Солнце нещадно било в глаза, а песок был таким горячим, что босиком по нему не пройтись. В Турции, недалеко от города Сиде, стоял июль. Море – смеялось, как сказал классик. И смеялось оно надо мной.

Четырнадцатилетняя дочь Аня (длинноногая блондинка – нам это скоро понадобится) твердо заявила, что они с девочками из класса едут в молодежный лагерь в Турцию. Отель хороший, четыре звезды, девочки все знакомые, и обжалованию поездка не подлежит. Сто́ит, кстати, недорого.

Я легкомысленно была не против, но взбунтовался муж: «Да ее просто могут украсть!» – повторял он, нервически прохаживаясь из угла в угол. Под его сердитым оком с оплатой путевки я медлила. Дочь давила, муж тоже. Наконец, решение было найдено: я поеду в тот же отель на треть Аниного срока, обустрою ее быт, а главное, прослежу, как наша компания проводит свободное от купания и еды время.

Поездка мне была неудобна до крайности: пришлось брать липовую справку у врача – до отпуска было далеко. С трудом удалось попасть в тот же отель: свободных номеров почти не оставалось, выгодных российских подростков распорядительные турки распихивали не только в бунгало по шесть человек в домик без окон-без дверей, но и в тех же объемах – в номера главного корпуса.

Прилетела я поздно, искать дочку было бессмысленно. Втащила в номер свой нехитрый скарб – отельные провожатые и сами спать ушли. Но мне покой даже не приснился.

В соседней комнате, как потом оказалось, ребята из Екатеринбурга никак не хотели брать в толк, что спать хочется и на отдыхе. А может, на отдыхе особенно, тем более человеку, вооруженному медицинской справкой. Слышно их было так, будто они расположились на моем балконе. Им было весело.

– Ну чё, народ, вздрогнули? – с угнетающей регулярностью раздавалось за стенкой.

Отчасти утешало то, что все в этой жизни кончается. Однако стоило соседям угомониться, как в коридоре зазвучали шаги и бодрые голоса тех, у кого сон непрошибаемый и кто ведет здоровый образ жизни – они шли плавать перед завтраком.

Только память о миссии, которая на меня была возложена, да всплывающее в полусонном тумане лицо мужа со знакомым укором в глазах заставили меня выйти на свет божий к концу завтрака.

В столовой царил разгром. У столика с напитками я чудом не растянулась, поскользнувшись в их коктейле, припорошенном обрывками макарон. Поев кой-чего, оставшегося от молодежи, отправляюсь искать дочь. На ресепшн мне называют номер ее бунгало, но за незапертой дверью – тишина. Все ушли на пляж – это ясно. Аню я нашла под бамбуковым грибком с ногами ярко-алого цвета.

– Слушай, мам, давай не надо! – сурово оборвала она мои причитания. – У нас свой режим. И вообще будем видеться раз в день, вечером. Заходи после ужина минут на пятнадцать.

Аудиенция была закончена. Вот и организовала жизнь ребенка, обустроила быт!

Перемогшись кое-как день, съев свой одинокий ужин, прихожу в заветное бунгало. Компания собирается на танцы, при этом многие жестоко обгорели: заготовленные в Москве антизагарные кремы почему-то не помогают. Пытаюсь взять ситуацию под контроль: иду в бар, где набираю порций пять отвратительной местной водки – чтобы хватило на всех пострадавших.

– Мадам, опять водка? – отшатнулся от меня на третьей порции бармен.

– Со мной много мужчин, – с вымученно-игривой улыбкой сообщаю я, наполнив за углом до краев большой пластиковый стакан.

Возвращаюсь в бунгало. Там атмосфера накаленная – в прямом и переносном смысле: я их, видишь ли, задерживаю, танцы уже начались, при этом у обгоревших явно повышенная температура.

Чувствуя себя фельдшерицей-народницей конца 19 века, обрабатывающей поочередно одной ваткой с йодом болячки всей деревни, так же поочередно смазываю водкой пылающие спины, плечи и конечности.

Правда, на утро я была вознаграждена. Дочь сама нашла меня за завтраком:

– Мамуль, – смягчилась она, – девочки просили передать «спасибо». Нам помогло. А водку твою старшие девчонки случайно ночью допили – думали вода, – добавила Аня.

