В тот день Ниночка и Мирон Федорович были на охоте. Они выехали из Нерчинска еще утром и сейчас проверяли капканы и силки, поставленные Мироном. В меховых штанах и куртках, в натянутых до бровей шапках, сидели они на лошадях. К такому виду Ниночки уже привыкли в Нерчинске. Пока все остальные дамы – и, прежде всего, княгини Трубецкая и Волконская – пытались вырастить на сибирской землице призрак Петербурга, Ниночка сживалась с норовом этой дикой земли, становясь частью тайги.

Сегодня они с верным великаном Мироном спокойно пробирались по лесу, когда внезапно до охотников донесся тоскливый волчий вой и выстрелы. Лошади почуяли опасность и задрожали мелко. Вздернулись было на дыбы, затем метнулись в сторону. Ниночка и Мирон с трудом смогли усмирить их.

– Там люди, барышня, – прошептал Мирон и перекрестился. – От волков, видать, отбиваются.

– А то я глухая, Мирон! – сердито огрызнулась Ниночка. Вновь выстрелы, страшный вой, вой незабываемый.

Мирон преградил ей лошадью дорогу, сам спешился.

– Мы возвращаемся, барышня.

– Да ты никак умом повредился, Мирон! Там – люди. Мы едем к ним!

– Нет, барышня…

– С каких пор ты стал трусом, а, Мирон? – повысила голос Ниночка.

Кучер вцепился в поводья намертво, она шлепнула его рукой. Но разве эту великанскую лапищу так просто сбросишь?

– Руки убери, я сказала! – яростно приказала Ниночка. – Не слышишь разве, как они стреляют? Мы нужны этим несчастным!

– Сами небось отобьются, барышня!

– Пошел прочь, трус! – Ниночка попыталась дать лошади шпоры, но Мирон всем телом повис у коня на шее. – Я ударю тебя!

– Бей, бей, Нина Павловна, чего уж там, – и Мирон еще крепче вцепился в поводья. – Я батюшке вашему обещался вас оберегать, обещался. Он мне вольную за то дал… Так я клятвы не нарушу.

– Папенька – далеко!

– Э нет, барышня. Он всегда рядом со мной. Я каждый вечер с ним разговариваю, рапортую ему честь по чести, что с его дочуркой Ниночкой происходит. И вот что я сегодня в вечеру ему скажу? Ваше сиятельство, вашу дочь любимую намедни волки разорвали, потому что я, Мирон Федорович, оказался недостаточно силен для того, чтоб от беды жуткой ее оберечь? – Мирон отчаянно помотал кудлатой головой. – Не, барышня, коли мы сейчас куда и поскачем, так домой.

– Вперед! Ты понял меня?

Вновь раздались выстрелы, казалось, они приблизились почти вплотную к их укрытию.

Потом – отчаянный крик человека взрезал молчание тайги.

Ниночка вырвала ружье из седельной сумки. Прикладом ударила Мирона по рукам, но тот так и не ослабил хватки.

– Я застрелю тебя! – пригрозила Ниночка в отчаянии. Бородатый великан глянул на нее печально и кивнул головой.

– Стреляй, барышня. Иначе и нельзя.

– Дурак, – тихонько прошептала Ниночка и опустила ружье. – Какой же ты дурак…

– Хозяйка…

Только на секунду ослабил Мирон хватку, но и этого было довольно. Ниночка вырвала поводья у него из рук и пустила лошадь вперед. Мирон вскрикнул дико, вскочил на свою коняжку и помчался вдогон. Но время-то потеряно, разве ж Ниночку догонишь. У нее был лучший конь в Нерчинске, купленный у якутов за пятьдесят целковых, зверюга каурая, шкура которого блестела на солнце, ровно золото.

– Назад! – в отчаянии закричал Мирон. – Нина Павловна, я пристрелю лошадь! А ну, назад!

