1945.

СИРАКУЗЫ, НЬЮ-ЙОРК.

Весь полет от Триеста до Сиракуз Дэнни был как во сне. Он судорожно вцепился в металлическое сиденье военного транспортного самолета, прижавшись к плечу Тайрона — того самого чернокожего морского пехотинца, который вывел его из ворот «Сан-Саббы». Огромный негр во всю глотку распевал песни, без умолку балагурил, радуясь возвращению домой, но Дэнни не очень понимал значение этого слова. Понимал он одно — им с Тайроном предстоит разлука.

Они не расставались с того дня, когда Тайрон нашел его в концлагере. Негр хотел сначала посадить его в огромный грузовик, увозивший уцелевших евреев, но мальчик повис у него на шее.

— Да не бойся, там тебе будет хорошо, — уговаривал его Тайрон.

Однако в памяти мальчика слишком четко запечатлелся другой грузовик — тот, на котором его со всей семьей увезли с фермы. В глазах у него застыл такой ужас, что Тайрон прекратил уговоры, взвалил мальчика на плечо, прыгнул в свой пятнистый камуфлированный «джип» и поехал в маленькую гостиницу, где разместился его десантный взвод.

Командовавший лейтенант делал вид, что не замечает затесавшегося среди его чернокожих парней белого «зайца». Дэнни стал всеобщим любимцем. Десантники, поражаясь его невероятному аппетиту, с хохотом накладывали ему в тарелку огромные порции копченой говядины из своих пайков и учили его английскому языку, а, вернее, — американскому солдатскому жаргону, густо приправленному бранью. Потом отряду было приказано возвращаться на базу, в Сиракузы. «Не горюй, Дэнни, берем тебя с собой», — заявил Тайрон, но когда взревели двигатели транспортного самолета, мальчик затрясся как овечий хвост. Куда он летит? Что с ним будет?

Наконец приземлились. Солдаты свистом и гиканьем выразили свой восторг от встречи с отчизной. Тайрон на руках снес Дэнни по трапу к черному длинному автомобилю, на борту которого было написано «Детский приют Св. Иоанна». Внутри Дэнни заметил какую-то черную пирамиду и, лишь когда женский голос сказал «Я сестра Мария-Тереза», разглядел толстое бледное лицо: несколько двойных подбородков «стекали» на гофрированный белый воротник.

— Она за тобой присмотрит. Держись, старина! — Тайрон стиснул мальчика в объятиях и побежал догонять взвод.

* * *

Детский приют Св. Иоанна размещался в бывшем пакгаузе, и как ни старались монахини придать ему хоть немного уюта, как ни развешивали они по стенам цветные литографии святых и мучеников, но толку было мало. Пакгауз стал отчим домом для ста двадцати мальчиков в возрасте от шести до десяти лет. Многие попали в сиротские дома еще в младенчестве, а когда подросли, их определили в это заведение.

Дэнни отвели в унылую белую комнату, где вдоль стен стояло шесть коек. Узкие окна были так высоко, что приходилось влезать на стул, чтобы выглянуть на улицу. Чем-то все это напомнило ему «Сан-Саббу» — не хватало только лагерного плаца.

Сестра Мария-Тереза объяснила, что он как самый старший обязан будет следить, чтобы в комнате было чисто, а все кровати — заправлены. В ответ Дэнни загнул одно из выражений, которые были у десантника Тайрона в большом ходу.

— Матерь Божья, — перекрестилась монахиня. — Чтоб я больше не слышала от тебя таких слов.

После этого он на все распоряжения только молча кивал.

Мать-директриса была к нему менее снисходительна и разозлилась всерьез, когда он сообщил ей, что цыган закону божьему не учили. Маленькие глазки за толстыми стеклами очков неприязненно оглядели его с ног до головы.

— Ничего, — сказала она. — Мы это дело поправим.

И Дэнни стали учить катехизису и священной истории, готовя к таинствам крещения и конфирмации. Он не сопротивлялся, но на уроках дремал, объясняя это тем, что плохо понимает по-английски, и добился своего — крещение решили на год отложить. А пока он стал ходить в школу по соседству.

Он чувствовал себя изгоем: в приюте дети сторонились его, за спиной передразнивая его странный выговор. Одноклассники оказались более жестоки и, когда он коверкал слова на уроках, насмехались над ним открыто.

Однако учительница английского, миссис Маргарет Деннисон, была на удивление терпелива и добра и одергивала тех, кто издевался над ним. Эта высокая, еще привлекательная женщина средних лет с изысканными манерами, всегда носившая кружевные воротнички и распространявшая вокруг аромат лаванды, в первый же день задержала его после уроков, вручила учебник, объяснила, как им пользоваться. И с ее помощью дела вскоре пошли на лад. Миссис Деннисон стала в Америке первым человеком, отнесшимся к нему по-человечески.

