Так случилось, что осенью года                                жэньсюй, Когда уж седьмая луна на ущербе была, С гостем плыли мы в лодке у Красной                                скалы; Чуть прохладой дышал ветерок, Не тревожили волны реку. Гостю я предложил, поднимая свой кубок                                с вином, Строки вместе припомнить о Светлой луне, Спеть о Деве Прекрасной стихи. Вскоре Над восточной горой появилась луна, Поплыла-поплыла между звезд. Засверкала река, Словно капли росы ниспадали на водную                                рябь, И смешались в одно небеса и вода. Как велик этот водный простор! Это — в тысячи цинов вокруг —                               необъятная ширь! В колеснице-ладье мы по ветру летим                               и летим В пустоту и безбрежность, не ведая, где                               их предел. Кружим в вечности, кружим, от мира                               сего отрешась, И как будто на крыльях — взлетаем                               в обитель святых.. Так мы пили вино, и веселью, казалось,                               не будет конца, А потом, на борта опираясь, мы начали                               петь. Пели так: «Из корицы ладья — о-о-си! — Из орхидеи весло. В пустоте-чистоте — о-о-си! — Мы стремимся туда, где светло. Постигаю простор — о-о-си! — Но увы, лишь в мечтах. Где же Дева Прекрасная — о-о-си! — В небесах?» …Гость мой флейтой отменно владел: Вторя песне, Звучала мелодия грустно-протяжно                                   в ночи, В ней и слезы и жалобы слышались, Скорбь и печаль; Эта музыка вдаль уплывала, Тянулась, как нить,— И, быть может, драконы проснулись                                   в пещерах в тот миг И слезу уронила вдова в одинокой ладье… Вот объятый тоскою, оправив халат, Сел учитель по имени Су перед гостем И с досадой спросил: «Что ж ты песню прервал?» «Посветлела луна, звезды стали редеть, Ворон к югу летит, — мне ответствовал                                    гость.— Эти строки, — сказал он, — начертаны                                    Цао Ман-дэ. Поглядите на запад, — мой гость                                    продолжал, — Там Сякоу вдали. Обернитесь к востоку — на востоке Учан. Русла рек, цепи гор меж собою сплелись, И леса разрослись — зелены-зелены… …Это здесь Чжоу Лан проучил так                                    жестоко Мэн-дэ! Под Цзинчжоу врага разгромив, По теченью спустившись в Цзянлин, Плыл Мэн-дэ на восток… Путь проделали в тысячу ли тупоносые                                    судна его, Неба синь затмевали полотнища                                    флагов-знамен. По прибытье в Цзянлин, разливал он                                    хмельное вино И с копьем, на коне восседая, сочинил                                    эти строки, Что ныне припомнились мне… Был героем он в жизни своей, А теперь — где обитель его?.. Я и вы, мой учитель, рыбачили, хворост                                    сбирали На острове, что посредине реки, — С каждой рыбкой, креветкой знакомы, С каждым лосем, оленем дружны. Лодку — лотоса лист — направляя вперед, Пили вместе вино. Мы казались себе мотыльками Между ширью небес и землей Или зернами риса в безбрежной стихии                                     морской…» И изрек он, мой гость: «Опечален я: жизнь — это миг! Полон зависти я: бесконечно теченье                                     Чанцзян! Если б вечно летать мне, подобно                                     небесным святым! Эту яркость луны если б мог я навечно                                     объять! Знаю, мало мгновенья, чтоб это постичь, И поэтому тонут мелодии музыки                                     в скорбных ветрах…» Я сказал ему так: «А доподлинно знает ли гость, Что такое — вода, что такое — луна? Все идет чередой, как вода, как теченье                                     реки, Все идет чередой, но ничто никогда                                     не уйдет. И луна — то кругла, то ущербна,                                     но вечно — луна, И не в силах никто увеличить-уменьшить ее. Ибо, если изменчивость ставить началом                                     начал, В миг единый не в силах мы вечность                                     вселенной постичь; Если ж будем считать постоянство                                     за первоисток, То и я, и мой гость, да и все, что мы                                     видим вокруг,— Вечно все! Так зачем же завидовать тщетно Чанцзян? Между тем в небесах и на этой земле Всякой твари и вещи свое назначенье                                    дано. Если есть что-то в мире, чем я обладать                                    не могу, То йоты того не посмею присвоить себе. Но ведь ветер, что чист в небесах, Не запретен для наших ушей, А луна среди звезд, что светла, Не боится взглянуть нам в глаза. Мы возьмем их себе — и не будет                                    препятствий тому, Ибо Высшим Создателем нам во владение                                    дан Этот вечный источник живой красоты, Мы им можем владеть как хотим!» И от радости тут засмеялся мой гость, Засмеялся и кубок наполнил вином. А потом, после трапезы, Кубки и плошки вокруг разбросав, Мы лежали на дне нашей лодки вдвоем И не знали, объятые сном, что восток                                     побелел.