Постель на двоих

(Пер. Н. А. Сомкиной)

1

Ван Чэнь и Су Цзе дружили с самого детства и вместе выросли в Угольном дворе города Бочэн. Ван Чэнь был младше Су Цзе на три года.

Когда Ван Чэнь пошел в младшую группу детского сада, Су Цзе уже ходила в старшую. В то время их семьи жили по соседству, через стену друг от друга. Каждый день Су Цзе водила Ван Чэня в садик и обратно. Эта маленькая барышня воспринимала сию обязанность как важное, ответственное дело, и время от времени брала Ван Чэня за руку. Ван Чэню нравилось ходить за ней маленьким хвостиком. Когда приходилось преодолевать канавки и ямы, Су Цзе, опасаясь, что Ван Чэнь не сможет самостоятельно их перешагнуть, кое-как брала его в охапку, гулко топая, переставляла ногу через препятствие и почти всегда падала, после чего они оба катились, сплетясь в клубок. Дети, впрочем, считали это невообразимым весельем. Поднявшись, они охлопывали одежду и штанишки, только лишь затем, чтобы в следующий раз вновь неизменно упасть.

Друг за другом они поступили в младшую школу Цзыди. Когда они учились в начальных классах, шахта выделила спонсорскую помощь средней школе, и Су Цзе с Ван Чэнем вновь стали однокашниками. Когда пришло время поступать в университет, они остались товарищами по учебе. Едва поступив в Бочэнский технологический институт, Ван Чэнь попал на провинциальный студенческий фестиваль искусств. Он даже поверить не мог, что девушка, танцевавшая на сцене, — это Су Цзе, настолько потрясающе и непостижимо переменилась она с годами. Когда он вновь столкнулся с Су Цзе во дворе, его сердце вдруг заколотилось по непонятной причине. Волосы, которые Су Цзе с детства собирала в конский хвост, теперь рассыпались по плечам мягкими колечками. Когда дул ветер, пряди трепетали, словно струны арфы.

В свой день рождения Ван Чэнь пригласил Су Цзе на праздничный банкет. Ван Чэнь налегал на педали велосипеда, а Су Цзе, приподняв ноги, сидела поперек багажника у него за спиной. Всю дорогу Ван Чэнь упивался звучанием ее смеха. В летних сумерках высоченные березы тихо шелестели на ветру. По прибытии в ресторан Су Цзе обнаружила, что среди присутствующих она единственная девушка. В один миг на Ван Чэня обратились понимающие взгляды. Чокаясь с ним, гости произносили тост: «Братишка, поднимаем бокал за вас двоих». Су Цзе смеялась, непринужденно поднимала бокал и одним глотком осушала его.

В тот вечер Су Цзе и Ван Чэн долго сидели в садике у дома. Ван Чэнь наконец осознал, что Су Цзе нравится ему уже очень давно, настолько давно, что даже он сам не может точно сказать как долго. Только сейчас он по-настоящему это ощутил. Су Цзе отвечала со смехом, однако слова ее не пришлись ему по вкусу. Потому что Су Цзе сказала, что всегда считала его младшим братом. У Ван Чэня возникло чувство, что им пренебрегли. Он распластался на маленьком столике, уронив лицо в сложенные руки.

— Но мне всегда казалось, что я тоже тебе нравлюсь, — сказал он, подняв голову спустя некоторое время.

— Почему? — спросила Су Цзе.

— Разве мы не из тех, у кого детская дружба превращается в любовь?

Су Цзе расхохоталась и долго не могла успокоиться. Она протянула руку и игриво растрепала волосы Ван Чэня, как будто это шерстка котика или щенка.

— И откуда у тебя взялось столько непристойных мыслишек?

Чем больше она смеялась над ним, тем больше в нем росло ощущение, что нужно сделать хоть что-нибудь. Он медленно придвинулся к ней поближе, крепко сжал ее руку и притянул к себе, не давая уклониться. Его губы запечатали поцелуй на ее лице.

Су Цзе засомневалась, что ей делать дальше. Аромат цветов и трав, который принес вечерний ветер, вскружил ей голову. От тела Ван Чэня исходил такой мощный самцовый запах мужских гормонов, а ведь еще совсем недавно она высмеивала его за то, что он пахнет молоком. Су Цзе ощутила его мужскую решительность и напористость, и в момент замешательства язык ее сам собой выскользнул ему навстречу. Вот так она и научила Ван Чэня целоваться.

Нельзя сказать, что Су Цзе не питала к Ван Чэню ни капельки чувства, но за годы, что они росли бок о бок, ощущение новизны и таинственности, волнения от переживаний несколько притупились. Она вспомнила их ссору в начальной школе, когда она водрузила Ван Чэня на бетонный постамент, на котором играли в пинг-понг, и уселась на него верхом, чтобы как следует проучить. Кажется, все из-за того, что днем раньше Ван Чэнь, готовясь к урокам у нее дома, спрятал ее коробку с карандашами. Толпа подростков обступила их, подзуживая и крича: «Скорее смотрите, Су Цзе и Ван Чэнь „сношаются“!» На шахте это слово употребляли чаще, чем кричали иностранцам: «Хэллоу!», это было излюбленное словечко мужчин от мала до велика. Подростки довольно быстро раструбили об этом событии на всю округу и даже останавливали Ван Чэня или Су Цзе по дороге на учебу или домой, допытываясь, сношался ли он или она. У четвероклассницы Су Цзе были довольно смутные представления о значении этого слова, и она с рдеющим лицом отвечала, что нет. У первоклассника Ван Чэня же оно вызывало крайнее возбуждение. Ван Чэнь быстро разузнал все без наставников, попутно влившись в шайку этих подростков, и разглядел, что Су Цзе больше не такая глиста, как раньше. Даже сказал ей, подстрекаемый приятелями: «Хочу тебя сношать».

От этих воспоминаний Су Цзе стало невесело, ей не хотелось мириться с такой судьбой.

Отец Ван Чэня был диспетчером на угольной шахте, мать — заводским врачом; после ухода на пенсию она открыла собственный медпункт, так что семья имела неплохой доход. У Ван Чэня были старшие брат и сестра, а он самый младший в семье. Су Цзе казалось, что он привязан к родителям, что из него выпестовали ленивого, самодовольного баловня. Немало парней на шахтах не шли учиться и после окончания средней или даже начальной школы принимали эстафету у отца и уходили работать на шахту. Ван Чэнь целыми днями проводил с ними и точно так же жил, плывя по течению и не имея никаких амбиций. И как же такой человек будет способен обустроить собственную жизнь? Су Цзе, проработавшая к тому времени уже год, познавшая изменчивость, взлеты и падения взрослого мира, ясно понимала, что Ван Чэнь совершенно не тот человек, который ей нужен.

2

Фирма Су Цзе приняла новый проект. Из Шанхая приехал представитель заказчика, Сунь Вэйцзин, мужчина тридцати пяти — тридцати шести лет, тощий телом, изящный речью и с деловой хваткой. Когда-то он преподавал в университете экономику. Возможно, его не удовлетворяли теории о богатстве и почете, и он начал воплощать свои знания на практике. Сопровождая его в инспекцию, генеральный директор взял с собой Су Цзе. Хотя Сунь Вэйцзин повидал немало красивых женщин, при появлении Су Цзе глаза его загорелись. Взгляд девушки показался ему пленительным, а характер прямым и честным, что радикально отличало ее от шанхайских женщин, которые прятали хитрый, изворотливый ум за маской мягкости и преданности.

Накануне возвращения Сунь Вэйцзина в Шанхай Су Цзе сопровождала его в походе за сувенирами. В торговом центре на витрине с товарами класса «люкс» они увидели хрустальный шар, внутри которого находилась маленькая полянка с домиком, словно из сказки братьев Гримм. Сунь Вэйцзину он показался очень милым, он задержался на какое-то время, вертя его в руках. На следующий день по прибытии в аэропорт Су Цзе украдкой сунула ему в руки коробочку. Открыв ее, он увидел вчерашний хрустальный шар. Пораженный, он спросил Су Цзе, зачем она дарит ему это.

— Увидела, что тебе понравилось, вот и подарила, — ответила Су Цзе.

Сунь Вэйцзин не слишком поверил, что все на самом деле так просто, и переводил исполненный подозрения взгляд с хрустального шара на лицо Су Цзе и обратно.

Нельзя сказать, что у Су Цзе вовсе не было скрытых намерений. Появление Сунь Вэйцзина в Бочэне дало ей возможность увидеть мужчину совершенно нового типа, а также поглядеть на образ жизни более высокого уровня. Когда генеральный директор случайно упомянул, что Сунь Вэйцзин одинок, сердце ее учащенно забилось, и в нем родились какие-то неведанные ранее мечты. Она страстно надеялась, что в ее жизни произойдут какие-то перемены, но рядом с Сунь Вэйцзином чувствовала себя неполноценной. Как девушка, выросшая в Бочэне, могла бы привлечь взгляд того, кого столько лет искушал Шанхай? С Ван Чэнем Су Цзе придавала лицу строгое выражение, но, обращаясь к Сунь Вэйцзину, неизбежно выглядела дурой. Когда Сунь Вэйцзину пришла пора возвращаться в Шанхай, Су Цзе ничего не могла поделать и беспомощно наблюдала, как дверь в новую жизнь медленно закрывается у нее перед носом. Она никак не смогла просчитать, не знала, как покорить этого зрелого мужчину из Шанхая. Когда придумывать не осталось больше сил, Су Цзе решила, что значит, такова ее судьба. С тех пор она упала духом.

— Спасибо за огромный рабочий опыт, который ты мне передал, — произнесла она, подняв глаза навстречу взгляду Сунь Вэйцзина. — Считай, что это на память.

Вернувшись в Шанхай, Сунь Вэйцзин продолжал звонить ей. Время от времени он поигрывал хрустальным шаром и будто вновь слышал звонкий голос Су Цзе, сказавшей: «Мне кажется, что Шанхай похож на этот хрустальный шар». Сунь Вэйцзин вспомнил, что в тот момент он сперва не понял ее слов и переспросил, что она имеет в виду. «Вечная сказка», — смеясь, ответила Су Цзе. «Днем Шанхай совершенно обычное место, — ответил тогда Сунь Вэйцзин. — Этот сказочный свет появляется только изредка, ночью». Теперь не поняла уже Су Цзе и призналась, что его речи столь возвышенны и глубоки, что над скрытым смыслом многих слов ей нужно, успокоившись, поразмышлять. «Хочешь поехать в Шанхай?» — спросил Сунь Вэйцзин. «Конечно, хочу! — наигранно воскликнула Су Цзе. — Но с моими ничтожными талантами, если я и попаду на шанхайскую набережную, буду там Золушкой, которая никогда не посмеет поднять головы».

Су Цзе произнесла это с веселым лицом. Возможность переехать в Шанхай правда казалась ей чем-то недостижимым, так что она могла без обиняков озвучить эту мысль, а озвучив — сразу забыть, это ведь не было чем-то серьезным. Впоследствии в телефонных разговорах он больше не слышал от Су Цзе ни слова о Шанхае, она рассказывала ему лишь о проблемах на работе и обсуждала с ним кое-какие идеи. Однажды она пожаловалась, что к ней пристает генеральный директор. Сунь Вэйцзин отчетливо слышал, как голос Су Цзе на другом конце провода дрожит от гнева, возможно, она даже, разуваясь, швырнула туфли, каждая из которых ударилась о стену с глухим стуком. Но девушка не плакала, она сказала, что у него ничего не вышло и что она сама потребовала перевести ее с офисной работы на инспекцию строительной площадки. Такой поступок показался Сунь Вэйцзину неожиданным, но при этом исполненным силы духа. Однако он все-таки беспокоился: ведь такая работа требует много энергии, справится ли она с ней? В этот момент в голосе Су Цзе зазвучали слезы от обиды на несправедливость.

— А что же мне делать? Сегодня утром меня ударило стальным прутом по голове, на мне была каска, но все равно ужасно больно.

Сунь Вэйцзин слышал, что она изо всех сил пытается обуздать эмоции, но ее горло словно чем-то сдавило. Его взгляд упал на хрустальный шар, лежавший возле телефона, и он неожиданно для себя самого выпалил:

— Приезжай в Шанхай, я помогу тебе найти работу. Здесь ты сможешь преуспеть быстрее, чем могла бы в Бочэне.

Эти слова изумили не только Су Цзе на другом конце провода, но и самого Сунь Вэйцзина. Пока девушка потрясенно молчала, он вынужден был быстренько заглянуть вглубь себя. Эта мысль и правда все время сидела у него в голове, но он все никак не мог решиться ее озвучить. Слишком много времени проведя на рынке, он волей-неволей делал отношения между мужчиной и женщиной частью расчета. Пару раз у него были отношения, полные взаимных интриг, с несколькими женщинами он просто спал. Нужно сказать, что спал не задаром, они стоили ему кучу денег. Сунь Вэйцзин сокрушался, что деловому человеку и правда никогда не постичь женщин, поэтому так называемые дела сердечные набили ему оскомину. Встретив Су Цзе, он ощутил давно забытое дыхание свежести, похожее на лежащий перед ним хрустальный шар, чистый и прозрачный. Сунь Вэйцзин не мог не проявить бережное отношение к этой девушке, ему казалось, что оставить ее в Бочэне, городе с сильно загрязненным воздухом, будет пустой растратой красоты, словно бросить жемчужину во мрак или надеть парадное платье среди ночи. По привычке он машинально вновь произвел расчет. Интересуясь, хочет ли Су Цзе приехать в Шанхай, он на самом деле испытывал ее. Вцепись она сию же секунду в эту возможность, он счел бы ее девушкой того же сорта, как тех, которые, переспав с ним, пытались найти возможность как можно больше из него вытянуть. Когда Су Цзе не отнеслась к предложению серьезно, он втайне вздохнул с облегчением. С каждым ее телефонным звонком его чувства неизбежно становились все более деликатными и сложными: он страстно жаждал, что Су Цзе выкажет интерес к Шанхаю, и вместе с тем боялся, что она действительно об этом заговорит… Сунь Вэйцзин сам себе казался коварным наблюдателем, но что поделать, это школа жизни. Общение с Су Цзе раз за разом приносило ему чувство легкого разочарования, но вместе с тем в глубине души он чувствовал все большее облегчение. Оно и придало импульс чувству.

Голос Су Цзе пропал так надолго, что Сунь Вэйцзин несколько раз крикнул в трубку: «Алло! Алло! Су Цзе, ты меня слышишь?»

— Я не для того, чтобы в Шанхай уехать! — произнесла она наконец. — Я просто… просто хотела рассказать тебе о своей обиде, а как рассказала, сразу и полегчало, я правда не затем, что хочу ехать в Шанхай, я не хочу доставлять тебе хлопоты… Ай, не нужно было тебе все это говорить, это мои личные дела.

Слова лились сумбурным потоком, и Сунь Вэйцзин не прислушивался к ним, а неуклонно настаивал на том, чтобы забрать ее в Шанхай. Его готовность помочь Су Цзе отчасти объяснялась его желанием развивать с ней отношения. Но Сунь Вэйцзин не хотел, чтобы вышло вульгарно. Он решил разок побыть хорошим человеком и сделать все надлежащим образом. Раньше, совершая любой поступок, он взвешивал возможную прибыль и убыток, теперь же этот принцип вытеснила несвойственная ему рыцарская отвага.

Последующие несколько раз теперь уже Сунь Вэйцзин звонил Су Цзе. Он торопил ее побыстрее прислать резюме. При его посредничестве быстро нашлась фирма, изъявившая желание взять Су Цзе на работу. Она тут же отправилась в Шанхай. Стороны договорились и официально подписали договор.

В те дни, что Су Цзе провела в Шанхае, Сунь Вэйцзин везде сопровождал ее. Рост его был чуть больше метра семидесяти, Су Цзе на высоких каблуках слегка возвышалась над ним, а потому заметила на его голове первые признаки облысения. А нужен ли он, высокий рост, думала она. Ван Чэнь вот высоченный, да что толку с этой дубины под метр восемьдесят. Каждый раз, когда они брали такси, Сунь Вэйцзин открывал перед Су Цзе дверцу машины, страховал рукой ее голову, положив ладонь на дверную раму; когда она усаживалась, захлопывал за ней дверцу, обходил машину и садился с другой стороны. Су Цзе это немного трогало, немного возбуждало, а еще она втайне была крайне довольна тем, что за ней кто-то ухаживает. Когда они ходили в ресторан, Сунь Вэйцзин всегда спрашивал ее мнение и заказывал блюда по ее вкусу… На самом деле это были элементарные правила вежливости, которую проявляет мужчина к женщине, но когда Су Цзе еще выпадала возможность насладиться таким обращением! Это был Шанхай, а не Бочэн; это был Сунь Вэйцзин, а не бочэнские мужчины вроде ее отца, брата и Ван Чэня. Они различались, как различаются высококачественный и низкосортный уголь. Множество мельчайших деталей нанизывались одна за другой, складываясь в облик необыкновенно благородного, чуткого, приветливого и милого Сунь Вэйцзина. Часть мыслей Су Цзе изначально занимал пестрый, праздничный городской пейзаж Шанхая, но, продолжая общаться с Сунь Вэйцзином, все свои мысли она в конце концов полностью посвятила ему. Большой Шанхай, внезапно оказавшийся прямо перед ней, сконцентрировался в персоне Сунь Вэйцзина. Этот большой Шанхай был для нее непостижим и даже повергал в благоговейный трепет, но когда она видела в Сунь Вэйцзине шрамы настоящего знания об этом городе, его опытность, пришедшую с долгой работой, что в его костлявом теле как будто скрыта сила в тысячу цзюней, в Су Цзе рождалось ощущение, что теперь у нее есть тот, кто укрепляет ее дух и оказывает поддержку, и снова глядела в его глаза, и ее душа невольно переполнялась нежностью, доверием, восхищением, которые постепенно превратились в окончательную и бесповоротную любовь.

Встречаясь взглядом с Су Цзе, Сунь Вэйцзин испытывал воодушевление, он хотел именно такого эффекта. При всем его социальном опыте, Сунь Вэйцзин с первого взгляда разглядел бы, будь у Су Цзе какие-то замыслы в отношении него. Но у нее и впрямь не было никакого расчета. Она оставалась совершенно самой собой. Они быстро прояснили отношения. Су Цзе отработала на фирме несколько месяцев, а затем Сунь Вэйцзин с помощью брата-наставника из университета, который работал начальником комитета образования, устроил ее в среднюю школу учительницей. Он беспокоился, что она слишком много времени проведет на работе с женщинами из офиса и заразится от них идеями, что каждое дело должно быть сопряжено с материальной выгодой.

Су Цзе вернулась в Бочэн увольняться, собираясь через несколько дней помчаться назад в Шанхай. Она рассказала об этом Ван Чэню, утаив, впрочем, часть про Сунь Вэйцзина. Ван Чэнь выслушал ее с открытым ртом и спросил:

— Ты в Шанхай, а мне что же делать?

Это показалось Су Цзе смешным.

— Что должен, то и делай. При чем тут я?

— Я думал на тебе жениться, как институт окончу, — сообщил Ван Чэнь.

Су Цзе усмехнулась, подумав: «Вот бестолочь, неужели ты хотел, чтобы мы с тобой всю жизнь проторчали в этой дыре, Бочэне, как две лягушки на дне колодца?» Эта мысль невольно окрасила ее голос презрением.

— С чего ты взял, что я за тебя пойду? Ты умеешь зарабатывать так же мастерски, как и тратить? Ты много знаешь о мире вокруг тебя?

Ван Чэнь задохнулся от возмущения так, что не мог произнести ни слова, и только спустя время выдавил:

— Ты должна дать мне шанс повзрослеть, нельзя меня сравнивать с теми, кто уже вышел в люди.

«Мне — ждать тебя? — подумала Су Цзе. — Пока я дождусь, поезд уже уйдет, да еще и поди узнай, какой из тебя овощ вырастет». Ей совершенно не хотелось что-то ему обещать. В сравнении со счастьем, которое прямо сейчас ожидало ее в Шанхае, вопрос, что из двух выбрать, совершенно не требовал напряженных размышлений.

А Ван Чэнь приходил к ней каждый день. Он несколько раздражал ее, но прогонять его было неловко. Кто знает, когда они снова смогут увидеться после ее отъезда? Она наслаждалась ухаживаниями Ван Чэня и потому никогда решительно не отвергала его. При мысли о многолетней безусловной верности Ван Чэня ей становилось немножечко стыдно. Существование Ван Чэня, впрочем, никогда не мешало ей встречаться с другими парнями.

Вечером того дня Су Цзе должна была присматривать за домом брата, так как он с семьей уехал на курорт. Дом брата также находился недалеко от шахты, на расстоянии примерно семисот-восьмисот метров. Выходя от себя, в дверях она столкнулась с Ван Чэнем, который как раз пришел за ней. Су Цзе взяла его с собой. Они сидели на диване в гостиной, смотрели телевизор и болтали. Торшер очерчивал полукруг блеклого света в углу и на полу, оставив этих двоих за его пределами. Казалось, что если приглушить свет торшера, то комната погрузится в полную темноту. Кое-какие штуки все время подстрекали мысли Ван Чэня, он бросал на Су Цзе взгляд за взглядом, еле заметно дрожа всем телом.

На шахте было свое кабельное телевидение, где часто крутили гонконгское кино. В этот вечер сперва показали романтический фильм с Чоу Юнь-Фатом и Сильвией Чан «Все об А Лонге». А Лонг погиб в страшном пожаре на автодроме, так и не сведя ослепленного любовью взгляда с героини Сильвии Чан. Су Цзе загрустила, опечалилась и ощутила даже чувство разочарованной пустоты. Ее отравил яд этой мелодрамы.

Они по очереди сходили в туалет, выпили воды. Пробило уже десять часов, и Су Цзе велела Ван Чэню идти. Ван Чэнь уходить не хотел и попросил разрешения поглядеть на нее еще немного. В душе Су Цзе всколыхнулась неясная боль, она будто превратилась в героиню этой мелодрамы. Теперь она не просто не хотела, чтобы Ван Чэнь ушел, она задумалась, не уговорить ли его остаться. Они снова сели.

Они пропустили начальные титры нового фильма, но появление на экране Вероники Ип мгновенно прояснило ситуацию. Однако ни один из них не издал ни звука, несмотря на всю ее сексапильность. Они будто соревновались в абстрактном созерцании, поддерживали обычный разговор и даже оценивали телесные богатства Вероники свободно, отстраненно и раскованно. Однако Су Цзе уже заметила, что на спортивных штанах Ван Чэня восстал маленький шатер. Она впала в замешательство, и в этом чувстве смешались тревога о собственном благополучии, а еще невыразимая, но страстная надежда. Кое-что в ее собственном теле налилось и набухло, она прилагала все усилия, но не могла совладать с собой.

Вероника Ип наконец-то разделась. Ее нагота стала сигнальной ракетой, которая с пронзительным свистом улетела в небо, где ослепительно рассыпалась сверкающими искрами. Су Цзе негромко сухо кашлянула и потянулась за пультом управления, изогнувшись не самым естественным образом. Пульт лежал на столике у того конца дивана, где сидел Ван Чэнь. Су Цзе могла добраться до него тремя путями. Во-первых, могла встать и подойти к нему. Во-вторых, могла попросить Ван Чэня передать его. В-третьих, могла потянуться через Ван Чэня всем телом и рукой, проделав упражнение на растяжку. Су Цзе хотела воспользоваться первым или вторым, но моторика не подчинилась приказу мозга — задница приподнялась, а туловище простерлось за пультом. Рука уже нащупала его, как тело оказалось в капкане рук Ван Чэня. Он перевернул ее, словно книгу, с задней стороны обложки на лицевую сторону.

Шорохи в телевизоре были громкими и ясными, а самое важное — трехмерными, окружающими их, словно они сами в какой-то момент очутились внутри фильма. Дикое, неукротимое блужданье рук Ван Чэня словно крутым кипятком обдало Су Цзе; постанывая, она из последних сил попыталась сопротивляться. Сплетясь телами, они соскользнули на ковер. Ван Чэнь в несколько рывков снял одежду, его дыхание все учащалось. Су Цзе быстро раскрыла глаза и мельком увидела меж его могучих грудных мышц густые волосы, ничуть не уступавшие поросли иностранцев. Ее тело стало податливым, хоть держалась она отчужденно, на самом деле потребность внутри уже назрела.

Ван Чэнь победоносно вошел в нее, но оказалось вдруг, что он не знает, что делать дальше. План был нарушен по всем пунктам. Предполагалось действовать по шаблону, почерпнутому из видео, книг или пересказанному приятелями. Предполагалось также, что все это не бог весть какое дело. Он задрал голову и посмотрел на экран, но та парочка уже закончила сношаться и теперь глядела друг на друга чувственными взглядами. Он застыл, думая, не спросить ли совета у Су Цзе.

Су Цзе разволновалась. Несмотря на то что она прекрасно знала, что делать дальше, как же можно было об этом говорить? И если сказать, не превратится ли ее сопротивление в комедию? В ней поднялась досада на то, что Ван Чэнь такой тупой. Когда стало ясно, что Ван Чэнь в ее теле как в тупике, она не выдержала и сказала:

— Давай быстрее.

Услышав ее слова, Ван Чэнь засомневался, имеет она в виду быстрее двигаться или быстрее заканчивать, и поспешно согласился:

— Ладно, я быстренько.

Однако когда он начал двигаться, его хватило всего на пару раз. Он хотел было бросить все силы на стремительный рывок к финишу, но и тот был ему не по зубам, и то самое место в нижней части тела неуправляемо съежилось. Ван Чэнь не смел взглянуть на Су Цзе, ему только и оставалось, спрятав лицо, лежать на ней ничком, словно умоляя о милости. Он надеялся, что в этот момент она поцелует его, тепло подбодрит. Вместо этого Су Цзе легонько оперлась о него руками, приподнялась, и он сиротливо остался сушиться снаружи.

Ван Чэнь собрался было полежать, прижавшись к спине Су Цзе, но она встала и, не одеваясь, как была, сверкая нагим телом, отправилась прямиком в ванную. Она включила душ, с напором хлынула водяная струя. Су Цзе подняла лицо ей навстречу, ощущая растущую тяжесть на сердце: она не любила Ван Чэня, но занималась с ним любовью. В ней родилось чувство вины, непонятно, перед собой или перед Ван Чэнем.

Когда Су Цзе вышла из ванной, прикрыв грудь полотенцем, Ван Чэнь уже оделся. Он смотрел, как Су Цзе, повернувшись к нему спиной, надевает кружевной лифчик, трусики, потом платье, а затем сказал:

— Как окончу институт, тоже поеду в Шанхай.

Су Цзе несколько опешила и даже взглянула на него. В тени, очерчиваемой светом торшера, его лицо казалось очень серьезным. Су Цзе подошла к нему, погладила по голове и сказала:

— Найди себе девушку и приезжай ко мне в Шанхай на медовый месяц.

Совершенно неожиданно она почувствовала, что ничего ему не должна, ее угрызения совести как рукой сняло, напротив, ощутила легкость во всем теле, словно сбросила какое-то бремя.

3

Окончив университет, Ван Чэнь отправился не в Шанхай, а в Пекин. Задействовав кое-какие связи семьи и потратив немало денег, он смог получить пекинскую прописку. Благодаря этому и снова через какие-то связи он смог попасть в фирму телекоммуникационного оборудования, директор которой был родом из Гонконга.

Ван Чэнь начал с должности агента по продажам в отделе маркетинга. Каждое утро он, аккуратно уложив волосы гелем, надев костюм, повязав галстук и подхватив портфель, сновал по абсолютно холодному, продуваемому кондиционерами офисному зданию и в промежутках между абсолютно гонконгским «Хай!» и изобретенным Фу Бяо соединенным в четыре слога «Окей!», бесконечно переключая линии и отвечая на звонки клиентов. Это давало ему в некотором роде ощущение беловоротничковой элиты, несмотря на то, что носки и трусы он не менял, наверное, по три-четыре дня. Он даже сблизился с одной довольно влиятельной персоной, бравшей его с собой на игру в гольф. В Бочэне тоже было поле для гольфа, но куда уж тому полю — здесь был целый ряд автоматов по подаче мячей, а впереди на тридцать метров простиралось искусственное озеро. Если выбитый мяч приземлялся на воду, работники садились в маленькие лодочки и добывали его оттуда рыболовецкой сетью.

Один из приятелей по имени Ван Дун справлял день рождения и пригласил всех в караоке, где они пели до двух ночи, после чего отправились в гостиницу, где сняли номер, чтобы поиграть в мацзян. Ван Чэнь, несколько дней подряд бегавший по делам, уже не мог всего этого выдержать и тихонько спал в сторонке. Когда он довольно глубоко провалился в сон, кто-то растормошил его. Разлепив веки, Ван Чэнь подпрыгнул от испуга. Прямо перед ним находилась густо раскрашенная барышня с такой пышной высокой грудью, что маечка на бретельках едва не трещала под ее напором. Его взгляд непроизвольно остановился на двух полуобнаженных холмиках, а девушка гордо выпятила свою наливную грудь, упершись ею в Ван Чэнев подбородок.

Ван Чэнь быстро оглянулся, скатился с другого конца кровати и пересел на диван. Столик для мацзяна еще стоял, но Ван Дун и компания куда-то пропали.

— Ты кто? — спросил Ван Чэнь, массируя виски.

— Разве не ты меня позвал? — спросила барышня.

В голове Ван Чэня все никак не прояснялось, и он не понимал, что происходит.

Девушка, вероятно, страдала синдромом гиперактивности, потому что, сидя на кровати, не переставая крутила бедрами и выгибалась в пояснице.

— У нас повременная оплата, и уже двадцать минут прошло.

С этими словами она уселась Ван Чэню на колени.

В грудь Ван Чэня в прямом смысле уперлись ее два пышных холмика, потерлись о него раз, другой, и определенные части его тела вздулись туго-претуго, как шар аэростата. Девушка почувствовала это и с профессиональной соблазнительной улыбкой потянулась рукой к пуговицам на его брюках.

Воздух был спертый, плотный и горячий, как будто в котле переварили кашу, а Ван Чэнь — как пролетающая мимо мушка, которая изо всех сил старается преодолеть жаркий пар, клубящийся над котлом. Соблазн довел его желание до предела, он подхватил девушку на руки и бросил на кровать.

Она перевернулась, потянувшись к лампе у изголовья кровати. Ван Чэнь увидел, что поры на ее спине грубые и большие, перемежающиеся угрями, забитые грязным салом, как свиная кожа, из которой выдернули щетину. А еще как у шахтерских жен из его детских воспоминаний, которые каждое утро появлялись с заплывшими глазами, всклокоченными волосами, грязными лицами, опухшими от совокуплений ночь напролет, и брели за ворота выливать ночные горшки. Ван Чэню тотчас стало дурно, он потянулся следом и вновь зажег только что погашенный светильник.

— Уходи, мне не нужно.

Девушка изумилась, подняла запястье и посмотрела на часы.

— Давай я тебе на десять минут продлю.

Она-то думала, Ван Чэнь опасается, что ему не хватит времени и из-за этого процесс не доставит ему удовольствия. И ей совершенно не хотелось, чтобы сто юаней, которые заприметил ее глаз и которые должны были упасть ей в руку, вот так просто упорхнули.