Вторым был шестилетний Рой, его сосед по койке, — худенький хрупкий темноглазый мальчик с жидкими рыжими волосами и густой россыпью веснушек вокруг носа. Он всегда улыбался, показывая передние широко расставленные зубы. Дэнни заметил, что другие помыкают им, заставляя мыть за них пол или посуду, а за это изредка позволяют ему поиграть с ними в бейсбол. Дэнни, хоть и не понимал правил, видел, что в команде от Роя, при всем его старании, очень мало толку.

Однажды в душевой, подстрекаемый другими мальчиками, Рой принялся смеяться над обрезанным членом Дэнни.

— Ну-ка, ну-ка, покажи, никогда такой пипки не видел!

Дэнни разозлился и оттолкнул Роя с такой силой, что тот отлетел к стене, поскользнулся на мокром кафеле и разбил себе нос. Дэнни совсем не собирался обижать его, но Рой был такой легкий, что отлетел, как пушинка. Все остальные поспешили убраться из душевой. Дэнни наклонился над Роем, скорчившимся на полу. Из носа у него хлестала кровь. Дэнни пытался остановить ее.

Сестра Мария-Тереза стояла на выходе, выдавая полотенца и проверяя, чисто ли вымыты уши. Когда появился заплаканный и окровавленный Рой, она в ужасе воскликнула:

— Что с тобой? Кто тебя так?

— Никто, сам упал, — пробурчал он в ответ.

Монахиня, заметив виноватый вид Дэнни, бросила на него угрожающий взгляд и продолжала допытываться:

— Тебя ударили? Толкнули?

— Никто меня не толкал, просто поскользнулся.

Вечером, когда погасили свет, Дэнни подошел к койке Роя.

— Спасибо, — сказал он.

— Научишь меня правильно подавать? — шепнул тот в ответ.

— Да я ж не знаю, как биту-то держать.

— Ну, тогда расскажи мне сказку.

— Рассказчик из меня никудышный, — ответил Дэнни и вспомнил, какую радость ему самому доставляло чтение сказок перед сном.

С того дня они стали неразлучны и даже за обедом садились рядом. Дэнни защищал мальчика от обидчиков. Рой отдал сушеную шкурку лягушки — главное свое сокровище — соседу Дэнни по койке, чтобы тот согласился уступить ему свое место. Теперь они не расставались и ночью. Дэнни раздобыл фонарик и, после того как сестра Мария-Тереза выключала свет, читал Рою сказки, впрочем, тот иногда засыпал, не дослушав.

Дэнни рылся в приютской библиотеке, отыскивая для нового друга книжки поинтересней. Однажды он наткнулся на роскошно изданный том сказок Андерсена и с волнением принялся перелистывать его. Когда же он нашел картинку, на которой был изображен злобный тролль с зеркалом, у Дэнни защипало глаза. Он зажмурился, захлопнул книжку и с такой силой задвинул ее на прежнее место, что она упала с полки.

* * *

Миссис Деннисон радовалась его успехам в школе. Однажды она сказала, чтобы он почаще ходил в кино — это поможет ему побыстрее освоиться в английском языке: привыкнуть к интонациям и начать думать на нем.

— Я, вообще, ни разу в жизни не был в кино, — смущенно признался он.

— Как? Ах ну да, я забыла, что ты всего полгода в Америке… Ничего, мы наверстаем. Киноутренник по субботам — одно из лучших воспоминаний моей жизни.

И когда наступила суббота, автобус доставил их в центр города. У Дэнни голова пошла кругом — он никогда еще не видел такого столпотворения. Обгоняя друг друга, куда-то спешили люди, ревели моторы проносящихся мимо автомобилей, завывали сирены и гудки, вспыхивали, чередуясь, красные, желтые, зеленые огни на перекрестках, разноцветные горящие буквы то зажигались и складывались в слова, предлагавшие приобрести прохладительные напитки, автомобили, пятновыводители, то гасли. На тротуарах вереницы лоточников протягивали им жареные орешки и какие-то витые твердые штучки из теста — миссис Деннисон назвала их крендельками, — а дети, несмотря на то, что стояла зима, лизали мороженое. Каждый куда-то спешил, у каждого было свое дело и занятие, никого не смущала эта бешеная оглушительная круговерть — они же ее и создавали.

Миссис Деннисон и Дэнни свернули за угол, и тут он увидел это. Ослепительно яркие синие буквы горели на уже темнеющем небе. «РИАЛЬТО», — прочел он. Они стали в длинную очередь, медленно продвигавшуюся к деревянной будочке в виде маленькой пагоды. Там продавали билеты. Потом вошли внутрь, и его ошеломили переплетающиеся красно-сине-зеленые струи, бившие из фонтана. Как это сделано? Потом поднялись по лестнице с массивными мраморными перилами. Околдованный, завороженный Дэнни не видел ни выщербленных ступеней, ни облупившейся штукатурки, ни облезлой ковровой дорожки. Все было волшебно в этом мире.

