988 год стал знаменательным в истории Руси. В этом году великий киевский князь Владимир Святославич, позже получивший прозвище Великий и Святой, крестил киевлян. Этот год положил начало дальнейшему и всеобъемлющему процессу христианизации всей Русской земли. В 1988 г. Русская православная церковь торжественно отметила тысячелетие этого события, которое являлось не только церковным праздником, но и по решению ЮНЕСКО отмечалось как юбилейная дата мировой культуры.

Владимир, вводя христианство, укреплял международные связи Руси. Государство как равноправный партнер вошло в число христианских государств Европы. С этого времени Русь начинает черпать богатое наследие Древней Эллады и цивилизаций Востока. На Русь приходит общеславянская кириллическая письменность – из летописного зерна, принесенного из Византии, в круге книжников киевской митрополии вырастает могучее многовековое древо русского летописания. В этом времени следует искать истоки русской литературы, профессиональной архитектуры, живописи, музыкального искусства. Культура различных цивилизаций, и прежде всего христианской, сливалась с народной культурой славянства, его традициями, мифологией, исторической памятью, создавая ту почву, на которой взойдут первые ростки не только русской, но и украинской и белорусской культур.

 

Зарождение религиозных верований

Религиозные верования возникли практически с зарождением человеческого общества много тысячелетий тому назад, когда человек еще только начал познавать мир и сфера познанного была невелика. Ученые называют этот этап периодом архаического сознания. Важнейшей чертой такого сознания и стало стремление объяснить явления природной и общественной жизни действием сверхъестественных сил, богов и демонов. Они-то и являлись основными действующими лицами древних религий и древних мифов.

Важной чертой архаического сознания, проявляемого в первобытной мифологии, является идеологический синкретизм (синкретизм – от греч. «соединение») – нерасчлененность представлений о природе и обществе. Появление солнца и других элементов природы трактуется, например, в мифах как результат деятельности тех же самых творцов-демиургов (богочеловека), что и появление кузнечного промысла и других элементов человеческой культуры. Наделенные сверхъестественным могуществом мифические существа обожествлялись и становились предметом религиозного поклонения. Греческие мифы, например, рассказывают, как Прометей вылепил людей из глины и наделил талантами. Он подарил людям огонь, «передал им премудрость чисел и измыслил для них сложение букв – мать всех искусств и основу памяти». Он приучил животных к ярму, изобрел колесо и снабдил суда парусами.

С развитием человеческого общества во всех уголках земли менялись представления о природе и обществе, появлялись мифы о новых богах.

Обожествление животных, поклонение зооморфическим божествам было только первым этапом в развитии верований древних, а затем пришел черед божеств миксантропических, т. е. представляемых фантастическими существами, у которых одна часть тела была человеческой, а другая – как у животного. К таким божествам, например, относились сатиры – наполовину люди, наполовину козлы или кентавры (полулюди-полукони) и т. д.

И наконец, богов начали воображать (и изображать) в обличье человеческом. Отныне молитвы стали возносить не воде, огню, деревьям или земле, но божествам в человеческом облике, властвующим над водой, огнем и всем, что есть на земле. Такими были боги Древней Греции.

Шли годы, греческое общество развивалось. Постепенно сформировался пантеон наиболее почитаемых, значимых олимпийских богов во главе со всемогущим Зевсом («дневное сияющее небо», «светлое небо»).

В честь Зевса Олимпийского устраивались Олимпийские игры – символ единения и взаимного согласия греческих полисов (земель). На месте проведения Олимпийских игр сын Зевса Геракл основал святилище. Затем здесь построили храмы Геры (царица богов, супруга Зевса) и других богов.

Из такого антропоморфического представления о божестве развились и понятия о культовой статуе бога, которой можно было поклоняться, и о храме, где эта статуя стояла и где жрецы день за днем несли службу богу или богине, внимая их указаниям и исполняя их волю.

Первоначально храмы не были местом молитвенных собраний верующих. Это было только обиталище божества. Для молитв же древние жители Эллады стекались на площадь перед храмом, где находился и алтарь, на котором совершались жертвоприношения.

Вместе с храмами появились жрецы и жрицы; им надлежало заботиться о святилище, где обитал бог, держать в порядке священную утварь, принимать дары и жертвы, приносимые божеству. Они от имени всей общины возносили к небу молитвы, устраивали торжественные жертвоприношения и совершали иные обряды.

В I в. до н. э. в городах Греции, Рима, Малой Азии культы древних античных божеств стали приходить в упадок. Как писал английский историк В. Тарн, «много причин содействовало решению судьбы олимпийцев. Они принадлежали городу-государству и падали вместе с ним: философия убила их в глазах образованных, а индивидуализм – в глазах простых людей». То же происходило и на территории ближневосточных стран, где после завоеваний Александра Македонского распространились греческие верования и греческая культура.

На мировую арену вышел Древний Рим. Его завоевательные походы, изменения в социальной структуре, укрепление органов власти и управления привели к созданию в начале I в. н. э. Римской империи. Римляне почти полностью восприняли греческую мифологию. Жители Апеннинского полуострова в большинстве случаев изменяли имена греческих богов и героев на латинский лад, а также добавляли сюжеты, связанные с местностями на Италийском полуострове и с исконно местными персонажами. Кроме основных божеств римляне почитали множество божков и духов, которые, по их представлениям, управляли каждым шагом, каждым действием человека.

Постепенно место античных божеств в верованиях жителей империи стали занимать древние восточные умирающие и воскресающие божества, такие как египетский Осирис или фригийский Аттис. Появлялись религиозные союзы почитателей Исиды и Сераписа (божества, в котором слились черты ряда греческих и египетских божеств, в том числе Осириса). Почитатели этих божеств верили, что путем особых обрядовых действий – мистерий, во время которых представлялись сцены смерти и воскресения бога, они сами становятся сопричастны богу и обретают бессмертие. Так, во время празднеств в честь Аттиса жрец провозглашал; «Утешьтесь, благочестивые, подобно тому, как спасен бог, спасетесь и вы…»

Еще в I в. до н. э. в Малой Азии появляются общины почитателей иранского бога солнца Митры, который считался борцом против сил зла, богом-спасителем. Среди почитателей Митры преобладали низы населения. Из греческих божеств особенно почитался древний бог виноградарства Дионис, его отождествляли с Загреем, сыном Зевса, который был растерзан титанами, но затем воскрешен Зевсом под именем Диониса. С этим культом были связаны религиозные союзы орфиков (названных так по имени почитаемого героя греческих мифов Орфея, который спускался в подземное царство мертвых, чтобы вывести оттуда свою умершую жену Эвридику). Союзы орфиков существовали давно, но именно на рубеже нашей эры они получили распространение, впитав в себя целый ряд восточных обрядов и верований. Орфики считали, что душа человека может достичь мира вечного блаженства и бессмертия, если этот человек будет исполнять определенные установки (аскетизм, презрение к плоти) и совершать магические обряды. Они устраивали тайные религиозные празднества, которые назывались мистериями, а также создали свою сложную религиозно-философскую систему, в которой объединили этические требования, мистику, сложную обрядность, связанную с культом Диониса, Аполлона, Орфея. Многие идеи, родившиеся в общинах митраистов и орфиков, оказали затем влияние на христианство, но замкнутость этих общин, сложность их учений не могли привлечь к ним большого числа последователей.

Следует сказать, что такие союзы заменяли их членам разрушавшуюся общинную и гражданскую общность. Но они не давали надежды на спасение, а скорее способствовали уходу от трудностей жизни. Подобные союзы ничего не могли противопоставить политическому и духовному гнету империи. Ни горячая религиозная вера, ни сложные религиозно-философские учения многочисленных философов и теологов с их многочисленными таинствами, недоступными для непосвященных, не могли указать людям путь к спасению.

 

Становление и распространение христианства

До этого речь шла о язычестве, т. е. многобожии. Но к этому периоду уже существовала религия, признававшая единого Бога-творца, – иудаизм. Ее исповедовал народ, живший в Палестине. Главным святилищем Бога иудеев был Иерусалимский храм.

В 6 г. н. э. Иудея и Самария (ныне селение Себастия в Иордании) стали императорской провинцией, т. е. провинцией, которая управлялась наместниками, непосредственно назначаемыми императором. Правда, у жречества Иерусалимского храма и синедриона – совета, куда входили жрецы и представители светской знати, кое-какие права были сохранены. Во главе синедриона стоял первосвященник Иерусалимского храма. В компетенцию синедриона входили вопросы внутреннего управления, он имел некоторые судебные и политические полномочия. Между тем, вся деятельность синедриона контролировалась римлянами.

Положение в стране оставалось напряженным в течение всего I века Римские власти далеко не всегда считались с местными обычаями. Так, прокуратор и префект Понтий Пилат при своем вступлении в должность приказал войскам войти в Иерусалим и нести изображения императора, что оскорбило религиозные чувства ортодоксальных иудеев; тот же прокуратор использовал казну храма на постройку водопровода. Действия Пилата усиливали антиримские настроения в Иудее. Однако внутри палестинского общества отсутствовало единство: существовали самые различные группировки и течения, спорившие друг с другом по политическим (отношение к римлянам) и вопросам вероучения. Например, к общественной верхушке принадлежали так называемые саддукеи. Они требовали строгого соблюдения установлений, записанных в священной книге иудеев – Торе, не признавали никаких устных учений и дополнений. При этом саддукеи воспринимали греко-римскую культуру и в известной степени поддерживали римлян. Значительным влиянием в иудейском обществе обладали также фарисеи. Они занимались толкованием священных книг, извлекая из них и формулируя нормы, пригодные для условий современной им общественной жизни. Фарисеи признавали воскресение мертвых, загробное воздаяние, что отвергалось саддукеями. Однако среди фарисеев тоже не было единства. Некоторые из них выступали за скрупулезное соблюдение всех внешних норм поведения, за что в христианской и талмудической литературе заслужили упреки в лицемерии и ханжестве. Приверженцами вероучения фарисеев являлись средние слои населения (торговцы, ремесленники, учителя в синагогах).

В это же время здесь сложилось крайне радикальное движение зелотов и сикариев (кинжальщиков), которые выступали за непримиримую борьбу с Римом. Зелоты и сикарии приняли наиболее активное участие в Первой иудейской войне – мощном антиримском восстании 66–70 гг. Они в основном состояли из представителей низов населения и деклассированных элементов; во время Иудейской войны к ним присоединились и рабы.

Кроме перечисленных групп в Палестине в I в. н. э. имелось большое количество бродячих проповедников, возвещавших скорый приход спасителя, мессии – помазанника Божия, который освободит народ и станет истинным «царем иудейским».

Среди религиозных течений, групп, сект того времени особняком стояли ессеи (этимология слова точно не известна). В научной литературе общину ессеев часто называют кумранской (по имени местности Вади-Кумран, где впервые арабские пастухи случайно нашли спрятанные в пещере арамейские рукописи). Как сообщают свитки, члены этой религиозной общины удалились в пустыню и создали замкнутую религиозную организацию. Они исповедывали иудаизм, но считали, что жречество осквернило Иерусалимский храм нечестием и исказило божественное учение. Именно поэтому кумраниты порвали отношения с Храмом и стали называть себя «Новым союзом» (или «Новым заветом»), поскольку старый союз с Богом, старый завет, был, по мнению кумранитов, нарушен сторонниками ортодоксального иудаизма. Два других самоназвания общины, встречающиеся в кумранских рукописях – «община нищих», или просто «нищие», – отражали ее социальный состав и отношение к богатству членов общины. Кумраниты называли себя также «сынами света» – в противоположность «сынам тьмы», к которым они причисляли все остальное человечество, а также «простецами», «немудреными», в отличие от профессиональных законоучителей (фарисеев), которые брали на себя смелость трактовать законы и предписания священных книг.

Кумраниты жили замкнутой общиной, имели общее имущество. Для всех членов общины являлись обязательными труд, совместные трапезы, изучение религиозных текстов. Чтобы вступить в общину, желающие в течение двух лет проходили испытательный срок. Новый член передавал общине «все знания, труд и имущество». Члены общины избегали контактов с окружающим миром. Согласно уставу, они должны были «отделиться от людей кривды». Жизнь кумранитов строго регламентировалась: большую часть времени они работали, участвовали в общих трапезах, а «треть ночи» отдавали изучению священных текстов. В общине существовали ритуальные омовения. Причем, перед этим член общины совершал обряд покаяния. Кумраниты отрицательно относились к обряду жертвоприношения. Для них «дух святости» был важнее, чем «мясо всесожжений и чем жертвенный жир», а «совершенство пути» – равнозначно «дарам благоволения».

Целью кумранитов и всех их установлений, как считает исследователь И. Д. Амусин, была подготовка к решающей борьбе «сынов света» с «сынами тьмы», которая должна будет закончиться победой «сынов света». Одновременно ученый выделяет следующие характерные черты их религиозного учения: дуализм (представление о борьбе в мире двух начал – злого и доброго); избранничество членов общины как «сынов света», предопределенное божеством; вера в конец этого мира – эсхатологизм (от греческого слова «эсхатос» – конец) и мессианизм – вера в приход божественного Спасителя, помазанника Божьего.

Люди, недовольные своей жизнью, шли к кумранитам. Римский писатель Плиний Старший (I в. н. э.) сообщал: «Изо дня в день число их [ессеев] увеличивается благодаря появлению массы утомленных жизнью пришельцев, которых волны фортуны влекут к обычаям ессеев».

Учение ессеев оказало большое влияние на формирование раннего христианства. Представление о конце мира, о борьбе добра со злом, мессианизм, резкие выступления против богатства, своеобразное переплетение учения о предопределенности Богом всех событий в мире и представления о свободе воли у человека, который может выбрать путь спасения, – все свойственно и ессейству, и раннему христианству.

Однако христианство, взяв многое в учении ессеев, уже на раннем этапе своего становления пошло по иному пути. Самым главным отличием являлась вера христиан в уже совершившийся приход мессии – Иисуса, который претерпел за людей и затем вознесся на небо. Именно это становилось главным в проповеди христианства. Кроме того, для христианской проповеди главным была ее открытость, что с самого начала отличало группу последователей проповедника Иисуса из Назарета от кумранской общины. В дальнейшем эти различия усиливались по мере развития христианского вероучения, по мере его превращения в мировую религию.

Согласно христианскому учению, весь путь человечества, вплоть до явления и искупительной жертвы Христа, был предопределен и предсказан. В то же время каждый человек имеет свободу выбрать путь спасения, т. е. принять христианское учение или отказаться от него, как те люди, «в которых заботы века сего, обольщение богатством и другие пожелания, входя в них, заглушают слово, и оно бывает без плода». В Послании Иакова четко сказано, что Бог «сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и искушаясь собственной плотью». В целом, первые христиане, появившиеся в восточных провинциях Римской империи, не имели еще ни разработанной теологии, ни определенной этики. Их сплачивала прежде всего страстная вера в возможность вечного спасения вне того мира и времени, в котором они жили.

Первым христианам приходилось испытывать большие трудности. Их преследовали власти и ортодоксальные иудеи. Собрания они часто проводили в домах единоверцев, не скрывавших свою приверженность новому вероучению. Они открыто оказывали помощь своим собратьям, называли себя братьями и сестрами. На собраниях христиан провозглашались проповеди, повторялись «речения Иисуса», читались послания апостолов, произносились пророчества о скором конце мира. Пророки играли огромную роль в раннехристианских экклесиях (народных собраниях). Христиане верили, что на пророках – благодать Божия, что их устами вещает Дух Святой, поэтому общение с пророками было для христиан священнодействием. Каждая община имела своего пророка: пророчествовали и мужчины, и женщины. Но были и странствующие пророки, которые ходили из общины в общину. Кроме пророков из общины в общину переходили апостолы. Христиане употребляли это слово в значении «посланец Божий». Странствующие апостолы проповедовали Евангелие – благовестие. Как ясно видно из посланий Павла, слово «евангелие» относилось первоначально к устной проповеди. Апостолов было много, каждый из них считал, что именно ему открыта божественная истина. Поддержать сознание избранности у малочисленных последователей нового учения, противопоставлявших себя стихии языческого мира, могла только глубокая, основанная не столько на разуме, сколько на чувстве вера. Каждый проповедник стремился сплотить христиан вокруг своего «благовестия», поэтому имели место споры, связанные с вероучением. Кроме споров относительно вероучения, христиане могли вступать в различного рода конфликты, например, имущественные и т. д. Естественно, что в начальный период существования христианских общин проблема регулирования отношений между верующими стояла очень остро. Еще более обострялась она по мере того, как происходил отход христиан от нормативного иудаизма, который регулировал не только религиозную, но и повседневную жизнь. Христиане, чтобы не раствориться среди множества религиозных течений и союзов, а сохранить свою сплоченность и обособленность, должны были создать более четко оформленные организации; им нужны были авторитеты, которым можно было бы доверять и в вопросах вероучения, и в житейских конфликтах.

Апостол Павел в Первом послании к коринфянам подчеркивает, что христиане имеют разные дары от Бога и должны действовать в соответствии со своим призванием; одних Бог поставил апостолами, других – пророками и учителями, «иным дал силы чудодейственные, также дары исцелений, вспоможения, управления, разные языки».

Христианские общины нуждались и в специальных людях, которые бы руководили повседневной жизнью общин: собирали взносы, распределяли помощь, подготавливали убежище для преследуемых, навещали больных и заключенных. Так появляются старейшины-пресвитеры. В их функции входили организационно-хозяйственные вопросы жизни общины. Они выбирались общиной и вводились в должность апостолами (обряд рукоположения). В «Деяниях апостолов» и в посланиях Павла пресвитеры называются также епископами, т. е. надзирателями (в русском переводе – блюстителями, позже – владыками).

Кроме должности епископа в общинах появляются и служители низшего ранга – дьяконы. Они должны были быть непорочны, не пристрастны к вину, некорыстолюбивы. Дьяконы прислуживали во время причастительных трапез. После трапезы они относили освященную пищу больным собратьям и тем, кто попал в заключение.

Изменения в общественной структуре Римской империи II–III вв. не могли не оказать влияния на социальную психологию и идеологию различных слоев населения. Это было время кризиса и изживания античного мировоззрения, основанного на представлении о разумности миропорядка. Людям самого разного происхождения и положения мир стал казаться воплощением зла и несправедливости. Для массового сознания того времени стала характерна вера в колдовство, магию, прорицателей, страстные надежды на чудо. Распад коллективных – общественных и семейных – связей приводил к тому, что люди пытались определить свое место в мире установлением «личных контактов» со сверхъестественными силами. Появилось огромное количество не только проповедников, но и «чудотворцев». Многие знатные римляне стали обращаться к ним за прорицаниями. Среди народных масс империи стали распространяться различные неофициальные религиозные союзы, почитающие одно божество, которое в их глазах являлось единственным и самым могучим. Так, от Малой Азии до Британии можно было встретить почитателей иранского бога солнца Митры, культ которого начал распространяться еще в I в. День зимнего солнцеворота – 25 декабря – считался главным праздником Митры (его называли также Непобедимое Солнце). Митру почитали некоторые римские императоры и покровительствовали этому культу. Однако в силу своей замкнутости эта религия не стала всеобщей.

В ходе развития многонациональной Римской империи, изменений в экономической и общественно-политической жизни верования в различных богов не обеспечивали желаемого единства. Требовались новые идеалы, новые боги. На рубеже I в. до н. э. и начала I в. н. э. император Август объявил умершего Юлия Цезаря богом Юлиусом и посвятил ему особый храм. Как «сына причисленного к лику богов Цезаря» Августа обожествляли в народе, что в дальнейшем привело к возникновению культа императора. А вот император Диоклетиан в конце III в н. э. не пожелал ждать смерти, чтобы стать богом, и потребовал, чтобы ему при жизни воздавали божеские почести. Бюст императора занял место под орлами легионов, и у алтаря его имени приводили воинов к присяге. Такой же чести позже удостоился и император Константин, прозванный Великим.

А что в это время происходило в среде христианских общин? Идеи христианства постепенно распространяются и в римских провинциях. В общинах начали появляться состоятельные люди. Их появление меняло отношение христиан к богатству, к возможности заиметь различные государственные должности. В христианских общинах также оказываются образованные люди, знакомые с греко-римской философией и наукой. Таким образом, распространение христианства в самых разных слоях населения приводило к изменению и усложнению христианского вероучения. С одной стороны, образованная элита создавала христианскую философию и теологию, далеко не всегда понятную большинству верующих, с другой – низы населения, особенно из сельской местности, где сильны были традиционные местные верования, привносили в христианство элементы языческих представлений, наивно объединяя черты своих местных божеств с образом христианского Бога. В такой ситуации многие философы, учителя красноречия стали искать соединения философии и религии именно в христианстве. Появляются первые теоретические сочинения, обосновывающие преимущества христианского вероучения.

Потребность в единстве, с одной стороны, и распространение христианства – с другой, порождали среди верующих убежденность, что если отдельный христианин может быть слаб и нетверд в вере, если в отдельных общинах могут быть раздоры и непорядки, то объединение христиан в целом обладает Духом Святым и Божьей благодатью. Происходят изменения в понятии экклесии. Экклесия – уже не просто конкретная община христиан определенного города, как это было во времена создания Откровения Иоанна, а всеобщая церковь, мистически связанная с божеством (впервые выражение «всеобщая» – «католическая» церковь было употреблено в письмах Игнатия Антиохийского). Восприятие церкви как некоего абстрактного понятия, отличного от составляющих ее людей, встречается уже в некоторых новозаветных произведениях, в частности в наиболее позднем из всех посланий Павла – Послании к ефесянам. Там сказано, что Христос «возлюбил церковь и предал себя за нее, чтобы освятить ее, очистив банею водною посредством слова; чтобы представить ее себе славною церковью, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного…»

Следующим шагом в развитии мистического понятия церкви явилась идея ее непогрешимости: ошибаться могут отдельные христиане, церковь ошибаться не может. Эту идею выдвинул Тертуллиан (христианский теолог и писатель II – начала III вв.), который обосновывал ее тем, что церковь получила Святой Дух от самого Христа через апостолов, основавших христианские общины. Именно на рубеже II–III вв. начинают усиленно распространяться легенды об основании каждой крупной христианской общины непосредственно каким-либо учеником Иисуса; начинают создаваться списки руководителей этих общин, восходящие к апостолам. Ириней, епископ Лионский, в своей книге «Против ересей» говорит об основании христианской общины Рима Петром и Павлом. Так стала создаваться новая – церковная – традиция, отличная от древней традиции первых христианских проповедников.

Параллельно с абстрагированием понятия «церковь» происходило усиление власти клира внутри общин. Епископ получает единоличное право совершать обряд причащения, рукополагать остальных пресвитеров и дьяконов, представлять свою общину в сношениях с другими христианскими общинами. Возвышение епископа объясняется необходимостью преодолеть разброд, сосредоточить особый авторитет у одного лица, достичь единства. Но единства можно было добиться только при условии существования одной веры, одной церкви, одного порядка. Этот порядок, в соответствии с мистическим представлением о церкви, должен был соответствовать порядку небесному: один Бог – один епископ. По существу, это открывало возможность сосредоточить в руках епископа функции вероучителя, пророка, надзирателя. Истинность христианского учения теперь определялась не устной традицией и даже не писанием апостолов, а словом и решением епископа, на которого перешла «апостольская благодать».

Постепенно с распространением христианства увеличивается количество епископов. Епископ из главного города провинции занял как бы главенствующее положение над остальными. К началу IV в. выделились епископы Рима, Александрии, Антиохии, а затем и Константинополя. Они получили юрисдикцию над клириками больших округов, могли созывать поместные соборы. Таких епископов стали называть митрополитами (от греч. «человек из главного города», митрополии). Обычай называть римского епископа папой распространяется с V века. Параллельно с усложнением иерархии высших служителей церкви увеличивается и число различных низших ее чинов: появляются помощники дьяконов, чтецы, разнообразные служки. Церковь превращается в иерархическую многоступенчатую организацию, в которой низшие чины зависят от высших.

Внешним выражением изменений, происшедших в христианских общинах, было появление особых зданий для богослужений. Епископальная церковь стремилась к особой торжественности богослужений, которая заменила бы пылкое слово странствующего пророка. Необходимо было создать обстановку, которая отличалась бы от обстановки повседневной жизни. Для собраний христиан стали использоваться специальные помещения, где проходили богослужения и совершались обряды. Такие здания назывались «господним домом» (по-греч. «кириакон», отсюда произошло русское слово «церковь» и немецкое «кирхе»).

