Станислав Николаевич Садомский был в ударе. Все шло невероятно хорошо, все складывалось так, как бывало редко: клиент был готов, книга была истинно стара, а подтверждения того, что в книге написано – налицо. Осталось действовать и найти все, о чем писал древний неизвестный служитель культа зороастризма. Любовные перипетии мага мало волновали Станислава Николаевича, единственное, что он вынес из текста, – это то, что тот Настуд, так, кажется, его звали, был лицо, приближенное к Хосрову Второму, чуть ли не переспал с его второй женой, известной принцессой Ширин, воспетой от Фирдоуси до Низами, и тащил на север довольно богатый груз, надеясь найти там землю, откуда пришел сам Заратустра. Это, конечно, забавляло Садомского, но что возьмешь с древних, живших мифами и предрассудками. И, согласно описанию, груз он довез до какого-то места, может, верховьев Камы, а может, и слияния Камы и Вишеры.

Это было бы загадкой, и искать бы не переискать сомнительный клад, если бы не пытливый и острый ум Станислава Николаевича. А этот ум, достойный в будущем звания доктора наук, вычленил из множества размытых фактов четкую линию доказательств. Прочитав вторично свой перевод, подправленный серым Вадимом Павловичем, Садомский отправился в закрома отдела. Тут уж Вадим Павлович был необходим. Призвав его на помощь, Садомский спросил:

– Уважаемый Вадим Павлович, а не подскажете, где нам найти рисунок Медведева с изображением…

Вадим Павлович благодарно откликнулся, покряхтев в кулак:

– Для французской академии? Утраченного сосуда Строгановых?

– Вот именно.

– Минутку, минутку… – Вадим Павлович утянулся в закрома и шуршал там полчаса, затем радостно вынес старый лист пожелтевшей бумаги. Осторожно развернул его, стараясь не подносить к лампе, – берёг. На листе бумаги был изображен сосуд с орнаментом из птиц и виноградной лозы и двумя медальонами с женской фигурой, держащей в руках птицу и младенца.

– Вот, благоволите. Сама Анахита, богиня плодородия, деторождения и прочих благ в зороастризме. Сосуд датирован господином де Брюссом в подлиннике временем Хосрова Парвиза, седьмой век. К сожалению, сам сосуд пропал еще во времена Конвента. Считается, что изображение Анахиты с младенцем – дань уважения христианским святым, две жены Хосрова были христианками, одна Мария – дочь императора Маврикия, покровителя Ирана в то время, который помог Хосрову взойти на престол после убийства его отца, вторая – Ширин, из рода армянских правителей.

Хосров Второй более мягко относился к вопросам религии; благодаря его попустительству и настойчивости цариц христианство оказало сильное влияние на общество, в том числе и на культы, поэтому Анахита отождествлялась иранскими христианами с богоматерью, и именно тогда появились ее изображения с младенцем. Я не отрицаю правильность датировки происхождения сосуда. Единственное, что смущает, – место, где он был найден. Кстати, оттуда есть еще несколько артефактов того же времени. Но показать не могу – коллекция серебра Сасанидов на выезде, помните? Вместе с Валентиной Петровной уехала в Германию.

Садомский задумчиво кивнул. Золотое блюдо, что было передано ему кузнецом Николаем, соответствовало сосуду по своим характеристикам.

– Так вот, сосуд Анахиты был найден в 1750 году у деревни Слудка Кунгурской провинции Казанской губернии, потом это место вошло в Пермскую губернию, крепостным крестьянином барона Строганова, а барон к тому времени давно проживал в Париже. У крестьянина, имя которого история не сохранила, его отобрал управляющий и отправил в Париж, где его и утеряли. В дальнейшем, судя по различным источникам, серебро, возможно, сасанидское, находили там и позже, но, памятуя о том, что его отберут, крестьяне прятали и переплавляли его, после уже инициативу перехватили управляющие, рапортуя барину слитками якобы найденного драгметалла в самородках. Это не могло быть правдой – месторождений серебра в том районе не находили. Я думаю, что таким образом переплавили много изделий, – с сожалением закончил экскурс в историю Вадим Павлович.

Станислав Николаевич получил очередное подтверждение своим дедуктивным выводам. Раз в том районе находят серебряные изделия седьмого века, то, скорее всего, описание путешествия мага на север с дарами – не вымысел сумасшедшего. В его записях написано, что часть изделий разграбили при набегах на отряд, а часть изделий и монеты маг сам отдавал за пищу и безопасный проход по землям лесных людей – так, кажется, написано у него. Вполне возможно, что серебро было там именно поэтому. Но у мага в записях есть еще одно упоминание – о самых дорогих дарах, о золоте, о чём-то еще, что послал шахиншах в земли Заратустры. И этих находок за всё это время сделано не было. А золотое блюдо найдено на городище, изученном мало и поверхностно.