Они вошли на балкон. Перед ним и под ним разверзлась какая-то пещера, пышная и роскошная, как дворец. Толстые колонны, покрытые ажурной резьбой, подпирали синий свод потолка, на котором мерцали звезды. Разинув рот, ошеломленный и пытающийся хоть как-то освоиться в этом водопаде новых впечатлений Дэнни оказался в красном бархатном кресле. Из одного угла зала связка длинных золотых трубок, как-то соединенных вместе, вдруг издала глубокий и низкий звук, и он почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он забыл и про миссис Деннисон, когда прямо напротив того места, где он сидел, вдруг медленно пошел кверху занавес. Музыка стала замирать, свет меркнуть. За занавесом обнаружился огромный белый экран. В зале было теперь совсем темно. Дэнни испугался. «Надеюсь, тебе понравится», — услышал он голос миссис Деннисон, но не в силах был вымолвить ни слова. Потом черноту прорезал пучок света, экран ожил и заполнился образами другого мира. Зазвучали трубы, по склону холма поскакали рыцари в доспехах, и впереди всех сам король — Генрих Пятый, осадивший коня у ворот своего замка. Так в жизнь Дэнни вошел Шекспир.

* * *

Это стало привычкой. Каждую субботу миссис Деннисон и Дэнни сидели бок о бок в полупустом зале кинотеатра, уставившись на прямоугольный экран, и по очереди доставали из кулечка кукурузные хлопья.

Дэнни не вставал со своего места, пока не исчезал последний титр, он испытывал ненависть к вспыхивавшему свету и гаснущему экрану. Он знал теперь о кино все — названия картин, фамилии режиссеров, кинозвезд, операторов и сценаристов. Все мальчики в приюте наизусть помнили, сколько мячей пропустил Джеки Робинсон в 1947-м году, но зато понятия не имели о том, что Роберт Колман получил «Оскара» за «Двойную жизнь». Всей душой полюбил он эти тени волшебного фонаря, оживающие на экране. Оцепенев, следил он за тем, как Гарольд Рассел в «Лучших днях нашей жизни» берет чашку кофе стальными крючьями, заменившими ему руки, и, когда фильм кончился, быстро вытер глаза, стыдясь своих слез. К его удивлению, плакали, не стесняясь, многие мужчины в зале.

Они вышли на улицу, и он заметил, что и миссис Деннисон тоже взволнована фильмом. Она сказала:

— Во всем мире люди плачут в кинозалах. Кино — форма искусства, не менее важная, чем литература, и, наверно, более мощная.

«Да, — подумал Дэнни, — я испытал эту мощь на себе».

Всю следующую неделю он занимался еще усердней, чем всегда, безропотно выполнял все, что ему поручали, предвкушая Фреда Астора в «Восточном параде». Но миссис Деннисон в эту субботу была занята.

Дэнни в отчаяньи и в полном одиночестве — Роя наконец включили в состав команды запасным игроком — расхаживал по комнате из угла в угол. Влезал на стул и через узкое окошко смотрел, как во дворе играют в бейсбол, а Рой со страдальческим выражением лица сидит на скамейке и держит в руках биту, размером с него самого. Видно, не только Дэнни был несчастен в этот день.

Он взглянул на стенные часы — половина двенадцатого. Всего через полчаса на экране «Риальто» появится Фред Астор. Он должен его увидеть! Надев кепку с эмблемой приюта — все воспитанники были обязаны носить ее, — он на цыпочках прокрался мимо директорского кабинета.

— Куда собрался, Дэнни? — догнал его уже у самых дверей голос Марии-Терезы.

— Меня ждет миссис Деннисон, — солгал он.

Она кивнула, и Дэнни на подгибающихся ногах выбрался на улицу.

Денег у него не было, но зато был план. В «Риальто» он сунул кепку в карман и пристроился в очередь за билетами за величественного вида женщиной. Когда она склонилась к окошечку кассы, скользнул мимо билетера, сказав «Билету мамы», и помчался наверх, на балкон. Там забился в угол и дрожал, пока не погасили свет. Но как только раздалась музыка, он забыл обо всем и с таким воодушевлением завертел головой в такт движениям Фреда Астора, что сидевшая рядом женщина толкнула его локтем.

На этот раз он не дождался финальных титров, а через боковые двери выбрался на улицу и заторопился в приют, пританцовывая, вертя ветку, заменявшую ему тросточку Астора, и напевая только что услышанную песенку.

Сестра Мария-Тереза по-прежнему несла караул у дверей.

— Спасибо, миссис Деннисон! — крикнул он, обернувшись на улицу, потом вежливо кивнул монахине и направился в свою комнату.

Он никому не рассказал об этой, проделке — ни миссис Деннисон, ни Рою.

* * *

Самым скверным днем было воскресенье. Их поднимали очень рано, в шесть утра, и вели на службу в соседнюю церковь.

Священник не хотел, чтобы они смешивались с другими прихожанами. После богослужения надо было готовиться к завтраку, на котором присутствовали возможные усыновители. Директриса обращалась к ним с речью: объясняла, какое богоугодное дело они совершат, если дадут несчастным сироткам дом и семью, и как щедро воздастся им за это на небесах. Потом они строем входили в столовую, становились в четыре шеренги на возвышении и пели гимны, пока будущие родители, пережевывая поджаренный хлеб и яичницу, с интересом рассматривали их как товар на прилавке. К концу завтрака по крайней мере одного из воспитанников забирала какая-нибудь бездетная чета.