Ван Чэнь, не задумываясь, достал из кармана брюк кошелек, выудил из него сто юаней и сунул девушке в руку со словами:

— Тебе ведь деньги нужны? Возьми и можешь идти.

Девушка сунула деньги в голенище ковбойских сапог и больше не приставала к нему. Однако в ней вдруг словно проснулся неподдельный интерес к его крепкому телу.

— Почему не стал? — не удержавшись, спросила она, ткнув пальчиком в кубики на его прессе.

— У меня живот внезапно заболел, — ответил Ван Чэнь. — Настроение пропало.

Девушка глянула на мотню его брюк, повеселела и без обиняков заявила:

— Хорошо, в следующий раз тебе скидку сделаю, полцены.

Ван Чэнь запер дверь, погасил лампы и принялся мастурбировать. В пучинах его памяти мелькнуло лицо Су Цзе, ее белоснежная, чистая спина, покрытая бусинками влаги.

Закончив, он отправился в туалет, набрал горсть воды и плеснул в лицо. Взглянув в зеркало, он обнаружил, что телесное возбуждение волнами захлестнуло лицо и осело на нем прыщами.

Вечером следующего дня та же компания собралась посидеть в баре. Завидев Ван Чэня, все странно захихикали. Затем каждый сказал: «Ой-ой, у меня живот болит». Поначалу Ван Чэнь даже удивился, почему желудочный приступ случился со всеми в один и тот же день. У барной стойки сидела девушка, и народ стал подстрекать Ван Дуна, чтобы тот ее склеил.

— У меня живот болит, — нахмурившись, сказал Ван Дун. — Настроение пропало.

Ван Чэнь внезапно понял. Он пихнул каждого кулаком со словами:

— Друзья мы или нет? Как же можно было мне такую ловушку подстроить?

Все дружно расхохотались.

— Да мы опасались, что ты совсем плох стал со своим воздержанием.

Они никогда не видели, чтоб он появился где-нибудь с девушкой.

Действительно, по приезде в Пекин Ван Чэнь даже женской руки не касался, хотя на дворе стояла эпоха, когда в любом месте в любое время люди занимались сексом, не нуждаясь для того ни в каком основании.

— Да кому с вами тягаться? — сказал Ван Чэнь. — Все тут такие племенные жеребцы. — Помолчав, он полушутя добавил: — Да и вкус у вашей шайки неважный, хоть бы мне за пятьсот юаней нашли, а эту дряннушку за сто сами берите.

В их компании все приехали кто откуда, но выходили в свет и спали обычно только с девушками из Пекина. Если не затевалось ничего серьезного, то все и относились соответственно: перепихнулись и разбежались. А если всерьез, то и подход был иной. Связь с пекинской девушкой имела свой символизм: как будто, поимев ее, они поимели весь Пекин, как будто везде и повсюду в нем справили большую и малую нужду. Даже «цыпочек» они делили на категории: те, что за пятьсот, были «местные цыпочки», а те, что за сто, бегают следом за поездом, — «куры гриль», их пруд пруди.

4

Все это время Ван Чэнь жил в университетском общежитии для холостых сотрудников. После длинных каникул в честь Праздника весны университет велел всем пришлецам съехать в течение трех дней.

Ван Чэня выгнали. От совершенной безысходности он со всеми вещами подался в публичную баню, где днем предоставляли людям ванну, а ночью — ночлег. На протяжении целого месяца Ван Чэнь с пылающим лицом приходил в офис, оставляя за собой шлейф из осевшего за ночь на теле запаха водяного пара, испарины, немытых ног и мыла. Проходившие мимо коллеги зажимали носы и спрашивали, какой марки у него одеколон.

В конце концов он нашел квартиру. Хозяевами были пожилые супруги, собравшиеся вернуться в родные края. Когда пришел второй срок платить за аренду, хозяин квартиры прислал за деньгами своего родственника.

Открыв дверь, Ван Чэнь был поражен.

— Лу Сяобин, ты откуда здесь?

Та, что стояла за дверью, просияла, обомлела немного и засмеялась:

— Это и в самом деле ты, Ван Чэнь!

Услышав по телефону, как двоюродный брат матери назвал своего квартиранта Ван Чэнем, у Лу Сяобин мелькнула лишь мысль, что его зовут точно так же, как ее бывшего одноклассника. Она совершенно не ожидала, что это и правда окажется один и тот же человек. Тезок и однофамильцев пруд пруди, надо же было случиться именно такому удачному совпадению!

Лу Сяобин на самом деле ужасно не хотела помогать дяде и быть у него на побегушках. Она четыре года отучилась в Академии художеств и по окончании осталась в Пекине, скиталась, бралась за любые заказы и снимала квартиру с несколькими подругами-художницами. Когда дядя собрался возвращаться на родину, она сперва подумала, что свою квартиру он отдаст ей. Конечно, не за просто так, Лу Сяобин понимала, что ей непременно придется платить аренду, однако ожидала, что родственнице он сделает хоть какую-то скидку. Дядя спросил, сколько она сможет платить. Лу Сяобин честно ответила, что пятьсот юаней. Его пожилая жена как раз штопала на кровати носки и в этот момент, возможно, укололась, отчего со свистом втянула воздух, затем подняла на мужа поверх очков свой дальнозоркий взгляд и сообщила:

— А Ваны наверху, кажется, за тысячу сдают.

Лу Сяобин больше не проронила ни слова.

И вот дядя позвонил ей и попросил забрать арендную плату за этот месяц. Лу Сяобин всю дорогу была удручена, размышляя, что это за чертово поручение: сперва возьми деньги, а потом еще иди на почту отправляй им. Она жила в районе Цюсяньцяо, откуда до Циличжуана нужно было добираться через весь Пекин, с востока на запад. Кто оплатит расходы на дорогу? Лу Сяобин по натуре не была мелочным человеком, она искренне считала, что это дядя мелочится, и только потому не могла смириться. Бабушка, когда была жива, рассказывала, что дядю в раннем детстве отправили в их семью, чтобы он вырос в Пекине. Останься он в деревне, давно бы умер от голода вместе со своими братьями. До Освобождения дедушка с бабушкой учились в университете, а в пятидесятых годах, на волне строительства приграничных районов, переехали в Бочэн. Бабушка никогда не забывала, что выросла у стен Императорского города, она с самого детства прививала Лу Сяобин мысль, что непременно нужно поступить в университет в Пекине. Лу Сяобин в итоге действительно поехала учиться в Пекин. Когда поезд прибыл на железнодорожный вокзал, она еще чувствовала внутри себя кипучую энергию, словно вернулась, чтобы все сокрушить на своем пути. Но Пекин — все-таки Пекин. Очень быстро он заставил ее почувствовать себя ничтожной. Когда наступал сезон песчаных бурь, в плену вихря, наполненного грубыми, твердыми, шлифующими кожу частичками, Лу Сяобин казалось, что она даже не такая же крупинка, а просто невидимая глазу частица пыли.

Ван Чэнь пригласил ее войти, хотел предложить воды, но в комнате была только его собственная большая заварочная кружка. Ему стало неловко, он тотчас сгреб в мусорный пакет раскиданные по столу упаковку лапши быстрого приготовления, газеты и окурки, после чего выкинул все это за дверь. Только усевшись, он заметил на подушке двое трусов, непонятно, чистых или грязных. Ван Чэнь быстро глянул на Лу Сяобин, приподнялся, с непринужденным видом снял со спинки стула костюм и набросил сверху, чтобы прикрыть их.

Лу Сяобин притворилась, что не видела, и даже отвернулась в другую сторону. Она бывала в этой комнате раньше несколько раз. Судя по всему, Ван Чэнь, въехав, ничего в ней не поменял. Даже кровать осталась та самая, принадлежавшая пожилым супругам, — деревянная, с подломившимися ножками, вместо которых подставили четыре кирпича. Не иначе как от долгого времени цвет кирпичей был скрыт под толстым, с проплешинами, слоем пыли.

Встреча двух одиноких людей в таком большом Пекине была необычайно радостным совпадением, какое бывает одно на десять тысяч. Повинуясь этой радостной атмосфере, Ван Чэнь пригласил ее в ресторан, и они вместе отправились ужинать.

Ван Чэнь хотел проводить Лу Сяобин. Она не разрешила, объяснив, что живет слишком далеко, и путь туда и обратно затянется до глубокой ночи. Ван Чэнь не настаивал, напутствовал, чтобы Лу Сяобин была осторожна и, как вернется, обязательно бы ему позвонила.

Вечером во время новостей раздался звонок от Лу Сяобин.

— Еще чуть-чуть и я уже сам хотел звонить, — сказал Ван Чэнь. — Уже жалеть начал, что не пошел тебя провожать.

Сердце Лу Сяобин забилось чаще. Она знала, что нельзя принимать эти слова всерьез, но лицо тем не менее чуть-чуть запылало. Она вдруг вспомнила, что Ван Чэнь прекрасно играет в баскетбол, и во время курсовых соревнований он был звездой, множество студенток подбадривающе кричали ему и хлопали в ладоши. Она сама испытывала особенное чувство к Ван Чэню. Давний-предавний секрет неожиданно вновь напомнил о себе, Лу Сяобин зарделась от смущения и радости одновременно.

Ночь была темна, их голоса невольно стали тише, а оттого темп речи замедлился, а тон смягчился. Обычная фраза, казалось, приобретала ласковый, чувственный тон. Этот телефонный звонок был не только для Ван Чэня, но и для Лу Сяобин первым после приезда в Пекин, когда они глубокой ночью разговаривали с человеком противоположного пола. В их душах родилось крошечное чувство, как будто где-то в теле начали робко оживать омертвевшие было щупальца.

Лу Сяобин пребывала в радости несколько дней, и в то же время на сердце было неспокойно. Она все время ждала звонка от Ван Чэня. Много раз она находила в телефоне его номер, но в конце концов не осмеливалась нажать на кнопку вызова. Лу Сяобин долго смотрела на цифры, и вдруг мобильник зазвонил сам. На экране высветился тот самый номер, который только что полностью захватил ее мысли. То ли от возбуждения, то ли от волнения рука ее, взявшая телефон, немного задрожала. В командировку в Пекин приехал их одноклассник Фан Хаомин, и Ван Чэнь позвал ее встретиться с ним. Лу Сяобин, едва сдерживая радость и воодушевление, согласилась.

Когда она домчалась до места встречи, Ван Чэнь и Фан Хаомин уже были в ресторане. Они сидели у окна, Лу Сяобин увидела их с противоположной стороны дороги, когда выходила из такси.

Лу Сяобин надела нежно-желтую трикотажную кофточку с рукавами-фонариками, отороченную внизу двумя тесемками, которые завязывались по бокам бантиками. Кофточка, хоть и свободная, тем не менее гораздо больше облегающей одежды подчеркивала ее грациозную талию. Светло-голубые джинсы повторяли форму ног, очерчивали попку Лу Сяобин красивым полукругом, а ножки делали еще более длинными и тонкими. Она изящной походкой зашагала по тротуару, и ее розовая сумочка-конверт игриво покачивалась в такт ходьбе. Лучи майского солнца сделали ее похожей на только раскрывшийся нарцисс, так что глаз было не отвести.

Многие на улице провожали ее взглядами. Лу Сяобин чувствовала себя неловко оттого, что на нее смотрят, и опустила густые черные ресницы.

Ван Чэнь уставился на нее как дурак. Он никогда не думал, что она настолько прекрасна. Просто красивой назвать ее было недостаточно, а все из-за характера, особого характера. Когда они виделись в прошлый раз, на ней, кажется, была черная футболка и штаны из тех огромных и безразмерных, да еще и заляпанные краской. Все вместе создавало впечатление, что она одета в мешок. С первого взгляда было видно, что девушка занимается рисованием. Ван Чэнь засомневался, не обознался ли он.

— Это правда Лу Сяобин? — спросил он Фан Хаомина, но ответа не услышал. Обернувшись, он увидел, что Фан Хаомин тоже уставился на нее во все глаза.

Фан Хаомин очухался только после окрика, сделал глоток чая и сказал:

— Помнишь Лю Мэй, самая красивая в группе была, еще не поступила, а уже ранехонько замуж вышла за хозяина шахты? Тоже красавица, да с Лу Сяобин ей не сравниться, простушка, сразу видно по ней — баба! А погляди, какая Лу Сяобин свежая и сочная. Большой город прямо-таки лепит людей.

Эти слова Ван Чэню почему-то было очень приятно слышать.

Встреча втроем вышла чрезвычайно радостной. Они вспоминали веселые случаи и небылицы школьных лет. Фан Хаомин был, пожалуй, самым разговорчивым, охи и восклицания лились из него одно за другим, не иначе как настоящая пекинская водка эргэтоу давала о себе знать. Вот и сейчас он снова глотнул водки, уставился в тарелку и сообщил, что на него произвел самое глубокое впечатление платочек в волосах Лу Сяобин. Другие школьницы вытирали платочком пот и сопли, самое большее — накрывали им голову от солнца, когда возвращались после занятий домой. Лу Сяобин каким-то образом додумалась надевать его на свой конский хвостик, сложив в виде огромного цветка георгина, и он издалека привлекал внимание. Платочек часто менялся в тон одежды: если она надевала зеленый, то платочек повязывала светло-желтый, если белый, то платочек голубой. Во всей школе лишь она одна носила его так — необыкновенно оригинально, подчеркивая индивидуальность, не так, как все; платочек мгновенно выделял ее из толпы. Потом появились те, кто перенял моду, но то были всего лишь жалкие подражатели.

Фан Хаомин до сих пор не смог понять, как Лу Сяобин превратила носовой платочек в цветок. В те годы, чтобы рассмотреть его поближе, он частенько шел прямо у нее за спиной. Он сломал всю голову над тайной мастерства девичьих рук, но так ничего и не понял. Лу Сяобин нравилась ему, но он не смел за ней ухаживать. Ее отец рано умер, и она всегда держалась особняком, возвышенная и нелюдимая.

Фан Хаомин изверг пьяную отрыжку и немедленно спросил девушку:

— Ты помнишь, как получила письмо? Без подписи, где тебя звали прийти в такое-то время в такое-то место, и внизу подписано «тот, кому ты нравишься»?

Лу Сяобин вспомнила, что тогда действительно получала подобное письмо. В ее памяти сохранилось, что письмо было написано хорошо, с чувством. Но в конце концов она все равно на встречу не пошла.

Внезапно в беседу встрял Ван Чэнь, попросив Фан Хаомина помочь ему отвезти домой в Бочэн кое-какие вещи.

Фан Хаомин скосил глаза на Ван Чэня и засмеялся, а затем, обернувшись к Лу Сяобин, изрек:

— Смотри, смотри, Ван Чэнь-то заволновался, а? А знаешь, почему заволновался? Знаешь? Наверняка не знаешь. Это ведь он тогда помогал мне то любовное письмо писать, хе-хе…

Лу Сяобин с изумлением уставилась на Ван Чэня. Тот решил не встречаться с ней взглядом и набросился на Фан Хаомина:

— Да ты перепил, зачем говоришь все это?

Фан Хаомин надул щеки и, подстрекаемый хмелем, заявил:

— Из всех в нашем классе только из вас двоих толк вышел, только вы в Пекин перебрались. А еще вы двое толковые ребята, объединились бы, вместе бы жили, вот бы было хорошо! — И тут же пихнул Ван Чэня кулаком со словами: — Парень, будь я в Пекине, да были б у меня твои проблемы?

Он хотел похлопать Лу Сяобин по плечу и даже протянул для этого руку, но ее перехватил Ван Чэнь, и потому плечо барышни осталось не похлопанным.

— Лу Сяобин, ты посмотри, — выговорил Фан Хаомин заплетающимся языком, — не дает никому свое добро.

Ван Чэнь и Лу Сяобин переглянулись и внезапно оба засмущались.

5

Круг общения Лу Сяобин был очень мал. Там и сям набралось бы лишь несколько друзей-художников. Обычно все они занимались где-то в городе своими подработками, день у них менялся местами с ночью, а потому виделись довольно редко. Даже если говорить, что они приехали скитаться по Пекину ради искусства, все одно сперва нужно было прокормить себя и обеспечить крышу над головой. После встречи с Ван Чэнем Лу Сяобин уже пятый день кряду стояла перед мольбертом в полном молчании. Она быстро поняла, что заметно уступает Ван Чэню в скорости речи, владении современной лексикой, точной образности в выражении чувств, а уж в социальном опыте и вовсе осталась где-то далеко позади. На самом деле эти обрывки сплетен Ван Чэнь сам подхватил на разных встречах, а затем «перепродал» ей, но они привнесли немного свежего воздуха в то замкнутое, душное пространство, в котором она томилась уже долгое время. Апатия, в которую Лу Сяобин повергла жизнь, сменилась душевным подъемом.

После того застолья они время от времени встречались. Казалось, все было ясно: у обоих зрело чувство друг к другу. Так прогревают машину перед тем, как тронуться в путь, или повышается температура воды перед кипением. Однако Ван Чэнь все еще несколько сомневался и в глубине души был немного смущен эдакой неожиданной милостью. Останься они в Бочэне, у них не было бы ни малейшего шанса быть вместе. Как и говорил Фан Хаомин, мысли были, да храбрости нет. Нынешние обстоятельства все-таки несколько отличались от положения дел в Бочэне. Держа в рукаве пекинскую прописку, Ван Чэнь в какой-то степени обрел внутреннюю уверенность в себе, почуял почву под ногами. Источник этого был, вероятно, скрыт настолько глубоко, что даже он сам не мог его осознать. Однажды, лежа в постели, он подумал о том, что, узнай одноклассники из Бочэна, что они с Лу Сяобин стали парой, какое изумление появилось бы на их лицах. В этот момент он воодушевленно и в то же время словно подбадривая себя, хотел было произнести мысленно, но внезапно вышло вслух:

— Твою же мать, чего только ни добьешься!

В мгновение ока уже и лето было на исходе.

Однажды субботним вечером Ван Чэню позвонила Су Цзе. Он время от времени общался с ней, но из-за таившегося в глубине души воспоминания о поражении слова всегда выходили холодными. После двух-трех таких созвонов Су Цзе однажды серьезно сказала ему:

— Ван Чэнь, мне кажется, что друзья из нас получатся лучшие, чем супруги. Ведь мужем и женой можно быть и недолго, а друзья — это на всю жизнь. Я все время думаю о том, что мы с тобой росли и больше десяти лет были вместе, правда, часто думаю. Я не хочу терять такого друга, как ты, как подумаю, что ты превратишься в чужого, мне сразу становится так тяжело.

Су Цзе не кривила душой. В то время она как раз готовилась к свадьбе. Когда у женщин наступает такое время, неважно, сколь бы счастлива она ни была, ей вместе с тем всегда немножко больно. Одного за другим мысленно перебрав всех парней, что у нее были, Су Цзе поняла, что труднее всего забыть ей именно Ван Чэня, которого и парнем-то считать нельзя. Вероятно, из-за того, что Ван Чэнь столько лет был предан ей, его нынешняя холодность только лишний раз свидетельствовала о том, что чувство к ней все еще живет в его сердце. В душе Су Цзе проснулась женская гордость, которую, к сожалению, нельзя было достать и ею похвалиться.

Когда на экране высветился давно не появлявшийся номер, дыхание Ван Чэня участилось, и он дал аппарату позвонить чуть дольше, прежде чем ответил на звонок.

Су Цзе поздоровалась, произнесла пару дежурных фраз, а потом сообщила, что выходит замуж.

Ван Чэнь молчал.

— Ван Чэнь, — позвала Су Цзе, — ты слышал, что я сказала? Ван Чэнь?

Ван Чэнь неожиданно рассмеялся:

— Поздравляю тебя, если не сейчас, в двадцать семь, то потом уже точно никогда не выйдешь.

Таких слов Су Цзе не ожидала.

— Я знаю, что тебе тяжело… — начала было она.

— Тяжело? С какой стати мне тяжело? Я и обрадоваться-то не успел.

Рот его чеканил слова, но на душе лежала невыразимая тоска и обида. Су Цзе на другом конце провода произнесла: «Мы же все-таки друзья», и эти слова неожиданно со всей силы ударили его в грудь. Разве она не строит свое счастье на его боли? Твою мать, если я дам тебе такую возможность, то буду просто кретином! Как раз в этот момент Су Цзе задала ему еще один вопрос:

— У тебя появилась девушка?

И Ван Чэнь, пользуясь случаем, ответил:

— Есть.

— Правда? — Голос Су Цзе будто сжался.

— Окончила художественную академию, рисует, — сообщил Ван Чэнь.

Его тон был свободен и непринужден, даже несколько небрежен, но в самой его глубине Су Цзе учуяла самодовольство.

Им нечего было больше сказать друг другу. У каждого была теперь своя гавань, а дружба стала похожа на жвачку, которую слишком долго жевали и которая слишком надолго задержалась во рту. Возможно, у Су Цзе еще оставалась капелька симпатии, но Ван Чэнь сказал: «До свидания».

Радость радостью, но она продлилась всего один миг. Ван Чэнь был угнетен. Он оделся и вышел на улицу, чтобы найти какой-нибудь бар и посидеть там немного. Внезапно в квартире зазвонил мобильный телефон, он услышал, но поленился вернуться, чтобы взять его.

Звонила Лу Сяобин. После седьмого или восьмого гудка она сбросила вызов, решив, что Ван Чэнь, наверное, в туалете, не слышал звонка и потом сам ей перезвонит. И стала терпеливо ждать. Спустя полчаса никаких вестей не по ступило. Она позвонила вновь, и вновь он не взял трубку. Позвонила еще раз — и по-прежнему не услышала ответа.

Лу Сяобин запаниковала. Она пулей вылетела из подъезда, выскочила на проезжую часть перед такси и домчалась на нем до дома Ван Чэня. По дороге она непрерывно набирала его номер. Стоя под дверью, она услышала, как мобильник в квартире исходит на звонки. Свет горел, что же с Ван Чэнем?

Лу Сяобин быстро потянула носом, но запаха газа не услышала. В таком случае, не заболел ли вдруг Ван Чэнь, не лежит ли там в луже крови? Девушка нервничала и паниковала. Она описала круг, поднявшись наверх и спустившись вниз, обнаружила, что позади здания, почти вплотную к нему, пристроен соседний дом. Ван Чэнь жил на втором этаже, балкон которого, опираясь на одноэтажный дом, становился сквозным проходом в многоэтажку. Лу Сяобин поколебалась немного, остановила выходившего из дома мужчину, который собрался выносить мусор, и, указывая на подоконник квартиры Ван Чэня, сказала, что ее муж лежит внутри без сознания, не будет ли он так любезен влезть в квартиру и помочь ей открыть дверь.

— У тебя ключей нет? — спросил мужчина.

Лу Сяобин ответила, что забыла взять. Мужчина с сомнением оглядел ее с ног до головы. Ее неуверенный, краснеюще-бледнеющий вид не мог не вселить в него подозрение, что она хочет поймать мужа на измене. Мужчины никогда не делают таких глупостей. Он отмахнулся и торопливо прошел вперед. Лу Сяобин побежала следом, умоляя одолжить ей лестницу, табурет и тот сойдет! Мужчина еще проворнее задал стрекача.

У Лу Сяобин не осталось ни выхода, ни храбрости. Дойдя до главного входа в жилой комплекс, она стала расхаживать вдоль поребрика, возвышавшегося над дорогой на несколько цуней, во все глаза глядя на снующих туда-сюда прохожих. В душе ее клокотали эмоции, словно кипящее молоко, со свистом рвущееся из кастрюли.

Вдалеке показался человек. Лу Сяобин приподнялась на цыпочках, изо всех сил с надеждой вглядываясь в него. Это был Ван Чэнь, на сей раз действительно он. Лу Сяобин, всхлипывая, подлетела к нему. Подлетела в прямом смысле слова. Вероятно, в обуревавшем смятении чувств она забыла, что стоит на краю тротуара. Ее правая нога, сделав шаг вперед, внезапно провалилась вниз, все тело рывком ушло вперед, и Лу Сяобин рухнула коленями на асфальт. Не в состоянии беспокоиться сразу о многом, она вскочила и, прихрамывая, бросилась к Ван Чэню. Она всю ночь переживала и караулила, мятясь душой и трепеща телом, а потому бросилась Ван Чэню на грудь и заплакала в голос.

Поддерживая ее, Ван Чэнь вернулся домой. При виде ее разбитых ладоней и колен, да еще и двенадцати пропущенных звонков, сердце его заныло. Несколько часов назад он ощутил себя ненужным, а сейчас Лу Сяобин крепко-накрепко обхватила его руками, и тепло ее тела, словно донорская кровь, струя за струей вливалось в его собственное. Охваченный чувством внезапного обретения утраченного, которое испытал сегодня каждый из них, Ван Чэнь, обнимая Лу Сяобин, улегся на кровать. Устав от рыданий и ожидания, она притихла в его объятиях; ее густые ресницы слиплись от слез. Ван Чэнь же, с одной стороны, был растроган, отчего в нем проснулось желание, а с другой стороны, словно бросая вызов Су Цзе, целовал Лу Сяобин и расстегивал пуговицы на ее одежде. Лу Сяобин капельку поломалась для порядка, но вскоре закрыла глаза и доверилась его рукам и даже, помогая ему, высвободилась из рукавов.

Ван Чэнь почувствовал, что она необыкновенно тугая, и его продвижение вперед напоминало поход ледокола. Когда он наконец сломал этот барьер и ворвался в пещеру, Лу Сяобин вскрикнула. Ван Чэнь почувствовал внизу горячую струйку, опустил голову и глянул. Затем поднял голову и робко спросил:

— Ты что, первый раз?

После мгновения самой пронзительной боли Лу Сяобин постепенно успокаивалась, глубоко и часто дыша. Словно завершив какое-то великое дело, она с облегчением сообщила ему:

— Я ждала этого дня.

От этих слов Ван Чэнь посерьезнел лицом. Если в этот момент он никак не озвучит свое отношение, то поведет себя не очень хорошо. Сказать по чести, он чувствовал себя несколько захмелевшим, словно случайно выиграл в лотерею двадцать миллионов, но в замешательстве никак не мог уместить такое счастье у себя в голове.

В университете девушки в шутку прозвали Лу Сяобин «вратарем» за то, что она исправно защищала свои «ворота» от посягательства «мячей». За ней все время бегал братец-наставник, он много раз намекал ей, что семья у него непростая и может помочь ей остаться в Пекине после выпуска. Лу Сяобин прекрасно знала, что, стоит ей только захотеть, он тут же поможет ей сорвать ярлык «вратаря». Однако она медлила и никак не могла решиться. Было бы куда лучше, если бы братец-наставник ни на что не намекал, иначе получалось, что она ляжет с ним в постель за возможность остаться в Пекине. Лу Сяобин казалось, что, еще не познав любви, она уже хлебнула унижений. В следующий раз при встрече с братцем-наставником она напустила на себя холодный и неприступный вид.

Девушки из общежития имели сексуальный опыт, и за болтовней разговор часто касался этой темы. Лу Сяобин была нормально развитой молодой девушкой, а потому беседы на эту тему неизбежно напоминали ей о собственных потребностях. Часто посреди ночи она ощущала, как тело охватывает странное чувство, и утром просыпалась крайне изможденная, опустошенная неизвестной силой. Лу Сяобин разглядывала в зеркале свои прелестные черты и слегка падала духом.

Случайная встреча с братцем-наставником после выпуска заставила ее собрать мужество в кулак и прийти к решению, что она удовлетворит все его требования, если таковые будут. Действительно, однажды вечером братец-наставник пригласил ее выпить кофе, а затем предложил пойти посидеть у него. Лу Сяобин, как девушка-воин, идущая на поле битвы, с презреньем глядя в лицо смерти, вернулась вслед за ним в одноместное общежитие при художественной академии. В комнате стояла только односпальная кровать, при этом простыня и накидка на подушку выглядели так, как будто их не стирали столетиями. Стиснув зубы, Лу Сяобин уселась на нее. Дверь в комнату была приоткрыта, а за стенкой располагался туалет, куда братец-наставник ушел мочиться, о чем совершенно недвусмысленно давало понять журчание мочи. Ее зловонные пары, клубясь и извиваясь, заползли девушке в ноздри. Вернувшись в комнату, братец-наставник уселся рядом, прильнув к ней, положил руку на плечо, а другой потянулся погладить по лицу. Лу Сяобин подняла руку, остановив его ладонь прямо у себя перед носом, и сказала:

— Ты руки не вымыл.

Студент остолбенел.

— Я не слышала, чтобы кран включился, — пояснила она. — Значит, ты не вымыл руки.

Студент замялся, убрал руку за спину и потер ее там, но когда собрался протянуть ее вновь, Лу Сяобин передернула плечами, вскочила и зашагала к двери. Обернувшись на пороге, она взглянула на него напоследок с выражением крайней брезгливости и вымолвила:

— Как же можно рук-то не мыть?

После чего открыла дверь и удалилась.

Лу Сяобин с самого раннего детства росла во Дворе культуры Бочэна. Отец был художником, мало известным при жизни, а его отец, ее дед, в пятидесятых годах преподавал в чжэцзянской художественной академии под руководством Пань Тяньшоу. Три поколения семьи Лу занимались классической китайской живописью, однако Лу Сяобин изменила этой традиции и писала маслом, что можно посчитать попыткой влиться в мировое сообщество. Мать работала редактором литературного журнала «Бочэн вэньсюэ». Лу Сяобин нельзя было назвать писаной красавицей, она была тихой белой вороной во дворе, полном резвящихся, как ласточки, и щебечущих, как иволги, артисток. Не было в ней громкой вульгарности бесконечного притворства, не было гулящего легкомысленного мещанства. Такого рода манеры были въевшейся в костный мозг высокой нравственностью, которую в их семье передавали из поколения в поколение, самый минимум воспитания, необходимый для классического облика Двора культуры. Высоконравственные люди все же несколько старомодны и заняты самолюбованием. Любовные истории во Дворе культуры были неотъемлемой его частью, как воздух, которым дышали жители. Несколько знавших толк в веселье девчонок, собираясь вместе, частенько пересказывали услышанное от взрослых, чтобы заполнить прорехи своих представлений о жизни. Конечно, их тон был сдержан, слова осторожны, а восклицание «Не может быть!» выражало, насколько трудно им представить и принять подобное. Самый вопиющий перебор случился в тот раз, когда одна из участниц разговора всего-то употребила слово «шлюха». У стоявших рядом округлились глаза, немного от возбуждения, немного от смущения. Это слово было словно заготовлено именно для них, оно висело над их головами: раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять, на кого выпадет, той и выступать. Это слово можно было произнести только однажды, а повторить лишь мысленно, про себя. Оно было слишком фривольным, даже вульгарным. Совсем не похоже на те слова, которые разрешалось произносить девушкам их возраста. И уж тем более не похоже на слова, которые можно произносить таким девушкам, как Лу Сяобин. Даже если та, которая тогда сказала «шлюха», в итоге сама превратилась в шлюху. А вот Лу Сяобин считала, что «шлюхой» стать очень вкусно, и в этом слове совсем нет дурного лисьего духа, напротив, его аромат опьянял, в нем по очереди звучали «Пуазон», «Диор», «Элизабет Арден», «Клиник», оно было словно одно большое пестрое созвездие духов. Одежда и шляпка тоже излучали красоту во все стороны. Как раз это и было похоже на лисий мех, окутавший все тело. После приезда в Пекин в ее маленьком круге общения никому не было ни до кого дела, личная жизнь людей превратилась в место туристического паломничества, изрисованное надписями «Здесь был имярек». В то время как все больше людей безоглядно наслаждались лишь удовлетворением плоти и призывали к гедонии, на Лу Сяобин по-прежнему действовали ограничения, наложенные ощущением превосходства над окружающими. Это создало безвыходную, патовую ситуацию: физиологические потребности гнали ее бежать и делать то, что доставляет удовольствие, однако прочно укоренившаяся в ней высокая нравственность велела стоять по стойке «смирно» и не смотреть куда не следует. Внутренняя борьба все больше изнуряла Лу Сяобин, с той случайной встречи с братцем-наставником она отчаялась и отказалась от мысли идти ва-банк.

