Однажды утром капитан Хараламб показал Адаму, как смотреть через секстант на солнце. Вложив ему в руку прибор, он объяснил в какую сторону крутить. Адам увидел сквозь линзу фантастический мир, погруженный в желтоватый полумрак, как при солнечном затмении. Море дрожало и переливалось, как огромный поднос из старого почерневшего серебра, а солнце, казалось, висело над самым горизонтом — таинственное, желтое как сера светило, такое, какие можно видеть, наверно, только с другой планеты. Оно все время ползло наверх, потом почему-то вдруг остановилось и стало опускаться. Адам отдал секстант капитану, поблагодарил его и пошел по своим делам.

На палубе было шумно, раздавался громкий смех. Причиной веселости был чужой иностранный куттер, находившийся саженях в пятидесяти от «Октябрьской звезды». Тут же были и серые куттеры рыболовной флотилии, колыхавшиеся поблизости от парохода среди луковой шелухи, рыбьих потрохов и бесцеремонно плававших между ними чаек, с аккуратно сложенными на спинках крыльями.

Новоприбывший куттер был другого типа. К тому же это было видавшее виды судно, а на носу его был устроен небольшой дощатый помост, на котором виднелись два пулемета, коробка с ярко блестевшими на солнце обоймами и бинокль. На палубе лежал, объясняя назначение куттера, убитый дельфин. Из-под рогожки, которой он был накрыт, виднелась окровавленная голова. На корме было выведено имя куттера: «Веселина» — порт Сталин, Народная Республика Болгария. Голые по пояс, загорелые охотники за дельфинами кричали Емельяну, Ермолаю и Косме:

— Как дела, товарищи? Есть рыба? Когда к нам собираетесь?

Сыпались шутки, с куттера на куттер летели пачки папирос; Ермолай кинул в море привязанную за горлышко бутылку, на которой красовался ярлык с надписью «Денатурат». Болгары выловили ее, откупорили, понюхав, сделали удивленные лица. Один из них глотнул, но сейчас же состроил страшную гримасу, сплюнул и ругая Ермолая, который корчился от смеха, принялся опоражнивать бутылку в море. Лука поправил дело тем, что отправил охотникам на дельфинов настоящей водки и заслужил их благодарность.

— Вы меня угощали, теперь моя очередь — зачем благодарить? — крикнул он им и, повернувшись к Адаму, объяснил:

— Этой весной нас занесло штормом в Болгарию. Так нас тогда закрутило, что не успели вернуться к «мамаше». Они нас, как родных братьев принимали, напоили, накормили, папиросами угощали.

— Удачи, братцы, удачи! — закричал Лука, махая рукой вслед удалявшемуся куттеру.

Его мотор мощно гудел, нос смело и высоко торчал из воды, а на площадке, широко расставив ноги и глядя в бинокль, прочно стоял полуголый охотник, готовый каждую минуту, как только в волнах мелькнет черная, блестящая спина неосторожного дельфина, взяться за пулемет.

— Удачи, братцы! — повторили другие рыбаки, и болгары долго еще махали руками и кепками, приветствуя «Октябрьскую звезду».

— К нам заходите!.. Гостями будете! — слышались их голоса.

Адам тоже делал приветственные жесты. Случайно оглянувшись, он увидел, как Косма, старшина молодежной бригады, влез на мачту и, помахав оттуда кепкой, так же легко и проворно спустился на палубу. «Ну и молодец же парень! — думал, глядя на него, Адам. — Какой ясный взгляд, какие спокойные, уверенные движения!.. Наверно, у него и на сердце хорошо — ни тревоги, ни заботы. Счастливец!»

Он заметил, как Косма, проходя мимо одной из работниц консервного завода, легко коснулся рукой ее плеча и очень спокойно спросил:

— Как поживаешь, Маргарита?

Круто повернувшись, девушка посмотрела на него с грустным упреком. Огорченно-скорбное выражение ее лица удивило Адама. Она опустила голову, потом вдруг снова подняла ее, следя за удалявшимся Космой, каждое движение которого выдавало необыкновенную силу и гибкость молодого тела.

* * *

В эту ночь Адам отправился на промысел с Емельяном. Ночное небо, мерцающая зеленым светом вечерняя звезда — Венера, таинственно отражавшийся в воде Млечный путь, непрестанное колыхание куттера на мелкой зыби спокойного моря, белая пена кормовой волны на стыке двух подводных течений, веселая болтовня рыбаков — все это радовало его, доставляло ему удовольствие. «Работы здесь еще много…» — думал он, смеясь тому, что рассказывал Емельян. Но все его мысли неизбежно возвращались к одному: к его счастью с Ульяной. Он все еще не верил, что такое счастье бывает на свете, не знал, что можно чувствовать то, что он чувствовал. Ему хотелось спросить рыбаков из бригады Емельяна, но это, конечно, было бы ни на что не похоже, и потому он больше молчал, слушая их громкий говор, шутливую перебранку, ругань и хохот, и улыбался своим мыслям.

Наконец они остановились у стоявших на якоре лодок и все рыбаки собрались на куттере. Емельян тронул Адама за плечо.

— Романов, а Романов! — раздался из темноты чей-то грубый голос.

— Чего тебе! — откликнулся Емельян.

— Гостей принимаете?

— Приставай!

Две лодки, рассекая воду, быстро приближались к куттеру. Гребцы сильно налегали на весла.

— Куда торопитесь? Проголодались, что ли?

— Мы к вам не из-за голода, а по дружбе, — пыхтел Ермолай, с трудом перелезая на куттер в сопровождении человека, до такой степени заросшего бородой, что у него видны были только нос и уши.

