1986.

БРАЙТОН, АНГЛИЯ.

На платформе их ждал прямой и улыбающийся полковник Джонсон.

— Через несколько минут вы войдете под крышу вашего нового дома, — провозгласил он, открыв перед ними дверцу и багажник автомобиля, куда они поставили свои тяжелые сумки.

«ГРИНФИЛДС-ИНН» — было написано на дорожном указателе. «Как это красиво звучит, — думала Люба, поглядывая в окно машины, — и каким покоем веет от всего». Это было увитое плющом четырехэтажное здание в викторианском стиле — восемнадцать номеров.

Полковник, заводя машину на стоянку, тем временем объяснял Магде, что ей как человеку опытному и сведущему в кулинарии придется взять на себя заботы о гостиничном ресторане и питании постояльцев. Сам он займется рекламой. Дел впереди много, сезон только начинается.

К началу второй недели отель был заполнен до отказа. Магда работала, как каторжная, не выходя из кухни: надо было приготовить тридцать завтраков. От ленча многие постояльцы отказывались, чтобы не покидать пляж, но зато были не прочь взять с собой сандвичи. А потом наступало время обеда.

Все восемнадцать номеров надо было прибрать, в каждом постелить постели. Это выпало на долю Любы. Полковник обещал нанять горничную, но, по его словам, пока не нашел ничего подходящего. Тем не менее он был по-армейски придирчиво строг и требовал, чтобы все делалось в срок и как полагается. Очень скоро оказалось, что полковник умеет сердиться и тогда становится весьма неприятен. Впрочем, с постояльцами он всегда был улыбчив и приветлив, постоянно упоминал о «чудесной жене» и «очаровательной дочке».

Любу радовало одно: у нее теперь была своя комната на четвертом этаже, где помещались самые маленькие и дешевые номера, — не комната, а крошечная каморка, переделанная, наверно, из кладовой. Но зато она принадлежала ей.

Однако уже через неделю Люба своего достояния лишилась. Это был вечер субботы, и она, полумертвая от усталости, мечтала только подняться к себе и вытянуться на кровати. Они с Магдой домывали последние тарелки, когда на кухню вошел полковник Джонсон.

— Люба, — сказал он, — освободи свою комнату.

Она смотрела на него с недоумением.

— Постоялец, — объяснил он. — Вещи свои пока положишь к нам в шкаф. А переночуешь на диване в моем кабинете, — и, снова нацепив свою приветливую улыбку, повернулся и вышел.

— Почему он не сказал, что мест в гостинице нет? — вскинулась Люба.

Магда молча мыла посуду.

— Почему не отказался выкинуть свою очаровательную дочь из ее комнаты? Где его хваленое плаванье? Где балет? А теперь еще и комнату отнял! Дальше что?

— Разгар сезона, — наконец сказала Магда. — Он нервничает. Он хочет, чтобы дело шло. Пожалуйста, потерпи немножко.

— Потерпеть? Мы целый месяц пашем на него, как черные рабы. Он никого до сих пор не нанял нам в помощь — одни обещания! Обещания давать легко! Ему-то что! Напялит белый пиджак и стоит внизу, улыбается. Отличная работа: изображай из себя радушного хозяина да прибыль считай!

Магда грохнула кастрюлей о край раковины:

— Замолчи! Не желаю тебя слушать! Мы с тобой — в чужой стране, в незнакомом городе! Я хочу, чтобы наша жизнь…

Она осеклась. В дверях стоял полковник, неслышно подошедший в своих башмаках на резине.

— Вы — в Англии и говорить впредь извольте только по-английски, — отрывисто бросил он, и окинув их долгим колючим взглядом, круто повернулся и вышел.

Люба еле сдерживала ярость. Как могла так ошибиться Магда в этом человеке? Как она сама не сумела раскусить его сразу? Конечно, мать отчаянно держится за него, потому что еще одной неудачи она просто не переживет.