Ныне Лу Сяобин была полностью удовлетворена. Она чувствовала во всей себе, внутри и снаружи, неведомое ранее облегчение, словно ее наконец выпустили из заточения в тайной темной комнате на солнечный свет. В ее сердце буйно расцвела любовь.

Ван Чэнь, отведя душу, был еще более доволен. Ему казалось, что жизнь справедлива к нему. Он обдумывал фразу, которую любил постоянно повторять его друг, твердивший о свадьбе, но сам при этом холостой, несмотря на обилие женщин вокруг: «Жена должна быть девственницей, а любовница — шлюхой». Ван Чэнь мысленно рассмеялся. Он еще не обдумал эти слова как следует, но с радостью прикидывал: сколько мужчин сейчас женится на девственницах? Невинна ли Су Цзе, можно узнать, сравнив ее с Лу Сяобин. Ван Чэнь не мог сдержаться и про себя высмеивал мужа Су Цзе: разве ж он, Ван Чэнь, не переспал с его молодой женой, и кто знает, кто переспал с ней до него? В животе Ван Чэня закопошилось самодовольство, но его негоже было выказывать перед Лу Сяобин; тогда он погладил живот, и самодовольство выползло из него длинной струйкой вместе с выдохнутым сигаретным дымом. Какое же наслаждение! Наверное, это и называют внешней компенсацией внутренней потери.

Лу Сяобин захотела новую кровать — кровать, которая принадлежала бы им двоим.

В мебельном магазине она внимательно осмотрела одну за другой. Ее сосредоточенный, ответственный вид насмешил Ван Чэня.

— Возьмем ту, которая прочная, — сказал он.

Лу Сяобин бросила на него смеющийся взгляд и указала на кровать перед ней:

— Вот та, именно та.

Эта кровать была по-настоящему огромной, наверное, два на два метра, ровнехонько квадратной формы. Кроватная рама была бледно-желтого цвета, с роскошной отделкой в европейском стиле. Изголовье кровати вздымалось высокой полукруглой аркой со сложной декоративной отделкой, с инкрустированными позолоченными боками, похожая на огромный свод в прекрасных дворцовых покоях. Углы кровати опирались на выточенные плавными линиями могучие львиные лапы, крепко вцепившиеся в пол. Кровать была солидная, грандиозная, похожая на величественное изваяние, в сравнении с нею стоявшие рядом кровати в японском стиле, устланные циновками, выглядели до невозможности уныло. Лу Сяобин понравилось беспредельно фантастическое ощущение, которое оставлял барочный стиль, переменчивые линии которого были полны чувственной динамики. В воображении Лу Сяобин именно на такой кровати должны были лежать сплетенные в страстных объятиях любовники.

Ван Чэнь подошел следом, потряс изголовье и изножье, убедился, что она на самом деле крепкая и вполне может сравниться с кроватями из шпал, на которых в шахтерских семьях спали по десять-двадцать лет. В те годы до́ма у шахтеров могло не быть чего угодно, но только не такой кровати. Никто не хотел обычные деревянные, нужна была шпальная. Шпалы сваливали на пол так прочно и основательно, так что как ни вертись на ней — не развалится, сто лет проспи — не просядет! Шахтеры говорили, что такая кровать выдержит сношение. В доме Ван Чэня раньше тоже была такая, на ней спали его родители. Когда он среди ночи вставал в туалет, старшие дети подзуживали его подползти к двери в комнату родителей и подслушать. Добычей ему часто становился какой-то приглушенный звук, производимый то ли ударами тела о тело, то ли тела о кровать. Эта шпальная кровать и словечко «сношаться» стали для Ван Чэня первым сексуальным просвещением.

Хотя Ван Чэнь и Лу Сяобин придерживались разных взглядов, цели у них совпадали — они оба хотели эту кровать.

Договорились, что мебель доставят домой после обеда. Пользуясь временем до ее прибытия, Ван Чэнь и Лу Сяобин быстро освободили комнату, а затем разделили обязанности. Один пошел нанимать мастеров побелить стены, вторая отправилась покупать занавески. Вместе с занавесками Лу Сяобин прихватила и ковер. С наступлением вечера кровать была поставлена, занавески натянуты, ковер постелен, повсюду в художественном беспорядке разбросали декоративные маты, и комната радикально преобразилась.

Закончив все это, Лу Сяобин немедленно потащила Ван Чэня обратно к себе. Она собрала одежду, барахло, принадлежности для рисования, а еще свою драгоценную мини-колонку, и в тот же вечер переехала жить к нему. Лежа на кровати и вдыхая аромат дерева, она произнесла:

— Счастье приходит так внезапно, что не предотвратить.

6

Когда Ван Чэнь вернулся домой с работы, Лу Сяобин, по обыкновению, мыла на кухне овощи. Ван Чэнь бросил сумку и даже разуваться не стал, подошел к ней, обнял и начал страстно целовать. Ее губы были мягкими, нижняя чуть полнее; казалось, что сосешь свежую спелую клубнику. Ван Чэнь все не мог нацеловаться, стоило ему отпустить Лу Сяобин, он тут же жалел об этом и сразу вновь заключал ее в объятия. Его поцелуи постепенно становились все напористее, настолько, что она с усилием пыталась высвободиться из его рук. Он же намеренно не ослаблял хватку, ему нравилось смотреть, как она бьется в его руках, это давало ему своеобразное ощущение превосходства и необузданности. Это была мужская сила, мужской поступок. Лу Сяобин, пыхтя в его объятиях, кричала: «Ай-яй-яй!», все больше не давая ему целовать ее. Ну хорошо, тогда он наклонился, подхватил ее на руки и внес в спальню. По его венам бежала не кровь, а ревущие языки пламени. Ему непременно нужно было сперва сделать это, только тогда появлялись мысли о еде, и весь вечер спокойно шел своим порядком. Лу Сяобин развела мокрые руки и беспрестанно напоминала ему:

— Кран не выключили!

— Мой кран только-только открылся, — ответил Ван Чэнь.

Энтузиазм в половой жизни и высвобожденная вследствие этого мощнейшая энергия поражали самого Ван Чэня. Раньше он считал себя довольно сдержанным, иначе как бы он смог вытерпеть несколько лет холостой жизни? Говорил так, а на деле был весьма удовлетворен своими силами. Он даже начал высмеивать Ван Дуна: какой же он секс-супермен, раз он, Ван Чэнь, смог побить его рекорд — пять раз за ночь?

Лу Сяобин наконец-то продала свою первую работу; ее подпись на холсте означала, что это в полном смысле ее собственное произведение. Она была беспредельно счастлива, и во время звонка Ван Чэню голос ее подпрыгивал, словно маленький мячик. Она позвала его ужинать и сообщила, что угощает, чтобы отпраздновать такое событие.

Ван Чэнь специально выбрал колоритный западный ресторан, заказал шампанское, а еще букет роз, который велел специально доставить из цветочного магазина в ресторан. Цветы привезли в середине трапезы, такие насыщенно-красные, что привлекли восхищенные взгляды окружающих, и водрузили перед Лу Сяобин. Она была потрясена, но взгляд ее расцвел радостью.

Ван Чэнь и Лу Сяобин чокнулись.

— Поздравляю тебя, великий художник, — сказал он.

Лу Сяобин улыбнулась, не разжимая губ.

— Ты думаешь, художником так легко стать?

— Тебе заплатили за картину, — серьезно сказал Ван Чэнь. — Кто же ты, если не художник?

— Когда мои картины будут продаваться за восемьдесят — сто тысяч, тогда и будешь превозносить меня как художника, — улыбнулась она.

Ван Чэнь только сейчас додумался спросить, за сколько она в итоге продала картину. Лу Сяобин показала ему пятерню.

— Пятьдесят тысяч? — поколебавшись, уточнил он.

Лу Сяобин помотала головой.

Выражение лица Ван Чэня смягчилось, и он уже более уверенным тоном предположил:

— Пять тысяч?

Лу Сяобин продолжала показывать пять пальцев.

— Пять сотен? — упал духом Ван Чэнь.

— А ты думал, за сколько могла бы? — спросила она.

Ван Чэнь поцокал языком.

— Как раз на джинсы «Ли» хватит.

Эти слова тяжестью легли на сердце Лу Сяобин, и она надолго обиделась. Опустив голову, она нанизывала на вилку кусочки репчатого лука в тарелке и слушала, как Ван Чэнь помогает ей вести счет.

— Ты же не можешь рисовать по две картины в день, шестьдесят в месяц тридцать тысяч будет?

Это и рассердило, и насмешило Лу Сяобин.

— В творчестве нужно выражать чувства, — пояснила она. — Думаешь, это так же просто, как на ксероксе печатать?

— На самом деле чувства, не чувства — это все второстепенно, — заявил Ван Чэнь. — Ключевой момент в том, что тебе нужно присмотреть какого-нибудь большого художника, хорошенько к нему подмазаться, подольститься, чтобы он костьми лег, помогая тебе, вот как я: вцепился в большого клиента и не печалюсь о годовом доходе!

Рассуждения Ван Чэня шли от самого сердца, он искренне хотел собственным опытом научить Лу Сяобин прокладывать себе дорогу в жизни.

— Тут принцип такой же, как у любовницы при толстосуме: неважно, вращаешься ты в кругах искусства или в деловых, в любых кругах важнее всего — связи.

Эти слова шли вразрез с представлениями Лу Сяобин. Как же можно такой, как она, пробиваться наверх, настолько не выбирая средств? Разве это не мещанство? Оскорбленная подобным пренебрежением, она собралась озвучить доводы против, но тут Ван Чэнь глянул на часы и сообщил, что ему срочно нужно домой, чтобы успеть на матч турнира Бундеслиги.

Лу Сяобин собиралась заплатить, но Ван Чэнь опередил ее и выхватил счет. Отобрав банкноты, которые она достала из кошелька, он сунул их ей обратно в руку со словами: «Оставь и потрать на себя». Как будто ни во что не ставил эти небольшие деньги! А у Ван Чэня болела за нее душа: было бы жестоко позволить ей растратить эти несколько сотен юаней на один ужин. Конечно, он еще и чуть-чуть порисовался. Какой же ты мужик, если не раскошелишься в такой момент? Ван Чэнь попросил официанта выписать квитанцию, чтобы можно было списать ужин на представительские расходы. Снова позерство. Держа в руках вернувшиеся к ней деньги, Лу Сяобин уже была в глубине души чрезвычайно расстроена, услышав же, как Ван Чэнь просит квитанцию, совсем упала духом. Покидая ресторан, она была совсем не так счастлива, как входя в него. Весь ее задор словно вышел волна за волной, и осталось лишь совсем немного духа, ровно на то, чтобы не испустить его. Букет роз Лу Сяобин теперь несла словно по необходимости, цветы превратились в своего рода формальный ритуал. Умом и глазами она понимала, что у нее в руках цветы, но будь в них зажата подушка, она не ощутила бы большой разницы.

Су Цзе ворочалась на кровати уже пятый или шестой час, но не могла заснуть ни на минуту. Сунь Вэйцзин уехал в командировку, и она осталась в пустом доме одна, как мышь, тревожно шурша. Знакомая обстановка нисколько не успокаивала ее, напротив, у нее было чувство, словно толпа людей разного роста высмеивала ее одиночество и жгучую обиду. Это были те несколько дней месяца, когда женщине больше всего необходимо умиротвориться мужчиной, естественные физиологические реакции довели ее не то чтобы до горения неуемной похоти, но все же до совершенного изнеможения. Пружинный матрас от компании «Симмонс», венчавший их кровать, вздыбился мертвыми складками, и Су Цзе словно сверху наблюдала за тем, как волна за волной приливают ее томления и уныние, как подступает прибой, который никак не усмирить. Медные трубы в изголовье и изножье кровати, надраенные до ослепительного блеска почасовыми работницами, искрились и переливались золотом, высмеивая Су Цзе, словно кривое зеркало. А еще, как дорогая клетка, заточили желания Су Цзе в глубинах ее тела.

Если бы Сунь Вэйцзин в этот момент лежал в постели рядом с ней, то Су Цзе, конечно же, не волновалась бы так. Она изо всех сил подавляла бы желание и хранила невозмутимый вид, несмотря на бушеванье страшных валов и яростных волн внутри. Она бы с улыбкой пожелала ему спокойной ночи и повернулась на бок. Но как бы она смогла уснуть? Когда лежавший рядом начинал храпеть, она открывала глаза, уже не притворяясь спящей. Впрочем, все равно ничего не было видно. Бархатная гардина, закрывавшая окно до самого пола, и слой рулонных жалюзи за ней стали преградой для праздничных огней ночного Шанхая. В спальне было темно, как в колодце. Вздохи Су Цзе напоминали камень, вечно падающий на его дно. Пульсация в глубинах ее тела, словно барабанный бой, звучала с глубокой ночи до раннего утра.

На следующий день невыспавшаяся Су Цзе, естественно, отправилась на работу с черными кругами под глазами. По дороге она подумала, что Ван Сяо, сидящая за столом напротив, наверняка опять растянет рот в ухмылке до ушей и заговорщическим голосом спросит: «Поди опять всю ночь не спали с муженьком, а?»

Это была шанхайская дама, перевалившая за тридцать, внешне очень похожая на молодую Ван Даньфэн, только, к сожалению, со слишком круглым лицом, которое сильно простило ее. Когда Су Цзе только переехала, Ван Сяо гостеприимно показала ей каждый уголок Шанхая. В качестве своего рода ответной благодарности Су Цзе пару раз привела ее к себе в гости. После Сунь Вэйцзин больше не разрешал ей приглашать Ван Сяо и велел поменьше с ней общаться. Он назвал Ван Сяо женщиной с аллеи. Су Цзе читала повести Чжан Айлин и смутно понимала, что примерно означают эти «женщины с аллеи», поэтому послушалась его и постепенно отдалилась от Ван Сяо.

Ван Сяо же частенько прилюдно хвалила Су Цзе. Подойдя к ее столу, она упиралась в его край своей наливной задницей, упирала руки в боки, и в комнате раздавался ее высокий, тонкий и звонкий голос:

— Вот уж правда, и красивой родилась, и счастливой! Иначе разве твой муж бросил бы шанхайских девушек, одну тебя отыскал, да еще и сумел тебя сюда перевести? Даже прописку справил, вот уж действительно твоя удача, его счастье. — А после этого шквала комплиментов всегда с грустью и беспокойством спрашивала: — А в Бочэне-то поди сажа везде, загрязнено, наверное, очень? Там поди индекс качества воздуха целый год на тройке, да?

Поначалу Су Цзе на первые похвалы отвечала: «Да что ты, что ты», а на последние вопросы отвечала: «Над этим работают, работают». Однако, слушая все больше, постепенно осмыслила привкус этих слов, поняла, что та высмеивает ее за то, что Су Цзе одним лишь личиком сумела заарканить шанхайского мужика, да и мужик не из видных, иначе стал бы только из-за личика выгребать ее из той угольной кучи?

Как только Су Цзе вошла в кабинет, она заметила, как взгляд Ван Сяо проворно скользит по ее лицу и телу, словно пытается выведать какой-то секрет. На душе было муторно, и в тот момент по-настоящему захотелось устроить скандал. Но вот уверенности не осталось ни капли, поэтому она собралась с духом, прошла к своему месту и села.

Женщина, столкнувшаяся с безразличием мужа, похожа на сдувающийся баллон, который завершает свой век мягким и бесформенным, безропотно и бессловесно позволяя попирать себя ногами. Не то что женщина, обожаемая мужем, которая стоит высоко над всеми. Уколи ее даже легонько — с громким хлопком взорвется и опалит тебя гневом за милую душу.

Су Цзе стало горько, ведь Сунь Вэйцзин уже полгода не был с ней ласков.

Она подозревала, что он завел интрижку, предполагала, что у него физиологические проблемы, — в любом случае должна была быть причина, чтобы она могла найти, на что выплеснуть несправедливую обиду, переполнявшую ее грудь.

Однако нет. Сунь Вэйцзину просто перестало быть интересно заниматься с ней любовью. Он обнимал ее, прижимал к себе, целовал, но, как стрекоза, задевающая поверхность воды, одним проявлением тепла расходовал все его запасы. Даже если она надевала соблазнительное нижнее белье и ходила перед ним туда-сюда, даже если намеренно выходила из душа нагой, его взгляд был пустым, и в нем не появлялось ни малейшего желания.

Су Цзе ощущала беспредельный стыд, ей было больно смотреть на собственное белоснежное тело.

Очевидно, что он был чем-то глубоко разочарован, однако упорно сохранял совершенно отстраненный, безразличный вид. Су Цзе не смела ничего сказать, не смела спрашивать. После первого раза Сунь Вэйцзин скатился с ее тела и беззаботно обронил: «Думал, что я у тебя первый».

Из глаз Су Цзе покатились слезы. Она сама не могла понять своих ощущений. Размышляя о будущей жизни, она преисполнилась решимости стать послушной, примерной женой. В то время она никак не могла предположить, что эта мысль вдруг, словно пророчество, перечеркнет ее брак, которому не исполнилось и года…

7

Глазом не успели моргнуть, как наступил Праздник весны. Ван Чэнь и Лу Сяобин вместе вернулись в Бочэн.

Поезд мчался по бескрайней равнине. Когда в вагоне погасили свет, остался лишь стук колес в ушах. Ван Чэнь не мог заснуть. Ногам и рукам было неимоверно тесно на слишком узкой полке. Была и еще одна причина: он уже отвык спать в одиночестве. Прежде стоило ему протянуть руку, как она натыкалась на теплое мягкое тело Лу Сяобин. Ван Чэнь отвернулся лицом к стене, чтобы уснуть, полагаясь на знакомые по воспоминаниям ощущения. Он думал, думал и внезапно захотел заняться сексом. Это было прямо-таки поразительно. Ван Чэнь оглянулся, посмотрел на ту, что спала на противоположной полке, и всполошился, словно эта идея могла выдать его с головой.

Ван Чэнь больше не мог лежать на месте. Он осторожно слез на пол. Глубоко спавшая Лу Сяобин дышала ровно и спокойно. Ван Чэнь подоткнул ей одеялко, свесившееся на пол, и отправился в тамбур покурить. За окном была непроглядная чернота, так что ни зги не видно. Глядя на свое отражение в оконном стекле, Ван Чэнь думал о нерадостных вещах, а именно о том, что в его интимной жизни возникла проблема. В Интернете он нашел источник, в котором сообщалось, что молодые супружеские пары старше двадцати лет занимаются сексом три-четыре раза в неделю, старше тридцати — дважды в неделю, а у тех, кому за пятьдесят, это число сокращается до одного раза. Ван Чэнь подумал: «У моего двадцатилетнего тела сексуальная жизнь пятидесятилетнего». Пока он был одинок, можно было мастурбировать, сейчас же, когда рядом лежала совершенно реальная женщина, это внезапно обернулось еще большей несправедливостью: он не только не получил нормальной, регулярной половой жизни, но утратил даже возможность самоудовлетворяться! В нем назревало возмущение, досада, как будто ему что-то задолжали, а выражать обиду лицом было все-таки неловко.

Это была недельная поездка в Шицзячжуан. Он терпел и не мастурбировал, копил силы до возвращения в Пекин. Не заниматься сексом было тяжелее, чем мяса не есть!

Домой он вернулся уже вечером. Ван Чэнь оголодал как волк, но голод сидел не в животе. Он обнял Лу Сяобин и принялся беспорядочно целовать на одном дыхании. Та заговорила с ним, однако даже не попытался поддержать разговор и всем телом неистово толкнул ее на кровать, даже покрывало снять не успел.

Это было похоже на то, как наконец-то изливаешь сдерживаемую много дней мочу. Вопреки ожиданиям, Ван Чэнь чувствовал себя прекрасно. Недолгая разлука рождает больше страсти, чем свадьба, — какие же, мать их, верные слова! Он получил удовлетворение, но так устал, что повалился навзничь, встать и поесть и то не было сил, и постепенно погружался в туман.

Откуда-то издалека раздался голос:

— Ван Чэнь, ты меня любишь?

Ван Чэнь широко раскрыл глаза, решив, что ему приснилось. Он с усилием вгляделся в источник света у изголовья кровати, пока неясное световое пятно перед ним не обрело четкую форму электрической лампочки, пришел в себя и повернул голову, чтобы посмотреть на Лу Сяобин. Выражение ее лица было не очень красивым. Он внезапно вспомнил, что купил ей солнцезащитные очки фирмы «Ray Ban», но забыл ей отдать. Он на цыпочках спустился с кровати, нашел в дорожной сумке очки и поспешно вручил Лу Сяобин. Однако та не выказала той радости, которую он себе представлял, даже не примерила, глянула на них мельком и отложила в сторону.

— Ван Чэнь, — сказала Лу Сяобин, — иногда мне кажется, что тебе от меня нужен только секс.

Ван Чэнь остолбенел, лицо его было исполнено недоумения: он не понимал, о чем она.

Сказать, что Лу Сяобин не «хотела» во время его отсутствия, было бы явной ложью. «Хотела» она страшно, «хотела» даже во сне и, проснувшись, долго не могла прийти в себя, а потом украдкой хихикала над собой, прикрыв лицо одеялом. В темноте ее лицо тут же покраснело, загорелось, как большая печеная лепешка. Однако, будучи все же интеллигентным человеком, даже потребности такого рода она заключала в рамки высококультурной благопристойности. К несчастью для Лу Сяобин, ей было совершенно негде излить нежность, накопившуюся к этому моменту. Красное вино не было выпито, диск с фильмом «Ценой любви» дошел только до интерлюдии, рассказ о тоске в разлуке еще даже не был начат, взгляды еще не встретились, в ее теле еще даже не пробудился отклик, а Ван Чэнь уже радостно скатился с нее. Его поглощенность самим собой обесценила и лишила смысла копившиеся в ней всю неделю нежность и горячее желание, что оказалось за мили и километры от той картинки, которую она воображала себе бессчетное количество раз. Она съежилась на уголке кровати с лицом, на котором смешались боль от невыносимости бытия и разочарование.

Когда Ван Чэнь увидел ее лицо, его выражение удивило и одновременно рассердило его. «Неужели тебе, Лу Сяобин, не было хорошо?» — подумал он про себя. Но, выскажи он вслух эти слова искреннего удивления, прозвучало бы так, словно он принудил ее к близости.

— Так и должно быть! — сказал он. — Если мы поженимся, это и есть супружеская жизнь, супружеская ответственность и супружеский долг. Когда иностранцы женятся, они должны вписать в брачный контракт и нотариально заверить, сколько раз в неделю будут заниматься любовью. А если это условие не выполняют, то другая сторона может подать в суд, чтобы расстаться с ним или с ней.

От таких слов в груди Лу Сяобин немедленно поднялся протест. Как он может измерять чувство вульгарным стандартом «сколько раз в неделю», подумала она. Она вспомнила, как в детстве наблюдала за дедушкой и бабушкой, сидевшими на балконе и беседовавшими с чашками зеленого чая в руках; или один из них дремал, а другой негромко читал вслух какое-нибудь изящное эссе. Лу Сяобин любовалась безмятежными сценами их совместной жизни. Пронизавшая их духовная красота, красота любви долгое время вдохновляла Лу Сяобин. Когда бабушка умерла после долгой болезни, не прошло и трех дней, как дедушка ушел вслед за ней, и это довольно сильно потрясло Лу Сяобин. Сравнивая увиденное со своими нынешними обстоятельствами, она чувствовала, что ей кое-чего недостает. Она снова и снова размышляла над этим и пришла к выводу, что Ван Чэнь слишком потворствует своим физиологическим желаниям, а заодно и ее тянет за собой, опуская до животного уровня. Эстетика исчезла, осталось только стремление к удовольствию. А как только все свелось к его удовлетворению, исчезла даже самая элементарная форма красоты.

В этот момент Ван Чэнь заявил:

— Если я не буду заниматься с тобой любовью, ты останешься со мной? Вот и наоборот то же самое. Есть любовь — ею занимаешься, а как занялся — так еще больше полюбил. Если переложить на философию, то это как раз таки взаимодействие формы и содержания.

Ван Чэнь был очень доволен, что смог применить в этой ситуации ту капельку поверхностного знания, которое получил, посещая открытые лекции в университете. Как будто точильный камень к острию ножа приложил. Увидев, что Лу Сяобин онемела и слова вымолвить не может, он великодушно обнял ее и сказал с видом величия, снисходительного к ошибкам менее просвещенных:

— Ну все, перестань всякую чепуху придумывать.

Лу Сяобин строптиво извивалась в его объятиях, стремясь продолжить разговор.

— Если со мной вдруг случится паралич или… в общем, если я больше не смогу жить половой жизнью, то ты, получается, больше не захочешь быть со мной?

— Как можно! — воскликнул Ван Чэнь. — Ведь между нами есть и любовь.

Он сказал это так небрежно, так, походя, что вызвал еще большее отторжение в повергнутой в хаос душе Лу Сяобин, которая с боем вырвалась из его объятий и заявила:

— Довольно, я тебе совсем не верю.

Ван Чэнь призадумался.

— И то верно: у всех есть физиологические потребности, кто же сможет любить по-настоящему платонически?

От этих слов Лу Сяобин стало дурно, как будто ее и правда разбил паралич, а Ван Чэнь уже бросил ее и ушел. Ее лицо стремительно темнело.

Ван Чэнь не обратил внимания на ее реакцию, напротив, он еще раз тяжело вздохнул:

— Но скажи тогда, с чего так много молодых женщин хотели быть с Пикассо в его восемьдесят лет?

Ван Чэнь не знал, какие картины писал Пикассо, а захлебывающийся от восторга рассказ о радостях брака восьмидесятилетнего Пикассо с прекрасной молодой женщиной выдал, вычитав о нем в популярном журнале. Обдумывая это, он пришел к заключению, что здоровье у иностранцев отменное: уж и зубы все выпали, а половая мощь еще хоть куда. И тут же пошутил:

— Посмотри на нас, нормально развитые, не мутанты, с классными телами, вкусно питаемся, так зачем нам морочиться об этом? Этот вид спорта укрепляет мышцы и кости, активизирует кровообращение и разгоняет кровь, его нужно сделать первым в списке дисциплин национальной оздоровительной программы!

Лу Сяобин выплеснула на Ван Чэня все свои тайные любовные чаяния, порывы и эстетические фантазии о сексе. Однако, как ей казалось, все, что было нужно Ван Чэню, ограничивалось изматывающей, требующей схождения семи потов разрядкой. В самых глубинах ее души родилось крошечное разочарование. Она впервые испытала такого рода чувство по отношению к Ван Чэню, это несколько испугало ее.

Испытывая эмоциональные затруднения, Лу Сяобин, если только сама не желала их преодолеть, становилась пассивной и инертной как в своем отношении к происходящему, так и в выражении этого отношения. Совсем как гимнастика между уроками, не делать которую было нельзя, но можно было делать спустя рукава: раз-два-три-четыре, два-два-три-четыре, досчитали до восемь-два-три-четыре, кое-как помахала руками, побрыкала ногами — и отделалась.

Но и Ван Чэнь вовсе не был дураком, как же он мог не видеть ее равнодушия? На самом деле он просто не мог его понять. Ему казалось, что ее испортило дурное искусство, и это чрезмерно сложно для понимания нормальному человеку. Будь все хоть сто тысяч раз хорошо, но ежели в койке капризы начнутся, то и вся жизнь следом к черту пойдет.

Поезд запаздывал, в Бочэн они прибыли после восьми вечера. Вся семья Ван Чэня пришла их встречать. Целый день шел снег, да так до сих пор и не перестал, сугробов навалило уже по щиколотку. Вокзал располагался на западной окраине Бочэна, рядом с шахтой, а дом Лу Сяобин был на востоке. Ван Чэнь беспокоился, что она поедет одна, и настоял на том, чтобы проводить ее. Однако его мать совсем не хотела расставаться с сыном сразу после встречи, а потому предложила:

— И ты не провожай, пусть едет к нам домой переночевать.

По ее указанию Ван Чэню постелили в гостиной, а Лу Сяобин отправилась спать в его комнату. Ван Чэнь словно в шутку сказал матери:

— Да ладно, всего-то одна ночь, как-нибудь и у меня приноровимся.

Мать Ван Чэня поняла, что они в Пекине точно были вместе, склонилась поближе к его уху и сказала:

— Ты смотри у меня, осторожней, а вдруг у вас вразлад пойдет и она станет тебя этим делом шантажировать?

— Да мы же по взаимному согласию, — сказал Ван Чэнь, — неужели дойдет до такого?

— Ай! — воскликнула мать. — Дурень, ты в моих словах не сомневайся: она сперва в слезы, потом скандалить, а потом вешаться начнет, что тогда делать будешь? Все-таки держи дистанцию, если вдруг и правда случится что — сможешь отвязаться и легко отделаться. Разве мало было таких случаев на шахте?

Ночью у Лу Сяобин прихватило живот, и она постоянно бегала в туалет. Услышав шум, мать Ван Чэня набросила одежду и вышла дать ей лекарство, проследила, чтобы та выпила, после чего дала пару наставлений и вернулась к себе. Спальни находились одна напротив другой. Мать Ван Чэня приоткрыла свою дверь совсем немного и бочком зашла в образовавшуюся щель. Лу Сяобин в тот момент как раз шла за ней, глянула мельком и ощутила, что что-то не так. Улегшись и тщательно обдумав увиденное, она поняла, что двуспальная кровать в комнате родителей каким-то образом превратилась в две односпальные.

На следующий день дверь в спальню пожилых супругов была открыта нараспашку, но кровать снова превратилась в двуспальную. Пользуясь тем, что родители Ван Чэня отправились за продуктами, Лу Сяобин, снедаемая любопытством, зашла внутрь. Приподняв покрывало, она увидела, что двуспальная кровать на самом деле составлена из двух одноместных. Койки были поставлены на колесики, что облегчало их перемещение. Лу Сяобин подняла покрывало повыше и увидела два разных комплекта постельных принадлежностей.

Лу Сяобин застлала покрывало и притащила Ван Чэня.

— У вас в семье есть секрет, которого ты, наверное, и не знаешь, — сообщила она.

— Какой такой секрет? — спросил Ван Чэнь, оглядываясь.

Лу Сяобин приподняла покрывало, словно поднимала завесу тайны, и замерла в ожидании его реакции. Ван Чэнь поморгал под порывом воздуха, который нагнало поднятое покрывало, но ничуть не изменился в лице и недовольно спросил:

— И это все?