Дэнни, как только попал в приют, постоянно слышал, что его-то никто не возьмет — слишком большой, и радовался этому. Он втянулся, привык и не желал никаких перемен. Перемены будут только к худшему. А вот Роя могли усыновить, и это его тревожило. Рой, как и все остальные, всматривался в сидевших в столовой людей отчаянно молящими глазами, надеялся, что этот волшебный день наконец наступит, и представлял себе своих будущих родителей. Отца и мать он не знал, и с младенчества кочевал по сиротским домам.

— Дэнни, а ты помнишь своих родителей? — спросил он однажды.

— Я не хочу об этом говорить, — оборвал его тот.

По воскресеньям, после этой тяжелой процедуры, Роя мучили кошмары, и он писался во сне. За это в приюте сурово наказывали: провинившегося оставляли без обеда, и, пока его товарищи дружно стучали ложками, он стоял в углу с плакатиком на груди, рассказывающим о его прегрешении. Дэнни уже несколько раз похищал из кладовой чистое белье и перестилал постель Роя, чтобы сестра Мария-Тереза не заметила происшествия. Грязные простыни прятали под матрас, а потом сдавали в прачечную вместе с остальным бельем.

Однажды Дэнни разбудил шепот Роя:

— Дэнни, опять…

— Ах, чтоб тебя… — Дэнни, еще не проснувшись толком, побрел в кладовую и обмер — ни одной чистой простыни! Он вернулся в спальню, снял простыню со своей кровати и постелил ее на кровать Роя.

— Тебе попадет… — заскулил тот.

— Спи давай, — буркнул Дэнни, ища на влажной простыне местечко посуше. — Я без обеда обойдусь как-нибудь, а тебя и так ветром шатает.

Уже засыпая, он услышал шепот Роя:

— Дэнни…

— Ну, что еще?

— А, может, нас обоих вместе усыновят?

— Может, может…

Всю жизнь он будет вспоминать, как стоял в углу столовой с плакатиком на груди «Я намочил свою постель».

* * *

По случаю окончания учебного года был устроен вечер. Дэнни должен был выступать с декламацией, — так хотела миссис Деннисон.

— Не волнуйся, ты теперь прекрасно говоришь по-английски. Я сяду в первом ряду и в случае чего подскажу. Смотри на меня.

Но подсказка не понадобилась: он не сбился ни разу, читая безо всякого акцента:

Раздались аплодисменты, и ему очень понравилось это. Ночью он рассказал о своих ощущениях Рою, который тоже уже знал стихи наизусть, потому что Дэнни несколько недель подряд учил их вслух.

И когда был устроен очередной «родительский завтрак», он заставил Роя прочесть их со сцены. Рой имел грандиозный успех — улыбалась и хлопала даже суровая директриса. Особенно громко аплодировала одна немолодая чета. Потом супруги подошли к директрисе и о чем-то говорили с нею. Дэнни, убиравший со стола тарелки, догадывался — о чем. Они решили усыновить его дружка.

Глядя на счастливое лицо Роя, он должен был скрывать свои чувства. Он должен был делать вид, что ему нравятся новые родители Роя — широкая улыбка не сходила с их упитанных розовых физиономий. По крайней мере, они хоть откормят тощего рыжего мальчишку… Он сказал ему, что поможет сложить вещички. Вещичек-то, в сущности, и не было, кроме железной коробки из-под сигар, где тот хранил свои сокровища, ему разрешили взять с собой только то, в чем он ходил. Новые родители ждали его внизу.

— Главное — не бойся, — напутствовал его Дэнни. — Больше писаться не будешь. У тебя теперь есть отец, мать, отличный дом, своя комната. Кошмары больше сниться не будут. Спать будешь как убитый.

— Да-а, а если все-таки?… — ныл Рой.

— Попроси почитать тебе перед сном сказку, — и скомандовал: — Пошли!

Он донес коробку до дверей вестибюля, где продолжали улыбаться новые родители. Когда они повели Роя к машине, тот вдруг вырвался, побежал обратно и кинулся Дэнни на шею. Хрупкое тельце мальчика содрогалось от рыданий.

— Дэнни… Дэнни… Я так люблю тебя… Я никогда тебя не забуду!

Машина уехала, увозя Роя, а Дэнни долго еще в каком-то оцепенении глядел ей вслед. И еще долго у него в горле был комок.

* * *

Теперь он больше, чем прежде, был благодарен судьбе за встречу с миссис Деннисон. Он рассказал ей, как ему не хватает маленького Роя, обретшего семью.

— Может быть, найдутся добрые люди, которые и тебя усыновят, — сказала она.

— Да нет, я — слишком взрослый. Мне уже пятнадцать.