Окончательно осознав, что быт мне придется обустраивать только свой собственный, я вдохновенно принялась ездить по Турции. Передо мной взмывали скалы с выдолбленными в них древними монашескими кельями; подо мной, подернутые аквамариновой средиземноморской рябью, громоздились затонувшие города; а мимо меня медленно проплывали пещеры пиратов и грандиозные античные развалины. О такой Турции я не подозревала.

Я ела турецкую пиццу, лахмаджун, на террасах крошечных семейных ресторанчиков, где крышей служит решетка, по которой вьется виноградная лоза. Сидела в маленьких кофейнях, запивая глотками горького кофе плавающую в медовом сиропе пахлаву. Бродила по пыльным закоулкам бесконечных рынков, где галантные турки дарят одиноким женщинам расшитые золотом наволочки или стеклянные синие глаза-обереги.

Незадолго до моего отъезда в Москву дочь опять выросла передо мной в ресторане и с присущей ей определенностью объявила:

– Мам, мы с Машкой хотим полетать на параплане, а без взрослых не разрешают.

Ага, мои хорошие, подумала я, настал и на моей улице праздник. Хоть на что-то сгожусь!

День был не самый жаркий. Солнце в перламутровом небе то пробивалось через желтоватые облака, то вновь скрывалось в невидимой раковине.

На катере с парапланом всем заправляли два подростка: один красавец-турок лет шестнадцати, и другой, помоложе – этот свободно говорил по-русски. Нас усадили рядком на дощечку и плотно приторочили к ней ремнями. На всякий случай спросили про вес, хотя и на глаз было ясно, что в 150 килограмм мы втроем легко умещаемся. Взялись мы руками за канаты, как на качелях, – и понеслось.

Мы медленно взмывали к жемчужному небу. Мутное солнце неотвратимо приближалось. Дух захватывало так, что я боялась повернуть голову: от восторга и ужаса было чувство, что при любом лишнем движении воздуха может не хватить. Нас накренило.

– Тетя Оля, – бодро прощебетала Машка, – а посмотрите вниз – как круто! Море как будто выливается за горизонт из большой тарелки!

Я скосила глаза вниз и увидела беспомощно болтавшиеся над бездной босые ноги моих спутниц – у дочки подлиннее и посветлее, у Машки – покороче и посмуглей. Ноги безмятежно шевелили пальчиками.

– Ох, Машка, – неопределенно выдавила я.

Легкий бриз кончился. Мы парили в полной и парной тишине. Мотор затих. «Наверное, мы слишком высоко, – подумала я, – и его не слышно». Но уже через пару минут стало ясно, что мы начали неожиданный спуск.

Девочки мирно беседовали и крутили головами, я же до рези в ладонях вцепилась в боковые канаты. Нас явно относило к берегу. Вот уже прямо под дощечкой с намертво прикрепленными к ней нашими утлыми попами видны крытые бамбуком грибки на пляже. Они ближе, ближе… А вот под нами – шпиль нашего пляжного кафе. Девочки замолкли.

Люди задирали головы, толстый загорелый мужик, стоя поворачивавший свои пережаренные окорока навстречу едва пробивающемуся солнцу, раскинул руки и бодро закричал:

– Деучонки! Не бойтесь! Я вас лоулю!

Я зажмурилась. Последняя трезвая мысль была: «Идиотка, зачем я сюда приехала?!»

Но чудеса случаются – недаром я в них еще верю. Неожиданно послышалось бурчание мотора на катере и мы опять плавно стали взмывать вверх – теперь уже чтобы столь же плавно опуститься в положенном месте – на его корме.

В голове было пусто и гулко, а во рту – будто незрелой черноплодки объелась. Девочки снова о чем-то заворковали. Мне вдруг все сделалось совсем «по барабану». Мы «приземлились».

Когда младший парень отстегивал наши ремни, я его вяло, не своим голосом, спросила:

– Почему мы стали на пляж опускаться? – В ушах гудело, ноги не слушались.

– А, – махнул он рукой и, ухмыльнувшись, добавил: – В рекламных целях!