Садомский углубился в чтение археологических отчетов, любезно предоставляемых из непостижимых мест вездесущим Вадимом Павловичем. Монографии Полякова по Бутырскому городищу ничего не дали, кроме того, что описания городища полностью совпадали с описанием в записках мага Настуда. Садомский был в приподнятом настроении, но надо было найти более весомые доказательства для уточнения мест поиска золотого клада. Он всё-таки побаивался попасть впросак.

Клиент, который давал деньги на поиски, не простил бы Станиславу Николаевичу промашки. Не тот статус. И Станислав Николаевич рыл архивы, как крот. Его подгоняла жажда славы и блеск золотых монет, а еще то, непонятное, такое же, как «Авеста» в первом переводе Анкетиль-Дюперрона, которую так никто и не постиг. Толкователи переиначили смысл, дописав непонятое, но так и не разгадав непостижимое и тайное, то, о чём молчал даже древний маг.

Станислав Николаевич работал с документами. Было три важных дела, которые надо успеть отработать до приезда из Лондона человека из списка «Форбса». Первое – необходимо уточнить место поиска сасанидского золота. Те косвенные доказательства, что имелись у Станислава Николаевича, не давали точного места, а копать от Чердыни до Казани было нереально. Доказательств было немного: книга мага с описанием сокровищ и места, очень расплывчато указанного, исторические записи о находках серебряных изделий времен Хосрова, – но местоположение находок также было растянуто по берегам Камы, и не было хоть какого-либо их сосредоточения, и золотое блюдо с Бутырского городища, найденное местным охотником за сокровищами.

Даже если предположить, что Бутырское городище и есть то место, куда дошел и благополучно там умер иранский маг, то, чтобы раскопать его, потребовалась бы дивизия солдат и куча техники. А это невозможно, даже государство не могло обеспечить столь масштабные работы, да и завеса секретности была бы снята. А секретность требовалась. И это было второе дело, требующее решения.

Бутыры оставались основным вариантом для изысканий, для успеха которых надо было сохранить место в секрете. Хоть и были те места малопосещаемыми, да береженого бог бережет, так считал Садомский, попросив Кирилла обеспечить неприкасаемость археологического памятника. А третье дело было самое важное и вытекало из первых двух: доказать уважаемому человеку, что клад есть. При наличии такого доказательства Станислав Николаевич получил бы почти неограниченное финансирование раскопок, помощь в отправке найденного на мировые аукционы, деньги себе до скончания лет и славу…

По поводу славы все тоже было непросто. Роясь в архивах и записях известных иранистов, в том числе Льва Гумилева, Садомский уточнил возможные варианты состава клада, и это возбудило его еще больше. Золотые изделия необычайной красоты весом почти сто килограмм ждали его где-то в далекой пермской земле уже тринадцать веков. И если пять-семь вещей из одной коллекции могли уйти с «Кристис» за десятки миллионов долларов, то клад мага тянул на большее. Даже не найдя его и даже не будучи уверенным в его существовании, Станислав Николаевич, однако, уже планировал дальнейшие действия, ибо, как сказал Эйзенхауэр, «планы— ничто, планирование – все».

Садомский планировал, наслаждаясь логическими выводами, приводящими его к цели – славе и деньгам. Во-первых, он решил разделить клад на две части – основную, с хорошими артефактами, имеющую максимальную ценность, и второстепенную, где будут малозначительные предметы, поврежденные, с утраченными элементами. Первую часть он отдаст для пересылки в Европу, а вторую скроет – небольшая ложь для общего блага. Во-вторых, после легализации и продажи первой части клада, которая принесет денег, Станислав Николаевич задумал операцию по изысканию славы. Для этого нужна была вторая часть клада. Ее он найдет вновь, снарядив официальную экспедицию после опубликования перевода книги мага.

Естественно, шеф подпишет такие расходы, в этом Садомский не сомневался, выбьет денег из министерства, а уж найти припрятанное было делом техники. И вот тут Станислав Николаевич Садомский выступит в роли русского Шлимана, и слава обрушится на него, простого начальника отдела, эксперта, известного лишь в узких кругах коллекционеров. И имя его войдет в историю мировой археологии.

Мысли пьянили, отрывая от работы, он не гнал их от себя, наслаждаясь, испытывая истинное счастье от таких приятных грез. Но грезы требовали труда, и Станислав Николаевич, выпив кофе, вновь углублялся в архивные бумаги, удивляя серого Вадима Павловича своей невиданной работоспособностью и тягой к никому не нужным знаниям.

