Большая игра

Дункан Дэйв

Цикл «Большая игра» в одном томе.

Содержание:

1. Прошедшее повелительное (роман)

2. Настоящее напряженное (роман)

3. Будущее неопределенное (роман)

 

Прошедшее повелительное

 

Заметки переводчика (с джоалийского)

В джоалийском и родственных ему языках географическое название, как правило, состоит из корня и приставки. Английские эквиваленты (например, Наршленд, Наршвейл, Нарсия и т.п.) не способны передать все оттенки оригинала. Джоалийский язык – единственный, в котором имеется двадцать слов для обозначения проходов через горные перевалы в зависимости от их сложности, зато нет ни одного слова, обозначающего горный хребет.

Флора и фауна Вейлов развивалась независимо от земной, однако эволюция имеет обыкновение заполнять схожие экологические ниши схожими по внешности видами. Форма – следствие функции: жук – он везде жук (почти), птицы откладывают яйца, иначе им было бы тяжело летать, и так далее. Чтобы не перегружать неподготовленного читателя избытком новых названий или сносками с латынью, я позволил себе использовать описательные термины (вроде «плодов-колокольчиков») или присваивать названия по принципу внешнего сходства. Роза есть, так сказать, роза. Соответствие, впрочем, может быть чисто условным: так, «моа» в данном случае означает вовсе не гигантского страуса, но двуногое млекопитающее.

Время и расстояние даются в привычных единицах.

Транскрипция имен и названий по возможности приближена к оригиналу.

Существительные мужского рода, как правило, начинаются с согласных б, д, г, к, п, т, женского – с гласных а, е, м, о, у, э, среднего – с согласных ф, ж, л, м, н, р, с. Абстрактные понятия склоняются по особым правилам и начинаются с в, ч или а.

Следующие друг за другом гласные произносятся не слитно, но раздельно, словно разделенные дефисом: «Элиэль» звучит как «Эль-и-эль», но никак не «Элель». Сдвоенные гласные означают долгий звук.

Джоалийский язык изобилует беглыми гласными, обозначенными в тексте апострофом. Так, первая гласная в «Д’вард» растянута значительно сильнее, чем в нашем «двор».

 

Боги. Пять великих божеств Пентатеона

Висек. Прародитель. Обыкновенно считается мужчиной, но также и триадой: Отцом, Матерью и Первоисточником. Висек может упоминаться как в единственном, так и во множественном числе, в формах мужского, женского или среднего рода, практически непереводимых на европейские языки. Свет, Всезнающий, Отец Богов и т.д., может перенимать атрибуты других богов – такие, как мудрость, созидание, справедливость. Поклонение Висеку несет в себе зачатки монотеизма. Везде, кроме Ниола, где расположен его главный храм, Висек кажется слишком далеким и абстрактным, чтобы быть популярным в народе. Его ассоциируют с солнцем, огнем и серебром.

Многочисленные аватары Висека включают в себя Чиола (судьбу) и Вайсета (солнце).

Эльтиана. Жена. Владычица. Богиня любви, материнства, деторождения, плодородия, сельского хозяйства, путешествий. Ее жрецы одеты в красное; ее символ – перечеркнутый круг, ее главный храм расположен в Рэндоре. Эльтиана – единственная из великих божеств, чье имя носит одна из четырех лун.

В числе ее аватар Оис, богиня горных переходов.

Карзон. Муж. Бог созидания и разрушения, а значит, и войны, силы, отваги, мужества, мора и отмщения, природы и скотоводства. Его жрецы носят зеленые одежды. Символ – молот. Главный храм расположен в Тарге. Его ассоциируют с луной Трумб.

Под именем Зэца он выступает как бог смерти, самый устрашающий из богов. Цвет Зэца – черный, его символ – череп. В числе других аватар: Гарвард (сила), Кен’т (мужество) и Крак’т (землетрясения).

Астина. Дева. Богиня целомудрия, долга, справедливости, покровительница воинов и атлетов. Ее жрецы одеваются в синее, ее символ – пятиконечная звезда. Главное святилище расположено в Джоале. Ее ассоциируют с Иш, голубой луной.

Ее аватары Иилах (атлетика), Ирепит (покаяние), Иш (постоянство и долг) и Урсула (справедливость).

Тион. Юноша. Бог – покровитель искусств, красоты, науки, познания, медицины. Его жрецы облачаются в желтые одежды. Главный храм расположен в Суссе. Изменчивая и непредсказуемая желтая луна Кирб’л связана с его аватарой – богом веселья.

Его аватары: Эмбер’л (драма), Кирб’л (Шутник), Джинуу (отвага), Иела (пение) и Паа (исцеление).

 

Состав труппы тронга

Тронг Импресарио

Амбрия Импресарио, вторая жена Тронга

К’линпор Актер, сын Тронга

Эльма Актер, жена К’линпора

Утиам Флейтист, дочь Амбрии

Гольфрен Флейтист, муж Утиам

Ама Актер, двоюродная сестра Амбрии

Дольм Актер, муж Амы

Пиол Поэт, брат первого мужа Амбрии

Гэртол Костюмер, двоюродный брат Тронга

Олиммиар Танцовщица, сестра Эльмы

Клип Трубач, двоюродный брат Гэртола,

Элиэль Певица, сирота.

 

Увертюра

 

1

Лето 1914 года выдалось изумительно погожим. Над всей Европой светило яркое солнце – изо дня в день, с безоблачного неба. Отпускники беспечно разъезжали по всему континенту, наслаждаясь зеленью лесов, купаясь в ласковых морских волнах. Они беспрепятственно пересекали границы. Почти никто не замечал грозовых туч, сгустившихся на политическом горизонте. Даже газеты – и те не уделяли этому внимания. Война обрушилась внезапно, как горная лавина, и унесла все прочь.

Второго такого лета уже никогда не будет.

Ближе к концу июня на борт греческого парохода «Гермес», готового к отплытию из Порт-Саида, поднялся джентльмен, которого звали – если верить записи в судовом журнале – Джулиус Крейтон, полковник Джулиус Крейтон. Он был вежлив, непроницаем и таинственен. За все время, что пароход шел через Средиземное море, он никому ничего не рассказал ни о себе, ни о своих занятиях. Несомненно, это был английский аристократ, но дальше этого заключения ни судовые офицеры, ни пассажиры так и не продвинулись. Всех изрядно заинтриговало то, что он сошел с корабля в Черногории, в Каттаро – городке, стоявшем в стороне от дорог. Странный народ эти англичане, решили все. Если бы они могли проследить дальнейший маршрут Джулиуса Крейтона, то удивились бы еще больше.

Джулиус ступил на европейскую землю двадцать восьмого июня. По чистой случайности именно в этот день в Сараево убили эрцгерцога Франца Фердинанда. Это стало началом всемирной катастрофы. От границ Черногории до Сараева не больше пятидесяти миль. Впрочем, я еще раз обращаю внимание читателя на то, что полковник Крейтон не имел абсолютно никакого отношения к этому событию.

Он довольно быстро продвигался на северо-восток, перемещаясь преимущественно верхом по глухим сельским районам, и в конце концов оказался в предместьях Белграда. Там, в фургоне, стоявшем в густом лесу, он удостоился беседы с цыганским вожаком.

Чуть позже его могли видеть в гостях у графа, потомка древнего дворянского рода, владельца живописного замка в Трансильвании. В Вене он встретился с несколькими людьми, в том числе и с женщиной, известной как самая изощренная куртизанка в Австрии, чье тело не имело равных в Европе. Впрочем, суть их встречи не имела никакого отношения к ее профессии.

К пятнадцатому июля он достиг Санкт-Петербурга. Хотя столицу Российской Империи сотрясали забастовки рабочих, ему удалось несколько часов провести за беседой с монахом, известным как своею святостью, так и своими политическими связями.

Два дня он провел в пещере в Шварцвальде. И двадцать третьего, когда Австрия предъявила Сербии ультиматум, полковник Крейтон прибыл в Париж. Город гудел, возбужденный скандалом с Кайо, однако это не помешало полковнику встретиться с двумя художниками и одним издателем газеты. На ночном марсельском поезде он выехал в европейскую штаб-квартиру Иностранного легиона. Большую часть дня он провел в тамошней церкви, вслед за чем вернулся в столицу.

Двадцать восьмого июля, когда Австрия объявила войну Сербии, он взял билет в купейный вагон поезда, отправляющегося паромом в Лондон – невероятное достижение, учитывая царившую на Северном вокзале панику.

По прибытии в Англию он исчез.

 

2

Эдвард Экзетер прибыл из Лондона в Грейфрайерз в четыре часа пятнадцать минут пополудни. В субботу, в самый разгар лета маленькая станция была почти пуста. В Париже царила паника, да и в Лондоне поезда, следующие из столицы на море, брались чуть ли не штурмом. В Грейфрайерз стояла обыкновенная сельская тишь.

С чемоданом в руке он вышел из станционного здания. На дороге его ждал боджлевский «роллс», за рулем которого восседал Волынка собственной персоной.

– Чертовски славно с твоей стороны подхватить меня тут, Боджли, – сказал Эдвард, забираясь в машину.

– Рад видеть тебя, старина, – ответил Волынка. – Не против прокатиться немного? – Он только что не сиял от гордости: ну как же, разрешили вести «роллс»!

Вот так Тимоти Боджли отвез Эдварда Экзетера к себе в Грейфрайерз-Грейндж – отвез несколько кружным путем, но все же постаравшись не опоздать к обеду. Эдвард поблагодарил миссис Боджли за то, что та согласилась приютить его, прибывшего так внезапно. Собственно, он сам напросился в гости, но воспоминание об этом было для него слишком болезненным. Миссис Боджли убеждала его, что в этом доме ему рады всегда.

Потом следовал провал. Так бывает.

Он совершенно не помнил, что происходило на протяжении следующего часа. Какие-то обрывочные воспоминания о самом обеде – разрозненные страницы потерянной книги. Самым ярким воспоминанием было его огорчение от того, что на нем блейзер и шерстяные брюки. Он чувствовал себя, как бродячий пес, угодивший в питомник породистых собак. Один из его чемоданов украли в Париже, а купить себе что-нибудь пристойное из вечерней одежды в Лондоне он просто не успел. К тому же у него не было английских денег, а банки по субботам не работали.

Девять или десять лиц за столом ему запомнились смутно. Родителей Волынки он, разумеется, знал хорошо: мать – большую, громогласную миссис Боджли и отца – седеющего генерала с белоснежными усами на красном лице. Был еще майор Как-его-там, типичный колониальный вояка. Была вдова, леди Как-ее-там-еще, и викарий. И еще какие-то люди. Обрывки разговора о неизбежности войны… Майор пространно объяснял, как французы и русские словно жернова разотрут бошей в порошок. Все соглашались, что война закончится к Рождеству.

И позже, когда дамы оставили мужчин беседовать за портвейном и сигарами, разговор опять зашел о войне, о том, что давно пора преподать немцам хороший урок, о том, в какой род войск запишутся Эдвард Экзетер и Тимоти Боджли, о том, как им повезло, что они так молоды и могут служить в армии.

Вечер завершился пением патриотических песен у рояля, вслед за чем все разошлись – рано, ибо утром генералу предстояло выступать в церкви.

Еще позже Эдвард сидел, развалясь, в кресле, у окна, а Волынка в халате поверх пижамы – на диване они болтали, как в старые добрые времена. В последнее время Волынка зачитывался «Затерянным миром» Конан Дойла. И сейчас он взахлеб рассказывал Эдварду о книге – обещал одолжить сразу, как дочитает сам. Они ностальгически вспоминали школьные деньки, не без удивления заметив, что всего неделю назад покидали стены Фэллоу без особого сожаления. Потом вернулись к военной теме, и в голосе Волынки зазвучала горечь.

– Добровольцем? Куда мне, старина. Медики забракуют. – Даже эти слова давались ему с трудом: из груди у него вырывались хрипы, как у умирающей кошки. Волынка страдал астмой, он даже до середины крикетной площадки не мог добежать, не посинев, хотя силой не уступал многим. Да, шансов попасть на войну у него не было никаких, а Эдвард не знал, как утешить его, и только мямлил что-то насчет возможности работы в разведке.

Волынка передернул плечами, пытаясь скрыть досаду.

– Слушай, ты не против устроить набег на кухню – как в старые добрые времена?

Должно быть, Эдвард согласился, хотя совершенно не помнил этого. Возможно, они надеялись, что обычная мальчишеская шалость поможет им справиться с ощущением нереальности. Ощущением, так внезапно вторгшимся в их жизни. Из строго упорядоченной, почти монастырской дисциплины закрытой школы их выбросило в мир, стоящий на грани безумия.

Кухня располагалась в самой старой части Грейндж, большой каменной пристройке, гулкой, заставленной старой мебелью и полной беспокойных, неожиданных теней. На этом для Эдварда Экзетера реальность закончилась.

Все, что случилось потом, напоминало смазанные фотографии в газетах или рисунки в «Иллюстрейтед Лондон ньюс». Какая-то женщина кричала, и крики ее эхом отдавались от каменных сводов. Глаза у нее были дикие, и волосы ниспадали тяжелыми кудрями. Там был нож. Там была кровь – фарфоровая миска, в которую лилась кровь. Он смутно помнил, что кто-то барабанил в дверь, пытаясь войти, и что сам он отбивался деревянным стулом от маньяка с окровавленным ножом. Потом была отчаянная боль в ноге.

Потом – тьма и кошмар.

 

3

До рассвета оставался час, не больше. Ветер – пережиток недавней зимы – гнал по небу облака, то открывая, то закрывая луны, отчего узкие улочки то становились черными, как угольный погреб, то вновь делались такими светлыми, что можно было читать вывески, со скрипом раскачивающиеся на ветру. Над крышами из пластин сланца, над дымовыми трубами белыми зубами сверкали ледяные вершины Наршволла, на которых тут и там темнели черные языки теней.

Скрежет драконьих когтей по булыжной мостовой означал, что ночной страж завершает очередной круг по спящему городу. Страж верхом на драконе медленно ехал по Торной Дороге. Работу стража нельзя было назвать ни слишком прибыльной, ни слишком престижной. В эту ночь ее можно было назвать чертовски холодной, и мысли стража касались главным образом теплой кровати с теплой женой, ждущих его с рассветом. На нем были шлем из железа и кожи и стальная кираса, надетая поверх одного слоя меховой одежды и двух слоев шерстяной. Он поочередно грел руки, перекладывая фонарь из одной в другую. Этой ночью в Нарше он рисковал скорее отморозить пальцы, чем столкнуться с какой-то другой опасностью.

Нарш – тихое место, но когда-то в незапамятные времена отцы города ввели комендантский час, так что кому-то приходилось поддерживать его. Иногда комендантский час нарушали любовные парочки, воровато крадущиеся в ночи. Но чаще всего за всю ночь стражу не встречалось ни души. Все злоумышленники наверняка попрятались еще задолго до его приближения, заслышав шаги дракона и завидев свет фонаря. Разумеется, комендантский час распространялся только на пешеходов. Тех, кто ездил верхом на драконах или в каретах, это не касалось, и уж тем более это не касалось отцов города или их друзей.

Царап, царап – скрежетали когти. Ветер хлопал ставнями и завывал в дымоходах. Непроглядная тьма в очередной раз окутала Торную Дорогу, только неверный свет фонаря падал на двери и проваливался в зияющие отверстия проулков. В просвете облаков мелькнула и снова пропала четвертая луна, Эльтиана, кроваво-красная звезда на востоке. Страж пробормотал про себя молитву – обычную молитву Владычице. Он просил Владычицу больше не давать прибавление в его и без того немалое семейство. Они и так с трудом существовали на его мизерное жалованье.

Затем из-за туч вышел Трумб – точнее, не вышел, а словно выпрыгнул из засады, – и его полумесяц осветил город, заиграв на шпилях храма Владычицы. Он выхватил из темноты двойную цепочку людей, бредущих по улице прямо перед стражем. На мгновение страж лишился дара речи, потом бросил своему дракону короткое «Варч!».

Скорее всего дракона это тоже изрядно удивило, ибо он привык передвигаться по ночным улицам неспешным «зайбом». И другого шага от него не требовали вот уже много лет. Немного помедлив, словно припоминая все, чему его учили в его драконьей юности, он послушно убыстрил шаг, и ночной страж Нарша обрушился на нарушителей закона.

Их было около дюжины, и они следовали по росту – от высокой пары во главе процессии до замыкавшего ее ребенка. Каждый нес на спине большой мешок. Страж обогнал процессию, осветив всех по очереди фонарем. По виду путников он заключил, что они нездешние, ибо только некоторые были одеты в обычные для Нарша меха. Все остальные дрожали, сгибаясь под ударами ветра. Чужаки! Нарушители комендантского часа!

Выкрикивая команды, страж развернул дракона и остановил его перед парой, возглавлявшей процессию. Те тоже остановились. Некоторые с облегчением опустили на землю свои мешки и подняли на него глаза. Он воззрился на них сверху вниз со строгостью, подобающей представителю закона.

Сам представитель закона, однако, не внушал того ужаса, на который рассчитывал. Дракон был так себе – чешуя давно уже потеряла блеск в тех местах, где о нее терлись стремена, да и седло сползло вперед так, что страж сидел криво, лишившись возможности удобно опираться о вьючную пластину.

Дракон, деликатно пофыркивая, разглядывал нарушителей с не меньшим интересом, чем страж. Несмотря на устрашающий вид, мало найдется животных, превосходящих кротостью драконов, и большинство людей хорошо знают это. Страж не представлял себе, что делать с таким количеством нарушителей, причем половина из которых – женщины.

– Хо! – произнес он. И подумав, добавил: – Кто такие?

Главным, судя по всему, являлся высокий мужчина в развевающемся плаще; его белоснежная борода живописно трепетала на ветру. Когда он, кланяясь, сорвал шапку, под ней обнаружилась аккуратная лысина в обрамлении курчавых седых волос. Вся его фигура внушала уважение. Голос оказался звучным, как колокол.

– Я Тронг Импресарио, а это – члены труппы, носящей мое имя: певцы, музыканты, актеры. Мы бродячие артисты, которые служат Покровителю Искусств.

По внешности их скорее можно было назвать простыми бродягами, но страж припомнил, что два дня назад видел афишу, извещавшую о представлении за Стригальней.

– Вы ходите по городу до рассвета, а это запрещено!

Тронг – или как его там – повернулся к востоку и театрально простер руки:

– Воззри, о господин! Робкие лучи рассвета уже окрашивают небо на горизонте, гоня прочь ночную мглу! – Он говорил с джоалийским произношением, хотя это никоим образом не объясняло, как он ухитряется видеть горизонт сквозь двухэтажный каменный дом.

– Прости нас, если мы преступили закон! – воззвала спутница Тронга. Она почти не уступала ему ростом. Голос ее отдавал стальными нотками и казался еще более мощным. Распознать произношение было сложнее; единственное, что можно было сказать с полной уверенностью, – это то, что она родом не из Наршвейла. – «Рассвет» есть понятие растяжимое. Мы ведь нездешние, так что незнакомы с вашими законами.

Страж не понимал, зачем нужно тратить деньги на то, чтобы слушать, как пришлые оборванцы читают стихи или даже поют. Нет, это не для Нарша. Впрочем, если кого и интересуют такие штуки – так это городских богачей. И их жен, конечно. Поэтому он решил не связываться с бродягами, чтобы не навлечь на себя немилость знати.

– Куда вы и зачем? – спросил он скорее для того, чтобы выиграть время.

– Мы держим путь в храм, – величаво пророкотал Тронг, – совершить жертвоприношение. Нас ожидает нелегкий путь на Празднества святого Тиона в Сусс. Без покровительства богини Оис нам не одолеть опасный перевал Рилипасс.

Ах! В свое время страж и сам участвовал в Празднествах Тиона. Он состязался в кулачных боях до тех пор, пока лицо его не превратилось в лепешку. Да, и на этом его боевые подвиги закончились. Куда еще могут стремиться бродячие актеры в это время года? И кто в здравом уме осмелится проехать на мамонтах через Рилипасс, не принеся жертву в храме? Нельзя гневить богиню перевалов Оис!

Страж бросил быстрый взгляд на небо и снова увидел красную луну, смотревшую вниз через маленький просвет в облаках. Оис была аватарой Владычицы, Эльтианы, имя которой носила эта красная луна. Эльтиана смотрела на стража – какое он примет решение? Она может рассердиться, если он помешает паломникам почтить ее аватару. Лучше уж не связываться с этими бродягами – пусть себе идут куда хотят.

– Вы бы хоть утра дождались!

– Но нам безотлагательно нужно в Сусс, – быстро заговорила женщина. – Ты же знаешь, что это не обычное празднество. Оно проводится в Суссе в семисотый раз, и не мы одни спешим одолеть перевал. Очередь на мамонтов велика, как никогда. Наше нетерпение происходит единственно из благочестия, о страж.

Действительно, за последние несколько недель через Нарш прошло необычно много людей, спешивших на Празднества. Правда, его жена утверждала, что артистов, атлетов и калек не больше обычного, а вот жрецов и жриц – видимо-невидимо.

– Ступайте с миром, – объявил страж, убирая дракона с дороги. – Но в следующий раз будьте уважительнее к закону.

Странники взвалили мешки на плечи и молча побрели дальше.

Трумб спрятался в тучи, и на улице снова стало темно. Последнее, что увидел страж, прежде чем бродячие актеры скрылись за углом, – это маленькую девочку. Согнувшаяся под тяжестью мешка, она заметно хромала. Ну, эта-то зачем так рвется на Празднества, страж догадывался.

 

Акт первый

Трагедия

 

4

Убийство!

Нельзя сказать, чтобы убийства шли сплошной чередой, но и на отсутствие их жаловаться не приходилось.

Кэррутерс с семьей отдыхал в Харрогите, Робинсон отправился в поход по Шотландии, у Харди был перелом шейки бедра, а Ньюлендз угодил в больницу с острым приступом аппендицита. Из этого следовало, что мистеру Маггинзу Лизердейлу придется управляться в лавочке одному. Из этого следовало, что инспектор Лизердейл – за шесть месяцев до выхода на пенсию, вот бедолага! – будет вкалывать за начальника отдела, заместителя начальника отдела и группу инспекторов, не получая за это ни на полпенни больше.

К этому можно было бы добавить угрозу гражданской войны в Ирландии и настоящую войну, готовую уже разразиться в Европе. Боши и русские вцепились друг другу в глотку, а лягушатники объявили мобилизацию, результатом чего явились официальные распоряжения немедленно сообщать о любой подозрительной активности, будь то беспорядки или демонстрации. Половина личного состава находилась в отпуске.

И вот вам убийство – первое в графстве за двадцать лет. Не какая-нибудь там пьяная драка в кабаке, переросшая в поножовщину. Не какая-то уличная ссора из-за женщины, куда там! Для бедняги Маггинза Лизердейла это было бы слишком примитивно. Нет, собственный сын старшего констебля убит в собственном доме старшего констебля, отчего Старик, разумеется, на две трети выведен из строя.

Как вам это понравится?!

Всемирный потоп, да и только!

На церкви Святого Георгия как раз зазвонили колокола, когда длинный автомобиль с урчанием ворвался в Бишопс-Уоллоп. Откинувшись на кожаные подушки, положив котелок на коленку, Лизердейл слушал этот звон со странным ощущением нереальности. Его вытащили из постели посреди ночи, и глаза теперь слипались сами собой. Стыд, да и только. Староват он для настоящего сыщика.

Несмотря на то что было еще рано, солнце уже пекло вовсю: погожий выходной, погожее лето. Война, убийство, безумие – а колокола Бишопс-Уоллоп звонят, как обычно. Они звонили так и много лет назад, когда Лизердейл еще мальчишкой проводил каникулы в деревне у деда с бабкой, в домике с высокой черепичной крышей и потолками, даже тогда казавшимися ему слишком низкими. Колокол-тенор в те дни немного фальшивил; фальшивил он и сейчас. Вполне возможно, так было и во времена Ричарда Львиное Сердце.

Колокола звонили даже тогда, когда машина пронеслась по Стернбриджскому мосту. Инспектор подумал, что бы сказал его дед на это чудо. Или его отец, если уж на то пошло. Разодетые в воскресные костюмы люди тянулись на утреннюю службу точно так же, как поколения их предков. Собаки облаяли нарушителя спокойствия и сочли свои старания вполне успешными – машина убыстрила ход и, миновав деревню, начала подъем на холм. По длинной, обсаженной березами и каштанами аллее они помчались со скоростью сорок миль в час.

Свод из летней листвы мелькал над головой; казалось, машина несется по зеленому туннелю. Всю свою жизнь инспектор ездил на работу на велосипеде, в форме. На велосипеде он слышал дроздов и дятлов, видел бабочек, порхавших в живых изгородях. Лизердейл попросил шофера опустить черный кожаный верх – ему хотелось хотя бы ощущать на лице ветер с ароматами клевера и тимофеевки. Август в Англии! Полускошенные луга были пусты. Пасшиеся в низинах лошади лениво отмахивались хвостами от мух. Куда бы он ни посмотрел, подернутый дымкой горизонт украшали шпили и башенки церквей. Когда-то он мог назвать их все по памяти, да и сейчас, возможно, смог бы – Святого Петра в Баттон-Бент, Святого Олбена в Крэнли. Романские, готические, ампирные. Вот уже тысячу лет каждый англичанин живет на расстоянии пешей прогулки от церкви.

Он вытащил из кармашка часы и тут же сообразил – колокола уже сказали ему время. Должно быть, Элси сейчас выходит из церкви Святого Уилфрида. Да, рано он сегодня начал работу.

Впрочем, эта поездка – пустая трата времени. Труп есть, убийца есть… Дело из разряда «открыл-закрыл». Возможно, мотивы убийства покажутся всяким умникам не слишком убедительными, но ему, полицейскому, хорошо знакома изнанка жизни. Такое могло случиться даже в маленькой сонной Грейфрайерз, где убежавшая лошадь становится темой разговоров на месяц. Такое случается, просто об этом редко говорят. Идея поездки в Фэллоу целиком принадлежала миссис Боджли, а Старик сейчас готов согласиться на все что угодно. Так что Лизердейлу дали покататься в «роллс-ройсе». Он зевнул.

Фэллоу? Ему приходилось несколько раз проезжать мимо ворот, правда, внутри он не бывал ни разу. Не его участок. Да и ведомство не его – какое он имеет отношение к учебным заведениям для юных джентльменов? Фабрика снобов. Иногда мальчики из Фэллоу показывались в Грейфрайерз – в выходные дни, с родителями, похожие друг на друга как две капли воды в строгой школьной форме, шляпах и галстуках. Даже голоса у них были одинаковые – безупречное произношение и манеры под стать китайскому мандарину.

Он уже успел поговорить о Фэллоу с полицейским врачом, но ответ был именно такой, как он и ожидал. Весьма уважаемая школа, сказал Уоткинс. Конечно, не Итон или Харроу. Во второй десятке, зато, возможно, лучшая во второй десятке. В тесных отношениях с министерством по делам колоний. Выпускает тех, кому предстоит управлять империей. Можно сказать, специализируется на этом. Выпускников Фэллоу можно встретить где угодно, в любой из колоний. На руководящих постах, разумеется. Бремя белого человека, пальма с пинией и прочая чушь.

Милейшая миссис Боджли и представить себе не могла, что мальчик из Фэллоу может превратиться в жестокого убийцу. Или ее столь же безупречный сын – в жертву.

Но Лизердейл мог. Стыдно! Очень, очень стыдно!

 

5

Небо уже начинало светлеть, когда труппа Тронга добралась наконец до храма. Они так и шли вереницей по росту. Процессию возглавляла монументальная фигура Тронга Импресарио, рядом с ним шествовала не менее живописная Амбрия. Последней плелась маленькая Элиэль Певица. Ветер все не стихал, швыряя по узкому ущелью улицы пригоршни снега.

Согнувшись под тяжестью мешка, Элиэль тащилась за Клипом и Олиммиар. Она терпеть не могла Наршвейл. Из всех стран, которые труппа обходила из года в год, эта была самая противная. В Наршвейле было холодно, и свинцовое небо, казалось, в любой момент готово разродиться снегопадом. В самом же Нарше на улицах постоянно воняло гарью. Нарсиане обогревали углем свои уродливые каменные дома с крышами из пластин черного сланца. От жителей города тоже воняло, наверное, потому, что они никогда не стирали свою одежду. Одежду из шерсти ламы не постираешь, она не просохнет до следующей зимы.

В особенности же она не любила храм и его богиню Оис, хотя таких вещей не произносят вслух. Возможно, и Амбрия чувствовала что-то похожее, поскольку всегда говорила Элиэль, чтобы та подождала снаружи. Если старая грымза считала, будто Элиэль не знает, что творится внутри, она глубоко заблуждалась. В деревеньках, где выступала труппа, всем иногда приходилось спать в одной комнате. Элиэль прекрасно знала, что бывает в темноте и под одеялом. Утиам и Гольфрен часто занимались этим, ведь они поженились меньше чем год назад. К’линпор Актер и Эльма тоже делали это, и Дольм Актер с Амой тоже, пусть и не так часто. Даже Тронг и Амбрия занимались этим иногда. Все притворялись, будто ничего не слышат, но стоило одной паре заняться этим, как она тут же распаляла остальных.

Все они были женаты и занимались этим, потому что им хотелось и, должно быть, нравилось заниматься этим. То, что происходило в храме Оис, – совсем другое дело. Тут были замешаны деньги, и хотя считалось, что это посвящается богине, никто из других известных Элиэль богов и богинь не требовал таких жертв. Ее часто интересовало, что думают по этому поводу сами жрицы. Она даже спросила Утиам как-то раз, не за этим ли их мужчины каждый год ходят в храм. Утиам возмутилась и ответила, что нет, разумеется. Тронг Импресарио никогда не позволит им этого, даже холостякам.

– Ты хочешь сказать, это нехорошо? – с самым невинным видом спросила Элиэль.

– Ну конечно, нет! – заявила Утиам: негоже обсуждать то, что угодно богам. Впрочем, она сильно покраснела и постаралась поскорее сменить тему разговора.

Идущие впереди Тронг и Амбрия свернули за угол. Они дождутся у дверей храма остальных, а потом Амбрия прикажет Элиэль остаться на улице. Право же, Элиэль не понимала, зачем ей тащиться всю дорогу туда и обратно с тяжелым мешком на спине. Она вовсе не собиралась ждать на улице, замерзая до смерти, – у нее были совсем другие планы!

Заметив, что Утиам с Дольмом продолжают разговаривать, не обращая на нее внимания, она юркнула в нишу и постаралась слиться со стеной.

Девочка задыхалась, и сердце ее колотилось часто-часто. Она еще не завтракала, но все же ощущала в желудке неприятную тяжесть. Ежегодная поездка на мамонтах через перевал Рилипасс всегда так действовала на нее. Перевал считался самым опасным: огромные глыбы льда и снега ежесекундно готовы были сорваться вниз. Порой даже осторожный мамонт мог поскользнуться и упасть в бездонную пропасть. В общем, те еще ощущения.

Все совершали приношение Оис, перед тем как отправиться через Рилипасс. Все, кроме нее, но, похоже, одна-единственная двенадцатилетняя девчонка не слишком-то интересовала богиню. Могущественная Оис понимала: сбрось она лавину на Элиэль – придется хоронить всех, кто едет с ней в одном паланкине. Элиэль решила сбежать и помолиться Тиону. Она знала одну совсем особую молитву.

Она рискнула заглянуть за угол, но Дольм с Утиам все топтались на улице. «Придется подождать. Хорошо еще, что мое убежище не на самом ветру», – подумала Элиэль и попыталась отогреть кончик носа, дыша на него.

Некоторые большие города имеют по нескольку храмов, но даже в дырах вроде Нарша найдется по крайней мере по часовне на каждого бога Пентатеона или хотя бы на одну из его аватар. Оис, стражница перевалов, была аватарой Эльтианы – Владычицы. В Нарше имелась часовня Кирб’ла, Шутника, а Шутник, как известно, – аватара Тиона, Юноши.

Странное дело, но угрюмые нарсиане из всех аватар Тиона выбрали именно эту. Странно, потому что у нарсиан с юмором обстояло хуже всего – а Элиэль было с кем сравнивать. Их труппа каждый год обходила семь вейлов. В последний раз они провели в Нарше две недели. Труппа три раза исполнила комедию и четыре – трагедию, а сборов не хватило даже на пропитание. Так, во всяком случае, сказала Амбрия. Мельники да пастухи, бурчала она, нет в мире больших скупердяев. У них, поди, и чувства юмора нет. Почему же они так превозносят Шутника?

Пиол Поэт сказал, что юмор – высшая форма искусства, ибо дарит людям радость и веселье. Должно быть, говоря это, он сам шутил.

Еще один взгляд из-за угла – путь свободен. Элиэль выскользнула из ниши и поспешила обратно той же дорогой, что пришла, стуча башмаками: клип-клоп, клип-клоп. С рассветом на улице показались первые горожане, все в вонючих шерстяных и меховых одеждах. Жалкие троглодиты! Тронг Импресарио бесподобно играл Трастоса, особенно в той сцене, где он умирает, но они сидели с каменными лицами. Надо же, ни хлопка!

В этом году Пиол в обеих пьесах написал реплики для Элиэль, хоть и совсем маленькие. В трагедии она играла посланца богов – пела за сценой, а в комедии – молодого герольда, одежды которого скрывали ее хромоту. И вот она играла в Нарше впервые в жизни, и ее встретили абсолютно равнодушно. Никто не вызывал ее на «бис», никто не рукоплескал стоя. В Лаппине она однажды завоевала аплодисменты; ее пению рукоплескали и раньше. Ничего, сегодня вечером она будет играть уже в Суссленде. В Суссвейле теплее и уютнее, и там не воняет угольной гарью. Суссиане будут рукоплескать ей.

Она свернула за угол. К счастью, святилища повсеместно – словно по закону – лепились друг к другу. Часовни ютились позади храма Владычицы, словно цыплята под крылышком у курицы. Одна посвященная Висеку – Отцу, одна – Карзону, Мужу, одна – Астине, Деве. Часовня Юноши располагалась последней в ряду. Что было в других домах, Элиэль не знала. Возможно, там жили жрецы.

Клип-клоп, клип-клоп…

Времени у нее немного. Все молитвы заучены заранее. Сначала она попросит бога, чтобы тот ждал ее на празднествах – на случай, если Оис обидится на них за что-то. Потом помолится за своих друзей. Пусть труппа выиграет драматический конкурс, Пиол Поэт – конкурс на лучшую пьесу, а все остальные получат призы исполнителям. Год, когда труппа Тронга не завоевывала по меньшей мере три розы, считался неудачным. Особо она будет молиться за Утиам, репетировавшую «Полемику Айронфеба» несколько месяцев и исполнявшую ее так, что у Элиэль до сих пор слезы на глаза наворачивались. Теперь Утиам замужем. Через год она потеряет форму, на руках у нее будет младенец – тут уж не до игры.

Клип-клоп… Девочка запыхалась и вспотела в плаще из шерсти ламы. Она чуть сбавила шаг. Если она будет задыхаться, она не сможет петь для бога.

И последняя молитва. Совсем короткая, маленькая такая просьба. Юноша – покровитель искусств, а значит, и покровитель актеров. А еще он бог красоты – вот почему уроды и калеки не допускаются на Празднества. И еще он бог исцеления. Каждый год на завершающей церемонии он творит по меньшей мере одно чудо, исцеляя какого-нибудь паломника. Так что ведь совсем не дерзостью будет попросить его выправить ногу Элиэль Певицы, чтобы в будущем она тоже могла участвовать в Празднествах и петь в его честь. Верно?

Вход в молельню находился под аркой, выкрашенной в желтый цвет. Поправив на спине мешок, Элиэль проковыляла внутрь.

Она никак не рассчитывала, что там окажется кто-то еще.

В небольшое квадратное помещение свет проникал через дверь и несколько высоко расположенных окон. Внутри находился только невысокий алтарь для приношений, два канделябра – Элиэль подозревала, что они вовсе не из чистого золота, – и большая лягушка, вырезанная из желтого камня. Девочка бывала здесь уже много раз. Ей казалось, что бог красоты мог бы претендовать и на помещение покрасивее. Хотя, с другой стороны, простота тоже по-своему красива… если кому-то нравится сараи. Лягушка была символом Юноши, ассоциирующимся с Кирб’лом – Шутником и с желтой луной, чье поведение так непохоже на поведение остальных лун. Так что с лягушкой все в порядке. Физиономия у нее была хитрая, и косые глазки немного раздражали Элиэль.

Человек, находившийся в молельне, раздражал ее значительно сильнее. Маленький сгорбленный человечек казался бы еще меньше, не будь на нем бесформенной меховой шубы. Он деловито подметал пол обглоданным веником, вздымая тучи пыли.

Увидев тень, он оглянулся. Из-под капюшона виднелось лицо с миллионом морщин. Глазки косили в разные стороны. Он, наверное, совсем старый, старше даже Пиола Поэта.

– Благословляю тебя, девица! – прошепелявил человечек, брызгая слюной.

– Я пришла помолиться богу! – только и нашлась что ответить Элиэль.

– И сделать приношение, надеюсь? Уж не принесла ли ты мне завтрак? – Он покосился на ее мешок.

К своему огорчению, Элиэль заметила, что из-под мехов виднеется желтая хламида. Значит, эта древняя кукла – местный жрец.

Девочка никогда его раньше не видела; помнится, ее всегда интересовало, кто прибирает молельню и уносит дневные приношения. Значит, она не может просто попросить его уйти. Но она не хотела, чтобы этот старый длинноносый жрец подслушивал ее молитвы. И уж вовсе не собиралась отдавать ему свою последнюю медную монетку.

Все же, раз она сюда пришла, лучше поскорее закончить с делами, чтобы вернуться ко входу в храм и ждать там остальных. А может, лучше встретиться с ними уже в месте посадки на мамонтов?

– Я хотела спеть для бога.

Старик вздохнул, продолжая беззубо улыбаться.

– Значит, я должен порадоваться твоему пению. Что ж, этот завтрак, конечно, легче вчерашнего, зато и запомнится надолго. Это, наверное, лучшее, что ты умеешь делать?

Его замечание уязвило Элиэль, как уязвило бы любого настоящего артиста. Он над ней потешается!

– Музыка – моя профессия!

Он удивленно прикусил губу и поставил веник в угол.

– Да будет твое приношение достойно бога! Как тебя зовут, дитя?

– Элиэль Певица.

– Как! – Старик повернулся с неожиданной прытью. Глаза его широко раскрылись, хотя на нее смотрел только один. – Так ты Элиэль? А где тогда Дочерь?

Девочка застыла от неожиданности.

– Какая еще дочерь?

Жрец шагнул к ней, лихорадочно потирая руки. Скрюченные пальцы побелели от холода.

– Дочерь Ирепит, конечно! Неужели ты ничего не знаешь о Пророчестве? Ты не понимаешь, что тебе грозит страшная опасность? В городе Жнец! Ты гораздо моложе, чем я ожидал! – Не прекращая возбужденно лопотать, он шлепал вслед за попятившейся к выходу Элиэль; его морщины собрались, словно от боли. – Смерть ищет тебя, чтобы разорвать Цепь! Кто следит за тобою, дитя? Отец? Родители?

У нее не было родителей, но она не собиралась докладывать это сумасшедшему старику, пугавшему ее Жнецами, опасностью, какими-то цепями, какими-то дочерьми Ирепит – кем бы они ни были. У него точно не все дома.

– Спасибо за предупреждение, – сказала она, стоя в дверях. – Я пойду и прослежу за этим.

Она повернулась и побежала. Клипклопклипклопклип…

 

6

Большая машина, мягко урча, въехала в ворота Фэллоу. Лизердейл без особого энтузиазма окинул взглядом заросшие плющом фасады зданий в готическом стиле, тенистые вязы, залитый солнцем центральный газон. Готика, конечно, смахивала на пышные особняки железнодорожных магнатов. Однако время уже наложило на фасады свой отпечаток. Очень скоро все это будет считаться настоящей стариной, даже по английским меркам. «Интересно, – подумал он, – во что обойдется послать сына учиться в место вроде этого – даже без круглогодичного содержания. Впрочем, раз ты задаешься таким вопросом, значит, уже не можешь себе этого позволить».

Если бы Элси подарила ему сына, мальчик пошел бы по стопам отца – прямиком в приходскую школу Грейфрайерз. Обучился бы читать, писать и считать и в четырнадцать покончил бы с учебой. Все это классическое образование с перспективой поступления в университет – не про нашего брата. Отсюда выходят офицеры, министры – люди, правящие империей. Высший свет начинается здесь, на фабрике снобов.

Машина плавно остановилась перед огромным парадным входом. Ни портика, ни высокого крыльца здесь не было, хотя архитектура здания и намекала на такую возможность. Утро стояло волшебно мирное: где-то ворковали голуби, да тихо пощелкивал и шипел, остывая, мотор.

– Тюдор-Хауз, сэр, – объявил шофер, открывая дверцу. Ну да, ему положено знать, ведь он довольно часто отвозил сюда молодого господина.

Лизердейл выбрался из «роллса».

– Полагаю, я не задержусь здесь больше чем на двадцать минут… во всяком случае, вы вполне успеете выпить чашечку чая, если хотите.

На профессионально бесстрастном лице появилось подобие вежливой улыбки:

– Ну что вы, сэр! Я подожду здесь.

Откуда-то выбежали человек восемь мальчиков и с любопытством обступили машину. Они разнились по росту от немногим более четырех футов до немногим менее шести, все в шляпах и взрослых костюмах – и ни одной руки в кармане. Они стояли на почтительном расстоянии, чтобы, не дай Бог, не коснуться машины и не навлечь на себя гнев водителя, и вполголоса обменивались репликами типа: «Ух ты! Развивает больше…» или «Движок не меньше тридцати лошадиных сил!»

Должно быть, у них родители в колониях и никого родных в Британии, вот им и приходится торчать здесь все летние каникулы. Боже правый, да сколько же стоит хотя бы одевать ребенка так? Будь это утро субботы, Лизердейл решил бы, что они собрались на церковный парад. Тут он заметил, что самый высокий мальчик – с востока, да и кожа остальных троих тоже отличалась разными оттенками шоколадного. Возможно, они и не христиане вовсе. Слегка опешив от такого предположения, он поднялся на крыльцо.

– Инспектор Лизердейл?

Говоривший стоял в дверях – бородатый мужчина с брюшком, изрядно напоминавший покойного короля Эдуарда.

«А как вы думаете, кто еще может испортить такое замечательное летнее воскресенье?»

– Мистер Джонс?

Джонс все смотрел мимо посетителя на машину в тысячу гиней. Возможно, его удивление и имело под собой некоторые основания. Полисмены не имеют обыкновения разъезжать этаким вот манером.

В прихожей, пышной, погруженной в полумрак зале, царила такая тишина, что казалось, будто она отдается эхом от стен. Здесь пахло кремом для обуви, мелом, тетрадями и промокашками. Мраморная лестница с чугунными перилами вела куда-то вверх. Лизердейла проводили в комнату, где стояли старомодные кресла и неистребимо пахло трубочным табаком. При том, что окна были открыты, воздух казался затхлым и мертвым. Со стен, зажатые книжными полками, смотрели портреты пожилых джентльменов; линолеум на полу истерся до опасных пределов.

– Это наша учительская, – пояснил Джонс, хотя в этом не было никакой нужды. – Разрешите предложить вам чаю, инспектор?

Лизердейл отказался от чая и выбрал кресло спинкой к окну. Оно оказалось удобнее, чем можно было ожидать; пожалуй, даже слишком удобное для человека, которому удалось поспать только два часа.

Джонс уселся напротив, предварительно убрав номер «Таймс», каковым помахал в воздухе, что, вероятно, означало крайнюю степень возмущения.

– Читали утренние новости? Эти прусские бандиты вторглись в Люксембург! И объявили войну России. Бельгия, Голландия, Швеция – все объявили мобилизацию. Бандиты!

– Плохо, – согласился Лизердейл.

– Кайзер просто маньяк! Неужели он не понимает, что у нас слова не расходятся с делом? Англия уже не первый год ясно дает понять, что в случае вторжения в Бельгию или Люксембург мы не останемся в стороне, разве не так? Неужели эти слепцы надеются, что мы не сдержим слова? Что на них не обрушится вся мощь Британской империи? – Он сердито хлопнул газетой по колену. – Гунн ведь даже не скрывает планов разбить Францию с Россией, а потом взяться за нас.

Лизердейл издал звук, долженствующий означать согласие. Сходство Джонса с покойным королем было прямо-таки поразительным, если не считать того, что Джонс носил пенсне, поблескивавшее в солнечных лучах. По давней привычке Лизердейл мысленно составил его описание: возраст – за пятьдесят, рост – пять футов восемь… нет, девять дюймов, вес – около четырнадцати стоунов, одет аккуратно, волосы – каштановые, седеющие на висках, борода окладистая.

– Я хочу сказать, у нас просто не остается иного выбора, правда? – не унимался Джонс. – Если у него самая большая армия в мире и он ее все наращивает, а его соседи, глядя на это, начинают тревожиться и прикупают себе несколько лишних пушек, а немцы поднимают крик, что их окружают… – Он замолчал, словно потеряв нить рассуждения, и выпрямился, готовый выслушать посетителя. – Безумцы! – добавил он. – Гунны!

Джонс говорил с чисто оксбриджским произношением, в котором не осталось и следа от говора его предков, шахтеров из Уэльса, чуть растягивая гласные, отчего речь – намеренно или нет – приобретала оттенок надменности. Он был одет в коричневый твидовый костюм от Харриса, пару крепких ботинок и неожиданно старомодный галстук. Лизердейл решил, что галстук ему не нравится. Какую бы школу, университет или полк этот галстук ни олицетворял, в данный момент он красовался на ослепительно белом воротничке исключительно для того, чтобы произвести впечатление на него, Лизердейла.

– Я постараюсь не задерживать вас более, чем необходимо, мистер Джонс. – Он вытащил из кармана блокнот. – Мне нужна кое-какая информация общего характера. Если точнее, мне хотелось бы посмотреть личные дела двоих ваших мальчиков. Точнее, на сегодняшний день уже бывших ваших.

– Мне очень жаль, инспектор, но это совершенно невозможно, – серьезно ответил Джонс. Возможно, он просто забавлялся, водя сельского полисмена за нос. А может, он всего-навсего цыпленок, которого оставили стеречь ферму, боящийся шаг ступить, пока овчарки проводят выходной у моря?

– Речь идет не о краже яблок из чужого сада, мистер Джонс. – Уж не думает ли тот, что у Лизердейла нет лучшего занятия в воскресенье?

Наставник потеребил бороду кончиками пальцев.

– Я не сомневаюсь, что вас привело сюда серьезное дело. Я был бы рад помочь вам, инспектор, однако шкаф с личными делами заперт, и у меня нет ключей.

Ну конечно, для него теперь важнее всего поддержать репутацию школы. В нем за версту виден наставник – человек, которому приходится постоянно следить за своей речью. В этом он походил на священника. Одним словом, книга с пожелтелыми, обтрепанными страницами и истертой обложкой с облупившейся позолотой. Всегда можно сказать заранее, на какой странице откроется такая книга.

Джонс взялся за подлокотники, словно собирался подняться из кресла, завершая беседу.

– Жаль, что вы не упомянули документы, когда звонили сюда, инспектор. Я бы сберег ваше время, и вам бы не пришлось напрасно ехать сюда. Я объяснил бы вам, что наше начальство вернется не раньше, чем в четверг, и что со всеми серьезными делами следует обращаться к нему. Видите ли, я всего лишь, так сказать, in loco magistr, так что не полномочен давать какие-либо объяснения. – Пенсне блеснуло.

Нет, это не свидетель, которого нужно водить, как десятифунтового лосося на пятифутовой леске. Какое там – обычный сторожевой пес, которого надо приструнить, чтобы знал свое место. Тогда он поможет, если только знает что-то. Присяжные ни за что не вынесут обвинительный приговор, если им не предоставить убедительные мотивы преступления. Джонс может пролить свет на мотив этого преступления. Кто нападал – убийца или жертва? А может, оба?

Лизердейл решил попробовать еще несколько капель меда, прежде чем добавить дегтя.

– С вашего позволения, ваше полное имя, сэр?

– Дэвид Джонс. Преподаватель французского.

Сколько сотен мальчиков научились говорить по-французски с этим произношением?

– Вы здесь уже… сколько лет?

– Десять… нет, одиннадцать. А до этого…

– Спасибо, это не обязательно, сэр. Мне просто хотелось знать, насколько хорошо вы знакомы с интересующими меня мальчиками.

Пенсне вновь блеснуло, и взгляд Джонса стал непроницаемым.

– Инспектор, я не уверен, что могу обсуждать кого-то из наших учеников без соответствующего разрешения администрации или по крайней мере не посоветовавшись с адвокатом.

Ну что ж, забавно!

– Ключи от шкафа с личными делами – у кого они?

– У ректора, разумеется. У доктора Гиббса.

– А запасной комплект? У вас имеется запасной комплект?

– Право, не знаю. Если и есть, мне неизвестно, где он.

– Мистер Джонс, дело не может ждать до четверга. Как мне связаться с ректором?

Джонс улыбнулся, сверкнув золотым зубом:

– Не думаю, что вам это удастся, инспектор. Он собирался на Крит – на раскопки. С ним четверо мальчиков из старшего класса, и еще двое догоняют их – во всяком случае, они собирались туда. Полагаю, доктор Гиббс и его спутники сейчас в Греции. И со сложившейся на континенте ситуацией, боюсь, их возвращение может занять больше времени, чем планировалось.

Лизердейл с минуту задумчиво смотрел на него.

– Скажите, согласно правилам, члены совета попечителей могут дать такое разрешение?

Джонс задумался.

– Полагаю, что могут, однако совет обыкновенно…

– Собственно, сэр, мы с вами работаем на одного человека. Генерал Боджли не только председатель вашего совета, но и мой старший констебль. Возможно, мне стоило привезти с собой записку от него, но мне показалось, что вы поможете и так.

– Помочь? Уверяю вас…

– Если быть точным, это его машина с шофером ждет меня на улице. Возможно, если мы дозвонимся к нему по телефону…

Сторожевой пес, виляя хвостом, ластился к ноге.

– Инспектор… э-э… Лизердейл, поверьте, я делаю все, что в моих силах! Я не знаю, где хранятся ключи. Я не знаю точно, где сейчас наш ректор. Я могу показать вам телеграмму от него, но она отправлена с какого-то полустанка в Австрии, так что, боюсь, она вам не поможет. Наш казначей отдыхает в Швейцарии. Если только у генерала Боджли нет запасного комплекта ключей – в чем я очень сомневаюсь, – я даже представить себе не могу, у кого они вообще могут быть. – Джонс в сильном волнении вцепился левой рукой в бороду.

– Разве у доктора Гиббса нет секретаря?

– Катается на лодке в Блэкпуле, кажется. Сейчас же август, инспектор, самый разгар каникул! Вся Англия отдыхает. Впрочем, если кто-то из Фэллоу попал в беду, я, разумеется, готов оказать следствию любую посильную помощь.

Вот так-то оно лучше. Лизердейл кивнул.

– Мне нужна информация о двоих ваших учениках, вот и все.

– Как их зовут?

– Один – Эдвард Джордж Экзетер.

Джонс застыл.

– Экзетер? О Боже! Надеюсь, вы не хотите сказать, что они попали в эту историю на Балканах?

– Насколько мне известно, сэр, к Балканам это не имеет ни малейшего отношения.

– Но ведь именно Экзетер и Смедли направлялись вдогонку доктору Гиббсу. Те двое, о которых я говорил.

– Им пришлось прервать поездку. Они вернулись домой из Парижа.

– Ну что ж, уже легче. Право же, легче! Я так беспокоился о них, и я… – Улыбка Джонса исчезла так же быстро, как появилась. – Вы хотите сказать, произошел несчастный случай?

– Нет, сэр.

На этот раз шок, поразивший Джонса, был действительно неподдельным.

– Экзетер попал в беду?

– Что вы можете сказать мне о нем, сэр?

Учитель глубоко вздохнул:

– Экзетер был одним из лучших выпускников этого года! Прекрасный во всех отношениях молодой человек! Он жил здесь, в Тюдор-Хауз! Я был его наставником, инспектор, так что хорошо его знаю. Экзетер, пожалуй, последний, кого я мог бы заподозрить в нарушении закона! Ведь дело в этом, правда? Вы имеете в виду, что им интересуется британская полиция?

– Боюсь, дело обстоит именно так.

В замешательстве Джонс вытащил из кармана льняной носовой платок и промокнул вспотевший лоб. Его расстройство и удивление казались искренними.

– Я хотел сказать, я надеюсь, с ним не случилось никакого несчастья?

– Пожалуй, преждевременно делать заключения, сэр. Против него пока не выдвинуто обвинений, но на сегодняшний день ситуация выглядит достаточно мрачно.

– Господи, спаси и помилуй! – Джонс откинулся на спинку кресла. – Экзетер? Я выдвинул его на аттестат с отличием, инспектор, и он полностью оправдал мои надежды. Я не мог бы дать высшей оценки никому – ни одному из моих мальчиков. Вы не просили… я хочу сказать, я вел записи о своих мальчиках из Тюдора. Я с радостью предоставлю их вам. – Он снова сделал попытку встать, хотя на сей раз значительно более энергично.

– Позже, сэр, я буду рад ознакомиться с ними. А пока я хотел бы услышать, что вам известно о нем. Характер, происхождение. В особенности – семья.

Джонс снова погрузился в кресло, вытирая лицо платком. Он помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил, не поднимая глаз:

– Лидерство, инспектор. Наш основной продукт – лидерство. Они попадают к нам совсем детьми. А выходят от нас молодыми людьми. Довольно невинными молодыми людьми, если мерить мировыми мерками. Но зато из того сплава, что позволит им служить империи. Часто паренек, окончив эту школу, через три или четыре года получает под свое начало территорию примерно в половину Англии: администратор, судья, солдат, инженер, сборщик налогов, блюститель порядка – все в одном лице. И не ради власти, не ради денег, но единственно из чувства долга!

Лизердейл ждал.

Джонс блеснул стеклами пенсне.

– Латынь, греческий и прочие науки сами по себе ничего не значат. В этом мире важно не то, что вы знаете, но то, что вы собой представляете! Esse non sapere – вот школьный девиз. Мы учим их чести, достоинству и искусству актера. Вот что они выносят отсюда. Не все, конечно, далеко не все. Но лучшие действительно овладевают этим в полной мере. Экзетера я причислил бы к лучшим. – Он упрямо посмотрел на полицейского.

Миссис Боджли говорила примерно то же самое.

– Конкретнее, пожалуйста.

Джонс убрал платок в карман.

– Эдвард Экзетер? Родился в Британской Восточной Африке, если не ошибаюсь, в девяносто шестом. Сюда попал, когда ему было около двенадцати лет. Вышел – формально – неделю назад. Прекрасный ученик, гордость школы. Похоже, этим летом у него будет шанс послужить родине.

Он сделал паузу. Лизердейл продолжал молча ждать – он чувствовал; еще немного, и что-то проявится.

– На долю Экзетера и так уже выпало достаточно трагических переживаний. Вы, наверное, помните о событиях в Ньягате?

– Смутно.

– Отец Экзетера был администратором округа. Они с женой оказались в числе убитых. Все произошло за несколько дней до того, как они собирались уехать в отпуск.

– Генерал упоминал об этом – вскользь. Впрочем, он… гм… не вдавался в подробности. – В общем-то это было мягко сказано.

Джонс поморщился:

– Вам стоит почитать официальное заключение. Все это дело – из тех бессмысленных кровопролитий, что, похоже, являются неизбежной платой за прогресс. Видите ли, меньше десяти лет назад весь этот район и на карту-то нанесен не был. Варварство продолжает тлеть под самой поверхностью. Враждебно настроенные воины из соседнего племени – меру или как их там, голод, браконьерство… резня и все сопутствующие ужасы и как результат – карательные меры. Одним словом, история движется вперед, оставив позади еще несколько могил. – Мистер Джонс тяжело вздохнул.

– Сколько Экзетеру тогда было лет, сэр?

– Шестнадцать.

– Он находился здесь, в Фэллоу? Как он это воспринял?

– Право же! А вы как думаете? Он был сражен, разумеется. Сообщение о трагедии пришло в выходной, и никто из Уайтхолла не дал себе труда известить его. Так что он узнал обо всем из газет утром в понедельник. Он не видел родителей четыре года и как раз надеялся повидаться с ними летом.

– Братья, сестры?

Джонс снова вздохнул:

– Никого. Он замечательно быстро справился с отчаянием. Сильный характер. Его оценки почти не понизились. А потом, когда худшее, казалось, было позади, опубликовали результаты расследования, и это снова разбередило раны.

– Будьте добры, сэр, повторите еще раз название местности. И точную дату – во всяком случае, настолько точную, насколько вы помните. – Лизердейл уже знал, что ему будет оказана вся возможная помощь. Он не получил никакого удовольствия – слишком легкой оказалась победа. – Каким образом, сэр?

– Я хотел сказать, разбередило раны Экзетеру. – Джонс осторожно снял пенсне и протер его носовым платком, потом, прищурив глаз, оценил результаты. – В самом кровопролитии нет вины его отца. Как я сказал, убийцы – обыкновенное сборище бандитов, зашедших на чужую территорию. Однако Экзетера резко критиковали за то, что он не держал для охраны своих учреждений гарнизона специально подготовленных туземцев. Юный Экзетер сказал бы вам – и я почти готов поддержать его точку зрения, – что его отца обвинили в том, что он слишком хорошо справлялся со своей работой. Если бы он оказался плохим администратором и правил с помощью угроз, ему бы требовалось защищать себя! Еще один парадокс, э? В общем, в свои молодые годы Экзетеру уже пришлось пережить такое, что не пожелаешь никому.

– А его опекун?

Джонс водрузил пенсне на нос и недоверчиво прищурился:

– Почему вы спрашиваете, сэр? Разве он не может сказать вам этого сам? Он что, пропал?

– Нет, сэр. – Лизердейл перелистал свой блокнот. – Сотрясение мозга, сложный перелом правой ноги и ряд менее серьезных ушибов. Когда я уезжал из больницы, он еще не пришел в сознание.

– Боже правый! – задохнулся Джонс. Некоторое время он молчал, собираясь с мыслями. – Опекуном является его дядя, преподобный Роланд Экзетер, глава миссионерского общества «Светоч».

Он назвал это имя так, словно преподобный доктор Экзетер был известен каждому, – и правда, Лизердейлу доводилось слышать о нем. Он умолчал о том, что уже имел со святым отцом телефонный разговор рано утром. Равно как и о том, что экономке преподобного Экзетера потребовалось довольно много времени, чтобы уговорить того хотя бы подойти к телефону. Да и подошел он в конце концов только для того, чтобы объяснить: его религиозные убеждения не позволяют ему путешествовать по воскресеньям – нет, ни в коем случае, даже чтобы навестить раненого племянника, обвиняемого к тому же в совершении убийства.

– Экзетер переписывался также с каким-то типом из министерства по делам колоний, – нахмурившись, сказал Джонс. – Уверен, у меня где-то записаны его имя и адрес. Мистер Олдкастл, если не ошибаюсь. Видите ли, в таких случаях правительство его величества принимает посильное участие.

– А другие родственники?

– Насколько мне известно, только кузина.

Лизердейл навострил уши, но виду не подал.

– Друзья семьи?

– Не слышал, чтобы он упоминал кого-либо.

– Мистер Джонс, вам ни о чем не говорит имя или прозвище «Джамбо»?

– Весьма распространенное прозвище, только и всего. У нас в четвертом классе учится Джамбо Литтл.

– Нет. Ладно. Расскажите мне о кузине.

– Мисс Алиса Прескотт. У меня, кажется, есть ее адрес.

– Насколько они близки?

Джонс изобразил понимающую улыбку:

– Два месяца назад Экзетер был у нее на дне рождения; ей исполнился двадцать один год. До достижения совершеннолетия она – как и он – находилась под опекой дяди – преподобного Экзетера. Я не видел юную леди несколько лет, но полагаю, что молодой человек пребывает в сильном смятении. Как к нему относится она, мне неизвестно. Он на три года моложе, и они в близком родстве.

– Я прослежу, чтобы ее оповестили о случившемся, сэр.

– Благодарю вас. Уверен, Экзетер будет весьма благодарен за это. Если она хоть отчасти такова, какой он ее считает, она откликнется.

Хороший школьный наставник – это не просто надзиратель. Акции Джинджера Джонса в глазах Лизердейла заметно повысились. Доверие и дружбу по меньшей мере одного из своих подопечных он завоевал, это точно.

– Расскажите мне о самом юноше, сэр.

– Крепкий… – Джонс задумался на мгновение. – Неплохой спортсмен, хотя и не выдающийся, если не считать крикета. Он один из лучших подающих, учившихся в последние годы в нашей школе. Немного склонен к одиночеству, особенно после трагедии, но, несмотря на это, его любили. Безупречно выполняет все, за что берется. Прирожденный лидер – младшие слушались его беспрекословно, а ведь он никогда не повышал голоса. Они на него только что не молились. Немного слабоват в математике – он просто не видел в ней особого смысла. Зато поразительные способности к языкам. Окончил школу с медалями по греческому и немецкому, да и по латыни был близок к этому. Чуть хуже французский, – помедлив, добавил он.

Ну да, именно такая информация будет наиболее убедительна в суде.

– Итак, он окончил школу. Не знаете ли вы, каковы его дальнейшие намерения?

Джонс не торопился с ответом.

– Насколько я знаю Экзетера, ему, как и всем остальным, не терпится надеть форму. Проучить гуннов как следует!

– А если бы мобилизацию не объявляли?

– Он собирался в Кембридж. Похоже, он давно уже сделал выбор в пользу двух или трех колледжей – на такие дела в семье деньги имеются.

– А дальше что? По отцовским стопам? Министерство по делам колоний?

Пауза.

– О нет. Современные языки.

Лизердейл сделал пометку в блокноте. Свидетель чего-то недоговаривает. Возможно, молодой Экзетер держит обиду на организацию, обвинившую его отца за то, что тот был слишком хорош для своей работы. Впрочем, вряд ли это имеет какое-либо отношение к убийству.

Мотив! Лизердейлу просто необходим был мотив. Что превратило образцового школьника в жестокого убийцу?

– А родственники с материнской стороны?

– Если и есть, самому Экзетеру о них ничего не известно. Его мать родом из Новой Зеландии.

– Но из европейцев?

Джонс снисходительно усмехнулся:

– Ищете ложку дегтя, инспектор? Не могу не признать, у него темные волосы, и загорает он почти дочерна, но его глаза! Голубые, как небо. Я бы сказал, этакие корнуолльские.

Почему-то это задело Лизердейла.

– Я не видел его глаз, – сказал он. – Они были закрыты. – Пожав плечами, он возобновил допрос. – А как у него с личной жизнью? Ничего такого на горизонте?

Казалось, преподаватель французского постарел с начала допроса на несколько лет. Покровительственный тон, отличавший его поначалу, давно уже исчез, но от этого вопроса на его щеках появился сердитый румянец.

– Я уже говорил вам, как высоко ценю Экзетера. Экзетер – молодой английский джентльмен.

– Будьте добры, мистер Джонс, отвечайте прямо.

Джонс фыркнул:

– У мальчиков в закрытой школе нет личной жизни. То, что может случиться во время каникул, – вне пределов моего зрения, но даже так я сомневаюсь, чтобы эти правила нарушались. В школах типа Фэллоу целомудрие блюдут тщательнее, чем в любом известном мне монастыре. Я, кажется, уже говорил вам, что мистер Экзетер неравнодушен к своей кузине.

Лизердейл нехотя записал ответ.

– Заранее прошу прощения за следующий вопрос, однако я обязан задать его. Как насчет «любви, что даже имени себя стыдится»?

– Нет! Любой намек на такое в Фэллоу – повод к немедленному исключению, будь то ученик или наставник! – Мгновение Джонс просто свирепо смотрел на него, потом перевел дух. – Конечно, это всегда потенциальная проблема в обществе, состоящем исключительно из мужчин. В некоторых школах, пусть даже примерных… нет, я совершенно уверен. Мы не наивны. Мы следим за этим. У нас вот уже много лет не было ни одного случая. Холодный душ и постоянная физическая нагрузка, инспектор!

– И Экзетер?..

– Абсолютно гарантированно.

Похоже, он говорит совершенно искренне. Возможно, он просто не настолько хорошо знает своих подопечных, как ему представляется. Единственным вразумительным мотивом в этом деле может быть порыв страсти. С минуту Лизердейл продолжал крутить в пальцах ручку, думая, что бы еще спросить об Экзетере. Уверенность наставника в этом мальчишке смущала его. Она мешала ему: на присяжных такое всегда производит впечатление.

Когда он поднял взгляд, Джонс устраивался в кресле поудобнее.

– А другой мальчик, интересующий вас, инспектор? Смедли, полагаю?

– Тимоти Фитцджон Боджли.

– Что?! – Подобного ужаса от Джонса вряд ли можно было бы ожидать, скажи ему даже, что его назначают обучать принца Уэльского ивриту. – Объясните, пожалуйста.

– На данный момент подробности дела засекречены, мистер Джонс. До воскресных газет информация не дошла, однако что-то наверняка просочится в завтрашние выпуски.

Наставник застонал:

– Ради всего святого, скажите мне! Это ужасно!

– С вашего позволения, сначала ваша оценка молодого Боджли. Он тоже проживал у вас в корпусе?

– Да. Они с Экзетером дружили в младших классах, и эта дружба продолжалась и дальше – пожалуй, со стороны Экзетера в меньшей степени, чем со стороны Боджли. Экзетер более, так сказать, самостоятелен. – Джонс снова протер пенсне, близоруко щурясь, будто вообще ничего не видит без него. – Боджли – мальчик болезненный. Его постоянно беспокоит астма. Из-за этого он не мог участвовать в играх… его прозвали Волынкой.

– Его отец – выпускник Итона. – Лизердейл умолчал о том, что изучал биографию начальника по принадлежавшему самому этому достойному джентльмену справочнику «Кто есть кто».

Джонс слабо улыбнулся непонятно чему. Потом вернул пенсне на место и, похоже, ожил.

– Вас интересует, почему он не отправил собственного сына туда? Из-за астмы. Фэллоу ближе к дому, чем Итон. Или вас интересует, почему председателем совета попечителей у нас не выпускник Фэллоу? Что ж, это вопрос политики… точнее, денег и политики, инспектор. И если вы хотите знать, не из лучшей ли семьи молодой Боджли по сравнению с большинством остальных наших мальчиков, ответ будет – да. В жилах Боджли течет голубая кровь. Его будущее в империи лежит где-то на уровне полномочного представителя, куда выше администратора округа, на которого мог бы рассчитывать Экзетер. Форин Оффис, дипломатический корпус – вот возможное поле его деятельности. Он несколько капризен и избалован, любит жалеть себя. Я могу представить, что некто старше, с более сильным характером мог бы сбить его с пути истинного – что я совершенно исключаю в отношении Экзетера. Однако в принципе он славный молодой человек, и я уверен, в чем бы вы ни подозревали этих двоих, ваша информация неверна.

Он сделал попытку улыбнуться, однако результат вышел довольно жалкий.

– Вот. Я был с вами совершенно откровенен, не так ли? Теперь, надеюсь, вы откроете мне, какая с ними случилась неприятность? Меньше чем неделю назад я смотрел на то, как мои юные друзья выходят в большой мир, лежавший, казалось, у их ног. Я еще просил Экзетера совершить приношение Посейдону – стакан ретсины от моего имени… И вот вы говорите мне, что он вернулся и его подозревают в чем-то недозволенном.

– Я мало что могу сообщить. – Лизердейл не закрывал свой блокнот. – Предыстория вам уже известна. Когда родители Смедли отозвали его обратно из Парижа, Экзетер вернулся с ним. Он обнаружил, что ему некуда деться, однако его и раньше приглашали в Грейфрайерз-Грейндж… Где он обыкновенно проводил каникулы, пока были живы его родители?

– Здесь, – тихо ответил Джонс. – Он постоянно жил в Фэллоу с двенадцати лет, за исключением редких случаев вроде летних лагерей, школьных экскурсий или визитов к друзьям. У нас учится много детей, родители которых служат за морем. В таких случаях другие родители часто заботятся о друзьях своих сыновей – ну, например, приглашают пожить на Рождество.

– И никогда – у дяди?

– Очень редко. Насколько мне показалось, их отношения более чем прохладны.

Лизердейл сделал пометку в блокноте.

– А мог он как старый ученик просто вернуться в Фэллоу?

Джонс не без досады покачал головой:

– Инспектор! Он же только что окончил школу! Неужели вы сами не помните, что эта веха означала в вашей жизни? Если альтернативой была гостеприимность друга… Ворон только-только вылетел из гнезда!

Любопытный момент, подумал про себя Лизердейл. Парень, должно быть, пребывал в возбужденном состоянии. А его дядьку, похоже, изрядно удивило, что он вернулся в Англию.

– Экзетер телеграфировал Боджли из Парижа и получил приглашение. Он прибыл вчера. – Рассказывая, инспектор продолжал внимательно наблюдать за Джонсом. – Я могу пересказать вам только официальное сообщение, переданное в прессу. Поместье генерала Боджли Грейфрайерз-Грейндж было разбужено сегодня вскоре полуночи шумом ссоры в кухонной пристройке. В кухне был обнаружен мистер Эдвард Джордж Экзетер, раненый и без сознания, и тело мистера Тимоти Фитцджона Боджли. Мы подозреваем умышленное убийство.

– Боже правый! – Краска сбежала с лица Джонса, превратив его в пергаментную маску. Он облизнул пересохшие губы – даже язык его, казалось, побледнел от волнения. – Мертв! Как?

– Характер повреждений не подлежит разглашению, сэр.

– Инспектор! Я знаю этих мальчиков уже много лет. Они мои друзья, мой труд, а до прошлой недели они были и моими подопечными!

Лизердейл решил верить ему. Возможно, это и неблагоразумно с его стороны, но в конце концов кто, как не он, ведет расследование. Он имеет право на ошибку.

– Надеюсь, это останется между нами, сэр? Мне не хотелось бы, чтобы это попало в лапы газетчикам.

Джонс облизнул губы.

– Могу я рассказать это доктору Гиббсу по его возвращении?

– Думаю, это не принесет особого вреда. Экзетер упал или был сброшен с лестницы. Он получил травмы, которые я вам уже перечислил. Боджли зарезан разделочным ножом.

Джонс несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем смог выдавить из себя хоть какой-то звук.

– И никого, кроме них двоих на кухне?

– Больше я ничего не могу вам сказать, сэр.

– Но ради всего святого, почему?..

– Мотив? Хороший вопрос. Что двоим молодым джентльменам делать на кухне в такое время суток? Поскольку погреб используется для хранения генеральских вин, можно предположить, что они отправились туда не за чашкой чая.

– Полагаю, такую шалость исключать не стоит, – хрипло согласился Джонс.

– Эта шалость быстро превратилась во что-то другое… – Лизердейл в надежде ждал, однако, если Джонс и пришел к желательному для него заключению, он этого не показал. Жаль. Лизердейлу хотелось знать, кто из двоих был зачинщиком, а кто сопротивлялся. Даже учитывая заметное превосходство Экзетера в росте и весе, единственное, чего он мог придерживаться – версии самозащиты. Это не избавит его от обвинения в убийстве, однако, если ему попадутся достаточно сердобольные присяжные, может подарить надежду на помилование.

Он закрыл блокнот. Дело из разряда «открыть-закрыть». Ему не удалось раскопать мотив, но, черт возьми, обвинение и не обязано представлять мотивы. На следующем же заседании прокурор объяснит присяжным, как Экзетер зарезал друга и, убегая с места преступления, свалился с лестницы.

Защита будет настаивать на невнятных показаниях о женских криках – пусть их, они не смогут объяснить исчезновение женщины сквозь запертую изнутри дверь. Пусть попробуют растолковать, каким это образом Боджли сбросил своего гостя в погреб, вонзив при этом разделочный нож себе в спину с такой силой, что пригвоздил себя к тиковой столешнице.

Присяжные удалятся на совещание, а потом судья, надев черную шапочку, приговорит Эдварда Джорджа Экзетера к повешению.

Внезапно Лизердейла одолело неодолимое желание зевнуть. Пора уезжать. Больше в Фэллоу он ничего не добьется – если он вообще чего-то добился здесь. Ему и так дана редкая возможность – расследовать убийство без раздражающей опеки. Все равно дело отнимут у него не далее как завтра. Ничего, когда Старик придет в себя, у него будет все необходимое для передачи в Скотленд-Ярд. Даже если Старик и не очухается, вернется Робинсон – если, конечно, не застрянет в отпускных пробках.

Где-то вдалеке зазвонил телефон.

– Скорее всего газетчики, – устало сказал он. – Мой вам совет – не говорите им вообще ничего. – Инспектор поднялся из кресла. – Вы не поищете те записи, о которых говорили, сэр?

Джонс не тронулся с места, глядя на посетителя так, словно его ударили. Когда он наконец заговорил, стало ясно, что он просто размышлял.

– Сын генерала убит в собственном доме. При этом генерал как старший констебль формально возглавляет расследование? Не в слишком ли сложном положении он оказался, инспектор?

– Совершенно с вами согласен, сэр. Полагаю, он обратится в Скотленд-ярд.

