Бывает такая усталость, когда ничего не чувствуешь. Усталость, в которой самая истеричная натура слишком вымотана, чтобы снова и снова о чем-то думать. Именно в таком состоянии я вернулась к дверям нашего с Ирен номера. В руке я сжимала ключ, хотя и не знала точно, как воспользоваться этим приспособлением.
Как боялась я этой пустоты за дверью, ужасающего факта исчезновения Ирен. Она пропала. Возможно, навсегда. Но идти мне больше было некуда.
Я сунула ключ в замочную скважину при свете газового фонаря на стене.
Я подергала ключ, забыв, как обходиться с этим замком… вернее, никогда и не знала, поскольку Ирен всегда шла первой, как и во многом другом, и открывала дверь.
Слезы наворачивались на глаза, но я боролась, хотя рядом не было никого, кто велел бы мне сдержать их. Темнота в номере меня удивила. Воздух показался холодным, хотя на улице остатки летней жары еще давали о себе знать.
Я не помнила, где включается газовое освещение, поскольку это еще одна вещь, которую Ирен торопилась сделать первой, как торопилась она и в пансион…
Я прошлась вдоль стены, слушая, как мои ноги шаркают по голому полу, и ощупывала стену на уровне плеча. Может, надо было пойти не направо, а налево от двери?
Я собралась было повернуться, но… надо мной вдруг нависла черная осязаемая темнота.
Эта темнота тут же окутала меня, как ковер Клеопатру, только этот ковер был соткан из шерсти с довольно-таки прочной основой, поскольку я пиналась и била по нему кулаками, молча сопротивляясь.
Кто-то высокий и большой схватил меня, и мы боролись возле стены. Паника при воспоминании о трех злоумышленниках придала мне сил. Даже наша Мессалина не боролась так отчаянно в смертельной схватке с коброй.
Кобра! Кобра. Я знала, что раньше так называли британских шпионов в Индии. Так это Квентин? Зашел нас навестить и, найдя наши комнаты подозрительно пустыми, решил остаться.
– Квентин? – спросила я темную фигуру.
Она могла бы не отвечать мне, но ответила:
– Нелл? Что на тебе надето, ради всего святого? Где Ирен?
Я открыла рот, но ничего не могла сказать от изумления.
Наконец кто-то из нас задел газовый выключатель.
Пламя газового фонаря наконец осветило черты человека, который удерживал меня, полусхватив-полуобняв.
– Годфри? Годфри! Слава богу, что ты здесь!
Годфри был полной противоположностью Шерлоку Холмсу. Он не стал отпаивать меня водой, а принес мне бренди.
Он тоже усадил меня, но на диван посреди комнаты, а затем обошел комнату, включив все лампы так, что комната засияла, словно бальный зал.
– Ирен постаралась, – сказал он, осматривая мой костюм.
Разумеется, я при этих словах снова зарыдала.
Годфри сел рядом, обняв меня за плечи.
– Расскажи мне, что случилось. Начни с самого плохого и двигайся в обратном направлении.
– Ирен здесь нет. Ее ищет Шерлок Холмс. Она пропала ночью. Новости появятся к утру. Не исключено, что те три человека убийцы. Может быть, у Ирен с собой пистолет, я не знаю. Мы ожидали найти лишь пустую комнату, а я осталась наблюдать снаружи, но пришлось идти внутрь, потому что она так и не вернулась. Все это случилось лишь пару часов назад, Годфри. Если бы ты только приехал чуть раньше, возможно, мы сидели бы сейчас в этой комнате, все вместе…
– Время такая гадкая штука, Нелл, – сказал он наконец, когда поток моих слов иссяк. – Оно никогда не компенсирует то, что ты потерял по его вине.
Мы несколько минут сидели молча, размышляя над этой горькой истиной, а потом Годфри снова заговорил:
– Ты сказала, что ее ищет Шерлок Холмс, но где?
– Он ищейка в человеческом обличье. Если она оставила след, то он его найдет.
– Расскажи мне еще раз обо всем.
В этот раз я уже рассказывала по порядку, а Годфри подверг меня перекрестному допросу, как это делают обычно адвокаты. От напряжения черты его лица заострились, и лицо приобрело выражение, отдаленно напоминающее ястребиный облик Холмса.
– Стенхоуп в курсе ваших генеалогических изысканий?
– Нет. Холмс, разумеется, в курсе. Он-то нас и подтолкнул к ним тогда, на Гринвудском кладбище.