Кирилл был посвящен в начальный этап работы, да и сам он был не дурак, понимал, что к чему, и держал язык за зубами. Станислав Николаевич был вынужден довериться ему, в телефонных переговорах обрисовал ситуацию и попросил обеспечить секретность. Кирилл всё понял, Садомский был человеком уважаемым, а у него всё было готово к началу поисковой экспедиции, нужны были лишь деньги и отмашка. Станислав Николаевич пока лишь попросил Кирилла послать людей в зону предполагаемых поисков, чтобы они посмотрели, кто туда ходит и как сделать так, чтобы никто ни о чем не догадался. Садомский думал обратиться в Камскую археологическую экспедицию, да не нашел вариантов, при которых местные историки-археологи смогли бы допустить раскопки без их непосредственного участия. Если бы кто-то из них узнал, что намереваются искать, – конец всему хитроумному плану.

– Да не беспокойтесь вы, я же не дурак, понимаю, – вещал из коммуникатора голос довольного Кирилла, – все будет путем, ништяк, никто носа не сунет, у меня Паша есть, он все сделает как надо, немного денег только пацанам дадим – и дело в шляпе.

Станислав Николаевич уточнил для порядка, сколько надо дать денег пацанам, и одобрил действия Кирилла. Все шло неплохо, кроме поиска дополнительных доказательств существования клада. В тот момент, когда коммуникатор погас, закончив звонок из далекой Перми, к Садомскому пришло не то что озарение, нет, слабое чувство того, что он где-то что-то упустил. Перебрав свои логические цепочки, Садомский ринулся в кабинет, отодвинул огромный фолиант с персидской рукописью и остановился, задумавшись. Внезапно он схватил свой «Верту» и набрал номер телефона, тот, который набирать не хотел.

– Анастасия Валерьевна? – осторожно произнес он в эфир.

Эфир ожил звонким смехом:

– Вау, как неожиданно, Стасик. А я-то жду не дождусь. Одна ночь всего – и забыл опять. А я тружусь в поте лица.

– Прости, Настя, все было недосуг, понимаешь, работа, командировки…

– Опять себе на стороне молодуху нарыл и развлекаешься? Понятно, Стасик, но поверь мне, опытной женщине, доведут эти молодухи тебя до инфаркта. Умрешь под ними на курорте в Хургаде, не самый плохой конец, но и не очень торжественный.

– Перестань, Настя. Я не такой, у меня действительно работа.

– Ага, поверила. Ну, чего звонишь? Хочешь предложить ужин?

– Не совсем, но…

– Ну, тогда прощайте, господин Садомский, – голос в телефоне стал игриво-металлическим.

– Анастасия! Ну не играй со мной. Я давал тебе книгу перевести, как процесс?

– Ага, вот как заговорил! Ужин, вечер, ночь, потом скажу! И никак иначе, Садомский!

Станислав Николаевич сдался:

– Хорошо, Настя. Сегодня в восемь вечера там же, где всегда.

– Вот это другой разговор, Стасик. А книга увлекательна. Пожалуй, я, после того как ты все сделаешь, опубликую ее. Текст, конечно, простенький, но Панина никогда не делает из мусора… Будет, что почитать, мой пупсик. Чао, в восемь – и не опаздывай!

Время ужина наступило быстро. Садомский старался не думать об Анастасии Валерьевне, сосредоточившись на логических умозаключениях. Он заказал бокал белого вина, ожидая Панину, а мысли в его голове неслись, как табун редких теперь восточных жеребцов. Книги были найдены вместе, думал Станислав Николаевич, стало быть, вполне можно предположить, что во второй книге есть какая-то связь с первой. Но это было невозможно, если с первой книгой он ошибся на пять столетий, то вторая точно была не раньше восемнадцатого века. Они, эти две книги, никак не могут быть связаны вместе. Их разделяют века. Но не расстояния. Садомский очень хотел узнать содержимое второй книги, несмотря на явное несоответствие времён и отсутствие логики. Что-то влекло его, что-то, что помогает заблудившимся в лесу людям выйти на дорогу, долбило его мозг: «Прочти»…

Анастасия Валерьевна, как истинная дама, опоздала минут на сорок, нисколько этим не смутившись. Легкое платье подчеркивало ее точеную, не испорченную годами фигуру, волосы были уложены особым образом, так, чтобы все мужчины вокруг обратили внимание, и переключали они свое внимание на эту эффектную женщину, ворвавшуюся в спокойную атмосферу дорогого ресторана. Подойдя, нет, скорее подлетев к Станиславу Николаевичу, Анастасия Валерьевна изящно чмокнула его в щеку и упала на подставленный официантом стул.

– Чао, ниньо, коме стай. – Панина была в своем репертуаре.

