Вал выхватил Адама из лодки и закружил в безумном холодном водовороте. Он успел широко открыть рот и набрать полные легкие холодного воздуха. Что-то сильно дернуло его за пояс… Кровь прилила к вискам, грудь, казалось, готова была разорваться. Он выскочил на поверхность и едва успел еще раз глотнуть воздух, как гребень нового вала обрушился ему на голову. Он перекинул его вверх ногами, как куклу и, играя, обмотал канатом, потом ударил головой о борт лодки. В этом диком водовороте он два раза почувствовал чье-то прикосновение. Кто это был: Филофтей ли, Трофим ли или оба, он не мог знать, но постарался не запутать их своей веревкой, которая дергала его при каждом движении лодки. Появляясь на поверхности, он всякий раз набирал в легкие побольше воздуха, стараясь сделать это до того, как на него обрушивался и снова погружал его в бурлящую пену следующий вал. Он плохо соображал, что происходит, задыхался, оставаясь слишком долго под водой, и много раз был на волосок от гибели, но все-таки еще не совсем обессилел и, сам не зная как, вырывался на поверхность. Один раз канаты, на которых держались другие, чуть не запутали его: с одной стороны тянула лодка, с другой — тяжелое тело одного из товарищей. Отчаянно выбиваясь, он с ужасом спрашивал себя: неужели один из них уже утонул? Кто именно? Мысли эти мелькали у него в голове в то время, как он судорожно освобождался от державших его под водой пут. В ушах у него звенело, грудь мучительно давило. Серый свет пасмурного дня едва проникал сквозь прозрачную воду. Широко раскрыв глаза, Адам увидел серебристую пену, длинный черный остов лодки, отходившие от него змеевидные беловато-серые канаты и плававшее у него над головой чье-то темное тело. Ему показалось, что дальше выдержать нельзя, он уже приготовился открыть рот и глотнуть смертоносной воды, но в этот момент каким-то образом все-таки выкарабкался на поверхность и жадно, полной грудью вдохнул. Но тут он с ужасом увидел, что недалеко от него плавало спиной вверх бездыханное тело Трофима — это было то самое тело, которое он заметил снизу. Лица Трофима не было видно. В эту минуту Адама захлестнул новый вал, больно ударил о перевернутую лодку, намотал на нее канат, которым он был привязан, и он оказался неподвижно прижатым к просмоленной обшивке. Голова его болталась над самой водой. Рядом с ним и таком же положении висел головой вниз Филофтей с торчащей вверх бородой. Рот его был полуоткрыт, зубы обнажены. Глаза неподвижно смотрели в серое небо, где ветер гнал черные, как угольный дым, тучи. Все это Адам успел разглядеть, пока его не покрыл очередной вал. Вися вниз головой, он снова очутился под водой, плотно прижатым к лодке. С упорством отчаяния он принялся распутывать державший его канат и, наконец распутав, в полном изнеможении повалился ничком на перевернутую лодку, где рядом с ним лежал навзничь крепко привязанный к ней уже мертвый Филофтей. Адам едва успел набрать воздуха в легкие, как волны перевернули лодку, а он оказался в воде, плавающим в десяти шагах от нее. Опять набежал огромный вал, опять он яростно боролся, пытаясь выбраться на поверхность, опять на него обрушились целые тонны бурлящей пены и воды…

Прошло много, очень много времени — он никак не мог бы сказать, сколько именно. Несколько раз он чувствовал, что больше не может, что лучше сдаться и прекратить борьбу, что смерть будет желанным отдыхом и избавлением. Но как раз в эти-то минуты и появлялась в нем непреоборимая жизненная сила, ярость и воля к сопротивлению. Он научился обманывать море, удаляясь от лодки, когда к ней приближался вал, карабкаясь на нее и отдыхая на ней, когда ему казалось, что вал еще далеко. Но когда пенистый гребень готовился настичь лодку, он хватался за свой конец и держался поблизости от носа — так, чтобы лодка, опрокидываясь, не могла его ударить. Он боролся с морем и лодкой, как с живыми, одушевленными чудовищами и — казалось — не уставал. Никогда, до сих пор, он не знал, что у него столько силы. Да и теперь не знал, потому что не думал о себе. Мысли его были так же беспорядочны, как волны. Они то уносили его домой, в Даниловку, то снова возвращали сюда, к дяде Филофтею, которого смыло-таки с лодки и труп которого плавал теперь невдалеке, иногда сталкиваясь с трупом Трофима. Потом мысли вовсе исчезали и оставалась лишь, непреклонная воля, лишь страстное желание не поддаваться и превозмочь опасность, которая ежеминутно грозила ему среди оглушительного завывания бури и волн, обрушивающихся на него, как стены.