Лу Сяобин посмотрела на кровать, потом на Ван Чэня, и растерялась: неужели поведение родителей не кажется ему странным? Уж лучше открыто спать раздельно, зачем понадобилось в прятки играть? Она не могла не спросить, почему так происходит.

— Да как хотят, так и спят, — ответил Ван Чэнь. — Что ты волнуешься на пустом месте?

Закинув кровать покрывалом, он утащил девушку из комнаты. В дверях Лу Сяобин вновь оглянулась.

Такси остановилось на противоположной стороне дороги у Двора культуры. В старомодных решетчатых воротах была открыта лишь калитка, чтобы мог пройти человек; с одной стороны глинобитной стены висела деревянная вывеска, где черными буквами на белом фоне сплошь было перечислено: Ассоциация работников литературы и искусства Бочэна, попечители литературных школ Бочэна, центр массовой культуры Бочэна, песенно-танцевальный ансамбль Бочэна, труппа пекинской оперы Бочэна, труппа современной драмы Бочэна… Мокшая под дождем неведомо сколько лет, белая подложка доски растрескалась, обнажив деревянное нутро. Доска тоже пострадала от непогоды, утратила изначальный древесный цвет и превратилась в черную труху, сливаясь с черной надписью, так что в буквах появлялись лишние черточки. За те несколько минут, что Ван Чэнь и Лу Сяобин выходили из такси и выгружали багаж, друг за другом подъехали «Блюберд» и «БМВ» и подхватили вышедших со двора молоденьких девочек, похожих на актрис. В голове Ван Чэня тут же ожили слухи о Дворе культуры. На самом деле все они сводились к тому, что это место свободной любви, и как не по-современному красивых женщин увозят и привозят обратно самые разные автомобили: военного ведомства с белыми номерными знаками, правительственные — со знаками, полными нулей, машины частных предприятий с черными, частные автомобили классом от «хонды» и выше, на которых разъезжали начальники различных рангов.

В то мгновение, когда его нога ступила за железную калитку, Ван Чэнь неожиданно стал сам не свой от волнения. Раньше они с товарищами с шахты приходили посидеть у цоколя возле этого входа, пообсуждать достоинства увозимых женщин, прищелкивая языками, смотрели на мужчин в этих автомобилях, завидуя им и не в силах смириться. Мысль промелькнула, и Ван Чэнь тут же одернул себя, он ведь уже пекинец. Он замедлил шаг, растянув уголки глаз, оглядел двор, внутренне, однако же, волнуясь и желая рассмотреть все как следует. Он вспомнил также, что и любопытство, и мечты об этом месте начались у него в свое время именно с Лу Сяобин. Высокая нравственность, возвышавшая ее над всеми, как журавля над курами, порождала смертельную ревность у одноклассниц.

Но, по сути, мог ли этот двор чем-либо отличаться от других? Наоборот, он был старый и полуразрушенный, с домов во многих местах осыпалась штукатурка, в одноэтажном здании для репетиций прогнила крыша и отсутствовала половина боковых ворот; вокруг стояла тишина, словно это место уже испустило последний вздох. Несколько женщин средних лет, некогда красивых, а ныне раздавшихся в талии, прошли мимо, шлепая полунадетыми матерчатыми туфлями, с картофелем, капустой и свиной кожей в руках. Обшарпанный вид двора, который словно начали разрушать для возведения нового, но новый строить так и не стали, делал его похожим на увядшую обольстительницу. Ван Чэня захлестнула волна грусти, а следом другая волна — удовольствия, словно от вымещенной злобы.

Лу Сяобин открыла дверь своими ключами. Ее мать как раз работала над рукописью и крайне удивилась внезапному появлению дочери, да еще и в компании мужчины. Она совершенно не ожидала ее возвращения. Однако женщина быстро справилась со своим изумлением, выдавив на лицо неестественное радушие. Лу Сяобин также поприветствовала мать с принужденной улыбкой.

Мать Лу Сяобин разговаривала интеллигентно, но словно чувствовала себя неважно, потому как голос был совсем слабым и тихим. Она пригласила Ван Чэня остаться на ужин. Материнские чувства не позволили ей удержаться от расспросов за столом. Лу Сяобин увлеклась едой и, не поднимая головы от тарелки, только слушала беседу Ван Чэня и матери, избегая ее взгляда, лишь иногда парой слов помогая ему ответить, но не обращаясь при этом к самой матери. Если бы за столом перестал звучать голос Ван Чэня, вышла бы настоящая сцена из немого фильма.

Напряженность между матерью и дочерью сохранялась уже давно. Когда они жили вместе, то держались каждая сама по себе, атмосфера в доме царила холодная. С появлением третьего они обе умышленно скрывали это. Скрывали с трудом и не очень успешно, время от времени то тут, то там выглядывали торчащие уши их секрета, вслед за чем они пытались замаскировать тайну получше. От этого мысли становились еще более странными и гротескными, а слова и действия — гротескными и странными вслед за мыслями.

В глазах Ван Чэня, впрочем, это было всего лишь проявлением вежливости друг к другу. Он решил, что отношения в семьях интеллигентов именно такие, что даже когда передаешь за столом приборы, нужно сказать «спасибо». Семья Лу Сяобин подтвердила верность его представлений об интеллигентной семье. Возле стен на полу были сложены книги, не поместившиеся в книжный шкаф, старомодная мебель поблекла и была заново покрыта лаком в облупившихся местах, слои разной глубины выглядели как заплатки; техника была старой, люминесцентная лампа светила тускло-претускло, однако не могла скрыть глянца его кожаной куртки от Мишеля Рене. А в глянце этом, словно в зеркале, отражалась честная бедность и даже нищета этого дома.

В доме Лу Сяобин Ван Чэню было невыносимо тяжко, как если бы его связали по рукам и ногам. После двух визитов он больше не приходил. Жадные взгляды, которые он некогда бросал на Двор культуры, все те невысказанные притязания и стремление к лучшей жизни бесследно исчезли после того, как он там побывал. Прежнее чувство, что он выгадал, заполучив Лу Сяобин, сейчас, напротив, превратилось в ощущение, что это она на нем поживилась.

8

Лу Сяобин постепенно поняла, в чем проблема между родителями Ван Чэня. Что бы ни говорила мать, отец, была тому причина или нет, говорил противоположное, как будто вся радость его жизни состояла в том, чтобы противостоять матери Ван Чэня, будто он и рот-то завел специально для того, чтобы унижать и саркастически поддевать ее, даже если он в открытую нес чепуху, даже если делал ей назло в ущерб себе. Например, когда температура была минус двадцать и термометр показывал это со всей очевидностью, мать Ван Чэня вздыхала: «Ох и холодно же!», а отец наперекор заявлял: «Ой, да чушь собачья, холодно». И чтобы доказать, насколько собачья эта чушь, нарочно шел выносить мусор без шерстяных подштанников, в результате промерзал так, что кончик носа становился ярко-алым. Тем не менее он прохаживался перед матерью Ван Чэня, твердя, что у нее с головой совсем беда, холод от жары не отличает, и не только с головой беда, но и со всем остальным телом тоже. Отец вел себя так независимо ни от каких обстоятельств. Однажды они всей семьей отправились по магазинам, мать Ван Чэня присмотрела ватник в традиционном стиле, серо-стальной с золотистым круглым узором. Когда она его примерила, все сошлись во мнении, что красиво, и только ее муж, стоявший в сторонке, тяжко-тяжко вздохнул и махнул рукой со словами:

— Это же молодежь носит, а тебе куда, на годы свои не смотришь.

Он вздыхал, качая головой, очевидно вкладывая в свои слова насмешку, однако специально напустил на себя сочувствующий вид, словно всеми силами старался удержать ее от неправильного, неправильней просто некуда, решения, и выглядело действительно так, будто он желает матери Ван Чэня добра. Но сказал он это при продавщице, чтобы специально осрамить мать Ван Чэня перед людьми.

Вернувшись с прогулки, Лу Сяобин вошла в комнату вслед за Ван Чэнем. Закрыв дверь, она начала высказывать свое возмущение.

— Почему твой папа обращается с твоей мамой, как враг? — спросила она.

— Да они всю жизнь так разговаривают, — ответил Ван Чэнь.

Лу Сяобин вообразить не могла, что супруги могут дойти до подобного, и страшно испугалась. Подперев рукой подбородок, она с досадой глядела на лужу, которая собралась на полу в центре комнаты.

— Как же они живут супружеской жизнью? — несколько взволнованно спросила она спустя какое-то время.

Ван Чэнь, привалившись к изголовью кровати, возился с MP3-плеером, а потому не придал вопросу значения и с отсутствующим видом отмахнулся:

— Да живут как жили.

— Не понимаю, — вздохнула Лу Сяобин. — Правда не понимаю.

— Что тут непонятного, они же муж и жена.

Ван Чэнь никогда не думал об этом, да и не интересовался. Он сел и позвал Лу Сяобин вместе посмотреть телевизор.

Лу Сяобин не шевельнулась. Безразличие Ван Чэня к браку собственных родителей несколько сердило ее.

— Почему они не разводятся? — спросила она. Ее слова звучали так, словно она одобряла такую идею.

Ван Чэнь, собиравшийся открыть дверь, отдернул руку и постучал Лу Сяобин по голове со словами:

— Есть кто дома?

Лу Сяобин схватила его руку и сказала с серьезным видом:

— Этот брак кажется тебе бессмысленным? Никто никого не любит, какой смысл так упрямо оставаться вместе?

Ван Чэнь, однако же, вовсе так не считал. Куча семей на шахте именно так и живет. Если в какой-то семье мужик не может с бабой в кровати справиться — вот тогда это бессмысленно.

— Неужели ты не видишь, что между ними конфликт? — нахмурившись, спросила Лу Сяобин.

— Коли в кровать ложатся, какой такой конфликт может быть? — неодобрительно ответил Ван Чэнь. Его внезапно осенило: — Будь у них конфликт, разве ж насношали бы они нас с братом и сестрой?

Такие высказывания были очень неуважительными, но казались ему прекрасным аргументом.

Все это крайне омрачило настроение Лу Сяобин. В ней вдруг зародилась мысль о том, как она сама будет жить в браке с Ван Чэнем. В это время его мать велела им сходить в лавочку возле двора и купить соевого соуса.

По дороге назад им навстречу попалась девушка в оранжевом пальто, из-под которого виднелась черная зимняя юбка. Надо сказать, такие цвета сочетались довольно гармонично. Вот только пальто было бесконечно длинным, закрывало голени, а зимняя юбка была длиной до лодыжек, да к тому же расклешенная в форме рыбьего хвоста, подол юбки волочился вслед за пурпурными кожаными сапожками с металлической застежкой-молнией. Выглядело так, словно девушка тащит гору выдранных бараньих кишок, а еще на колыхающуюся медузу. Волосы были завиты большими волнами, но, будучи густыми и жесткими, не изящно ниспадали на плечи, а торчали во все стороны, придавая ей рассерженный вид. Девушка оказалась знакомой Ван Чэня и поздоровалась с ним. Когда она открыла рот, они услышали вульгарный, тяжелый бочэнский говор, под тяжестью которого даже брюки могли позорно свалиться вниз, и никакой ремень не удержит. Ван Чэнь ответил ей, его выговор, однако, значительно отличался от девушкиного. Он мог бы увеличить дистанцию между ними еще больше, его пекинское произношение уже совпадало с местным процентов на восемьдесят. Он подсознательно решил пройти по краю: с одной стороны, показал их общность, а с другой — обозначил расстояние. Впрочем, между ними вовсе не было конфликта, напротив, они общались вполне миролюбиво. Девушка испытывала почти слепое благоговение перед ним, и от этого впечатление, что Ван Чэнь, несмотря на то что стал пекинцем, проявлял по отношению к ним земляческое внимание, только усиливалось. Девушка прибавила радушия и растянула губы в усмешке, демонстрируя два ряда ослепительно белых виниров, таких белых, что аж страшно. В тот момент, когда она поворачивалась к Лу Сяобин, эта преувеличенная сердечность, естественно, ослабевала. Однако такого ничем не мотивированного энтузиазма было более чем достаточно. Лу Сяобин сдержанно поджала губы и кивнула: «Здравствуй». Всего одно слово, но как оно отличалось от того, что говорил Ван Чэнь! Непринужденно, но при этом аккуратно, цельно и естественно, а не распущенно или вычурно. Было едва заметно, как глаза девушки замерцали, и в них появилось кое-что, что она очень старалась скрыть. Неброская одежда Лу Сяобин, ее теплая улыбка и мягкий, но вместе с тем обладающий какой-то силой взгляд оказал непонятное давление на привычную самоуверенность девушки. Она хотела бросить вызов, но сама же невольно пыталась от него уклониться, ее интонация, взгляд и движения неизбежно приобрели гиперболический размах, а ее агрессивный напор сам собой постепенно сошел на нет. Вот так тихо, с непонятной улыбкой говорила, не стремясь произвести впечатление, Лу Сяобин. Девушка провела ладонью по волосам, словно хотела смахнуть что-то, что давило ей на макушку, внезапно прервала разговор и попрощалась с ними. Ее удаляющаяся спина всем видом показывала, что она только что сбросила какое-то бремя.

Глянув вслед девушке еще раз, Ван Чэнь будто что-то про себя обдумывал, затем с силой прижал к себе Лу Сяобин и с преувеличенной похвалой в голосе провозгласил:

— А все ж моя женушка лучше всех!

Эти слова не слишком обрадовали Лу Сяобин, но она все-таки засмеялась, положила на Ван Чэня локти и ответила:

— Не женушкай, давай без пошлостей, а?

Когда они почти дошли до входа в здание, с боковой дорожки вдруг подбежал и втиснулся между ними какой-то парень. Он зарядил в грудь Ван Чэня кулаком и громко заорал:

— Твою же мать, чувак, ты вернулся!

Лу Сяобин страшно испугалась, решив, что человек решил подраться с ним. Только она хотела выступить вперед, чтобы защитить его, как Ван Чэнь тоже заорал:

— Лю Сань?!

Лу Сяобин, обняв бутылку из-под соуса, стоя в сторонке, смотрела, как эти двое радуются. Лю Сань скользнул по ней взглядом, кончики его бровей цинично приподнялись.

— Твоя? — спросил он.

Спросил как будто между делом, как о пустяке. Голос Ван Чэня стал немного неестественным.

— Да, моя девушка.

Наверное, он прекрасно знал, какую реакцию это вызовет у Лю Саня. Тот смерил его взглядом, нарочно отступил на шаг, вдохнул так, словно у него болят зубы, и сказал:

— Да ты, твою мать, пекинцем заделался!

Слышать такое было не слишком приятно. Ван Чэнь шагнул вперед, протянул руку и сдавил локтем шею Лю Саня, а второй рукой сгреб живот Лю Саня и детским, притворно-сердитым голосом прохныкал:

— Твою мать!

Теперь Лю Сань пришел в хорошее настроение и, показав большим пальцем на Лу Сяобин, еще раз с нажимом уточнил:

— Жена твоя, да?

Ван Чэнь мог только ответить:

— Да, жена.

Лу Сяобин была и смущена, и рассержена, она словно угодила в лапы торговца живым товаром, сердито развернулась и ушла.

Лю Сань презрительно скривил рот.

— В Пекине поди нашел, с характером. — И тут же доспросил: — А Су Цзе ты видел? Она вернулась. — И, не дожидаясь ответа, как и раньше, вздохнул: — Еще краше, чем была, вся такая иностранная, сразу видно, мать ее, шанхайского человека, да еще и на шанхайском диалекте с нами поздоровалась.

Лю Сань хотел выучить пару фраз, но обнаружил, что не знает, как подступиться к звукам, ему никак не давалась эта мелодика с мягкими тонами и интонациями, напротив, ему будто глотку залепило сахарной ватой. Он хохотнул и глянул на Ван Чэня с явным намеком:

— В этот раз, однако, тебе придется потрудиться.

Они перебросились еще парой фраз, поручкались и считай что попрощались. Образ Су Цзе промелькнул в мыслях Ван Чэня, но он не успел толком обдумать его и побежал догонять Лу Сяобин, а настигнув, схватил за плечо. Внутренне негодуя, она дернулась, стряхнув его руку, вытянула шею, как строптивый гусь, и пошагала дальше, не глядя на него.

Ван Чэнь тоже вскипел от возмущения. Лу Сяобин сделала из него совершенное посмешище, вот так запросто развернувшись и уйдя. Он с силой вцепился в нее, остановил и спросил, подавляя ярость:

— Чего это ты так разбежалась?

Лу Сяобин отбросила его руку и решительно остановилась.

— Сколько вульгарной грязи ты только что наговорил! Мне со стороны и то было за тебя стыдно!

— Это мой братан, мы с детства вместе выросли! — ответил Ван Чэнь, и голос его поневоле стал выше.

Подумав о том, как ему в Пекине целыми днями приходилось прикидываться дурачком, он закипел гневом.

Лу Сяобин, раздраженная, отвернулась от Ван Чэня, не желая больше смотреть ему в глаза. Толстые высокие трубы вдалеке фыркали черным дымом. Стоило подуть северному ветру, черный дым простирался в их сторону, оказавшись еще и непереносимо вонючим. Прежде прекрасный вид, открывавшийся перед ними, оказался полностью замазан густыми черными пятнами. Душу Лу Сяобин будто так же залило грязью, и это было невыносимо.

Она стояла в растерянности, как вкопанная, с мрачным лицом.

Скажи Ван Чэнь сейчас что-нибудь ласковое и утешающее, инцидент был бы исчерпан. Да вот только у него самого на сердце кошки скребли. Неизвестно почему он подумал о ее нищей семье и про себя презрительно усмехнулся: «Лу Сяобин, а тебе разве есть чем гордиться?» Однако он все-таки наступил себе на горло и предпринял еще одну попытку: протянул руки, пытаясь обнять ее за плечи, но Лу Сяобин снова оттолкнула их.

На миг Ван Чэнь словно окаменел, меж бровей собралась свирепая складка. Он со звериной злобой уставился на нее, одновременно боковым зрением окинув окрестности, сгреб всей пятерней запястье девушки, подтащил ее прямо к самому носу и, скрежеща зубами, сказал:

— Я тебе достоинство сохранил, давай-ка не гляди тут свысока.

Искаженное лицо и тон испугали Лу Сяобин. При виде его гримасы сердце ее задрожало от незаслуженной обиды. Ван Чэнь сжал ее запястье, словно плоскогубцы. Возможно из-за того, что он передавил кровеносные сосуды, рука распухла и покраснела. От Лу Сяобин с ее характером можно было добиться большего пряником, нежели кнутом. Чем свирепее становился Ван Чэнь, тем сильнее был ее протест, тем больше она не желала сдаваться, а потому свободной рукой изо всех сил принялась разжимать хватку Ван Чэня. От боли из глаз ее хлынули слезы, но ни звука не прорвалось сквозь стиснутые зубы.

«Бряк!» Сосуд для соуса выскользнул из объятий Лу Сяобин на землю и разлетелся на мелкие осколки, а соевый соус растекся под ногами, как лужа черной крови. Испуганные, они посмотрели вниз и медленно отпустили руки друг друга.

Лу Сяобин развернулась и ушла, ушла быстро. Она направлялась не в сторону дома Ван Чэня, а к выходу со двора. Не счищенные с дороги остатки снежных хлопьев превратились в дорожки наледи, скользкие и ранящие ноги. Она поскользнулась, качнулась назад и чуть было не упала. Удержав равновесие, тыльной стороной рук с ожесточением вытерла слезы.

В этот раз Ван Чэнь не пошел за ней. Он не сводил взгляда с постепенно уменьшающегося силуэта Лу Сяобин и тихонько ругнулся под нос:

— Быстрей катись отсюда.

Но и этого не хватило, чтобы полегчало на душе, и он сплюнул себе под ноги, а когда обернулся, краем глаза заметил, что в нескольких шагах в стороне кто-то стоит и разглядывает его.

— Чего уста… — вырвалось у него, но окончание слова так и не слетело с губ, потому что он сам беспощадно поймал его и затолкал обратно в глотку так плотно, что грудь раздулась от распиравшего ее воздуха. Когда он вновь открыл рот, его тон совершенно изменился, голос был слабый и дрожащий, слышный ему одному:

— Су Цзе?!

Су Цзе все это время шла позади Ван Чэня и видела произошедшую ссору. Она была уверена, что ушедшая в гневе девушка и есть та самая художница, его подруга. Они с ней столкнулись лицом к лицу. Увидев, как девушка хмурит брови и размахивает перед собой руками, прогоняя смрад, Су Цзе всей душой ей посочувствовала, словно была на ее месте. Она тоже считала, что здесь и правда нельзя надолго задерживаться. Это был промышленный район, где кроме каменноугольной шахты находились еще химзавод, электростанция и бумажная фабрика. Каждый день они по очереди выпускали самые разные выхлопные газы. Они выросли с этим запахом, но никогда еще не коптило до рези в глазах. Су Цзе не удержалась и тоже погоняла рукой воздух у себя под носом. На зимних каникулах она вернулась, желая на время укрыться от безучастности Шанхая. Но и здесь оставаться не могла. Прежний хаос из одноэтажных домов превратился в ровные, аккуратные ряды многоэтажек, но это единственное, что изменилось во дворе, остальное осталось как раньше. Черный дым, грязный снег, грубые словечки мужиков, никакой возможности отстирать тонкую белую одежду. Здесь было невыносимо тесно, ей казалось, что она вот-вот умрет от удушья.

Она как раз ездила покупать билет на послезавтрашний самолет, и только вошла во двор, как увидела силуэт Ван Чэня. Ее сердце заколотилось, она побежала за ним и хотела было окликнуть. Однако, едва открыв рот, увидела рядом девушку с бутылкой соевого соуса в руках. Ноги у Су Цзе стали как ватные, а в душе неожиданно словно всколыхнулась жгучая ревность.

Они стояли друг перед другом, вмиг потеряв дар речи, не зная, что уместно произнести. Первой все-таки подала голос Су Цзе и сказала: «Привет».

9

Поужинав, Ван Чэнь отправился к дому Су Цзе. Вновь зарядил снег. Ван Чэнь дошел до уличного фонаря на углу, повернулся спиной к ветру и зажег сигарету, глубоко затянулся и, запрокинув голову, выдохнул дым навстречу падающим на лицо снежинкам. К этому времени снегопад усилился и стал гуще. Ван Чэнь прищурился, время от времени протягивая руку, чтобы смахнуть одну-две снежинки, упавшие на уголки глаз. Все его лицо было мокрым, словно по нему наспех, как попало, размазывали слезы. Он не знал, сколько мельчайших подробностей вспомнил за один этот вечер о той поре, когда они были вместе.

Родители Су Цзе отправились в гости к старшему сыну. Ван Чэнь, как раньше, зашел в ее комнату. Как и прежде, Су Цзе уселась на кровать, привалившись к одеялу, а Ван Чэнь пристроился на диване у изголовья кровати. В комнате светил только торшер, стоящий возле окна, из-за чего казалось, что в уголке, где они сидят, чуть темнее. Какое-то время они смотрели друг на друга в теплом желтом свете, как будто не зная, с чего начать разговор. И вновь им показалось вдруг, что все вокруг такое знакомое, даже места, на которых они сидели, не изменились, словно они только вчера были в этой комнате.

Оба практически одновременно вздохнули. Глядя один на другого, одарили друг друга улыбкой. Наконец все-таки заговорили.

И тогда Ван Чэнь узнал, что Су Цзе вернулась одна. На вопрос о Лу Сяобин, чуть поколебавшись, ответил, что они собираются пожениться в этом году.

После совсем-совсем недолгой паузы смех Су Цзе прозвучал немного огорченно. Каждое движение сидевшего перед ней Ван Чэня было исполнено уверенностью того, кто уже все повидал на своем веку, и разговаривал он так, словно сам черт ему не брат. Су Цзе своим закаленным в Шанхае глазом с первого взгляда распознала, что небрежность, с которой он был одет с ног до головы, и весь его облик тщательно выверены, его высокий социальный статус с уверенным достоинством проглядывал в каждой детали. Су Цзе предположила, что это наверняка результат помощи и заботы его девушки-художницы. Глубины ее сердца забурлили тысячами волн, она подумала о том, что Ван Чэнь больше не тот мальчик, которого можно было не принимать всерьез, теперь он превратился в довольно стильного мужчину. Подумала она и о том, что когда-то он так сильно любил ее, а теперь занят другой женщиной, а сама она превратилась в старую деву, которая из ночи в ночь беззвучно глотает слезы. Неужели тогда она ошиблась в выборе? С одной стороны, она не могла смириться с этим, с другой — не могла высказать лежащую на сердце печаль, а более всего сокрушалась о своем незавидном положении. Несколько эмоций смешались воедино, и она словно соскользнула в бессознательное, совершенно растеряв прежний надменный вид, который напускала на себя перед ним. Теперь на ее лице отражались растерянность и печаль из самых сердечных глубин.

— Почему ты не ездишь в Шанхай в командировки? — изо всех сил пытаясь сохранить присутствие духа, спросила она и добавила: — Как же хорошо было в молодости.

Если бы она не нашла слов для первой фразы, вторая была бы лишена всякого смысла.

Ван Чэнь не подхватил реплику. Привалившись к спинке дивана, он бросил на Су Цзе короткий взгляд и тут же отвел его, молча курил, и то, как он стряхивает пепел своими длиннющими пальцами, заставляло сердце взволнованно биться. Су Цзе стало еще тревожнее, накатило нежелание выказывать свою слабость. Она взяла себя в руки и тихо сказала:

— Если бы я тогда пригласила тебя на свадьбу… Ты бы приехал?

Отразившаяся в ее глазах жадная надежда раскинула мягкие сети и пленила Ван Чэня. На самом деле ей было трудно высказать все, что скопилось на сердце. Это была чушь, только идиоты задают такие вопросы. Но Су Цзе намеренно захотела выставить себя пустоголовой дурочкой. Она вовсе не ожидала ответа, ей нужно была создать атмосферу, достичь определенного эффекта. Это был едва различимый, смутный флирт, она хотела затянуть Ван Чэня в воспоминания о прошлом.

Ван Чэнь по-прежнему не выказывал никакого отношения. На самом деле он не знал, что сказать. У него не было возможности понять, чего в этот момент хочет Су Цзе, и поэтому он обдумывал заданный ею вопрос, который, вообще-то, был все равно что спустя лето пойти по малину.

Су Цзе едва душу себе не вынула в ожидании, а Ван Чэнь по-прежнему сохранял холодно-отстраненный вид.

Су Цзе громко заскрежетала зубами.

— Видать, и правда мы с тобой судьба, а доли нет.

Это уже выходило за рамки, было слишком откровенно, слишком глубоко, почти принуждало Ван Чэня хоть как-то обозначить свое отношение. Но позиция самой Су Цзе в этот момент была намного честнее той, что была минуту назад, теперь были затронуты ее заветные и безнадежные мечты и горести. С кем провести годы цветущей молодости, неужели и правда весенние воды бегут на восток? Глаза Су Цзе наполнились слезами, она глубоко вдохнула и попыталась сдержать их, но этим только усугубила ситуацию. Слезы хлынули рекой.

Ван Чэнь перепугался, даже позвал ее: «Су Цзе!» — и от этого сердце защемило, словно он искал себе оправдание.

— Я всегда ждал, ждал, когда ты выйдешь замуж, только после этого завел себе девушку, — сказал он и, не в силах сдержать чувств, схватил Су Цзе за руку.

Сделав это, он почувствовал, как дрогнули нервные окончания в кончиках пальцев, и вслед за ними дрогнуло сердце. Он не посмел стиснуть ее крепко, лишь легонько сжал пару раз. Он думал, что Су Цзе хоть как-то отреагирует, но та только оцепенело смотрела на кончики пальцев на ногах. Слезы постепенно, капля за каплей, исчезли из ее глаз. Оставшиеся на лице слезинки спустя какое-то время испарились в нагретом центральным отоплением воздухе.

Глядя на ее чистенькое лицо, на котором словно ни слезинки не бывало, Ван Чэнь озадачился. Конечно, он не мог знать, что Су Цзе не хочет, чтобы он был в курсе ее внутренних терзаний, что ей нужно было при любом раскладе сберечь последние остатки самоуважения. Ее лицо было лишено всякого выражения, но в душе постепенно поднималось самодовольство: Ван Чэнь был все тем же Ван Чэнем, тем, кого она могла контролировать, просто пустой телесной оболочкой. И сразу же вернулось прежнее пренебрежительное отношение. Те слезы были наполовину честны, а на другую половину — своего рода шоу. И раз уж Ван Чэнь купился, не было смысла лить их дальше. Ван Чэню же было неудобно расспрашивать. Держать Су Цзе за руку стало неловко, но отпустить сейчас показалось бы слишком грубым и неуклюжим. Его сердце переполняли необъяснимые и не самые приятные переживания.

В этот момент зазвонил домашний телефон. Воспользовавшись тем, что Су Цзе ушла в гостиную ответить на звонок, Ван Чэнь энергично помахал руками. Всего-то пара минут, а плечи тем не менее онемели. Звонил ее старший брат. Из-за обильного снегопада он решил оставить родителей ночевать у себя.

Когда Су Цзе вошла в комнату, Ван Чэнь поднялся и сказал, что ему пора. На самом деле в этот миг его душу терзали противоречивые чувства: немного обожание, немного желание задержаться, а еще немного разочарование. Ледяное выражение, которое лицо Су Цзе приняло после рыданий, напомнило ему, что она никогда не воспринимала его всерьез. Он не чувствовал злости и решил, что зря беспокоится о том, у кого все прекрасно. Су Цзе уже стала чужой женой. С этими мыслями он надел непроницаемую маску, скрепил сердце и собрался уходить.

Все вещи в мире находятся в обратной взаимосвязи. Как только Ван Чэнь проявил жесткость, Су Цзе стало невыносимо. Только что поднявшееся победоносное настроение рухнуло обратно. Су Цзе испугалась так, как будто уход Ван Чэня сейчас будет равносилен тому, что ее отверг весь мир.

Су Цзе шла за ним следом. Глядя на его спину, она ощутила импульсивное, неподдельное желание обнять его. Во сне она не раз занималась сексом с мужчиной, и непостижимым образом этим мужчиной всегда оказывался Ван Чэнь. Пробудившись от таких снов, она всеми силами удерживала воспоминание и никак не могла забыть густые волосы на его груди. Су Цзе привалилась к стене, бульдожьей хваткой прикусив губу. Она подумала о том, что если отбросить самоуважение, то этот выматывающий сон наверняка сбылся бы этим вечером. Но чертово самоуважение! Су Цзе прямо-таки ненавидела себя, но готова была вынести что угодно, лишь бы сохранить лицо.

Рука Ван Чэня легла на дверной замок, он развернулся, чтобы еще раз проститься с Су Цзе. Однако он не ожидал, что она стоит настолько близко к нему, вся, целиком, прямо у него перед глазами. В коридоре не горела лампа, туда падало лишь немного света из гостиной, и у входной двери было почти темно. Лицо Су Цзе раскраснелось, глаза сверкали, все тело с головы до пят бурлило, и, словно пылающий в темноте уголек, мгновенно воспламенило сердце Ван Чэня, а следом заполыхала и голова.