Казалось бы, что в Римской империи уже были созданы условия для признания христианства официальной религией. Однако на деле все обстояло иначе: усилились гонения на христиан. Что же послужило причиной этого? Христианство в начале III в. начинает распространяться в среде солдат; многие из них, приняв христианство, продолжали службу в армии, поскольку эта служба была единственным источником их существования, но сам факт появления таких солдат, собратья которых по вере часто не желали служить в армии, не мог не беспокоить императоров. Также еще одной причиной усиления отрицательного отношения императоров к христианской церкви в середине III в. был разразившийся в стране экономический и политический кризис. Дело в том, что этот кризис совпал с укреплением церковной организации христиан и в известной мере даже способствовал ей (организованные христианские общины могли лучше сохраниться и даже стать прибежищем для всех пострадавших во время смут и междоусобных войн); росло и богатство церкви. Эта организация стала казаться опасной императорам, чаще всего приходившим к власти с помощью армии, не уверенным в прочности своей власти и опасавшимся непрерывных заговоров и выступлений. В середине III столетия начинаются официальные гонения, направленные исключительно против христиан. Однако эти репрессии, при всей своей массовости, не принесли желаемого результата.

В 311 г. император Галерий, который при императоре Диоклетиане считался главным преследователем христиан, вынужден был эти преследования отменить. Через два года два правителя империи – Константин и Лициний подписали Миланский эдикт, который, по существу, легализовывал христианскую церковь. Согласно Миланскому эдикту, христиане получали право открыто совершать свои богослужения, церковные организации могли владеть любым имуществом, в том числе и недвижимым. Даже ранее конфискованное имущество возвращалось христианам. Таким образом, формально христианство становилось лишь одним из многочисленных разрешенных культов империи. Причем сам Константин, ставший к этому времени единоличным правителем империи, христианином не был. При нем по-прежнему воздавались божественные почести статуям императора. Можно предположить, что его союз с христианской церковью носил прежде всего политический характер. Именно со времени его правления христианство начинает приобретать решающее значение в идеологической жизни империи, а христианская церковь постепенно превращается в церковь господствующую. Константин явно покровительствовал христианской церкви. Возможно, он понял, что именно такая религиозная организация может оказать ему более существенную поддержку, чем не связанное между собой жречество многочисленных античных божеств. При нем седьмой день недели был объявлен рыночным (т. е. свободным от работы). Этот день, по учению астрологов, считался днем Солнца. Христиане же посвятили его Христу. С IV в. 25 декабря – праздник рождения Непобедимого Солнца – стал отмечаться как праздник Рождества Христова.

В 325 г. в городе Никея в Малой Азии был созван собор епископов. Участники собора приняли христианский символ веры (основные положения вероучения). Основным догматом в вероучении утверждалась троичность Бога – «един в трех лицах». Константинопольский собор епископов в 381 г. окончательно утвердил этот догмат. В решении собора записано: «Вера 318 отцов, собиравшихся в Никее Вифинской, да не отменяется, но да пребывает господствующей».

Казалось, что все проблемы в отношениях императора и христианской церковной организации разрешены. Но не тут-то было. Между епископами различных городов в раных частях империи разгорелась борьба за первенство, за право толковать символ веры. Особенно эти споры обострились после 395 года – разделения единой Римской империи на Западную и Восточную. Соответственно и христианская церковь стала называться Западной и Восточной. Окончательное разделение церквей произошло в 1054 году Западная церковь сохранила старое название – католическая (всеобщая, всемирная). Восточная церковь закрепила за собой название православная (верное, правильное мнение). Не будем здесь останавливаться на расхождениях в толковании основных догматов христианства православными и католиками. На эти расхождения еще в XI веке указал Киевский митрополит Георгий.

Как видим, к тому времени, когда великий князь Владимир принимал решение о введении на языческой Руси одной из мировых религий, Русь соседствовала со странами, исповедовавшими ислам, иудаизм, западное (католическое) и восточное (православное) христианство.

 

Языческие верования восточных славян

В этих верованиях отразилось первобытное представление людей о том, что в окружающем их мире действуют злые и добрые духи. Эти духи находились в состоянии непрерывной борьбы друг с другом. К злым духам славяне относили упырей – оживающих мертвецов, вампиров, нападающих на людей и сосущих их кровь, которые были в состоянии перевоплотиться во взрослого человека, в ребенка, в животное и нанести живущему на земле серьезный ущерб. Упырям противостояли добрые духи – берегини, охранявшие жизнь и покой человека, плоды его деятельности.

Славяне поклонялись и приносили жертвы колодцам, озерам, рекам, рощам и т. д.

Наши далекие предки божествами плодородия считали Рода и Рожаниц. Славяне считали Рода творцом Вселенной. Он давал людям жизнь, повелевал небом, распоряжался дождем, посылал на землю молнии, управлял подземным царством. Вместе с Родом обычно выступают Рожаницы – богини плодородия. Их день – 9 сентября – отмечался каждый год после завершения сельскохозяйственных работ. Затем на смену Роду пришли другие боги. Небом завладел Сварог, которого стали считать верховным властителем Вселенной. Бог Ярило стал олицетворять собой весну, пробуждающуюся от зимней спячки природу. Праздник Ярилы у некоторых славянских народов отмечался в начале весны, у других – в конце весны, начале лета.

Праздник Купалы приходился на 24 июня и посвящался благотворительному действию дождя. Празднику предшествовали «русалии» – торжества, посвященные нимфам полей и вод. По славянским поверьям, русалки вызывали дождь, который поил землю. Славяне сопровождали праздник Купалы красочными действами. Накануне праздника на высотах зажигали костры, через которые прыгали вместе юноша и девушка. Затем спускали с гор горящие колеса, стремясь, чтобы они потухли только тогда, когда достигнут воды.

Не меньше почитали славяне и бога Велеса (Волоса), покровителя скота и скотоводства. В X в. именем Велеса клялись русские князья, их дружинники и послы при заключении мирных договоров с византийскими монархами. К празднику Велеса, который отмечался 2 и 6 января, выпекалось особое печенье в виде домашних животных. Люди рядились в звериные маски, надевали на себя вывернутые тулупы.

Господином неба славяне считали Сварога. Сын Сварога – Сварожич – бог огня, покровитель кузнецов и кузнечного дела. Славяне почитали огонь, считая, что он прогоняет нечистую силу тьмы, мрак, холод. Огню приписывались очистительные и целебные свойства. Под 1114 г. в летописи Сварог назван отцом Дажьбога (тоже бог солнца). В легенде, приведенной в «Повести временных лет», Дажьбог охраняет законы, установленные Сварогом, и расправляется с их нарушителями.

В «Слове о полку Игореве» говорится о «дажьбожьих», «велесовых» и «стрибожих» внуках. Здесь Дажьбог, Велес и Стрибог выступают как демиурги, т. е. всемогущие боги-творцы, и в то же время как родоначальники, знаменитые предки. Автор «Слова о полку Игореве» называет и других богов, определяющих судьбы людей: среди них злобного Дива и Обиду (богиню смерти и несчастий).

 

Становление древнерусского государства

Постепенно восточнославянские племена образуют союзы племен, происходит их знакомство с западноевропейскими и восточными странами. Об этом довольно подробно говорит автор «Повести временных лет»: «В далекие времена, – пишет летописец, – когда же поляне жили отдельно по горам этим (киевским горам), тут был путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру, а в верховьях Днепра – волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское. И по тому морю можно плыть до Рима, а от Рима можно приплыть по тому морю к Царьграду, а от Царьграда можно приплыть в Понт море, в которое впадает Днепр река. Днепр же вытекает из Оковского леса и течет на юг, а Двина из того же леса течет, и направляется на север, и впадает в море Варяжское. Из того же леса течет Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в Море Хвалисское (Каспийское). Так и из Руси можно плыть по волге в Болгары и в Хвалисы, и дальше на восток пройти в удел Сима (один из сыновей Ноя), а по Двине – в землю Варягов, от Варяг до Рима, от Рима же и до племени Хама (второй сын Ноя). А Днепр впадает устьем в Понтийское (Черное) море; это море слывет Русским, – по берегам его учил, как говорят, святой Андрей, брат Петра».

Как видим, Днепр являлся важнейшим связующим звеном четырех частей света. Иностранные купцы, как, возможно, и славяне, общались друг с другом, передавали свою культуру, в том числе и говорили о своих богах. Автор повести указывает и на то, что в те далекие времена на берегах Днепра побывал святой Андрей. О его пребывании на славянской земле летописец пишет следующее: «Когда Андрей учил [христианству] в Синопе и прибыл в Корсунь (современный Херсонес), узнал он, что недалеко от Корсуни устье Днепра, и захотел отправиться в Рим, и проплыл в устье днепровское, и оттуда отправился вверх по Днепру. И случилось так, что он пришел и стал под горами на берегу. И утром встал и сказал бывшим с ним ученикам: «Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать Божия, будет город великий, и воздвигнет Бог много церквей». И взошел на горы эти, благословил их, и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы этой, где впоследствии возник Киев, и отправился по Днепру вверх. И пришел к славянам, где нынче стоит Новгород, и увидел живущих там людей – каков их обычай и как моются и хлещутся, и удивился им. И отправился в страну варягов, и пришел в Рим, и поведал о том, как учил и что видел и рассказал: “Удивительное видел я в славянской земле на пути своем сюда. Видел бани деревянные, и разожгут их докрасна, и разденутся и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя прутья молодые и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва вылезут, чуть живые, и обольются водою студеною, и только так оживут. И творят это всякий день, никем же не мучимые, но сами себя мучат, и то совершают омовение себе, а не мученье”». Из этого рассказа мы узнаем, что уже в начале новой эры на территории будущего государства, которое станет называться Русь, побывал христианский проповедник. Он не только предсказал рождение государства, но и описал некоторые языческие обряды, которые сохранились до настоящего времени. «Все эти племена, – продолжает летописец, – имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые – свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имеют; имеют и брачный обычай: не идет зять за невестой, но приводят ее накануне, а на следующий день приносят за нее – кто что даст. А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели все нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены. И если кто умирал, то устраивали по нем тризну, а затем делали большую колоду и возлагали на эту колоду мертвеца и сжигали, а после, собрав кости, вкладывали их в небольшой сосуд и ставили на столбах при дорогах…»

Летописец, рассказывая о нраве и быте славян, не забыл упомянуть и о том, что «жили они на своих местах, и каждый управлялся самостоятельно». Здесь же идет рассказ о возникновении на землях полян г. Киева: «И были три брата: один по имени Кий, другой – Щек и третий – Хорив, а сестра их была Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по нему Хоривицей. И построили городок во имя старшего своего брата и назвали его Киев… и были те мужи мудры и смыслены…» Потом автор приводит и другую легенду, возможно, распространенную в его время: «Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевозчиком; был-де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: “На перевоз на Киев”». Но эту версию он отбрасывает, говоря: «Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду; а между тем Кий этот княжил в роде своем, и ходил он к царю, и великие почести воздал ему, говорят, тот царь, при котором он приходил». Умер Кий, как и его братья, и сестра, в Киеве.

После смерти Кия и его братьев, по версии русского летописца, в жизни восточных славян наступает «черная полоса». Мимо Киева проходят то болгары, то обры, то угры (венгры). На княжения восточных славян нападают кочевники – хазары. В Новгородской земле хозяйничают норманны – варяги (жители северных стран). Летописец записывает: «Варяги из-за морья взимали дань с чуди, и со славян, и с мери, и со всех кривичей. А хазары брали с полян, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке от дыма». Восточные славяне воюют и друг с другом. Борьба происходит и внутри каждого княжения. Особенно остро она разгорелась на северо-западе, среди населения, жившего около озера Ильмень. Именно тогда новгородцы и пригласили к себе на княжение, по свидетельству летописца, князя Рюрика из племени Русь. Среди дружинников Рюрика находились, по свидетельству летописца, Аскольд и Дир. Под 862 г. ее автор записывает: «И было у него [Рюрика] два мужа, не родственники его, но бояре, и отпросились они в Царьград со своим родом. И отправились по Днепру, и когда плыли мимо, то увидели на горе небольшой город. И спросили: «Чей это городок?» Тамошние же жители ответили: «Были три брата, Кий, Щек и Хорив, которые построили городок этот и сгинули, а мы тут сидим, их потомки, и платим дань хазарам». Аскольд же и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян. Рюрик же княжил в Новгороде». Аскольд и Дир не сидели в Киеве сложа руки: они собирали дань с подвластных земель.

По свидетельству византийских источников, в 860 г. руссы совершили поход на Царьград. (Русская летопись этот поход датирует 866 г. и говорит о том, что его возглавляли Аскольд и Дир.) И здесь возникает одна из загадок в истории Руси. Дело в том, что ряд современных российских и украинских историков утверждает, что никакого Дира не существовало и поход возглавил Аскольд. Они ссылаются на свидетельства византийских источников, утверждающих, что поход состоялся в 860 г., тогда, естественно, Аскольд не мог быть боярином Рюрика, поскольку последний пришел в Новгород только в 862 г. Именно эти расхождения в датах позволяют некоторым украинским и российским историкам сомневаться в том, что Аскольд был скандинавом. Но пора вернуться к конкретному описываемому событию. Дело в том, что еще в 839 г. к французскому императору Людовику Благочестивому прибыло посольство от греческого императора Феофила. При посольстве находилось несколько человек из народа Русь. Не позже 842 г. значительные отряды варяго-руссов, как рассказывается в житии святого Георгия Амастридского, появились на Черном море около города Амастрида. В скором времени последовал грандиозный поход на Царьград, о котором свои свидетельства оставили русские летописи и византийские хроники. Правда, они расходятся между собой не только в датировке похода, но и в характеристике славян – руссов. Русская летопись этот поход описывает так: «Отправились [в 866 г.] Аскольд и Дир войной на греков, и пришли туда в четырнадцатый год царствования Михаила». Здесь летописец выдерживает хронологию, поскольку ранее он упоминал: «В год 6360 (852), индикта 15, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля». Далее летопись повествует: «Царь же был в это время в походе на агарян… Эти же вошли внутрь Суда (предместье Царьграда), совершили много убийств христиан и осадили Царьград двумястами кораблей… Была в это время тишина и море было спокойно, но тут внезапно поднялась буря с ветром, и великие волны, чтобы разметать корабли язычников русских, и прибило их к берегу и переломало так, что немногим из них удалось избегнуть этой беды и вернуться домой».

Византийский же источник сообщает, что около двухсот судов варваров, вышедших из устья Днепра, приплыли к Босфору: «Было нашествие варваров, россов – народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия. Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия, как в смертоубийстве, они – губительный и на деле, и по имени народ…. посекая нещадно всякий пол и всякий возраст, не жалея старцев, не оставляя без внимания младенцев, но противу всех одинаково вооружая смертоубийственную руку и спеша везде пронести гибель, сколько на это у них было силы. Храмы ниспровергаются, святыни оскверняются: на месте их [нечестивые] алтари, беззаконные возлияния и жертвы, то древнее таврическое избиение иностранцев, у них сохраняющее силу. Убийство девиц, мужей и жен; и не было никого помогающего, никого, готового противостоять…»

Взять Царьград тогда россам не удалось, но они страшно опустошили окрестности столицы Византии и, заключив мир, отправились восвояси. Возможно, именно тогда Аскольд и часть его дружины приняли в Византии христианство. (По крайней мере позднее княгиня Ольга над могилой Аскольда поставила деревянную церковь в честь св. Николая, значит, князь был христианином.) После этого Аскольд (и Дир?) продолжали княжить в Киеве.

Тем временем в Новгороде события развивались следующим образом. В 879 г. «умер Рюрик и, передав княжение свое Олегу – родичу своему, отдал ему на руки сына Игоря, ибо был тот еще очень мал». Олег и его дружина, вероятно, к тому времени уже хорошо понимали выгоды обладания Днепром. Это позволяло влиять на политическую жизнь всех восточных славян: полян, древлян, кривичей, вятичей – и соседних неславянских земель. Кроме того, по Днепру велась активная торговля как русскими, так и иностранными купцами.

В 882 г., записывает летописец, «выступил в поход Олег, взяв с собою много воинов: варягов, чудь, славян, мерю, весь, кривичей, и пришел к Смоленску с кривичами, и принял власть в городе, и посадил в нем своих мужей. Оттуда отправился вниз, и взял Любеч, и также посадил своих мужей. И пришли к горам Киевским, и узнал Олег, что княжат тут Аскольд и Дир».

Летописец продолжает свой рассказ: «Спрятал он [Олег] одних воинов в ладьях, а других оставил позади, и сам отправился к ним вместе с младенцем. И подплыл к Угорской горе, спрятав своих воинов, и послал к Аскольду и Диру, говоря им, что-де «мы купцы, идем к грекам от Олега и княжича Игоря. Придите к нам, к родичам своим». Когда же Аскольд и Дир пришли, все спрятанные воины выскочили из ладей, и сказал Олег Аскольду и Диру: «Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода, – а когда вынесли Игоря добавил: – Вот он сын Рюрика». И убили Аскольда и Дира, отнесли на гору и погребли. Аскольда – на горе, которая называется ныне Угорской, где теперь Ольмин двор… а Дирова могила – за церковью святой Ирины».

Олег, чьи руки были обагрены кровью ни в чем не повинных князей, вошел в город как победитель. Горожане, устрашенные его злодейством и многочисленным войском, признали в нем своего законного князя. «И сел Олег, княжа, в Киеве, – продолжает летописец, – и сказал Олег: «Да будет [Киев] матерью городам русским». И были у него варяги, и славяне, и прочие, прозвавшиеся Русью».

Для историков стало традицией считать захват Киева Олегом в 882 г. датой основания государства Русь, поскольку в руках Олега оказались земли новгородских славян и днепровских полян. Сам же Киев, «мать городам русским», располагался на судоходном Днепре, в центре восточнославянских племен. Князь, обладая Киевом, получал возможность контролировать торговлю севера с югом, запада с востоком и совершать военные, часто грабительские походы на соседние племена и отдаленные страны. (Период в истории Руси с 882 г. до середины XII в. историки станут называть Древнерусским государством, или Киевской Русью.)

Летописец о правлении Олега повествует скупо, кратко сообщая о том, что он совершил несколько походов на славянские племена и заставил их, где силой, где угрозами, платить дань Киеву. Начал он в 883 г. с древлян, на следующий год пошел на северян, затем почти двадцать лет ушло на покорение дулебов, хорватов и тиверцев, но кривичей покорить не удалось. Походы Олега говорят о том, что земли восточных славян в то время имели довольно слабые политические и экономические связи как с Киевом, так и между собой. Впрочем, в тот период это характерно было и для многих стран Европы. Но до 1991 г. ни у одного из историков не возникало сомнений, что у всех славянских племен, входивших в состав Древнерусского государства, был один язык, одни (языческие) верования, и они были одним народом.

Что же касается варяжского элемента в Киевском государстве, то большинство варягов ассимилировалось, а остальные, прослужив несколько лет у киевского князя, отправлялись служить в Византию, а в некоторых случаях возвращались на историческую родину. Но в варяжском происхождении княжеской династии мало кто сомневался.

Сейчас трудно сказать, занял бы язычник Олег достойное место в сочинениях русских христианских писателей, не соверши он в начале X ст. свой знаменитый поход на Византию и не прибей «щит к вратам Царьграда», так как, возможно, когда писалась русская летопись, отношения Руси с Византией не были радужными. К тому же включение в летопись рассказа об успешном походе язычников на Византию говорило не только о подвигах дружины и князя, но и подчеркивало могущество раннего русского государства. Летописец это описывает так: «В год 6415 (907). Пошел Олег на греков, оставив Игоря в Киеве; взял же с собою множество варягов, и славян, и чуди, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей, и полян и северян, и вятичей, и хорватов, и дулебов, и тиверцев, известных как толмачи. Этих всех называли греки “Великая Скифь”».

В поход выступили, когда Днепр освободился ото льда. Река покрылась двумя тысячами легких судов, на каждом из которых находилось по сорок человек. По берегу шла конница. Эта армада достигла днепровских порогов, самого опасного пути на реке. Из воды выступали острые скалы, которые омывали бурные потоки воды. При попадании в эти потоки удержать ладью не представлялось возможным, и смельчаков ожидало столкновение со скалой, а значит – смерть. Поэтому перед порогами смельчаки бросались в воду, искали гладкое дно и проводили суда между камнями. А в некоторых местах воины вытаскивали лодки из реки, тащили по берегу волоком или несли на руках. В это же время часть дружины готова была отразить нападение кочевников. Благополучно преодолев это опасное препятствие, дружина двигалась вниз по Днепру (так же поступали и караваны купцов). Достигнув лимана, дружина остановилась, чтобы отдохнуть после трудного и опасного пути, починить суда. Завершив приготовления, огромная армада под парусами вышла в море и, держась его западных берегов, в скором времени достигла Греции.

Там в это время правил император Лев, прозванный Философом, который, по выражению H. М. Карамзина, больше «думал о вычислениях астрологии, нежели о безопасности государства». Когда русские суда достигли Босфора, то греки только перекрыли цепями и бревнами вход в залив Золотой Рог. Тогда, повествует летопись, «вышел Олег на берег, и начал воевать, и много убийств сотворил в окрестностях города грекам, и разбили множество палат, и церкви пожгли. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других замучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги». Далее, возможно для прославления полководческого таланта Олега, летописец рассказывает легенду: «И повелел Олег своим воинам сделать колеса и поставить на колеса корабли. И с попутным ветром подняли они паруса, и пошли по полю к городу Греки же, увидев это, испугались и сказали через послов Олегу: «Не губи города, дадим тебе дани какой захочешь». И остановил Олег воинов…» Греки согласились выплатить Олегу «на две тысячи кораблей по двенадцати гривен на уключину» (одна гривна = 170 г серебра), кроме того, дали дань для русских городов: Киева, Чернигова, Переяславля, Полоцка, Ростова, Любеча «и других городов: ибо по этим городам сидят великие князья, подвластные Олегу… И повесил [Олег] щит свой на вратах в знак победы, и пошли [русские] от Царьграда… И вернулся Олег в Киев, неся золото и паволоки, и плоды, и вино, и всякое узорочье. И прозвали Олега Вещим…»

Успешный поход Олега на Византию завершился не только получением большого выкупа, но и заключением выгодного для Руси торгового договора. Интересно, что этот договор император Лев закрепил целованием креста, а Олег со своими мужами-язычниками – клятвою оружием и славянскими богами Перуном и Велесом.

Жизнь этого воинственного князя и собирателя восточно-славянских земель в единое государство закончилась таинственным образом. Это прекрасно изобразил в своем произведении «Песнь о вещем Олеге» А. С. Пушкин. А вот что об этом говорит «Повесть временных лет»: «В год 6420 (912). Жил Олег в Киеве, мир имея со всеми странами. И пришла осень, и вспомнил Олег коня своего, которого когда-то поставил кормить, решив никогда на него не садиться. Ибо когда-то спрашивал волхвов (кудесников): “От чего мне смерть будет?” И сказал ему один волхв: “Князь! Коня любишь и ездишь на нем, – от него тебе и умереть!”» Теперь Олег вспомнил о нем, призвал конюхов и спросил: «Где конь мой, которого приказал я кормить и беречь?» Тот же ответил: «Умер». Олег посмеялся и укорил кудесника, сказав: «Не правду говорят волхвы, но все то ложь; конь умер, а я жив». Затем Олег приехал на место, где лежали кости коня, слез с седла и, посмеявшись, сказал: «От этого ли черепа смерть мне придет?» И ступил он ногою на череп, и выползла из черепа змея и ужалила его в ногу. И от того разболелся и умер он. Оплакивали его все люди плачем великим, и понесли его, и похоронили на горе, называемою Шековица».

Князь Игорь, сын Рюрика, занявший Киевский стол после смерти Олега, оставался, как и его предшественник, язычником. Языческих верований придерживалась и его дружина. В то же время Игорь лояльно относился к проникавшему на Русь, в том числе и в среду дружинников, христианству. Новый договор Руси с греками, подписанный в последний год жизни Игоря, уже утверждается дружиной по языческому и христианскому обрядам. Летописец, приводя статьи договора, пишет: «Мы же те из нас, кто крещен, в соборной церкви клялись церковью Святого Ильи, в пред лежании честного креста и хартии (договора) этой, соблюдать все, что в ней написано, и не нарушать из нее ничего; а если нарушит это кто-либо из нашей страны – князь ли или иной кто, крещеный или некрещеный, – да не получит он помощи от Бога, да будет он рабом в загробной жизни своей и да будет заклан собственным оружием.

А некрещеные русские слагают свои щиты и обнаженные мечи, обручи и иное оружие, чтобы поклясться, что все, что написано на хартии этой, будет соблюдаться Игорем, и всеми боярами, и всеми людьми Русской страны во все будущие годы и всегда.