– Зачем ему это, как ты думаешь?
– Мне кажется, он хотел, чтобы Ирен была при деле. Ты знаешь, что их тропинки пересекались в прошлом, обычно потому, что они преследовали одни и те же цели, и…
– И что?
– Ну, он думает, что по-своему оказывает ей услугу. Он был вовлечен в ее расследование, когда речь шла об убийствах членов ее бывшей театральной семьи, назовем их так. Видимо, натолкнулся на информацию о Лоле Монтес и намекнул, что, вероятнее всего, она является ее матерью, а не мадам Рестелл. Годфри, почему мы сидим здесь и ковыряемся в прошлом? Почему не идем разыскивать Ирен?
Он откинулся назад и покачал головой.
– Ты сама сказала, что никто не берет след так хорошо, как Шерлок Холмс. Так что бежать на поиски сейчас бессмысленно, к тому же Холмс не сможет нас найти, если… когда у него появятся новости. Пока что займемся тем, что будем распутывать клубок отсюда. Мы знаем, что, когда Холмс вошел в пансион через два часа после Ирен, там уже никого не было. Ни Ирен, ни той троицы, которая на твоих глазах последовала за ней.
Я кивнула, готовая снова разрыдаться, но подавила в себе это желание.
– Холмс что-нибудь говорил о следах крови в комнате?
– Нет, только о том, что Ирен оставила следы своего пребывания в комнате. Я не стала говорить о тайнике в камине, но он, без сомнения, заметил, что шкаф отодвигали, а кирпичи доставали.
– То есть Ирен сделала то, что собиралась.
– Возможно.
– Она могла уйти до прихода тех людей?
– Но почему она тогда не вернулась ко мне?
– Может, она выскользнула перед самым их приходом, но ей пришлось прятаться, пока они не уйдут.
– Опять же почему она не вернулась ко мне?
– Боялась навести их на тебя. А что если… – глаза Годфри сузились, когда в голову пришла неприятная мысль, – она решила следить за злоумышленниками?
– Оставив меня в темноте, одну?
– Маловероятно, но дело, похоже, безнадежное… я не о деле Лолы Монтес, а о расследовании, которое Шерлок Холмс проводит по просьбе Вандербильта. Ирен без оглядки кинулась бы навстречу опасности, если бы сочла, что это вопрос чьей-то жизни и смерти. Уже убит безобидный старый священник. Появление его тела на бильярдном столе в доме Вандербильта говорит о том, что изыскания Ирен и расследование Шерлока Холмса связаны, хотим мы того или нет. Лучше всего обменяться друг с другом всей имеющейся информацией, тогда мы будем во всеоружии, когда Шерлок Холмс вернется… с Ирен или, не дай бог, без нее.
– Обменяться информацией, Годфри? А что ты можешь предложить?
– Ты забыла, где я был последние несколько недель.
На самом деле я и впрямь забыла, даже не то чтобы забыла, а просто отодвинула эту мысль на задний план в своем лихорадочном состоянии, пока беспокоилась за Ирен.
– В Баварии, – медленно сказала я, как ребенок, который не слишком твердо выучил урок.
– Именно. В Баварии. Там, где Лола Монтес пережила свои самые великие победы и поражения.
– Но как ты узнал, что мы изучаем жизнь Лолы Монтес?
– Ирен упомянула в телеграмме, что могла бы использовать пикантные подробности о ее жизни, если мне что-то попадется. Естественно, я прочел между строк и собрал всю возможную информацию прежде, чем сесть на поезд до Остенде и отплыть в Нью-Йорк.
– То есть ты не получил огромную посылку, которую отправила Ирен?
Годфри покачал головой:
– Ей придется рассказать мне обо всем самой.
– И ты так быстро приехал лишь потому, что Ирен вскользь упомянула чье-то имя?
– Ирен никогда ничего не упоминает вскользь. Кроме того, даже беглое прочтение газет, историй и мемуаров в архиве убедило меня, что приезд в Нью-Йорк всячески послужит интересам Ротшильда, как и моим, конечно же.
– Лола Монтес была плохой танцовщицей, еще более плохой актрисой, своенравной женщиной со скверным характером и без моральных принципов. Как она может влиять на глобальные политические процессы спустя тридцать лет после своей кончины?
