– В чем дело, Джон, дорогой?

– Боюсь, это дело для Холмса.

– Боишься? Когда возникает потребность в талантах мистера Холмса, ты обычно бываешь заинтригован, а не испуган.

Я протянул супруге письмо над подносом с сэндвичами. Мэри взяла листок бумаги со своей обычной грацией, стараясь не задеть кружевным рукавом пеньюара топленые сливки в кувшинчике и не отрывая взгляда от письма в руке.

– О, какая жалость! – воскликнула она, прочитав его.

Оценка Холмса природы письма и манеры изложения оказалась бы куда жестче, но сочувственные слова Мэри были созвучны моей собственной непосредственной реакции. Я помнил автора послания со времен нашей учебы в школе: Перси Фелпс, более известный под фамильярным прозвищем Головастик. Он был талантливым, но немного изнеженным юношей, блестяще отучившимся в Кембридже, а затем назначенным в Министерство иностранных дел, в то время как я все еще валялся с брюшным тифом в Индии.

– Воспаление мозга в течение шести недель! – Мэри покачала головой. – Бедняжка.

Женское сострадание – удивительная вещь. Нет ни одного мужчины, даже закаленного жизненными испытаниями и тяготами, который не вызвал бы сострадания у какой-нибудь женщины, когда он по-настоящему несчастен и отвержен.

– Я тоже могу ему посочувствовать, – мрачно добавил я, вспоминая собственные месяцы лихорадки и заброшенности около девяти лет назад.

– А что за несчастье он упоминает в письме? – поинтересовалась Мэри; ее большие голубые глаза были полны заботы.

– Это только Фелпс может объяснить или, вернее, только Холмс в состоянии расследовать.

– Да, ты должен немедленно сообщить мистеру Холмсу об этом деле! Никто лучше него не умеет распутывать всякие необычные загадки.

– Ты уверена, что не будешь возражать, если я уеду на целый день, Мэри? Фелпс дал свой адрес в городке Брайарбре, что близ Уокинга, а Уокинг находится далеко от городской суеты.

– Глупости! Бедняга попросил тебя о помощи. Я не помню случая, чтобы ты кому-нибудь отказывал. Кроме того, поездка за город пойдет тебе на пользу.

Благословен мужчина, которого судьба соединила с понимающей женщиной! Я поцеловал Мэри на прощание и через двадцать минут уже направлялся на Бейкер-стрит. Если общество супруги было для меня бальзамом, то компания Холмса однозначно представлялась терпким лекарством. И об этом я сразу же вспомнил, застав по приезде своего друга за одним из его химических экспериментов.

– А, Уотсон, наш примерный семьянин! – приветствовал он меня без всякого удивления.

И сразу же, без перехода, сообщил, что если его химический раствор окрасит лакмусовую бумагу в красный цвет, то он мог стоить человеку жизни. Едва Холмс сунул полоску бумаги в пробирку для анализов, как она мгновенно приобрела темно-малиновый цвет.

Следующие несколько минут Холмс был занят тем, что составлял телеграммы для посыльного.

– Весьма тривиальное маленькое убийство, – прокомментировал он, прежде чем усесться в свое любимое кресло и уделить мне все свое внимание.

Я показал загадочное письмо с легким сомнением. Дилемма Фелпса казалась мелкой по сравнению с убийством, даже с самым тривиальным. Действительно, Холмс не нашел в послании ничего интересного, если не считать того факта, что на самом деле, по мнению моего друга, оно было написано женщиной – женщиной с неординарным характером, как с легкостью заявил детектив без дальнейших объяснений.

Однако даже столь слабого и неясного следа было достаточно для духа настоящей гончей, что постоянно жил в сердце моего друга. К тому же, вопреки его собственным заявлениям, он все-таки обладал толикой человеческой доброты, так что вскоре мы уже отбыли на вокзал Ватерлоо, а через час шли по Уокингу в направлении большого дома с роскошным участком, где жил мой бывший однокашник.