Садомский кивнул, мол, все хорошо, сам же в очередной раз подивился жизненной силе этой женщины. Панина щелкнула пальцами, подзывая официанта.

– Юноша, мне вина, того, хорошего, что всегда беру, устриц, можно дюжину, и потом рыбное мезе, только делайте из свежей рыбы, я знаю, у вас привозят по средам из Норвегии самолетом. Тем более, скоро санкции доведут ее из-за транспортировки через Белоруссию до состояния второй свежести. Стасик, ты попробуешь мезе? Порция на двоих, готовят прелесть как хорошо.

Садомский кивнул. Хоть рыбу он и недолюбливал, но возраст заставлял включать её в рацион.

– И устриц! Стасик, устрицы – это афродизиак, они полезны и нужны тебе. Я поделюсь, – Панина засмеялась, Станислав Николаевич смутился: слишком громко она говорила, слышали, казалось, все, кто присутствовал в зале.

– Настя, я и без устриц справлюсь, но если ты желаешь, то конечно, только прошу тебя – тише…

– Мальчик стесняется старой тетеньки? – Панина сыпала шутками в ожидании правильного продолжения ужина. – Не стесняйся, не первый раз. Сегодня едем ко мне, а то что я, как шлюха, все по чужим квартирам? У меня шелка и граппа для послевкусия. Ах, Станислав, сегодня я тебя замучаю до полусмерти.

И лишь после долгого испытания, уже в ночи, истомленная, Анастасия Валерьевна изящным жестом выдала Садомскому, едва дышащему в шелках огромной кровати в квартире на Васильевском, флешку.

– Вот твоя книга. Не ахти произведение, но я постаралась. Поверь, это шедевр, достойный филологического журнала, да что там журнала – издания. Может быть, когда-нибудь ты позволишь мне опубликовать сей опус?

Садомский кивнул, не в силах сопротивляться. Панина впилась губами в его подбородок, он едва смог вырваться из её объятий.

– А где сама книжка? – спросил он.

– У меня в университете на кафедре. Хвастаюсь раритетом. Ничего страшного? Не бойся, отдам как-нибудь, при встрече. – Анастасия Валерьевна рассмеялась, ластясь, как кошка.

* * *

Четверо молодых парней сидели на бревнышке под ёлкой, пережидая мелкий августовский дождь. Кругом была дикая уральская природа без романтических элементов: ели, пихты, кусты невесть откуда взявшейся сирени, заросли вездесущего, огромного, как пальмы на югах, борщевика, уже отцветшего, раскинувшего свои огромные зонты среди трав, которых давно не касалась коса крестьянина.

Молодые березки, выросшие на поляне, где когда-то была деревня, жалобно опустили свои листочки, покоряясь дождю. Он обещал поросль обабков под их ветвями. Но парни грибы не собирали, разве лишь в детстве с бабушками. Ведь и у них когда-то было детство, такое мимолетное, сладкое и увлекательное. Не помнили они это детство, а если и помнили, то скрывали – у парней нет права на распускание соплей и сюси-пуси. У парней есть цель в жизни: тачки покруче, денег побольше, девок покраше. А еще энергию девать куда-то надо: в спорт, в пьянки-гулянки, в немудреные приключения. Вот и сидели теперь под елкой, ёжась от холодных капель.

– Чё, Паша, долго нам тут торчать еще? Уже третий день сидим. Пиво кончилось, водка кончилась, жрать только буханка хлеба. Давай уже снимемся, лодка под берегом, до Сенькино хоть смотаемся, там магаз есть, купим всё. Или вообще уже в город ломанемся, делать тут нечего, – бурчал один из парней, ломая сучки от ели. Паша, парень постарше, нахмурил брови:

– Кирилл сказал – сидеть четыре дня – сидим. Деньги отрабатывать надо. Завтра замена придет, считай, смену сдадим.

– Да чё сидеть, высиживать? Чё мы тут делаем? Никого нет – ни человека, ни зверя. Охраняем поляну хренову. Давай хоть за водкой сгоняем с Андрюхой, я сбегаю, он лодку покараулит. А в деревне клуб есть, вечером танцы, типа, – хихикнул парень.

– Кирилл сказал – охранять, поляну ли, пуп земли ли – будем охранять. Бабки заплачены.

– Да чё за бабки? Слезы, блин. Даже на баб не хватит.

– За четыре дня пьянки тебе даже много будет. Не ори, Колян. Сиди тихо, прижми жопу. Сказал – никто никуда не поедет – и точка! – Паша стукнул кулаком по ладони.

– Жаль. В деревню бы на танцы, местных бы прессанули – хоть какая развлекуха… А тут уж затекло всё сидеть.

– А ты побегай, искупайся.