«Су Цзе…» — не в силах сдержать чувств, выдохнул он, привлек к себе и принялся безудержно целовать. Он прижимал ее все крепче, но чувствовал острую нехватку рук, ведь, обнимая ее плечи, он уже не мог охватить талию. Прижавшись к ней как можно теснее, он жалел только о том, что нельзя вмуровать ее в свое тело.

Оказавшись в объятиях Ван Чэня наяву, Су Цзе вдруг словно очнулась. Она сразу вспомнила о том, что стала теперь замужней женщиной. Она подумала о том, что Сунь Вэйцзин все-таки не изменял ей. Но поцелуи Ван Чэня, как череда артиллерийских ударов, в прах разбомбили эти мысли в мгновение ока. Она провела в тоскливом одиночестве целый год, и кто знает, сколько в ее теле образовалось пустот, которые нужно было срочно заполнить. Плотно прижавшись животом к нижней части его тела, она принялась страстно двигаться, раз, другой, пока то самое место не восстало, как волна под шквалом ветра. Бурная и стремительная реакция искрой пробежала между ними. Су Цзе обвилась вокруг него всем телом, словно конопляная плетенка. Наконец она про себя закричала: «Сунь Вэйцзин, это все то, что ты мне задолжал!»

Состояние Су Цзе было таково, что ей, естественно, хотелось получить удовлетворение, и было совершенно неважно, кто ей задолжал. В таком состоянии вспыхивает не только страсть, все тело сходит с ума, словно робот, выходящий из-под контроля.

Вслед за впавшей в безумие Су Цзе обезумел и Ван Чэнь. Лу Сяобин, даже когда была возбуждена, все равно оставалась стыдливой барышней, словно обнаженная девушка со старых картин маслом: красивая-то красивая, но не возбуждает. Только увидев, как Су Цзе сегодня бросилась в омут очертя голову, он понял, почему у мужчин возникают проблемы с потенцией. Из его глотки вырвался звериный рык. Какая жалость, что нельзя умереть в этом опьянении!

Они сами не знали, сколько раундов провели за ночь. Под конец страсть превратилась в ожесточение, в состязание, в желание довести противника до изнеможения. В этот вечер Ван Чэнь установил новый рекорд. Он хотел побить его еще раз, но Су Цзе запросила пощады. Она устала так, что у нее растрескались губы.

10

В эту ночь Ван Чэнь так и не вернулся домой, и телефон все это время был выключен. Его родители перепугались и позвонили Лу Сяобин. Та тоже всполошилась, но не посмела рассказать им о ссоре с Ван Чэнем. Всю ночь напролет шли переговоры, но ни у кого не было известий. Ранним утром Лу Сяобин примчалась к родителям Ван Чэня на первом автобусе.

Еще не до конца рассвело, небо было глубокого серо-синего цвета. Уличные фонари отражались в заполнившем весь мир снеге. Выйдя из автобуса, Лу Сяобин направилась к главным воротам шахты. Здесь располагались городские окраины, и поселения, хотя и довольно большие, находилась на весьма далеком расстоянии друг от друга, а разделяли их неровные, лишенные растительности гребни горы. Везде, куда простирался взор, царило запустенье. Лу Сяобин раньше никогда не бывала в этом районе, в ее воображении угольная шахта кипела жизнью, словно в рекламном ролике, она была чистая и светлая, а люди сверкали улыбками на простых и добрых лицах. Однако пейзаж, возникший перед ее взором в реальности, был поблекшим, пустынным, практически лишенным жизни. Конечно, она не могла знать, что причиной тому стали расплодившиеся частные мини-шахты, которые подорвали жизненный дух большого рудника. Взглянув на здешних людей с точки зрения азов анатомической живописи, Лу Сяобин отметила, что строение их лицевых мышц практически идентично: от носа к уголкам рта спускались косые складки, и вслед за этим падала и жизненная сила, и люди становились равнодушными к окружающему. Это вызвало в ней отвращение.

Пока она шла, неизвестно откуда за ней увязался какой-то мужчина. На голове его красовалась драная ватная шапка, надвинутая на глаза; он следовал за ней на расстоянии двух-трех шагов. Лу Сяобин немного испугалась, а потом услышала, как мужчина пробормотал себе под нос:

— Трахаешься?

— А? — отозвалась она и никак не отреагировала. Только когда их взгляды встретились, она поняла, в чем дело. Сконфуженная и рассерженная, она припустила от него наутек, на одном дыхании добежала до главных ворот и только тогда осмелилась остановиться и обернуться. За спиной девушка увидела только беспорядочную вереницу следов, хорошо еще, что только своих собственных.

Страх и после этого не оставил Лу Сяобин, она вновь прочесала взглядом окрестности и только тогда, развернувшись, вошла внутрь. Лу Сяобин медленно приближалась к человеку, который шел по перпендикулярной улице. Она прищурилась, всматриваясь в него, глянула еще раз и закричала:

— Ван Чэнь!

Услышав этот окрик, шедший понурив голову Ван Чэнь словно потерял опору под ногами и пару раз покачнулся. Лу Сяобин устремилась к нему вприпрыжку, распинывая перед собой снег, который взлетал из-под ее ног во все стороны, как маленькое пушечное ядро, только вылетевшее из жерла пушки, и со свистом врезалась в Ван Чэня. У того практически не было сил выдержать еще и это, все его силы остались в постели Су Цзе. Он покачнулся назад и наверняка упал бы, если бы Лу Сяобин не удержала его, помогая ему обрести равновесие.

— Где ты был? — взволнованно спросила Лу Сяобин. — Мы с твоими родителями всю ночь переживали!

Ван Чэнь смотрел на нее и какой-то момент словно провалился в полусон, ему казалось, что она стоит близко, но на самом деле очень далеко.

— В карты с друзьями играл, — помолчав, ответил он.

— Почему ни слова семье не сказал? — не унималась Лу Сяобин. — Мобильник не работает, мы уже не знали, куда идти тебя искать!

Телефон Ван Чэнь выключил аккурат когда вошел вчера вечером в дом Су Цзе. Тогда у него непонятно откуда взялось предчувствие об этой ночи.

— Батарея села, — сказал он, — я увлекся игрой и забыл позвонить домой.

Лу Сяобин очень осторожно и внимательно глядя на него сказала:

— Ты же не рассердился на меня?

От этих слов Ван Чэнь сперва оторопел, а затем про себя расхохотался. Только после этих слов в памяти у него всплыла их вчерашняя ссора. «Сердиться на тебя? — подумал Ван Чэнь. — Скажешь тоже».

Он думал, что Лу Сяобин теперь не имеет к нему отношения и даже что она сама себе настроила несбыточных иллюзий. Не имея охоты разговаривать с ней дальше, он устремился вперед. Лу Сяобин крепко схватила его за руку и сплела свои пальцы с его.

Ван Чэнь счел это докучливым и, словно избегая чего-то, отбросил ее руку и спрятал свои в рукава.

Стоило ему переступить порог дома, как навстречу вышли родители. Мать разнуделась, вновь и вновь описывая, как они переживали всю эту ночь. Отец молчал, только непрестанно вздыхал в сторонке. На душе Ван Чэня заскребли кошки. Когда он вышел из дома Су Цзе, в душе его было пусто, только сердце безудержно стучало, но мыслей не осталось. Сейчас, сбитый с толку этой троицей, вынужденный раз за разом повторять и нагромождать ложь, он ощутил, что его застали врасплох и словно облепили клейкой глиной. Со свинцовым лицом он проследовал в туалет, где опорожнил мочевой пузырь, и, не проронив ни слова, отправился к себе в комнату.

Семья последовала за ним по пятам. Он упал на кровать, натянул одеяло и собрался спать. Мать приподняла край.

— Ты б хоть разделся, — сказала она. — Промерз же весь, простудишься.

Ван Чэню это осточертело, он вырвал у нее одеяло и отвернулся. Мать хлопнула его по заднице ладонью, и надо сказать, что горячей любви в этой ладони было намного больше попрека. Однако это словно подожгло в нем фитиль, он глянул на нее через плечо и заорал:

— Ты меня достала! Даже в то, как я сплю, вмешиваешься!

У проведшей всю ночь в тревоге и страхе матери голос поневоле стал выше и тоньше.

— Как же я воспитала такую неблагодарную тварь? Я же о тебе забочусь, неужели еще и неправа?

Кулаки Ван Чэня сжимались и разжимались, он раздраженно выдохнул пару раз, натянул одеяло на голову и снова повернулся ко всем спиной. Голос матери через одеяло звучал несколько тише:

— Взгляни, вот он, твой сыночек, — сказала она, задыхаясь от возмущения.

— А не ты ли его таким воспитала? — услышал Ван Чэнь ответ отца.

— Только я начинаю воспитывать ребенка, как ты тут же выступаешь наперекор! — возмутилась мать.

— Да где тебе ребенка-то воспитывать! — встрял со своей подколкой отец.

Ван Чэнь внезапно спрыгнул с кровати, пробежал несколько шагов к двери и закричал:

— Хотите ругаться — ругайтесь снаружи, а я спать хочу!

Свои слова он закончил жестом, указывающим им на выход. В комнате ненадолго повисла тишина, после чего первой смягчилась мать:

— Не поешь перед сном?

— Не поем, не поем, — нетерпеливо ответил Ван Чэнь.

Не в силах ничего поделать, мать вышла, добавив напоследок:

— Тогда спи, после обеда я тебя разбужу.

Отец последовал за ней.

Лу Сяобин, стоявшая возле письменного стола, не шелохнулась.

— Ты тоже уходи, — бесстрастно велел Ван Чэнь, заметив ее.

Этого Лу Сяобин не ожидала. Ван Чэнь больше не глядел на нее, молча улегся на кровать и бросил, не оборачиваясь:

— Дверь закрой.

Лу Сяобин была в смятении. Мать Ван Чэня позвала ее в спальню и велела сесть рядом.

Она сказала пару слов ни о чем, чтобы сгладить неловкость предшествующих событий. Возможно, она уже давно задумала что-то и теперь потихоньку претворяла свой замысел в жизнь.

— Когда у вас, молодых, друг с другом страсть — это дело хорошее, — сказала она, — но все же лучше будь повнимательнее, все-таки если до свадьбы случится какой скандал, нам будет неудобно с твоей семьей объясняться. Будь на твоем месте моя дочка, у меня бы тоже душа болела.

После этих слов она с некоторым участием легонько похлопала Лу Сяобин по руке.

Из всего это хождения вокруг да около Лу Сяобин поняла только то, что лежало на поверхности. Она даже по правде решила, что это был задушевный разговор. Ей было неловко уйти, и она водила пальцами по покрывалу. А сидела она аккурат на границе между двумя кроватями, одна из которых была чуть выше другой, и потому приходилось напрягать все тело, чтобы не завалиться вниз. Очень быстро устала поясница. И тут Лу Сяобин случайно заметила выглядывавшее из-под покрывала колесико. Это колесико было похоже на скрытый намек, и ее наконец осенило, что имела в виду мать Ван Чэня. Лу Сяобин объявили шах, на что она открыто заявила протест:

— Я сама за себя отвечаю.

Хоть она и сидела с опущенной головой, тон ее был непреклонен. Это как раз соответствовало замыслу матери Ван Чэня, ей нужно было именно такое отношение. Получив все возможное удовлетворение, она не смогла быстро придумать тему для дальнейшей беседы.

Все смешалось в душе Лу Сяобин, но ей некому было даже пожаловаться на эту смертельную обиду. Она намеренно нащупала под покрывалом зазор между двумя комплектами спальных принадлежностей и прочертила на нем длинную, глубокую линию. При виде этого сердце матери Ван Чэня забилось, она встала, увлекая за собой Лу Сяобин, и сообщила, что идет готовить завтрак. Когда девушка встала, мать ровнехонько расправила покрывало, и, словно для большего успокоения, пригладила сверху рукой. Наблюдая за ее действиями и смотря на согбенную спину, Лу Сяобин услышала в себе детское победное ликование, прежнее сочувствие как ветром сдуло. Она несколько презрительно подумала: для кого затеяно все это показное, наспех сляпанное приличие?

Улегшись вновь, Ван Чэнь, однако же, не мог заснуть. Подумай о чем-нибудь, говорил себе он. Он невольно потрогал себя внизу. И оторопел: ощущения были притуплены, словно та самая часть растет из чужого тела. Он долго гладил его, но не потому, что собрался мастурбировать, просто не мог до конца поверить, что прошлым вечером и правда пускал его в ход.

Ощущения постепенно возвращались. Уголки рта Ван Чэня невольно приподнялись, а вслед за ними устремилось вверх и настроение: ему казалось, что они с Су Цзе созданы друг для друга и составляли идеальную пару. Половую жизнь Ван Чэня нельзя было назвать насыщенной, они с Лу Сяобин никогда не учились друг у друга, но после одного такого вечера жизнь хорошенько наполнилась новым содержанием. Именно сейчас его представление о поговорке «жена должна быть девственницей, а любовница — шлюхой» получило реальное чувственное понимание. Подлинное понимание!

Любовница? Ван Чэнь и охнуть не успел, ничем не смог предотвратить нокаут, в который его повергло это слово. Он оцепенел, его сознание начало кружиться вокруг этого слова — «любовница». Поначалу он всего лишь робко смотрел на мысль издали, а затем, набравшись мужества, сказал сам себе: «У меня что, мать мою, теперь любовница есть?» Постепенно в нем поднялось особенное, тайное волнение, как в детстве, прикончив свои новогодние сладости, он украдкой уминал еще и те, что предназначались брату и сестре. Съеденное тайком было намного вкуснее, чем собственное, оно давало сокровенное, дьявольское удовольствие от совершенного преступления.

Ван Чэнь не удержался и позвонил Су Цзе. Ее голос был очень мягким. Поначалу выходило несколько неловко, но Ван Чэнь, набравшись храбрости, сказал:

— Это прекрасно, правда.

Без начала и конца, но оба поняли все без лишних слов.

— Я завтра уезжаю, — сообщила Су Цзе.

Ван Чэнь узнал об этом не без сожаления, ему вдруг показалось, что все складывается точь-в-точь так же, как и несколько лет назад, когда Су Цзе собиралась в Шанхай.

Ван Чэнь расстроился, и в голосе его послышалось волнение.

— Ты разведешься? — спросил он.

Су Цзе никогда не задумывалась об этом, она растерялась от такого напоминания и ответила просто:

— Не знаю.

Неизвестно откуда взявшийся прилив энергии заставил Ван Чэня задать еще один вопрос:

— Если разведешься, приедешь ко мне в Пекин?

Об этом Су Цзе уж тем более не думала, она замерла с открытым ртом и долго не могла ничего ответить. В приливе героизма Ван Чэнь добавил:

— Я буду ждать тебя.

Эти слова, вероятно, потрясли и крайне растрогали Су Цзе, долгое молчание завершилось всхлипом:

— Ван Чэнь…

Вот так всегда геройствовал Ван Чэнь. Он сам не ожидал, что сможет высказать столь горячие, преданные слова. Они шли от самого сердца. Он считал, что с самого начала они с Су Цзе должны были быть вместе. Они всего лишь сделали крюк посередине пути. При мысли о том, что Су Цзе все-таки чья-то жена, на душе стало кисло и неприятно, но затем пришла другая мысль: разве до того, как стать чьей-то женой, она не принадлежала ему? Он умышленно проигнорировал всякое разное, что произошло между ним и Су Цзе раньше, да и тот факт, что сам он какое-то время тоже не простаивал (Лу Сяобин все-таки была девственницей), и больше не чувствовал, что прогадал. В наше время заключается много странных браков, жениться на разведенке, считай, вовсе пустяк. Главное, чтобы самому по душе пришлось.

11

Ван Чэнь не торопился поднимать вопрос о расставании с Лу Сяобин. Несколько лет работы научили его расчетливости. Не спускай сокола, не завидев зайца, не снимай с котла крышки, пока не придет время стряпать. Ван Чэню казалось, что он стал несколько угрюмым. Однако при мысли о возбуждении, испытанном в постели Су Цзе, низ его тела сводило судорогой, и он больше не считал, что виноват перед Лу Сяобин, наоборот, ему казалось, что это она виновата перед ним. В тот день, когда они вернулись в Пекин, он нарочно напустил на себя готовый к соитию вид, обнял Лу Сяобин сзади и, припав к ее плечам, сказал:

— Хочу тебя.

За сладкими речами таилось внутреннее напряжение. Лу Сяобин высвободилась из его объятий.

— Нет уж, сумку еще не разобрал, в квартире прибраться надо, покрывало не стирано.

Ван Чэнь, не отпуская ее, подтолкнул к кровати.

— Ну я правда хочу, — сообщил он.

Лу Сяобин оступилась и растянулась на краю кровати, поднялась, опираясь на руки, и произнесла:

— Из окна так дует, что дома повсюду пыль, а тебе хоть бы что!

Она нисколько не собиралась уступать. На Ван Чэня же все это, с одной стороны, навевало скуку, а с другой — как раз отвечало его желаниям, поэтому он разжал руки и отправился в туалет помочиться. Увидев в зеркале неописуемо странное выражение своего лица, он с грохотом распахнул дверь и прокричал:

— Лу Сяобин, ты меня любишь?

— С чего ты вдруг надумал об этом спросить? — поинтересовалась она, высунув голову из спальни.

«Тьфу! — в сердцах сплюнул он про себя. — Любит, ага, как же, твою мать».

Лу Сяобин совсем не заметила перемен в его настроении. Ее мысли были отвлечены другими, совсем крошечными метаморфозами. Иногда ее взгляд невольно останавливался на нем, и она застывала так, забыв обо всем остальном, и долго-долго смотрела, словно не веря, что человек перед ней — это Ван Чэнь, словно где-то есть еще какой-то другой Ван Чэнь. То, что раньше маскировали чувства, постепенно всплывало перед самым носом, и источником тому было окружение, в котором с детства рос Ван Чэнь.

Однажды Лу Сяобин опять сравнила.

— У вас там поход в магазин называют не «пойти в магазин», а «выйти в город».

Это казалось ей очень занятным, она несколько раз повторила выражение, чтобы запомнить. Нельзя не сказать, что она не вложила в это скрытой насмешки. Раньше, возможно, такой цели не было, и все потому, что она еще не осознала определенной разницы между ними, но сейчас отличие было очевидно, как две расходящиеся черты, написанные черным по белому на холсте их взросления. Ван Чэнь же, со своей стороны, из-за мнимой и оправданной невеликой уверенности в себе, а еще, пожалуй, из чувства собственной неполноценности, вдруг ударился в самодовольство и почувствовал отвращение к высокой нравственности Лу Сяобин. Ее чистота казалась ему каким-то декадентствующим самолюбованием, лицемерным ощущением собственного превосходства над другими. Поэтому в их нынешних отношениях позиции вдруг поменялись местами, и теперь каждый заново изучал другого.

В понимании Ван Чэня слова Лу Сяобин были способом продемонстрировать ему чувство собственного превосходства. Поначалу Ван Чэнь не хотел спорить, но не из широты души, а потому что подумал: «В любом случае я не собираюсь долго с тобой оставаться, делай, что хочешь». Однако со временем, увидев, что из-за его уступок Лу Сяобин переходит границы, решил, что с него хватит, и холодно усмехнулся:

— А что у тебя есть? Разве ты сама не из голозадых нищебродов? На каком основании презираешь других? Впредь поменьше такое болтай, если я тебе не нравлюсь, можешь уходить.

Лу Сяобин не поняла, почему ее шутка вызвала столь бурную реакцию. Своими дикарскими манерами он прямо-таки напрашивался на презрение, поэтому ее тон изменился, а в голосе появилась насмешка:

— Я думала, раз ты получил образование, а потом жил в Пекине, то имеешь четкое представление о разнице между тобой и теми людьми…

— Ты считаешь, что получила образование, потусила в Пекине и сразу человеком стала? — саркастически перебил ее Ван Чэнь. — Так я тебе скажу: все это не так. В Пекине признают только деньги, а не людей. Вот ты, считаешь, намалевала пару штрихов и уже необыкновенная, человек высшего сорта? Ты даже тысячу юаней в месяц за аренду позволить себе не можешь, тебя даже родственники презирают!

Лу Сяобин изменилась в лице. Слова Ван Чэня очерчивали реальное положение дел, это было то, чего она больше всего не хотела слышать, но поделать ничего не могла. Ее самоуважению нанесли глубочайшую рану, в обожженной болью душе родились еще не оформившиеся мысли, которые невозможно было изгнать, они застряли в голове, как рыбья кость. Вечером, укладываясь спать, она машинально легла на полметра в сторону от Ван Чэня. Прежде она всегда тесно приникала к нему, словно они были медведями в берлоге посреди ледяного царства, когда страшнее всего оставить между телами сантиметровую щель, в которой будет гулять ветер.

Ван Чэнь протянул руку, чтобы обнять ее. На полпути рука внезапно остановилась, повернула назад, чтобы потереть нос и почесать уголок глаза. Ван Чэнь про себя посмеялся над этим поступком. Воистину привычка, мать ее, — вторая натура. Искоса глянув на Лу Сяобин, он подумал, что рано или поздно ее нужно будет заменить. Все его надежды на лучшую жизнь устремились в Шанхай.

У Су Цзе действительно появились мысли о разводе. Сказанное Ван Чэнем стало одной из тому причин, путь к отступлению был заготовлен. Сочный секс с ним уводил ее все дальше в густые заросли подозрений относительно собственного брака: какие же супруги могут быть без секса? Неужели Сунь Вэйцзин больше не любит ее? Умышленно отдаляется от нее, не хочет больше быть с нею?

Чем больше она думала, тем страшнее становилось. Она бросала ему мысленный вызов: «Если ты меня не любишь, то есть тот, кто любит». Недовольство накапливалось, вести войну неподготовленной было нельзя. Как только Сунь Вэйцзин уехал в командировку, Су Цзе села на диван и стала прикидывать в уме, какая часть имущества достанется ей после развода. Квартирой площадью сто пятьдесят квадратных метров Сунь Вэйцзин обзавелся еще до брака, а после заново отделал ее в соответствии с ее желаниями. Мебель и техника в доме были самых лучших марок. Все насущные расходы оплачивал Сунь Вэйцзин. Зарплата Су Цзе составляла ее карманные деньги. Когда на рынок вышел «Фольксваген Поло», Сунь Вэйцзин сразу отвез ее выбирать модель, и она выбрала серебристую. Хотя оформили машину на его имя, водила ее Су Цзе, чтобы избежать бесконечных пересадок в общественном транспорте по дороге на работу и домой.

После таких подсчетов Су Цзе поняла, что качество ее жизни весьма неплохо. Проблема состояла только в том, что всего лишь после двух лет брака в случае развода она не получит ни гроша из совместно нажитого имущества. Су Цзе знала, что у Сунь Вэйцзина есть деньги, но не знала, сколько именно. Он не держал дома банковских книжек. Также он никогда не затрагивал в разговорах с ней денежный вопрос. По его теории, женщина должна вести беззаботную жизнь, а добывание денег было делом мужским. Когда все у них шло гладко, эти слова казались очень трогательными, и Су Цзе всласть наслаждалась ролью жены, праздно и спокойно жившей в свое удовольствие. Когда же в душе возник барьер, Су Цзе гневно называла мужа вором и разбойником, пригревшим все деньги у себя за пазухой. Если и правда придется разводиться, Су Цзе придется уйти в чем мать родила, все, что у нее останется, — какая-то мелочь на сберкнижке. Но публичного скандала с Сунь Вэйцзином, чтобы потом отсуживать у него по крупинке, она тоже не хотела. Ведь в таком случае не уподобится ли она Ван Сяо? Ван Сяо разводилась дважды. Она с воодушевлением рассказывала, что обдирала мужиков как липку. «Чего женщине развода бояться? — вопрошала она. — Обговорила условия, вот и вполне себе способ денег заработать».

Текущий достаток Ван Чэня совершенно не дотягивал до нынешнего уровня жизни Су Цзе. Он не осмеливалась представить, как после переезда в Пекин ей придется ежедневно рано утром и поздно вечером ездить на общественном транспорте, затянуть пояс потуже, да еще и жилищную ссуду взять. Сможет ли она вынести жизнь, когда на самое необходимое нужно тщательно отсчитывать каждый грош? Ван Чэнь неустанно торопил ее, а раздираемая противоречиями Су Цзе воздевала очи горе, размышляя, как же она умудрилась стать распутной женщиной. Су Цзе набиралась решимости и время от времени требовала, чтобы Сунь Вэйцзин что-нибудь ей покупал. Каждый раз, когда такие заявления слетали с ее уст, Су Цзе самой было невыносимо стыдно. Однако стыд стыдом, но если не извлекать для себя какой-либо выгоды из брака, то разве не обесценишь его зазря?

В школе организовали для учителей поездку на Северо-Восток, и Су Цзе накупила вещей на две с лишним тысячи юаней. Сумма была ничтожной, однако ей не хотелось доставать деньги из собственного кармана. Еще из Чанчуня она позвонила Сунь Вэйцзину, пристав к нему не на жизнь, а насмерть, чтобы эту сумму записали в его расходы.

Вернувшись домой и разобрав сумку, Су Цзе спросила Сунь Вэйцзина о деньгах.

— Куда торопиться? — ответил тот. — Я же не отказываю тебе.

«А чего б и не поторопиться, — подумала Су Цзе, — а вдруг ты откажешься платить, разве я тогда не попаду впросак?»

— Я потратила все наличные, — вслух сказала она. — В любом случае нужны деньги на срочные расходы.

— Сходи возьми у меня в кошельке, — сказал Сунь Вэйцзин.

Су Цзе восторженно угукнула и быстренько побежала в спальню за брюками мужа.

Она сказала, что ей нужно две тысячи, и даже не подумала о том, чтобы тайком стащить еще сотню. Элементарное приличие у нее все же осталось. Когда Су Цзе считала деньги, на миг ей стало грустно и смешно, но банкноты в руках все-таки были практичны и приносили радость. В этот момент Су Цзе усомнилась: каждый раз, когда ей нужны были деньги или вещи, Сунь Вэйцзин всегда соглашался на траты с большой радостью. Разве так себя ведет человек, который хочет развестись?

Пару дней спустя в городе выбирали выдающегося молодого преподавателя. Сперва от каждой школы выдвигали по три кандидата. Квалификация Су Цзе была весьма неплохой, по результатам открытых уроков она занимала второе место. Однако когда опубликовали список заявленных кандидатов, первое и третье места остались неизменными, а вот ее не было. Вместо нее вписали Ван Сяо, которая раньше занимала четвертое место. Су Цзе хотела пойти сражаться, скандалить, несколько раз доходила до лестницы в дирекцию, но дальше не могла ступить ни шагу. Разведенка Ван Сяо и директор школы состояли в отношениях, об этом знала вся школа. Случись еще какая несправедливость, Су Цзе и то не смогла бы сражаться с этой директорской подстилкой. Переполненная обидой, она вернулась домой, закрыла дверь, и из ее глаз в три ручья хлынули слезы. Женщины очень любят придумывать себе причины для самоистязания, вот и сейчас Су Цзе решила побиться головой о стену. Ее охватило уныние, по сердцу словно полоснули ножом: она не обрела счастья дома, не получила признания в школе, и теперь жизнь потеряла для нее всякий смысл. Когда Сунь Вэйцзин вернулся домой, он увидел ее заплаканные глаза и спросил, что стряслось. Подавленная Су Цзе была лаконична и пересказала ему суть случившегося в общих чертах.

— Перестань плакать, — сказал Сунь Вэйцзин, — я помогу тебе это уладить.

— Ты мне поможешь? — переспросила она, широко распахнув глаза. Ей показалось, что она ослышалась.

Сунь Вэйцзин полистал телефонную книжку, нашел номер братца-наставника, который в свое время помог с переводом Су Цзе в Шанхай. Этот человек уже вырос с должности начальника отдела комитета по образованию до заместителя директора. Они оба вышли из Цинпу. В свое время, когда братец-наставник оканчивал аспирантуру, его английский никуда не годился, и Сунь Вэйцзин нашел человека, который сдал за него экзамен. В дальнейшем гладкое продвижение товарища по карьерной лестнице происходило благодаря диплому, полученному усилиями Сунь Вэйцзина. Сунь Вэйцзин разговаривал по телефону полчаса и затем, не вдаваясь в подробности, сообщил:

— Тех троих кандидатов неудобно будет выбрасывать, но ты непременно попадешь в список.

Су Цзе не смела поверить: как возможно, чтобы дело, которое она уже считала железно решенным, вдруг изменилось вот так, в два счета? Сунь Вэйцзин похлопал ее по щеке.

— Для твоего директора это возможность подмазаться к моему братцу-наставнику, он счастлив будет до невозможности.

Перед сном Сунь Вэйцзин читал, опершись на изголовье кровати. Су Цзе лежала рядом в смешанных чувствах. Она не могла вообразить, что муж с такой радостью поможет ей. Согласно ее собственным представлениям, если у них уже нет секса, то откуда же возьмется внимание, чтобы обращать его на другие твои заботы? Она действительно ничего не понимала и украдкой посматривала в лицо Сунь Вэйцзина. Оно было таким истощенным, что кожа обтягивала кости. Именно из-за отсутствия лишней плоти и кожи эмоции на его лице отображались довольно скупо. В конечном итоге это был мужчина, привыкший держать все сокровенное глубоко внутри, с которым никогда не знаешь, что он скажет или сделает в следующую минуту, и который не жил по инерции.

Сунь Вэйцзин обратил внимание на выразительные взгляды Су Цзе, но не подал виду и хладнокровно продолжал читать. Он мысленно просчитал, что именно на уме у Су Цзе, какая костяшка выбилась и внесла смятение в абак в ее голове. Су Цзе тоже была расчетлива, но поскольку все-таки отличалась от шанхайских женщин, все ее мысли отражались на лице. Взгляд таил в себе скрытую обиду, говорившую о том, что сердце Су Цзе все еще полно истинного чувства. Что-то нахлынуло на Сунь Вэйцзина. Он отложил книгу и сказал:

— Давай тебе спинку почешу.

Су Цзе решила, что ослышалась, и уставилась на мужа округлившимися глазами. Когда они только-только поженились, ей очень нравилось, когда он чесал ей спину, это был способ соблазнить ее, потом превратившийся в привычку, необходимую ежевечернюю процедуру. Если спинку не гладили хотя бы пару раз, она не могла уснуть. Возможно, из-за появившихся мыслей о разводе она больше не просила о почесывании. При мысли о том, что вскоре уже ничего не будет связывать ее с этим человеком, она уже не ожидала от него ничего, что связано с физиологией и телом. Когда эти слова слетели с его губ, они были словно гибкий меч, острие которого, звучно трепеща, погрузило Су Цзе в тоску о желании быть любимой.

