Второй секретарь областного комитета партии принял Адама и расспросил о результатах его работы в рыболовной флотилии. Он не был подготовлен к сенсационным разоблачениям; для этого не было повода. Секретарь знал, что на «Октябрьской звезде» политическая работа хромает, но обычно в таких случаях средства для пресечения зла находились без особого труда. Несколько энергичных мероприятий быстро меняли положение.

Теперь, однако, у секретаря не получалось ясной картины. Жора сидел перед ним на стуле, прямой, как палка, сдвинув колени и опустив руки, глядел на него из глубоких глазниц своими серыми глазами и говорил, но было трудно разгадать его мысли. Секретарю очень хотелось прочесть на этом продолговатом, мужественном и строгом лице, что именно думал Адам о положении на «Октябрьской звезде».

— Хорошо, — перебил он его наконец, — я понимаю, что вам хотелось бы отправиться туда еще раз и только после этого высказать ваше окончательное мнение. Прекрасно. Вы говорите, что сейчас вам трудно дать исчерпывающую оценку тамошним партийным работникам и вообще положению в рыболовной флотилии. Очень хорошо. Я вас понимаю. Но в таком случае, зачем вы ко мне пришли? Просто так, повидаться? — прибавил секретарь с иронической улыбкой и вопросительно посмотрел на своего собеседника.

Адам не шевельнулся. «Вот она, решительная минута!» — мелькнуло у него в голове. Он давно ее дожидался. Целыми днями, долгими бессонными ночами думал он о том, что он скажет в обкоме. Сколько было мучительных сомнений, сколько напряженных тщетных исканий! И как он обрадовался, когда вдруг пришло просветление, когда он понял, что именно нужно было предложить! Этим он их раздавит, уничтожит их шайку. И, главное, это будет справедливо. То, что случится, не будет даже исполнением его желаний, а просто торжеством справедливости.

Дни и ночи он думал только о том, как он это предложит, волновался, что его плохо примут или скажут: «Хорошо, но позднее». Опасность эта существовала и теперь, в эту минуту. «Если решение отложится хотя бы еще на один рейс, — думал Адам, — они найдут возможность удалить его с парохода, покрыться, оклеветать других и отвлечь таким образом внимание от себя… Все зависит от того, что он скажет теперь, как он это скажет и как это будет принято…»

Он откашлялся и начал:

— У меня, товарищ секретарь, есть одно предложение…

Секретарь все время глядел на него испытующим взглядом. Содержание второго письма Прециосу и Прикопа было ему известно: он прочел его членам бюро и они решили сообща, что инструктора Адама Жору отзывать не следует, что там, может быть, просто боятся критики и потому ни один инструктор не нравится тамошним работникам: «Неужто отзывать человека только потому, что он всего один-единственный раз, к тому же с успехом, проявил личную инициативу, предварительно не посоветовавшись с бюро? — думали в обкоме. — Нет, пускай Жора остается пока на месте, а по возвращении напишет рапорт. И что же? Жора вернулся, но ведет себя как-то странно. Почему он молчит?»

Адам крепко задумался обо всех, кто в поте лица трудится на море, далеко от дома, в вечной опасности; об Емельяне Романове, о Косме, о Луке Георге, об Ермолае и об Андрее, который ругался и сквернословил точно так же, как когда-то ругался и сквернословил сам Адам, будучи подростком; думал он об их душевном мире, иногда простом и ясном, иногда сложном и полном смятения, о жизни и судьбе этих тружеников и их детей; о моряках на «Октябрьской звезде», о том, что многие из них десятки лет работали на море за скромную матросскую зарплату, от которой никто еще не разбогател за все те тысячелетия, что люди трудятся на чужих кораблях, и, наконец, о себе самом — о своей загубленной в тюрьме молодости, о потерянной Ульяне.

— У меня, товарищ секретарь, есть одно предложение, — повторил он. — Политическая работа на «Октябрьской звезде» сильно хромает. Есть там и работники, о которых, возможно, понадобятся дополнительные анкетные сведения…

В ящике письменного стола у секретаря лежало второе и последнее письмо Прикопа Данилова — то, в котором он доносил о «враждебных, антипартийных настроениях товарищей Продана, Николау и Митя» и упоминал о «мерах, которые будут против них приняты». Поэтому секретаря удивляло, что Адам до сих пор ни единым словом не обмолвился об этих настроениях. «Конечно, — думал секретарь, — все это ему известно. Но он человек серьезный и раньше, чем высказаться, хочет быть вполне уверенным, а потом сам потребует анкеты. Совершенно правильно».

