До пенсии оставалось три года. Всего-то три года оставалось до пенсии! Уже и планы себе какие-то рисовал оптимистические. Ну, там – поездки по Европе, встречи с интересными людьми. Полноценное общение с внуками. Нет, до конца я всё-таки ещё не понял, не осознал, что такое пенсия, пенсионный возраст. С одной стороны – в голове ещё сидит представление о пенсии и пенсионерах – как о предсмертном состоянии. Вот есть она, длинная жизнь – от горшка до сорока-пятидесяти лет, когда не думаешь ни о болезнях, ни о кладбище. Вот моей маме сейчас за восемьдесят, так разговоры у неё, любимые темы – кладбище, похороны и кто как умер. Есть ещё воспоминание современников: перечисление друзей, родственников, ныне покойных. А я ещё, наверное, чего-то недопонимаю. Пока ещё ощущение, что выход на пенсию – это что-то вроде окончания университета. Впереди – карьера, новые горизонты, новые радости жизни. Ну, пусть не совсем так. Но – есть определённое сходство. По окончании пенсионного возраста тоже выдаётся документ. Единого образца. Очень серьёзный. Только вот в жизни он уже не пригодится. Нельзя прийти с ним куда-нибудь, показать и устроиться на работу. Получить без очереди двести граммов сливочного масла. Бесплатно проехать в троллейбусе или на метро. А для того, чтобы получить такой документ, нужно в жизнь поступить (приём без экзаменов), потом прожить её определённое количество лет (для каждого срок определяется сугубо индивидуально), и – окончить. Для окончания никаких препятствий. Любой балл проходной. Событие отмечается коллективом близких друзей и родственников. И как-то грустная истина о том, что пенсия – понятие, напрямую связанное с работоспособностью, жизненным ресурсом – эта истина, кажется, не касается конкретно меня. По-прежнему представляется, что, если уже и могилка – то это ещё очень далеко. А болячки – откуда им взяться? Не пью, не курю. Гуляю. Вон, у друга в сорок лет уже разбухла простата. Сам виноват. Должна быть нормальная, полноценная половая жизнь. Не даёт жена – ходи на сторону. Сходи в секс-шоп, купи себе подходящую игрушку, видеокассеты. Мы не можем ждать милостей от природы. Ну и – вот. До пенсии, значит, три года. Подходит очередная медицинская комиссия. В нашей организации бригада медиков из Екатеринбурга ежегодно обследует сотрудников на состояние пригодности к работе. И ничто не предвещало недоброго. Даже простата. А тут зашёл к врачу, который ухогорлонос. Красивая молоденькая женщина. Комиссию мы проходили летом. В помещении тепло – халатик на ухогорлоносе практически на голое тело. Ну, я, чтобы задержаться, чтобы всё как-то получше рассмотреть (зрение у меня 100% – только что проверил), я этой фее в тонком халатике и решил пожаловаться: – Что-то у меня, говорю, со слухом. А у меня, уже не помню с какого времени, и, правда, заметное ослабление слуха на левое ухо. (Слуха – ухо. Всё-таки пропадает во мне поэт…). Но никто этого моего дефекта (я насчёт ушей) никогда не замечал, потому что другим ухом я даже ультразвуки улавливаю. Думал я – посадит сейчас меня подле себя обаятельная и привлекательная, и проведу я с ней несколько приятных минут в беседах, полезных для глаза и для здоровья. Комиссия-то у нас из самого Екатеринбурга. Когда ещё в нашей глубинке живую женщину из настоящей сибирской столицы увидишь. От них, от городских, и духи, и манеры. И бельё – вон какое просвечивает!.. Но не посадила меня столичная врач за лечебный столик, а приказала сразу уйти в дальний угол комнаты, повернуться к ней спиной, закрыть правое ухо и слушать, какие она мне будет слова говорить. Ничего интересного. Когда посадила, наконец, к себе за столик, мне было уже не до любезностей. – Вам, говорит, нельзя уже работать в вашей организации, потому что вы не проходите по здоровью ваших ушей. Вот и всё. Добаловался. Провёл несколько приятных минут. Вот ведь, старый дурак, и чёрт же меня за язык дёрнул! Молчал бы и доработал бы тихонько до пенсии свои три года… Как там, у Высоцкого: «Так табе и надо, раз такой болван! Нечего глядеть на тот аероплан!..». Через неделю я уже ехал в автобусе обратно в Казахстан, в свой Актюбинск. Нужно было искать работу. Хоть какую. В Актюбинске оставались друзья, родственники. А в России за десять лет жизни так ни теми, ни другими не обзавёлся. Для Казахстана у меня, правда, совсем неподходящая национальность. Она называется неказах. Но не буду загадывать наперёд. А, вдруг, повезёт, может, ещё чего и получится. Ехал в автобусе, слушал радио. Новости были про Францию. Сложное было во Франции положение. Николя Саркози уходил с поста Президента страны, предстояли очередные выборы, но народ не знал, за кого ему нужно голосовать. На улицах Парижа было неспокойно. Студенты жгли костры. Вокзалы были запружены эмиссарами с Украины, которые подбивали доверчивых французов на оранжевую революцию. Клошары кидали в гаменов камнями и конфетами «Рафаэлло». Те отбивались круассанами. В три смены бесплатно работали проститутки, отдаваясь полицейским, брошенным для наведения порядка. Наконец, выдержав необходимую политическую паузу, по Французскому телевидению выступил сам Саркози и всех успокоил. Он объявил, что голосовать нужно будет за Луи Бернара. Хороший человек. Это ничего, что никто в стране его толком не знает. До выборов ещё три месяца. А потом ещё два президентских срока – как пить дать. Будет ещё время познакомиться. И что тут во Франции началось! Народному ликованию не было границ. Закончилась тревожная полоса в жизни нации. На улицы и бульвары французских городов вылились толпы народа для выражения своей патриотической радости. Под крики: «Франция для французов!!!» активисты молодёжного движения приволокли под Триумфальную арку двух русских и одного турка и забили ногами до смерти. Естественно, на поддержание порядка были брошены лучшие силы полиции. И с новым воодушевлением работали в три смены и старые и малые проститутки, отдаваясь им без страха и упрёка на самых ответственных и опасных панелях французской столицы.

… Актюбинск. Я сижу в кафе «Шалкыма», что на перекрёстке Ленинского проспекта и проспекта Алии Молдагуловой. Со мной за столиком Борька Мерзликин и его жена Тоня. Борька местный миллионер. Владелец кафе, нескольких бензозаправок и казино. Игорные автоматы в магазинах и в каждой подворотне – тоже Борькины. Борька – мой бывший одноклассник. Я сидел в кафе, и он меня узнал. Узнала меня и его жена. Потому что вообще в этом городе меня десять лет назад знала каждая собака. Я работал на телевидении, вёл популярную программу. Тоня смотрела на меня и повторяла: – Ах! Неужели, правда, это вы? Прямо не верится! Можно, я до вас дотронусь? Дотронулась. При их семейных миллионах ей, видимо, только этого ещё не хватало для полного счастья. Мы с Борькой разговаривали о том, о сём, вспоминали школьные годы. Я больше молчал, поддакивал. Давно не виделись, но было у меня всегда ощущение, что Борька человек гаденький, хотя лично мне он ничего плохого не делал. От юности запомнился только один эпизод. Мы учились тогда в восьмом классе, и Борька хвалился, что трахнул одну девчонку, что она была целка и сообщал массу подробностей своего подвига. Он даже её назвал. Для нас, пятнадцатилетних мальчишек, многие Борькины откровения казались похожими на неправду, но слушали его с интересом. А на девчонку, которую он нам назвал, поглядывали с особым вниманием: она уже не целка. И сделал это с ней Борька. Наверное, и продолжает делать. И это было правдой. И уже совсем взрослой. Однажды на школьном дворе Борька, хихикая, сплёвывая семечки, сказал, что его девчонка забеременела. А он быстро нашёл способ, чтобы от неё избавиться. Пошёл к ней в гости с товарищем. Выпили немного вина. Потом Борька на минуту вышел из комнаты, будто бы покурить. А товарища до этого подговорил изобразить приставание к своей девчонке. Тут Борька и вошёл: – Ах ты, блядь! Сука! Девчонка плакала, кричала, что она ни при чём. Не помогло. Борька избил её сначала руками, а потом ещё и ногами. Ушёл оскорблённый, с чистой совестью. Борька сидел напротив меня в кафе и рассказывал о своей карьере. О том, как он, так и не окончив средней школы, научился делать большие деньги. Как за это его при Советской власти несколько раз сажали. И как потом, после капиталистической революции, ему пригодились его природные таланты. Всё это время его жена Тоня влюбленно на меня смотрела, улыбалась, и что-то нашёптывала на ушко своему супругу. – Ну, а ты, Саня, как? – спросил, наконец, Борька меня. Я в двух словах обрисовал ему свою ситуацию. Краски старался не сгущать, скорее, наоборот, старался представить всё в очень забавном виде. Все вместе мы даже посмеялись. Обменялись адресами, телефонами. На том и расстались. А положение у меня вообще-то было хреновое. Известный в прошлом журналист уже не вписывался в формат обновлённых средств массовой информации. Я оказался той самой коровой из фильма «Мимино», которую в своём посёлке невозможно продать, потому что её все знают. Во всех местных газетах, на радио, на телевидении, мне вежливо отказывали, ссылаясь на отсутствие вакансий. Редактор газеты «Диапазон» Лена Гетманова, с которой мы вели когда-то информационную