Ей стало горько, она изо всех сил боролась с подступавшими слезами. Перевернувшись на бок, она подставила ему спину. Его движения были мягкими и выверенными; Су Цзе закрыла глаза, вспомнив множество любовных мелочей между ними, которые сейчас причиняли невыносимую боль, невероятное страдание. В ее сердце родилась надежда, она повернулась, обняла Сунь Вэйцзина и храбро сказала:

— Я очень хочу…

Ее взгляд был жалким, но при этом настойчивым. Эта просьба несколько выходила за рамки ожиданий Сунь Вэйцзина, однако мужчина в такой ситуации не может сказать «нет». Он прижался к ней и принялся за работу. Целуя его, Су Цзе следила, отдается ли он процессу полностью. Сунь Вэйцзин, пожалуй, старался, действовал неторопливо, без порывов и спешки. Шаг за шагом, словно делая массаж, каждый шаг полный и обстоятельный. Су Цзе очень хотелось подстегнуть его. В конце концов, удовольствие женщине доставляет мужчина. В результате она потеряла концентрацию, Сунь Вэйцзин со своей стороны давно был в боевой готовности и только выжидал, а она все никак не могла сосредоточиться. Он никуда не спешил, движения его замедлились, да и вид был беспечный, словно он совершенно не собирался выручать ее в беде. Су Цзе же нервничала, и чем больше нервничала, тем больше отвлекалась. В этом безвыходном положении, потеряв лицо и вытерпев это унижение, она решила, что сейчас все происходит так, потому что он уже давно к ней безразличен. Она столкнула его с себя, повернулась спиной и долго дрожала, прежде чем заговорить.

— Ты любишь меня или нет, в конце концов? Мы все еще муж и жена?

Су Цзе хотела сказать еще кое-что, но вместо этого тихо завыла, и из глаз маленькими дорожками резво побежали слезы. Она села и расплакалась, закрыв лицо руками.

То, что эти слова прозвучали при таких обстоятельствах, имело глубокое значение. Объяснить их можно было так: муж и жена должны заниматься любовью, если занимаются — значит, любовь есть, а если нет, то и любви нет. Сунь Вэйцзин это понимал. Он положил руку ей на плечо и больше не шелохнулся, как будто одеревенел.

В кругу его друзей отсутствие секса между супругами встречалось повсеместно. Некоторые, конечно, заводили любовниц или содержанок, у других, напротив, не было ни капли страсти, а без истинной горячности и желания после свадьбы оказалось, что кататься, сплетясь в клубок, стало чем-то неловким, каким-то представлением, которое каждый давал для другого. С возрастом их опыт становился все более сложным, и они приходили к выводу, что между мужчиной и женщиной на самом деле существует только «это», то есть, если без обиняков, постельные дела, где нужно найти нужную точку для стимуляции, и не более. Сунь Вэйцзин сам именно так и считал. Однако мыслящий интеллектуал в нем частенько ввергал его во внутренний конфликт: он хотел возвыситься над чувственным наслаждением и достичь наслаждения духовного, и в то же время ему казалось, что в реальности этого трудно добиться. Он с самого начала относился к сексу с Су Цзе как к повседневной рутине. Есть он — нормально, нет его — тоже хорошо. Однако когда он достигал оргазма, а Су Цзе не могла, он всеми силами старался помочь ей. Такое случалось два-три раза, после чего Сунь Вэйцзин решил, что удовлетворение самых инстинктивных потребностей таким способом слишком дорого обходится, и мысль эта привела к психологическому напряжению. По этой причине секс для него превратился в какую-то весьма стрессовую обязанность, еще более скучную и пресную. И наоборот, каждый раз удовлетворяя материальные потребности Су Цзе, видя, с каким удовольствием она наслаждается этим, он возбуждался, запирался в туалете и мастурбировал, сидя на унитазе. Оргазм, которого он достигал в такие моменты, был куда сильнее того, что он получал от женского тела. У него была экономическая возможность удовлетворить меркантильные желания Су Цзе, и это незаметно стало его собственным удовлетворением от духовной мастурбации.

Сунь Вэйцзину это дало возможность вести легкий и свободный образ жизни после того, как он осознал ее смысл. Сказать по чести, любви в Сунь Вэйцзине уже не осталось. Даже если он занимался любовью, то не совсем из любви, а не занимался ею тем более не из-за ее отсутствия. Но независимо от наличия секса, Су Цзе была его женой. Несмотря ни на что, Сунь Вэйцзин считал себя более-менее толковым мужчиной, который сумел стать своим на шанхайской набережной. Но все такие мужчины дорожат своим лицом. Лица же бывают всех видов и мастей, жена — это одно из лиц. И не станет ли обида, нанесенная его жене, оскорблением ему самому? Не будь Су Цзе его женой, то, как бы его шанхайские земляки ни косились, он бы слова не сказал. Теперь же вопрос касался сохранения лица, поднялся до высоты, равной уровню авторитета. Конечно же, он не мог остаться в стороне, умыв руки. И так, сколько ни крути, мысль вновь возвращалась к тому, что все это не имело отношения к любви или ее отсутствию, а только к тому, что Су Цзе была его женой. Он даже не думал о том, чтобы завести любовницу, ведь любовниц заводят только для секса, к которому он не испытывал интереса. В любом случае покупать удовольствие любовнице тоже придется за деньги, и к этому нужно прибавить долю жены. Сунь Вэйцзин своим мозгом коммерсанта просчитал, что заплатить придется дважды, а капитал вернется только один раз, разве сделка в таком случае не выйдет убыточной?

Сунь Вэйцзин утихомирил Су Цзе, хотя считал, что подобный скандал не станет причиной более крупных разбирательств. Она всего лишь женщина, которой в Шанхае не на что положиться, не было в ней ни смекалки, ни напористости, и кроме как полагаться на него, своего мужа, какие другие пути для нее оставались? Женщинам всегда нужна одна версия, иначе будет как с Цю Цзюй, которая все никак не угомонится. Сунь Вэйцзин был уверен, что одной десятой его коммерческой смекалки хватит, чтобы справиться с женой.

И он заговорил.

— Для чего живут вместе муж и жена? Неужели для такой мелочи, как секс? Если так, то совсем не обязательно жениться, нынешнее общество настолько открыто, что решить половой вопрос можно по множеству каналов. А в браке самый большой плюс — это дать человеку своего рода чувство сопричастности и безопасности, это забота и ласка на духовном уровне. То, что называют «сердца отражаются друг в друге», это вот оно и есть.

Сунь Вэйцзин был по-настоящему красноречив, его слова были проникновенны и убедительны, он уболтал Су Цзе до беспамятства, так что она осталась скорее в недоумении, чем что-то поняла. От подобных слов она ощутила свою неполноценность, прикусила язык и даже засомневалась: неужели она и правда стала настолько пошлой, что думает только о такой ерунде, как секс? И слезы вновь полились ручьями.

Сунь Вэйцзин вытер их и тихо сказал:

— Я вытащил тебя из Бочэна, обеспечил тебе такую хорошую жизнь, я беспокоюсь о твоих проблемах больше, чем ты сама. Скажи, почему я это делаю? Для кого?

Су Цзе больше не могла выдержать, она обняла мужа за шею и безудержно разрыдалась, залив ему все лицо слезами и соплями. Сунь Вэйцзин не мог сходить за полотенцем, поэтому вытер ей лицо наволочкой, которую стащил с подушки.

Су Цзе рыдала так, что продышаться не могла, она вцепилась в руку Сунь Вэйцзина и умоляюще спрашивала:

— Ты все еще любишь меня?

Сунь Вэйцзин не стал отвечать, так это или нет, он аккуратно вытер ей нос и задал встречный вопрос:

— А ты как думаешь?

Когда они снова улеглись, он накрыл ее одеялом, положил сверху руку и быстро уснул. Су Цзе время от времени всхлипывала. Она была подавлена и не знала, что делать, как будто оказалась плывущей в пустоте, где не доплыть до берега и не достать ни дна, ни края.

На следующий день вновь опубликовали список, в котором и впрямь появилось имя Су Цзе. Этот список отправили в город, и в конечном итоге лучшими во всем Шанхае были признаны Су Цзе и Ван Сяо.

Учителя втихомолку судачили: все сошлись во мнении, что даже не представляли, сколь хитра Су Цзе и насколько влиятельные у нее покровители. Они говорили, что выбор Ван Сяо на самом деле был результатом секретной деятельности Су Цзе, чтобы помочь директору сохранить остатки достоинства. Все представить себе такое не могли и страшно завидовали, и теперь каждый раз, завидев Су Цзе, мысленно напоминали себе, что это не простая женщина. Кто-то, кто слышал, как Ван Сяо хвалила Су Цзе, распространил рассуждения и пришел к выводу, что у этой женщины не обычный муж. К женщинам в Китае издавна относились по мужьям: если ценили мужа, то почести воздавали и жене. Поэтому, исходя из благоговения перед мужчиной, стоящим за спиной Су Цзе, очевидно изменилось и отношение к ней самой. Например, при ее появлении болтавшие между собой коллеги следили за тем, чтобы в разговоре звучало больше путунхуа; Ван Сяо не смела больше саркастически нахваливать Су Цзе, и видеть, как она опасается выказывать явное внутреннее раздражение, доставляло Су Цзе большое удовольствие. Директор (когда она только перевелась к ним, он был заместителем директора по внешним связям) не знал ее возможностей. А нынешняя волна скандала вокруг нее привела к тому, что он завел знакомство с человеком, приближенным к начальству, и с тех пор время от времени болтал с Су Цзе в школе, при этом казался непринужденным и вовсе не желающим привлечь ее на свою сторону.

Скрытый и глубокий смысл произошедшего Су Цзе постепенно осознала впоследствии. Ее переполняло невыразимое ликование и самодовольство, ведь она как будто отвесила всем этим когда-то презиравшим ее людям в глаза или за глаза звонкую оплеуху. Отныне она могла свободно вздохнуть и расправить плечи, уверенная в себе. Су Цзе от всей души была благодарна Сунь Вэйцзину и даже представить не могла, что он как раз мастурбирует в туалете, достигнув беспрецедентного по силе оргазма.

К этому времени Су Цзе, можно сказать, в определенной степени разобралась, чего на самом деле хочет. Эта тайна уже давно пустила в ее сердце глубокие корни, росла вместе с ней, проделала весь путь из Бочэна в Шанхай, и нынешний случай наконец сорвал с него печать и показал, что таится на дне. Половое влечение и страсть, которые она не смогла обрести в супружеской жизни, успокаивающими и обманчивыми речами были заменены на что-то другое. Незначительное с точки зрения других людей событие стало для нее большой драмой, внезапно вернувшей ее к жизни, и ураган мыслей наконец-то рассеялся, уступив место солнцу прозрения. Оно в мгновение ока подняло глубинные чаяния Су Цзе на совершенно новую высоту. Словно за одну ночь она из куколки обернулась в бабочку, превратилась в шанхайскую женщину с изворотливым умом. Зараженная прагматизмом, она вдруг обнаружила для себя совершенно новые, перенятые от Сунь Вэйцзина, ожидания от жизни. Неужели она примчалась в Шанхай, не щадя сил, только лишь чтобы заниматься любовью с мужчиной? Если только ради секса, то кто из тех бочэнских мужиков не ходил вокруг женщин дни и ночи напролет, как тупой осел на крупорушке? Мысли ее успокоились, и пусть даже было немного горько, и пусть это тяжестью осело в глубинах ее души, теперь ничто не могло стреножить ее шагов, легких и свободных, как искусный нож мясника из притчи Чжуан-цзы. Она заново узнала Сунь Вэйцзина. Этот мужчина вопреки ожиданиям смог очистить супружескую жизнь от секса, как сваренное яйцо от скорлупы, как цвета весны и осени, которые никогда не встречаются друг с другом. Такие отношения между мужем и женой нельзя определять в простых категориях «хорошо» и «нехорошо». Но в любом случае его отличие от бочэнских мужчин стало еще больше. То, что мужчинам из Бочэна не удалось бы никогда на своем веку, он легко и просто претворил в жизнь. Даже на мужчину-то не похоже, но, однако, похоже на улучшенный экземпляр мужчины. В конце концов Су Цзе, словно анализируя основную мысль учебного текста, сделала вывод: у любого брака есть свои неизбежные причины существования и предельная ценность.

Что до Ван Чэня, то она дала ему отвод. Он был тем самым последним дном, куда опускаются от безысходности, наполнителем, который едят тогда, когда от голода уже не до разбора. Его настойчивость стала казаться ей протухшей тряпкой, мозолящей глаза и вызывающей отвращение. Она отправила ему сообщение: «Я наконец поняла, что мне нужно, к сожалению, у тебя этого нет, не нужно говорить „до свидания“, потому что свиданий у нас с тобой никогда больше не будет». Су Цзе вычеркнула его из жизни, несмотря на дружбу длиной в десять с лишним лет, после чего сменила номер телефона. К счастью, домашний номер она ему не сообщала. С той поры она навсегда исчезла из мира Ван Чэня, словно с лица земли.

12

В Пекине прошли несколько пылевых бурь подряд. Веющий в воздухе желтый песок застилал все небо. Природа лютовала, и люди напрасно испускали бесконечные, безысходные и унылые вздохи. Пыль и песок окутывали Ван Чэня, пыль и песок словно окутывали и его сердце. Он был словно засохший тополь, все еще хранящий форму, из которой уже испарилась душа. То, что Су Цзе отвергла его, стало для него тяжелым ударом: его глубоким чувством пренебрегли, чувству больше некуда было излиться, и оно превратилось в лужу мертвой воды. Подавленное в глубинах сердца, оно постепенно закисло, затухло, забродило, и он возненавидел Су Цзе. Если говорить о ненависти, то он и сам не знал, как нужно ненавидеть, иногда ненавидел, ненавидел, и вдруг ненависть превращалась в какое-то ожидание, и он начинал думать, что, возможно, еще что-то радикально изменится. Его сердце то ликовало от счастья, то саднило от горя, а то погружалось в отчаяние, и он часто застывал, глядя на Лу Сяобин, но мыслями уносясь куда-то далеко, думая о чем-то своем. Ночь за ночью он не мог уснуть, лежал на кровати, окоченевший. На сердце давила тяжесть, даже дыхание имело вес.

Ван Чэнь вышел на балкон покурить. Ветер все еще дул, но не мог унести тоску с его сердца. На следующее утро у него начался жар, тело страшно горело. Он услышал, как Лу Сяобин рядом взволнованно кричит ему, велит ехать в больницу. Но ему не хотелось. Он надеялся, что высокая температура просто выжжет ему мозг, чтобы ни о чем не нужно было думать, чтобы не смог думать при всем желании, — как раз то, что нужно. Но Лу Сяобин не согласилась, она сбегала вниз, вызвала такси и, уговаривая так и сяк, настойчиво потащила Ван Чэня в больницу. В отделении неотложной помощи ему поставили капельницу, а затем отправили домой.

Лежа в полузабытьи, Ван Чэнь вдруг услышал на кухне звон и грохот, и еще как будто тихий вскрик. Он сразу и не понял, не приснилось ли ему. Он покричал, но не получил ответа, и тогда, собрав последние силы, по стеночке побрел в кухню. Там он увидел Лу Сяобин, которая сдерживала рыдания, правой рукой накрепко схватившись за левую, между ее пальцами проступала кровь и струилась на пол, где уже краснела маленькая лужица. Ван Чэнь разволновался, шагнул вперед, но споткнулся. Опустив голову, он увидел, что пол усеян кусочками куриного мяса, там же валялась разделочная доска и кухонный нож. Под ложечкой у него поднялась тошнота, словно нож рубанул по его собственной руке. Спотыкаясь и пошатываясь, он потянул дверь и побежал за марлей и «Бай-яо». Лу Сяобин не успела преградить ему путь и кричала вслед изменившимся голосом:

— Ван Чэнь, ты же еще болен!

Ван Чэнь даже не обернулся и сбежал вниз прямо в тапочках.

Во время перевязки Лу Сяобин от боли со свистом втягивала в себя воздух. Ван Чэнь разглядел раны на ее среднем и указательном пальцах, такие глубокие, что даже ногти были наполовину срезаны. В этот момент для него существовала только ее залитая кровью рука, а все другие дела отступили на задний план и утратили свою важность.

Ван Чэню было ужасно стыдно перед Лу Сяобин, он размышлял, как можно загладить свою вину. Как только у него появилось свободное время, он сводил ее за покупками, купил ей одежду, обувь, сумочку и новый мобильный телефон. Поначалу она ничего не заподозрила, однако, поняв, что Ван Чэнь все никак не притормозит, спросила:

— Зачем ты мне столько всего покупаешь? Некоторые вещи еще и дорогие.

— Хочу быть добрым к тебе, — ответил Ван Чэнь.

Лу Сяобин решила, что это попытка помириться, и со спокойной совестью принялась наслаждаться подарками.

С тех пор, как они съехались, оплату аренды, электричества, еды, развлечений — почти все расходы взял на себя Ван Чэнь. Работу свою он сейчас выполнял мастерски, словно в своей стихии, естественно, выросли и его доходы; щедрость, с которой он тратил деньги, иногда изумляла Лу Сяобин. Но кроме растерянности было еще и некоторое удовлетворение: по крайней мере, ее собственное экономическое бремя значительно полегчало. В их кругах ходила поговорка — в крайней нужде либо проваливай, либо крепись. Лу Сяобин сейчас не только не укатилась, но и закрепилась — прочно позади Ван Чэня, мчась по дороге к зажиточной жизни. Нерушимый клятвенный обет посвятить себя искусству сейчас несколько потускнел, ибо все жители Земли знают подтекст такой клятвы: надежду прославиться за одну ночь и таким образом круто изменить свою нищенскую жизнь. Лу Сяобин теперь не хваталась за заказы, как раньше, не щадя жизни, она оставила себе время для творчества. Такую свободную, ничем не обремененную жизнь не понять офисным трудягам, которые сидят на работе с девяти до пяти. Прежние противоречия и разочарование в жизни были обезврежены нынешним материальным удовлетворением. Это тоже была пошлость, которой Лу Сяобин, будучи женщиной, не могла избежать. Она уже ощутила, что по мере возможности старается жить с Ван Чэнем так, как до поездки в Бочэн, но то первое чистое, безусловное чувство сейчас постепенно менялось, а чем оно становилось, она сама пока еще понять не могла.

Обычно, когда они возвращались из магазинов с покупками, она радостно мерила то, мерила се, а Ван Чэнь требовал от нее близости. После нескольких раз у нее обострилось чутье, и она заподозрила его в каких-то нечистых мотивах. Но даже не пикнула, не стала его разоблачать. Вещи покупала, как и раньше, но ложиться в постель стало уже не так просто. В ее душе рождалось презрение, а иногда волнами накатывала злость. Она совершенно не могла понять, отчего отношения между двумя людьми могут все больше и больше деградировать.

Ван Чэнь со своей стороны тоже следил за словами и выражением лица: нельзя было позволить Лу Сяобин прочитать его мысли. Пусть даже его и отвергли, он не станет унижаться. Однако ему нужна была непосредственная физиологическая стимуляция, чтобы прогнать воспоминания, оставшиеся от Су Цзе.

Они словно играли в жмурки, оба прятались и оба ловили. Прячась, боялись быть пойманными, ловя, боялись, что не поймают. Внешне беспечные, втайне они напрягали все силы.

Ван Чэнь часто спрашивал Лу Сяобин: «Я хорошо с тобой обращаюсь?» Он надеялся, что она ответит: «Хорошо», а лучше всего обнимет за шею, прильнет всем телом и соблазнительно скажет: «Хорошо». Тогда он почувствовал бы, что она руководит его чувствами, приняла его чувства, и тем самым получил бы определенное мужское удовлетворение (что также говорило, что эта женщина тактична и готова взять на себя инициативу). Лу Сяобин же упрямо не хотела подниматься по лестнице, которую он ей давал, а наоборот, стаскивала его с занятой им высоты. Она отвечала: «Ты и должен ко мне хорошо относиться». Эти слова превращали благодарность, которой Ван Чэнь ожидал от нее за всю доброту, что он к ней проявил, в мягкую кольчугу с шипами.

Ему это не нравилось, но он не нашел доводов, чтобы возразить. Он был разочарован, ему не хватало благодарности за его труды. Ему очень хотелось сказать ей, что он любит ее, что он никогда не любил ее так, как сейчас. Однако по-настоящему он нуждался в том, чтобы она любила его намного больше, чем он любит ее. Но что, если Лу Сяобин задаст встречный вопрос: почему он сейчас вдруг особенно полюбил ее? Как ему на это ответить? Рана в его душе болела, но он мог только украдкой зализывать ее, и это причиняло ему еще большие страдания. Он проникновенно смотрел на Лу Сяобин. Взгляд этот шел из самого сердца, буксир эмоций вытащил на поверхность все его скрытые надежды, и на лице его отразились тоска, разочарование, ожидание. Однако из-за того, что их отношения уже дали крен, этот взгляд показался Лу Сяобин еще более странным, и она, не сомневаясь ни секунды, заподозрила, что в нем выражено исключительно эротическое желание. А это была самая болезненная для нее вещь, и потому она намеренно игнорировала его, всем телом, бессловесно излучая отчуждение. Ван Чэнь частенько вспоминал вечер, когда она ждала его возвращения у входа в дом. Как она, рыдая, упала в его объятия, крепко прижав к себе, боясь, что он внезапно снова исчезнет. При мысли об этом Ван Чэнь испытал прилив нежности и, не в силах сдержать чувств, подсел поближе к ней и погладил по длинным-длинным черным-черным волосам. Он не догладил и третьего раза, как она встала под предлогом вскипятить чайник. Его объятия опустели. Уши уловили звук журчащей воды, глаза смотрели в телевизор, где как раз показывали «Жену-волшебницу», и уродливый муж волшебницы-жены как раз глупо хохотал, широко разинув огромный рот.

В начале июня Ван Чэнь добился командировки в Гуйлинь. Он взял с собой Лу Сяобин. Он надеялся, что это путешествие сможет что-то изменить.

Однажды вечером они отправились на набережную реки Лицзян выпить пива. Лу Сяобин уселась на свободное место, а Ван Чэнь ушел в соседний магазинчик покупать открытки.

И за это короткое время Лу Сяобин познакомилась с каким-то иностранцем лет двадцати. Парень сидел наискосок от нее, увидел, что она одна, и непринужденно с ней поздоровался, внезапно заговорив на прекрасном, беглом китайском языке.

У иностранца было смешное имя — Ромео. Он рассказал, что его мать любила Шекспира, вот и назвала его так. Ромео посчитал, что Лу Сяобин — плохое имя, он сказал, что она прекрасна, когда смеется, и ее нужно называть Лу Сяохуа.

— Это слишком примитивное имя, — засмеялась Лу Сяобин. — Звали б меня по правде Лу Сяохуа, я бы сейчас в поле хлопок собирала.

— Что плохого в хлопке? — спросил Ромео, вывернув наизнанку ворот футболки, вытянул этикетку и показал ей. — Смотри, моя одежда из чистого хлопка.

Ромео работал учителем в школе иностранных языков, где преподавал китайцам иностранные языки, а иностранцам — китайский. Он отрекомендовался классным учителем, заявив, что все студенты так о нем говорят.

Ромео отважился предложить ей побыть для нее гидом. Этот иностранец казался ей весьма интересным и очень искренним, а потому они договорились о времени завтрашней встречи.

Они болтали с воодушевлением, а пиво сработало как катализатор. Смех Лу Сяобин становился все громче.

Выйдя из магазина, Ван Чэнь сразу услышал ее голос. А приметив, что напротив сидит светловолосый парень и скалится так, что у него с лица, как мука, одна за другой осыпаются веснушки, аж брови изогнул. Он приблизился к ним, но они его даже не заметили, знай себе продолжали веселиться. Ван Чэнь с грохотом пододвинул стул и уселся, смерил каждого презрительным взглядом, после чего положил руку на плечо Лу Сяобин.

— Ты кто? — изумленно спросил Ромео, уставившись на него.

— Я ее парень, — хамовато смеясь, ответил Ван Чэнь.

Лу Сяобин сняла с себя руку Ван Чэня и тихо сказала:

— Ромео завтра хочет со мной погулять.

Ван Чэнь оглядел ее, пораженный, и жестко парировал:

— Ромео? Ты же не Джульетта, что за гадость ты тут с ним затеяла?

Они вернулись в комнату. Захлопнув дверь, Ван Чэнь ревниво сказал:

— Ну все, довольно! Только отвернулся, а ты уже позволила иностранцу себе голову задурить.

Лу Сяобин не придала этим словам значения, да еще, словно нарочно пытаясь его разозлить, игриво поинтересовалась:

— Ты ревнуешь?

— Тебе правда кажется, что подобным стоит кичиться? — с ледяной усмешкой ответил Ван Чэнь. Его все еще не отпустило, и он злобно добавил: — Распутница.

— Кем ты меня назвал? — не веря своим ушам, уточнила Лу Сяобин.

— Распутница ты, я сказал. С таким восторгом вилась вокруг того иностранца, что смотреть было тошно, — отрезал Ван Чэнь, даже не пытаясь избежать ее взгляда.

Лицо Лу Сяобин неподвижно застыло, она дышала учащенно, в глазах мелькали крошечные искры. Она изо всех сил сдержала эмоции, после чего, ни слова не сказав, резко спрыгнула с кровати. Ван Чэнь напряженно глядел на Лу Сяобин. Она достала из стенного шкафа свернутое шерстяное одеяло, разостлала на кровати, следом приподняла одеяло, легла и накрылась им с головой.

Лу Сяобин думала, что Ван Чэнь придет утешить ее, она одновременно и надеялась на это, и не хотела уступать. Но спустя целую вечность ожидания по-прежнему ничего не происходило. Лу Сяобин тихонечко приподняла уголок одеяла и краем глаза увидела, что Ван Чэнь лежит себе и лежит, да еще и спиной к ней повернулся, и сердце ее оборвалось в бездонную пустоту. Человек, находившийся все время с нею, одним-единственным грубым словом пробил огромную дыру в ее чувстве. Лу Сяобин не могла описать свою боль, в негодовании ей хотелось спорить, хотелось скандалить. Наконец она села и сурово спросила:

— Скажи мне начистоту, почему это я распутница?

Ван Чэнь, однако, совершенно не обращал на нее внимания, он даже не шелохнулся, словно уже доказал свою правоту. При таком раскладе выходило, что именно Лу Сяобин совершила что-то позорное, а теперь бравирует этим. На нее накатила тоска, слезы предательски закапали из глаз. Она думала, что теперь-то Ван Чэнь уж точно должен повернуться к ней, а он взял и отправился в туалет, а по возвращении улегся, снова повернувшись к ней своей широкой спиной. Разочарованию Лу Сяобин не было предела. Она взяла себя в руки и сдержала слезы.

На следующий день они с Ромео объездили город на велосипеде-тандеме. Лу Сяобин радовалась немного чересчур, смеялась нервно, словно была перевозбуждена. Это было вымученное веселье. За ужином она непрерывно подливала себе пиво. Попрощавшись с Ромео, она нетвердыми шагами вернулась в отель и принялась трезвонить в дверь комнаты. Как только Ван Чэнь открыл, она влетела в номер, но не к Ван Чэню. Она прямиком рванула в туалет, где обняла унитаз и вывернулась в него наизнанку.

— Я не пьяная, — заявила она в перерывах между позывами. — Мне просто легче после того, как вырвет.

Когда желудок опустел, Лу Сяобин вышла из туалета, упираясь руками в коленки, на полусогнутых ногах, рухнула на кровать и быстро заснула.

Ван Чэнь тоже весь день бродил по улицам, но все, что он видел, казалось ему некрасивым, а все, что ел, — невкусным. Он пребывал в мрачном расположении духа, и сейчас, глядя, как пропахшая алкоголем с головы до ног Лу Сяобин валяется на кровати, настроение падало еще ниже. От гнева его руки так сильно тряслись, что пепел с зажатой в пальцах сигареты упал ему на бедро, от боли он со свистом втянул в себя воздух. Внезапно ядовитая мысль отравила его разум. Он яростно затянулся, бросил окурок на пол и затоптал, после чего навалился на спящую Лу Сяобин всем телом и с силой перевернул со словами:

— Лу Сяобин, ты весь день развлекалась, теперь моя очередь развлекаться!

Она смутно услышала эти слова и еще не успела отреагировать, как почувствовала тяжесть, навалившуюся на нее сверху. Она изо всех сил пыталась выдавить застрявший в горле крик, но только напряглась, как все завертелось у нее перед глазами, и она потеряла сознание.

Когда она очнулась, солнце яростно метало лучи сквозь окно, пронзая глаза до пульсирующей боли. Услышав звук телевизора, она с трудом открыла глаза и увидела, что Ван Чэнь сидит в изголовье кровати. Лу Сяобин уставилась в его спину.

— Ты вчера… правда меня поимел?

— Ну и что бы с того? — ответил Ван Чэнь, не повернув головы.

— Ван Чэнь, ты вообще человек? — пронзительно взвизгнула она.

Ван Чэнь не стал отвечать, ушел в туалет и захлопнул за собой дверь.

Лу Сяобин лежала, вытянувшись, с пустой головой, словно внезапно потеряла память, словно утратила способность мыслить. Она с усилием хватала ртом холодный воздух, под ложечкой распухло и болело. Мысленно она непрерывно повторяла: «Лу Сяобин, это самое большое унижение за всю твою жизнь». С усилием приподнявшись с постели, она протянула руку, нащупывая одежду рядом с кроватью, но нигде не нашла, глянула на пол возле дивана и тоже не нашла, медленно спустилась с кровати и прошла мимо зеркала.

И вдруг замерла. В зеркале она увидела, что вся одежда на ней. Она простояла так несколько секунд, остолбенев, недоверчиво ощупывая себя. Каждая вещь была надета как подобает. Красная майка была по-прежнему заправлена в джинсы. На джинсах вместо молнии крепилось два ряда люверсов, через которые был продет длинный шнур, ныряющий справа налево и завязанный на талии в узел. Опустив голову, Лу Сяобин робко и внимательно проверила: это был двойной узел, который она завязала вчера собственными руками.

Лу Сяобин с облегчением выдохнула и соскользнула на пол. Она схватилась за грудь в запоздалом страхе, словно пуля просвистела мимо лба и она побывала на волосок от смерти.

Изначально они планировали съездить еще и в Бэйхай, но в тот же день после обеда улетели обратно в Пекин.

13

Ван Чэнь и Лу Сяобин все еще жили под одной крышей, все еще спали в одной кровати. Однако между ними воцарился пронизывающий холод.

Психологическое состояние Лу Сяобин из-за пережитого унижения ухудшалось с наступлением темноты, иногда она просыпалась среди ночи от удушья. Тогда она украдкой бросала взгляд на Ван Чэня, который спал беспробудным сном, да еще и ровненько посвистывал носом, как человек с совершенно чистой совестью. Все в ее душе смешалось от ненависти, грудь вздымалась и опускалась. В ее глазах Ван Чэнь был уродливым, отвратительным несостоявшимся насильником, которого следовало посадить за решетку. Она тяжело дышала, подумав о том, как ее плоть и кожа были близки к этому человеку, ее сокровенное место онемело, как будто внутрь пробралась жаба, доползла до груди, а потом втиснулась в легкие, отчего делалось так тошно, что хотелось извергнуть это все наружу. Будь у нее такая возможность, она вырвала бы эти органы, прополоскала в дезинфицирующем растворе и сушила бы под солнцем три дня кряду. От ненависти ей хотелось грязно выругаться, раскушенные ею на мельчайшие части словечки для вымещения злобы просачивались меж зубами, превращаясь в пузырьки слюны, которые она сплевывала.

