Я въехала в свою уотерсфордскую квартиру, расположенную на последнем этаже высокого георгианского дома по адресу Фор-стрит, 12, семнадцатого марта, в день святого Патрика. В окнах всех пабов красовалась реклама «Гиннеса», на каждом углу висели трилистники, а обитателям Уотерсфорда, которые еще не отошли после длинной и необыкновенно холодной, даже по меркам этого северо-западного края, зимы, очень хотелось выпить. К тому же в этом году день святого Патрика пришелся на пятницу, и повсюду уже царил дух праздника. Обеспечив себя достаточным количеством вина и диазепама, решила присоединиться к всеобщему веселью.

Квартира была в хорошем состоянии — в ней недавно сделали косметический ремонт. Очевидно, перед сдачей хозяева вызывали бригаду профессиональных уборщиков, отчего в помещении стоял сильный запах дезинфицирующего средства, к которому примешивался легкий душок влажного коврового покрытия. Я заплатила сумасшедшие деньги водителю фургона за то, чтобы он проделал путь в триста миль на северо-запад и перевез сюда кровать, на которой раньше спали мы с Лукой, диван, телевизор, несколько горшков с растениями, чьи шансы на выживание с каждым днем стремительно падали, коробки с книгами и компакт-дисками, а также всякие другие мелочи и дорогие мне предметы, которые либо пахли Лукой, либо были прожжены его сигаретами, запятнаны вином, которое он пролил, либо были им куплены, выбраны, сломаны или починены.

В квартире было холодно. Я включила центральное отопление на полную мощность и устроилась перед старомодным трехсекционным электрокамином в гостиной, ожидая, пока воздух в помещении прогреется. Так как квартира находилась под крышей и потолки были наклонными, необходимость в шторах отпадала. Но я все равно повесила на окна тюлевые занавески, оставив неприкрытым только окно задней спальни. Вид темного холма, на котором раскинулось кладбище, действовал на меня успокаивающе.

Я нарушила свое обещание и не стала сообщать Анжеле о своем прибытии в Уотерсфорд. У меня не было никакого желания разговаривать с ней.

Постелив постель, я достала грелку и одеяло с электрообогревом. За много лет эта кровать привыкла к нашим с Лукой телам. Теперь мне придется привыкать спать на той стороне, где когда-то спал Лука, повернувшись лицом к тому месту, где прежде лежала моя голова и чувствуя бедрами то легкое углубление, где раньше были его бедра. В таком положении я смогу смотреть в окно и засыпать, чувствуя себя настолько близкой к моему мужу, насколько позволяют обстоятельства.

Эти выходные я посвятила обследованию окрестностей и обнаружила, что чувствую себя очень неуютно, выходя из дому в одиночку. Я ощущала себя иностранкой в чужой стране, языка которой не знаю и культуры которой не понимаю. Несколько раз, заходя в магазин, я испытывала приступ паники, потому что не знала, где найти то, что хотела купить. Даже говорила я не так, как окружающие. Я слишком долго прожила в Лондоне и успела утратить свой северный акцент. В воскресенье я решила доехать до центра на автобусе, но, стоя на остановке, внезапно поняла, что не знаю ни номера, который мне нужен, ни того, сколько стоит билет. Отказавшись от своего намерения, я бегом вернулась в квартиру. Заперев за собой дверь — этот барьер между мной и внешним миром, — я прислонилась к ней спиной, стараясь унять дрожь в руках и уже в который раз задаваясь вопросом, не сошла ли я с ума.

К счастью, на первом этаже студенческого общежития в конце нашей улицы был небольшой супермаркет. Ассортимент продуктов, которые он предлагал, был вполне достаточным для того, чтобы я могла продержаться довольно долгое время. А учитывая то, что в другом конце улицы, примерно на таком же расстоянии от моего дома, находился винный магазин, у меня не было особой нужды путешествовать по городу.

У меня также не было необходимости работать — Лука много зарабатывал и позаботился о том, чтобы застраховать свою жизнь на крупную сумму. Кроме того, я уже вела переговоры с агентством о сдаче в аренду нашего лондонского дома, и они заверили меня, что это можно быстро и легко устроить. Конечно, когда-нибудь мне все-таки придется найти работу, чтобы не деградировать, но с этим можно было повременить. Я займусь ее поисками, когда почувствую себя сильнее, а пока все, что мне было нужно, находилось на расстоянии короткой пешей прогулки от моей квартиры.