Ладно, решила она, я ей помогу. Как бы трудно мне ни пришлось, я сделаю это для нее — и стала подниматься по лестнице за своими вещами.

* * *

В кабинете стоял огромный и старомодный письменный стол-бюро с поднимающейся крышкой. Полковник каждый день священнодействовал за ним — проверял счета, вел гроссбухи, — никогда не забывая после работы тщательно запереть его на ключ, который хранил в застегнутом нагрудном кармане. Люба часто видела, как полковник то и дело ощупывает карман, проверяя, на месте ли ключ.

На вторую ночь она проснулась на жестком диване оттого, что прямо в лицо ей бил яркий свет. Полковник сидел за столом.

— Что случилось? — зевая, спросила она.

— Когда я работаю, мешать мне нельзя.

Он считал деньги — Люба видела целую кучу банкнот — сбивался и начинал сначала, бормоча себе под нос что-то о «нерадивости» и «лени». После того как британские колонии, получив независимость, национализировали банки, он потерял значительную сумму и с тех пор не доверял ни текущим счетам, ни абонентским сейфам. Сколько же у него тут денег? — думала Люба. Окончив подсчет, он опустил крышку стола, тщательно запер его и сунул ключ в карман.

То был его первый, но далеко не последний визит среди ночи.

Однажды он в полной парадной форме при всех орденах вломился в кабинет с криком:

— Подъем! Подъем! Сегодня день рождения ее величества королевы! Сбор и построение в пять по нулям Гринвича!

Ничего не соображая со сна, Люба помчалась вниз, где заспанная Магда прикрепляла британский флаг к вытяжным шнурам мачты во дворе. Появился полковник, скомандовал «смирно!» и поднял флаг.

— Мы будем устраивать этот церемониал в каждый национальный праздник, — сказал полковник, ведя их на кухню.

«Матерь Божья, — думала Люба, — и неужели всегда на рассвете?»

Было только начало шестого — еще целых два часа можно было бы спать… Но полковник заставил их взяться за работу и готовить парадный завтрак по случаю тезоименитства ее величества.

Он расхаживал по кухне, нетерпеливо поглядывая на них. Потом неожиданно смял кулаком-скрученные бутонами порции масла.

— Неправильно! Так не подают! — крикнул он.

Магда и Люба, стараясь не встречаться глазами, стали переделывать.

Через три часа, сияя медалями, глянцем башмаков, обворожительной улыбкой, выутюженный и надраенный полковник стоял в дверях столовой, встречая постояльцев:

— Доброе утро… Как вы спали?.. Моя жена приготовила сегодня кое-что особенное…

Еще через несколько часов он принял решение перенести все хозяйственные запасы и припасы из подвала на чердак, чтобы их не украли.

«Кому в голову взбредет красть твою туалетную бумагу?» — думала Люба, в десятый раз взбираясь по шаткой железной лесенке на чердак. Но она молчала, помня свое обещание.

Когда она наконец в последний раз появилась на чердаке, полковник аккуратно убирал все свои воинские доспехи и регалии в большой сундук. Сложил, закрыл украшенную вычурной резьбой крышку, запер сундук, отдал ему честь и вышел, как будто Любы не было там вовсе.

* * *

Но сезон, наконец, кончился. С моря задул холодный сентябрьский ветер, прогоняя тепло. Отель опустел. «Теперь, наверно, он угомонится», — думала Люба. От постояльцев не было отбоя все лето, дела шли превосходно, и заработал полковник немало, хоть и словом не обмолвился об этом — он, вообще, не считал нужным обсуждать с ними свои финансовые дела. «Теперь все изменится», — мечтали обе.

И все действительно изменилось. К худшему.

В отеле все шло, как в самый разгар сезона, — этого требовал полковник Джонсон. Хотя большая часть номеров опустела, Люба ночевала по-прежнему на диване в кабинете. Нетронутое постельное белье менялось каждое утро, и каждое утро натирались полы, по которым никто не ходил. «Мы должны быть в любую минуту готовы к приему постояльцев», — говорил полковник.