программу на телевидении, задумалась: – У нас на радио нужен корреспондент. Но… А ты информации писать умеешь?.. И, заметив недоумение в моих глазах, добавила: – Ну, знаешь, ведь на радио своя специфика… А ведь это я когда-то пригласил её работать в свою программу… Кроме журналистики для меня в городе оставался только неквалифицированный труд. Подметать улицы. Работать на базаре грузчиком. Продавать газеты. Вообще-то я всегда боялся, что где-нибудь на склоне лет попаду вдруг в ситуацию, когда мне придётся спать в подвалах и рыться по мусорным бакам. Ведь у всех этих людей, на которых мы даже стараемся не смотреть – оборванных, грязных – у всех у них была когда-то нормальная человеческая жизнь. И все они когда-то были детьми. От тюрьмы, да от сумы… Я жил пока у друзей, пока в гостях. Но для того, чтобы остаться друзьями, лучше всё-таки вовремя куда-нибудь определиться. Не получится с жильём, с работой, то хоть подвал подыскать поприличней… И вот сижу я у друзей на кухоньке, грызу сухарик, и тут телефон зазвонил. Объявился мой старый школьный товарищ, миллионер и козёл Борька Мерзликин. Спросил, не слушая, как дела. Сказал, что нужно поговорить и, если у меня есть время, чтобы зашёл к нему в кафешку. Время!.. Его у меня по самые мои глухие уши. Что там ещё придумал Борюсик? Может, нужен ему половой в его забегаловке? Ну, я в принципе, уже готов. Не подвал. И не мусорные баки. В тепле. И, если объедки, то все свежие. Пошёл к Мерзликину – ещё зачем-то галстук повязал. Модный был галстук в начале девяностых. Половой в галстуке – барин ещё к жалованью копеечку накинет… Впрочем, чего это я решил, что Борька примет участие в моём трудоустройстве? Ему своих хлопот мало? Бензин на заправках бодяжить. Жену, которая моложе его лет на пятнадцать, подарками и развлечениями от вредных мыслей отвлекать. Долго ли она у него продержится? Моложе-то моложе, но мой школьный товарищ за свои деньги и восемнадцатилетнюю может стащить где-нибудь с подиума… Как помнится, к женщинам он никогда особо не привязывался, шибко ими не дорожил… Борьку вызвали из подсобки. Увидел меня – обрадовался. Сказал, что боялся меня не найти. У него тут возникла проблема. Поэтому он боялся не найти именно меня. Может, ему не половой требуется, а брать нужно круче – вышибала? Ну, нет, на вышибалу я не потяну. Вышибала перво-наперво одним своим видом должен на порядок в заведении воздействовать, а – какой у меня вид? Тощий, сутулый, длинный, как жердь. А, придётся кому по чердаку съездить, так мне же первому и достанется… – Тут, Саня, такое дело, – прервал мои радужные мысли Борюсик. Ты, конечно, мою жену Тоню видел? – Видел,- говорю. И не совсем понимаю, к чему вдруг Борька заговорил про свою жену. А дело было в следующем. Оказывается, когда-то давно, ещё в двадцатом веке, жена Борюсика, Тоня, была ярой моей поклонницей. И уже вышла замуж за своего мешка с баксами, а про меня всё помнила, мечтала обо мне тайно и целомудренно, а, как вдруг увидела в кафе кумира своей юности, так все уши обо мне Мерзликину прожужжала. Что-то Мерзликин мялся. Будто не знал, с чего начать. – Знаешь, Саня,- наконец, приступил, – Тонька, моя жена… – Посидел ещё пособирался с мыслями. Мы сидели за пустым столиком. Две чашечки кофе – и больше ничего. Борька размешивал в чашечке щепотку фруктового сахара и всё не знал, как ему продолжить. Что-то не находилось у него слов, чтобы по-нормальному мне всё объяснить. Если бы он меня просто собирался взять к себе на работу, то уж так бы не церемонился. Порядки у него тут простые, русские. Проходил он как-то по кухне своего кафе, решил супчик попробовать. Продегустировать. Супчик ему не понравился, так он его зачерпнул из трёхведёрной кастрюли ополовничком и поварихе на голову вылил. И ёщё с ног до головы – самым грязным матом. И все вокруг отвернулись, будто не заметили. И повариха тихонько фартучком вытерлась и ушла в кладовку плакать. Не плюнула ему в лицо. Не назвала ни гадом, ни сволочью. С работой вокруг времена тяжёлые. Капитализм. Нужно терпеть. И вот этот монстр, с жирной рыжей мордой, мой бывший школьный товарищ, а ныне миллионер, Борька Мерзликин, сидел передо мной и чего-то мялся, никак не мог определиться, какими словами сказать мне, чего ему от меня нужно. И он опять начал про жену Тоню. О том, что баб у него было много. Менял он их часто, как презервативы, а иногда и прямо вместе с ними. А потом повстречал свою Тоню. И влюбился. И она у него самая лучшая. И уже последняя. Что детей у них пока нет, но обязательно будут. И он, Борька Мерзликин, всегда старается исполнять все её желания. Побывала она с ним на всех знаменитых курортах. Как новый год – так отмечают его супруги Мерзликины обязательно под пальмами. Платья из Парижа, жемчуг – со дна моря. И он, Борька Мерзликин, готов ради Тони своей пойти на любые жертвы. Тем более что жертва на этот раз для любимой жены потребовалась не совсем обычная. И тут Борька опять запутался в словах, опять начал будто издалека, но получилось прямо в лоб. Он сказал: – Саня, а, можно, ты у нас поживёшь?.. – Поживёшь – это что? – не понял я. – Ну, понимаешь, ты работал на телевидении, знаменитость. По тебе весь город когда-то сходил с ума. И вот моя Тоня… У нас в бывшем Советском Союзе раз в году обязательно показывают фильм «С лёгким паром!». По всем каналам. Есть ещё несколько фильмов, которые составляют для бывшего советского зрителя подарочную обойму. И среди них – французский фильм «Игрушка». Очень правдивая выдумка. С хорошей музыкой. Со знаменитыми актёрами. (Так и подмывает сказать Сришаром, но я воздержусь). Поэтому пересказывать я его не буду. Борька предложил мне пожить у него в квартире игрушкой. Так захотелось его любимой жене Тоне. Пока он мямлил, мусолил, соединял в звуки объяснительные для меня слова, я подумал, что у меня в голове случились глюки на почве нервных переживаний. Потерял работу, не знаю, как дальше жить. Не сплю ночами. А, как усну – не хочу просыпаться. Вот и сорвался. Вот и поплыла в голову всякая аудиовидеодребедень – то, чего на самом деле нет, а у меня в голове уже есть. Вот сидит передо мной Борька, мой школьный товарищ, лицо покраснело, лысина покрылась потом. Он шлёпает что-то губами, смотрит, то на меня, то – долго – в окно. Наконец, замолчал. Оно – глюки не глюки, а ведь ситуации всегда анализируешь – обдумываешь, хоть во сне они, хоть наяву. Пока Борька говорил, я все возможные ситуации уже проиграл, всё быстренько себе успел представить. Если уж молодая Тоня собирается взять меня в игрушки, то уж явно не для того, чтобы по выходным с меня пыль стряхивать. Но первое, что приходило мне в голову, и что, очевидно, предполагалось, вменить мне в обязанности, меня совсем не прельщало. Скорее, отпугивало. В мои лета я, конечно, вполне ещё подходил для роли свадебного генерала, но – отнюдь не бравого вояки, который, храбро стискивая в обеих руках жёсткое древко знамени своей дивизии, карабкается на Рейхстаг. Нет уж, увольте. Пусть знамя водружает кто-нибудь другой. Мало ли их – красивых и юных. У каждого свой борзый, озорной неваляшка, Ванька-встанька. При чём тут я? Про меня, про таких, как я, уже книги пишут. К примеру: «Есть ли секс после сорока?..». Есть ли жизнь на Марсе?.. Ехал я как-то в машине с пьяным Томчуком – заместителем председателя колхоза «Юбилейный». Томчук, естественно, за рулём. Ночь, машина со скоростью семьдесят километров в час виляла от кювета к кювету. Томчук рулил и чуть не плакал – жаловался на министра Зурабова. Он, рыдал на дорогу и кричал, стараясь перекрыть шум и грохот УАЗика: – Понимаешь, он, этот Зурабов, с трибуны сказал, что мужчины в России живут только до пятидесяти семи лет. И на них, на тех, кому за пятьдесят семь, денег в бюджет уже не закладывают. И это сказал министр здравоохранения! Понимаешь, мне ещё до пенсии два года работать, а для России меня уже нет!.. И вот я, гражданин России, со своим возрастом, который по нашим российским меркам подошёл к своей критической массе, сижу сейчас напротив потерявшего ум человека и выслушиваю его сумасшедшие фантазии. Есть ли после пятидесяти семи жизнь?.. – Но, – прервал мои размышления Борька – никакого секса. Помни – Тоня – моя жена. Ты у нас просто будешь жить. Отдельная комната, книги – какие хочешь, Интернет, телевизор. Но чтобы моя Тоня могла с тобой говорить, за тобой наблюдать. До тебя дотрагиваться. (Вот дура, всё-таки я её не понимаю!..) Дверь в твою отдельную комнату чтобы не запиралась. Секретов от моей Тони у тебя не должно быть никаких. Вот ты всегда хотел писать книгу? Садись, у меня – пиши. Ты сколько получал на своей работе? Я буду платить тебе в пять раз больше. Зарплата, бесплатное жильё, питание! Ешь, что хочешь, заказывай. Хоть с нами – хоть отдельно. Наш бассейн – твой бассейн. Пройдёшь медкомиссию, помоешься и купайся, сколько хочешь!.. Борька опять вытер пот с лысины, с лица. Разговор давался ему непросто. Он, Борька, долго свою жену отговаривал. Злился, ревновал. Но Тоня начала плакать круглые сутки и полнеть. Ходили советоваться к психоаналитику, он сказал, что может быть хуже. У миллионеров жёны обычно с очень легко ранимой, неустойчивой, психикой. Если сейчас