– Ирен, все-таки это твоя самая гнусная выходка! Настолько неразумная, что не выразить словами!

– Ты совершенно права, Нелл, – весело согласилась подруга, стирая морщины из театрального грима, словно перерождаясь в Судный день. Я себе так и представила эту картину: первым делом в Судный день Ирен избавится от морщин. – Все исчезнет в мгновение ока, мне уже случалось проделывать подобное.

Она пошарила рукой под юбкой из хрустящей тафты и достала саквояж, в который отправились остатки грима и белоснежный парик. Только вдоль линии волос осталось немного белой пудры. Примадонна энергично затрясла головой, пока пудра не заволокла салон дымным облачком.

– Как ты собираешься вернуть глазам обычный цвет?

Ирен показала маленький пузырек:

– В противоположность белладонне, которая увеличивает зрачок и заставляет глаза казаться темнее, это прекрасное средство уменьшает зрачок для противоположного эффекта. Конечно, оно немного ухудшает зрение. Миссис Стенхоуп не притворялась, когда плутала с лорнетом по комнате. – Впрочем, взгляд Ирен, направленный на меня, оставался достаточно пристальным. – Не стоит волноваться, Нелл. Я не собираюсь без разрешения участвовать в вашем паломничестве на Гросвенор-сквер. Две миссис Стенхоуп могут вызвать переполох, а триумфальное возвращение блудного сына и без того весьма волнительно.

– Квентин, – я повернулась к нему, все еще во власти странной мечтательности, причиной которой был отъезд с Бейкер-стрит, – вы должны были знать об уловке Ирен еще до того, как мы покинули Стрэнд.

– Виновен, – произнес он с раскаянием не большим, чем у малыша, стянувшего булочки к чаю. Он улыбнулся в ответ на мое растущее негодование: – Моя дорогая Нелл, после всего того, что Ирен сделала для гарантии моей безопасности и даже для моего душевного здоровья в столь непростой период, я едва ли мог отказать ей в возможности сыграть мою мать.

– И мне не терпелось попасть в квартиру на Бейкер-стрит! – сослалась Ирен на собственный интерес, возвращая свое привычное лицо быстрыми умелыми движениями. – В каком ужасном беспорядке живет такой в высшей степени логичный человек. Это так мило!

– «Мило» – не то определение, которым я бы обозначила Шерлока Холмса или его окружение, – возразила я.

– Да уж наверняка, – ответила Ирен и, перегнувшись, дернула меня за подол.

Я в негодовании отшатнулась. Меня не привлекала подобная фамильярность даже со стороны подруги.

– Погоди, Нелл, я поправлю тебе верхнюю юбку. Нам обоим придется преобразиться в этой жалкой маленькой коляске, чтобы довести дело до конца. Но уже недолго осталось мучиться. Ты ведь не хочешь выглядеть… неэлегантно во время возвращения Квентина домой, не так ли?

Угроза «неэлегантности» моментально затмила все мои возражения. Ирен принялась расстегивать на мне боковую застежку лифа, будто переодевая непослушного ребенка, которому требуется помощь даже в самых простых действиях.

– Ирен! – только и смогла я пролепетать в ужасе от самой идеи быть раздетой в присутствии джентльмена.

– Цыц! – невежливо бросила она. – Я всего лишь отогну край. Цвет «палевая роза», – сообщила она Квентину. – Уверяю вас, для Гросвенор-сквер в самый раз.

Он засмеялся, и такого беззаботного смеха я не слышала от него со времен нашей встречи на Беркли-сквер.

– Не обращайтесь ко мне за одобрением. Мои познания о моде устарели лет на десять.

– Значит, поверьте мне на слово. – Ирен расправила складки шифоновых розочек на лифе моего платья: – Вот так, Нелл. Сейчас. Посмотри, что я прихватила! – Она вытащила какую-то блестящую вещицу из саквояжа, и ее пальцы устремились к моему горлу. – Ох, да не вертись же ты, Нелл! Я не пытаюсь задушить тебя, просто хочу приколоть брошь.