Если же кто-нибудь из князей или из людей русских, христиан или нехристиан, нарушит то, что написано в хартии этой, – да будет достоин умереть от своего оружия и да будет проклят от Бога и от Перуна за то, что нарушил свою клятву».

Итак, этот договор подтверждает, что христианство получало распространение в среде русичей. Но сильны были и сторонники язычества, поклонявшиеся громовержцу – богу Перуну.

 

Крещение княгини Ольги

Ольга, жена князя Игоря, заняла Киевский стол в 945 г. после убийства Игоря древлянами, за которое она вскорости жестоко отомстила. В то же время она понимала, что сохранение в государстве старых порядков, взаимоотношений князя и дружины, традиционного сбора дани (полюдья) чревато непредсказуемыми последствиями. Именно это побудило Ольгу заняться устройством поземельных отношений в государстве. Она совершила поездку по стране. Летописец писал: «И пошла Ольга с сыном своим и с дружиною по Древлянской земле, устанавливая распорядок даней и налогов; и сохранились места её стоянок и охот до сих пор. И пришла в город свой Киев с сыном своим Святославом и пробыла здесь год». Через год «отправилась Ольга к Новгороду и установила по Мете погосты и дани и по Луге – оброки и дани, и ловища ее сохранились по всей земле, и есть свидетельства о ней, и места ее и погосты, а сани стоят в Пскове и поныне, и по Днепру есть места её для ловли птиц и по Десне, и сохранилось село ее Ольжичи до сих пор. И так, установив все, возвратилась к сыну своему в Киев и там жила с ним в любви». Историк H. М. Карамзин, давая общую оценку правления Ольги, отмечает: «Ольга, кажется, утешила народ благодеяниями мудрого правления; по крайней мере все ее памятники – ночлеги и места, где она, следуя обыкновению тогдашних героев, забавлялась ловлею зверей – долгое время были для сего народа предметом какого-то особого уважения и любопытства». Отметим, что эти слова H. М. Карамзина написаны столетием позже «Истории» В. Н. Татищева, который под 948 г. сделал следующую запись: «Ольга послала в отечество свое, область Изборскую, с вельможами много золота и серебра, и повелела на показанном ею месте построить град на берегу Великой реки, и назвали его Плесков (Псков), населить людьми, отовсюду призывая».

В правление Ольги земельные отношения приводятся в соответствие с теми тенденциями укрепления княжеской и боярской власти, которые соответствовали процессам распада прежней общины, рода. Повинности определены, нет прежнего произвола, и крестьянам-смердам нет нужды разбегаться по лесам, укрывая пожитки, а может, избегая еще горшего – веревки, на которой поведут в тот же Царьград на продажу. В то же время ни боярские верхи, ни сельские низы общества не подозревают, что во всех их действиях пробивает себе дорогу объективная историческая закономерность, потребности того нарождающегося общественного устройства, которое со временем назовут феодализмом.

Утвердив внутренний порядок в государстве, Ольга возвратилась к сыну Святославу, в Киев, и жила там несколько лет, наслаждаясь любовью своего сына и признательностью народа. В эти годы не было внешних походов, стоивших людских потерь, а самый буйный элемент, заинтересованный в таких походах (прежде всего наемных варягов), княгиня отправляла в качестве вспомогательных отрядов в Византию, где они сражались с арабами и прочими врагами империи.

Здесь, летописец заканчивает повествование о государственных делах и переходит к освещению дел церковных.

После укрепления своего положения в Киеве и успокоения подвластного населения, Ольга должна была приступить к решению внешнеполитических задач. Со Степью в этот период Русь войн не вела и ответным нападениям не подвергалась. Ольга решила обратить свои взоры на Византию, которая в то время являлась мощным высокоразвитым государством. Кроме того, с Византией продолжал, хотя и не в полной мере, действовать, несмотря на смерть Игоря, заключенный им договор.

Этот договор, с одной стороны, расширял права русских, но с другой – накладывал на них определенные обязательства. Великий русский князь и его бояре получили право посылать в Византию сколько угодно кораблей с послами и купцами. Теперь им достаточно было показать грамоту от своего князя, в которой тот должен был указать, сколько послал кораблей. Этого для греков было достаточно, чтобы знать, что Русь пришла с миром. Но если корабли из Руси приходили без грамоты, то греки получали право задерживать их до тех пор, пока не получат подтверждение от князя. После повторения условий договора Олега с греками о месте проживания и содержании русских послов и гостей в договоре Игоря была добавлено следующее: к русским будет приставлен человек от греческого правительства, который должен разбирать спорные дела между русскими и греками.

Определенные обязательства возлагались и на великого князя. Ему запрещалось ходить военным походом на Крым (Корсунскую землю) и его города, поскольку «эта страна не покоряется Руси». Руссы не должны обижать корсунцев, ловивших рыбу в устье днепровском, а также не имели права зимовать в устье Днепра, в Белобережье и у св. Еферия, «но когда придет осень, должны возвращаться домой в Русь». Греки требовали от князя, чтобы он также не пускал черных (дунайских) болгар «воевать страну Корсунскую». Имелся пункт, в котором говорилось: «Если грек обидит русского, то русские не должны самоуправством казнить преступника; наказывает его греческое правительство». В итоге заметим, что хотя в целом этот договор был менее удачным для Руси, чем договор Олега, он сохранял торговые отношения между государствами, что позволяло Руси развивать свое хозяйство и экономику.

Однако со времени заключения этого договора прошло более десяти лет. Сменились правители на византийском троне, новые люди встали во главе Древнерусского государства. Опыт прошлых лет и взаимоотношений империи с «варварскими» государствами подсказывал необходимость либо подтверждения, либо пересмотра соглашения, заключенного князем Игорем с Византией в 944 г.

Итак, обстановка настоятельно требовала «прояснить» отношения с Византией. И хотя русская летопись не объясняет нам причины поездки княгини в Византию, понятно, что она собиралась заняться именно этим. Нестор просто записал: «Отправилась Ольга (955 г.) в Греческую землю и пришла к Царьграду». А вот В. Н. Татищев поездку Ольги в Византию объясняет ее желанием креститься.

То, что на Руси ко времени княжения Ольги проживали христиане, ни у кого не вызывает сомнения. О крещении какой-то части руссов в 60-е гг. IX столетия свидетельствует ряд византийских источников, в том числе и «Окружное послание» константинопольского патриарха Фотия. Византийский император Константин VII Багрянородный сообщил в биографии своего деда, собственноручно им написанной, об обращении в христианство жителей Руси в правление императора Василия I Македонянина (867–886) и в период второго патриаршества Игнатия в Константинополе. Данное известие подтверждается как некоторыми греческими хронистами, так и отдельными русскими летописцами. Соединив все имеющиеся сведения, мы получим завершенный рассказ об этом событии – походе Аскольда (и Дира?). «В царствование греческого императора Михаила III, в то время когда император отправился с войском против агарян, у стен Константинополя явились на двухстах ладиях новые враги империи, скифский народ руссы. С необычайною жестокостью опустошили они всю окрестную страну, ограбили соседственные острова и обители, убивали всех до одного пленника и привели в трепет жителей столицы. Получивши столь горестную весть от Цареградского эпарха, император бросил войско и поспешил к осажденным. С трудом пробился он сквозь неприятельские суда в свою столицу и здесь первым долгом счел для себя прибегнуть с молитвою к Богу. Целую ночь молился Михаил вместе с патриархом Фотием и бесчисленным множеством народа в знаменитой Влахернской церкви, где хранилась тогда чудотворная риза Богоматери. Наутро при пении священных гимнов изнесена была эта чудодейственная риза на берег моря, и едва только она коснулась поверхности воды, как море, дотоле тихое и спокойное, покрылось величайшею бурею; суда безбожных руссов были рассеяны ветром, опрокинуты или разбиты о берег; весьма малое число избежало гибели». Следующий автор как бы продолжает: «Испытавши, таким образом, гнев Божий, по молитвам управлявшего в то время церковью Фотия, руссы возвратились в отечество и спустя немного прислали послов в Константинополь просить себе крещения. Их желание было исполнено – к ним послан был епископ». И как бы завершает это повествование третий автор: «Когда этот епископ прибыл в столицу руссов, царь руссов поспешил собрать вече. Тут присутствовало великое множество простого народа, а председательствовал сам царь со своими вельможами и сенаторами, которые по долгой привычке к язычеству более других были к нему привержены. Начали рассуждать о вере своей и христианской; пригласили архипастыря и спросили его, чему он намерен учить их. Епископ разверз Евангелие и стал благовествовать перед ними о Спасителе и Его чудесах, упоминая вместе о многоразличных знамениях, совершенных Богом в Ветхом Завете. Руссы, слушая благовестника, сказали ему: «Если и мы не увидим чего-либо подобного, особенно подобного тому, что, по словам твоим, случилось с тремя отроками в пещи, мы не хотим верить». На это служитель Божий ответил им: «Хотя и не должно искушать Господа, однако, если вы искренно решились обратиться к Нему, просите, чего желаете, и Он все исполнит по вашей вере, как мы ни ничтожны перед Его величием». Они просили, чтобы повергнута была в огонь, нарочито разведенный, самая книга Евангелия, давая обет непременно обратиться к христианскому Богу, если она останется в огне невредимою. Тогда епископ, возведши очи и руки свои горе, воззвал велигласно: «Господи, Иисусе Христе, Боже наш! Прослави и ныне святое имя Твое пред очию сего народа» – и вверг священную книгу Завета в пылающий костер. Прошло несколько часов, огонь потребил весь материал, и на пепелище оказалось Евангелие, совершенно целое и неповрежденное; сохранились даже ленты, которыми оно было застегнуто. Видя это, варвары, пораженные величием чуда, немедленно начали креститься». Конечно, эти известия – сказка, но сказка приятная. Тем более что русская летопись сообщает, что на могиле Аскольда была построена христианская церковь.

В действительности же в то время христианство на Руси еще не получило широкого распространения. Возможно, Аскольду не хватило времени. Как мы говорили выше, в 882 г. в Киеве появился со своей дружиной язычник Олег. Христиане не смогли противостоять вооруженным язычникам и были полностью уничтожены. По крайней мере при заключении Олегова договора Руси с греками русы-христиане вовсе не упоминаются.

Однако со вступлением на великое княжение Игоря отношение к христианам стало меняться. И этому во многом способствовал договор Олега с греками. Из Руси в Византию ходили караваны торговых судов. Русские жили в Константинополе несколько месяцев у монастыря св. Мамы. Другие руссы сотнями нанимались на службу к греческому императору и проводили в Греции почти всю свою жизнь. Греки, без сомнения, не упускали при этом случая знакомить наших предков со своею верою. Константин Багрянородный, описывая в своем произведении «О церемониях византийского двора» прием тарсийских послов в 946 г., упомянул руссов-христиан, входивших в состав императорской охраны, т. е. наемников, находившихся на службе в Константинополе. Многие из них, возвращаясь крещенными на родину, могли с соплеменниками вести беседы о христианской вере. Как бы там ни было, но уже в упомянутом договоре князя Игоря с греками, заключенном в 40-х гг. X в., явственно проступают две сильные группировки на Руси: языческая, возглавляемая великим князем, и христианская, в состав которой входят представители высшей феодальной знати и купечества. Автор «Повести временных лет», например, прямо заявляет под 945 г.: «Призвал Игорь послов и пришел на холм, где стоял Перун; и сложили оружие свое, и щиты, и золото и присягали Игорь и люди его – сколько было язычников между русскими. А христиан русских приводили к присяге в церкви святого Ильи, что стоит над Ручьем в конце Пасынчей беседы, и хазар, – это была соборная церковь, так как много было христиан-варягов». Но не стоит думать, что христианами на Руси в это время были исключительно иностранцы. Кстати, упоминание о существовании русской христианской церковной организации, относящееся к 967 г., есть в булле Папы Римского Иоанна XIII.

Отметим также, что христиане в договоре князя Игоря выглядят равноправными членами общества. Они принимают активное участие в решении важнейших вопросов, касающихся внешней политики Киевской Руси. Этот факт наглядно свидетельствует в пользу того, что в 40-е годы. X ст. христиане не только жили на Руси, но и играли значительную роль в жизни страны. Согласно летописному рассказу, в это время в Киеве существовала соборная (т. е. главная церковь) церковь св. Ильи. Это значит, что в 40-е гг. X ст. в Киеве были и другие христианские храмы, подчинявшиеся соборной Ильинской церкви. Возможно, в это время в Киеве был и епископ.

Подтверждением наличия на Руси в то время христиан могут служить и многочисленные захоронения по способу ингумации. Основную массу таких захоронений составляют ямные погребения с ориентацией на «запад – восток», чрезвычайно характерные для христиан. Все это позволяет нам предположить, что княгиня Ольга, живя в Киеве, общалась с христианскими миссионерами, вела с ними беседы и, вероятно, склонялась к принятию этой религии. Правда, в окружении Игоря большинство составляли как раз язычники, что и являлось главным препятствием для крещения великого князя и княгини.

Относительно времени и места крещения Ольги, а также ее поездки в Царьград и ее тамошнем личном крещении в науке существуют разные точки зрения. Сторонники одной из них утверждают, что Ольга приняла крещение в Киеве в середине 40—начале 50-х г. X в. Основанием для них служат сообщения Яхьи Антиохийского, арабского историка, врача, византийского хрониста, современника тех далеких событий, жившего далеко от Константинополя. В своей хронике он говорит, что Ольга в свое время обращалась к императору с просьбой прислать на Русь священников. В ответ на ее просьбу из Царьграда якобы был послан епископ, который в Киеве крестил саму княгиню и еще каких-то людей. Хронист дает справку: «Нашел я эти сведения в книгах руссов».

Сторонники другой точки зрения убеждены, что Ольга приняла крещение в Византии. Но здесь многие ученые расходятся в датах поездки, а некоторые говорят и о двух возможных поездках княгини в Константинополь. По их мнению, первая поездка Ольги в Константинополь состоялась в 946 г. Но, как мы помним, в это время, согласно «Повести временных лет», Ольга совершает поход на древлян, стоит все лето под Искоростенем, осаждая город, а быть в одно время в двух местах, как мы понимаем, невозможно.

Большинство же исследователей соглашаются с теми рассказами летописей, которые говорят о поездке Ольги в Константинополь в середине 950-х годов. Однако и здесь имеются расхождения. Одни летописи называют 954–955 гг., другие – 957 год. В связи с этим некоторые исследователи говорят о том, что Ольга крестилась в Киеве накануне своей второй поездки в Константинополь. В подтверждение своей версии они приводят рассказ из сочинения Константина Багрянородного, императора византийского, «О церемониях византийского двора». В этом сочинении император подробно описал прием посольства Ольги, но вовсе не упомянул о ее крещении в Царьграде. Значительная же часть исследователей придерживается той точки зрения, что крещение состоялось все-таки в Константинополе, как это написано в летописи. Авторы всех этих гипотез проводят различные расчеты, стараясь аргументировать свои выводы. Но оставим в стороне эти дискуссионные вопросы. Возьмем за основу свидетельства летописца Нестора, которые совпадают с изложением событий историком В. Н. Татищевым. Он пишет под 948 г. (дата сомнительная): «Ольга, будучи и в язычестве, многими добродетелями сияла и, видя христиан многих, в Киеве добродетельно живших и всякому воздержанию и благонравию поучающих, вельми их похваляла и, часто с ними рассуждая через долгое время, закон христианский по благодати Святого Духа так в сердце своем вкоренила, что хотела в Киеве креститься, но учинить было ей того без крайнего страха от народа никак невозможно. Того ради советовали ей ехать в Царьград, якобы для других нужд, и там креститься, что она за полезное приняв, ожидала удобного случая и времени».

Историк H. М. Карамзин выдвигает свою версию. «Ольга, – говорит он, – достигла уже тех лет, когда смертный, удовлетворив главным побуждениям земной деятельности, видит близкий конец ее перед собою и чувствует суетность земного величия. Тогда истинная вера более, нежели когда-нибудь, служит ему опорою или утешением в печальных размышлениях о тленности человека. Ольга была язычницей, но имя Бога Вседержителя уже славилось в Киеве. Она могла видеть торжественность обрядов христианства, могла из любопытства беседовать с церковными пастырями и, будучи одарена умом необыкновенным, увериться в святости их учения. Плененная лучом сего нового света, Ольга захотела быть христианкою и сама отправилась в столицу империи и веры греческой, чтобы почерпнуть его в самом источнике».

Как бы там ни было, в начале лета 955 г., как отмечает русский летописец, Ольга отправляется в Константинополь. Правда, современные исследователи же, сопоставив даты и день недели приема императором Ольги – 9 сентября (среда) и 18 октября (воскресенье), – пришли к выводу, что эти даты совпадают с 957 годом. Таким образом, Ольга отправилась в Константинополь скорее всего в 957 г.

Число сопровождавших Ольгу лиц перевалило за сотню, не считая охраны, корабельщиков и многочисленных слуг. (В состав посольства Игоря в Византию, которое по количеству и пышности представительства не имело себе до этого равных на Руси, входил только 51 человек.) В свиту Ольги входили: племянник Ольги, 8 ее приближенных (возможно, знатных бояр или родственников), 22 поверенных от русских князей, 44 торговых человека, люди Святослава, священник Григорий, 6 человек из свиты поверенных от русских князей, 2 переводчика, а также 18 приближенных к княгине женщин. Состав посольства, как видим, напоминает русскую миссию 944 г.

Когда княгиня отправлялась в Константинополь, она, конечно же, думала не только о принятии христианства лично. Как мудрый политик, она понимала, что христианская религия позволяла Руси стать равноправным партнером в среде европейских государств. Кроме того, необходимо было подтвердить условия договора о мире и дружбе, заключенного Игорем.

Судя по оценкам, данным Руси, Хазарии и печенегам византийским императором Константином VII в трактате «Об управлении государством», византийское правительство в середине 50-х годов. X в. было весьма обеспокоено состоянием своих отношений с Русью, опасалось новых нападений с ее стороны и не доверяло ей, стремясь направить против нее печенегов. В то же время Русь была нужна Византии как противовес в борьбе с Хаз арией и мусульманскими правителями Закавказья, а также как поставщик союзных войск в противоборстве империи с арабами. Таким образом, интересы государств в некоторой степени все же совпадали.

Итак, летописец под 955 (957) г. записал: «Отправилась Ольга в Греческую землю и пришла к Царьграду». Русская флотилия пришла к Константинополю в середине июля или начале августа и остановилась в предместье города, в Суде. Руссы дали знать о своем появлении императору. Купцов разместили, как это предусматривалось договором Игоря, на подворье монастыря у церкви Св. Мамы, и они занялись своими торговыми делами. Но здесь произошел казус, который, вероятно, из политических соображений, опустил автор «Повести временных лет». Дело в том, что Ольга просидела на своем корабле, ожидая приема у императора, больше месяца, о чем она немного позже напомнит послам императора в Киеве: «Если ты [император] так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе [обещанные подарки]». Но вернемся к пребыванию Ольги в Константинополе.

Что же заставило императора откладывать так долго прием русской великой княгини? Одни исследователи считают, что русское посольство отбыло в Константинополь, не известив об этом императора. Возможно, русские, отправляясь посольством, руководствовались условиями договора Игоря, в котором говорилось: «те послы и гости (купцы), которые будут посылаться (князем), пусть приносят грамоту, так написав ее: «Послал столько-то кораблей». И из этих грамот мы узнаем, что пришли они с миром». Но в данном случае ехала сама великая княгиня. Ольга явилась в Константинополь во всем великолепии, со значительным флотом, на котором прибыло сто с лишним человек посольства. Такая миссия должна была преследовать какие-то исключительные цели. И, конечно же, грамот она никаких не имела. И это поставило греков в трудное положение.

Дело в том, что Византия свято оберегала свое исключительное политическое и религиозное положение в тогдашнем мире. Согласно византийской концепции власти, император являлся наместником Бога на земле и главой всей христианской православной церкви. В соответствии с этим представлением и оценивались ранги иностранных правителей. Никто из них не мог встать вровень с византийским императором. Однако степень этого неравенства для правителей различных государств была, естественно, различной и зависела от многих факторов – мощи данного государства, степени его влияния на политику Византии, характера сложившихся отношений между этим государством и империей. Все это находило закономерное выражение в титулах, почетных эпитетах, инсигниях и прочих знаках достоинства. Политической символикой был пронизан не только весь византийский придворный церемониал, но и порядок общения с иностранными государствами, приема иностранных правителей и послов.

Византийцы умели поводить за нос кого угодно. Император всякий раз оказывался занят делами чрезвычайной важности. Перед княгиней извинялись, но официальный прием откладывали со дня на день. Такая практика – выдержать приезжих, отчасти для большей сговорчивости, а больше из спеси – существовала с очень давних времен. Можно также предположить, что появление Ольги во главе русского посольства поставило императора и его двор перед вопросом: как принимать русскую княгиню? На решение этого вопроса императору и его окружению понадобилось больше месяца. Ольга понимала это. Важно, чтобы греки не переступили границ, когда проволочки переходят в дипломатическое оскорбление. Границ этих Константин VII не перешел. А пока Ольгу занимали, чем приличествовало. Скорее всего, она осматривала город.

Град Константина, конечно, поражал всякого приезжего. Вряд ли Ольга осталась равнодушной к этому действительно великому городу. Прежде всего каменные громады храмов и дворцов, сложенные на века оборонительные стены, неприступные башни и камень, всюду камень. Это было совсем не похоже на дремучие лесные дебри и тихие реки русских равнин, с редкими поселениями пахарей и охотников, еще более редкими небольшими городами, обнесенными бревенчатой стеной или просто частоколом. Зеленые просторы Руси – и здешние скученные ремесленные кварталы: литейщики и ткачи, сапожники и кожевники, чеканщики и мясники, ювелиры и кузнецы, живописцы, оружейники, судостроители, нотариусы, менялы. Строгая иерархия занятий и ремесел. Мастера сдержанно хвалят свои действительно отличные и удивительно дешевые товары. Цена вырастает потом, когда вещи пройдут десятки рук, обрастут налогами и пошлинами.

На Руси этого пока еще не было. И пока мало где на Руси дымились горны да слышался перезвон кузниц. Больше стук топоров. Также дубили шкуры зверей, мочили лен, молотили хлеб. Правда, в Царьграде все продавалось и, стало быть, все покупалось. А Русь везла на его рынки – на мировой рынок – нечто совершенно бесценное: меха, пушнину северных лесов.

И в Константинополе, и на базарах сказочного Багдада, и еще дальше – повсюду это предмет самой изысканной и расточительной роскоши. А еще воск, мед… Долгие века еще Русь-Россия будет вывозить на рынки Европы товары, которые называли традиционными в ее экспорте. Холсты, льняные и конопляные ткани, лес, сало, кожи. Лен и конопля – это паруса и канаты, это флот, это господство на море. Сало – веками, вплоть до недавнего времени практически единственная смазка, без которой нет промышленности. Кожа – это упряжь и седла, обувь и походное снаряжение. Мед – необходимый и ничем не заменимый в ту пору продукт. Во многом, очень во многом на русском экспорте стояла и росла промышленность Европы. И в Византийской империи хорошо понимали значение Киевской Руси и как богатого сырьевого рынка, и как союзника, обладающего значительными вооруженными силами. Поэтому Византия активно стремилась к хозяйственным, экономическим, торговым связям с Русью, к русскому рынку, русским товарам.

Но вернемся к пребыванию княгини Ольги в Константинополе. Ни русские, ни византийские источники, даже обстоятельный рассказ императора Константина практически ничего нам не рассказывают о том, как протекала жизнь русской княгини в Константинополе. Они не говорят нам, где жила княгиня, кому наносила визиты, какие достопримечательности столицы осматривала, хотя известно, что для византийских политиков было в порядке вещей потрясать иностранных правителей и послов пышностью константинопольских дворцов, богатством собранных там светских и церковных сокровищ.

Христианская религия изменила назначение и устройство храма. Как уже упоминалось, в древнегреческом храме помещали статую бога внутри, а религиозные церемонии проводили снаружи на площади. Поэтому греческий храм стремились сделать внешне особенно нарядным. Христиане же собирались для общей молитвы внутри церкви, и архитекторы особенно заботились о красоте ее внутренних помещений. Безусловно, самым замечательным произведением византийской архитектуры был построенный еще при Юстиниане храм Св. Софии. Храм называли «чудом из чудес», воспевали в стихах. Ольга стала участницей богослужения в этом храме и смогла воочию увидеть его красоту. Ее поразили внутренние размеры и красота храма, в котором только площадь пола составляет 7570 м2. Гигантский купол диаметром 31 м как бы вырастает из двух полукуполов, каждый из них опирается, в свою очередь, на три малых полукупола. Вдоль основания купол окружен венком из 40 окон, через которые льются снопы света. Кажется, что купол, подобно небесному своду, парит в воздухе; ведь 4 столба, которые его поддерживают, скрыты от зрителя, а отчасти видны лишь паруса – треугольники между большими арками.