для Тони не разрешить ситуацию положительно, то, возможно, она не забеременеет, а дальнейшее развитие психоза может привести к необратимым последствиям. На карту было поставлено продолжение фамилии Мерзликиных. – Ты – самое дорогое, что у меня есть. Вся моя жизнь, все мои богатства – всё это твоё. Я живу для тебя, – говорил своему сыну французский магнат Рамбаль Гоше. У Борьки Мерзликина ещё не было сына. Ему ещё не для кого было жить, собирать и умножать свои миллионы. Но он хотел, чтобы у него это случилось. У него была любимая жена, он хотел иметь от неё сына, для которого ему стоило, ему нужно было бы жить, кому завещать свои, провонявшиеся разбодяженным бензином, миллионы. И для этого всего-то, подумаешь, какой-то пустяк – уступить жене в её малом капризе. Купить ей за копейки этого жалкого корреспондентишку… – Ну и сошёл Борька с ума – мне-то какая разница, – стал думать я после того, как он намекнул на вполне приличное вознаграждение за мою жизнь в присутствии его жены Тони. И в особенности вот этот, последний пунктик – что мне ничего с ней не надо будет делать, очень пришёлся мне по вкусу. Настолько, что я готов уже был согласиться на предложение моего приятеля. Но он ещё не закончил. У моего товарища Борьки Мерзликина были ещё ко мне некоторые условия. – Я тебе, Саня, обеспечу всю твою жизнь, очевидно, подводя черту трудному разговору, сказал Борька. Положу деньги на счёт в банке, чтобы ты мог хорошо жить на проценты, когда Тоне надоест эта комедия. Положу заранее, всё – в присутствии адвоката, нотариуса. Но только ты должен выполнить одно условие. Только пойми меня правильно, я вкладываю деньги, у меня должны быть определённые гарантии. Перед тем, как ты приступишь к своим обязанностям, тебе должны сделать операцию. – Какую? – Тут я, наконец, подал голос. – Я только месяц, как после комиссии, врачи сказали, что, кроме тугоухости, я совершенно здоров. – В том-то и дело, – сказал Борька. – Тебе нужно отрезать яйца. Возможно ли простыми человеческими словами передать мою реакцию на это короткое Борькино заявление? Как раз – тот самый классический случай, когда словам становится тесно, а мыслям просторно. Вот я и сидел, не мог сказать ни одного слова, хотя Борька, казалось бы, наконец, замолчал. И приготовился послушать и меня. Он, наверное, подвинулся рассудком? Конечно – ежесекундно думать, как кого надуть, следить, чтобы не надули тебя, бояться конкурентов, бандитов, милиции. Любить жену и не видеть её сутками. Ревновать. Бессонница. И, наверное, и – импотенция. Откуда ей взяться, потенции, если в постоянном стрессе? Ладно, Бог с ним. Чего уж тут обижаться? Я поднялся из-за столика: – Я пошёл, Боря. Ты не волнуйся, всё будет хорошо. Передай кому-нибудь дела на пару недель. Побудь с женой, удели ей внимание. Свози её на ваши Мальдивы, или – там – на Канары не на Новый год, а сейчас. А, может – просто куда-нибудь в глухую деревню, где речка, лес… Борька ухмыльнулся: – Знаешь, Саня… Ты себя со стороны видел?.. Ведь это раньше ты был Александр Иванович, звезда… А сейчас ты никто. Пустое место. Это для Тоньки остался к тебе какой-то интерес. Да и то, я думаю, ненадолго. Ведь я тебя насквозь вижу. Кому ты здесь нужен? Да и нигде ты не нужен. Ушло твоё время. Сейчас моё… наше время. Борька тоже поднялся из-за столика, промокнул платочком лицо, вспотевшую лысину: – Вот тебе сейчас случай подвернулся – чего жопой крутить? Другого такого не будет. Пойди домой или – где ты там сейчас остановился – подумай. Пока железо горячее. А то я уже с хирургом договорился. На пятницу… И вышел, опередив меня, на улицу, где его ждал уже джип с огромными колёсами и шофёром-тяжеловесом за рулём. Нет, я конечно, и мысли не допускал! А чего это Борюсик так волновался? Потел, мямлил… Ведь он был уверен, что проблем у него со мной не будет. Вон – даже и с хирургом уже договорился… Тут, конечно, другое. Такой крутой бизнесмен, вращается в самых высоких сферах местного бизнеса. А тут вдруг на глаза его любезной супруге попадается какой-то голодранец, которого она, его любимая женщина, хотела бы видеть возле себя. В его квартире, с его собственного согласия, и днём и ночью – другой мужчина. И, вместо того, чтобы его просто замочить, как в кино показывают – ноги в чашку с цементом и в воду, – ему, Борису Мерзликину, ещё нужно уговаривать это ничтожество, чтобы оно согласилось своим присутствием в доме отравлять ему жизнь. А ведь переступил же через себя, пошёл на уступки любимой женщине!.. Может, потом, через пару месяцев, так оно и будет – ноги в чашку с цементом и – в воду?.. Ладно, это всё меня уже не касается. Глаза бы мои не видели бы уже этого Мерзликина. Надо же! К друзьям, во временное своё жилище, я вернулся поздно. Всё слонялся по городу, пытался отвлечься, оторваться от своих мыслей. Ещё оставались кое-какие деньги, и я бездумно их тратил, заказывая в попутной забегаловке ещё баночку пива, а, вдобавок, ещё и бутерброд, без которого в этот день я вполне мог уже обойтись.

…Дверь мне открыл Саша Карачун. Хороший человек. Когда-то мы вместе работали. Теперь уже две недели я пользовался его гостеприимством. Но на этот раз Саша выглядел озабоченным. Он пытался улыбаться, но глаза почему-то прятал. – Мы уезжаем в Израиль, – сказал Саша. Всё было как-то неопределённо. А сегодня всё решилось с документами. Приехали ещё родственники из посёлка. Две семьи. Ты не мог бы пока где-нибудь переночевать?.. Саша сильно переживал, что ему приходится говорить мне такие слова. Я не обиделся. И так уже – целых две недели… А положение у меня было не такое уже и критическое. У меня ещё была в родном городе площадь, которую, если уж очень припрёт, можно было бы назвать жилой. В Актюбинске, в районе Аптекоуправления, у меня ещё оставался гараж, который я когда-то, при поспешном бегстве из республики, не успел продать. А чем гараж не жилплощадь, если другой никакой нет? И у меня с собой были ключи. Несколько суток я ещё прослонялся по городу, возвращаясь ночевать в собственную свою квартиру. Там был небольшой подвальчик, электричество. И даже диван. Железные двери. Можно поставить холодильник. Смастерить для отопления «козла». И даже водить баб. Но перспектива, хоть и радужная, однако и она требовала определённой материальной подпитки. И я пробовал искать работу. Но меня поймёт всякий, кто пробовал искать работу в возрастной категории «после сорока пяти». Не говоря уже о существующем в городе негласном национальном цензе. И, кроме того, областной центр был буквально наводнён бывшими жителями окрестных аулов. В деревнях, которые по своему природному предназначению, должны были кормить город, в их житницах и закромах уже давно ничего не было. Пустыми стояли кошары и свинокомплексы, зарастали сорной травой поля. Старики ещё за что-то цеплялись, а молодёжь рвалась в город. Молодые парни и девушки хватались за любую работу. В этих условиях со своей морщинистой физиономией даже проситься грузчиком в магазин было как-то неловко. Но я просился. И не только грузчиком. Часто меня узнавали.- А! – а-а!..- говорили, – диктор! Радостно пожимали руки. Весело смеялись моей шутке насчёт какой-нибудь работы. Потом, когда на конкретный вопрос приходилось всё-таки отвечать – разводили руками: извините… мы бы рады, но… В общем не получалось у меня никак с трудоустройством. Сейчас таким ситуациям есть модное объяснение: не формат. И куда же мне теперь со своим форматом? Вешаться, что ли? Сидел я как-то в своём подвале на ободранном диванчике, думал, думал… И подумал – А чёрт с ними, с яйцами! Что тут, в подвале, не человек, что там, в мерзликинских апартаментах, без яиц – вообще, неизвестно, кто… Может, правда – отрежут мне яйца и придёт ко мне великая мудрость, не отягощённая, не осложнённая никакой вредной посторонней тематикой. И напишу я, за компьютером и при хорошем питании великую книгу. А то и статую изваяю. Богиню с одной рукой. А то безрукие уже были, с руками и с веслом были. А я сделаю с одной рукой, чтобы она той уцелевшей рукой себе стыд прикрывала. Такую статую не западло будет и в Российской Государственной Думе выставить. И голая – ровно настолько, чтобы искусство обозначить, и, в то же время, на том месте, куда все смотрят – рука. Значит, есть у человека стыд. А, если к её голове ещё и косу присобачить – длинную такую, то куда там до нас Украине!.. А вдруг, когда у меня яиц не будет, ко мне творческие мысли перестанут приходить? Нет… Лучше об этом не думать… Где-то у меня был телефон этого лысого козла. Мог выкинуть от злости. Никак не мог подумать, что докачусь-таки до такого безумства… Вылез по лесенке из своего погреба. Прикрыл за собой тяжёлую гаражную дверь и пошёл искать телефонный автомат. У всех давно мобильники, только я, как будто заблудился из прошлого века. Когда судьба, то всё складывается, как по нотам. В раздолбанной будке висел новенький телефон-автомат Казтелекома. Он просил карточку. И у меня была карточка. А по ту сторону телефонной линии уже находился, как будто только этого и ждал, мой будущий компаньон Борька Мерзликин. Который даже нисколько не удивился моему звонку. Борька не скрывал радости по поводу радикального изменения моих