К понедельнику я уже почувствовала, что начинаю осваиваться в своем новом жилище: привыкла к тому, как открываются и закрываются двери, знала, какая конфорка газовой плиты не работает, и насколько нужно повернуть в ванной кран горячей воды, чтобы она была идеальной температуры. Я заполнила крохотные кухонные шкафчики банками с консервированным супом, галетами и коробками с сухими завтраками — едой, которая не требовала никаких забот в приготовлении. Телевизор тоже работал исправно. Все мои насущные потребности были полностью удовлетворены. Теперь пришло время навестить Луку.

Март в том году был таким же холодным, как январь. Деревья и кусты «Аркадской Долины» выглядели еще более черными и мрачными, чем во время похорон. Казалось, что даже молчаливые ангелы на надгробиях сгорбились под порывами ветра и от этого выглядели особенно печальными.

Я шла вверх по холму к могиле мужа. Несмотря на мрачность окрестного пейзажа, я испытывала странное, иррациональное удовольствие от того, что снова нахожусь так физически близко к Луке.

На кладбище повсюду цвели примулы. Нежные и прелестные, они были гораздо красивее тех искусственных, купленных в магазине цветов, которые украшали большинство могил. Их бледно-желтые цветочки походили на пробившиеся сквозь окружающую серость капельки солнечного света. Вдоль тропинки, которая вела к могиле Луки, тоже цвели примулы, и поднимаясь по ней с букетиком тоненьких, неестественно желтых нарциссов в руках, я чувствовала себя невестой, идущей по проходу церкви к алтарю.

В нескольких шагах от могилы я остановилась.

— Извини, я не знала… Я…

Около холмика земли сидел на корточках Марк, подперев кулаками подбородок и глядя перед собой. Возможно, его глаза покраснели и припухли от холода, но я в этом не была уверена.

— Привет, Лив, — улыбнулся Марк, встал и вытер лицо ладонью. — Что ты здесь делаешь?

— Я больше не могла. Я должна была приехать сюда, — сказала я.

— Я тоже.

Некоторое время мы стояли молча, стараясь не смотреть друг на друга.

— Ты впервые здесь? На кладбище? — спросил Марк.

— Да.

— А я уже приезжал несколько раз. Только это не помогает.

Я кивнула. Я не знала, что ему сказать.

— Как у тебя дела?

— Хорошо, — соврала я. — Прекрасно. А у тебя?

Марк пожал плечами.

— Не знаю. Вроде нормально.

Я стояла, покачиваясь на каблуках.

— Так холодно.

— Да, не по сезону.

Не сговариваясь, мы посмотрели на могилу. Бедный Лука лежал там, под этой мерзлой землей. Наверное, ему очень холодно. На меня накатила волна жалости, и я судорожно вздохнула. Черная собака на моем плече стала ощутимо тяжелее.

— Сходить за водой для цветов? — спросил Марк. — Наверное, ты хочешь немного побыть с ним наедине…

Я кивнула.

— Да, спасибо. Это так мило с твоей стороны.

Марк взял цветы и оставил меня одну. Примулы еще не успели колонизировать могилу. Здесь были только почерневшие от морозов остатки принесенных ранее цветов. Посаженные кем-то растения были еще слишком маленькими, чтобы определить, что это такое. На придавленном камешком листке бумаги было написано то ли письмо, то ли стихотворение, но от влаги строчки совершенно расползлись и прочитать их было невозможно. Кто-то из племянников принес сюда маленького синего плюшевого медвежонка. Я опустилась на колени в изголовье могилы и погладила землю так, будто это были волосы Луки.

— Дорогой, я вернулась, — прошептала я. — Я тут совсем недалеко, у подножия холма.

Я закрыла глаза, пытаясь мысленно дотянуться до Луки, но у меня ничего не получалось.

Тогда я представила себе, как разгребаю землю руками, докапываюсь до гроба, открываю его и ложусь рядом с Лукой. Я лежу там и просто смотрю вверх, наблюдая за тем, как небо меняет свой цвет, сливаясь со Вселенной, которая постепенно превращается в крохотную точку на другом конце огромного телескопа.

Вокруг меня были тысячи и тысячи надгробий. И за каждым из них скрывалась боль потери. Боль покинутых мужей и жен, родителей и детей. У моих ног плескалось озеро, нет — море горя. А вокруг «Аркадской Долины» разлился океан скорби о невосполнимых утратах. Это было невыносимо. Как может существовать мир, в котором любовь неизбежно заканчивается такой печалью? У меня сжалось сердце, и я подумала: «Да, надо будет принести побольше таблеток и джина, раскопать могилу и лечь рядом с Лукой. Я буду лежать и смотреть в небо. Так меня и найдут».