– Ой! – Я потянулась к воротнику. – Не тот ли это ужасный осьминог Тиффани? – Пальцы нащупали холодную фигурку неправильной формы.

– Нелл, ты меня обижаешь. – Она тряхнула головой, перехватила свою роскошную буйную копну волос несколькими резинками с запястья и закрепила прическу длинной заколкой, которую до этого держала в сжатых губах. Не сомневаюсь, она стала бы уверять, что курение сигарет через мундштук служит идеальной тренировкой для укладки волос в движущейся коляске. – Пофлушай, – достаточно четко прошамкала она сквозь черепаховые шпильки, которые теперь сжимала во рту, пока ее ловкие пальцы стремительно одну за одной вставляли их в прическу. – Не надо рассказывать об этом Годфри. Он будет страдать.

– Я не могу содействовать женщине, которая намеревается обмануть собственного мужа!

– Господи, Нелл, большинство дам Мейфэра и Белгравии жить не могут без обмана. Я просто следую общей тенденции. Кроме того, ты ведь знаешь, как он одержим вопросами, касающимися Шерлока Холмса.

– Годфри? Это Годфри-то одержим?!

– Весь план придумала я, – напомнила мне подруга. – И я имею право насладиться его результатами, хотя мистер Холмс был прискорбно скрытен и не поведал подробностей расследования. Ну и ладно, я сама могу догадаться, а если нам повезет, в газетах появятся кое-какие зашифрованные намеки. Теперь же… – она открыла саквояж, вытащила шляпку и надела ее, – я намерена покинуть тебя перед следующей твоей встречей. По некоторым причинам мне не столь интересно, что делается на Гросвенор-сквер, сколь волнует происходящее на Бейкер-стрит. – Ирен выглянула в окно. – Квентин, попросите извозчика остановиться на следующем углу. Я сяду в омнибус и вернусь в отель.

Я могла только кивнуть, по-прежнему ощупывая слабыми пальцами брошь у ворота платья.

Квентин постучал в потолок, и темп движения коляски замедлился. Когда экипаж остановился, Квентин нагнулся, чтобы открыть дверь, и примадонна живо, по-мальчишески выскочила на улицу. Я потянулась за ней:

– Подожди, Ирен…

Она лишь улыбнулась в ответ, а потом послала мне воздушный поцелуй.

– Ирен, брошь, которую ты мне приколола… Скажи мне, что это не рубиновая звезда, подаренная тебе королем Богемии!

– Она произведет фурор на Гросвенор-сквер, – пропела подруга, несмотря на спешку.

– Но рубины… и «палевая роза» не подходят друг другу…

Повозка резко дернулась, и вслед донеслось:

– Рубины подходят ко всему, как и кровь…

Я вздрогнула, как будто из моих пальцев посыпались драгоценные камни.

– Вы замерзли? – спросил Квентин с такой заботой в голосе, что я мигом согрелась бы, будь мне действительно холодно.

– Нет. Просто заинтригована.

Он снова засмеялся:

– Пожалуйста, не сердитесь на Ирен. Ей необходим маскарад, иначе она не чувствует вкуса к жизни.

– Нечто вроде шпионажа?

– Похоже. Чем больше опасностей, тем больше удовольствия.

– Вам будет не хватать этого, – сказала я.

Он пожал плечами, но взгляд его стал отсутствующим:

– Придется найти другое занятие. Пока не знаю какое.

– А что вы столько лет делали после войны за границей?

– Путешествовал среди чужеземцев, изучал их языки и обычаи. – Он взглянул на мое украшение. – На северо-востоке Афганистана, среди голубоглазых и светловолосых местных жителей, до меня дошли слухи об утраченном рубине. Я убедил себя, что хочу найти его, что именно ради этого волнующего сокровища остался в тех краях.