Очень богато и внутреннее убранство храма. Над престолом возвышался в виде башни балдахин, массивная золотая кровля которого покоилась на золотых и серебряных колоннах, украшенных инкрустацией из жемчугов и алмазов и, кроме того, лилиями, между которыми находились шары с крестами из массивного золота в 75 фунтов весом, тоже осыпанные драгоценными камнями; из-под купола балдахина спускался голубь, изображавший Святого Духа, внутри этого голубя хранились святые дары. По греческому обычаю, престол был отделен от народа иконостасом, украшенным рельефными изображениями святых; иконостас поддерживали 12 золотых колонн. В алтарь вели трое ворот, задернутых завесами. Посреди церкви находился особый амвон, имевший полукруглую форму и окруженный балюстрадой, над ним тоже был балдахин из драгоценных металлов, покоившийся на восьми колоннах и увенчанный золотым, усыпанным драгоценными камнями и жемчугом крестом в 100 фунтов весом. На этот амвон вели мраморные ступени, перила их, равно как и балдахин, сверкали мрамором и золотом.

Церковные врата были изготовлены из слоновой кости, янтаря и кедрового дерева, а их косяки – из позолоченного серебра. В притворе находился яшмовый бассейн с извергающими воду львами, а над ним возвышалась великолепная скиния. В дом Божий могли входить, только предварительно омыв ноги.

Сильное впечатление производила и шестидесятиметровая колонна Константина с фигурой императора – она будет и через века впечатлять русских паломником, и древний монумент посреди ипподрома – тридцатиметровый, из розоватого египетского гранита – трофей, привезенный в столицу еще в конце IV века, в 390 году…

Посмотрим на тогдашний Константинополь глазами великой княгини, правительницы большого государства. Ольгу-женщину мог увлечь сказочный Царьград. Но Ольга-княгиня видела, что далеко не всё из этой чужой жизни может быть заимствовано Русью. Да, акведук Валента – канал над городом – чудо строительной техники, но к чему он в Киеве? В Царьграде нет пресной воды, а в Киеве течет могучий Днепр, что не уступит и самому Босфору. Красота города пленяла. Но главная цель – переговоры с императором – откладывалась. Наконец, на 9 сентября назначен был прием у императора.

Прием Ольги императором в этот день проходил так же, как обычно проходили приемы иностранных правителей или послов крупных государств. Император обменялся с княгиней через логофета церемониальными приветствиями в роскошном зале – Магнавре. На приеме присутствовал весь двор, обстановка была чрезвычайно торжественной и помпезной. В тот же день состоялось еще одно традиционное для приемов высоких послов торжество – обед, во время которого присутствующих услаждали певческим искусством лучших церковных хоров Константинополя и различными представлениями.

Детали приема Ольги в Константинополе русские летописи не описывают. Зато относительно подробно о приемах Ольги (их было два – 9 сентября и 10 октября) пишет в своих записках сам император Константин VII Багрянородный. Император продемонстрировал Ольге свое величие, но сделал ряд отступлений от традиционных форм приема. После того как он воссел на «троне Соломона», завеса, отделявшая русскую княгиню от зала, была одернута, и Ольга во главе свиты двинулась к императору. Обычно иностранного представителя подводили к трону два евнуха, поддерживавшие его под руки, а затем тот совершал проскинезу – падал ниц к императорским стопам. Такой прием, например, описывал епископ Кремонский Лиутпранд: «Я оперся на плечи двух евнухов и так был приведен непосредственно перед его императорское величество… После того как я, согласно обычаю, в третий раз преклонился перед императором, приветствуя его, я поднял голову и увидел императора совершенно в другой одежде». Ничего подобного не произошло с Ольгой. Она без сопровождения подошла к трону и не упала перед императором ниц, как это сделала ее свита, хотя в дальнейшем и беседовала с ним стоя. Беседа русской княгини с императором велась через переводчика.

Ольгу приняла и императрица, которую она также приветствовала лишь легким поклоном. В честь русской великой княгини императрица устроила торжественный выход придворных дам. После небольшого перерыва, который Ольга провела в одном из залов, состоялась встреча княгини с императорской семьей, что не имело аналогий в ходе приемов обычных послов. «Когда император воссел с августою и своими багрянородными детьми, – говорится в «Книге о церемониях», – княгиня была приглашена из триклина Кентурия и, сев по приглашению императора, высказала ему то, что желала». Здесь, в узком кругу, и состоялся разговор, ради которого Ольга и явилась в Константинополь. А ведь обычно в соответствии с дворцовым церемониалом послы беседовали с императором стоя. Право сидеть в его присутствии считалось чрезвычайной привилегией и предоставлялось лишь коронованным особам, но и тем ставились низкие сиденья.

В тот же день состоялся, как уже говорилось, парадный обед, перед которым Ольга опять вошла в зал, где на троне восседала императрица, и вновь приветствовала ее легким поклоном. В честь обеда играла музыка, певцы славили величие царского дома. За обедом Ольга сидела за «усеченным столом» вместе с зостами – придворными дамами высшего ранга, которые пользовались правом сидеть за одним столом с членами императорской семьи, т. е. такое право было предоставлено и русской княгине. (Кое-кто из исследователей считает, что за «усеченным столом» восседала именно императорская семья.) Мужчины из русской свиты обедали вместе с императором. За десертом Ольга вновь оказалась за одним столом с императором Константином, его сыном Романом и другими членами императорской семьи. И во время парадного обеда 18 октября Ольга сидела за одним столом с императрицей и ее детьми. Ни одно обычное посольство, ни один обыкновенный посол такими привилегиями в Константинополе не пользовались. (Следует отметить, что во время приемов Ольги императором не было ни одного другого иностранного посольства.) Вероятнее всего, в этот день и состоялась беседа императора с Ольгой, которую описал русский летописец: «И пришла к нему Ольга, и увидел царь, что она очень красива лицом и разумна, подивился царь ее разуму, беседуя с нею, и сказал ей: «Достойна ты царствовать с нами в столице нашей». Она же, уразумев смысл этого обращения, ответила цесарю: «Я язычница; сюда приехала услышать и понять закон христианский и, познав истину, желаю быть христианкой, если хочешь крестить меня, то крести меня сам – иначе не крещусь». Император послал распоряжение патриарху приготовить все необходимое к обряду крещения княгини. Русская летопись подчеркивает, что инициатива крещения исходила от Ольги. Император эту идею принял и одобрил: «Царь же безмерно рад был этим словам и сказал ей: патриарху скажу».

Почему с таким вопросом Ольга обратилась к императору, а не к патриарху? Главную роль в христианизации окрестных государств и народов в Византии, как известно, играли не патриарх, не иерархи церкви, а император, аппарат политической власти. Хотя, разумеется, церковники, в том числе константинопольские патриархи, в соответствии со своим саном принимали участие в реализации этой политики, поскольку греческая церковь сама являлась частью феодальной государственной системы.

В один из дней между 9 сентября и 10 октября в соборе Св. Софии состоялся торжественный обряд крещения Ольги. На императорском троне в парадных одеждах восседал император. Патриарх и весь клир совершали обряд крещения. Вся священная утварь, чаши, сосуды, ковчеги были из золота и ослепляли сверканием драгоценных камней; книги Нового и Ветхого Завета с золотыми переплетами и застежками лежали на видном месте. Из золота же были все семь крестов, необходимых в придворном церемониале при короновании и крещении высоких особ. В храме горели шесть тысяч канделябров и столько же переносных подсвечников, каждый весом в 111 фунтов. Своды купола сверкали от сияния канделябров и серебряных лампад, висевших на бронзовых цепях.

 

«И было наречено ей в крещении имя Елена»

Крещение состоялось. «И крестил ее царь с патриархом», – пишет летописец. В крещении Ольга получила имя Елена, что само по себе очень знаменательно. В крестильном имени пытались предугадать, точнее, мистически ознаменовать судьбу, связывая имя с тем «соименным» святым, по которому оно дано, и с теми, кто это имя достойно – опять же с христианской точки зрения – носил. Еленой звали мать Константина Великого. Это она, христианка при сыне-язычнике (а Константин, по церковной легенде, принял крещение лишь на смертном одре), отправилась в Палестину, чудесно обрела там величайшую христианскую святыню – крест, на котором распяли Христа. Та «древняя Елена» много радела об укреплении христианства в Римской империи. Вот на такую роль матери-христианки при сыне-язычнике, который под ее влиянием примет истинную веру, и «предназначает» Ольгу-Елену ее новое имя.

«Просветившись же, – отмечает летописец, – она радовалась душой и телом; и наставил ее патриарх в вере и сказал ей: «Благословенна ты в женах русских, так как возлюбила свет и оставила тьму. Благословят тебя русские потомки в грядущих поколениях твоих внуков». И дал ей заповеди о церковном уставе, и о молитве, и о посте, и о милостыне, и о соблюдении тела в чистоте. Она же, наклонив голову, стояла, внимая учению, как губка напояемая; и поклонилась патриарху со словами: “Молитвами твоими, владыка, пусть буду сохранена от сетей дьявольских…”».

Ольга пожертвовала в собор Св. Софии «великое служебное блюдо», унизанное жемчугом и имевшее внутри драгоценный камень с изображением Спасителя. «И благословил ее патриарх, и отпустил».

Дальше русская летопись рассказывает о том, что Константин, как только Ольга крестилась, позвал ее к себе и сказал: «Хочу взять тебя в жены себе». На что Ольга ответила: «Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью? А у христиан не разрешается это – ты сам знаешь». Константин восхитился мудростью Ольги и сказал ей: «Перехитрила ты меня, Ольга». Он дал ей многие дары – золото, серебро, паволоки, различные сосуды и назвал своею дочерью.

Крещение Ольги, получение ею титула «дочери» императора – это лишь один из признаков того, что намерения княгини во время этой поездки были тесно связаны с надеждами на получение Русью более высокой политической титулатуры и отражали общую внешнеполитическую линию Руси на совершенствование договорных отношений с империей.

Ольгу назвали «дочерью», и это имело огромное значение. Дочь возвышалась над многими и становилась ближе к императорской короне. Результатом пребывания Ольги в Константинополе явилось значительное возвышение титула русской княгини: ее величали и «архонтиссой», и «дочерью» императора, что в тот момент резко выделяло Русь из числа стран, с которыми она в течение долгих десятилетий стояла рядом в византийской дипломатической иерархии.

Со своей стороны, Ольга вручила дары императору, обещала прислать в помощь империи свои дружины. Затем она вновь посетила патриарха и попросила у него благословения на возвращение домой. Во время беседы с патриархом Ольга сказала ему: «Люди мои и сын мой язычники, – да сохранит меня Бог от всякого зла». Патриарх дал Ольге свое благословение, сказав: «Чадо верное! В Христа ты крестилась, и в Христа облеклась, и Христос сохранит тебя, как сохранил Еноха в древнейшие времена, а затем Ноя в ковчеге, Авраама от Авимелеха, Лота от содомлян, Моисея от фараона, Давида от Саула, трех отроков в печи, Даниила от зверей, – так и тебя избавит он от козней дьявола и от сетей его». Патриарх, благословив Ольгу, вручил ей святой крест со следующей надписью: «Обновися Русская земля к Богу святым крещением, егоже прияла Ольга, благоверная княгиня». Как отмечал в свое время митрополит Макарий: «Крест этот долго хранился в киевском Софийском соборе, созданном правнуком ее Ярославом, и стоял в алтаре на десной стране как живой свидетель о достопамятном событии и как святыня, сугубо драгоценная для русских».

Ольга, приняв благословение патриарха, возвратилась в Киев. Здесь она жила с сыном Святославом. «И учила его мать, – указывает летописец, – принять крещение, но он и не думал прислушаться к этому; но если кто собирался креститься, то не запрещал, а только насмехался над тем». Но Ольга оставалась настойчивой, снова и снова повторяла Святославу: «Я познала Бога, сын мой, и радуюсь; если и ты познаешь – тоже станешь радоваться». Но Святослав оставался неумолимым, отвечая матери: «Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться». На что Ольга отвечала сыну: «Если ты крестишься, то и все сделают то же». Но и эти доводы не возымели успеха. «Святослав, – продолжает летописец, – не послушался матери, продолжая жить по языческим обычаям, не зная, что кто матери не послушает – в беду впадет, как сказано (в Священном Писании): «Если кто отца или матери не послушает, то смерть примет». Святослав же притом гневался на мать». Однако Ольга любила своего сына Святослава и говаривала: «Да будет воля Божья; если захочет Бог помиловать род мой и землю Русскую, то вложит им в сердце то же желание обратиться к Богу, что даровал и мне…» «И говоря так, – продолжает летописец, – молилась за сына и за людей всякую ночь и день, руководя сыном до его возмужалости и до его совершеннолетия».

Прошел год, как Ольга возвратилась в Киев, и на Днепре показались корабли. На них из Византии прибыли послы. Послы обратились к великой княгине со словами императора Константина: «Много даров я дал тебе. Ты ведь говорила мне: когда-де возвращусь в Киев, много даров пришлю тебе; челядь, воск, и меха, и воинов в помощь». На эти напоминания императора мудрая Ольга отвечала: «Если ты (император) так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе». В. Н. Татищев добавляет к этим словам: «Это было сказано потому, что Святослав не любил греков». После беседы с послами Ольга богато одарила их и отпустила.

Итак, принятием христианства в Византии Ольга добилась определенных результатов: за ней был закреплен титул «дочери» императора, русская княгиня поднялась в византийской дипломатической иерархии выше тех владетелей, которым был пожалован титул «светлость», как когда-то Олегу. В то же время крещение Ольги явилось индивидуальным политическим актом, связанным с престижными вопросами великокняжеской власти, и не предусматривало учреждения автокефальной церковной организации на Руси. Русь того времени еще не была готова к принятию христианства: языческая партия в Киеве еще сохраняла достаточную силу.

Несомненно, что после крещения Ольга была кровно заинтересована в распространении христианства в Киевском государстве. Увеличение числа христиан на Руси привело бы и к увеличению числа сторонников княгини, способствовало бы укреплению ее позиций в стране. Иаков Мних отметил, что по прибытии из Царьграда домой Ольга «требища бесовские сокрушила и начала жить в Христе Иисусе… всеми добрыми делами освещающимися и милостыней украшающейся, голых одевая, жаждущих напоя… нищих, вдов и сирот всех одаривая милостыней, и советы давая всякому с тихостью и любовью сердца, и моля бога день и ночь о спасении своем». Написанная позже «Степенная книга» сообщает, что Ольга, «обходя грады и веси по всей Русской земле, всем людям благочестие проповедовала и учила их вере христианской… дани и оброки легкие устанавливала и кумиры сокрушала и на кумирных местах кресты Христовы ставила».

Возможно, по приказу Ольги в это время в Киеве строится деревянный Софийский собор. В Иоакимовской летописи мы встречаем следующую запись: «Привела Ольга в Киев [из Константинополя] иереев мудрых и церковь Святой Софии деревянную построила, а иконы прислал ей патриарх». В святцах «Апостола» 1307 г. сообщается, что 11 мая состоялось «освещение Святой Софии в Киеве». Конечно, деревянный Софийский храм, сооруженный княгиней, отличался от каменного, построенного в княжение Ярослава Мудрого в 1037 г. Вероятнее всего, он располагался на территории монастыря, где, немногим более 50 лет спустя, встретятся польский король Болеслав и киевский князь Святополк.

Ольга, создавая Софийский монастырь, рассчитывала превратить его в своеобразную «кузницу кадров» русских священнослужителей, которые могли бы не только вести миссионерскую деятельность среди языческого населения Восточной Европы, но и стали бы занимать важные посты в русской церковной организации.

Если Ольга построила Софийский храм в Киеве, она могла, да и должна была возвести и другие христианские храмы в целях распространения христианства. Так, она построила в своем родовом селе Будутино Храм Богородицы. Именно этому храму Ольга завещала свое село.

Существует также предание о постройке княгиней Ольгой деревянного Троицкого собора в Пскове вскоре после того, как она приняла христианство. Ольга строит храмы в своих владениях, которые, возможно, по задумке княгини, должны были стать базой, на которую она могла бы опереться, и, естественно, она старалась, прежде всего, утвердить новую идеологию в тех землях, которые ей принадлежали.

Возвратившись из Константинополя, Ольга обратила свои взоры на Запад, стремясь завязать отношения с Западной церковью, возглавляемой Римом. Хотя еще в середине IX в. произошел конфликт между православной и католической церквами, однако в X в. Вселенская христианская церковь сохраняла единство, а деление на Западную и Восточную носило достаточно условный характер. Поэтому принятие христианства из Константинополя не исключало возможности сношений с Ватиканом и наоборот.

Соревнование между Константинополем и Римом в конце IX – начале X в., безусловно, продолжалось, но имело еще не альтернативный характер. Церковь того времени не признавала единого верховного центра, и целесообразность этого считалась проблематичной. Претензии Рима на особую роль, а отсюда и на формальное главенство над всеми другими кафедрами решительно отвергались.

Русь того времени активно продолжала искать международные контакты: Византия, Болгария, Хазарский каганат, варяги, печенеги, угры давно уже были в сфере ее политического внимания. Со всеми этими государствами и народами Русь связывали давние отношения. С большинством из них к середине X в. она не раз заключала мирные договоры и различного рода соглашения. С IX в. киевские князья проявляли интерес к контактам с империей франков, которая стала к тому времени существенным международным фактором, и в 839 г. русское посольство в сопровождении византийских послов появилось в Ингельгейме. Целью этого посольства на Запад явился сбор сведений об империи франков и ознакомление с соседними странами. Однако эта миссия для киевских посланцев закончилась печально. После этого долгое время на Руси ничего не знали о королевстве франков. Между тем последнее превратилось к середине X в. в могущественную империю. В середине X в. Оттон I захватил Италию и одержал ряд побед над венграми. Религиозный фанатик, он стремился создать имперско-церковную систему и в 962 г. увенчал свои усилия принятием титула императора Священной Римской империи. При нем особенно активизировалась миссионерская деятельность на Востоке и, в частности, в землях славян. Оттон I учреждает епископство в Магдебурге и решает учредить епархии в Польше и на Руси, подчинив их майнскому епископу.

Ольга, преследуя определенные политические цели, конечно же, стремилась расширить культурные и духовные связи Руси не только с Византией, но и с Западной Европой. Так по ее просьбе на Русь прибыл латинский епископ Адальберт. Однако его миссия провалилась.

Итак, мать-христианка не может убедить своего сына-язычника, храброго воина, принять христианство. Киевляне, несмотря на то что в городе уже жили христиане, выгоняют западного миссионера. Чем же это можно объяснить? Попробуем разобраться.

В разговоре с матерью, о котором мы упоминали выше, Святослав говорит, что если он примет христианство, то над ним будет смеяться дружина. Смеяться она могла в том случае, если в дружине не было христиан. Возможно, так оно и было. По крайней мере, летописец, детально описывая военные походы князя Святослава, ни единого слова не сказал о христианах.

Скорее всего, дружина Святослава в большинстве своем состояла из молодых честолюбивых людей, стремящихся прославиться на поле брани и приобрести богатство. Кроме того, в состав дружины входили представители различных народов, сохранявшие свои нравы и обычаи. При этом языческие боги, в отличие от христианского, не осуждали жестокость, а даже поощряли ее. Кроме того, согласно языческим верованиям, со смертью человеческая жизнь не прекращалась. Человек переходил от земного существования к жизни в потустороннем мире, который представлялся славянам-язычникам вечным. Языческие жрецы учили, что каждый вступит в потусторонний мир в том качестве, в каком он пребывал на земле. Богатый и знатный человек займет в «потустороннем обществе» достойное место, если его тело после смерти сожгут на погребальном костре, на который необходимо также положить его жену или наложницу слуг, боевых коней, домашних животных и птиц, оружие и многие другие вещи, которыми покойник пользовался в земной жизни. Славяне-язычники полагали, что рядовые производители материальных ценностей после смерти также попадут в вечный загробный мир вместе с их женами (считалось, что женщине неприлично продолжать жить на «этом свете», если ее муж его покинул), с орудиями труда и иными вещами, помещенными при свершении обряда погребения под курганные насыпи. С помощью орудий производства рядовые члены общества должны были добывать себе и своим женам пропитание на «том свете». Предполагалось, что рабам и зависимым от «господ» людям в потустороннем мире уготована их земная доля; они и там должны будут вечно трудиться на своих бывших земных хозяев и повелителей.

Таким образом, если исходить из языческих верований, то получалось, что каждый член славянского общества в своей земной жизни обеспечивал себе определенный уровень существования в загробном мире. Это и определяло стремление каждого члена общества накопить при жизни как можно больше богатств, окружить себя рабами, заставить других людей работать на себя.

Поэтому, чтобы изменить веру, необходимо было в корне изменить жизнь, быт, психологию людей. Для этого требовалось большое количество опытных миссионеров, могущих вести пропаганду новой религии на русском языке. Такими проповедниками в тот период времени сама Русь не располагала.

Опытные миссионерские кадры были в Византии, священнослужители которой в IX–X вв. вели активную деятельность по распространению христианства среди народов Балканского полуострова. Обладала опытными миссионерами и Германия, ориентировавшаяся на католический Рим. Немецкое духовенство насаждало христианство (правда, с помощью латинского языка) среди балтийских славян – язычников, в Моравии, Чехии, Польше. Однако и Византия, и Германия, выделяя христианских «просветителей» для языческих народов, всегда преследовали собственные цели. Через посредство насаждаемой у язычников христианской церковной иерархии они стремились политически подчинить себе новообращенные народы. Поэтому принятие Русью христианства из Константинополя, Рима или Магдебурга должно было повлечь за собой весьма серьезные последствия. Русских дружинников-феодалов подобного рода крещение, при котором они превратились бы в вассалов иностранных государей, устроить, конечно, не могло. Им нужна была такая христианская церковь, которая обслуживала бы только их нужды, а не находилась бы в зависимости от ромейских (византийских) василевсов, римских пап или от императора Священной Римской империи, в качестве которых выступали верховные правители Германии.

Располагала христианскими миссионерскими кадрами и Болгария. Но они, по всей видимости, во второй половине X ст. не были столь уж значительными, так как сами болгары приняли христианство только в 60-е гг. IX в., а утвердилось у них оно значительно позже. К тому же с 70-х годов X ст. Восточная Болгария находилась под властью Византии и не имела самостоятельной церковной организации.

Таким образом, вступление Руси в семью христианских государств на некоторое время откладывалось.

 

Отношение Святослава к христианству

Летопись, завершив рассказ о крещении Ольги и прибытии к ней послов от византийского императора, ничего не говорит о последующих восьми годах в жизни государства. Только под 964 г. летописец записывает: «Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать воинов много храбрых, и легко ходил в походах, как пардус (барс), и много воевал». В этом тексте ничего не сообщается о переходе власти к Святославу или о его личном правлении вообще. Речь идет лишь о начале военной деятельности и личных качествах князя-воина. Внешний же облик князя нам рисует византийский писатель и историк Лев Диакон: «Он был среднего роста, имел плоский нос, глаза голубые, густые брови, мало волос на бороде и длинные, косматые усы. Все волосы на голове были у него выстрижены, кроме одного клока, висевшего по обеим сторонам, что означало его знатное происхождение. Шея у него была плотная, грудь широкая, и все прочие члены очень стройные. Вся наружность представляла что-то мрачное, свирепое. В одном ухе висела серьга, украшенная карбункулом и двумя жемчужинами».

Итак, князь много воевал. Согласно свидетельствам летописца, Святослав всю свою недолгую жизнь провел в военных походах. В этой связи можно предположить, что все государственные дела оставались прерогативой Ольги до самой ее смерти в 969 г. Об этом вскользь говорит и В. Н. Татищев: «Святослав упражнялся в делах военных в Переяславце; Ольга с тремя внуками: Ярополком, Олегом и Владимиром, жила в Киеве и управляла дела внутренние, не имея от нападений посторонних никакой опасности». Митрополит Макарий считает, что Ольга стремилась наставить на путь истины жителей Киева и других мест Руси. Он пишет: «Не ограничиваясь одними киевлянами, благоверная княгиня желала поделиться бесценным сокровищем веры и с прочими обитателями Руси. С этой целью объезжала она грады и веси по всей земле Русской, проповедуя Евангелие, как истинная ученица Христова и единоревнительница апостолам, и почему не согласиться нам, хотя и с позднейшим свидетелем, что многие, дивясь о речах ее, которых прежде не слышали, любезно принимали из уст ее слово Божие и крестились. Не без причины же Православная церковь издревле привыкла именовать Ольгу равноапостольною. Во время этих благочестивых путешествий, на местах, где прежде стояли кумиры идольские, блаженная княгиня поставила кресты, и от тех крестов многие знамения и чудеса совершаются и до сих пор». Об Ольге летописец вспомнит еще пару раз. В. Н. Татищев к этому добавит еще одно свидетельство, говоря о том, что «Ольга отменила какую-то дань для князя, но ввела плату от жениха (возможно, плата за венчание) по черной кунице князю или боярину».

