Это были индейцы из племени, которое считало Сантану неким великим шаманом; а что сделать, чтобы они думали о человеке, который — все время в одном и том же виде, не старея — посещает их каждые десять с лишним лет вот уже несколько веков, творит чудеса, и его никак не удается до конца убить. Неподвижные лица, темные волосы, собранные в хищные чубы; худощавые, покрытые мышцами тела. Они окружили нас, когда мы сердечно болтали в самом сердце дикой пущи. Стрелы на тетивах и готовые к удару копья — были нацелены, в основном, в меня. Сантана резко, высоко заскрежетал что-то по-ихнему. Те опустили оружие.

В деревушке — вонючем скопище куполообразных вигвамов посреди леса — нас приветствовали в соответствии с каким-то непонятным, нудным ритуалом, по ходу которого мы были вынуждены есть горячее, истекающее жиром собачье мясо, нас размалевали густыми красками в животные узоры. В качестве дополнения, Сантана протанцевал сложный танец и провозгласил певучую речь. Потом, в течение всей ночи, он лечил больных, благословил умерших и еще не рожденных, а также проследил за обрядом инициации юношей.

На рассвете мы выплыли на выпрошенном им каноэ. Помимо этого — в виде подарка от кургузого, одноглазого вождя — Сантана получил для меня одежду и оружие: огромный лук с наполненным стрелами колчаном, ножи, томагавк. Все наконечники и лезвия были сделаны из бронзы. Поскольку я был уверен — если вообще можно было быть хоть в чем-то уверенным — что никогда в жизни не держал в руках лука, но я сомневался и в собственном умении метать ножи и топорики, то даже и не пытался выдавать себя за воина. Сантана был моим проводником, защитником, единственным судьей, единственным приятелем и врагом, я был полностью от него зависим. Лишенный памяти, я находился даже в еще худшей ситуации, чем новорожденный, поскольку на малое дитя даже не был похож.

Мы плыли к расположенному на берегу Атлантического океана шестиугольнику Врат, откуда должны были начать рейд через поздние миры к оси вертикали, захваченной противниками Самурая — в их подземный город, расположенный в километре под поверхностью Меркурия, на его темной стороне. Это была одна из немногих вертикалей с историческим профилем, относительно близким современности — утверждал Черный — которая не была завоевана Самураем. Император сейчас обладал властью в практически всех поздних и футурологических вертикалях, где были снесены блокады прогресса, и откуда он мог достичь территорий, не предусмотренных в программе Аллаха.

По все более широким ручьям мы сплавились к реке. С ее течением мы повернули на восток; стоял сентябрь, а может и октябрь; теплыми вечерами расползшееся над горизонтом алым пожаром солнце окрашивало реку перед нами в пастельно-розовые тона. Наше каноэ тихо разрезало гладь воды, лес над нами сонно шуршал, река пахла молодостью и безвременьем. Я видел песчаное дно, видел проносившиеся над ним серебристо-зеленые тела рыб. Сантана ловил их голыми руками, хватая под жабры и выбрасывая на берег.

— Это очень быстрый мир, я часто здесь отдыхаю, — объяснял он на одной из стоянок, на камышовом островке, свои умения и знания местных реалий. — После последней смерти я прожил здесь несколько десятков лет.

— Последней смерти…?

— А ты как думаешь? Даже через смерть нельзя освободиться из-под власти Аллаха. Твое «тело» исчезает — и ты просто-напросто воскресаешь в месте старта своего персонажа, целый и здоровый, с полным, предусмотренным в сценарии игры начальным снаряжением.