– Так вода ж холодная, блин. Да и после Ильина дня не купаются…

– Ого, дни знает. Крещеный, поди?

– Ну, бабка крестила. А чё, Ильин день все знают, после него не купаются. Чё такого? – Колян заморгал, смущаясь.

– Ну и крестись, раз крещеный, и тихо сиди, а то разорался.

– Ну и сижу…

Паша вдруг напрягся, прислушиваясь.

– Тих-ха! Слышали?

Парни помотали головой.

– Так, Колян, метнулся на берег, посмотрел, доложил. И не распускать кулаки, блин, просто посмотри кто.

Колян, ежась от капель дождя, нехотя поднялся и пошел в сторону крутого обрывистого берега.

* * *

Алексей доехал до славного города Добрянка, славящегося двумя огромными трубами ГРЭС, что вливала в единую энергетическую систему страны мегаватты электроэнергии. Трубы были видны за много километров от старого незамысловатого городка. Из ГРЭС выходил канал с водой, теплой, не замерзающей даже зимой. В этом канале, ограниченном покатыми бетонными берегами, водились рыбы, от пираний, выпущенных туда каким-то юмористом, до неизвестных в уральской, а может быть, и в мировой природе видов. Теплая вода с примесями различного вида творила с эволюцией чудеса. Так говорили.

Кроме электростанции, в Добрянке ничего примечательного больше и не было, разве что пара церквей, часовня, дома старого завода да краеведческий музей, в который толком никто и не ходил. Алексей дождался парома, небольшого теплоходика, в который набились, как в старые времена, толпы дачников с мешковатыми рюкзаками и корзинками, протиснулся к борту, достал бутылку «жигулевского» и отхлебнул прохладного напитка. День был теплый, дождя вроде не ожидалось, в рюкзаке лежали маленькая палатка и спальник. Впереди был правый берег Камы, зеленеющий деревьями: строгими послевоенными соснами и кочевряжными кустиками и березками на местах, где когда-то стояли богатые строгановские деревни, платившие податные как придется. Ревизские сказки тогда составляли неточно, неверно, не считая тех, кто при инспекторах скрывался по лесам, дабы не попасть в список. Теплоходик медленно раздвигал воды реки, постепенно приближаясь к деревеньке под названием Лябово, пока, наконец, не ткнулся в скользкий берег. Капитан отработал винтом, не давая теплоходику отбиться от достигнутой пристани, матрос выбросил сходни, дачники живой змеей повалили на желанную землю, где их ждали помидоры, огурцы и прочие немудреные земные дары.

Алексей сошел за ними, немного покрутился, ловя сигнал спутников на коммуникатор, но для верности остановил одного мужичка со стандартным рюкзаком и спросил дорогу к Бутырам. Мужичок указал направление через залив, вкруг. Алексей удостоверился по показаниям навигатора, что путь верен, и пошел веселой, легкой походкой, прихлебывая иногда из заветной бутылочки, коих у него было еще три. Дорожка превратилась в тропку, которая то поднималась на сухие взгорки, то скатывалась в мокрые овражки, затем совсем вышла на высокий берег, по которому идти было просто. Заморосил все-таки мелкий противный дождик, да быстро прошел. Так через пяток километров Алексей оказался на знакомом берегу, где пытался искать сокровища и встретил кузнеца Николая. Сейчас берег был пуст.

Алексей быстро раскинул палатку и пошел было ломать ветки для немудреного костерка, да остановился, глядя, как красный диск солнца закатывается за лес, подсвечивая волны реки в бордовые цвета. И тут со стороны заката к нему вышел человек. Человек был одет в спортивный костюм; когда он подошел поближе, Алексей увидел, что человек молод и здоров.

– Ты кто? – нагло спросил человек Алексея.

– А ты кто? – ответил тот, понимая, что назревает никому не нужный конфликт.

Парень по-хозяйски осмотрел палатку.

– Чё, с телкой на природу, водки попить и потрахаться? – парень бесцеремонно заглянул в палатку, но никого там не обнаружив, усмехнулся. – Один, что ли? Бабы не дают такому? Хе-хе.

– А не мог бы ты уйти, откуда пришел? – устало спросил ненужное Алексей.

– Чё дерзкий такой? Страх потерял, что ли? Щас найдешь, – парень был настроен агрессивно.

Алексей понимал, что надо бы загасить конфликт, но парень не унимался:

– Пацаны, тут дятел один, идите сюда. С палаточкой намылился на природку.

Из зарослей вышли еще трое парней, такие же, жилистые, в спортивных костюмах, с лицами, не обещавшими ничего хорошего. Один из них, видимо, вожак, заговорил:

– Ты, мужик, шел бы отсюда. Собирай манатки и катись, откель пришел. Нечего тебе тут, тут занято.