Из свидетельств летописи мы видим, что Святослав почти не сидел в Киеве и все недолгое время своей самостоятельной власти (около 8 лет, с 964-го по 972 г.) провел в далеких походах. Как уже говорилось выше, несмотря на настояния матери, Святослав не захотел принимать христианство и остался язычником. Он любил суровую походную жизнь, и во время походов – по словам летописца – «не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он и шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах, такими же были и все прочие воины». Когда шел войной против кого, делал это не крадучись, а открыто. «И посылал в иные земли со словами: “Хочу на вас идти”».

Святославу не сиделось в Киеве. Его постоянно тянуло на Балканы, в Болгарию, ближе к границам Византии. Под 968 г. летописец записывает, что Святослав вновь собирается на Дунай. На это Ольга ему отвечала: «Видишь – я больна; куда хочешь уйти от меня? – И продолжала: – Когда похоронишь меня, отправляйся куда хочешь». Этот разговор матери с сыном состоялся за три дня до ее смерти. Летописец записал: «Через три дня Ольга умерла, и плакали по ней плачем великим сын ее, и внуки ее, и все люди, и понесли, и похоронили ее на открытом месте. Ольга же завещала не совершать по ней тризны, так как имела при себе священника – тот и похоронил блаженную Ольгу». К сожалению, летописец не сообщает нам, где была похоронена княгиня Ольга, но довольно много говорит о ее христианских благодеяниях. Летописец пишет: «Была она предводительницей христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед светом. Она ведь сияла, как луна в ночи; так и она светилась среди язычников, как жемчуг в грязи; были тогда люди загрязнены грехами, не омыты святым крещением. Эта же омылась в святой купели, и сбросила с себя греховные одежды первого человека Адама, и облеклась в нового Адама, то есть в Христа. Мы же взываем к ней: «Радуйся русское познание Бога, начало нашего с ним примирения». Она первая из русских вошла в Царство Небесное, ее и восхваляют сыны русские – свою начинательницу, ибо и по смерти молится она Богу за Русь. Ведь души праведных не умирают. Как сказал Соломон: «Веселится народ похваляемому праведнику»; память праведника бессмертна, так как признается он и Богом и людьми. Здесь же ее все люди прославляют, видя, что она лежит много лет, не тронутая тлением; ибо сказал пророк: «Прославляющих меня прославляю». О таких ведь Давид сказал: «В вечной памяти будет праведник, не убоится дурной молвы; готово сердце его уповать на Господа; утверждено сердце его и не дрогнет». Соломон же сказал: «Праведники живут вовеки; награда им от Господа и попечение о них у Всевышнего. Посему получат они царство красоты и венец доброты от руки Господа, ибо Он покроет их десницею и защитит их мышцею». Защитил ведь Он и эту блаженную Ольгу от врагов и супостата – дьявола».

Святослав после смерти матери недолго находился в Киеве. Под 970 г. летописец записывает: «Святослав посадил Ярополка в Киеве, а Олега – у древлян, а Владимира – в Новгороде», сам же князь опять пошел в Переяславец.

К этому времени, вероятно, его мирные отношения с болгарами, установившиеся после предыдущего похода, оказались нарушенными. Новое болгарское правительство во главе с царем Борисом сумело заключить союзный договор с греками и приступило к решительным действиям: русские гарнизоны были выбиты из дунайских крепостей, Переяславец осажден и затем захвачен. Болгария вновь оказалась в состоянии войны с Русью.

Этот поход закончился для Святослава трагически. Греки подговорили печенегов убить русского князя. Большое войско печенегов подошло к днепровским порогам, где остановилось в ожидании Святослава. Летописец повествует: «И пришел Святослав к порогам, и нельзя было их пройти. И остановился зимовать в Белобережье, и не стало у них еды, и был у них великий голод, так что по полугривне платили за конскую голову, и тут перезимовал Святослав». С наступление весны отправился Святослав к порогам. «И напал на него Куря, князь печенежский, и убили Святослава, и взяли голову его, и сделали чашу из черепа, оковав его». На чаше Куря сделал надпись: «Ищущий чужое, свое теряет».

История временами подбрасывает нам удивительные парадоксы. Святослав, первый Рюрикович с чисто славянским именем, больше всего среди киевских правителей из этого дома походил на варяга. «Повесть временных лет» породила определенную традицию, согласно которой Святослава принято изображать инфантильной личностью, неспособной сломить идеологическую инерцию, заложенную еще в 882 году Олегом. Его верность язычеству толковали как проявление безразличия, усиленного страхом дискредитации себя в глазах сподвижников: «А дружина моя станет насмехаться». В действительности все было намного сложнее. Начать хотя бы с того, что объяснение поступков, вложенное в уста Святослава, для второй половины X столетия выглядит весьма фальшиво. При Игоре христианская партия в Киеве оказывала большое влияние на государственные дела. Тем более после 944 г., в правление православной Ольги, которая прочно держала в своих руках всю власть. Таким образом, молодой княжич должен был заботиться не столько о высмеивании христианства, сколько об усилении позиций отжившего и полностью дискредитированного в глазах феодальной элиты язычества. По крайней мере, славянская часть дружины в большинстве своем тяготела к новой вере, именно этому в значительной степени Ольга была обязана прочностью своего положения (даже при взрослом сыне).

Однако наличие антихристианской оппозиции вновь сыграло деструктивную роль. Кому-то было выгодно вырастить из Святослава убежденного противника тех сил, на которые опиралась его мать. Сделать это было не очень трудно, если учесть сложность положения Руси в середине 40-х годов X столетия. Святослав вырос фанатичным врагом новой религии, всю свою недолгую жизнь опиравшимся на нехитрую идейную платформу, суть которой заключалась в утверждении приоритета меча и физической силы над разумом.

Пока Ольга была жива и прочно держала рычаги государственного правления, Святослав сдерживал свои антихристианские настроения и проявлял в отношении новой веры лояльность. Отказавшись креститься сам, он не мог запретить это другим, «а только насмехался над тем». Эта фраза породила традицию изображать Святослава человеком, равнодушным к делам религии, при котором на Руси жилось вольготно и христианам, и язычникам. До 969 г., очевидно, так и было, но после смерти Ольги Святослав смог дать выход ненависти к христианству. Начался, если можно так выразиться, антихристианский террор, продолжавшийся неполных три года (969–972). Отчасти он был спровоцирован развитием событий. Благодушие князя, обусловленное его военными успехами и славой, добытой на ратном поприще, сохранялось недолго. Провал восточной политики, приведшей к печенежскому нашествию и ставшей причиной потери причерноморских земель, неудачи на Балканах, рост народно-освободительных движений болгарского народа, очевидное превосходство византийской дипломатии и оружия – все это не могло не привести к стремлению свалить на кого-то вину за последствия своей собственной недальновидной политики. Козлом отпущения стали христиане – чужеземцы (греки и болгары) и свои. К этому добавились внешнеполитические соображения. В глазах Святослава христиане были репрезентантами провизантийской политики. Ведь Русская православная церковь административно подчинялась Царьградской патриархии. Ее возглавлял архиерей-грек, назначенный патриархом и обязанный выполнять его распоряжения. Тем временем в ходе второй балканской войны Византия из союзника Святослава (правда, довольно эфемерного) превратилась в главного противника, что не могло не повлиять на отношения князя к «греческой» вере.

Важное сообщение о развязывании Святославом антихристианского террора имеется у В. Н. Татищева. Ссылаясь на Иоакимовскую летопись, он пишет: «По смерти Ольги Святослав пребывавше в Переяславце на Дунае, воюя на казари, болгоры и греки, имея помосчь от тестя, князя угорского и князя ляцкого, не единою побеждая, последи за Дунаем у стены долгие, все войско погуби. Тогда диявол возмяте серца вельмож нечестивых, начаша клеветати на христианы, сусчия в воинстве, якобы сие падение вой приключилося от прогневания лжебогов их христианами. Он же толико разсверипе, яко и единаго брата своего Глеба не посчаде, но разными муки томя убиваше. Они же с радостию на мучение идяху, а веры Христовы отресчися и идолом поклонитися не хотяху, с веселием венец мучения приимаху. Он же, видя их непокорение, наипаче на презвитеры яряся, якобы тии чарованием неким людем отврасчают и в вере их утверждают, посла в Киев, повеле храмы христиан разорити и сожесчи и сам вскоре поиде, хотя вся христианы изгубити».

Некоторые детали привлекают особое внимание. Во-первых, названа причина антихристианского террора – стремление переложить на христиан вину за собственные политические и военные неудачи. Во-вторых, очень интересно упоминание Глеба – брата Святослава, пострадавшего за веру. В имеющихся летописях отсутствуют какие-либо сведения о других детях Игоря и Ольги, кроме Святослава. Однако молчание источников далеко не всегда является убедительным аргументом. У нас нет оснований думать, что Святослав был первенцем у своих родителей, как это иногда утверждают исследователи. Игорь и Ольга, очевидно, имели детей до Святослава, но вряд ли среди них были сыновья, дожившие до 970–971 гг., иначе Святослав не унаследовал бы киевский престол. Вероятно, это были дочери, которые не могли претендовать на великокняжеский титул, или же сыновья, умершие до достижения совершеннолетия. Погибший Глеб был либо младшим сыном Игоря и Ольги, либо же двоюродным братом Святослава.

В-третьих, важным является сообщение о христианах, служивших в войске Святослава. Это дает возможность подтвердить достоверность комментируемого сообщения совсем с иной стороны. Договор, заключенный Святославом с Иоанном Цимисхием после поражения под Доростолом в 971 г., не содержит никаких намеков на христиан в составе русского войска. Русь, которая договаривалась с греками в том году, была исключительно языческой. Она клялась Перуном и Велесом, чем противопоставлялась «боговдохновенным царям» Иоанну, Василию и Константину и всей греческой стороне. Если бы князь относился терпимо к христианам и не преследовал их, такой бы формулы не было, и договор, подписанный под Доростолом, повторил бы формулировки договора 944 г. с присущим ему религиозным дуализмом. Таким образом, либо христиан в войске Святослава вообще не было, либо они были уничтожены во время войны. В обоих случаях дискриминация адептов новой веры вне сомнений.

Наконец, одним из конкретных проявлений репрессий, осуществленных Святославом, является уничтожение церквей. В. Н. Татищев называет среди разрушенных сооружений Софийскую церковь, основанную Ольгой. Такая же судьба постигла Николаевскую церковь на Аскольдовой могиле.

Сведения о разрушении Святославом церквей подтверждаются археологическими раскопками. Речь идет об открытии на Старокиевской горе в Киеве языческого капища, при сооружении которого использовались остатки каменного сооружения с фресковой росписью. Таким сооружением могла быть только раннехристианская церковь, наиболее правдоподобно – ротонда, построенная в довладимирское время. Важно, что вблизи капища действительно открыты остатки ротонды начала XIII в., причем в руинах сооружения найден строительный материал (плинфа) X в.

Очевидно, первая ротонда была разрушена, а позже на ее месте где-то на рубеже XII–XIII столетий построена новая. Уничтожение старой церкви могло произойти только в период террора Святослава – между 969-м и 971 годом.

Таким образом, если Ольга после принятия христианства «требища бесовски сокруша», то Святослав, разгромив первые христианские общины, разрушив построенные храмы, публично демонстрировал свое отрицательное отношение к византийской религии. Но столь разный подход к оценке и прежнего культа, и христианских верований определялся не личными симпатиями и антипатиями великокняжеской верхушки, не особенностями характера Ольги и Святослава. В различии оценок просматривались сложность и противоречивость общественного сознания, отражавшего все многообразие непрерывно возникающих проблем в период ломки прежних общественных отношений и утверждения новых. Можно предположить, что борьба Святослава с проникающим на Русь византийским христианством определялась не борьбой за сохранение родоплеменных отношений, не против новой социальной и политической организации общественной жизни, идеологическим обоснованием которой и являлась новая религия, а скорее отражением его внешнеполитической ориентации, в которой одно из решающих мест занимала проблема обеспечения возможной независимости Киевского государства – в первую очередь от Константинополя. Надо полагать, Святослав, как крупный политический деятель и одаренный дипломат, отвергал христианство не потому, что считал, будто «вера христианска уродство есть», а потому, что к этому времени еще не созрели необходимые условия.

В то же время плоды деятельности великой княгини Ольги по установлению порядка в государстве, распространению христианской религии, несмотря на антихристианский террор Святослава, не пропали даром. В церковно-богословской литературе стало традицией объяснять благосклонное отношение к христианству сыновей Святослава – Ярополка, Олега и Владимира – исключительно влиянием их бабки Ольги. Ее «великой заслугой» объявляются, прежде всего, ее твердая собственная вера и влияние княгини на «людье вси». «Занимаясь воспитанием своих внуков, она первая посеяла семена истиной веры Христовой в сердце будущего крестителя всей Русской земли святого Владимира… Наставления ее и святая жизнь – одна из главных причин, побудивших князя обратиться ко Христу». Пройдет всего два десятилетия, и ее внук, Владимир Великий, начнет повсеместно внедрять ту религию, которая стала смыслом жизни его бабки.

 

«И поставил кумиры на холме»

Владимир, один из трех сыновей Святослава (по сообщению летописи, рожденный от ключницы Ольги Малуши), в середине 70-х годов X ст. вместе со своим дядей Добрыней отправляется на княжение в Новгород. В ходе ожесточенной междоусобной войны с братом Ярополком в 980 г. он захватил Киев и начал княжить в Русской земле единолично.

Владимир, воспитанный своей бабкой Ольгой, хотя и не был крещен, но, скорее всего, понимал, что языческая религия разъединяет общество, а это, в свою очередь, задерживает развитие и укрепление государства. Однако сразу же вводить силой оружия одну из мировых религий, незнакомых и чуждых русским людям и прежде всего его дружине, он не собирался, так как это могло привести к непредсказуемым последствиям. Владимир пошел другим путем.

Первым его важнейшим мероприятием (ряд исследователей считает это реформой) стала унификация языческой религии. Владимир выбрал из многочисленного пантеона почитаемых языческих богов и поставил их изображения – кумиры «на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, затем Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокошь». У читателя может возникнуть закономерный вопрос: «Почему эти, а не почитаемые большинством населения?» (см. с. 21–22) Как нам представляется, убедительный ответ на такой вопрос дал исследователь истории церкви О. М. Рапов. Он пишет: «По-видимому, потому, что языческий пантеон Владимира был предназначен для моления не простых людей, а для киевской знати, проживавшей на Горе, недалеко от княжеского дворца, и предпочитавшей поклоняться иным языческим богам». Кроме этого, не следует забывать, что значительную часть дружины Владимира при его вступлении в Киев составляли варяги. С этим Владимиру приходилось считаться, так же как с этим считался его отец Святослав.

Вместе с тем не следует думать, что славяне об этих божествах совсем не знали. Например, летописец, говоря о подписании в 944 г. мира Руси с греками, подчеркивает: «Пришли [Игорь с послами] на холм, где стоял Перун; и сложили оружие свое, и щиты, и золото и присягали Игорь и люди его…» Перун считался повелителем грома и молний и был вооружен огромной палицей и луком-радугой. Люди верили, что своей палицей и стрелами-молниями Перун рассеивает тучи, оплодотворяет землю дождями, выводит солнце из туч. Он считался также покровителем дружинников и военного дела. Праздник Перуна отмечался ежегодно 20 июля. В этот день ему приносили кровавые жертвы. Иногда это был бык, иногда петух – птица, посвященная богу-громовику, символизировавшая собой счастье и плодородие, а иногда и люди. (В христианское время почитание Перуна заменено почитанием пророка Ильи, ездящего по небу в огненной колеснице.)

Следом за Перуном летописец поставил Хорса. Но большинство исследователей считает, что это место должен занимать Дажьбог, один из сыновей Сварога. Дажьбог олицетворял собой солнце. Славяне верили, что Дажьбог живет далеко на востоке, где находится страна вечного лета. Каждое утро он выезжает на своей светлозарной колеснице из золотого дворца и совершает круговой объезд по небу. В его колесницу впряжены белые огнедышащие кони. Появлению на небе Дажьбога предшествует появление его сестры – Утренней Зари, которая выводит на небосклон его белых коней; другая сестра – Вечерняя Заря заводит коней на конюшню после того, как бог закончит свой объезд.

Славяне полагали, что осенью Дажьбог умирает, а 24 декабря рождается новый, молодой.

Хорса же славяне представляли белым конем, совершающим свой бег над землей с востока на запад. Это позволяет некоторым исследователям считать, что Хоре олицетворял собой месяц (луну). Славяне верили, что кони связывают небо и землю, богов и людей. У многих племен конь считался священным животным.

Стрибог считался богом ветра, урагана и вообще всякой непогоды. Ему поклонялись земледельцы, моряки, путники. Люди просили Стрибога не обрушивать на них бедствия.

Труднее всего объяснить появление в пантеоне Владимира Симаргла и Макоши. По мнению историка Б. А. Рыбакова, Симарлг (или Семаргл) – «это священный крылатый пес, охраняющий семена и посевы», олицетворение «вооруженного добра». Богиня Мокошь (Макошь) являлась покровительницей женщин и женского рукоделья. (В более поздние христианские времена ее стали называть Параскевой Пятницей. Мокошь-Пятница предстает в народных поверьях как богиня-пряха и покровительница торговли.)

Вероятно, аналогичные пантеоны, с некоторыми изменениями, создавались и в других городах Киевской Руси. По крайней мере по прибытии в Новгород Добрыня «поставил кумира [Перуна] над рекою Волховом». Летописец-христианин это решение Владимира осуждает, говоря: «И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили к ним своих сыновей и дочерей, а жертвы эти шли бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими. И осквернялась кровью земля Русская и холм тот».

По дальнейшим рассказам летописи можно предположить, что не все население, по крайней мере Киева, совершало подобные религиозные обряды. В Киеве, как мы помним, еще со времен Игоря жили христиане. Между ними и язычниками иногда происходили столкновения. Возможно, рассказ о таких столкновениях летописец объединил в один эпизод, изложенный под 983 годом. «Пошел Владимир против ятвягов, и победил ятвягов, и взял их землю. И пошел к Киеву, принося жертвы кумирам с людьми своими. И сказали старцы и бояре: «Бросим жребий на отроков и девиц, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам». Далее летопись повествует, что жребий пал на двор варяга-христианина: «И был у него сын, прекрасный лицом и душою, на него-то и пал жребий». Решили и пошли за жертвой. «И посланные к нему, придя, сказали: “На сына-де твоего пал жребий, избрали его себе боги, чтобы мы принесли жертву богам”». На такие требования пришедших варяг-отец ответил: «Не боги это, а простое дерево: нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не говорят, но сделаны человеческими руками из дерева. Не дам сына своего!..» Тогда фанатичная толпа кинулась громить двор варяга, продолжая требовать: «Дай сына своего, да принесем его богам». Но отец твердо стоял на своем: «Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и возьмут моего сына. А вы-то зачем совершаете им требы?» Но толпа была неумолимой: разгромила двор и убила отца с сыном. С горечью заканчивает летописец свой рассказ: «Ведь были тогда люди невежды и нехристи. Дьявол же радовался тому, не зная, что близка уже его погибель». И действительно, «погибель» язычества неумолимо приближалась, чему во многом способствовало усиление власти Владимира.

Во время военных походов на соседей, в ходе которых к Руси были присоединены новые земли, Владимир показал себя талантливым полководцем. Подавление восстаний вятичей и радимичей свидетельствовало о том, что великокняжеские войска могут заставить покоренные народы подчиняться киевскому правителю. Однако не было никаких гарантий, что в дальнейшем покоренные народы не будут выступать с оружием в руках против киевского князя, его бояр, мужей и дружинников. Языческая религия, которую они исповедовали, постоянно толкала их на борьбу с завоевателями. Восстания вятичей и радимичей показали, что язычество не только не является опорой великокняжеской власти, но, напротив, очень мешает ее утверждению. Жизнь настоятельно требовала замены устаревшей идеологии другой, соответствующей новым условиям.

Господство в стране языческой идеологии продолжало пагубно отражаться на росте народонаселения Руси, на международной торговле. Оно не давало возможности привлекать, как сказали бы сегодня, иностранных специалистов по различным отраслям знаний, исключало династические браки с соседними императорскими, королевскими и княжескими домами, уже исповедовавшими единобожие, мешало заключению международных договоров и союзов. К тому же языческие жрецы по-прежнему оставались серьезной самостоятельной силой на Руси и в своей политике руководствовались собственными корыстными интересами. Всего этого, конечно, не мог не сознавать князь Владимир.

 

«Узнал я истинного Бога»

К концу X века стало ясно, что поклонение языческим богам не отвечает потребностям времени. Как писал летописец, стали приносить им жертвы и «осквернился холм тот». Но проблема была гораздо серьезнее.

Русь в этот период оказалась между Западом и Востоком. В соседних странах уже утвердилось единобожие: мусульманство, иудаизм, христианство. Люди, исповедующие ту или иную из этих религий, проживали и на Руси. Влияние их на внутреннюю жизнь государства неизбежно должно было сказаться.

Принятие той или иной веры определяло дальнейшую культурно-политическую жизнь Руси. Мусульманство всецело вводило бы Русь в круг арабской культуры, то есть культуры азиатско-египетской. Принятие христианства из Рима, от «немцев», сделало бы Русь страною латинско-европейской. Наоборот, принятие как иудаизма, так и православия обеспечивало Руси культурную самостоятельность, особое положение между Европой и Азией.

Политические доводы могли быть приведены как в пользу иудаизма, так и православия. За иудаизм могли быть приведены те же доводы, которые побудили в свое время хазарского кагана обратиться в иудаизм: речь шла о стремлении сохранить свою церковно-политическую независимость от сильнейших церквей и государств Восточного Средиземноморья. За православие могли быть приведены доводы другого рода – поставлены на первый план выгоды культурного сближения с Византией, с которой связывали и торговые отношения.

Помимо каких бы то ни было политических расчетов, вопрос о вере, конечно, должен был быть определен и внутренними психологическими стремлениями. Ведь возник вопрос о новой вере вследствие внутренней психологической недостаточности старой веры – русско-славянского язычества. К тому же среди русско-славянского общества Киевской Руси того времени уже было довольно много православных, принявших веру от Византии. Еще патриарх Фотий (IX в.) говорил о том, что руссы «променяли еллинское (языческое) и нечестивое учение, которое содержали прежде, на чистую и неподдельную веру христианскую… И до такой степени разгорелось у них желание и ревность веры, что они приняли епископа и пастыря». Из договора Игоря с греками видно, что среди русских были как крещеные, так и не крещеные. Одни клялись [соблюдать договор] честным крестом, другие – оружием. Вдова Игоря Ольга, как мы помним, крестилась, но не сделала крещение обязательным для всей Руси. При Святославе наступил некоторый рецидив язычества. То же было, вероятно, в начале княжения Владимира, хотя он и воспитывался своей бабкой, вероятно, в христианских традициях.

Владимир при выборе веры показал себя мудрым, дальновидным политиком. Он, скажем так, «не бросился головой в омут», а потратил несколько лет, чтобы все хорошенько «взвесить» и принять единственно правильное решение. Именно об этом и говорят русские летописи, начиная рассказ о посещении Руси в 986 г. различными религиозными миссиями.

Летопись сообщает, что первыми пришли на Русь болгары-мусульмане, представители Волжской Болгарии, говоря: «Ты, князь, мудр и смыслен, а закона не знаешь, уверуй в закон наш и поклонись Магомету». Естественно, Владимир поинтересовался: что это за вера? Послы ответили, что они веруют в Магомета, который учит их «совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти можно творить блуд с женами». Как говорит летописец, князю весьма понравился мусульманский обычай иметь много жен. Однако такой обряд как обрезание, а также отказ от употребления свинины и вина не пришлись по вкусу Владимиру, и он заявил послам: «Руси есть веселие пить, не можем без того быть». Действительно, слишком многим следовало бы пожертвовать, насаждая эту религию на Руси.

