Стояли холода, но снег был уже по-весеннему серым и лежал шматками. Наташу отправили в роддом заранее: беременность протекала с осложнениями, которых Наташа почти не ощущала, но которые, конечно же, чувствовала девочка.

Что там девочка, выяснилось на седьмом месяце. УЗИ еще были редкостью, да Наташа и не стремилась все знать наперед. Как будет, так будет. А тут прихватило поясницу – нерв защемило – да так, что из глаз от боли не текли – брызгали слезы. Ни лежать, ни ходить, ни сидеть, ни стоять. Наташа вращалась на своем диване, как маятник, переваливая живот с одного бока на другой.

Фельдшерица из гинекологической неотложки жизнь облегчила – вколола обезболивающее и торжественно возвестила: «Там девочка. Ножка присогнута».

Если девочка, имя было определено еще до беременности: Анна. В честь свекрови, с которой Наташа дружила. И жила она всегда со свекром и свекровью, а муж отдельно – в маленькой соседней квартире. Туда Наташа ходила болеть и работать. Там, в пустой и просторной мужниной квартире, пролежала половину беременности – была угроза выкидыша. Свекровь приносила супа, а мужа месяцами не было: он уезжал подработать за границу. За немытым окошком кончалась «перестройка».

Время родов приближалось. И хотя, несмотря на осложнения, Наташа себя хорошо чувствовала, врач считал, что придется делать стимуляцию. И вот Наташа, ощущая себя вроде как больной и от этого вполне безответственной, из дома переместилась на больничную койку у окошка, где дочитывала «Сагу о Форсайтах». Было приятно читать что-то бесконечное, не напрягаясь и особо не вникая в детали.

Роддом был новый, хороший и полупустой. Рожать народ постепенно переставал. Наташе было почти сорок и, чтобы меньше выделяться среди молоденьких соседок, она плела себе косички.

Рядом с ней лежала Лена, женщина лет двадцати пяти, беременная от женатого любовника. Крупная некрасивая блондинка, она иногда тихонько плакала под одеялом. Однажды любовник пришел ее навестить, они долго переговаривались через открытую форточку. Лена была беременна мальчиком и очень на это ставила: в основной семье у любовника была девочка.

Напротив Наташи лежала семнадцатилетняя красавица-даргинка из аула под Махачкалой Саида. Маленькая, смуглая, стройная, с копной африканских кудрей и большими зелеными глазами. Неожиданно низким и грубым голосом она сообщила, что муж – он в Москве огурцами торгует – ее украл, а только потом поженились, и вообще у них все по закону, по правилам. Ахмет приходил часто. У Саиды были первые месяцы беременности, и, услышав его сигнальный посвист, она легко впрыгивала на огромный подоконник к заветной форточке.

Наташа была «блатная», врачу причиталось за хорошо принятые роды, и, когда ее кто-то навещал, медсестра вызывала ее как будто на процедуру, а потом вела к приемному отделению. Навещали нечасто. Роддом был далеко, в лесной зоне. Рядом, правда, жили родители, но отношения с ними до их старости были у Наташи неспокойными, и на Наташину просьбу к ней заехать мать сухо ответила: «Хорошо, я передам папе».

Четвертая койка в палате пустовала. Дни проходили тихо и тягуче, однако мирное их течение нарушило бегство Саиды. В одно прекрасное утро пришла медсестра с пачкой анализов и выкликнула: «Акилова, срочно в ординаторскую!»

Кровать даргинки была пустой, в туалете ее тоже обнаружить не удалось. «Вот дура, – резюмировала уже в дверях медсестра, – у нее ж гонорею обнаружили…»

Наташа обмерла: ведь одним душем, одним туалетом пользовались! Чуть не из одной тарелки все ели! В голове проносились ужасы, к которым ведет гонорея у новорожденных: нагноения слизистой, полная слепота – что там еще?

Но день шел своим чередом, срок родов приблизился. Страшные мысли пришлось жесткой рукой отогнать. Наташа решительно заплела косички и пошла завтракать.

К вечеру начался снег. В середине марта снег идет нечасто, но тут небеса разверзлись. Такого Наташа еще никогда не видела. Снег не падал, кружась и заметая; не валил хлопьями; не летел колючим шлейфом вместе с поземкой; не сыпался с неба шариками белой манки. Мелкий снег шел и шел, не переставая, с огромной скоростью, без каких-либо промежутков; шел как дождь. Это был настоящий снежный ливень. «Ночью я рожу», – подумала Наташа.

Схватки разбудили ее около часу ночи. Наташа постучала в ординаторскую, там спала дежурная команда. Акушерка Таня откликнулась первой: «Походи, вон, по коридору, быстрей дело пойдет». Таня, опровергая теорию вероятности, была известна тем, что в ее дежурство рождались только девочки. «И что – ни разу ни одного мальчика?» – изумилась Наташа. «Ни одного, – был ответ. – Таня только и мечтает до пенсии успеть мальчика принять».

Схватки усиливались, стали невыносимыми. Наташу уложили на кресло, но роды никак не начинались. Наташа кричала. «Чего шумишь, – увещевала ее Таня, – не первого ведь рожаешь».

Что было дальше, Наташа помнила плохо. Чувство жизни вернулось, когда внутри стало очень горячо и легко, а одновременно с этим прямо на Наташин живот рыбкой спланировал младенец.

«Девочка?» – на всякий случай спросила Наташа.

«А ты как думаешь?» – огрызнулась акушерка Таня и пошла мыть ребенка.

Наташу тоже помыли и зашили: лопнул шов на старом разрезе от первых родов. Шили по-живому, без заморозки, но это жалкое покалывание, подумала Наташа, и болью-то не назовешь.

На подходе была новая роженица, Наташу перевели на каталку и вывезли в коридор. А через пару минут рядом с Наташей – справа, в ногах – примостили запеленутого ребенка.

Девочка лежала очень тихо. И хотя Наташа не видела ее лица, казалось, что она молча озирается по сторонам.

«Говорят, они видят все наоборот», – вспомнила Наташа и огорчилась, что так и не удосужилась до родов узнать подробности. А ведь роды-то, действительно, не первые.

Девочка была с волосами, но такими светлыми, что казалась лысенькой. Лишь на самой макушке, пучком, рос заметный блондинистый «конский хвостик» – штук десять длинных волосинок. Почему-то Наташе он очень понравился: показался особой метой.

«Ну, что, Анюсь, ты как?» – шепотом спросила Наташа. Девочка причмокнула, и Наташа тихонько погладила ее по голове.