Конечно, обратится – когда придет в себя… или когда ему будет дозволено, ибо у Лизердейла имелось сильное подозрение, что почтенная миссис Боджли изрядно вмешивается в полицейские дела мужа.

– Министр внутренних дел может заинтересоваться этим делом. Я бы не удивился, – сухо проговорил Джонс. Его глаза снова сделались невидимыми за сверкающими стеклами пенсне. Как только Лизердейл ступит за порог, Дэвид Джонс бросится к телефону – разыскивать руководство.

– Не мое дело оспаривать приказы, сэр.

Они молча смотрели друг на друга.

– Вам не позавидуешь, инспектор, – мягко произнес преподаватель.

Лизердейл уловил нотку вызова: каста, все за одного.

– Ничего не поделаешь, долг, сэр.

Джонс почесал бороду.

– В обычное время нарушить воскресный отдых министра внутренних дел – святотатство, тем более по такому ничтожному поводу, как умышленное убийство. Но, боюсь, время сейчас необычное. Кабинет министров заседает почти непрерывно с начала кризиса. В выходной-то? В сезон банковских отпусков? С ума сойти! Историческое событие! Вам не приходило в голову, что стандартные процедуры в Уайтхолле могут занять некоторое время, а?

Лизердейл даже не думал об этом. Пусть чертовы лягушатники, боши и макаронники сами разбираются со своими делами на континенте. Он надеялся, что правительство его величества удержит страну в стороне от этого. Пусть они там хоть поубивают друг друга, ему все равно. Но он понял, что этот наглый учитель французского говорит дело. Если Боджли и дальше будет вести себя как идиот…

– Полагаю, вы совершенно правы, сэр. А теперь…

– Если бы у вас имелась информация о постороннем лице на месте преступления, вы бы не приехали сегодня сюда!

С чего это он так ухмыляется?

– Вы знакомы с историей со взломом у нас, инспектор?

– Со взломом? У вас, мистер Джонс?

– Взлом случился на Троицу – вот здесь, в Тюдор-Хауз. Любой преступник, пытающийся проникнуть в здание, где сотня юных глоток готова поднять такой галдеж, какой ему и не снился, страдает исключительной безрассудностью. Вам не кажется, инспектор? И потом, что у нас здесь красть? Початую пачку печенья?

Глаза Джонса возбужденно блестели сквозь стекла пенсне.

Лизердейл ощутил некоторую неловкость.

– Не вижу, какое это имеет отношение к нашему делу, сэр.

О взломе в Фэллоу в Грейфрайерз не сообщали – другой округ.

Джонс разочарованно улыбнулся.

– Возможно, никакого. И все же такое совпадение… Мне кажется… – Улыбка исчезла с его лица, словно его поразила новая мысль. С неожиданной легкостью он вскочил. – Инспектор, где сейчас Экзетер? – задыхаясь, спросил он.

– В больнице Альберта в Грейфрайерз.

– Под охраной, инспектор? Вы говорили, что ему не предъявлено официального обвинения, но вы, надеюсь, оставили кого-нибудь охранять его, да?

 

7

Продолжая про себя возмущаться – вот дурацкий старикашка! – Элиэль Певица, хромая, вышла из городских ворот. Как, с чего это ей должна грозить опасность? Почему ее должна искать Смерть?

Здесь, на открытом месте, ветер достигал прямо-таки сокрушительной силы. Лавина, а не ветер. Она посильнее нахлобучила шапку и постаралась не думать о лавинах. Низкое солнце освещало людскую суету. Торговцы ставили свои палатки, спустившиеся с Наршслоупа пастухи гнали на продажу стада лам. Вдалеке виднелись снежные вершины Наршволла. Чуть ближе горы переходили в голые холмы, а совсем рядом зеленые склоны спускались к долине Наршфлэта. Вода в Наршуотере была цвета грязного молока, по которому плыли последние льдины.

От города реку отделял широкий грязный, почти полностью вытоптанный луг. Летом и осенью – пока открыты перевалы – здесь держали мамонтов. Сюда съезжались торговать пастухи и крестьяне. Почти все города проводят празднества или игры на таких лугах. Правда, Элиэль сильно сомневалась, что угрюмые жители Нарша увлекаются тем и другим сильнее, чем они увлекаются театром.

Вскоре она миновала рынок и увидела мамонтов, дюжину серо-бурых гор с бивнями. Их окружал низенький забор, который они с легкостью могли бы перешагнуть. Скорее всего забор предназначался для того, чтобы удерживать людей снаружи, а не мамонтов внутри. Мамонты больше и сильнее всех, и в их маленьких глазках светится ум. Когда она ковыляла между длинными цепочками людей, один из самцов задрал хобот и затрубил. Она решила счесть это приветствием.

Но толпа! Нет, толпы! Она никогда еще не видела, чтобы здесь собиралось столько народа. Все норовили протиснуться к шаткой лесенке, у подножия которой путешественники вносили плату, вслед за чем поднимались в паланкины. Она взволнованно окинула взглядом всю картину. Если все, кого она видит здесь, надеются уехать сегодня, им просто не хватит мест! Дюжина мамонтов, по десять… ну, двенадцать пассажиров на паланкин – это будет… будет… ну, все равно на всех, кто толпится на лугу, не хватит. И где труппа? Посадка еще не началась, значит, они еще не могли уехать, но где же они тогда?

Впрочем, не все пришли сюда ради мамонтов. Невдалеке отряд мужчин упражнялся с пиками, другой – занимался стрельбой из луков. Чуть дальше она заметила лагерь из трех-четырех палаток и маленький табун драконов. Ей показалось, что это Т’лин Драконоторговец. Т’лин был ее тайным другом. Он кочевал со своим табуном по всем вейлам, так что пути их пересекались часто, но в этом году она не видела его с зимы, когда они выступали в Юргленде. Обидно будет, если она не успеет переговорить с торговцем до отправления мамонтов, ведь ей есть что ему рассказать.

Первый мамонт подошел к лесенке принимать пассажиров. Старый погонщик у него на шее казался куклой, так высоко он сидел. Никого из труппы так и не было видно. Элиэль начала беспокоиться по-настоящему. Может, они ждут ее в храме? Или послали кого-то в гостиницу искать ее?

Семисотые Празднества Тиона привлекли больше народа, чем обычно. Люди вокруг нее прощались, утирая слезы, выкрикивали последние напутствия и предостережения. Необычно много было жрецов и монахов, разноцветные одеяния которых выглядывали из-под шерстяных плащей. Другую часть составляли купцы. Их сопровождали носильщики с добром. А некоторых – вооруженные охранники. Еще на Празднества направлялись атлеты – здоровые парни, выслушивающие последние наставления отцов, дядек или просто друзей. Кроме них Элиэль заметила обычных калек и слепцов, собиравшихся на Празднества в надежде на чудо. Остальные – мужчины и женщины – скорее всего были просто паломниками.

Она протискивалась сквозь толпу – мешок и хромота отчаянно мешали ей.

– Элиэль!

Облегченно вздохнув, она обернулась на голос. Это оказалась Утиам Флейтист – одна и без вещей. Утиам была дочерью Амбрии. Ей исполнилось восемнадцать, и она была самой красивой актрисой в труппе – и по внешности, и по голосу, и по осанке. Сейчас же она казалась холодной как лед, но от этого не менее прекрасной. Элиэль так обрадовалась ей!

– Балда маленькая! Где тебя носит?

– А… – ответила девочка. – Я ходила помолиться Кирб’лу. – Тут она сообразила, что так и не успела сделать это. – А где все? Что их задержало? Тут столько людей…

– А будет еще больше! Храм битком набит.

– Но Празднества начнутся в бедродень! – А ведь был уже коленодень! – Если мы не…

– Был плохой знак!

– Что?

Лицо Утиам оставалось мрачным. Она нагнулась к Элиэль и зашептала ей на ухо – толпа подступила слишком близко.

– Тронг Импресарио, как всегда, принес в дар богине белого петуха. И когда жрецы начали читать по его потрохам, они обнаружили, что у него нет печени.

Что за ерунда! Как это у петуха может не оказаться печени? Что за ужасное знамение! Надежды Элиэль перейти перевал сегодня вдруг померкли. Должно быть, богиня здорово обижена на что-то.

– И что теперь?

– Нам придется подождать, пока жрецы не разберутся с остальными, и принести жертву побольше.

При взгляде на лицо Утиам Элиэль пробрала холодная дрожь.

– Ты не хочешь сказать…

– О нет! По крайней мере надеюсь, что нет. – Впрочем, она явно не была уверена. – Жрецы предложили детеныша дракона.

Элиэль поперхнулась.

– Амбрию кондрашка хватит! – Детеныш дракона стоит больше, чем их труппа заработает за несколько недель. Да, день, похоже, выдался разорительный. Плохие времена для труппы означали пустой желудок.

– Но в конце концов, – улыбнулась Утиам, – они сошлись на альпаке.

Нет, с Амбрией все равно случится припадок. Даже альпака обойдется им в выручку за несколько вечеров, особенно если учесть прижимистость этих нарсиан.

– Возможно, нам не удастся уехать сегодня, – выпрямилась Утиам. – Я лучше вернусь в храм. – Подобная перспектива явно не слишком радовала ее.

– Мне тоже идти?

– Тебе не обязательно. Подожди лучше здесь – на всякий случай. Кажется, я видела Т’лина Драконоторговца.

– Кого? – переспросила Элиэль. Она надеялась, что дружба с Т’лином – ее секрет. Довольное выражение лица Утиам означало, что той все известно. Но Элиэль еще успеет к Т’лину. Сначала она может пошататься здесь. Тут она вспомнила предостережение сумасшедшего жреца насчет того, что ей грозит опасность.

– Утиам, Ирепит богиня чего? Кто такие дочери Ирепит?

Утиам казалась удивленной – что ж, было с чего.

– Есть такой монашеский орден – в Носоквейле, кажется. Они…

– В Ринувейле, – раздался скрипучий голос у нее за спиной. – Не в Носоквейле.

Элиэль сердито оглянулась.

– Подслушивать – грех!

Утиам с размаху залепила ей такую затрещину, что она пошатнулась. Это было несправедливо – она ведь всего-навсего повторила то, что столько раз говорила ей Амбрия.

Говорившая оказалась монахиней в просторной шерстяной хламиде с отделкой из грубой кожи. Трудно сказать, какого роста она была когда-то – теперь она так сгорбилась, что казалась чуть ли не ниже Элиэль. На морщинистом лице выделялся длинный тонкий нос – красный нос с блестящей каплей на конце. Щеки же были старчески желтые, хотя мороз окрасил их неким подобием румянца. Волосы и шею скрывал платок – некогда синий, как и ее хламида, но теперь выцветший и вытертый. Да и глаза, смотревшие на Элиэль, казались того же вылинявшего серого цвета; они заметно слезились на ледяном ветру.

– Простите ее, святая госпожа, – сказала Утиам. – Она у нас непутевое отродье. – Она тряхнула Элиэль за плечо. – Проси прощения!

– Ошибки молодости прощаются легко! – пробормотала женщина. Она не сводила своих выцветших, слезящихся глаз с лица Элиэль, все еще стоявшей с пылающими ушами. – Сказано в Синем Писании, в «Книге Элайет»: «Время – возмездие богов». Не потому ли молодым, чья жизнь столь беспечна, так не терпится, чтобы дни шли быстрее, а старики, утратившие способность радоваться, дорожат каждым мгновением? – Она сощурилась, очевидно, ожидая ответа.

На боку у нее, почти касаясь острием земли, висел обнаженный меч.

– М-мать? – пробормотала Элиэль, с опаской косясь на это совершенно неуместное здесь оружие.

– Сестра, – поправила ее монахиня. – Сестра Ан. – Ее губы были почти такие же бледно-серые, как и глаза, и все же казалось, будто холод не беспокоит ее. Она перевела взгляд на Утиам. – Разве не удивительно, что столько людей взбудоражено пророчеством?

– Пророчеством, сестра? – переспросила Утиам.

Меч был самый что ни есть настоящий – блестящее лезвие без единого пятнышка ржавчины. Только теперь Элиэль обратила внимание на правую руку женщины, покоившуюся на эфесе. Рука тоже была серой, а пальцы – такие скрюченные, что сестра вряд ли смогла бы ухватить ими рукоять как следует. Одного взгляда на дрожащую старуху было достаточно, чтобы замерзнуть самому.

Синий цвет – цвет Астины, Девы, богини множества самых разных вещей от справедливости до солдат с атлетами. Может, этим и объясняется то, что ее жрица носит меч? Хотя если подумать, с чего это Астине быть богиней солдат, когда богом войны является Карзон, мужчина? И при чем здесь атлеты? О них должен был бы заботиться Юноша – слышал ли, кто-нибудь когда-нибудь об атлете-женщине? Нет, миру стоило бы быть немного логичнее, а эта вооруженная старуха только запутывала все еще сильнее.

– Семисотые Празднества! – Сестра Ан вдруг улыбнулась, показав несколько желтых обломков – все, что осталось у нее от зубов. – Великие чудеса предсказаны. Благодарение богу! Но не пора ли Нам поспешить к этому славному юноше, что продает билеты?

Улыбка старухи показалась Элиэль отвратительной. Ее выговор был незнакомым, но скорее всего это из-за зубов – точнее, их отсутствия.

Утиам рассматривала монахиню с забавной опаской.

– Мы ждем, пока нас догонят друзья, сестра. Да благословит твой путь Владычица.

– Ах, – вздохнула старуха. – Лучше уж попроси, чтобы Дева даровала тебе благополучное возвращение. – Бормоча что-то себе под нос, она побрела прочь, опираясь на свою клюку, чуть не чиркая кончиком меча по грязной траве. Толпа расступалась, чтобы пропустить ее, – что ж, вполне естественно.

– Не уходи слишком далеко, – велела Утиам. – И не нарывайся на неприятности. – Она повернулась и тоже поспешила сквозь толпу.

Элиэль решила, что теперь ничто не мешает ей повидаться с Т’лином Драконоторговцем.

 

8

С дюжину городских ребятишек ошивалось вокруг драконов, и двоим мужчинам приходилось то и дело отгонять их гортанными окриками уроженцев Фиона. Сам Т’лин стоял у палаток, беседуя с двумя другими помощниками.

Драконоторговец был крупным мужчиной с огромной рыжей бородой и обветренным лицом. К поясу его крепился меч. Одевался Т’лин по обыкновению ярко. В Наршвейле он, как и все, носил шубу из меха ламы, но башмаки его были синие, чулки – желтые, а торчавшие из-под красной куртки ножны – зеленые. Голову Т’лин обвязывал черным тюрбаном. Ясное дело, под всем этим он наверняка носил что-то белое. Никто из богов Пентатеона не мог обидеться на Т’лина за неуважение к своему цвету. Он казался таким же огромным, как его драконы.

Когда Элиэль приблизилась, глаза торговца равнодушно скользнули по ней. Он ничем не выдал, что узнал ее, однако почти сразу же прекратил разговор, повернулся и зашагал в табун, на ходу доставая из кармана платок. Довольная, что застала его свободным от работы, Элиэль обошла табун с другой стороны.

Только несколько огромных блестящих рептилий стояли, пощипывая сено и довольно похлопывая складками жабо. Большинство драконов лежали, флегматично пережевывая жвачку. Длинные чешуйчатые шеи вздымались к небу, как пальмы. Элиэль заметила мелькнувший за драконьими спинами черный тюрбан и поспешила в том направлении.

Она любила драконов. Собственно, так она и познакомилась с Т’лином – когда прогуливалась у его табуна. Иногда у него было всего пять или шесть зверей, иногда – сорок, а то и больше. Сегодня ей показалось, что драконов пятнадцать – двадцать, значит, он может и продавать, и покупать. Когда Элиэль была помладше, она тешила себя мечтами о том, как выйдет замуж за Т’лина и все свое время будет проводить с драконами. Они такие страшные на вид и такие нежные на самом деле! От них хорошо пахнет, и они переговариваются такими забавными урчащими звуками. Проходя между драконами, она касалась кончиками пальцев сверкающей чешуи. Из-под низких бровей на девочку смотрели зеленые, как изумруды в пещерах, глаза. В темноте драконьи глаза и впрямь светятся.

Она нашла Звездного Луча – дракона, на котором ездил сам Т’лин, – и задержалась поприветствовать его. Абсолютно черных драконов не бывает, но Звездный Луч имел окраску, называемую поздними сумерками. Свою кличку он получил за игру света на чешуе. Он и впрямь напоминал звездное небо. Два длинных кожных отростка на шее были длиннее, чем у любого другого известного ей дракона, и казались маленькими крылышками. Он изогнул шею – понюхать Элиэль и негромко заурчал, обдав ее ароматом свежего сена. Ей было приятно думать, что он узнал ее, хотя, возможно, это ей только казалось.

Т’лин стоял рядом с пяти– или шестилетним драконом цвета «осбийского сланца» – голубовато-серого. Его еще ни разу не навьючивали: длинный ряд костяных пластин на спине оставался пока целым. Зверь тихо, довольно урчал – Т’лин деловито протирал ему чешую платком. Потом он пригнулся, словно затем, чтобы посмотреть на когти, и улыбнулся Элиэль, раздвинув бороду. Даже так его лицо находилось почти на одном уровне с ее. Здесь, между «осбийским сланцем» и снежно-голубой самкой, им никто не мешал, да и от ветра их заслоняли драконы.

– Ну и как поживает возлюбленная Тиона, Подруг Богов, великая певица?

– Она живет хорошо, спасибо, – вежливо ответила Элиэль.

Несмотря на ранний час, Т’лин казался необычно усталым. Возможно, ему пришлось ехать верхом всю ночь. Она заметила в его левом ухе маленькое золотое колечко и подумала, что не видела его раньше. Как странно! И почему только в одном ухе?

– Как ваше ремесло изображения богов на подмостках? – спросил Драконоторговец.

– Неважно, во всяком случае, в Нарше. Ничего, сегодня вечером мы встретим прием получше. Жители Суссии любят искусство. Если богам будет угодно, – добавила она на всякий случай.

Т’лин громко фыркнул. Такая уж у него была привычка; Элиэль подозревала, что он заразился этим, слушая своих драконов.

– Так тебе не нравятся достойные, солидные бюргеры Нарша? Предпочитаешь сумасшедших голодранцев из Суссленда? – Т’лин сокрушенно покачал своей огромной головой. – Они рождаются уже тронутыми, а потом совсем сходят с ума.

Элиэль задумалась в поисках достойного ответа.

– Нарсиане так скупы, что даже своим насморком тебя не заразят – пожадничают. – Собственно, эту реплику она приготовила заранее, и она казалась ей вполне удачной.

В зеленых глазах Т’лина мигнул хитрый огонек.

– Да суссиане не отличат достойного собрания от пьяной потасовки!

– А как процветает достойное ремесло драконокрада? – перешла в наступление Элиэль.

Т’лин закрыл лицо руками и застонал:

– Боги не дадут мне соврать, этот ребенок меня с кем-то путает! Никогда еще не пересекал горных перевалов торговец честнее!

Это замечание напомнило ей о возникших у труппы проблемах. Охота беззаботно болтать пропала.

– У меня есть для тебя кое-какие новости.

Кустистые рыжие брови Т’лина хмуро сдвинулись:

– Я жду их с нетерпением. Воистину ты бесценный источник информации, а информация – единственное, что помогает бедному, но честному человеку в житейских невзгодах.

Т’лин, конечно, шутил, но от взгляда его быстрых зеленых глаз не скрылась ее озабоченность. Вполне возможно, очень немногое из того, что рассказывала Элиэль, являлось для него действительно новостью. Порой труппе случалось играть в богатых домах, иногда даже в домах правителей, и там она могла услышать или заметить что-то такое, что он не мог бы узнать ни от кого другого. Все остальное являлось пустыми слухами. Но торговца интересовало все: болтовня на рынке или форуме, цены на съестное, жизнь богатеев, жалобы бедноты, воля богов, урожай, дороги…

«Когда я покупаю дракона, – сказал как-то раз Т’лин, – я не просто смотрю на его когти. Я рассматриваю каждую чешуйку, каждый зуб. Я заглядываю ему в глаза и в уши. Иногда какая-то мелочь может рассказать мне о важном, особенно вместе с другими мелочами, верно? Например, молодой дракон со спиленной уже вьючной пластиной. Но когти у него еще не сточены, а чешуя не стерлась от подпруги – знаешь ли ты, что это означает, о ипостась Астины? Ну конечно же, это означает, что ему до сих пор почти не приходилось работать, верно? Выходит, ему просто везло, да? А возможно, с ним что-то не так. Скажем, дурной характер. Так вот, когда я приезжаю в новый вейл торговать, я не могу просто взять и спросить, какие у них тут цены на драконов, – мне никто не скажет. То есть сказать-то, конечно, скажет, да только соврет. Я во всяком случае, не поверю. Нет, на новом месте я смотрю на все – абсолютно на все! И посмотрев, решаю, сколько здесь должны стоить драконы и что мне выгоднее – покупать или продавать».

Потом он торжествующе улыбнулся и взлохматил свою медную бороду. А она так и не поняла до конца, говорил он серьезно или так, язык чесал.

Когда Элиэль Певица рассказывала новости Т’лину Драконоторговцу, она выкладывала ему все, что могла вспомнить. Он никогда не говорил ей, что слышал об этом раньше или что ему что-то неинтересно. Под конец он выуживал из всего вороха одну-две новости, но Элиэль никогда не знала заранее какие именно. И действительно ли они интересовали его больше, чем другие. Вполне возможно, он просто вел себя как хороший торговец. Если его лицо и меняло выражение, рыжая борода это скрывала.

А потом Элиэль получала вознаграждение. Когда она была младше, наградой служила поездка на драконе, теперь же Т’лин давал ей деньги – порой несколько медяков, а однажды целую джоалийскую серебряную звезду. Иногда – редко – он хвалил ее за хороший рассказ или говорил, что ей стоило обратить больше внимания на то или это.

Постепенно Элиэль научилась замечать То, Что Может Интересовать Т’лина, – она училась запоминать это и раскладывать должным образом в своей голове. Впрочем, актеры вообще отличаются хорошей памятью.

Она набрала в легкие побольше воздуха и начала с наводнения в Мапленде. Потом описала волнения в Лаппине, где погибло шесть человек и сожгли два дома. Потом вспомнила о необычном числе монахов и жрецов на Фандорпасском перевале – всех цветов: белых, красных, синих, желтых, зеленых – и сколько их ждет здесь очереди на мамонта… хотя он, наверное, и сам это заметил. Еще она рассказала про магистрата здесь, в Нарше, – тот умер, и в следующий головадень соберется совет выбирать ему замену. Это напомнило ей…

– Мне сказали, что в городе Жнец!

Снежно-голубая самка оглушительно рыгнула и, повернув голову на длинной шее, с осуждением посмотрела на Элиэль, словно это она, а не дракониха произвела не совсем приличный звук.

– И еще в городе пруд-пруди таргианцев, – гордо закончила свой рассказ девочка. – Я слышала, как они говорят. Они пытались исказить свою речь, но мы – люди театра – хорошо разбираемся в произношении. Два синих монаха приходили на спектакль позавчера, и три хорошо одетые женщины вчера. Я слышала двоих молодых людей у булочника. Один – толстый – нездешний, а другой – местный купец с женой. Я их еще раньше видела. Я подслушала белого жреца на улице. Они все старались говорить с джоалийским произношением, но я точно знаю: они все из Таргии. Ну, откуда-то из Таргдома. – Она чуть-чуть подумала. – Это все.

На протяжении всего рассказа Т’лин только смотрел на нее, неподвижный, как статуя. Должно быть, Элиэль не единственный его информатор в Нарше. Она часто видела, как он разговаривает с людьми, которые никак не могли быть покупателями: с детьми, с нищими, со жрецами. По большей части все они жили здесь; возможно, одна только Элиэль странствовала, как и он сам. Раз или два Т’лин говорил ей об этом. Местные много знают, говорил он, но путешественники, бывающие здесь изредка, лучше видят перемены.

Он молча достал платок и начал протирать чешую сланцевого дракона. Чудище заурчало. Урчание дракона – довольно-таки устрашающий утробный звук, словно мухи жужжат в жестяной коробке.

– Люди умирают каждый день, – сказал Т’лин. – Далеко не всякая внезапная смерть – дело рук Жнеца.

– Но ведь случается все-таки!

– И не все таргианцы шпионы.

– Тогда с какой стати они старались изменить произношение?

Т’лин пожал плечами.

– Из-за чего случились беспорядки в Лаппинвейле?

– Последователи Д’мит’рия Карзона напали на дом, в котором, по их словам, собирались те, кто поклоняется Предвечному. Дом сожгли, и при этом погибло шесть человек. Никто не был наказан. – Это должно заинтересовать Т’лина. Таргианцы обычно строго карают за нарушение законов в землях, которыми правят. Правда, сам Таргленд, говорят, то еще гнездо смутьянов.

– В Лаппине есть храм Зоана, бога истины, ипостаси Висека, Предвечного, главного божества, – сказал Т’лин, немного помолчав. – Тогда зачем белым понадобилось молиться ему в доме, а не в храме? И какое до этого дело последователям Карзона?

– Так я слышала.

Он задумчиво почесал бороду.

– Ты уверена, что они поклонялись Прародителю? Повтори именно те слова, что ты слышала.

Интересно, до сих пор Т’лин Драконоторговец никогда не признавался, что рассказанное Элиэль – для него новость. Это взволновало ее, и она прикинула, сколько он ей заплатит на этот раз. Девочка зажмурилась, изо всех сил напрягая память. Потом снова посмотрела на него.

– Единый?

– Ты уверена?

– Не совсем, – призналась она. Глаза Т’лина превратились в пару холодных зеленых камней.

– Что ты знаешь о Едином?

– Ну… обычно так говорят о Висеке, Прародителе, Первоисточнике. Или о его аватарах, например, о Зоане.

– Благословенны аватары Висека, Отца и Матери богов, да святится имя его. Ты сказала «обычно»? А кто еще Единый?

– Ну… а… – Теология вся такая запутанная, и Т’лин вроде никогда раньше не проявлял к ней интереса. Странно.

Он продолжал протирать драконью чешую, храня молчание до тех пор, пока Элиэль не начала беспокойно ерзать.

– Есть еще бог, имя которого никогда не упоминается, – сказал он наконец. – Его называют Единым и Неделимым Истинным Богом.

– Висек.

Драконоторговец покачал головой.

– Прародителя никогда не называли Единым, пока не появился этот, другой. Другие боги не принимают Единого. Полагаю, у него были последователи в Лаппине. Судя по тому, что ты рассказала, их теперь стало меньше. Действительно, там не было ни храма его, ни часовни.

Элиэль кивнула, несколько опешив от столь неожиданного интереса к богам. Впрочем, возможно, этот интерес был и праздным, поскольку Т’лин внезапно сменил тему.

– Опиши этих чужаков из Тарга! Так, чтобы я узнал их при встрече. Никого с уродливыми ушами?

– Конечно, нет! Какой из него шпион? Но вот тот толстяк, которого я видела с местными… местный – Гаспак Жестянщик. Он надеется, что у него есть шанс сделаться новым магистратом, и если он поддержит джоалийцев, а не таргианцев…

Т’лин усмехнулся и выпрямился.

– Ты никогда не слышала про крестьянина, который купил леопарда, чтобы тот охранял его кур от лис?

– Нет, – озадаченно призналась Элиэль.

– Джоалийцы – это лисы.

– Ага! А таргианцы – леопарды?

Драконоторговец рассмеялся и порылся в кармане.

– Воистину ты кладезь полезных сведений, о возлюбленная Тиона. Держи!

Она протянула руки, и он, не считая, высыпал в них пригоршню серебра. Она чуть не поперхнулась от свалившегося на нее богатства.

– Отлично сработано, о Владычица Мира, – сказал Т’лин. – Передай от меня привет Суссу.

– Если мы только туда попадем… Т’лин! Драконы ведь могут переходить горы?

– Да, – осторожно сказал он.

– Тогда, раз все мамонты в этом году заняты, а нам надо попасть туда больше, чем… ну, скажем, купцу там или жрецу, – я хочу сказать, наше искусство ведь так важно! Я только думала… – Она осеклась, заметив в его глазах огонек.

– Ну да, я могу посадить тебя и твоих друзей на своих драконов и поработать перевозчиком, но только это будет в первый и последний раз. Известно ли тебе, кто хозяин этих мамонтов, о ипостась Астины? – Он оскалился. – Храм Оис! И жрецы не терпят конкуренции. Они могут вообще лишить меня торговой лицензии.

– Ох…

– Вот именно. Так что ты уж играй себе! Удачи тебе на Празднестве!

Ну как он может быть таким бестактным? Он что, правил не знает?

– Я не уверена, что уже достигла тех высот в искусстве, чтобы участвовать.

Т’лин пожал плечами:

– Ну, тогда удачи тебе в Суссленде, как бы там ни было.

 

9

Элиэль спешила по раскисшему лугу обратно к мамонтам. Лямки мешка больно резали плечи даже сквозь толстую шерстяную одежду. Сквиш-скваш, сквиш-скваш… Бедро болело, в бок впивался грубый шов рубахи.

Еще издали она увидела, что цепочка мамонтов потянулась в сторону далеких гор – первые уже переходили вброд реку. У лестницы стоял последний мамонт – он задрал хобот и затрубил, возможно, призывая остальных подождать его. Посадка шла бойко. Труппе ни за что не успеть совершить в храме еще одно жертвоприношение. Утиам Флейтист знала, куда пошла Элиэль. Они бы не уехали без нее. Еще одна ночь в этом жалком, промерзшем Нарше!

Элиэль добралась до толпы, сгрудившейся у лестницы. Труппы не было и в помине. Она начала протискиваться через толпу, не обращая внимания на сердитые замечания.

Она не видела продавца билетов, но слышала голоса отчаянно торговавшихся за места в паланкине. Даже если тех денег, что дал ей Т’лин, и хватило бы на билет – что сомнительно, ибо, судя по голосам, цена уже измерялась золотом, – она не могла уехать одна, не предупредив остальных. Конечно, с их стороны разумнее было бы послать ее вперед – Гэртол Костюмер уже два дня как находится там, в Филоби, устраивая все для сегодняшнего вечернего представления. Он не будет знать, что с ними случилось. Сорванный спектакль – разочарование богатых зрителей, а значит, очередная потеря денег. Что за день такой невезучий выдался!

И до начала Празднества остается всего три дня! Пропустить Празднества – более страшной трагедии Элиэль не могла и вообразить.

Нет, в голову ей пришла мысль о еще более ужасном несчастье. Оис ведь богиня всех перевалов. Что, если она не сменит гнев на милость и труппа застрянет в этом ужасном Наршвейле навсегда? Даже Фандорпасский перевал может оказаться опасным.

Что-то сильно толкнуло ее в спину.

– Дитя! – раздался резкий голос.

Она повернулась и оказалась лицом к лицу с древней синей монахиней. Так вот чья клюка упиралась ей в спину.

– Тебя зовут Элиэль?

– Да. У тебя какое-нибудь известие для меня?

– О нет! – Длинный нос сестры Ан казался еще краснее, чем прежде, а выцветшие глаза слезились еще сильнее. – Но это объясняет, почему мы все время сталкиваемся с тобой.

– Ты не знаешь, мои друзья не уехали?

– Друзья? – Монахиня печально покачала головой. – Твои друзья к делу не относятся, дитя мое. Ты единственная, о ком говорится.

Неожиданно по толпе прошло движение, словно ветер разметал листву. Двое мужчин перед Элиэль попятились так резко, что чуть не сбили ее с ног. Она пошатнулась, с трудом сохранив равновесие, и обнаружила, что они с синей монахиней остались одни посреди внезапно опустевшего пространства. Продавец билетов удивленно озирался вокруг. Это был мясистый краснорожий парень. На его пухлом лице обозначилось забавное недоумение.

– Ну что ж, это кстати, – пробормотала сестра Ан едва слышно. – Пошли, дитя мое. – Она опустила на плечо Элиэль скрюченную руку и толкнула ее вперед с неожиданной силой.

– Я не могу уезжать без друзей, – запротестовала Элиэль.

– Но важна только ты! – сердито буркнула монахиня. – Разве не написано: «Элиэль станет первым искушением»?

– Написано? – Тот сумасшедший старый жрец бормотал что-то насчет пророчества. – Где написано? Что написано?

– Если ты не знаешь, возможно, так предназначено, чтобы ты не знала. Пошли!

Она толкнула сильнее. Осторожно глядя под ноги, чтобы не порезаться о меч старухи, Элиэль, сама того не желая, все ближе подходила к продавцу билетов. И тут он издал вопль ужаса.

К лестнице приближался человек – скорее всего мужчина, но возможно, и очень рослая женщина. На нем была тяжелая, похожая на монашескую хламида, а голову он опустил так низко, что капюшон полностью скрывал лицо. Он был черный, с головы до ног черный. Даже веревка, которой он подпоясывался, была черная. Рука, протянувшая продавцу билетов монету, – и та была в черной перчатке.

Продавец уронил свою сумку и отпрянул, врезавшись спиной в ногу мамонта. Он сделал попытку заговорить, но не смог выдавить ни звука. Он выпучил глаза; лицо его побледнело. Сам Тронг Импресарио не смог бы изобразить ужас более убедительно.

Незнакомец в черном снова попытался предложить плату за проезд, и снова продавец отверг ее, продолжая пятиться. Пожав плечами, черный монах повернулся к ступенькам и медленно поднялся на паланкин. Погонщик в ужасе оглянулся на него и чуть не выронил жезл.

Толпа бесшумно рассасывалась, многие спасались бегством.

– Воистину боги вознаграждают тех, кто имеет веру, – провозгласила синяя монахиня. – Пошли, милая, посмотрим, сколько стоит место теперь.

Она покрепче оперлась на свою клюку и шагнула вперед, но опоздала: продавец билетов нырнул под брюхо мамонта и устремился прочь с такой скоростью, будто сам Зэц гнался за ним.

– Подожди! – крикнула монахиня, но ветер унес ее крик. Черный монах занял свое место на скамейке. Девять мест в паланкине остались свободными. Лестница тоже была пуста.

– Теперь ты можешь ехать, если хочешь, – сказала Элиэль. Во рту у нее пересохло, хотя не мог ведь этот человек в черном быть тем, кого она так боялась встретить.

– Мы должны ехать вдвоем, ибо так написано, но мы не можем ехать, не заплатив. – Сестра Ан всхлипнула. – И теперь этот юноша, что продавал билеты, исчез…

Похоже, она совершенно растерялась. Она, наверное, сумасшедшая. С другой стороны, все остальные, наверное, не менее безумны. Один-единственный человек занимает место – бесплатно, – и никто, кроме сестры Ан, не горит желанием разделить с ним паланкин. Как объяснить такое чудо? Да еще в скупердяйском Нарше? Погонщик потихоньку отодвигался все дальше от паланкина и его одинокого пассажира, пока не оказался почти на голове у мамонта.

– Возможно, о цене можно договориться с этим погонщиком, – пробормотала сестра Ан, но в это мгновение тот что-то сказал мамонту, и огромный зверь двинулся вперед.

Элиэль в отчаянии озиралась по сторонам, но последние зеваки уже расходились. Они остались вдвоем со старухой. Никто больше не хотел ехать с человеком в черном.

– Это Жнец? – спросила Элиэль. Впрочем, кто это еще мог быть?

Сестра Ан все смотрела вслед удаляющемуся мамонту, и на лице ее читалось явное сожаление. Она удивленно оглянулась на Элиэль.

– Это жрец, служитель Зэца. Да, его называют Жнецом.

Сердце Элиэль отчаянно подпрыгнуло в груди, колени предательски подкосились, и что-то стиснуло ей горло.

– Я никогда не видела Жнеца, – просипела она. – Но средь бела дня? – О Жнецах не говорили вслух, только шепотом. Но тот сумасшедший старый жрец говорил о нем.

Монахиня хихикнула.

– В темноте, милочка, тебе вряд ли удалось бы увидеть его! – заявила она, неожиданно вернувшись в доброе расположение духа. – А почему бы и не днем? Он всего лишь человек. Должен же он делать что-то от рассвета и до заката.

Час от часу не легче!

– Ты хочешь сказать, днем он разгуливает, переодевшись?

– Да, обыкновенно он не носит облачение. Ты же видела, какой это производит эффект. – Старуха неодобрительно тряхнула головой. – Никто не захотел сесть рядом с ним.

– А ты бы села?

Бесчисленные морщины вокруг рта сестры Ан собрались в очередную отвратительную улыбку, но слезящиеся глаза хранили скорбное выражение. Она подняла свой длинный нос и посмотрела вслед мамонту.

– А почему бы и нет? Если бы он хотел принести мою душу в дар Зэцу, он бы давно это сделал. Я не сомневаюсь, что он бегает куда быстрее меня. Сказано же в Зеленом Писании, Стих 2578: «Все боги играют с людьми, но лишь Зэц никогда не проигрывает».

Хуже всего в ее безумии было то, что она не сомневалась: Элиэль поедет с ней.

– Тогда почему ты не поехала?

– Потому, что я не заплатила, разумеется. Нам, дочерям Ирепит, не дозволено принимать милостыню. За все так или иначе надо платить – обычно рассказом или уроком. Я собиралась предложить урок в пути, но молодой человек отверг мое предложение. – Теперь ее глаза слезились еще сильнее, и она казалась растерянной – почему, Элиэль не понимала. – Я надеялась, что он все же согласится.

Должно быть, Жнец тоже находился в толпе. Когда цена билета перевалила все разумные пределы, он надел свое облачение и сделал еще одну попытку. Элиэль вздрогнула.

– Что этот Жнец здесь делал?

– Днем он зарабатывает себе на жизнь, – не оборачиваясь, ответила сестра Ан. Жнецы, судя по всему, мало интересовали ее. – А души собирает по ночам.

Элиэль в страхе возвела глаза к небу – пора бы появиться большой луне. Но небо было затянуто тучами. Со времени прошлого затмения Трумба прошло по меньшей мере недели две, так что ему уже пора повториться.

Когда зеленый черным станет, Жнец жать души не устанет.

Правда, это вовсе не означает, что он устанет жать души в другие ночи.

Вдалеке мамонт с одиноким пассажиром пересек Наршуотер, постепенно нагоняя остальных. Зачем Жнец отправился в Суссленд? Кто навлек на себя гнев Зэца? Скоро затмение Трумба. Где же труппа? Может, лучше вернуться к храму?

Вконец расстроенная, дрожащая на ледяном ветру, Элиэль окинула взглядом луг. Без мамонтов он сразу как-то опустел, хотя ламы и драконы в стороне никуда не делись, да и на Торжке у городских ворот по-прежнему было полно народу. Другой караван мамонтов прибудет из Суссвейла сегодня вечером. Загон стоял пустой, низенький забор окружал только клочок вытоптанной земли. Рядом с загоном сидел спиной к ней на своем мешке, уронив голову на руки, Клип Трубач. Похоже, он пропустил драматическую историю со Жнецом!

Так быстро, как только могла, Элиэль поспешила к нему: клоп! клип!.. клоп! клип!..

Клип был самым младшим в труппе после Элиэль. Еще в прошлом году он играл женские роли. Теперь он этого не мог, но и для мужских еще не созрел, а потому служил по большей части просто рабочим. Его прыщи количеством не уступали звездам на небе. А его мнение о себе как о человеке и музыканте было неоправданно высоко. Олиммиар, старше Клипа всего на два месяца, до сих пор считала его просто мальчишкой. Гольфрен Флейтист отказывался выходить на сцену с ним. Зачем он пришел? И почему один?

– Ты не видел, кто…

Клип Трубач поднял глаза. При виде его лица она отшатнулась.

– Что случилось?

– Альпака… – произнес он хрипло.

– Что с ней? – Элиэль видела, что с утра он потерял по меньшей мере три года: на месте самонадеянного музыканта перед ней сидел простой перепуганный мальчишка, и эта разительная перемена страшила ее.

– Она была прекрасна, Элиэль, прекрасна! Белоснежная и такая шелковистая! Ни одного темного волоска. Ни царапинки на копытах. Амбрия заплатила за нее пять джоалийских звезд!

Пять!!!

– И?..

Лицо Трубача перекосилось, будто он хотел расплакаться.

– И все ее внутренности оказались прогнившими. Черными и вонючими. Ужасно! Вонь на весь храм.

Элиэль прямо колотило от холода. Или от страха. Сначала безумный жрец, потом еще более безумная монахиня, потом Жнец, а теперь еще это! Она уронила свой мешок на землю и села, спрятав руки в рукава. Одно хорошо: по крайней мере Жнец уехал из города.

– Что мы сделали такого, что Владычица так гневается на нас?

Клип облизнул пересохшие губы. Даже его прыщи побледнели, чуть розовея на посеревших щеках.

– Сама Владычица или только Оис? Трудно сказать. Жрецы говорят… Ты сама бывала в ее храме?

– Нет.

– Тогда они, может, и правы. Никто из нас не молится в этом храме, только в те дни, когда нам надо уезжать. Возможно, этого недостаточно.

Элиэль сделалось дурно.

– И?..

Клип с трудом проглотил подступивший к горлу комок.

– Теперь нам придется искупать вину.

– Всем?

– Женщинам. Амбрия пыталась уговорить их отпустить Олиммиар, утверждая, что ей только пятнадцать и что она девственница. Жрецы заявили, что это сделает ее жертву особо ценной для богини. – Трубач закрыл лицо руками. Он пробормотал что-то похожее на «они могли потребовать и большего».

Элиэль ждала… и ждала. Она считала удары своего сердца. В конце концов она не выдержала:

– И мне тоже?

Клип вскинулся, и она увидела слезы у него на глазах. Наверное, от ветра.

– Нет, нет! Ох, прости, Элиэль! Я должен был сказать сразу! Нет, тебе не надо! Амбрия спросила, и жрецы сказали: нет, если только Владычица еще не благословила тебя, сделав женщиной.

Она почувствовала облегчение и обругала себя за это. Жертвы остальных могут только усилить гнев Владычицы, а она ничем не помогает. Ей этого не хотелось, нет, но ведь и остальным тоже не хочется.

– Может, на следующий год? – кисло спросил Клип.

– Возможно, – неохотно ответила она. Что ж, это и в самом деле возможно. Многие девушки получают благословение Владычицы в тринадцать или даже раньше. Впрочем, она радовалась уже тому, что это случится не сейчас!

– И что же нам теперь делать?

– Возвращаться в гостиницу и ждать, пока они не совершат служение.

– Ты хочешь сказать, это может затянуться надолго?

– Все зависит от жрецов – они решают, когда богиня довольна. Может, несколько дней.

Празднества Тиона начнутся через три дня!

Клип вдруг встал и поднял с земли оба мешка. Элиэль протянула руку к своему, но он отодвинулся.

– Да я сама донесу! – крикнула она.

– Ничего, мне нужно упражняться, – упрямо заявил он. – Я хочу, чтобы у меня плечи стали сильнее.

Элиэль терпеть не могла, когда ее начинали жалеть из-за ноги, но все же решила поверить ему и позволила нести оба мешка. Когда они тронулись в путь, она решила, что Клип Трубач в конце концов не так уж и плох.

– Хочешь, открою тебе один секрет? – предложила она. – Только ты обещай, что не расскажешь никому. Несколько дней назад Олиммиар говорила, что ты возмужал и стал сильнее. Ты только не говори ей, что я тебе рассказала!

Робко улыбнувшись, он посмотрел на нее сверху вниз.

– Ничего я ей не скажу, потому что ни слову не верю.

– Но это правда!

– А вот и нет.

Элиэль фыркнула и вскинула голову. А она-то хотела подбодрить его. Мог бы хоть притвориться, что поверил. Ладно, раз так, она не перескажет ему слова Тронга, которые подслушала как-то раз, – Тронг говорил, что из Клипа со временем выйдет хороший актер.

В молчании добрели они до городских ворот.

– Мне кажется, это все из-за Утиам! – вдруг жалобно сказал Клип.

– Что?

– Жрецы особо интересовались ею.

– Как? Они что, знали, как ее зовут?

– Та, что играла Эринию позавчера, они сказали, – она здесь? Это все заговор, Элиэль! Неужели ты не понимаешь? Какой-нибудь богач увидел Утиам в роли Эринии и возжелал ее. Он помолился Владычице и предложил золото, и она исполнила его просьбу! Жрецы знали, что делают!

– Клип! – Она положила руку ему на рукав. – Ты не должен говорить так о Владычице!

Он яростно посмотрел на нее.

– Я говорю так о Оис, пусть она и богиня! Они увели Утиам отдельно от остальных – так они смогут послать за этим человеком, передать ему, что она доступна! Ясно? И что он может быть первым. Утиам, самая прекрасная, самая нежная…

– Да, конечно. Но…

– Гольфрен просто обезумел! Он предложил девяносто четыре звезды за то, чтобы стать тем мужчиной, который ляжет с ней, единственным мужчиной. Девяносто четыре!

Девяносто четыре звезды? Да это же целое состояние! Элиэль давно уже удивлялась, с чего это Гольфрен носит деньги в поясе, – он, наверное, считал, что никто, кроме Утиам, этого не знает.

– Откуда у Гольфрена Флейтиста, бродячего актера, столько денег?

– Ну… Он, наверное, собирался пожертвовать их Тиону в Суссе, чтобы тот даровал Утиам победу на Празднествах!

– И жрецы отказали?

– Они ответили, что мужья не считаются. Я уж было думал, что он бросится на них с кулаками!

– Ой, Клип! Бедный Гольфрен!

Бедная Утиам!

Трубач остановился и опустил один из мешков, чтобы высморкаться в рукав. Он посмотрел на Элиэль – глаза его покраснели.

– Ладно, увидимся в гостинице!

Она печально кивнула и захромала в сторону базарных рядов.

 

10

Дойдя до маленького рынка у ворот, Элиэль сообразила, что здорово проголодалась. Конечно, стыдно думать только о своем желудке, когда с друзьями такое ужасное несчастье. Но она со вчерашнего вечера ничего не ела. И теперь можно не бояться, что ее укачает на перевале. Затесавшись в толпу одетых в шерстяные одежды слуг и кухарок, Элиэль изучила содержимое лотков. По большей части здесь предлагались овощи – это был крестьянский рынок. Наконец ее привлек соблазнительный запах, и Элиэль обнаружила лавку, где торговали пирогами с мясом.

Т’лин, конечно, дал ей денег, но ей хотелось бы сберечь их. У лотка толпились женщины, и торговец смотрел в их сторону. Элиэль подобралась к прилавку с краю и нагнулась, словно завязывая шнурок. Секунду спустя, когда кто-то из покупателей выкладывал монеты, маленькая ручонка быстро просунулась между двумя дородными тетками, и на лотке стало одним пирогом меньше.

Сунув драгоценную добычу за пазуху, Элиэль поднялась и заковыляла прочь. Отойдя на безопасное расстояние, она вынула пирог и тут же столкнулась с худенькой женщиной в синем.

– Очень мило с твоей стороны, дитя мое, – сказала сестра Ан, хватая пирог скрюченными пальцами. – Я так давно не ела. Ах, как вкусно пахнет! – Ее выцветшие голубые глаза слезились, но в них не было и намека на хитрость.

Подавив раздражение, Элиэль решила проявить великодушие. Может, Дева заметит это и замолвит словечко перед Владычицей, чтобы та сменила гнев на милость. И к тому же там, откуда взялся этот пирог, оставалось еще много таких же.

– О, пожалуйста, сестра! Право, тебе стоило бы получше заботиться о себе. Что тебе нужно – так это хорошую шубу из меха ламы. У тебя есть что-нибудь теплое на ночь?

– Я не могу принимать милостыню, – пробормотала монахиня, не отводя взгляда от пирога. – Ибо сказано: «Все имеет свою цену».

– Платить вовсе не обязательно. Одно из моих деловых предприятий оказалось нынче утром неожиданно прибыльным, так что я могу себе это позволить.

Похоже, старуха окончательно замерзла в своей тонкой шерстяной хламиде, хотя упорно делала вид, что ей все нипочем. Кончик ее носа побелел.

– Вот как мы поступим… – Она огляделась по сторонам как бы в поисках стола и стульев. – Мы поделим пирог пополам, а я расскажу тебе, что знаю о Жнецах. Подержи-ка минуточку. – Она вернула девочке трофей и уселась на траву. Это было довольно сложной и даже опасной процедурой, ибо ей приходилось одной рукой цепляться за клюку, а другой придерживать меч, чтобы не порезаться. Элиэль даже удивилась, как это ее не сдувает ветром.

– Да, мне повезло в делах сегодня утром, – сказала девочка, опускаясь на землю. – Но, признаюсь, мне хотелось бы узнать про Жнеца, и зачем тебе надо в Сусс, и почему ты носишь меч, и еще много других вещей.

Сестра Ан взяла скрюченными пальцами пирог, разломила его пополам, прошептала благодарственную молитву и протянула Элиэль больший кусок. Пирог был сочный и вкусный, еще горячий – прямо из печки.

– Так, значит, ты и есть Элиэль! – сказала сестра, с трудом пережевывая кусок. – Моложе, чем я ожидала. Каким ремеслом ты занимаешься?

– Элиэль Певица. Вообще-то я сейчас больше актриса, но у нас в труппе актеров достаточно, так что разумнее показалось…

Монахиня нахмурилась:

– Что вы играете?

– И трагедии, и комедии. И я пою в…

– А какая между ними разница? – перебила сестра Ан, вынимая изо рта кусок хряща.

Стараясь не показать, как сильно ее потрясло старухино невежество, Элиэль объяснила:

– Комедии – про людей. В трагедиях участвуют боги. И люди тоже, но…

– М-м-м! Ты изображаешь богинь?

– Когда-нибудь буду. То есть я хотела сказать, буду, когда подрасту.

– Тогда тебе надо научиться и думать, как богиня. Ты поедешь завтра на Празднества?

Элиэль рассказала о петухе и альпаке. Когда она перешла к рассказу о том, чем сейчас заняты остальные женщины из труппы, ей сделалось дурно, и она перестала есть.

А сестра Ан продолжала расправляться со своей половиной пирога оставшимися зубами. Кожа на ее лице напоминала пергамент. Из-под платка выбился клок жидких седых волос.

– Исполнение епитимьи может затянуться надолго, – пробормотала она с набитым ртом, – а Празднества начинаются вот-вот. Придется тебе отправляться туда без них.

– Я не могу! Я не должна!

Монахиня махнула рукой, как бы отметая возражения.

– Предсказано было, что ты поедешь. Ты не можешь противостоять судьбе. История ждет тебя.

– Я не собираюсь уезжать из Нарша без моих друзей! Я должна быть с ними в час невзгод.

Монахиня прикусила обветренную губу.

– Твое религиозное образование оставляет желать лучшего. Почему «невзгод»?

– Но это же ужасно!

– Разумеется, ужасно. Поэтому и ценно. Тебя что, не учили, что все имеет свою цель? Цель жизни – научиться покорности богам.

– Конечно. – Элиэль заставила себя откусить еще кусочек пирога. Ей не хотелось думать о том, что происходит в Храме Владычицы. Не успела она спросить про меч и Жнеца, как лекция продолжилась.

– Боги сотворили нас для служения им. – Сестра Ан вытерла рукой жир с подбородка. – В этом мире мы учимся исполнять их волю. Когда мы завершаем свое ученичество, Зэц забирает нас, и боги судят, в каком служении мы проявили себя лучше всего. В Красном Писании, в «Книге Эемех», сказано: «В небесах, меж созвездий, пребудут они, освещая мир подобно малым богам».

Элиэль никогда не понимала, что тут радостного – вечно висеть на небе, как белье на веревке.

– То, что нравится, делать легко, – сказала монахиня, продолжая жевать.

– То, что угодно богам, делать сложнее. Жнец пугает тебя и многих других, но он служит Зэцу, а Зэц повелевает им. Для большинства людей отнять жизнь – грех. Повиноваться воле бога – никогда не грех. Жнец может убить своим прикосновением, но только потому, что Зэц наделил его такой силой. Подобным же образом Зэц наделяет его и другими способностями, помогая ему в его горестном труде. И он должен использовать дары лишь для исполнения воли бога. То, что для меня или тебя было бы убийством, для него одновременно и таинство, и долг.

Элиэль вздрогнула.

– А Владычица?

– То же самое. Предлагать свое тело мужчине за деньги – страшное преступление. Но отдаваться мужчине, принося жертву Владычице, если есть на то воля ее, – таинство, и оно драгоценно. Покорность – все.

Монахиня отвела взгляд выцветших серых глаз от Элиэль и посмотрела на луг, по которому разгуливал ветер.

– Я никогда не возлежала с мужчиной. Я никогда никого не убивала. Это не делает меня лучше тех, кто совершает это в священном служении. Я дала обет служить другой богине другими средствами, вот и все.

Отряд вооруженных горожан, закончив муштру, прошагал мимо них к воротам. Все бросали косые взгляды на странную собеседницу Элиэль, и она обратила внимание на то, что никто так и не приблизился к ним. Похоже, люди избегали дочери Ирепит – не так, конечно, как Жнеца, но Элиэль почему-то вспомнила тревогу, отразившуюся на лице Утиам при встрече с этой дряхлой каргой.

– Какой богине? Ирепит? А разве она не аватара Девы?

– Разумеется, Астина в ее обличье – богиня покаяния. Суровая богиня! Не столь суровая, как Урсула, ипостась справедливости, но…

– А зачем тебе меч, если ты не пользуешься им?

Старуха улыбнулась счастливой отвратительной улыбкой.

– Затем, что такова воля святой Ирепит. Это память и бремя, бремя, которое я несу с радостью.

– Память о чем?

– Память о смертности и покорности. – Она ткнула костлявым указательным пальцем в правый башмак Элиэль с двухдюймовой подошвой. – Ты ведь тоже несешь бремя, дитя мое.

– Не по своей воле! – Элиэль разозлилась, почувствовав, что краснеет.

– Но, возможно, у богов были причины возложить его на тебя.

Обсуждать чужие физические недостатки – очень невежливо. Это совсем не то же, что, скажем, меч.

– Меч – очень дорогой. Что, если кто-нибудь пригрозится убить тебя, если ты не отдашь ему его?

Монахиня пожала узкими плечами:

– Я откажу ему, и он меня убьет. А если он отнимет его силой, оставив мне жизнь, – придется убить себя во искупление того зла, что он может когда-нибудь сотворить этим мечом. Я же сказала – это бремя!

– И тебе вообще не дозволено пользоваться мечом?

– Только во время обряда. Некоторые сестры умерли от холода, чтобы не осквернить свои мечи рубкой дров для костра.

– Хорошо, – не отставала Элиэль. – Ты говорила, что все имеет цель. Цель меча – убивать людей, это же ясно.

– О, я никогда не говорила, что этот меч не убивал людей! – Монахиня нежно погладила эфес. – Он принадлежит моему ордену с давних пор, так что, полагаю, он принес смерть многим.

Нет, в этом решительно не было никакого смысла. Эта женщина так же безумна, как старый жрец, впервые упомянувший о ней. Должно быть, эти двое как-то связаны. Чувствуя себя очень неловко, Элиэль поднялась на ноги.

– Терпеть без жалоб, подчиняться без вопросов, – произнесла сестра Ан, словно не замечая, что Элиэль собирается уходить, – вот, для чего мы живем. В «Книге Шаджи» говорится, как святой Пет’р, имевший власть над таргианцами десять лет и семь…

– Зачем ты идешь в Сусс?

Монахиня вздохнула:

– Пьеса написана давным-давно. По твоему определению, это трагедия, ибо в ней действуют боги. В ней участвует и мой орден. Я полагала… Меня сочли самой подходящей… кем не жалко пожертвовать.

– А я? Тебе известно мое имя!

– Твоя роль тоже написана.

– И что это за роль?

Сестра Ан растерянно посмотрела на свою юную дерзкую собеседницу. По щекам ее текли слезы.

– Сколько вопросов! В Синем Писании, в «Книге Элайет», мы читаем: «Не спрашивай, чтобы не получить ответа, который расстроит тебя; не ищи, чтобы не потерять, постучи, и тебе отворят дверь, за которой тебя ждет беда».

Безумна, как пьяная летучая мышь!

– Я действительно должна идти, – царственно сказала Элиэль. – Дела, сама понимаешь. Желаю тебе раздобыть одежды потеплее. А теперь, молю, прости меня.

Элиэль зашагала прочь. Она почти ожидала услышать приказ остаться, но приказа не последовало.

 

11

Воскресенье прошло мимо Эдварда Экзетера. Время от времени боль в ноге выводила его из забытья. Он открывал глаза, видел паутину растяжек и белый кокон повязок и понимал, что не может пошевелиться. Голова раскалывалась. Он терял сознание, а потом снова приходил в себя. Иногда он, забывшись, пытался повернуться в постели, и тогда нога напоминала о себе. Время от времени подходили сиделки и заговаривали с ним. При возможности он выдавливал несколько слов в ответ, и они уходили, удовлетворенные. Иногда они совали ему под язык градусник и сердились, если он засыпал и ронял его. Ну и возня с судном… в общем, это тоже не радовало.

Часто мир наполнялся бесшумной музыкой – иногда она грохотала, как ария Пуччини, иногда это была просто забавная песенка, но слов он не слышал.

Раз или два он обращал внимание на унылые коричневые стены и запахи карболки и эфира. Из этого он делал вывод, что находится, должно быть, в больнице и за ним ухаживают, так что он может спокойно отключиться снова. В другие пробуждения ему казалось, что он все еще в Париже, и он удивлялся, какие у дядюшки Смедли жесткие кровати. Один раз он вспомнил боль, хлещущую кровь и расплакался. Кто-то пришел, воткнул в него иглу, и музыка заиграла снова.

Чей-то знакомый голос издалека позвал его. Веки казались тяжелыми, как крышка гроба, но он заставил себя поднять их и увидел Алису.

– Я умер, да? – Язык слишком распух, а губы казались застывшими и непослушными.

– Не совсем.

– Тогда почему я вижу ангелов?

Она сжала его руку.

– Как ты себя чувствуешь?

– Не так хорошо, как привык.

– Говорят, завтра будет полегче.

Он поморгал в попытке заставить глаза слушаться его. На потолке горела электрическая лампочка.

– Который час?

– Вечер. Воскресный вечер. Ты сильно ударился головой. Я сказала врачам, что там у тебя не так уж много мозгов – пусть не слишком беспокоятся.

Он попробовал выговорить: «Скажи мне, что любишь меня, и я умру спокойно». Он не был уверен, что это ему удалось. Позже его разбудили, чтобы растереть спину, но Алиса уже ушла.

 

12

Элиэль бесцельно бродила по унылым, серым городским улицам до тех пор, пока ноги не принесли ее к храму. Храм Оис был, несомненно, самым высоким зданием в городе, но, увы, не менее уродливым, чем все остальные. Ей не хотелось идти туда! Старая сестра Ан могла сколько угодно описывать происходящее там как великое и священное жертвоприношение, но Элиэль все же чувствовала, что так не должно быть, и тем более не хотела смотреть на позор своих друзей.

Потом девочка вспомнила про серебро в кармане. Она оставалась последней в труппе, кто не совершил сегодня никакого приношения, если не считать половины пирога для монахини. Элиэль решила, что пойдет в молельню Тиона и принесет ему в дар часть денег. Если старый жрец еще там, она успокоит его – скажет, что опасность ей вовсе не грозит и что Жнец покинул город.

Но почему именно к Юноше? Почему бы ей не зайти во все молельни? Она может просить у Прародителя спокойствия, у Девы – справедливости, а у Мужчины – храбрости. Она попросит их всех замолвить за нее словечко перед Владычицей.

Элиэль повернула на улочку за храмом. Теперь здесь было полно народа: нарсианские троглодиты спешили во все стороны. Она часто бывала на этой улице, так что знала: первая молельня от угла – Висека. В нее Элиэль еще ни разу не заходила. Величественная входная арка была, должно быть, раньше белой, но краска давно уже облупилась и потемнела, и на сером фоне едва выделялось солнце – символ Отца и Матери богов. Девочка смело шагнула в маленький полутемный дворик, поросший тенистыми деревьями. Потолком молельни служили черные ветви и серое небо, стены поросли мхом. В воздухе стоял слабый аромат благовоний. Кроме нее самой, во дворике никого не было видно.

Грубое изваяние Отца напротив входа было покрыто птичьим пометом и хлопьями облупившейся белой краски. На Элиэль смотрел высокий бородатый мужчина в короне и длинной мантии. Корявая нарсианская надпись заросла мхом, но у бога были только один глаз и одно ухо, что означало: это Чиол, бог судьбы. Элиэль очень надеялась, что это единственное ухо повернуто сейчас к ней. У Чиола был очень красивый храм в Джоале. Она видела его только издали – до сих пор у нее не возникало проблем с судьбой.

Элиэль преклонила колени перед статуей. Для молитвы Всеведущему полагалось носить на себе хоть что-то белое. Ну что ж, подбивку ее шерстяного плаща можно считать почти белой, так что сойдет. Она выудила две монетки из тех, что дал ей Драконоторговец. Достоинство их она не могла разглядеть в полумраке.

На плите перед статуей лежали приношения: несколько медяков, две жестянки, бутыль, холодная гусиная нога, по которой ползали мухи, моток шерсти, нитка бус – должно быть, самая ценная для кого-то вещь. Элиэль подавила соблазн открыть жестянки и понюхать, что там, внутри. Она положила свои монетки рядом с ними.

Склонив голову, Элиэль прочла молитву из Белого Писания:

– Отец Богов, Матерь Смертных, Дарующий Истину, дай нам утешение в невзгодах наших и прости нам грехи наши!

Это как раз то, что нам сейчас нужно, подумала она, и на минуту ей стало полегче. Неожиданно легче – впрочем, она ведь никогда не предлагала богу серебра. Первая благодарственная молитва, которая пришла ей в голову, оказалась из Синего Писания, но это ничего не значила.

Девчушка радостно вышла на улицу, и в лицо ей ударил снежный вихрь.

Белые хлопья плясали по улицам, прилипая к прохожим. Она почти не видела, куда идет. Поплотнее запахнув ворот, девочка брела между спешившими куда-то людьми, между повозками и фургонами. Высокая стена все тянулась, прерываемая только негостеприимного вида дверями. Над стеной кое-где выглядывали верхушки деревьев: судя по всему, там были частные сады. Следующая молельня посвящалась аватаре Карзона, Крак’ту, богу землетрясений. Раньше она редко молилась Мужу, и уж точно никогда – Крак’ту. С землетрясениями у нее было не больше проблем, чем с судьбой.

День клонился к вечеру. Элиэль замерзла и устала. Бедро болело. Моргая от летевшего в глаза снега, она увидела знакомую фигуру, идущую в ее сторону. Кто угодно узнал бы Дольма Актера даже на расстоянии – по росту и походке чуть вразвалку. Будь все как обычно, она бросилась бы к нему. Дольм был веселый, разговорчивый, почти такой же высокий, как Тронг Импресарио, но гораздо моложе, но зато он обладал замечательным голосом. Двигался он, правда, неважно, и жестам его недоставало изящества. Она помнила еще, как он был достаточно молод, чтобы играть Юношу. Теперь он изображал Мужа в трагедиях, любовников или воинов – в комедиях.

Сегодня Дольм вряд ли будет весел – сегодня Ама приносит себя в жертву богине Оис. Наверное, Дольм тоже совершает паломничество по всем молельням Нарша. В эту минуту он, как и Элиэль, направлялся к молельне Карзона. Элиэль не хотелось, чтобы Дольм слышал ее молитву.

Но и она не считала себя настолько испорченной, чтобы подслушивать его. А уж сделать это проще простого! Элиэль отступила за стоявший у арки фургон, чтобы пропустить Дольма. Когда Дольм подошел ближе, ей показалось, что он ведет себя как-то странно – вроде бы таится. Он прошел мимо, даже не заметив ее. Он не вошел в молельню!

Любопытство – грех, учила Амбрия Импресарио.

Любопытство – большой талант, говорил Т’лин Драконоторговец.

В конце концов Элиэль решила, что ее догадка верна – Дольм Актер таится. Она вышла из-за повозки и пошла следом за ним, стараясь держаться за громыхающим по мостовой фургоном. Он шел быстрее, чем волочившие фургон яки, но каждые несколько минут останавливался и оглядывался.

Дольм Актер был высок, а она мала ростом. И куда более незаметна, чем он. А уж превратиться в невидимку? В такую пургу? Что может быть легче!

Возможно, он направляется в молельню Чиола. Но с чего тогда делать из этого тайну?

И вдруг, совершенно неожиданно, Дольм исчез. Элиэль успела заметить закрывающуюся дверь и в досаде топнула ногой.

Любопытство ее разгорелось с новой силой. Подобно ей, Дольм бывал в Нарше раз в год и не задерживался дольше чем на несколько дней, и все же он явно знал, какая именно дверь ему нужна. Это была даже не дверь, а глухой деревянный щит на гладкой каменной стене без имени и знака. Да, наверняка он бывал здесь раньше! Ограда слишком высока, чтобы перелезать через нее. Из-за стены виднелись ветки деревьев, значит, за оградой – сад. Должно быть, это потайной ход в храм, а может, просто сад вроде молельни Чиола.

Еще один сад, соседний с молельней Чиола!

Не задерживаясь, Элиэль нырнула под некогда белую арку в полутемный дворик. Там до сих пор никого не было. Не успев даже попросить прощения у бога, она поспешила к боковой стене. Проклиная неуклюжий башмак, и тяжелый марсианский плащ, девочка залезла на дерево и заглянула через стену.

Под ней раскинулся сад побольше, окруженный такими же замшелыми стенами, заросший старыми деревьями и густыми кустами. На всем лежал отпечаток запустения, словно сюда никто не заходил. Это была еще одна молельня. Но Элиэль никогда не слышала о тайных святилищах. Несмотря на круживший в воздухе снег, она хорошо видела статую бога у противоположной стены.

Фигура была совсем как живая – у Элиэль даже дух захватило. Даже в самых больших храмах она не видела изваяния красивее этого. Статуя была выше человеческого роста, отлитая из бронзы, – мужчина в набедренной повязке. Юношу обыкновенно изображали нагим, а Карзона – полностью одетым, но это, судя по всему, был Мужчина – крепко сложенный, мускулистый, зрелый. Кроме того, в одной руке он держал череп, а в другой – молот. Бронза позеленела от непогоды, а как известно, зеленый – цвет Карзона, Мужа. Он стоял в окружении лопаты, косы, пастушьего посоха и прочих атрибутов различных его аватар. Все они тоже были отлиты из позеленевшей бронзы – все, кроме меча, красного от ржавчины. Во всяком случае, Элиэль надеялась, что от ржавчины.

Да, это не какой-то мелкий местный бог. Это должен быть сам Карзон, бог созидания и разрушения. Она никогда не бывала в его храме – он находился в Тарге. Выходит, у Мужа в Нарше две молельни – одна открытая, молельня Крак’та, и одна частная, его собственная. Вот странно!

Потом Элиэль увидела Дольма. Он сидел на земле прямо под ней, обнаженный до пояса. На ее глазах он стянул чулки и встал, оставшись только в черной набедренной повязке. Он дрожал от холода – снег ложился ему на плечи и на заметное пятно лысины на макушке. Дольм снял с себя все, кроме этого одноцветного одеяния – значит, он собирается совершить ритуал, посвященный только одному богу. Черный цвет – цвет Зэца Карзона, аватары Мужа как бога смерти.

Элиэль хотелось бежать, но проклятое любопытство словно приморозило ее к ветке. С одной стороны, даже если Дольм посмотрит вверх, он вряд ли увидит в листве ее лицо. С другой – тот, кто подглядывает чужие ритуалы, может нарваться на серьезные неприятности. Неприятности от кого – от Зэца?

А что Дольм?

Дольм Актер, ее друг?

Пиол Поэт никогда не ест рыбы. Амбрия принадлежит к какой-то женской секте, о которой никогда не говорит. Она уже таскает с собой на собрания Утиам, когда им удается выкроить время. Элиэль подслушала как-то их разговор, но поняла только, что это имеет какое-то отношение к Эмбер’л, богине драмы, аватаре Тиона, у которой главный храм в Юрге. Возможно, многие поклоняются какому-то особому богу или богине. С двенадцатилетней девочкой редко говорят о таких сокровенных вещах.

Ах, Дольм!

Солдаты всегда носят черное. Да и многие другие тоже – но актер? Актер, поклоняющийся Зэцу?

Не веря своим глазам, она смотрела на то, как этот долговязый, костлявый человек шагнул вперед, остановился перед божеством и поднял руки в безмолвной мольбе. Он был почти одного роста с изваянием. Затем он начал петь на каком-то незнакомом таргианском диалекте.

Ритуал оказался сложным. Дольм несколько раз повернулся на месте – у него была исключительно волосатая грудь. Потом упал на колени, припав лицом к земле, одним прыжком вскочил на ноги, широко расставив их, и пропел еще несколько слов. Он наклонялся, касаясь руками носков, откидывался, выпрямлялся, кланялся – все в тщательно соблюдаемой последовательности, мягко напевая своим звучным актерским голосом. Затем Дольм упал на четвереньки и трижды пролаял собакой. И завершил он все это, распростершись ниц у основания статуи. Элиэль вздрогнула при одной мысли о холодных, мокрых камнях.

Дольм Актер поднялся на ноги и левой рукой взялся за меч – тот легко отделился от постамента. Он пропел еще заклинание, поцеловал ржавый клинок, вытянул вперед правую руку и положил ее у ног божества ладонью вверх. В первый раз его голос дрогнул. Казалось, он заколебался. Потом Дольм взмахнул мечом и опустил его на запястье так, словно собирался отсечь кисть.

Вскрикнув, он уронил меч. Из рассеченных артерий фонтаном брызнула кровь.

У Элиэль волосы встали дыбом – по крайней мере ей так показалось.

Придерживая правую – раненую – руку левой, Дольм поднял ее так, чтобы красный фонтан лился ему на голову. Раненая кисть висела безжизненной плетью.

Эта непристойность разрушила чары, приковывавшие девочку к дереву. Это ненормальная молитва! Это не кучка болтливых теток, шепчущих свои тайные просьбы богам, – это какое-то тайное колдовство. Ей ничего не стоило укрыться от Дольма Актера, но она никуда не спрячется от бога смерти, если тот сам явится за ней.

Стуча зубами от страха, она скользнула вниз, упала на усыпанную прошлогодней листвой землю, вскочила на ноги и бросилась бежать.

 

Акт второй

Мистерия

 

13

«Нью-Отель» в Грейфрайерз представлял собой мрачноватое викторианское здание из красного кирпича недалеко от Хай-стрит, с одной стороны которого размещались «Робинсон и Сын, Ткани», а с другой – «Братья Уимпол, Аптека». Цены здесь были вполне сносные – четыре шиллинга шесть пенсов за постель и завтрак. Гостиница находилась недалеко от станции, за что пользовалась заслуженной популярностью у приезжающих коммивояжеров. Однако в сезон банковских отпусков, да еще в выходной здесь царила тишина, как в замурованной гробнице. Никто не собрался в гостиной поиграть в бридж, и у дверей в коридоре было выставлено всего несколько пар ботинок.

Вестибюль был темным, но все еще душным после дневного жара. Вечные ароматы праздной болтовни и сигарного дыма въелись в чахлые фикусы в кадках меж окон и в выстроившиеся по обе стороны от холодного камина кожаные диваны. Стены и деревянная мебель приобрели одинаковую уныло-бурую окраску; затейливый штукатурный потолок потемнел до цвета спитого чая. Пока вращающаяся дверь со скрипом останавливалась за ее спиной, Алиса Прескотт мысленно готовила себя к нескольким утомительным часам скуки перед сном. В номере наверняка жарко. Окно выходило на маневровые пути. К тому же к югу от Хамбера не найти другой такой неровной кровати.

Конечно, занудные западные графства никак нельзя сравнить с невыносимым Лондоном, но… Ей не терпелось добраться до своего номера и скинуть хоть часть одежды. В Африке жара сильнее, но в колониях от женщины и не требуется таскать на себе такие вздорные произведения портняжного искусства, как нижние юбки из китайского шелка, бумажные нижние рубашки до колен или широкие шелковые пояса. А если и требуется, то уж во всяком случае ее не заставили бы ходить в таком виде всю вторую половину дня по провинциальному городку.

А эту шляпу с плюмажем она сорвет с себя в первую очередь.

В воскресные вечера в Грейфрайерз только и развлечений, что вечерняя служба в соборе Святого Михаила. Впрочем, сегодня в городском парке состоялся импровизированный митинг, вызвавший некоторое оживление местных жителей. Несколько раз восславили мистера Эсквита, храни его Господь, а кайзера заклеймили позором. Мэр произнес несколько слов об Империи, В Пределах Которой Солнце Не Заходит, и об Англии, Ожидающей От Каждого Мужчины Исполнения Священного Долга. Наспех собранный оркестр исполнил несколько военных маршей. Все хором пропели «Страну надежд и славы» и «Боже, храни Короля», вслед за чем толпа тихо рассосалась сама собой, словно горожане стеснялись прилюдного проявления эмоций.

Алиса подошла к конторке забрать ключ от номера. Ее ячейка для корреспонденции была пуста, и это уже было хорошо, ибо только в больнице и полиции знали, где она остановилась.

Алиса надеялась, что Д’Арси нашел записку, которую она оставила ему в гостиной, – порой он бывал поразительно бестолков и слеп как крот. Она часто поддразнивала его этим. Под подушкой она оставила другую записку: «Прочитай записку на камине». Интересно, чем он занимался этим утром, без нее? Может быть, даже в церковь пошел! Надо будет завтра послать ему телеграмму. Если только Эдварду не станет хуже, она завтра вернется в Лондон.