В следующее воскресенье Дэнни пел в хоре и вдруг с удивлением заметил за одним из столиков миссис Деннисон рядом с каким-то высоким сухощавым мужчиной с длинными прядями полуседых волос, зачесанных поперек лысого черепа. Он решил, что это ее отец, но потом понял, что это ее муж, мистер Джон Деннисон, за которого она вышла десять лет назад, директор школы на пенсии. И для нее, и для него это был первый брак.

Когда «родительский завтрак» закончился, Дэнни позвали к директрисе. У нее в кабинете сидели Деннисоны, и по выражению их лиц он понял: сейчас что-то произойдет.

— Сядь, Дэниел, — сказала директриса, кивнув ему. — Хочу тебе кое-что сообщить.

Он медленно опустился на стул, вопросительно взглянул на миссис Деннисон.

— Дэниел, — произнесла та. — Бог не дал нам с Джоном детей… и мы хотим усыновить тебя.

— Да, мой мальчик, — слабым голосом подтвердил ее муж и слегка откашлялся.

— Вы хотите меня… усыновить? — Дэнни не верил своим ушам.

Миссис Деннисон склонилась к нему и поцеловала его в лоб.

* * *

Перед тем как покинуть приют, Дэнни попросил у сестры Марии-Терезы адрес Роя. Она покачала головой:

— Эти сведения мы никому не даем, Дэнни, ты же знаешь.

— Но ведь мы с ним так дружили!

— Дружили. Но в жизни приходится иногда забывать наши сиюминутные привязанности ради чего-то более важного. Ты должен помнить, Дэнни, что мы пришли в этот мир, чтобы любить Господа и служить ему.

Дэнни снова почувствовал, как спазмы сжимают горло. Он никогда больше не увидит Роя, никогда не сможет рассказать ему об отце, матери, Рахили, никогда не поделится своей тайной с единственным человеком, способным сохранить ее. Он несколько раз хотел сделать это — и останавливался. А теперь у него — новая жизнь, и он вступает в нее под новым именем. Теперь он — Дэниел Деннисон, сын Маргарет и Джона Деннисон. У него — своя комната на втором этаже их маленького домика, как две капли воды похожего на другие домики по обе стороны узкой, обсаженной деревьями улицы. Его кровать, в нише под скосом потолка, стоит у окна. В ящике он хранит свои реликвии — кольцо от парашюта, которое дал ему на прощание Тайрон, и бейсбольный мячик — подарок Роя.

В доме, где приятно пахло лавандовым мылом, во всем чувствовались викторианские вкусы миссис Деннисон — от ситцевого чехла на диване и абажуров с бахромой до салфеток с кружевными краями.

Мистер Деннисон несколько раз заводил речь о прошлом мальчика, о его корнях, но Дэнни отвечал кратко, что его разлучили с родными во время войны, и он попал в лагерь. Маргарет в таких случаях старалась перевести разговор на другое и никогда ни о чем его не расспрашивала, однако в минуты нежности называла его «мой цыганенок». Впрочем, минуты эти были редки: она обращалась к нему, как к взрослому — Дэниел.

Мистер Деннисон, которого Дэнни так и не смог никогда назвать «отец», часто прихварывал, и потому мальчик проводил много времени наедине с Маргарет. По утрам они вместе шли в школу, а вечером она, как и прежде, помогала ему с английским. По субботам ходили в кино.

Мистер Деннисон настаивал, чтобы Дэнни посещал воскресную службу. Они с женой принадлежали к евангелической церкви и, как потом узнал Дэнни, мать-директриса не сразу согласилась отдать своего воспитанника в некатолическую семью. Впрочем, проповеди пастора действовали на него так же усыпляюще, как и месса. Но здоровье мистера Деннисона ухудшалось, он все больше времени проводил дома, и воскресные службы отпали сами собой.

Интерес мальчика к кино не ослабевал: он уже ходил в библиотеку Сиракузского университета и читал книги по истории и теории кинематографа, а сидя перед экраном, обращал внимание на то, какими средствами достигается правдоподобие, как строится кадр, работают свет и звук.

Они посмотрели «Белый зной». Дэнни, подавшись вперед, вцепился в ручки кресла, завороженно глядя, как преследуемый полицией гангстер взбирается по лестнице на нефтяную цистерну. Вокруг бушует пламя. Гангстер кричит «Мама, погляди на меня — я на вершине мира», и тут цистерна взрывается. В этом месте Дэнни коротко всхлипнул. Маргарет погладила его руку.

По дороге домой она грустно сказала:

— Ты меня извини, зря я тебя повела смотреть такие ужасы…

— Но зато как замечательно она сделана! Все как настоящее, правда?

— Слишком настоящее — невозможно смотреть.

Дэнни промолчал, не сказав то, что ему хотелось сказать: «Я бы мечтал снять такую картину».

* * *

К его шестнадцатилетию был испечен шоколадный торт и извлечена бутылка шампанского. Мистер Деннисон, тяжело отдуваясь, сидел во главе стола в халате и не притронулся к вину, хотя и провозгласил тост «За здоровье нашего сына…» Внезапный спазм помешал ему продолжить. Маргарет дала ему таблетку. Сделав глоток вина, она протянула Дэнни маленький сверток в нарядной упаковке. Он развернул — там оказались ручные часы из нержавеющей стали на черном кожаном ремешке. От волнения он никак не мог застегнуть его у себя на запястье, так что миссис Деннисон пришлось помочь ему. У него никогда еще не было часов, и он растроганно поблагодарил своих новых родителей.