настроений. И трудно было понять, что его больше веселит – то ли, что удастся ему, наконец, исполнить специфическое желание супруги. То ли – что мне отрежут яйца. Нет такого мужа, который бы спокойно мог переносить даже самые невинные увлечения лучшей своей половины. Уж лучше тяжкий груз греха, ответственности пусть ляжет до хруста в коленях на наши мужские плечи. Потому-то мы и живём меньше. Потому что много есть в нашей мужской жизни переживаний, про которые даже не расскажешь в церкви святому отцу. А ничего так пагубно не сказывается на здоровье, на долголетии, как запёкшаяся на сердце, невысказанная драма. Случается, что репертуар тайных историй может превысить рамки обычного театрального сезона. И каждая такая пьеса, за редким исключением, обходится какими-нибудь жалкими одним – тремя актами. Чего уж после этого жаловаться на неожиданный инфаркт? Или на лопнувший в мозгах сосудик? Смахните, женщины, горькую слезу, когда провожаете в последний путь своих преждевременно ушедших из жизни мужчин. Они заслужили свою короткую жизнь. А вы – жизнь после их смерти. И вот Этот День наступил. Борька прислал за мной машину. Постучал его шофёр в железную гаражную дверь, ещё ни свет, ни заря. И куда только все так торопятся? Выходить не хотелось. Всё казалось – сон это. Проснусь – а вокруг моё тихое безоблачное прошлое. Когда были у меня дом, работа, семья. Ладно. Буду собираться. Семьи теперь уже точно, не будет. Работу мне в моём возрасте уже нигде не найти, а вот угол какой-никакой для проживания оставшегося жизненного ресурса, может быть, себе выстрадаю. Для операции определили меня в лучшую капиталистическую клинику Актюбинска. Одноместная палата, телевизор на стенке с экраном в полтора метра, климат-контроль. Как в насмешку – медсёстры все, как на подбор – молоденькие красавицы. В просвечивающих белых халатиках на голое, с красивым бельём, тело. Готовили к операции недолго. Или мне уже так показалось? Ну, в общем, на скорую руку эти гестаповцы взяли у меня анализы, зачем-то промыли кишечник. Вечерком, на сон грядущий, прислали медсестричку для последнего эротического развлечения. Она должна была мне побрить яйца и все прилегающие к ним окрестности. С грустью я смотрел на вздыбившийся от прикосновения нежных девичьих рук пенис. – Всё,- думал – никогда ему уже стоя на женщину не посмотреть. А лёжа – лучше уж и не высовываться. Вообще трусы нужны мужчине для того, чтобы скрывать свой провисший, как ватерпас, мужской признак. Жалок и убог он в своём отрешённом, философском состоянии. Когда же пенис восстал и приготовился к победам и праздникам, то всякие драпировки только мешают представить его, а с ним и его владельца, в самом лучшем свете. Вот вам не приходило в голову, почему у всех мраморных Аполлонов их самый стыд и срам обязательно прикрыт каким-нибудь листиком? Да, именно потому, что выглядят они в тот момент не лучшим образом. Потому что, действительно, есть чего этим Аполлонам стыдиться. А почему нет никакого распространения в мире мужских изваяний, чтобы у них присутствовала ярко выраженная эрекция? Ведь не вопрос, что широкой публике был бы гораздо любезнее Аполлон Восставший, нежели тот же самый бог, но пребывающий в раздумьях и нерешительности. Да всё потому, что истинный художник не жаждет сиюминутного успеха. И ему не нужен восторг этой самой «широкой» публики. Отвались у статуи приделанный ей солидный инструмент, и с ним отхлынет, отвалится и значительная часть поклонников таланта осмелевшего автора. Останется элита, избранные. И потом – художник создаёт свои произведения для вечности. Переживёт ли статуя со своим, беззащитно выступающим скандальным предметом, землетрясение, или хотя бы один день Помпеи? Во времена природных и исторических катаклизмов не только члены – головы на каждом шагу отваливались. Поэтому со всех сторон удобнее – листик. Он и для элиты и для вечности. Думал я так, а сам в это время с медсестричкой шутил, говорил ей комплименты. В той больнице у них, даже у медсестёр, очень хорошая зарплата, так что у них, видимо, входит в обязанность хихикать на шутки пациентов. Может, я стал чересчур придирчив, и у меня правда в тот вечер получалось острить? Но День настал. Я всё-таки думал, что произойдёт всё-таки что-нибудь, что счастливым образом изменит наметившуюся ужасную линию моей судьбы. Но ничего не наступило. Утречком раненько подогнали к моей кровати каталку, попросили улечься на неё в рубахе до пят и уже без трусов и – повезли. А операционная у них почему-то на другом конце больницы. И меня провезли через все этажи, через коридоры поликлиники, где толпился в очередях народ, пришедший прямо с улицы. Возили ли вас когда-нибудь по улице голым, хоть и в рубахе? Ощущение, я вам скажу, престранное. Так ещё ведьм доставляли к месту казни. Везут её через толпу в клетке, а народ глазеет. Ещё бы – впереди-то ещё – самое интересное. Да, у меня самое интересное ещё впереди… Вот и операционная. Сижу голой задницей на холодном столе. Идут последние приготовления. Звякают инструменты. Снуют туда-сюда медсестрички. У меня обнаружился на несколько минут досуг. Я опять шучу, читаю свои стихи. Девушки любили мои стихи. И вот я их читаю тут, в операционной:

***

***

***

***

***

***

Читаю я девушкам стихи, шучу, а сам думаю: – А вот отрежут мне сейчас яйца – и не писать мне больше стихов никогда… Вот какая связь между строчкой, к примеру, «Я помню чудное мгновенье…» и обыкновенными мужскими яйцами? Прямая! Отрежь поэту яйца – и нет его. И не будет уже никогда стихов, которые будут пробуждать в людях добрые чувства. Чтобы убить поэта – не обязательно целить ему в сердце. Достаточно отрезать ему яйца. На что буду годен я, как человек творческий, после операции? В советские времена можно было бы ещё поменять ориентацию и сочинять стихи о Родине, Партии, Ленине. Тысячи писателей и поэтов, имея полноценные яйца, заставляли себя забыть о них напрочь, чтобы издаваться миллионными тиражами в самой читающей самую поганую в мире литературу, стране… Всё, моё время истекло. Медсестра уже держит в руке шприц. Сейчас мне сделают укол в позвоночник, и вся нижняя половина моего тела станет нечувствительной к боли. Место на позвоночнике замораживают аэрозолью. Теперь нужно наклониться в сторону, чтобы просвет между позвонками стал пошире. Оп-па-а-а-а! Ну, вот и славненько. Вот оно и хорошо. – А потом у меня всё опять восстановится? – Да, да, конечно. Пока тело меня ещё слушается, укладываюсь на стол. Ноги – на подставки. Стол – подобие гинекологического кресла. Вот как у них, у женщин, бывает, всё происходит… Только моя процедура – разовая… Напротив – прямо надо мной – экран телевизора. Как в кинотеатре. Что значит – больница платная! Наверное, во время операции мне мультики будут показывать. Показали бы про кота Матроскина… Вот зажёгся экран. Нет, это не Матроскин… Это… Horror… Мои яйца… Крупным планом… Хирурга зовут Аскольд Иванович. У него есть, наверное, своя могила. У мужика в маске в руке скальпель. А медсестра ему сказала: «Аскольд Иванович, он уже ничего не чувствует, можно начинать». Значит, он хирург. И зовут его Аскольд Иванович. Я ещё не утратил способности к аналитическому мышлению. Под рукой у меня что-то шершавое, будто кто мне подложил валенок. И зачем мне тут валенок? Посмотрел туда, где лежит моя правая рука. Она лежит у меня на ноге. На моей волосатой ноге. Это я на неё подумал, что она валенок. Она теперь отключена от верхней половины тела и ничего не чувствует. Фу, ты, чуть кино не пропустил! Мне же уже начали отрезать яйца! Оказывается, ничего сложного, плёвое дело. Если кому надо, я и сам, пожалуй, смогу. Аскольд Иванович перевязал мне бечёвкой яйца у основания, так, что мошонка вокруг плотно их обтянула. Потом сделал надрез. Кожа легко разошлась под острой сталью, обнажилось одно яичко. Аскольд Иванович захватил это яичко пальцами и стал выкручивать. Крутил до того момента, пока не осталось оно на одной тонкой окровавленной ниточке. Ниточку перетянул шнурком, чикнул скальпелем – вот и нет у меня яичка! А у меня ни боли, ни переживаний даже никаких. Смотрю на экран – как будто с кем посторонним всё это происходит. Интересно, нигде это не записывается? Попросить копию видео на память… Вот и второе яичко отсекли, положили в баночку. Когда стали зашивать мошонку, я и спросил Аскольда Ивановича: – А нельзя ли мне после операции забрать яички с собой? Я ещё не знал, что с ними буду делать. Помещу в баночку со спиртом, и буду показывать гостям? Всё-таки редкая вещь – не всякий себе может позволить такое у себя дома иметь. Даже Вексельберг, если бы его Родина попросила… Нет, Родине он бы ещё, может, и отказал, а вот если бы Владимир Владимирович… Привычно пошутил бы как-нибудь вскользь перед иностранными журналистами. К примеру: «Нашему, российскому бизнесмену, мол, яйца только мешают…». Ну – или что-то в этом роде… Ох, как бы они все кинулись наперегонки ампутировать себе тестикулы, если бы пришла вдруг в голову нашему лучшему из лучших такая необычная фантазия…