Клерка нигде не было видно. Прежде чем Алиса успела поднять маленький медный колокольчик, благоразумно оставленный на конторке для подобных случаев, из дальнего конца вестибюля ее окликнули:

– Мисс Прескотт?

Она вздрогнула и обернулась.

Должно быть, он сидел в угловом кресле и только теперь встал. Крупный, осанистый мужчина, одетый, как банкир, в лучший воскресный костюм – жилетка и золотая цепочка от часов.

– Да.

Он поклонился и не спеша подошел к ней, держа в руке котелок. Его волосы начинали редеть, кончики седеющих усов вздергивались вверх, как у кайзера.

– Инспектор Лизердейл, полицейское управление графства, мисс Прескотт. Разрешите побеседовать с вами?

Алиса отпустила колокольчик. Ее сердце вело себя возмутительно.

– Конечно, инспектор. Надеюсь, хоть вы объясните мне, что произошло. Я справлялась в полиции, но офицер там оказался на редкость необщительным.

Полицейский кивнул, словно ничего другого и не ожидал. Он сделал жест в сторону массивных диванов у камина:

– Простите, мэм, в гостиной сидят несколько джентльменов. Здесь нам никто не помешает.

Она подошла к камину первой и осторожно уселась на край дивана, держа спину прямо, как ствол мушкета. Подушка продавилась настолько, что ей пришлось неудобно скособочить колени. Она прислонила зонтик к подлокотнику и стянула перчатки. Лизердейл с бережливостью, присущей среднему классу, поддернул штанины на коленях и лишь затем утонул в диване рядом с ней. Он достал из кармана блокнот и автоматическую ручку.

Инспектор казался возмутительно спокойным. Алиса же ощущала себя уголовником, застигнутым врасплох. Господи, что за глупость! Милый дядюшка Роланд счел бы ее чувство вины вполне уместным, знай он его причину. Разумеется, он не мог знать этого, но отсутствие доказательств не значило для него ровным счетом ничего. Он уверился в порочности племянницы сразу же, как только она от него уехала. А это было задолго до ее знакомства с Д’Арси. И аморальность не относится к уголовно наказуемым деяниям. Просто так она себя ощущала – минуту, не больше.

– Ну, инспектор! Я понимаю, что… – Она постаралась, чтобы голос звучал уверенно.

– Будьте добры, ваше полное имя, мэм. Для протокола.

Он перехватил инициативу так решительно, что Алиса хранила почтительное молчание все время, пока он записывал каждый ее ответ. Какое отношение имеет ее возраст к происшествию с Эдвардом? Или ее адрес? Или то, что она родилась в Индии, выросла в Британской Восточной Африке, живет на свои средства, дает уроки игры на фортепьяно?

– Эдвард Джордж Экзетер приходится вам двоюродным братом?

– Да. Он к тому же серьезно ранен, инспектор. Мне сказали, что он упал с какой-то лестницы, но я не поняла…

Инспектор бросил на нее взгляд – холодный и пронизывающий, как тот айсберг, что потопил «Титаник».

– Мы пока не знаем, каким образом он упал с лестницы, мисс Прескотт. Это относится к тем вещам, которые нам хотелось бы прояснить. Как только он придет в себя настолько, что сможет отвечать на вопросы, мы их обязательно ему зададим.

– Вы хотите сказать, это не несчастный случай?

– То, что произошло с Экзетером, может быть, а может и не быть несчастным случаем. Второй молодой человек, вовлеченный в это дело, зарезан. В тот момент там, похоже, никого больше не было. Так что, хотя вашему кузену до сих пор не предъявлено обвинения, он очевидный подозреваемый в убийстве.

Последовавшее молчание оглушило ее, как удар колокола прямо над головой. Зарезан? Убийство? Эдвард? Она, как рыба, молча открывала и закрывала рот.

Инспектор продолжал задавать вопросы. Алиса не слышала вопросов, но – странное дело – слышала свой голос, когда давала ответы.

– Все, что могу, чтобы помочь… села на первый же поезд… экономка моего дяди послала мне телеграмму… с Эдвардом? Хорошие, очень хорошие… скорее как между братом и сестрой…

Нет, в это невозможно поверить! Эдвард не способен убить человека! Убийство – это что-то, что может случиться в трущобах Лаймхауза. Убийство – это Джек-Потрошитель или доктор Криппен, только не Эдвард! Это какая-то чудовищная ошибка.

Должно быть, она произнесла это вслух, поскольку инспектор сочувственно кивнул.

– Я понимаю, что вы должны чувствовать. – Он вдруг показался ей добрее и ближе. – Между нами, я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с вами, мисс Прескотт. Ваш кузен производит впечатление многообещающего молодого человека – о нем хорошо отзываются, он из хорошей семьи…

Она не помнила, как начала рассказывать инспектору все об их семье и о себе самой.

– …остальные сахибы бежали из города сразу же, как разразилась холера. Правда, мои родители были врачами… отослали меня, а сами остались… я совсем не помню их… у матери было два брата. Меня отправили в Кению на почтовом пароходе, словно посылку. Дядя Камерон, тетя Рона… как родные отец и мать…

Она рассказывала об Африке, о детстве… с чего это полисмену интересоваться этим? А он все чиркал что-то в своем блокноте, стараясь поспевать за ее рассказом.

– И когда вы точно вернулись в Англию?

– В тысяча девятьсот шестом. Эдвард последовал за мной в восьмом, когда ему исполнилось двенадцать.

– Вы не живете сейчас у своего дяди?

– Я совершеннолетняя, инспектор.

– Но вы уже некоторое время живете одна? – спросил инспектор, внимательно наблюдая за ней из-под кустистых седых бровей.

Алиса сделала глубокий вдох. Она хорошо знала, что говорят об одинокой женщине. То, что теперь это соответствовало действительности, не делало подобные толки более справедливыми. О ней так же бы судачили, не встреть она Д’Арси. А до Д’Арси никого и не было.

– Дядя Роланд – не самый легкий человек для общения.

– Ваш кузен тоже придерживается этой точки зрения?

Пожалуй, не стоит повторять слова Эдварда о святоше Роли. Хотя постепенно они начинали казаться ей пугающе точными.

– Их отношения достаточно прохладны с обеих сторон. Поначалу все было в порядке, но после смерти тети Гризельды мой дядя сделался… ну, скажем так, тяжелым в общении.

Инспектор задумчиво кивнул и с минуту смотрел в свой блокнот. За окном цокали копыта и скрипели колеса.

– Экзетер редко оставался у дяди, даже во время каникул?

– Мой дядя часто уезжает. Он… Он не доверяет молодым людям. Он предпочитал не оставлять нас на попечении слуг. Мне повезло больше. После смерти моего отца остались две незамужние тетки. Я обычно проводила лето у них в Борнмуте. – Обе старшие мисс Прескотт без особой охоты принимали у себя внучатую племянницу. Чего уж говорить о подростке, к тому же не состоявшем с ними в близком родстве?

– Значит, он жил в Фэллоу круглый год?

– Не совсем. Его часто приглашали к себе на каникулы друзья. Несколько раз он проводил лето на континенте – во Франции и в Германии: жил в семьях, чтобы освоить язык. Школа устраивает такие поездки.

Чем больше она расскажет об Эдварде, тем лучше, верно? Так полиция быстрее увидит, насколько абсурдно подозревать его в чем-то.

– Знаете, инспектор, я не верю, чтобы Эдвард солгал хоть раз в жизни. Он…

Полицейский улыбнулся своей отеческой улыбкой.

– Ваша семья, похоже, была очень предана империи, мисс Прескотт. Позвольте мне проверить, все ли я записал правильно. Мистер Камерон Экзетер, отец Эдварда, служил администратором округа в Британской Восточной Африке. Доктор Роланд Экзетер был миссионером на островах Тихого океана, работая на миссионерское общество «Светоч», директором которого в настоящее время является. Ваша мать, миссис Милдред Прескотт, работала врачом в Индии?

Алиса рассмеялась – в первый раз за все время.

– Боюсь, это можно назвать по-другому: искупление вины. Мой прадед был набобом, составившим себе состояние в Индии. Грабеж, как назвал бы это Эдвард.

Лизердейл сделал еще пометку.

– Значит, в вашей семье еще имеются какие-то деньги?

– Кое-что осталось, инспектор. Нашу семью можно назвать состоятельной.

Правда, в последнее время Алиса все более склонялась к тому, чтобы согласиться с Эдвардом – святоша Роли перекачал все их деньги в свое ненаглядное миссионерское общество. Во всяком случае, она до сих пор не видела ни пенни из положенного ей наследства. Но зачем выносить сор из избы? Разве это поможет следствию? Да и поможет ли ему вся история их семьи?

Похоже, полицейский так не считал. Правда ли, что он хочет помочь Эдварду, или старается заманить ее в западню? Но что она может сказать такого, что повредит брату? Ничего!

– Ваш дядя, преподобный Роланд Экзетер, пожилой человек?

– Да, ему уже за семьдесят.

– Точнее, семьдесят два, – простодушно поправил ее Лизердейл. – Он родился в тысяча восемьсот сорок втором. А ваша мать?

– Дайте подумать, – ответила Алиса, ощущая странную неуверенность. – Ей было тридцать восемь, когда я родилась. Не могу сказать, почему я и это запомнила.

Лизердейл заскрипел пером.

– Выходит, в пятьдесят пятом или пятьдесят шестом. А Роланд в сорок втором. А Камерон?

– Не знаю. Поймите, я ни разу не видела их с тех пор, как уехала из Африки. Но он, должно быть, намного моложе.

Кустистые брови озадаченно приподнялись.

– Если верить «Кто есть кто», ваш дядя Роланд был вторым сыном, то есть Камерон – старший ребенок в семье.

Алиса улыбнулась и покачала головой.

– Я совершенно уверена в том, что это не так! Я еще помню, как удивилась, впервые увидев дядю Роланда. Он показался мне таким старым. Это, должно быть, опечатка.

– Возможно… – Инспектор решил сменить тему. – Вам не кажется странным то, что ваши приемные родители никогда не приезжали в отпуск в Метрополию? Администраторам округов обыкновенно предоставляется отпуск каждые два года, разве не так?

– Не знаю. Да, кажется, так. Но ведь Ньягата так далеко. А в те дни она казалась еще дальше. Это, впрочем, не самая убедительная причина. Все колонии далеко.

– Ваш кузен Эдвард. Неделю назад он направлялся на Крит. Когда ему пришлось поменять планы… когда он вернулся в Англию – почему он поехал в Грейфрайерз?

– Не могу сказать точно.

– Он не связывался с вами?

Алиса покачала головой.

– Он послал мне открытку проездом через Лондон. Видите ли, я не значусь в телефонной книге. Он написал только, что поездку пришлось отменить и что он собирается сюда, пожить у генерала и миссис Боджли.

– Он не хотел останавливаться у дяди, – сказал Лизердейл. – Тогда почему не у вас?

Алиса почувствовала, что краснеет, но решила не обращать на это внимания.

– Я не могла бы пустить его к себе!

– Но почему?

Ее щеки запылали еще сильнее.

– Право же, инспектор! Если почтенные дамы, нанимающие меня, услышат, что кто-то видел молодого человека, выходящего из моей квартиры, они меня не пустят больше на порог! Они меня к своим пианино не подпустят, не говоря уже про детей!

Это было истинной правдой, но не настоящей причиной. Что, если Эдвард наткнулся бы на какую-нибудь вещь Д’Арси? Ночную рубашку, например? Эдвард ведь романтик – это бы убило его.

– Но вы в хороших отношениях?

– О да! Я ведь говорила вам, я люблю его как брата.

– А каковы его чувства к вам?

Алиса отвернулась и посмотрела на пустой камин.

– Почему бы вам не задать этот вопрос ему, инспектор?

– Убийство не оставляет места для интимных тайн, мисс Прескотт.

Она в ужасе повернулась к инспектору:

– Боже правый! Уж не хотите ли вы сказать, что я окажусь теперь на растерзании у желтой прессы? «Светские новости»? – Стоит репортерам унюхать скандал, тем более связанный с убийством, и пристегнуть к нему Д’Арси, и на его карьере можно будет ставить крест. Его жена – такая мстительная сучка!

Лизердейл пожал плечами:

– В обычное время я бы ответил утвердительно. Полагаю, что на этот раз кайзер оказывает вам добрую услугу.

– Ну что ж, спасибо и на этом.

– Так вы ответите на мой вопрос, мэм?

– Мой кузен верит, что влюблен в меня.

– Верит?

Она снова отвернулась к камину.

– Эдвард вел очень строгую жизнь, во многих отношениях – чрезвычайно замкнутую. В последний раз он видел своих родителей, когда ему было двенадцать лет. Они погибли при ужасных обстоятельствах четыре года спустя. Я была единственным человеком, к которому он мог обратиться. Я на три года старше, а это очень много в таком возрасте. Некоторые его письма были просто душераздирающими! И как раз тогда, когда боль начала стихать, комиссия по расследованию трагедии в Ньягате втоптала в грязь репутацию Камерона. Для Эдварда это было равносильно прогулке по Аду.

Она заставила себя посмотреть полицейскому в глаза.

– Я фактически единственная девушка, которую он знает! Неужели вы не понимаете? Эдвард унаследовал кельтский романтизм. Он верит, что влюблен в меня. Но теперь, когда он окончил школу… через несколько месяцев… когда у него будет шанс познакомиться с другими девушками…

Вряд ли Эдварду удастся познакомиться с девушками, если эти несколько месяцев он проведет в тюрьме.

 

14

Наверное, единственное, что Амбрия Импресарио говорила хорошего про Нарш, – и тут Элиэль была с ней полностью согласна – это то, что здесь очень хорошая гостиница. Верно, гостиница была ветхой и не слишком чистой, зато стояла совсем недалеко от стригальни, где проходили представления. В ней было достаточно тесных комнаток, и весной, когда труппа приезжала в Нарш, почти все они были свободны. Когда они выступали в Нарше, от Элиэль не требовалось притворяться по ночам спящей.

Снег начинал заносить переулки. Заметно стемнело. Элиэль наконец добралась до гостиницы, сокрушенно думая о том, что они могли бы уже находиться в теплом Филоби и готовиться к вечернему представлению.

Ее еще немного трясло, но никто из страшных богов за ней вроде бы не гнался. Сам Дольм, возможно, уже истек кровью, если только бог не помог ему. Так или иначе, он был слишком поглощен болью, чтобы услышать шум, произведенный ею при бегстве; к тому же снег еще не покрыл землю, и следов не осталось.

Теперь, оправившись от испуга, Элиэль разозлилась. Возможно, ей стоило бы пожалеть Дольма, служившего такому ужасному богу, но она его не жалела. Убивать людей дурно, что бы там ни говорила сестра Ан. Получалось, что Дольм всю жизнь обманывал ее.

Интересно, подумала Элиэль, что бы сказал Т’лин Драконоторговец, расскажи она ему об этом безумном представлении. Он бы ей поверил. Рассказать об этом кому-нибудь другому представлялось ей немыслимым. Даже если Дольм Актер больше не вернется, труппа не поверит ни одному ее слову. Она единственная будет знать, что случилось с ним.

В сумерках гостиница показалась ей восхитительно уютной. Правда, из трубы еще не поднимался дым – жаль, она надеялась, что остальные уже вернулись. Девочка нашла ключ в обычной трещине под ступенями крыльца. Дверь вела прямо на большую общую кухню, достаточно просторную и высокую, чтобы в ней с комфортом разместилось семейство мамонтов. Другая дверь вела с кухни в умывальные, деревянная лестница у одной стены – в спальни.

Элиэль задержалась на мгновение, принюхиваясь к застоявшимся запахам стряпни и прогорклого масла, прислушиваясь к завыванию ветра. Похоже, кроме нее, в старом доме никого не было. Она решила, что сначала скинет плащ, расчешет волосы, а уже потом разведет огонь и поставит греть воду. Она смертельно устала за этот долгий день, болело не только бедро, но и все тело. Только лама смогла бы провести столько времени под тяжелой шерстью.

Она поднялась по лесенке, лепившейся к грубой каменной стене. По старой привычке девочка ступала на края досок. Амбрия всегда обвиняла ее в том, что она ходит крадучись, но на самом деле Элиэль просто терпеть не могла звука своих неровных шагов и поэтому научилась ступать почти бесшумно. «Наша госпожа Мышка», как называл ее иногда Гольфрен.

В иных городах труппе приходилось спать в одной большой комнате; в иных, например в Юрге, они останавливались в королевских палатах. Нарсианская гостиница находилась где-то посередине между двумя этими крайностями. Она была такой большой и такой пустой в это время года, что Элиэль получала собственную спальню и ей не приходилось делить комнату с Олиммиар. Она прошла длинным коридором, свернула за угол и увидела свой мешок у двери в комнату Трубача. Судя по всему, его физических упражнений хватило только до этого места.

Нагнувшись поднять мешок, она услышала доносившееся из комнаты слабое пыхтение. Дверь была приоткрыта, но разглядеть в щель, что является источником этого звука, Элиэль не удалось.

Одна из самых замечательных особенностей гостиницы в Нарше – размер замочных скважин. Трубач стоял посреди спальни спиной к ней, раздетый до нижнего белья, как недавно Дольм Актер. Только Клип вовсе не занимался каким-то колдовским ритуалом. Впрочем, повязка была белой, хотя и не такой чистой, как полагалось бы. Он держал в каждой руке по кирпичу и поднимал их вверх-вниз, вверх-вниз. Костлявые плечи и спина блестели от пота, а звук происходил оттого, что он задыхался. Судя по всему, он был близок к тому, чтобы упасть.

Боги, да он действительно переживает из-за своих мускулов! Может, он все-таки поверил ее маленькой лжи? Элиэль унюхала богатые возможности подразнить его – можно, например, упомянуть за обедом кирпичи и невинно улыбнуться. Ух, да от этого его лицо покраснеет, как один большой прыщ!

Элиэль, довольная, подняла свой мешок и крадучись двинулась дальше по коридору. Тут она наткнулась еще на одну открытую дверь. Казалось, ее сердце окончательно выпрыгнуло из груди.

Это была спальня Амы и Дольма. Как и во всех остальных комнатах, из мебели здесь был только набитый соломой тюфяк. Их мешки лежали здесь же. Должно быть, кто-то принес из храма весь их багаж обратно в гостиницу. Дрожа от волнения, Элиэль глаз не сводила с мешков. Такая возможность!

Когда она была маленькой, она никогда не могла устоять перед чужими мешками. Там всегда можно обнаружить что-то интересное! Однажды она нашла в мешке у К’линпора Актера маленькую гравюру с обнаженной женщиной и продемонстрировала ее всей честной компании за обедом. Впрочем, опыт оказался довольно болезненным.

С того раза Элиэль стала значительно осторожнее, но года два назад Амбрия поймала ее за изучением содержимого мешка Тронга и отходила ремнем. Вот это было действительно больно. А потом Амбрия заявила, что Элиэль Певица всего-навсего уличная воровка, и что труппа вовсе не обязана кормить ее, и что если ее еще хоть раз поймают за этим занятием, то вышвырнут на улицу, где ей и место. Это оказалось еще больнее.

С тех пор Элиэль старалась держаться подальше от чужих мешков. Она понимала, что это дурная привычка.

Но мешок Дольма – совсем другое дело! Это очень важно.

С ума сойти – этот человек служит Зэцу!

Он почти наверняка уже умер, пав жертвой собственной неосторожности при проведении ритуала. А если не умер, то в мешке может найтись какое-нибудь свидетельство, способное убедить остальных.

В доме не было никого, кроме качавшего мускулы Клипа, а он был занят.

Все мешки похожи друг на друга. Кто бы ни принес их сюда, он вполне мог и ошибиться. Не успев додумать эту мысль, Элиэль Певица уже хромала по коридору, а на плече у нее вместо ее собственного висел мешок Дольма Актера. Он был немного тяжелее.

Задыхаясь, она опустила мешок на свой тюфяк и тут же затворила и заперла дверь.

Руки тряслись так сильно, что она еле справилась с завязками. Чуть дыша от волнения, Элиэль вытащила одежду, запасные башмаки, печатную книгу с выдержками из Зеленого и Синего Писаний, несколько рукописных экземпляров разных пьес – репертуар этого года. Набор грима. Парик, которому полагалось бы находиться в отдельной коробке. Маленький мешочек сонных стручков – отлично! Амбрию Импресарио это бы заинтересовало, и еще как.

Когда Элиэль вынула из мешка все, она пошарила в поисках потайных кармашков вроде тех, что были в мешках Гольфрена и Клипа. Найти его здесь оказалось сложнее, но она и с этим справилась. В кармашке лежало именно то, чего она боялась больше всего, – черный балахон. Она даже не осмелилась вытащить его, чтобы посмотреть, да этого и не требовалось.

Хлопнула дверь, и снизу донеслись голоса. От ужаса Элиэль чуть не стошнило. Она принялась запихивать все обратно, надеясь, в нужном порядке.

«Любопытство – грех!»

Любопытство – большой талант, но на сей раз талант завел ее слишком далеко.

Только Жнец с головы до пят одевается в черное. Убийство, говорила сестра Ан, одновременно и таинство, и долг для Жнецов. Она не сказала только, входит ли в их способности умение узнавать, когда кто-то роется в их мешках.

Расчесав волосы и накинув на теплое платье шаль, Элиэль ступила на лестницу. Актриса она в конце концов или нет? Вот и хорошо, она должна вести себя так, словно Дольм обычный, не слишком одаренный актер. Высоко подняв голову, она начала осторожно спускаться по ступенькам.

Тут девочка увидела, что ей нет необходимости играть. Вернулись только Пиол Поэт и Гольфрен Флейтист, и оба явно были не расположены вести светскую беседу. Слабый вечерний свет струился сквозь высокие решетчатые окна, падая на дощатые столы и черную чугунную плиту. В большой кухне было темно и холодно, как на улице. Хотя на каменном полу не лежал снег, Элиэль могла представить себе и его, бросив один только взгляд на лицо Гольфрена Флейтиста.

Маленький, высохший Пиол Поэт стоял на коленях у плиты, безуспешно пытаясь раздуть огонь. Упрямая плита только дымила. Пиол был старше их всех. Практичный, всегда готовый помочь – тихая душа, от него никто и никогда не слышал дурного слова. Жена Пиола умерла много лет назад, так что нынешнее несчастье коснулось его менее всех.

Гольфрен Флейтист уселся на стул и устало воззрился на пустые, затянутые паутиной полки так, словно конец света уже наступил, а он остался. Правда, его светлые голубые глаза глянули на Элиэль, и он вопросительно поднял брови. Она ободряюще кивнула. Он выдавил вымученную улыбку и снова отвернулся. Ей нравился Гольфрен. Он был строен, хорош собой – словно специально создан, чтобы играть богов, не будь он на сцене таким скованным, словно ревматическое бревно. Пиол писал для Гольфрена эпизодические роли, но его основная ценность для труппы заключалась в его музыке и в том, что он был мужем Утиам.

Клип Трубач скорее всего оставался наверху, занимаясь обтиранием. Гэртол Костюмер уехал вперед, в Сусс, и скоро начнет беспокоиться, что случилось с ними. Оставалось еще трое мужчин, включая Дольма Актера.

Элиэль постаралась скрыть облегчение. Мгновение она размышляла, не вернуться ли наверх получше уложить мешок Дольма, но потом решила, что кто-то может подняться и застать ее за этим. Да и сам Дольм мог прийти с минуты на минуту – она все-таки не была уверена, что он умер.

Девочка уселась и огляделась по сторонам, спокойная, как Мать на Троне Радуги в «Суде Афароса».

– С тобой все в порядке? – хмуро спросил Гольфрен.

– Да. Да, все в порядке. А… где остальные?

Он пожал плечами:

– Не знаю. Тронг с К’линпором пошли попросить совета у братьев. Дольм и Трубач…

– Я здесь, – сообщил Клип, спускаясь по лестнице; он вытирал мокрые волосы полотенцем. – Каких еще братьев?

Гольфрен скривился.

– Местная ложа Братства Тиона. Забудь, что я говорил о них.

– Ничего нового из храма? – спросил Клип, задумчиво посмотрев на Элиэль.

Гольфрен скорбно покачал головой.

Пиол, сгорбившись, поднялся от плиты – язычки пламени забегали по кускам угля. Он посмотрел на свои руки, нахмурился и взял у Клипа полотенце. Убийственную тишину нарушил грохот башмаков на крыльце. Дверь со скрипом распахнулась, пропустив внутрь облако снежинок и засосав из очага дым. На кухню ввалился Тронг Импресарио, за ним, сердито хлопнув дверью, вошел его сын.

У Тронга было скорбное выражение лица, вполне естественное для человека, умирающего по двести раз в году. Обыкновенно он шагал, гордо выпрямившись – гигант с гривой седых волос и такой же седой бородой. Гений, идущий по миру, не замечая презренного окружения. Артист, витающий где-то далеко в божественных краях стихов и судьбы. Сегодня он пересек кухню в гробовом молчании и тяжело опустился на стул. На сцене он изображал скорбь по-другому, зато это впечатляло сильнее.

К’линпор Актер ничем не напоминал отца. Он был круглолиц и толстоват – хороший актер, жаль только, голосу его недоставало силы. К’линпор был также необыкновенно ловким акробатом. Он сел за стол и в совершенном отчаянии уронил голову на руки. Конечно, он думал сейчас об Эльме. Их брак был даже моложе, чем у Гольфрена с Утиам.

– Что нового, господин? – спросил Гольфрен.

Не поднимая глаз, Тронг покачал головой.

– Ничего. – Даже голос его потерял свою звучность. – Это только нас так. Они не слышали, чтобы Владычица не пускала кого-то еще.

– Они могут помочь чем-нибудь?

– Молитвой. Сегодня вечером они принесут в жертву яка – за нас.

В комнате воцарилась тишина. Элиэль гадала, кто это «Они». Судя по всему, кто-то из богатых, влиятельных горожан, если они могут позволить себе принести в жертву целого яка. И кому они принесут его, Владычице или Тиону?

Дольм Актер предлагал своему божеству куда больше этого.

Неожиданно Тронг резко поднялся. Теперь он снова напоминал себя самого в роли бога.

– Впереди у нас целая ночь. Отличная возможность порепетировать «Варилианца». Девочка могла бы заменить Утиам…

К’линпор поднял голову.

– Отец, ты несешь полную чушь. Дерьмо какое-то.

Тронг поражение замолчал, потом медленно опустился на прежнее место и понуро уставился в пол.

Мужчины без женщин… Уголь весело потрескивал в очаге, наполняя кухню едким дымом. Элиэль пыталась отвлечься от своих ужасных мыслей. Она встала, пересекла помещение и повернула заслонку.

– Не мешало бы сначала открыть вьюшку!

Старый Пиол почесал серебряную щетину на подбородке. Он улыбнулся и открыл рот, чтобы сказать что-то, но только раскашлялся.

С глазами, слезящимися от едкого дыма, Элиэль отошла от плиты.

– Нам надо поесть, – объявила она своим самым лучшим сценическим голосом. Именно это полагалось сказать сейчас Амбрии. – Да, мне тоже не хочется, – продолжала она, отвечая на кислые ухмылки со всех сторон, – но надо. Рынки скоро закроются.

– Она права, – поднялся с места Гольфрен. – Будешь сегодня нашей хозяйкой, Элиэль. Я схожу с тобой.

– Я сейчас, только за плащом…

По крыльцу загрохотали чьи-то шаги. Все повернулись к двери.

Дверь распахнулась настежь, снова запустив внутрь снег, дым и морозный воздух. В кухню шагнул Дольм Актер с корзиной на локте. Он захлопнул за собой дверь и, ухмыляясь, обвел всех вопросительным взглядом.

Элиэль поспешно опустила глаза, не в силах встретиться с ним взглядом. Молитва Зэцу! Членовредительство! Черный балахон в мешке! Жнец! Она шмыгнула на место и съежилась, пытаясь унять дрожь.

Звучный голос Дольма отозвался эхом от каменных стен.

– Эй вы, сборище унылое! О еде никто не подумал, полагаю?

К’линпор выпрямился, лицо его пылало.

– Где ты был?

На мгновение наступила тишина. Элиэль сидела, не поднимая глаз, боясь, что Дольм посмотрит на нее.

– Я? Я вернулся в храм.

– Что? – взревел Гольфрен, отшатнувшись и с грохотом опрокинув свой стул.

– Я не видел там наших женщин, если тебя беспокоит именно это, – успокоил его Дольм. Он шагнул к столу рядом с Элиэль и поставил туда свою корзину. Дольм стоял так близко, что она почувствовала запах мокрой шубы.

– Я сделал то, что давно полагалось сделать нам всем… ну, может, кроме Клипа Трубача. Да нет, а почему это кроме него? Он вполне уже взрослый. Я кинул в чашу немного серебра и совершил приношение Владычице.

«Лжец! – думала Элиэль. – Лжец! Лжец!»

– Нет! – зарычал Тронг голосом, от которого, казалось, сотряслись стены гостиницы. Щеки его вспыхнули.

– Да, – спокойно возразил Дольм. – Я понял, что это мой долг. Я выбрал самую старую и отвратительную женщину, какую только смог найти. Она осталась весьма и весьма довольна.

– Это омерзительно! – вскричал Гольфрен Флейтист.

– Это священный ритуал! Или ты осмеливаешься противоречить богине?

Молчание. Элиэль бросила взгляд на Гольфрена. Он раскраснелся так же, как Тронг – даже сильнее, ибо лицо его было чисто выбрито, а кожа – глаже. Костяшки пальцев его побелели. Уж не подерутся ли они, подумала девочка.

Да, думала Элиэль, это омерзительно. Она вспомнила длинные волосатые руки и грудь Дольма, и ее передернуло. Богиня или нет, омерзительно овладевать женщиной против ее воли.

– Ну? – все так же спокойно спросил Дольм Актер.

– Нет, – простонал Флейтист.

– Да! Женщина, о которой идет речь, заслужила наказание. Я не спрашивал за что, естественно.

Дольм всегда был шумным и жизнерадостным, но сейчас он казался слишком уж возбужденным. Элиэль даже подумала, уж не напился ли он, но запаха вина не ощущалось, только воняло мокрой кожей.

– Она ждала там каждый день, уже две недели. Так она мне сказала, – рассмеялся Дольм. – Еще бы ей не быть благодарной! Надеюсь, Владычица приняла эту жертву. Должен признать, это не самое приятное ощущение в моей жизни, но я исполнил свой долг как положено, с молитвой.

Гольфрен пробормотал ругательство и отвернулся.

– Учитывая обстоятельства, я не могу возражать, – с видимой неохотой объявил Тронг Импресарио.

– Отлично!

Элиэль продолжала дрожать, надеясь только, что этого никто не заметит, и боясь отвести глаза от грязного пола. Дольм лжет! Каким бы недолгим ни было завершение его страшного ритуала, у него просто не осталось бы времени прийти в себя, сходить в храм, потом на рынок и только потом вернуться в гостиницу. И он не бежал, иначе он задыхался бы. Бежал? Лежал с женщиной? Потеряв столько крови? На ее глазах он весь облился кровью. Такой фонтан крови невозможно быстро остановить, а ведь она продолжала хлестать.

– И кроме того, – сказал Дольм, – нам всем…

Встревоженная внезапной паузой, Элиэль подняла глаза.

Он почуял что-то неладное. Он поднял голову, словно принюхиваясь. Он медленно обвел кухню взглядом, задерживаясь на каждом лице по очереди. И наконец остановился на ней.

Он медленно улыбнулся, и в его темных глазах вспыхнул огонек – спокойная уверенность. Он знает! Он знает, что она знает. Что это она!

Медленно, мучительно медленно Дольм потянулся левой рукой почесать запястье правой, покоившейся на ручке корзины рядом с ней. Его рукав скользнул вниз, и она увидела костлявую волосатую кисть. Ничего – ни повязки, ни шрама, ни даже отметины… ни даже синяка!

Она перевела взгляд на его лицо.

Ни следа крови, даже в волосах – и волосы совершенно сухие, аккуратно расчесанные, значит, он не мыл их.

А Дольм все улыбался, как снежный кот.

– Должно быть, день выдался тяжелым для тебя, девочка! – мягко произнес он. – Ты в порядке?

Она попыталась отвернуться – его рука протянулась взять ее за подбородок. Прикосновение Жнеца!

Элиэль взвизгнула и отпрянула, бросившись через кухню к Гольфрену Флейтисту. Она повисла на нем, обхватив его руками. Ей нужна была Амбрия, но на худой конец сошел и Гольфрен. Казалось, все в один голос выдохнули удивленное «Что?».

Гольфрен обнял ее и поднял, как маленькую, бормоча слова утешения.

– Да, у девочки был очень тяжелый день! – ответил он.

Дверь с треском распахнулась, и в кухню торжественно вступила Амбрия Импресарио.

 

15

Даже в самых обыденных ситуациях Амбрии удавалось сохранять величественный вид. Она могла драматически чистить репу или с царственным достоинством раздавать оплеухи. Конечно, ее пышная грудь несколько обвисла, а волосы поседели, но даже так подмостки не видели более величественных и убедительных богинь. В низкую кухонную дверь она вступила, как на освещенную сцену. Превосходящая ростом большинство мужчин, крепко сложенная, она славилась умением одним жестом устанавливать тишину в зале, полном пьяных рудокопов. Вот и сейчас одна рука ее оставалась поднятой на уровень плеча, капюшон откинут, темные волосы распущены до пояса, орлиные черты лица, обыкновенно бледного, пылают возбуждением. Запорошенный снегом плащ ниспадал до пола, и Амбрия казалась еще выше.

– Мы все здесь, – провозгласила она, и голос ее эхом отдался от стен. – Мы все здесь – невредимые, если не считать нескольких синяков. – Она отступила в сторону, давая пройти остальным.

Послышались радостные крики мужчин. В дверь вбежала Утиам Флейтист и бросилась к Гольфрену, уронившему Элиэль. Она успела заметить на щеке Утиам свежую ссадину, тут же скрытую от глаз, когда та обнялась с мужем.

Ама Актер бросилась к Дольму, Эльма – к К’линпору. Последней в кухню вошла Олиммиар, прижимавшая к глазу платок. Она остановилась рядом с Амбрией и продолжала стоять, потупившись. Тронг встал, сделал шаг и широко раскинул руки, приветствуя их.

Амбрия прикрыла дверь, оставив небольшую щель.

– Тихо! – Ее зычный голос был подобен грому. – Нет нужды углубляться в подробности. Я поведаю вам все! – Ее глаза не без вызова обвели притихшую аудиторию. Дверь оставалась приоткрытой. – Мы поступили так, как нам было сказано. – Ее голос понизился до театрального шепота. – Мы предложили себя во имя Владычицы. К каждой из нас вошел мужчина…

– Трое! – всхлипнула Олиммиар.

Амбрия протянула мощную руку и прижала ее к себе, даже не посмотрев в ее сторону.

– Каждую из нас одобрили. И ни один мужчина не смог… – она перевела дух, – …совершить священный ритуал. Богиня отвергла нашу жертву.

– Ты хочешь сказать, что все они оказались на поверку импотентами? – рявкнул Дольм Актер.

Амбрия хлопнула дверью с такой силой, что здание содрогнулось. Все подскочили.

– Да! – признала она. – Жрецы, само собой, сильно обеспокоены. Но вам, мужьям нашим, нет нужды беспокоиться о… о последствиях.

– Но это безумие! – Дольм нервно хихикнул. Все повернулись к нему, даже Элиэль. – И с Олиммиар пытали счастья трое, один за другим? – Он вопросительно посмотрел на Утиам.

– Двое…

– Значит, всего восемь…

– Нет необходимости обсуждать отвратительные подробности, – объявила Амбрия Импресарио. Она двинулась через всю кухню к Тронгу, протянув одну руку к нему, а другой волоча за собой Олиммиар Танцовщицу. – Некоторые мужчины от бессилия проявили грубость, однако жрецы остановили их, прежде чем те успели нанести нам увечья. Теперь вы знаете все. Оставим это. – Она сделала еще шаг и упала в объятия мужа.

– Вовсе нет! – Дольм улыбался так, словно недовольство Амбрии его ни капельки не трогало. Элиэль еще никогда не видела, чтобы кто-либо из труппы оказывал Амбрии открытое неповиновение. Но Дольм клокотал, как чайник, уже с того момента, как вошел, и уж не Жнецу бояться стареющую актрису, верно?

Амбрия в ярости повернулась к нему. Пораженная Олиммиар отняла от лица платок, продемонстрировав яркий фонарь под глазом. К’линпор разинул рот.

– Это же настоящее чудо! – продолжал Дольм. – Святое чудо! Как же нам не восхищаться этим? Они что, все как один были старыми и жирными?

Щеки Амбрии, обыкновенно цвета мамонтовой кости, окрасились пунцовым. Элиэль ни за что бы не поверила в это, не увидь она все собственными глазами.

– Нет! – Снова эхо от стен. – В моем случае, поскольку меня не выбрал никто, жрецы вышли и нашли на улице двадцатилетнего рудокопа, отца двоих детей. Что, удовлетворила я твое любопытство, Дольм Актер?

Он усмехнулся.

– А как тебе кажется? Ну, и что дальше? Вольны ли мы покинуть Нарш, раз уж Оис так очевидно не нуждается в нас?

Величественная Амбрия чуть съежилась – или это показалось Элиэль?

– Нет. Нам всем велено явиться в храм на рассвете. Жрецы попросят оракула, дабы тот открыл им волю Владычицы.

Даже Дольм Актер вздрогнул.

Минуту в помещении царила тишина, потом он тихо спросил:

– Всем нам?

– Всем нам.

Все взгляды обратились на Элиэль Певицу.

Когда дела шли хорошо, вся труппа становилась одной большой, счастливой семьей. Когда дела шли по-другому, что случалось чаще, труппа все равно оставалась одной большой семьей, причем не обязательно несчастливой. Собственно, практически каждый член труппы в той или иной мере состоял в родстве с остальными. Старый Пиол Поэт был братом первого мужа Амбрии и, следовательно, дядей Утиам. Даже Клип Трубач приходился сводным братом Гэртолу Костюмеру – двоюродному брату Тронга Импресарио. Все были членами одной семьи – все, кроме Элиэль Певицы. Она не помнила абсолютно ничего из своей жизни до того, как труппа приняла ее к себе. Она оставалась чужой, пришлой, сиротой.

Обычно она никогда не задумывалась над этой разницей. Никто и никогда не упоминал о ней, даже Олиммиар в самом капризном настроении. В этот вечер Элиэль ощущала ее всей кожей. Она одна не была с ними в храме Владычицы. Она – последняя надежда. Все остальные попытки потерпели неудачу. Утром она пойдет с ними в храм, и там ее разоблачат как причину всех бед. Это было совершенно очевидно.

Возможно, безумное лопотание сестры Ан и не так уж безумно, и боги ставят грандиозную вселенскую трагедию, где отведена роль и ей, маленькой Элиэль Певице.

Жены льнули к мужьям. Олиммиар Танцовщица прицепилась к Эльме, своей сестре. Старый Пиол хлопотал у плиты, деликатно не встревая в разговор. Трубач ушел в свою комнату и вернулся, закутанный в меха. Он бросил, что пойдет прогуляется, и исчез в снежной круговерти за дверью, провожаемый удивленным взглядом Амбрии, свирепым – Тронга и сардонической улыбкой Дольма. Юный Клип не упускал возможности, если уж таковая предоставлялась.

Впрочем, возможно, его ждет разочарование – не знал же он, что Дольм врал насчет возвращения в храм.

Каждый раз, когда Элиэль отваживалась посмотреть в сторону Дольма, она встречала его издевательский взгляд. Интересно, велики ли ее шансы пережить эту ночь? О Жнецах не говорят вслух; назвать одного из них в лицо – верное самоубийство. Разоблачить Дольма Актера было бы просто-напросто безумием. Остальные решат, что тяжелый день сказался на ее рассудке – как же, он ведь муж двоюродной сестры Амбрии, член семьи! Единственное доказательство, которое могла бы представить Элиэль, – тот самый черный балахон, спрятанный в мешке, а она не сомневалась, что балахон уже спрятан где-то в другом месте. Даже если она и найдет балахон, Дольм заявит, что это старый сценический костюм, а потом обвинит ее в краже.

Может, это и в самом деле всего лишь старый костюм? Правда, она не могла представить себе, что найдутся зрители, способные восхищаться пьесой со Жнецом в числе действующих лиц. Может, на самом деле вообще ничего не было? Может, она просто сошла с ума?

На улице почти совсем стемнело, и всеобщее оживление сменилось интимным перешептыванием. Элиэль сообразила, что все собираются разойтись пораньше. Актеры уже в силу профессии ночные птицы, но сегодня женам хотелось остаться наедине с мужьями, а мужьям – с женами.

Она все чаще вспоминала дверь в свою комнатку – крепкую деревянную дверь с надежным замком и тяжелым железным засовом. Даже Жнецу не отворить такой двери, не разбудив всех вокруг!

Тут и сам Дольм потянулся, заложив руки за голову, и зевнул.

Элиэль поняла, что должна уйти раньше, чем Дольм, иначе он может подстеречь ее в ее же собственной комнате.

– Спокойной ночи! – Она вскочила на ноги и направилась к лестнице – клип-клоп. – Очень спать хочется, – объяснила она, поднимаясь через ступеньку. Клип-клоп… – До встречи утром! – крикнула она уже из коридора.

Элиэль влетела к себе в комнату, торопливо огляделась по сторонам и затворила дверь. Она осторожно повернула ключ, задвинула засов и рухнула на пол, задыхаясь так, словно только что одолела перевал Рилипасс, таща на спине мамонта.

Окно было прочное, решетчатое. Стены сложены из крепкого камня, пол и потолок – толстые доски. Если где-нибудь и можно укрыться от Жнеца, так это здесь. Подумав немного, она вынула ключ из двери и спрятала его к себе в мешок, а скважину заткнула чулком.

Стелить постель в холодном Нарше – дело нехитрое. Элиэль надела шерстяную ночнушку, скатала старое платье – получилась подушка – и накрыла тюфяк шерстяным плащом вместо одеяла. Потом опустилась на колени и помолилась, держа в руках амулет – маленькую золотую лягушку.

Давным-давно, как только Элиэль стала настолько взрослой, что перестала тянуть в рот всякую всячину, этот амулет ей подарила Амбрия. Лягушка только казалась золотой. На самом деле она оставляла на груди зеленые потеки. Правда, амулет – не самая надежная защита от бога смерти, которого она могла сильно прогневить, подсмотрев священный ритуал.

Яростный ветер сотрясал все здание. Этим вечером; обычные молитвы показались Элиэль до обидного неуместными. Подумав, она добавила к ним еще одну – Кирб’лу Тиону, испрашивая его помощи: пусть их труппа благополучно доберется на Празднества Тиона. После этого, дрожа от холода, она прошептала извинения Мужу за то, что подсмотрела священнодействие в его молельне. Но ведь молельня посвящалась не одному… Зэцу – она так и не смогла вымолвить его имя.

В конце концов она забралась под тяжелый плащ. Петух без печени, альпака белая снаружи и черная внутри, Жнец на мамонте и еще один у них в труппе, люди, которых Владычица лишила мужской силы… она после этого и глаз сомкнуть не сможет!

Однако смогла.

 

16

Ночь в больнице всегда тянется дольше. Эту истину Эдвард Экзетер открыл для себя еще в первую свою четверть в Фэллоу. Тогда незнакомые ему доселе английские болезни сделали из него завсегдатая школьного лазарета. Он вновь вспомнил об этом в больнице Альберта.

Вошла сестра со свечой в руке – судя по всему, обход пациентов.

– Где я? – спросил он.

Она ответила.

– Что случилось?

– С вами произошел несчастный случай. Хотите, чтобы вам сделали еще укол?

– Нет, спасибо. Со мной все в порядке. – Ему не нравилась бесшумная музыка, которую несли с собой наркотики.

– Попробуйте уснуть, – посоветовала сестра и вышла.

Проблема заключалась в том, что Эдвард чувствовал себя так, словно выспался на несколько недель вперед. Он решил, что это проходит шок. От ноги исходила пульсирующая боль. Тело затекло от долгого лежания в одном положении. Он попытался вспомнить и, вспомнив, пожалел об этом. Воспоминания, правда, были весьма обрывочными, по большей части просто кошмары.

И когда он спал, его терзали те же кошмары. Он просыпался дрожа, в холодном поту, не в состоянии вспомнить, что так напугало его. Только сейчас он начал гадать, что же, ради всего святого, он с собой такого сотворил. Не регби, это точно – в это время года в регби не играют. Железнодорожная катастрофа? Вся голова забинтована, на ноге – шины.

И все же самый странный сон из тех, что посещали его в эту бесконечную ночь, оказался поразительно ярким и запоминающимся, таким, что утром он так и не понял, сон это был или явь.

Через открытую дверь в палату падал свет, и вся она превратилась в месиво причудливых теней. На этот раз он, кажется, проснулся просто так, не от кошмара. Нога продолжала пульсировать болью, пронизывающей все тело. Некоторое время он изучал паутину растяжек, удерживавших ногу на весу, потом повернул голову на подушке. С этой стороны он увидел окно без занавесок. Небо за окном было черным. Он повернул голову на другую сторону и увидел человека, стоявшего там.

– Зрю обращенье сфер прозрачных, – произнес человек, – что есть отраженье сути, самой души явленье. Молю тебя, открой: увечье голени твоей не слишком ли терзает болью плоть?

– Не так уж сильно, сэр, – ответил Эдвард.

И в самом деле могло быть хуже.

– В откровении твоем немало доблести узреть возможно.

Гость был странным маленьким человеком – довольно старым, с облачком седых волос на голове, с чисто выбритым, морщинистым лицом проказника. Он сутулился, поэтому голова заметно выступала вперед. Его пальто отличалось забавным старомодным каракулевым воротником и казалось несколько великоватым. В одной руке он держал столь же древнюю бобровую шапку, в другой – трость с серебряным набалдашником.

– Хоть лично мы доселе не встречались, но чернил немало мы на письма извели друг другу. К твоим услугам преданный слуга, Джонатан Олдкастл. – Он поклонился, прижав шапку к сердцу.

– Мистер Олдкастл! – сказал Эдвард. – Вы… вы… Я вас себе представлял совсем другим, сэр. – По странной логике сна во внешности мистера Олдкастла он не увидел ничего странного для чиновника министерства по делам колоний его величества. Все же ни одно из писем, что получил от него Эдвард за последние два года, не напоминало слогом жалкие попытки Мосли Майнора подражать Шекспиру.

Человечек сиял улыбкой:

– Я тоже встрече рад сверх меры всякой. Но хватит праздной болтовни: не терпит время, уж совет пора держать без промедленья. О мастер Экзетер, молю тебя: будь быстр и точен в изложеньи, мое незнанье просвети, скажи – что за напасти судьбу твою (и тело, впрочем, тоже) столь тяжко поразили. Открой мне память этих злых событий, дабы мы смогли изобрести то средство, что дьявольские козни опрокинет.

Он говорил с протяжным выговором, происхождение которого Эдвард не мог определить, и речь его наверняка показалась бы бессмыслицей, не происходи все это во сне.

– Я не так уж много помню, сэр. Я приехал… я приехал в Грейндж, сэр, верно? Пожить у Волынки.

– Предположения мои верны, – кивнул мистер Олдкастл.

– Всего на несколько дней. Они сказали, они ничего не имеют против, так что добро пожаловать. Я собирался записаться добровольцем – как только объявят мобилизацию, конечно, – но до тех пор…

…Ему некуда было податься. Слова застряли у него в горле, и он боялся, что на глаза вот-вот навернутся слезы.

– Утешься, душу не терзай! – успокаивающе произнес Олдкастл. – Чу! Кто-то приближается, я слышу. Повременим минутку.

Должно быть, Эдвард задремал, ибо, когда Олдкастл снова заговорил, он подпрыгнул от неожиданности.

– Ну, рыцарь мой отважный? Что отыскал еще ты в памяти задворках?

– Обед? У меня не оказалось подходящей одежды. Все очень смутно, сэр.

Мистер Олдкастл подышал на серебряный набалдашник трости и протер его рукавом.

– А что потом?

– Мы разошлись. Генералу предстояло выступать в церкви рано утром.

– Да?

Странный запах нафталина пробивался даже сквозь привычную вонь карболки.

– Потом пришел Волынка и спросил, не хочется ли мне чего-нибудь сладкого и не наведаться ли нам в погреб.

– И вы пошли на эту шалость. И что потом случилось?

Крики? Длинные вьющиеся волосы? Фарфоровая миска…

– Ничего! – поспешно сказал Эдвард. – Ничего! Я не помню.

– Страдать не надобно, – утешил его мистер Олдкастл. – Случается, и часто, что рана головы наносит духу поврежденья. Ты не сможешь двигаться до завтра, мой славный юноша. Но надобно принять предосторожность: ты, верно, знаешь наизусть ту речь, что славный Гарри произносит пред Гарфлером?

– «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом…» Эта, сэр?

– Вот именно, она.

– Знаю. Я как раз играл короля, когда шестой класс ставил «Генриха V» на прошлое Рождество.

– Воистину нам повезло. На свете барда не найдешь другого, чтоб самый дух отваги смог точнее передать. Внимай и помни: здесь за тобой уход и ласка, к тому ж я наложу заклятье, дабы муки приуменьшить, однако доведись врагу преодолеть мои преграды и угрожать тебе расправой, сей стих прочти – помочь тебе он должен. Скажи – ты сохранишь совет мой в сердце?

– Да, сэр, я запомню, – серьезно ответил Эдвард. Во сне эта инструкция представлялась очень важной и совершенно логичной.

– Тогда, мой мастер Экзетер, позволь желать тебе удачи.

– Спокойной ночи, мистер Олдкастл. Я очень рад наконец познакомиться с вами, сэр.

Остаток ночи он спал гораздо лучше.

 

17

Стук засова разбудил Элиэль. Замок тоже щелкнул, но гораздо тише, чем это выходило у нее. В комнате было абсолютно темно; все, что она видела, – это окно, чуть скособоченную полосу света, ослабленного налипшим на стекла мокрым снегом. Все же и этого света хватало, чтобы увидеть: дверь медленно открывается, даже не скрипнув.

Он скользнул внутрь, чернее черного, без единого звука. Дверь закрылась – так же тихо. Двигаясь, как дым, он приблизился и остановился у нее в ногах. Элиэль подумала, что он, наверное, смотрит на нее сверху вниз, но не видела ни лица, ни глаз, только вертикальное пятно темнее окружающей темноты.

Все, что она слышала, – это стук собственного сердца.

– Ты видела… – Это был шепот, но даже шепот может оглушить, если шепчет Дольм Актер.

Это был не вопрос, а утверждение.

– В обычное время твоя жизнь и завершилась бы на этом, – продолжал шепот.

«В обычное время?» Неужели у нее еще остался луч надежды? Или она умрет от страха, прежде чем узнает это?

Конечно, он знал, что она не спит.

– Ты невероятная маленькая проныра. Я никогда не сомневался, что ты рано или поздно запустишь свои лапки в мой мешок. Разумеется, я бы узнал об этом. Нам дано знать, когда нас раскрывают. Тогда мне пришлось бы послать твою душу моему Господину. Я надеялся, что этого не случится, Элиэль Певица. Пойми, у нас тоже есть чувства. Мы не чудовища. Мы оплакиваем необходимость.

Пауза.

Она не услышала смеха… и все же, когда этот убийственно мягкий голос заговорил снова, в нем звучала ирония.

– Видишь ли, я думал, что все неприятности из-за меня. Я думал, это печать моего Господина на моем сердце прогневила Владычицу. Да, я служу тому, кого ты называешь Зэц, – Непобедимому, Последнему Победителю. Как ты видела, я обратился к своему Господину за наставлениями. И мне было сказано, что все дело не во мне, а в тебе.

Она хотела крикнуть «Почему во мне?», но во рту пересохло. Ее ногти до крови впились в ладони. Внутренности, казалось, превратились в кисель. Зубы непроизвольно начали стучать.

– «Филобийский Завет»… впрочем, ты, поди, ничего не слышала о нем. Не бери в голову. В общем, боги постановили, Элиэль Певица, что ты не должна попасть в Суссленд. Вот и все. Твое присутствие там может изменить мир. Мне было приказано проследить, чтобы этого не случилось.

Она вспомнила жреца и сестру Ан. Она не могла даже заплакать.

Жнец вздохнул:

– Прошу тебя, поверь, эта необходимость угнетала меня. Я не злодей. Я никому не мщу. Я служу своему Господину, отдавая ему души, вот и все. Это правда, в обмен он дарует мне восторг. Но я стараюсь отдавать ему души незнакомцев, поверь мне.

Дольм, всегда такой живой, веселый…

Жнец пошевелился. Ничего не видя в темноте, она все же знала – он опустился на колени рядом с ней. Он мог бы коснуться ее рукой. Она не слышала его дыхания. Он вообще дышит, когда он Жнец?

– Но я узнал вечером, что в этом нет необходимости. Святая Оис знает, кто ты и как тебя остановить. Теперь все в ее руках. Мне было сказано, чтобы я не вторгался в ее владения. Утром она поступит так, как считает нужным. Ты не попадешь в Суссленд.

Выходило так, что Элиэль Певица не умрет сию минуту. А утром – будь что будет.

– Есть у тебя кто-то, кого ты хотела бы убить? – мягко поинтересовался Жнец.

Зубы у Элиэль клацали.

– Ну? – спросил он. – Отвечай!

– Н-н-нет! – выдавила она.

– Жаль. Ибо если ты, Элиэль Певица, захочешь, чтобы кто-то умер, тебе достаточно будет сказать ему, что я Жнец. Я узнаю, и он умрет. Ясно?

Она кивнула в темноте.

– Если по какой-то причине святая Оис позволит тебе отправиться в Сусс, мне, разумеется, придется действовать самому. – Жнец вздохнул и выпрямился. – Вот и сейчас мне надо идти и действовать. Исполнять свой долг. Действие… Исполнение… И в этом я актер? – Он сухо усмехнулся – как Дольм, когда собирался выдать шутку. – Смешно, не правда ли? То редкое представление, что ты видела, имело хоть одного, да все-таки зрителя. И зрителю этому не пришлось платить. Другие платят. Чужие платят. Дорогое представление! Он хочет от меня не меньше двух, а то и трех – если они немолоды. Крепкого сна тебе, маленькая шпионка!

Чернота переместилась к двери. Потом задержалась.

– Я приходил только затем, – произнес шепот уже в более обычной для Дольма манере, – что мне показалось, своим выдающимся любопытством ты заслужила объяснения.

Дверь открылась и закрылась. Лязгнул засов. Щелкнул замок.

Элиэль жадно глотала ледяной воздух. Эту ночь она еще будет жить. В сравнении с этим все остальное казалось пустяком, даже мокрая постель.

 

18

Пациентов будили в шесть утра. К началу утреннего обхода они должны были быть умыты и накормлены, а их постели – заправлены. Бриться в кровати – уже достаточно противно, а все остальное – еще хуже, и ужаснее всего – судно.

Сиделка хотела сделать Эдварду еще укол, но он отказался, предпочитая терпеть боль, зато не иметь вместо мозгов жидкую овсянку.

По-своему ее можно было назвать симпатичной: круглолицая, с выговором центральных графств, хотя и с довольно бесцеремонными манерами. Она сообщила ему только то, что с ним произошел несчастный случай и что доктор Стенфорд все объяснит. Он начал припоминать свои сны, свои воспоминания во сне – так сказать, воспоминания о воспоминаниях. Где-то там среди них мелькал Волынка.

Он лежал в больнице, в Грейфрайерз. И все еще не мог вспомнить, что же произошло после того ужасного обеда, когда у него не было вечернего костюма. После обеда… нет, ничего, один туман. И кошмары.

Он беспокоился насчет Волынки. Он спросил о нем, о Тимоти Боджли.

– В больнице нет никого с такой фамилией, – ответила сиделка, а потом повторила, что доктор Стенфорд все объяснит. Странно – сиделка так уверена в том, что у них в больнице нет никого с такой фамилией. А ведь она даже не проверила! Она сказала, что сейчас понедельник и что посетителей будут пускать с двух до четырех. – У вас под этой повязкой неплохая коллекция швов, – добавила она, сменив тему (несколько неуклюже, надо признать), – но волосы скроют почти все шрамы.

– Вы хотите сказать, это не испортит моей смазливой физиономии? – шутливо спросил Эдвард и был прямо-таки потрясен, когда она покраснела.

Он удивился сам себе, уничтожив на завтрак яичницу с беконом. Чай остыл, но Эдвард выпил и его. Он лежал в отдельной палате, и это ему не нравилось. У него была сломана нога – плохой перелом, – и это нравилось ему еще меньше. Со сломанной ногой его не возьмут в армию, так что он может прохлопать войну. Никто не сомневался в том, что все закончится к Рождеству.

Он попросил газету, чтобы узнать, что творится с кризисом, и сиделка сказала, что с этим тоже надо обращаться к доктору. После этого его довольно надолго оставили в покое. В конце концов в палату вошел сухой седеющий человек в белом халате и с папкой в руках. Из кармана халата торчал стетоскоп. За ним неотрывно следовала старшая сиделка в накрахмаленном халате, монументальная, как «Моисей» Микеланджело.

– Доктор Стенфорд, мистер Экзетер, – объявила она.

– Ну и как мы себя чувствуем? – Доктор оторвался от папки и смерил его оценивающим взглядом.

– Не так плохо, сэр. Но есть вещи, которые меня беспокоят.

Врач нахмурился:

– С чего это вы отказываетесь от укола?

– Ну… не так уж сильно болит, – соврал Эдвард.

– Не болит? А с чего это вы губу прикусываете, а, молодой человек? Ладно, ваше дело.

Несколько вопросов прояснили, что единственной настоящей проблемой являлась нога. Разноцветные куски пластыря, обнаруженные Эдвардом на бедрах и руках, были немилосердно содраны. Осмотр, прослушивание, холодные пальцы на запястье, еще более холодный стетоскоп на груди…

Доктор сменил повязку на голове Эдварда.

– Восемнадцать швов, – восхищенно сообщил доктор. – Но большая часть шрамов не будет видна, если только вы не захотите носить прусский ежик. – Он записал что-то в своих бумагах и протянул папку сиделке. – Заполните все анкеты, пока он в сознании, ладно?

Стенфорд сунул руки в карманы халата.

– У вас плохой перелом ноги, Экзетер; уверен, вы и сами это поняли. Через день или два мы снимем шины и посмотрим, можно ли накладывать гипс. Зависит от того, спадет ли опухоль. Мы могли бы отвезти вас в карете «скорой помощи» на рентген, но, надеюсь, этого не потребуется. Вы здоровый, крепкий парень; все это заживет, не оставив следа. Через год вы и думать об этом забудете. На первое время вам, конечно, придется ограничить нагрузки.

– Как скоро я смогу записаться добровольцем?

Доктор пожал плечами:

– Месяца через три.

– Могу я попросить газету?

– Если будете читать понемножку. Что-нибудь еще?

– Мне хотелось бы знать, как я попал сюда.

– Ага! Что вы можете вспомнить?

– Очень немного, сэр. Грейфрайерз-Грейндж? Волын… Тимоти?

Взгляд врача сказал ему все еще до того, как он произнес это вслух:

– Ему повезло меньше, чем вам.

Яичница с беконом подступила к горлу и осталась там. Эдвард несколько раз с трудом сглотнул и только потом выдавил из себя:

– Как?

– Он убит.

– Убит? Но кем?

– Пока неизвестно. Вы в состоянии ответить на несколько вопросов полиции?

– Постараюсь. Я слишком мало…

В палату вошел крупный, крепко сбитый мужчина. Наверное, он все это время ждал за дверью. Одеждой он напоминал банкира, но на лбу у него было написано «Роберто». Судя по внешности, он вполне мог играть защитника в регбийной команде высшей лиги. Провести мяч мимо него, должно быть, не легче, чем купаться в водопаде Виктория. Кончики его усов загибались вверх, как рога капского буйвола.

– Пять минут, не больше, – предупредил доктор.

Полицейский кивнул, даже не посмотрев на него. Врач вышел. Сиделка проводила его до дверей, но всем своим видом говорила, что будет поблизости.

– Инспектор Лизердейл, мистер Экзетер. – Он придвинул стул ближе. – Это не официальный допрос. Вы не обязаны рассказывать мне что-либо. Но я был бы рад услышать все, что вы можете вспомнить о событиях, которые повлекли за собой ваши… гм… травмы.

Эдвард рассказал все что мог, почти не сводя взгляда с волос, зачесанных инспектором на лысеющую макушку. Впрочем, воспоминания его были настолько отрывочными, что, как ему показалось, он должен был произвести впечатление полнейшего дебила.

– В основном все, сэр. Э-э…

– Не спешите. Даже самые нечеткие впечатления могут помочь нам.

– Оладьи?.. Оладьи и клубничное варенье на кухонном столе.

– Почему оладьи? В вашем-то возрасте? Почему не шерри?

Эдвард расплылся было в улыбке, но потом вспомнил Волынку.

– Мы пробовали это года три назад и напились до свинского состояния. Это просто традиция, только и всего. – Волынка… никогда больше!

– Можете вспомнить еще что-нибудь?

– Женщина с длинными вьющимися волосами.

Лицо сыщика оставалось неподвижным, как у каменной химеры.

– Цвет волос?

– Темно-каштановые, кажется. Они свисали кольцами, как у цыганки. Очень бледное лицо.

– Где вы ее увидели? Что она делала?

Эдвард тряхнул головой – насколько это возможно, лежа на подушке.

– Визжала, кажется. Или кричала.

– Как она была одета?

– Не помню, сэр.

– Но это ведь могло быть несколькими часами ранее, и вы не помните, где?

– Да. Нет. Да – в том смысле, что это могло быть. Нет – в смысле, я не помню, почему запомнил ее.

– Что еще?

– Мис… фарфоровая миска, окрашенная чем-то красным… алым. Кровь, льющаяся в миску. Струя крови. – Он ощутил приступ тошноты и закусил губу. Его трясло – он лежал на спине и дрожал, как маленький ребенок.

С минуту Лизердейл смотрел на него, потом встал.

– Спасибо. Мы попросим вас официально ответить на вопросы, как только вы будете в состоянии сделать это.

– Боджли мертв?

Тяжелая голова кивнула.

– Вы упали с лестницы. Он заколот.

– И вы считаете, что это сделал я?

Инспектор Лизердейл застыл как вкопанный. Угроза, казалось, заполнила всю палату.

– Почему я должен считать так, мистер Экзетер?

– Отдельная палата, сэр. Вы сказали, что я не обязан рассказывать вам. Никто не отвечает на мои вопросы.

Человек улыбнулся одними губами.

– Никаких других причин?

– Но я не делал этого! – вскричал Эдвард.

– Пять минут истекли, сэр, – заявила старшая сиделка, дредноутом вплывая в палату с папкой и авторучкой наготове. – Ваше полное имя и дата рождения, мистер Экзетер?

– Эдвард Джордж Экзетер…

Инспектор отодвинул кресло, не сводя глаз с Эдварда.

– Католик или протестант? – продолжала спрашивать сиделка, скрипя пером.

– Атеист.

Она одарила его взглядом Медузы.

– Могу ли я просто написать «протестант»?

Эдвард решительно не намерен был поддерживать любую организацию, терпевшую святошу Роли в качестве одного из своих представителей. Еще одной причиной его нетерпимости был ньягатский кошмар. Кошмар, спровоцированный тухлоголовыми миссионерами, сующими нос в чужие дела.

– Нет, мэм. Атеист.

Она неохотно записала.

– Болезни?

Он перечислил все, что мог вспомнить, – малярия и дизентерия в Африке и полный набор традиционных английских: свинка, корь, коклюш, ветрянка…

Тут он увидел, что полицейский продолжает стоять в дверях, глядя на него.

– Вы хотели спросить что-нибудь еще, инспектор?

– Нет. Не сейчас. С допросом можно повременить, сэр. – Его губы опять растянулись в улыбке. – В обычной ситуации я попросил бы вас дать расписку о невыезде. Однако не думаю, чтобы вы в ближайшие день или два куда-то собрались.

 

19

Забрезжил серый рассвет, но даже нищие бродяги еще спали, съежившись по подворотням под снежными одеялами. Где-то на задах храма выкликали проклятия наступающему дню обреченные на заклание петухи. Труппа, как и было приказано, в полном составе собралась у входа в храм. Похоже, они были сегодня первыми посетителями.

В глубоком нефе ночь еще не кончилась. Даже множество свеч, мерцавших перед алтарем Оис, не могли осветить огромное холодное пространство. По боковым стенам, в тени, редкие светлые пятна отмечали места, где перед несколькими из бесчисленных – так, во всяком случае, показалось Элиэль – арок горели лампады. Эти редкие освещенные альковы напоминали остатки зубов сестры Ан.

Дрожа от холода и возбуждения, она преклонила колени между Тронгом и Амбрией, пытаясь найти хоть какое-то утешение от близости этих двух сильных людей. Но даже Амбрия казалась сегодня немного напуганной. Пол был холодный и жесткий. Они стояли в кругу на коленях – двенадцать человек, все, кроме Гэртола Костюмера. Элиэль оказалась лицом почти к богине. Она крепко стискивала в руке золотую монету – первое настоящее золото в ее жизни. Холод от каменного пола пробирал ее до костей.

В центре круга стояла серебряная ваза, в которой лежали перо, два яйца и белый камешек. Жрецы с большой торжественностью положили все это туда перед началом ритуала.

Изображение Владычицы размерами превосходило все образы, виденные ею раньше. Это была мозаика, а не статуя. Она занимала всю дальнюю стену зала, поднимаясь на всю его высоту. Изображение было выполнено из маленьких блестящих белых плиток, только соски богини горели ярко-красными рубинами. Более темные плитки оттеняли низ тяжелых грудей и живота. Лицо почти терялось в царившем под сводами полумраке. Старик у ее ног нараспев читал священное писание. Спустя некоторое время его сменит другой, другого – третий, и так до тех пор, пока они не огласят все Красное Писание. А потом начнут все сначала. Так было всегда. Их не всегда можно видеть, но они никогда не смолкают.

Полдюжины жрецов затянули священную песнь. Служба началась. Барабанщик принялся отбивать медленный угрожающий ритм. А еще одна группа начала странный танец, скорее не танец, а последовательность статичных поз. Все они были молоды, и бритые головы выдавали в них жрецов, несмотря на причудливые, облегающие тело одежды, оставлявшие руки и ноги обнаженными. При свете свечей одежда казалась почти черной, но, ясное дело, она была красной – в честь Владычицы. Движения танцоров были так отточены и изящны, что совершенно заворожили Элиэль. Хотя они более напоминали гимнастику, чем какой-либо из известных ей танцев.

Краем глаза она заметила, как мигнул свет в одном из освещенных альковов. Потом в другом. Она чуть откинулась назад, чтобы лучше видеть. Вдоль стены в сопровождении жрицы шел мужчина. Он заслонил третью лампаду и остановился. Откуда-то из глубины алькова поднялась женщина. Она распахнула халат. Он пошел дальше, а женщина села обратно – отвергнутая. Элиэль вздрогнула, почувствовав, как кислота подступает к горлу. Амбрия сердито шикнула на нее, и она снова повернулась лицом ко Владычице.

Через полминуты мужчина дошел до того места, где она могла видеть его, не поворачивая головы. Глаза сами собой устремились в ту сторону. Она видела, как он нашел подходящую женщину и заплатил жрице. Жрица отошла, он шагнул в альков и начал раздеваться.

Акробатические па завершились громкой, частой барабанной дробью, и Элиэль снова стала смотреть куда положено. Появился жрец и сделал знак рукой – актеры поднялись на ноги. Последовала пауза. Стоя между рослой Амбрией и еще более рослым Тронгом, она ощущала себя совсем крохотной. Чтобы отвлечься от того, что происходило в алькове, девочка принялась разглядывать богиню. Постепенно, по мере того как через высокие окна в неф проникало все больше дневного света. Владычица выступала из темноты. Странное выражение застыло на ее каменном лице: глаза почти закрыты, алые губы раздвинуты, показывая кончик языка. В любом случае это лицо нельзя было назвать милосердным. Правда, оно и не объясняло, с чего это могущественной богине гневиться Так на маленькую Элиэль Певицу.

Загрохотали барабаны – девочка чуть не подпрыгнула. Они завели неровный беспокойный ритм.

– Объяви сначала свой возраст… – Голос исходил от пожилого человека, стоявшего за спиной просящих.

В круг вошли жрец и жрица и остановились напротив Гольфрена. Когда Флейтист заговорил, голос его звучал выше, чем обычно:

– Мне двадцать шесть лет, меня зовут Гольфрен Флейтист. Я женат, бездетен. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. – Звякнула монетка.

Жрец, стоявший за спиной маленькой жрицы, положил руку ей на плечо и подтолкнул ее к следующему просителю.

– Мне двадцать лет, меня зовут К’линпор Актер. Я женат и бездетен. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. – Еще «звяк».

Теперь Элиэль могла разглядеть старшего жреца, того, что стоял за пределами круга. Его красную хламиду украшали замысловатая вышивка и самоцветы. В пухлой руке он держал тонкую свечу, и свет ее блестел на бритой голове и дорогих перстнях с самоцветами.

Жрица была совсем молоденькая, почти девочка, но тоже с бритой наголо головой. Веревка на шее поддерживала золотую вазу, болтавшуюся меж ее маленьких грудей. Она ступала босиком. На ней, похоже, вообще ничего не было, кроме хламиды – такой тонкой, что просвечивали соски. Должно быть, она здорово мерзла.

Жрец за ее спиной был молод и высок – один из тех гимнастов. Он все еще тяжело дышал после упражнений. Его волосатые руки и грудь странно контрастировали с сияющей гладкой кожей головы и лица.

– Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. – Чудесный голос Амбрии был сегодня почему-то хриплым и неровным. – Я… я замужем второй раз. Отец…

Старый жрец бормотал вопросы, советы. Маленькая жрица повернулась и пошла прочь. Молодой жрец схватил ее за руку и, дернув, вернул на место. Она осталась стоять, куда ее поставили – словно стул, – но ее руки и голова странно подергивались.

Элиэль стиснула руки, чтобы они так не тряслись. Следующей после Амбрии шла она. Золотая монетка больно впилась в ладонь.

– Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. Я овдовела и вышла замуж второй раз. Я родила одного ребенка. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость.

Жрица вдруг начала смеяться. Молодой жрец схватил ее за плечи и тряс, пока она не перестала. Потом он толкнул ее дальше, и она застыла перед Элиэль. Ее глаза были пусты, челюсть отвисла. Слюна стекала по подбородку и капала на хламиду.

Старший жрец тоже подвинулся. Элиэль чувствовала, что он стоит у нее за спиной, и уловила слабый запах, напоминающий сирень.

Настоящему актеру не составит труда запомнить простые строки.

– Мне двенадцать лет, – отчетливо произнесла она. – Меня зовут Элиэль Певица. Я незаму…

– Если ты девственница, ты должна сказать это.

Ее зубы застучали. Она сглотнула.

– Мне двенадцать лет, меня зовут…

Громовой голос Тронга заглушил ее ответ:

– Ее подлинное имя не Певица, а Импресарио. Она моя внучка.

– Что? – пронзительно вскрикнула Элиэль. Крик летучей мышью вспорхнул под своды и заметался там. Барабаны все рокотали.

Жрец раздраженно фыркнул:

– Объясни. Быстро!

– У меня была дочь, – прорычал Тронг, не сводя взгляда с богини. – Она опозорила себя и умерла. Я вырастил ее незаконнорожденного ребенка, повинуясь Священному Писанию. Ее зовут Элиэль Импресарио.

Его лицо было скрыто от Элиэль гривой серебряных волос. Она, не веря своим ушам, подняла глаза на Амбрию – та кивнула с невеселой улыбкой.

Безумная жрица снова начала смеяться. Угрюмый хранитель тряхнул ее, но она не останавливалась. Он тряхнул сильнее – так вытрясают ковер. Ее голова моталась из стороны в сторону, золотая ваза болталась на веревке, колотя по груди. В конце концов ему удалось остановить припадок. Больше он не отпускал ее плеч.

Старшего жреца явно раздражали подобные задержки, тем не менее он не собирался отказываться от ритуала.

– Назови ее по ремеслу отца.

– Я не знаю его! – взревел Тронг так, словно это незнание терзало его физической болью. С его-то праведностью трудно было представить, что он способен воспитать дитя, рожденное во грехе.

– Твоя дочь не назвала тебе имя мужчины?

– Она не могла! Она пропала на две недели. Когда мы нашли ее, она уже лишилась разума и девственности. Она не произнесла больше ни единого разумного слова.

– Используй имя Импресарио, – буркнул жрец.

Элиэль тоже член семьи! Но радость отравлялась обидой. Почему они не говорили ей этого? Почему Амбрия угрожала выгнать ее как беспризорницу?

– Повтори! – бросил жрец.

Элиэль собралась с силами и торопливо отбарабанила:

– Мне двенадцать лет, меня зовут Элиэль Импресарио. Я девственница. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне милость. – Она бросила монету в вазу и поразилась, услышав, что та упала в жидкость.