— Ну хорошо, довольно сильных ощущений на сегодня, — сказала миссис Деннисон. — Джек, тебе надо лечь в постель, — и она подала ему таблетку снотворного и стакан воды.

— Позволь, Маргарет, я же принял…

— Ах, Джек, какой ты стал забывчивый! — улыбаясь, она вложила таблетку ему в рот и поднесла к губам стакан.

Дэнни молча помог ей убрать со стола и перенести в кухню посуду.

— Ну а тебе, именинник, тоже пора спать, но не забудь сначала доделать уроки.

— Не забуду, Маргарет, — сказал он, зная, что ей нравится, когда он так ее называет.

Она прикоснулась губами к его щеке.

— Попозже я зайду проверить.

Приняв душ, Дэнни надел чистую пижаму, висевшую на спинке кровати, и открыл хрестоматию — ему нравилось перечитывать стихи, которые они проходили с миссис Деннисон в классе, а она часто просила продекламировать их. Его английский был теперь безупречен, никто бы не догадался, что это не родной ему язык.

Дверь бесшумно отворилась, и на пороге появилась она. Дэнни с удивлением увидел на ней не теплую ночную кофточку, в которой она обычно спала, а полупрозрачную, с глубоким вырезом на груди сорочку.

Она присела на край его кровати. Дэнни не мог отвести глаз от ее груди: под тонкой тканью явственно обрисовывались напряженные соски.

— С днем рожденья, Дэниел, — она наклонилась к нему. — Мы оба так рады, что ты с нами.

— Спасибо вам за часы, — с трудом проговорил Дэнни, загипнотизированный ее присутствием.

Она говорила как во сне, и словно не слышала его:

— Никогда не забуду тот день, когда ты читал Киплинга на вечере. Ты ни разу не взглянул на меня, ни разу не сбился, ты стоял на сцене — такой уверенный, высокий, красивый… и читал: «…Земля — твое, мой мальчик, достоянье, и более того, ты — человек…»

Она перебирала его кудрявые волосы, и у самой щеки он чувствовал ее грудь. Сердце колотилось, ладони стали влажными.

— Смотри, — она показала за окно, — какая луна… — свободной рукой она погасила лампу. — Так лучше, правда?

— Правда, — прошептал он.

Мурашки побежали по его телу, когда она прилегла рядом и прижалась к нему. На какой-то миг ему захотелось вскочить и убежать, но тут она прильнула к его рту, кончиком языка мягко раздвигая плотно сжатые губы. Его обдало жаром.

— Тебе сегодня шестнадцать, ты чувствуешь себя взрослым мужчиной? — с нежной насмешкой спросила она и, прежде чем он успел ответить, снова поцеловала его. На этот раз его губы сами раскрылись навстречу ей, кончик языка встретил ее язык. Рука Маргарет, пробравшись под пижаму, гладила его живот.

Дэнни обхватил ее, крепко прижал к себе. Рука ее скользнула ниже.

— Да, — услышал он ее шепот. — Ты уже мужчина.

* * *

С того дня это стало таким же ритуалом, как и кино по субботам. Дэнни иногда спрашивал себя, не дает ли она мужу перед их свиданием лишнюю таблетку снотворного?

Теперь он по-другому смотрел на девочек-одноклассниц, на их созревающие груди. Самая хорошенькая — ее звали Пегги, на биологии они сидели рядом — пригласила его на свой день рождения. И в субботу после обеда он вбежал к себе в комнату, где лежали заранее приготовленные лучшая белая рубашка, темно-синий костюм, вишневый галстук. Начищая башмаки, он весело насвистывал и потом в такт той же мелодии запрыгал по ступенькам вниз. Там, внизу, стояла с замороженной улыбкой Маргарет.

— Желаю тебе как следует повеселиться.

Ее тон смутил его:

— Я ненадолго, ма… Маргарет…

— Почему же, Дэниел? Оставайся там, сколько захочешь, — глаза ее, казалось, пронизывали его насквозь. — Сегодня же суббота. А обо мне не беспокойся.

— Ну, хочешь, я совсем не пойду?

— Решай сам, ты уже взрослый. Поступай так, как сочтешь нужным, — она отвернулась и ушла.

Дэниел постоял, несколько раз взглянул на часы и медленно начал подниматься по ступенькам обратно. Руки его бессильно болтались вдоль тела.

* * *

Чем ближе был день окончания школы, тем чаще Маргарет заставляла его сидеть дома и заниматься, готовясь к поступлению в Сиракузский университет. Но у Дэнни на уме было другое. Он понимал, что должен уехать отсюда, иначе придется так и жить под неусыпным и жестким контролем Маргарет. Не только о подружке нечего было и думать, она не давала ему встречаться и с одноклассниками.

