Гигла Мошиашвиди (нижние нары, второй ряд) – скромный, тихий парень лет двадцати пяти. До ареста он работал в Гагре продавцом обувного магазина. Попался Гигла на продаже по спекулятивным ценам бесфактурных лаковых туфель.
Гигла добряк. Полученные из дому посылки он делит между всеми поровну, сам же не дотрагивается ни до чего чужого, особенно до мяса.
Дни напролет сидит он себе тихо-смирно и мурлычет одну и ту же глупую песенку:
– Люди, вы видели второго такого беззаботного человека? – вопрошает со своей галерки Шошиа. – Сидит и поет, сидит и поет!
– А о чем мне заботиться, дорогой мой Шошиа? – спокойно отвечает Гигла. – Не сегодня, так завтра я выйду отсюда.
– Жди! Кабы выпускали таких, как ты, я давно был бы дома!
– Мне нельзя быть в тюрьме. Вот увидишь, не сегодня, так завтра меня позовут: "Мошиашвили, с вещами!"
– Это почему же тебе нельзя быть в тюрьме? Депутат ты, что ли?
– Да, депутат! – смеется Гигла.
– Чего же ты скрывал, болван! Собирай вещи и уходи!..
– Уйду, Шошиа, уйду! Дай только людям время повернуться!
– Каким людям, Гигла?
– Тем, кто остался на свободе. Они раздобудут хоть пуд золота, но меня отсюда вызволят. Вот увидишь! – И Гигла снова запел:
Люблю я лавки Сабуртало
Братьев-евреев там ведь полно…
– Слушай, – оборвал его Шошиа, – побойся бога! У тебя ведь ни слуха, ни голоса! Пожалей нас.
– Отстань, Шошиа, пусть человек поет в свое удовольствие. Мы ведь не мешаем тебе петь! – заступился за Гиглу Девдариани.
– Лимон, дорогой! Я пою печальные песни, а он? Что он поет? Одни слова чего стоят!
Я и Тигран играем в шахматы. Шум в камере мешает Тиграну, и он демонстративно затыкает пальцами уши.
– Шах! – говорю я.
– Не шах, а киши! – поправляет Тигран.
– Извиняюсь. Киши!
Тигран долго вглядывается в доску.
– Чем? – спрашивает он наконец.
– Конем!
– Это не конь, а всадник!
– Дурак, это конь, а всадником называют человека, сидящего на коне!
– Ва-а! – удивляется Тигран.
Я взял коня и поднес его к носу Тиграна.
– Ну, смотри, сидит на этом коне человек?
– Нет.
– Следовательно, что это такое?
Тигран взял моего коня и поставил его на место.
– Накашидзе, во всех газетах написано, что Петросян Фишеру объявил киши всадником. Почему так написано?
– Не знаю.
– А коли не знаешь, заткнись и называй вещи своими именами!
– Убийца Гулоян!.. – начал я.
– Я не убийца.
– Находящийся под следствием по подозрению в убийстве гражданин Гулоян! Находящийся также под следствием по обвинению в убийстве гражданин Накашидзе, играющий белыми, своим всадником объявляет вашему черному королю киши!
– Вот это понимаю! – сказал довольный Тигран. – Но это… Это не киши, а мат…
– Не мат, а шамати! – поправил его я.
– Ладно, сам знаю! – Тигран встал, в сердцах смешал шахматные фигуры и прилег на нары.
Выждав несколько минут, пока расстроенный Тигран успокоился, я тихо позвал:
– Тигран…
– Аджан!
– Прошу тебя как брата: укройся как следует одеялом и вообще береги свое здоровье!
– А в чем дело? – спросил удивленно Тигран, приподнявшись на нарах.
– Не дай бог, случится с тобой беда, ведь погиб тогда наш родной грузинский язык!
В камере поднялся хохот.
– У, черт, чтоб тебя!.. – беззлобно выругался Тигран…
А для Мошиашвили, назови ты шахматную фигуру конем, лошадью, мулом, ослом или ещё как-нибудь, – все один черт… Он устроился, поджав под себя ноги в своем углу, и тихо напевает:
– Слышь, Гигла, эту песню ты знаешь до конца? – спрашивает вдруг Лимон.
– До конца, дорогой, до конца, – покорно отвечает Гигла.
– До самого-самого конца?
– Да, дорогой. Хочешь, продиктую слова?
– Слова потом, а вот если ты не умолкнешь сейчас же, я окуну тебя головой в парашу! – пригрозил вышедший из терпения Лимон.
– Вот видите, видите? А я что говорил? Надоел ты всем, Гигла! обрадовался Шошиа.
– Почему так, Лимон-джан? Ведь ты недавно сам говорил – "пусть поет в свое удовольствие"! Вот я и пою, – запротестовал Мошиашвили.