— Эй, Тихон! — обратился к нему Ермолай. — Подай-ка сюда вон ту рыбку, а то еще скажут, что мы пришли с пустыми руками.

Тихон, покопавшись на дне лодки, вытащил оттуда осетра величиной с десятилетнего ребенка, бережно держа его на вытянутых руках.

— Давай его сюда! Клади туда же, в общий котел! А посудинки не прихватил, Ермолай, а?

— Чего нет, того нет, — с искренним сожалением ответил Ермолай.

Из темноты появилась другая лодка, и послышался молодой, громкий голос:

— Если примете нас в компанию, мы вам песню споем…

— Косма? Ты? — обрадовался Емельян.

— Он самый!.. Эй, Косма, айда сюда! И вы там! — гаркнул бородач, успевший порезать на куски первого осетра и уже взявшийся за второго.

Их лодка пристала к борту и Косма прыгнул на палубу. Светловолосый Андрей, бывший подручный Ермолая, и еще один парень пришвартовали ее к куттеру и последовали примеру старшины. Емельян обнял Косму и облобызал его в обе щеки:

— Как живешь? Как дела?

— Хорошо. Как же иначе… — невозмутимо ответил молодой богатырь. — Здорово, дядя Адам… здорово, братцы…

— Адам этот, наш товарищ, — сказал Емельян, — нынче и завтра у меня в гостях…

— Не у тебя одного, — запротестовал Ермолай, а у всех!

— Жаль только, — продолжал Емельян, — что мне нечем его угощать, а у Ермолая, который его тоже за своего гостя считает, как раз ни одной посудинки при себе нету…

— Нету, ей-богу нету… — подтвердил Ермолай.

— Побожись, что если врешь, то не есть тебе акульей печенки до скончания века! А ну-ка, ребята! Пошарьте у него в лодке под банкой! Нет ли там чего-нибудь вроде ребенка в пеленках… только стеклянного…

— Стойте, ребята, — смущенно пробормотал Ермолай. — Сам посмотрю… будто и в самом деле что-то такое было… Ты бы уж лучше молчал! — обратился он к Емельяну. — У него у самого под мостками всегда свежий осетр припрятан. Как осетра выловит, сейчас лежалого на завод, а свежего себе под мостки, контрабандист матерый!

Они уже начали ссориться, обвиняя друг друга во всевозможных погрешностях, но, к счастью, раздался голос Тихона, сразу положивший предел их пререканиям:

— Готово! Ужинать!

Ермолай прыгнул в свою лодку и вернулся с бутылкой в руках — как раз во-время, чтобы занять свое место вокруг постеленного Космой и Андреем рушника, на котором уже лежали ломти хлеба и стояли большой котел с ухой, еще больших размеров сковорода с жареной осетриной и кружка с уксусом.

— Ха-ха! — хохотал Емельян. — Ну, братцы, угощайтесь! Кушайте на здоровье! Будем пировать, пока… — Он подумал, что бы такое сказать особенное, чтобы было как можно поэтичнее: — Пока не взойдет месяц!

Принялись за еду: кто хлебал ложкой из котла, кто брал рукой облюбованный кусок со сковороды, обжигаясь, дул на пальцы и, круто посолив, отправлял его в рот. Жирный кусок сам лез в горло, за ним сейчас же следовал другой, третий. Сочная, вкусная рыба таяла во рту.

— А теперь кто обжегся, пожалуйста, прохладительного! — предложил Ермолай, протягивая заветную бутылку.

Выпили по очереди. Косма принес еще полную сковороду жареной осетрины, и все снова принялись за еду, запивая из Ермолаевой бутылки. Потом Емельян достал целую коробку молотого цикория, высыпал ее в котел, где только что варилась уха, прибавил горсть сахару и разлил этот своеобразный напиток по кружкам.

— Горяченького! — сказал он, подавая первую кружку Адаму. — Отведай, дорогой товарищ, нашего специального кофейку! Варится он на осетровом хвосте, не взыщи, зато горячий!

Адам ел и пил молча. Рыбаки начали жевать медленнее. Послышались вздохи. Над морем показался серебристый край месяца. Тихон встал и, повернувшись к нему лицом, перекрестился.

— Спасибо, Емельян, — пробормотал он.

— Ешь, ешь. А то рассержусь, — уговаривал хлебосольный хозяин.

— Не могу больше, наелся. Спасибо.

— И мы тоже, дядя Емельян, больше не можем, — сказал Андрей.

Косма затянул вполголоса песню. Но голос у него был такой сильный, высокий и чистый, что слышно было каждое слово:

Это была какая-то далекая, давнишняя, извечная жалоба, звучавшая непосредственно и страстно:

Он стоял, прислонившись к мачте и пел свою песню, говорившую о безнадежной любви и одиночестве. Слова этой песни знали все, и сначала Андрей своей высокой трелью, потом Ермолай своим басом, а за ним и остальные подхватили ее, и поплыла она, колыхаемая ласковой волной, по морскому простору. Адам думал: «Вот и я, каким был, таким и остался… а все-таки я теперь другой… не прежний, новый…» Он пел вместе с другими. Емельян положил ему руку на плечо:

— А ты его помнишь? Не забыл?

— Я ничего не забыл, — тихо проговорил Адам и снова вступил в хор.

Косма с Емельяном сидели, прислонившись к обносному борту куттера.

— Ну, как ты, все страдаешь? — шепотом, чтобы никто не слышал, спросил Емельян.

— Прошло, — так же тихо ответил Косма. — Успокоился я, мне теперь все равно.