Эта мысль оказалась настолько утешительной, что я почувствовала, как на глаза наворачиваются горячие слезы. Черная собака спрыгнула с плеча, легла рядом и положила морду мне на колени. Я погладила ее по голове.

— Лив? С тобой все в порядке?

Нос и щеки Марка покраснели от холода, но глаза стали более ясными. Он протягивал мне наполовину заполненную водой старую банку из-под маринованного лука, из которой, словно миниатюрные трубы, торчали мои бедные, неестественно желтые нарциссы.

— Все нормально, спасибо, — ответила я.

— Не за что.

Марк был в ботинках, джинсах, растянутом мешковатом джемпере и старой кожаной куртке. Шерстяную шапочку он натянул на уши, в каждом из которых было по сережке. Под глазами залегли темные тени усталости.

— Послушай, — сказал он, — я сейчас поеду. Вам нужно побыть вдвоем.

— Марк, — попросила я, — пожалуйста, не уходи.

Когда мы были детьми, мы повсюду ходили втроем — Лука, Марк и я. В этом идеальном треугольнике никто не был лишним. Так почему кто-то должен стать лишним сейчас?

Марк пожал плечами, похлопал себя по карманам, нашел табак и начал сворачивать сигарету.

— Мне невыносимо думать о том, что он лежит там, внизу, совсем один.

— Я тебя понимаю, — сказала я. — Собственно говоря, именно поэтому я и решила переехать сюда.

— Ты переехала в Уотерсфорд?

— Чтобы быть поближе к Луке.

— Ты вернулась в Уотерсфорд! Я просто не могу в это поверить.

— Я не представляла, насколько сильно буду тосковать по нему.

— Но ведь ты была так счастлива в Лондоне! Все твои друзья…

— Все изменилось. Теперь мне необходимо быть здесь. Из заднего окна моей квартиры видно кладбище, и это лучше, чем… чем ничего.

Марк кивнул и предложил мне сигарету. Я отказалась.

— Хочешь посмотреть мою квартиру? Это совсем близко. Я могу сварить кофе, — предложила я.

— Я бы предпочел что-нибудь покрепче.

— Договорились.

Мы не стали трогать машину Марка, которая была припаркована у входа на кладбище, сбоку от центральной клумбы. Выйдя из ворот, мы повернули направо и с полкилометра шли по главной дороге, прежде чем повернуть налево, на улицу, параллельную Фор-стрит. Здесь, на первом этаже одного из зданий, расположился милый старомодный паб под названием «Лошадь и Плюмаж». Марк открыл двери и пропустил меня вперед, в приятное, обволакивающее тепло. Внутри уютно пахло дымом, алкоголем и уксусными чипсами. Послеобеденная клиентура состояла из завсегдатаев и туристов. Первые стояли, небрежно облокотившись о стойку, и обсуждали транслируемый по телевизору матч по регби. Вторые отогревались, постепенно, слой за слоем, снимая с себя многочисленные одежки.

— Что ты будешь? — спросил Марк.

— Красное вино.

— Большой бокал?

Я кивнула.

Найдя столик у окна с матовыми стеклами, я села на красное плюшевое сиденье и в ожидании Марка вертела в руках подставку для пивной кружки. Он принес вино для меня и пинту пива для себя. Один бокал он уже выпил залпом у стойки.

Я сделала большой глоток вина.

— Ты выглядишь усталой, — сказал Марк.

— Ты тоже.

— Я никогда не мог себе представить, что может произойти нечто подобное. Я всегда думал, нет, я даже не думал, я просто знал, что Лука всегда будет здесь. Рядом со мной. Вместе со мной.

Большая, тяжелая слеза скатилась по его щеке и капнула на стол, растекшись на полированной поверхности маленькой влажной звездочкой.

— Черт побери, — сказал он. — За последнее время я столько плакал, что даже удивительно, откуда у меня еще берутся слезы.

— Я тебя понимаю, — грустно улыбнулась я.

— Тебе тоже все говорят, что скоро станет легче?

— Я ни с кем не разговариваю.

— Очень мудро с твоей стороны. За последнее время я выслушал столько благожелательных, но абсолютно идиотских утешений, что их хватило бы на увесистое пособие.

Он был так похож на Луку!

