Почему-то у меня такая планида: чем хуже выгляжу, тем больше мужчинам нравлюсь.

Помню, ехала как-то с работы – а работала под Москвой, вставать приходилось ни свет ни заря, под глазами мешки, цвет лица типа «грязный снег», потому что дело было зимой, а у меня было 36 часов в неделю занятий – меня как раз взяли на работу под только что прибывшую группу студентов из Вьетнама. Преподавать русский как иностранный.

Так вот еду домой, готовлюсь в метро к занятиям на завтра. Глаза слипаются, сонно встряхиваюсь – и опять в книжку. Тут голос справа: «Девушка, вас как звать?» Гордо молчу, дескать, я не из таких. Снова: «А едете куда?» Молчу. «Девушка, я недавно фильм шведский видел – вы очень на шведку похожи». Опять молчу. «Девушка, извините за любопытство, а какую книжку читаете?»

Тут я так же молча закрываю книгу и даю соседу прочитать название на обложке. На ней написано: «Четырнадцать уроков по развитию речи». Была такая популярная у преподавателей тонкая синяя книжечка для иностранцев. Очень дефицитная. Коллега на неделю одолжила.

Мужчина справа, онемев, поерзал на сиденье, потом, перед «Театральной» вдруг вскочил и, пятясь, стал двигаться к выходу, как будто кланяясь и приговаривая: «Ох, девушка, простите, пожалуйста! Простите!»

Тонкой души человек оказался. Решил, что это я говорить учусь. Причем не на иностранном, а на родном.

Или еще случай. Когда я была беременна старшим сыном, мы совсем на мели сидели в смысле финансов. А прямо перед его рождением вдруг все поперло – и из земли, и с неба. Родился он в августе, так на даче созрело столько яблок и слив, что мама, брат, жена брата не успевали перерабатывать. Я-то выбыла из игры. Под деревья ставили корыта, детские ванночки, расстилали клеенки и все было завалено, и такое было вкусное! Впервые на моей памяти столько уродилось.

Это перло из земли. С воздуха же стали падать деньги. Я тогда репетиторством подрабатывала, так ближе к родам ученики повалили – в количествах дотоле незнакомых. Сижу с утра до вечера на уроках, а живот к изумлению очередного абитуриента яростно колышется вправо-влево, вверх-вниз. Сын еще в утробе был очень энергичным ребенком. Иногда от усталости я свирепела. До сих пор стыдно, как на милую девочку из Фряново я вопила: «Так кто ж там реально мертвые души – неужели неясно?!» Девочка испуганно молчала.

Еще вдруг посыпались деньги за публикацию сказки мужа. За одну и ту же грустную сказку о непослушном щенке с плохим характером, в котором я без труда узнавала себя, он получил несколько гонораров и в советских рублях, и в валютных чеках. Да еще Щен ухитрился войти в антологию мировой сказки где-то в Чехословакии. И я наконец сшила себе два красивых ситцевых платья, присборенных под грудью, чтобы огромному животу и сыну в нем вольнее дышалось. А до того, до самой середины лета, я всю беременность проходила в старых джинсах мужа, много раз подвернутых снизу, поскольку у нас с ним заметная разница в росте. Ширинка в них делалась все более расстегнутой по мере укрупнения моего живота, а сверху джинсы крепились на подтяжках. На это сооружение я надевала укороченное «под тунику» шерстяное темно-синее платье свекрови. Темно-синий и всегда-то был не моим цветом, а тут в соединении с синими подглазниками и общим потрепанным видом, украшением и вовсе не служил. Хотя я старалась жить по режиму и во всяком случае ежедневно выгуливалась – либо одна, либо с помощью кого-то из близких.

И вот как-то в конце весны иду себе в этом прикиде не торопясь вдоль Ленинградского проспекта, потею и привычно дышу выхлопными газами. Недалеко от дома вижу сзади тень – движется на одном расстоянии, ни ближе, ни дальше, видимо, в качестве сопровождающей. Живот мой, однако, и сзади уже ни для кого не секрет. Наконец тень настигает мою и тихий вежливый голос без обиняков спрашивает: «Девушка, вы замужем?»

Изумленно поворачиваюсь. И на девушку не тяну, и скорее всего, замужем. Вроде, заметно. Рядом идет невысокий молодой человек, если не кавказской, то какой-то явно южной национальности. Говорит, однако, без акцента. Удивление заставляет вступить в беседу: «А не видно?» – «Вы не обижайтесь. Раз одна гуляете, беременная, может, и не замужем». – «Не угадали. Муж на работе» (что было чистейшей воды неправдой – муж еще учился). – «Ну, может, вам защита понадобится…» – «От таких, как вы?» – «Да не сердитесь. Просто жалко вас стало».