— Какие работники? — спросил он все же, несмотря на эти догадки.

Адам смотрел на него в упор.

— По правде говоря, — произнес он, — я предпочел бы, чтобы вы узнали о них не от меня.

— От кого же в таком случае? — удивился секретарь.

— От партийных масс рыболовной флотилии, — не задумываясь ответил Адам.

Емельян Романов, который сидел сейчас с детьми у себя дома, за обедом, рассказывая всякие небылицы и громко хохоча, пока жена прислуживала им, тоже без умолку болтая, и не подозревал, что в эту минуту решается его участь. Не подозревали этого ни Косма, ни Ермолай, ни Николау, ни боцман Мариникэ, ни капитан Хараламб.

Не подозревали этого и Прикоп с Прециосу, которые в эту минуту находились внизу, в справочном бюро и требовали свидания с тем самым секретарем, с которым разговаривал Адам. Не подозревали этого ни Спиру Василиу, который сидел у себя на службе и рассеянно глядел в окно на мачты стоявших в порту судов и висевшее над ними облако дыма, ни Зарифу, который, тоже у себя на службе, подытоживая столбец цифр, вместо итога поставил стоимость фрахта на зерно в 1938 году, да еще в фунтах стерлингов; никто из них не подозревал, что в эту минуту решается их участь.

— Это как раз связано с тем, что я хотел вам предложить, товарищ секретарь, — сказал Адам. — Уровень продукции рыболовной флотилии гораздо ниже, чем он мог бы быть, потому что в рыболовной флотилии плохо налажена и политическая и профсоюзная работа.

— Почему? — спросил секретарь, радуясь, что он слышит, наконец, что-то вполне ясное и конкретное.

— В первую очередь потому, что рыбаки не организованы ни по партийной, ни по профсоюзной линии, — ответил Адам, так же просто и с той же готовностью, как и на первый вопрос. — Рыбаки ловят рыбу, а завод делает из нее консервы. Сколько они выловят, столько он продукции и выпустит.

— Но дело в том, что на заводе, вернее, на пароходе есть первичная парторганизация, а у рыбаков нету.

— Как так? — спросил секретарь.

— Очень просто. Они числятся в своих, сельских парторганизациях, — ответил Адам. — Получается, что мы считаем их трудящимися крестьянами, а не рабочими промышленного предприятия. То же по профсоюзной линии. Удивительно ли, что при этих условиях рыбная продукция отстает?..

Секретарь задумался и долго, не сводя с него глаз, смотрел на Адама. Тот, уже не дожидаясь, пока его спросят, продолжал:

— Я предлагаю расширить судовую парторганизацию с тем, чтобы она охватила всех трудящихся рыболовной флотилии. Если окажется, что их слишком много, то можно организовать партком. И делать это нужно как можно скорее, не теряя времени.

Наступило молчание. «У-у-у» — протяжно заревела в порту сирена, вызывавшая лоцмана и буксир. «У-у-у». Было слышно, как где-то прошел поезд. Кто-то что-то кричал внизу, на улице, под пыльной зеленью деревьев.

— Они, естественно, считают себя тем, чем их считаем мы: крестьянами, полупролетариями, — продолжал Адам, видя, что секретарь серьезно задумался. — Мы сами виноваты в их отсталости. Той же отсталостью объясняется и их недисциплинированность и текучесть рабочей силы в рыболовной флотилии.

— Стойте! — перебил его секретарь. — Текучесть рабочей силы! Как вы намерены с ней бороться? От всей вашей парторганизации через год никого не останется. Ни одного! На место прежних прибудут другие!

— Не думаю, — уверенно сказал Адам, стараясь казаться как можно спокойнее, хотя ему было жарко: он чувствовал, что битва почти выиграна, — не думаю, — повторил он. — В рыболовной флотилии существует ядро из очень хороших людей, считающих себя рабочими, а не крестьянами, не рыбаками в прежнем смысле. Уже сейчас текучесть рабочей силы в рыболовной флотилии убавилась против прошлого года. В будущем она еще более сократится, особенно, если будет кому вести среди рыбаков политическую работу… Сельские первичные организации не могут этого делать, потому что они не знают проблем рыболовной флотилии и не интересуются ими.

Секретарь снова пристально посмотрел на Адама.