Фелпс выглядел очень бледным, несмотря на потоки яркого летнего солнечного света из окна, выходящего в сад. С ним была его невеста Энни Харрисон, красивая невысокая женщина с глазами мадонны и блестящими черными локонами театральной примы.

Рассказ Фелпса прояснил детали. Его дядя, министр иностранных дел, попросил его скопировать оригинальный текст секретного договора между Англией и Италией, за содержание которого, по словам моего приятеля, французы или русские заплатили бы огромную сумму денег.

Фелпс отправился в свою контору и задержался там допоздна, чтобы выполнить задание без лишних глаз. В какой-то момент он вышел, чтобы справиться у швейцара о чашке кофе, которую просил принести, и обнаружил, что старый вояка уснул на своем посту.

В этот момент звякнул колокольчик в том самом помещении, которое бедный Фелпс оставил без присмотра.

Он бросился в кабинет; при этом по пути туда и обратно он никого не заметил в холле или в пересекающих его коридорах. Однако на месте Фелпс обнаружил, что оригинал договора исчез. Осталась лишь его копия – он успел переписать одиннадцать из двадцати шести страниц.

За прошедшие после трагедии два с лишним месяца не появилось ни единого намека, что договор попал в нежелательные руки, будь то французские или русские, но для моего друга это служило слабым утешением. Его абсолютно подкосила произошедшая кража, и только теперь он, слабый и измученный, стал поправляться после недель лихорадочного бреда, проведенных в спальне на первом этаже дома в Брайарбре, которую из-за его неожиданной болезни вынужден был ему уступить Джозеф, брат мисс Харрисон. Невеста Фелпса приехала в Брайарбре в сопровождении своего брата, чтобы встретиться с родителями жениха, но тут и случилась трагедия. Хотя каждый уголок комнаты больного благодаря заботливым рукам мисс Харрисон был украшен божественными букетами; однако, хотя ее брат Джозеф проявлял жизнерадостный оптимизм, я видел, что единственная вещь, которая подняла настроение Перси, – вмешательство моего друга Холмса.

Впрочем, детектив во время беседы с Перси и мисс Харрисон не стал внушать ложные надежды, заявив, что дело действительно очень неприятное. Мы вернулись в Лондон. Посещение инспектора Скотленд-Ярда Форбса не указало определенного направления к раскрытию тайны. Но знаменитый дядя Перси, лорд Холдхерст, министр иностранных дел с Даунинг-стрит, подтвердил, что Франция и Россия уже предприняли бы какие-то действия, завладей одна из стран текстом договора.

Представьте досаду Холмса, когда на следующий день, вновь приехав в Уокинг, мы выяснили, что прошлой ночью Фелпс видел человека, залезшего в окно дома. Дело становилось еще более запутанным. Холмс велел выздоравливающему Перси ехать с нами в город. На железнодорожном вокзале в Уокинге действия сыщика приняли еще более странный оборот: он отправил нас с Фелпсом в Лондон, а сам остался, сославшись на весьма туманные обстоятельства.

Со времен нашего знакомства я редко бывал так зол на Холмса. Мне пришлось провести целый день с Перси, обычно довольно славным парнем, но нынче находящимся в чрезвычайно нервном состоянии.

– Если твой мистер Холмс остался в Уокинге, чтобы поймать грабителя, залезшего прошлой ночью, то его усилия напрасны, – сообщил мне Фелпс, пока мы ехали по направлению к Лондону.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что я уже покинул Брайарбре. Ой, не надо смотреть на меня с таким подозрением, Уотсон; ты никогда не умел притворяться, даже в школе, но поверь, я еще не выжил из ума. Говорю тебе, человек, залезший прошлой ночью в дом с большим ножом, не был обычным грабителем. И если я – цель этого маньяка, то теперь, когда я оставил Байарбре, там не случится больше никаких инцидентов.

– Обычно действия Холмса основываются на здравом смысле.

– Он недооценивает политическую глубину заговора.

– Возможно, – мягко произнес я, – но почему ты стал центром такого грандиозного плана? Зачем кого-то посылать, чтобы тебя уничтожить?