– Прочь! – крикнула Ниночка и пригнулась к шее коня. Словно шептала ему что-то на ухо, и конь, послушный воле хозяйки, летел над землей.

Мирон взвыл от страха и гнева, словно смертельно раненный медведь.

А потом они увидели волков. Сначала одного, потом всю стаю, серую стену, выросшую из снега. Стену Смерти.

– Ниночка! – диким зверем взревел обезумевший от ужаса Мирон. – Смилуйся над нами, Господи!

Они пронеслись мимо останков лошади и человека, вновь услышали выстрелы, теперь совсем близко, а потом оказались в самой гущине дьявольских тварей, растерявшихся и даже испугавшихся внезапности их появления.

И Мирон начал стрелять. Он стрелял без разбора, видя лишь Ниночку, которая словно призрак крутилась на коне меж волков, топча их копытами могучего коня, стреляя, стреляя.

Мирон уложил еще пару и пустился на помощь к Ниночке. Солдаты на поляне замерли, глядя на охотников, как на сказочных жителей древнего леса.

Ниночка спешилась подле них и выстрелила еще в одного, осмелевшего и близко подобравшегося волка. Потом отвернулась и подошла к Шеину.

– Да возможно ль сие? – воскликнула она. – Это вы, генерал? Да не смотрите вы на меня так! Али не узнаете?

Она стянула с головы шапку. Черные волосы волной рассыпались по плечам.

– Нина Павловна, – прошептал Шеин. – Во имя всего святого в этом мире, откуда вы здесь взялись? Кто заманил вас в ад сей? Господи, да что вам здесь понадобилось-то?

– Я услышала выстрелы, генерал. И решила помочь вам.

– Помочь? Оглянитесь по сторонам, Нина Павловна. Пресвятая Богородица Казанская, что вы только наделали?! – только сейчас Шеин заметил спешившегося Мирона. – Ты, бродяга, морда каторжная, что ж ты ее не удержал? – набросился на великана генерал.

– Коли кому-то удастся удержать эту чертову бабу, я тому человеку луну с неба достану! – сердито рявкнул Мирон. – Что я мог с ней сделать-то?

– Силой домой тащить, коли уговоры не помогают, идиот!

– Вот и попробуйте сами силой ее тащить, коли она вам в голову из ружья целит!

Генерал Шеин схватился за сердце и в ужасе взглянул на Ниночку:

– Вы примчались на встречу со своей смертью, сударыня, – мрачно сказал он. – У нас патронов на тридцать девять выстрелов, мадам. А там несколько сотен волков. Вам там Федькин по дороге не повстречался?

– Повстречался в трех сотнях метров отсюда. Волки разорвали его и лошадь.

– Это – конец, – Шеин схватился за пистолет. – Нина Павловна, я не позволю волкам растерзать вас. Я застрелю вас раньше. Федькин был моей единственной надеждой на спасение. Коли б он добрался до Нерчинска…

Выстрел. Стрелял Мирон. Вновь вскинули ружья солдаты.

– Ну, я-то могу добраться до Нерчинска, генерал, – спокойно отозвалась Ниночка.

– Но это сущее безумие! – закричал, бледнея, Шеин. – Вспомните о Федькине, о том, какая участь постигла беднягу!

– У меня лучший конь на весь Нерчинск, генерал.

– Но там сотни волков на вас набросятся!

– Не набросятся, генерал. Я прорвусь с помощью двух вязанок горящих веток. – Ниночка кивнула Мирону. – Давай, разводи огонь! – прикрикнула она на великана. – Две вязанки хвороста! Да не смотри ты так на меня, Мирон! Неужто не помнишь… тогда в нашем селе Пернасском… волки…

– Их было всего четыре, Нина Павловна, четыре молодых зверя, пугливых еще.

– Эти тоже побоятся огня! – Ниночка подлетела к коню, сорвала мешок с патронами, бросила Шеину. – Здесь сто патронов, генерал. Вот вам еще два ружья и три пистолета. Мне для этой скачки оружие без надобности!