«Он что, спятил? — думала Люба, и тут вдруг ее осенило: — Да ведь он и в самом деле спятил! Он — сумасшедший!» Магда, словно прочитав ее мысли, сказала:

— Готовится съезд производителей и поставщиков пива. Полковник надеется, что он пройдет здесь, — и испуганно оглянулась на дверь. Запрет полковника говорить по-польски оставался в силе.

По ночам он теперь чаще приходил в кабинет — распахивал дверь, включал свет и начинал шагать из угла в угол, что-то недовольно бурча себе под нос.

Люба только хотела было обсудить с Магдой эти ночные вторжения, как они прекратились. Но она рано обрадовалась: однажды, когда она раздевалась на ночь, у нее возникло странное ощущение — она почувствовала на себе чей-то взгляд. Подскочив к двери, она распахнула ее настежь. В коридоре, нагнувшись к замочной скважине, стоял полковник Джонсон.

— Я проверял замки, — выпрямляясь, заявил он и удалился.

* * *

Люба лежала на диване, слушая, как шумит за окном проливной дождь. После происшествия на прошлой неделе она стала вешать на ручку двери полотенце, закрывая замочную скважину. Она чувствовала себя глубоко несчастной, внутри неудержимо нарастала злоба, и напрасно пыталась она отвлечься мыслями о чем-нибудь приятном. Даже самое испытанное средство — образ скачущих по кругу карусельных лошадок — не помогало ей сегодня: только выплыло из тьмы, приобретя четкие очертания, лицо Валентина, только заглушила полечка звуки ливня, как вдруг снизу долетел грохот, словно двигали и уронили мебель, а следом — пронзительный крик. Так кричат от боли. Это кричала Магда.

Люба соскочила с дивана, что-то набросила на себя и побежала вниз. Дернула дверь спальни. Заперто.

— Ты — грязная потаскуха! Я убью тебя, сука!

Боже, неужели эта брань срывалась с губ безупречного джентльмена? Люба ни разу не слышала от него такого?

— Не надо, не надо!.. — послышался умоляющий голос Магды.

«Он бьет ее!» — Люба забарабанила в дверь.

— Магда! Магда!

За дверью все стихло, а потом полковник рявкнул:

— Марш в свою комнату!

Снова раздались звуки ударов. Люба слышала свист кожаного ремня, рассекающего воздух, глухой удар и потом — вскрик матери. Она опять забарабанила в дверь.

— Ты что, оглохла, тварь?! Я кому сказал — отправляйся к себе! Сунешься сюда, я сверну ей шею!

Люба выбежала во двор, под дождь, и босиком, по лужам кинулась в полицию и, вымокшая до нитки, отводя от лица облепившие его волосы, влетела в двери участка.

— Он убивает мою мать! Он убивает ее! Спасите!

— Прежде всего успокойся, девочка, — ответил полисмен, сидевший за столом на небольшом возвышении. Он был толстый, лысый и с такими густыми моржовыми усами, словно хотел возместить ими недостаток волос на голове.

— Да помогите же! Мой отчим… он убьет ее!..

— Сожалею, мисс, — сказал полисмен, безмятежно перекладывая какие-то бумаги с места на место. — Сожалею, но вмешаться мы не можем.

— Вы что — не поняли? — закричала Люба, блуждающими глазами обводя комнату в поисках еще кого-нибудь. — Он убивает мою мать!

— Семейное дело, мисс, нас это не касается.

Люба лишилась дара речи. Даже в Польше такое было бы немыслимо.

— Таков наш английский закон, — пояснил полисмен, заметив, очевидно, ее акцент.

Высокий молодой сержант подошел к Любе. Он смотрел на нее с участием, и на секунду мелькнула надежда, что он поможет.