Ван Чэнь целыми днями где-то пропадал, а возвращался с каменным лицом, на котором застыло упрямое выражение. В Лу Сяобин вновь просыпалась злость: ты знай себе ходишь развлекаться, а я, значит, не могу? Она тоже всеми силами старалась не оставаться дома. Но в конечном итоге идти ей было некуда, и она всегда понуро возвращалась. Тогда она попросту рисовала. Изобразила огромную кучу непонятных вещей. Чего она не ожидала, так это что в галерее, куда она передала свои работы, вдруг продадут целых две. Смеясь сквозь слезы, Лу Сяобин подумала, что пути этого мира неисповедимы, и события в нем происходят только поперек людей.

Такие дни летели быстро, и в мгновение прошел месяц. Лу Сяобин день ото дня все больше разочаровывалась и в конце концов совершенно охладела сердцем. Если раньше в ней теплилась искорка надежды, что в один прекрасный миг дело примет новый оборот и забрезжит свет в конце тоннеля, то сейчас никакой надежды не осталось, одно отчаяние. Но она крепилась и не издавала ни звука, обостренное самоуважение посрамленного неудачника подсказывало ей, что если она первой поднимет вопрос о расставании, это будет равносильно признанию поражения. Эта ни на чем не основанная мысль заставила Лу Сяобин превратить нынешнюю холодную войну в суровое испытание собственных волевых качеств.

Она поставила мольберт и только развела краски, как зазвонил телефон. Взяв его в руки, Лу Сяобин увидела более чем знакомый номер.

Ван Чэнь сидел в баре. Компания друзей вновь собралась вместе, каждый сообщил ему, как хорошо он выглядит и что жизненных сил в нем явно прибавилось по сравнению с холостыми деньками. Ван Чэнь сухо смеялся в ответ.

Усевшись, он поинтересовался, почему не пришел Ван Дун.

— А он днем всякой херней занят, а вечером у него занят хер, — ответил кто-то из присутствовавших. А затем на чудно́м диалекте, указав на себя, добавил: — А мне днем нефиг делать, а вечером фигам делать нечего.

Все покатились со смеху. Ван Чэнь тоже засмеялся, но лицо его горело, будто эти слова были произнесены специально для него, и от сказанного упомянутое место словно втянулось в живот. Когда смех сошел на нет, лицо Ван Чэня из красного постепенно стало свинцовым, а взгляд угрюмым. Он внезапно принял решение, что как только вернется домой, немедленно расстанется с Лу Сяобин.

Ван Чэнь не был бесчувственным. Каждый раз, думая о брошенной дома в одиночестве Лу Сяобин, он смягчался было, но в ушах вновь раздавались ее слова: «Ты меня поимел». От этого «поимел» ему становилось совсем дурно. Он досадливо бранился: «Неужели я стал клиентом проститутки?» Не говоря уже о том, что в тот день он вообще ее не трогал, но пусть бы и поимел, что с того? Ты ж сама не знаешь, сколько раз мне давала! Ты же, твою мать, сейчас хочешь, чтоб я тебя поимел, а я не имею! В нем вскипела ненависть, и то, что ситуация сложилась патовая — ни живая, ни мертвая, — он целиком относил на счет Лу Сяобин. Ван Чэнь чувствовал себя несчастным до предела. Всех этих женщин (на самом деле их и было-то — только Су Цзе и Лу Сяобин) любил именно он. Он любил их по-настоящему. А они, ни та, ни другая, бессердечные, не давали ему и десятой доли той любви, которой любил их он. Подумав об этом, он впал в еще бо́льшую депрессию и пришел к выводу, что сама жизнь виновата перед ним. Знай он наперед, то не лучше ли, как Ван Дун и эти его, — найти какую-нибудь бабу и решить вопрос? Какая нужда была так старательно вытаскивать сердце наружу? В этот момент Ван Чэнь понял, что он глубоко нравственный, ценящий чувства человек, ведь ради удовлетворения чисто физиологических потребностей он не делал ничего, за что был бы виноват перед любящими его людьми. Но именно по этой причине он и упал духом, сомневался и даже негодовал: стоило оно все этого?

Ван Чэнь вернулся домой среди ночи, насквозь пропитанный винным духом. Умываться и чистить зубы было лень, поэтому он на ощупь разделся и упал в кровать. Однако стоило ему улечься, в изголовье вспыхнул свет. Ван Чэнь закрыл глаза, почувствовав, что Лу Сяобин села и пристально смотрит прямо на него. Если она только посмеет сейчас устроить скандал, подумал он, он ей в тот же момент заявит, что они расстаются. В категоричной форме, не оставляя ни малейшего шанса. Он приложил все силы, чтобы одеревенеть лицом, а внутри все клокотало и шумно билось, словно красное знамя на ветру. Перед глазами все было красным, будто заря перед восходом солнца. Он ждал, когда Лу Сяобин откроет рот. Лу Сяобин, давай, начинай поскорее. Лу Сяобин, ну что же ты молчишь?

Ван Чэнь не удержался и приподнял веки, но увидел, что лицо девушки залито слезами, а глаза опухли, словно персики. Он испугался, поспешно сел и спросил, что случилось. Лу Сяобин упала лицом в колени и заплакала, рыдания разрубили ее слова на несколько кусков. Досказав, что у ее матери обнаружили рак желудка, она больше не смогла подавлять тихий плач и разрыдалась в голос с таким надрывом, словно ничего уже невозможно спасти. Сердце Ван Чэня сжалось. От звука ее плача он запаниковал так, как никогда раньше, как будто Лу Сяобин вот-вот исчезнет вслед за своими слезами. Он потянулся и крепко-крепко обнял ее. Ее руки были холодны как лед, плечи были холодны как лед, да и голени, проглянувшие из ночной сорочки, тоже не сохранили тепла. Он завернул ее в одеяло и держал ее голову в объятиях, позволив ей наплакаться вдоволь. Он ощутил, как его сердце вдруг наполнилось нежностью.

«Ну нет, нет, — сказал про себя он. — Если сейчас поднять тему о расставании, я же добью лежачего?»

Ван Чэнь сам себя растрогал. Он был несколько удивлен.

14

Лу Сяобин вернулась в Бочэн за матерью и отвезла ее в Пекин в онкологическую больницу. Ван Чэнь с помощью всех влиятельных людей, с которыми завязал знакомство, пригласил специалиста, чтобы сделать ей операцию. Почти все время девушка проводила в больнице рядом с матерью, возвращаясь домой только принять душ и переодеться.

Иногда Ван Чэнь заказывал в ресторанчике возле больницы сваренный на пару́ бульон, который затем, сделав крюк, забирал по дороге с работы, после чего относил в больницу. Вот и сегодня Ван Чэнь с супом приготовился войти в палату, как вдруг услышал за дверью мужской голос. Ван Чэнь решил, что промахнулся палатой, поднял голову и проверил номер, но нет, ошибки не было. Полный недоумения, он шагнул внутрь.

Лу Сяобин представила ему гостя. Однако она ограничилась лишь сообщением, что мужчина приехал из Бочэна повидать ее мать. Ван Чэнь и этот высоченный, худющий мужчина в очках пожали друг другу руки. Ван Чэнь пригласил его присесть. Мужчина промямлил: «Да, да», но не стал садиться. Лу Сяобин достала маленькую пиалу и дула на нее, пока не остудила бульон, и собралась кормить мать.

— Сядьте, — сказала она мужчине.

Только тогда мужчина подтащил скамью и уселся рядом с матерью Лу Сяобин, положил руки на колени, поглядывал на нее, не смея задерживать взгляд надолго. Но и мать Лу Сяобин точно так же отводила глаза, стоило им встретиться. Атмосфера была довольно странная. Ван Чэнь, глядя на этих троих, размышлял над этим.

Посидев с матерью, пока она доест суп, Лу Сяобин засобиралась домой переодеться, попрощалась с мамой и ушла вместе с Ван Чэнем. В его глазах сверкало любопытство и подозрение, но она притворилась, что ничего не замечает. Ван Чэнь вновь стал к ней добр, как и прежде, как будто между ними никогда ничего не происходило. Но в душе ее самая вульгарная, самая низкая сторона жизни уже обнажилась в своей первозданной форме, и как ее ни замазывай, все равно останется страшный, толстый рубец. Она все обдумала и решила, что когда все это закончится, пусть даже и ей самой придется поднять вопрос о разрыве, они непременно расстанутся. Причина, по которой она была формально вежлива с ним, заключалась в том, что Ван Чэнь мог помочь ей во многих вещах, с которыми она была бессильна справиться. Она использовала его, но ей совсем не казалось, что она в чем-то неправа. Думая о том, как он по-свински обошелся с ней, она считала, что они совершенно квиты. То, что у нее могли появиться такие мысли, втайне несколько удивили и испугали даже ее саму.

Вернувшись домой, Лу Сяобин прилегла отдохнуть, спала глубоко и проснулась, когда на часах было уже больше одиннадцати вечера. Она поспешно встала собирать вещи, чтобы бежать в больницу. Ван Чэнь остановил ее.

— Отдохни хоть вечер, — сказал он. — Самый опасный период позади, не нужно каждую ночь возле нее бдеть.

Лу Сяобин поколебалась, обдумывая кое-что другое. Ван Чэнь забрал у нее рюкзак и отставил в сторону, она вцепилась в него бессильной хваткой, но не слишком упорствовала. Ван Чэнь сходил на кухню и вернулся с подогретым для нее стаканом молока. Он мужественно выдержал жар от нагревшегося стакана и, держа его за верхнюю кромку, аккуратно поставил на стол и тут же запрыгал, со свистом втягивая воздух и схватившись за мочку уха, чтобы отвести лишнее тепло. Именно она научила его такому способу. Лу Сяобин тихо пила молоко, коротко взглядывая на Ван Чэня и тут же опуская глаза в стол.

Ван Чэнь сходил в спальню, вынес оттуда свой портфель и достал пачку денег, которую положил перед Лу Сяобин.

— Возьми на расходы.

— У меня еще есть, — ответила она, отвернувшись.

— Пока твоя мама болеет, откуда у тебя время зарабатывать? — заметил он. С этими словами он протянул руку и погладил ее по волосам. Глядя на изнуренное, побледневшее лицо Лу Сяобин, он вдруг добавил: — Я позабочусь о тебе.

В этих словах подразумевалось некое обещание, а еще обязательство перед самим собой, шедшее из самых сокровенных глубин мужской души. Ван Чэнь ощутил в себе суровую решительность и снова растрогал сам себя. Не будь перед ним Лу Сяобин, он бы крепко хлопнул себя по бедру в знак одобрения. В этот момент он посчитал, что взял на себя роль «спасителя рядового».

В углу комнаты бумажный светильник из «Икеи» источал мягкий свет. Взор Лу Сяобин затуманился, очертания грубого квадратного стола расплылись, его облезлый черный цвет тоже словно заполнился светом, и на поверхность поднималось что-то, потерявшееся было в глубинах времени. Воспоминания о событиях минувших дней хлынули потоком. Лу Сяобин мысленно содрогнулась, и холод из самых дальних уголков тела собрался сейчас в ее ладонях. Она обхватила стакан молока, и его жар, который она не смогла бы вынести в обычное время, в этот момент пришелся как никогда кстати.

Лу Сяобин глубоко вздохнула и сказала:

— Тот мужчина — любовник моей матери.

После того как отец Лу Сяобин заболел и умер, мужчина стал появляться у них дома. В то время он уже обзавелся собственной семьей. Из-за того, что его визиты стали слишком частыми, а может еще и из-за пубертатной чувствительности, Лу Сяобин почувствовала, что между ним и матерью какие-то странные отношения, несмотря на то что в ее присутствии они были крайне осторожны. Однажды они втроем играли в покер, и одна из карт упала на пол. Нырнув поднять ее, Лу Сяобин увидела, что мужчина и ее мать держатся под скатертью за руки.

После смерти отца Лу Сяобин спала вместе с матерью. Кажется, это случилось, когда она пошла в первый класс старшей школы. Никогда не встававшая по ночам, однажды она проснулась из-за того, что ей приспичило в туалет. Матери, которая в это время обычно сидела возле нее и читала, рядом не оказалось. На полу не было и тапочек Лу Сяобин. Тапки были большие, но ей нравилось их надевать, однако каждый раз, когда приходил мужчина, мать отдавала их ему. Неизвестно каким образом Лу Сяобин в тот момент связала этот факт с тем, что ее мать наверняка сейчас в ее маленькой комнатке вместе с мужчиной. Она спрыгнула с кровати и побежала туда. Толкнула дверь, но та была заперта на щеколду, и сквозь щель не пробивался свет. Тогда она решительно постучала. Как и следовало ожидать, мать была внутри и сказала ей, что спит. «Открой дверь! — велела Лу Сяобин. — Открой!» С этими словами она уселась в гостиной, не зажигая света. На самом деле она не знала, что делать, если дверь действительно откроется. Она не думала о том, чтобы устраивать скандал, правда. Ее тело сотрясала дрожь, она набросила ватник и продолжала ждать. Дверь отворилась, вышла мать. Лу Сяобин пристально оглядела ее волосы, свитер, затем штаны. Мать думала, что Лу Сяобин непременно помчится в комнату, поэтому встала перед ней, загородив дорогу, приготовившись перехватить ее за пояс. Однако Лу Сяобин даже не шелохнулась. Спустя какое-то время она услышала, как открылась и закрылась входная дверь их дома. На дворе стояла зима, дело было ночью, и такси в то время не разъезжали по улицам от заката до рассвета. «Пусть бы он там замерз до смерти в снегу», — подумала Лу Сяобин. Ее переполняло возмущение, но в глазах не было ни слезинки. Наклонив голову, она свирепо глядела на мать. Ее взгляд был страшен, мать никак не осмеливалась взглянуть на нее в ответ, не смела дотронуться до нее. И тогда мать заплакала. «Лу Сяобин, ни в коем случае не наделай глупостей», — просила она. Лу Сяобин никогда не была в столь ясном сознании, как в ту ночь, она знала, что мать боится, что она предаст огласке этот инцидент. Но как же она могла сделать это? Как бы то ни было, перед ней стояла ее родная мать. Лу Сяобин словно была уже давно психологически готова к этому, просто ждала какого-то события в подтверждение. Она просидела в гостиной всю ночь, мать уговаривала ее пойти спать, но она больше не могла спать с нею вместе. При мысли, что за дела творились в ее собственной маленькой постели, Лу Сяобин тошнило, как она могла там лечь? Поэтому вплоть до поступления в университет она спала на диване в гостиной.

Поступление в художественную академию требовало репетитора, преподавателя по специальности. Зарплаты матери хватало, чтобы только-только покрыть насущные расходы, и такую солидную сумму на обучение семья потратить никак не могла. Но Лу Сяобин была твердо настроена поступать. Ей казалось, что позади тоненького листа для рисования находится другой мир — мир, в котором она может делать все, что ни пожелает, а не эта ограниченная предписанной судьбой реальность. Плату за обучение мать каждый раз вовремя выкладывала перед ней на стол. Лу Сяобин прекрасно знала, что деньги давал мужчина. Даже первый курс обучения оплатил он. Перейдя на второй курс, она начала подрабатывать и больше не нуждалась в деньгах семьи. Но в то же время у Лу Сяобин не было сил отказаться от них. Каждый раз, когда она платила за учебу, ее внутреннее унижение росло. За это она еще сильнее презирала мать, а еще больше — себя. Когда мужчина вновь появился в их доме, она стиснула зубы, сдерживаясь, чтобы не сказать ни слова. Перед ее отъездом на учебу в Пекин мужчина решил с ней поговорить. Он сказал, что, глядя на то, как она растет, в душе всегда считал ее своей дочерью. Мать стояла рядом и сказала: «Сяобин, это все из доброты к тебе». Лу Сяобин, глядя на мать, сквозь зубы выплюнула слово за словом: «А не затем ли, чтобы переспать с тобой?» Она знала, что эти слова слишком бессердечны, но она хотела высказать именно их. Она с очерствевшим сердцем смотрела на боль уязвленной матери. Той словно отвесили пощечину, и она поверить не могла, что пощечину дала ее собственная дочь. Мужчина разгневался и бросился было проучить Лу Сяобин. Мать, как в ту ночь удержала Лу Сяобин, удержала и его.

В комнате было очень тихо, только неизвестно откуда доносилось гудение. Лу Сяобин ощутила на затылке пронзающий холод.

Ван Чэнь, расставив руки, опирался на стул, выражение его лица было непринужденным — история матери Лу Сяобин не показалась ему сколько-нибудь удивительной. «Вдова воспитывает ребенка, а кто-то помогает», — неважно, что у людей на шахте никакой культуры нет, когда языком чешут — правду говорят. Это ли не еще одно тому свидетельство? С другой стороны, он мысленно сказал себе: «Интеллигенты, мать их, тоже люди!» Он не знал, хорошие это слова или дурные, доброжелательные или злобные, но, глубоко-преглубоко вздохнув про себя, словно обрел новую жизнь, словно взбодрился духом и просветлел умом.

Он сжал руку Лу Сяобин и сказал:

— Отдохни, молоко поможет тебе уснуть.

Эти успокаивающие, сглаживающие углы слова действительно превзошли ожидания Лу Сяобин. Она смогла рассказать об этом деле и уже обозначила свою позицию, даже готова была отчаянно защищаться. Она подняла голову, пристально вглядываясь в лицо Ван Чэня. Лу Сяобин не могла знать, о чем он думает. Он не считал случившееся чем-то из ряда вон выходящим, а потому выглядел совершенно спокойным. Ей вдруг захотелось плакать, может, из-за того, что она была тронута его заботой, а может и по другой причине.

15

Мужчина просидел в палате всю ночь. Лу Сяобин осталась дома, в том числе и для того, чтобы дать им с матерью возможность побыть наедине.

После обеда мужчина собрался уходить. Воспользовавшись тем, что мать дремала, Лу Сяобин сообщила мужчине, что хочет с ним поговорить. Они спустились вниз и присели в укромном уголке цветочного сада.

Мужчина был несколько напряжен. Он наблюдал за тем, как Лу Сяобин вырастает из пяти-шестилетней маленькой барышни в ту, что выше матери на полголовы, да еще и при парне. Если бы в самом начале, подумал мужчина, он женился на ее матери, она была бы их дочерью. И сразу же ему показалось, что думать так неправильно. Сам не свой от страха, он услышал вопрос Лу Сяобин:

— Что собираетесь делать потом?

С высоченного дерева доносилось пение цикады, то смолкало, то раздавалось вновь. Каждое окно в здании напротив было завешено голубыми шторами, которые неровно колыхались на ветру. Лу Сяобин изучала профиль мужчины. Двадцать лет. Этот мужчина был связан с ее семьей уже двадцать лет. Даже когда он не улыбался, в уголках его глаз виднелись тонкие морщинки. На коже шеи тоже появились признаки дряблости. Лу Сяобин тихонько вздохнула. Никакие эмоции, будь то любовь или ненависть, в данный момент не могли вытеснить беспокойства о будущем матери.

— Что дальше делать? — вновь спросила она. — Вы никогда не думали?

— Честно говоря, я не знаю, — ответил он, едва шевельнув губами.

Лу Сяобин с досадой отвернулась. Она изо всех сил сдерживалась. В какой-то момент у нее даже в висках застучало.

Голос мужчины дрожал, словно рисовая солома на ветру.

— На то, что мне в свое время не хватило решимости, сейчас уже не хватит сил… Моя дочь твоя ровесница.

Пение цикад постепенно нарастало. Оно ужасно бесило. Пару окон закрыли изнутри. Подул горячий ветер, принесший сухой жар с окружающих бетонных площадок, он заползал в ноздри так, что дыхание перехватывало. Неподалеку под бело-синим полосатым зонтом от солнца праздно сидела старушка, державшая холодильник с прохладительными напитками, и неудержимо клевала носом. Стукаясь лбом о бок холодильника, она просыпалась, подпирала голову и оглядывала округу мутным взором, после чего вновь мало-помалу поникала головой. При виде всего этого на Лу Сяобин волна за волной накатывало уныние.

Мужчина достал из кармана рубашки конверт и передал ей в руки.

— Там десять тысяч, — сказал он. — Покрыть расходы на лечение.

Глядя на сверток с деньгами, Лу Сяобин словно вновь видела те дни, когда она брала со стола деньги на учебу. Однако сейчас у нее было совсем другое чувство — чувство безысходности и тревоги за мать, а еще смутная нотка удовлетворения. Ведь мужчина все-таки провел с матерью двадцать лет. Его чувство, которое долго время томилось в подполье, в нужный момент показало истинную силу.

— Спасибо, — коротко ответила Лу Сяобин.

От этого короткого «Спасибо» в душе мужчины мгновенно всколыхнулась приливная волна. Его кадык долго прыгал вверх-вниз, прежде чем он с величайшим трудом вытолкнул из себя секрет:

— Ты не должна ненавидеть мать… я… я болен… моя дочь приемная…

Лу Сяобин замерла, напряженно выпучив глаза, словно услышала загадочный стук в дверь среди ночи.

Горло мужчины перехватило, и он долго не мог заговорить вновь. Но когда ему удалось это сделать, он вдруг успокоился, словно говорил о чьей-то чужой боли.

— Мы с твоей матерью любили друг друга, когда были молоды, — медленно произнес он, разглядывая пышно цветущие в садике канны. — Когда грянула «культурная революция», нас сослали в деревню. В ночь перед разлукой я виделся с твоей матерью, но меня схватили хунвэйбины. Чтобы дать твоей матери уйти, я полез в драку, и в итоге они ногами повредили мне… потом я женился на девушке из той деревни, у нее была эпилепсия…

Цикады вопили так громко, словно непокрытая электрическая пила; утихнувшее было пение раздалось вновь, в один миг взвившись до самой пронзительной ноты. Лу Сяобин ощутила, как под ложечку ей впиваются острия клыков. Она не смела поверить и сперва медленно, а затем все быстрее замотала головой. Она хотела закричать, но горло словно онемело, и только рот открывался вхолостую.

Когда она вернулась в палату, мать еще не проснулась. Глядя ее запавшие щеки, Лу Сяобин не могла простить себя. Еще только вчера она считала, что извиняться следует ее матери, да еще и была растрогана тем, что извинила ее. Всего за одну ночь мать стала той, перед кем следует извиниться, а ей самой теперь никогда не будет прощения!

Сотни и тысячи раз обдумывала она ту черную, хоть глаз выколи, ночь. Каждый раз она казалась пустой и безжизненной, словно целую жизнь назад. Почему-то подумала и о родителях Ван Чэня. Определенная интуиция вселила в нее надежду, что его мать смогла завести себе любовника. Это необходимый суррогат любви для женщины в безнадежном браке. Пусть бы у нее и правда завязывались отношения, это можно было бы понять и простить, потому что подоплекой всему было чувство. В таком случае, почему же она не могла понять собственную мать? Пусть даже потом она принять ее положение, вошла-то она в него с позиции, что мать принесла собственное тело в жертву, чтобы она, Лу Сяобин, могла мчаться к светлому будущему. В конце концов она пришла к выводу, что отношения матери с мужчиной были ради чистой выгоды, случись такие вне брака, это была бы самая-самая непозорная сделка. Но жизнь ударила ее палкой по голове. Удар выбил ее из колеи, даже дыхание съежилось, стало медленным и осторожным, словно паутинка в воздухе.

У матери Ван Чэня был секс, но не было любви, у матери Лу Сяобин была любовь, но не было секса, в любом случае это трагедия, достойная сожаления, угнетающая и сводящая с ума. Сравнивая их, Лу Сяобин мысленно склонялась на сторону собственной матери, ей казалось, что события в жизни матери все-таки трагичнее. Именно поэтому в матери Лу Сяобин появилась величественная, торжественная печаль, в отличие от матери Ван Чэня, демонстрирующей безысходную, презрительную небрежность. Наверное, ее мать питала к мужчине настоящее чувство, иначе как бы она смогла упрямо и без сожалений вести такую жизнь на пределе сил? Лу Сяобин, познавшая любовь на собственном опыте, в этот момент вновь озаботилась материнским внутренним миром, и в ней естественно родилось почтение к матери. Ей даже стало горько и обидно за то, что так сложилась ее жизнь.

Но не будь мужчина болен, живи он с ней на самом деле, раскаивалась бы она от всего сердца так, как сейчас? Чем дольше Лу Сяобин думала об этом, тем больше ее только что укрепившаяся в решимости душа теряла уверенность, подобно тополю под весенним ветром, с которого беспорядочно облетает пух. Жизнь слишком сложная, она совершенно выходила за пределы нынешнего опыта Лу Сяобин. Ей очень хотелось отделить зерна от плевел в этом крошечном побеге, который сейчас выпустила жизнь, но она не знала, с чего начать. В ее голове царил хаос из обрывков нитей, переплетенных между собой, подними их — и окажешься с целой пригоршней спутанных ниток вместо клубка.

Матери разрешили осторожно спускаться с кровати и ходить. Лу Сяобин часто сопровождала ее на прогулках в садике. Чувства между матерью и дочерью, когда-то замороженные, оттаяли и вылились в постепенно ставшие задушевными разговоры.

Мать сказала дочери много слов, исходящих из самого сердца, некоторые из них, казалось, были ее выводами для себя самой. Она сказала, что, доведись ей жить еще раз, она вряд ли стала бы держаться за это чувство. Проекция любви в конце концов не могла заменить реальной жизненной опоры. На самом деле она думала: к счастью, у нее уже появилась дочь, и ее чувства смогли выплеснуться на ребенка. Говоря откровенно, Лу Сяобин стала ее эмоциональной опорой. А что до мужчины, то с ним она оставалась во многом из стремления загладить свою вину перед ним.

Что же касается Ван Чэня, у матери не было никаких возражений. Лу Сяобин это показалось неправильным. Хоть говорить об этом было и неловко, она рассказала матери о том злопамятном происшествии. Ей казалось, что мнение матери самое беспристрастное и самое важное. В этот момент мать была для нее главной опорой.

— Забудь, — вздохнула мать, — это ведь не какая-то принципиальная проблема. — И выдала дочери предостережение, выведенное из двадцати лет собственной полной лишений жизни: — Чувства в конце концов не могут не уступить места быту.

Лу Сяобин недоверчиво и изумленно уставилась на рот матери, как будто это было отверстие гидромойки высокого давления, с ног до головы окатившее ее ледяным душем, и ее невольно охватила дрожь. У матери же болела за нее душа, это ведь была ее дочь, девочка с умом еще более чистым и изящным, чем хрусталь. Но тем нужнее говорить таким девочкам честные, правдивые, жестокие слова, нужно попасть не в бровь, а в глаз, извести возвышенные помыслы под корень, чтобы не осталось дурных последствий. В них есть, конечно, свои положительные стороны, но нужно и меру знать. Чем выше дух, тем вернее путь к одиночеству. Именно поэтому дочери простых людей с радостью выходят замуж, даже охотно становятся любовницами или содержанками, а в семьях таких девушек, как Лу Сяобин, зачастую ждут помолвки в женской половине дома, их сердца затянуты свинцовыми тучами, а сами они заперты в ловушке пустых чаяний о безграничных надеждах. Как, например, ее старшая сокурсница, которая стала эрудированным специалистом в области поэзии, да и внешне была будто воплощением Ли Цинчжао, еще более хрупкая, чем желтая хризантема. Жаль, что в этой жизни не нашлось Чжао Минчэна, некому было восхищаться ею в годы ее атласной и парчовой красоты, в мгновение ока она превратилась в забытое на дне сундука древнее старье. Она оставалась девственницей до самой смерти. Сестрица — наставница была ее задушевным другом и потому поведала ей о своей досаде, а именно о том, что она всю жизнь беспрестанно повсюду искала в пустоте и безмолвии тихом, и что после поставленной точки даже дух ее скорбь лишь познает.

Как можно было до конца понять, сколько тоски и боли пришлось перенести на своем горестном веку сестрице-наставнице, чьи длинные волосы посеребрила печальная седина? Где ей найти отдохновенье? Подобные воспоминания невольно повергают в уныние. Одинокая и покинутая женщина убита горем, зато одинокий мужчина циничен и язвителен. Старый редактор «Бочэн вэньсюэ» в больнице на смертном одре снова и снова повторял: «Записки охотника, записки охотника», отчего примчавшееся на весть о его скорой смерти начальство растроганно прослезилось. Старый редактор всю свою жизнь посвятил исследованию иностранной литературы и под конец все еще не мог забыть о «Записках охотника» — разве это не достойно благоговения? Эту сцену частенько вспоминали и десять лет спустя. Наконец, в один прекрасный день, когда кто-то на очередном собрании снова вспомнил тот случай, прежний ученик старого, а ныне действующий главный редактор, заговорил. «„Записки охотника“ — это вообще что? — спросил он. — Записки охотника… За-пис-ки о-хот-ни-ка…» Новый главный редактор с намеком дважды отчеканил название по слогам, и присутствовавшие на собрании рассмеялись. То был не злобный смех, а многозначительный. Смех, словно заразная болезнь, накрыл конференц-зал. Почти все присутствующие мужчины сами были «записки охотника». Действующий главный редактор довольно загасил окурок и, резюмируя, промолвил: «Ну правда, за, пись, кой, о, хот, ни, ки!» В мгновение ока «Записки охотника» перестали быть трепетным воспоминанием и превратились в классический зубоскальный анекдот.

Однако мать все-таки не могла не проникнуться состраданием. Как могла она не понять эмоционального разочарования и глубокой обиды дочери? Но нужно было сказать, что в этой жизни самое важное — это все же повседневные, банальные человеческие потребности. Про себя она сокрушалась, что в золотые годы «Бочэн вэньсюэ» печатали тиражом почти шестьдесят тысяч, а сейчас при хорошем раскладе даже пятисот экземпляров не набирается. В свое время старый главред ездил в деревню собирать народные песни и сказания и вернулся с одной историей. В дверь одного молодого писателя, который недавно женился, как-то раз в полдень начал кто-то с грохотом стучать, громко выкрикивая его имя: «Чжан Пэнцзюй! Чжан Пэнцзюй!» Он ревел так, что даже стекла тряслись. Вся улица перепугалась, люди один за другим выбегали посмотреть, в чем дело, и стояли на солнцепеке. Несколько молодых людей, скалясь от уха до уха, сказали: «Человек с молодой женой ласкается, чего ты разорался?» Человек у двери помахал зажатым в руке журналом, потея лицом и головой, сбивчиво отдуваясь от волнения, в конце концов досказал фразу целиком так, что стало понятно: «Чжан Пэнцзюй, твоя повесть вышла в „Бочэн вэньсюэ“!» Не успели его слова коснуться земли, как из дома послышался топот ног по содрогающемуся полу. Задребезжал засов, распахнулась дверь, и Чжан Пэнцзюй вылетел на улицу. Он был совершенно гол, только вокруг талии была повязана накидка от подушки, схватил выставленный ему под нос журнал и лихорадочно пролистал до нужной страницы. Головы всех присутствующих склонились над страницей, чтобы вместе с ним облизать взглядом три слога: «Чжан Пэнцзюй». Рот Чжан Пэнцзюя распахнулся, и оттуда полилось безостановочное «Едрить, едрить…», он хлопнул себя по ляжке и уселся на корточки, а затем тут же возбужденно вскочил. В результате накидка на поясе развязалась и упала. Все присутствующие сподобились узреть чжанпэнцзюев торчащий стручок, застывший, как пест, и задорно оттопыренный. С тех пор Чжан Пэнцзюя никто не называл по имени, все стали называть его «Чжан Едрить». Они сделали вид, что история их насмешила, но внутри каждая испытала настоящее удовлетворение. С этой историей старый главред обошел большие и малые сообщества писателей, и это был самый отрадный и живой монолог в ту эпоху расцвета литературы. Однако сейчас люди стали жить в спешке, и в этом иллюзорном мире небытия никто больше не ищет веселья. Славные годы литературы превратились в кучу ветоши, а залежавшиеся экземпляры «Бочэн вэньсюэ» продавали мусорщику по четыре цзяо за цзинь, чтобы хоть немного окупить себестоимость. Позже кто-то из редакции снова отправился собирать народные песни и нашел дом Чжан Пэнцзюя. На столе у него по-прежнему лежали писчая бумага и ручка, но уже не для литературного творчества. Будучи председателем канцелярии при уездном партийном комитете, он целые дни проводил на собраниях, где торопливо записывал выступления руководства и итоги работы.