Безумная жрица заливалась смехом, закатывая глаза. Ее мускулистый провожатый, казалось, был всерьез обеспокоен. Она обвисла в его руках, словно полотенце. Жрец поставил ее перед Тронгом. Барабанная дробь все не стихала, убыстряясь, делаясь настойчивее.

Элиэль Импресарио? Как-то неправильно звучит! Она будет продолжать звать себя Элиэль Певицей. В конце концов, разве не пением зарабатывает она себе на жизнь? Не то чтобы большие деньги, конечно, но все-таки зарабатывает – настоящие медные деньги. Внучка Тронга Импресарио! Почему он никогда не говорил ей об этом? Она же не виновата в том, что ее мать поступила нехорошо! А ее мать? Как ее звали? Она что, тоже была актрисой? Красивой? Некрасивой? Сколько лет ей было, когда она умерла? Как она умерла?

Элиэль оглядывалась на остальных, гадая, знал ли кто-нибудь из них о ее тайне. К’линпор – тот наверняка должен был знать! Он прятал глаза, делая вид, что смотрит на обходящих круг жреца и жрицу. Надо же, дядя К’линпор!

– Мне шестьдесят пять лет, меня зовут Пиол Поэт…

В высокие окна лилось все больше света, и храм понемногу выныривал из ночной мглы. Все поверхности были покрыты резьбой. Стены и колонны украшались изображениями богов и цветов, весь пол представлял собой яркую мозаику, в которой преобладал символ Владычицы: перечеркнутый круг. Красный и зеленый, слоновая кость и золотая фольга… Элиэль и не представляла себе, что в унылом Нарше может быть столько ярких красок. Наверное, все краски Наршвейла собрались в этом святом месте.

Краем глаза она заметила какое-то движение. Единственный мужчина – почитатель богини вышел из алькова и направился к выходу, завершив приношение Владычице. Женщина тоже вышла, запахивая одежды, и пошла следом за ним. Куда она пойдет? Домой, к семье и мужу? Зачем приходила сюда: искупить грех или просто принести жертву Владычице и тем обрести ее расположение?

– Мне тридцать три года, меня зовут Дольм Актер…

Жнец опустил в вазу свою монету и с торжествующей улыбкой посмотрел на Элиэль. Сколько душ собрал он для Зэца после того, как ушел из ее комнаты?

Элиэль быстро отвернулась и стала смотреть на вереницу жриц в красных облачениях, вошедших в неф из какой-то невидимой ей двери. Каждая заняла место в алькове. В храме появились ранние прихожане и с любопытством косились на труппу.

Барабаны громыхнули в последний раз и смолкли. Снова стала слышна хриплая декламация у ног Владычицы. Молодой жрец опускал безжизненное тело жрицы до тех пор, пока она не оказалась сидящей на каменном полу, и сам склонился на колени рядом с ней. Придерживая ее одной рукой, другой он поднес вазу к ее губам.

– Возьмитесь за руки! – приказал толстый жрец. Одну руку Элиэль схватил Тронг, другую – Амбрия. Снова забили барабаны. Молодой жрец запрокинул голову жрицы и наклонил вазу – достаточно, чтобы она могла отпить, но не настолько, чтобы высыпать монеты. Они оба облились алой жидкостью, но жрица закашлялась, поперхнувшись, – значит, немного все-таки проглотила. Удостоверившись, он снял веревку с ее шеи и передал сосуд кому-то, уже стоявшему с протянутой рукой. Потом отволок ее в центр круга и оставил лежать там словно мертвую рядом с серебряной вазой. Он выпрямился, отступил на шаг и стал ждать.

Новые жрецы и жрицы окружили труппу и запели – вначале тихо, потом все громче и громче. Элиэль с трудом разбирала слова: мало того, что они мешались с эхом, так еще и пение было на каком-то архаичном джоалийском. Она поняла только, что жрецы славят Владычицу и молят ее дать ответ. Капризный ритм барабанного боя выводил из себя. Сердце отчаянно колотилось в груди.

Маленькая жрица задергалась. Пение сделалось еще громче. Она завизжала и начала колотить кулаками по полу. Барабанный бой усиливался и убыстрялся. Она корчилась, как от боли, лицо ее пылало. Сбитая серебряная ваза со звоном покатилась по полу, яйца вылетели и разбились. Она замолчала на мгновение, подняла голову и обвела взглядом круг актеров – безумие в каждом движении, в каждой гримасе. Жрица вцепилась в свою хламиду и разорвала ее, обнажив худенькое изможденное тело – тоже пылающее и вспотевшее.

Неожиданно она вскочила на ноги и бросилась на Элиэль с глазами, полными безумного огня, готовая вцепиться в нее ногтями. Элиэль попыталась отпрянуть. Тронг с Амбрией подались назад, но рук не отпустили. Жрец поймал сумасшедшую в самый последний момент и попробовал оттащить ее обратно в середину, но она ожесточенно отбивалась от него, визжа и плюясь. Странное дело, это превратилось в настоящую драку. Молодой и крепкий жрец не уступал ростом Тронгу. Она же – костлявый заморыш – за несколько секунд искусала и избила его, порвав одежду и в кровь исцарапав лицо. Дважды она чуть не вырвалась, устремляясь к Элиэль, и оба раза жрец ловил ее в последний момент. Он старался удержать ее, не причиняя ей вреда. Она же ничуть не церемонилась. Они упали на пол, продолжая драться. Барабаны и голоса почти оглушали.

И тут жрица, вскрикнув, выпрямилась. Запрокинула голову и, раскинув руки и ноги, распласталась на своем противнике. Мужчина сбросил ее и отполз на четвереньках, истекая кровью и задыхаясь, словно сражался со стаей панд.

Маленькая жрица широко раскрыла глаза.

– Ату! – выкрикнула она голосом, низким и зычным, как у Тронга, совершенно неожиданным для такого детского тела. Барабанный бой и пение оборвались. – Ату импо’эль игниф!

Это был глас оракула. Стоявшие за пределами круга жрецы начали записывать на пергаменте слова богини, эхом отдающиеся от сводов храма. Снова диалект был слишком древним, чтобы Элиэль могла разобрать слова. Ей показалось, что она несколько раз слышала не только свое имя, но и другие знакомые имена, которые уж никак не могли упоминаться здесь. Жрецы, похоже, понимали смысл этого словесного потока – их перья порхали по пергаменту.

Голос оракула превратился в звериный хрип и стих. Ударил барабан. Возобновилось пение – на этот раз торжествующий хор пел песню благодарности и славы.

Жрица в красной хламиде склонилась над неподвижным телом оракула. Круг распался. Жены и мужья с облегчением обнимались. Тронг отпустил руку Элиэль. Амбрия притянула ее к себе и крепко сжала. Что-то мокрое коснулось ее щеки. Удивленная девочка подняла голову и поняла, что большая женщина плачет.

 

20

Теперь стало понятно, почему совета у Владычицы через оракула испрашивают не так часто. Маленькую жрицу унесли, завернув в одеяло. Ее здоровый хранитель вышел, прижимая к окровавленному лицу платок и опираясь на плечо друга. Мальчишка с ведром опустился на колени и стал протирать испачканный пол.

Толстый жрец в богато украшенной хламиде, ухмыляясь, водил пальцем по листу пергамента, обсуждая что-то с другими пожилыми жрецами и жрицами. Все казались довольными.

Труппа собралась в стороне, ожидая решения богини. Элиэль крепко цеплялась за большую руку Амбрии и старалась не смотреть на покровительственную ухмылку Дольма Актера.

Толстый жрец подошел к ним, все еще держа в руке записи.

– Велико милосердие Владычицы! – возгласил он. – Никогда еще не видел я более ясных и исчерпывающих повелений.

Последовала тревожная пауза.

– Скажи нам! – не выдержала Амбрия.

– Всего два, кажется. – Он глянул на свои листы. – Да, точно, два. Есть среди вас такая Утиам Флейтист?

Утиам вздрогнула. Обнимавшая ее рука Гольфрена напряглась.

– Шесть недель служения, – объявил толстяк. Он пожал своими пухлыми, похожими на подушки плечами. – Не столь серьезное наказание, как я ожидал.

Шеки Утиам стали пепельно-серыми. Она обиженно вскинула голову:

– Я должна служить здесь шлюхой сорок два дня?

Жрец удивленно поднял бритые брови:

– Это священная плата!

– За что?

– За твои грехи и за грехи твоих друзей, конечно. Они вольны идти – все, кроме одной. Одна останется. Это небольшая плата за благосклонность Владычицы и за прощение тебя самой и твоих возлюбленных близких. Многим женщинам это даже нравится. – Он хитро осклабился.

Его маленькие глазки напоминали свиные.

Пиол Поэт осторожно откашлялся.

– Мне показалось… – Он замолчал. Ну да, он же ученый. Если кто-то из мирян и понимал эти древние слова, так это Пиол.

– Что тебе показалось?

Старик пригладил свою седую бороду.

– Мне показалось, что был предложен выбор?

Жрец кивнул, отчего его многочисленные подбородки заколыхались.

– Уверен, это не для сборища бродячих паяцев.

– Сколько? – выкрикнул Гольфрен. Его гладкое лицо побледнело сильнее других.

Толстяк вздохнул:

– Сотня джоалийских звезд.

– Ты хочешь сказать, девяносто четыре! Ты же знаешь, сколько у нас денег!

Толстяк раздраженно прикусил пухлую губу.

– Ты собираешься спорить с богиней, актеришка?

– Но я хотел принести эти деньги в дар Тиону, чтобы он помог моей жене победить на Празднествах.

– Твоя жена не поедет на Празднества в этом году. Она будет служить Владычице – здесь, в храме. Погонщики мамонтов, ежедневно рискующие жизнью на перевалах, не осмелятся пойти против воли святой Оис. – Недобрая ухмылка на жирном лице не оставляла сомнений в том, что эта угроза – не пустая шутка.

Гольфрен, казалось, был готов расплакаться.

– Но эти деньги – это отцовская и дедова ферма! И у нас всего девяносто четыре.

Взгляды всех обратились к Амбрии, матери Утиам.

Ее рука, за которую держалась Элиэль, вспотела, голос звучал хрипло.

– Если мы доплатим разницу, о святейший, мы останемся без гроша. Плата за проезд в Сусс в этом году заметно выше, чем обычно. Мы ведь бедные артисты, отец! Наши траты велики. Вся наша надежда – на Празднества: только выиграв там, мы заработаем на пропитание будущей зимой. Так неужели Владычица разорит нас?

Заплывшие жиром свиные глазки жреца сощурились.

– Если вы собираетесь в дорогу с благословения Владычицы, – нехотя произнес он, – храм, возможно, и устроит вам проезд, – в общем, сделка возможна.

– Только сегодня! Празднества начинаются завтра. Нам надо ехать сегодня! – Амбрия понемногу начинала приходить в себя.

– Сотня звезд – и вы будете там сегодня, – кивнул жрец.

Амбрия облегченно вздохнула.

– А второе?

– М-м? – Он хихикнул и снова сверился со своими листками. – Ах да. Элиэль Певица… или Элиэль Импресарио… Владычица назвала ее как-то еще… ладно, это безразлично. Она должна остаться. На службе у Великой Оис.

Почему-то Элиэль ожидала этого. Она вздрогнула. Амбрия крепко сжала ее руку.

– А за нее возможен выкуп? – спросил Пиол.

Толстяк нахмурился.

– Выкуп? Попридержи язык, актеришка! – Он подозрительно огляделся по сторонам. – Ты хочешь что-то предложить?

– Вы и так забрали все, что у нас было, до последнего медяка! – крикнула Амбрия.

– Ах! – Он недовольно покачал головой и еще раз заглянул в записи. – Так или иначе, в этом случае никакого выбора не будет. – Он посмотрел на Тронга, весь вид которого изображал крайнюю степень отчаяния. – Та неприятность произошла в Юрге?

– Да, – пробормотал гигант, даже не удивившись.

– Ну конечно! – хохотнул жрец, тряхнув головой с наигранной брезгливостью. – Снова могучий Кен’т! Но Владычица – ревнивая богиня. Она требует ребенка себе. – Он окинул труппу взглядом. – Ступайте, вы легко отделались! Всего-то сотня звезд и один ребенок.

Элиэль огляделась. Все как один избегали ее взгляда. Все, кроме Дольма Актера, смотревшего на нее с ухмылкой, явственно говорившей: «Ну что – убедилась?»

– О ней будут хорошо заботиться, – сказал жрец, – ее воспитают для службы Владычице. Это куда более легкая и приятная жизнь, чем та, которую можете предложить ей вы. – Он подождал, но остальные молчали. – И через несколько лет… да вы и сами знаете.

Так и не дождавшись отклика, он сделал знак пухлыми, мягкими пальцами, подзывая к себе женщину – почти такую же толстую, как он сам.

– Возьмите эту и стерегите хорошенько. Обойдемся без прощаний, – добавил он.

Амбрия отпустила руку Элиэль.

 

21

Очень скоро Эдвард понял, что инспектор Лизердейл оставил дежурить за дверью своего человека. Разговоры приближались по коридору, смолкали ни с того ни с сего у его двери и снова продолжались уже на отдалении. Каталки и тележки замедляли ход и скрипели колесами, огибая препятствие. Возможно, страж сидел здесь с самого начала, но он служил еще одним доказательством – Эдварда подозревают в убийстве. Охранник вряд ли находился здесь для того, чтобы предотвратить бегство преступника, скорее всего он должен был подслушивать разговоры. А какая еще может быть причина, достойная траты полицейского времени?

Палата была утомительно аккуратной. Стены выкрашены в коричневый цвет до уровня плеч, где тянулся фриз из коричневых керамических плиток, выше шла бежевая штукатурка. За неимением ничего лучшего Эдвард мысленно занялся инвентаризацией. Итак, одна медная койка с постельными принадлежностями, подушкой и высокой спинкой в изголовье. Далее, один стул с плетеной спинкой, жесткий. Далее, тумбочка красного дерева у постели. Далее: одна небольшая полка… один шнур звонка в пределах досягаемости… один железный столик на колесиках со складным зеркалом на нем… одна плетеная мусорная корзина… Еще – тазик с теплой водой, свеча, пепельница и металлическая миска в форме почки: в такой, наверное, хорошо выращивать луковицы крокусов. В тумбочке стояли судно и тяжелая стеклянная бутыль, обернутая полотенцем. Робинзон Крузо пришел бы в восторг.

Единственное, что он видел в окно, – далекий церковный шпиль. Створка была поднята до предела, но воздух в палату, казалось, не поступал вовсе – ведь не может же на улице быть так жарко, правда? Что же это за лето такое!

Значит, он наконец окончил школу и через неделю с небольшим сделался главным подозреваемым в убийстве друга. Ему вспомнился Тигр, школьный кот. Тигр любил сидеть под деревом, на котором гнездились малиновки, в ожидании птенцов – двух маленьких вкусных птенчиков.

Бедный старина Волынка! Ему и так не везло с этим его кашлем, а теперь еще вот это… Будет, конечно, расследование. Как-то примут эти новости их одноклассники? Поверят ли они в то, что Эдвард Экзетер способен на преступление? Он решил, что они поверят доказательствам – как и он сам. По крайней мере он в Англии, значит, и судить его будут по британским законам. Не то что у французов – там ему самому пришлось бы доказывать свою невиновность. Британское правосудие – лучшее в мире, оно не способно на ошибки.

Точнее, он надеялся, что не способно. Вся беда в том, что он пока и представления не имел, в чем же состоит обвинение. Может, он сходил с ума – этакие доктор Экзетер и мистер Хайд? Может, именно поэтому он ничего не помнит? Сумасшедших не вешают, их запирают в Бродмур – туда им и дорога! Если у него и имеется половина-Хайд, которая шатается по округе и режет людей, значит, его половину-Экзетера тоже надо запереть.

Бобби пока обращался с ним деликатно, и это само по себе подозрительно. Единственного свидетеля положено трясти гораздо крепче – особенно такого свидетеля, который ничего не помнит. Ну да, он несовершеннолетний и к тому же калека, так что полицейскому поневоле приходится вести себя очень вежливо и деликатно, чтобы его не обвинили в грубом обращении. Эдвард помнил куда более запутанные судебные процессы – им рассказывал про них Флора-Дора Фергюсон, преподаватель математики. Лизердейл должен быть абсолютно уверен в незыблемости обвинения, поэтому он и не торопится услышать то, что может показать подозреваемый.

На этом месте мрачные размышления Эдварда были прерваны знакомым голосом из коридора. Нет! Пожалуйста, не надо, подумал он. Посетителей начинали пускать в два часа, а сейчас еще и девяти утра не было, но но знал этот голос и знал, что его обладательницу не остановят ни заведенные в грейфрайерзской больнице правила, ни любая, самая дородная сиделка, ни даже констебль в форме и при исполнении – последнее как раз подтверждалось голосом в коридоре:

– Не говори глупостей, Гэбриел Хейхоу! Ты же всю свою жизнь знаешь меня. Я утирала тебе глаза, когда ты намочил штаны на параде в честь коронации короля Эдуарда! Если ты хочешь распотрошить этот букет в поисках пилки, давай действуй, а лучше посторонись-ка!

Миссис Боджли, размахивая знакомым потертым чемоданчиком, ворвалась в палату, как Боадицея, взявшая штурмом Лондиниум. Она была большая и громогласная. Она внушала благоговейный страх. Обычно ей как-то удавалось совмещать бьющую через край радостную энергию с величественностью, не уступавшей самой королеве Марии. Сколько помнил себя Эдвард, в Фэллоу она становилась центральным событием каждого торжественного дня. Мальчики из Фэллоу боготворили ее.

Сегодня она с головы до пят была одета в черное. Черная перчатка отбросила в сторону черную вуаль.

– Эдвард, бедный мальчик! Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. О, миссис Боджли, мне так жаль!

В ее глазах загорелись предостерегающие огни – в палату заглядывал полисмен, чуть не задевая шлемом за притолоку.

– Что ты хочешь сказать этим заявлением, Эдвард?

– Я хочу сказать, я ужасно расстроился, услышав эту трагическую новость о Тимоти.

– Я так и думала, что ты именно это имел в виду. Но сейчас тебе нужно следить за своими словами! – Она возвышалась над ним, как Биг Бен над зданием парламента, глядя на него поверх необъятного, затянутого в черное бюста. – Эту фразу могли принять за извинения. Я принесла твои вещи. Деньги я вынула и отдала старшей сиделке. Расписка лежит в твоем кошельке. Я принесла тебе эту книгу. Вот, смотри.

Она сунула ему в руки книгу, и он пробормотал слова благодарности.

– Но…

– Тимоти очень лю… говорил, что это лучшая книга из всех, что ему доводилось читать, и мне показалось, что тебе не помешает чем-нибудь отвлечься. И не надо меня благодарить. Я уверена, что он хотел бы, чтобы она была у тебя. И притом, что мне лучше не задерживаться, а то констебль Хейхоу заподозрит меня в попытках сбить правосудие со следа… я хочу, чтобы ты знал, что мы… что я… ни на минуту не верили в то, что ты имеешь отношение к тому, что произошло, и ничто не заставит меня изменить свою точку зрения. Кому как не мне знать, что в этой какофонии оттуда слышался женский голос, даже если генерал и… но мы не будем обсуждать подробности сейчас, Эдвард. Как бы то ни было, я прослежу за тем, чтобы ты получил лучшего адвоката. И если для твоей защиты потребуются деньги – в случае если дела примут нежелательный оборот, – можешь рассчитывать на мою помощь. Я уже дала соответствующие указания своему поверенному, мистеру Бабкоку из «Натолл, Натолл и Шу». Так что тебе не о чем беспокоиться, и доктор Стенфорд уверяет, что твоя нога срастется, не оставив болезненных последствий.

Он открыл рот, но она продолжила, прежде чем он успел что-то сказать.

– Тимоти всегда очень хорошо отзывался о тебе, и в наши редкие встречи ты произвел на меня самое лучшее впечатление, Эдвард. Я знаю, что твой наставник и доктор Гиббс высоко ценили тебя, а я доверяю их суждению – почти всегда, а уж в этом случае точно. Так что не кисни. Вся эта чудовищная неприятность разрешится, я уверена. И больше мы не будем об этом говорить ни слова!

С невеселой улыбкой она повернулась и выплыла из палаты. Полисмен, пятясь, выскочил перед ней. Эдвард посмотрел на книжку, лежавшую на одеяле, и у него потемнело в глазах.

Вошла сиделка с вазой георгинов, которые, возможно, еще час назад росли на клумбах Грейфрайерз-Грейндж. Она подняла чемодан с пола и поставила его на кровать.

– Если бы вы забрали все, что вам нужно, я бы унесла его. Старшая сиделка не любит, когда вещи лежат в палатах.

Он пробормотал что-то в ответ, даже не взглянув на женщину. Книга называлась «Затерянный мир», сочинения сэра Артура Конан Доила.

Он открыл ее наугад, и из нее выпала закладка.

 

22

Два лестничных марша вверх… Жрица задыхалась, но не снимала потной руки с плеча Элиэль. Они свернули в другой коридор, пропахший благовониями, мылом и несвежей пищей. Элиэль была слишком ошеломлена, чтобы бояться или жалеть себя. Все, что она пока ощущала, – это чувство потери: потери друзей, только что обретенной семьи, свободы, карьеры, даже своего мешка, который ей не позволили взять с собой. Отдаленное пение смолкло, словно она погружалась под землю, прочь от мира живых. Они подошли к открытой двери, и ее втолкнули внутрь.

Келья была маленькой, пустой и относительно чистой, несмотря на стоявшую в ней вонь. Голый камень стен с четырех сторон, голые доски пола и потолка. Свежий на вид тюфяк, стул, маленький столик, экземпляр Красного Писания – и все. Одинокий луч света проникал сквозь маленькое оконце как бы нарочно, чтобы комната казалась еще темнее. Ни лампы, ни камина.

Жрица отпустила свою пленницу и с довольным видом опустилась на стул. Стул крякнул – поя складками пропитанной потом хламиды угадывались пышные телеса. Она вытерла пот со лба рукавом. Волосы ее были убраны под красный платок. Лицо? Лица не было – сплошные складки жира. Элиэль казалось, что более жесткого лица она еще никогда не видела.

– Мое имя – Илла. Ты должна называть меня «мать».

Элиэль промолчала.

От улыбки Иллы способно было свернуться молоко.

– Стань на колени и поцелуй мой башмак.

– Нет! – отшатнулась Элиэль.

– Отлично! – Улыбка сделалась шире. – Вот мы и устроим небольшое испытание, ладно? Когда ты готова будешь повиноваться – когда ты больше не вынесешь, – скажи мне, что готова поцеловать мой башмак. Я буду знать, что мы сломали тебя. Мы обе будем знать. Ты вступаешь в мир беспрекословного повиновения.

Она подождала ответа. Не дождавшись – нахмурилась.

– Если хочешь, можем попробовать и порку.

– А как же Кен’т?

Илла расхохоталась, словно ждала этого вопроса.

– Кен’ту молятся мальчишки и старики. Мужчины тоже не без удовольствия участвуют в его таинствах, но что-то я не помню, чтобы вокруг его храма лежало много их трупов!

Женщины редко ходят в его храм – ведь Кен’т бог мужской силы.

– Он мой отец?

– Возможно. Богиня сделала такой намек. И это хорошо вяжется с тем, что сказал твой дед. От женщины, которой владел бог, в дальнейшем мало толку.

Это Элиэль и сама знала по старым легендам: Кен’т и Исматон, Карзон и Харрьора. Когда интерес бога к женщине иссякает, она умирает от неразделенной любви. Как странно, что Пиол Поэт ни разу не использовал для пьесы эти две легенды о прекрасной любви!.. Она ведь никогда больше не увидит спектаклей Пиола.

Странно слышать, как Тронг называет себя ее дедом!

На каменном лице жрицы невозможно было разглядеть ни следа сочувствия.

– Не думай, что из-за этого ты какая-то особенная. Ребенок смертного смертей, вот и все.

По всеобщему убеждению, он еще хуже остальных. Слова «божье отродье» были самым тяжким и неприличным оскорблением. Они означали, что этот человек – лжец, мот, ублюдок и что мать его была не лучше.

Элиэль вспомнила молельню Карзона и эту величественную бронзовую фигуру. Кен’т – тоже Муж. Может, ей стоило помолиться Карзону? Она ведь даже не знает имени матери.

– Если ты думаешь воззвать к нему, – презрительно бросила Илла, – побереги силы. Богу зачать ублюдка – что смертному плюнуть. Так что на твоем месте я бы и не заикалась. Теперь ты служительница Великой Оис, да к тому же не самая младшая по возрасту. Так что я уж объясню тебе кое-что.

Она сложила пухлые руки на коленях.

– Мы получаем множество никчемных девчонок, обычно младше тебя. Но большинство из нас рождено в храме. Моя мать служила здесь жрицей, и ее мать – тоже. Мы служим Владычице вот уже восемь поколений.

– А твой отец?

– Кто-то из молящихся. – Илла оскалилась в улыбке. – Сотня молящихся. И не думай укорять меня этим, божье отродье. Через год-другой Владычица окажет тебе милость. Сначала тебя посвятят жрецы, ну а потом ты будешь служить ей тем же самым образом. Можешь считать это большой честью.

– Но я не хочу!

Толстая жрица рассмеялась, отчего тело ее заколыхалось под хламидой.

– О, ты еще захочешь! Тебя подготовят как следует, и ты будешь рваться начать. Вот я – мне сорок пять лет. Я родила восьмерых детей во славу Владычицы, и мне кажется, скоро рожу еще. И ты так будешь в свое время.

«Им придется приковывать меня к кровати цепью», – подумала Элиэль. Она скорее умрет с голоду в карцере. Ничего не ответив, девочка уставилась в пол.

– Почему ты хромаешь?

– Моя правая нога короче левой.

– Сама вижу. Почему? Ты что, родилась такой?

– Я выпала из окна, когда была совсем маленькой.

– Очень глупо с твоей стороны. Впрочем, все равно. Это ведь не видно, когда ты лежишь на спине, верно?

Элиэль стиснула зубы.

– Я задала тебе вопрос, сучка маленькая!

– Нет, не видно.

– Мать.

– Мать.

Илла вздохнула:

– Ты начнешь службу, ощипывая кур. Через год ты сможешь ощипывать кур и во сне. Драить полы, стирать белье… добрая, честная работа для укрощения духа. Обычно мы начинаем с обета послушания. Все же… – она нахмурилась, – все же в твоем случае Владычица дала другие указания.

– Какие указания?

– Мать.

– Какие указания, мать?

– Что следующие две недели тебя надо держать строго взаперти. Я даже не знаю, можно ли тебя будет отвести к алтарю для обета. Спрошу отдельно. И стражу у двери, надо же! – Старую жабу это, похоже, и беспокоило, и забавляло.

– «Филобийский Завет»!

Илла выпучила глаза.

– Что?

Элиэль выпалила эти слова, не подумав, и уже пожалела об этом.

– Он упоминает меня.

– Кто тебе сказал? – недоверчиво фыркнула женщина.

– Жнец.

Илла вскочила со стула с проворством, неожиданным для ее туши. Пухлой рукой она залепила Элиэль пощечину с такой силой, что та не удержалась на ногах и упала навзничь на тюфяк. В ушах звенело от удара, во рту ощущался противный привкус крови.

– За это попостишься день, – заявила Илла, выходя и хлопая за собой дверью. Лязгнул засов.

Окно комнаты выходило на восток. Оттуда открывался отличный вид на сланцевые крыши Нарша. Стена под окном была лишена рельефа, да Элиэль и не могла бы спуститься по ней. Высоты более чем достаточно, чтобы переломать ноги. Путь наверх выглядел не лучше, ибо до карниза оставался еще целый этаж – они подумали и об этом.

Под окном лежал мощенный булыжником дворик, часть храмового комплекса, окруженный рядом больших домов за высокими каменными оградами. В просветы между домами виднелась улица, по которой спешили по своим делам люди – свободные люди. Она могла разглядеть даже куски городской стены, Наршуотер, фермы, луга. Высунувшись из окна, насколько хватило духу, она смогла увидеть луг с загоном для мамонтов. К северу и югу долина Наршфлэт переходила в холмы Наршслоупа. Холмы вздымались все выше и выше, пока наконец не сливались с горами Наршвейла. Наршвейл был виден из окна во всей красе. Жаль, подумала она, что отсюда не видно его границ – там, где небо, долина и горы сливаются вместе. Наршвейл – такая маленькая и пустынная страна. Интересно, чего это Джоалия и Таргия так собачатся из-за нее.

Чуть позже она увидела, как караван мамонтов отправился в путь. Ей показалось даже, что она слышит, как трубит вожак. До них было слишком далеко, чтобы разобрать, кто сидит в паланкинах. Да и сами мамонты отсюда казались маленькими, как муравьи. Но она все равно свешивалась с подоконника, чтобы как можно дольше видеть их.

«Прощай, Амбрия! Прощай, дедушка Тронг, холодный, гордый человек! Прощайте, Утиам и Гольфрен – удачи вам на Празднествах! Пусть Тион будет благосклонен к вам!

Помните меня».

Прислушавшись у двери, она расслышала бормотание стражников в коридоре, но слов разобрать не смогла. Некоторое время во дворике репетировал хор храмовых учеников.

Вскоре после полудня вернулась Илла в обществе другой неразговорчивой жрицы – судя по всему, на случай, если потребуется применить силу. Она заставила Элиэль раздеться и забрала ее одежду, выдав взамен красную хламиду, которая оказалась ей велика, драное одеяло, кувшин теплой воды и вонючее ведерко. Она конфисковала даже башмаки Элиэль и вручила ей пару сандалий. Элиэль умоляла не отнимать у нее башмаки – без них ей было гораздо тяжелее ходить. Жрица, казалось, была довольна тем, что девочка упрашивает ее о чем-то, но вернуть башмаки отказалась.

Потом она ушла, забрав с собой все, с чем Элиэль вступала утром в храм, даже амулет Тиона, и оставив ей мешок кур – ощипывать. Принесенные в жертву цыплята были покрыты запекшейся кровью и уже закоченели.

Остаток дня прошел в скуке, страхе, злости и отчаянии – в различных сочетаниях. Пленница злилась на разбитую губу, на богиню, на жриц, на толстого жреца, на кур и их пух, на Дольма-Жнеца, на «Филобийский Завет» – что бы это такое ни было, – на своего неизвестного отца и неизвестную мать, на Тронга и Амбрию – за то, что бросили и предали ее, за то, что лгали ей. Она не желала читать Красное Писание и всерьез подумывала выбросить книгу в окно. Но потом решила, что за такое открытое неповиновение ее выпорют. Ближе к вечеру она поняла, что порки не потребуется. Несколько дней заточения, и она согласится перецеловать хоть все башмаки в храме.

Год заточения – и она созреет для голых мужчин в альковах.

 

23

Георгины были только первыми в веренице букетов, что приносили в палату к Эдварду. Принесли цветы от Джинджера Джонса, его старого наставника, потом букет от учителей, потом от президента клуба выпускников, от Алисы и от дюжины друзей. Должно быть, слух о случившемся распространялся по Англии с быстротой молнии. Он даже вообразить не мог, сколько денег было потрачено на телефонные разговоры. Сиделки поддразнивали его насчет обилия поклонниц. Они ставили вазы сначала на полку, потом на пол вдоль стены, превратив унылое бурое помещение в оранжерею. Он с трудом заставлял себя смотреть на все это. Это Волынке теперь нужны цветы, разве не так?

В разгар цветочной вакханалии кто-то подсунул ему контрабандный номер «Таймс». Он подозревал в этом пухленькую сиделку с лондонским выговором, но не был в этом уверен. Газета просто лежала у него на кровати, когда он повернул голову.

Мистер Уинстон Черчилль отдал приказ о мобилизации флота. Отменено несколько выходных экскурсионных поездов. Франция и Россия готовятся к войне с Германией, перестрелки на границах. Он нашел и свое имя, но в заметке не было ничего такого, чего он не знал бы. В обычное время желтая пресса раздула бы из такой истории сенсацию: как же, генеральский сын убит под собственным кровом, собственным гостем. В придачу не обошлось бы без прозрачных намеков на нравы, царящие в закрытых школах. Сейчас же война и без того предлагала кучу сенсаций. Впрочем, возможно, пресса – еще один повод, из-за которого за дверью дежурит полисмен.

Глаза его устали от «Таймс», и он перестал читать. Он как раз взялся за «Затерянный мир», когда услышал еще один знакомый голос, и все его мышцы напряглись. Если бы не растяжки, он спрятался бы под кровать или выпрыгнул в окно. А так – обречен! Книгу он спрятал под одеяло на случай, если ее попробуют отнять, и стал терпеливо поджидать второго посетителя, пришедшего в столь неурочное время.

Преподобный Роланд Экзетер – долговязый, с изможденным лицом – под стать мертвецу, неизменно одевался в черные церковные одежды, напоминая истерзанного пыткой святого, писанного Эль Греко в самом мрачном расположении духа. Это сходство усугублялось естественной тонзурой на седой голове, этаким любительским нимбом. Лицо его напоминало морду меланхоличного, но все же самоуверенного мерина, сходство довершал резкий, пронзительный голос. Заслуженный проповедник, святоша Роли пользовался, возможно, большей известностью, чем архиепископ Кентерберийский. Алиса называла его Черной Смертью.

Он ворвался в палату, обеими руками прижимая к груди Библию, затормозил и смерил племянника неприязненным взглядом.

– Доброе утро, сэр, – произнес Эдвард. – Очень мило с вашей стороны зайти.

– Мой христианский долг – призывать грешников к покаянию, как бы отвратительны ни были их проступки.

– Вам пришлось рано выехать с Пэддингтона, правда?

– Эдвард, Эдвард! Даже теперь Господь не отвратит лицо свое от тебя, если ты искренне покаешься.

– В чем покаюсь, сэр?

Глаза святоши Роли сверкнули. Он, похоже, уверился в виновности своего подопечного, но был не настолько глуп, чтобы затрагивать криминальные темы при дежурившем за дверью полисмене.

– В гордыне, суетности и сознательном неверии, разумеется.

Право же, ему не обязательно было тащиться всю дорогу до Грейфрайерз, чтобы опять завести свое. Вполне мог бы ограничиться еще одним из этих своих до невозможности напыщенных писем.

– В настоящий момент я не в состоянии обсуждать такие серьезные предметы, сэр. – Эдвард до боли стиснул кулаки, спрятав их под одеялом. Не помогло. За годы, прошедшие после гибели его родителей, два Экзетера вряд ли обменялись и дюжиной дружеских слов. По счастью, в завещании губернатора особо значилось, что Эдварду должна быть предоставлена возможность закончить Фэллоу, а то святоша мог бы и вытащить его оттуда. Тут Роли не оставили выбора. Однако его представления о карманных деньгах для ученика старших классов закрытой школы сводились к пяти шиллингам на семестр: почти любой младшеклассник получал больше.

Опять же по счастью, регулярную – и бескорыстную – помощь оказывал мистер Олдкастл. Эдвард намеревался взять дела в свои руки сразу же по достижении совершеннолетия, поскольку имел сильные подозрения, что деньги его родителей давно уже провалились в бездонную глотку миссионерского общества «Светоч». Пока же ему предстояло терпеть еще три года.

Морщины святоши Роли сложились в подобие приторной улыбки сожаления.

– Теперь-то видишь, что ты выбросил на ветер?

– Что выбросил, сэр?

– Все преимущества, какие были дарованы тебе. Уж не надеешься ли ты, что после этого тебя примут в Кембридж?

– Насколько я понимаю, любой англичанин невиновен до тех пор, пока его вина не доказана.

– Вот и дурак. Даже если тебя не вздернут на виселицу, все двери отныне для тебя закрыты.

В том, что говорил старый ханжа, возможно, и была доля истины, но он откровенно наслаждался, готовясь обрушить огонь из всех орудий на лишенного возможности двигаться грешника. В его голосе зазвучало еще больше скорби.

– Готов ли ты помолиться со мною, Эдвард?

– Нет, сэр. Я уже говорил вам, что не добавлю к своим недостаткам лицемерие.

Дядюшка подошел ближе, раскрывая Библию.

– Послушай хотя бы Слово Божье!

– С вашего позволения я предпочел бы не делать этого. – Эдвард вспотел от напряжения. В обычной ситуации на этой стадии разговора он извинялся как мог вежливо и выходил, однако сейчас он оказался в западне, и этот прохвост знал это. Должно быть, ради этого он и приехал.

– Осознай свои грехи, Эдвард! Вспомни скорбную участь твоего юного друга, которого ты обрек на дьявольскую…

– Сэр? – Это было уже слишком.

– Первое послание Павла Коринфянам, – объявил Роли, раскрывая Библию. – Начнем с тринадцатого стиха. – Его голос зазвучал органной трубой.

Лицемер проклятый! Он ведь явился не справиться о здоровье племянника, не спросить, что же произошло в действительности и чем он может помочь, не выразить веру в его невиновность. Он пришел издеваться. Он предсказывал Эдварду вечные муки в геенне огненной с первой их встречи и теперь полагал, судя по всему, что они наступают раньше ожидаемого. Он не мог не приехать и не понаслаждаться этим.

Как только могли два брата быть такими разными?

Эдвард зажмурился и подумал об Африке.

Он вспомнил Ньягату, лежащую высоко в холмах у подножия горы Кения, среди лесистых ущелий, залитых вечным солнечным светом. Ему снова припомнились африканские пейзажи под безоблачным небом, бархатные тропические ночи со звездами, висевшими прямо над кронами деревьев, словно облака алмазной пыли. Перед глазами его стоял пыльный поселок с повисшим в полуденном зное британским флагом, копающиеся в пыли куры, вялые собаки, смеющиеся туземные ребятишки. Вот отец расставляет медикаменты в клинике; вот мать дает на веранде урок математики стайке чернокожих юнцов, среди которых затесалось двое или трое белых; вот старейшины, преодолевшие многодневный путь, внимают в прохладной тени эйфорбии советам или суждениям Бваны; вот заезжий англичанин, попивая на закате джин с тоником, развлекается разговором с мальчиком, будущим созидателем империи. Все это представлялось совершенно естественным – разве не так росли все белые люди?

И ярче всего помнилась ему длинноногая, худющая девчонка с косичками, верховодившая всеми мальчишками. Она выбирала, в какие игры они будут играть, куда пойдут и что будут делать, и обсуждению это уже не подлежало. Он вспомнил свой ужас, когда она уехала на родину, в Англию, в загадочное древнее отечество, из которого ее родители уехали еще до ее рождения.

– Эдвард?

Его вновь окружали больница и боль.

– Прошу прощения, сэр. Что вы сказали?

Святоша Роли скорбно закатил глаза.

– Как ты не видишь, что раскаяние и молитва – твоя единственная надежда на спасение, Эдвард? Он разрешит все твои сомнения. Верую, Господи! Да помоги мне, грешному!

Замогильное завывание, похоже, успокаивало только охранника за дверью. Племянника же от него бросило в жар.

– Благодарю вас за то, что вы не пожалели времени и сил и приехали повидаться со мною, сэр.

Намеки с дядей Роландом не проходили.

– Эдвард, Эдвард! Отец твой был заблудшим отступником, и посмотри, к чему это его привело!

Эдвард сделал попытку сесть, и нога взорвалась жгучей болью. Он бессильно, исходя потом, опустился на подушки.

– До свидания, сэр! – процедил он сквозь стиснутые от боли зубы. Его начинало тошнить. – Спасибо за визит.

Розовые пятна гнева проступили на впалых щеках Роли, и он захлопнул Библию.

– Ты все еще не понял? «Исход», глава двадцатая, стих пятый: «Не поклоняйся и не служи им, ибо Я Господь Бог твой. Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня».

– Мне до сих пор не доводилось видеть комедии на эту тему, – вздохнул Эдвард, гадая, что за безумие кипит в этом старом маньяке. – Не поклоняться кому?

– Идолам! Ложным богам! Врагу Рода Человеческого! Твой отец опозорил нашу страну, свой долг и свою расу! Перечитай, что написано в материалах расследования – как он предал невинных дикарей, отданных под его опеку…

– Невинных дикарей? Они были невинными, пока ваш церковный сброд не потрудился над ними! Мои родители были бы еще живы, если бы кучка длинноносых миссионеров…

– Твой отец отверг Слово Божье, презрел законы своего народа и продал душу Диаволу!

Это сработало.

– Вон! – вскричал Эдвард, отчаянно дергая за шнур звонка. – Убирайтесь, пока я не швырнул в вас чем-нибудь!

– Я предупреждал его, что Бога не обмануть!

– Сестра! Констебль! Сиделка!

– Снизойди к нам, погрязшим во грехе… – декламировал его дядя, закатив глаза так, словно разглядывал электрическую лампочку на потолке.

В дверях появился долговязый полисмен. По коридору торопились шаги.

– Выведите отсюда этого маньяка! – крикнул Эдвард.

– …во грехе, что так просто дается нам…

– Сестра! Он сумасшедший и меня с ума сведет! Он оскорблял моих родителей!

– Ибо написано…

– У него мания проповедовать! Уберите его отсюда! – Чтобы его слова подействовали, Эдвард схватил миску в форме почки и швырнул ее, целясь в книгу, которую его дядя прижимал к груди. К несчастью, в это мгновение старик повернулся. Миска, описав в воздухе плавную дугу, ушла в сторону. В палату вступила старшая сиделка, и тут же послышался звон, означавший, что Эдвард попал в вазу.

Она смерила его стальным взглядом:

– Что все это значит?

– Он оскорблял моего отца…

Слишком поздно он заметил выражение лошадиного лица святоши Роли. Он не мог уже взять назад ни своих слов, ни своих действий.

Он проявил насилие!

Старшая сиделка что-то сказала – он не слышал, как не видел и крупной, ширококостной женщины в накрахмаленном халате и белой шапочке. Вместо нее он видел обвинителя в черной мантии и парике. Он слышал требование ответить присяжным на один-единственный вопрос. Он знал: этот вопрос неизбежен. Неизбежен, как ночь, приходящая на смену дню:

– Вспомните, приходилось ли вам обсуждать вашего отца с Тимоти Боджли?

 

24

Подозреваемый ездил в Париж и обратно с Джулианом Смедли – следовательно, тот являлся несомненным свидетелем. Семейство Смедли обитало в усадьбе «Нанджипур», Реглен-крисчент, Чичестер, а Лизердейл мог позволить себе еще одну поездку в этом шикарном авто, что предоставил в его распоряжение генерал Боджли.

«Нанджипур» оказался одним из длинного ряда одинаковых домов. При весьма впечатляющем фасаде, перед которым красовался палисадник с цветущими розами, бегониями и аккуратно стриженными зелеными изгородями, внешне дом ничем не отличался от своих соседей по эту сторону улицы. Интерьер же его, в котором царила невообразимая духота, напоминал музей восточного искусства: плетеные кресла, персидские ковры, медные столики, лакированные каминные экраны, идолы с бесчисленным количеством рук, фантастически безвкусные фарфоровые вазы, слоники из слоновой кости. Англичане всегда славились страстью к коллекционированию.

Горничная проводила Лизердейла в гостиную с плотно задернутыми шторами и, как следствие, темную настолько, что обстановку почти невозможно было разглядеть. Там он и встретился с Джулианом Смедли.

В эти банковские каникулы на юном Смедли были фланелевые брюки с острой, как бритва, складкой, пиджак с медными пуговицами и то, что, судя по всему, являлось форменным галстуком Старого Выпускника Фэллоу, – парнишка был слишком молод, чтобы состоять в клубах Старых Кого-То-Там-Еще. Его ботинки сияли, как черные зеркала. Он напряженно сидел на краешке жесткого кресла, сложив руки на коленях и подслеповато глядя на гостя. Он добавлял «сэр» к каждой произнесенной фразе. Он сказал, что ему семнадцать, но казался моложе своих лет.

Вполне естественно ожидать некоторой замкнутости от всякого, кто оказывается втянут в расследование убийства, а Смедли, похоже, и без того отличался застенчивостью. Возможно, он был бы чуть более открытым, имей Лизердейл возможность поговорить с ним наедине.

Однако его отец присутствовал при беседе – на что он, несомненно, имел полное право, ведь мальчик считался несовершеннолетним. Сэр Томас Смедли был отставным чиновником из Индии – крупный, шумный, властный человек. Он извинился за то, что не совсем в форме: «Отхожу от приступа застарелой малярии». Он и впрямь выглядел не лучшим образом – тяжело дышал, и руки заметно дрожали. Тропические болезни – вот вам еще одно приобретение, которое получают англичане за то, что несут свет в отсталые уголки земного шара.

Сэр Томас предложил шерри с печеньем, от которых Лизердейл вежливо отказался. Тем временем хозяин начал разговор десятиминутной гневной тирадой, обличающей проклятых немцев:

– Банда хвастливых хулиганов, так и знайте. Да они всегда были такими. Покажи им кулак – и они будут ползать перед тобой, попробуй вести себя по-благовоспитанному – и они будут тебе грозить. Совершенно не представляют, как вести себя с туземцами. Устроили из своих колоний бардак – из всех до единой. Их и ненавидят повсеместно. В Юго-Западной Африке, в Камеруне, в Восточной Африке – везде бошей терпеть не могут. Готтентоты проучили их немного в шестом году – ну да вы и сами помните. Жаль, этого им мало оказалось. Теперь думают, что им и из Европы удастся сделать бардак. Кто силен – тот прав, так они говорят. Ну что ж, их ждет небольшое разочарование. Русские будут в Берлине к Рождеству, если только их не опередят французы.

И так далее.

Лизердейлу с трудом удалось перевести разговор на интересующую его тему. Сэр Томас остался сидеть, дрожа и хмурясь, пока его сын излагал свой рассказ. Потом отец опять вмешался в разговор, объяснив, почему послал сыну телеграмму в Париж с требованием немедленно вернуться – подчеркивая то, что это ему подсказало знание политики и здравый смысл.

Одному догонять товарищей на континенте, где разгорался военный пожар, нечего было и думать. Молодой Экзетер тоже решил вернуться в Англию. Любое другое решение было бы неверным. В то же время сэр Томас даже не заикнулся, что мог бы пригласить друга своего сына погостить у них – в этих-то неожиданных обстоятельствах. Соглашался ли с ним молодой Джулиан? Если нет, то почему? Если не соглашался, то почему Экзетер предпочел гостеприимство Боджли? Пока Лизердейл раздумывал, как бы ловчее задать эти вопросы, он предложил другой:

– В каком настроении находился Экзетер?

– Настроении?.. Сэр? – Мальчик вылупил на него глаза, как идиот.

– Был ли он разочарован?

– Сначала – да, сэр. Но ему, разумеется, не терпелось принять участие… сэр.

Лизердейл ощутил волнение, как гончая, учуявшая след.

– Участие в чем?

– В разгроме немцев, сэр. Мы с ним собирались записаться добровольцами, сэр.

Ложный след.

Сэр Томас издал носом звук, долженствующий означать презрение.

– Экзетер сломал ногу, – сказал Лизердейл. – Ему потребуется некоторое время…

Он не оставил презрение без внимания. Впрочем, отсутствие приглашения – тоже. Он сверил несколько дат и записей, потом обратился к отцу:

– Вы знакомы с Экзетером, сэр Томас?

– Кажется, Джулиан представлял нас друг другу.

Да он его на дух не переносит! Оказывается, не весь мир в восторге от Эдварда Экзетера. Что ж, еще один покров долой.

– И что вы о нем скажете, сэр?

Смедли-старший побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Неожиданно он сделался очень осторожным.

– Не думаю, что знаю его настолько хорошо, чтобы высказывать какое-то мнение, инспектор.

Это могло быть и правдой, но это не означало, что таковое мнение у сэра Томаса отсутствует, а если оно имеется, то должно на чем-то основываться, пусть это и не слишком убедительно с точки зрения показаний в суде.

– Его наставник ценит его очень высоко, – сказал Лизердейл.

Сэр Томас испустил громкое «Хррумф!».

– Но вы спокойно отпустили с ним своего сына в Европу, не так ли?

Снова «Хррумф!».

– Ну, они дружили. – Отец бросил на сына взгляд из категории «Вот-Видишь-Я-Же-Тебе-Говорил». – И потом, это было всего на несколько дней, пока они не догонят доктора Гиббса с остальными…

Лизердейл ждал.

Сэр Томас снова откашлялся.

– Виновен до тех пор, пока не докажут невиновность, так, кажется? Должен сказать, я ничего не имею против самого мальчика. Чертовски классный подающий. Вроде бы хорошо воспитан. Я видел, что Фэллоу творит чудеса. Там даже еврейчик один учился в мои годы… Ладно, это совсем другая история.

Новая пауза. Лизердейл уже знал способ.

– Вы знаете что-нибудь про его семью, сэр Томас?

– Только по слухам.

– И каковы эти слухи?

– Ну, ньягатское дело, конечно.

– Трагедия?

– Скандал! Вы читали заключение комиссии, инспектор?

– Собираюсь. Кстати, не изложите ли вы мне основные моменты?

Только этого поощрения сэру Томасу и не хватало.

– Просто неслыханно! Если бы Экзетер остался жив, его бы вышвырнули со службы. Хорошо еще, если бы не посадили куда следует. Шайка мятежников выходит из джунглей и сжигает правительственный пост! Белые женщины изнасилованы и убиты! Дети! Ни одного уцелевшего. Стыд да и только! Если бы Экзетер держал соответствующий отряд, как положено, ничего бы не случилось. Позор! Ну и всякая другая грязь тоже вылезла наружу…

– Что именно?

– Да само то, как он себя держал. Цели и мотивировки. Этот человек сам превратился в туземца, инспектор! Варварские языческие пережитки, давно выкорчеванные в других районах, там дозволялись. Шаманы и прочие подобные гадости. Дороги, которые полагалось построить, но не построили. Миссионерам и предпринимателям не оказывали поддержку – в некоторых случаях их просто выставляли вон. Члены комиссии были настроены предельно критически. Его начальство получило серьезную выволочку за то, что не смотрело за ним как следует.

В полутемной комнате взгляд сэра Томаса казался таким же свирепым, как у окружающих его языческих идолов. Его сын все смотрел в пол, стиснув кулаки, и молчал. Его спина застыла как каменная.

Значит, Экзетер провел детство в необычно отсталом даже по колониальным меркам окружении. Это ничего не доказывало. Но это могло объяснить весьма странный документ, найденный Лизердейлом в личных вещах подозреваемого.

– Мистер Смедли? – тихо спросил Лизердейл.

Джулиан беспокойно поднял глаза:

– Сэр?

– Не выказывал ли Эдвард Экзетер желания пойти по стопам отца? Я имею в виду, в колониях?

Сэр Томас фыркнул:

– Да они еще одного Экзетера к себе на пушечный выстрел не подпустят!

– Не совсем справедливо по отношению к мальчику, а, сэр?

Смедли-старший вздрогнул и вытер выступившую на лбу испарину носовым платком.

– Есть ряд имен, о которых людям лучше не напоминать, инспектор. У вас еще есть вопросы к моему сыну?

– Только один, надеюсь. Что вы думаете об Эдварде Экзетере, мистер Смедли?

Джулиан бросил на отца быстрый взгляд и сделал попытку сидеть еще прямее, что вряд ли было возможно.

– Он порядочный человек, – упрямо сказал он. – Он честный.

 

25

Минуты в больнице ползли медленнее улитки. Обед давил на желудок тяжелее, чем якорь линкора: бобовый суп, жаркое из баранины, жирный пудинг, заварной крем с комками. Он сделал попытку – практически безуспешную – написать благодарное письмо Боджли.

В его туманных воспоминаниях о визите в Грейндж мелькал относительно ясный образ Волынки, проклинающего свою астму за то, что из-за нее он не сможет попасть на войну. И вот он сам лежит беспомощный с чертовой раздробленной ногой. Три месяца! За это время война кончится, а если и не кончится, все их ребята будут опережать его на три месяца. Надо же, как не повезло!

Ну, конечно, не так, как Волынке… На последний день рождения Алиса подарила ему славный письменный набор в кожаном футляре, который, к счастью, не затерялся в Париже. Письменный набор с его золотыми инициалами на крышке и с кармашками для конвертов, марок и ждущей ответа корреспонденции. Отложив письмо Боджли, он вынул из одного кармашка два истертых на сгибах листка. Он знал их содержание наизусть, но перечитал еще раз. Потом принялся переписывать их один к одному.

Письмо датировалось днем резни в Ньягате, и почерк был его отца.

«Дорогой Джамбо.

Для нас с миссис Экзетер было приятным сюрпризом и подлинной радостью неожиданное появление в нашем уголке Маклина. Хотя ситуация за несколько последних лет значительно улучшилась, его путешествие из Долины Царей оказалось трудным, как и ожидалось. Пробудь он в Момбасе три лишних дня, и мы могли бы разминуться с ним. Разумеется, это письмо опередит нас не больше чем на неделю. Надо ли говорить, что новости, которые он принес, – я имею в виду твое перемещение – также изрядно порадовали нас. Не говоря о том, что нам не терпится воссоединиться с сыном и нашей приемной дочерью, что само по себе уже достаточный повод для поездки на старую родину, твое присутствие там и перспектива шумных застолий в твоем обществе также греют наши души!»

Кто такой Джамбо? Кто такой Маклин? В списках жертв резни значился некий «Соме Маклин, эсквайр, из Суррея». Однако заключение комиссии не давало объяснения тому, кто это такой и что он делал в Ньягате. Просто старый друг? Что тут такого необычного? Но дальше письмо становилось более странным.

«Твоя новая интерпретация, о которой мне сообщил Маклин, показалась мне весьма убедительной, хотя не в меньшей степени тревожной! Тебя надо поздравить с тем, что ты открыл нечто, что стоило бы давно обнаружить всем нам и мне в особенности, но чего мы так и не сделали. (Его назвали в честь отца миссис Экзетер!) Увы, в этом случае интуиция, которая, как правило, способствует проникновению в суть вещей и смягчает дурные предчувствия, наоборот, скорее лишь породила немало новых загадок!»

Единственным известным Эдварду человеком, названным в честь его деда, был он сам. Но какое до этого дело Джамбо, кем бы этот Джамбо ни был? Тем не менее он прямо упоминался в письме еще раз.

«Хотя соображения дружбы, благодарности и личного уважения склоняют меня нехотя, но пойти навстречу, дорогой Джамбо, ужасная родительская ответственность отговаривает меня дать разрешение на личную встречу. Мальчик слишком юн, чтобы осознать свою ответственность. Давай сойдемся на том, что он будет полностью проинформирован до критической даты, и – хотя он и тогда будет еще очень молод – решение целиком и полностью зависит от него самого. Мы передали кентской группе жесткие инструкции абсолютно никому не выдавать его местонахождение. Надеюсь, ты понимаешь, что мои личные опасения здесь ни при чем.

Его мать всем сердцем поддерживает меня в этом решении. Возможно, нас можно упрекнуть в излишней предосторожности, но мы оба считаем, что «тише едешь – дальше будешь».

Ты, наверное, будешь рад услышать, что я тоже склоняюсь в пользу того, чтобы порвать цепь. Сопелка пытался обратить меня со всем своим доморощенным красноречием, но пока что безуспешно».

Пять дней назад, шагая по Елисейским полям, Эдвард вдруг сообразил, что человека по имени Соме Маклин вполне могут звать за глаза «Сопелкой», особенно если он славится красноречием.

«Я по-прежнему не горю желанием перевернуть весь мир вверх тормашками. Хорошо известно, что именно вымощено благими намерениями, и моя работа лишь утвердила меня в уверенности, что еще лучшие намерения только чуть уменьшат уклон этой дороги. Невозможно отнять половину культуры и надеяться при этом, что оставшаяся будет процветать. Я по крайней мере старался держать таких умников подальше отсюда и сохранить столько исконных обычаев, сколько осмелился.

Ну, например, я не запретил военных похождений молодых мужчин Ньягаты, хотя во всех остальных районах они запрещены уже давно. Это ведь не война в традиционном европейском понимании. Она ведется не ради рабов или земель. Это ритуальные поединки на копьях и щитах, редко приводящие к серьезным травмам самих мужчин и уж никогда не задевающие женщин и детей. Они ненамного грубее сельского матча в регби, и на этом основывается все здешнее понятие мужественности. В соседних районах без этого рухнула вся культура.

Я не сомневаюсь, что информация о моей внеслужебной деятельности рано или поздно попадет к руководству в Лондоне. Меня могут подвергнуть острой критике, но это не так важно. Я надеюсь и верю, что мы по крайней мере смягчим неизбежный удар.

Что касается религии, не мне говорить тебе об опасности легкомысленных экспериментов в этой области! Даже плохая вера, но поддерживающая какую-то стабильность, лучше смуты…»

На этом письмо обрывалось. Его последние слова.

Критиковать? О, отец, как они тебя критиковали! Они растерзали твой труп на клочки в элегантных залах собраний Уайтхолла. Они развесили эти клочки по мостам, чтобы весь мир мог поглумиться над тобой.

Через три дня после того, как были написаны эти строки, мальчик с побелевшим лицом был поспешно вызван в кабинет директора Фэллоу. Но уже до этого он успел увидеть утренние газеты. Телеграмма из Лондона пришла через два часа. Одно это было достаточно тяжело. Гораздо тяжелее оказалось читать письма мертвых уже людей, продолжавшие приходить еще два месяца. Письма, полные радужных планов поездки на родину, воссоединения семьи. Каждую неделю новый корабль швартовался в Лондоне, и рана открывалась вновь, не успев зарубцеваться. Еще через год, когда на ране появилась корочка и он мог даже улыбаться, не чувствуя себя виноватым, – именно тогда это ужасное заключение комиссии снова отворило кровь.

А еще через два месяца какой-то безмозглый адвокат прислал ему ящик родительских вещей, каким-то образом избежавших огня. Хорошо еще, святоша Роли не догадался сказать ему о них. Они пролежали у него на чердаке до прошлой недели. По дороге в Париж Эдвард задержался на ночь в Кенсингтоне, чтобы забросить туда все барахло, оставшееся у него после Фэллоу. Только тогда он нашел этот ящик, а в нем – необычное письмо.

Что все это значило? Кто такой Джамбо? Что еще за Долина Царей? Мистер Олдкастл из министерства по делам колоний проживал в Кенте – может, он имеет какое-то отношение к упоминавшейся в письме кентской группе? Единственный, кто мог бы ответить на эти вопросы, был сам мистер Олдкастл. Теперь, когда Эдварду некуда было спешить, он собирался переслать ему копию письма. Оригинал он сохранит навсегда – последние отцовские слова.

Шум шагов и гул голосов в коридоре объявили, что пришло время для посетителей. Алиса точно придет, она никогда не опаздывает. Эдвард отложил письмо и скрестил пальцы. Как только может кто-то дышать спокойно?..

Алиса была первой, кого он увидел в Англии, – она приехала в Саутгемптон встречать его. Спокойная юная леди лет пятнадцати, стоявшая на причале с теткой Гризельдой: Роланд оказался слишком занят, чтобы уезжать из города. Эдвард встретился с ним в тот же вечер, и они с первого взгляда невзлюбили друг друга. Взаимная неприязнь вскоре переросла в непримиримость характеров. Возможно, только Алиса и Гризельда удержали перепуганного двенадцатилетнего подростка от самоубийства в те первые недели в этой странной зеленой, сырой, каменной Англии, полной туманов и бледных лиц.

Он отправился в Фэллоу осенью, и то, что для всех остальных новичков казалось кошмаром чужого окружения и одиночества, стало для него блаженным облегчением. Той зимой Гризельда покинула этот мир – тихая, добрая женщина, чем-то похожая на мышку, оказавшаяся не в состоянии выдерживать своего знаменитого, фанатичного, властного мужа. С тех пор Роланд сделался значительно хуже – громче, эксцентричнее, нетерпимее.

Конечно, школа лишила его и общения с Алисой. Они виделись редко, но их письма долетали через Англию за один день, не то что двенадцать недель, за которые доходила почта до Кении. Когда бы ему ни стало одиноко, он писал Алисе и через два дня получал ее ответ, полный спокойного утешения и ценных советов.

Шли годы. Оглядываясь назад, он понимал, что ему стоило написать родителям, как обстоят дела между ним и преподобным Роландом. Но это значило стать доносчиком. Нет, Эдвард не мог так опуститься. Ему и в голову не приходили такие слова, как «трагедия», «наследство», «душеприказчик»… Планы воссоединения семьи строились, обдумывались – и все это резко оборвалось неожиданной резней, случившейся за несколько дней до отъезда Экзетеров из Ньягаты. Корабль, который должен был доставить их на родину, привез подробности их смерти.

Еще до трагедии Роланд Экзетер выказал очевидное стремление обратить племянника и племянницу в свою веру – такую, какой он ее понимал. Завещание его брата называло его опекуном осиротевшего мальчика и дважды осиротевшей девочки, и он повел себя, как миссионер, заполучивший в свои руки двух каннибалов, дабы спасти их от геенны огненной.

Эдвард остался в Фэллоу, но поднял знамя свободы и встал на баррикады. Он сделался верным наследником отцовского скептицизма, ведя партизанскую войну – правда, на значительном расстоянии от противника. Ноги его не было в церкви со времени поминальной службе по жертвам Ньягаты.

В коридоре снова сделалось тихо. Может быть, она не придет? Может, ей пришлось срочно уехать в Лондон, или ему просто приснилось вчера ее присутствие?

«Будь я верующим, я бы сейчас молился».

В присутствии других девушек он краснел, заикался и старался убраться от них подальше. С Алисой он мог часами просто стоять и улыбаться. После общения с ней у него болели скулы – от улыбки.

Он не видел ее с того самого дня рождения. Тогда он исхитрился получить внеочередное освобождение от уроков, чтобы поздравить ее. Исхитрился потому, что его опекун не удосужился пригласить племянника – да он, поди, и не знал ничего про день рождения. Правда, не обошлось без помощи Дэвида Джонса – Джинджера. Но старый прожженный воспитатель давно уже знал, откуда ветер дует.

Разница в три года казалась теперь не такой уж существенной. В Африке это было пропастью между большим ребенком и маленьким ребенком. В Англии – между мальчиком и девушкой. Теперь ей двадцать один, но и он уже мужчина, разве что официально не достигший совершеннолетия. Он вырос до пяти футов и одиннадцати с тремя четвертями дюймов.

Весной он даже начал отращивать усы. Результат оказался не совсем удовлетворительным, да и Алисе это явно не очень понравилось, так что усы он сбрил, вернувшись в Фэллоу. Главное, что попробовал.

В затихшем коридоре звонко простучали каблучки. Он затаил дыхание.

Вошла Алиса. Выглянуло солнце, запели птицы. Она всегда производила такой эффект, даже в унылой бурой больничной палате.

Она прошла прямо к кровати, и на какое-то безумное мгновение Эдварду показалось, что она поцелует его. Но она только выгнула дугой брови и протянула ему плетеную сумку, полную книг. Он положил все это на край кровати.

Даже при ее стесненных обстоятельствах Алиса одевалась очень хорошо. На ней было сегодня что-то темно-серого цвета, под цвет глаз – бумажная ткань в складочку от локтей до колен, с широким поясом на талии. Бог знает, что там еще носят леди под этим. Должно быть, ей жарко в такой день, но на внешности ее это не отражалось. Она сняла свою украшенную розами шляпу и положила ее вместе с зонтиком в ноги кровати. Потом придвинула стул. Ее глаза оценивающе изучали его.

Он понял, что смотрит на нее застывшим взглядом.

– Спасибо, что пришла.

– Пришлось пообещать, что мы не будем говорить о деле. – Она ткнула пальцем в сторону двери, изобразив, как кто-то пишет. – Ты выглядишь заметно лучше! – Она улыбнулась. – Я рада.

– Обыкновенно врачи рекомендуют в подобных случаях поцелуй.

– Нет, это всего лишь предрассудок. Поцелуи чрезмерно возбуждают пациентов.

– Они полезны для сердца и улучшают кровообращение.

– Я не сомневаюсь. Нет, серьезно, как ты себя чувствуешь?

– Скучно.

– Нога очень болит?

– Дергает время от времени. Нет, я вполне тип-топ. В форме.

– Ты сбрил усы!

– Это все ветер в начале июня – он виноват.

Алиса окинула выставку цветов одобрительным взглядом.

– Впечатляюще! От судебных клерков и душеприказчиков, или имеются и личные?

Алису нельзя было назвать красавицей. Ее волосы были неопределенного каштанового цвета, хотя блестящие и ухоженные. Зубы ее могли бы показаться кому-нибудь великоватыми, нос выиграл бы, будь он на полдюйма короче. В общем, ее лицо можно было бы охарактеризовать как лошадиное – только не вслух и не при Эдварде. Зато такого спокойного юмора, как у нее, не было больше ни у какой женщины. Он не променял бы ее ни на кого в мире.

– Дядя уже навещал тебя?

– Навещал. Ты еще не отобрала у него свои деньги?

– Такие дела требуют времени, – доверительно сказала она.

– Пока Нил замерзнет? Он ведь тратит все на своих проклятых каннибалов! Он несет им свет Истины, сжигая твои пятифунтовые банкноты!

– Я не уверена, что это самое точное сравнение.

Она пожала плечами и посмотрела на часы – его подарок на день рождения, купленный на деньги, отложенные из регулярных поступлений от мистера Олдкастла.

– Ладно, посмотрим. Не будем терять времени, разговаривая о Черной Смерти. Миссис Питере была лапочка, но мне обязательно надо успеть на поезд три сорок. Скажи мне, что случилось в выходные на Троицу.

– На Троицу? Ей-богу, это когда я затащил самую прекрасную девушку в мире в парк и объяснил…

– Не в Лондоне. В Фэллоу. – Она снова предостерегающе покосилась на дверь, за которой, наверное, строчил пером полисмен. – Тут меня выследил у гостиницы ваш Джинджер Джонс. Он и передал мне эти книги для тебя. Он хочет, чтобы их потом вернули. Насколько я поняла, это все пикантные французские романы, которые он не осмеливался давать вам читать, пока вы были учениками.

– Ты думаешь, это в моем вкусе?

Она одарила его мимолетной улыбкой. Интимной, тайной улыбкой, означавшей в детстве какую-нибудь очередную проказу, а теперь намекавшей на более желанные возможности, – во всяком случае, он так надеялся. Когда-нибудь скоро…

– Ты теперь взрослый. Знаешь, а если тебя будут долго держать на вытяжке, ты станешь еще выше. Только вот будет ли тогда вторая нога доставать до земли? Так вот, в тот выходной на Троицу, когда тебя отпускали в Лондон, к вам в Тюдор кто-то залезал ночью. Взлом.

Что ей до этой ерунды, когда у них всего час на встречу, а будущее грозит рухнуть в тартарары – его собственное будущее, империи, Европы… Зачем обсуждать бессмысленные школьные шалости? Однако выражение ее лица говорило, что это важно, и он не стал спорить.

– Джинджер Джонс знает об этом больше моего. Только он раньше не говорил, что это взлом. Бобби он рассказывал, что входная дверь осталась запертой изнутри. Несколько ребят из старших классов проснулись от хрипа. Что бы это ни было, но их дверь тоже была на защелке. Младшие утверждали, будто видели женщину, бродившую по спальням. Правда, они тогда не были слишком уверены в этом, потому что только что заснули. Странное дело, верно, но никто его так и не распутал. – Он посмотрел на девушку – она недоверчиво нахмурилась. – Мы обсуждаем компанию из трехсот молодых особей мужеского пола. Ты ждешь от них благоразумия?

Алиса покосилась на лежащую рядом с ней «Таймс», взяла ее и стала обмахиваться ею, как веером.

– Он говорил что-то про копье.

– Да? – Значит, Джинджер рассказал ей об этом… – Верно, в моей комнате в Тюдоре кто-то оставил зулусский ассагай с выставки Матабеле. Она как раз проходила тогда в главном здании. Вот и все. Возможно, кто-то болтал о том, что ночью я был в городе. Отличников часто не любят, особенно если они вздули кого-то. Но я неделями до этого замечательно держал себя в руках – в ожидании встречи с тобой. Если не считать ассагая, ничего не пропало или… Что-то не так?

– Где находилось это копье, когда ты нашел его?

– Его нашел Джинджер Джонс. Это он устроил обыск. У него ведь ключи от всех комнат.

– Оно торчало, проткнув насквозь матрас?

– Так он сказал. Чего это он снова оседлал любимого конька?

Алиса покосилась на дверь, дав ему возможность полюбоваться на себя в профиль. В профиль она казалась еще красивее, прямо как славная королева Бесс в расцвете лет.

– Мистер Джонс думает, не предполагал ли тот, кто проткнул твою кровать, что ты будешь лежать в ней. Твое имя ведь написано на двери, верно? Кто бы это ни был, сначала он забрался в центральное здание и нашел твое имя в списках. Мистер Джонс говорит, кто-то шарил и там. Потом этот кто-то выдернул из стены две стальные петли – чтобы взять копье, – отправился в Тюдор и нашел твою комнату. Тебя не было, и он в приступе разд…

Эдвард рассмеялся и больно дернул ногу.

– Запирать и отпирать двери не с той стороны? Одно дело замок, совсем другое – задвижка! Старина Джинджер совсем спятил!

Алиса, казалось, не заметила, как он вздрогнул. Она улыбнулась.

– Он признался, что читает эти жуткие дешевые книжки ужасов, которые конфисковывает. – Девушка озабоченно вздохнула. – Он считает, что имела место вторая попытка, только на этот раз не того… – Она выгнула бровь, предлагая Эдварду договорить за нее.

– Боже! А я-то считал, что старина – один из самых здравомыслящих людей в Фэллоу. Ну с какой стати кому-то убивать меня? У меня нет денег. Если святоша Роли и оставит мне хоть что-то от родительского наследства, то это составит не больше нескольких сотен. У меня нет врагов, во всяком случае, я не могу вспомнить.

«Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом, иль трупами своих всю брешь завалим…» Почему это ему на ум пришли эти строки? Ах, да, бредовый сон с диккенсовским персонажем, уверяющим, что он и есть мистер Олдкастл. С ночи прошло Бог знает сколько времени, а сон все держится в памяти. В пролом, друзья?

– Враги могут быть у каждого, – рассудительно сказала Алиса.

Он вспомнил про письмо, но решил не беспокоить ее до тех пор, пока не поговорит с мистером Олдкастлом.

– Ты имеешь в виду мои мозги, смазливую внешность, может, еще персональный магнетизм? Ну, допустим, они возбуждают зависть, где бы я ни появился, но этого можно ожидать. Ревнивые поклонники – вот серьезная угроза. Представь себе: увидев пламенную любовь, которую ты пробуждаешь во мне своим игривым взглядом, и воспылав ревностью, какой-то ублюдок пытается устранить меня с поля. Вот только кто он – этот копьеносец, что открывает щеколды с другой сто…

Алиса удивленно приподняла брови, и он смолк, ощущая себя идиотом. Она молчала, но ее глаза сказали ему достаточно. У Джинджера Джонса имелся повод настаивать на своей теории. Объясни одно вторжение, и ты сможешь объяснить второе? Кстати, запертая изнутри дверь в Грейндж делает Эдварда Экзетера единственным возможным подозреваемым в убийстве Тимоти Боджли.

– Это занятная проблема, – протянула она, поигрывая перчатками. – А что насчет той женщины, которую – как им казалось – видели ребята? Они рассказывали о ней до или после того, как обнаружили запертую дверь?

– Представления не имею! Что-то мне не верится, что ты проглотила все это. Ты ведь обычно отличаешься благоразумием!

– Мальчикам можно верить?

– Славные ребята, – признал он.

– Мистер Джонс сказал еще, что ты, возможно, уловил какие-то намеки, которые не заметили воспитатели. Он говорит, так бывало часто.

– Не в этом случае. Большинство ребят винят во всем суфражисток. Директор рвал и метал. Он отменил половину каникул, потому что никто не признался.

– Это обычная практика?

– Общее наказание или то, что никто не сознался?

– И то, и другое.

– Нет. Ни то, ни другое, – признался он. И еще более странным было отсутствие ропота со стороны безвинно пострадавших.

Перед его глазами вдруг возник образ маленького серьезного Коджера Карлайля с веснушками, пылающими от возбуждения. Он взахлеб говорил что-то про женщину с длинными кудрявыми волосами и белым как мел лицом. Но это же точь-в-точь описание того кошмара, что до сих пор терзает Эдварда! Коджер и дожив до ста лет не сможет сочинить убедительной лжи. Это, должно быть, простое совпадение! Или, валяясь в бреду, Эдвард вспомнил этот рассказ и переместил его в другую историю?

С минуту он просто смотрел на Алису, прежде чем понял, что она серьезно озабочена.

– Ладно, забудь эту ерунду, дорогая! С тех пор прошли месяцы. Это не имеет никакого отношения к тому, что случилось в Грейндж, – тому, о чем мы не должны говорить. Давай лучше поговорим о нас.

– А что с нами?

– Я тебя люблю.

Она покачала головой:

– Я нежно люблю тебя, но по-другому. Тут не о чем говорить, Эдвард. Давай не будем снова об этом! Мы в близком родстве, и я на три года старше…

– С годами это значит все меньше и меньше.

– Чушь! В тысяча девятьсот девяносто третьем мне исполнится сто лет, а тебе только девяносто семь, и ты будешь бегать за юбками, вместо того чтобы катать меня на кресле с колесиками. Я надеюсь, мы навсегда останемся друзьями, Эдди, но не более того.

Он подвинулся, чтобы устроиться поудобнее, хотя перепробовал уже все варианты и ни один не оказался по-настоящему удобным.