– Так и было?

Он пожал плечами:

– Всего лишь удобный повод для бегства от себя. Возвращаться домой было страшно. Слишком много объяснять.

– Тогда не выкладывайте всего сразу, – посоветовала я.

Он кивнул и молчал до тех пор, пока коляска не остановилась. К этому времени спустились сумерки, покрыв туманной дымкой пространства между особняками и свернувшись спящей черной пантерой вокруг скульптуры в центре сада.

Квентин помог мне выйти из коляски. Когда мы приблизились к рядам окон, светящихся первыми вечерними огнями, колеса гремели уже далеко позади, заглушая стук моего сердца.

– Наверное, стоило предупредить их, – предположила я.

– Нет. – Он взял меня за руку, но я понимала: он сделал это, чтобы поддержать не меня… а себя самого.

Квентин постучал; двустворчатая резная черная дверь отворилась и показался строгий дворецкий. Я замерла, гадая, признает ли он Квентина, но, видимо, он служит не так давно.

– Как вас представить? – спросил этот тип неодобрительным тоном. Однако его взгляд стал почтительным, едва он увидел одолженную мне подругой брошь.

– Квентин Стенхоуп из Афганистана и мисс Пенелопа Хаксли из Парижа, – сказал полушутливым тоном Квентин.

Я обнаружила, что мои пальцы запутались в рукаве его пальто. Он быстро сжал мне руку. Даже через лайковую перчатку чувствовалось тепло. Мы проследовали за дворецким через огромный, как танцевальная зала, холл с мраморным полом, мимо столовой с белоснежной скатертью, где звездами мерцали свечи. Скороговоркой, словно осенний дождь по опавшим листьям, разносилось эхо шагов.

Нас представили в открытых двойных дверях гостиной, где перед ужином собралась вся семья. После сгущающегося сумрака и теней холла яркий свет за порогом комнаты ослепил нас.

Члены семьи застыли, как персонажи на портретах Сарджента: одетые для ужина мужчины в непременном черном и белом, дамы в расплывчатых акварельных вихрях платьев, с испуганными серо-голубыми глазами.

– Дядя Квентин! – вдруг закричала одна из расплывчатых пастельных луж. Затем Аллегра Тёрнпенни (а это была именно она), как малыш в канун Рождества, вприпрыжку помчалась по обюссонскому ковру и мраморному полу к нам. Обвив руками шею Квентина, она буквально повисла на нем, пока он повторял:

– Аллегра? Аллегра, неужели это ты?

Тут сдержанные статичные женщины Стенхоуп сдвинулись со своих мест на групповом портрете и заволновались переливающимися облаками шелка и сатина; за ними пришли в движение и недоуменные мужчины в вечерних костюмах, хотя более размеренно.

Официально представили – конечно, помимо меня, – двух мужей сестер Стенхоупа, которых он еще не видел. Однако пришлось назвать Квентину каждого члена семьи, чтобы он мог заново познакомиться с ними и восстановить родственные связи.

Я наблюдала со стороны, как Квентин тонет в омуте своей семьи, будто в слишком мягком диване, беседуя то с одним, то с другим, прерываясь, чтобы обнять сестру, которая только сейчас преодолела неловкость воссоединения. Мужчины-родственники кружили вокруг него, то пожимая руку, то просто оглядывая ошеломленным взором.

Затем все поднялись наверх к пожилой матери. Останься у меня хоть какое-то желание улыбаться после истории с перевоплощением Ирен, состояние настоящей миссис Стенхоуп мигом отбило бы всякую склонность к веселью. Слабую тихую леди в инвалидной коляске сопровождала медсестра в чепце. Память старушки превратилась в серый холмик пепла, из которого уже не суждено было возродиться никакому фениксу. Она лишь трогательно-вежливо улыбалась в гуле голосов, и было ясно, что она совершенно не в состоянии вспомнить ни своего сына, ни кого-либо из его старших братьев и сестер, которые суетились вокруг.