Марк скорчил скорбную мину и словно процитировал из этого самого пособия:

— «Время — великий лекарь. Жизнь продолжается. Значит, так было предопределено. Когда-нибудь мы поймем, какая роль была отведена Луке и его безвременной смерти в нашем бренном мире». И так далее, и тому подобное. А я хочу только одного: чтобы кто-нибудь рассказал мне, как заделать эту чертову дыру в моем сердце.

Марк говорил слишком громко. Пара, сидевшая за соседним столиком, начала бросать на нас неодобрительные взгляды. Я вызывающе посмотрела на них. В тот момент я бы даже не возражала против небольшого скандала.

— А самое тяжелое, — продолжал Марк, — что я все время нахожусь в «Маринелле». Там каждый сантиметр напоминает о Луке. В каждой начищенной ложке отражаются воспоминания.

— Быть вдали отсюда еще тяжелее, — сказала я. — Именно поэтому я и приехала.

— Я рад, что ты вернулась.

— Я еще никому не сообщала о своем приезде. Анжела не знает.

— Это я уже понял, ведь она ничего мне не говорила.

— Но она знала, что я собираюсь приехать. Ее это не слишком обрадовало.

— Ну, этого следовало ожидать, правда?

— Она даже предложила мне пожить несколько дней у них с Маурицио.

— Неужели? Похоже, она действительно не на шутку встревожилась. Ты отказалась?

— Я не хотела, чтобы кто-то лез мне в душу.

— Что? Чтобы в семействе Феликоне кто-то кому-то лез в душу? Лив, ты, должно быть, путаешь нас с кем-то.

Это было так забавно, что я чуть не рассмеялась.

— Как Натали и дети?

— Когда я их видел в последний раз, с ними все было прекрасно. Мы почти не говорим о Луке. Натали твердо убеждена в том, что чем меньше вспоминаешь, тем быстрее забываешь.

— Ты не можешь винить ее за это, Марк.

— Я знаю, — Марк допил остатки пива. — Но хватит об этом, Лив. Лучше пей. А то твой бокал совсем полный.

После этого мы повторили три или четыре раза. Я точно не помню. Мы говорили о прошлом. Мы смеялись, как мартышки, вспоминая, как восьмилетний Лука на спор залез на фонарный столб на набережной и застрял там. Перепугавшись, я побежала за Анжелой, которая вызвала пожарную команду. Пока те ехали, Луке все-таки удалось спуститься самостоятельно. Но для Анжелы была невыносима мысль о предстоящем публичном унижении. Ведь пожарные при всех начнут ей выговаривать за то, что она заставила их бесполезно потратить время. Поэтому Луке было приказано залезть обратно, чтобы пожарные могли спасти его как положено, по всем правилам.

Мы говорили о нашей дружбе. Марк рассказывал, как в детстве они с Лукой спорили, кто из них женится на мне. В конце концов, они разрешили этот спор, бросив монетку.

— Ну и что ты почувствовал, когда Лука выиграл? — поинтересовалась я.

— Вообще-то он проиграл, — ответил Марк. Я фыркнула.

Через некоторое время, когда совсем стемнело, Марк встал и натянул на уши свою вязаную шапочку.

— Наверное, нам пора. А то уже поздно.

Мы вышли на промозглый вечерний воздух. Я была пьяна, но не настолько, чтобы не понимать, что в данный момент мы находимся на распутье, и именно сейчас нужно выбрать ту дорогу, по которой мы пойдем. Марк поднял мне воротник и застегнул его под подбородком — точно так, как это обычно делал Лука. Я взяла его под руку.

— Проводишь меня? — спросила я, делая свой выбор. Марк, который всегда был ведомым, пошел по выбранному мною пути.

Марк был почти такого же роста и комплекции, как Лука. От него пахло, как от Луки. Он ругался, как Лука. Он точно так же запрокидывал голову и смеялся. Он был настолько похож на Луку, насколько это вообще возможно, и меня тянуло к нему, как мотылька к огню.