– Милая Алиса! Я же не прошу тебя сейчас о согласии…

– Именно это ты и делаешь, Эдвард.

– Никаких окончательных решений, – отчаянно сказал он. – Мы еще слишком молоды. Я просто прошу тебя рассматривать меня в качестве серьезного претендента – на равных с остальными. Я хочу только, чтобы ты думала обо мне как…

– Это твое последнее предложение. Вначале ты просил о гораздо меньшем.

Теперь она обмахивалась еще ожесточеннее. Он провел рукой по взмокшей голове. Да, женские одежды не приспособлены к такому жаркому лету. По-своему ему повезло – на нем только бумажная рубашка. Впрочем, как мужчина вообще может взывать к женщине, валяясь на спине с задранной вверх ногой?

– Извини меня за настойчивость. Спишем ее на преходящую юношескую нетерпеливость. Ты сама сказала, что не собираешься принимать окончательных…

– Эдвард, замолчи! – Алиса хлопнула газетой по колену. – Выслушай меня внимательно. Наш возраст мало что значит – в этом я с тобой согласна. Проблема не в этом. Во-первых, я никогда не выйду замуж за кузена. Наша семья и без того достаточно странная, чтобы добавлять еще и кровосмешение. Во-вторых, я не отношусь к тебе как к кузену.

– Это уже многообещающе.

– Я отношусь к тебе как к брату. Мы росли вместе. Я действительно люблю тебя, сильно люблю, только не так, как тебе хотелось бы. Девушки не выходят за своих братьев! Они и не хотят выходить за братьев. И в-третьих, ты не принадлежишь к тому типу мужчин, за кого я хотела бы выйти замуж.

Он вздрогнул:

– Что у меня не так?

Она печально улыбнулась:

– Я ищу пожилого богатого промышленника, бездетного и со слабым сердцем. Ты – романтически настроенный студент-идеалист с горящими глазами и в придачу здоровый, как бык.

Эдвард вздохнул:

– Раз так, позволь мне быть твоим вторым мужем. Помогу тебе промотать наследство.

В конце концов они перешли на более приятные для обоих темы, вспоминая детские годы в Африке. Все белые, кого они знали, погибли при резне, но их друзья-туземцы выжили. Они говорили еще о множестве самых разных вещей, но не о том, о чем ему хотелось бы говорить, – не об их совместном будущем. Несколько раз он ловил себя на мысли, что лежит, словно дохлая овца, бестолково улыбаясь ей, счастливый одним ее присутствием. Наконец Алиса посмотрела на часы, негромко взвизгнула и вскочила.

– Мне пора бежать! – Она стиснула его руку. – Береги себя! Остерегайся зулусских копий.

Он почувствовал на щеке божественное прикосновение ее губ. Запахло розами. Потом она ушла.

Позже он просмотрел книги, присланные Джинджером Джонсом, и пришел к выводу, что они решительно не из тех, которые ему хотелось бы прочитать, лежа на больничной койке. А может, и вообще никогда. Это все из-за моего романтического идеализма с горящими глазами, подумал он. Большинство книг оказалось изрядно потрепанными, словно старик многократно их перечитывал или они часто переходили из рук в руки. Потом он случайно наткнулся на закладку, на которой красовалась надпись зелеными чернилами:

Noel, 1897

Vous Inculper,

Auant de savoir ce lui qui est arrivee,

Gardez-vous Bien. [4]

Подобные надписи имелись в каждой книге, каждая – чернилами нового цвета и другим почерком. Из этого можно было сделать вывод, что констебль Хейхоу не знает французского. Разместив книги в алфавитном порядке и прочитав все отдельные записи как целое письмо, Эдвард перевел:

«Задняя дверь была заперта изнутри; переход из кухни в дом – заперт, но ключ пропал. Они не могут обвинить вас, пока не найдут, куда он делся. Поосторожнее с любыми заявлениями, которые могут быть использованы против вас».

Два человека в запертой кухне, один мертвый, другой раненый – с какой стороны заперта дверь? Да, положеньице…

Трижды ура хитрюге валлийцу!

 

26

Элиэль проснулась, дрожа от холода. Она лежала в темноте на своем тюфяке. Ее разбудили холод и голод. Далекие звуки пения, доносившиеся из храма, подсказали ей, что час еще не поздний. Труппа, должно быть, уже в Суссвейле. Скорее всего они сейчас играют «Падение Трастоса» для добрых жителей Филоби. Будь проклят Филоби вместе с его пророчествами!

Пальцы болели от ощипывания кур. Элиэль оставила окно открытым – далеко не самый разумный поступок в Наршленде. Она устало поднялась и захромала закрыть окно.

Под ней там и тут светились окна. В кристально чистом горном воздухе небо ярко светилось мириадами бриллиантовых звезд. Нарсиане вечно кичатся своими звездами. И две луны. Вон она, Эльтиана – злобное красное пятнышко высоко на востоке. Смотрит, поди, на свою пленницу и смеется. Под ней бросал ярко-синий отсвет на снежные пики Наршвейла только что взошедший над дальним концом долины маленький полумесяц Иш. Зеленого Трумба не было видно вовсе. Элиэль высунулась и еще раз осмотрела небо удостовериться – и прямо перед ее глазами появился Кирб’л!

Ей еще никогда не приходилось видеть пришествие Кирб’ла. И вот ей повезло! Только что на этом месте не было ничего, кроме звезд, а в следующее мгновение их уже затмила сиянием золотая точка Кирб’ла. Элиэль даже почудилось, что она может разглядеть диск. Обычно Кирб’л, как и Эльтиана, казался простой точкой, похожей на звезду. Хотя не бывает звезд ярче этой, к тому же из чистого золота.

У всех лун случаются затмения, но ни у одной они не происходят так резко. Порой Кирб’л даже двигался не в том направлении. Через несколько минут Элиэль и впрямь заметила, что Кирб’л движется против хода звезд, опускаясь на востоке. К тому же он смещался на юг, чтобы избежать Иш с Эльтианой. Кирб’л, луна, которая ведет себя не так, как остальные, – направляясь то на север, то на юг. Порою яркий, порою тусклый – Кирб’л-Шутник, Кирб’л-бог, воплощение Тиона в Нарше. Уж не знак ли это ей, чтобы она не теряла надежду? Или Шутник просто смеется над ее мучениями? Кирб’л-лягушка подает ей знак! Добрый или дурной?

Элиэль решила, что добрый. Она закрыла окно, завернулась в одеяло и опустилась на колени помолиться. Молилась она, разумеется, Тиону. Она не хотела молиться ни богине похоти, ни богу смерти, ни Деве, которая не защитила ее от несправедливости. Чиол-Отец взял ее монеты, а в ответ дал жестокую судьбу. Но Тион – бог красоты и искусства, и в Нарше он – Кирб’л, и он дал ей знак.

 

27

– Ваше полное имя, пожалуйста.

Эдвард сообщил имя и дату рождения. Он чувствовал себя так, словно встречался с незнакомым игроком. Первые шары будут простыми и незамысловатыми – противники примериваются друг к другу. Потом пойдут крученые.

Была середина вторника – с отъезда Алисы прошли сутки. Самым примечательным, что случилось за эти двадцать четыре часа, было то, что повязку на голове сменили клейким пластырем. Часть пластыря пришлась на волосы, причиняя дикую боль при движении головой.

Он уже почти обезумел от скуки, так что поединок ума с законом пришелся очень даже кстати. Будучи невиновным, он считал, что ему нечего бояться – если игра ведется честно. Если же карты подтасованы, дьявол его побери, если он не сможет перехитрить эту деревенскую тыкву-полицейского; все, что он скажет, будет использовано в качестве обвинения. Он никогда не ожидал услышать эти жуткие слова официального предупреждения, адресованные ему лично.

– Вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы отвечать на вопросы сейчас, мистер Экзетер?

– Да, сэр. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам найти убийцу.

– Что вы можете рассказать о событиях прошлой субботы, первого августа?..

Лизердейл казался усталым. Он страдал от жары и своего веса. Его лицо покраснело еще сильнее и блестело от пота. Шея выпирала из-под воротничка. Кончики нафабренных усов понуро свешивались вниз, вместо того чтобы гордо торчать вверх. Эдвард раздумывал, не предложить ли ему снять пиджак и даже жилет, но решил, что это не входит в требования честной игры. Со своей стороны Лизердейл вел себя не слишком спортивно – он поставил свой стул у стены, так что Эдварду приходилось сильно поворачивать голову, чтобы видеть его. Сержант в форме сидел с другой стороны от кровати и напоминал Эдварду о своем существовании только скрипом пера.

Каким бы абсурдом это ни показалось, но Эдвард чувствовал себя гораздо спокойнее, чем его гости. Вот только шея быстро уставала. Нога перестала болеть – главное не шевелить ею. Ну что ж, сыграем!

Следующий вопрос:

– Знакомы ли вы с помещениями кухни в Грейфрайерз-Грейндж?

– Да. Я останавливался там и раньше. Мы с Тимоти всегда устраивали набег на кухню, когда все остальные ложились спать. Мы делали вид, будто боимся, что нас раскроют. Но я подозреваю, миссис Боджли знала, чем мы занимаемся, и не была против.

– А в субботу она тоже не была против?

– Что? – Эдвард чуть не рассмеялся. – Тимоти мог бы подпустить меня к полке с лучшим коньяком, и его родители не брали бы это в голову. Ну, конечно, мы бы чувствовали себя парой настоящих воришек, если бы кто-нибудь застал нас сидящими там при свечах…

– Вас бы огорчило, если бы кто-нибудь застал вас там вдвоем в этот час ночи?

– Слегка огорчило бы, конечно, – сдался Эдвард, понимая, что беседа сползает на…

– Не поэтому ли вы заперли дверь?

– Мы не запирали. – Инспектор не должен знать, что Джинджер сообщил ему о пропавших ключах. Он вообще не должен выказывать интереса к ключам.

– Вы говорили, что ваши воспоминания о той ночи туманны, и все же помните такие подробности? Вы покажете под присягой, что ни вы, ни ваш спутник не запирали дверь на кухню?

– Я готов присягнуть в том, что не помню, чтобы я запирал ее, и не видел, чтобы это делал Волынка. Ни в тот раз, ни в полдюжине других случаев, когда мы находились там в схожих обстоятельствах. Я помню, что позже люди стучали в дверь, пытаясь войти, значит, кто-то должен был запереть ее. – Трудно было не улыбнуться, делая такое замечание.

– Или задвинуть на засов.

– На этой двери нет засова… или есть?

– С вашего позволения, – холодно улыбнулся Лизердейл, – вопросы буду задавать я.

Он продолжал подавать простые шары, а Эдвард продолжал парировать их. За прошедшие два дня он вспомнил довольно много, но все еще отрывочно: Волынка провожает его в его комнату, разговор о войне через порог. Волынка заходит потрепаться. Волынка распинается насчет «Затерянного мира»…

Инспектор потянулся, взял книгу со столика и вгляделся в обложку.

– Сэр Артур Конан Доил? Хороший человек. Мне нравилось, что он писал о войне и этих бурах. Ну а сейчас нам не помешал бы его мистер Шерлок Холмс, вам не кажется, сэр? – Таким уютным говорком жителя западных графств он мог бы обсуждать перспективы на урожай. Однако Эдварда этим не проведешь.

– Перечислите мне улики, инспектор, и я раскрою это дело, не вставая с кровати.

– Хорошо бы! – Лизердейл зловеще подкрутил усы.

Эдвард решил больше не шутить.

Если то, о чем говорил Джинджер Джонс, верно, Эдварда Экзетера не могли больше держать под негласным арестом. В конце беседы он попросит перевести его в общую палату, пусть даже его соседями будут только фермеры или торговцы. По крайней мере с ними можно поговорить о кризисе. Приказ о мобилизации должен быть объявлен уже сегодня. Бельгия отвергла ультиматум Германии. Если прусский сапог шагнет за линию границы, Британия вступит в войну. Надо, однако, быть осторожным с этим фараоном…

– Остальные слуги легли спать?

– Не помню, сэр.

– Что вы делали в кухне, точнее, пожалуйста.

– Все, что я помню, я уже…

Он чувствовал себя, словно провинившийся школьник. Конечно, серьезных неприятностей у него в Фэллоу не было со времен буйного детства в младшем четвертом, и он знал, что ставки теперь значительно выше, чем порка или несколько часов карцера. Его шея зверски затекла. Несколько следующих ответов он адресовал потолку. Неприятель видел его, а он не видел неприятеля, и это ему не нравилось.

Разумеется, наиболее вероятным объяснением трагедии было то, что они двое напоролись на шайку грабителей и попытались изобразить из себя героев. Взломщики убили Волынку, спустили Эдварда с лестницы и удрали. Но если сведения Джинджера Джонса верны, они не могли бежать через заднюю дверь, запертую на засов изнутри. Скорее всего они вышли через главный дом, заперев дверь и захватив с собой ключ. Хотя Джинджер ничего не говорил про парадный вход и другие возможные пути бегства, оставалась вероятность того, что убийца или убийцы были вовсе и не взломщиками, а кем-то из слуг генерала Боджли. Поскольку Боджли фактически являлся хозяином округа, это расследование может быть для инспектора Лизердейла не более чем рутиной. Должно быть, он находится под жутким давлением. Он использует все трюки, какие есть у него в арсенале. Даже романтичный идеалист с горящими глазами знал, что вот-вот пойдут крученые шары.

Голоса бубнили, перо констебля скрипело, из открытого окна доносился шум машин и повозок. В коридоре разговаривали посетители, а Лизердейл продолжал использовать драгоценные часы Эдварда. Может, там, за дверью, мнется в ожидании своей очереди Джинджер Джонс или кто-то другой?

– Но вы никогда не видели эту женщину раньше?

– Я вообще не уверен, что видел ее, инспектор. Возможно, это всего лишь обман зрения. – Стоило ли это признавать?

– Вы вчера что-то кидали в своего дядю?

Вот оно!

Эдвард повернулся, чтобы вопросительно посмотреть на Лизердейла, и потянулся к столику.

– Нет. Я только метнул эту миску или другую такую же.

– Зачем?

Он подавил соблазн ответить: «Я не знал, для чего еще эта вещь».

– Я метнул ее в книгу, которую он держал. Я могу попасть в шестипенсовик на том конце крикетной подачи, – ответил он совершенно спокойно, приподнимая миску. – Выберите любой цветок в комнате, и я попаду в него, даже лежа вот так.

– В этом нет необходимости. Так зачем вы бросили миску в доктора Экзетера?

– Я не делал этого.

– Ладно, тогда зачем вы бросили миску в Библию?

– Мой дядя – религиозный фанатик. Я бы сказал, религиозный маньяк, но, увы, не обладаю необходимой квалификацией для такого заключения. Он годами пытается обратить меня в свою веру, и если уж он разойдется, его не остановить. Я не мог уйти, так что единственный способ избавиться от этого пустозвона, который я смог придумать, – устроить сцену. Вот я и устроил сцену.

– Вы не могли просто попросить его уйти?

– Я пытался, сэр.

– Вы могли позвонить сиделке и попросить ее вывести его.

– Он мой законный опекун и известный проповедник. Он мог сопротивляться и, возможно, одержал бы верх.

– Из какой веры он пытался обратить вас? – Лизердейл менял темы, как мошенник двигает шары.

– Из веры в то, во что верили мои родители.

– А во что они верили?

– Мой отец говорил: «Не говори о вере, покажи ее».

– Вы отказываетесь отвечать на вопрос?

– Я ответил на вопрос. – Какое это-то имеет отношение к смерти Волынки?

– Меня учили, что ценятся не слова, а поступки. Отец считал, что оголтелые, нетерпимые миссионеры вроде моего дяди Роланда нанесли непоправимый ущерб несчетному количеству людей, навязывая им чужие нормы ценностей и веры. В результате эти люди оказались в смятении. От их племенных обычаев ничего не осталось, а то, что предлагалось взамен, не понималось ими. Он считал…

«Может быть использовано в качестве свидетельства…» Даже если Лизердейл и отличается широтой взглядов и терпимостью – доказательств чего до сих пор не было, – в любом нормальном английском жюри присяжных всегда найдется пара догматичных христиан. Эдвард глубоко вздохнул, проклиная себя за глупость: опять не уследил за языком.

– Отец считал, что человек должен делать свою жизнь примером для других, для себя и для того бога – или богов, – в которого он верит. Надеюсь, вы не хотите проповеди, не так ли, инспектор?

– И это спровоцировало вас на метание миски?

Еще один крученый!

– Он оскорблял моего отца. – Эдвард решил занести эти слова в протокол.

– Он обвинял его в поклонении Дьяволу. – Попробуйте-ка вынести это на суд двенадцати честных людей и закона!

– Именно такими словами – «поклонение дьяволу»?

– Примерно такими. А как бы вы реагировали, если кто-то…

– Мы интересуемся вашими реакциями, сэр. Вы всегда становитесь буйным, когда кто-то делает неуважительное замечание о вашем отце?

– Я не помню никого другого, способного на подобную бестактность.

По мере продолжения допроса западный говор Лизердейла становился все более протяжным. Интересно, подумал Эдвард, так ли выделяется его поставленное в школе произношение? Он попытался справиться с этим, но подобные попытки съедали драгоценные мозговые клетки, так необходимые ему для ответов. Он понял, что по каким-то причинам полицейский невзлюбил его и наслаждается его промахами.

– Что заставило вашего дядю выдвинуть такое обвинение?

Эдвард потер затекшую шею.

– Спросите его. Я не в силах понять ход мыслей своего дяди.

– В молодости он и сам был миссионером.

– Да, я знаю.

– Где вы родились, мистер Экзетер?

Какое это имеет отношение к смерти Волынки?

– В Британской Восточной Африке. В Кении.

Вопросы лягушками прыгали с темы на тему: Кения, Фэллоу, Грейндж. Каждый раз, когда Эдвард отвечал вопросом на вопрос, Лизердейл менял тему и подходил к нему с другой стороны. Что за гадостью они красят здесь потолки!

– А как ваш отец относился к миссионерам в Ньягате?

– Понятия не имею. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я уехал оттуда. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я последний раз говорил с отцом. Мальчики в этом возрасте редко считают родителей смертными, не говоря уже о расспросах на эту тему.

– Раньше вы говорили несколько иначе.

– Верно, – согласился Эдвард, злясь на себя. – Я помню, что он говорил мне насчет миссионеров, но не знаю, как он с ними поступал на деле. Я помню, как к нам на пост приезжали миссионеры и встречали хороший прием.

– Можете вы назвать кого-то из них?

– Нет. Это было так давно…

– А преподобный доктор Экзетер приходится братом вашему отцу?

– Приходился братом. Мой отец погиб, когда мне было шестнадцать.

Лизердейл подкрутил ус.

– Приходился вашему отцу младшим братом?

– Вовсе нет! Он гораздо старше.

– Есть ли у вас доказательства, мистер Экзетер?

– Я довольно хорошо знаю обоих.

– А документальные свидетельства?

Эдвард недоуменно посмотрел на него:

– Сэр, какое это имеет отношение к расследованию?

– Будьте добры, отвечайте на поставленный вопрос.

– Я полагаю, что возраст отца записан в моем свидетельстве о рождении. Боюсь, я редко перечитываю свое свидетельство о рождении.

Манеры! Он начинает огрызаться. Ему показалось или в глазах Лизердейла действительно вспыхнул огонек? Он сидит против света, так что трудно сказать наверняка.

– Когда британский подданный рождается в колониях, кто заполняет свидетельство о рождении?

– Полагаю, администратор округа.

– Значит, ваше свидетельство о рождении заполнено рукой вашего отца?

– Возможно. Обязательно посмотрю, когда выпишусь из больницы.

– Я спрашивал вас о возрасте вашего отца. У вас имеются доказательства вашей точки зрения непосредственно здесь, под рукой – ну, например, фотография?

Что за наглость! Лицемер чертов! Этот наглец рылся у Эдварда в кошельке, пока он лежал без сознания! Желание встать и одернуть его казалось просто неодолимым.

– У меня есть фотография.

– Не будете ли вы любезны показать ее?

Кипя гневом, Эдвард открыл тумбочку и достал кошелек.

– Только, пожалуйста, осторожнее. Она хрупкая, а это единственная сохранившаяся фотография моих родителей.

Лизердейл почти не смотрел на снимок.

– На ней ваши родители сняты в Африке?

– Да. Ее сделал кто-то из гостивших у нас и прислал ее нам еще до моего отъезда.

– Так когда она была сделана?

Куда клонит этот хитрый дьявол?

– В тысяча девятьсот восьмом. Мне тогда было одиннадцать, почти двенадцать.

– И как по-вашему, сколько лет мужчине на фотографии, сэр?

Не выпуская фотографии из рук, Лизердейл дал ее Эдварду, чтобы тот мог посмотреть.

– Около сорока, полагаю. Никак не пятьдесят. И наверняка больше тридцати.

Изображение и без того не отличалось четкостью, а за шесть лет в кошельке карточка основательно вытерлась, словно группа на веранде стояла в густом тумане. Лицо его матери закрыла тень. Вот он сам стоит перед родителями, застенчиво улыбаясь, рука отца покоится на его плече.

– Ваш отец – Камерон Экзетер, сын Орейса Экзетера и миссис Экзетер, в девичестве Мариан Камерон из Уолд-Холла, Вертинг, графство Суррей?

Эдвард плавал, и еще как. Ему даже показалось, что кровать под ним покачивается. Это похуже экзамена по геометрии. «Докажите, что треугольник А-Дэ-Цэ подобен треугольнику Дэ-Цэ-Ка…»

– Кажется, да. Я не знаю точно, где они жили, кроме того, что это было где-то в Суррее. Я даже имен их точно Не помню.

Лизердейл кивнул, словно ловушка захлопнулась.

– Их старший сын Камерон родился в тысяча восемьсот сорок первом году, мистер Экзетер. Значит, в тысяча девятьсот восьмом году ему исполнилось шестьдесят семь лет. Сколько, вы сказали, ему лет на фотографии?

Эдварду отчаянно хотелось пить, но он не решался брать стакан на случай, если у него дрожат руки.

– Сорок?

– Его мать, ваша бабка, скончалась в тысяча восемьсот пятьдесят пятом, почти шестьдесят лет назад.

– Боюсь, вы что-то путаете. Сложная это штука – арифметика.

– Ваш дядя видел эту фотографию?

– Не знаю. Я мог показывать ее, когда только приехал в Англию. Не помню.

– Постарайтесь вспомнить.

– Это было слишком давно. Я, право же, не помню, сэр. Что вы предполагаете?

– Я предполагаю, что мужчина на фотографии или не ваш отец, или ваш отец не тот, за кого себя выдавал.

Нет, в этом разговоре абсолютно нет никакого смысла! Это просто сети, чтобы запутать его. Эдвард в замешательстве провел рукой по волосам и понял, что весь вспотел. Он повернул голову, чтобы дать отдохнуть шее, посмотрел, как торопливо пишет в блокноте сержант, потом уставился в потолок в ожидании продолжения.

Когда он повернулся к Лизердейлу, тот снова невозмутимо подкручивал усы. Эдвард уже знал – это плохой знак. Впрочем, он вряд ли так уверен, как пытается казаться.

– Вы неплохо поработали, инспектор! – Он со стыдом услышал в своем голосе некоторую дрожь. – Увы, вас скорее всего дезинформировали. Вчера был отпускной день. Вы, наверное, телеграфировали сегодня утром в Сомерсет-Хауз или в министерство колоний, да? Уайтхолл должен сейчас стоять на ушах, это вполне естественно – вот-вот разразится война. Кто-то там ошибся, отвечая вам.

– Всю информацию я получил у вашего дяди.

О Боже! Эдвард придержал язык, прежде чем успел ляпнуть что-нибудь.

– Мне кажется, вам стоит проверить все, что он вам наговорил. Свяжитесь с министерством колоний.

– Ладно. Можете ли вы назвать мне кого-нибудь, с кем бы я мог там связаться, сэр?

С заметным облегчением Эдвард ответил:

– Да! Мистер Олдкастл. Жаль, я не знаю его должности. Я всегда писал ему на дом.

– Его полное имя?

– Джонатан Олдкастл, эсквайр.

– Вы можете вспомнить его адрес?

– Да! В последние два года я писал ему каждую неделю или две. Ага, Дубы, Друидз-Клоуз, Кент.

Лизердейл кивнул и уселся поудобнее.

– Вы списывали в школе этот адрес, сержант?

Послышался шелест страниц.

– Да, сэр, – отозвался сержант.

– И этот мистер Олдкастл отвечал на ваши письма, сэр?

– С завидной регулярностью. Он был очень добр – и щедр.

Снова толстые пальцы потеребили седой ус.

– Экзетер, в Кенте нет населенного пункта под названием Друидз-Клоуз. Пункта с таким названием в Британии вообще не существует.

– Но этого не может быть!

– Сержант, можете ли вы подтвердить то, что я только что сказал свидетелю?

– Да, сэр.

Эдвард помолчал немного.

– Кажется, мне нужен стакан воды, – сказал он.

Начиная с этого момента, все пошло хуже, гораздо хуже. Лизердейлу удалось сбить его с толку, и теперь он не давал ему возможности опомниться. Каким-то образом они вернулись к Грейфрайерз-Грейндж…

– Вы зарезали Тимоти Боджли?

– Нет!

– Вы в этом уверены? Вы точно помните?

– Нет, сэр, я не помню, но…

И к Африке…

– Кто такой «Джамбо»?

– Кто? – яростно переспросил Эдвард. Подлец! Письмо!

– Есть в Англии кто-нибудь, кто знал бы вашего отца?

– Не знаю.

И снова к Грейндж…

– Вам приходилось быть в этом подвале раньше?

– Нет, сэр. Я не помню такого.

– Может ли школьник забыть посещение склепа четырнадцатого века?

– Скорее всего нет. Так что, думаю, я не…

– Вы слышали стук людей в дверь одновременно с криками этой женщины? Она долго кричала? Как долго вы удерживали ее стулом?

Постепенно, неизбежно Эдвард начал сбиваться.

– Вы помните эту вещь, мистер Экзетер?

– О, так вы нашли его! – «Что ты ляпнул, дурак проклятый!»

Лизердейл прыгнул, как кот, выпустив когти.

– Вы знаете, что он был потерян!

– Это ключ. Я не знаю, от чего этот ключ… Нет, я не узнаю его… Многие ключи похожи на этот – большие, ржавые… – Увести его подальше, срочно!.. – Я так понял, потому что вы спрашивали раньше о двери… – Безнадежно. Признав полное поражение, подозреваемый рассказал о послании, переданном ему Джинджером. «Предатель! Доносчик! Стукач!»

Лизердейл закреплял свою победу, разя его вопросами, как сабельными ударами.

– Почему вы убили его? Почему вы спорили с ним? Почему вы кричали? Что вы кричали? Какую тайну он вам открыл? Опишите кухню.

– Большая. Высокая. Очень старая. А что?

– Насколько высокая? Там высокие потолки?

Эдвард вытер вспотевший лоб.

– Откуда мне знать? Пятнадцать футов?

– Двадцать один. Вы помните полку на стене под колоколами?

– Я помню полки, шкафы, а колокола… – Ну да, длинный ряд колокольчиков, по одному на каждую комнату дома.

Лизердейл хмуро улыбнулся.

– Да, это ключ от кухни в Грейфрайерз-Грейндж. Мы нашли его, мистер Экзетер, в горшке на верхней полке.

– Ото!

– Двадцать футов, да еще плохое освещение. На запыленных нижних полках никаких следов, мистер Экзетер. Что вы скажете на это?

– А что вы на это скажете, сэр?

– Я скажу, что единственный способ положить ключ в этот горшок – это бросить его так, чтобы он отрикошетил от потолка. Тот, кто смог сделать такое с первой попытки при плохом освещении, должен быть отменным метателем. Подающим, возможно?

Допрос наконец закончился. Эдвард в отчаянии созерцал, как книги Джинджера Джонса приобщаются к вещественным доказательствам вместе с его драгоценной фотографией – самой дорогой для него вещью на свете. Полисмены ушли.

Он не признался. Ему даже не выдвинуто обвинений, но совершенно очевидно, теперь это только вопрос времени.

 

28

И второй бесконечный день в своей тюрьме Элиэль провела, ощипывая кур. Девочка стерла пальцы до крови. Она занималась этим старательно, ибо, поступи она иначе, это означало бы еще один голодный день и, возможно, порку. На обед ей принесли вареную курицу и куриный бульон. Она видеть больше не могла ничего куриного.

Завтра начнутся Празднества, а ее там не будет. Она больше никогда не увидит Празднеств, никогда не будет петь для настоящих зрителей, никогда не станет актрисой. Хуже всего была мысль о том, что она долго не вынесет такого обращения и сломается. Очень скоро она станет на колени и поцелует башмак Иллы, хотя бы ради общества, ради кого-то, с кем можно было бы поговорить.

Правда, пока она этого еще не сделала.

Элиэль поплакала, чтобы быстрее уснуть.

Проснулась она в темноте. Это было не так, как тогда, когда ее разбудил Жнец. Она медленно, неохотно выныривала из сна. Какой-то звук не давал ей покоя. Она попробовала натянуть на ухо рваное одеяло, но добилась только того, что теперь на холоде торчали пятки.

Вот, снова! Что-то стучит.

Она недовольно подняла голову.

Стук в окно!..

Она поднялась на колени. В темноте Элиэль плохо видела даже квадраты переплета. Но там что-то было! Тук-тук! Это не просто ветер стучит ветвями.

Мгновенный приступ страха сменился возбуждением. Продолжая кутаться в одеяло, она вскочила на ноги и подбежала к окну. По стеклу колотился конец толстой веревки: «Тук-тук!»

Она нетерпеливо задергала задвижку, распахнула маленькую створку и выглянула, но ничего не увидела. По небу неслись облака. Их края были подкрашены зловещим багровым светом Эльтианы. Ни одной другой луны на небосклоне! Только зловещий знак Владычицы!

Пронизывающий ветер растрепал ей волосы и заледенил кожу. Веревка раскачивалась, ударяя по лицу. Ощупав веревку в темноте, Элиэль обнаружила внизу петлю, схватила ее и втащила в комнату. Петля была не скользящая, но всплывшие в памяти ассоциации заставили ее поежиться. Совсем стемнело. Эльтиана скрылась за облаком. Может, это знамение?

Тут веревка дернулась обратно, словно какой-то озорник на крыше потянул ее к себе. Погоди! Погоди! Дай мне хоть капельку времени, отчаянно думала Элиэль, вцепившись в веревку. Ее тянуло к окну. Она дернула изо всех сил, пытаясь не упустить такой возможности. Веревка чуть ослабла.

Кто-то ей явно сигналит. Она нырнула в петлю, пропустив ее под мышки, и забралась на подоконник. Проем оказался маленьким даже для ее роста, но она была ловкой. Она извернулась и уселась на подоконнике ногами внутрь, телом на улице. Девочка крепко держалась за оконную раму. Ветер трепал ее хламиду, мало отличавшуюся от ночной рубахи. Решительно, это не та одежда, которую она выбрала бы для полуночных акробатических упражнений на высоте двух этажей над булыжниками двора. Лучше уж не думать об этом! Ее лицо находилось на уровне каменной перемычки. Элиэль ждала рывка, ощущая, как внутри нее все сжалось, словно она сидит на мамонте, минующем перевал Рилипасс.

Петля затянулась, приняв на себя ее вес. Стуча зубами, она лихорадочно вглядывалась вверх, в черные тучи. Отсюда можно было разглядеть карниз, а над ним – бледное пятно. Лицо? Проверяет, делает ли она то, чего он от нее хочет? Она боялась кричать, и он тоже. Она надеялась только, что у него большие, сильные руки. Девочке показалось, что он помахал, она помахала в ответ. Лицо исчезло.

Она замерзнет до смерти, если он сейчас же не начнет действовать. От холода и неудобного положения глаза ее начали слезиться. Веревка натянулась еще сильнее, врезаясь в спину. Элиэль выпрямилась, отталкиваясь ногой от подоконника, и приготовилась лезть по стене наверх. Вниз она предпочитала не смотреть. На мгновение показалась Эльтиана, озарив все багровым светом. «Быстрее, – подумала она, – пока богиня не видит!»

Веревка пошла вниз. Застигнутая врасплох, она, тихо пискнув, откинулась назад. Ноги ее соскользнули с подоконника, и она больно ударилась коленками о каменную стену. Тут девочка сообразила, что ей нужно спускаться по стене. Камень под босыми ногами был шершавым и холодным.

Должно быть, ее спаситель был исключительно сильным, поскольку он отпускал веревку медленно и плавно. Она увидела под собой приближающееся окно и обогнула его – хорошо, что проемы такие маленькие. Должно еще быть окно на первом этаже. Да, вот оно, и гораздо больше. Очень скоро она ощутила под ногами холодные, ужасно холодные булыжники двора. Элиэль, облегченно вздохнув, прислонилась к стене и пробормотала благодарные молитвы всем богам, которых вспомнила. Кроме Владычицы Эльтианы во всех ее ипостасях, конечно.

Справа от нее светилось одинокое окно. Остальной храм спал. Если богиня и знала о нарушении ее священных повелений, она еще не подняла свою стражу.

Элиэль выскользнула из петли. Веревка продолжала опускаться, ложась кольцами у ее ног. Дрожа от холода, она начала собирать ее. Хорошая веревка дорого стоит. Как это она не догадалась надеть сандалии? Тихое царапанье заставило девочку поднять глаза. На фоне неба вырисовывалось массивное тело – темное на темном, только два глаза слегка светились. Дракон! И он начал спускаться вниз по гладкой стене. Скрежет когтей по камню сделался опасно громким. Она отошла чуть в сторону, не испытывая ни малейшего желания быть раздавленной упавшим драконом. Элиэль всегда знала, что драконы потрясающе умеют лазить, но никогда раньше не думала, что они способны одолеть и гладкую каменную стену.

Рядом с ней показался темный раздвоенный хвост, отчаянно дергающийся из стороны в сторону. Он коснулся земли и тут же подвинулся, уступая место туше. Оч-чень темный хвост! Ну конечно же, это Звездный Луч, а ее спаситель – Т’лин собственной персоной. Кого еще она знает из владельцев драконов? Девочка подавила желание позвать его. Когтистые задние лапы ступили на булыжник. Мгновение Звездный Луч балансировал на них, растопырив кожистые складки и хлопая ими, как маленькими крыльями. Потом извернулся и, отфыркиваясь, опустился на все четыре. Глаза дракона, мерцая, светились бледно-зеленым светом.

Элиэль подбежала к нему и посмотрела наверх.

– Т’лин Драконоторговец!

– Нет, – послышался ответный шепот. – Но дракон его. Он не сделает тебе ничего плохого. – Седок повернулся отвязать веревку. Значит, это Звездный Луч опускал ее по стене.

– Разумеется, не сделает. Это же Звездный Луч.

– Ох, ладно. Давай сюда. – Он протянул руку.

Она колебалась только долю секунды. Кто бы это ни был, она уже доверила ему свою жизнь. Элиэль взялась за руку и стала ждать рывка. Он последовал, но какой-то слабоватый. Тут до нее дошло, что рука, за которую она держится, слишком маленькая и гладкая для Т’лина.

– Уфф! – недовольно произнес шепот. – Ну ты и тяжелая. Чупу! – Дракон повернул голову и в недоумении уставился на него. – Чупу! – повторил он. – Тьфу! Я хотел сказать, Восок!

Звездный Луч вздохнул и послушно подогнул лапы, улегшись пузом на булыжник.

– Ну! – шепнул седок. – Наступай на мою ногу. Лезь сюда, вперед.

Он был почти мальчишка, заметно уступающий ростом Т’лину Драконоторговцу, но Элиэль не собиралась смотреть в зубы дареному дракону. Она вскарабкалась в седло. Положение нельзя было назвать удобным, поскольку задравшаяся хламида оставляла ее ноги голыми, и она была зажата между седоком и жесткой спинной пластиной. Две затянутые в кожу руки сомкнулись вокруг нее.

В ближнем окне зажегся свет.

– Тьфу! – произнес ей на ухо мальчишеский голос. – Держись изо всех сил! Вондо! Зомф!

Командовать Звездному Лучу «Зомф» было, пожалуй, ошибкой. «Варч» было бы уместнее. Дракон вскочил на ноги и стрелой устремился через двор. Он перемахнул через стену и понесся сквозь кусты. Ветки трещали и хлестали по лицу. Элиэль удержалась от крика и согнулась в три погибели, изо всех сил прижимаясь к пластине. Хорошо еще Звездный Луч сложил свои кожаные складки, чтобы не цепляться ими за кусты, и ей удалось спрятать под них голову. Ее спутник отчаянно чертыхался, откинувшись назад.

Зубодробительный толчок чуть не сбросил ее – дракон перемахнул еще одну стену. Несколько камней с грохотом обрушились на ночную улицу. Не получая дальнейших команд, дракон вполне мог бы пересечь улицу и карабкаться на стену противоположного дома. К счастью, он уклонился вправо и начал набирать скорость.

– Пять Богов! – взвыл парень. – Как сказать ему «Тише»?

– Варч! – крикнула Элиэль, разгибаясь.

Звездный Луч неохотно замедлил ход. Правда, от его скорости все равно захватывало дух. Ночь неслась навстречу ледяным ветром. Когти клацали по мостовой. Хорошо еще, на улице никого не было.

– Тьфу! Спасибо. Меня зовут Гим Скульптор.

– Элиэль Певица.

– Рад слышать это. Было бы дурным тоном спасти не ту девицу. Как там будет «налево» и «направо»? Я все забыл.

– Вилт и чаз. Ты что, хочешь сказать, ты не умеешь править драконом?

– Чаз! – скомандовал Гим. – Нет. Никогда раньше не садился на дракона. Ничего, бог защитит нас! Он меня и послал.

 

29

После ухода инспектора Лизердейла Эдвард провел несколько часов в мрачном отчаянии, снова и снова возвращаясь мыслями к страшному допросу и отчаянно жалея, что не может взять назад большую часть своих ответов. Хуже всего, конечно же, было его идиотское хвастовство насчет меткого кидания. Если оно само по себе и не заслуживало повешения, то приближало к виселице, это уж точно. Версия полицейских казалась абсолютно бредовой. Этот ключ скорее всего запасной и лежал в горшке уже не первый год. Однако если другого объяснения запертой двери не найдется, присяжные примут полицейскую версию. Единственным объяснением могло быть только волшебство. Но английские присяжные, увы, имеют незавидное свойство не верить в сверхъестественные явления.

И он сам тоже.

Загадка отцовского возраста сводила его с ума, хотя к убийству это явно не имело никакого отношения. То, что он знал о своей семье, до сих пор ограничивалось познаниями двенадцатилетнего мальчишки. Он никогда не обсуждал таких вещей со святошей Роли. Он знал, что братья не виделись с тех пор, как Камерон эмигрировал в Новую Зеландию. Кажется, отец говорил еще что-то насчет того, что Роланд тогда изучал богословие. Судя по его теперешнему возрасту, старый маразматик получил сан где-то в конце шестидесятых. Родители Эдварда поженились в Новой Зеландии и ненадолго заезжали в Англию, прежде чем отправиться в Африку. Семья тогда не собиралась целиком, поскольку Прескотты находились в Индии, а Роланд – на Фиджи или на Тонга, или где-то в этом роде. Собственно, это все, что знал Эдвард.

Подумать, так в рассуждениях Лизердейла имеется своя логика. Если Камерон Экзетер работал чиновником в правительственных органах Новой Зеландии в шестидесятые годы, как могло ему спустя сорок лет, в Кении, быть сорок с небольшим?

Но если глава округа Экзетер – самозванец, тогда почему этот факт не получил отражения в заключении комиссии? Эдвард сотню раз перечитал это проклятое заключение, но в нем и намека не было на такую тайну. Оно вообще не касалось биографии отца. Теперь это забавное упущение показалось ему зловещим, чем-то угрожающим, затаившимся до поры.

Святоша Роли явно знает больше, чем говорит. Ждет, чтобы Эдвард ползал перед ним на коленях, моля о снисхождении. Показывал ли он ему эту фотографию, прибыв в Англию? Он не помнил, хотя странно было бы не показать. Допустим, он ее показал. Тогда старый хрыч не мог не заметить, что сорокалетний мужчина – не его брат. Тогда почему он не сказал сразу? И почему не сказал этого четыре года спустя, после резни, когда на него легло бремя опекунства над сыном самозванца? Чтобы наложить лапу на остаток семейных денег?

Обвинение считает, что, когда дедушка Экзетер скончался, завещав остатки своего богатства неправедного троим своим детям, подлинный Камерон Экзетер уже умер и был похоронен на противоположном конце света. Каким-то образом некто значительно моложе присвоил себе его имя, получил денежки и поспешно покинул Новую Зеландию. Таким образом он мог считать себя в безопасности до тех пор, пока держится подальше от брата и сестры покойного. Милорд, обвинение изложило свою позицию.

Высокоученая защита выражает свое сомнение. Зачем тогда подобному мошеннику хоронить себя в африканском буше?

Затем, парирует обвинение, что преподобный Роланд Экзетер отошел от активной миссионерской деятельности и направлялся на родину. Самозванцу грозило разоблачение.

Но почему в Африку? Почему не в Париж или Вену, или даже в Америку?

Эдвард попробовал посмотреть на этот вопрос глазами судьи и пришел к неминуемости обвинительного приговора. Он не мог отрицать неопровержимости фотографии. Но поверить в то, что отец, память о котором была для него священна, мог оказаться таким мошенником?.. Нет! Когда умерла Милдред Прескотт, отец стал опекуном Алисы и, следовательно, хранителем ее доли наследства. Он взял девочку к себе и заботился о ней, как о родной дочери. Он не отправился в Европу, чтобы промотать эти деньги. Он оставался служить людям Ньягаты до самой смерти.

Что, если за четыре года до смерти отца Роланд Экзетер уже видел эту фотографию? Нет, это совершеннейшая бессмыслица! Святоша Роли устроил бы целую историю – разоблачил бы самозванца, забрал бы все деньги себе и вышвырнул бы Эдварда на улицу. Ведь точно, вышвырнул бы?

Значит, Эдвард не показывал этой фотографии Роланду. Правда, он с уверенностью может утверждать, что сейчас она находится на пути в Лондон. Преподобный джентльмен скоро будет иметь удовольствие созерцать ее. Тайна его семьи не может иметь ничего общего с убийством в Грейфрайерз-Грейндж. Но какой полицейский откажется от возможности так запросто взять и раскрыть подлог двенадцатилетней давности?

К куску недоваренной трески, поданной на ужин, Эдвард почти не прикоснулся.

В девять часов сиделки совершали вечерний обход. Они делали пациентам массаж, перестилали постели на ночь, убирали цветы, поскольку спать в помещении с цветами вредно. Германия вторглась в Бельгию, Британия объявила войну. Добровольцы записывались тысячами. Даже эти потрясающие новости не доходили до Эдварда в его нынешнем состоянии. Все равно он выпал из жизни по меньшей мере на три месяца, пока не срастется кость; смерть на виселице представлялась ему сейчас куда вероятнее боевой славы.

Эдвард заметил перемену в отношении сиделок. Они делились с ним последними новостями, но не задерживались поболтать. Даже когда он старался казаться веселым и разговорчивым, они не отвечали ему. Они уже знали, что он убийца.

Эдвард пытался почитать последнюю главу «Затерянного мира», но строчки сливались перед глазами. Зловещее название книги – теперь он это ясно видел – как нельзя более кстати соответствовало происходящему.

Погасили свет. Больница затихла. Жизнь за окном, казалось, замерла. В Грейфрайерз по вечерам вообще тихо. А сегодняшний вечер все и подавно стремились провести с семьями или друзьями, пытаясь свыкнуться со столь внезапно поразившей мир катастрофой. Если где-то и проходил патриотический митинг, то до больницы Альберта не долетало ни звука.

Сон не шел. Эдвард хмурился и страдал в промокшей от пота постели. Надо бы завтра попросить о встрече того адвоката, о котором говорила миссис Боджли. Или это будет означать признание вины? Может, лучше подождать Лизердейла с обвинением? Кто мог убить старину Волынку? Как? Зачем? Он не понимал уже ровным счетом ничего.

Единственное, в чем он может быть уверен, – это в том, что у него нет другого выбора, кроме как оставаться здесь и ждать. Бежать некуда. Разве что к Алисе… нет, он не может так ее подставить. Он не может ходить. У него нет ни денег, ни одежды. Да и невозможно натянуть брюки поверх шины. Вот если бы у него уже был гипс…

Допустим, он все-таки показывал карточку святоше Роли? Допустим, Роли узнал на ней своего брата, но на тридцать лет моложе, чем ему положено быть? Это объяснило бы его упоминания о поклонении дьяволу. То есть он хотел сказать, что Камерон подобно доктору Фаусту продал душу дьяволу в обмен на вечную молодость?

О Боже! Это еще безумнее, чем ключи, сами собой запрыгивающие в горшки, или убийцы, свободно проходящие сквозь запертые двери.

Должно быть, он все-таки заснул. Разбудил его свет из коридора. Вошла ночная сиделка. Эдвард видел только темный силуэт. Он приветственно поднял руку.

– Не спится? – спросила она. – Что, болит?

– Нет. Плохие новости.

– О, они придержат немцев, пока вы не попадете на фронт. – Сиделка положила руку ему на лоб, проверяя температуру.

– Не это. Мои личные дела.

– Простите. Я могу вам помочь?

– Найдите мне хорошего адвоката.

Она произнесла «О!» так, словно только сейчас вспомнила, кто он такой.

– Хотите, я попрошу у доктора снотворное?

Эдвард уже думал об этом.

Он чуть не сказал «да».

– Нет, спасибо. Обойдусь.

– Я еще зайду попозже. – Она выплыла, и палата снова погрузилась в темноту. Только тоненький луч света пробивался через дверную щель.

Он вернулся к своим мрачным мыслям. Постепенно до него дошло еще одно: запоздалая реакция сиделки свидетельствовала о том, что Лизердейл отозвал своего сторожевого пса. Возможно, тот просто потребовался для какой-то более неотложной работы. Замечательно! Теперь подозреваемый может выбраться из больницы и удрать в Бразилию или куда-нибудь еще. Когда вернется сиделка, он попросит у нее пару костылей.

Сквозь полудрему Эдвард услышал, как опять открылась дверь. Щурясь, он рассмотрел все тот же темный силуэт на фоне дверного проема. Он удивился, с чего это сиделка сняла шапочку. Но увидев ее длинные кудрявые волосы, понял, что ошибся. Это не сиделка!

– Двард Кисстер? – Голос был хрипловатый. И этот акцент – на Эдварда сразу же нахлынули воспоминания. Целая лавина воспоминаний!

Он забился, как выброшенная на берег рыба, пытаясь то ли сесть, то ли дотянуться до веревки звонка. В результате только дернул ногу, и все тело пронзило болью. Эдвард вскрикнул.

Тут он увидел в ее руке что-то, отсвечивающее металлом, и закричал уже во всю глотку.

Она шагнула от двери, заходя к нему справа. Угроза!

Он закричал, призывая на помощь, выкрикивая первые слова, что пришли ему в голову.

– «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом!» – Схватив ближайшее к нему оружие, оказавшееся все той же миской в форме почки, он продолжал кричать.

– «Иль трупами своих всю брешь завалим. В дни мира…» – Он изо всех сил швырнул миску. – «…украшают человека смирение и тихий…» – Атака явно застала ее врасплох, и снаряд ударил ей прямо в лицо. Она с криком отшатнулась назад. Миска со звоном упала на линолеум. – «…скромный нрав! Когда же грянет ураган войны…»

Он снова потянулся к звонку. Нет, эта рука нужна для метания.

– «…бешенства личиной…» – Она бросилась к нему, извергая проклятия на каком-то незнакомом языке и подняв клинок. – «…глазам придайте разъяренный блеск…» – Он метнул графин с водой – она отбила его в сторону, и графин разбился. Где же все? – «…Пускай, как пушки, смотрят из глазниц…» – Он продолжил обстрел пепельницей и попал. – «…Как выщербленный бурями утес…» – Он свешивался с кровати. Боль сотрясала все тело раскатами землетрясения.

Она чуть отступила – зловещая черная фигура. Он продолжал выкликать свой монолог так громко, как только мог.

– «Сцепите зубы и раздуйте ноздри…» – Он уже держал наготове книжку Волынки. Ну почему, почему никто не идет! – «…В вас кровь отцов, испытанных в бою…» – Она подалась вперед, и он швырнул Конан Доила. Ему показалось, что он попал, но она только рассмеялась и снова заговорила своим утробным голосом:

– Ну, что дальше, Двард?

Она была права: запас снарядов иссяк. Почему его никто не слышит? Он в жизни не кричал так громко.

– «Пример подайте вы простолюдинам; учите их сражаться!» – Она бросилась, стремительная, как змея. Он отклонился еще сильнее вправо и, намотав на левую руку подушку, парировал удар. Но при этом чуть не свалился с кровати. Боль в ноге заставила его заорать. Больше всего он боялся потерять сознание. Вихрем взметнулись перья. Он пошарил правой рукой и наткнулся на пустое судно. – «Ведь нет средь вас столь низких…» – Он изо всех сил ударил ее по руке, жалея, что судно пустое – могло бы быть и потяжелее. Она вскрикнула и выронила нож. Он попытался схватить ее за платье, надеясь, что в ближней борьбе одолеет ее, но она выскользнула. Ох, черт, снова нога!

Он совсем охрип от крика.

– «Стоите, вижу, вы, как своры гончих…» – Она нагнулась, чтобы подобрать нож. Он швырнул судно ей в голову и промахнулся. Она снова бросилась на него, и на этот раз он решил, что все кончено. – «…на травлю рвущиеся. Поднят зверь!»

– Изыди! – послышался голос из угла.

Женщина с воплем обернулась.

Эдвард не заметил, как он вошел, но это, несомненно, был тот самый мистер Олдкастл, который приснился ему вчера. В пальто с каракулевым воротником и допотопной бобровой шапке он не производил впечатления опасного противника. И все же, угрожающе нацелив трость на безумную женщину, он казался до удивления спокойным.

– Вон, шлюха! Убирайся пол лизать у ног своих господ презренных, дабы они твой жалкий труп псам гончим не швырнули на потеху!

Женщина без единого слова выскользнула в дверь. Ее шаги стихли почти мгновенно.

Кризис миновал.

– Эй! – прохрипел Эдвард. – Задержите ее!

– О нет, мой юный друг, нам смысла нет ее препровождать под стражу. – Мистер Олдкастл снял шапку и с отсутствующим видом потер ее рукавом. – Ведь тварь сия известна мастерством своим от всяческих оков свободно избавляться. Поверь: уж проще во сто крат на шлюпку василиска посадить, чем эту шлюху заточить в темницу.

– Вы хотите сказать, – произнес Эдвард, откидываясь на кровати, – что она может проходить сквозь запертые двери? – Он взмок, его трясло. Сердце колотилось так, словно он на своих двоих одолел дистанцию Большого Национального Кубка – с барьерами, ямами и всем прочим, – но он был жив. Он чуть не плакал от боли, но был жив.

– Воистину ты прав. Когда бы не ее зловещий дар, ужель зашла б она столь далеко? – Маленький человечек хихикнул. – Признаюсь, в декламации весьма ты преуспел! Быть может, плавности ей чуть недостает, но этот недостаток избытком чувства возмещается с лихвой. Сам Кин великий вряд ли б смог сих строк волнительней изречь.

Он шагнул к кровати и внимательно посмотрел на Эдварда. От него исходил странный запах нафталина.

– Скажи, ту боль, что ногу так тебе терзает, ты в силах далее терпеть?

– Э-э… бывает и хуже. – Эдвард перевел дыхание. – С учетом обстоятельств, на удивление неплохо. – Конечно, состояние его трудно было назвать приятным. Хоть он еще и не нуждался в пуле, чтобы ее закусить, зубам приходилось несладко.

– Воистину заняться исцеленьем стоит нам без отлагательств. Постой, вздохни, расслабься на минуту. Я только ненадолго отлучусь.

С этими словами мистер Олдкастл положил шапку и трость на кровать и поспешил к двери. Темный силуэт мелькнул в светлом прямоугольнике двери, и он исчез.

– Ангелы и прислужники добра хранят меня! – пробормотал Эдвард, ибо эта ночь, похоже, принадлежала Шекспиру. – Что, во имя Неба, здесь происходит? – Его пульс постепенно возвращался в норму. Понятно, что это не сон. Перья, вода и осколки стекла на линолеуме… и пятна крови – значит, он все же попал в нее.

И в довершение всего на кровати лежали старомодная шапка и трость. Стало быть, мистер Джонатан Олдкастл действительно был здесь и намеревался вернуться. Может, он сейчас перепрыгнул в Друидз-Клоуз, несуществующий город, куда тем не менее доставляют почту? Спокойно, дружок! Только истерики тебе сейчас не хватало.

Самое странное – почему вокруг царит такая тишина? Поднятый ими грохот должен был бы разбудить всю больницу. Эдвард подумал, а не позвонить ли ему, но решил подождать возвращения своего загадочного хранителя.

Тот не заставил себя ждать. Он вернулся со светлым узлом на плече и парой огромных костылей. Старик слегка согнулся под грузом, так что казалось, будто он спешит. На самом же деле мистер Олдкастл двигался довольно медленно.

– Твои пожитки ждут тебя снаружи, мастер Экзетер. – Он испустил тихий кудахчущий смешок, к которому Эдвард начал уже привыкать. – И да подождет сей перелом внутри! Обуй же сей башмак немедля. – Он протянул Эдварду знакомый левый ботинок и бросил ему на грудь халат.

– Минуточку, сэр! Я же не могу двигаться с этой ногой!

– Воистину ты уподобишься той куропатке, что, раненной прикинувшись, врага отводит от гнезда. Но поспеши, отважный мой, ибо чудища похуже этой шлюхи учуять след твой могут очень скоро, и против них уже ни мне и ни тебе не устоять. – Мистер Олдкастл продолжал возиться с тросиками, удерживавшими ногу Эдварда на весу.

– Но если я сбегу, это будет равносильно признанию вины.

– Останься – и продемонстрируешь, что смертей.

Ответить Эдварду не дала острая боль, пронзившая его, когда нога опустилась на кровать. Он только молча глядел на старика до тех пор, пока не смог вздохнуть и утереть пот с глаз.

Плутовское лицо сморщилось.

– Ах, юный друг мой, ужель не знаешь ты, что уж пробудились войны драконы и что сигнальные огни оборотились погребальными кострами, и в пламени их поколение сгорит. И ужас скоро будет править миром.

– Да, но при чем здесь…

– О мастер Эдвард, те же злые силы, что бедствия сии на мир призвали, в довольстве от проделанной работы могут взгляд свой на тебя оборотить. Ведь до сих пор влекли к себе их помасштабнее задачи. Ты был для них помехою, но малой, зато имел большую ценность для сил иных – ты с ними познакомишься, и скоро. Нам повезло, что в хлопотах своих они лишь эту шлюху подрядили тебя убить – и трижды неудачно. Теперь же, к делу подойдя серьезней, они страшнее хищников пошлют, и я боюсь, что утреннего света не увидишь, коль ты со мной не убежишь сейчас.

Иными словами: стисни зубы и давай!

Как бы абсурдно это ни звучало, его замысловатая речь убедила Эдварда. С этой логикой трудно было спорить – и потом, кто, как не он, только что спас Эдварду жизнь. Юноша задрал левую ногу и начал натягивать ботинок.

Следующие несколько минут оказались воистину прогулкой по раскаленным углям. Эдвард решил относиться к этому, как к испытанию мужества. Он сел и накинул на плечи халат. С помощью мистера Олдкастла он опустил правую ногу на пол и встал, опираясь на левую. Потом, перенеся вес на костыли, шагнул по усыпанному перьями полу к двери. Держать правую ногу на весу было мучительно, но касаться ею земли – еще хуже.

Ясное дело, это обречено на провал. Сиделки увидят его и отведут обратно. Они позвонят в полицию. Но у него не было сил спорить, и он, обливаясь потом, молча одолевал шаг за шагом по полутемному коридору, грохоча костылями, а мистер Олдкастл страховал его, идя рядом. Маленький человечек, похоже, сильно нервничал, не в силах ускорить их продвижение.

За столиком дежурного никого не было. Старый чемодан Эдварда стоял рядом, а на нем красовалось его канотье. Мистер Олдкастл нахлобучил шляпу ему на голову под залихватским углом и сам взялся за чемодан. Потом прошел вперед и отворил дверь на лестницу.

Эдвард хотел сказать, что есть еще лифт, но зубы его оказались так стиснуты, что он не издал ни звука. Возможно, мистер Олдкастл считал, что старая скрипучая клетка перебудит сиделок и санитаров, а может, он просто не доверял современной технике. Эдвард одолел три марша на одной ноге и одном костыле, цепляясь за перила побелевшей рукой. Мистер Олдкастл нес другой костыль. Судя по тому, как он управлялся с чемоданом, он был гораздо сильнее, чем казалось на первый взгляд.

Им так никто и не встретился – даже за стойкой регистратуры у главного входа. Эдвард вывалился из больницы на свежий ночной воздух. Интересно, осталась ли за ним по всему пути от кровати мокрая дорожка пота?

 

30

– Восок! – решительно скомандовал Гим. Но Звездный Луч даже не шелохнулся. Он стоял, опустив голову на плечо Т’лину Драконоторговцу, и громко урчал.

– Восок! – тихонько прошептал Т’лин. Дракон опустился на брюхо, продолжая блаженно прижиматься к хозяину. Он урчал с такой силой, что мог разбудить всех соседей.

В маленьком, тесном Нарше не так уж много мест, годных на то, чтобы спрятать дракона, но двор скульптора был из таких мест. Звездный Луч занимал почти все пространство между необработанными каменными блоками и недоделанными изваяниями. Человек с фонарем запирал ворота.

Элиэль торопливо перекинула ногу через вьючную пластину и с неприличной поспешностью соскользнула на землю. Она вздрогнула, коснувшись босыми ногами ледяного острого гравия. Девочка еще не успела одернуть хламиду, когда рядом с ней приземлился Гим. Оступившись, он сдавленно ругнулся. Не самое торжественное явление благородного героя, совершившего блистательный подвиг. Он поднялся, злобно бормоча что-то под нос и посасывая оцарапанную ладонь.

Элиэль успела сделать только два неуверенных шага к Т’лину, когда из дома вышла дородная женщина.

– Милая! Ты, поди, замерзла! Ступай же быстрее в дом. – Она втащила Элиэль в уютную, полную аппетитных ароматов кухню, освещенную четырьмя свечами. Закутанная в меха ламы, Элиэль оказалась рядом с большой чугунной плитой. Женщина отворила дверку и пошуровала угли в топке большой железной кочергой. Потом подкинула в огонь еще несколько кусков угля из ярко начищенного медного ведерка. На стене висели такие же блестящие медные кастрюли. На полу лежал ковер с кистями. На полке стояли раскрашенные фарфоровые тарелки, стояли так, чтобы были видны картинки на них. Может, дом, где жила семья Гима, и уступал роскошью королевскому дворцу в Юрге, но состоянием своим они никак уж не уступали труппе странствующих актеров.

Элиэль начала непроизвольно дрожать. Она не знала, от перемены температуры или от нервной реакции, но всерьез опасалась, что может рассыпаться на части.

– Горячий суп! – объявила женщина так, словно возглашала по меньшей мере явление кого-то из старших богов. Оставив в покое огонь в плите, она склонилась, чтобы укутать ноги Элиэль своим шерстяным халатом.

– Спасибо, – выдавила девочка, клацая зубами.

– Овощной или куриный бульон?

– Только не куриный, пожалуйста!

– Я мать Гима, Эмбилина Скульптор, а ты, должно быть, Элиэль Певица.

– Да, но теперь…

– Объяснения подождут! – остановила ее Эмбилина. Без верхнего халата она казалась не такой округлой. Она была скорее стройной и неожиданно молодой для матери такого мальчика, как Гим. Ее миловидное бледное лицо покрывал миллион мелких морщинок. На ней было довольно дорогое платье, голубое, под цвет глаз. Она улыбалась.

Вошел Т’лин Драконоторговец и тут же заполнил собой все помещение кухни, чуть не цепляясь тюрбаном за потолок. Рядом с красивыми золотисто-рыжими волосами Эмбилины его обветренное лицо и медная борода казались дремуче-варварскими. Он начал стягивать верхнюю одежду, сохраняя на лице непонятное угрюмое выражение. Шагнув к плите, чтобы отогреть пальцы, он продолжал прятать глаза от Элиэль.

Дверь закрылась за мужчиной, должно быть, отцом Гима. Он был среднего роста, мускулистый, хотя рядом с торговцем драконами казался маленьким. Он стиснул руку Элиэль в своей огромной лапе, шершавой, как терка. Он был столь же смугл, сколь была бледной его жена.

– Меня зовут Кольвин Скульптор.

– Элиэль Певица.

Он кивнул, изучая ее спокойными угольно-черными глазами.

– Ты моложе, чем я думал, и ты храбрая девочка. – Он говорил очень медленно, словно читал по бумажке.

– М-м-мне н-нек-когд-да было думать! В-вся заслуга Г-г-гима.

Смуглый мужчина покачал головой:

– Вся заслуга бога. Гим пошел благодарить его за благополучное возвращение. Не хочешь навестить его?

– Конечно! Сейчас же. – Элиэль встала, пошатываясь.

– Потом! – крикнула Эмбилина от плиты. – Девочка промерзла чуть не до смерти, и суп…

Но скульптор произнес:

– Всему свое время.

Он говорил негромко, но убедительно. С ним не хотелось спорить.

– Ты обещаешь никому не открывать то место, куда я отведу тебя? Никому не слова!

Это помогло Элиэль преодолеть свою нерешительность – ее несносное любопытство взвыло, как потревоженный дракон.

– Разумеется! Честное слово, никому не скажу, – как можно более искренне пообещала она.

Скульптор кивнул и повернулся к Т’лину.

Но Т’лин уже нашел себе стул поудобнее и уселся, вытянув длинные ноги. Он производил странное и пестрое впечатление – разноцветные трико, камзол с вышитой подбивкой. Кроме того, от него исходила и угроза. Длинный меч в зеленых ножнах лежал у ног, а на голове до сих пор красовался черный тюрбан. Он отрицательно покачал головой:

– Терпеть не могу тайн. Он них зла гораздо больше, чем добра.

Румяное лицо Кельвина скривилось, как от боли.

– Не такая уж это тайна. Обыкновенная молельня Тиона. Просто… моя личная.

Взгляд Т’лина остался холоден, как сталь.

– Тогда к чему все эти клятвы хранить тайну?

– Ну… там у меня ценные вещи, и я не хочу, чтобы о них говорили. Не все ведь гнушаются красть у бога.

– Боги могут позволить себе потери куда большие, чем мы, бедные трудяги. Нет, я отблагодарю богов, но по-своему, позже.

Кольвин задумчиво почесал румяную щеку.

– Это кольцо у тебя в ухе – означает ли оно особый культ, Драконоторговец?

Т’лин угрожающе сдвинул рыжие брови:

– Если и так, это не помешало твоему богу просить у меня помощи.

Скульптор задумался и, похоже, решил не спорить.

– Тогда пошли, Элиэль Певица.

– Минуточку! – Эмбилина преградила им путь, словно разъяренная богиня.

– Уж не собираешься ли ты тащить бедную девочку на улицу босиком?

Последовала небольшая задержка, пока Элиэль обувала башмаки хозяйки и надела ее теплый плащ – и то, и другое на порядок большего размера. Потом еще одна, когда Кольвин попробовал выйти и столкнулся нос к носу с драконом. Звездный Луч, как и все его сородичи отличавшийся любопытством, решил посмотреть, что творится в доме, и его морда заполнила весь дверной проем.

– Попробуй откинуть занавески, – невозмутимо посоветовал Т’лин, не вставая со стула. – И закрой дверь, пока ему в голову не взбрело зайти.

Это сработало. Огромная морда переместилась к окну, и скульптору удалось наконец проскользнуть мимо чешуйчатого плеча. Элиэль следовала за ним, перешагивая через когти, как через древесные корни.

Холодно-голубые лучи Иш, пробивающиеся меж туч, изморозью отсвечивали на чешуе дракона. Кольвин провел Элиэль вокруг дракона к маленькому сарайчику у ограды. Дверь была открыта, но Элиэль обратила внимание, насколько она мощная и толстая. И еще три засова, запирающихся на замок. Если это всего только «личная» молельня – что же за тайна хранится там, внутри? Сарай был завален обычным хламом: инструментами, поленьями, причудливыми каменными и металлическими обломками. Куда больше интереса вызывала створка в полу и ведущая вниз лестница.

Скульптор спускался первым, освещая дорогу.

– Это очень старое место, – его голос звучал глухо. – Возможно, здесь когда-то был храм.

А теперь, значит, молельня – маленькое низкое помещение, заполненное причудливыми тенями, скорее всего отгороженная часть большого подвала. Те куски стен, что она могла разглядеть, представляли собой грубую каменную кладку, а местами были просто высечены из скалы. Единственный свет исходил от двух канделябров, поставленных на толстый яркий ковер, казавшийся здесь совсем чужим. Этим обстановка и ограничивалась. Холодный воздух был напоен ароматом благовоний.

За ковром темнела ниша, а в нише стоял бог.

Гим, должно быть, уже закончил свою молитву и с улыбкой оглянулся на вошедших. Собственно, только теперь Элиэль смогла разглядеть юношу. Он все еще напоминал медведя в своей тяжелой шубе. Без шапки его золотые кудри рассыпались по плечам. Глаза оказались того же голубого цвета, что и у матери. На верхней губе был легкий пушок. Возможно, он считал, что это усы. Великодушно решив не обращать внимания на такие мелочи, она пришла к выводу, что ее спаситель – вполне симпатичный молодой человек. Что ж, очень приятно! Она улыбнулась в ответ и только потом посмотрела на бога.

Его изваяние не было просто поставлено в нишу. Скорее это нишу высекли в рыхлом желтом песчанике, чтобы из нее вырастал восхитительно сделанный Тион. Статую в человеческий рост легко было узнать по безбородому лицу и по флейте в руках. Обыкновенно Юношу изображают нагим, но этот носил узкую набедренную повязку, напоминавшую скорее шарф – крайне непрактичное одеяние, неминуемо свалившееся бы с любого смертного. Он как бы выходил из стены, поставив одну ногу на пол. Он чуть склонил голову, повернув ее, будто прислушиваясь или собираясь приложить флейту к губам. А может, он только что кончил играть? Глаза его смотрели на посетителей, загадочно улыбаясь. Пламя свечей трепетало, бросая на него таинственные блики. Казалось он шевелился.

– Какой замечательный! – прошептала Элиэль. – Ты сам его сделал, Скульптор? Ох, как здорово! – Она бросила еще один взгляд на это лицо безупречной красоты и обернулась посмотреть на Гима. Тот поспешно наклонил голову. – Извините, – пробормотала она. – Я не хотела… нет, я… но…

– Я привел тебя сюда не за тем, чтобы восторгаться искусством, Певица, – буркнул Кольвин. Видно было, что он прячет улыбку.

– Да, но… Гим? Посмотри на меня.

Гим поднял глаза, покраснев, как кровоягода. Он чуть улыбался…

Сходство было абсолютным! Вернее, почти абсолютным. Гим казался моложе. И чуть выше, но это единственно за счет ботинок. Босой Гим не превышал бы ростом выходящего из стены бога.

– Старший брат, да, Кольвин Скульптор? Или ты представлял себе Гима таким, каким он будет еще через пару лет?

– Я ваял не с сына. Я никогда не ваяю с натуры.

Она могла только переводить взгляд с непроницаемой улыбки бога на пунцового от смущения Гима и обратно.

– Скажи ей, отец. Пожалуйста.

– Я изваял это благословенное создание много лет назад, – ответил Кольвин в своей тяжеловесной манере. – В ночь, когда я закончил работу, я возблагодарил бога, вернулся домой и узнал, что моя жена понесла.

Она снова покосилась на Гима, и тот покраснел еще сильнее, хотя на лице его появилась глупая улыбка.

– Значит, бог?.. – Бог даровал мальчику сходство со статуей?

– Изваяние старше, – сказал скульптор. – Гим похож на свою мать, а я очень любил ее – и сейчас люблю. Это может объяснить сходство, которое ты видишь. Но мы пришли сюда благодарить бога, а не говорить об искусстве.

Элиэль собиралась стать на колени, но увидела, что Кольвин хочет сказать еще что-то.

– Надеюсь, ты достаточно взрослая, чтобы хранить тайны, Элиэль Певица. Если ты поклянешься не вынести ни слова из того, что услышишь, я могу объяснить еще немного.

Как тут не пообещать что угодно, если тебе вот-вот откроют тайну подземной молельни? Это почти так же замечательно, как бегство по отвесной стене в полночь. И к тому же далеко не так страшно.

Он задумчиво почесал подбородок.

– Вот уж, право, не знаю, сколько я могу тебе открыть.

Гим держался тише воды, ниже травы.

– Братство Тиона? – предположила она.

Глаза Кольвина вспыхнули.

Осечка?

– Все, что я знаю, – поспешно проговорила Элиэль, – это что Тронг с сыном ходили к ним на собрание позавчера вечером. Наш общий знакомый сказал, что они входят в какое-то общество, которое он назвал «Братством Тиона». Сами они ничего про это не рассказывали. – Ну что ж, зато теперь она знает, куда они ходили.

Скульптор недовольно фыркнул:

– Таинства Тиона – никакое не общество! Но верно, они просили братьев из нарсианской ложи о помощи. Разумеется, мы помолились за них и принесли жертву – и здесь, и в храме Владычицы. Похоже, наши молитвы не остались без ответа. – Он осторожно прокашлялся, глядя на бога. – Мы знали, что произошло там, ибо у нас в храме свой человек, один из братьев.

Что он там делает, удивилась Элиэль. Но, конечно же, служение одному богу вовсе не лишает возможности поклоняться и другим. И потом, оракул вещал при людях.

Кольвин улыбнулся – это был неспешный процесс, словно солнце, медленно встающее из-за гор.

– Мы послали туда человека, понимающего древнюю речь, чтобы знать все наверняка. Жрецы открыли не все, что сказал Оракул. Владычица особо подчеркнула – отдать тебя ее слугам. Она настаивала, чтобы тебя заперли и стерегли две недели. Она сказала, что остальные члены труппы должны заплатить храму сто звезд – деньгами или службой – и сразу же убраться из города, чем быстрее, тем лучше. Так что казалось, будто Владычица сменила гнев на милость, разрешив всем членам труппы, кроме одного, уехать. – Скульптор снова прокашлялся, на этот раз громче. – Мы думали, что этот член труппы не представляет для нас никакой ценности. Младший, без которого можно обойтись… Одно треснувшее яйцо из дюжины – не беда. Все образовалось как нельзя лучше. Но святой Тион так не считал! Он заботится о тех, кто служит ему. Случилось так – и об этом я попрошу тебя молчать, – что мой сын как раз начал посвящение в Таинства Тиона. – Он поколебался, потом пожал плечами. – В обряд посвящения входят молитвы и пост, заканчивающиеся со следующим появлением Кирб’ла. В ту ночь облака разошлись, и показался Кирб’л.

– Да, я его видела! – Элиэль покосилась на Гима. Он застенчиво улыбнулся в ответ.

– По завершении обряда, – продолжал его отец, – посвящающийся спит перед образом бога. И здесь, на этом месте, Гиму был дарован сон, точнее, видение. Расскажи ей, сын.

Гим потер верхнюю губу. Огонек свечи отражался в его голубых глазах.

– Я увидел, как еду верхом на черном драконе к храму, – его голос задрожал от возбуждения. – В точности так, как все случилось! Я знал, какое окно мне нужно и что мне делать с веревкой. Так все и вышло! И я знал, что это не обычный сон! То есть я ни разу в жизни еще не дотрагивался до дракона, не то чтобы ездить верхом! Вот я и рассказал все отцу, и…

Старший Скульптор усмехнулся:

– Он вытащил меня из-под одеяла в самый разгар сна! Обрати внимание: Гима здесь не было, когда приходили актеры! Он ничего не знал ни про оракула, ни про Элиэль Певицу. И тут он, захлебываясь, говорит что-то про спасение девушки, которую против воли удерживают в храме Владычицы! Я сразу понял – бог услышал наши молитвы. Он указывает нам, как поступить. Мы навели кое-какие справки и узнали, что в городе сейчас только один торговец драконами, и отправились поговорить с ним. И у него в табуне был только один черный дракон. И еще, он знал тебя лично.

Ого, да это прямо-таки сцена из драм Пиола Поэта!

– И что? – нетерпеливо подпрыгивала на месте Элиэль.

Кольвин Скульптор снова усмехнулся:

– Я думаю, остальное расскажет тебе он сам. Да и суп, наверное, уже готов. Жена спустит с меня шкуру. Ты знаешь уже достаточно, чтобы понять, кого благодарить.

– Это бог спас тебя, Элиэль, – искренне произнес Гим.

Конечно. Только почему? Почему? Почему???

И какая из аватар Тиона откликнулась на молитвы? Опустившись на колени, Элиэль пристальнее вгляделась в лицо статуи. Загадочность улыбки, решила она, происходит от поворота головы и глаз: губы улыбаются в одну сторону, глаза – в другую. В руке он держал флейту Тиона. Бог, крадущий девчонку из храма другой богини и посылающий на это дело дракона и неопытного юнца. Этим богом мог быть только только Кирб’л, Шутник.