Но когда он получил уведомление о том, что принят в Институт искусств при Университете Южной Калифорнии, Маргарет ничего уже поделать не могла.

Шел 1950 год. Кому-то он запомнился тем, как президент Трумэн счастливо избег покушения, другим — началом антикоммунистической истерии, развязанной сенатором Маккартни, но для Дэнни это был год выхода на экраны увенчанного «Оскаром» фильма «Все о Еве» с Бетт Дэвис и Энн Бакстер. Это был последний фильм, который он смотрел вместе с Маргарет Деннисон. На следующий день он уехал на Западное побережье.

* * *

Стоял сентябрь. В Сиракузах желтели и облетали листья, а здесь, в Калифорнии, было по-летнему жарко, распускались цветы, и в безоблачное синее небо целились верхушки пальм — таких высоких, что непонятно было, как они стоят и не падают.

Дэнни робко бродил по многолюдному университетскому кампусу, поглядывая на студентов, чувствовавших себя вполне уверенно и свободно, и читая греческие буквы у них на свитерах — они обозначали, к какому «братству» принадлежат их владельцы. Дэнни не решался подойти и заговорить с ними, а когда все же отваживался — мямлил и запинался от смущения. Ему было восемнадцать лет, а он чувствовал себя, как в тот день, когда его привезли в приют.

Он тосковал по дому, где под крылышком у Маргарет было так уютно и надежно. Первую неделю он писал ей ежедневно. Потом услышал, как его хорошенькие сокурсницы перешептываются «Какой красивый», стал получать столько приглашений на разнообразные вечеринки, что времени на письма не оставалось, да и надобность в них отпала. А потом, когда он начал подрабатывать официантом в кафетерии, исчезла и последняя зависимость от миссис Деннисон и от тех небольших денег, что она ему присылала еженедельно.

Ему предложили стать членом нескольких студенческих «братств», и в том числе — еврейского. Это смутило его.

— Тут какая-то ошибка, — сказал он, — я же не еврей.

— Ну и что? — ответили ему. — У нас нет ограничений, мы принимаем всех, кто нам подходит.

Дэнни был в смятении. Почему они пригласили именно его? Заподозрили в нем еврея? Узнали своего? Он заперся в комнате и принялся разглядывать в зеркале над умывальником свои черные вьющиеся волосы, прямой нос. Он не похож на еврея. Маргарет говорила, он — вылитый Роберт Тейлор, а ведь Тейлор — не еврей. Или еврей?

И когда представилась возможность вступить в братство «Сигма-Альфа-Эпсилон» — САЭ, он ухватился за него. Члены САЭ считались самыми требовательными и разборчивыми, лучше всех одевались, выглядели, как истые «белые англосаксы-протестанты», у них были самые длинноногие и загорелые подружки, и размещался их клуб в лучшем доме — большом, белом, двухэтажном, со стрельчатыми окнами и высокими колоннами в дорическом стиле, окружавшими террасу.

Дэнни волновался, и поэтому явился на церемонию «беседы» загодя. Один из членов братства в темно-синем блейзере с вытисненным на грудном кармане золотым вензелем встретил его и провел в комнату, все стены которой были заставлены книжными полками. За большим столом красного дерева сидело четверо, одетых так же, как его спутник. Дэнни сразу понял, что его собственный спортивный пиджак тут «не проходит».

Председатель, старательно выговаривавший слова на британский манер и посасывавший трубку, учтиво задавал ему вопросы, и поначалу все шло гладко. Но потом он откинулся на спинку кресла и взял со стола листок бумаги.

— Нам стало известно, что вас приглашали вступить в братство «Альфа-Бета-Гамма». Так это?

— Да, но…

— Надо говорить «да, сэр».

— Да, сэр, приглашали… но… Они ошиблись…

— Так вы не еврей?

— Нет, сэр. Моя семья принадлежит к епископальной церкви.

Сидевшие за столом переглянулись, и председатель ласково сказал:

— Ну, еще несколько вопросов, которые мы задаем всем кандидатам. Вы не возражаете?

Дэнни приняли. Теперь он тоже носил блейзер с вензелем из переплетенных греческих букв, и под руку его держала самая красивая и аппетитная блондинка из их колледжа — она окончила закрытую женскую школу и теперь просто мечтала воспользоваться новообретенной свободой.

Дэнни хоть и пользовался большим успехом, но не мог бы сказать, что счастлив. Ни один из его скоропалительных романчиков не перерос в более или менее прочную привязанность, не избавил его от гнетущего чувства одиночества. Иногда по вечерам он поднимал голову от учебника и представлял, как Рой входит в комнату. Бывают же чудеса? Рой сумел бы понять его тоску, он бы все рассказал ему — даже самые свои сокровенные тайны… Дэнни написал в приют в надежде напасть на его след, но ему кратко ответили, что разглашение тайны усыновления является нарушением существующего закона.

* * *

В начале второго семестра в братство принимали новых членов. Рыжий толстячок Джозеф Макдермот выдвинул ошеломившую всех кандидатуру Зака Абрамса — университетской баскетбольной звезды.

