Мы летели. Еще перед тем, как открыть веки, еще до того, как убрать из ушей тупой нажим белой тишины, я узнал это по вибрации, что пронзала все тело от холодного пола; так должна была дрожать вся машина. Мы все тряслись в синхронных конвульсиях — она, я, эти люди, голоса которых я постепенно начинал слышать.

— …семнадцать, повторяю: семнадцать…

— На восьмой Стервятники, в ключе.

— Пошли снаряды.

— Держитесь сзади, во Врата сходим камнем!

— Так это их автоматические истребители, а? Мать их за ногу…

— В этой вертикали должна иметься хоть какая-то зацепка, во всех остальных поставлены блокады передвижения, а тут они доходят до самой Чудесной Страны; парочку веков еще постоим на месте и… Блин…!

— Камикадзе, и в школу не ходить!

— Э, гляди, парень открывает глаза.

Мы летели. Я распознавал звуки, предметы, лица. Вот это вот: шум винтов вертолета; вот это: внутренности его кабины; а это вот: тот самый гражданский, который почти приговорил меня к смерти, которая так и не наступила, окруженный усталыми, перемазанными кровью и пеплом солдатами. Я валялся голым на полу, откуда все казалось каким-то гротескным, перерисованным, чуть ли не сюрреалистичным, даже направленный на меня неким китайцем в рваном противоосколочном жилете ствол неуклюжего оружия, словно сросшегося с его предплечьем — даже отблеск его шершавой глади, зловещая точность объединения в этот фетиш уничтожения металлических и неметаллических краев, изгибов и выпуклостей — все это казалось мне болезненным извращением реальности. Когда мне захотелось поднять руку, ну, и когда я поднял и осмотрел ее — и это была действительно рука, моя рука — я чуть ли не удивился, ожидая, что и сам превращусь в подобного рода карикатуру.

Гражданский взял у кого-то из солдат нож, наступил своей ногой мне на ладонь, склонился и отвел в бок мой указательный палец. Вертолетом все время бросало из стороны в сторону; если бы не ремни безопасности, гражданский наверняка бы вылетел с сидения. Меня никто ремнями не пристегивал, так что я все время катался туда-сюда по полу. Солдаты пинками отбрасывали меня в центр. Я пытался усесться, за что-нибудь схватиться — но меня все время сбивали.

Гражданский отрубил мне указательный и средний палец, затем, надрезав безымянный, придержал нож.

— Кто ты такой? — спросил он, когда я уже перестал вопить; отрезанные пальцы перекатывались на покрасневшем металле.

В ответ меня начало рвать. Тогда он отрубил мне безымянный палец, а заодно и мизинец, после чего схватил за большой. Я все время скользил по стальным плитам — это из-за крови.

— Кто ты? — спросил тот еще раз.

Я постарался удержать рвоту, даже вдохнул, но ответить не успел, потому что вертолет резко ухнул вниз, у гражданского дернуло руку, и, несмотря на сопротивление кости, он мне отрезал и большой палец.

— А теперь отшманай ему еще и яйца, — ворча, посоветовал негр, занятый сражением с застежкой своих ремней.

— Я… — начал было я на вдохе.

— Ну? — склонился надо мной гражданский.

Этот нож…

— Я… — Честное слово, я хотел ему ответить, только мне неожиданно перестало хватать слов, язык не знал, какие гласные артикулировать; меня заклинило на средине предложения, которое было в голове уже почти что составлено: до меня дошло, что я не знаю собственного имени. Имени, фамилии, возраста, прошлого. Более того, я и настоящего не знаю. Разум тут же начал генерировать каскады вопросов. Где я? Что происходит? Кто эти люди? Почему я не помню ни их, ни себя?

Страх.

В моей собственной крови. Я все жевал и пережевывал воздух.

Гражданский вновь склонился надо мной. Нож. Пальцы.

Я потерял сознание.