Хотя вообще муж часто со мной гулял, мне почему-то тоже стало себя жалко. Причем глобально. И что одеть нечего, и что с мужем ссоримся, и что мама в детстве на меня сердилась, и что сейчас волнуюсь, в порядке ли будет ребенок. Короче, я позорно шмыгнула носом и ускорилась, в прямом смысле насколько положение позволяло.

Жалостливый юноша остался позади, а в душу закралась недобрая советская мысль: может, он бабу ищет с московской пропиской? Но вопрос этот навсегда остался без ответа. Догонять меня молодой человек не стал.

Однако рекорды собственной популярности я била с помощью ячменей. Бывали у меня в жизни сложные периоды, когда имунная система сдавала и ее нервные позывные пузырились на красных истерзанных веках. «Ячменной» особенностью в моем исполнении было то, что они отказывались вскрываться и их приходилось удалять хирургически. Удовольствие ниже среднего. Под веко ставится распорка, и хирург кривыми ножничками под несильным местным наркозом выстригает затвердевший шарик. Однажды у меня количество этих холязиумов дошло до десяти одновременно.

Но жизнь компенсировала меня одним странным способом. Некоторые мужчины их не просто не замечали, а, возможно, в этих ячменях для них крылась какая-то магическая сила. Короче, у кого во лбу звезда горит – у меня же на глазах горели красные фонари ячменей. И это было мое тайное и могучее оружие, которое я всеми силами старалась побороть.

В начале девяностых я привезла из-за открывшейся границы некую диковинную лихорадку. Температура поднималась аккуратно вечером пятницы – 39,5. В субботу я была «вне зоны действия», а к вечеру воскресенья полностью приходила в себя. В понедельник, уже огурцом, была готова к труду и обороне. Однако попутно пора было собирать и урожай моей злаковой культуры. Как-то я вернулась с очередного удаления затвердевшего зернышка с перебинтованной половиной головы и в изнеможении рухнула на диван. Ко мне подошла едва научившаяся говорить дочка, обняла и заплакала.

«Ты что, зайка?» – спрашиваю. – «Папа сейчас прийдет и скажет: зачем мне такая резанная мама?» – не унимаясь, стенала надо мной мудрая не по годам дочь. С папой мы, и правда, частенько ссорились, только не по причине моих внешних несовершенств, а больше из-за творческих исканий самого папы. Да и делать это старались в удаленных местах, так что опасения дочери были основаны скорее на ее врожденном женском чутье.

На днях позвонили знакомые из Германии: статья мужа вышла в престижном журнале. В редакции дали несколько экземпляров, их передаст немец, остановившийся в соседнем с нами доме. Вот телефон, немец хорошо говорит по-английски. Звоню, договариваюсь. Оперированное веко еще опухшее и синеватое, а на другом глазу уже на подходе новое зерно. Но муж один идти не может – он по-английски говорит с трудом. Поэтому, буквально не взирая на лица, идем вместе.

Остановился немец в квартире на первом этаже. На звонок открывает высокий блондин лет сорока, а дальше ведет себя странно. Войти не приглашает, но улыбается по-доброму. В узкой захламленной прихожей горит ярко-желтая лампа. Стоим. Потом он спохватывается, уходит в недра квартиры и возвращается с длинной коробкой, завернутой в серую бумагу и щедро заклеенной скочем. Берем через порог. Благодарим, раскланиваемся, идем домой.

Коробка вызывает удивление. Кроме нестандартного для журнального номера размера, она еще и по-настоящему тяжелая. Дома жадно, в четыре руки, ее обнажаем. Коробка голубая, как небо, и зеленая, как трава. Уже без особого изумления понимаем, что в ней скрывается ручная газонокосилка. Однако для точности все же трясем коробку: внутри что-то добродушно погромыхивает, но ничего похожего на спрятанные там номера журнала не прослушивается. Стандартное предположение мужа – это я все напутала: или пришли не туда, или немец не тот: мало ли их теперь живет по окрестным домам! Звонить в Мюнхен знакомым неудобно; мы чувствуем себя дураками, с чем и ложимся спать.

На следующий день знакомые звонят сами. Приносят кучу извинений – от себя и от немца. Он сказал, что пришла женщина такой нечеловеческой красоты, что он смешался и все перепутал. А наши журналы поступили как раз тем, кто надеялся на газонокосилку. Неся их домой, люди, наверное, думали, что это супер портативная косилка, для травы в ящиках на балконе.

Все разрешилось. Минуя немца-любителя ячменей, муж обменялся с истинными владельцами красивой коробки, обретя свои долгожданные журналы. А я подумала: может, у немцев любовь к ячменю стала просто генетикой? Хоть это и противоречит теории Менделя.

А вообще это я все к чему? Вот, говорят, мужики злые, эгоисты. А они ведь туда же: кого жалею – того люблю.