– С сотней патронов мы и сами справимся! – Шеин передал мешок с патронами лейтенанту. – Готовьтесь к атаке!

– А вот это глупо, – спокойно произнесла Ниночка. Больше она на волков не оглядывалась. Она знала, что все мужество покинет ее, едва она взглянет на эту армию сатаны. – Волки набросятся на вас группами, и сопротивляться вы уже не сможете. Дождитесь людей из Нерчинска.

– Вы никуда не поскачете, Ниночка! – воскликнул Шеин.

– Я поскачу! – Ниночка бросила быстрый взгляд на волков и вздрогнула всем телом. Мирон ломал ветки с поваленных деревьев, связывал их в вязанки. Влажные от снега ветки загорались с трудом, но все-таки загорались.

– Генерал Шеин, – медленно, растягивая слова, произнесла Ниночка. – Ваша жизнь все еще чего-то стоит, а?

– В этот момент ничего, Нина Павловна. Ни копейки…

– Но ведь стоила бы, если б вам удалось сохранить ее?

– Да я бы все, что имею, отдал бы за это. Но с волками не поторгуешься.

– Зато со мной можно, генерал! – Ниночка вскочила на лошадь – Вот и поторгуемся. Я спасу вам жизнь… а что предложите взамен вы?

Шеин задохнулся.

– Все, что пожелаете, – просипел он.

– Вот и хорошо, – Ниночка пожала ему руку. – Ваша жизнь – на жизнь моего мужа! Коли я спасу вас, генерал, вы сделаете все, чтобы помиловали Бориса Степановича!

Нервная дрожь пробежала по лицу Шеина.

– Я-то сам помиловать никого не могу. Это только царь может. Если бы у меня достало власти, все декабристы давно были бы свободными людьми.

– Вот и попросите императора помиловать Бориса! – невозмутимо отозвалась Ниночка. – Дайте мне слово, генерал. Ваша жизнь – на жизнь Бориса. Клянитесь мне, что будете валяться у царя в ногах, чтобы спасти моего мужа!

– Клянусь, – Шеин пожал ее тоненькие замерзшие пальчики. – Господи, вы самая невероятная женщина на свете, Нина Павловна!

Подбежал Мирон. Он помахивал над головой двумя горящими связками хвороста.

– Ваше благородие, – прошептал он. – Дайте мне ее лошадь…

– Замолчи! – Ниночка свесилась из седла, протянула руку. – Дай вязанку… Ну же, живо!

– Я не оставлю вас, барышня!

– Хворост! – закричала Ниночка. – А ты останешься здесь. Мужчина, который умеет стрелять, важнее того, кто будет подвывать у меня за спиной!

Мирон протянул ей запаленные вязанки. Прежде чем он успел сказать хоть слово, Ниночка дала шпоры коню и пустила его рысью. Ногами сжимая бока лошади, она размахивала руками с вязанками горящего хвороста. Со стороны казалось, что конь и всадник несутся по лесной просеке в коконе огня.

Волки метнулись в стороны, уступая дорогу Ниночке.

– Она доберется, – дрожащим голосом прошептал Шеин. – Боже праведный, она доберется! Но как только возможно такое?

– А вот это легко объяснить, ваше высокопревосходительство! – Мирон Федорович вскинул ружье, прицелился в волков. – Она – ангел, а еще она – дьявол во плоти.

Ниночке ни к чему было погонять лошадь, ее коня подгонял вой волков. За два часа она добралась до Нерчинска и закричала, проносясь по улице:

– Волки! На помощь! Волки!

Когда она выпала из седла у дома Лобанова, задыхаясь в снегу от смертельной усталости, к маленьким лохматым лошаденкам бросились буряты и эвенки, а в остроге началась тревога.

Несмотря на ужасное состояние, Лобанов сам возглавил спасательную экспедицию. Со стоном взобрался он в седло и крикнул пошатывающейся Ниночке:

– Вы останетесь в Нерчинске!