Потом пришли иноземцы из Рима и сказали: «Пришли мы, посланные папой», и стали уговаривать Владимира принять католичество. Князь их выслушал, а затем сказал: «Идите откуда пришли, ибо и отцы наши не приняли этого». Краткая запись летописи о приходе немцев и переговорах, вероятно, объясняется общим единством христианской религии. Но за этой краткостью скрывается хорошая осведомленность Руси о положении в Западной Европе в целом и католической церкви в частности.

В конце IX в. происходит раздробление Папской области, и римские епископы начинают терять свои позиции. К середине X в. они превращаются в ставленников германских императоров, которые через их посредство диктуют свою волю другим странам и народам. Принятие католичества, таким образом, значило бы, что Русь попала бы под сильное влияние Германской (Священной Римской) империи; была бы вовлечена в сферу германской политики, должна была бы допустить проникновение на Русь вначале немецкого духовенства, а затем и немецкого рыцарства; насаждение в стране латыни; выплату ежегодных дотаций Риму. Все это, несомненно, хорошо понимал Владимир, и это не могло его устраивать.

Затем пришли евреи из Хаз арии и сказали: «Слышали мы, что приходили болгары и христиане, уча тебя каждый своей вере. Христиане же веруют в того, кого мы распяли, а мы веруем в единого Бога Авраама, Исаака и Иакова». Надо понимать, что обрядовая практика иудеев не удовлетворила князя, и он задал очередной вопрос: «А где земля ваша?» На что иудеи ответили: «Разгневался Бог на отцов наших и рассеял нас по различным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам». Владимир и здесь нашел оригинальный ответ: «Как же вы иных учите, а сами отвергнуты Богом и рассеяны? Если бы Бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?»

Последним к Владимиру пришел греческий философ, посланник Византии. Философ произнес пространную речь, в которой подверг критике религии предыдущих послов и воздал должное своей, православной вере, завершив речь словами: «Установил же Бог и день единый, в который, сойдя с небес, будет судить живых и мертвых и воздаст каждому по делам его: праведникам – царство небесное, красоту неизреченную, веселие без конца и бессмертие вечное; грешникам же – мучение огненное, червь неусыпающий и мука без конца. Таковы будут мучения тем, кто не верит Богу нашему Иисусу Христу: будут мучиться в огне те, кто не крестится». Философ подтвердил свои слова и наглядным примером. Он показал князю занавеску, на которой были изображены сцены из Страшного суда. Праведники весело шли в рай, а грешники – с печалью в ад. Летописец, завершая свое повествование, пишет: «Владимир же, вздохнув, сказал: «Хорошо тем, кто справа, горе же тем, кто слева». Философ же сказал: «Если хочешь с праведниками справа стать, то крестись». Но Владимир ответил: «Подожду еще немного», желая разузнать о всех верах».

Теперь Владимир решил не только послушать рассказы послов о той или иной вере, а узнать мнение своих бояр и старцев, какую религию следует принять Руси. Бояре и старцы, как пишет летописец, сказали князю: «Знай, князь, что своего никто не бранит, но хвалит. Если хочешь в самом деле разузнать, то ведь имеешь у себя мужей; послав их, разузнай, какая у них служба и кто как служит богу». Владимир Святославич отобрал 10 мужей и послал их вначале к болгарам-мусульманам, затем к немцам-католикам, а затем в Царьград к грекам. Ознакомившись с ведением службы у различных народов, мужи возвратились назад в Киев и заявили Владимиру и его боярам: «Ходили в Болгарию, смотрели, как они молятся в храме, то есть в мечети, стоят там без пояса; сделав поклон, сидят и глядят туда и сюда, как безумный, и нет в них веселья, только печаль и смрад великий. Не добр закон их.

И пришли мы к немцам и видели в храмах их различную службу, но красоты не видели никакой. И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они богу своему, и не знали – на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, знаем мы только, что пребывает там бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать в язычестве». После таких слов сказали бояре Владимиру: «Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы его твоя бабка Ольга, а была она мудрейшей из всех людей». После таких слов Владимир твердо решил принимать христианство греческого образца. Но вставал вопрос: где и когда?

Под 988 годом летописец записал: «Когда прошел год, пошел Владимир с войском на Корсунь, город греческий». И здесь возникает естественный вопрос: зачем Владимиру, знавшему из рассказов своих послов о великолепии церковной службы в православных храмах, идти войной на греков, чтобы принять их религию? Нам ведь известно и то, что греки сами проявляли огромную заинтересованность в принятии Русью христианства греческого образца.

Раздумья Владимира в течение трех лет о выборе веры, а затем военный поход на греческий город позволяют нам предположить, что князь не только хотел ввести единую религию на территории государства, но и получить определенные политические выгоды как внутри государства, так и за его пределами.

Христианская православная церковь в X в. была раздроблена на ряд патриаршеств и митрополий. Однако все церковные иерархи находились в подчинении у византийских императоров, за которыми церковные соборы признали первенствующее положение в церковной иерархии и присвоили им чин «императоров-архиереев». Византийские василевсы поэтому могли назначать и смещать высших церковных сановников, определять участников соборов, утверждать решения этих соборов.

Восточная православная церковь, как и Западная, стремилась к распространению своего влияния на нехристианские народы. Русь была для любой церкви «лакомым кусочком». Следовательно, принятие христианства от Византии неминуемо должно было привести к тому, что русские великие князья попали бы в вассальную зависимость от византийских императоров, которые через церковную организацию стали бы навязывать Руси свою волю. Естественно, православный вариант в таком виде не мог удовлетворить князя Владимира. Ему и его окружению нужна была такая церковь, которая бы полностью зависела от них и была бы проводником их собственной политики. В свое время таких отношений с Византией достигла Болгария. Опыт Болгарии и решил использовать Владимир. Ему, чтобы получить православную церковную организацию, независимую от Византии, необходимо было стать вровень с византийскими императорами, как это удалось сделать болгарским царям. Владимиру предстояло одержать убедительную победу над Византией и породниться с византийскими правителями.

Совершить поход на Корсунь у Владимира была и еще одна причина. Правда, об этом умалчивают все русские летописи, но зато подробно говорят византийские и западноевропейские авторы.

Речь идет об истории сватовства Владимира к греческой царевне Анне. Из византийских и западноевропейских документов мы узнаем, что в 987 г. в Киев нагрянуло великое греческое посольство с богатыми дарами и посланием от императора Василия II, в котором он слезно молил «царя руссов» оказать ему срочную военную помощь в подавлении восстания малоазийского сатрапа Варды Фоки, угрожавшего сместить Василия с престола. За эту услугу император обещал пойти на любые условия и уступки вплоть до признания Владимира «великим царем руссов», если только тот примет крещение.

И вот тут-то, скорее всего, в княжеском окружении возникла идея женитьбы Владимира на греческой царевне Анне, объявленной сестрой самого императора. Все выгоды такого брака были, что называется, налицо: Владимир становился шурином Василия II и мог, как равный ему, управлять не только своим государством, но и новой государственной церковью. Немалые преимущества мог он получить и в торговле со всем Причерноморьем, закрепившись на Азове, в Крыму и на Дунае. Русские изложили греческим послам свои требования. И тем ничего не оставалось, как проинформировать обо всем самого императора. Можно лишь удивляться тому, как скоро из Константинополя был получен положительный ответ. Владимир же, не медля ни дня, сформировал шеститысячный корпус и отправил его к Черному морю по Днепру, с ним же в Царьград отбыло и греческое посольство.

Вся зима 988 г. прошла в ожидании вестей из Константинополя. Наконец пришло известие о том, что войска Варды Фоки разгромлены и русские воины, сыгравшие в этом решающую роль, возвращаются домой. Империя и император были спасены, но о выполнении обещаний в Константинополе и не думали. Еще ранее было условлено, что Анна должна прибыть в Киев до начала лета того же года. Владимир, чтобы обезопасить ее путь от нападения печенегов, с дружиной отправляется к ней навстречу. Но принцесса так и не появилась.

Владимир, удостоверившись еще раз в лицемерии византийского императора, возвращается в Киев и объявляет о своем желании идти походом на Корсунь.

Корсунь со времени ее основания греческими колонистами в V в. до н. э. (греки называли эту колонию Херсонесом), являлась полисом-крепостью, защищенным со всех сторон мощными оборонительными сооружениями. Стены крепости были сложены из каменных блоков и достигали в толщину трех метров, к тому же город имел двойную и тройную систему земляных и каменных оборонительных поясов, пробиться сквозь которые без наличия мощных стенобитных орудий было просто невозможно. Эти стены на протяжении многих веков выдержали не один приступ вражеских полчищ. Многоязычное население города на протяжении веков защищало свои порядки и свободы. В этом богатом торговом порту издавна селились мореходы, торговцы и ремесленники из многих земель, в том числе и из Поднепровья. Как всякий торговый морской полис, этот город хотя и ценил превыше всего свою свободу и независимость, но вынужден был считаться с властью – правителями (архонтами), назначаемыми византийскими императорами. Императоры конечно же не желали потерять этот важнейший город, поскольку это нанесло бы серьезный удар по экономике империи. Корсунь, занимая ключевое географическое положение, была расположена на Крымском полуострове (р-н современного Севастополя) недалеко от устья Днепра и являлась важным, связывающим многие районы торговым центром. Через Корсунь империя получала жизненно важные продукты, поставляемые из Руси: хлеб, рыбу, мед, воск. Поступали сюда и рабы. Тот, кто владел крепостью, обладал и мощным средством воздействия на стратегическую обстановку в обширном районе.

Кроме того, с незапамятных времен город являлся своеобразным плацдармом распространения христианской религии среди языческих народов. Именно отсюда, по свидетельству летописи, апостол Андрей «проплыл в устье днепровское, и оттуда отправился вверх по Днепру». Сюда римляне в первые века новой эры ссылали христиан. Например, в годы правления Траяна здесь отбывал заключение римский епископ святой Климент, работавший как простой раб в местных каменоломнях. В IX в. в городе возникли и первые русские церковные общины и церкви. Отсюда же пришли на Русь и миссионеры-христиане. Все это учитывал киевский князь, нанося удар по Корсуни.

Поход в Крым тщательно спланировали, учтя многочисленный предыдущий опыт. Многотысячное войско (по некоторым подсчетам, около 30 тысяч) на ладьях и конях двинулось к своей цели. Однако на этот раз ему предстояло нечто новое – атаковать и захватить крепость, считавшуюся неприступной. Владимиру стало известно, что в Херсонесской бухте находится значительное число греческих боевых кораблей, охранявших подступы к крепости с моря. Это заставило князя высадить часть своего войска на берегу, чтобы атаковать крепость не только с моря, но и с суши. «И затворились корсуняне в городе», – повествует летописец. Началась длительная осада города. Однако гарнизон крепости оборонялся стойко. Смелость гарнизону придавало и то, что в городе имелись продовольственные запасы, по специальным трубопроводам поступала питьевая вода.

Владимир же упорно шел к своей цели, заявив жителям города: «Если не сдадитесь, то простою и три года». Но стоять на палящем южном солнце становилось все труднее. Тогда Владимир приказал своим воинам делать земляную насыпь к крепостным стенам. Однако жители города оказались смышленее. Они сделали подкоп под стеной и через него перенесли всю насыпанную землю в город. И так продолжалось не один день.

И вот однажды, пишет летописец, «некий муж, корсунянин, именем Анастас (вероятно, церковнослужитель, ранее бывавший в Киеве, где встречался с Владимиром), пустил стрелу, так написав на ней: «Перекопай и перейми воду, идет она по трубам из колодцев, которые за тобою с востока». Владимир прочитал записку и приказал воинам перекрыть воду. Сам же, как сообщает летопись, «посмотрел на небо и сказал: “Если сбудется это – крещусь!”» Отсутствие воды в городе вызвало смятение и страдания народа. Население сдалось, и князь вошел в город. Князь не разрешил дружине заниматься грабежами и убийствами, что было в традициях средневековья. Священники же благодарили Бога за сохранение жизней и за то, что победитель оказался добрым и милостивым, чего здесь никогда не бывало.

Владимир, окрыленный победой, посылает гонца с письмом к византийским императорам Василию и Константину, в котором говорится: «Вот взял уже ваш город славный; слышал же, что имеете сестру девицу; если не отдадите ее за меня, то сделаю столице вашей то же, что и этому городу». На это письмо императоры, как и раньше, заявили: «Не пристало христианам выдавать жен за язычников». Тогда князь заявил послам: «Скажите царям вашим так: я крещусь, ибо еще прежде испытал закон ваш и люба мне вера ваша и богослужение, о котором рассказывали мне посланные нами мужи». И снова ответ из Константинополя: «Крестись, и тогда пошлем сестру свою к тебе». Но Владимир стоит на своем: «Придите с сестрою вашею и тогда крестите меня». Можно предположить, что пока шли препирательства, в Корсунь стали приезжать представители различных стран. Одни, чтобы обсудить торговые дела, другие – чтобы склонить Владимира к принятию иной, не православной веры. Сюда пожаловали посланцы Болеслава Польского, Стефана Угорского, Андриха Чешского, императора германского Оттона III и Папы Римского Сильвестра II. Возможно, такое солидное представительство западноевропейских государств в Корсуни подтолкнуло византийских императоров к принятию решения: заключить мир и отправить Анну к Владимиру. Анна, конечно, сопротивлялась и не хотела покидать своих близких, уезжать в неизвестную ей страну. «Иду, как в полон, – заявляла она, – лучше бы мне здесь умереть». Братья, уже в который раз, начинали уговаривать сестру: «Может быть, обратит тобою Бог Русскую землю к покаянию, а Греческую землю избавишь от ужасной войны. Видишь ли, сколько зла наделала грекам Русь?» А сколько бы зла причинила Византии коалиция Руси и западноевропейских государств? Понимая это, император и весь его двор все же принудили Анну отправиться в Корсунь (Херсонес). «Она же села в корабль, – сообщает летописец, – попрощалась с ближними своими с плачем и отправилась через море. И пришла в Корсунь, и вышли корсунцы навстречу ей с поклоном, и ввели ее в город, и посадили ее в палате. По Божественному промыслу разболелся в то время Владимир глазами и не видел ничего, и скорбел сильно, и не знал, что сделать. И послала к нему царица сказать: если хочешь избавиться от болезни этой, то крестись поскорей; если же не крестишься, то не избудешь недуга своего». Князь, услышав это, повелел крестить себя. «Епископ же корсунский, – продолжает летописец, – с царицыными попами, огласив, крестил Владимира. И когда возложил руку на него, тотчас же прозрел Владимир. Владимир же, ощутив свое внезапное исцеление, прославил Бога: «Теперь узнал я истинного Бога». Многие из дружинников, увидев это, крестились. Крестился же он в церкви святого Василия, а стоит церковь та в городе Корсуни… По крещении же Владимиру привели царицу для совершения брака».

А кто такая Анна? Летописи называют ее сестрой обоих императоров – Василия II и Константина VII. Если верить византийским хроникам и западноевропейским авторам, она была дочерью коварной Феофано – жены императора Никифора, которого убил его двоюродный брат Цимисхий, победитель Святослава. Цимисхий состоял в заговоре с Феофано. Вместе с тем в «Повести временных лет» мы находим утверждение о том, что Анна являлась не гречанкой, а болгаркой. Так, перечисляя всех сыновей Владимира во время крещения киевлян, Нестор говорит буквально следующее: «…а от болгарыни имел он двух сыновей: Бориса и Глеба». Возможно, летописец ошибся? Но имеются некоторые свидетельства, которые позволяют предполагать, что она действительно была болгаркой, дочерью болгарского царя Бориса, которого в 972 г. пленил Цимисхий. Все семейство Бориса император перевел в Константинополь, где в императорском дворце и проживали дети Бориса. От их имени императоры управляли Болгарией. Вследствие этого Анну и выдавали за сестру Василия II. Ведь не случайно, что вместе с нею в Корсунь прибыло большое число болгарских священников. Подтверждением этой версии может служить и то, что детям Анны дали болгарские имена Борис и Глеб.

Брак с болгарской царевной устраивал Владимира полностью. Он убивал сразу двух зайцев: с одной стороны, вступал в отношение родства с византийской императорской династией, а с другой – становился воспреемником царской власти над Болгарией как муж болгарской царевны и благодаря этому получал право на политический статус равного среди равных на Балканах и на Дунае, продолжая то, что было начато его отцом – Святославом.

 

«И повелел крестить киевлян»

Владимир, достигнув желаемого, построил в Корсуни церковь и стал готовиться в обратный путь. Отправляясь в Киев, прихватил с собой «культурные ценности города» – двух медных идолов и четырех медных коней. Летописец замечает, что они «и сейчас стоят за церковью святой Богородицы, и про которых невежды думают, что они мраморные». Владимира сопровождали прибывшие с царевной епископы и некоторые церковнослужители Корсуни, среди которых находился и Анастас.

1 августа 988 г., согласно свидетельству летописи, состоялось крещение киевлян. (Ряд исследователей считает, что это произошло в 990-м или 991 году). 1 августа приходилось на пятницу. А пятница с древнейших времен была на Руси торговым днем. В пятницу запрещалась всякая работа. По свидетельству «Жития князя Владимира», крещение киевлян происходило не в Днепре, а в его притоке Почайне. Это утверждение выглядит весьма правдоподобно, так как в Хв. Почайна была расположена гораздо ближе к Киеву, чем Днепр. Кроме того, этот приток омывал своими водами ремесленно-торговый район Киева – Подол. В гавань Почайны заходили иностранные и русские суда. Без сомнения, набережная Почайны в то время являлась главным торговым местом Киева. И это место князь избрал для крещения киевлян вполне сознательно. Дело в том, что самым сложным для Владимира было окрестить не бояр и дружинников – многие из них и сами выступали за христианизацию Руси, – не придворную челядь, находившуюся под контролем господ, а свободных ремесленников и мелких торговцев, в основном проживавших на Подоле, а также сельское население Киевской земли. А потому был большой резон направить в торговый день – пятницу – массы горожан и жителей земледельческой округи, собравшиеся на подольском рынке, в освященные корсунскими попами воды Почайны и заставить «черных людей» принять христианскую веру Любой другой день недели был менее подходящим для свершения этой акции.

Как же происходило крещение киевлян? Из «Повести временных лет» видно, что крещению предшествовала особая психологическая подготовка горожан Киева. Придя в свой стольный град, Владимир Святославич приказал уничтожить идолов языческих богов: «…повелел опрокинуть идолы – одних изрубить, а других сжечь». Совсем иначе князь поступил с идолом Перуна. «Перуна же, – продолжает летописец, – приказал [князь] привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью и приставил двенадцать мужей колотить его жезлами. Делалось это не потому, что дерево что-нибудь чувствует, но для поругания беса, который обманывал людей в этом образе, чтобы принял он возмездие от людей. «Велик ты, Господи, и чудны дела твои!» Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем. Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли еще они святого крещения. И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им: «Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его». Они же исполнили, что им было приказано. И когда пустили Перуна и прошел он пороги, выбросило его ветром на отмель, и оттого прослыло место то Перунья отмель, как зовется она и до сих пор». Это сообщение летописи вызывает у исследователей разное толкование действий князя. Одни усматривают в этом сохранившиеся традиции уважения к главному языческому божеству; другие, и прежде всего историк О. М. Рапов, высказывают более убедительную версию. Он пишет: «Наибольшему надругательству подверглась статуя Перуна. И это выглядит не случайным явлением. Дружинникам и воинам-язычникам, на помощь которых в распространении христианства в дальнейшем рассчитывал Владимир, Перун представлялся самым могущественным богом. Поэтому его было необходимо скомпрометировать в их глазах». И это князю удалось сделать, поскольку данные действия были рассчитаны на дискредитацию Перуна и других «поганьских» богов в глазах не только киевлян. Это была яркая демонстрация жителям Руси бессилия языческих богов, наглядный показ того, что они не в состоянии отомстить Владимиру Святославичу и его христианскому окружению за нанесенные им оскорбления.

Исполнив задуманное, Владимир сообщает летописец, «послал по всему городу сказать: «Если не придет кто завтра на реку – будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, – будет мне врагом». Услышав это, с радостью пошли люди (о какой радости можно говорить, когда князь назвал всех, кто не придет, своими врагами), ликуя и говоря: «Если бы это не было хорошо, не приняли бы этого князь наш и бояре». Наступило утро следующего дня. Это была пятница 1 августа (день, который отмечает Русская православная церковь). «Вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими на Днепр, – записывает летописец, – и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там одни до шеи, другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же совершали молитвы, стоя на месте. И была радость на небе и на земле по поводу стольких спасаемых душ; а дьявол говорил, стеная: “Увы мне! Прогоняют меня отсюда! Здесь думал я обрести себе жилище, ибо здесь не слышно было учения апостольского, не знали здесь Бога, но радовался я служению тех, кто служил мне”». Описание обряда крещения киевлян летописец заканчивает словами: «Люди же, крестившись, разошлись по домам».

В ином стиле христианизация киевского населения предстает в «Истории Российской» В. Н. Татищева: «По опровержении идолов и крещении множества знатных людей, митрополит и попы, ходящие по граду, учаху (обучая) люди вере Христове.

И хотя многие принимали, но множайшии, размышляя, отлагали день за день; инии же закоснелые сердцем ни слышати учения хотели. Тогда Владимир послал по всему городу, глаголя (далее следует текст летописи, но имеется дополнение: во-первых, крещение проводилось не в Днепре, а Почайне; во-вторых, «инии же нуждою последовали, окаменелые же сердцем, яко аспида, глуха затыкаюсче уши своя, уходили в пустыни и леса, да погибнут в зловерии их…»). В. Н. Татищев, описывая обряд крещения, завершает свой текст следующими словами: «Презвитеры, стоя на берегу (на самом деле они стояли на деревянных помостах, закрепленных на берегу), читали молитвы и каждой купе давали имена особыя мужем и женам. Крестившимся же людем отходили каждой в домы своя, которых число так велико было, что не могли всех исчислить».

Картина, нарисованная здесь, выглядит намного убедительнее летописной. Источник объективно отразил, как на самом деле происходило обращение в христианство жителей столицы, а летописец Нестор или, что более вероятно, его редакторы сгладили все углы, не желая упоминать о том сопротивлении, какое оказало население Киева акции крещения. Столь же сильно сопротивлялись введению христианства и жители остальной территории Руси.

Решив сделать христианами новгородцев, Владимир и Добрыня полагались на их поддержку, так как считались в городе своими людьми. Добрыня к тому же являлся новгородским посадником, там же в просторном доме жила его семья. Но этим надеждам не суждено было осуществиться.

Как только горожанам стало известно, что к ним идут Добрыня и воевода Путята с попами и войском, они собрались на вече, где учинили великий шум и ропот. Волхв Богомил призвал народ не пускать непрошеных гостей и не давать своих богов на поругание. Решено было выставить побольше людей для защиты города. Чтобы отрезать подходы к нему с посадской стороны, разобрали мост через Волхов, а со стороны, обращенной ко рву, спешно сооружали новые земляные насыпи с частоколом.

Подойдя к Новгороду, Добрыня понял, что взять город приступом будет сложно. Тогда он принялся уговаривать новгородцев покончить дело миром. Новгородцы в ответ начали обстреливать противоположный берег из камнеметных орудий, вызвав переполох в стане противника. Все попытки дружины Добрыни переправиться через Волхов и высадиться на боярской стороне ни к чему не привели.

Защитой города продолжал руководить волхв Богомил. Ему помогал тысяцкий Угоняй. Он успевал появляться во многих местах, призывая людей стоять насмерть за старую веру и старые порядки. Возбужденные его речами горожане бросились к жилищу Добрыни, убили многих домочадцев и сожгли дом.

Тем временем прибывший сюда епископ-корсунянин ходил по домам посадской стороны и уговаривал жителей принять крещение. Ему удалось обратить в новую веру несколько десятков горожан, но этого было явно недостаточно.

Добрыня же, узнав о гибели своих домочадцев, перешел к решительным действиям. Дождавшись ночи, он снарядил пятьсот воинов под началом Путяты, поручив им переправиться на лодках на другой берег Волхова. Ночью, переплыв реку, отряд ворвался в город, захватил зачинщиков бунта и доставил их к Добрыне.

Наутро разгорелась жестокая битва новгородцев с дружиной Добрыни. В такой ситуации Добрыня приказал поджечь дома на боярской стороне, где проживала основная часть населения. Увидев, что огонь охватил большинство жилищ (дома строились из дерева), люди бросились спасать свое имущество, и сопротивление прекратилось. Новгородская боярская верхушка согласилась на мир с Добрыней и крещение населения города.

Статую Перуна Добрыня порушил самолично, изрубив ее топором, после чего, обращаясь к толпе, сказал: «Нечего вам их жалеть, если они сами себя защитить не могут. Нет вам от них никакой пользы!»