— Ваше предложение мне кажется правильным… — сказал он.

Адаму стоило больших усилий, чтобы не рассмеяться от радости. Он пришел в такой восторг, что ему захотелось пуститься в неистовый пляс, прыгать, топать, гикать, словно, наконец, исполнилось то, о чем он мечтал всю жизнь, — словно ненавистный дом Евтея Данилова со всем, что в нем было, исчез без следа и двор его превратился в поле, в выгон, в пустопорожнее место. Но вместо этого он сдержанно произнес:

— Таково положение, товарищ секретарь. Мне кажется, что предложенные мною меры действительно необходимы.

Секретарь опять подумал и сказал:

— А какого мнения об этом будет бюро парторганизации «Октябрьской звезды»?

— Заранее могу сказать вам, — с невеселым смехом заметил Адам, — что они выскажутся против.

— Почему же?

— Потому что и работы будет больше и ответственности прибавится.

Секретарь рассмеялся.

— Зато, — продолжал Адам, — только теперь и начнется настоящей партийная ответственность за продукцию рыболовной флотилии… на этом участке пищевой промышленности…

Последние слова он произнес как бы вскользь, мимоходом. На этом не было необходимости настаивать. Он знал, что партия требовала от районных комитетов особого внимания к пищевой промышленности, знал, что значит для страны продукция рыболовной флотилии.

— Ладно, — сказал секретарь, — обсудим…

У Адама в первый раз во время этой беседы прорвалось нетерпение:

— Если мы долго будем обсуждать, то множество поездов с рыбными консервами, на которые рассчитывает страна, никогда не выйдет из Констанцы…

Секретарь в упор посмотрел на своего собеседника:

— Вот спасибо, что сказали, — иронически заметил он, — иначе я бы об этом не подумал.

Спускаясь, Адам встретил на лестнице Прикопа и Прециосу, которые с ним раскланялись самым приветливым образом, — как со старым другом.

— Ну что, когда к нам? — спросили они его с таким видом, который ясно означал: «Мы сейчас идем, чтобы замолвить о тебе словечко в обкоме, да такое, что тебя десять лет никуда на море не пошлют!»

— Не знаю… — ответил Адам. — Пожалуй, теперь в этом нет даже надобности…

Слова эти, сказанные самым спокойным, любезным и даже веселым тоном, могли означать: «Мне надоело с вами бороться, мне на все наплевать, делайте, что хотите, а я умываю себе руки» или: «Я вырыл вам яму и теперь мне решительно все равно, кто вас в нее столкнет, я или кто-нибудь другой!» Прикоп с Прециосу засмеялись, будто Адам отпустил шутку, хотя их смех прозвучал несколько неуверенно. Они действительно не знали, радоваться ли им или тревожиться. Адам так и расстался с ними, не объяснив загадки, а они пошли наверх, однако, медленнее, чем раньше.

Их принял тот же секретарь обкома, который только что беседовал с Адамом, и принял любезно, заявив, что он очень доволен тем, как они там, у себя на судне, блюдут честь и чистоту партийных рядов.

— Ну, а как у вас насчет работы? — поинтересовался он. — Здесь только что был товарищ Жора, который рассказал мне немало интересного…

Грузно, неуклюже сидя против него на стульях, они переглянулись.

— Все в порядке… — сказал Прециосу. — Мы сообщили областному комитету об инциденте с этими бандитами…

— Да, да, очень хорошо!

— … Только вот товарищ Жора не очень-то нам помог, — продолжал Прециосу.

— Как так?

— Всякий раз, как мы обращались к нему за советом, за помощью в работе, он сторонился, предоставляя нам самим разрешить все трудности…

Секретарь весело рассмеялся:

— А вы хотели, чтобы он работал за вас? — спросил он со свойственной ему иронией.

Прециосу почувствовал, что он встал на ложный путь. В ту же минуту Прикоп больно наступил ему на ногу тяжелым сапогом.

— Я, может, не так выразился, — смущенно засмеялся Прециосу. — Мой глупый язык выговорил не то, что я хотел сказать… Я имел в виду известный вам инцидент, в котором товарищ Жора не оказал нам помощи…

— Как так? — удивился секретарь, недоверчиво глядя на Прециосу.

— Он даже не присутствовал на заседании, — сказал Прикоп.

— Где же он был?