Годфри терпеливо улыбнулся:
– Ее враги хорошо потрудились, дискредитируя ее, и она, надо сказать, им в этом помогла. Но в конце сороковых годов она была яростной республиканкой и сторонницей либерализма, убеждала монарха даровать своим подданным беспрецедентную свободу слова и свободу прессы. Она свергла правление его религиозно настроенных советников. Она вдохновляла студентов протестовать и бунтовать. Помнишь, Франция переживала муки реформ и революции в то же время?
– Да! Именно тогда бриллианты Марии-Антуанетты вывезли тайком из Франции в Англию.
– Именно, и Ирен, кстати, самостоятельно нашла пропавший Бриллиантовый пояс. Сороковые годы стали периодом великих беспорядков в Европе. Лола Монтес оказалась в самом центре событий в Баварии. Разумеется, когда ее тайные враги накинулись на нее, вынудили покинуть Мюнхен и заставили короля отречься от престола, она отвечала той же монетой. Теперь, по прошествии тридцати лет, когда Людвиг уже мертв, его считают милостивым правителем, желавшим добра своему народу, но в итоге его основное наследие – сумасшествие сына и внука и дурная слава Лолы Монтес.
Я села снова на диван, пораженная.
– То есть Лола была серьезным игроком на политической арене? Во имя добра. Я-то думала, что она придумала это, так же как убедила всех, что она испанская танцовщица, прибегая к разным приемам, от полуправды до неприкрытой дерзкой лжи.
Годфри улыбнулся:
– Можно сказать то же самое и о политической карьере Лолы, но она была достаточно сильна, чтобы представлять опасность, и приобрела еще более опасных врагов, например ультрамонтанов.
– Ультрамонтаны! Мы слышали об этой… фракции. Кто они вообще такие? Они всё еще… ведут свою деятельность?
Годфри поднялся, принес графин с бренди на ночной столик и налил себе выпить. Кроме того, он зажег сигару, и запах табака словно бы вернул Ирен в комнату. Я проклинала себя за то, что жаловалась на ее привычку курить.
– Спокойствие, Нелл. Сейчас мы пока можем лишь анализировать и сравнивать факты, в противном случае мы сойдем с ума от ожидания, а это не поможет никому, и менее всех Ирен. Я скажу тебе, что Шерлок Холмс считается лучшим частным сыщиком в Европе, но частный сыск значительно отличается от шпионажа в его чистом виде.
– Может, тогда позвоним Квентину?
Он бросил взгляд на телефон, который восседал на кружевной салфеточке, словно черная вдова в своей паутине.
– Мы первым делом позвоним ему в отель утром.
– Хорошо. – Я почувствовала, как краснею от негодования. – Я поехала к нему в отель ночью сразу после того, как ушла из пансиона, но его не было.
– В котором часу?
– Около часа ночи.
– А потом ты отправилась к Холмсу, как к последней инстанции.
– Мне он не нравится.
– А он и не должен тебе нравится, Нелл. Ты должна полагаться на его репутацию человека, который с потрясающими результатами распутывает самые загадочные преступления.
Годфри сжал кулак так, что побелели костяшки пальцев. Я видел, насколько противоречит его привычкам наша вынужденная бездеятельность, пусть даже в ее пользу говорит здравый смысл. Он расслабил пальцы, а потом поднял бокал с бренди к губам, едва смочив их.
– Мы должны отбросить тот вопрос, ради которого вы с Ирен все это затеяли, – является ли Лола Монтес ее матерью. Это сложно выяснить. Главный вопрос заключается в том, какое отношение имеет покойная Лола Монтес к недавнему убийству.
– Епископальная церковь замешана тут до самых воротничков, – сказала я холодно.
Годфри кивнул:
– Очень на то похоже. Мне кажется, что отсутствует какое-то звено, возможно, то, из-за которого в дело вмешался мистер Холмс. У него интерес не политический, а криминальный.
– Тут целая куча преступлений, которые он мог бы расследовать. Сначала убили отца Хокса, теперь еще и Ирен пропала. Разве она не вернулась бы к этому часу, Годфри, если бы могла?
– Помнишь, Нелл, как она ночью обследовала Монако, переодевшись в мужской костюм. Надо посмотреть в ее вещах, не найдется ли там ее пистолет. Если его нет, то уже чуть легче.
– Но я не знаю, где она его хранит, Годфри! Она оберегает меня от ненужной информации, чтобы лишний раз не огорчать. Если бы я не расстраивалась из-за пустяков, то знала бы больше.
– Но ты знаешь лабиринт женского гардероба, Нелл, намного лучше, чем мужчина. Поищи там.