– Кем занято? – наивно спросил Алексей, внутри которого боролось два чувства: самосохранения и гнева.

– Чё, не видишь, урод? Нами занято. Мы тут отдыхаем.

– Берег большой, всем места хватит, да и земля вами не куплена.

– Ах вот чё? Говорливый попался? Щас кукушку-то поправлю, как говорить забудешь. Вали давай отсюда, пока с тобой по-человечески разговаривают, гнида.

Алексей всю жизнь избегал конфликтов. Он умел уступить, уйти, пусть униженным, но здоровым. Он всегда потом прокручивал в голове, как надо было бы поступить, но сослагательное наклонение не давало возможности вернуть все назад. И Алексей удовлетворялся лишь тем, что все заканчивалось благополучно.

Благополучно он уступал дорогу идиотам, несущимся по встречке, благополучно уступал очередь в туалет в кафе пьяным, откинувшимся с зоны придуркам, благополучно обходил распоясавшихся мерзавцев, орущих вслед девушкам пошлости и хватающих их за подолы, благополучно претерпевал мегаватты звука, от которых дрожали стены в квартире, когда нетрезвые соседи заполночь праздновали свои тупые праздники. И тут бы ему благополучно свернуть палатку да уйти восвояси, но что-то в голове стало не так, что-то в груди сердце, стучащее под двести в минуту, забилось ровно. Гнев выплеснулся наружу и совсем затмил разум и растворил то мнимое благоразумие, что всегда держало его в норме.

– Да пошли вы, уроды!

Первый парень подскочил и попытался нанести удар в челюсть, Алексей пригнулся, кулак пролетел где-то выше, а рука Алексея, уже сжатая в кулак гневом, обрушилась на скулу парня. Тот упал, но второй раз ударить Алексей не успел, другой пихнул его ногой, повалив на траву. Алексей вскочил, махая кулаками, уже не видя соперников, иногда попадал во что-то мягкое, иногда в твердое, разбивая костяшки, пару раз пропустил удар в голову, но гнев, ведущий его в бою, адреналин, выплеснувшийся в кровь, не давали замечать боль и усталость. Да только что-то тяжелое обрушилось на затылок, спину, плечо, свет померк в глазах, и Алексей рухнул вниз лицом, ощутив лишь запах земли и травы перед отключкой.

– Ты чё, Колян? – Паша растерянно смотрел на тело, лежащее у ног, и Коляна, запыхавшегося, с березовой дубиной в руках, которая переломилась от удара.

– Так чё он махался? Мне челюсть свернул, блин.

Остальные парни отошли на шаг, пока плохо понимая, что произошло.

– Ты ж его убил! Так бы скрутили, ты, блин, думаешь чем-то или всегда жопой? Щас чё, жмурик у нас. Чё Кириллу скажем?

– Так чё, вон в овраг скинем, да и ноги делаем, – с придыханием предложил Колян, отбросив остатки дубины.

– Ты дурак, найдут – сто пятая, десятка светит.

– Не найдут. Закидаем ветками, тут никто не ходит, Кириллу не скажем, смене тоже. Все равно же гонять будут отсюда, чё-то надо им тут, раз попросили. А щас прохладно, не завоняет долго.

Парни взяли бездыханное тело Алексея и потащили к оврагу, закидали землей, убедились, что с поляны ничего не видно, собрали его палатку и рюкзак.

– О, у него пивко есть, хлебните, чуваки! – Колян, распотрошив рюкзак, достал две бутылки «жигулевского».

– Давай, а то употели все.

Парни хлебнули до дна и, отбросив бутылки, быстро пошли к берегу, где в кустах стояла надувнушка с мотором. Вскоре мотор застрекотал и затих вдали, и на Бутырском городище стало совсем тихо. Лишь волны реки шуршали о земляной обрыв, да подмытые комья глины изредка с шумом падали в воду. Стемнело.

* * *

Алексей очнулся от голосов. Один голос звенел, как трель скворца, второй шептал, как тихий августовский ручей. Он открыл глаза, но не мог пошевелиться. Было странно, вокруг стояла темнота, но перед ним дрожало пятно света, как будто от яркого солнца. Он лежал на траве, мягкой, пушистой, не такой, как обычная трава на диких полянах, отличающаяся жесткостью и разноразмерьем. Траву не подрезали, она зеленела пушком мягких остреньких листьев, лежать на ней было очень приятно. Перед ним на чистом сосновом бревнышке сидели две девушки, только очень странные. До пояса они были обычные девушки, обе привлекательные, с большими бюстами, чуть прикрытыми легкими туниками, тонкими станами, выразительными лицами, то ли с хорошим макияжем, то ли природными, с яркими выразительными глазами. Одна – блондинка, глаза, обрамленные русыми ресницами, голубели на матово-белом лице, и темные брови выразительно оттеняли их. Вторая же была её противоположностью – с черными волосами, карими глазами и темной загорелой кожей.