— Выпейте чая, — приятным голосом сказал он. Люба уставилась на него. Сержант явно был смущен: лицо с пробивающимися над верхней губой усиками залилось краской. — Выпейте, — повторил он, улыбаясь.

Она не верила своим ушам, не понимала, что происходит: ее мать убивают, она обращается в полицию за помощью и защитой, а ей предлагают выпить чая.

— Отличный, горячий чай, — продолжал сержант.

Покачав головой, Люба вышла за дверь и зашлепала по лужам назад. Когда, совсем окоченев, она добралась до отеля, то обнаружила, что дверь заперта. По счастью, недавно она спрятала ключ в горшок с искусственными геранями. Войдя, она затаила дыхание, прислушалась. В доме стояла мертвая тишина.

* * *

Наутро Люба подкараулила Магду в буфетной и загородила дверь.

— Сколько еще это будет продолжаться? — вполголоса спросила она.

В глазах матери был ужас.

— Не надо об этом, Люба. Все хорошо.

— Хорошо?! Что хорошего? Ты понимаешь, что он — сумасшедший? Надо бежать отсюда.

— Куда нам с тобой бежать?

— Да куда глаза глядят!

— Он мой законный муж… Скоро все наладится… вот увидишь.

Увидев приближающегося полковника, она торопливо отвернулась.

Джонсон вошел и медленно обогнул длинный разделочный стол посреди комнаты, не сводя глаз с Магды и Любы. Потом остановился, взглянул вниз и, достав носовой платок, обмахнул пыль со своих сияющих ботинок. Потом медленно сложил и спрятал платок в карман. Растопырив пальцы, оперся обеими руками о край стола, вытянул шею и взглянул на Магду.

— Здесь говорят только по-английски. Только по-английски, Магда! Ты что, забыла?

— Нет, — тихо отвечала та. — Я помню…

— Громче! — потребовал он.

— Я помню.

Люба отвернулась, чтобы никто не видел, как закипают у нее в глазах злые слезы.

* * *

Прислонив альбом к закрытой крышке бюро, Люба красным карандашом делала злую карикатуру на отчима. Они с Магдой попали в самый настоящий омут, еще немного — и их утянет на дно. Надо бежать, пока не поздно.

День был для конца сентября необычайно теплый, и Люба взмокла — то ли от жары, то ли от ненависти. Отложив альбом, она сняла блузку, подошла к умывальнику за ширмой, раскрутила кран и стала брызгать на себя холодной водой. Внезапно она услышала скрип отворяющейся двери. В кабинет вошел полковник.

Люба замерла за ширмой, надеясь, что он скоро уйдет, и не понимая, что он делает. Она прислушалась. Может быть, он уже вышел?

В эту минуту просунувшаяся за ширму рука схватила ее за грудь.

— Дай, я тебе помогу, — произнес знакомый ненавистный голос.

Люба резко обернулась. Полковник Джонсон стоял перед ней совершенно голый и в состоянии крайнего возбуждения.

— Не трогайте меня! — она оттолкнула его и кинулась за своей блузкой.

Полковник, вырвав из альбома лист с нелестным для себя изображением, размахивал им, приплясывая вокруг Любы и приговаривая:

— Грязная тварь… грязная маленькая блядь…

Он разорвал рисунок на мелкие кусочки, подкинул их вверх, как конфетти, и еще быстрее заплясал вокруг Любы, онанируя и скороговоркой выкрикивая бранные слова.

Люба бросилась вон из комнаты, и в этот миг полковник кончил.

Весь день после этого она старалась не встречаться с Магдой. Как она посмотрит ей в глаза? Как расскажет о случившемся? У нее в памяти еще свежа память о Хаиме, и она решит, что Люба повторила свой опыт.

Люба накрывала столы к ужину, раскладывала серебро, когда в дверях появился полковник Джонсон в своем кургузом белом пиджачке. Он испытующе взглянул на нее, спросил: «Чего нос повесила?» — и, не дожидаясь ответа, вышел.

