до тех пор, пока не начали гореть ладони. Ирен подгоняла нас, чтобы мы покинули ложу быстрее, чем вся толпа. Примадонна проворно затащила нас за кулисы, а потом и дальше, в самое чрево театра, куда вела узкая темная лестница.

Квентин взял меня под локоть. Я к тому моменту уже надела перчатки, но даже через два слоя первоклассного хлопка ощущала жар его рук.

– Аккуратнее, – прошептал он. – Ирен знает закулисные лабиринты, как змея свою нору, а мы, бедные мангусты, можем споткнуться и что-нибудь себе сломать.

– Мессалина отлично справляется, – ответила я довольно резко, думая лишь о том, что мы одни в темноте, а он крепко держит меня под руку.

– Рад слышать. Ты сегодня особенно обворожительна.

– Как ты это видишь в темноте?

– Я давно уже заметил.

– Ты представляешь, почему мы здесь сегодня?

– Думаю, причина банальна: чтобы сыграть второстепенных героев, пока Ирен исполняет главную роль. Ты знаешь, что ей нужно от Лотты Крабтри?

– Возможно, она знала мать Ирен.

Квентин остановил меня прямо на лестнице. В темноте.

– Бедняжка Ирен.

– Мало кто считает ее бедняжкой.

– Мы знаем наших матерей, а она нет.

– Наши матери… из совершенно разных классов.

– Теперь мы оба в Америке, где классы не имеют значения.

– Очень даже имеют. Всегда имеют, просто в Америке это называется другим именем.

– А каким именем ты называешься в Америке, Нелл?

Я ощутила на обнаженной шее его дыхание, которое слегка шевелило концы тонкой атласной ленты, на которой висела камея из шкатулки Ирен. Кроме того, даже через китовый ус и плотный атлас корсета я почувствовала, как руки Квентина обвились вокруг моей победоносно тонкой талии.

Боже. Я даже не представляла себе последствий. А Квентин очень даже представлял, а потому сам их спровоцировал. Обдуманно. Я ощущала себя победительницей в бою с Пинк, также известной как Нелли Блай.

Театральный шепот снизу прервал спектакль, который разыгрывался наверху.

– Нелл? Квентин! Что вы там застряли?

Стенхоуп оторвался от меня. С неохотой, подумалось мне. Ну или я так надеялась.

Мы не ответили, но продолжили спускаться рука об руку.

Потребности скрывать в темноте то, что не предназначено для посторонних глаз, больше не было. Электрические лампочки ярко освещали широкий длинный коридор, по обе стороны которого громоздились вешалки с костюмами. В коридоре было полно дверей, и наконец мы добрались до той, где красовалась звезда с золотистым контуром, на которой значилось имя Лотты Крабтри.

Ирен поклонился франтоватый мужчина среднего роста в необычайно изысканном вечернем наряде из черной ткани в рубчик, блестящей, как мокрый мех выдры. Темные глаза и классический профиль придавали его облику элегантность, какую я редко видела в Америке, хотя на вид незнакомцу было около шестидесяти.

– Огюст Бельмонт к вашим услугам, мадам. Надеюсь, места вам понравились.

– Они были просто превосходны, мистер Бельмонт. Барон Альфонс мне всячески вас рекомендовал, – добавила Ирен. – Это мои друзья, мисс Хаксли и мистер Стенхоуп.

– Мистер Стенхоуп, наконец-то мы встретились. – Он пожал руку Квентину со странным облегчением. – Надеюсь, ваша американская миссия протекает успешно. Мисс Хаксли, очень рад. – Он приветствовал меня изящным поклоном. – Мисс Крабтри ждет вас. – Мистер Бельмонт открыл дверь и с поклоном, как дворецкий, пригласил нас войти.

Только тут я поняла, кто передо мной: один из знаменитых банкиров Нью-Йорка! Барон Альфонс сотрудничает только с себе подобными.

Гримерная ничем не отличалась от тех, в которых я навещала Ирен: удивительно маленькая, с трюмо в окружении газовых фонарей. Сама артистка сидела перед зеркалом на невзрачном стуле. Соблазнительное личико выглядывало из-под шапки рыжевато-золотистых кудрей. Она взглянула на мое отражение в зеркале. Вылитая Сара Бернар в возрасте двенадцати лет, молодая и неиспорченная. Прекрасное поле деятельности для английской гувернантки.

Я улыбнулась отражению Лотты Крабтри так, словно она и правда была моей воспитанницей. В ответ актриса тоже расплылась в улыбке – веселой, а не отчужденной, как раньше.

Неплохое начало.