Покончив с языческими идолами, Добрыня принялся за крещение новгородцев. Правда, входить в холодные воды Волхова желающих не находилось. Тогда строй дружинников стал теснить людей к берегу и сталкивать их в воду. Тем, кто выходил из реки и поднимал руку, надевали на шею крест, а тех, кто пытался бежать, хватали и снова бросали в Волхов. Только тогда, когда таким образом искупалось значительное количество людей, Добрыня объявил, что крещение состоялось и что в Новгороде остается на служение епископ Иоаким, подчиненный Киеву. Так новгородцы стали христианами.

Введение новой веры встречало повсеместно стойкое сопротивление населения. В Поволжье, вятских землях, в Приильменье вспыхивали восстания смердов и городских низов, возглавляемые волхвами. Истребляя каждого, кто упорствовал в языческих обычаях, церковь надеялась жестокостью, «огнем и мечом» искоренить «поганьские» привычки. Вплоть до XVII ст. ею давались строжайшие указания о том, чтобы все жители «пересташа рекам и озерам требы класть, дуплинам древянным ветви и убрусы обвешивати и им поклонятися…»

Владимир, завершив крещение киевлян, занялся закреплением христианского вероучения в среде новообращенных. Первым и, пожалуй, главным шагом в этом направлении стало строительство христианских храмов в городах и селах на местах бывших языческих капищ. В «Повести временных лет» сообщается, что Владимир Святославич после проведения массового крещения киевлян «…приказал рубить церкви и ставить их по тем местам, где прежде стояли кумиры. И поставил церковь во имя святого Василия на холме, где стоял идол Перуна и другие, и где творили им требы князь и люди. И по другим городам стали ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещение по всем городам и селам». Князь и его приближенные понимали, что закрепление в сознании бывших язычников новой веры невозможно без христианских храмов, где священники могли бы вести ежедневную, активную пропаганду христианства. И поэтому церкви на Руси в княжение Владимира, согласно различным источникам, строятся во многих местах. Причем, вероятно, это строительство велось высокими темпами. Например, летопись под 989 г. записывает: «…жил Владимир в христианском законе, и задумал создать церковь Пресвятой Богородице, и послал привести мастеров из Греческой земли. И начал ее строить, и, когда кончил строить (996 г.), украсил ее иконами, и поручил ее Анастасу Корсунянину, и поставил служить в ней корсунских священников, дав ей все, что взял перед этим в Корсуни: иконы, сосуды и кресты». Но не только церковную утварь Владимир подарил церкви. Посетив ее при освящении, он сказал: «Даю церкви этой Святой Богородицы десятую часть от богатств моих и моих городов». В памяти людей эта церковь сохранилась под названием Десятинной. «И устроил в тот день праздник великий боярам и старцам градским, – завершает свое повествование летописец, – а бедным роздал много богатства».

Под 996 г. в летописи мы также встречаем интересное сообщение о строительстве церкви Преображения в Василёве, на том месте, где Владимир под мостом, «избегнув опасности» от печенегов, «точно построил церковь и устроил великое празднование, наварив меду триста мер. И созвал бояр своих, посадников и старейшин из всех городов и всяких людей много, и роздал бедным триста гривен. Праздновал князь восемь дней, и возвратился в Киев в день Успенья Святой Богородицы, и здесь вновь устроил великое празднование, сзывая бесчисленное множество народа. Видя же, что люди его христиане, радовался душой и телом. И так делал постоянно».

Храмы в то время на Руси строились из дерева, и на их строительство уходило не много времени. По крайней мере, Титмар Мерзебургский отмечал, что только в Киеве в 1018 г., т. е. до вступления на киевский стол Ярослава, сына Владимира, насчитывалось более 400 христианских храмов. А Никоновская летопись говорит, что во время пожара в Киеве в 1017 г. сгорело более 700 церквей.

Другим важным мероприятием Владимира стало распространение грамотности, создание русских кадров священнослужителей. Дело в том, что волхвы (жрецы), которые славились при Олеге как предсказатели будущего и считались мудрейшими в русских землях, часто просто занимались обманом, а вовсе не просвещали народ.

Но времена Владимира стали началом истинного народного просвещения на Руси. Летописец повествует: «Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них; ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых. Когда отданы были в учение книжное, то тем самым сбылось на Руси пророчество, гласившее: “В те дни услышат глухие слова книжные, и ясен будет язык косноязычных”».

Подробнее об этом событии сообщает в своей «Истории…» В. Н. Татищев: «Митрополит же Михаил советовал Владимиру устроить училища на утверждение веры и собрать дети в научение. И тако Владимир повелел брать детей знатных, средних и убогих, раздая по церквам священникам со причетники в научение книжное. Матери же чад своих плакали о том вельми, аки по мертвых, зане не утвердилися в вере и не ведали пользы учения, что тем ум их просвещается и на всякое дело благоугодны творить, и искали безумнии дарами откупаться». Нам представляется, что ближе к истине В. Н. Татищев. Совет обучать детей скорее всего исходил от митрополита. Причем принимали в обучение детей не только богатых людей, но и бедных. Ведь в противном случае, поскольку матери богатых детей могли откупиться, исчез бы источник пополнения священнослужителей.

Владимир после принятия христианства, по описанию летописца, предстает перед нами в совершенно новом обличье. Как мы уже знаем, он оказывает помощь нищим и больным, устраивает пышные празднества в городах, которые сопровождаются пиршествами и раздачей богатств из великокняжеской казны. Для чего он это делал? Можно предположить, что это в какой-то степени примиряло население Руси с верховным правителем и его новой религиозной политикой. Но Владимир, конечно, занимался не только подобными мероприятиями. В это же время князь старается определить и некоторые законодательные нормы государства. Так, летопись сообщает: «И сильно умножились разбои». Словом «разбой» в древности обозначали не только вооруженное нападение лихих людей на мирных жителей с целью грабежа денег и имущества. Разбоем называли и любые выступления народных масс против зажиточного населения. Увеличение разбоев в годы крещения Руси, можно предположить, и стало своеобразным протестом населения, которое, бежав в леса и пустыни, оказывалось в тяжелом положении. Убийство и ограбление христианских священнослужителей, а также людей, изменивших древним народным верованиям и принявшим крещение, в их глазах выглядели нормальными действиями, угодными древним языческим божествам.

Владимир вначале отказывался казнить разбойников. На вопрос церковников: «Почему не наказываешь их?» – он отвечал: «Боюсь греха». Возможно, он боялся не греха, а надеялся мягким обращением с «разбойниками» склонить их к христианству и к прекращению враждебных действий. Но священнослужители требовали от князя самых жестоких мер: «Ты поставлен Богом для наказания злым, а добрым на милость. Следует тебе наказывать разбойников, по проверке». Тогда князь Владимир изменил свою политику: «…отверг виры и начал казнить разбойников». Однако это ударило по доходам церкви, бояр, старцев, да и самого князя. Епископы и старцы пришли к Владимиру и сказали: «Войн много у нас; если бы была у нас вира, то пошла бы она на оружие и коней». В ответ на это Владимир смертную казнь заменил денежным штрафом и прощением в грехах, в случае принятия христианства. Так, летописец сообщает, что в 1007 г. «хитростью поймали славного разбойника, которого зовут Могута. И когда он стал перед Владимиром и начал плакать громко, прося о прощении, говоря: «Поручителем Бога тебе даю, что отныне никакого зла не сотворю и буду в покаянии до конца дней моей жизни». Владимир же улыбнулся, послал его к митрополиту, приказав, чтобы он никуда не выходил из дома, кроме церкви. Могут же, пребывая в монастыре, крепко сохранил эту заповедь; жил в тишине и умер благочестиво». Такими действиями Владимир добивался больших успехов, нежели казнями.

Вероятно, в это же время Владимир издает Устав, по которому, сообразно с греческими «Номоканонами», монахи и церковники, богадельни, гостиницы, дома странноприимства, лекари и все люди увечные освобождались от светского суда. Дела их передавались на суд церковникам. Церковь рассматривала распри и неверность супругов, незаконные браки, волшебство, отравы, идолопоклонство, непристойную брань, преступления детей в отношении отца и матери, тяжбы родных, осквернение храмов, церковные разбои, снятие одежды с мертвеца и многое другое. Нет сомнения, что русское духовенство в первое время после принятия христианства решало не только церковные, но и многие гражданские дела, которые относились к совести и нравственным правилам новой веры (так было и в Европе).

Итак, христианская религия стала на Руси государственной. Однако понадобились еще долгие годы, чтобы «вера Христова» вошла в сердца и души людей формирующегося Русского государства, стала их насущной потребностью.

 

«Ярослав митрополию устави»

Дело Владимира продолжил его сын Ярослав, который формально стал великим Киевским князем в 1020 г. Во времена Ярослава христианская церковь получает на Руси более широкое распространение и приобретает определенный вес в обществе. Этому способствовал и сам великий князь, который, по словам современников, отличался набожностью и знанием церковных сочинений. Летописец подчеркивает, что «при нем вера христианская стала плодиться и расширяться, и черноризцы стали умножаться, и монастыри появляться. И любил Ярослав церковные уставы, попов любил немало, особенно же черноризцев…» Правда, главу Русской православной церкви – митрополита, назначал Византийский патриарх, поскольку Русская церковь была объявлена составной частью Константинопольского патриархата. В этой связи на нее распространялся, с некоторыми исключениями, общий порядок управления митрополиями, подчиненными патриарху. Некоторые изменения, внесенные в этот порядок специально для управления Русской церковью, увеличивали власть патриарха и уменьшали права Киевской митрополии. По каноническим правилам, соблюдавшимся в Византии, патриарх «поставляет», т. е. утверждает митрополитом, кандидата, представляемого собором епископов митрополии; конечно, кандидат обычно выставлялся по согласованию с патриархом и с местной гражданской властью. Но все же у местного епископата имелось право выбора. По отношению к Руси даже эту призрачную выборность сочли ненужной: кандидата в киевские митрополиты патриарх назначал сам, не спрашивая киевского князя.

В литературе дискутируется вопрос о времени появления первого митрополита на Руси. Одни считают, что он появился одновременно с крещением Владимира Великого, другие – во время правления Ярослава. Летопись не указывает точной даты. Но то, что митрополит из греков Феопемт находился на русской кафедре в 30-х годах XI ст., не вызывает сомнения. Летопись под 1039 г. сообщает: «Освещена была митрополитом Феопемтом церковь Святой Богородицы десятинная, ее же создал Владимир отец Ярослава».

Ярослав до поры до времени терпел киевского митрополита, происходившего из греков. Однако чаша его терпения переполнилась, когда он еще раз потребовал от Константинопольского патриарха канонизации Владимира Великого. Патриарх в просьбе отказал. Тогда в 1051 г. «поставил Ярослав Иллариона митрополитом, русского родом, в Святой Софии, собрав епископов». Таким образом, собор епископов русских земель самостоятельно, минуя Константинопольского патриарха, избрал себе владыку. Одновременно избрание Иллариона подчеркивало силу киевского князя и его противостояние притязаниям Византии на политическое и религиозное господство на Руси. Опыт самовольного назначения епископов из русских у Ярослава уже был. В 1035 г. Ярослав, одновременно с утверждением сына Владимира на новгородском столе, рекомендовал избрать в епископы новгородца Луку Жидяту. Новгородцы так и сделали.

Илларион был священником великокняжеской церкви в селе Берестове, загородной резиденции великих князей. Он был глубоко верующим человеком. «Муж благ, и книжник, и постник», – говорит о нем древний источник. Иллариону принадлежит ряд богословских произведений, среди которых первое место по праву занимает «Слово о законе и благодати». Основная тема произведения – установление равноправия между народами, права Русской церкви на самостоятельность. Три части «Слова» прославляют землю Русскую, «кагана» (царя, князя) Владимира и князя Ярослава. «Хвалит же гласом хваления Римская страна Петра и Павла, коими приведена к вере в Иисуса Христа, Сына Божия, – пишет Илларион, – [восхваляют] Асия, Ефес и Патмос Иоанна Богослова, Индия – Фому, Египет – Марка. Все страны, грады и народы чтут и славят каждые своего учителя, коим научены православной вере. Восхвалим же и мы, – по немощи нашей [хотя бы и] малыми похвалами, – свершившего великие и досточудные деяния учителя и наставника нашего, великого кагана земли нашей Владимира, внука старого Игоря и сына славного Святослава, которые, в своевремение властвуя, мужеством и храбростью известны были во многих странах и победы и могущество которых воспоминаются и прославляются и поныне. Ибо правили [они] не в безвестной и захудалой земле, но в [земле] Русской, что ведома во всех наслышанных о ней четырех концах земли». Как видим, здесь Илларион проводит прямую линию от Рима, Римского государства к Руси. Илларион утверждает мысль о равенстве и тождестве действий Владимира с римскими апостолами. Князь сопоставляется с великими римскими вероучителями, а хвала ему воздается на фоне прославления подвигов его предков.

Илларион сравнивает Владимира I с римским императором Константином Великим, потому что киевский князь, как и тот, утвердил веру во всей земле, а «не в едином соборе». Его дело продолжает сын – «благоверный каган» Ярослав, укрепивший силу и могущество Руси. В конце «Слова» Илларион подводит итог заслугам Владимира. Он призывает его встать из гроба и посмотреть на созданное им, на дело Ярослава, расширившего, укрепившего и украсившего Киев, распространившего христианство на многие земли. «Пастыри словесных овец Христовых, епископы, предстали святому алтарю, принося Бескровную Жертву; пресвитеры и диаконы и весь мир благоукрасили и в благолепие облекли святые церкви. Труба апостольская и гром евангельский огласили все грады, фимиам, возносимый Богу, освятил воздух. Встали на горах монастыри, явились черноризцы. Мужи и жены, малые и великие, все люди, преисполнившие святые церкви, восславили [Господа], взывая: «Един свят, един Господь, Иисус Христос, во славу Бога Отца, аминь!» Христос победил! Христос одолел! Христос воцарился! Христос прославился! «Велик ты, Господи, и чудны дела Твои!» Боже наш, слава Тебе!»

В «Слове» Иллариона мы не можем не заметить противопоставления Руси Византии. Автор подчеркивает преемственность Руси от Древнего Рима. И этому были свои причины. С одной стороны, греки не хотели канонизировать Владимира; с другой – они пытались навязать Руси свою волю в церковных и политических делах, утвердить притязания Византии на вселенский характер ее церкви и империи.

С именем Иллариона связан и церковный Устав Ярослава, который развивал основные идеи, заложенные в Уставе Владимира, перечислял церковные суды и наказания за нарушение церковного Устава. Церковь теперь рассматривала брачные и семейные дела. Например, «умычка» чьей-либо дочери влекла материальную ответственность перед церковной властью (митрополитом или епископом) и перед князем. «Аже кто умычить девку или насилить, аже боярськая дчи, за сором ей 5 гривен золота, а епископу 5 гривен золота; а менших бояр гривна золота, а епископу гривна золота; добрых людей за сором 5 гривен серебра, а епископу 5 гривен серебра; а на умычницех по гривне серебра епископу, а князь казнить их». Предусматривалась гражданско-правовая ответственность и перед потерпевшей. В Уставе содержатся нормы, регулирующие различные брачносемейные отношения, например норма, запрещающая родителям принуждать вступать своих детей в брак, или норма о краже женой имущества мужа. «Аже девка не восхочеть замуж, а отець и мати силою дадут, а что створить над собою – отець и мати епископу в вине, а истор (штраф) има платити. Тако же и отрок». Отношения между мирянами регулируются целым комплексом статей. Нормы церковного права помогали формированию семьи, укреплению моногамии в противовес языческому многоженству, объявляли священной частную собственность и княжескую власть. Новый церковный судебник защищал честь женщины, давал ей более широкое представительство в суде. Церковь также выступала защитником христианской нравственности, призывала к гуманизму, умеряла жестокость ранних веков русской жизни.

Илларион сыграл большую роль не только в становлении Русской православной церкви, но и в развитии русского летописания. Его идеи нашли горячий отклик в среде книжников Киево-Печерского монастыря.

Большое значение в жизни Русского государства имели монастыри. В княжение Ярослава, который любил черноризцев до «излиха», монастырей становилось все больше. В святых обителях находили себе приют многие люди, стремящиеся к подвижнической жизни. Здесь готовились кадры для высших должностей в церковной иерархии. Здесь воспитывались ревнители веры и благочестия.

Именно при князе Ярославе вблизи Берестова, на Печерском спуске, возникает Печерский монастырь, который со временем стал самым большим и влиятельным православным монастырем на Руси. Интересные сведения о возникновении Киево-Печерского монастыря сохранила русская летопись и Киево-Печерский патерик. «И се да скажемъ чего ради прозвался Печерский монастырь». Так начинается пространная летописная статья 1051 г. Согласно этим свидетельствам, Илларион в свое время на горе вырыл пещерку, в которой часто уединялся. К нему пришел Антоний – «некий человек, именем мирским, от града Любеча с юных лет исполненный страха Божьего». Здесь он начал день и ночь копать новую пещеру, «пребывая в трудах, посте, бдении и молитвах». О подвижничестве Антония узнали люди и стали приходить к нему, принося пищу, одежду и утварь. Вместе они «ископаша печеру велику, и церковь, и кельи». Вскоре туда же пришел Феодосий, юноша, отличавшийся скромностью, покорностью и грамотностью. Образ жизни Антония, Феодосия и других братьев привлекал к ним все новых людей. Посещал монастырь и великий князь Изяслав Ярославич с дружиной, прося благословения перед своими походами.

Постепенно, когда число иноков увеличилось до 15 человек и пещера для них стала тесной, они построили небольшую церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы над пещерой. Кельи же оставались на старом месте. Спустя немного, когда число иноков еще увеличилось, они вместе с игуменом приняли решение построить монастырь на открытом месте. Это стремление монахов благословил Антоний и послал сказать великому князю Изяславу: «Князь мой! Вот Бог умножает братию, а места у нас мало, отдай нам всю гору, находящуюся над пещерою». Великий князь удовлетворил просьбу монахов. Они оградили монастырь, поставили много келий, закончили строительство церкви и украсили ее иконами. «С того времени, – сообщает летопись, – начался в собственном смысле монастырь, названный Печерским, – от пещер, в которых прежде жили его иноки». Переселение братии из пещер в этот новоустроенный монастырь совершилось, по свидетельству летописца Нестора, в 1062 г.

В годы правления Ярослава христианская религия большими трудностями с трудом распространялась на новые территории. Поэтому церковнослужители вынуждены были идти на уступки, приспосабливая для нужд христианства старые языческие обряды, обычаи, праздники, священные места и даже самих богов. Так, Перун превратился в святого Илью, а его «гремяцкая неделя» – в «святую неделю»; Волос стал святым Власием, покровителем скота; бог солнца Хоре с его солнечным конем стал Егорием (Георгием); Иоанн Креститель слился с Купалой и купальскими языческими обрядами; Мокошь стала Параскевой Пятницей; функции покровителя кузнецов Сварога перешли к святым Кузьме и Демьяну; праздник Ярилы стал «всехсвятским заговеньем». Освящены были Купала, Масленица и «навий день», ставший «родительской неделей», святочные гадания, свадебные и погребальные обряды и т. д.

 

«И радовашеся Ярослав, видя множество церквей»

– Ярослав Мудрый ознаменовал свое замечательное правление не только строительством городов, но и многих храмов. Важнейший из них – храм Святой Софии. Разгромив в 1036 г. под стенами Киева печенегов, князь «возблагодаря Бога, на том месте заложил церковь святой премудрости Божьей и поле то присоединил к городу, веля всему войску обнести его стеною». Строительство храма символизировало рождение нового православного государства, ведь такое же название – Софийский собор – имел и главный храм Константинополя. Храм Святой Софии являлся копией Софийского собора в Константинополе, но имел меньшие размеры. Строительство собора продолжалось более 10 лет. Для постройки храма Ярослав пригласил мастеров из Византии и Руси. Подсобные работы выполняли смерды. В первоначальном виде (собор перестраивался в 1685–1707 гг.) он представлял собой огромное пятинефное крестово-купольное здание, окруженное с севера, запада и юга открытой одноэтажной галереей. Позднее, в конце XI или начале XII столетия, на галерее был надстроен второй этаж. Вокруг храма по северной, западной и южной сторонам пристроили новую одноэтажную галерею. Первоначально наружная галерея оказалась внутренней. Двенадцать крестообразных в плане столбов делили храм на пять продольных нефов. Центральный неф был вдвое шире других. Все пять нефов на востоке заканчивались апсидами, причем центральная апсида имела пятигранную форму. В центральной апсиде помещался алтарь. В северной – жертвенник (место хранения вина и хлеба для причащения). В южной – диаконник (место хранения сосудов, риз и церковных принадлежностей). Между первым и вторым (от апсид) рядами крестообразных столбов расстояние было вдвое больше, чем между другими. Оно равнялось ширине центрального нефа, и пересечение их создавало основное центрально-купольное пространство храма. На внутренние каменные столбы опиралась целая система арок, сводов и куполов, устремленная к центральной части и создавшая внутреннюю и внешнюю ступенчато-пирамидальную композицию храма. 13 параболических куполов, покрытых свинцом, венчали храм. Около центрального, на уступ ниже, располагались 4 купола меньшего размера, остальные 8 – группами по 3 в юго-западной части и по одному – около боковых апсид. Софийский собор имел позакомарное покрытие. Закомары представляли собой полукруглое завершение верхней части стены церкви, соответствующее внутренней форме свода. Кровля при закомарном покрытии укладывалась непосредственно на своды.

София сооружалась из камня и кирпича – плинфы. Фундамент наружных стен делался из крупных камней на растворе, внутренние стены покоились на каменном фундаменте, сложенном насухо, без раствора.

Софийский собор производил исключительное впечатление. Расположенный на высоком берегу Днепра, блестя свинцовыми куполами, он как бы господствовал над окрестностями.

Благодаря умелой внутренней композиции храма внимание вошедшего приковывалось, прежде всего, к алтарной части и пространству под центральным куполом, в центре которого было помещено изображение Христа-Вседержителя. Мозаика покрывала всю центральную часть храма. Даже сейчас, когда сохранилось далеко не все, мозаики покрывают и все подкупольное пространство, предалтарные столбы и алтарную часть. Стены храма, своды и столбы сверху донизу были расписаны фресками.

Одной из самых впечатляющих в храме является мозаичная фигура Божьей Матери – Марии-Оранты, помещенная на «кон-хе» – внутренней, сферической поверхности апсиды.

В технике мозаики выполнены изображения Христа-Вседержителя на купольной части, двенадцати апостолов в простенках между окнами центрального барабана и другие сюжеты. Богатейшее сочетание цветов, несомненно, очень сильно воздействует на зрителя. В мозаичной палитре мастеров киевской Софии было найдено около 130 оттенков (25 – зеленого, 23 – коричневого, 19 – синего и золотого и т. д.). Чтобы придать большую выразительность мозаике, художники использовали еще один прием. Кусочки смальты, вдавливаемые в сырую штукатурку, ставились под различными углами. Свет, падавший на них, отражался по-разному, и создавалось искрящееся, хорошо видимое с любого места в соборе мозаичное изображение.

Много места в соборе занимают фрески, среди которых, наряду с чисто церковными сюжетами, удалось обнаружить два групповых портрета семьи Ярослава Мудрого. На одном сохранились фрагменты изображения двух младших сыновей Ярослава, однако остальные изображения, в том числе и самого Ярослава, погибли. Но общий вид этой фрески нам известен благодаря зарисовке, сделанной художником Вестерфельдом в 1651 г. На ней Ярослав изображен идущим со своими сыновьями, с моделью храма в руках.

Значительно лучше сохранились фрески с изображением женщин из семьи Ярослава. Здесь мы видим четыре фигуры в полный рост, в разнообразных одеждах, с индивидуальными чертами лиц.

Но особенно интересны многочисленные очень реалистические изображения бытовых сценок, близкие к нравам киевского княжеского дома. В северо-западной башне изображена охота на медведя, на другом рисунке – фигура сидящего музыканта со смычковым инструментом. Рядом фрески «Человек ведет на поводу верблюда», «Борьба ряженых», «Стреляющий из лука», «Скоморохи», «Кулачный бой», «Акробаты». Здесь же и знаменитое изображение борьбы Ярослава с медведем. Фрески знакомят нас со многими сторонами жизни киевского общества.

Вслед за киевской Софией на берегах Волхова в Новгороде тоже строится Софийский собор.

Новгородскую Софию строили быстрее киевской (1045–1050 гг.). В композиционном плане это огромное пятинефное крестово-купольное сооружение, хоры, занимающие боковые нефы и западную стену, двухэтажные закрытые боковые галереи с арками.