— На промысле, с рыбаками. Вообще он проводил больше времени с рыбацкими бригадами, чем на пароходе, с судовой парторганизацией…

— Ага, понимаю, — сказал секретарь. — Он слишком много беседовал с рыбаками? Мало бывал на базе?

В его глазах зажглись задорные огоньки.

Прециосу растерялся. Прикоп поспешил ему на помощь:

— Не в том беда, что он проводил много времени с рыбаками. Но ведь мы — первичная организация судна, а не рыболовной флотилии. Какое ему дело до рыбаков?

— Да, конечно, вы — первичная организация судна, а не рыболовной флотилии… совершенно верно… — задумчиво пробормотал секретарь.

— Плохо то, что в известном вам инциденте, — неуверенно продолжал Прикоп, кое-как поборов свое недоумение, — он не высказался против бандитов.

— Как так? А мне он сказал, что потребует партийной анкеты! — удивился секретарь. Мне кажется, что вы недооцениваете товарища Жоры. Он человек сдержанный, замкнутый, неразговорчивый, но в то же время прекрасный партийный активист.

Прециосу и Прикоп, совершенно растерявшись, не знали, что сказать. «Неужто и Жора наговорил здесь про Николау и Продана? — недоумевал Прикоп. — Дурак он или просто дрянь, которая больше всего хочет прослыть бдительным и вовсе не собирается с нами ссориться? Вероятнее всего именно дрянь. Ясное дело. Гораздо проще ладить с сильными и выезжать на слабых. Дрянь этот самый Адам Жора, — решил Прикоп с презрением и тайным удовлетворением. — Признает себя побежденным и понимает, что совершенно бессилен. Мы положили его на обе лопатки, вот он и сдался. Большая дрянь. Все они дряни!..»

* * *

Вечером того же дня группа бородатых рыбаков и с ними кое-кто из молодежи — здоровенные, широкоплечие, обветренные, загорелые, сероглазые или голубоглазые, в выцветшей от морской воды одежде — явились на прием к первому секретарю областного комитета партии. Это были коммунисты из рыболовной флотилии, которые пришли требовать единой парторганизации для всей флотилии. От имени всех выступил Лука Георге. Первый секретарь пригласил к себе всех членов бюро, случайно оказавшихся в сборе, и их беседа с рыбаками затянулась далеко за полночь.

За два дня до очередного выхода рыболовной флотилии, Прециосу, Прикоп и Продан были вызваны в бюро областного комитета партии и первый секретарь сообщил им, что бюро предлагает создать единую парторганизацию, которая охватит всех рабочих и служащих рыболовной флотилии. Присутствовавший при этом Адам Жора сидел молча, опустив, по своему обыкновению, руки. Прикоп метнул на него быстрый, как молния, взгляд, но лица его разглядеть не мог, так как Адам сидел спиной к свету. Ему показалось, однако, что Адам тоже на него смотрит и что взгляды их скрестились.

Первый секретарь начал с объяснения причин, побудивших обком принять такое решение. Обсуждение проекта в бюро не вызвало, по-видимому, никаких разногласий. Однако положение могло измениться при наличии очень веских доводов против предполагаемых мероприятий. Они могли быть отложены, и тогда могло выясниться, как возник этот проект, вдохновителем которого был, конечно, Адам Жора.

Прециосу, которому предложили высказаться первым, раньше, чем начать, вопросительно посмотрел на Прикопа. Тот незаметно покачал головой.

— Мне кажется, что предполагаемые изменения нежелательны, — сказал Прециосу.

— Почему? — спросил первый секретарь.

Прециосу принялся пространно и довольно бессвязно излагать свои соображения. Прикоп, потный от волнения, пытался уловить на лицах членов бюро впечатление, которое производят эти доводы.

Однако ему удалось подметить лишь то, что они никого не заинтересовали и уж во всяком случае никого не убедили.

Продан попросил слова и сказал, что он полностью одобряет предложенные меры, и что предполагаемое объединение рыбаков в одну общую для всей флотилии партийную организацию будет иметь самые благоприятные последствия. Говорил он горячо, с убеждением, и двое или трое членов бюро одобрительно кивали головами при каждом новом аргументе, из чего можно было заключить, что они того же мнения.

Чувствуя, что приближается его очередь, Прикоп напряженно думал, что бы еще можно было выдвинуть против предложенных мероприятий, но так ничего и не придумал, кроме того, что, по его мнению, «предложение следует основательно изучить, обсудить, проанализировать» и т. д.