…А, может, их съесть?.. Вот, говорят, если у храброго человека съесть сердце, то будешь таким же храбрым, как он, если у мудрого мозги – станешь умным. А что будет, если съесть свои яйца?.. – Нет, сказал Аскольд Иванович. Морфологический материал нам нужен для протокола. Сказал – как яйца отрезал. Ах, Тоня, Тоня… И зачем тебе в квартире такая достопримечательность? Ну, я так думаю, что о коварных планах обеспечения твоей половой безопасности Борюсик тебе не рассказывал. Вряд ли ты бы сама одобрила варварскую идею своего мужа. Ну, да чего уж там после драки кулаками махать. Уже всё не только сказано, но и сделано. Я могу не беспокоиться о своей старости. У тебя тоже всё лучшим образом: кумир девяностых – вот он, на блюдечке. И днём и ночью представлен во всех человеческих ощущениях. Меня можно копировать, фотографировать – я предельно материален. Уже месяц, как я живу в одной квартире с Тоней Мерзликиной. (Поганая всё-таки у неё получилась фамилия, оставила бы лучше свою девичью). Как она вообще докатилась до Борюсика? Да, ладно, мне-то какое дело. У меня отдельная комната, компьютер, скоростной Интернет. Борюсика часто не бывает дома. Иногда он пропадает неделями – настоящий бизнес требует себе человека всего, без остатка. Жену он любит, но уделять ей внимание просто некогда. Звонит из разных городов, присылает подарки. Тоня со мной почти круглые сутки. Вместе выходим в город, вместе делаем покупки. Я уже почти освоился со своим новым статусом домашней кошки. Вернее, кота. Которому для всеобщего, да и его собственного, спокойствия, вырезали яйца. Здоровье у меня нормальное, ничего. Мошонка зажила, только шрамики чешутся. Ожидал, что начну полнеть – пока ничего такого за собой не замечаю. И голос пока ещё не изменился. А что? А вдруг во мне до сих пор дремал какой-нибудь Робертино? По утрам я пробую распевать гаммы. Но нет, высота голоса не меняется. Что же тогда изменилось? Отношение к женщинам? Глазами мне они интересны по-прежнему. А плоть у меня после объявления моей глухоты как ушла в спячку, так из неё и не выходила. И особой потери я от этого как бы и не чувствую. Тоня при мне ведёт себя всё более раскованно. Первое время даже кушать стеснялась в моём присутствии. Теперь утром запросто выходит из своей спальни в том, в чём женщину может видеть только муж или лечащий врач. Конечно – и я в моей прошлой жизни тоже не испытывал никакой неловкости, когда выходил из ванной, а на пути оказывалась кошка Чернушка. И на чего только она в своей жизни со мной не насмотрелась! Тоня неплохо сложена. Узкая талия, стройные ноги, упругими мячиками вздутая грудь. Розовые соски, собирающиеся в недозрелую твёрдую вишенку, когда приоткрыта балконная дверь и в комнатах слегка прохладно. По возрасту она мне годится в дочери, хотя сама уже могла бы иметь и взрослую дочь и сына. Вот я, сколько уже к ней присматриваюсь – не могу понять, что же подтолкнуло эту женщину к Мерзликину? Ведь, кажется, что видно за версту, какая это падла. И что же – Тоня одного с ним поля ягода? Хотя это вовсе и не обязательно. Женщин привлекают, в первую очередь, всякие подонки. Можно звонить, писать, подносить цветы какой-нибудь красавице. Сочинять ей стихи, биться головой о железную дверь в её подъезде – и всё это без всякого успеха. Зато какой-нибудь хлыст пристанет к ней прямо на улице, наговорит ей пошлостей, а она в ответ даст ему свой телефон. И уже на следующий вечер он заведёт эту красавицу куда-нибудь в кусты, стукнет по голове, отрежет груди и убежит. И даже не изнасилует. Какое мне, впрочем, дело? Живёт она с этим Мерзликиным – и флаг ей в руки. А вчера ночью госпожа Мерзликина вошла в мою комнату. Серый газовый пеньюар. Стринги. Это, наверное, теперь так называется? Фиговый листочек из лёгкой ткани, который держится на женщине с помощью трёх верёвочек. Тоня сбросила пеньюар – её фиговый листочек был без верёвочек. Опять французы придумали? Верёвочки на стрингах – это новая головная боль врачей-гинекологов. От них у пациенток всякие заболевания от грибков до геморроя. И вот французы, видимо, нашли выход из положения – отказались от верёвочек. И в результате получилась гигиенически абсолютно приемлемая, приятная на вид, ультрамодная вещь. Да, ещё – как же без этого – у моей госпожи были длинные волосы, которые она собирала на затылке с помощью всяких приспособлений. Сейчас это была серая газовая лента. Ну и, конечно, широким жестом узел был развязан, а головой Тоня сделала так, чтобы до черноты темно-каштановые волосы свободно рассыпались по плечам. Вообще-то я в тот момент уже находился в постели. По обыкновению – голый. Прикрытый только скользкой шёлковой простыней. К приёму гостей я не только не был готов. Они мне были не нужны. После операции моя жизнь потекла намного спокойнее. Перестали беспокоить перед сном пустые мужские мечтания. Вот лежал я, к примеру, сейчас, думал о вечном. Мне и дела не было до того, что почти рядом, через стенку, лежит в расцвете лет интересная женщина. Ещё несколько лет назад и страх смерти не удержал бы меня от порыва глухой ночью пробраться к этой женщине в опочивальню и попытать счастья. Прав был Борюсик, когда в условия моего проживания в его квартире он включил такой жестокий пунктик. Ну и – вот. Лежу я совершенно голый, не помышляя ни о каких опасных связях, как тут появляется замужняя женщина Тоня, откидывает край моей простыни и забирается под неё прямо ко мне. А оно мне надо? Противу всяких ожиданий, Тоня не имела на меня никаких видов в том смысле, в каком бы я мог её опасаться. Она как-то осторожно придвинулась ко мне, прижалась головой к моей ладони, немного так тихо полежала и… заснула… И жизнь у меня потекла в каком-то странном новом русле. По ночам я спал с Тоней. Она приходила ко мне, никак не объясняя своего поведения, снимала с себя свои красивые ночные одежды, оставляя, для приличия, на выбритом лобке то зёленый, то бледно-розовый, то оранжевый лоскутик лёгкой ткани. Иногда приносила с собой пару глянцевых журналов, читала перед сном. У меня было ощущение, что я лежу в больнице, выхожу из комы, а Тоня – медицинская сестра, которая таким специальным образом за мной наблюдает. Как-нибудь ночью заглянет ко мне в спальню Борюсик и прибьёт нас обоих. А чего, собственно, убивать? Ведь так же его супруга могла спать и с кошкой, и с плюшевым мишкой. Но что-то во мне от мужчины, видимо, осталось. Я не думаю, что хирург не качественно, не добросовестно сделал свою операцию. Но, видимо, параллельно нужно было удалить мне ещё что-нибудь и из мозгов. Я перестал делать вид, что не замечаю возле себя этой голой женщины. Мне было приятно на неё смотреть. И я смотрел. Однажды мне захотелось провести рукой по пышным её волосам. Я провёл – Тоня с удивлением повернула ко мне лицо. Взяла мою руку в свои ладони и прижала её к своим губам. Наступили какие-то удивительные ночи прикосновений. Мы не говорили друг другу ни слова. Но я гладил шею, груди, бёдра моей странной подруги, прикасался губами сначала осторожно – к плечам, мочкам ушей и острым лопаточкам на спине. Потом, через несколько ночей, прислушиваясь к её дыханию, я позволил себе расширить пределы своих прикосновений. Дыхание Тони учащалось, иногда прерывалось совсем, но вслух она ничего мне не высказывала, не пыталась отстраниться – напротив, иногда сильно сжимала руками мою целующую голову, впивалась пальцами ко мне в седую шевелюру, да, вскрикивала, стонала иногда. Я не решался прикасаться, трогать её ТАМ… А по утрам мы пили кофе на кухне, всё также, только вдвоём, тет-а-тет – как будто ничего не было. Конечно, не было. Что у женщины со мной, при моём положении, могло произойти? Трудно предугадать, как развивались бы эти искусственно смоделированные события. Как отнёсся бы Борюсик к тому, что игрушка его жены, ну, скажем так – слегка одушевлена. Вытряс бы он из меня эту самую душу. Если бы застал собственную жену свою Тоню, в одной постели со мной, в чём мать родила. И рано или поздно, но это всё равно бы произошло. Несмотря на практически бесполые наши отношения, она ко мне привязывалась. И совершенно не думала об осторожности. Муж мог бы, вероятно, простить ей то, что при мне она уже не испытывала ни малейшего стеснения. Потому что меня вполне можно было не принимать за человека. Но она стала по-особенному, на какие-то мгновения – дольше, чем на кошке или собаке, задерживать свой взгляд. И сама не замечала, что замужней женщине так нельзя. Что так уже смотрят на мужчину, которого хотят. И не важно, есть у него на тот момент яйца, или нет. Вообще мужчины, в своём большинстве, напрасно себя изводят всякими вредными мыслями по поводу, якобы, недостаточной величины полового члена, отсутствия достаточной эрекции. Если женщина любит, то ей наплевать и на член и на эрекцию. Главное – чтобы ею не пренебрегли, чтобы чувства её нашли ответный отклик. Чтобы её тоже ЛЮБИЛИ. А всё остальное переживётся, как-то приложится само собой. И непременно они, конечно, будут, эти половые отношения, потому что влюблённые не могут просто так сидеть и без всякого дела смотреть друг на друга. Они должны поделиться своим восторгом, радостью, своим счастьем, а как сделать это иначе, чем через тысячи разных прикосновений и поцелуев сделать приятное своему партнёру? В претензии ли лесбиянки, что полового члена у них нет