– Не знаю, – подавленно ответил Фелпс, погружаясь в молчание, которое еще сильнее выдавало его нервозность: его руки и ноги ни на минуту не оставались в покое.

В конце дня мы вернулись на Бейкер-стрит, откуда я отправил сообщение Мэри, что останусь на ночь с больным другом. Она была женой врача и привыкла к моим долгим отлучкам. Мы с Перси разделили один из сытных обедов миссис Хадсон – ростбиф, – после чего наступил полный тревог вечер. Я постарался отвлечь моего подопечного от дел, которые его расстраивали:

– Должен сказать, Фелпс, что, хоть наши дороги и пересеклись нынче в недобрый час, я сталкивался с более страшными обстоятельствами и пережил их.

– Ты, Уотсон? – Приятель нервно потирал лицо, озаренное светом газового рожка. – Что может быть страшнее пятна на репутации? Я даже не помню, как провел последние девять недель: карьера пошла прахом, и мне остается только ждать ужасного разоблачения, чтобы завершить падение. Мою невесту, самую очаровательную женщину на свете, ожидают лишь позор и поругание за преданность мне…

– Ты еще не умер, дружище! И Холмс тебе обязательно поможет. И я готов помочь, ведь мне знакомы такие примеры еще по Майванду.

– По Майванду? – Фелпс был явно сбит с толку. С таким же успехом я мог бы упомянуть Катманду.

– Ну да, битва при Майванде в Афганистане в восьмидесятом. Я получил назначение помощника хирурга в Нортумберлендское стрелковое подразделение, но к моменту моего прибытия в Индию афганцы начали наступление, поэтому я был приписан к Шестьдесят шестому Беркширскому в Кандагаре под командованием бригадного генерала Барроуза. При Майванде я получил крупнокалиберную пулю в плечо…

– Ты был ранен, Уотсон?

– Я редко рассказываю об этом, но меня чуть не убили, Фелпс, а потом я слег на много недель с брюшным тифом во время всей многомесячной осады Кандагара, пока к нам на помощь не пришли войска под командованием Робертса. Тогда мы развернули контратаку и отогнали людей Аюб-хана обратно в афганские горы. Так что, как видишь, я знаю о лихорадке куда больше, чем мог бы подтвердить мой медицинский диплом.

– Ты тоже все забыл во время болезни?

– Мой добрый друг, сказать по совести, я даже не помню, как получил второе ранение в ногу, если бы не этот необъяснимый шрам, который каждый дождливый день напоминает мне о себе, хотя в последнее время стал меньше меня беспокоить.

– Я никогда не имел дело с военной службой, Уотсон, – произнес Перси со слабой улыбкой. – И мне трудно даже представить тебя в столь удручающем состоянии. В наши дни мало слышно о приключениях в Афганистане. Я вовсе забыл о той войне.

– Как и большинство прочих. Не думаю, что во время тех суровых событий кому-либо удалось упрочить свою военную репутацию. Конечно, я, парень двадцати с лишним лет, просто выполнял свой долг, но и хотел посмотреть мир. А в той части земного шара можно увидеть массу экзотических явлений, Фелпс: тут тебе и заклинатели змей, и танец живота, и некоторые поразительные брачные ритуалы…

Неожиданно Фелпс закрыл рот рукой:

– Как думаешь, чем Холмс занимается целый день в Уокинге?

– Гуляет? – предположил я.

– Уверен, он недооценивает силы, которые здесь столкнулись. – Перси встал и принялся нетерпеливо ходить по комнате, ломая пальцы. – Вероятно, это иностранные шпионы, ведь на кону интересы сильных держав.

– Холмсу знакомы такие материи. Он часто представлял королевские дома Европы в делах столь щекотливых, что даже сейчас слишком опасно говорить о них.

– Возможно, в тех делах он служил интересам французов или русских, – мрачно сказал Фелпс.