– Очень длинное у тебя получается удовольствие. Говорю тебе – хватит, закройся!
– Замолчи, Гигла, знаешь ведь, в тюрьме хозяин – вор! – вмешался Мебуришвили, бывший директор кладбища, которого Лимон прозвал Лабрадором.
– Уважаемый Чичико, – обратился Гигла к Гоголю, – вы староста. Объясните, пожалуйста, мне: что, в тюрьме действительно хозяевами являются воры?
– Да, Гигла, воры! И дай им бог владеть тюрьмой безраздельно!
– Вах, что за несчастье! Там не дает покоя Обэхээс, здесь Девдариани… Что же делать, куда мне деваться?! – заныл Мошиашвили.
– В Израиль, дорогой Гигла, в Израиль! – посоветовал Чичико.
До сих пор разговор шел в шутливом, безобидном тоне. Но тут неожиданно для всех Мошиашвили вдруг побледнел, потом покраснел и, подскочив к развалившемуся на нарах Гоголю, ледяным голосом спросил:
– Что ты сказал? А ну повтори!
Чичико от удивления раскрыл рот.
– Тебе говорю: повтори свои слова! – повысил голос Гигла.
– Мошиашвили, это на самом деле ты? Или мне кажется?
– Это я, Гигла Мошиашвили, и я спрашиваю тебя, Чичико Гоголя: повтори, что ты сказал?
– Я повторю свои слова, Мошиашвили, но ты их уже не услышишь!
Гоголь вскочил, обеими руками схватил Гиглу за горло и приподнял над землей. Лицо у Гиглы побагровело, но он не издал ни звука, не пошевельнул пальцем.
– Чичико, оставь его в покое! – попросил Девдариани.
Чичико отпустил Гиглу. Тот молча вернулся на свое место.
– Что он такого тебе сказал? – со смехом обратился к нему Девдариани. – Поезжай, говорит, в Израиль? Ну и что? Мало разве евреев едет в Израиль?
– Мне он этого не должен говорить! – очень серьезно ответил Гигла.
– А ты кто? Багратион-Мухранский?! – спросил с галерки Шошиа.
– Я двух братьев потерял на фронте Отечественной войны. Мои родители похоронены здесь, на еврейском кладбище в Навтлуги.
– Тем более! Сирота, человек без роду, без племени… Что тебя здесь держит?
– А ты кто такой? – взорвался Мошиашвили. – Ты, приблудная овца?! Как ты смеешь прогонять отсюда меня?! Запомни, я, жена моя, дети мои, внуки и правнуки мои – все мы должны умереть здесь, на этой земле! Понятно тебе. Гоголь?!
– Та-а-ак… Это я, значит, приблудная овца, да?! Да знаешь ли ты, дурья твоя башка, что мои предки поселились в Мегрелии двести пятьдесят лет тому назад?! Что в моих жилах восемьдесят процентов голубой лазской крови и что прапрапрабабушка моей матери – Медея – была колхидянкой?! Кто из вас осмелится сказать, что это не так?! И я, и моя жена, и мои дети, и их дети, и дети их детей – все мы умрем и будем похоронены здесь, на этой земле! Понятно тебе, Мошиашвили?!
– Что же это получается? – развел руками недовольный Тигран Гулоян. Получается, что нашу Грузию вы превратили в свое кладбище?
– Только тебя как раз нам и не хватало, Тигран! – воскликнул Девдариани.
– Не говори так, Лимон-джан! Предков этих пришельцев не было здесь и в помине, когда мой дед на Ходжеванке в кости играл! Кроме того, до ареста я скрывался под фамилией Дадешкелиани, – обосновал Тигран свое грузинское происхождение.
– Почему же ты избрал именно фамилию Дадешкелиани? Скрывался бы под фамилией Петросяна! – рассмеялся Девдариани.
– Что ты, Лимон-джан! Разве фамилия Петросян сравнится с Дадешкелиани?!
– Вот потеха, – воскликнул Мебуришвили, – еврей, украинец и армянин спорят, чтоб доказать свое грузинское происхождение! Иди разберись, кто из них прав!
– Все они правы, – проговорил себе под нос Исидор Саларидзе.
Камера замерла. Молчал и Исидор. Наконец Шошиа не выдержал:
– Дядя Исидор, или убей меня, или объясни – как могут быть грузинами еврей, украинец и армянин?!
– Ну, что касается Гулояна… – начал с улыбкой Исидор, – сами небось слышали, как он, армянин, поправлял грузинскую речь грузина Накашидзе… А что Хаос и Картлос – братья, это всем известно…
– Молодец, дядя Исидор! Молодец! – крикнул Гулоян.
– Хорошо, дядя Исидор, не спорю, Тигран – наш, свой. Но как быть с ними? – Шошиа указал рукой на Гоголя и Мошиашвили.