совсем? И встречаются они и любят друг друга именно по признаку его отсутствия. И потому ли встречаются геи, что за удвоением количества членов они видят более сильные, чем в гетеросексуальных парах, чувства? Приходит Любовь, та самая, которая всему верит, всего надеется, всё переносит, и чего уже там разбираться, член у предмета твоей любви между ног, или вагина? Друг по телевидению, Лёша Печерников рассказывал, что однажды в него влюбилась без памяти одна женщина. Влюбилась – значит – какие тут проблемы. Вывез её Саша за город на своём «Запорожце», трахнул – и дело с концом. Конечно, дала сразу – какие тут разговоры. Но оказалось, что простой половой связью вопрос не исчерпывался. Лялечка Афонина – так её звали – стала его преследовать. Звонила, передавала записки. Встречала на проходной после работы, будто бы случайно – мимо, мол, проходила. Пообещал ей как-то, что обязательно найдёт время поговорить. Назначил время – у магазина «Бутя» в 7 вечера. Опоздал на два часа. Была зима. Злая, морозная, с холодным ветром. Лялечка Афонина превратилась в сосульку. Но ждала. Саше её внимание льстило – но – не более. Во время интимных свиданий он с тоской смотрел на половой орган Лялечки, который она предоставляла ему во всей красе: торопливо раздетая, ноги широко распахнуты, глаза, потупленные ниц… Ну, не нравились Лёше большие половые губы… Обычно для возникновения эрекции Печерникову достаточно было взглянуть на женщину. Или – на свой голый половой член. Посмотреть на него прямо – глаза в глаза… А с Лялечкой ему не помогало ничего. И смотрел. И мануально стимулировал. Не помогало. Сидел как-то, ожидал Лялечку в своём «Запорожце», попался под руки какой-то глянцевый журнал с красотками. В джинсах вздыбилось всё, закоченело – никаких сил нет терпеть! Тут подошла Ляля. Французские духи, шубка на голое тело…

На совсем голое тело. Нет… Ничего не получилось. Как себя Лёша ни дразнил, как ни заставлял. Все подходы к Ляле изъелозил мягким своим, непослушным, членом. Даже на живот не кончил. Ляля плакала. Но потом опять встречала на пути к дому, передавала записки, звонила, добивалась нового свидания… Вот как это всё объяснить, соразмерить, с длиной полового члена, эрекцией? Оргазмом, который женщина непременно должна испытать? Какой во всём этом был смысл? Конечно, Борюсик долго пропадал, но ведь он мог зайти в любой момент в двери, которые были открыты для него всегда. Когда-нибудь это бы обязательно случилось. Рано или поздно, но всё тайное становится явным. Шила в мешке не утаишь… Сколько бы лисица не бегала… Но вышло всё совсем по-другому. Борюсик умер. Нет, его никто не застрелил, он не врезался на скорости в бетонный столб на своём джипе. Борюсик лёг в железнодорожную больницу на плановую операцию. Ничего особенного, как у всех – камни в почках. Отделение для VIP персон. Врачи бегали перед Борюсиком не просто на задних лапках – они старались ступать на кончиках пальцев ног. Без пуантов это, конечно, адски трудно. Но возможно. Борюсик рассчитывал провести в стационаре пару дней, потом – домой. Эскулапы заверили, что операция пустяковая, не страшнее, чем удалить молочный зуб. Борюсик тискал доллары обслуживающему персоналу в нагрудные кармашки, вкладывал купюру в историю своей болезни, передавая её врачу. Правда, это только казалось, что делает он это, не глядя, зачерпнув, сколько придётся, из кармана своих треников. Борюсик всегда деньгам вёл строгий учёт. На операционном столе анестезиолог что-то не так ему впрыснул. Случился шок. Спазм. Срочно Борюсику прорезали в горле дырку, вставили трубочку, чтобы он мог дышать. До почек так дело и не дошло. Решили подождать до лучших времён. Но они так и не наступили. У Борюсика, ни с того ни с сего, обнаружилось двустороннее воспаление лёгких. А потом и почки, которые собирались лечить, стали отказывать. Тоня… Мы с Тоней приходили его навещать. Заходила в палату Тоня, я оставался в коридоре, с телохранителями. Как-то он попросил, чтобы к нему зашёл я. Он спросил Тоню – он с тобой?.. Этот твой… Журналюга… И попросил, чтобы я к нему зашёл. На кровати под тонкой простынёй лежал Борька Мерзликин. Миллионер. Которому было сейчас очень плохо, и даже его миллионы ничем не могли ему помочь. Борька похудел, лицо его было серым, и он совсем не смотрел на меня. Казалось, что он даже не обратил внимания на моё появление. Он смотрел куда-то в сторону и с усилием о чём-то думал. – Привет, Боря, – сказал я… – Как ты?.. Борюсик молчал, додумывая тяжёлую свою думу. Не поворачивая ко мне головы, ответил: – Холодно… Между нами зависла пауза, которая длилась несколько минут. – Ты её ебал?.. – наконец изменившимся, хриплым голосом спросил Борюсик. – Кого? – в ответ переспросил Борьку я. Потом добавил: – Нет… Ты же знаешь что это исключено. – Я знаю – ебал – опять просипел Борюсик. Он мог спросить по-другому, но в языке депутатов и бизнесменов не бывает других слов. Они все – друзья по бизнесу, гольфу, избирательным кампаниям, полицейские чины, братки и крышеватели пришли потом к Борюсику на похороны. Произносили на фене красивые слова. Тоня плакала. Совершенно искренне упала на полированный гроб, обнимала его, говорила какие-то безумные слова. Почти предел мечтаний каждого мужчины: «Чтобы были друзья, да жена, чтоб упала на гроб…». В конце жизненного пути должно быть именно так. Вне зависимости от того, длинный этот путь получился, или короткий. Потом, по прошествии нескольких дней, с молодой ещё вдовой мы сидели в квартире, где я прожил вместе с Тоней такое странное время. Я был евнухом в гареме султана. В гареме, который состоял из одной женщины. Евнухом, который не был ни рабом, ни слугой. Так – пальма в кадке с землёй. Мы сидели с Тоней, и я хотел с ней поговорить. Суть моего разговора была в следующем: Борюсика нет, и оставаться мне с Тоней в своём прежнем качестве не имеет дальнейшего смысла. Ведь договаривался о своей такой жизни я с Борюсиком, а не с ней. Теперь я могу уйти. И я хочу уйти. Тоня молодая, привлекательная женщина. Теперь ещё – владелица огромного состояния. После того, как пройдёт положенный по приличиям срок, она может найти себе достойную партию и снова выйти замуж. Нет, обо мне речи и быть не может – я в этих смыслах уже пожизненно бесперспективен. Да и потом – ведь нас ничего не связывает. Даже обыкновенного греха не случилось. И не случится никогда, уж тут, как ни напрягайся. А для того, чтобы людям вместе жить, грех обязательно нужен. Тоня слушала, тыкая пальцами в игрушку на мобильном телефоне. Когда я закончил, она подняла голову и посмотрела на меня мокрыми глазами.

– Да, конечно, – сказала она, – о чём тут разговаривать – ты свободен. Никто тебя удерживать и не собирается. Иди в свою, честно заработанную, отдельную квартиру и живи там, как хочешь. Я, конечно, ожидал, что могут быть слёзы. Как-никак, но я чувствовал, что, несмотря на моё увечье, Тоня ко мне более чем неравнодушна. Уходить я, правда, собирался всерьёз, но мне хотелось, чтобы меня поуговаривали остаться, не отпускали сразу. А меня отпустили. К Тоне у меня был один вопрос. Так, мелочь. Но всё же было интересно. – Тоня, – спросил я, тебе не трудно будет ответить… Ты будешь смеяться, но всё же… Вот ты ночью приходила ко мне в спальню… На тебе ничего не было, только маленький треугольник из ткани… На чём он держался? Клей, да?.. – Нет, не клей, сквозь слёзы усмехнулась-таки моя бывшая почти сожительница, – но пусть это останется моей маленькой тайной… На том и расстались. Я стал жить в небольшой однокомнатной квартире в двенадцатиэтажном доме на пересечении улиц Абулхаирхана и Алии Молдагуловой. В городе, в котором родился и вырос и который всегда любил какой-то ненормальной любовью. Я слишком был к нему привязан. Если чего-то или кого-то очень любишь – то обязательно потеряешь. Нельзя ничего любить очень сильно. Этим самым мы закладываем программу уничтожения предмета нашей любви. Вот я и допрыгался. Мне пришлось покинуть улицы, с которых делал репортажи, которые любил фотографировать в дождь и в лучах закатного солнца, улицы, про которые я сочинял стихи… В этот город, знакомый до слёз я вернулся тогда, когда он оказался уже не нужен мне для простой человеческой жизни. Но карма человеческая устроена так, что, в конце концов, исполняются все наши желания. Знать бы наперёд все причудливые сценарии их исполнения… И вот живу я, значит, в полном уединении. И провожу свой пожизненный досуг в сытости и праздности. Интернет, телевизор, прогулки по городу. Меня даже не тянуло ни с кем общаться. Кроме, разумеется, моих виртуальных друзей в Интернете. И вот как-то сижу у себя дома на диванчике, смотрю по телевизору, как наш российский политический лидер целует во все места Уго Чавеса, как тут раздаётся звонок в дверь. И кто бы это мог быть? Гостей я не ожидал. Про моё новоё местожительство и не знал никто. Пошёл открывать. Смотрю в глазок – женщина какая-то стоит симпатичная. Но уже в годах. Где-то – не побоюсь подумать – моих лет… И чего же этой старушенции от меня надо?.. Открываю дверь: – Чего, мол, вам угодно? – Здесь живёт, – спрашивает женщина, – и называет имя моё и фамилию. Отпираться я не стал. – Да, говорю, – он живёт здесь. И даже более того – стоит он сейчас перед вами собственной персоной. Дальше-то что? – Саша, Это ты? – опять спрашивает меня эта пожилая женщина и лицом светлеет, видимо, кого-то во мне узнавая. – Да, говорю, – я – Саша. Александр Иванович, если угодно. Женщине этой было очень угодно, что я Саша. На то, что я ещё к тому же и Александр Иванович, она почему-то даже и внимания не обратила. – А я – Оля. Оля Романюк, помнишь? 