Вскоре мы спустились вниз. Все продолжали поддерживать оживленную беседу, чтобы хоть как-то компенсировать совершенное отсутствие голоса и памяти у бедной матушки Квентина.

Вряд ли стоит упоминать, что ужин задержался. К тому времени, когда мы все оказались в длинной столовой, на лице лакея застыло выражение ледяной вежливости пополам с затравленной яростью.

За столом Аллегра буквально узурпировала меня и забросала вопросами, не упуская возможности полюбоваться издалека любимым дядей.

– Он совсем не изменился. Нет, в самом деле! – воскликнула она. – Даже не постарел.

– Это потому, что ты, как и любой ребенок, считаешь каждого взрослого столь же древним, как египетские мумии.

Судя по ее смешку, в моем замечании была доля истины, но она ринулась его отрицать с недавно появившимся чувством собственного достоинства вполне взрослого человека:

– Неправда, вас я вовсе не считала египтянкой, мисс Хаксли. Или я могу называть вас Нелл, как это делает Квентин? – лукаво добавила она.

– Сначала посмотрим, будем ли мы общаться в будущем. Это еще не ясно.

– Вы не уедете из Лондона?

– Мой дом теперь во Франции, под Парижем.

– Под Парижем, звучит божественно! – Глаза Аллегры на мгновение совсем по-девчоночьи блеснули гранеными сапфирами. – Ах, кутюрье, придворные, романтичные французские джентльмены!..

– Я вижу, что ты не очень хорошо знакома с Парижем.

– Но ведь я могу приехать навестить вас! Ну скажите же, что могу! Мне ни разу не приходилось встречать тех, кто живет в Париже.

– Близ Парижа, – поправила я. – И тебе надо будет спросить разрешения у мистера и миссис Нортон, в чьем коттедже я обитаю.

– Коттедж. Как живописно! А кто еще там живет?

– Дьявольски-черный кот по имени Люцифер, он из породы персов, но Квентин сообщил мне, что эти твари на самом деле афганского происхождения. Также у нас живет попугай, которого я унаследовала от одного из клиентов Годфри – мистера Нортона, – противный пестрый болтун по имени Казанова.

– Как же все это забавно! – мечтательно, с трепетом очень юной леди промурлыкала Аллегра. – Никакого сравнения с унылым, сырым и темным Лондоном. Мне кажется, что ваш друг Годфри невероятно обаятелен и красив, совсем как настоящий француз.

Я не стала говорить, что ее осведомленность о французских мужчинах соперничает только с ее знанием Парижа, вместо этого строго напомнив:

– И Годфри женат.

– Ах да, вы уже говорили. – Девочка была слишком юна, чтобы расстраиваться.

– Его жена – моя подруга Ирен, с которой мы вместе снимали комнату год назад в Сефрен-Хилл.

– Сефрен-Хилл? Вы действительно там жили? Как богемно.

– Да, мы с Ирен настоящая богема, – с достоинством подтвердила я. – По-моему, мы неизменно оказываемся в самых красочных кварталах больших городов.

– Знаете, мисс Хаксли, – сказала Аллегра, откинувшись на спинку стула и взяв чашку водянистого супа, где плавало несколько неопознанных объектов, очень тонко нарезанных, – я не сомневаюсь, что истории дяди Квентина о войне и о жизни на Востоке будут весьма интересны, но мне почему-то кажется, что рассказ о том, что с вами произошло после нашей встречи на Беркли-сквер, окажется более увлекательным.

– Заблуждения, по-видимому, ваша семейная черта, – пробурчала я, пока лакей подавал мне персональный бассейн прозрачного супа. Взглянув на него, я решила, что крепкий буйабес Прованса больше не кажется мне несъедобным. – Не думаю, что твой дядя будет говорить о войне. Его работа была все же секретной, и потом – он много страдал.