Когда Ван Чэнь откровенно рассказал матери Лу Сяобин, что когда она выйдет из больницы и Лу Сяобин отвезет ее обратно в Бочэн, они получат свидетельство о браке, а его родители приготовились купить для него в Пекине квартиру, она немного разволновалась, и теперь ей не терпелось выписаться пораньше.

16

Ван Чэнь начал присматривать новое жилье. В начале своих поисков он был охвачен волнением, воображая будущую жизнь, и мотался по всему Пекину, словно на колесах огня и ветра. Каждый раз, осмотрев место, он возвращался и описывал его Лу Сяобин. Он приносил пестрые рекламные проспекты строящихся домов и раскладывал их по столу, словно карты в покере, и каждый день неустанно изучал. От возбуждения у него на носу повисали капельки пота, никогда раньше он так не увлекался никаким делом (кроме секса). Однако если бы он оторвал взгляд от рекламных проспектов, то мог бы заметить, что Лу Сяобин смотрит на него отсутствующим взглядом. Этот взгляд был длиннее того пути, что они прошли с момента первой влюбленности.

Вечером, лежа в постели, Лу Сяобин ощутила, что Ван Чэнь охвачен желанием. Она растерялась и не знала, что делать. Все ее тело окоченело с головы до пят, и душа одеревенела вслед за телом. Язык Ван Чэня подналег, и лишь тогда смог разжать ее стиснутые зубы. Настроение у Ван Чэня было замечательным, было на пике, он собирался каждый день жить славной жизнью. Болезнь матери Лу Сяобин, ее пребывание в больнице, операция — все предоставило Ван Чэню шанс полностью раскрыть свои личные качества. Он расчистил все пути сверху донизу, хлопотал то там, то сям, давал взятки на каждом углу. Если бы этим пришлось заниматься Лу Сяобин, она бы и двери не нащупала. Он же не только нащупал, он разведал точнехонько, так что в дверь теперь можно было совершенно беспрепятственно пройти, и тем самым приобрел авторитет в глазах Лу Сяобин. А авторитет штука такая, складывается по капле, сливается в крошечные ручейки и малые реки, а затем вливается в безбрежный океан. Никто не может не подчиниться океану, никто не может не покориться перед авторитетом. Лу Сяобин много раз говорила ему «спасибо». Это «спасибо» было ее покорностью. И когда он занимался сексом, этот авторитет укрепил его поясницу, и он стал налегать на Лу Сяобин втрое сильнее. Они были близки впервые с момента возращения из Гуйлиня. Неподатливость Лу Сяобин была всего лишь ее попыткой набить себе цену, так он считал. Вступив в близость, с прежними раздорами между ними будет покончено. И поэтому Ван Чэнь налегал вперед, вперед, вперед. Но в этот раз его вперед, вперед, вперед не было однообразным продвижением вглубь, оно стало стратегически подготовленной и тактически взвешенной военной операцией. После дрессировки Су Цзе той ночью его сексуальная искушенность стремительно возросла. Поэтому нынешней ночью он преподнес ей не только физическую силу, он приправил ее изобретательной техникой. Взаимно дополняя друг друга, хороший секс способствовал укреплению авторитета.

В глубине души Лу Сяобин не соглашалась, но физиологически была возбуждена так, что не могла сдержаться. Тело содрогалось в оргазме, а душа ослабела от боли. Как только Ван Чэнь скатился с нее, она отвернулась и зарылась лицом в подушку. Лу Сяобин понимала прошлую себя, а в этот момент казалась себе чужой, и это пугало ее, она не знала, кого теперь слушаться. Она свирепо вонзала ногти в свое бедро, мысленно браня себя: «Как ты могла так низко пасть?»

Мысль о расставании, словно ковш из тыквы-горлянки, время от времени всплывала и манила ее. Глядя на этот ковш, она протягивала руку и даже хватала его. Но дьявольский голос в сердце пугал ее: «Брось!» — «Почему?» — взволнованно и громко спросила Лу Сяобин.

По прибытии в Бочэн Лу Сяобин вышла из поезда, поддерживая мать. Мужчина обещал встретить их на вокзале, но она не увидела его. Поддерживая слабенькую мать, да еще с кучей багажа в руках, она вся вспотела от волнения. Стоило ей пройти пару шагов, как кто-то вцепился в рюкзак у нее за спиной. Лу Сяобин испугалась, решив, что ее грабят. Обернувшись, она увидела, что ее держала мать. Мать не издала ни звука, только жестом велела ей передать багаж стоящему в стороне человеку. Глянув еще раз, она увидела, что это мужчина, на нем были широкополая шляпа от солнца и солнцезащитные очки — неудивительно, что она не узнала его в толпе.

Мужчина забрал у Лу Сяобин багаж и быстро обогнал мать и дочь, чтобы вызвать такси. Все трое уселись вместе. За двести метров до дома Лу Сяобин мужчина остановил машину. Обернувшись к ним, он велел:

— Вы езжайте, а я схожу фруктов куплю.

Приехав домой, Лу Сяобин хотела запереть дверь, но мать велела оставить ее приоткрытой. Спустя какое-то время появился мужчина. С тихим щелчком закрылся замок. Лу Сяобин обратила внимание, что фруктов он не принес. Она как раз собралась было спросить, а мужчина снял шляпу, сменил солнцезащитные очки на обычные, словно шпион, который вернул себе настоящую личность, и Лу Сяобин внезапно ощутила укол тончайшей длиннющей иглы, причинивший тоскливую, беззвучную боль.

Лу Сяобин больше не могла покинуть мать. Она долго размышляла над этим вопросом, и в этот миг окончательно приняла решение забрать ее в Пекин. Этот чертов город Бочэн и для нее, и для матери означал прошлую жизнь, о которой страшно вспоминать. Она хотела, чтобы мать дышала воздухом без угля, поселилась в маленьком жилом комплексе с газонами, беседкой и мощеными гладким булыжником дорожками, ранним утром ходила на занятия по тайцзицюань или танцевала янгэ и, если возможно, нашла бы себе мужа, непременно интеллигентного, культурного, воспитанного пекинского старичка.

От таких слов глаза матери засветились от бескрайней радости. Возможно, все это время она ждала этого дня. Остаться с дочерью стало бы для нее самым желанным окончанием этой безысходной жизни. Однако она волновалась, сможет ли дождаться того дня. Она внимательно глядела на дочь, словно в последний раз.

Под взглядом матери Лу Сяобин почувствовала себя глупо, оцепенела, не могла его выдержать, от него скручивались все внутренности. Застыв с открытым ртом, она поняла, что несет какую-то несусветную чушь. И вдруг у нее дыхание перехватило: она наконец-то осознала, что тот дьявольский голос озвучил ее сокровенные мысли, мысли, которыми стыдно поделиться с другими людьми. Если уйдет Ван Чэнь, то как же сбудутся ее мечты? Каким образом она даст матери обещанное? Тем, что у нее нет собственного пристанища, она ничего не добилась и за душой у нее ни гроша? Ей было стыдно до невозможности, обидно до немоты, тело сотрясала дрожь, а дьявольский голос хохотал над ней из пустоты. Он подавила подступивший к горлу плач, быстро ушла в туалет, открыла кран и начала тихо всхлипывать под журчание воды. Душа ее была полна горя, растерянности, безысходности. Она отжала махровое полотенце и вытерла лицо. Но когда вешала его обратно на проволоку, стоило ей разжать пальцы, проволока, словно у нее вдруг не осталось сил выдержать эту невообразимую тяжесть, оборвалась, вылетевший из стены гвоздь просвистел мимо и чуть было не оцарапал ей уголок глаза. Лу Сяобин успела уклониться. Полотенце последовало за проволокой, упав девушке на ноги. Глядя на торчащую перед носом проволоку, Лу Сяобин ощутила, как в сердце постепенно разгорается пожар, а на лице появляется решимость: если уж начал, то нужно доводить дело до конца. А потому она вырвала из стены и другой конец проволоки, после чего с ненавистью скрутила ее. Проволока в руке словно стала оружием, которое помогало с боем проложить себе кровавый путь из оцепления. Безвольную мягкотелость вытеснила отвага. Отвага появляется тогда, когда тебе больше некуда бежать, вот причина, по которой случаются восстания. Появившейся отваге необходимо верное поле для применения, иначе она превратится в авантюризм, а сама Лу Сяобин станет свирепым Чжан Фэем. Мать права, чувства должны уступить место быту. Люди таковы, что внезапно открывают и узнают себя только в ситуациях жизненных кризисов. В этот момент Лу Сяобин по-настоящему осознала, что кроме как нарисовать несколько дрянных картин, которые невозможно продать, она ни на что не годится, она создала себе пасторальный мир, по сути совершенно бесплодную утопию. Можно быть надменной, но нужно иметь территорию для капризов, человека, который будет страховать ее там, внизу, станет основанием ее жизни, будет поддерживать и заботиться о ней. А ты, Лу Сяобин, если станешь капризничать, перед кем ты будешь капризничать, кто будет дожидаться твоей аудиенции? Высокая нравственность обернулась фиговым листком, прикрывающим ее нищую жизнь. Прикрывающим, но не способным прикрыть сто дыр и тысячи язв, полная разруха давно уже перестала быть секретом. Истина, которую она не понимала эти двадцать с лишним лет, наконец-то стала ей очевидна за какие-то мгновения. И хорошо еще, что не поздно. Ван Чэнь и правда был трамплином, стоявшим перед самым носом, ей нужно было запрыгнуть на него, чтобы попасть на определенный уровень жизни, а затем начать погоню за жизнью еще более высокого качества. Взгляд Лу Сяобин внезапно просветлел, как будто она полностью постигла суть происходящего и овладела всеми тайнами по обоим берегам жизненной реки. Она больше не желала смиренно ждать конца, а была полна решимости встретиться с жизнью лицом к лицу.

Скопировав интонацию Ван Чэня, Лу Сяобин произнесла:

— Высокая нравственность? С высокой нравственностью только в пропасть и дорога.

17

После этих выходных Ван Чэнь собирался расписаться с Лу Сяобин. Вечером пятницы он условился с друзьями пойти попеть, считай что устроил официальное прощание с холостой жизнью.

Лу Сяобин вместе с компанией пела, играла в «тигра-палку-курицу», проигрывала и пила пиво. Какое-то время атмосфера была расслабленной и веселой. Распахнулась дверь, и вошли двое. Парень был тем, кто в прошлый раз сказал, что его фигам дела нет, звали его Лю Е. Девушку рядом с ним никто не знал. Вероятно, он недавно ее подцепил.

Они уселись вместе со всеми. Ван Дун пил больше всех и постепенно стал забываться. Вероятно, кто-то передал ему слова Лю Е о том, что по вечерам его хер занят, и сегодня он захотел занять чем-нибудь самого Лю Е. Стоило ему начать, сидящие рядом дружно взялись подзуживать, говоря: «Займись, займись, непременно нужно заняться». Ван Дун достал из кармана кошелек, открыл, покопался в нем, вынул что-то и зажал в кулаке. Выставив кулак под нос Лю Е, он велел ему взять вещь. Лю Е не брал.

— Ты мужик или нет? — заплетающимся языком вопросил Ван Дун. — Братан тебе как лучше хочет.

— Твою же мать, — сквозь смех выругался Лю Е, — себе оставь.

Ван Дун переместил кулак к глазам девушки со словами:

— Сестренка, бери, братец тебе правда как лучше хочет.

Девушке как будто была знакома забава, которую они затеяли, она непринужденно засмеялась, отпихнула его руку и вгрызлась в мочку уха Лю Е.

Все за столом, кроме Лу Сяобин, знали, что у Ван Дуна в руке. Они хлопали его по плечу со словами:

— Вот же трусила бесхарактерная, какую-то вещь не можешь отдать.

Ван Дун оторвал задницу от дивана, пошатываясь, переполз через ноги нескольких человек, уселся рядом с Лю Е и настойчиво сунул ему то, что держал в руке.

— У тебя девка больная, — сказал Лю Е. — Будь мне и нужен, я бы твоим не воспользовался.

— Но это я в дьюти-фри купил, жутко возбуждающая штука.

Какое-то время они боролись, сцепившись друг с другом, как вдруг Ван Дун остановился и сказал:

— Уронил! Штуку уронил!

Лу Сяобин сидела рядом с ним. Услышав, что вещь упала, а сам он навеселе и совсем потерял ориентацию, она вызвалась на помощь:

— Я помогу тебе найти.

Ван Чэнь хотел ее остановить, но не успел, она уже наклонилась.

Освещение в их отдельном кабинете и так было тусклым, а под столом и вовсе царила кромешная темень. Лу Сяобин смутно различила в одном месте слабый отблеск, словно от стекла, и протянула руку наощупь. В непроглядной темноте ее пальцы опознали тонкий пластиковый пакетик, внутри которого, если сдавить, лежало что-то еще. Наверное, это то, что уронил Ван Дун. Подняв предмет, она ловко вынырнула из-под стола и, раскрыв руку, сообщила:

— Нашла.

Вероятно, Ван Дун хотел ее поблагодарить, но был пьян до такой степени, что лыка не вязал, а потому промычал что-то нечленораздельное и сгреб свою «штуку» с ее руки. Все вновь начали подстрекать. Один Ван Чэнь заметил, что Лу Сяобин разглядела, что за предмет у нее в ладони, улыбка тут же слетела с ее лица, и рука еще долго оставалась раскрытой, только спустя какое-то время она свернула ладонь.

Тем, что Ван Дун уронил под стол, а она подняла, был нераспечатанный презерватив.

По дороге домой Лу Сяобин не вымолвила ни слова. Когда они вышли из такси и направились к жилому комплексу, Лу Сяобин намеренно замедлила шаг, чтобы не идти рядом с ним.

Пройдя какое-то время, Ван Чэнь почуял неладное, повертел головой и не нашел рядом Лу Сяобин. Обернувшись, он увидел, что она стоит, не шелохнувшись, далеко позади, прислонившись к столбу линии электропередач.

Пробило уже два ночи, кругом не было ни души и стояла тишина. Вооружившись терпением, Ван Чэнь прошел вперед, уселся на ступеньки возле цветочной клумбы и зажег сигарету. К концу третьей Лу Сяобин стояла там же. Он знал, что она наверняка приняла близко к сердцу только что произошедший эпизод, поразмыслил немного, глядя на ее затылок, приподнял ногу, затоптал все три окурка по очереди, затем встал и отправился к ней.

— Давай без этого, ладно? — сказал он. — Если хочешь что-то сказать — говори.

— Что ты хочешь, чтобы я сказала? — ответила та ровным голосом.

Ван Чэнь вместе с ней посмотрел какое-то время на пустое шоссе и обнял ее за плечи.

— Пойдем домой.

— Иди сам, — ответила та, не шелохнувшись и отвернув лицо в сторону. — Я хочу побыть одна.

— Середина ночи, а ты тут одна болтаешься, куда это годится? — нахмурился Ван Чэнь. — Пойдем, пойдем.

Он потянулся, чтобы ухватить ее и потащить за собой. Лу Сяобин больше не упрямилась, только проигнорировала его и зашагала домой одна.

Столь мрачное поведение не обрадовало Ван Чэня. Лу Сяобин будто не замечала его, ей словно не было до него никакого дела. С удивлением глядя на ее спину, он подумал: да что она в конце концов творит? Чем она еще недовольна? Люди ведь просто весело шутили, и от этого она так помрачнела? В конечном итоге, он ведь женится на ней из тайного желания облагодетельствовать, считай что милостыню подал. Конечно, у него были к ней чувства, поэтому он согласился с ее требованием забрать ее мать к себе и жить вместе. В свете этого он полагал, что если между ними вспыхнет ссора, Лу Сяобин, естественно, пойдет на уступки. Поэтому, когда он снова столкнулся с ее холодностью, его эмоции оказались совершенно иными, чем прежде: это было какое-то потерянное разочарование, крах построенных планов, словно в их отношениях это он нуждался в сочувствии, в жалости, в приюте… Твою мать, Лу Сяобин, да ты «хорошо» и «плохо» не различаешь!

Ван Чэнь раздраженно плюхнулся обратно на ступеньку. Даже в гневе он понимал, что глубокой ночью люди спят, и сдавленным тихим голосом сказал:

— Лу Сяобин, когда твоя мать заболела и попала в больницу, я все бросил и с ног сбился, помогая тебе, ты видела своими глазами. А знаешь ли ты, сколько взяток мне пришлось исподтишка дать врачам?.. Чтобы найти квартиру, я столько дорог исходил, на столько этажей взбирался, по канализации на стройке шлепал, два раза чуть глазом на арматуру не напоролся… Моя мать все время твердила, что на документах на право собственности должно стоять мое имя, но когда я подписывал договор, то вписал туда и твое…

Ван Чэнь все говорил и говорил, и это собственных слов ему становилось горько. Опустив голову, он увидел, что на его ботинке сбоку отошла подошва, он потянул глянуть и оторвал подошву целиком. В порыве он стащил ботинок с ноги, поднял над головой и показал дыру Лу Сяобин, а затем швырнул ботинок перед собой, и обида вырвалась из него громким криком:

— Для кого я, мать твою, все это делал?

Лу Сяобин сперва испугалась его вида. Она посмотрела на ботинок, потом на Ван Чэня, смотрела целую минуту, сердце ее билось так, что было больно, она опустилась на корточки рядом с ним. Слезы беззвучно катились по ее лицу, холодные в ранней зимней ночи. Ее душу обдало еще большим холодом, похожим на морскую воду. Она пыталась уговорить себя заново полюбить Ван Чэня. Но чувства — это не приглашение на обед, они не могут разгореться после трех чашек и двух плошек. Ее цель была слишком очевидна, очевидна настолько, что она сама чувствовала кинжал, воткнутый в ее совесть, и утомительный процесс перед достижением этой цели приносил ей ощущение, что ей сдавили шею так, что невозможно вдохнуть. Когда она подумала о себе, слезы побежали еще быстрее. Она заколебалась, и от желания искупить свою вину, переполнявшего ее грудь, в один миг не осталось и следа. Стоя перед черной дырой спланированной для себя судьбы, она почувствовала слабость в ногах.

Именно в этот момент Ван Чэнь, глядевший в конец дороги, обернулся, и взгляд его наткнулся на Лу Сяобин с залитым слезами лицом, выглядевшую совершенно жалко. Он решил, что она растрогалась, что она наконец-то полностью поняла его замыслы, и сердце его в один миг из заунывной скорби наполнилось смесью радости и горечи. Он обнял ее, встал, напрягая спину, и крепко поцеловал. Соленые слезы в этот момент стали катализатором страсти. Он плотно прижал к себе дрожащее мягкое тело, и внутри родилось мощное желание. Он ощутил, что нижняя часть тела уже отреагировала.

18

Ван Чэнь рассеянно щелкал кнопками пульта дистанционного управления. Люди мелькали на экране, но ни один кадр не привлек его внимания. Лу Сяобин принимала душ, и журчание воды воспламеняло его чувства.

Он с трудом дождался, пока она выйдет из ванной, благоухая ароматом геля для душа. Лу Сяобин закуталась в белый домашний халат, прикрывая рукой видневшиеся в разрезе ворота прекрасные, даже совершенные ключицы, несколько жемчужных капель воды упали с кончиков волос и звездными брызгами разбежались по задней части шеи. Ван Чэнь не мог больше сдерживаться, привлек ее к себе, обняв за ноги и глубоко погрузив лицо в вырез халата. Нацеловавшись, легко подхватил ее на руки и положил на кровать. Склонился над ней, собираясь развязать пояс халата.

— У меня месячные, — тихо сказала Лу Сяобин.

Этого Ван Чэнь не ожидал.

— Разве ж они не только что кончились? — спросил он, похлопав ее по низу живота.

— Наверное, в последнее время слишком устала, цикл сбился.

Предельно разочарованный, Ван Чэнь скатился в сторону. Желание пришлось обуздывать очень долго.

Следующим вечером он принес несколько газет и уселся за стол расписать руку. Завтра нужно было регистрироваться, и он хотел, чтобы подпись вышла покрасивее. Целыми днями подписывая контракты, он чаще и лучше всего писал собственное имя, а остальное выходило вкривь и вкось, закорючки получались как безногие и безрукие. Ван Чэнь несколько раз полностью написал все, что, возможно, потребуется заполнить в бланке, полностью исписал все газетные поля. Худо-бедно вернув навык, он решил, что сумеет одолеть завтрашний день, потянулся, сгреб исписанные газеты в кучу и понес в кухню выбрасывать. Поленившись зажигать свет, он запнулся и опрокинул мусорное ведро. Ван Чэнь посмеялся над тем, что хотел избежать лишнего труда, но только добавил себе хлопот, зажег свет и взялся за метлу, чтобы все убрать. Подметая, он задел метлой несколько свертков туалетной бумаги, которые развернулись и явили ему использованные гигиенические прокладки Лу Сяобин. Ван Чэнь больше всего боялся увидеть такое и только собрался покричать ей, как одна из прокладок раскрылась. Поверхность ее была белоснежной, без единого пятнышка. Ван Чэнь осоловело уставился на них, поворошил каждую метлой. Глубоко вдохнув, заорал:

— Лу Сяобин!

Он прокричал дважды, прежде чем она появилась. Ван Чэнь метлой подтолкнул прокладки к ней и спросил:

— Ты что затеяла?

Лу Сяобин опустила голову, глянула, да так и встала, не шевелясь.

— Скажи-ка мне, — велел Ван Чэнь, указывая на пол, — что это в конце концов такое!

Лу Сяобин не издала ни звука. У нее действительно не было месячных. Она не хотела заниматься любовью с Ван Чэнем. Совесть говорила ей, что если сказать ему об этом прямо в тот день при тех обстоятельствах, это будет жестоко по отношению к нему. Пришлось выдумать эту ложь.

— Нет у тебя никаких месячных! Зачем понадобилось мне врать?

Ван Чэнь вспомнил, как Лу Сяобин время от времени пробегала перед ним с прокладками в руках и скрывалась в туалете, выходит, все это время она разыгрывала для него комедию. На сердце стало тяжело.

Лу Сяобин все так же не издавала ни звука. Гнев Ван Чэня разгорался, с ревом вздымаясь вверх, словно языки пламени:

— Лу Сяобин, ты меня за голодного нищеброда держишь? Хорошо тебе — подаешь мне это как милостыню, а как плохо, бесишь меня этим?

Он с силой наподдал по прокладкам веником. Они с треском приземлились в углу, словно трупы, ошеломленно раскинувшие руки и ноги.

Взгляд Лу Сяобин проследовал за ними.

— Нет, — сказала она.

Ван Чэнь был зол и вместе с тем удивлен.

— Что ты тут манипулируешь? — по наитию спросил он. — Мы же с тобой вот-вот станем мужем и женой!

— Именно потому, что мы вот-вот поженимся, я и хотела оставить себе последнюю капельку личного пространства.

«Личное пространство»? Ван Чэнь нахмурился, но не мог понять, какое отношение личное пространство имеет к сексу. Он испустил язвительный смешок и предельно саркастично спросил:

— Ты же в постель со мной не в первый раз ложишься, что ты из себя строишь?

От этих слов в груди Лу Сяобин стремительно поднялась волна гнева. Она отбросила закрывавшие глаза волосы, и тем не менее в одно мгновение смогла усмирить в себе гнев. Она сохраняла хладнокровие, хоть и не без усилий, но упорно, и хладнокровие постепенно стало самым настоящим. Искоса глядя на Ван Чэня, она искренне пожалела его, настолько, что сочувствие стало для нее точкой опоры. Прямо как у шахтеров, у которых развивается пневмокониоз и легкие покрываются такими же черными, как уголь, пятнами, мещанская натура уже въелась в самые его кости.

— Будем считать, что да, строю, но только на один этот вечер.

Склонив голову набок, она стояла там, презрительная, рассматривая Ван Чэня в узкую щелочку между прищуренными веками. Точно так же, как вела себя в школе.

Ван Чэнь больше всего ненавидел, когда она напускала себя этот отвратительно высоконравственный видок.

— Ты себя за Младшую госпожу Дракон держишь, да?

Лу Сяобин слабо улыбнулась, словно одобряла, одобряла все, сказанное им, и особенно эту фразу, попавшую в самую точку.

— К сожалению, ты не Ян Го, нет чтобы восхититься, — ответила она с улыбкой. — Улыбка держалась на ее лице все время, пока она говорила еще более непринужденным тоном: — С завтрашнего дня ты сможешь спать со мной каждый день, в любое время, когда захочешь, столько раз, сколько захочешь, мы станем мужем и женой, у тебя будет право, у меня будет долг. Так к чему тебе волноваться об одном вечере?

Произнося это, Лу Сяобин прищурилась и бросила на Ван Чэня многозначительный, но непонятный взгляд. Он был совершенно другим, нежели ее обычный, прямой и чистый, и, появись он при других обстоятельствах, легко ввел бы в заблуждение и повлек за собой шальные мысли.

Взгляд поверг Ван Чэня в замешательство. Перед его внутренним взором мелькали прекрасные актрисы из Двора культуры, такого рода взгляды были именно их искусством, прошедшим тысячекратную ковку и стократную закалку. Искусство, которое в исполнении Лу Сяобин сохранило форму, но изменило содержание. То, что он увидел в ее взгляде, было совершенно не об этом, а то, что он услышал из ее уст, было совершенно непонятно. Ни к одному слову нельзя было придраться, каждое слово имело смысл, каждое слово отвечало его истинным желаниям, которые могла знать разве что аскарида в его животе. Но тогда почему от этих слов было так тошно? Ван Чэнь больше не мог ничего сказать, он почти забыл, с чего началась ссора, более того, ему показалось, что если он продолжит скандалить, это будет грубо и бесцеремонно, а он будет выглядеть хамом и дикарем.

Когда Ван Чэнь смотрел на Лу Сяобин, Лу Сяобин тоже смотрела на него. В уме она высчитывала, как долго ей придется видеть это лицо. Она внесла корректировки в мировоззрение матери: чувство может только временно уступить место быту. Ее нынешние мечты были просты и реальны: как можно быстрее выстрадать принадлежащее ей одной светлое будущее, счастливую жизнь. Она сама активно изменялась, и жизнь за ночь изменилась так, что в ней появились перспективы. Она сходила в несколько картинных галерей и взяла несколько заказов. У нее больше не было возможности растрачивать время. У нее появился хитрый замысел: как можно скорее превзойти всех остальных. В этом процессе Ван Чэнь при любом раскладе был гарантом стабильности их с матерью жизни. Если прежняя Лу Сяобин боролась из последних сил и вступала в конфликты, то в этот самый момент, столкнувшись с пошлыми жизненными ценностями Ван Чэня, которые она полностью признала, как будто ради этих банальностей в постели ее внутренний стыд мгновенно рассеялся, как дым, его вытеснило удовольствие от мести. Ван Чэнь заслужил такое обращение. У нее же, напротив, появилось чувство победительницы, она пришла к выводу, что именно Ван Чэнь здесь законченный неудачник. Лишь эмоциональные победы и поражения наносят самые тяжелые увечья, они самые жизненно важные. Почему бы и не отдать тебе тело, лишенное души?

Жизнь так похожа на перегруженную красками сюрреалистическую картину, цвета и штрихи в ней трудноразличимы, она причудливо раскрывает тайны сущего, фактура картины предельно иррациональна и ненормальна; такие картины часто оставляют аудиторию в недоумении или заставляют забыть, где они находятся. Лу Сяобин пребывала в таком же состоянии: в какой-то момент она усомнилась в реальности мира, ей показалось, что она постепенно перестает быть самой собой. Внутри ее тела раздавался скрытый грохот разрушения, треск расходящихся трещин. Из кокона выходила новая Лу Сяобин.

Выражение ее лица было совершенно невозмутимым, нисколько не похожим на лицо той, впервые влюбленной, девочки. Изящно изогнувшись в талии, она вошла в спальню, оставив Ван Чэня за спиной.

Теперь уже Ван Чэнь стоял столбом какое-то время. Мысли его несколько спутались. К этому моменту он уже не чувствовал уверенности, что Лу Сяобин любит его. Стоило этой мысли выползти на свет, как на сердце стало тяжело. Он не знал способа противостоять таким обстоятельствам, у него возникло ощущение, что все усилия пошли прахом. В одно мгновение он снова вернулся в то время, когда мальчишки в классе, не дотягиваясь до винограда, объявляли его зеленым, и лишь тайком поглядывали на Лу Сяобин. В нем тут же восстало нежелание смириться, но оно было не такое, как раньше: оно было подавлено какой-то необъяснимой силой, отношением Лу Сяобин. В какой-то момент Ван Чэню захотелось перебить посуду, чтобы выместить злобу, но, подумав еще раз, он решил, что таким образом только укрепит ее позиции. Такие мысли означали снова поставить себя на ступеньку ниже нее. Он содрогнулся и встревожился. Словно желая от чего-то освободиться, швырнул веник на пол, зашел в спальню, демонстративно надел кожаную куртку, вжикнул молнией, засунул ключи и ушел, хлопнув дверью. Перед выходом он все-таки не удержался и спросил:

— Мы завтра все еще идем расписываться?

— Почему нет? — ответила из комнаты Лу Сяобин.

— Завтра, — повторил он, скрежеща зубами, и несколько раз кивнул, словно вел обратный отсчет времени.

В эту ясную ночь, лежа одна в пустующей постели на двоих, Лу Сяобин увидела луну. Зависнув в небе за окном, она сияла ясным и чистым светом. Эта луна, возможно, специально пришла, чтобы принять на себя ее чувства и освободить ее от них. Но Лу Сяобин не оправдала лунных ожиданий, не оценила ее любви, всего лишь мельком глянула на нее, всего лишь посчитала ее милой безделушкой, украшающей ночное небо, всего лишь по световому нимбу вокруг определила, что завтра, возможно, будет ветер, и закрыла глаза. Луна не смогла пробудить в ней нежность и поэтичность. Вскоре появились облака и наглухо скрыли луну. За окном стемнело, исчезла многослойность, стало похоже на полотна, вышедшие из-под кисти Лу Сяобин, куда она добавила холодных тонов и мутировавшие фигуры, однако картины в таком стиле для украшения интерьера стали очень популярными в этом году.