Исидор на минуту задумался.
– У евреев, – сказал он, – есть один весьма интересный закон: евреем считается тот, у кого мать – еврейка.
– А отец? – спросил Тигран.
– Отец не имеет значения.
– Как это не имеет? А если, скажем, отец – еврей, а мать француженка? – спросил Чейшвили.
– Ребенок – француз! – коротко ответил Исидор.
– Это меня вполне устраивает! – обрадовался Чейшвили. – Моя жена по происхождению француженка, следовательно, наши дети – французы. Чего ради я должен выплачивать алименты каким-то французам? Тем более что они вовсе не мои дети!
– Прекрасно! В таком случае поменяйся документами с Мошиашвили и дуй в Израиль! – посоветовал Тигран.
– С удовольствием, если бы он не был арестован за мошенничество и присвоение святой государственной собственности!
– Пой, пташка, пой! А меня через пару дней вызовут: "Мошиашвили, с вещами!"
– Почему, почему вызовут тебя, а не меня?! – захныкал на своей галерке Шошиа. – Чем ты лучше меня? Я украл меньше, чем ты? Растратил меньше, чем ты? Или семья у меня хуже твоей? Или мне меньше тебя хочется дышать свежим воздухом? Скажи: чем ты лучше меня?!
– Тем, дорогой мой Шошиа, что организм у меня слабый, нежный и тюрьма мне противопоказана. Ещё два-три допроса, и я могу погубить много, много народу… Потому что секретов знаю много…
– Не секретов, а саидумло! – поправил Тигран.
– Да, знаю много… этого самого…
– А я что, я знаю меньше? – спросил Шошиа.
– Наоборот, дорогой Шошиа, ты знал больше того, что тебе полагалось знать…
– Это почему же? – разобиделся Шошиа.
– Потому, что ты все уже выложил. А я до сих пор не сказал ни одного слова… И пока я не заговорил, друзья-евреи раздобудут пуд золота, и очень скоро откроется дверь и надзиратель позовет меня: "Мошиашвили, с вещами!"
– О, горе мне, детки мои дорогие! – запричитал Шошиа. – Какого черта я впутался в это проклятое дело с ежевичным соком! Все это ваша мать, ненасытная, подлая тварь!.. Она одна виновата во всем!..
– Хватит тебе! Надоел со своими детками и соками! – прикрикнул на Шошиа Девдариани. Тот прикусил язык. – Дальше, дядя Исидор?
– Так вот. Если судить по еврейскому закону. Гоголь грузин, да ещё какой! Настоящий колхидец!
– Но здесь не Израиль, а Грузия! – возразил Чейшвили.
– Правильно. Однако были отдельные случаи, когда и в Грузии при необходимости судили точно так же. Например, Лаша и Русудан назывались сыном и дочерью царицы Тамар, а не отца их – Давида.
– Ва-а-а! – вырвалось у Тиграна.
– Ладно, – сказал Шошиа, – допустим, Гоголь грузин. А этот, Мошиашвили?
– Ну, дорогой Шошиа, у Мошиашвили дела обстоят лучше всех! улыбнулся Исидор.
– Не говори только, что он – Багратиони! – предупредил Исидор а Шошиа.
– Могу сказать кое-что похлеще! Дай только вспомнить…
Исидор закрыл глаза и задумался. Потом начал медленно:
– …И тогда царь Навуходоносор разгромил Иерусалим, и пришли бежавшие оттуда евреи в Картли, и попросили приюта у мцхетского старосты, и поселил он их у реки Арагви, на месте, имя которому Занави… Так, если память мне не изменяет, сказано в "Картлис цховреба"…
– Ну и что?
– То, что было это в пятьсот восемьдесят шестом году до нашей эры… Так сказано в "Картлис Цховреба"… И ещё известно, что чувство родины, любовь к родине – это инстинкт, который развивается на протяжении веков и передается из поколения в поколение. И, учитывая все это, можно сказать, что Мошиашвили, как и каждый из нас, а может быть и больше, имеет право считать себя грузином, ибо Грузия с незапамятных времен была его родиной. Понятно?
– Ты золото, дядя Исидор! Я ничего не понял, но верю тебе! А ты, Накашидзе, вместо того чтобы разыгрывать меня, побереги-ка лучше этого человека: как бы и вправду вам не потерять свой родной язык! – сказал Тигран так серьезно, что я невольно проникся уважением к Исидору.
И вдруг совершилось чудо, подобного которому не удавалось совершить ни Моисею, ни Христу, ни его апостолам, ни всем чудотворцам вместе взятым…
Дверь камеры отворилась, и появившийся на её пороге надзиратель громко объявил:
– Мошиашвили, с вещами!..