Вместо ответа она вновь вскочила на лохматую лошаденку, и Лобанов понял, что удерживать ее не имеет никакого смысла.

Из острога выехал отряд казаков, Ниночка стегнула лошадку, догоняя Лобанова.

– Когда вернемся, я отшлепаю тебя, непослушная ты девчонка! – проворчал полковник. – И вообще, чем от вас воняет, сударыня?

– Волосы обгорели! Я ведь так легко возгораюсь! – хохотнула Ниночка, но губы ее дрожали от плача. – Вы не поверите, Николай Борисович, но такого количества волков еще никто не видел.

Почти сотня вооруженных мужчин двинулась в путь.

Толстяк Бирюков выглянул из дверей своей лавки.

– Стреляйте там поаккуратнее, – крикнул он. – Мех не повредите! Чем меньше дырок в шкурах-то будет, тем заплачу больше!

Помощь подоспела в самые последние минуты. У генерала Шеина оставалось только девять нерасстрелянных патронов. То, что произошло потом, было названо великим истреблением волков, о каком еще не слыхали в Сибири. Мирон, плача от радости, стянул Ниночку с седла и как ребенка понес на руках к генералу Шеину.

– Вот она! – кричал он. – Вот он, наш ангел! Шеин поклонился ей в ноги и сказал:

– Нина Павловна, вы спасли мне жизнь. Наш уговор остается в силе. И если государь не пожелает помиловать вашего супруга, я брошу к его ногам мою шпагу и вернусь в ваш острог простым каторжанином.

В полночь они вернулись в Нерчинск, освещая себе дорогу горящими факелами. К седельным сумкам были прилажены волчьи шкуры. Двести пятьдесят четыре шкуры. Бирюков, узнав о количестве, ухватился за дверь и простонал:

– Я разорен! Долго же мне не захочется скупать волчьи шкуры!

Заключенные стояли у ворот острога, был среди них и Борис Тугай. Увидев Ниночку, он бросился к ней, подхватил на руки.

– Ниночка, – прошептал Тугай. За эти несколько часов он почти сошел с ума от страха. И вот сейчас голос отказал ему, он просто молча прижал к себе жену, чувствуя, как дрожит она всем телом.

– Мы смогли, Борюшка, – тихо заплакала Ниночка. – Я… я выкупила у них твою жизнь, Борька, мы будем свободны! Свободны! Свободны! Мы сможем пойти, куда глаза глядят. Борюшка, твоя жизнь вновь принадлежит только тебе и Господу Богу!

…Над истерзанным телом Федькина склонился странник вечный Федор Кузьмич. Покачал головой удрученно, все ж таки сукин сын генерал Шеин – своего, а не подобрал. Тронул тело скрюченное, от снега, с кровью смешанного, лицо очистил. И вздохнул почти счастливо: дрогнули вдруг ресницы молоденького солдатика.

Взвалил на себя легонько и понес сквозь чащу в скитик далекий.

Обмыл тело израненное, травами целебными обмотал, пробормотал тихо:

– В рубашке ты, парень, родился, раз из волчьих зубов живым выбрался.

– Дедушка, ты леший? – этот неожиданный и странный вопрос, заданный тихим голосом раненого, заставил старца вздрогнуть.

– А похож? – мягко спросил Федор Кузьмич, протягивая кружку к губам Федькина.

– Вроде не, – отхлебнул тот взварева целебного. – А только ты в лесу один…

– А ты что, солдатик, боишься их, леших? – негромко и дружелюбно спросил он.

– Ежели как ты, то чего их бояться. У тебя и глаза добрые, и борода белая, а не черная…

Старец улыбнулся и накрыл солдатика дерюжкой.

– Ты отдыхай, давай, оживай…

Падал за оконцем келейки снег, падал тихо, окутывая мир спокойствием первозданным…