* * *

Пришла осень, а за ней — зима, но все оставалось по-прежнему: периоды затишья сменялись бешеными вспышками. Магда скрывала синяки, Люба делала вид, что не замечает их. Полковник никогда не бил жену по лицу, с осмотрительностью безумца помня, что с фонарем под глазом ей нельзя будет обслуживать постояльцев.

Стараясь как можно реже встречаться с ним, Люба проводила все свободное время на чердаке. Забравшись на сундук, она клала на колени альбом и рисовала, пытаясь не думать о том, что происходит внизу. Но забавные карусельные лошадки, выходившие из-под ее карандаша в Кракове, здесь уступили место туманным силуэтам, прильнувшим к изгороди лагеря «Сан-Сабба», дохлому окуню на прибрежном песке, океанскому пейзажу, перечеркнутому тяжелыми стальными конструкциями.

Ее отсутствие не принималось во внимание: полковник делал вид, что не замечает его. Потом он повторил свою атаку.

В тот день она, став коленями на стул, подравнивала брови перед маленьким зеркальцем в кабинете. Щелкнул замок. В зеркало она увидела входящего в полной форме полковника. Он стал навытяжку у двери, потом быстро расстегнул молнию на брюках и начал мастурбацию. Люба, не поворачиваясь, смотрела на него в зеркало.

Когда он подошел ближе, она резко обернулась и схватила его за напряженный член. Полковник отпрянул назад, как ужаленный, но она держала его крепко и, толкнув к стене, процедила сквозь стиснутые зубы:

— Ну, давай по…ся.

Полковник в оцепенении привалился к стене, бормоча бессвязную брань. Волна ярости захлестнула ее, ударила в голову, и Люба принялась колотить его, сама поражаясь кипевшему в ней бешенству.

— Ты… старый козел… сволочь… только попробуй еще хоть раз ударить Магду… Я убью тебя, поганая скотина!..

Полковник не сопротивлялся. Выбившись из сил, она выскочила из кабинета, слетела вниз и, накинув пальто, толкнула входную дверь. День был ясный и яркий. Люба жадно вдохнула свежий воздух, но гадкий осадок не проходил. Она оглянулась по сторонам: уже зацвели крокусы — весна в этом году будет ранняя. Это был первый погожий мартовский день, и все жители Брайтона наслаждались теплом.

На улице она поравнялась с тем долговязым полицейским сержантом, который так настойчиво угощал ее чаем. Он поднес руку к козырьку шлема, приветствуя Любу:

— Как поживаете, мисс? Славный денек, а?

Люба ничего не ответила и продолжала шагать, обгоняя счастливых мамаш, толкавших по тротуару коляски. На скамейке на фоне отливавшего серебром спокойного моря сидели, прижавшись друг к другу, влюбленные. Ей бы тоже хотелось любить и быть любимой, а не отбиваться от наскоков старого полоумного извращенца. И Магде бы тоже хотелось. Как она старалась вырваться из Кракова! Как ликовала, когда Господь услышал ее молитву и в награду за все муки послал ей в мужья полковника Джонсона! Хороша награда…

Ведь он по-настоящему болен психически, это ясно. Куда заведет его это безумие, что будет дальше? Магда работала, как одержимая, и ничего не желала слушать. Когда Люба заговаривала с ней, она просто отмахивалась.

— У нас с тобой нет денег даже на билеты.

— Я достану денег.

— Откуда, Люба? Может быть, взломаешь его бюро?

— Его не взломаешь, а с ключом эта старая сука не расстается…

— Ну, предположим, мы уедем. Куда? В Краков?

— А хоть бы и в Краков! Там было в тысячу раз лучше! Ну ладно, поедем в Лондон. Помнишь Луи, которая предлагала мне устроиться в «эскорт-сервис»? У меня остался ее телефон и адрес.