Кельвину каким-то образом удалось поставить ее прямо перед скульптурой. Одной из положительных сторон Юноши было то, что он категорически не признавал печатных текстов. Имелись Красные, Зеленые, Белые и Синие Писания. Желтых – не было.

Пока она обдумывала, с какими словами обратиться к богу, свою речь начал Кольвин. Его молитва казалась монументальным произведением:

– О покровитель искусств, красоты и молодости! Благодарю тебя за благополучное возвращение моего сына, за оказанное нам доверие и за возможность послужить тебе. И как всегда, я благодарю тебя за радости дня минувшего и возможности дня грядущего. Аминь.

– Аминь, – отозвался Гим, и Элиэль вторила ему.

Такое интимное обращение к богу было ей внове. Впрочем, похоже, настал ее черед. Она посмотрела на бога: его глаза добро улыбались, глядя на нее с загадочным удовольствием.

– Благодарю тебя, святой Тион, за спасение меня от самой мерз…

– Поосторожнее! – рявкнул Скульптор. – Не богохульствуй, она как-никак Владычица!

Элиэль сделала глубокий вдох и начала сначала.

– Тогда я просто скажу, что благодарна за то, что меня спасли… Спасибо тебе, о Тион! – Она замолчала. Остальные ждали. – И я обещаю служить… служить тебе, о покровитель красоты и искусств, по мере своих слабых сил. – Она вспомнила про Празднества и попробовала представить себе Утиам, восходящую по ступеням большого храма, чтобы получить из рук бога алую розу. – И еще прошу тебя: будь милостив к моим друзьям, ибо им плохо без меня, и, ну… мне хотелось бы, чтобы им повезло на твоих Празднествах. Во славу твою, разумеется. Аминь.

– Аминь, – отозвался Гим.

Его отец деликатно кашлянул:

– Я не жрец, Элиэль Певица… но позволь мне дать тебе совет.

– Пожалуйста.

– Если все твои неприятности вызваны каким-то прегрешением по отношению к святой Оис или к самой святой Эльтиане, ты могла бы попросить Тиона заступиться за тебя.

– Но я ничего не… я не знаю, что я могла такого сделать, – возразила Элиэль. – Но да. Пожалуйста, о Тион, убереги меня от гнева других богов и от всего, что там еще предсказано. Аминь.

Вышло, конечно, не совсем так, как она хотела. Снова Гим повторил за ней эхом «аминь». Но скульптор немного помолчал и последовал его примеру – от него явно не укрылось упоминание о пророчествах.

– Я уже принес благодарность святому Тиону, отец, но могу повторить все, если ты хочешь послушать. – Гим все еще переживал свое недавнее приключение.

Скульптор улыбнулся:

– Ты уже не маленький, чтобы я присматривал за твоими молитвами. Я понимаю, что сердце твое переполнено, а все, что я понимаю, очевидно также и богу.

В другом поощрении Гим и не нуждался. Он воздел руки к лику бога:

– О покровитель искусств, благодарю тебя еще раз за возможность услужить тебе, за то приключение, что ты подарил мне, и за то, что ты даровал мне благополучное возвращение. Все мои помыслы – о служении тебе, о Тион, и больше всего я надеюсь послужить тебе своею музыкой, но и всю жизнь мою я посвящу служению тебе так, как ты этого пожелаешь. Аминь.

– Аминь, – повторила Элиэль.

– Аминь, – повторил и Скульптор, низко поклонившись. Потом он поднялся с колен – церемония завершилась.

Амбрия Импресарио говорила, и не раз, что боги подарили Элиэль Певице необычайно чуткие уши. Элиэль услышала и те слова, что Кольвин прошептал чуть слышно:

– Боже, помни: он ведь так еще молод!

Она-то услышала. Гим – точно нет. А бог?

 

Акт третий

Уличное представление

 

31

– И вот ко мне валом повалили гости, – продолжал Т’лин Драконоторговец. – Очень недурная собой – дама по имени Утиам Флейтист, а с ней прыщавый юнец по имени Не-Помню-Как-Там-Его Трубач. Оба, похоже, лучше разбирались в моем ремесле, чем я сам. Интересно, и как прикажете мне вести дела в Нарше, если меня только и делают, что зажимают в углу, чтобы поведать трагическую сагу о девице, заключенной в темницу по повелению богини?

Казалось, он шутил, но лицо его тем не менее оставалось совершенно серьезным. В маленькой кухне царило некоторое напряжение. Драконоторговец отказался посетить семейную молельню – очень неожиданный поступок, граничащий с серьезным оскорблением. То, что молельня оказалась тайной, могло послужить оправданием, но могло и ухудшить ситуацию, ибо он отказался от редкой чести.

Вообще-то Элиэль привыкла ложиться поздно, но было уже далеко за полночь. Суп оказался горячий и вкусный. Эмбилина чуть ли не силой заставила ее сесть на самый удобный стул. Элиэль, закутанная в одеяла, слушала и клевала носом.

– Интересно, они что, думали, я пойду против воли богини? – Т’лин закатил зеленые глаза к потолку. – Я что, рехнулся? – Все-таки он был слишком велик для этой кухни. Его вытянутые ноги занимали чуть не всю ее, а черный тюрбан почти упирался в потолок. Меч лежал под рукой. – Они даже не знали, где эту девицу прячут. В общем, я их прогнал, и они уехали на мамонтах.

Кольвин Скульптор разделся до поношенной блузы и таких же поношенных кожаных лосин. Он сидел, опершись мускулистыми руками о колени, хмуро поглядывая то на плиту, то на торговца драконами. Ноги его были разуты – подобная вольность тоже была непривычной, но, возможно, умышленной. Этим он как бы показывал, что гость его не так уж и подавляет. Конечно, размерами Кольвин уступал Т’лину, но все же был крепким, рослым мужчиной.

Из окна за всем этим внимательно наблюдали два огромных зеленых глаза. Драконы вообще производят впечатление свирепых созданий, хотя на деле по большей части совершенно безобидны.

Гим продолжал пребывать в таком возбуждении, что ему не сиделось на месте, и мать сделала ему замечание, чтобы он не ерзал. Он тоже скинул свои меха, уменьшившись при этом в объеме чуть не вдвое. В рубахе и шерстяных лосинах он казался теперь самым обыкновенным подростком – нескладные руки-ноги и во все лицо улыбка. Его сходство со статуей в молельне все так же поражало, но Гиму еще предстояло возмужать, чтобы достичь полного сходства с изваянием.

Элиэль сонно прикидывала, каким ремеслом он может заниматься. Его руки казались гладкими и не такими загрубелыми, как у отца. Скорее всего он не скульптор, хоть и носит отцовскую фамилию. С другой стороны, он уже достаточно взрослый, чтобы владеть собственным ремеслом.

– На следующее утро ко мне заявились еще двое гостей, – продолжал Т’лин, – и они сообщили мне, что сам бог желает впутать меня в это дело! Ну как, спросил я их, человек может в этом городе заработать на пропитание?

Гим ухмыльнулся и пригладил рукой свои золотые кудри. Да, он красивее даже Гольфрена Флейтиста, а уж Клип Трубач по сравнению с ним так и вовсе страшилище. Интересно, сквозь дрему подумала Элиэль, есть ли у него сценический талант? Даже так он ни дать ни взять Юноша в трагедии! Надо бы предложить ему поучиться у нее. Забавная мысль, если не считать того, что он, похоже, совсем про нее забыл. Должно быть, считает ее совсем еще маленькой. Придется поставить его на место…

Но как? Что бы такое сделать? Такое, по сравнению с чем даже спуск по веревке с отвесной стены покажется ерундой?

– Бред! – возмущался Т’лин. – Нет, только представьте себе: они хотели одолжить моего любимого дракона. И кому – мальчишке, который даже не отличает «вилт» от «чаз»!

– И что же тогда тебя убедило? – невозмутимо спросила Эмбилина Скульптор. Как ни в чем не бывало она безупречно исполняла обязанности радушной хозяйки и угощала гостей домашним печеньем. Во взгляде ее не было видно и следа тревоги.

Интересно, а мать Элиэль тоже была такой красивой? Впрочем, ей так и не довелось побыть матерью по-настоящему.

– Чтобы заработать себе на хлеб, – буркнул в ответ Т’лин, – мне нужны тишина и покой. И потом, я не сомневался, что этот отпрыск свернет себе шею, а уж Звездный Луч как-нибудь сам найдет дорогу домой.

Ухмылка Гима сделалась еще шире.

– А почему ты сам не отправился на нем? – удивилась Элиэль.

В зеленых глазах Т’лина отразился неподдельный ужас.

– О Бриллиант из Бриллиантов на сцене! Уж слишком тяжел я для таких эскапад. И потом кто, как не святой Тион, выбрал для этих штук жокея в легком весе. Если честно, – признался он со скорбной миной, – а ты ведь знаешь, я никогда не вру, – я не ожидал, что все предприятие увенчается успехом. Я был уверен, что это чистое самоубийство.

Гим довольно хихикнул.

– А если бы храмовая стража схватила его, что тогда?

Т’лин самодовольно огладил бороду.

– Мне пришлось бы объявить его вором – как иначе я получил бы обратно своего дракона?

У Гима отвисла челюсть.

– Но ты ведь так не думал? – хмуро улыбнулся его отец. – Тебя бы повесили, только и всего!

– Как бы то ни было, что вышло – то вышло, – недовольно пробурчал Т’лин и устремил взгляд своих зеленых глаз на Элиэль. – Я пришел сюда, чтоб торговать драконами, а вместо этого завоевал ненависть всего местного духовенства! Мне придется сматывать удочки, и неизвестно еще, смогу ли я когда-нибудь сюда вернуться. – Он крепко стиснул своими лапищами подлокотники кресла. – Жрецы и стража, должно быть, уже рыщут по улицам. Ладно, Скульптор, она твоя. Я свое дело сделал, мне пора!

Какое-то мгновение Элиэль потешила себя надеждой навечно остаться в этой уютной кухоньке. Ну их, эти драмы и странствия… Вот бы стать членом этой доброй семьи… От этой мысли у нее на душе потеплело, но – увы! – Она прекрасно знала, что этому не бывать.

– Не торопись! – сказал Кольвин, тоже глядя на нее. – Нам надо еще узнать, почему все так? Зачем Эльтиане так нужна была эта девочка? Почему Кирб’л хотел освободить ее? И что, ради всего святого, делать с ней теперь, когда она здесь? Объясни-ка, Певица!

– Я свое дело сделал, – повторил Т’лин, но даже не пошевелился чтобы встать.

Четыре пары глаз в упор смотрели на Элиэль. Вернее, пять, считая дракона. Правда, тот испытывал некоторые трудности, поскольку стекло запотело от его дыхания. Две пары голубых глаз, две пары зеленых, одна – черных…

Элиэль подавила зевок. Она решила, что историю надо изложить с подобающим достоинством. Жаль, нет здесь Пиола Поэта, он бы облек ее в стихи. А так придется обойтись прозой. Она отбросила одеяла и уселась, выпрямив спину, как Мать на Троне Радуги в «Суде Афароса».

– С тобой все в порядке, милочка? – с беспокойством спросила Эмбилина.

– Все в порядке, благодарю вас. Слышал ли кто-нибудь из вас, смерт… знает ли кто-нибудь из вас, что такое «Филобийский Завет»?

Т’лин с Кельвином хором сказали «да», а Гим отрицательно мотнул головой.

– Это такая книга пророчеств, – объяснил его отец. – Лет восемьдесят назад одна жрица в Суссе, обезумев, начала выкрикивать пророчества. Их записали. Ее родственники издали эти записи в память о ней. А что?

Т’лин издал свое драконье фырканье. Элиэль понимала, что ей никогда не догадаться, о чем он думает на самом деле. И все же он явно удивился упоминанию «Завета». Еще он казался недовольным и встревоженным.

– Обычно пророчества настолько расплывчаты, что их можно отнести к чему угодно, – буркнул он. – Но вот многое из того, что наговорили в Филоби, подтвердилось – так я, во всяком случае, слышал. В самом деле, при чем они-то здесь?

– Ну… в общем, там предсказано, – загадочно объявила Элиэль, – что, доведись мне попасть на нынешние Празднества Тиона в Суссе, это изменит мир.

Последовало недоуменное молчание. В плите потрескивал огонь. В окне светились зеленые глаза Звездного Луча.

– Она что, часто так? – поинтересовался Гим.

– Нет, – задумчиво ответил Т’лин. – Она кривляется, есть немного, но не сочиняет. Валяй дальше, о ипостась Детины.

– Оракул объявил, что я – дочь Кен’та.

– Угу! – Рыжая борода Т’лина неприязненно дернулась.

– Это не моя вина! – обиделась Элиэль.

– Нет, не твоя. И не твоей матери. Ты можешь подтвердить это, Кольвин Скульптор?

– Мне говорили, что оракул упоминал об этом. Владычица всегда злится, когда ее Муж путается со смертными.

– Бедняжка! – воскликнула Эмбилина, взяв Элиэль за руку. – Это ничего не значит, милая.

Элиэль снова постаралась походить на Амбрию в «Суде Афароса».

– Очень даже может значить. И Владычица, и Муж решили, что нельзя допустить, чтобы я исполнила пророчество.

– Ну, Эльтиана-то ясно, – сказал Т’лин. – Но откуда ты знаешь про Карзона?

Элиэль набрала в легкие побольше воздуха.

– Мне сказал об этом Жнец.

Гим хихикнул и покосился на отца… на торговца драконами… на мать. Глаза его расширились.

– Продолжай, – буркнул Т’лин, буравя ее ледяным взглядом.

Элиэль изложила все как было, опустив только имя Дольма. Она описала его как «одного знакомого».

Представление вышло на славу. Когда она закончила рассказ, Эмбилина чуть не плакала, глаза Гима сделались почти такими же большими, как у Звездного Луча, а двое мужчин мрачно смотрели друг на друга. Драконоторговец жевал рыжий ус. Скульптор хрустел суставами пальцев.

– Клянусь четырьмя лунами! – взрычал наконец Т’лин. – Воистину твой бог – Шутник.

– Верно, – кивнул Кольвин, – но он и мой бог. Мне кажется, наш долг – доставить ее на Празднества.

– Вот и мне так кажется.

– Я не уверена, что хочу… – запротестовала Элиэль.

– У тебя нет выбора, девочка!

– Вот именно, нет, – кивнул Драконоторговец.

– Это возможно?

Т’лин не ответил. Вцепившись рукой в бороду, он мрачно уставился на плиту.

– Похоже, мы вляпались в серьезную распрю между нашими богами! Я ведь не говорил вам еще про мою первую гостью – скрюченную старую каргу, таскающуюся с обнаженным мечом.

Остальные молча ждали. Эмбилина шевелила губами в беззвучной мольбе.

– Синяя монахиня, конечно, – продолжал Т’лин. – Из тех безумных фанатиков, что не дают спать честному труженику. Дело было на рассвете, к тому же я мучился похмельем. Я выслушал ее со всеми возможными терпением и вежливостью, за что душе моей наверняка уготовано теплое местечко на небесах. Потом выгнал ее! – Он стиснул поросший рыжей шерстью кулак. – Я-то думал, это просто старческий маразм. Эх, знать бы тогда…

Кольвин удивленно поднял тяжелые брови:

– Она пришла до того, как вещал оракул?

– Во всяком случае, раньше, чем стало известно о том, что произошло в храме. Она бормотала что-то насчет опасности, грозящей Элиэль Певице. Я сделал вид, что не знаю, о ком она говорит. Она улыбнулась мне, как безмозглому дитяте, и убралась прочь, пообещав вернуться. Я в свою очередь пообещал вырвать ноги тому из своих людей, кто подпустит ее ко мне еще раз.

– А кто такие синие монахини? – поинтересовался Гим.

– Служительницы богини покаяния, – ответил его отец. – Орден, сестры которого редко встречаются в наших краях. Безобидные букашки.

Т’лин покачал головой:

– Безобидные-то безобидные… Рассказывают только… Когда в Лаппине правил Падздон Диктатор – тот, кого прозвали Жестоким, – он выступал как-то с речью перед горожанами с балкона, и монахиня из толпы нацелила в него меч и начала кричать, чтобы он покаялся. Его стражники не могли к ней пробиться, а сам он не смог или не захотел уйти с балкона. Прежде чем она договорила, он упал с балкона и умер!

– Ты в это веришь? – недоверчиво пожал плечами Кольвин.

– Верю, – хмуро кивнул Т’лин. – Мой отец видел это собственными глазами.

В наступившей тишине снова стало слышно, как в плите трещит огонь.

– Значит, Дева на стороне Элиэль – на стороне Юноши, – тихо произнесла Эмбилина Скульптор, голубые глаза которой теперь были полны тревоги. – А Прародитель? Известно ли, как к этому относится он?

Ее муж покачал головой:

– Если бы он принял решение, остальные не спорили бы друг с другом.

– Это совершенно очевидно! – объявила Элиэль. – Трагедии всегда так кончаются! Тем, что Прародитель изрекает истину. Время Висека еще не пришло.

Гим улыбнулся, но возражать ей никто не стал.

– Ты должен доставить девочку в Суссленд, Т’лин Драконоторговец, – твердо сказал скульптор.

Здоровяк застонал:

– Но почему я?

– А кто еще? Жрецы уже прочесывают город. Владычица… – Кольвин пожал плечами, задумчиво посмотрев на сына. – Это возможно?

– В обычной ситуации я ответил бы, что это возможно, – вздохнул Т’лин.

– В обычной ситуации я сказал бы, что мог бы съездить в Филоби и вернуться еще засветло. Но Суссволл всегда опасен. Чего же ждать от него сейчас, когда Владычица гневится на нас и готова на все, лишь бы нас остановить? Клянусь потрохами! Когда мы заявимся туда, нас будет ждать наготове целая армия Жнецов!

Элиэль уже успела подумать об этом: как она вернется в труппу, если там Дольм?

Гим как-то сразу скис под суровым взглядом отца.

– Мне не стоило бы спрашивать. – Скульптор снова похрустел пальцами. – Не отвечай, если не хочешь…

Гим немного расслабился и снова ухмыльнулся:

– Нет, я не делал этого.

– Чего не делал? – удивилась его мать.

Кольвин рассмеялся и хлопнул сына по колену.

– Когда он молился прошлой ночью Тиону, он собирался просить бога помочь ему попасть на Празднества. Верно, сын?

Гим мечтательно улыбнулся. Вид у него был скорее зеленого мальчишки, никак уж не романтического героя, спасителя девушек из темниц.

– Я думал об этом. Но ты ведь просил меня этого не делать. Вот я и не делал.

Во взгляде отца светилась теперь уже настоящая гордость.

– Я обратил внимание – ты уклонился от прямого обещания! Я-то был уверен, что ты не поддашься соблазну. Я горжусь тем, что ты устоял. Но Тион знает, как страстно ты этого желаешь. Выходит, он взял верх.

Гим неуверенно улыбнулся:

– Ты… ты хочешь сказать, что я могу ехать туда?

– Теперь тебе просто придется ехать, сынок! Кто, как не ты, нарушил неприкосновенность храма Владычицы? Если жрецы найдут тебя, то просто разорвут на части. И пусть это будет тебе наградой. Ты поможешь нам, Драконоторговец?

– Какая лавине разница, двоих хоронить или троих? – мрачно кивнул Т’лин.

Кольвин издал фырканье, которого не устыдился бы и торговец драконами.

– Четверых! Уж не думаешь ли ты, что синяя монахиня вернулась в свою обитель?

Т’лин запрокинул голову и зарычал – но от ярости или от смеха, Элиэль не поняла. За окном громко рыгнул в ответ Звездный Луч.

– Только этого еще не хватало! – вскочил на ноги торговец. – Он перебудит полгорода и уж наверняка – всех жрецов храма Владычицы!

Элиэль поднялась, но он смерил ее таким взглядом, что она застыла.

– Я не могу взять тебя! Каждая ящерица на улице будет остановлена и допрошена с пристрастием. Можешь ты одеть эту приносящую одни хлопоты юную особу так, чтобы она сошла за мальчишку, а, Эмбилина Скульптор?

Мать Гима задумчиво осмотрела Элиэль:

– Наверное, у нас найдутся какие-нибудь изношенные шмотки.

– Отлично! – Т’лин перевел взгляд на Гима. – Нет такого города, чтобы в нем не было-калитки влюбленных.

– Я знаю путь за стену, господин, – ответил подросток.

Т’лин кивнул.

– Есть у тебя свое ремесло, юнец?

Гим неуверенно улыбнулся:

– Вообще-то я учился у моего дяди, Голтога Живописца. Я играю на лире, но…

– С этой минуты тебя зовут Гим Гуртовщик! – Драконоторговец состроил суровую мину. – Запомни: я нанял тебя в прошлый шеядень в Лаппине и плачу тебе полумесяц за две недели службы. – Он ухмыльнулся. – Впрочем, могу платить и два. Пойми, обыкновенно я вообще не плачу зеленым новичкам, но ты неплохо начал. Скажем так, ты произвел на меня некоторое впечатление. Приведешь девчонку ко мне в лагерь тотчас, как она соберется. Сумеешь сделать это – произведешь на меня еще большее впечатление.

– Постараюсь, господин! – Гим расправил плечи. – С божьей помощью.

– Надеюсь, он поможет. – Стоя, Т’лин казался не менее величественным, чем верхом. Он повернулся к скульптору. – А что ты и твоя славная жена? Жрецы будут охотиться и за вами.

Муж с женой обменялись взглядами.

– Что будет с нами и нашими детьми? – переспросил Кольвин. – Ты что, Т’лин Драконоторговец, в Наршвейл на пикник приехал? – Он покачал головой.

– У нас достаточно друзей, которые помогут нам заплатить Владычице, чтобы та сменила гнев на милость.

Т’лин не стал спорить, только нахмурился при упоминании о детях.

– Как бы это не обошлось вам в стоимость нового храма. – Он задержался и приподнял Элиэль за подбородок своей шершавой ладонью. – Большинство женщин ждут по крайней мере до тех пор, пока у них титьки не отрастут. Ты же ухитрилась весь мир поставить на уши, проказа маленькая!

Элиэль и сама так считала, но знала, что Амбрия не одобрила бы такой вульгарности. Она напустила на себя самый неодобрительный вид.

– Подожди, Драконоторговец. То ли еще будет, когда я окажусь в Суссе.

 

32

Под газовым фонарем стояла двуколка. Возница спрыгнул с козел и трусцой подбежал к крыльцу. Он был одет в спортивный костюм и котелок. На лице красовались военного вида усы щеточкой. Да и голос возницы звучал по-военному отрывисто.

– Вы его забрали! – Он хмуро глянул на них из-под кустистых бровей.

– Именно так! – сдавленно хихикнул мистер Олдкастл. Все, что видел сейчас Эдвард, – это его пушистую шапку и каракулевый воротник. – Изволь, взгляни, какого петушка тебе в твой птичник я веду – отменный рекрут, я ручаюсь в этом.

– Еще бы не так, черт меня побери! А вы уверены, что я мечтал об этом?

– Как бы то ни было, он твой теперь всецело. Представься же ему, избрав то имя, что сочтешь всего уместней.

Мужчина неодобрительно покосился на Эдварда.

– Крейтон, – бросил он. – Я знал твоего отца. – Он протянул руку, потом сообразил, что обе руки Эдварда заняты.

Крейтон был явно из военных, скорее всего он служил в Индии. В его речи проскальзывали нотки, которых волей-неволей набираешься, годами командуя туземными войсками.

– Рад познакомиться, сэр, – выдавил Эдвард. С трудом сохраняя равновесие на одной ноге и костылях, он так сильно дрожал, что боялся упасть. От одной мысли об этом ему уже делалось дурно.

– Ей-богу! – встревожился Крейтон. – Парню, похоже, совсем плохо. Разве нельзя было немного облегчить его страдания, сэр?

– Увы! – Мистер Олдкастл с досадой стукнул тростью по гранитной ступени крыльца. – Увы, пришлось истратить мне запас тех сил, что б стоило мне поберечь и дале!

Реакция Крейтона поразила Эдварда даже в нынешнем его болезненном состоянии. Не секрет, что англо-индийские офицеры отличаются непомерным высокомерием, особенно в общении со штатскими, но этот, похоже, относился к старичку с повышенным пиететом.

– Конечно, сэр! Я и в мыслях не имел упрекать вас. Вы ведь знаете, как мы благодарны вам за помощь.

– Я знаю, сэр, не тратьте слов напрасно. – Мистер Олдкастл испустил уже знакомый Эдварду сухой смешок. – Вдобавок дал возможность я ему характер проявить. Его он выказал отменно, когда судьбой был загнан в угол.

– Надеюсь, – буркнул Крейтон. – Но он не сможет совершить переход с такой ногой.

– Все это мы попробуем уладить, мой полковник.

– Ах! – Лицо Крейтона несколько прояснилось. – Очень мило с вашей стороны, сэр. Ладно, обопрись на меня, парень. Раз уж ты никак не можешь вернуться, попробуем вытащить тебя отсюда.

Эдвард видел, что ему не слишком радовались, но это его и не удивляло. Война или нет, ясно было, что очень скоро всю округу поставят на ноги в поисках беглеца.

– Я вовсе не хочу быть обузой, сэр.

– Хочешь или нет ты ею уже стал. Не твоя вина. К тому же мой почтенный друг верно заметил. Что-что, а мужество я вижу. Именно то, чего я и мог ожидать от сына твоего отца. Пошли.

После таких слов у Эдварда уже не оставалось иного выбора, кроме как спуститься с крыльца и водрузиться в двуколку, постаравшись не закричать от боли.

Крейтон взялся за вожжи, мистер Олдкастл уселся рядом с ним. Эдвард вытянулся на скамейке за их спинами. Пони зацокал копытами по пустынной улице. Скоро газовые фонари Грейфрайерз остались далеко позади, и они потряслись по залитой лунным светом проселочной дороге. Эдварда спасли и от карающего правосудия, и от женщины с ножом, однако теперь он превратился в беглеца, всецело зависевшего от мистера Олдкастла и этого полковника Крейтона. Он и понятия не имел, кто они такие или зачем он им нужен.

На нем не было ничего, кроме бинтов, халата, одного ботинка и соломенной шляпы – не лучший наряд для бегства из тюрьмы и тем более для прогулки по ночной Англии. По мере того как покрывавший его пот просыхал на прохладном ночном воздухе, он дрожал все сильнее. Ногу сводило адской болью каждый раз, когда двуколка подпрыгивала на ухабе. Эдвард подозревал, что она болтается под повязкой. О том, что это означает для его переломанных костей, он старался не думать. Одним словом, ему приходилось несладко.

– Джентльмены? – окликнул он их, не в силах более терпеть. – Не можете ли вы объяснить мне, что происходит?

– Это не так просто, – фыркнул Крейтон. – Но спрашивай.

– Я ведь не убивал Тимоти Боджли, ведь нет?

– Нет. Хотели убить тебя. Насколько я понимаю, он попал под горячую руку. Чертовски жаль, но кстати для тебя.

– Но почему, сэр? Зачем кому-то убивать меня?

– Этого я пока не могу тебе открыть – бесцеремонно заявил Крейтон. – Одно скажу – это те же бандиты, что убили твоих родителей.

– При всем моем к вам уважении, сэр, – возразил Эдвард, подумав немного, – это совершенно невозможно. Ньягатских убийц поймали и повесили.

Крейтон не поворачивался к нему, сконцентрировав внимание на темной дороге. Впрочем, его отрывистую речь было слышно и так.

– Я имел в виду не шайку кровожадных ниггеров. Это всего лишь пешки. Я говорю о тех, чьими стараниями они сошли с ума.

– Тех миссионеров, которые свергли их идолов? Но они ведь…

– За ньягатской трагедией стояла Палата, и даже тогда целью было убить тебя.

– Меня? – Эдвард не верил своим ушам. – Что за Палата?

– Тебя. Точнее, не дать тебе родиться. Тут у них вышла некоторая путаница. Это долгая история, и ты, возможно, не поверишь, если я расскажу ее сейчас. Погоди немного.

На этом разговор закончился. Он прав – Эдвард не верил даже тому, что видел и слышал сам. Быть подозреваемым в убийстве Волынки уже достаточно плохо. Оказаться ответственным за смерть собственных родителей и весь кровавый кошмар Ньягаты – стократ хуже.

И все же это загадочное письмо Джамбо свидетельствовало: его родители хранили какие-то тайны, которые не успели открыть ему. Кто бы ни был этот Джамбо, он так и не получил этого письма.

Проклятие! Он забыл захватить письмо! Оно осталось в больнице.

Всему этому никак не могло найтись логичных, земных объяснений. Мистер Олдкастл говорил, что те, кто стоит за всей этой ужасной тайной, развязали и всемирную войну, и он же уверял, что эта женщина с тяжелыми кудрями обладает способностью проходить сквозь запертые двери. Значит, через запертые двери она вошла в Фэллоу и вышла из Грейфрайерз-Грейндж. Маленький человечек тем не менее прогнал ее без видимого усилия. К тому же кто-то поразил больных и персонал больницы необъяснимой глухотой. Куда подевались все сиделки? Не постигла ли их судьба Волынки? Как вообще сам мистер Олдкастл смог явиться так быстро на это бредовое декламирование Шекспира?

Во всем этом не было решительно никакого смысла. Нет смысла искать логику Шерлока Холмса там, где потрудился Мерлин.

Единственное, что грело душу, – мысль о том, какое будет лицо у инспектора Лизердейла, когда тот узнает об исчезновении подозреваемого.

Толчок и внезапная тишина вырвали Эдварда из зябкой дремоты. Крейтон спрыгнул с повозки. Судя по скрипу, он отворил ворота и под уздцы провел через них пони. Потом он забрался обратно на козлы, и повозка заскрипела дальше по полю. Луна стояла еще довольно высоко, а небо уже начинало светлеть на востоке.

Эдвард не знал точно, как долго они ехали – возможно, около часа, – как не знал и того, где они находятся. Впрочем, его знакомство с окружающими Фэллоу местами ограничивалось Грейфрайерз. Похоже, полковник Крейтон тоже не знал этого, поскольку направление подсказывал мистер Олдкастл.

Эдвард совершенно окоченел. Нога болела отчаянно. И все же он был жив и даже – на данный момент – свободен. Впрочем, и то, и другое могло оказаться временным состоянием.

За следующими воротами дорога полностью заросла. Двуколка петляла между деревьями, что росли на вершине небольшого холма. Пони осторожно выбирал путь, колеса цеплялись за кусты. Густые деревья заслоняли небо над головой. В воздухе стоял запах прелых листьев. Минут через десять тропа исчезла окончательно. Высокая трава и мох сменились папоротниками и ракитником. Здесь явно не пасли коров. Стояли предрассветные сумерки. Все вокруг казалось серым.

Крейтон натянул вожжи.

– Выходим, Экзетер. Я помогу спуститься.

Вылезать из двуколки оказалось еще мучительнее, чем забираться в нее. Чертова нога готова была порвать повязки вместе с шиной. Трава оказалась сырой и холодной.

– Оставь один костыль и обопрись на меня, – посоветовал Крейтон. – Всего несколько шагов. Да, и шляпу тоже сними.

В этом подлеске и несколько шагов – подвиг. Почти сразу же Эдвард оступился и чуть не упал.

– Еще несколько ярдов и хватит, – сказал Крейтон. – Нам только зайти за этот камень. Вот, молодчага. Тебе лучше сесть на траву. Я знаю, что твоей за… сам знаешь, какому месту будет холодно, но это ненадолго.

Эдвард не сомневался, что трава покрыта росой. Так почему бы ему не сесть хотя бы на эту каменную стену? Ладно, просто вытянуть ноги – уже восхитительная роскошь. Он перевел дух и оглянулся. Крейтон стоял рядом с ним на коленях, обнажив голову. Так непривычно видеть англичанина на улице без шляпы…

– А где мистер Олдкастл?

– Где-то поблизости, – тихо ответил Крейтон. – Он, несомненно, слышит все, что ты говоришь. Есть предположения насчет того, где мы?

Эдвард удивленно огляделся по сторонам. Роща состояла в основном из дубов, растущих тесно друг к другу. Кое-где белели редкие березки. Тишина царила невероятная – ни птиц, ни шелеста листвы, ничего. Жуть! Ему отчаянно хотелось сыпать шутками, а он знал, что это – признак подступающей паники. Паникой можно было объяснить и стук зубов, хотя он предпочел списать это на холод.

Низкая стена сбоку от него оказалась на поверку вовсе и не стеной, а длинным замшелым валуном, наполовину вросшим в землю. Неподалеку виднелся еще один, и он сообразил, что они сидят в кругу врытых в землю камней. В юго-западной Англии много таких мест, сохранившихся с незапамятных времен. Где-то камни до сих пор стоят вертикально, а где-то упали или повержены почитателями новых богов. Большой валун рядом с ним был частью такого круга.

– Это заставляет меня вспомнить про Дубы, Друидз-Клоуз, Кент, – ответил он, чувствуя себя полнейшим идиотом.

– Верный ход мыслей. Это очень древнее место. И то, что нам предстоит сделать, – тоже древний ритуал. Цена, которую мы должны заплатить. Тебе придется поверить мне на слово.

Крейтон достал из кармана большой складной нож, расстегнул правую запонку и закатал рукав, обнажив запястье. Вытянув правую руку так, чтобы не испачкать штаны, он резанул по тыльной стороне запястья. На замшелую поверхность валуна закапала кровь. В предрассветных сумерках она казалась черной.

Потом Крейтон передал нож Эдварду.

Момент истины.

Интересно, подумал Эдвард, что бы сказал дядюшка Роланд, случись он здесь. Впрочем, он вполне мог представить себе реакцию Роли.

Боль оказалась сильнее, чем он ожидал. Руку словно обожгло холодным огнем, но с первой попытки у него получилась только неглубокая царапина, кровь из которой почти не шла. Он стиснул зубы и резанул сильнее. Показалась кровь, и он покапал ею на камень – ни дать ни взять кобель, помечающий столбик.

– Умница, – пробормотал Крейтон. Он отобрал нож, сложил его одной рукой и спрятал в карман.

– Что теперь, сэр?

– Подожди, пока кровь не перестанет, – шепотом ответил тот. – Ничего не говори – и вообще постарайся опустить глаза. Во всяком случае, не пялься слишком откровенно на… гм… на то, что можешь увидеть.

Ну, говорить-то Эдвард мог и воздержаться, но зубы его продолжали стучать сами собой. Пальцы рук и ног казались совсем ледяными. Даже нога, похоже, онемела от холода; во всяком случае, боль попритихла.

Что-то шевельнулось на противоположной стороне круга – тень в подлеске. Он старался не смотреть в ту сторону, но это оказалось не так просто. Впрочем, кто бы или что бы там ни шевелилось, разглядеть это было довольно трудно, почти невозможно.

Пятно перемещалось от камня к камню – шныряя туда-сюда, застывая, чтобы посмотреть на пришельцев, как белка, привлеченная соблазнительным орехом. Мужчина? Мальчик? Он передвигался совершенно бесшумно, темное пятно на фоне серых кустов, словно сгустившаяся тень. Он набирался храбрости и осторожными пританцовывающими шажками приближался к ним. Потом отшатывался назад, будто пугался или решал, что зайти с другой стороны будет безопаснее.

Постепенно Эдвард составил некоторое представление: никаких одежд, худой – ужасно худой, ростом не больше ребенка. Голова казалась окруженной облачком серебряных волос, но, не имея возможности разглядеть как следует, Эдвард не мог утверждать, просто ли это светлые волосы или же седина. Он был слишком мал и на вид слишком юн, чтобы оказаться мистером Олдкастлом, и все же было в нем что-то знакомое – может, манера выставлять голову вперед? Или, возможно, он был слишком стар, чтобы оказаться мистером Олдкастлом. Одно ясно – это не сон.

И это не человек. В роще было тихо, как в могиле.

Ближе, дальше, снова ближе… В конце концов дух приблизился к ним всего на десять или двенадцать футов, хоронясь за соседним камнем. Он выглянул с одной стороны валуна, потом с другой. Последовала пауза. Потом он выглянул еще. Потом, решившись, нырнул в подлесок и спрятался за упавшим камнем. Они не видели его, но при желании могли коснуться рукой.

Эдвард обнаружил, что может лишиться чувств, задержи он дыхание еще немного. Что находится по ту сторону валуна? Краем глаза он следил за потеками крови на камне, почти ожидая, что они вот-вот исчезнут. Однако они никуда не делись.

Голос, донесшийся до него, звучал тихо-тихо, словно шелест ветра в траве.

– Сними повязки, Эдвард.

Слова звучали совершенно ясно и недвусмысленно, без какого-либо намека на вирши а-ля Шекспир. Момент истины. Финал.

Эдвард опустил взгляд на белый кокон бинтов, скрывавший его ногу от кончиков пальцев до бедра. Потом покосился на Крейтона – тот испытующе смотрел на него.

Хуже ему – беглому калеке – все равно не будет. Эдвард начал возиться с узлами и булавками. Спустя минуту Крейтон протянул ему нож. Дело пошло быстрее. О том, как он будет заматывать все это обратно, Эдвард предпочитал не думать.

Ему не придется заматывать. Он знал это. Он резал и рвал бинт, пока не обнажил ногу – чертовски нормальную ногу без намека на перелом.

Крейтон склонился вперед, пока не коснулся лицом колен, и остался в этом положении, разведя руки в стороны.

«Ну, дядя Роланд, что ты на это скажешь?»

Эдвард подобрал ноги – ничего, даже не затекли – и принял ту же позу: на коленях, низко склонив голову и раскинув руки.

Будь это бог или дьявол – он не может не отблагодарить его за оказанную милость, верно?

Спустя еще несколько мгновений звякнул сбруей пони. Чирикнула утренняя птаха, к ней присоединились другие, и скоро лес звенел птичьими трелями. Уже совсем рассвело. Листья шелестели на ветру, которого только что не было и в помине. Мир пробуждался от древнего сна.

Крейтон выпрямился, за ним Эдвард. Они поднялись на ноги, не глядя друг на друга.

Эдвард сложил нож и протянул полковнику.

– Оставь его здесь, – резко произнес Крейтон. – И бинты тоже. – Он шагнул к пони.

Так, словно это было само собой разумеющимся, Эдвард собрал бинты, шины, костыль и аккуратно положил их рядом с кровавыми потеками. На одной обутой и одной босой ноге он захромал за Крейтоном, но когда подошел к двуколке, тот молча протянул ему второй костыль.

Он вернулся в круг. Там, где они с Крейтоном преклоняли колена, трава осталась примятой. За камнем, там, где хоронился дух, не было ничего. А что он ожидал увидеть?

Он наклонился положить костыль рядом с другими приношениями. Потом передумал и опустился на колени.

– Спасибо, сэр! – негромко произнес он, склонив голову.

Ему показалось, что он услышал тихий смешок и еще более тихий голос, говорящий:

– Поклонись от меня Руату.

Всего лишь ветер, конечно.

 

33

Когда труппа выступала в Нарше, актерам приходилось идти на компромиссы в том, что касается сценических костюмов. Играя герольда, Элиэль поддевала под тунику длинные джоалийские чулки и все равно мерзла. Экспериментировать с настоящей мужской одеждой нарсиан ей до сих пор не приходилось. Это оказалось еще неудобнее, чем она думала – ужасно неудобно! С другой стороны, в теплых краях этот маскарад вообще не удался бы. Пусть она и не доросла еще до той зрелости, которую так грубо упомянул Т’лин, но будь на ней одна набедренная повязка, ее никто не принял бы за мальчика. Так что у проклятого нарсианского климата оказались и свои преимущества. Правда, без материнской помощи Эмбилины ей ни за что бы не удалось одеться.

Сначала она натянула нижние штаны, скорее широкий матерчатый пояс, перехваченный клапаном снизу. За этим следовали поношенные шерстяные чулки и чертовы шерстяные штаны – латаные-перелатаные, удерживающиеся лямкой через шею. Хорошо еще, что у нее маленькая грудь! Поверх штанов надевалась шерстяная рубаха, застиранная настолько, что сбилась почти в войлок. Потом еще одна, доходившая ей почти до колен. Потом башмаки. Волосы она подколола так, чтобы они не выбивались из-под нахлобученной на уши остроконечной шапки. Девочка с отвращением посмотрела на свое отражение в зеркале. Как ее и предупредили, это была не одежда, а обноски. На одной коленке зияла дырка, другая была заштопана.

– Ну и как? – с улыбкой спросила Эмбилина Скульптор.

– Велико!

– Ммм, – задумчиво протянула Эмбилина. – Мужчины предпочитают посвободнее. Кстати, если захочешь… в общем, постарайся найти кусты погуще, ладно, дорогая?

Ее улыбка была такой доброй, что на мгновение Элиэль захотелось броситься в эти добрые объятия. У нее защипало глаза, и она быстро отвернулась. Она ведь больше не приемыш в актерской труппе, которому поручают всякие мелочи. Каким-то образом (каким, она пока не знала) она оказалась очень даже важной особой – можно сказать, Персонажем Исторической Значимости! Она должна вести себя соответственно. Может, спустя сотни лет поэты вроде Пиола будут писать о ней свои бессмертные пьесы.

Элиэль шагнула из спальни. Без специальных башмаков походка ее была неуверенной. Не обычное «клип-клоп», а какое-то «топ-шмяк»…

– Хорошо еще, – безмятежно заявила она, – что моя сценическая подготовка научила меня изображать мальчиков.

– Э-э… да. Сюда, милая.

Гим уже ждал ее на кухне – без шапки, но в остальном полностью одетый и готовый к выходу. На плече его висела лира в кожаном футляре. При виде Элиэль он отважно улыбнулся, но улыбка быстро сползла с его лица. Глаза покраснели, словно он с трудом сдерживал слезы. Хорошо, конечно, доверяться богу. Но хотелось бы, чтобы Тион выбрал ей в спутники героя ненадежнее.

Впрочем, отец Гима казался еще более опечаленным, хотя старался держаться гордо.

– Ох, милый! – только и сказала Эмбилина. – Ты попрощался с сестрами?

– Они же спят, мама!

– Конечно, но ты бы хоть заглянул к ним в спальню, чтобы я могла потом сказать им, что ты прощался.

– Да, мама, – терпеливо повторил Гим и повернулся к отцу. – Я, конечно, не могу пойти попрощаться с Инкой?

Кольвин покачал головой:

– Не думаю, чтобы Дилтин Строитель обрадовался, когда ты забарабанишь к нему в дверь, тем более в такой час. Мать сходит к Инке утром и передаст ей от тебя привет.

– И передаст, что я буду писать?

– И передаст, что ты будешь писать. А теперь поспеши. Вся городская стража, поди, уже ищет Элиэль Певицу. Жрецы, наверное, уже обшарили полгорода. Держи ухо востро. Спеши, но не без оглядки. И остерегайся засады у лагеря торговца – они должны знать, что она бежала на драконе.

Гим побледнел сильнее.

– Что мне делать тогда?

– Ты у нас герой, сын. Мне кажется, тебе лучше оставить девочку у стены, а самому отправиться на разведку – впрочем, там на месте будет виднее.

Гим с несчастным видом кивнул.

– Но стражники могут арестовать Драконоторговца и отобрать его табун!

– Нет. Для этого им нужно разрешение магистрата… впрочем, ради такого серьезного дела они и его могут из постели вытащить. Ступай, мой мальчик, доверься богу.

Последовавшее прощание обернулось сплошными рыданиями. Элиэль отвернулась и старалась не слушать. С ней еще никто и никогда так не прощался.

У нее с собой не было никаких пожитков, кроме нескольких старых одежек. Эмбилина настояла, чтобы она захватила их с собой, и они как раз уместились в мешке Гима поверх его шмоток. Еще он тащил свою лиру, однако издал носом возмущенный звук, когда Элиэль предложила понести ее. Он зашагал в темноту, мелькая длинными ножищами, как ласточка – крыльями. Вдруг он замедлил ход и покосился на нее.

– Ты чего хромаешь?

– Вовсе я не хромаю. Это тебе кажется.

– Вот и хорошо! – кивнул он и снова устремился вперед. Похоже, Гим забыл, что это она героиня, а он всего лишь ее спутник. Но она ни за что не попросит его сбавить ход, ни за что! Очень скоро она совсем вспотела в своей тяжелой шерстяной куртке, надетой поверх всех этих дурацких одежд. Ей было жарко – ну разве что кроме тех мест, которые леденил ночной ветер. Возможно, мужчины вели бы себя получше, когда бы одевались поудобнее.

На первом же перекрестке Гим задержался и осторожно огляделся по сторонам. Потом двинулся дальше.

– Кто такая Инка? – спросила она.

– Моя девушка, кто же еще.

– Красивая?

– Прекрасная!

– Ты ее любишь?

– А то!

– А она тебя?

– Еще как! Тебе страшно?

– Угу. А тебе?

– Жуть.

Ага, и это ее отважный спутник! Однако неважно он выучил свою роль!

– Тогда, на драконе, ты казался не таким напуганным, а?

Гим свернул в узкий проулок.

– Ну… да, тогда святой Тион показал мне, что делать! А этого он мне не показывал. Давай сюда. И потом, все, что тогда от меня требовалось, – это кричать «Чупу!» и держаться, зажмурившись. Я живописец, а не герой.

Да нет, он и в самом деле храбрый! Настоящий герой – иначе с какой стати бог избрал его? Она решила, что его искренность куда симпатичнее, чем кичливость Клипа Трубача.

– А я актриса, а не Исторический Персонаж.

Он хихикнул:

– Я бы и не поверил в это, даже скажи мне об этом бог. Тебе бы не меня в спутники, Элиэль Певица, а кого-нибудь вроде Дартона Воителя.

– Ты видел?

– Меня отец водил. Только на «Варилианца». Я там половины не понял. Ты, наверное, была там в маске.

– Ага, в маске. Я там три песни исполняла.

Он промолчал, поэтому ей пришлось самой намекнуть:

– Ничего я была в роли герольда?

– Ничего, – утвердительно кивнул Гим. – Классный герольд, если только девчонки бывают герольдами.

Дальше они шли молча.

Он вел ее узкими улочками, вонючими переулками, захламленными проходными дворами. Вскоре она окончательно потеряла представление о том, где они находятся. Правда, он уверял, что они идут самым коротким путем. У нее из головы все не шли слова Кельвина Скульптора насчет стражи, но улицы казались абсолютно вымершими. Только летучие мыши шныряли над головой, да пару раз ей почудились красные глазки, глядевшие на них из мусора.

На востоке сияла голубая Иш, и это был добрый знак – если Дева и впрямь поддерживает Тиона в его стремлении спасти ее. Но на небе царила Эльтиана, окрашивавшая его в багровый цвет, и это было плохо. Трумба не было и следа – до его полнолуния оставалось еще несколько ночей. Это всегда считалось дурным знаком, а сейчас и вовсе казалось зловещим.

Когда зеленый черным станет, Жнец жать души не устанет.

– А что за калитка влюбленных такая? – спросила Элиэль.

– Лазейка через городскую стену. Сама поймешь, когда подрастешь немного. – Гим остановился в темной подворотне.

– Я и так понимаю.

– Ш-шш! – шикнул он. – Потише шагай здесь.

«Здесь» на поверку оказалось темным туннелем. Он вел ее за руку. В конце концов они очутились на дне колодца. Вверх уходили гладкие стены, в просвете неба над головой виднелись две звезды. Выхода отсюда не было видно, если не считать темного туннеля, по которому они пришли, и накрепко запертой деревянной двери. Воняло просто отвратительно.

– Заблудился? – шепотом спросила Элиэль.

– Нет, если только ты умеешь лазать, как мои сестры. Подержи-ка это минутку. И осторожнее. – Он протянул ей свою лиру в футляре, а сам снял со спины мешок. Потом показал ей на стенах ниши для рук и ног, ведущие к пятну, чуть светлевшему в вышине.

– Давай, потом я тебе мешок передам, – сказал он, забирая у нее лиру.

– Что за стеной?

– Кухонный двор. Так, дом один. Не думаю, чтобы они развешивали белье по ночам.

– Ты сам-то заберешься?

– Неделю назад забирался. Давай.

В том, что касалось лазанья, лосины оказались удобнее юбок. Элиэль поползла наверх, цепляясь за ледяные камни. Гим сказал правду: лезть оказалось на удивление легко. Отверстие служило когда-то окном, хотя какая сторона была когда-то внутри, а какая – на улице, она сказать не могла. Теперь это было простой дырой, соединявшей два двора. От переплета осталась только одна доска, и пролезть в нее запросто мог ребенок или даже не слишком толстый взрослый. Она просунула в дыру голову и плечи и замерла.

Двор оказался небольшим даже для того, чтобы развешивать в нем белье, – дом с одной стороны и сараи с другой. Окна дома не светились, но и лунного света хватало, чтобы понять, что путь закрыт. Она оглянулась на Гима – его лицо белело под ней.

– Тут небольшая неприятность, – прошептала она.

– Что? – нетерпеливо спросил Гим.

– Дракон.

– Что? – Казалось, он не верит, что она в состоянии отличить дракона от поленницы. Она загораживала ему дорогу, но он забрался на свой мешок, ухватился руками за край отверстия, скребя башмаками по камню, подтянулся и угнездился рядом с ней.

– Мне очень жаль, – прошептала Элиэль ему на ухо. – Насколько я понимаю, это всего только сторожевой кот.

Это был не кто иной, как Звездный Луч. Он лежал прямо под ней и удивленно тянул носом воздух. Казалось, можно было дотянуться рукой до светящихся зеленым светом глаз. В любую минуту он мог узнать ее и громко рыгнуть в знак приветствия. И уж конечно, он не любит, когда на него падают лиры, мешки и люди.

– Придется тащиться в обход, – буркнул Гим. Он отпустил руки и плюхнулся обратно. Увы, он забыл про свой мешок. Стук различных частей тела, поочередно соприкасавшихся с камнями, не стихал довольно долго.

Элиэль осторожно сползла вниз. К этому времени он перестал бормотать под нос нехорошие слова и сидел, пытаясь потирать затылок и локоть разом.

– Надеюсь, ты не испачкал куртку? – невинно осведомилась она.

– Заткнись!

– Кто здесь живет?

Гим с опаской поднялся на ноги, потирая бедро.

– Гаспак Жестянщик.

– Как ты думаешь, есть у него своя тайная молельня? Может Т’лин Драконоторговец посещать другие таинства?

– Возможно. Почти все так делают.

Забавно! Впрочем, она ожидала чего-то в этом роде.

– Но не Тиона? Тогда чьи таинства?

– Ну почему девчонки так любят болтать языком? Помолчи! – Гим снова закинул мешок на спину, но не стал возражать, когда Элиэль взялась за лиру.

Они зашагали по туннелю обратно. Идти было легче, так как со стороны улицы его освещали лучи Иш.

Выходит, перед Элиэль встала еще одна загадка, которую стоило бы решить. Т’лин говорил, что отблагодарит богов по-своему. Это могло означать, что он отправился в одну из нарсианских лож, служившую тому богу, которому лично он оказывает предпочтение.

Так чем он занят – благодарит бога или получает от него инструкции? И какого бога он предпочитает? Ясное дело, не Тиона – иначе бы он помолился в молельне Скульптора. Не Эльтиане – иначе он не стал бы помогать бегству Элиэль. Она не могла представить себе также, чтобы Т’лин поклонялся Деве. Конечно, Астина покровительствует воинам и атлетам – что само по себе достаточно странно, – но ценит более всего справедливость, долг и чистоту. Ни то, ни другое, ни третье не относилось к наиболее уважаемым Т’лином ценностям. Висек – Всеведущий, это всем известно, но он дальше от смертных, чем все остальные боги. В его ведении – судьба и вечное солнце. Т’лина гораздо больше волнуют торговые дела и домашние животные, а этим ведают аватары Карзона, Мужа.

Который был одновременно и Зэцем – тем самым, что повелел своему Жнецу не допустить Элиэль в Суссленд живой.

Который был одновременно и Кен’том.

Папочкой.

Гим схватил Элиэль за руку и толкнул в темную дверную нишу.

Она ждала, но он так и не объяснил, что увидел или что ему померещилось. Конечно, стража совершенно не обязательно гарцует верхом на драконах под грохот оркестров. Она может красться по задворкам – в точности как они с Гимом.

Некоторое время Гим не шевелился. Трясясь рядом с ним от холода и возбуждения, Элиэль сообразила, что Т’лина вполне могут заботить не столько боги, сколько земные дела. Она сама говорила ему про таргианцев и даже особо упоминала нарсианина, которого видела в их обществе, – Гаспака Жестянщика. Драконоторговец посмеялся еще тогда и отпустил шуточку насчет крестьян, покупающих леопардов, чтобы те сторожили их кур.

Возможно, Т’лин Драконоторговец сам таргианский шпион.

Лямка футляра с лирой начала уже больно резать ей плечо, когда Гим привел ее наконец к цели.

– Лезем по этому стволу, – шепнул он, – потом по той ветке на крышу, а с нее – на стену. Как, одолеешь?

– Нет. Придется тебе тащить меня.

– Тогда стой пока здесь. – Он подпрыгнул и повис на суку. – С той стороны придется прыгать, так что постарайся не сломать ногу.

Через несколько минут они уже оказались за стеной. Ноги никто из них не сломал, хотя теперь у Элиэль болело бедро. Возможно, ей просто не хватало специального башмака. Гим дернул ее обратно в тень, а сам осмотрел залитый лунным светом луг Вдалеке у брода через Наршуотер, горел огонь, да еще возвышалась памятником давно забытой битве лестница для посадки на мамонтов. Выгон было не разглядеть. Хотя стояла весна, трава была покрыта серебряной изморозью. А может, это просто роса? Лагерь Т’лина казался отсюда темной полоской, откуда ветер доносил рыгающие звуки.

– Никого не видишь? – беспокойно спросил Гим.

– Нет.

– Странно! Здесь должно быть уже полным-полно солдат, поджидающих нас! Отец так говорил. Да и Т’лин, в общем, тоже.

Элиэль зевнула. Девочка знала, что ей положено быть начеку, иначе она снова попадет к матери Илле, но… она снова зевнула. Что-то больно уж долго тянется эта ночь.

Впрочем, Элиэль хорошо понимала беспокойство Гима. В Нарше не так уж много драконов, и почти все они принадлежат страже. В принципе на драконах ездят еще и пастухи. Но в любом случае стражники очень скоро проверят всех городских драконов и убедятся, что в ее побеге не принимал участия ни один из них. Ясное дело, следующим их шагом будет наведаться в лагерь Т’лина за городской стеной. Нет, их там просто обязаны ждать солдаты.

Хуже того, лагерь хорошо виден от городских ворот, которые сейчас заперты и охраняются до рассвета. Два человека, идущие от стены, окажутся у стражников как на ладони.

– Почему от них столько шума? – пробормотал Гим.

– Драконы всегда так. Если рядом случится кто посторонний, шума будет гораздо больше.

– Правда?

– Правда, – ответила Элиэль с убежденностью, которой на самом деле вовсе не ощущала, и зевнула еще раз.

– Тогда пошли! – сказал Гим. – Тут уж одно: или довериться богу, или замерзнуть до смерти! – Он зашагал через луг, согнувшись под ветром. Элиэль поспешила за ним.

Стоило им дойти до спящих драконов, как навстречу из темноты выступила высокая фигура.

– Имя? – Голос звучал глухо и явно не принадлежал Т’лину.

– Гим э-э… Гуртовщик и… да, мой двоюродный брат Кольбурт Живописец.

– Губер Погонщик. Иди за мной, Гуртовщик. – Он проводил их в темную палатку, пахнущую сырой кожей. Внутри было почти тепло, особенно по сравнению с ночным лугом. – Садитесь, – буркнул мужчина.

Последовала пауза – он завязывал полог, потом высек огонь. Медленно разгорелась небольшая лампада, высветив несколько мешков и плед. На одеялах лежали три человека, а за ними угадывалась темная стена. Казалось, мир на этом кончается.

Губер оказался узколицым мужчиной с темной бородой. Таким мрачным, словно не улыбался ни разу в жизни. На нем были обязательные одежды из меха ламы и черный тюрбан. Он указал на него.

– Можете повязать такой?

– Нет, – хором отозвались беглецы.

Он достал откуда-то две полосы черной ткани и обернул их головы. Потом заставил их повторить это самостоятельно. К изрядной досаде Элиэль, у Гима начало получаться раньше, чем у нее. Она была слишком сонная.

– Сойдет, Гуртовщик, – заявил Губер. – А ты поупражняйся еще, малый. Ты похож на вареный пудинг. Не открывай свет, пока не завяжешь за нами полог. Ты, Гуртовщик, пойдешь со мной.

– Куда?

– Учиться седлать дракона, не задавая при этом лишних вопросов. Мне сказали, команды ты уже знаешь.

Гим как-то странно изменился в лице, но промолчал. Они вышли. Оставшись в одиночестве – спящие не в счет, – Элиэль сражалась с проклятым тюрбаном. Наконец что-то начало получаться. Потом ей ничего не осталось делать, кроме как ждать.

Она обследовала загадочные тюки – не развязывая их, конечно, а только ощупывая – и решила, что в них нет ничего, кроме запасной одежды.

На нее вдруг навалилась усталость. Навалилась, как… как лавина? С чего это она думает о лавинах? Она прислонилась спиной к тюку. У лагеря не оказалось никаких стражников, так что бог продолжает помогать ей, верно? Верно.

Губер Погонщик знал, что она придет. Значит, Т’лин возвращался сюда от Кельвина Скульптора, прежде чем отправиться обратно в город к Гаспаку Жестянщику. Верно?

Должно быть, верно, хоть и странно. Зачем это они встречались? Что такое узнал Т’лин в этот вечер? Что заставило его пойти на эту встречу?

 

34

Эдвард соскочил с двуколки, чтобы открыть первые ворота. Удивительное ощущение бурлило в нем, когда он, ловкий как ребенок, усаживался на козлы рядом с Крейтоном. Ему не понравилось быть калекой. Двуколка катила через луг, спускаясь с холма.

– Его на самом деле зовут Олдкастл, сэр?

Крейтон взглядом приказал ему замолчать.

– Нет, не так. Нет никакого мистера Олдкастла. Олдкастл – это, так сказать, комитет… коллективный псевдоним. Наш друг – это… Просто так и есть, друг. Он здесь уже давно, очень давно. Я не знаю, как его зовут. Возможно, никто не знает.

Двуколка, покачиваясь, катила к следующим воротам. В солнечном свете весь луг казался ярким от золотой розги и алого чертополоха.

– Робин Гудфеллоу?

– Можно сказать, лавочка носит это название. А он, так сказать, их местный представитель.

Ничего удивительного, что лицо старичка показалось ему таким плутовским – Пэк!

– Но почему именно кровь? Я-то думал, приношение ему состоит из кувшина молока и пирога?

Судя по голосу, Крейтон был не в восторге от расспросов, но понимал естественное любопытство человека, который только что видел чудо.

Он громко откашлялся.

– Это зависит от того, что тебе от него нужно – или, наоборот, не нужно. Цена приношения зависит от того, во что оно тебе обходится. Кровь ценится высоко, выше почти всего остального. – Некоторое время он молча смотрел на дорогу. – Хотя нынче он изрядно проиграл при обмене. Ты слышал, что он говорил насчет запаса сил? Ту ману, что он истратил на исцеление твоей ноги, он, возможно, копил веками. Ему нечем возместить ее. Не думаю, чтобы в наши дни у него осталось много преданных почитателей. Мы мало дали ему – даже своей кровью. Он один из Древних, но не примыкает ни к одной партии, замешанной во всем этом. Мои сподвижники отчаянно заняты и обратились за помощью к нему, поскольку он живет в этих краях. Он согласился – ко всеобщему удивлению. Ты должен быть ему очень, очень благодарен.

Эдвард лизнул порез на тыльной стороне запястья.

– Конечно, я благодарен. Я могу сделать что-нибудь еще, сэр?

– Да. Как только откроешь эти ворота, зайди за куст и оденься. У тебя в этих лохмотьях вид нищего дервиша.

Скинув халат, Эдвард обнаружил, что его многочисленные царапины и синяки никуда не делись – исцелилась только нога. Фланелевые брюки и пиджак, которые он хотел надеть, оказались безнадежно измятыми, но он нашел в чемодане более или менее пристойную рубашку. Запонки, похоже, исчезли все до одной, воротнички – грязные. Он терпеть не мог повязывать галстук без зеркала, так что отложил этот процесс до тех пор, пока они не выедут на ровную дорогу. Уложившись в рекордный срок, он закинул чемодан в повозку и – теперь уже в обличье относительно пристойного юного джентльмена – уселся рядом с Крейтоном.

А ботинок у него остался только один.

Пони, потряхивая гривой, потащил двуколку дальше. А Эдвард сдвинул шляпу под залихватским углом, чтобы прикрыть торчавший из-под нее пластырь, и принялся сражаться с галстуком. Прекрасное утро. Здоровье, свобода! Как насчет завтрака?

При свете дня Крейтон оказался человеком средних лет, худым, мускулистым и изрядно загоревшим под тропическим солнцем. Его коротко остриженные усы были имбирного цвета, брови – рыже-коричневые и густые, как придорожный кустарник. Нос напоминал высокомерно выставленный вперед топор. Он смотрел прямо на дорогу, спрятав лицо в тень от полей котелка. Поскольку он явно не горел желанием начинать разговор, Эдвард тоже молчал, решив подождать, что принесет ему день.

Повозка продолжала свой путь по проселочным дорогам, меж живых изгородей. Становилось жарко. Они миновали ворота чьей-то фермы. Залаяла собака. Мокрые пятна на коленях у Крейтона начали подсыхать. Где-то продолжал голосить неугомонный петух.

Неожиданно полковник откашлялся и заговорил, продолжая обращаться к хвосту пони:

– Ты стал свидетелем чуда. Тебе даровано чудесное исцеление. Полагаю, ты примешь теперь те объяснения, которые ранее бы отверг?

– Думаю, теперь я поверю во что угодно, сэр.

– Хррмф! – Крейтон покосился на него, блеснув глазами из-под хмурых бровей. – Ты ничего не почувствовал там, еще до появления нашего друга?

Эдвард колебался, делиться ли ему своими романтическими фантазиями.

– Какое-то это место… призрачное?

Крейтон не высмеял его, чего можно было бы ожидать от бывалого вояки.

– А раньше ты ощущал где-нибудь такую вот «призрачность»?

– Да, сэр.

– Ну, например?

– Ну… в Тинкерс-Вуд, недалеко от школы. Или в Винчестерском соборе, когда нас возили туда на экскурсию. Правда, я никому еще этого не говорил.

– Умно с твоей стороны. Возможно, некоторые из твоих одноклассников тоже чувствовали это, но молчали. Хотя тут нечего стыдиться. Восприимчивость обыкновенно сопутствует тому или иному художественному таланту. Не знаю почему, но кельтская кровь помогает. Впрочем, это не так важно. Когда ты… Ладно, не бери пока в голову. В общем, имеются такие места, странным образом связанные со сверхъестественными явлениями. Мы называем их «узлами». Они обладают тем, что мы называем «виртуальностью». Некоторые люди способны ощущать это, другие – нет. Узлы разбросаны безо всякой системы. Здесь, в Англии, почти всегда можно найти свидетельства того, что их использовали когда-то или продолжают использовать для поклонения: стоящие камни, дольмены, древние развалины, церкви, кладбища.

– Вот почему мистер Олд… мистер Гудфеллоу… не смог излечить мою ногу в больнице? – Теперь понятно, почему Эдварду пришлось страдать всю эту поездку.

– Разумеется. Ему гораздо легче сделать это в узле, чем где-то еще. Теперь, пожалуй, только в узле.

Крейтон свернул с одного проселка на другой, уверенно ориентируясь на местности. Некоторое время он молчал, и Эдвард решил прикинуть свои возможные дальнейшие шаги. Идти на местный пункт записи добровольцев опасно. Конечно, полиция скорее станет искать его по больницам, а не по призывным пунктам, но вблизи от Грейфрайерз его может узнать кто угодно. Гораздо лучшим представлялся ему план отправиться в Лондон и записаться вместе с тысячами других добровольцев на центральном пункте, на Грейт Скотленд-ярд.

Полковник снова заговорил, обращаясь к лошадиному крупу:

– Официально я приехал в Англию на время отпуска. Неофициально я намереваюсь изучить наши дела в Европе, заняться вербовкой и приглядеть за тобой.

– Да, сэр, – почтительно откликнулся Эдвард.

– Что касается дел… Ххрмф!.. они несколько осложнились. Инициатива в Европе ушла у нас из рук. Видишь ли, природа пророчеств такова, что они излагаются в весьма туманном виде, более того, без точных дат большинства предсказанных событий. Тем не менее в них описывается конкретное, единственное будущее, к которому ведет единственная цепочка событий, верно?

– Гм… Наверное, да. – Какое отношение имеют ко всему этому пророчества?

– С некоторыми предсказанными событиями ничего не сделаешь – с ураганами или землетрясениями, например. С другими – можно. Если предсказано, что человек погибнет в битве, а ты, не дожидаясь этого, отравишь его за столом, ты тем самым разрушаешь все пророчество, понятно? Пророчество – своего рода цепочка. Порви одно звено – и все рассыплется. Если одно-единственное предсказанное событие очевидно не сбылось, значит, все описанное будущее недостоверно, так что оставшаяся часть пророчества не имеет никакого смысла. Если пророчество, обещавшее человеку смерть в битве, предрекает также и гибель города от землетрясения, отравив человека, ты можешь предотвратить и землетрясение.

– Боже правый! – только и пробормотал Эдвард. Похоже, он имеет дело с каким-то волшебным миром, к которому надо еще привыкнуть.

– Тут так: или все, или ничего, – продолжал Крейтон. – Это вроде воздушного шара: проткни дырку, и вся эта штуковина упадет. А ты упоминаешься в пророчестве.

– Ясно. – В адресованном Джамбо письме упоминалась цепочка! Как мог Эдвард только оказаться таким кретином, что забыл письмо в больнице?

– Около двадцати лет назад кто-то пытался убить твоего отца. Камерона Экзетера. Покушение провалилось. При расследовании выяснилось, что он упоминается в одном достаточно достоверном пророчестве, «Вурогти Мигафило». «Вурогти» можно перевести как «завет». «Мига-» означает деревню, как в английском окончание «-хем» или «-би». Так что на английский «Вурогти Мигафило» можно перевести как «Филобийский Завет». О нем известно уже много лет, и за эти годы произошли многие из предсказанных в нем событий. Еще большему их числу предстоит произойти. Ты понимаешь, что одно упоминание имени в подобном документе уже почти равносильно смертному приговору?

Он помолчал, давая Эдварду возможность вставить глубокомысленное замечание, к чему тот вовсе не стремился.

– Потому что кто-то, кого не устраивает что-то еще в этом предсказании, пытается предотвратить это? – Учитывая ранний час, замечание вполне можно было бы считать глубокомысленным.

– Вот именно! Умница! В данном случае пророчество в той его части, которая конкретно касалась твоего отца, категорически не устраивало Палату. И это представляло для него серьезную опасность.

Двуколка, поскрипывая и покачиваясь, катила по дороге. В зеленой изгороди запел дрозд. Утренние облака окрасились в нежно-розовый цвет. Все было как обычно – никаких чародеев на коврах-самолетах, никаких закованных в броню рыцарей, сражающихся с драконами.

– В чем заключалось это пророчество, сэр?

– Там было предсказано, что ему предстоит зачать сына.

– Сэр! – Все это начинало отдавать дурным вкусом.

– К тому же там довольно точно называлась дата.

– Насколько я понимаю, первого июня тысяча восемьсот девяносто шестого года?

– Нет. Где-то в ближайшие две недели.

– О! – только и сказал Эдвард, уставившись в полосу кустов, ползущую им навстречу. Всего несколько дней назад жизнь была заметно проще. – Но… это же невозможно. Выходит, ваш «Завет» неверен?

– Хррмф! Снова нет. Просто неверно растолковали дату. Прорицательница сама не до конца понимала, что говорит, к тому же озарение плохо повлияло на нее – она сошла с ума и вскоре умерла. Пророчества всегда поглощают слишком много маны, потому они так редки. Тот, кто наделил ее этим даром, просчитался. Он был совершенно измучен этим откровением. Чуть не умер сам, так, во всяком случае, говорят. Ладно, мы не об этом. Так или иначе, Служба решила, что твоему отцу лучше на время скрыться, что он и сделал.

– Он уехал из Новой Зеландии?

– Он вернулся в Новую Зеландию! А потом отправился в Африку. Через год или чуть больше у него родился сын. Конкретно – ты. – Крейтон говорил короткими, уверенными фразами, словно посвящал новобранцев в тайны устройства пулемета. Да, если он вербовщик, по крайней мере одного рекрута он отправил в море.

Эдвард хотел было спросить, не уберегло ли его пророчество от возможности родиться девочкой, но это звучало бы как-то несерьезно, так что он промолчал.

– Служба относится к «Филобийскому Завету» со смешанными чувствами, – продолжал Крейтон, – но в целом мы принимаем описанное в нем будущее. Поэтому твой отец исполнил этот пункт пророчеств и оставался там, где был, в Ньягате, убивая время, пока…

– «Убивая время?» Сэр, он…

– Я знаю, кем он был! – рявкнул Крейтон. – Я заезжал туда в девятьсот втором и видел тебя. Славный был паренек. Таскал с собою повсюду маленького игрушечного леопарда. Так или иначе, уж поверь мне, Африка была для твоего отца своего рода затянувшимся отпуском.

– Отпуском длиной в двадцать лет, сэр?

– А почему бы и нет? Экзетер, твой отец принадлежал к Службе, я не имел в виду министерство по делам колоний его величества. Служба, в которой я работаю и в которой работал твой отец, не имеет к нему ни малейшего отношения и, возможно, неизмеримо важнее.

– Да, сэр, – пробормотал Эдвард, прикидывая, как бы ему ввернуть вопрос об истинном возрасте отца. Крейтон не дал ему такой возможности.

– Теперь тебе понятно, почему, прежде чем все это тебе сказать, я подождал, пока исцелится твоя нога?

– Надо привыкнуть, сэр.

Возможно, Крейтон и безумен, но он, похоже, хорошо представлял себе, куда правит. Двуколка въехала в довольно большую деревню. Кроме фургона булочника, на улицах еще никого не было.

– Чего нам не хватает, так это времени, – раздраженно сказал Крейтон. – Наши недруги уже трижды пытались прикончить тебя, Экзетер. Даже пять раз, считая покушение на твоего отца и резню в Ньягате. Кстати, тогда они, возможно, считали, что им это удалось. Лишь этим можно объяснить то, что они надолго оставили тебя в покое. Однако этой весной один дом оказался погребенным оползнем, и стало ясно, что пророчества «Филобийского Завета» все еще действуют. Твои родители мертвы, в этом нет сомнения. Значит, жив ты. Они снова пустили по твоему следу своих ищеек. Вряд ли тебе будет везти и дальше.

– Но как они найдут меня сейчас, сэр? Если я могу скрываться от закона, я могу и… И кто такие эти ваши недруги? Я имею в виду, если уж кому-то не терпится убить меня, мне хотелось бы знать, кто это.

Крейтон направил пони на боковую дорогу и снова издал свое «Хррмф!».

– Собственно, люди, мечтающие водрузить твою голову у себя над камином, относятся к группировке, которую мы называем Палатой. Официального названия у нее нет, и членство в ней время от времени меняется. Это немного сложно… Ладно, попробуем. Ты хорошо знаешь, что министерство по делам колоний его величества не ведет никаких дел в Англии. Министерство внутренних дел не действует на заморских территориях. Но они сотрудничают, если, скажем, опасный преступник, которого ищет одно из них, укрылся на территории другого. Они обмениваются информацией. Пока ясно?

– Да, сэр.

– Так вот. Палата не орудует здесь – у ее членов нет сил в этой… гм… среде. Служба, которую я представляю, тоже здесь не действует. Но мы неофициально сотрудничаем с местным, так сказать, отделением, Штаб-Квартирой. Время от времени мы помогаем друг другу – в делах вроде твоего, в вербовке и тому подобных вещах. Они помогли твоему отцу получить место администратора округа в Ньягате. В качестве услуги нам. Он в свою очередь, находясь там, оказывал им разного рода услуги. У двух организаций схожие цели и задачи, так что мы сотрудничаем с ними, а они – с нами. Но – пойми – я здесь всего лишь частное лицо, не облеченное полномочиями. Хррмф! Далее. Число наших недругов здесь непостоянно, и к Палате их можно отнести лишь условно – выбей одного, и на его место встанут двое, но в данный момент Штаб-Квартира по уши занята действительно опасной шайкой, которую они называют Погубителями. Весьма точное название! Так вот. Погубители здесь и Палата там противостоят целям, которых добиваются Служба и Штаб-Квартира, так что они вполне естественные союзники. Именно Погубители, убили твоего отца, и они охотятся за тобой – в качестве услуги Палате.

Все это вроде логично, подумал Эдвард, хотя не сказало ему пока ничего, кроме лишенных смысла названий.

– Вам не трудно пояснить мне несколько определений, сэр? Что именно вы имеете в виду, говоря «здесь»? Если Служба, которую вы представляете, – не министерство колоний, тогда что это за ведомство? И что за люди входят в эту Палату или относятся к Погубителям?

– Тому слишком много определений. Что до людей… что ж, мистер Гудфеллоу – неплохой пример, хотя до последнего времени он сохранял нейтралитет.

Нет, решительно, это слишком тяжелая пища на пустой желудок!