– Секретной? – Аллегра уставилась на блестящую столешницу, в которой отражался беседовавший с сестрой Квентин. – Он всегда такой милый, и я его обожаю, но не могу представить, чтобы дядя Квентин занимался действительно важными делами. А вы можете?

Пожалуй, я переборщила с информацией для восхищенных племянниц. Пришлось прикусить язык, что, к счастью, сделало невозможной попытку попробовать суп, но зато удержало меня от детального рассказа о том, какую захватывающую и энергичную жизнь вел ее дядя в последнее время.

Высокие напольные часы пробили полдесятого, когда мы покинули Гросвенор-сквер. После ужина джентльмены ускользнули на дегустацию коньяка и сигар. Я не очень-то скучала по миазмам дыма, которые порождают подобные мужские занятия, но время, проведенное в гостиной с дамами, было почти таким же удушающим. Всем им, за исключением Аллегры, было нечего сказать гувернантке, завязавшей знакомство с блудным членом семьи. Еще меньше могла сказать им я: лондонские скандалы и сенсации, которые волновали их, казались мне сущей безделицей по сравнению с международными заговорами и покушениями последних двух дней. Слушая сдержанный щебет дам, я понимала, что Квентин был прав: у меня, безвестной девицы низкого происхождения, жизнь была куда насыщеннее, чем у большинства этих женщин. Аллегра, вышедшая проводить нас с Квентином, отчаянно висла то на дяде, то на мне.

– Пожалуйста, приходите снова поболтать, мисс Хаксли, – умоляла она, – или, по крайней мере, пригласите меня в Париж. И дядя Квентин, пообещай, что я буду видеть тебя чаще. Я страшно по тебе скучаю!

Он вздохнул и аккуратно высвободился из ее объятий:

– Кажется, это было вчера, дорогая Аллегра. Я был младшим в семье. Мисс Хаксли может подтвердить, что я очень много думал о тебе и твоих ровесниках, когда застрял в Афганистане. Мы сражались за вас, за юное и прекрасное поколение. И я рад видеть, какой очаровательной и веселой молодой леди ты стала. Что бы ты ни делала, никогда не падай духом.

Она прильнула к руке дяди, будто боялась потерять его еще лет на десять. Квентин погладил девочку по голове, поцеловал в щеку и наконец-то распрощался с ней.

Миссис Тёрнпенни предложила семье Стенхоуп экипаж, чтобы отвезти нас обратно в отель в Стрэнде, но Квентин учтиво выразил желание прогуляться по площади, а затем поймать кэб.

– Надеюсь, вы не возражаете, Нелл? – спросил он, когда мы уже шли по дорожке к площади.

На самом деле я бы не отказалась от поездки в первоклассном семейном экипаже после целой жизни, проведенной в общественном транспорте, но сказала лишь:

– Напряженный был день.

– Не то слово, – ответил он. – У меня голова идет кругом.

– Без сомнений, это из-за коньяка.

Квентин засмеялся и повел меня по одной из диагональных дорожек, пересекающих центральную часть парка. Было достаточно темно; газовые фонари окружали сад, сияя множеством лун в туманной дали.

– Ах, Нелл, эта летняя лондонская прохлада! Она жила в моей душе все эти годы.

– В самом деле?

Он помолчал и взял меня за руку:

– Интересно, понимаете ли вы, чего избежали? Какой вы стали бы через десять лет жизни в таком доме?

Казалось, нет никакого ответа на подобный вопрос. Конечно, я понимала, что воссоединение с семьей очень взволновало Квентина и что его чувства сейчас бурлят. К тому же у меня была возможность увидеть его в окружении людей его положения и понять, насколько я далека от них. Впрочем, как и мои друзья, Ирен и Годфри, – однако им удалось распорядиться своей судьбой самым чудесным образом.