— Это все равно, что снова идти на панель.

— Ну и что? Платят хорошо.

— Ни за что. Никогда этого больше не будет.

И сейчас, вспоминая эти разговоры, Люба смотрела на серебристые волны и думала, нет ли тут ее вины. Может быть, ей уехать, и Магде станет легче? Печальные ее, мысли были прерваны слабым, мучительно знакомым звуком. Люба побежала в ту сторону, откуда он слышался, и вскоре увидела небольшую карусель. Детский смех переплетался с полечкой.

Валентин, где ты? Это было единственное светлое и тщательно хранимое где-то на дне души воспоминание… По ночам Валентин появлялся из тьмы, улыбался, утешал ее, кружился вместе с лошадками карусели, не сводя с нее глаз, а она подскакивала вверх-вниз, вверх-вниз, в восторге уносясь все дальше и дальше под неотвязную мелодию, звучавшую в ней:

* * *

Весна выиграла сражение, с ликующим громом и шумом штурмуя последние цитадели зимы. За окном лил дождь, и черное небо полосовали молнии. Люба, закутавшись в одеяло, лежала на диванчике в кабинете и ждала, когда перед мысленным ее взором появится Валентин.

Но этот сон наяву был прерван дикими криками, заглушившими даже раскаты грома.

Соскочив с дивана, она, как тогда, побежала вниз. Крики усиливались и стали невыносимыми, когда она толкнула дверь в спальню. Дверь поддалась. Магда извивалась на полу, полковник Джонсон, сидя верхом, стегал ее кожаным ремнем. Оба были голые. Полковник изрыгал чудовищную брань.

Люба вцепилась ему в плечи, пытаясь оторвать от матери. Он отшвырнул ее с неожиданной силой, лицо его было искажено слепой яростью.

— Убирайся отсюда! — зарычал он. Потом подскочил к стенному шкафу, распахнул створки и принялся срывать с вешалок ее вещи. — Вон отсюда! Вон! — Он сгреб в кучу туфли и платья, схватил чемодан и выбросил все это в дверь. — Убирайся, пока цела!

Люба стояла не шевелясь. Багровое лицо придвинулось почти вплотную:

— Ты что, оглохла, тварь?

— Магда, вставай, вставай, пойдем со мной, — овладев собой, обратилась она к матери.

Та поднялась на ноги, но полковник одной рукой вцепился ей в горло, а другой схватил с туалетного столика длинные ножницы и приставил к ее груди. Все трое на мгновение застыли, сделавшись похожими на восковые фигуры из музея мадам Тюссо.

— Еще шаг — и я ее убью, — с ледяным спокойствием сказал полковник.

— Уходи, Люба, — пролепетала Магда.

Люба окинула взглядом два голых, блестящих от пота тела. Мать была покрыта синеватыми рубцами от ударов ремня, по ноге текла струйка крови. Острия ножниц уже готовы были проткнуть кожу на груди и вонзиться глубже.

— Бросьте ножницы — тогда уйду, — стараясь, чтобы не дрожал голос, сказала она.

Полковник медленно опустил и швырнул ножницы на кровать. Из глаз Магды хлынули слезы.

— Уходи, уходи, прошу тебя…

Люба забрала ножницы и вышла. Тотчас дверь захлопнулась за ней, ключ повернулся в замке. Все смолкло — слышался только шум ливня за окном. Она сложила разбросанные вещи в чемодан.

«Я давно говорила ей, что надо бежать от него. Я старалась как могла помочь ей. Что еще я могу сделать? — Люба отчаянно старалась не заплакать. — Я делала все, что было в моих силах… Но ведь я тоже человек, мне всего девятнадцать лет, я хочу жить, я не хочу похоронить себя здесь…»

Как тогда, она вышла под дождь. Но на этот раз назад не вернулась. Первым же поездом она уехала в Лондон.