– Сэр, вы хотите сказать, эти группировки состоят из богов?

Крейтон вздохнул:

– Нет, это не боги. По крайней мере в том смысле, какой ты вкладываешь в это слово. Тот, кого ты встретил, лишь бледная тень того, каким он был во времена саксов или кельтов. Он исцелил твою ногу, поскольку проникся к тебе симпатией. Раньше это было бы для него все равно что пальцами щелкнуть.

– Но если он не бог, значит, он своего рода дух, или лесовик, или демон, или…

– Он человек вроде нас. Рожденный женщиной. Он просто пришелец, вот и все.

– Ну допустим. Но…

– Да и понятие «пришелец» мне тоже не нравится. Он обладает маной, и я уверен, что давным-давно он был куда могущественнее, чем теперь. И все же даже тогда он был далеко не самым сильным. А ведь некоторые из Погубителей – настоящие гиганты! Посмотри, чего они добились за последний месяц. Эта чертова война в Европе – дело их рук. Штаб-Квартира много лет пыталась предотвратить ее. Погубители ухитрились обойти все препоны. Теперь это уже свершившийся факт, страшная катастрофа. На этом уровне битва закончена, так что поганцы могут перевести дух и посчитать свои трофеи. А еще – теперь они могут заняться другими делами. Например, тобой.

Мистер Гудфеллоу тоже говорил о войне в очень похожих выражениях, а кем бы ни был этот мистер Гудфеллоу, его нельзя было назвать простым смертным.

Они миновали деревню, и Крейтон направил двуколку через выгон к купе деревьев у реки.

– Видишь ли, – добавил он раздраженным тоном, словно устал объяснять очевидные вещи особо тупому ребенку, – и Штаб-Квартира, и Погубители были в последние месяцы настолько заняты политическими проблемами, что у них не осталось ни времени, ни средств на второстепенные задачи вроде услуг друзьям. Вот почему они послали к тебе всего одну сумасшедшую. Кстати, говорят, она в самом деле сумасшедшая. Балканская анархистка с маниакальной жаждой крови. В иных обстоятельствах они избавились бы от тебя без особого труда. С другой стороны, в иных обстоятельствах и Штаб-Квартира смогла бы лучше тебя охранять.

– Но это же сорвалось!

– Возможно. Но теперь Штаб-Квартира пребывает в расстройстве. Они проиграли, и им необходимо время, чтобы зализать раны. Погубители соберут богатый урожай маны. Так что пока надо залечь на дно!

– Но ведь у меня нет выбора… – Эдвард осекся. Двуколка обогнула деревья и въехала в цыганский табор – полдюжины фургонов и пара шатров. Из расположенного в центре кострища поднимался дым. Ребятишки разбежались, хоронясь за фургонами. Несколько темнолицых мужчин оглянулись посмотреть на пришельцев. Цыгане?

– Какого выбора? – поинтересовался Крейтон, натягивая вожжи.

– Я хочу сказать, я собирался записаться добровольцем. Ведь идет война!

Крейтон с усталым вздохом повернулся к нему:

– Верно, идет. Именно это я и пытаюсь объяснить.

 

35

– Могла бы погасить лампаду, прежде чем засыпать, – буркнул Т’лин. – Зря масло изводишь. Пошли.

Протирая глаза, Элиэль выбралась за ним из палатки и побрела между спящими драконами. Ни Гима, ни Губера не было видно. Она закоченела и продрогла. Должно быть, она проспала часа два: небо уже посветлело, и вдали виднелся силуэт гор. Звезды почти все погасли, но маленький полумесяц Иш и яркая точка Эльтианы еще светили. День обещал выдаться ясный.

– Это Гром, – сказал Т’лин, остановившись так резко, что Элиэль чуть не врезалась в него. Дракон повернул голову на длинной шее посмотреть на нее. Она механически погладила массивные надбровные дуги, и дракон дохнул на нее теплым ароматом сена. Возможно, ему понравилось, что она такая маленькая.

Т’лин проверил подпругу.

– Он уже не так молод, зато умен и к тому же совсем не почувствует твоего веса. – Т’лин без видимого усилия поднял Элиэль, усадил ее в седло и начал подгонять стремена по длине.

– Горные ремни? – спросила она с опаской. Гром был велик, и даже пока он лежал, земля казалась ей далеко-далеко внизу. Она никогда еще не ездила верхом по горам, только по равнине. По правде говоря, ее навыки погонщика дракона точнее всего определялись словами «оч-чень ограниченные».

– Не натягивай их пока, только подбери, чтобы не болтались. Я скажу, когда натягивать. Вот. Теперь посмотрим, как тебе удастся заставить его слушаться. Вон туда. – Он махнул рукой на запад, вверх по течению реки.

– Но ведь Рилипасс не там!

Тяжелая лапа Т’лина стиснула ее коленку. Его лицо в сумерках казалось высеченным из камня.

– Я знаю это, малышка. И запомни одно – на протяжении этой поездки ты не будешь ни спорить, ни возражать, ясно? Это тебе не катание любопытных девиц. Это серьезно, и я тебя спасать не напрашивался.

– Извини.

– Вот и ладно! – Он фыркнул. – Твои дела уже стоили мне изрядных денег. Они могут стоить мне жизни или даже души. Так что, если я скажу: «Делай так!» – делай, как я сказал. И без промедления. Ясно?

Если Т’лин ставил целью напугать ее, ему это удалось. Она никогда еще не слышала, чтобы он говорил так строго.

– Да, Драконоторговец. – Она вцепилась побелевшими пальцами в край вьючной пластины. – Вондо, Гром!

Гром повернул голову и удивленно уставился на нее большими глазами. Их зеленое свечение было видно даже теперь, на рассвете.

– Вондо! – крикнула Элиэль.

Гром задрал голову и осмотрел спящий табун. Потом оглянулся на Элиэль и нагло зевнул, продемонстрировав зубы размером с ее руку.

– Кричать бесполезно, – вздохнул Т’лин. – Стукни его.

Элиэль лягнула дракона пятками.

– Вондо! Зайб!

Сдавленно рыгнув в знак неодобрения, Гром поднялся на ноги, и Элиэль обнаружила, что смотрит сверху вниз на черный тюрбан Драконоторговца. Дракон двинулся вперед, пробираясь меж спящих товарищей, но очень скоро начал поворачивать – ему явно не хотелось уходить из табуна.

Ценой ожесточенного лягания, которое чередовалось с криками «Вилт!» и «Чаз!», ей удалось вывести Грома в чисто поле. Там она попыталась скомандовать «Варч!». Дракон сделал вид, что бежит, но почти сразу же оглянулся и сбавил ход, а затем повернул влево. Элиэль забарабанила пятками по его чешуйчатым бокам и выругалась. Он на мгновение выровнял бег, но вскоре начал забирать вправо. Еще через несколько минут девочка окончательно признала свое поражение. Она боялась только одного – он утащит ее обратно в табун.

– Восок! – скомандовала она и вздохнула с облегчением, когда упрямая скотина согласилась на компромисс. Гром лег, где стоял – все еще до обидного близко к табуну.

Еще один дракон, отделившись от табуна, неспешным бегом приближался к ним. Он без особого напряжения догнал Грома и сразу же остановился. Гим сердито кричал на него – без толку. Втайне Элиэль была очень даже довольна, что Гим осрамился так же, как и она. Его дракон опустился на траву нос к носу с Громом. Животные возмущенно перерыгивались. Еще бы – посмели нарушить их законный сон!

– Ящерицы бестолковые! – пробормотал Гим. Его мешок и лира были приторочены к задней вьючной пластине. Лицо под черным тюрбаном казалось слишком бледным и гладким для гуртовщика. – Почему «восок», «варч» и прочая ерунда? Почему их не учат старому доброму джоалийскому?

Элиэль подавила смешок – то, как говорил сам Гим, тоже имело довольно отдаленное отношение к настоящему джоалийскому.

– Потому что обычные слова вроде «вперед» звучат в разных вейлах по-разному. Драконьи команды одинаковы повсюду и очень стары. Так Т’лин говорит, – добавила она во избежание дальнейшей дискуссии.

Гим буркнул что-то неразборчивое.

– Тебе понравится Суссленд, – ободряюще сказала она. – Там гораздо теплее, чем в Наршленде, и там больше зелени.

– Ну да, и люди там все время устраивают смуты.

– В Суссии – демократия. – Она надеялась, что назвала верное слово. – Они собираются каждый год, чтобы выбрать нового магистрата.

– Мы тоже. Взрослые, разумеется.

– Но в Нарше результат выборов определяется задолго до них. Это, можно сказать, сговор. В Суссе каждый может избрать каждого. Так Т’лин сказал.

Гим пробормотал какую-то уничижительную характеристику торговца драконами; на этом разговор закончился. Они сидели в неловком молчании, даже не глядя друг на друга.

Небо на востоке разгоралось все ярче, и мир начал наполняться красками. Гром на поверку оказался неописуемой мышастой масти, дракон Гима – снежно-белый. Элиэль сообразила, что отчетливо видит городские ворота – значит, и стражники на стене видят ее. Больше молчать она просто не могла.

– Он не забирает все стадо?

– Судя по всему, нет. – Гим повернулся в седле посмотреть на табун. Там царила тишина. – Возможно, они снимутся и двинутся в противоположную сторону, – добавил он. Похоже, он сам только что до этого додумался. – Ложный след.

Тут от табуна отделился третий дракон, бегом направившийся в их сторону. Он был темной масти, и очень скоро стало ясно, что это Звездный Луч. Никакого седока они не видели. Поравнявшись с лежавшими драконами, он замедлил бег. Кто-то пронзительным голосом крикнул «Зомп!», и он опять припустился во всю мочь.

– Сохрани меня боги! – вскричал Гим, ожесточенно колотя пятками бока своего дракона. – Вондо, Красотка, чудище чешуйчатое! Зомп!

Гром с Красоткой разом поднялись и устремились за третьим драконом. Земля полетела им навстречу так быстро, что даже ветер, казалось, стих. Что-что, а бегать драконы умеют быстро и ровно.

– Зомп! – снова завопил Гим, но и Красотка, и Гром, похоже, немного выдохлись. Несмотря на все проклятия Гима, Красотка начала понемногу отставать, а Звездный Луч продолжал держаться впереди.

Когда он поворачивал, чтобы обогнуть кусты, Элиэль заметила маленькую фигурку, съежившуюся в седле, почти не видную за большим мешком, притороченным к вьючной пластине. Одежда трепетала на ветру, кожаные стремена и поводья свободно болтались. Солнечный луч блеснул на стальном лезвии, но девочка и так уже знала, что наездник – сестра Ан.

Похоже, Гим еще не понял, что Т’лина с ними нет. А впрочем, что бы он сделал? Элиэль оглянулась на восток. Лагеря уже не было видно, да и сам город терялся вдали, только шпили храма виднелись на горизонте. Четвертый дракон спешил вдогонку за ними.

Старуха, должно быть, с ума сошла. Она же убьется, если упадет.

– Зомп! – крикнула Элиэль, отчаянно лягаясь. Впрочем, Гром не мог бежать быстрее. Он тяжело дышал, выбрасывая из ноздрей облачка белого пара. Ну да, Звездный Луч моложе…

Река осталась позади и исчезла из вида. Странный маленький караван несся теперь по дороге меж редких крестьянских домишек и каменных оград. Холмы Наршслоупа тянулись вдоль дороги далеко на севере. Как-то вдруг встало солнце, и через несколько минут драконы бежали уже вдогонку за собственными тенями по тележным колеям и чахлой прошлогодней траве.

Ну что ж, Элиэль Певица убежала из Нарша. Насколько она помнила, с запада долина закрыта. Рилипасс ведет на север, в Суссленд, а Фандорпасс – на восток, в Лаппинленд. Есть еще несколько перевалов на юге, ей неизвестных, ведущих в Торленд и Рэндорленд. Но на западе она не знала ни одного. Скоро впереди показалось что-то яркое – возможно, это просто утреннее солнце играло на покрытых росой соломенных крышах деревни. Должно быть, туда и ведет дорога, там она и кончается.

Вскоре путь им преградила река. Дорога спустилась к броду, и Звездный Луч остановился – драконы не любят воду. Наверное, его наездница не возражала, и он повернулся к ним. Гром радостно рыгнул и тоже сбавил ход. Три дракона стали в кружок, довольно урча и тыча друг друга носами в знак приветствия.

Увидев съежившуюся в седле старуху, Гим разинул рот. Он спрыгнул на землю, крича: «Восок, Звездный Луч! Восок!»

Элиэль заставила Грома опуститься на брюхо и спешилась. Потом пришла на помощь Гиму. Старуха, казалось, была без сознания, но скрюченные пальцы мертвой хваткой вцепились в посох и вьючную пластину. Стараясь держаться подальше от меча, они с Гимом ухитрились снять ее с седла и, как охапку белья, положили на траву.

Она открыла слезящиеся глаза и уставилась на них. Однако когда она заговорила, голос ее звучал на удивление спокойно.

– Да хранит тебя Дева, дитя мое. Представь-ка своего друга.

– Гим Гуртовщик, сестра.

– Он не упоминается. – Сестра Ан потеряла к нему всякий интерес. Она приняла сидячее положение и принялась заправлять под платок выбившиеся пряди седых волос.

– Он спас меня из храма.

– Это бог спас ее, – возразил Гим.

– Хвала Юноше, – кивнула сестра Ан. – Но и Дева заслуживает благодарности. Надеюсь, я не поранила дракона своим мечом?

Гим осмотрел бок Звездного Луча. Тот обернулся и дыхнул на него паром, от которого пахло сеном.

– Несколько едва заметных царапин на чешуе. Ничего страшного.

– Как это тебе удалось вывести его из табуна? – удивилась Элиэль.

– Я угостила его ароматным сеном и сказала ему, какой он красивый. Всегда хорошо платить вперед – когда есть возможность, конечно.

– Торговец драконами ведь не знает об этом, верно?

Сестра Ан нахмурилась, потом вдруг улыбнулась. Возможно, ее улыбка и означала самые добрые намерения, но показалась Элиэль такой же отвратительной, как и два дня назад, – паутина морщин, редкие желтые зубы…

– Иногда действие должно предшествовать объяснениям, – уклончиво пояснила монахиня. – Мне всегда хотелось прокатиться на драконе!

Она покрепче схватилась за посох и протянула руку. Гим помог ей встать, продолжая тем не менее недоверчиво смотреть на нее.

– Ты никогда еще не ездила на драконах?

– Разве я не сказала? Если бы я не подслушала тебя, молодой человек, я бы не узнала, как положено командовать ими. Ладно, где мы? – Похоже, ее слезящиеся глаза были не такими бесполезными, как могло показаться на первый взгляд.

– В Морби, сестра. Это такая маленькая деревушка.

– Никогда о такой не слышала. – По тону сестры было ясно, что она не особенно сожалеет об этом.

– Здесь пекут замечательный хлеб, – мечтательно вздохнул Гим.

Заскрежетав когтями, возле них остановился четвертый дракон. Остальные встретили его приветственным рыганием. Т’лин Драконоторговец оказался на земле еще до того, как его дракон замер окончательно. Лицо Т’лина пылало праведным гневом, и он угрожающе навис над монахиней.

Сестра Ан сделала попытку выпрямиться – безуспешную, ибо ей мешал горб. Ее длинный нос приходился Т’лину чуть выше пояса.

– Ты угнала моего дракона! – Он стиснул кулаки.

– Точнее будет сказать, позаимствовала. Время было дорого, а ты бы стал возражать.

– Клянусь лунами – еще как возражал бы! А теперь, насколько я понимаю, ты надеешься сопровождать нас в Суссленд?

Он говорил громче, чем обычно. Драконы с интересом наблюдали за происходящим. Элиэль встретилась взглядом с Гимом – тот явно не знал, потешаться ему или беспокоиться. Она, впрочем, тоже.

– Сопровождать тебя? Про тебя я ничего не знаю, – невозмутимо ответила старуха. – Про тебя ничего не сказано. Написано: «До начала Празднеств явится в Суссвейл Элиэль, а с ней дочерь Ирепит». Нынче у нас бедродень. Празднества начинаются сегодня вечером, верно? Ты ведь не хочешь противостоять священному пророчеству, если даже Оис не удалось сделать это?

Т’лин потряс кулаками и вцепился в бороду обеими руками так, словно пытался удержать себя от более решительных действий по отношению к ненормальной старухе. Звездный Луч был любимым драконом Т’лина. Сколько знала их Элиэль, они были вместе. Никогда еще не видела она более наглядного изображения гнева, даже когда Тронг Импресарио играл Капутиза в «Отмщении Хиломы».

– Нет, правда? Ты не шутишь? Насколько я знаю ваш орден, сестры-меченосицы всегда предлагают что-то в уплату за услуги.

Сестра Ан согласно кивнула:

– Всегда.

– Сегодня плата за проезд в Сусс – миллион звезд, деньги вперед! – Т’лин чуть не ткнул своей рыжей бородой ей в лицо. – Ну?

Она подняла брови:

– А может, дороже?

– Дороже? И сколько же?

– Твоя жизнь, сынок. Не будь меня, ты, возможно, сидел бы уже в цепях в городской тюрьме.

Т’лин поперхнулся.

– Почему, ты думаешь, стражники еще не гонятся за тобой? – с сожалением в голосе спросила сестра. – Или ты считаешь, что они так уж глупы? А жрецы нашей Владычицы?

– Что ты сделала? – спросил Т’лин уже заметно тише.

– Я сказала им, что видела черного дракона с двумя всадниками, дракона, перелезающего через стену в направлении Нимпасского перевала. Верховой дозор немедленно отправился вдогонку за ними, а остальные вернулись…

– Ты солгала?

– Как можно! – возмутилась сестра Ан, безуспешно пытаясь посмотреть на него сверху вниз. – Мне было даровано видение во сне. Очень отчетливое.

Т’лин Драконоторговец застонал и закрыл лицо руками. Элиэль прикусила губу, чтобы не хихикнуть. Последовала пауза.

– Удивительно ведь, что стражники не погнались за нами, господин, – нерешительно произнес Гим.

– Ничего удивительного! – фыркнула монахиня. – Я поклялась им, что видела то, что рассказала. Сестры моего ордена славятся как безупречные свидетельницы. Суды принимают показания дочерей Ирепит с большим доверием, чем свидетельства самих магистратов. Так что ты обязан мне жизнью, Драконоторговец. А если и не жизнью, то уж имуществом точно. Они давно бы уже все конфисковали. Я расплатилась за поездку сполна.

 

36

Похоже, Крейтон обладал неисчерпаемой способностью удивлять. Сначала он вызвал из языческих легенд древних лесных богов, теперь эти цыгане… Кто такие цыгане? Воры, попрошайки, шарлатаны – одним словом, не те люди, с которыми полагается водить знакомство уважающему себя джентльмену. И Крейтон не впервые приехал сюда, поскольку его явно узнали. К ним приближался человек. Нельзя сказать, чтобы он радушно улыбался, но, с другой стороны, он и не хмурился.

– Забирай чемодан, – сказал Крейтон, – и подожди здесь. – Он спрыгнул с двуколки.

Эдвард последовал за ним, захватив чемодан. Так и не сказав ни слова, цыган взял пони под уздцы. Он был опрятно одет, хотя платье его отличалось большим количеством отглаженных складок и вышивки, чем у любого обыкновенного англичанина. Слишком пестрый жилет, слишком широкополая шляпа, слишком яркий платок на шее… Он ответил на улыбку Эдварда угрюмым взглядом и отвел пони. Только теперь Эдвард обратил внимание на то, что двуколка тоже смотрелась необычно ярко: начищенные медные детали, яркие краски. Примерно так же выглядели три или четыре фургона. Остальные были попроще.

Крейтон уже разговаривал со старой цыганкой, сидевшей у костра. На ней красовалось столько пестрых одежд, что она напоминала большую охапку радуг. Она произнесла что-то, кивнула и посмотрела на Эдварда. Он постарался выдержать этот пронзительный взгляд настоящих цыганских глаз.

Махнув ему, чтобы он шел следом, Крейтон направился к самому яркому из фургонов. Эдвард догнал его.

– Не думаю, чтобы полиция добралась до тебя здесь, старина, – сказал Крейтон, неодобрительно созерцая пеструю расцветку фургона, – но вот за блох не ручаюсь. – С этими словами он полез по лесенке внутрь. Эдвард забрался следом. Крейтон уже успел снять шляпу и пиджак.

Внутри стояли стол, стулья, плита, полки и множество разнокалиберных ящиков, поэтому здесь едва оставалось место для двоих. Пахло очень непривычно, и везде царили яркие цвета: красный, зеленый, голубой – на стенах, мебели, занавесках, кушетках. Потолок явно проектировался с расчетом на людей ниже шести футов роста. В дальнем конце фургона располагались две кушетки, одна над другой. Судя по обилию одежды самых разных размеров, здесь проживала большая семья. На нижней кровати лежали две подушки – по одной с каждой стороны. А посередине – совершенно новый и чистый чемодан свиной кожи. Эдвард решил, что его украли, но Крейтон, разоблачившись до нижней рубахи, уложил туда жилет и сорочку.

– Закрой дверь, парень! Они разрешили нам пользоваться всем, что мы тут найдем. Вряд ли здесь много одежды твоего размера, но ты поищи.

Эдвард начал раздеваться.

– Сэр, вы говорили, что мой отец убивал время в Африке. Мой дядя – его брат – Роланд обвинил отца в служении Сатане, поскольку…

– Терминология зависит от того, на чьей ты стороне. Кто для одного – Бог, тот для другого – дьявол. Насчет твоего отца я объясню позже. – Крейтон порылся в груде одежды.

– А как же все это сочетается с христианством?

– Да как угодно. Добрый король Георг и его славный кузен кайзер молятся одному и тому же богу, не так ли? – Крейтон извлек из кучи пару вельветовых брюк и хмуро разглядывал их. – Британия и Германия молятся одному богу. То же можно сказать и о французах, и о русских, и об австрийцах. Все они молят Бога даровать победу праведным, то есть им. Вот, эти вроде бы длиннее остальных. – Он протянул брюки Эдварду. Потом выбрал розовую с голубым рубаху и сморщил нос.

– Что-то не так, сэр? – поинтересовался Эдвард, обнаружив, что брюки едва доходят ему до колен.

– Хррмф! Просто сомневаюсь, чистая ли?

– Не думаю, чтобы об этом стоило беспокоиться. Это их проблемы. Должно быть, вы неплохо им платите? Или это делает Штаб-Квартира?

Крейтон бросил на него взгляд из тех, какими разгибают подковы.

– На что это ты намекаешь?

– Ну… все, что хоть раз надевал джорджо, становится мокади и подлежит сожжению сразу же, как мы уедем отсюда.

– Что?

– Мокади – то есть ритуально оскверненным. Если честно, я подозреваю, что они сожгут весь фургон.

– Сожгут… – Пронзительный взгляд из-под кустистых бровей напомнил Эдварду то время, когда он был одним из самых отъявленных сорванцов. – Откуда, черт возьми, ты знаком с цыганскими законами?

– Они часто разбивали табор в Тинкерс-Вуд, сэр, недалеко от нашей школы, – тихо сказал Эдвард. – Семья Флетчер. – Он потянулся за расшитой всеми цветами радуги рубахой.

– За ее пределами, надеюсь?

– Гм… да, сэр.

– Они мошенники и конокрады!

– О, разумеется! – На самом деле это были интереснейшие люди. Даже будучи примерным учеником, Эдвард сбегал по ночам к ним в гости. – Они крадут и лгут. Они обведут вокруг пальца любого джорджо, который сунется к ним. Просто такие уж они люди. Но разве не правда и то, сэр, что много столетий они славятся как лучшие шпионы в Европе?

Невольная улыбка чуть тронула уголки губ Крейтона:

– Боюсь, что так.

– Настоящие роми, наверное, самые разборчивые люди в мире. – Ситуация откровенно забавляла Эдварда. – По сравнению с ними даже брамины высшей касты кажутся жалкими плебеями.

– Хррмф! Если они такие привередливые, то их блохи тоже должны быть до невозможности пукка?

– Не думаю, сэр.

Крейтон одобрительно усмехнулся, продолжая одеваться. Уж не испытывает ли он Эдварда?..

– А сейчас ты не чувствуешь ничего призрачного?

– Нет, сэр. А что?

– Насколько я понимаю, это тоже узел.

– Правда?

– Ну, если честно, я уверен не более твоего. В Соседстве я всегда распознаю виртуальность, но здесь все сложнее. Роми всегда разбивают табор в узлах – причина, думаю, ясна. Кстати, вожака зовут Босуэлл, но подлинная власть у его матери. Эта рубашка тебе чертовски идет. Старая миссис Босуэлл – човихани, ведьма, причем неплохая. Отнесись к ней с уважением.

– Ради Бога, сэр! Согласен, сегодня утром я видел настоящее чудо. Я встретился с самим Пэком, Древним. Я знаю, что не поверил бы в это еще вчера, и запомню это на всю жизнь… но простите! Вы предлагаете мне поверить в цыганских ведьм?

Крейтон бросил на него еще один уничтожающий взгляд.

– Цезарь, Александр, Наполеон, Бисмарк, Чингисхан… ты изучал кого-нибудь из этих людей в своей замечательной школе, Экзетер?

– Некоторых.

– Все они обладали избытком того, что называют харизмой. Ты понимаешь, о чем я?

– Э-э… лидерство?

– Больше, гораздо больше. Это способность поглощать восхищение идущих за тобой и направлять его. Харизматический лидер может заставить людей поверить в то, что он им говорит, умереть за его улыбку, последовать за ним, куда бы он ни пошел. Чем больше он от них требует, тем больше они готовы отдать. Он растет на их верности, и они от этого становятся еще вернее. Генералы, политики, пророки… иногда даже актеры обладают харизмой.

Крейтон замешкался, возясь с пуговицами, и вздохнул.

– Мне довелось как-то видеть Ирвина в роли Гамлета! Фантастика! Половина зала рыдала, и я говорю не только о дамах. Ты, должно быть, знаешь об исцелении верой? Так вот, в отдельных случаях харизматический лидер может буквально творить чудеса. И човихани обладает харизмой. Ты сам увидишь.

Голод и нехватка сна лишили Эдварда обычной выдержки. Возражения рвались из него, прежде чем он успевал удерживать их.

– Право же, сэр! Одно дело харизма, совсем другое – волшебство!

– Действительно? Порой трудно сказать, где кончается харизма и где начинается магия. Так ты собирался записаться в армию, да?

– Конечно! – выпалил выведенный из себя Эдвард. Его страна воюет – как еще он может поступить? Позволить этим грубым пруссакам овладеть Европой? Если они победят, то возьмутся и за Британскую Империю. Их надо остановить сейчас, пока не поздно.

Крейтон вздохнул и принялся рыться в куче носков.

– Ну, наверное, в твоем возрасте я и сам думал бы так же. Ты слышал, что Германия вторглась в Бельгию? Англичане и французы пытаются сдержать их, и на равнинах Фландрии вот-вот воцарится сущий ад. То, что обещают оракулы, приводит в ужас. Несколько последних дней омрачат все наступившее столетие. Но ты, наверное, считаешь себя бессмертным – а как же иначе в твои годы?

– Но это мой долг!

Полковник резко распрямился и нахмурился:

– Я считаю, у тебя есть долг и поважнее, хотя ты еще ничего не знаешь о нем. Думаю, что свой долг по отношению к твоему отцу я исполнил. Я спас его единственного сына от виселицы за преступление, которого тот не совершал. Но я заключу с тобою сделку. Мы спасли тебя от смерти. Мы спасли тебя и от обвинения в убийстве. Мы исцелили твою ногу. Мне кажется, ты нам кое-что после этого должен, не так ли?

На такой вопрос мог быть только один ответ.

– Я очень многим обязан вам, сэр, чертовски многим.

– Черта с два обязан! Я требую вернуть долг, Экзетер. Плати сейчас.

– Как платить? – спросил совершенно ошеломленный Эдвард.

– Словом. Я хочу – черт, я требую! – чтобы ты отдался под мое начало. Ты должен повиноваться, не задавая вопросов!

– Как долго?

– Сутки. До завтрашней зари.

– И это все? А потом мы разойдемся?

– Это все.

– Но вы просите незаполненный чек!

– Сколько было на твоем счету сегодня ночью?

Нет, этот Крейтон и сам не лишен харизмы. Эдвард не мог выдержать его взгляд из-под кустистых бровей.

– Ломаный грош! Ладно, сэр, я согласен.

– Отлично. Слово чести?

Боже! Чего ожидает этот ублюдок? Эдвард смерил его ледяным взглядом:

– Прошу прощения?

– Отлично, – спокойно повторил Крейтон. – Приводи себя в порядок и вылезай. Как мне кажется, нас ждет рагу из кролика на завтрак. Если повезет, то и фазан. – Он бесцеремонно шагнул мимо Эдварда к двери.

– Сэр? Что вы имели в…

– Никаких вопросов! – рявкнул Крейтон и исчез за дверью.

На завтрак и впрямь было рагу, вполне вероятно даже, что из кролика. Во всяком случае, кроме вероятного кролика оно содержало много всего другого, и голодному человеку оно казалось весьма и весьма вкусным. Эдвард старался только не думать про ежей и настолько преуспел в этом, что очистил свою тарелку в рекордно короткое время.

Он сидел в кругу цыган, преимущественно мужчин. Женщины хлопотали вокруг них, подавая тарелки. Женские наряды были ярче и красочнее мужских. Хотя и мужчины казались одетыми скорее для танцев, чем для сельского труда. Табор оказался довольно многочисленным: десятка два взрослых и примерно столько же детишек, таращивших на гостей черные глазенки из-за спин родителей. Лагерь представлял собой хаотическое нагромождение фургонов, шатров и плетеных кресел в различной стадии изготовления. Штабеля медных кастрюль и кучи бельевых прищепок обозначали другие ремесла. С десяток лошадей паслись неподалеку. Лежавшие под фургонами собаки тоже, судя по всему, являлись частью табора.

Крейтон сидел по другую сторону костра от Эдварда, поглощенный беседой со старой човихани. Эдвард не слышал почти ничего из их разговора, но по выражению лиц догадывался, что между ними идет оживленный торг. Те немногие слова, что донеслись до него, были на ромени. Интересно, невольно подумал он, что бы сказали его наставники из Фэллоу, доведись им увидеть его в нынешнем пестром одеянии? Руки и ноги торчали из рукавов и штанин дюймов на шесть. Он был бос, поскольку не нашел обуви подходящего размера. Единственной частью наряда, в которую он влезал без труда, оказалась шляпа, то и дело сползавшая ему на глаза.

К его тарелке протянулась тонкая рука.

– Еще? – спросил нежный голос.

– Да, пожалуйста! Очень вкусно.

Он оглянулся посмотреть, как она наполняет его тарелку из общего котла. Ее платье напомнило ему испанских танцовщиц. Да и вообще вся она – с разноцветным платком на голове, с блестящими на солнце золотыми серьгами в ушах – казалась хорошенькой. Ее коленки… Повинуясь какому-то древнему инстинкту, он повернулся к костру – как раз вовремя, чтобы заметить по меньшей мере полдюжины подозрительных взглядов со стороны молодых мужчин. Боже! Уж не думают ли они… Ну что ж, не так уж они и ошибаются. Не то чтобы он замыслил что-то недостойное, но он позволил себе восхищение, чего джорджо делать не положено. Тем не менее он улыбнулся ей, принимая тарелку обратно. Она застенчиво улыбнулась в ответ.

Завтракая вот так, у костра кочевого табора, он невольно ощущал себя жалким бродягой. Но цыгане – гордый народ, и скорее всего он казался им не более уместным здесь, чем нагой готтентот на Оксфордской кафедре. Хороший урок. Отец, возможно, смог бы лучше облечь это в слова.

Вторую порцию он ел уже не торопясь, борясь с подступающим сном. Этой ночью ему так и не удалось соснуть. Столько вещей требовалось переварить! Может ли он, например, доверять Крейтону – при всем том, что тот сделал для него? Очень уж он какой-то скрытный… Он утверждал, что гостил у отца в Ньягате, и он знает про Зачарованные места. Он явно избегал признания, откуда же он сам, если не считать невразумительных отговорок насчет какого-то места под названием «Соседство». Он противопоставлял это место тому, что называл «здесь», не объясняя, имеет ли он при этом в виду Англию или всю Европу. И Служба, о которой он говорил, – какому правительству она служит? Какому-нибудь полунезависимому индийскому вельможе? Оттоманской Империи? Китаю? В Китае ведь смута, не так ли?

Впрочем, смутное время сейчас везде. Тем не менее Крейтон не раз подчеркивал, что разразившаяся война идет вразрез с целями, которые ставит перед собой эта его драгоценная Служба. И что это за Палата? Он утверждал, что она в некотором роде сверхъестественна. Если так, то и его Служба, должно быть, тоже.

И где тогда на земном шаре расположено это его Соседство?

Так и не найдя ответа ни на один вопрос, Эдвард вернул тарелку обладательнице коленок и вытер рот тыльной стороной кисти. Хотелось умыться и побриться, но первым делом – спать.

Крейтон окликнул его и махнул рукой, подзывая.

Он обошел костер, старательно избегая наступать на острые предметы. Крейтон любезничал со старухой. Возможно, она и на самом деле пури дай – женщина-старейшина, но Эдвард достаточно разбирался в цыганских обычаях и знал, что вожаки обязательно мужского пола. Тем более мужчина рядом с ней сидел на деревянном стуле, в то время как все остальные – просто на земле. Это подчеркивало его важную роль. Эдвард направился к нему.

Босуэллу шел скорее всего шестой десяток. Он был плотным человеком с патриархальными седыми усами. Типичный процветающий торговец лошадьми.

Эдвард почтительно сорвал шляпу.

– Латчо дивес, – произнес он кланяясь.

Усы мужчины дернулись в усмешке.

– Латчо дивес! Ты говоришь на ромени?

– Ненамного больше этого, сэр.

Ну что ж, одно очко в пользу Эдварда. Босуэлл что-то быстро произнес на ромени – возможно, он просто обращался к матери, но скорее проверял, поймет ли это Эдвард. Эдвард не понял.

Поклонившись еще раз, Эдвард уселся перед женщиной, рядом с Крейтоном. Таких глаз, как у нее, он никогда раньше не видел. Ее взгляд, казалось, пронизывал его насквозь и в придачу рассматривал со спины. Никаких других особых черт он в ней не нашел, если не считать того, что она была, разумеется, очень стара. Только эти пронзительные цыганские глаза.

– Дай мне руку, – сказала она. – Не эту, левую.

Эдвард протянул руку ладонью вверх. Она взяла ее скрюченными пальцами и поднесла вплотную к лицу разглядеть. Он вопросительно посмотрел на Крейтона – тот нахмурился в ответ. Потом старуха вздохнула и сложила его пальцы в кулак. Сейчас начнется, подумал он: дальняя дорога, ты потерял друга, твоя любимая будет тебе верна, как бы ты ни сомневался, и так далее. То-то он разочарует ее, когда она попросит посеребрить ей ручку…

Она снова смотрит на него, чтоб ее!

– Тебя незаслуженно обвинили в страшном преступлении. – Ее голос удивил его. Такому голосу место на лондонских задворках. Почти кокни.

– Это правда. – Он отвел взгляд и страдальчески покосился на Крейтона.

– Я не говорил миссис Босуэлл ничего про тебя, Экзетер.

Нет, правда? Эдвард готов был поспорить на пять фунтов – если бы, конечно, они у него были, – что Крейтон рассказал этой старой карге гораздо больше, чем знал он сам.

– Тебе предстоит дальняя дорога.

Ну, Бельгия, конечно, не так уж близко отсюда.

– Тебе предстоит выбор, нелегкий выбор.

Это может означать что угодно: пирог или сосиски на обед, например.

– Вы не могли бы немного конкретнее, мэм?

Крейтон и Босуэлл внимательно следили за их разговором, да и все другие в пределах слышимости – тоже.

Миссис Босуэлл сердито поморщилась, как бы обиженная его скептицизмом. А может, ее мучила боль.

– Тебе предстоит выбирать между честью и дружбой, – хрипло произнесла она. – Тебе придется бросить друга, которому ты обязан жизнью, или предать все, что для тебя свято.

Эдвард зажмурился. Даже слишком конкретно!

– Если ты сделаешь верный выбор, ты останешься жив, но тогда тебе предстоит выбирать между честью и долгом.

– Прошу прощения, мэм. Но как могут честь и долг спорить друг с другом?

Она с внезапным раздражением отвернулась, и он решил было, что она не ответит. Но старуха продолжала:

– Только через бесчестье обретешь ты честь.

Ничего себе, подумал Эдвард. Она озадачила его сильнее, чем он ожидал.

– Честь или дружба, потом честь или долг… А что, третьего не дано?

Она долго не отвечала. Потом прошептала:

– Честь или твоя жизнь.

Так и не глядя на него, она взмахом руки отослала его прочь.

Скоро цыганский караван уже тянулся по дорогам Англии, направляясь неизвестно куда. Выбив из своей жертвы клятву повиновения, Крейтон отказался отвечать на дальнейшие расспросы. Он даже не слушал их. Время соснуть, заявил он.

– Как у тебя с танцами? – неожиданно спросил он, готовясь ко сну.

Эдвард признал, что на медленный вальс его способностей хватит.

– А как зубы? Пломбы есть?

– Две.

– Жаль. – Крейтон вытянулся на нижней кушетке.

– Это что, необходимые требования к новобранцу, завербованному в Службу? – Стукнувшись лбом, Эдвард забрался на верхнюю полку. Даже при открытых окнах в фургоне было ужасно жарко.

– Примерно так, – донесся снизу хитрый голос. – Не помешает еще способность к языкам. На скольких ты говоришь?

– Обычный школьный набор: французский, латынь, греческий. Довольно пристойно немецкий.

– У тебя медаль по немецкому. А как африканские языки?

– Банту.

– Какой банту?

– Эмбу, конечно, и еще кикуйю. Немного меру и суахили. – Это звучало как бахвальство, поэтому он пояснил: – Тут главное освоить один или два. Остальные идут легче. Всякий, кто знает французский и латынь, без труда будет читать по-итальянски или по-испански.

Крейтон усмехнулся чему-то.

– Способности к языкам не мешают, но ты все равно слишком молод. Если бы не «Филобийский Завет», я бы выкинул тебя. Мне нужны люди лет пятидесяти – шестидесяти. Женщины даже лучше. Пока не нашел никого.

Через пять минут он уже храпел.

 

37

Драконы ужасно не любят воду, но когда Драконоторговец направил Звездного Луча вброд через Наршуотер, остальные потянулись за ним. Он пересадил сестру Ан на четвертого дракона, самку по кличке Пламя. Правда, сначала он заставил ее надежно упрятать меч в мешок. Вокруг этого разгорелся еще один спор. Но сестра сдалась, когда Т’лин пообещал, что она сможет в любую минуту дотянуться до эфеса.

– А что здесь за перевал? – спросила Элиэль, когда их караван двинулся на север, через травянистые склоны Наршслоупа.

– Какой еще перевал? – буркнул Т’лин в ответ. Он все еще злился. – Драконам не нужны перевалы. Твои горные ремни в порядке?

Она кивнула. По правде говоря, пояс отчаянно жал, но, помня, как Звездный Луч спускался по стене храма, она сильно подозревала, что он ей пригодится.

Солнце стояло уже высоко, становилось жарко. Вскоре они ехали по ущелью. Его склоны защищали их от ветра, и она согрелась – редкое состояние в Наршвейле. Хорошо бы еще поспать несколько часов. Она не без сожаления вспоминала слова Гима насчет булочника в Морби, но беглецам необходимо было спешить. Стражники наверняка скоро обнаружат обман сестры Ан.

Драконы растянулись цепочкой, так что поговорить ей было не с кем. Седло начинало тереть. В это же время вчера она ощипывала кур. Она мысленно скорчила рожу. «Ощипывай своих ублюдков сама, мать Илла!» А позавчера вещал оракул, а за день до того она разоблачила Дольма… В коленодень она была обыкновенной маленькой актрисой, ожидавшей поездки на мамонте. Какой простой казалась тогда жизнь!

Еще полчаса беглецы двигались по ущелью, дно которого постепенно повышалось, петляя между горными ручейками и водопадами. В конце концов ущелье отвернуло в сторону от намеченного Т’лином пути, и он направил Звездного Луча на склон. На вершине он приказал всем остановиться, чтобы драконы перевели дух. Элиэль поразилась тому, как высоко они забрались – отсюда был виден весь Наршленд, окруженный снежными вершинами Наршволла. Выше их парили только облака. Даже летом Наршленд казался скорее бурым, чем зеленым, – суровая земля, пригодная разве что для скотоводства. Там и здесь чернели шрамы шахт. Гим смотрел на все это разинув рот.

– Никогда не видел? – спросила Элиэль.

Он покачал головой в тюрбане:

– Я ведь не то что ты. Я нигде еще не был! Нет, там-то я везде побывал. – Он махнул рукой в сторону долины. – Мы выбирались на пикники – мама, отец, я и сестры. Вон туда, к Громовым водопадам. Или туда, на Фиалковый луг. Знаешь, в хорошей обуви можно за день дойти пешком до края долины и обратно. А из конца в конец – за два дня. Отец ходил так раз.

Элиэль не особо любила пешие прогулки, но сильный мужчина… почему бы и нет?

– Есть долины меньше этой, – утешила она его. – А есть и больше. В Джоалвейле есть места, откуда вообще не видно гор!

Это произвело на Гима некоторое впечатление.

– А Суссленд тоже больше, правда?

– Он шире, – сказала она. – Ниже и теплее.

– Расскажи мне о Празднествах, – попросил Гим. Упоминание о Празднествах напомнило Элиэль о том, что ей предстоит еще исполнить пророчества.

Сестра Ан сидела на Пламени так прямо, как могла, вцепившись одной рукой в рукоять своего драгоценного меча. Ее изможденное лицо казалось удивительно спокойным и даже безмятежным. Элиэль хотела о многом спросить сестру, но ее опередил Т’лин Драконоторговец.

– Вряд ли, сестра, твои пророчества говорят о том, как нам лучше перебраться через это? – Он небрежно махнул рукой на иззубренные скалы и глыбы льда, заполнившие всю северную часть небосклона – массы серого и белого с редкими вкраплениями зеленых пятен.

– Нет.

– Или о том, попробует ли Оис воспрепятствовать нам в пути?

– Она может, – фыркнула монахиня. – Вообще-то ее интересуем только мы с Элиэль, но и вы с мальчиком можете погибнуть. Как знать?

– Святой Тион защитит нас, – убежденно заявил Гим. – Мы же совершаем паломничество на его Празднества.

– Правда? – Ан, похоже, в первый раз выказала к нему некоторый интерес. – И ты собирался играть для бога на своей лире?

– Я буду участвовать, если Драконоторговец позволит.

Т’лин снова фыркнул:

– Надеешься выиграть розу, да?

– О нет! – Гим, зардевшись, уставился на свои башмаки. – Для меня будет честью даже участвовать.

Рыжая борода раздвинулась в широкой улыбке:

– Ты можешь выиграть золотую.

Эта мысль пришла Элиэль в голову за мгновение до того, как ее произнес Т’лин. Гим отвернулся и ничего не сказал.

Драконоторговец пожал плечами, как бы не одобряя его причуды.

– Ладно, не бери в голову. Попробуем вон тот просвет. Не хуже других. А какая разница, где тебя сожрут снежные тигры.

Элиэль увидела шанс.

– Сестра, не скажешь ли ты мне, что должно случиться в Суссленде?

Старуха нахмурилась, потом кивнула:

– Разумеется! Собственно, мне положено дать тебе кое-какие наставления. И поскорее, ибо «Завет» умалчивает о точном дне, когда состоится чудо.

– Наставления?

– Да. После прибытия нам может быть уже не до того, ясно? Если только у тебя уже нет опыта, конечно.

– Какого опыта?

В это мгновение Т’лин крикнул: «Зомф!» – и Элиэль отбросило на вьючную пластину. С огромной скоростью драконы устремились вперед. Если сестра Ан и ответила что-то, ее слова унес ветер.

Хребет, как и ущелье, постепенно сворачивал в сторону, и Т’лин повел свой маленький отряд напрямик, не разбирая дороги. В горах драконы чувствовали себя в родной стихии. Ревя от возбуждения, они наперегонки взбирались по склонам холмов и съезжали вниз, поднимая фонтаны мелких камешков. Теперь Элиэль понимала, почему они держатся так далеко друг от друга. Еще до нее начало доходить, что их переход может занять гораздо меньше времени, чем требуется неспешным мамонтам на долгий подъем и не менее долгий спуск с Рилипасса. Воздух делался холоднее. Трава здесь росла реже, и из-под нее то и дело проглядывала каменистая земля.

Возглавлял караван Звездный Луч, но ему приходилось нести тяжелого Т’лина. Гром со своей легкой ношей начал догонять его, пытаясь выйти вперед, и состязание между драконами приняло нешуточный оборот. Как и говорил Т’лин, старый серый самец обладал задором, к тому же он умел выбирать легкий путь. Две самки – Пламя и Красотка – отказались играть в такие дурацкие игры и очень скоро остались позади.

В конце концов они отстали настолько, что Т’лин скомандовал остановиться. Элиэль подъехала поближе. Звездный Луч и Гром устало порыгивали друг на друга, выдыхая клубы белого пара. Драконоторговец улыбался.

– Знаешь ли ты, что это такое, о Алмаз Гор? – Он махнул рукой в сторону грязно-белой стены, перегораживающей ущелье от края до края. Из-под нее, пенясь, вытекал поток зеленой воды.

– На вид самый обыкновенный снег, но я уверена, ты бы не спрашивал, если бы ответ был так прост.

Он кивнул, откупоривая флягу.

– Здесь сошла лавина. Давно.

Элиэль беспокойно огляделась по сторонам. Скалы по обе стороны ущелья венчали снежные шапки, а еще выше блестел на солнце лед.

– Ты хочешь сказать, здесь опасно?

Он сделал большой глоток, вытер рот и кивнул:

– Если Оис того пожелает. Слушай!

Она прислушалась. Ничего, только пыхтение драконов, журчание воды и… дальние раскаты грома?

– Еще одна сходит! – объяснил Т’лин с улыбкой, показавшейся ей зловещей.

– Нам надо ехать по самому верху, – предложила она. – Тогда на нас ничего не свалится.

– Лавина может застать нас, когда мы будем подниматься. Или когда мы уже поднимемся. Молись лучше богине. – Т’лин вздохнул, глядя в сторону, откуда они приехали. – Что говорят священные писания о распрях между богами?

– Оставим Писания жрецам. Я могу сказать, что случается в трагедиях.

– Ну и что случается в трагедиях, о Ипостась Эмбер’л?

– Они обычно спрашивают совета у Прародителя.

– А что потом, разумница? – Его зеленые глаза смотрели на Элиэль со странным выражением, которого она никак не могла понять.

– Он отсылает их прочь. Это в первом действии. А в третьем оглашает свое решение. После этого мы все выходим, кланяемся и еще раз пускаем тарелку по кругу.

Драконоторговец отвернулся убрать флягу обратно в мешок.

– Ты думаешь, именно это и происходит? – спросила она. – Думаешь, она обратилась к Висеку?

Он пожал плечами и улыбнулся:

– Откуда мне знать? Я всего-навсего простой торговец драконами. Это ты у нас кладезь искусств, ипостась Астины. Если уж ты не знаешь, что тогда спрашивать с простого смертного?

Элиэль постаралась припомнить все известные ей трагедии.

– Пророчества – один из атрибутов Висека. Как бог судьбы он не позволит другим препятствовать их исполнению!

– Воистину это звучит очень утешительно. Узнала ли ты, что эти пророчества обещают тебе?

– Нет. Сестра Ан собиралась сказать мне на последней стоянке, а ты перебил. – И, похоже, нарочно.

– Там говорится, что во время семисотых Празднеств Тиона – а они начинаются как раз сегодня – будет рожден Освободитель. – Т’лин приподнял медную бровь, как бы спрашивая, что думает Элиэль об этом.

– Кто такой Освободитель?

– Его имя не названо. Он сын Камерона Кисстера.

– Но кто он, и что значит Кисстер?

Драконоторговец снова пожал мощными плечами:

– Откуда мне знать такие вещи! Может, это у него просто имя такое: Камеронкисстер?

Элиэль вглядывалась в его лицо в поисках намека на то, что все это глупая, очень глупая игра. От Т’лина можно было бы ожидать всего. Правда, сестра Ан не производила впечатление человека, склонного пошутить, а уж Жнецов и вовсе стоило воспринимать только всерьез.

– Кого или что освобождает этот Освободитель?

– А от чего? Или от кого? Тут недостает ясности. Если верить «Завету», он очень, очень важен, но все это предлагается принять на веру, не объясняя, почему. За исключением одного странного намека.

– Какого еще намека?

– Там сказано, что он принесет смерть Смерти.

– Мне кажется, это не такой уж пустяк.

– Возможно, это означает что-то совсем другое. Что там говорится наверняка – так это что он будет рожден в один из следующих нескольких дней, в Суссвейле.

Т’лин еще не знал этого на кухне у Эмбилины Скульптор или по крайней мере не признавался в том, что знает это. Он потешается над ней! Это ее здорово раздражало.

– А что там сказано про меня? – упрямо спросила она.

– А! Вот и остальные!

– Ты меня нарочно выводишь из себя! – возмутилась она самым неодобрительным тоном Амбрии.

Он потеребил рыжую бороду.

– Мне кажется, стоит исходить из того, что у тебя нет нужного опыта. Так что постарайся при первой же возможности поучиться у старой жабы.

– Поучиться чему? – спросила Элиэль сквозь зубы.

– Принимать младенцев.

– Что?

– Вот именно, о Возлюбленная Богов. «Нагим и плачущим придет он в мир, и Элиэль омоет его. Она выходит его, оденет и утешит». Вот что там говорится о тебе. – Т’лин затрясся от смеха. Звездный Луч повернул голову и удивленно посмотрел на него. – Я не думаю, чтобы в это «выходить» входило «вскормить», если я только не пропустил еще каких-то предсказанных чудес.

Персона Исторической Значимости?

– И это все? Ничего больше? Я тебе не верю! С чего бы это мне угрожал Жнец, а богиня обрекла на пожизненное заточение, если все, что от меня требуется, – это помочь какой-то женщине родить ребенка? Пусть этот Камеронкисстер наймет повитуху!

– Но очень важного ребенка! Даже я при рождении был слабым и беспомощным. Красивым, конечно, с моей-то бородой. Все, кто присутствовал при сем событии, сходились на том, что никогда не…

– Значит, вот куда ты ходил сегодня ночью! Вот почему тебя не было в лагере, когда пришли мы с Гимом. Ты ходил к кому-то, у кого есть экземпляр «Завета»? – Элиэль увидела, как в глазах Драконоторговца вспыхнуло подозрение. – К кому-то из знакомых скотоводов, да? За городом? – поспешно добавила она.

– Весьма мудрое заключение, о Богиня Любопытства.

– Там правда больше нет ничего про меня, или ты просто не успел прочитать?

Два остальных дракона, пыхтя, догоняли их.

– Ладно! – ухмыльнулся Т’лин. – Я не успел прочесть всего, даже половины. Там такая путаница… Может, там и еще есть про тебя – не знаю. – Он повернул Звездного Луча к остальным.

Ну что ж, решила она, это уже лучше.

Принимать детей? Ну и ну!

Позднее они увидели вдалеке сходящую лавину: облачко белого дыма на склоне. А спустя некоторое время услышали гром. Далеко от них. Всего только предупреждение, подумала Элиэль. Значит, Владычица все еще гневается. Она сделала знак Тиона, и Гим, возможно, тоже. Сестра Ан сложила руки в молитве Астине. Т’лин сделал жест, которого Элиэль не разглядела.

Спуск с хребта оказался почти отвесным, по чистому льду. Никто, кроме дракона, не смог бы одолеть его, разве что птицы. Поверхность ледника представляла собой иззубренный кошмар, ослепительно яркий и вылизанный свирепыми ветрами. Он размещался в седловине между двумя остроконечными вершинами. Впереди горы были уже ниже.

Вскоре спуск сделался положе, потом еще положе – Гром оттолкнулся и заскользил на брюхе, подруливая лапами. Элиэль беспомощно визжала: «Заппан!» Предостерегающие крики Т’лина быстро остались позади. Она слишком боялась, даже для того, чтобы зажмуриться. Холодный ветер бил в лицо, обжигая острыми льдинками. Они неслись быстрее и быстрее, и сердце ее замирало при мысли о том, что они могут провалиться в расселину.

Они не провалились. Старый опытный дракон знал, что делает. Он остановился на ровном снежном поле у подножия склона, довольно рыгнул и покрутил своей длинной шеей в попытке увидеть остальных, спускающихся по проложенному им следу.

– Когда мы попадем в Суссленд, ящерица, – мрачно пообещала Элиэль, – я сниму эти чертовы лосины и отхлещу тебя ими по морде.

Спуск обычно занимал меньше времени, чем подъем, но Элиэль – опытная путешественница – знала, что этот спуск будет долгим, ведь Суссленд лежал гораздо ниже Наршленда. Все же снега скоро кончились. А то, что издали казалось снегом, при ближайшем рассмотрении обернулось верхом облаков. Со всех сторон их окутал туман, превративший солнце в блеклый серебряный диск, а весь мир – в круг скал размером не больше амфитеатра в Суссе. Драконы продолжали спуск. Воздух делался все теплее и влажнее. Драконы умеют выбирать путь полегче, но несколько раз Гром спускался по почти отвесной поверхности. Один раз он повернулся и спускался хвостом вперед, как делал это Звездный Луч на храме.

Показалась трава, потом кусты, серебряные от росы. Еще не наступил полдень, когда из тумана выплыли первые чахлые деревца, и Т’лин скомандовал Звездному Лучу остановиться. Подошли остальные драконы, сверкая влажной чешуей и выдыхая облака пара.

– Неплохое место для того, чтобы перекусить, – сказал Т’лин. – Гуртовщик, сними поклажу, и пусть себе пасутся. Еда в этом мешке. Восок!

Т’лин был в настроении. Он помог сестре Ан спешиться. Она слишком закоченела, чтобы сделать это самостоятельно, хотя не обронила и слова жалобы. Он достал ее меч и повесил ей на пояс и проводил ее к маленькому ручью.

Пока мужчины были заняты, Элиэль отошла за скалу сделать кое-какие изменения в туалете. Она разгорячилась от езды, да и сусское тепло уже ощущалось. Девочка сняла шерстяную кофту и рубаху, оставив верхнюю куртку. После этого она пошла посмотреть, что разгружает Гим.

Солнце показалось неожиданно, как первый петушиный крик на рассвете. Из белого небо стало ярко-голубым – словно боги отдернули занавеску. Туман рассеялся, перед ними прекрасной картиной в раме из двух крутых утесов раскинулся Суссленд. Забыв про ломоть хлеба в руке, Гим с раскрытым ртом смотрел на эту картину.

– Вот он, – радостно сказала Элиэль. – Зеленый, правда? Сам Сусс вон там. Вряд ли ты разглядишь отсюда город, но вон та яркая точка – это сверкающая на солнце крыша храма. Золотая, сам понимаешь. Вон там, на полпути к нему – Руатвиль, хотя он почти весь разрушен. Я знаю, я там бывала. Таргианцы до сих пор называют долину Руатлендом, ты что, не знал этого? Вон та река – это Суссуотер, и течет она на запад, а не на восток. Перебраться через нее можно только в двух местах. Филоби вон там. – Она ткнула пальцем вправо, хотя подозревала, что сам Филоби скрыт горой.

Гим кивнул и пришел в себя – к ним подошел Т’лин. Элиэль повернулась к Драконоторговцу.

– Мы спустимся прямо к Тогвалби, Драконоторговец?

– Попробуем, если найдем дорогу через лес. – Он опустился на траву и, достав нож, потянулся к хлебу, Элиэль тоже села.

– Ты не хочешь поблагодарить богов?

Т’лин бросил на нее пронизывающий взгляд:

– Нет. Я это заслужил. Ты можешь благодарить богов, а можешь – меня. Как хочешь.

Это удивило даже Элиэль, а уж Гим и вовсе казался шокированным. Сестра Ан тоже подковыляла к ним, опираясь на клюку и так и не отпуская эфес своего меча.

– Что находится в Тогвалби? – спросил Гим. Он не начинал есть в ожидании, пока не сядет монахиня.

Элиэль впилась зубами в персик.

– Монастырь.

– И больше почти ничего, – пробормотал Т’лин с набитым ртом. – Зеленые братья. Женщин туда не пускают.

– Даже этих двух? – удивился Гим.

Драконоторговец покачал головой.

– Это же Гарварда Карзона, бога силы, – объяснила Элиэль. – Мужчины приходят туда упражняться перед Празднествами. – Она никогда еще не бывала в Тогвалби и расстроилась, услышав, что и на этот раз может не попасть туда. – Некоторые остаются там на многие годы!

– И никогда больше не видят женщин, – усмехнувшись, произнес Т’лин. – Слишком большая жертва, и все ради жалкого цветка в волосах – на мой взгляд, во всяком случае.

Гим мгновенно ощетинился:

– Идея в том, что слава земная проходит, как дым, а розы увядают после того, как…

– Теорию я понимаю, парень. Меня не устраивает практика.

Гим сжал губы и промолчал. Сестра Ан осторожно уселась, сложила руки в молитве и взяла себе ломоть хлеба и кусок сыра. Она явно считала, что пропитание входит в стоимость проезда. Во всяком случае, никакой дополнительной платы она не предложила. Ее лицо посерело от усталости.

Некоторое время Т’лин молча жевал, глядя на нее.

– Сестра! – сказал он наконец. – Мы спустимся где-то недалеко от Тогвалби. Куда мы поместим нашу Деву Судьбы?

Монахиня уставилась на него слезящимися глазами.

– Я плохо разбираюсь в географии, Т’лин Драконоторговец. В «Завете» ничего не говорится о точном месте. Я уверена, что об этом позаботится бог.

– Позаботиться-то позаботится, только как? Если верить нашему маленькому Пупу Земли, по Суссии сейчас рыщут по крайней мере двое Жнецов, и один из них знает ее в лицо и неминуемо убьет при встрече.

– Двое Жнецов? – Сестра Ан с трудом повернула голову и посмотрела на Элиэль. – Расскажи, детка.

Весь вкус у еды куда-то пропал. Элиэль повторила свой рассказ про Дольма Актера.

Монахиня расстроенно нахмурилась, но ничего не сказала. Последовала долгая пауза, на протяжении которой все ждали, пока сестра прожует, но она все продолжала двигать беззубыми челюстями.

– Почему ты не назвала его имя? – спросил Гим. – Ты и вчера не говорила.

– Потому что, если ты знаешь Жнеца, он будет знать, что ты его знаешь. Я просто хочу сохранить тебе жизнь, только и всего.

Гим поперхнулся и оглянулся на остальных, ожидая подтверждения. Монахиня продолжала жевать, уставившись в землю. Т’лин хмурился.

– Филобийская обитель примет тебя, сестра.

Старуха кивнула, не поднимая взгляда.

– И девчонку тоже.

– Заппан вам! – вскинулась Элиэль. – Я не для того бежала от красного, чтобы попасть к синему. Я не собираюсь становиться жрицей, Т’лин Драконоторговец!

– Ни одна уважающая себя богиня и так не примет тебя, егоза. Ты хочешь попасть в Сусс к своим друзьям?

– Э-э… нет. – Один из этих «друзей» – Жнец, и судя по прищуру глаз Т’лина, он думал о том же.

– Я уверен, сестры дадут тебе убежище на время Празднеств. – Т’лин сунул в рот последний кусок сыра. – А что будет потом, зависит от того, что случится за это время. Может, ничего.

Жизнь, решила Элиэль, становится очень уж похожей на тот спуск в тумане – прямо вперед, не зная, что там. Что случится после того, как она примет этого немыслимого ребенка? Тион вознаградит ее за исполнение пророчества? Или Владычица затаит на нее злобу, и ей придется провести остаток жизни в скитаниях, как Хойньок в «Проклятии Монаха»?

– Элиэль? – окликнул ее Гим. – Расскажи мне про Празднества. – В его улыбке читалась зависть. Сестра Ан заснула как сидела, уронив голову на грудь, – маленькая кучка поношенных синих одежд. Т’лин растянулся на траве, греясь на солнце.

– Идет. – Элиэль задумалась. – Ну, рассказать про все – и дня не хватит. Они всегда начинаются в бедродень, службой в храме. Не в самом городе, а поблизости. На следующий день происходит посвящение. Потом атлеты уходят в путь, и начинаются творческие состязания.

– В путь – куда?

– По Суссвейлу. Это занимает четыре дня. Они останавливаются в Тогвалби, в Филоби и в Иогби. Каждый вечер худших отсеивают. Многие сходят сами.

Голубые глаза Гима расширились:

– Почему?

– От усталости, ясное дело! В Суссленде жарко, как в печке. В Тогвалби они славят Гарварда. В Филоби им предстоит еще одна служба, посвящающаяся Иилах. Она богиня атлетов. Они проводят ночь в священной роще. – Элиэль хихикнула. – Как-то там случилась гроза, и они все попростужались! А наутро атлеты шагают в Иогби.

– А там они что делают?

– Мозоли зализывают.

– Нет, я хотел спросить, какому богу там молятся? – упрямо допытывался Гим.

Элиэль не помнила, чтобы в Иогби был какой-то храм.

– Да никакому! В Сусс можно попасть и минуя Иогби, так что я сама ни разу не бывала там. Мне так кажется, это сделано нарочно, чтобы они не мешались под ногами. Ко времени, когда эти туши возвращаются в Сусс, мы, артисты, уже заканчиваем свои выступления. Ну и кончается все, разумеется, в головадень. Присуждаются розы, и победители следуют в храм благодарить Тиона, и туда запускают уродов и калек, и бог творит чудо… Чего это ты лыбишься?

Гим вскочил и шагнул в сторону, словно любуясь пейзажем. Элиэль пошла за ним.

– Что случилось?

– Ничего, – сонно улыбнулся он.

– Нет, скажи! Я же рассказала тебе о Празднествах!

Он покраснел.

– Да ну, я просто думал, похож ли святой Тион на… на отцовскую статую Кирб’ла?

– Он вообще не может быть похож! Ты что, не знаешь? Там, в храме, вообще нет изображений Тиона. Смертный художник не может точно изобразить бога красоты!

– Но отцовская работа… – нахмурился Гим.

– Я не сомневаюсь, что она очень похожа!

Он покраснел еще сильнее.

– Чудище маленькое!

– Именно это имел в виду Т’лин, говоря о золотой розе. Сначала присуждается одна желтая роза, и тот, кто ее выиграет, стоит пред алтарем и представляет Тиона. Он вручает алые розы.

– Сам знаю! – взорвался Гим.

– Я уверена, что ты выиграешь золотую розу!

Гим стоял красный как рак. Казалось, куда уж больше! Но после этих слов Элиэль он залился пунцовой краской до корней волос. Даже его прозрачные усики стали видны на фоне этого пунцового безобразия. Элиэль была потрясена. Ей никогда еще не удавалось довести кого-то до такого замечательного румянца – словно ветреный закат на все небо.

– Чтоб тебе с горы спрыгнуть! – обрушился на нее Гим.

– Но это ведь великая честь – изображать бога. А в твоем случае это будет еще и подтверждением того, насколько велико сходство скульптуры твоего отца. Возможно, бог говорит нам, что он хочет, чтобы твой отец сам прибыл сюда изваять…

– Убирайся и не приставай ко мне, девчонка!

Ух ты!

– Но твоя красота притягивает меня, как мед – муху.

– Мух давят!

– Но от красоты никуда не денешься, и все женщины…

– О чем спор? – спросил Т’лин Драконоторговец. Он скинул теплую одежду и остался в рубахе и мешковатых джоалийских бриджах, пестрых, как стайка радужных птиц. На поясе висел меч. В ухе поблескивало маленькое золотое колечко.

– Ни о чем! – рявкнул Гим.

– Я только объясняла ему про золотую розу!

– А… – Т’лин пожал плечами. – По мне, красивая внешность не то, из-за чего стоит задирать нос. Но и стыдиться ее нечего, так что ты скоро просто вырастешь из этого. Не позволяй этой юной осе жалить тебя, парень. Да, ты как, ничего играешь на этой своей лире?

– Я сейчас покажу! – с готовностью вызвался Гим.

– Я не могу судить.

– Зато я могу, – заявила Элиэль.

Т’лин молитвенно сложил свои поросшие рыжими волосами ручищи.

– Ты держись подальше, заноза. А ты, юноша, сможешь ли ты сыграть хотя бы пару нот достаточно хорошо, чтобы тебя допустили? Не обязательно выигрывать, хотя бы участвовать.

– Думаю, смогу.

– Отлично. Это ты и сделаешь. Ты будешь нашим соглядатаем на Празднествах.

Гим нахмурился:

– Но ведь Празднества проводятся в честь…

– Тогда зачем там Жнецы? Твой бог приказал тебе спасти эту недорослую отраву, верно?

Оба посмотрели на Элиэль. Она постаралась удержаться от того, чтобы не лягнуть Драконоторговца по ляжке.

– Сдается мне, твоя ответственность за нее на этом не закончилась, – сказал Т’лин. – Мы доставили ее сюда – ты и я, – и нам надо постараться сохранить ее в живых. Или ты предпочитаешь надеяться на мастерство сестры Ан как фехтовальщицы на мечах?

– Нет, господин, – улыбнулся Гим.

– Ага, старая карга просыпается. Нам пора в путь. Посмотрим-ка, как ты научился седлать, Гуртовщик. Пошли, о Алмаз…

Он осекся. Элиэль резко повернулась посмотреть, на что это он так уставился, и увидела дым. Что-то большое здорово горело в Суссленде.

 

38

– Пиол Поэт собирался написать драму под названием «Зоруатиада» про осаду Руата, – объяснила Элиэль, – так что мы в прошлом году были там, чтобы посмотреть на это место. Он, правда, так и не написал ее. Раньше вся долина называлась Руатленд, а сам Руат был большим и могущественным городом. В те дни там был мост. Потом началась война за Лемондленд. Руатия сражалась на стороне таргианцев, но победили джоалийцы, по крайней мере в этих краях, и тогда Тратор Полководец сровнял город с землей и разрушил мост. Они сделали Суссби новой столицей, на той стороне реки, но мостов до сих пор осталось только два, в Ротби и Ламеби. Так что Суссби выросла в Сусс, Руатуотер стал Суссуот…

– Ты хоть иногда можешь не болтать? – спросил Гим.

– Только не тогда, когда вижу столько невежества, нуждающегося в просвещении! – Это была фраза из прошлогодней комедии и, как решила Элиэль, очень даже подходящая к обстоятельствам. Ладно, она его, пожалуй, простит. Тем более он улыбнулся, чтобы смягчить свои слова, а улыбка Гима Гуртовщика могла бы смягчить даже каменное изваяние Девы. Его лицо подзагорело. Дорожная пыль покрыла его настолько, что брови и усы не были видны совсем. Так казалось ей гораздо лучше.

Т’лин ехал первым. За ним мешком тряслась в седле сестра Ан. Казалось, она без сознания, но даже если и так, она была надежно привязана к седлу. Младшие замыкали отряд. Они достаточно освоились с управлением драконами, чтобы ехать рядом и разговаривать.

Спуск с Сусслоупа оказался легче, чем ожидала Элиэль. Они выбрали самый пологий склон, держась подальше от деревьев, а дорогу через лес им проложила давняя лавина. Прогалина расширялась и постепенно превратилась в возделанную долину, и дальше они двигались уже по пыльной, жаркой дороге. Элиэль и забыла уже, как жарко бывает в Суссе, а может, это быстрый спуск не дал ей возможности привыкнуть. Она разделась до бриджей и рубахи. Ноги начинали подгорать на солнце, и у Гима тоже – на нем было не больше одежды, чем на ней.

Драконы тоже страдали от жары, и Т’лин вел их неспешным «зайбом». По обе стороны от дороги раскинулись зеленые рисовые чеки. Загорелые почти дочерна люди в широких соломенных шляпах отрывались от работы, распрямляясь, чтобы посмотреть на путешественников, а иногда и помахать им в ответ. Элиэль подозревала, что вода, в которой они стояли по щиколотку, горячая, как в бане. Какой-то злак, который она должна была бы помнить, но не помнила, покрывал целые акры земли бледно-розовым ковром, наполняя воздух сладким ароматом. Время от времени дорога ныряла в сады тенистых деревьев, на которых росли плоды-колокольчики, и темная тень казалась подлинным наслаждением. Из-за заборов маленьких ферм на проходящих драконов завывали сторожевые коты.

Как в самом Суссе, так и в деревнях и мужчины, и женщины носили рубахи, представлявшие собой хлопчатые цилиндры с лямками на плечах. Впрочем, работавшие в поле обходились набедренными повязками. И, конечно же, жестокое солнце Суссвейла делало широкополые соломенные шляпы обязательными для всех. Тюрбаны защищали от солнца гораздо хуже. Т’лин купил всем шляпы прямо с голов ребятишек, выбежавших поглазеть на драконов. Четыре вполне сносные шляпы обошлись им в четыре медяка. Прежние же их обладатели возместили потерю, соорудив себе новые буквально за несколько минут. Даже сестра Ан не стала возражать, когда Т’лин водрузил шляпу ей на голову.

– Мы двигаемся на северо-восток, – заметила Элиэль. – Значит, мы вообще не попадем в Тогвалби. Скорее прямо в Филоби. Хотелось бы мне знать, что это за дым?

Черный столб все еще не рассеялся. Напротив, он, казалось, сделался гуще. Он вырастал к небу, возвышаясь над холмами зловещим черным великаном. Высоко-высоко в небе он начинал расползаться, отклоняясь к западу, но его большая часть казалась вертикальным шрамом на безоблачном полуденном небосклоне.

– Думаю, мы это узнаем очень скоро, – добавила она. – Долина, по которой они ехали, вот-вот должна была влиться в Суссвейл.

– Эта Филоби – большая деревня?

Элиэль понятия не имела, но, не желая сдаваться, бухнула:

– Где-то около ста домов. Может, чуть меньше или больше.

Гим кивнул:

– А что там за дома?

– Э-э… белые такие. Вроде этих. – Она махнула рукой в сторону россыпи сельских домиков.

– Сырец. Но он ведь не так уж хорошо горит. Что еще есть в Филоби?

– Водопад.

Гим закатил глаза и рассмеялся – вместе с ней.

– Монастырь Иилах, – сказала она.

– Опиши-ка его.

– Я не очень-то его знаю, – призналась девочка. – Я там только мимо проходила. Дома по большей части скрыты за деревьями. Еще там есть священная роща. Это такой небольшой круглый холм, поросший дубами. Сам храм небольшой. Все, что видно, – это купол и красные черепичные крыши.

– Черепица лежит на деревянных стропилах. Еще что-нибудь?

– Больше вроде ничего, – огорченно призналась она.

– Вот ты и ответила, – мрачно вздохнул Гим и кивнул в сторону дымного столба. – Бывшая священная роща.

Почти незаметно долина превратилась в Суссфлэт. Далеко на севере в жарком мареве замаячили пики Суссволла. Богатая равнина была уже знакома Элиэль – мозаика садов, ярко-зеленых чеков, маленьких белых деревушек, – но она знала, что Гиму, выросшему в холодной земле, все это внове. Иногда вдалеке вспыхивал яркий блик, и она показала на него, объяснив, что это солнце отражается от крыши храма в самом Суссе. На востоке продолжал подниматься в небо зловещий черный столб.

Красная пыльная дорога в конце концов привела их к торному пути из Филоби в Тогвалби, который на поверку оказался такой же грязной колеей, только пошире. Движение по дороге в эту самую жаркую часть дня было довольно вялым: стада костлявого скота, перегоняемые на новые пастбища, редкие повозки, запряженные волами. Один раз Гим восторженно закричал, указывая на далекий отряд людей верхом на длинноногих моа. Элиэль подозревала, что это солдаты, и обрадовалась, когда они скрылись вдали.

Наконец Т’лин остановил Звездного Луча и подождал остальных.

– Надо устроить привал, – хмуро объявил он. – Драконы не вынесут такой жары. – Он кивнул в сторону холма чуть дальше по дороге, на вершине которого росла купа высоких деревьев. – Езжайте туда, я скоро догоню, – сказал он, а сам поехал к группке деревенских, глазевших на драконов.

В нормальном состоянии драконы потянулись бы за Звездным Лучом, но теперь они были слишком измотаны, чтобы сопротивляться командам. Гим заставил Красотку идти вперед; Гром и Пламя последовали за ними. Деревья имели гладкие стволы, увенчанные высоко от земли зелеными кронами. Они отбрасывали такую густую тень, что под ними ничего не росло.

– «Восок!» – скомандовал Гим и расплылся в улыбке, когда все три дракона послушались его. Довольный, он огляделся по сторонам. – Наконец-то прохлада!

Элиэль сползла с седла, ощущая себя такой же старой и разбитой, как сестра Ан.

– Разве это прохлада? Это просто кажется после той жары.

– Обязательно тебе надо возразить, да? Как называются эти деревья?

– Деревья-зонты.

– Ты это знаешь или сама сочинила?