– В первую очередь он неизменно служит интересам собственной страны, – мягко поправил его я. Уныние моего собеседника становилось утомительным. В тот момент я бы не отказался от дозы нежной доброты Мэри Уотсон. – Если Холмс в силах помочь иностранцу, не вредя Англии, он так и поступит: например, был один скандал, связанный с королем Богемии, когда ослепительная красавица И…

– Богемия – карликовое государство, созданное для спасения Австро-Венгрии, – раздраженно прервал меня Фелпс, – а украденный договор может привести в негодование могущественного русского императора и правящую династию Франции.

– Холмс служил особам столь же высокого положения, как и упомянутые тобой, – заметил я немного сухо, – хоть я и не могу назвать имен. Ты недооцениваешь и его, и меня, Фелпс. Я не только скучный лондонский доктор, но еще и помогаю самому знаменитому в мире детективу-консультанту, а кроме того, являюсь ветераном одного из жесточайших военных конфликтов за прошедшие десятилетия.

– Ты прав, прав! – жалобно воскликнул Фелпс, прижимая дрожащие руки к бледному лицу. – Прошу, прости меня. Я расстроен. Конечно, твой друг Холмс – моя единственная надежда! И само собой, ты просто великолепный товарищ, пришедший мне на помощь в трудную минуту! Но, Уотсон, не обессудь: в последнее время я слишком много всего пережил. Сейчас я просто не в состоянии слушать твои фронтовые байки.

– Понимаю. – Между прочим, я-то в течение дня достаточно наслушался его причитаний.

– Я не могу сконцентрироваться ни на чем тривиальном, когда сам запутался в столь серьезных делах. Куда делся договор? Кто его забрал таким поразительным образом? И что твой мистер Холмс делает в Уокинге?

Тривиальном?!

– Я просто пытаюсь тебя отвлечь, – как можно мягче объяснил я. – Поверь, лучше тебе на время забыть про теперешнюю загадку. Подобные бесполезные обсуждения только издергают тебя, да и меня тоже. Надо лечь в постель и постараться как следует выспаться, дорогой друг. Прошу тебя отдохнуть и ни о чем не думать. Утром мы узнаем больше.

Наконец я уговорил его лечь в свободной спальне, хотя было видно, что он по-прежнему на взводе. В ту ночь я и сам не мог отдаться объятиям Морфея. Мои попытки показать Фелпсу, что другие пережили обстоятельства такие же трудные, как и его, только разбередили мои немногочисленные воспоминания о Майванде и о лихорадке.

Левое плечо ныло; мне казалось, я вдыхаю наполненный пылью воздух Афганистана в разгар июля. Теперь стоял тот же месяц, но девять лет спустя. Фелпс провел в бреду девять недель. Женщина носит ребенка девять месяцев, прежде чем он рождается вполне сформировавшимся. На мгновение передо мной мелькнули фрагменты событий в Майванде, которые я раньше не помнил: лица раненых, просящих меня о помощи; неожиданная острая боль в плече; тряская поездка на вьючной лошади, которую вел преданный мне Мюррей; дни и ночи, когда я лежал пластом в бреду в каком-то временном лазарете и мне казалось, будто меня и моих товарищей на соседних койках обвивают ядовитые змеи.

Я знал, что совершил тяжелейший переход до Синджини, где после блокады Кандагара в конце августа пустили новую железную дорогу, но ничего об этом не помнил. Мои воспоминания о путешествии на поезде из Синджини до индийского Пешавара были более полными, хоть и малоприятными, особенно с точки зрения скудных санитарных удобств. Я, конечно, помнил повторную лихорадку по прибытии в Пешавар, где во всех напитках присутствовал горький вкус хинина.

Впервые с момента получения письма Фелпса я пожалел, что вмешался в дело об украденном договоре. И впервые со времени знакомства с Холмсом начал задумываться, не лучше ли доктору среднего возраста находиться дома со своей женой, чем нянчиться с неврастеничными приятелями, попавшими в переплет, и оживлять в памяти старые, давно минувшие и столь же давно забытые кампании.