— Но он же еврей! — воскликнул председатель посреди общего ропота.

— Ну и что с того? — сказал Макдермот. — Он — центровой нашей сборной по баскетболу и отличный малый. Будет ценнейшим приобретением для нашей корпорации. Пора кончать с этими допотопными правилами членства. Давайте первыми от них откажемся. Я предлагаю Зака Абрамса в члены «Сигмы-Альфы-Эпсилон».

Стало тихо. Джозеф презрительно оглядывал собравшихся.

Дэнни, вспомнившего мучительную процедуру приема, бросило в пот. Он видел; многие посматривают на него. Поднялся со своего места, но когда все приготовились слушать, пожалел о том, что вылез.

— Я хочу сказать… — начал он и остановился, прикусив губу. — Хочу сказать, что… мы все… э-э… принесли клятву, когда вступали в наше братство. Клялись поддерживать его традиции… И… думаю, что… эту благородную и… и давнюю традицию ломать не стоит… — Он осекся и сел.

При голосовании выяснилось, что за Абрамса — один лишь Макдермот. Все похлопывали Дэнни по плечу, поздравляли с удачным выступлением, а он сидел, не поднимая глаз. Внезапно раздавшийся голос Макдермота заглушил общий шум:

— Я вам заявляю: вы все — дерьмо! Все до единого! Я отказываюсь состоять в вашем поганом братстве! — он двинулся к выходу, а поравнявшись с Дэнни, бросил ему в лицо: — Ненавижу антисемитов! Знать тебя не желаю!

Дэнни смотрел в пол. Он не хотел обнаруживать ни перед кем, как он восхищается Джозефом и как презирает себя. Это смутное чувство вины и недовольства собой не покидало его весь семестр, и только каникулы принесли какое-то облегчение.

* * *

Когда он приехал домой, Маргарет на кухне готовила его любимые блюда. Они не виделись почти целый год. Расцеловав ее в обе щеки, он забормотал о том, почему так редко писал ей — множество дел, лекции и прочее.

Она остановила его сбивчивые объяснения.

— Дэниел, не надо. Знаю: первый курс самый трудный.

— Ах, ма… Маргарет, ты все сама понимаешь…

— Мы с отцом так гордимся тобой. Но знаешь, его состояние в последнее время ухудшилось.

Дэнни спохватился, что совсем забыл спросить о мистере Деннисоне, которого несколько месяцев назад пришлось отправить в больницу для «хроников».

— Да? Как это грустно… Я пойду навещу его. Прямо сейчас.

— Ну, зачем же сейчас лететь сломя голову? Я была у него утром. Завтра пойдем вместе.

— Нет-нет, я пойду сейчас, так будет лучше.

Когда сиделка провела его в палату, он вздрогнул, увидев, как истаял мистер Деннисон. Глаза его были открыты, но он, казалось, был в забытьи. Вокруг лица змеились зеленые резиновые трубки. Дэнни сел у его постели. Лицо старика вдруг передернулось судорогой, из открытого рта потянулась ниточка слюны.

«Этот человек усыновил меня, — думал Дэнни. — Он дал мне свое имя. Он хотел быть моим отцом. А я ни разу даже не поблагодарил его». Теперь он хотел поговорить с ним, попросить прощения за то, что предавал его. Но сидел неподвижно и молча — больше ему ничего не оставалось.

Дома его ждала миссис Деннисон в кружевной розовой блузке и черной бархатной юбке. На столе были парадный сервиз и серебро. За обедом оба ели мало и говорили без умолку, словно боясь, что возникнет пауза.

— Ты, наверно, устал, — сказала Маргарет. — Через всю страну на автобусе… Я уберу посуду, а ты ложись. Я поднимусь к тебе, пожелаю спокойной ночи.

Дэнни долго рассматривал кофе в чашке.

— Да, я устал.

В его комнате все было в точности, как при нем. Он выдвинул ящик, где лежали кольца Тайрона и мячик Роя, подбросил его на ладони и поймал. Что только ни приходило ему в голову в эти минуты?!

Дверь была полуоткрыта. Он слышал, как поскрипывают ступеньки и как Маргарет поднималась к нему. Сейчас она войдет в комнату. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы ее не было здесь. Он рванулся к дверям, но убегать было поздно: Маргарет уже шла по коридору. Он закрыл дверь, повернул ключ.

Потом отступил, сдерживая дыхание. Ручка двери поворачивалась. Он ощущал присутствие Маргарет за порогом. Ручка повернулась снова. Казалось, целая вечность прошла — и вот ее шаги стали удаляться.

Выдохнув, он сел на кровать. Как страшно ему было, когда началась их близость… Теперь все кончено, а ему еще страшней.

Утром ни он, ни она даже не упомянули о том, что произошло ночью. Миссис Деннисон естественно и непринужденно приняла его объяснения того, почему он должен вернуться в университет, на летний семинар.

Потом он еще раз приехал в Сиракузы, на похороны мистера Деннисона, но остановился в отеле. Порог этого дома он больше не переступал.