В нескольких сотнях метров от паба, в холодной мгле уотерсфордской ночи, мы непроизвольно прильнули друг к другу и начали целоваться. Но этот поцелуй был совсем не похож на наш поцелуй на кладбище. Сжав руками мою голову, Марк притиснул меня к стене, а я отвечала ему со страстью, которую уже и не надеялась когда-либо снова испытать. Обнимаясь и целуясь, мы преодолели весь путь до дома номер 12 по Фор-стрит, прошли через вестибюль, поднялись по парадной лестнице и, наконец, оказались в квартире. Не переставая целоваться, мы расстегивали друг на друге одежду. Я сбросила ботинки, чувствуя, как пальцы Марка расстегивают мои джинсы. Мои губы не отрывались от губ Марка, мое тело прижималось к его, стремясь к такой близости, какая только возможна между двумя человеческими существами. В этот момент смерти не было места рядом с нами. Это было торжество жизни. Это был единственный способ забыть о нашем горе, изгнать прочь непереносимое одиночество. Отступая к дивану, Марк с моей помощью расстегнул свои джинсы и снял мои. А потом был судорожный, грубый, примитивный секс, после которого наступил желанный катарсис. Невозможно описать ту волну эмоций, которая захлестнула и накрыла с головой нас обоих, когда все было кончено. Марк плакал, а я гладила его по голове и повторяла, что все будет хорошо.

Мы так и заснули на диване, продолжая обнимать друг друга. И впервые за многие недели черная собака тоски оставила меня в покое.

Я уже успела забыть, каково это — не чувствовать себя одинокой.

Меня разбудили звонок мобильника Марка и тяжесть его тела. Он крепко спал, слегка похрапывая, и его сон, как и у Луки, был по-детски безмятежным. Голова Марка все еще лежала у меня на плече, и моя рубашка была влажной под его щекой. Я понимала, что телефонный звонок означает проблемы, но не испытывала ни чувства вины, ни раскаяния. Собственно, я вообще не испытывала никаких чувств. Мне только очень не хотелось, чтобы этот волшебный миг закончился. Убрав волосы, упавшие на любимое лицо, я прошептала:

— Марк, просыпайся. Тебе звонят.

Марк лишь слегка пошевельнулся и что-то пробормотал.

— Марк…

Он открыл глаза, озадаченно огляделся по сторонам и воскликнул:

— Господи! Господи всемогущий! Который час?

Я понятия не имела. В моей беспорядочной жизни часы были ни к чему. Марк достал мобильный из кармана джинсов.

— Нат? Со мной все в порядке, не волнуйся. Все в порядке. Я тут немножко перебрал и заснул в машине… Нет, я могу вести машину… Послушай…

Я покачала головой. Машина осталась на кладбище. На ночь ворота запирают.

— Кажется, меня заперли на кладбище… Я не знаю…

Слава Богу, что Натали не могла оставить детей и примчаться за ним.

— Со мной все будет в порядке. Я возьму такси. Скоро буду дома. Не волнуйся.

Отключившись, Марк отложил телефон и обхватил голову руками.

— Господи… Господи…

— Я заварю чай, а потом отвезу тебя домой, — сказала я. — Не надо так переживать, Марк. Все в порядке. Честно.

Сейчас Марк ничем не напоминал того мужчину с горящими глазами, который зашел вместе со мной в эту квартиру несколько часов назад. Передо мной был уставший, встревоженный, осунувшийся человек, который сидел на диване со спущенными штанами, обхватив голову руками.

Я отправилась на маленькую кухоньку и поставила чайник. От меня пахло сексом, и этот запах напоминал мне о Луке. Я чувствовала себя совершенно обессиленной. Я чувствовала себя живой.

А потом мы с Марком сидели на диване и пили чай. Я положила голову ему на плечо, и он нежно поцеловал мои волосы.

— Хочешь поговорить об этом? — прошептал он.

— Лучше не надо.

— Слава Богу, что это ты, — сказал Марк, и я понимала, что он имеет в виду.

Моя старенькая «Клио» стояла на обочине уже несколько дней. Мотор совсем промерз и не хотел заводиться, но потом все-таки ожил и заурчал. Проехав двенадцать миль до Портистона, я высадила Марка в начале главной улицы, сжала на прощание его теплую руку и медленно поехала вдоль набережной. В такое время никто не мог меня здесь увидеть, а я хотела вспомнить старые добрые времена. В водах пролива отражались огни острова Сил. Я опустила окно и вдыхала знакомый холодный влажный воздух, прислушиваясь к шелесту волн, набегающих на галечный пляж. Я нашла то место, где однажды зимней ночью мы с Лукой сидели в фургоне его отца и смотрели на падающий за окнами снег. Воспоминания об этом немного подняли мне настроение. Но, наверное, окно оставалось открытым слишком долго, потому что на обратном пути в Уотерсфорд я заметила, что на никем не занятом пассажирском сиденье свернулась клубочком моя черная собака.

Я снова была одна.