Стремление отомстить убийцам его псов толкало его вперед, и он гнал жеребца по узкой тропе, посверкивая пистолетами в обеих руках, как это делал Задира Когберн — Джон Уэйн, — когда ехал по прерии в самом захватывающем эпизоде «Настоящего мужества». Но сейчас это было не кино, а жизнь как она есть, а в жизни хорошие парни погибают. Дженкинс гнал жеребца прочь от сарая и дальше по тропе, одной рукой прикрывая лицо от свесившихся ветвей. За спиной он чувствовал прикосновение головы Алекс. Она крепко обхватила его за пояс. Подлесок поредел, показалась асфальтированная дорога. Приостановившись среди деревьев, он несколько секунд наблюдал за дорогой, надеясь, что преследователи не догадываются о ее спасительном существовании. Потом он заставил жеребца перейти дорогу, и они опять углубились в темную чащу на другой ее стороне.

После десяти минут изнурительной гонки, когда у арабского жеребца из ноздрей в прохладу ночи вырывались белые облачка пара, Дженкинс притормозил, переправляясь верхом через ручей, в миле от того места впадавший в залив. Жеребец взобрался на крутой береговой откос, и, ощутив под конскими копытами твердую почву, Дженкинс оглянулся назад на свою ферму, похожую на вигвам, сложенный из еловых ветвей. Спешившись, он привязал коня к дереву, помог Алекс слезть и усадил ее, прислонив спиной к стволу. Когда он рванул рукав ее блузки, чтобы осмотреть рану, она поморщилась.

Ей посчастливилось. Пуля срикошетила о дерево и лишь оцарапала ее. Отметина останется, но ничего опасного. Рана уже затягивалась.

Он отрывал зубами лоскут материи.

— Надо показать тебя доктору, — сквозь стиснутые зубы проговорил он.

— Ты что, жеребца назад отвести хочешь?

Он оторвал еще один лоскут и стал накладывать ей повязку.

— Это уже не твое дело, Алекс.

— Теперь мое.

Завязав узел, он наложил новый лоскут.

— Рана поверхностная. Когда ты девчонкой гоняла на велосипеде во дворе отцовского дома, у тебя небось бывали раны и похуже.

Она оттолкнула его и попыталась встать.

— Ну, сейчас я не на велосипеде и уже не девчонка, так что, Чарли, можешь предоставить мне самой о себе позаботиться.

Упрямая, вся в отца. Он распрямился.

— Ты обижаешься, Алекс, лезешь в бутылку, а дело кончится тем, что тебя убьют.

— Ну а ты разве не лезешь в бутылку?

Отвернувшись, он поглядел на ферму вдали. Расстояние делало картину мирной и идиллической, как огонек костра на биваке.

— Они псов моих убили, — произнес он раздумчиво, словно лишь сейчас начинал осознавать это. — Я хотел все позабыть. Они испортили мне карьеру, испортили жизнь, но я хотел все это позабыть. — Он опять повернулся к ней и голосом, звенящим от волнения и гнева, проговорил: — Это они лезут в бутылку!

— Мы с тобой теперь в одинаковом положении, у нас обоих нет выбора, и надо быть осмотрительными.

Наступила долгая пауза, во время которой слышались лишь журчание ручья вдали и изредка порывы ветра.

— Куда ты уходил, Чарли? В какое давнее прошлое? Ты так глядел на меня, словно перенесся куда-то очень далеко.

Он не ответил.

— И ты назвал меня «Джо».

Первые несколько лет призрак женщины являлся к нему каждую ночь. «Джек Дэниелс» и «Южная услада» помогали забыться днем, и если он выпивал достаточно, то можно было кое-как скоротать и ночь, иной раз хватало и на неделю, но воспоминания о случившемся, о том, в чем он сам принимал участие, не оставляли его — стойкие и неизменные, как гора Рейньер с юга на горизонте — дремлющая, но в любую минуту готовая взорваться извержением. Когда выпивка перестала помогать, он развязал с наркотиками. Ни антикризисной терапии, ни советов специалистов из общества анонимных алкоголиков ему не требовалось. Да он и не был алкоголиком. Он лишь пытался отделаться от кошмара. И не надо было ему, избегая искушения, спускать виски в унитаз: бутылка так и оставалась нетронутой — до сегодняшнего вечера.

— А что в этой папке, Чарли?

Он взглянул на нее, потом перевел взгляд вдаль, туда, где в низине под ним полыхал огонь.

— Дурные воспоминания, — сказал он. — Их там целая куча.