Я встала, но не слишком твердо держалась на ногах. Видимо, в моем случае шесть глоточков бренди приравнивались к нескольким часам в бушующей Атлантике.
– Я посмотрю, но не уверена, что догадаюсь, где искать.
– И ты, наверное, хочешь переодеться в обычное платье, – добавил Годфри, – чтобы мы были готовы отправиться куда-то утром, если это потребуется.
Задача получена, поняла я. Во-первых, вернуть себе прежний облик. Во-вторых, выяснить, была ли Ирен вооружена, когда исчезла.
Через час я снова вернулась в гостиную. Все это время я была занята. Боюсь представить, какие мысли овладели Годфри, когда я оставила его в одиночестве.
Он неподвижно сидел на диване, склонив темноволосую голову под ярким светом газовых фонарей. В свое время «Астор» стал новомодным отелем, когда перешел на газовое освещение, но теперь по городу расползалось электричество, вытесняя мягкий свет газа.
Годфри читал газету, ту самую, что Ирен «одолжила» в архиве «Геральд». Ту, в которой напечатали некролог Лолы Монтес. Неужели нам предстоит оплакивать Ирен? Я сделала глубокий вдох и отрапортовала:
– Не могу нигде найти пистолет.
Он подпрыгнул так, словно раздался трубный глас Судного дня.
– Нет пистолета?
Я покачала головой:
– Я все обыскала.
– Значит, она была вооружена, но не воспользовалась пистолетом, то есть ей ничто не угрожало в пансионе. Отличная новость, Нелл. По-видимому, она услышала приближение незнакомцев и стала скорее охотником, чем жертвой.
– Неужели она не сообщила бы нам каким-то образом?
– Ну, про «нас» Ирен не в курсе. Речь только о тебе. Я почти уверен: Ирен ожидала, что ты поступишь так, как ты и поступила в итоге, – бросишься на поиски союзника.
– Но Шерлок Холмс защищает интересы Вандербильтов, а не Ирен. Его клиенты – Вандербильты.
– Шерлок Холмс, возможно, в эту секунду думает, как и мы, что та беседа на кладбище привела к тому, что вы с Ирен попали в переплет. Он, наверное, ничего подобного не хотел, но это уже не имеет значения, когда речь идет о жизни и смерти. Я бы предпочел, чтобы на моей стороне был человек, чувствующий свою вину, чем десяток чудотворцев.
– Но, по твоим словам, Шерлок Холмс воплощает собой и то и другое.
Годфри кивнул и вынул карманные часы.
– Почти семь утра, Нелл. Предлагаю позавтракать в номере. Надо подкрепиться, чтобы справиться со всем, что приготовил нам день сегодняшний.
– Я не могу есть, когда Ирен пропала!
Годфри пожал плечами, словно говоря, что согласится с любым моим решением. Затем он снял телефонную трубку. Я и понятия не имела, что он умеет пользоваться этой штуковиной. Но я много о чем понятия не имела до поездки в Америку. В том числе и о женщине, которая называла себя Лолой Монтес.
Мемуары опасной женщины. Ультрамонтаны
Мадемуазель Монтес… оставила после состязаний в тире мишень, испещренную следами от пуль. Самые известные парижские стрелки признали свое поражение перед лицом доблести прекрасной танцовщицы из Андалузии.Парижская газета (июль 1844)
Иезуиты… сердятся на Лолиту, которая является католичкой и их заклятым врагом, это очевидно непростительное преступление. Кто знает, если бы она поступала иначе и, напротив, помогла бы иезуитам обосноваться в Баварии, то наряду со святым Игнатием [80] мы, возможно, обрели бы и наполовину святую Лолу.Король Людвиг I (1846)
Десять лет пролетели с тех событий, что связывают Лолу Монтес с Баварией, но злоба неусыпных иезуитов так же горяча, как тогда, когда они впервые накинулись на нее… Я вынуждена была бежать, но разъяренные банды австрийских иезуитов настигли меня.Лола Монтес. Автобиография
Десять лет я пряталась на другом континенте, прежде чем смогла открыто и честно рассказать о махинациях иезуитов и ультрамонтанов в Баварии.
Те, кому не доводилось жить под пятой у папы, смеялись, услышав сигналы тревоги, что я подавала. Я обвиняла иезуитов в том, что они распространяют обо мне грязные и скандальные сплетни, дошедшие аж до самой Америки, а люди считали, что это сюжет из моих пьес, но не реальной жизни.