Однако новгородская София имеет и свои особенности. Вместо многокупольной пирамидальной громады киевской Софии здесь 5 куполов, сгруппированных в центре. Мощные наружные лопатки на гладких стенах из плинфы, цемянки и камня подчеркивают внутреннюю, конструктивную часть собора. Глубокие, длинные проемы окон в сочетании с гладкими стенами и лопатками делают храм как бы еще выше, монолитнее. Три апсиды в алтарной части заканчиваются купольным перекрытием. Двускатные перекрытия чередуются с цилиндрическими сводами, выступают по краям фасада в виде фронтончиков. На восточной стороне цилиндрические четвертные своды сделаны в виде полузакомар.

Законченный лаконичный архитектурный образ новгородской Софии послужил образцом для последующих новгородских построек.

В отличие от киевской Софии, в новгородском храме нет богатейших мозаик, мрамора, шифера. Внутреннее убранство соответствует простым, строгим формам объема.

Фресковая роспись собора создавалась не сразу, а постепенно. Законченный в 1050 г., собор стал расписываться только в начале следующего столетия.

Можно предположить, что Ярослав и его супруга Ингигерд (Ирина) часто посещали Новгород и следили за строительством храма. Следует заметить, что новгородская София, в отличие от киевской, не подвергалась перестройке и сохранила свой первозданный вид.

При детях Ярослава был построен Софийский собор в Полоцке. Это пятинефный храм с тремя апсидами и семью куполами, в основном повторявший архитектурные особенности Софии Киевской.

Софийский храм в Киеве, как только был закончен, стал митрополичим кафедральным собором. Митрополит Илларион, который видел этот храм, писал: «Он [Ярослав] неоконченное тобою [Владимиром] окончил, как Соломон предприятия Давидовы, создал дом Божий, великий и святой, в честь Его Премудрости на освящение твоему граду и украсил его всякими украшениями: золотом, серебром, драгоценными камнями, дорогими сосудами, так что церковь сия заслужила удивление и славу у всех окружных народов и не найдется подобной ей во всей полуношной стране от востока до запада». На протяжении нескольких веков София Киевская являлась центром общерусской митрополии, средоточием политической и культурной жизни страны. Здесь «ставили» на великое княжение и принимали послов, происходили соборы русских епископов, правили молебны в честь блистательных побед русских дружин над половцами и приносили присягу верности. Нередко София оказывалась в центре острой социальной борьбы: на ее дворе собирались веча, выливавшиеся в народные восстания против князей и бояр. При Софийском соборе был построен митрополичий дом, в котором постоянно проживали русские митрополиты. Резиденция киевских митрополитов была ограждена мощной каменной стеной. В этой стене находились ворота, через которые можно было проехать к центральному, западному, входу в Софию Киевскую. Площадь митрополичьего двора достигала 3,5 га. О значительных его размерах, говорит например летопись под 1147 г., сообщая, что во дворе Софии собралось вече, в котором участвовало множество киевлян.

Вслед за Софийским собором Ярослав воздвиг каменную церковь на Золотых воротах, находившихся на запад от собора. Эта церковь поставлена была на главных городских воротах в честь Благовещения Пресвятой Богородицы. Илларион в своем «Слове о законе и благодати» о Ярославе сообщает следующее: «Он и славный город твой [Владимира] Киев обложил величием, как венцем, и предал народ твой и город святой всеславной скорой Помощнице христиан Богородице, которой создал и церковь на великих вратах в честь первого праздника Господня – святого Благовещения, так что приветствие архангела Деве можно приложить и к сему городу Деве сказано было: «Радуйся, благодатная, Господь с Тобою». А граду можно сказать: “Радуйся, благоверный граде, Господь с тобою”».

В последующие годы, уже после сооружения Софии киевской и церкви на Золотых воротах, Ярослав в Киеве строит еще две каменные церкви. Одна строится на запад от Софийского собора по направлению к Золотым воротам, это храм Святого Георгия Победоносца. Древние сказания открывают интересные сведения о строительстве церкви Святого Георгия. «Когда ее начали строить, то немного было делателей. Увидев это, Ярослав призвал тиуна и спросил: «Почему мало трудящихся у церкви?» Тиун отвечал: «Так как дело властельское (т. е. сооружается на средства князя), то люди боятся, чтобы за труд они не были лишены платы». Тогда князь сказал: «Если так, я сотворю вот что», – и повелел возить куны (деньги) на телегах под своды Золотых ворот и объявить на торгу людям, чтобы каждый брал себе за труд по ногате (примерно по 12 копеек серебром) на день. И явилось множество делателей, и церковь вскоре была окончена. Освещение ее совершено в 26-й день ноября митрополитом Илларионом. И сотворил в ней великий князь настолование новопоставляемым епископам, а день освещения ее заповедал во всей Руси праздновать ежегодно в честь святого великомученика Георгия Победоносца». Другая церковь сооружалась южнее Софии и носила имя Святой Ирины, покровительницы жены Ярослава (при церквях Св. Георгия и Св. Ирины были основаны и монастыри). Не перечисляя других церквей, построенных во время правления Ярослава, летописец замечает: «И ины церкви ставляше по градом и по местам… и радовашеся Ярослав, видя множество церквей…»

 

Возлюбил словеса книжные

– Ярослав, по примеру своего отца, который любил «словеса книжные», сам много читал и заботился о просвещении подданных. С этой целью он, во-первых, поставляя по градам и селам священников, платил им из своей казны жалованье, чтобы они чаще собирали народ в церкви и ревностнее учили его вере. Во-вторых, объединил вокруг себя людей образованных, которые переводили по его поручению многие книги с греческого языка на славянский, а другие, «прежде в Болгарии или Руси переведенные», списали, и предлагал эти книги для чтения всем верным. В-третьих, посетив в 1030 г. Новгород, сам основал там училище, в котором сразу же начали обучаться 300 детей старост и пресвитеров. Ярослав, судя по этим опытам, старался и в других городах открывать или, по крайней мере, поддерживать уже существующие училища, которые давали образование народу и готовили священников для церкви. «Житие» Феодосия Печерского повествует о том, что Феодосий «попросил [в Курске] отдать его учителю поучиться божественным книгам, что и сделали. Скоро постиг он всю грамоту, так что поражались все уму его и способностям и тому, как быстро он всему научился. А кто расскажет о покорности и послушании, какими отличался он в учении не только перед учителем своим, но и перед учащимися с ним?» Летописец, к сожалению, не сообщает о количестве таких училищ. Он делает общий вывод о том, что, тогда как Владимир только «взорал и умягчил землю Русскую святым крещением», Ярослав «насеял книжными словесы сердца верных людей» и что даже к концу XI и в начале XII столетия сыны Руси только пожинали посеянное этим достойным князем.

Источники позволяют предположить, что в Древней Руси были школы двух видов. В одних (при монастырях) готовили церковнослужителей. В них преподавали чтение, письмо, пение, богословие. Школы высшего типа, кроме того, для «лучших людей детей», давали знания по философии, риторике, грамматике. Но, очевидно, самым распространенным было индивидуальное обучение. Летопись под 1030 г. сообщает: «Преставился Иоаким, епископ Новгородский, и был у него ученик Ефрем, который нас учил греческому языку». О широком распространении индивидуального обучения говорят многочисленные находки берестяных грамот, найденные в Новгороде, Смоленске и других городах. На бересте писали купцы, горожане, крестьяне. Эта повседневная переписка раскрывает самые различные стороны жизни Великого Новгорода. Учебные тетрадки мальчика Онфима (вторая половина XIII столетия) дают нам представление о системе обучения в Древней Руси. На одном «листе» записи букв и слогов: БА ВА ГА ДА ЖА… БЕ BE ГЕ ДЕ ЖЕ… БИ ВИ ГИ ДИ ЖИ и т. д… свидетельствуют о слоговом принципе обучения. На другом листе записана традиционная формула: «Господи, помози рабу своему Онфиму», рисунок зверя и подпись «Я – зверь». На третьем кусочке бересты рядом с рисунками человечков сделана запись из долгового документа: «На Домире възяти доложзиве». Знал мальчик и числа, набрасывал на бересте начальные фразы богослужебных молитв и песен. Свои надписи на изделиях ставили гончары. На голоснике в новгородском Софийском соборе мастер расписался «Стефан пел» (писал). Иногда эти надписи носят своеобразный, символический характер. Так, у горлышка глиняной амфоры XI столетия киевский мастер сделал надпись: «Благодатна полная корчага сия».

Надо полагать, что просветительская деятельность Ярослава продолжилась и в Киеве. В Софийском соборе при изучении граффити (бытовые надписи, нацарапанные на стенах и сосудах) обнаружен целый ряд надписей, указывающих на то, что софийские дьяки обучали грамоте прихожан. Один из учеников написал на стене: «Пишан писал в дьяки ходи выученики». В помещениях собора есть и другие надписи и рисунки, сделанные служками или учениками. Возможно, при Андреевском монастыре существовала специальная женская школа, где, как писал историк В. Н. Татищев, «младых девиц обучали писанию, також ремеслам, пению, швению и иным полезным ремеслам».

Принятие Русью христианства, естественно, должно было сопровождаться притоком на Русь книжности, разъяснявшей и развивавшей его основные положения. Такая литература приобщала население к более высокой, по сравнению с языческой, христианской культуре. Христианская книжность на первых порах не только расширяла умственный горизонт древнерусского писателя и читателя, но и знакомила его с новыми общественными, нравственными и юридическими понятиями, содействовала усвоению более передовых форм гражданского общежития. Одновременно она пополняла и тот запас средств словесного выражения, который уже имелся в русском языке.

Языческая Русь точно так же, как и другие страны, приобщившиеся к христианству, должна была воспользоваться уже выработанными и устоявшимися видами церковно-христианской литературы. Без знания такой литературы невозможны были укоренение и распространение нового вероучения и нового мировоззрения. Таковыми являлись библейские книги Ветхого и Нового Завета и примыкавшие к ним апокрифические сказания. К ним относились произведения житийной (агиографической) литературы; религиозно окрашенные исторические хроники, излагавшие исторические факты в свете церковно-христианской морали, а также сочинения по вопросам мироздания и устройства вселенной. Обязательными являлись сочинения отцов церкви, посвященные вопросам христианской догматики и морали, и др. По своему происхождению это была в основном литература, созданная или оформившаяся в Византии и в переводах распространявшаяся на Руси. Сличив рукописные евангелия XII в. с различными местами Св. Писания, приводимыми Нестором в летописи, с напечатанной в Москве или Киеве Библией, можно убедиться, что русские в XI и XII столетиях имели один и тот же ее перевод. Мы знаем, что Библию несколько раз исправляли: при Константине, волынском князе, в XVI в., при царе Алексее Михайловиче, Петре Великом и Елизавете Петровне. Однако ж, несмотря на многочисленные исправления, состоящие исключительно в отмене некоторых слов, этот перевод сохранил, так сказать, свой начальный, особый характер, и ученые справедливо признают его древнейшим памятником славянского языка.

Когда и где была переведена Библия для славян? Вот что об этом пишет H. М. Карамзин: «При великом ли князе Владимире, как сказано в любопытном предисловии Острожской печатной, или она есть бессмертный плод трудов Кирилла и Мефодия? Второе гораздо вероятнее: ибо Нестор, почти современник Владимира, ко славе отечества не умолчал бы о новом русском переводе ее; но сказал: сия бо первая приложены книгы (т. е. Библия) в Мораве, яже прозвася граммота Словенская, еже грамота есть в Руси, он ясно дает знать, что русские христиане пользовались трудом Кирилла и Мефодия. Эти два брата и их помощники основали правила книжного языка славянского на греческой грамматике, обогатили его новыми выражениями и словами, держась наречия своей родины, Фессалоники, то есть иллирического (или сербского), в коем и теперь видим сходство с нашим церковным. Впрочем, все тогдашние наречия менее различались друг от друга, были тогда ближе к своему общему источнику, и предки наши тем удобнее могли присвоить себе моравскую Библию. Слог ее сделался образцом для новейших книг христианских, и сам Нестор подражал ему. Но русское особенное наречие сохранилось в употреблении, и с того времени мы имели два языка, книжный и народный. Таким образом изъясняется разность в языке славянской Библии и Русской Правды, Несторовой летописи и Слова о полку Игореве…»

Главным посредником при переходе на Русь византийской литературы стала Болгария, в X в. – в эпоху царя Симеона – переживавшая «золотой век своей письменности». Но некоторые произведения византийской литературы переводились и в самой Руси в период оживления переводческой деятельности при Ярославе Мудром. Сейчас трудно определить количество книг, появившихся именно при этом князе. Книги гибли во время многочисленных пожаров, уничтожались при иноземных нашествиях, навсегда терялись в результате плохого хранения. Лаврентьевская летопись донесла известие об истребительном пожаре 1124 г. в Киеве и пожаре 1185 г. во Владимире-Залесском, во время которых погибло много книг. Катастрофическим для судьбы русских письменных памятников оказалось монголо-татарское нашествие. В 1240 г. монголо-татары не только разрушили Киев и перебили его население, но и уничтожили книжные богатства, собиравшиеся более чем два столетия. Ученые подсчитали, что до наших дней от XI–XII ст. сохранилось всего 192 рукописи (149 русских, 13 старославянских, 18 болгарских, 10 сербских и 2 не определенных). Но даже это незначительное количество книг позволяет нам установить, с какими произведениями знакомились и что читали русские люди. Прежде всего, в XI столетии русский народ знакомился с книгами Ветхого Завета. Особой популярностью пользовались Псалтири с их поэтическими достоинствами, словесной выразительностью, религиозным лиризмом. Эти качества Псалтири сделали ее не только настольной книгой для чтения, но и книгой учебной, и эту роль она выполняла на протяжении многих веков. Из новозаветных книг на Руси обращались евангелия двух типов – так называемые «апракосные», содержавшие отрывки из текстов четырех евангелистов вперемежку, приспособленные к церковной службе, и четвероевангелия, заключавшие в себе полный текст евангелистов в обычной последовательности. Древнейшим дошедшим до нас апракосным евангелием русского извода, содержащим в себе чтения лишь на воскресные и некоторые праздничные дни, является Остромирово Евангелие, переписанное в 1056–1057 гг. диаконом Григорием для новгородского посадника Остромира. Евангелие ценно не только своим текстом, но и художественным оформлением. Написанный на пергаменте в два столбца текст производит неизгладимое впечатление от высокохудожественной работы новгородских писцов. Изящно орнаментованные инициалы букв отделяют друг от друга «чтения». Иногда «чтениям» предшествуют раскрашенные, как и инициалы, золотом, зеленой, голубой, красной, белой красками рамки-заставки. Сделанные на отдельных листах миниатюры с изображениями евангелистов Иоанна, Луки и Марка говорят об уверенной руке мастера, пользующегося богатой палитрой красок, высокой для своего времени техникой рисунка. Четвертого евангелиста, Матфея, нет, но для рисунка был оставлен чистый лист. Остромирово Евангелие является образцом книжного искусства Древней Руси, не имеющим себе равных среди памятников старославянской письменности XI столетия.

Огромной популярностью на Руси пользовалась житийная, или агиографическая, литература. Святой примером своей жизни должен был утверждать истинность христианского вероучения. От поры Ярослава Мудрого до нас дошли различные «Сказания» о Борисе и Глебе, братьях, убитых Святополком и канонизированных церковью. Позже было написано и «Житие Феодосия Печерского», одного из основателей Печерского монастыря.

Известное распространение на Руси, наряду с каноническими, так называемыми «истинными» книгами, получили и апокрифические, т. е. «ложные», «отреченные», «тайные» сочинения, не признававшиеся христианской церковью. Апокрифы, корнями своими восходящие к античной мифологии, дохристианской и восточной религиям, фольклору и эллинистической философии, как бы дополняли канонические христианские книги своей трактовкой вопроса о происхождении мира, об истории человечества, о жизни, природе, о загробном мире. Среди апокрифов этого времени большое распространение имел отрывок из «Деяний апостолов» (Петра, Андрея и др.), рассказывающий о сказочных путешествиях, а также «Хождение Богородицы по мукам» – о конце мира и о загробной жизни. На Руси в апокрифическую литературу вставляли примеры, взятые из русской истории, памятников устного творчества, легенд и преданий.

Попытка понять происхождение славян, их историческую судьбу, связь русской истории с мировой привела к появлению значительной переводной исторической литературы, главным образом византийской. Исторический процесс в византийских хрониках трактовался по определенной схеме, которая базировалась на утверждении божественного происхождения мира и торжества христианской веры. Составители хроник черпали материал главным образом из Библии, сочинений отцов церкви, историков Древнего мира и Средних веков, античных мифов и устных преданий. Такой характер носила переведенная на русский язык хроника Георгия Амартола. Несколько иной характер имела хроника Иоанна Малалы. Автор попытался примирить античность и античную историю с официальной христианской точкой зрения на исторический процесс. Русским людям были известны сочинение патриарха Никифора «Летописец вскоре» и хроника Георгия Синкелла.

Переводчики того периода творчески подходили к переводу. Они в эти тексты включали и материал по географии, мифологии, литературе из сочинений других авторов, что превращало их произведения фактически в энциклопедию.

На Руси также пользовались популярностью переводные повести и романы, среди них «Александрия», в которой рассказывалось о жизни и подвигах Александра Македонского, «Повесть о разорении Иерусалима» Иосифа Флавия, «Девгениево деяние» и другие.

Труд переводчика и переписчика был трудным и тяжелым. Об этом хорошо сказал в XIV столетии монах Лаврентий, писавший летопись для нижегородского князя Константина. «Радуется купец, прикуп сотворив, – пишет Лаврентий, – и кормчий, в отишье пристав… так же радуется и книжный списатель, дошед конца книгам. Тако ж и аз худый, недостойный и многогрешный раб Божий Лаврентий мних… А ныне, господа отцы и братья, оже ея (если) где описал, или переписал, или не дописал, чтите (читайте), исправляя Бога деля (ради Бога), а не кляните, занеже (так как) книги ветхи, а ум молод, не дошел».

При Ярославе получает свое развитие и русское летописание. До сих пор историки спорят о времени начала русского летописания. Но, без сомнения, на протяжении всей первой половины и середины XI ст. летопись, возникшая в конце X или в начале XI в., дополнялась новыми материалами киевского, новгородского, черниговского и иного происхождения. Трудами Нестора в начале XII ст. она приобрела свой завершенный вид и получила название «Повесть временных лет».

Распространение грамотности сопровождалось созданием библиотек. Как уже говорилось, князь Ярослав был известен не только тем, что сам «к книгам проявлял усердие, часто читая их и ночью и днем», но и тем, «что собрал книгописцев множество, которые переводили с греческого на славянский язык». Эти книгописцы написали и перевели множество книг, положивших начало библиотеке при соборе Софии, таким образом, основав первую на Руси библиотеку. По подсчетам историков в библиотеке насчитывалось до 950 томов рукописных книг. В ней хранились, главным образом, богослужебные книги, необходимые для вновь строящихся храмов и новых епископий, открывавшихся в разных частях Руси. Но наряду с этим в фонд библиотеки входили и книги для светского, поучительного чтения, как, например, Изборники 1073 или 1076 гг. Несомненно, что в библиотеке имелись и первые экземпляры переводной литературы. Возможно, библиотека стала и первым Русским архивом, в котором хранились договорные грамоты, княжеские завещания, синодики и другие документы князя. Летописец XI в. прославляет книгу и книжное учение: «Велика ведь бывает польза от учения книжного, книги наставляют и научают нас».

Киевская Софийская библиотека не была единственной. Собрания книг имелись и в других городах. В Новгороде собирательницей и хранительницей книг стала новгородская София.

Библиотеки собирались и крупными монастырями. В XI–XII вв. Киево-Печерский монастырь, новгородский Юрьев монастырь имели уже значительные собрания как переводной, так и своей, оригинальной литературы. Книжники этих монастырей принимали участие и в составлении летописей.

Без сомнения, годы правления князя Ярослава, прозванного Мудрым, являются наивысшей точкой в развитии Древнерусского государства: в одно целое объединены все русские земли, прекращены усобицы. Государство стало сильным, расцвела русская культура. И, наверное, поэтому значительно окрепла Русская православная церковь, распространив христианство на новые, некогда языческие земли.

Утверждение христианства на Руси совершилось не в один год и даже не в десятилетие, это происходило на протяжении нескольких веков, по существу заняв весь промежуток отечественной истории от обращения киевлян в новую веру до падения российского самодержавия.

Значимость принятия князем Владимиром в 988 г. (или 989–991 гг.) православия и его женитьбы на сестре византийского императора Анне можно представить яснее, если учесть, что в 987 г. добиться союза с Византией и брака своего сына с византийской принцессой пытался французский король Гуго Капет. Но это ему не удалось. В то же время, крестившись, князь Владимир получил политическую поддержку императора Василия II, крестным сыном которого он стал.

Принятие византийского православия означало для Древней Руси вхождение в круг христианских стран, открывало путь для политических контактов с Европой. Русские князья получили возможность вступать в династические браки с принцессами из императорских, королевских и княжеских домов Европы, уже принявших христианство. С помощью таких браков достигалось сотрудничество правящих кругов Руси с правителями других государств, заключались мирные договоры, создавались военные союзы, обеспечивались выгодные торговые отношения.

Христианство стало духовной основой европейской цивилизации, к которой теперь присоединилась и Русь. К тому же, в отличие от иудаизма и ислама, христианство обращалось непосредственно к личности человека, что способствовало его духовному развитию. Так, христианство не знает культа повиновения, присущего исламу. В нем человеческая индивидуальность может раскрыть себя, Иисус Христос, как Сын Божий, любит каждого человека, из любви к нему приносит Себя в жертву и тем самым подвигает каждого человека на ответное душевное движение. Соответственно этому и представление о судьбе человека в христианстве не столь фаталистично, как в исламе. Многое в деле спасения христианина зависит от собственной воли человека. Эти тенденции в христианстве открывали возможности для самодеятельности человека, развития его экономической и политической активности, прогрессивного движения к более эффективной экономике, более прогрессивным формам развития общества, гуманным формам государства. При этом христианство могло создать стабильные формы общества и государства. Церковь объединяла сословия в общество, группы населения – в народ, создавая духовную почву для этого единства. Одновременно она была прочной основой государственной власти, утверждая принцип «несть власти не от Бога». Церковь стремилась к стабильности общества, осуждая одновременно как социальный протест, бунты, восстания, так и чрезмерное накопление богатств и угнетение трудящихся.

 

Литература

1. Брайчевский М. Ю. Утверждение христианства на Руси. – К., 1989.

2. Введение христианства на Руси. /Под ред. А. Д. Сухова / М., 1987.

3. Восточная Европа в древности и средневековье. – М., 1978.

4. Гордиенко Н. С. «Крещение Руси»: Факты против легенд и мифов. – Л., 1986.

5. Златоструй. Древняя Русь X–XIII веков. – М., 1990.

6. Ионов И. И. Российская цивилизация. – М., 1998.

7. История Киева. Древний и средневековый Киев. В 3-х томах. – Т. 1 //Под редакцией А. И. Артеменко. – К., 1982.

8. История русской литературы X–XVII веков //Под ред. Д. С. Лихачева. – М., 1980.

9. Ипатьевская летопись //Полное собрание русских летописей. – Т. 2. – М., 1908.

10. Как была крещена Русь. – М., 1988.

11. Карамзин H. М. История государства Российского. Кн. 1. – Т. 2. – М, 1988.

12. Каутский К. Происхождение христианства. – М., 1990.

13. Лаврентьевская летопись //ПСРЛ. – Т. 1. – М., 1846.

14. Макарий (Булгаков). История Русской церкви. В 6-ти томах. Т. 1. —СПб., 1857.

15. Муравьев А. В., Сахаров А. М. Очерки истории русской культуры IX–XVII вв. – М., 1984.

16. Памятники литературы Древней Руси XI – начало XII века. – М., 1978.

17. Пчелов Е. Рюриковичи. История династии. – М., 2005.

18. Рапов О. М. Русская церковь в IX – первой трети XII в. Принятие христианства. – М., 1988.

19. Российское законодательство X–XX веков. В 9-ти томах. Т. 1. – М., 1984.

20. Сахаров А. Н. Дипломатия Святослава. – М., 1982.

21. Свенцицкая И. С. Раннее христианство: страницы истории. – М., 1988.

22. Соловьев С. М. Сочинения в 18 кн. Кн.1. – Т. 1. – М., 1988.

23. Татищев В. Н. История Российская. В 7-ми томах. Т. 2. – М. – Л., 1063.

24. Федотов Г. Святые Древней Руси. – М., 1990.

25. Хорошев А. С. Политическая история русской канонизации (XI–XIV вв.). – М., 1986.