10-й «б», восьмая школа… Господи! Оля! Оленька!.. Как же я мог её не узнать! Ведь что делают с человеком годы проклятые! – Ой, говорю, Оля! Здравствуй! А я думаю – каким ветром занесло ко мне такую интересную женщину. Слушай, а ты почти не изменилась. Ну, может быть, самую малость… повзрослела… А я как раз про тебя недавно вспоминал. Как мы с тобой целовались… учились целоваться… Да, проходи, пожалуйста, чего мы тут, как дураки, встали в дверях. Я пропускаю эту женщину, которая назвалась моей Олей, в квартиру. Да… Оля… Оленька Романюк. Конечно, помню. Такое не забывается. Если бы не расстались тогда – Оленька переехала с родителями в другой город – то быть бы мне отцом в пятнадцать лет… Как я тогда переживал! Да, это она… Конечно, она, Оленька Романюк. Самая красивая девочка в классе. И самая умная. Это потом осталось у меня на всю жизнь: я испытывал любовь и половое влечение только к красивым и умным женщинам. Большая часть моего высшего образования – от них. Я достал из своего потайного шкапчика бутылку «Каберне»: – Садись, Оленька, рассказывай!.. Всё-таки – как ты меня нашла? Вопрос, конечно, совершенно праздный – где можно спрятаться от людей в XXI веке? Сайт «Одноклассники», чего тут уж сильно гадать, напрягаться. Оленька сейчас одна. С мужем не сложилось. Дети выросли, разъехались, у всех свои семьи. Оленька в Интернете узнала обо мне, как ей показалось, почти все: адрес, одинокое моё семейное положение. Ещё сейчас своими глазами увидела – жив, здоров. Заходила в ванную, руки помыть – никаких женских вещей, приличных для этого места, не заметила. Ох, Оленька, Оленька… Уж лучше бы они были… Беседа получилась лёгкой и непринуждённой. Поговорили обо всех. Всех вспомнили. И Таньку Огневу, и Сашку Кенбаева. Конечно, и про нас. Как ходили смотреть оперу «Риголетто» – к нам приезжали московские артисты, – как вдвоём уезжали за город кататься на лыжах. Как зимой нам нужно было целоваться, а на холоде это не только вредно, но и почти невозможно. И я попросился у сторожа пустить нас в новый пятиэтажный дом, который на-днях должны были заселять – там уже включили отопление. Тогда был социализм, и сторож пустил нас бесплатно. Правда, посмотрел на нас так, будто мы там собираемся заниматься всякими глупостями. А мы и не собирались. Просто оно как-то так само собой всё получилось… У Оленьки на спине, под левой лопаткой, маленькая родинка. Мы уже так хорошо разговорились, так насмеялись, а Оленька – та даже ещё и чуть всплакнула, что впору было мне спросить, на месте ли та родинка. И не появились ли где ещё какие-нибудь пятнышки. И я чувствовал, что уже должен об этом спросить. А в ответ мне должны сказать что-то вроде – да ну, мол, неудобно, ты что! Потом добавить – старая я, мол, уже, Саша. Ну, а я обязательно должен настоять, убедить, что нет – не старая, все ещё впереди. Лучше даже так, что – всё у нас ещё впереди. Вместо этого я вдруг замолчал. Язык вдруг застрял в горле и перестал двигаться. И Оленька заметила, конечно, эту во мне перемену. Слова, которые уже должны были прозвучать, так и остались во мне. И то, что я замолчал, превратило их, невысказанных, смысл в совершенно противоположный. Что не хочу я видеть её родинку. Что, наверное, действительно, и возраст для романтических свиданий не тот. И, что впереди у нас ничего уже не будет… Эх, Оленька… Оленька… Эх вы, женщины с миллионами светлых и радужных воспоминаний юности – сайт «Одноклассники» не всегда может подарить вам возвращение к первой любви. Прежде, чем ехать к тому, с которым собирались когда-то быть вместе даже после смерти, поинтересуйтесь – а есть ли у него яйца? Или хотя бы – в каком они состоянии? А уже потом – холост, разведён, здоров ли… С квартирой или оформил ипотечный кредит в рассрочку на пятьдесят лет… Оленька ушла из моей жизни. Теперь уже насовсем. Я в одиночестве своём, в холостячестве спал, кушал, прогуливался вечерами по проспекту Абулхаирхана. Который был когда-то проспектом Ленина, а потом его переименовывали пять раз, пока пришли к самому благозвучному названию. Любил посмотреть новости по Российскому телевидению. Там в последние два дня российский лидер целовался с каким-то африканцем африканского происхождения. Россия – преемница СССР. Её лидер, исходя из политических целей, должен обязательно целоваться с иностранцами. Везло, когда попадалась Анжела Дэвис. Она ещё без лифчика всегда ходила. Ну, а если какой-нибудь Мугабе… Всё равно тут ничего не поделаешь. Это же всё для страны, для Родины… А город Актобе – бывший Актюбинск хорошел и расцветал с каждым днём. Тому способствовали серьёзные причины внешнего происхождения. В областном центре через месяц должны были встретиться руководители великих государств – России, Казахстана, Украины… Саммит, в общем. Со стороны Казахстана президент Назарбаев. Со стороны России… В народе, когда обсуждали предстоящее событие, всё время путались: то говорили Путин, то – Медведев. Бывало, находился кто-нибудь за столиком, где играли в домино, или в маршрутке, кто переспрашивал: – А кто такой Медведев? Ему говорили, что Медведев – это исполняющий обязанности президента России. И добавляли, что Путин – это исполняющий обязанности премьер-министра России. Ещё говорили, что Путин заранее, уже давно, заказал себе в Германии клона. Потом там же, в Германии, клону сделали пластическую операцию. Документы выписали на хорошую русскую фамилию Медведев. В Актобе они должны были приехать оба – и Путин и Медведев. С недавних пор в России стали считать, что одна голова у власти хорошо, а две – лучше. Так вот. Актобе готовился к приёму дорогих гостей. В скверах и на бульварах высаживались свежие цветы, в считанные дни то тут, то там – везде, куда указывал властным своим перстом аким (глава) города Сагиндыков, возникали уличные бассейны с фонтанами. Что удивительно – фонтаны включали сразу, не дожидаясь приезда высоких гостей. Забегая вперёд, скажу, что саммит прошёл на славу. Местной ГАИ спустили план оштрафовать и отправить на автостоянки восемь тысяч автомобилей. План выполнили на двести процентов. На автозаправки города выбросили десант налоговой полиции. Почти все пришлось закрыть, потому что у королей бензоколонок обнаружилась масса всяких нарушений. Участковые полиционеры провели разъяснительную работу среди жильцов домов, прилегающих к центральным улицам и площадям Актобе – чтобы в дни саммита не высовывались и не проявляли праздного любопытства. В результате город выглядел полупустым. Ни тебе пробок на дорогах, ни – подозрительных человеческих скоплений, кроме, как в специально отведённых для этого местах. Над улицами и площадями барражировали вертолёты. На крышах домов сидели снайперы. Среди них, на самом опасном и ответственном участке,- Герой Республики, Кеншилик Найманбаев. Во время одного из последних визитов президента Назарбаева, Кеншилик заметил за километр, как сотрудник дорожной полиции прицелился в машину главы государства. Это потом выяснилось, что любознательный инспектор хотел скоростемером прикинуть, как это Нурсултан Абишевич по нашим улицам нарезает. Ну, Кеншилик его и кокнул. И получил Героя. За проявленную бдительность, за патриотизм и профессионализм. Тихо и покойно было в дни саммита в Актюбинске. Я перечисляю все эти события не потому, что они так всецело меня занимали. Сон. Прогулки. Президенты… Отвлекаясь на них, я старался забыться, уйти от мыслей, которые кололи меня, жгли, не давали покоя. Можно ли как-то отвлечься от зубной боли?.. Я думал… я вспоминал о… Тоне… Смысла в этом не было никакого. Я понимал это ещё тогда, когда мы разговаривали с ней о моём уходе. Тоня мне нравилась. Но было бы смешно и нелепо представлять, что у нас может получиться какая-то совместная жизнь. Я больше не мог находиться на правах игрушки, а жить в одной квартире с женщиной, которой ты не муж, не брат и не любовник… У Ремарка в одном из романов описывается встреча женщины с мужем, которого во время войны после ранения комиссовали. Мужчина жив-здоров, руки-ноги целы, глаза на месте и улыбается даже. Но увидела его жена, его женщина, и закричала так, как будто сейчас, в эти минуты, узнала о смерти мужа. Ему на передовой пулей оторвало яйца… Так вот – я что и думал: Тоня молодая женщина. И ей нужна нормальная жизнь с нормальным мужчиной. Пусть у него не будет руки, ноги, но пусть он будет нормальный. Калека такой категории, как я, не может ни на что рассчитывать. Нет… Всё-таки странно… Почему я, не имея уже никаких плотских желаний, всё вспоминаю об этой женщине, думаю о ней? Отчего мысли постоянно возвращаются к ней?.. Что ли совсем уже достало одиночество с этим долбаным телевизором и прогулками по родному городу? А, чтобы не было одиночества, обязательно жить с женщиной?