Еще до того, как отправиться в Баварию, я слышала истории о претензиях иезуитов на власть в правительствах и королевских домах Европы.
После того как меня изгнали из Берлина и Варшавы, из Баден-Бадена и Эберсдорфа – однажды просто за то, что, демонстрируя свои танцевальные таланты, я закинула ногу на плечо какому-то джентльмену, – я вернулась в Париж, место моего обреченного романа с Дюжарье.
Именно там я впервые услышала об Обществе Иисуса и его политических махинациях, из-за которых общество попало под запрет в нескольких европейских странах. Франция была бы католической страной, если бы кровавая революция пятьдесят лет назад не сделала из нее целиком и полностью светское государство.
Но католиков и протестантов в большинстве европейских стран было поровну, а реформации все еще сопротивлялись. В Париже я то и дело слышала о том, какие разворачивались баталии. Раз католическое население было в первую очередь предано папе «за тридевять земель», то ни одно правительство не могло быть спокойно.
Иезуитов подвергали серьезной критике на лекциях в Коллеж-де-Франс. Газеты по всей Европе в деталях расписывали планы иезуитов по подрыву государств, свержению королей и правительств и уничтожению тех, кому хватило смелости противостоять им.
Во Франции, в Испании, во многих германских государствах иезуиты были скрытой политической силой, которая противодействовала национализму и либерализму.
В Париже, городе моей утраченной любви, ко мне втайне обращались члены этого презираемого мной ордена, желавшие, чтобы я помогла им обратить в их веру одного русского аристократа, которого я близко знала. Может, в моих жилах и течет испанская кровь и от меня можно ожидать сочувствия ко всем католическим орденам, но меня нельзя использовать в такой игре. Я сообщила французскому министру иностранных дел об этом заговоре, затеянном с целью повлиять на взаимоотношения Франции и России, и в этот раз изгнали иезуитов, а не Лолу.
Но я заплатила дорогую цену за патриотизм в той стране, где сейчас нахожусь. Иезуиты поклялись в вечной мести, а кто знает этих католиков, что для них означает «вечная»…
Во время второго пребывания в Париже я не могла забыть, как трагически окончилось первое – я говорю о смерти Дюжарье.
В конце марта 1846 года меня пригласили в качестве свидетеля в суд над убийцей Дюжарье, Боваллоном.
Мать моего любимого и его шурин возбудили дело. Толпы зевак преградили вход во Дворец правосудия, когда приехали отец и сын Дюма и я. После кровавой революции Париж стал городом толп.
Дело простое: Дюжарье, неискушенный в дуэльных вопросах, был вызван более сильным соперником на поединок. Он был настолько беспечен, что выбрал не то оружие, которое могло дать ему преимущество, то есть не шпагу, а пистолет. В суде я рассказала, как, понимая, что стреляю лучше, умоляла его позволить мне занять его место. Но он и слушать не хотел. В то ужасное утро он выстрелил в Боваллона и промахнулся, но, как честный человек, остался стоять, пока блестящий стрелок Боваллон медленно прицеливался, намереваясь именно убить.
Когда я отправилась в суд, то облачилась в черное шелковое платье, черную вуаль и накинула черную кашемировую шаль. Впоследствии меня стали называть Женщиной в черном.
На свидетельской трибуне мне дали окровавленную одежду Дюжарье и пистолеты с той злополучной дуэли. Если бы я была в той одежде и стреляла из того пистолета, то Боваллон был бы мертв, это я знала точно.
Я подержала маленькую свинцовую пулю, что прошила лицо Дюжарье.
В ходе слушаний стало ясно, что опытный дуэлянт Боваллон подстрекал Дюжарье к участию в дуэли. Он без колебаний выстрелил безоружному человеку в лицо.
Ряды жандармов и солдат сдерживали тысячи людей, осаждавших Дворец правосудия. Присяжные удалились на десять минут, а потом вынесли вердикт: невиновен.
Меня тошнило от Франции, а потому я собрала одежду и драгоценности, прихватила горничную, собачку и, как считали некоторые, юного любовника-англичанина и уехала к морским курортам Бельгии, а потом в Германию. Гейдельберг. Гамбург. Штутгарт.
Лето шло на убыль, как и мое горе. Приближалась осень. Скоро театры должны были открывать сезон. Я нацелилась на Вену, но в итоге мой путь прошел через Баварию и Мюнхен, вот такая вышла петля.
Самая значительная петля во всей моей жизни.