— То есть, вы не должны…

— …бояться? — Сантана передвинул полено поближе к средине костра и саркастически усмехнулся. — Во-первых, ты не в состоянии изменить свое стартовое место. Оно приписано персонажу, который ты выбрал, входя в слепачество, и даже Самурай ничего не может нахимичить в этом правиле. Впрочем, он бы и так этого не сделал, оно для него весьма полезно: ведь он уже захватил большинство миров, и множество его умерших врагов, воскресает на его территории, а вот уже оттуда выбраться тяжеловато. Я знаю, поскольку сам приписан к храму Акубы в Хастхеме, это в вертикали «Фэнтези Один». Мне чудом удалось сбежать; Большой Лабиринт подземелий твердыни Самурая в Алгонтоте переполнен игроками, которые, не имея возможности совершить самоубийство, даже не имея возможности умереть с голоду или из-за того, что откусили язык, веками испытывают чудовищные муки от рук созданных Самураем животных-палачей. Во-вторых, даже если тебе посчастливилось воскреснуть в свободном мире, саму по себе смерть удовольствием никак не назовешь. Не знаю, каким чудом Самурай добрался до программ Аллаха, в любом случае — алгоритм смерти там. А что может знать компьютер о смерти? Оказывается, что все. Умирая, ты испытываешь все настолько же реально, как и вкус этой рыбы. В этом отрезке секунды между исчезновением и появлением наново в месте старта — в этом обломке секунды замкнута вся вселенная. Не знаю, как это описать. Ты ее пожираешь. Ассимилируешь. Это как бы наркотический осмос всяческого бита информации из памяти Аллаха в собственный разум. Только еще более страшен тот момент… момент, словно рубящий удар мечом — в котором прерывается пуповина, соединяющая тебя с системой; это самая настоящая смерть, более правдивой и не представить, во всяком случае, нам она такой кажется. И ты рождаешься на свет с криком, рождаешься безумным. Со временем это проходит, ты приходишь в себя, потихоньку восстанавливаешь психическое равновесие. Только с каждым разом это происходит все хуже. Эффект куммулируется. Я умирал четырехкратно. На нынешний момент, это очень среднее число смертей. Хотя, например, Самурай, не умирал еще ни разу. Люди, которые погибали уже раз десять-пятнадцать, сейчас превратились в живые трупы. Они сумасшедшие. Впрочем, норм здесь никаких нет. Особо впечатлительные не выдерживают уже даже первой смерти. Но я знаю одного такого Конана, который подыхал уже двадцать с лишним раз, но это его никак не трогает — тупица полная. А мне после четвертой смерти пришлось отдыхать здесь лет тридцать; это спокойный мир. Что самое главное — время здесь течет очень быстро, даже если провести в этих лесах полвека, то я не слишком отстаю от остальных.

Да, бывали такие дни, когда Сантана, хотя, практически, и непрошеный, начинал объяснять мне непонятные мне сложные зависимости существования Иррехааре в его нынешнем состоянии; правда, все эти объяснения были удивительно туманными и путаными. Сантана частенько прерывал их, после чего ожидал моей реакции. Я понял, что таким образом он проводит на мне тесты; видимо, он просто не мог сдержаться. Но чаще всего он молчал или же слишком коротко отвечал на наиболее дотошные мои расспросы, как будто бы опасаясь выдать какую-то тайну.

Эффект этой странной тактики Черного был таким, что, несмотря на проведенные с ним в здешней глуши несколько месяцев, я не смог вытянуть из него больше, чем пары ответов на самые общие вопросы и сотни уклончивых бормотаний, которыми он с трудом закрывал себе рот — Сантана, все же, любил поболтать.

Он до сих пор считал будто не верит мне и не щадил въедливых замечаний относительно предполагаемой моей амнезии — только по его взглядам и жестам я видел, что шпионом, грозным противником он меня уже не считает. После этого ему пришло в голову присвоить мне какое-нибудь имя. Кроме имен «Сантана, Алекс и Конан», никаких других имен я не помнил, пока он не начал перечислять их в алфавитном порядке — и тогда каждое из них показалось мне таким же знакомым. В конце концов, про себя я выбрал имя Адриан. Мне казалось, что это его удовлетворит. Только Сантана в этимологии этого имени начал доискиваться скрытых мотивов моего выбора. Что ни говори, но мой спутник был интеллигентным и хитрым. До такой степени, что иногда казался полным кретином.