* * *

Адам сам не знал, что случилось дальше — слишком уж он промерз, слишком устал, слишком ошалел от всего, что с ним происходило. Все еще держась на поверхности, он глянул на небо: на юге, — или это был север? — оно было голубым. Гребни стали ниже. Подул другой ветер, уже не такой холодный, и с противоположной стороны. Потому и спали пенистые гребни, потому и не носились больше по воздуху облака брызг, потому и не грозил больше смертельной опасностью каждый новый вал. Адам вскарабкался на опрокинутую лодку и замер, отдыхая, прижавшись лицом к ее просмоленному днищу, шершавому от подмешанного в смолу песка. Немного отдохнув, он соскользнул в воду и попытался перевернуть лодку. Но это ему не удалось. Он попробовал еще раз и чуть не перевернул. При третьей попытке лодка с трудом легла на бок и наконец приняла нормальное положение. Она была полна воды. Адам влез в нее и, погрузив руки по самые плечи в воду, принялся ощупью искать привязанный Филофтеем черпак. Найдя его, он принялся откачивать воду и провозился с этим до самого вечера… Закат был багровым, небо на западе — чистое, море — как голубая сталь. Волнение еще продолжалось, но гораздо слабее. Вычерпав всю воду из лодки, Адам отвязал весла и укрепил на кочетах. Он работал машинально, почти бессознательно, как во сне. Обрежь он себе в эту минуту палец — он бы ничего не почувствовал. Он так исхудал, что его трудно было узнать.

Мертвые Филофтей и Трофим, уткнувшись лицом в воду, все еще держались на поверхности. Адам перегнулся через борт и потянул за один из концов. Труп Трофима послушно приблизился к лодке — словно это был вовсе не труп, а рыба на лесе. Неужели это в самом деле был Трофим? Адам схватил его за плечи, втащил в лодку и положил на дно. Потом вытащил Филофтея и положил рядом. Глаза у обоих были открыты. Адам их закрыл. У Филофтея из под рубахи выбился висевший на шнурке маленький железный крест. Адам снова сунул его под рубаху, на мокрую, волосатую грудь. Потом залез под ворот Трофиму: шнур с крестом были на месте. Все даниловские рыбаки носили тогда такие кресты. У Адама тоже был крестик, которым благословила его мать. Он пощупал у себя под рубахой, но шнура не нашел: он, наверное, оборвался, когда Адам барахтался в воде. Он равнодушно пожал плечами — зачем ему крест?

Довольно того, что кресты были у обоих мертвецов…

Он долго сидел на банке и смотрел на них, положив руки на колени. Теперь, с закрытыми глазами, они казались безмятежно спавшими или только притворяющимися, что спят, потому что Филофтей лежал осклабившись. Адам почувствовал, как что-то медленно, медленно подступает ему к горлу и вдруг заплакал.

— Что вы наделали? — бормотал он, раскачиваясь. — Дядя Филофтей… Трофим… Что вы наделали?..

Как будто они были виноваты в том, что случилось.

Никто ему не ответил. Лишь чайки кружились и кричали саженях в двухстах от лодки — бог весть, что они там нашли. В лодке царило молчание. Позднее, когда на море спустилась ночь и в небе зажглись Большая Медведица и, над самой его головой, Северная Полярная звезда, Адам взялся за весла и начал медленно, устало грести, направляясь на запад — туда, где, как он знал, можно найти землю.