— А пока что производство будет стоять? — спросил второй секретарь, который накануне горячо защищал это предложение на заседании бюро, доказывая все его выгоды для рыбной промышленности.

— Мы можем развернуть партийную работу среди рыбаков, — сказал Прикоп.

— Как же так? Ведь вы — судовая организация, — совершенно серьезно заметил второй секретарь.

Прикоп понял намек, но прикинулся дурачком.

— Что ж, придется взять на себя и это задание… — сказал он с видом человека, покорившегося судьбе.

— Кто же вам мешал сделать это до сих пор? — со смехом возразил второй секретарь. — Бросьте, товарищ Данилов! Если в прошлом вы могли оправдываться плохой организацией партийной работы, то в будущем такого оправдания быть не может — организация будет перестроена, и вы будете отвечать перед партией не только за судно, но и за продукцию и за всю рыболовную флотилию!

При других обстоятельствах Прикоп не преминул бы, с самой невинной улыбкой, заметить на это, что, мол, конечно, «если с нашим мнением не считаются, то мы лучше помолчим», но теперь у него не хватило на это смелости: при таком составе бюро на «фокусы» в этом роде рассчитывать не приходилось. Он смолчал.

Было принято решение созвать общее собрание судовой парторганизации в ее нынешнем составе, пригласив на него рыбаков-коммунистов. На этом собрании будут заслушаны отчет прежнего бюро и предложение о расширении первичной организации. После обсуждения того и другого будет вынесено решение и приступлено к выборам нового бюро.

Услышав про отчет, дискуссии и выборы нового бюро, Прикоп почувствовал, что его песенка спета. Посмотрев на Адама, он снова встретился с ним глазами, но не прочел в его взгляде ничего, кроме непоколебимой решимости. В эту минуту у него мелькнуло в голове ужаснувшее его предположение, что предложенная Адамом партийная анкета могла с таким же успехом коснуться его и Прециосу. Чем был раньше Прециосу, — он не знал, зато его собственное прошлое…

Прикоп оглянулся на Прециосу. Тот слушал с глупым видом, по-видимому, совершенно не отдавая себе отчета в том, что неминуемо последует. «Придется с ним серьезно поговорить. Мы еще можем выскочить из этой истории», — подумал он с новым приливом энергии. У них еще были люди, на которых можно было положиться: Лае, буфетчик, еще несколько человек из команды. «А рыбаков можно будет привлечь на нашу сторону другими средствами, сказать им: «Я ваш, даниловский, — или водкой. Во всяком случае нужно будет настрочить Симиона, чтобы он с ними поговорил, чтобы он все время старался, конечно, соблюдая всяческую осторожность, расположить их в нашу пользу. Да, у нас еще есть шансы…» Если все обойдется благополучно, у Прикопа будет одно заветное желание: как-нибудь подсидеть Адама, как-нибудь заполучить его в свои лапы и свернуть ему шею или раздавить, как спелый помидор. При этой мысли у него сжимались кулаки и от предвкушаемого удовольствия рот наполнялся слюной.

На следующий день Прикоп уехал в Даниловку повидать родителей и застал там Симиона. Однажды под вечер братья собрались на совет в саду, на лавочке под орехом. Крепко и пряно пахла нагретая за день ореховая листва. Земля была усеяна опавшими с дерева спелыми орехами. Вдали, на озере, виднелась рыбачья лодка, чуть заметно скользившая по голубой глади и четко отражавшаяся в ней со своим треугольным желто-пепельным парусом.

— Я что-то неспокоен, Симион, — сказал Прикоп. — Может выйти крупная неприятность. У меня, конечно, есть свои люди, и на общем собрании дело может еще обернуться в нашу пользу. Ну, а если не удастся, то нам не сдобровать.

— Что он может тебе сделать? — мрачно спросил Симион.

Прикоп молчал, задумчиво глядя на темно синее, как всегда в конце лета, море.

— Как бы там ни обернулось, — проворчал Симион, — а он погибнет от моей руки. Слышишь, Прикоп? Вот тебе моя клятва, что он погибнет от моей руки. И в скором времени — я долго ждать не стану…

Симион говорил шепотом, чтобы никто, кроме брата, его не слышал. Было тихо, тепло; заходящее солнце окрасило озеро в желто-зеленые, потом лимонные тона. Воздух был насыщен запахом ореховой листвы. С дерева упал еще один спелый орех.

— В скором времени, — повторил Симион. — Лишь бы представился удобный случай.