Девушки были похожи друг на друга, и Алексей даже заметил, что обе походили немного на Веронику, исключая цвет волос и, наверно, размер груди. «Просто “Виагра” какая-то», – подумал он, вспоминая давнюю женскую поп-секс группу. Блондинка имела громкий звенящий голос, а брюнетка – тихий, низкий. Вот только вместо ног, которые так хотел рассмотреть Алексей, у девушек чуть пониже талии колыхался темный густой туман. Девушки разговаривали друг с другом.

– Сестрица, мне кажется, это был хороший индивидуум мужского пола. Мальчик замечательный. Добрый и умный в меру. Жаль его, – говорила блондинка.

Брюнетка парировала:

– Нет, сестра, зла в нем немало. Вот пострадал-то за что? За правое доброе дело? Да если бы… Так, пустил на волю свою злобу. Да и в жизни мирской так и не разобрался. Добро от зла не отличал. Даже не понял, что такое любовь.

– Как же так? Ведь он любил. У него есть Вероника.

– Если бы он любил, то был бы с ней. Или вообще с женой, которую бросил.

– Сестрица! – воскликнула блондинка, – она его бросила, ты что-то пропустила.

– Ага, она. А он не приложил к этому усилий? Нет, ты слишком идеализируешь парня, он такой, как все, всё человечество такое, злое, противное, неверующее.

– А кто его сделал таким, сестрица?

– Ну, не начинай. Не я. И не ты. Они сами. Живут, как все звери на земле, и от них ничем не отличаются.

– Не все. Я верю, что он – не такой.

– Ха! Разберем его любовь, раз ты уж начала. Что для него любовь? Животный инстинкт размножения и желание получить немного удовольствия – как и у всех мужиков. Что его еще влечет к Веронике?

– А как же единение душ, разве не оно движет им, разве только секс?

– Они разные люди, все люди разные, все они эгоисты, никакого единения душ на этой Земле быть не может. Не здесь, поверь, сестрица. Тут каждый сам за себя, тут грызня, и если я еще сгожусь, то тебе делать тут нечего. Ты вообще должна радоваться, что еще один ушел и освободил пространство для нового индивидуума, который, может быть, поверит в тебя.

– И в тебя, не забывай, ты часть меня, а я часть тебя, но в меня почему-то верят мало, а за тобой идут, – грустно ответила блондинка. – Однако я считаю, что этот мужчинка достоин продолжить свое несчастное земное существование.

Брюнетка только хмыкнула, поправляя декольте.

Алексей пытался сказать, что он здесь, спросить их, кто они и что с ним, но рот его не слушался, звуки не получались, как будто все тело его, кроме глаз, заморозил какой-то безумный стоматолог, не рассчитав дозу новокаина. Брюнетка оглядела полянку.

– А ведь где-то здесь закончил земную жизнь тот маг, Настуд, которого обманула красавица Ширин. Вот тебе еще один пример двуличия, страсти и коварства, добра и зла, любви и ненависти, которые раздирают человеческий разум. Зачем людям жить? Они не знают сами, для чего.

– Надо дать парню шанс, сестрица. В конце концов, этот мир наводнен куда более страшными людьми, а он имеет возможность спасти свою душу. Главное, чтобы он поверил в её существование. Дай ему шанс.

Брюнетка скривилась, не признавая доводы блондинки, но, кивнув головой, склонилась над Алексеем, приоткрывая свои прелести в глубоком вырезе черной туники. Блондинка сделала то же самое, они указательными пальцами с идеальным маникюром задели его безвольную руку и исчезли. В рот Алексея тут же набилась земля, холодные струи пронизали тело, боль охватила безудержно все члены, и он очнулся в грязи, в овраге, под дождем, не в силах подняться. Голова гудела страшно, тошнило, из плеча и затылка текла еще не успевшая запечься кровь, а утро уже подсвечивало лес первыми лучами красного солнца.

* * *

Олигарх, покровитель и старый заказчик Станислава Николаевича, задерживался где-то между Лондоном и Бали. Садомский уже весь вымотался, проедая тома в архивах, но доказательства существования клада Сасанидов у реки Кама все еще были не найдены, вернее, они были недостаточны для такого большого человека; Станислав Николаевич понимал это и нервничал. В конце концов он решил взять себя в руки, успокоиться и переменить вид деятельности.