А ей то от этого будет каково? Как там: «…но, если бы, любя, ты захотела новых встреч, Я б отказался от тебя, чтобы любовь твою сберечь…». Конечно, речь в этом стихотворении шла не об отрезанных яйцах, а, скорее, о яйцах действующих, и об их несомненной опасности для молодой девушки, но смысл, однако же, остаётся один – если человек тебе дорог, то откажись от него, даже если он к тебе тянется, во имя его же будущего счастья. А что, Тоня, бывшая жена моего бывшего школьного товарища, мне дорога? У нас что, общие интересы? Да мы ведь не разговаривали даже толком ни разу. Не было ни доверительных бесед, ни откровений. Просто пожили какое-то время, молча уступая в чём-то друг другу, улыбаясь за общим столом, проспав, обнявшись, несколько странных ночей. Теперь вдруг оказалось, что всего этого мне стало не хватать. Мне одиноко пить свой утренний кофе. Я долго не могу заснуть, потому что мне хочется, чтобы рядом со мной кто-то был. И не просто кто-то, а именно эта женщина Тоня, которой, как она показывала мне всем своим видом, ничего от меня не надо. И мне хотелось, чтобы она лежала рядом со мной именно так – без одежд, тёплая и внимательная. Мне хотелось на спящую неё смотреть долго-долго… Всё-таки мне доктор чего-то там не дорезал – ведь человеку в моём положении не должно приходить на ум ничего подобного. И вообще – нужно забыть уже об этой женщине. Как и обо всех женщинах вообще… В дверь кто-то позвонил. Оля? Нет. Оля сюда уже никогда не придёт. Не буду открывать. Пропади оно всё пропадом. Глаза бы мои никого не видели. Вот – странное дело – когда-то от страха перед полуголодной жизнью в подвалах и в колодцах теплотрассы я позволил себя искалечить. А теперь, сидя в сытости и спокойствии в отдельной квартире, в центре любимого своего города, я хнычу и чуть ли не закатываю истерики. Ах, мол, как плохо мне, как одиноко! Ах! И не нужен теперь я никому!.. А в дверь звонила Тоня. Я разглядел её в глазок, но верить в то, что вижу, не хотел. Тоня не могла ко мне прийти. Потому что прийти ко мне она не могла… Дверь я открыл. А это была правда, Тоня. – Саша, сказала она просто, без всяких предисловий. Саша, ты почему здесь сидишь, как сурок? Ты почему не звонишь, почему ко мне не приходишь? И я подумал – действительно, ерунда какая-то. Почему это я к Тоне не захожу и даже – не звоню. Что мы – враги какие-нибудь? Мы стали пить кофе, потому что нужно чем-нибудь заниматься, когда хочешь чего-то сказать, но слова необходимо подыскивать – они появляются не сразу. Паузы – их можно заполнять прихлёбыванием, дуя, обжёгшись, выбирая в вазочке подсластитель или конфету. Вот в таких условиях Тоня сделала мне предложение. Вообще предложение должен бы был сделать я. Но, в силу вышеизложенных причин, я просто не имел на это права. Предложение от такого человека, как я можно было бы расценить, как насмешку, как оскорбление. Понятное дело, что я бы никогда на это не решился. И потом – ну, ладно, делаю предложение я. И что в подтексте: – Давай поженимся, но только пусть у нас в жизни не будет этого. Я тебя очень люблю и готов с тобой жить до тех пор, пока смерть не разлучит нас, но только этого у нас с тобой никогда не будет. Поэтому предложение мне сделала Тоня. Она сказала, что она взрослый человек и не собирается умерщвлять, хоронить в себе женщину, приносить себя в жертву даже сильной и большой любви, если она будет без этого. Ей это обязательно нужно. Но – только со мной. Она, Тоня, не только любит меня, она безумно меня желает. Она хочет, чтобы у нас было всё, чтобы это не прекращалось ни днём, ни ночью. Она чуть с ума не сошла, когда лежала голая рядом со мной, притворяясь тихой и спокойной. Тоня уже всё продумала. И ей только нужно моё согласие. Согласие на ещё одну операцию. Мне должны опять пришить яйца. Операция, конечно, дорогостоящая, но денег Борюсика хватит для исполнения любых желаний. В Уругвае водится редкая порода обезьян – макаки лирохвостые. Животное очень похотливое. Самцы, когда самки нет рядом, делают всё себе руками, потому что иначе просто не могут жить. Уже первые опыты по пересадке яиц макаки лирохвостого свинье дали поразительные результаты. Известный миллионер Х решил рискнуть и вшил яйца макаки своему телохранителю. Не сам, конечно. Телохранитель триумфально прошёлся по всей женской части прислуги, и стал подбираться к любовнице самого Х. Миллионера спасла от позора автокатастрофа, которая случилась очень кстати, и в которой телохранитель погиб. – Ну и ладно, – сказал я, – терять мне, в общем, нечего – от макаки, так от макаки. А вдруг и правда, что получится. Я очень. Очень хотел, чтобы получилось. Меня выписали из лечебницы через месяц. Две недели я провёл на Гавайях, где прошёл курс реабилитации. Не буду посвящать в подробности, только скажу, что после всех восстановительных процедур, я почувствовал себя совершенно здоровым. Но всё-таки окончательное счастье могло быть возможным только после встречи с Тоней. Я был очень благодарен ей за всё то, что она для меня сделала. Мне очень хотелось скорее с ней увидеться. И не только. На этот раз Тоня пригласила меня в свою спальню. – Нет, сказала она – Борюсик никогда сюда не заходил, у них была для этого супружеская спальня, где сейчас ремонт, и, скорее всего, будет биллиардная. Мы сели за маленький столик у широкой низкой кровати. На Тоне – тот самый пеньюар, в котором она впервые вошла в мою спальню. Я уже успел снять галстук, пиджак, но оставался в брюках и рубашке, которые уже мне очень мешали. Но на столике стояли фрукты и бутылка моего любимого вина «Трифешты». Ну, нельзя сразу в кровать. Я пил вино, смотрел на Тоню, и у меня пощипывало сердце. – Тоня, – сказал я, можно, я задам один вопрос, который почему-то уже долгое время не даёт мне покоя?.. Я уже спрашивал… Это, конечно, пустяк, но… На чём держался треугольничек из ткани который… ну, был у тебя вместо… трусиков?.. И тут Тоня рассмеялась: – А, не было на мне никакого треугольничка… – Как? – не поверил я. Ведь я видел его своими глазами. Сиреневый, или светло-голубой шёлк. Плотно прикрывал… А никаких тесёмочек, никаких завязочек не было… – Правильно, – ответила Тоня. – Не было ни тесёмочек, ни завязочек. И никаких трусиков на мне не было. Это всё – компьютер. Есть такая программа, её можно скачать на сайте www. trusifrance. С помощью специального карандаша на голом теле обводишь участки, которые ты хотел бы прикрыть. Форму этим участкам придаешь произвольную. Есть готовые модели – стринги, бикини, шорты. Отдельный раздел – «Back in USSR». Там – всё советское бельё, включая ношенные и залатанные варианты. У тебя в спальне под потолком находился специальный излучатель. Когда он включен – на мне та одежда, которую я ввела для себя в компьютер. Я имею в виду – бельё. Оно высвечивается так же, как знаки «взятка» на меченых купюрах. Принцип приблизительно такой же. Я отпил ещё пару глотков «Трифешты», протянул руку к Тоне и потрогал рукав пеньюара. – Я же сказала – бельё, – опять рассмеялась Тоня. И она сбросила пеньюар и оказалась в тех самых легчайших, без всяких тесёмок, сиренево-голубых трусиках, в которых заходила ко мне в тот памятный, первый вечер. Теперь мне показалось, что они, действительно, слегка фосфоресцируют. Что там написано в программе – «треугольник от стрингов»?.. И я разделся тоже. Только меня не прикрывал ни лоскут, ни квадрат, ни даже какое-либо мутное пятно, смоделированное заморской программой. Да и все эти цацки казались сейчас абсолютно лишними. Потому что на данный момент я представлял собой блистательное творение, чудо современной хирургии. Мой пенис по отношению к моей фигуре был звеняще перпендикулярен. Я прошёл, лёг на постель. Сложил руки за голову. И посмотрел на Тоню. Красивая у неё фигура… – Ну, иди же ко мне, – мысленно позвал я эту удивительную женщину. Тоня, кажется, уже давно понимала меня без слов. Она ступила на широкую мою – нашу кровать и сделала по направлению ко мне несколько шагов своими стройными ногами. Расставила их надо мной. Шире ширины плеч. Опустилась, присела так, чтобы напряжённым своим естеством, его концом, я коснулся сиреневого треугольника, скрывающего её тайну. Я коснулся… Но, вместо прикосновения к шёлку, хлопку, тонкому синтетическому обману, услышал… горячую женскую плоть… Тоня опустилась чуть ниже. И головка свободно ушла в сиренево-голубую ткань… Безумная и бесстыдная была ночь. На Марсе жизнь есть. И там… Там даже можно увидеть, как цветут яблони… Мы уснули под утро. Устали. Хотя, как мужчина, я был готов продолжать любовные нападения на это восхитительное, страстное, жаждущее меня, тело. Макака лирохвостый – это, я вам скажу – круто. А когда проснулись… Как было хорошо, когда мы проснулись! Солнце в спальне. Смятая постель. Приятное нытьё в опустошённых тестикулах… – Саша, ты уже проснулся? Тоня смотрела на меня, приподнявшись на локте. Грудь обнажилась – не могу оторвать глаз – как она красива! – Саша… Саша, знаешь, что?.. – Что? – я всё никак не могу отвести глаз от её груди. – Саша… Я хочу от тебя ребёнка… Я хочу от тебя, Саша, много детей… Ну, вот. Уж это-то сейчас зачем. После всего того, что мы друг о друге знаем, говорит мне вдруг такие вещи? – Тоня, – отвечаю, ты, конечно, умная женщина, но ты хоть понимаешь, о чём говоришь? Ты знаешь, от кого мне пришили… можно, я скажу прямо? – яйца? Ты что, хочешь, чтобы у нас появился маленький, хвостатенький, и чтобы его потом показывали в кунсткамере? И как мы его назовём? Макак Александрович?.. – Да, нет, – устало улыбнулась мне Тоня. У нас будет обыкновенный ребёнок. И назовём мы его обыкновенным человеческим именем. Самым хорошим на свете. Ты знаешь, тогда, когда тебе делали первую операцию, я попросила хирурга поместить твои яички в специальный банк для сохранности. И они лежали там, в жидком гелии до тех пор, пока не настал подходящий случай для твоего восстановления… – Хорошо, что я их тогда не съел, – подумал я, глядя на свою фантастическую женщину глазами, которые наполнились слезами счастья и умиления…