Как только его мозг перестал перебирать факты присутствия ираноязычных путешественников древности на территории Среднего Урала, так образ Вероники встал перед его усталым внутренним взглядом. Что он в ней нашел? Вероника в глазах Садомского была особенной женщиной. Во-первых, она не жаждала материальных благ, что Станиславу Николаевичу безумно нравилось. Во-вторых, она была умна, рассуждала на различные темы, иногда, правда, довольно наивно, но иногда вполне зрело. В-третьих, Вероника была начитанна, она читала даже современных авторов, из которых Садомский знал только пару-тройку, а она почти всех. И, в конце концов, Вероника была так внимательна к Садомскому, учтива и ласкова в общении, что Станислав Николаевич просто таял в неге мечтаний.

Время было, и Садомский, созвонившись со своим туроператором, заказал маленький домик на берегу, визу в Испанию Веронике и билеты. Вероника ответила согласием, и вот они уже вместе в бизнес-классе летели в сторону не очень дорогого, но очень теплого Золотого берега, когда-то заселённого маврами и отнятого у них во времена Реконкисты.

Домик оказался вполне пригодным к проживанию, аккуратно прибранным, море шумело недалеко, в сотне метров от стен, тенистый сад шуршал под бризом листьями пальм, докучливые отдыхающие, толпами гуляющие по побережью, оставались за заборчиком из кустарника с розовыми цветами и не докучали двум русским людям, ожидающим чего-то от своей невольно-добровольной близости.

Вероника вначале радовалась морю, которое видела редко, да и то в основном в Турции из-за недостатка финансов, радовалась солнцу, фруктам, новым впечатлениям; Станислав Николаевич тоже при виде этой почти детской радости испытывал прилив добрых чувств, но наступала ночь, которых, судя по счету за домик, должно быть всего шесть, Вероника закрывалась в комнате с книжкой, а Садомский оставался на диване, размышляя, стоит ли ему прийти к ней или лучше подождать, пока придет сама.

Вторая ночь повторила первую, разве что Станислав Николаевич перебрал с вином и заснул на диване. Вероника же лежала на свежих, стиранных испанскими руками простынях под нежно шумящим кондиционером, с открытым для запаха моря окном, и думала, стоит ли этот мужчина её любви или нет.

С одной стороны, она была у него в долгу: он подарил ей путешествие, тепло, море, вкусных устриц и омаров, приятное вино и не менее приятную компанию, рассказы о своих путешествиях по Азии в молодости. С другой стороны, она не любила его так, как считала, должны любить друг друга мужчина и женщина. Да, он был ей приятен, он был мил, он был учтив, но не было того, самого желанного чувства, не было страсти, не было постоянного влечения, не было так называемого, единения душ, сформулированного когда-то Вероникой. Был лишь вакуум, который надо было чем-то заполнить, но кроме физической близости и бутылки «просекко» заполнить его было нечем. На третью ночь Вероника, съедаемая чувством вины, решилась. Она тихо вышла из комнаты в гостиную, где Садомский при свете старинного торшера читал какую-то рукопись, напечатанную на листах стандартной бумаги, сшитых в папку. Она вышла без одежды, просто так, давая понять партнеру, что она ждет от него. И Садомский понял, он отложил папку, улыбнулся, поднял ее на руки и понес обратно в комнату, нежно опустил на кровать, молча, без слов, разделся.

Вероника не смотрела на него, она лишь отдавала долг, как привыкла отдавать. В какой-то момент он показался ей неприятен, она ощутила потребность вырваться, убежать, исчезнуть, но реальность не отпустила ее, и она лишь тихо стонала от неги, что природа дала людям для продолжения рода, а может быть, просто потому, что мужчины у нее не было достаточно давно.

Станислав Николаевич вернулся из комнаты Вероники к себе на диван в гостиную. Он понимал, что нельзя бросать женщину, особенно после первой ночи, надо шептать ей слова, надо благодарить ее за счастье любви, но ему было лень. Он что-то пробормотал Веронике на ухо, погладил локоть и ретировался от разметанной по кровати девушки. Да, удовольствие было получено, но не то, не так, как, например, с бешеной Паниной. Все было как-то пресно, скучно, обыденно. «Все-таки, – думал Садомский, – некоторые женщины, пусть даже нежные и заботливые, в постели становятся обычными бабами, без огонька и сумасшедшинки».

Хотя он допускал, что скованность первого раза могла оказать своё влияние, поэтому особо не переживал. До конца отпуска оставалось еще три ночи, может, всё и наладится.

Взяв рукопись Паниной, он увлекся; текст был прекрасно адаптирован, интересен, а еще он нашел там то, что так долго искал. Вторая книга подтверждала его догадки, и он, удовлетворенный, жадно продолжал вчитываться в строки распечатанного на принтере перевода, оставив Веронику одну, желая, чтобы она заснула и не докучала ему поцелуями и ненужными уже ласками.