– Ясное дело, знаю! – Раз она называет эти деревья зонтами, значит, для нее они – зонты, как бы там их ни называли другие. Она села на песок, прислонившись спиной к гладкому кожистому стволу. Воздух здесь и впрямь казался прохладным. До Филоби оставалось, должно быть, не больше пяти-шести миль. Отсюда можно было разглядеть даже пламя.

Гим помог спешиться монахине. Старуха была чуть жива. Она даже не потребовала свой меч, что само по себе уже было плохим признаком.

Ан никогда не говорила, что защищает Элиэль Певицу. Монахиня твердо стояла на том, что ее меч – это не оружие. Она даже не утверждала того, что ее послала Дева. Просто она выполняет пророчество. Юноша нашел Гима, чтобы тот освободил Элиэль из храма, но не дал ему дальнейших распоряжений. Теперь хранителем Элиэль стал Т’лин Драконоторговец. Ее тайный друг сделался, наверное, самым важным человеком в ее жизни. Он был огромен и силен. Она знала, что он хранит неведомые ей тайны. И все же ей некому было больше доверять. Жаль, она не знает, какой бог послал его.

Т’лин догнал их через несколько минут. Он сел, утирая лоб смуглой рукой. Его лицо сделалось почти одного цвета с рыжей бородой. Он был мрачнее тучи.

– Так вот, как мы и думали, это священная роща. Прошлой ночью здесь проходила большая группа людей, направлявшихся в Филоби. Пять или шесть десятков. Они шутили, что собираются воззвать к богине.

– Что? – не выдержала Элиэль. – Ты хочешь сказать, они это нарочно?

– Типичная суссианская смута.

Напрашиваться на гнев богини?

– Кто были эти смутьяны?

Взгляд зеленых глаз Т’лина сделался холоднее льда.

– Послушники монастыря Гарварда под предводительством нескольких монахов. На рассвете они подстрекали жителей Филоби идти с ними. Всех, кто отказывался, избили, а их дома разрушили. Еще они разграбили монастырь.

– Зачем они это сделали, господин? – тихо спросил Гим.

– А что с монахинями? – поинтересовалась Элиэль.

Вместо ответа на оба вопроса Т’лин только пожал плечами.

Несмотря на жару, Элиэль пробрал озноб.

– Вчера ночью ты говорил, что в Пентатеоне случилась серьезная распря, да?

– Похоже, я был прав.

Значит, она лишь пешка в игре, разыгрываемой богами. Гарвард – еще одно воплощение Карзона. И он вовлечен во все это дело не меньше, чем Зэц. Муж и Владычица во всех своих ипостасях ополчились против нее. Юноша помогает ей, и теперь, похоже. Дева – тоже… или по крайней мере она против Мужа, что почти то же самое… или нет? И ставка в этой жуткой игре – Освободитель. Дитя.

Сестра Ан встрепенулась и попробовала сесть прямо. Она до сих пор не сняла свой шерстяной балахон. Ее изможденное лицо раскраснелось. Но когда она заговорила, голос зазвучал неожиданно твердо:

– «Горе Деве, ибо Муж обрушит на нее силу свою. Горе ее святилищу. И надругаются над девственницами. И увидят все кровь и пепел на святом лике. И падет святилище под натиском Мужа, и только плач будет стоять…»

– Я так понимаю, это часть твоего бесценного пророчества? – буркнул Т’лин.

Она кивнула, утирая слезы:

– Так написано в «Завете», но там не говорилось, когда. Увы мне, я вижу это!

– Мне тоже жаль. Что толку в нем, если уже слишком поздно, разве не так? – Он хмуро поморщился. – Нам придется менять свои планы. Эти ублюдки сейчас направляются в Сусс на Празднества. Нам незачем идти в Филоби. И уж никак нельзя показываться в Тогвалби. – Он покосился на Элиэль. – И в Сусс мы тебя не можем вести. – Он имеет в виду Дольма Актера, это точно.

– Разве я не окажусь в безопасности, укрывшись в храме Тиона?

– Ты так думаешь? А жрецы тебя пустят? Нам все равно придется скоро остановиться – драконы не перенесут такой жары. – Он посмотрел на сестру Ан, обмякшую от усталости.

– Единственное, что остается, – ехать в Руатвиль, – негромко произнес Гим. – Не так ли, господин?

– Но там же ничего нет! – возразила Элиэль и тут же сообразила, что с учетом обстоятельств это «ничего», возможно, лучше всего остального.

Т’лин заломил медно-рыжую бровь:

– Так уж ничего?

– Ну да!

– И негде остановиться?

– Ну… да, там гостиница есть.

– А Святилище ты знаешь?

– Ясное дело, – ответила девочка, довольная, что он задал такой простой вопрос.

– Вот и хорошо. Тогда – зайб!

Он поднялся на ноги и зашагал к драконам. Элиэль так и не смогла понять, с чего это Т’лину Драконоторговцу захотелось любоваться местными достопримечательностями? Очень уж это на него не похоже.

Она была не права, утверждая, что в Руатвиле ничего нет. Там были развалины, деревья и кочковатое пастбище. По дороге Элиэль повторила Гиму рассказ Пиола Поэта двухлетней давности: почти весь великолепный Руат строился когда-то из кирпича-сырца, и эти стены рухнули сразу же, как дома лишились крыш. От каменных же домов остались отдельные стены, обвалившиеся башни и ведущие в никуда арки. В некоторых домах продолжали жить люди, ежечасно рискуя быть погребенными под развалинами при урагане или землетрясении. Другие выстроили себе дома из обломков, накрыв их дерном, так что на крышах паслись козы. Результатом стало странное, расползшееся поселение, деревня, выросшая на развалинах столицы.

– Это я и сам мог бы сообразить, – сказал Гим, понуро озирая окрестности.

– Если ты завоюешь золотую розу, жрецы заставят тебя сбрить усы.

– Это-то еще при чем?

– Вот и я хотела спросить тебя о том же.

Все устали. Минувшей ночью никому из них не удалось выспаться, да и путешествие выдалось не из легких.

Руатвиль оказался не совсем пуст. Главная улица оставалась такой же широкой, хотя булыжная мостовая заросла травой и из нее торчали древесные корни. Редкие жители спешили по своим делам: гнали коз на пастбище, тащили мешки еды или угля. Все останавливались посмотреть на драконов.

Элиэль подсказала Т’лину, как проехать к гостинице, хотя он и сам наверняка нашел бы дорогу. При виде гостиницы на нее нахлынули воспоминания. Когда-то это здание было дворцом или общественным заведением, и стены до сих пор поднимались на целых три этажа. Теперь же использовался только первый его этаж, а в пустых глазницах верхних двух виднелось небо, ибо крыша давным-давно обвалилась. Входом служил величественный портал, но двери пошли на растопку давно уже умершим людям, и от них остались только ржавые петли.

Пиит’дор Трактирщик был крупным мужчиной с мясистым лицом. Лицо украшала седеющая борода и впечатляющая бородавка на носу. Исполняя свою роль в наилучшем виде, он радостно потирал руки, когда Т’лин отсыпал ему золота. Трактирщик поведал, что опасается нашествия беженцев из Филоби, тем более что местные власти могут потребовать от него, чтобы он предоставил кров этим оборванцам… но раз уж дорогие гости пожаловали, теперь-то их никто не потревожит. По счастью, его лучшие комнаты как раз свободны… и так далее.

Гим уже отстегивал ремни, удерживавшие сестру Ан в седле, когда его освободил от этого занятия сам Т’лин.

– Местные власти! – сердито бормотал он под нос. – Десять против одного, что это его собственный брат.

Он легко поднял старуху на руки, чиркая острием меча по земле. Пиит’дор Трактирщик всплеснул руками от удивления. Его радостный настрой куда-то испарился. Он все пятился от них, не сводя глаз с этого злосчастного меча, пока не заслонил вход.

– Что-то не так? – спросил Т’лин.

Трактирщик начал бормотать что-то о дурных приметах.

– Всех или никого! Это еще что за штуки! – Продолжая держать старуху, словно она была легка, как перышко, Т’лин угрожающе шагнул вперед.

– Она больна?

– Скорее устала.

Совершенно расстроенный, Пиит’дор освободил путь. Должно быть, дочери Ирепит – большая редкость в Руатвиле, но и постояльцы со звонкой монетой тоже заявлялись сюда не каждый день. Поэтому он постарался изобразить радушного хозяина.

– О господин мой, мой дом всегда к твоим услугам… твоим и твоих спутников. И святая госпожа тоже не останется без крова. – Он зашагал вверх по ступенькам, продолжая бормотать. – Моя жена…

– Спорим, потолок протекает, – шепнул Гим.

– Еще бы… – Элиэль вдруг одолела зевота. Она так устала, что не могла даже рассказать, как тут лило в их прошлый приезд. Тогда это не казалось таким забавным. Она подумала, что даже такая гроза, как в тот раз, не разбудит ее сегодня, стоит ей только найти место, где бы прилечь…

Айана Трактирщик была больше своего мужа – огромная, радушная. Даже бородавка на носу у нее не уступала мужниной. Она хорошо знала свое дело – смахнув муку со лба, она вытерла руки о передник и провела их в отведенные им комнаты. Айана заохала, увидев плачевное состояние монахини. Ничуть не опасаясь присутствия дочери Ирепит у себя в трактире, она проследила, чтобы ту уложили на мягкий тюфяк, и отослала мужчин.

Вооружившись ведерком воды, Элиэль угнездилась в углу большой комнаты и смыла грязь от долгого путешествия. Ей предстояло делить одну комнату с сестрой Ан. Это мало что меняло – свободного места в комнате хватило бы и на пару драконов. Больше всего на свете она хотела рухнуть на кровать и уснуть. Но суета вокруг монахини мешала ей.

Солнечный свет проникал в помещение через два больших оконных проема, в которых не осталось ни одного целого стекла, так что особой безопасности жильцам гостиница не обеспечивала – любой желающий мог подобраться по лесу к самому окну. Перекрытием служили остатки крыши и полов верхних этажей. Прорехи заделывались неошкуренными стволами деревьев из леса. Причудливая расстановка кроватей объяснялась скорее всего выбором сухих мест, поскольку тут и там на мозаичном полу виднелись потеки – следы дождей. Оставшись в запыленной рубахе, как была, с мокрой головой и босиком, Элиэль отправилась на поиски съестного. Гим уже опередил ее. Он сидел в гордом одиночестве в огромной комнате, уставленной грубо сколоченными столами и скамьями. На стенах сохранились остатки древних росписей. Его волосы были мокрыми, как и у нее, но он переоделся в чистую рубаху. После того как Гим умылся, все его солнечные ожоги особенно бросались в глаза. Т’лина не было видно. Скорее всего он возился со своими драгоценными драконами.

Завтрак – а может, обед, а может, ужин – состоял из обилия разных фруктов, горячего хлеба и козьего сыра. Гим попробовал все фрукты без исключения, требуя, чтобы Элиэль назвала их ему. Она перечислила все известные ей названия, заменяя те, которые не помнила, на более или менее убедительные. Если не считать этого, они почти не говорили.

Вскоре Элиэль почувствовала, что глаза ее окончательно слипаются.

– Я иду спать! – твердо заявила она.

Гим напустил на себя вид бравого мужчины.

– А я поупражняюсь на лире, если только не понадоблюсь Драконоторговцу.

– Можешь упражняться хоть на барабанах, я все равно не проснусь, – сказала Элиэль и отправилась к себе в комнату.

Тюфяк в углу был соблазнительно пуст. На том, что лежал посередине комнаты, храпела сестра Ан. Ну и пусть! Элиэль будет спать, даже если… Эк!

В окно заглядывал какой-то человек. Ей потребовалась секунда на то, чтобы понять, что это Т’лин Драконоторговец в соломенной шляпе и коричневой местной рубахе. Она никогда еще не видела его без тюрбана, к тому же было что-то странное в его бороде.

– Это только я! – Он закинул в комнату какой-то тюк. – Принес тебе кое-какого шмотья. Ты не ложилась всю ночь – хочешь спать, наверно?

– О да.

– Скажи мне только, как пройти к Святилищу.

Элиэль окинула его мутным от усталости взором. Он зачем-то вымазал бороду углем – не то чтобы она стала совсем черной, но от медно-рыжего цвета не осталось и следа. Зачем это Т’лину Драконоторговцу маскироваться?

И почему бы ему просто не попросить кого-нибудь из местных проводить его туда?

– Его трудно пройти, не заметив, – сказала она. – Ступай по главной дороге на север, к старому мосту. Святилище к востоку от дороги, где-то в полумиле. Там знак и тропа.

– Ага. Хорошо. Э-э… тебе нужно чего-нибудь перед сном?

Элиэль зевнула и блаженно потянулась.

– Глаза совсем слипаются.

– Отлично. – Т’лин подозрительно посмотрел на нее. – Если ты проснешься, пока меня не будет… В общем, тут тебе не Нарш или Сусс, помни это. Чтоб сидела здесь!

Элиэль уселась на свой тюфяк и как можно искреннее пообещала, что не отойдет от гостиницы дальше, чем к драконам, – она слышала их усталое порыгивание.

– Не забывай, что случилось нынче утром в Филоби, – зловеще напомнил Т’лин. – И потом, в этих краях водятся саблезубы.

– Уж не пытаешься ли ты удержать меня в стороне от чего-то, Т’лин Драконоторговец? – перешла она в контратаку.

– Нет, нет. Спи спокойно. – Он исчез.

Возможно, это ужин взбодрил ее. А может, просто любопытство. Так или иначе, она знала, что уже не уснет. Элиэль порылась в тюке, который он сунул в окно, и нашла рубаху и пару сандалий. Почти наверняка он последит еще некоторое время за окном на случай, если она попробует увязаться за ним. Девочка торопливо переоделась в чистую рубаху, схватила сандалии и выбежала в дверь. Шлеп-шлап, шлеп-шлап…

 

39

Эдвард неожиданно для себя уснул. В фургоне было жарко и шумно. Время от времени он просыпался и слышал храп, скрип колес, потрескивание осей и цокот копыт. Изредка навстречу проезжал грузовик, с обочины выкрикивали проклятия несносным цыганам ребятишки. Заливались истерическим лаем собаки. В эти минуты на него снова наваливались мысли о его злоключениях, и он смотрел на раскрашенные планки обшивки перед своим носом, обдумывая все «за» и «против». Какие документы потребуются ему, чтобы записаться? Он не может называть свое подлинное имя. Значит, его аттестат бесполезен. Да к тому же он все равно остался в Кенсингтоне, так что с мыслями о поступлении на офицерские курсы придется распрощаться. Ладно, не в звании дело. Но как долго удастся ему скрывать свое имя?

Чуть позже караван остановился. Он не осмелился выяснять причину остановки. Вряд ли это полицейский патруль, но даже если и так, цыгане сумеют разобраться. У них многовековой опыт общения с представителями закона. Крейтон продолжал храпеть.

Алиса, должно быть, уже знает о его исчезновении. Она, наверное, с ума сходит от тревоги. С другой стороны, он не без удовольствия подумал о реакции дяди. Жаль, он не может отвести его в ту рощу на зеленом холме познакомиться с Пэком. Интересно, подумал он, как это их Штаб-Квартире удалось целых два года имитировать несуществующего Олдкастла? Комитет, говорил Крейтон. Тем не менее все письма ему были написаны одной рукой.

Фургон скрипнул и тронулся с места. Он снова заснул.

Ему приснились родители, и он проснулся в холодном поту.

Во сне они сидели на веранде в Ньягате и писали вместе письмо. По странной логике сна он знал, что это письмо – ему.

Письмо Джамбо – вот что его так беспокоит. Оно так совпадало с тем, что говорил Крейтон! Не будь этого письма, он бы, возможно, отмел версию полковника как полный абсурд, и никакая исцеленная нога не помогла бы ему.

– Ага, проснулся наконец! – Крейтон разделся до нижней рубашки и брился опасным лезвием. – И как спалось?

– Хорошо, сэр. – Эдвард старался казаться хладнокровным. Он весь взмок и разморился от жары. Слезать было некуда – фургон продолжал двигаться, и он мог неосторожно толкнуть Крейтона так, что тот перережет себе глотку. Конечно, этот тип возмутительно скуп на слова, но резать его все же преждевременно.

Крейтон в очередной раз нацелился бритвой – фургон дернулся. Крейтон сдавленно чертыхнулся.

– Не скажете ли вы, где мы находимся, сэр?

– На полпути к месту назначения. Будем там к ночи.

– А что это за место?

– Стоунхендж.

Эдвард заподозрил подвох, потом понял.

– Узел, конечно?

– Насколько мне известно, самый мощный в Британии.

– И кого мы там застанем? Друидов?

– Друиды? Думаю, они использовали его, но уже и в их время он был очень древним. – Крейтон снова нацелился бритвой. Похоже, сейчас он был настроен поговорить. – Насколько мне известно, там сейчас не обитает ни один дух… если верить Штаб-Квартире. – Крейтон вытер бритву. – Узлы используются с другой целью – большинство узлов. Их можно использовать для перехода.

Он только подтвердил то, чего и так опасался Эдвард.

– Переход куда?

– В самые разные места. Большая часть европейских узлов соединяется с так называемыми Вейлами. Возможно, это связано с теми ключами, которые мы используем. Кстати о ключах: они имеют некоторое отношение к древним языкам, положенным на ритмическую основу. Попробуем-ка. – Он отложил бритву и выстучал на столе короткую дробь костяшками пальцев. – Можешь повторить?

Эдвард дотянулся до крыши перед своим лицом и повторил дробь.

Крейтон присвистнул.

– С первого раза? Отлично. Повтори еще.

Эдвард, недоумевая, повторил. К чему все это?

– Тогда попробуем, сможешь ли ты осилить все с начала до конца! – На этот раз Крейтон пробарабанил долгую и сложную мелодию. В целом все сводилось к серии вариаций и синкоп. Эдвард повторил мелодию без ошибки.

– Экзетер, да ты просто чудо! Дьявол, да как это тебе удалось? Я думал, у тебя полдня уйдет на то, чтобы освоить.

– Я вырос в Африке, сэр. Местные справляются с ритмами и посложнее этого. Вот, попробуйте. – Его пальцы отвыкли без практики, и вообще-то для этого требовалось двое барабанщиков, но ему удалось довольно сносно воспроизвести один из самых простых ритмов Эмбу.

Крейтон молча прослушал его до конца и вдруг рассмеялся. Эдвард в первый раз слышал его смех – резкий, пронзительный.

– Не буду и пытаться – все равно не получится! Ладно, одной проблемой меньше. Как у тебя с декламацией наизусть?

– Пожалуй, средне.

– Скромничаешь? Ты играл короля в «Генрихе V». Это сложная роль.

– Откуда вы… Вы читали мои письма мистеру Олдкастлу?

– Логически вытекает из всех твоих способностей. – Крейтон, похоже, забыл, что половина его лица все еще покрыта пеной. – Повтори за мной:

Аффалино каспик, фиалибо тарпио, Нога ноги фейо фан Аффалики суспино.

– Что это означает?

– Черт его знает. Этот язык не знает никто. Возможно, он древнее пирамид. Попробуй повторить.

Это оказалось сложнее. Ему пришлось сделать несколько попыток.

– Они исполняются под ритм, да? – спросил Эдвард. – А мелодия какая? – Он попробовал напеть эти слова под аккомпанемент дроби.

– Стой! – рявкнул Крейтон. – Не смешивай ингредиенты, пока я не дам команды!

– Сэр? – Эдварду снова показалось, что полковник сошел с ума.

– Ритм, слова, мелодию и танец. Тебе придется учить их порознь. Вместе они составляют ключ.

– Ключ от чего?

– Ключ к переходу. Надеюсь, это один из ключей от Стоунхенджа. Попробуем вторую строфу.

– Ключ к переходу куда? – не сдавался Эдвард. Все это начинало его злить.

– Беспрекословное подчинение! Вторая строфа…

– Сэр!

Они буравили друг друга взглядами, но теперь уже Эдвард распалился настолько, что на этот раз сдался Крейтон. Он уставился в зеркало и снова поднял руку с бритвой.

– Этим ключам невесть сколько тысячелетий, – как ни в чем не бывало ответил он. – По большей части это древние шаманские обряды. У нас в Олимпе есть один парень, так он провел настоящее исследование, пытаясь понять, как они работают. Не все ключи подходят ко всем узлам. Если честно, нам известно действие только нескольких. Большая их часть ведет в Соседство – думаю, поэтому его так и называют «Соседством». Европейские связаны преимущественно с Вейлами, но есть и исключения. В самом Джоалленде есть один, ведущий прямиком в Новую Зеландию. Это тебя не удивляет?

– Нет, – признался Эдвард. – И еще один – в Долину Царей?

Крейтон порезал щеку и изверг проклятие, услышав которое любой мальчик из Фэллоу провалился бы на месте.

– Что тебе известно об этом?

Судя по всему, Эдвард задел больное место.

– Ее называют еще Долиной Гробниц. Недалеко от Луксора. Там похоронена целая куча фараонов.

Крейтон свирепо смотрел на него. Кровь стекала ему на шею.

– Отвечай на вопрос, мальчишка!

– Может, сначала вы ответите на мой вопрос?

– И не подумаю! Я не собираюсь играть в игры! – А что он еще делает? – Это вопрос жизни и смерти, Экзетер, – твоей смерти, разумеется. Возможно, и моей тоже. А теперь говори, откуда тебе известно про Долину!

Эдвард нехотя сдался.

– Из письма, которое отец написал перед самой смертью.

– Где ты видел это письмо? Где оно сейчас?

– Осталось в больнице.

Еще раз чертыхнувшись, полковник подобрал из кучи совсем еще новую рубашку и приложил к порезу.

– Кому он писал? Не тебе же?

– Нет, сэр. Какому-то парню по кличке Джамбо. Он так и не успел отправить это письмо. Я нашел его в отцовских бумагах неделю назад.

– Ты прав, – буркнул Крейтон. – Джамбо – один из наших. В Египте и в самом деле есть переход. Теперь неприятель может узнать о нем! Черт возьми! Интересно, могу ли я послать телеграмму из ближайшей деревни? – Он задохнулся и в ярости уставился на рубашку.

– Я полагаю, мои вещи конфискованы полицией, сэр.

– Думаешь, это остановит Погубителей? Ну конечно, откуда тебе знать. Луксорский переход имеет особую ценность, поскольку ведет непосредственно в Олимп. Есть и еще, но они известны гораздо лучше. Ключ, которому я тебя учу, как правило, ведет в один из Вейлов. Что там еще в этом письме?

– По-моему, – холодно произнес Эдвард, – вы мошенничаете.

– Это неслыханно! – рявкнул Крейтон, глядя на свое отражение в зеркале.

– Мне кажется, что, когда я исполню этот ваш пароль до конца, вы лишите меня возможности записаться добровольцем!

– А я что, обещал что-то другое?

– Нет, вы только послушайте! – восхитился Эдвард. – Да вы талант адвоката в землю зарываете!

Крейтон вновь испустил свое «Хррмф!» и смерил его свирепым взглядом.

– А это нарушение субординации!

– Вы заставили меня поклясться честью. А ваша-то честь где?

– Это дерзость! Щенок безмозглый!

Оба уже кричали.

Эдвард извернулся, подобрал ноги, спрыгнул на пол и выпрямился, чтобы встретить полковника лицом к лицу. При этом он врезался макушкой в потолок, да так, что у него в глазах вспыхнули искры.

Крейтон издевательски фыркнул:

– Видишь? Ты даже на ногах толком стоять не умеешь. Без меня ты мертвец, Экзетер. Тебе не видать военной формы как своих ушей. Погубители выследят тебя и на этот раз не будут ходить вокруг да около. Они задуют тебя, как свечку.

Эдвард опустился на чемодан и потер макушку. Как это ни печально, у него были все основания верить этому маньяку.

– Одна из первых фраз, что я услышал от вас еще в больнице, была: «Он не сможет совершить переход с такой ногой». Переход куда?

Не услышав ответа, он поднял глаза. Крейтон мрачно смотрел на него, потом пожал плечами:

– В Соседство, надеюсь. До сих пор, насколько мне известно, никто не пробовал использовать для этого Стоунхендж, но нам придется рискнуть. Если не выйдет, поедем на Большие Круги Эйвбери и попробуем там. Все наши обычные переходы в Англии находятся под наблюдением. Если верить «Филобийскому Завету», мальчик мой, ты прибудешь в один из узлов в Суссленде. Это один из вейлов Соседства. Нам придется поверить предсказанию.

– В Соседстве? Не по Соседству? Это Соседство что, страна такая?

Крейтон отвернулся обратно к зеркалу.

– Нет, – ответил он. – Не страна. Соседство – больше, чем страна. Гораздо больше.

– Так это там отец жил до того, как вернулся в Новую Зеландию? Те тридцать лет, что он не старел?

– Ах ты, несносный проныра! – вздохнул Крейтон. – Давай еще раз первую строфу.

 

40

Суссуотер считался самой непригодной для судоходства рекой во всех вейлах. Грязно-желтый поток бурлил на дне каньона, стены которого поднимались отвесно на сотни футов. Только в трех местах они сходились достаточно близко для того, чтобы перекинуть мост, и мост в Руате был из них первым и самым красивым. Когда Тратор Полководец осадил город, он первым делом обрушил каменную арку на северном берегу. Южная арка осталась стоять. В нее упиралась ровная мощеная дорога, по которой теперь никто не ездил. С ее основания можно было легко разглядеть башни Сусса и золотой блик на крыше храма Тиона. Казалось, они находятся всего в часе ходьбы, но хорошему ходоку потребовался бы целый день, чтобы дойти до них. Жители Сусса решительно пресекали любые попытки восстановить мост, дабы Руатвиль не возродился соперником новой столицы.

Так, во всяком случае, говорил Пиол Поэт.

Святилище когда-то представляло собой величественное и благородное сооружение, стоявшее на утесе почти на краю каньона. Оно считалось самой древней священной постройкой в Вейлах, а имена строителей позабыли давным-давно. Даже Тратор не осмелился снести столь священный храм. За него это сделали время, бури и землетрясения. Все, что сохранилось, – это прямоугольная платформа из огромных каменных блоков, а на ней круг колонн. От некоторых остались только базы, но десять – двенадцать стояли еще на всю высоту. Что за кровля покоилась на них когда-то, никто уже и не помнил, и теологи продолжали спорить, что означало их количество – тридцать одна. Все же, хоть и редко, это место посещали паломники, а особо преданные люди поддерживали в кругу колонн чистоту. Окружающая Святилище земля считалась слишком святой, чтобы ее возделывать, поэтому она заросла лесом, и теперь одинокие развалины почти затерялись в джунглях.

Элиэль не сомневалась, что сумеет срезать путь. Вместо того чтобы идти по старой дороге, а потом по паломнической тропе, она двинулась прямо на северо-восток, надеясь дойти до края обрыва, а по нему зайти к Святилищу с другой стороны. Держа в одной руке шляпу, а в другой сандалии, она босиком поспешила по траве. Несколько молодых пастухов покосились на нее, но никто не пытался задержать девочку или насмехаться над ее хромотой. Задыхаясь и потея, она ворвалась в лес и тут же поняла свою ошибку. Она и забыла, какие густые здесь джунгли.

Ветви и колючие лианы росли так тесно, что она еле плелась. Повсюду валялись каменные обломки. Идти в сандалиях было еще труднее, так что она упрямо шагала босиком, стараясь производить как можно меньше шума. Шляпа путалась в ветвях. Она держала ее перед собой, чтобы защитить лицо. Лес как вымер – даже птицы не пели. Да и насекомые словно уснули.

Потом путь пересек ручей, в который она чуть не упала. Он-то еще откуда взялся? Ручей пересекал ее путь глубокой расселиной с глинистыми краями. Элиэль поскользнулась и скатилась к самой воде. Она пришла в ярость, обнаружив, что вода течет справа налево. Насколько она помнила, паломническая тропа не пересекала никакого ручья, значит, она находится на нужном берегу. Она вскарабкалась наверх и стала пробираться вдоль ручья – он мог течь только к реке и обрыву.

При этом он и не думал течь прямо к реке. Он извивался и петлял так, что Элиэль очень скоро потеряла всякое представление о том, где она, а где – храм. Она попробовала сообразить… так, солнце садится на востоке… тьфу! Ноги подкашивались, бедро болело. Еще немного – и она плюнет на все и вернется и забудет про Т’лина Драконоторговца и про его дурацкий интерес к развалинам. Одна беда – ей все равно придется пройти ручей до конца.

Где-то неподалеку кто-то насвистывал унылую мелодию. Элиэль остановилась и прислушалась. Этой мелодии она не знала. Свист оборвался так же внезапно, как начался. Она двинулась дальше, стараясь идти прямо в том направлении. Вскоре она увидела вырастающие из густого подлеска ступени и край платформы. Прямо над ней возвышался заросший зеленым плющом обломок колонны в два обхвата.

Элиэль услышала негромкие голоса.

Она подбиралась осторожно, шаг за шагом. Когда она подошла к основанию полуразрушенной лестницы, голоса сделались яснее. Разговаривавшие явно стояли за этой, ближней колонной. Босиком она прокралась поближе и прижалась к покрытому плющом камню так, что смогла разбирать слова.

– …мальчишке, чтобы он привел ее ко мне в лагерь. Я отправился в лагерь и приказал своим людям встретить их. Потом вернулся в город и доложил все Старшему в Нарше.

Сам Т’лин!

Ну что ж, это уже лучше. Элиэль вьюном обвилась вокруг колонны, чтобы лучше слышать.

Мужчина усмехнулся:

– И что он решил со всем этим?

Таргианец! Он говорил по-джоалийски, но утробное произношение не спутать было ни с чем.

Снова Т’лин:

– Он решил, что Служба этим заинтересуется.

– Он, конечно, прав.

Т’лин вздохнул:

– Рад слышать это! Ну, мы наскоро пролистали «Завет» – времени у нас было в обрез – и, как она и говорила, нашли ее имя. Вот ведь забавно! Я знал эту девчонку уже много лет и ни за что бы не подумал, что она имеет такую цену. Это неописуемая маленькая егоза. Мне всегда казалось, что с возрастом из нее выйдет отличный рекрут.

– Послушать, так может и выйти.

– В общем, Старший, к моему удивлению, постановил, что мне нужно доставить ее сюда. Так что я посадил их верхом. Чего я не ожидал – так это того, что в табуне прячется старая монахиня. Я оседлал своего дракона и лишь на миг отвернулся – как она уселась в седло и была такова. – Он помолчал и нехотя добавил: – В общем, мне пришлось притащить сюда и ее.

Второй мужчина усмехнулся. Голос у него был довольно молодой. Осторожно выглянув из-за колонны, Элиэль одним глазом разглядела его. Он сидел спиной к ней на упавшем каменном блоке. Должно быть, Т’лин сидит где-то рядом. Они смотрели на пустую площадку в круге колонн.

– Ничего удивительного! «Филобийский Завет» на поверку оказался поразительно точным. В нем говорится, что девчонка прибудет с синей монахиней, – она и появилась с синей монахиней. Только чудо могло предотвратить это.

– Чудо – то, что я не придушил эту старую ведьму!

Таргианец расхохотался, словно от удачной шутки.

– Насилие над такими не поощряется!

Элиэль высунулась из-за плюща еще на пару дюймов, так чтобы смотреть уже обоими глазами. Оба мужчины сидели в тени, сняв шляпы. Таргианец не уступал в росте Т’лину. Он сидел, откинувшись назад и опершись на руки – жилистые молодые руки, темные от загара. Он казался заметно моложе. Его волосы были темными, и, когда он повернул голову в профиль, она увидела, что он чисто выбрит.

В левом ухе его блестело маленькое золотое колечко!

– Она пока осталась в гостинице, господин, – сказал Т’лин. – Так что мне с ней делать?

«Господин»? Т’лин Драконоторговец обращается к этому сопляку как к «господину»?

– Неплохой вопрос! – Таргианец выпрямился и пригладил волосы рукой. – Как думаешь, что ты получишь, скрестив кенгуру с ягуаром?

– Что? О… боюсь, не знаю, господин.

– Правильно. Я просто хочу сказать, что есть кое-что, чего я не могу тебе рассказать. И не думай обижаться! Я не сомневаюсь, что у тебя есть свои секреты политического характера, которых я не знаю. А это дела религиозные, только и всего.

Т’лин испустил свое привычное фырканье.

– Это я и сам знаю! Подрывная деятельность, инфильтрация – в этом я разбираюсь. В религиозных вопросах я не специалист.

– Не ты один, поверь! Что тебе удалось понять?

– Очень мало. В дни Празднеств в Суссленде ожидается рождение некоего младенца. Девчонка должна принять роды. Карзон, Эльтиана и их братия пытаются предотвратить это. Тион и Астина вроде бы настроены в пользу «Завета». Насколько я понимаю, Служба – тоже?

– Мы – да, – буркнул молодой человек. – Зэц и Оис, само собой, против. Карзон с Эльтианой, возможно, тоже. Но не советую тебе доверять Тиону! Он ведет собственную, грязную игру.

Элиэль поперхнулась. Богохульство!

– Но разве не Тион послал мальчишку спасти девочку? – удивился Т’лин.

– Ты хочешь сказать, Кирб’л! Мне страшно подумать, какие у него интересы в этом деле. Кирб’л – настоящий маньяк. Сама Астина пока держится в стороне.

– Но это ее рощу сожгли сегодня утром!

– Нет, – вздохнул таргианец. – Это была роща Иилах. Иилах более или менее поддерживает нас – или поддерживала. Возможно, она уже мертва. Послушай, я и так говорю тебе больше, чем следовало бы, так что будь благоразумен, ладно? Теологическая доктрина жрецов абсолютно запутана, что в общем-то понятно. Идея пяти великих богов, Пентатеона, является упрощением – довольно полезным, но все же далеким от действительности. Конечно, все пятеро обладают огромной силой – Висек, Карзон, Эльтиана, Астина, Тион. Но некоторые другие обладают гораздо большим влиянием, чем ты думаешь, и их принадлежность к партии того или иного из великих не всегда такова, какой ее представляют. Все эти теории аватар и ипостасей – им место на свалке. Иилах – далеко не Астина, а Кирб’л – не Тион, точно так же, как Гарвард – не Карзон! Да и Оис – не Эльтиана. Сука сукой – с этой-то ее ритуальной проституцией, – но и чертовски сильная благодаря этому. Возможно, она и впрямь может вызывать лавины, как утверждает. Тион тоже мало уступает ей в порочности.

Гнусная, гадкая ересь! Как может Т’лин Драконоторговец терпеть подобное богохульство?

– К счастью, – добавил незнакомец, – не все они поддерживают Палату. Среди них есть вполне пристойные, и многие занимают выжидательную позицию.

Помолчав немного, Т’лин усмехнулся:

– А я-то думал, нет ничего сложнее политики! Тарг со дня на день захватит Нарсию, ты, наверное, и сам знаешь.

– Ничего удивительного, – ответил таргианец. – А джоалийцы и ухом не ведут, вот дураки! Но по сравнению с нашим делом это все ерунда. Войны приходят и уходят… Освободитель может оказаться куда важнее любой войны. Ты прибыл в Суссленд уже после восхода солнца?

– Сильно позже. За полдень.

– Ага! Этот сброд Гарварда разгромил рощу в Филоби раньше. Значит, ему не повезло.

Последовало молчание. Элиэль подавила сильное желание взвизгнуть. Она испытала настоящее облегчение, когда Т’лин спросил: «В чем не повезло?»

Последовала еще одна пауза. Таргианец нагнулся и достал откуда-то бутылку. Он отпил и протянул ее Т’лину.

– Мне надо объяснить кое-что. Во-первых, все эти разговоры насчет родов – неверное толкование. Мы ожидаем вовсе не ребенка. Освободитель, о котором говорится в «Завете», будет взрослым человеком.

Т’лин усмехнулся:

– Представляю, как будет рада моя маленькая подружка. Она не пришла в восторг, услышав, что ей предстоит быть повитухой.

– Не говори ей ничего! – резко одернул его таргианец.

– Конечно, нет, господин. Я никому ничего не скажу.

– Верно. Она должна действовать по собственному побуждению. Если она узнает, что от нее ожидается, она может сделать все не так. Впрочем, я и сам толком не знаю, что от нее ожидается. Возможно, это все равно, но мы не можем рисковать. Палата уже много лет пытается сорвать исполнение пророчества. А то, что подходит им, никак не устраивает нас, если ты меня понимаешь. – Он снова помолчал. – Вот почему Гарвард уничтожил сегодня рощу Иилах – он пытался оборвать цепь. Я думаю, он ее только укрепил. Он действует, как тупой бык. Впрочем, он никогда не отличался умом.

Это он о боге так!

– Тем не менее, – продолжал богохульник, – Палата бросила на это дело гораздо больше сил, чем Служба, Семьдесят Седьмой. Ну например, в этом активно участвует Зэц.

– Смерть!

– Тот, кто называет себя Смертью. Похоже, Освободитель представляет для него личную угрозу.

– У него здесь двое Жнецов, насколько мне известно.

– Больше, чем двое. Мы абсолютно уверены, что он сам попробовал предвидеть события. Он достаточно силен, чтобы рискнуть. Возможно, он точно знает, где появится Освободитель, в то время как нам это неизвестно. – Он невесело усмехнулся. – По крайней мере мы не знали этого до того, как прибыл ты. Я-то думал, у меня здесь рутинное дежурство, и тут ты бросаешь меня в самую гущу событий.

– Тем, что притащил сюда девчонку, ты хочешь сказать?

Таргианец промычал что-то утвердительное, снова приложившись к бутылке.

– Надо было мне оставить ее у какого-нибудь верного человека, а сюда идти одному, – озабоченно произнес Т’лин.

Второй передал ему бутылку.

– Возможно. А вдруг это испортило бы все – как знать? Почему Старший в Нарше послал тебя в Руатвиль?

Т’лин вытер губы.

– Он и не посылал. Он предложил мне идти в Филоби и доложиться Тридцать Девятому. Это место он называл в качестве запасного. Он был уверен, что здесь сшивается кто-то из секты.

Т’лин хотел вернуть бутылку, но таргианец покачал головой:

– Допивай. Видишь ли, насколько нам известно, в Суссленде имеется только шесть мест, где мог бы появиться Освободитель. Среди них – храм Тиона и монастырь в Тогвалби. Если он выберет одно из них, Палата возьмет его тепленьким, так что его можно будет считать покойником. Мы ждали его в роще Иилах в Филоби, поскольку Иилах покровительствует ему. Вернее, покровительствовала. Гарвард позаботился об этом! Можешь поспорить на самую дорогую тебе часть тела, что он оставил там приглядывать своих ублюдков. Есть еще поляна у дороги недалеко от Филоби, обладающая уймой виртуальности…

– Уймой чего?

– Забудь. Я хотел сказать только, что это еще одно вероятное место. Итак, остается это Святилище и еще один узел… одно место, я хотел сказать. В холмах за Иогби. После Филоби мы рассчитывали на это место, поскольку оно не занято.

– Ты меня совсем запутал, господин.

– Я имею в виду, что там ничего нет. Ни храма, ни молельни. Это ты можешь понять? Ладно, не бери в голову. Вопрос в том, что нам делать дальше. Празднества начинаются сегодня.

Он подумал немного.

– Первым делом избавься от мальчишки. Если он и в самом деле из секты Тиона, Кирб’л наверняка отметил его тем или иным способом. Так что дай ему немного денег и отправь на Празднества. Так будет проще. Пусть сам заботится о себе. Нам от него пользы больше не будет. У нас впереди еще часа два светлого времени. Отведи своих драконов в Филоби и посмотри, нельзя ли переправить уцелевших в Ротби. Из кожи вон вылези, но сделай несколько ездок в обе стороны. Ты со своими драконами привлечешь внимание, так что постарайся замутить воду как следует.

– Но они устали, господин! – попробовал протестовать Т’лин.

– Убей их, если потребуется, потом выставишь счет.

– Да, господин, – сдался торговец.

– Ты уж извини, но ставки здесь выше, чем ты думаешь. Девочку оставь в гостинице.

– Может, мне лучше убрать ее из этого места, тебе не кажется, господин?

Молодой человек рассмеялся:

– Можешь попробовать, но я бы поставил на пророчество.

После этого замечания он начал больше нравиться Элиэль. Она подавила искушение выйти из-за колонны и спросить Т’лина, легко ли он нашел Святилище, – просто так, чтобы посмотреть, какое у него будет лицо.

Таргианец вытянул длинные руки и зевнул.

– Завтра к нам должен прибыть связной на быстром моа, так что я пошлю остальным весточку и попрошу подкрепления. Впрочем, вряд ли у них найдется. Все ясно?

И снова непривычно почтительный Т’лин утвердительно кивнул.

– Жаль, конечно, что Палата опознала эту таинственную Элиэль раньше, чем мы, но, возможно, сейчас наш ход. Надеюсь, двух Элиэлей быть не может? Что-то очень она юна по рассказам.

– Ей двенадцать, я точно знаю.

– Гм. По большей части она упоминается вроде бы как помощница при родах, но другая строка гласит, что она же будет первым искушением. Немного странно ожидать искушения от двенадцатилетней, не так ли?

Т’лин фыркнул по-драконьему.

– Не один раз я испытывал сильное искушение оборвать ей уши, господин!

«Ох, припомню я тебе эти слова, Драконоторговец!»

Таргианец хихикнул:

– А как насчет отшельника? Тебе в твоих странствиях не доводилось встречаться с отшельниками?

– Отшельниками?

– Один из моих любимых стихов: «И сильнейший может лишиться сил, и отведет его Элиэль к Отшельнику за помощью, и обретет он тогда новые силы». – Это еще требует прояснения.

– Но здесь не упоминается Освободитель.

– Нет, это вообще может не иметь к нему отношения. Или может относиться к событиям, до которых еще много лет. Про него там еще много непонятного понаписано. Вроде «И придет Освободитель в Джоал, призывая к покаянию». Но Элиэль упоминается только четырежды, в том смысле, что она помогает Освободителю, так что это может относиться и к тому, что произойдет сегодня ночью. Я спрашивал на всякий случай.

– Никаких отшельников! – буркнул Т’лин. – Мне бы не хотелось, чтобы с девочкой что-то случилось, господин.

– Мне тоже, – ответил таргианец вставая. Он оказался высоким и худым. – Но окружи ее хоть всей джоалийской армией, это не спасет ее от Палаты. До появления Освободителя она – самое слабое звено в цепи. Если Жнецы Зэца найдут ее, она погибла. Никто в мире не сможет защитить ее.

Т’лин тоже встал.

– А святые, господин?

Молодой человек сердито кашлянул.

– Ах, да. Ну, можно, конечно, молить святых, чтобы они замолвили слово перед Неделимым. Пошли в палатку, там…

Они зашагали по камням прочь от колонны. Больше Элиэль не расслышала ничего.

 

41

Элиэль скатилась по ступеням и нырнула в кусты. Чудовищность того, что она подслушала, оглушила ее. А она-то доверяла Т’лину Драконоторговцу! Ладно, Гим еще мальчишка, сестра Ан – старая сумасшедшая. Но она думала, что на Т’лина – сильного человека – можно положиться как на друга. Теперь-то она знала, что он вовсе и не верен ей. Просто он рассчитывает когда-нибудь нанять ее на свою дьявольскую «службу». Ее последний защитник предал ее.

Значит, Т’лин выполняет приказы таргианца. Он ни слова не сказал против богохульства. Возможно, он и сам таргианский шпион! Элиэль никогда особенно не задумывалась о своих политических воззрениях. Если бы ее спросили о гражданстве, она, возможно, назвалась бы уроженкой Юрга – потому что в Юрге она бывала чаще, чем где-то еще, и потому что она любила тамошнего короля, который хлопал, когда она пела для него. Еще ей нравились художественные обычаи джоалийцев, да и сам принцип Джоалийского Королевства, дающего мир известным ей землям. А про таргианцев и их военные замашки говорили всякие страшные вещи. Шпионить на них казалось предательством.

Ее религиозные пристрастия не подлежали сомнениям. Тион – бог красоты и искусства. Эмбер’л – богиня драмы – аватара Тиона. И Иела – богиня пения – тоже.

Впрочем, одно хорошее дело таргианец сделал: он невольно рассказал Элиэль довольно много про «Филобийский Завет». Ей не придется принимать никакого хлопотного младенца. Появится взрослый мужчина, несомненно, молодой и красивый – или здесь, или где-то еще… как, кстати? Никто не объяснил, каким образом он появится, вспомнила она. Ладно, зато когда появится этот Освободитель, Элиэль Певица поможет ему. Умоет его и оденет – это Т’лин ей утром сказал. Ей бы и самой не мешало умыться еще разок, чтобы смыть грязь и пот. Появилась мошкара. Ее рубаха промокла и испачкалась. Ноги так устали, что едва держали ее.

Она отряхнулась и поспешила через заросли, с трудом пробираясь между каменными обломками. Если она будет держать солнце по правую руку, то скоро придет в город.

Еще один вопрос – что ей делать, когда она дойдет до города? Возвращаться в гостиницу означало отдаться в руки презренному Драконоторговцу и его таргианскому хозяину, но у нее нет ни денег, ни друзей. Гим с ума сойдет от возможности отправиться на Празднества, так что скорее всего уйдет еще до ее возвращения.

Наверное, ей стоит поискать какую-нибудь крестьянскую семью посимпатичнее, пусть приютят ее на некоторое время. Она может мыть посуду или делать еще что-нибудь в знак благодарности за это. Шить, возможно, – она неплохо управляется с иголкой. Она же может прикинуться беженкой из Филоби! «Меня зовут Антеала Полководец. Мой отец – глава юргианской армии. Он нежно любит меня. Когда я подрасту, он собирается выдать меня за одного из королевских сыновей. Опасаясь, что из мести его недруги похитят меня, он отправил меня в обитель Иилах». Это могло произойти с месяц назад, решила она, так что она еще недостаточно хорошо ознакомилась с обителью – на случай, если ее будут спрашивать. На рассвете ворвались зеленые монахи, и все ужасно кричали. Кого-то убивали, кого-то насиловали, а она ускользнула в темноте и шла весь день, пока…

Нога провалилась в пустоту. Элиэль не удержалась и полетела вперед через кусты… ударилась обо что-то плечом… подвернула лодыжку… завизжала… больно ударилась боком… покатилась… снова полетела… ушиблась головой… заскользила по склону… упала в ледяную воду… поток завертел ее, пару раз ударил о камни и бросил на полузатопленный древесный ствол. Она отчаянно затрепыхалась, преодолевая давление потока. Наконец ей удалось высунуть голову из воды. Задыхаясь и отплевываясь, она все же могла дышать. Она закоченеет до смерти. Как только может вода в этой жаркой стране быть такой холодной! Элиэль мотнула головой, вытряхивая воду из ушей, и пришла в ужас от рева воды. Она, наверное, у самого обрыва. Не подвернись это дерево, ее бы смыло в водопад.

Подтянуться по стволу к берегу оказалось не так сложно. Гораздо сложнее было карабкаться по скользкому склону. Ручей пробил себе маленький каньон, узкий и темный. Цепляясь за кусты, она вылезла наверх и рухнула на землю. Она вся дрожала от холода и сырости.

«О Тион! – подумала она. – О Тион, Покровитель Красоты и Искусств, услышь мою мольбу! Я не верю в то, что говорили о Тебе эти люди. Я не верю в этого еретического единого бога Т’лина. О Тион, спаси меня!»

Немного погодя Элиэль решила, что ее жертв недостаточно, чтобы сотворить чудо. Возможно, Тион просто не слышит ее молитв в шуме воды. У саблезубов – вот у кого острый слух… Солнце вот-вот сядет. Она обдумала, не забраться ли ей на дерево на ночь. Скорее всего она просто свалится во сне, да и в любом случае дерево – не самая удобная кровать. Устало поднявшись на ноги, девочка захромала вдоль берега ручья. В воде она потеряла сандалии, но эта же вода выведет ее к Руатвилю. Колючки цеплялись за рубаху и больно царапали коленки.

Не прошло и минуты, как деревья расступились и перед ней остались только кусты и чистое небо. Она вышла к городу, так быстро! Впереди розовели пики Суссволла, а над ними чуть правее виднелся зеленый диск Трумба. Если Трумб восходит сразу после заката, это к затмению. Значит, Жнецы…

Все произошло в одно мгновение, но ей показалось, что растянулось на часы. Когда она пробиралась через последний куст, нога снова провалилась в пустоту. Элиэль в ужасе завизжала и уцепилась за куст. Глазея на небо, она забыла смотреть под ноги. Она вылезла не на тот берег ручья и шла в противоположную сторону. Она ударилась о землю задницей и провалилась дальше. Ее руки за что-то уцепились.

Плечи ударились о скалу, скользнули и замерли. Зеленая ветка, за которую она ухватилась, согнулась вдвое, но пока держалась. Она висела, болтая ногами в воздухе. Острый выступ скалы больно впивался в спину. В сотнях футов под ней бурлили бурые воды Суссуотера.

– Помогите! – крикнула она. – А-а-а-а…

Слева от нее вырывался из узкого ущелья ручей и россыпью брызг обрушивался в реку. Шум воды заглушал ее крики.

Все равно никого нет поблизости…

Ноги не находили опоры, даже самой маленькой. Руки оказались зажатыми между веткой и скалой так, что она даже не могла перехватиться или подтянуться наверх. Куст в любую минуту мог не выдержать.

Она почувствовала, что начинает скользить.

Она попробовала закинуть ногу наверх – не достала. Куст-уже начал угрожающе потрескивать. Она попробовала хотя бы повернуться лицом к скале, но не смогла и этого.

– Помогите! Помогите же! Тион! – Ее крики походили скорее на хрип. Она даже вздохнуть толком не могла из-за этой проклятой скалы, давящей на спину, а руки, казалось, вот-вот вырвутся из суставов.

«Я не хочу умирать! Не хочу я исполнять никаких глупых пророчеств! Мне всего двенадцать лет! Я не хочу быть священной шлюхой Оис! Я не хочу быть историческим лицом! Я хочу просто быть Элиэль Певицей и стать великой актрисой! Хочу быть верной Тиону и красивой! Я не напрашивалась на все это и не хочу этого! Это несправедливо! И я не хочу умирать!»

Чьи-то сильные пальцы сомкнулись на ее запястье и потянули вверх.

 

42

Таргианец говорил об отшельнике.

Элиэль нашла его.

Там, где ручей впадал в каньон Суссуотера, вода подмыла берег так, что образовалась расселина, накрытая скалой и вымощенная песком и круглой галькой. Мох закрывал вход в пещеру, и ее почти невозможно было увидеть со стороны. Впрочем, этот мох кто-то сам и растил. Кто-то углубил пещеру и соорудил в ней маленький очаг, постель из травы, накрытой шкурой, поленницу и несколько щербатых горшков и корзин. Кто-то жил здесь.

Он сидел рядом с ней, скрестив костлявые ноги и глупо ухмыляясь безумной улыбкой. Его волосы и борода были совершенно седыми и торчали во все стороны. На нем была только грязная меховая набедренная повязка. Его кожа казалась прокопченной. В мерцающем свете маленького костра он походил на развороченное птичье гнездо. Элиэль сидела на постели, накрытая шкурой, и пыталась унять дрожь. Она даже пожевала какие-то ягоды и корешки, которые принес ей отшельник, – чтобы доставить ему удовольствие. На нее напал какой-то «болтун» – она рассказывала ему свою историю, кажется, уже в третий раз.

Сам он не говорил. Не мог говорить.

Теперь отшельник уже не казался ей таким страшным, как в первую минуту. Возможно, она просто привыкла к нему. Он объяснялся знаками и написал палочкой на песке, что его зовут Порит Кротолов. Он жил здесь уже много лет и, похоже, потерял счет дням. Она была первой, кто когда-либо бывал в его пещере. Родом он из Ниолленда, страны, лежащей за много вейлов отсюда. Когда-то служил жрецом Висека, пока его не обвинили в богохульстве и вырвали язык. На этом месте его рассказа Элиэль решила, что он сочиняет. Храм Висека славился как самый большой во всех вейлах, а значит, и во всем мире. С другой стороны, она не помнила других преступлений, карающихся лишением языка.

Нельзя сказать, чтобы он совсем не общался с людьми. Он торговал шкурками, меняя их у кого-то в Руатвиле на то немногое, в чем нуждался. Еще бы ему не помешал гребень, подумала Элиэль, глядя на его свалявшуюся бороду.

Он слушал ее рассказ, сопровождая его безумными гримасами. Он хмурился, когда она говорила о Жнецах, ухмылялся, когда она упоминала выжившую из ума сестру Ан, и изображал на лице яростное неодобрение, когда она описывала шлюх в храме. Впрочем, он мог просто реагировать на выражения ее лица.

Интересно, подумала она, что предпримут Т’лин и сестра Ан? Наверное, ждут ее из лесу с покаянием. Так вот, ни за что! Она может остаться и здесь, с Поритом. Тион послал отшельника ей на помощь.

Сгустилась ночь. Как раз сейчас начинаются службы в храме Празднества. Забавно, храм всего в нескольких милях от Руатвиля. Забравшись на утес, она даже сможет разглядеть огни шествия. Впрочем, она не собиралась этого делать. Разумеется, все это происходит сейчас на противоположном берегу реки, и идти туда пешком пришлось бы целый день.

«Оборвать цепь пророчества» – так таргианец обозвал нападение Гарварда Карзона на священную рощу Иилы. «Мир может измениться», – говорил Дольм Актер. Дольм, наверное, до сих пор уверен, что она надежно заперта в храме Оис в Нарше и ощипывает там кур, – если, конечно, Зэц не оповестил его какими-то своими способами. Кто может укрыться от бога смерти?

Ну, другой бог может – ведь боги бессмертны. Она не должна забывать, что Тион спас ее из тюрьмы и послал ей Порита. Тион на ее стороне! Он продолжает хранить ее.

– Сегодня ведь затмение Трумба, верно? – сказала Элиэль, и Порит оживленно закивал, расплывшись в ухмылке.

Чего это ее так волнует затмение одной из лун? Такое случается регулярно раз в две недели, конечно, если погода не мешает. Иногда Трумб гаснет даже дважды за этот срок, и тогда храмы переполнены жрецами, пытающимися отвратить несчастье. Ходят даже рассказы о трех затмениях за две недели, что означало: кто-то очень важный умрет.

Ее беспокоит эта дурацкая песенка про Жнеца, вот и все. Скорее всего через два дня будет еще и затмение Вайсета. Вот тогда день превратится в ночь. Это должно бы пугать гораздо сильнее, а почему-то не пугает.

Она пожевала еще корешок. Не стоит ожидать первоклассного обслуживания, живя у отшельника. Семи дней за глаза хватит. Если ее хозяин позволит остаться у него до конца Празднеств, она сможет без опасений вернуться в мир. Ведь пророчество больше не будет действовать.

Тион подарил ей помощь, о которой она молила его. Он привел ее в это убежище.

Чего он хочет в расплату? Исполнения пророчества? Скорее всего да. Она – Историческое Лицо. Она должна помочь Освободителю – «Элиэль омоет его» и так далее. А Освободитель принесет смерть Смерти.

Смерть – это Зэц, бог Дольма. Бог, натравивший на нее Жнецов. Если Элиэль Певица и хочет чего-то, так это возможности спокойно повернуться спиной к Зэцу, верно?

Сегодня затмение Трумба. Празднества начались. Освободитель должен явиться сегодня. А может, завтра или на протяжении всей недели – ночью. Не днем же!

Она посмотрела через догоравший костер на старого безумного Порита. Тот сидел, обхватив колени похожими на бурые канаты руками, и смотрел на нее своими горящими безумным светом глазами.

– Мне надо идти в Святилище, да? – прошептала Элиэль.

Он кивнул.

– Святой Тион привел меня в Суссленд для того, чтобы сбылось пророчество, – рассуждала она вслух. Кивок. – И если я хочу преуспеть в избранном мною ремесле актера, я должна поступать так, как угодно моему богу. – Кивок. – Он направил мои шаги, чтобы я могла подслушать двоих богохульников, ибо я много узнала от них.

По какой-то неизвестной ей причине Элиэль Певица должна умыть и одеть взрослого мужчину, и это изменит мир.

Близок приход Освободителя. Если она не дождется его, то никогда не простит себе этого. Она просто пойдет и посмотрит – ей вовсе не обязательно что-то делать.

– Эта ужасная Оис хочет, чтобы я держалась подальше значит, мне надо идти! – Кивок. – И потом я буду в безопасности, потому что уже исполню свою роль в предсказанном! – Кивок. – Таргианец говорил что-то насчет «до появления Освободителя». Значит, когда это случится, Жнецы будут охотиться уже за ним, а не за мной! – Кивок, ухмылка. – После этого от меня уже никому ничего не будет нужно. Тогда мне лучше пойти, сделать все, что от меня требуется, и поскорее покончить со всем этим!

Кивок.

– Ты пойдешь со мной?

Порит отчаянно замотал головой.

Это немного огорчило ее. Хотя, конечно, его специально ведь не защищал ни один из богов. И он не упомянут… да нет, упомянут!

– Но я приведу Освободителя сюда?

Еще более ожесточенное мотание – такое, что седые волосы и борода старика разлетелись гривой.

– Но так предсказано! Я же тебе говорила!

Порит съежился, словно хотел провалиться под землю, и начал тихонько всхлипывать. Наверное, он прячется в свою пещеру каждый раз, как кто-то приближается сюда. Он и Элиэль-то открыл свое существование только потому, что сжалился над ее юностью и бедственным положением. Он просто выживший из ума старый затворник.

– В «Завете» не сказано, что я приведу Освободителя в пещеру! – твердо заявила Элиэль. – Там сказано, что я приведу его к отшельнику! То есть к тебе! За помощью. Так что оставайся здесь и готовься оказать помощь!

Небо темнело. Трумб разгорался все ярче. Ей было дурно от страха. Ну что ж – это знакомо. Обыкновенный страх перед выходом на сцену. Эта мысль подбодрила ее. Сегодня она играет главную роль на сцене истории, и зрители сегодня – боги! Тут уж как обычно – надо идти сразу же, пока не струсила еще сильнее. Этак она даже чувств лишиться может.

– Ладно, как отсюда быстрее всего пройти к Святилищу? По обрыву?

Кивок.

Она хмуро посмотрела на свои босые ноги – сплошные волдыри и царапины. Потом покосилась на груду шкурок в углу – кротовых, решила она.

– Ты можешь сделать пару шлепанцев? Просто куски шкуры с ремешками, чтобы держались на ноге?

Порит ухмыльнулся и снова кивнул, но не тронулся с места.

– Ну что ж, тогда за работу! – сказала она.

 

Акт четвертый

Дуэт

 

43

Идти вдоль обрыва было гораздо легче, чем продираться сквозь джунгли. Время от времени приходилось выбирать между зарослями и головокружительной акробатикой на крошечном уступе, но в целом она пробиралась довольно быстро. Вскоре она увидела далекие огоньки и решила, что это факелы у храма.

«Я иду исполнять твою волю, Тион. Храни меня!»

Элиэль уже начала опасаться, что может пройти мимо Святилища, не заметив его. Надо было получше расспросить безумного отшельника о дороге. Ладно, если она выйдет к разрушенному мосту, значит, она зашла слишком далеко. Да нет, все в порядке – лес поредел, и она увидела колонны, смутно белевшие в неверном свете Трумба.

Дальше она передвигалась осторожнее. Идти было всего ничего, но она останавливалась после каждого шага, выбирая, куда бы поставить ногу. Ни одна ветка не должна треснуть. Ее меховые шлепанцы оказались для этого в самый раз. Она отодвигала ветви, она пригибалась, а иногда даже ползла на карачках. Она осторожно перебиралась через каменные обломки колонн и балок. Она не спешила – в ее распоряжении была вся ночь. Мысль о том, что лес кишмя кишит Жнецами, помогала ей держаться начеку.

Добравшись до ступеней, девочка присела перевести дух. Потом на пузе проползла по прошлогодней листве в место, откуда смогла бы увидеть весь дворик. При этом сама она была надежно укрыта в тени колонн. Залитые ярким лунным светом развалины были пусты.

Ясное дело, если здесь кто-то и есть, он затаился так же, как и она. И на животе лежит точно так же. И дышит так же тихо.

От замшелого камня шел холод. Надо было захватить одно из меховых одеял Порита Кротолова. Только этого еще не хватало – заснуть и захрапеть!

Святилище казалось абсолютно заброшенным. Даже совы молчали этой ночью. Казалось, сюда уже лет сто никто не заглядывал. Впрочем, у нее имелось сильное подозрение, что не одна она смотрит сейчас на этот пустой мощеный круг. Где-то здесь должен поджидать таргианец, а возможно, и подкрепление, на которое он так надеялся. Зэц прислал одного-двух своих Жнецов. А Т’лин Драконоторговец? А сестра Ан?

А Тион? Гарвард? Эльтиана?

Даже боги ждали.

Но никто не кашлял. Никто не шуршал ветками.

Почему в джунглях так тихо?

Трумб медленно карабкался вверх по небосклону.

Тени играли с ней странные шутки. Постепенно Элиэль начало казаться, что на противоположном конце Святилища у одной из колонн стоит Жнец. Она убеждала себя, что это ей только мерещится. Разве нормальный человек будет стоять, если ему предстоит ждать долгие часы, – он растянется на земле, как она. И все же глаза подсказывали ей, что рядом с колонной стоит темная фигура – человек в черном балахоне с капюшоном. Ей казалось, что она даже может различить светлое пятно лица. Ясное дело, это ей мерещится. Игра света.

Она слишком замерзла, чтобы спать, и слишком перетрусила, чтобы уходить. Никакому Жнецу не найти ее, если только он на нее не наступит. Боясь, что ей придется ждать так до рассвета, она оставалась на месте. Лес не издавал ни звука.

 

44

После полуночи двуколка миновала Эймсбери и начала подъем на запад, к Стоунхенджу. Луна только-только пошла на убыль, то и дело кокетливо прячась за облаками. Дул холодный ветер – погода начинала портиться.

Крейтон сидел на задней скамейке, бездумно барабаня пальцами по маленькому барабану, изготовленному для него цыганами. Эдвард разговаривал с возницей. Билли Босуэллом. Билли был примерно одного с ним возраста, низенький, смуглый и, разумеется, скрытный. Под давлением этого несносного джорджо Билли в конце концов сдался и немного разговорился о своей жизни и о себе. Теперь он делился с Эдвардом своими тревогами: он боялся, что ему придется идти драться на войну. Это было именно то, чего так хотел сам Эдвард, но, попытавшись довести до цыгана свою точку зрения, он столкнулся с полным непониманием. Как живется цыганам в Германии, он не знал, а великие преимущества британской цивилизации мало касались человека, большую часть года промышлявшего торговлей булавками.

– Ну а я родился в Африке…

– Никогда не слыхал о такой.

Гм! Эдвард постучал ногой в такт барабану.

– Кстати, – вдруг подал голос Крейтон, – откуда это у тебя такие модные ботинки, Экзетер?

– Билли дал их мне после того, как мы миновали Эндовер сегодня днем. Очень мило с его стороны. – Ботинки были малы на размер, но дареному ботинку в язык…

– Пустяки, – заявил Билли со своим чипсайдским выговором.

Гм!

Крейтон выпрямился и ткнул пальцем:

– Видите огни вон там?

– Да, – хором откликнулись оба.

– Где это? – добавил Эдвард.

– Должно быть, это казармы Королевской артиллерии в Ларкхилле. Значит, мы уже почти приехали.

Равнина Солсбери на поверку оказалась не такой уж и ровной. Дорога свернула в низину.

Эдварда снедали сомнения. Эта ночная поездка в обществе цыгана и такого подозрительного типа, как Крейтон, могла вовлечь его по меньшей мере в нарушение частных владений. Да и Бог знает во что еще.

– В Стоунхендже живет кто-нибудь, сэр? Кому он принадлежит?

– Им владеет сэр Эдмунд Антробус. В четверти мили к западу от него проживает в коттедже полисмен. Будем надеяться, доблестный констебль не страдает бессонницей. – Крейтон помолчал минуту. – Аэродром расположен еще ближе к нему, но не думаю, чтобы в такой час там кто-то был.

Эдвард поднял взгляд – полоска облаков начала светиться серебром. Он зябко поежился.

– Ага! – произнес Крейтон. – Тоже почувствовал? А ты, Босуэлл?

Цыган пробормотал что-то на ромени.

– Фантастически сильная, если мы ощущаем ее уже отсюда. Ага, вот!

Луна выплыла из-за своей вуали. Прямо перед ними довольно близко возвышался призрачный круг, составленный из гигантских каменных блоков, – полуразрушенный, зловещий, загадочный. Поначалу он казался совсем маленьким на фоне окружающей его пустоты, но по мере того как двуколка приближалась к нему, все яснее становились истинные размеры камней. Кто мог воздвигнуть такое сооружение в столь глухом месте, а главное, зачем? Это было какое-то архаичное безумие, воплощенное в камне. Безумие – затерявшееся во времени и в ветрах. Пони продолжал исправно стучать копытами – подобные бредовые чудеса его явно не волновали.

У Эдварда как-то закололо в голове.

– Вы уверены, сэр, что нам не стоит сначала попробовать менее призрачное место? Где не так много этой «виртуальности»?

– Можно, конечно, но у меня свои причины начинать отсюда. Не забывай. Палата ведь тоже читала «Завет». В Суссленде всего пять или шесть узлов, так что заговорить их все против тебя – не такая уж невыполнимая задача.

– Не уверен, что я понимаю, сэр. То есть совсем не понимаю.

– Представь себе магическое заклятие: «Никто по имени Эдвард Экзетер не пройдет этим путем».

– Неужели такая магия?

– Мана, не магия. Если она достаточно сильна, она может быть и такой. Я надеюсь, что мощная энергия этого узла преодолеет блокаду такого рода. Хррмф! Ошибочно считать противника неуязвимым. Они могли и забыть, что твое полное имя состоит из трех, а не двух частей.

Эдвард надеялся, что уверенность, с которой Крейтон произносил эти слова, на чем-то основана.

– А что с часовыми по ту сторону? Я имею в виду, если Погубители охотятся на меня здесь, почему бы Палате не ждать меня там?

– Разумеется, ждут, – безмятежно ответил Крейтон. – Я надеюсь, что кто-нибудь из наших ребят окажется под рукой, чтобы преподать им урок. Да и я сам буду, так сказать, на своей территории.

«Аффалино каспик…» Эти бредовые слова без конца крутились в голове у Эдварда. Он почти наяву слышал и сопутствующий им ритм. Может, это своего рода реакция на сверхъестественную энергию узла? Да нет, просто страх.

– Там ограда! – Он надеялся, что ограда положит конец всей затее и они смогут отправиться домой, но всерьез в это не верил. Изгородь оказалась вполне солидная – колючая проволока на крепких стальных столбах.

– Да к тому же и смотрителя нет на месте, чтобы принять у нас по шестипенсовику или сколько там стоит вход.

– Мы можем перелезть.

– Можем, но мистер Босуэлл лучше справится с ней для нас. Верно, мистер Босуэлл?

Билли молчал, пока повозка сворачивала с дороги. Он подогнал ее к ограде и натянул вожжи.

– Только не говорите, чтобы я забрал их назад. Я их лучше вам брошу.

– А почему бы и нет? – сказал Крейтон, спрыгивая на землю. – Черт подери! Далеко не самый изящный способ испоганить памятник национальной истории. – Его необычная разговорчивость, возможно, скрывала то же нервное напряжение, что испытывал и Эдвард. – Ладно, Экзетер, у меня для тебя еще плохие новости.

Эдвард вздохнул:

– Да, сэр?

– При переходе ты не сможешь взять с собой ничего. Не переходит ничего, кроме человеческого организма, – даже пломбы в зубах пропадают. Тебе не надо беспокоиться по этому поводу, но одежда будет помехой.

– Вы хотите сказать, нам предстоит проделать всю эту белиберду нагишом?

– В чем мать родила. – Крейтон швырнул шляпу в повозку и начал расстегивать рубашку. – Быстрее, пока луна не зашла.

Скрипя зубами, Эдвард тоже начал раздеваться. Он стянул ботинки с облегчением. До рассвета всего два часа, подумал он. В минуту, когда солнце появится из-за горизонта, он будет свободен от данной им клятвы и тут же отделается от своего ненормального спутника, даже если для этого ему потребуется отправиться в полицейский участок и сдаться.

Билли провел пони на несколько футов дальше. Секция ограды, скрипнув в агонии, подалась за повозкой, и столбы нехотя выдернулись из мела.

– Ага, то-то, – заметил цыган.

Эдвард беспокойно оглянулся на огни Ларкхилла на севере, потом на темные пятна на противоположном конце равнины. Судя по всему, это были аэродромные строения, но в окнах не горело ни огонька. Он кинул носки в повозку.

– Умница, – отеческим тоном произнес Крейтон. – Ну, Босуэлл, ты подождешь нас здесь минут двадцать, ладно? Так, на всякий случай. Не хотелось бы возвращаться в Солсбери в костюме Адама.

Он достал из повозки барабаны, один повесил себе на шею, второй протянул Эдварду.

– Пошли, Экзетер, – ободряюще гаркнул он, осторожно перешагивая через упавшую проволоку. Его тело призрачно белело под луной.

– Нет! – неожиданно выпалил Эдвард, продолжая возиться с ширинкой.

Крейтон остановился и резко обернулся.

– Слово чести! – рявкнул он.

– Сэр, вы вытянули его у меня нечестным способом. У меня есть долг перед Родиной и Королем.

– У тебя есть еще долг перед памятью отца и делом его жизни.

– Сэр, у меня нет никаких свидетельств этому, кроме ваших слов. Вы вели со мной нечестную игру.

Крейтон нахмурился:

– Ты и представления не имеешь о том, чем обернется эта война. Миллионы людей погибнут! Земля Европы напитается кровью!

– Но мой долг!

– Кретин! Даже если тебе и удастся попасть на фронт – в чем я сильно сомневаюсь, – ты будешь там не более чем пушечным мясом. Твоя судьба – в Соседстве. Заткнись и слушай! Ты ведь не знаешь, как ты именуешься в пророчествах: Освободителем!

– Я?

– Ты! Почему, ты думаешь. Палата так боится тебя? Это ведь те люди, что убили твоих родителей, Экзетер! Если ты откажешься пойти со мною сейчас, значит, твои отец и мать погибли напрасно!

Эдвард молча дрожал на ветру.

– Вы можете мне в этом поклясться, сэр?

– Я клянусь тебе в этом как друг твоего отца.

Со вздохом Эдвард стянул брюки.

Обнаженный, он вслед за Крейтоном перебрался через брешь в ограде, дрожа от холода и от тяжелых предчувствий. Странное дело, нагота каким-то образом укладывалась во все происходящее. Последние несколько дней лишили его всего – доброго имени, надежд на карьеру, возможности сражаться на войне, грядущего наследства, самых дорогих для него вещей вроде фотографии родителей или этого последнего письма Джамбо, даже Фэллоу, ставшего его настоящим домом… Алисы… Он с горечью подумал, что может так и не узнать, чем же кончается «Затерянный мир». Все пропало.

– Нам лучше идти на самую середину, – заметил Крейтон. – Там мы будем в большей безопасности, если кто-то случится на дороге.

Что будет делать в этом случае Билли Босуэлл? Об этом лучше не думать. Лучше вообще ни о чем не думать. Эдвард шел за своим предводителем между выраставших из земли камней, в самый центр залитой лунным светом тайны. Вблизи Стоунхендж оказался не просто нагромождением стоящих камней – это был дом. Обрушенный, но продолжавший внушать страх.

Крейтон сверкнул зубами в улыбке:

– Еще одно, последнее предупреждение!

– Говорите.

– Переход – изрядный шок для организма, особенно когда проделываешь его впервые. Ты можешь потерять ориентацию. Я реагирую лучше, хотя это как морская болезнь – никогда не знаешь, когда шарахнет. Это может продолжаться некоторое время. Надеюсь, там нас будут ждать друзья, они помогут. Разумеется, они не говорят по-английски.

– Как я узнаю, друзья это или враги?

– Ну, остерегайся ребят в черных балахонах, похожих на монахов. Их называют «Жнецами», и они смертельно опасны. Могут убить одним прикосновением. Что касается остальных – друзья тебе помогут. Если кто-то попытается убить тебя – значит, это враг.

– И как это я сам не догадался? – пробормотал Эдвард. – Вперед, Макдуф!

Крейтон повернулся к нему спиной и начал выбивать руками ритм на барабане.

– Раз… два… три! – скомандовал он и запел.

Прыгая, извиваясь, жестикулируя, они с пением передвигались по кругу друг за другом. «Инсо афир йэлее… парал инал фон…» Лунный свет померк, потом снова посветлело.

Черт, сколько в этой траве острых камней…

Эдвард решил, что шаман из него никудышный. В жизни еще не делал он ничего хоть вполовину такого идиотского. Он замерзнет до смерти. И что-то тут не так! Эти огромные пилоны, нависавшие над ним в темноте, были древней тайной, недоступной его пониманию. Он оскорбляет что-то могущественное, освященное самим временем…

Он вскрикнул и замер, дрожа и исходя потом одновременно. Отвращение и страх пронзили его до мозга костей.

– Нет, нет!

Снова воцарилась тишина.

– Ага! – торжествующе произнес Крейтон. – Ты это почувствовал?

– Нет. Ничего. Я не чувствовал ничего.

– Хррмф! А я – да! Это самое начало. Значит, действует. Это доставит нас куда-нибудь, хотя, возможно, и не туда, куда мы хотели попасть. Ты точно ничего не чувствовал?

– Совершенно точно, – выдавил из себя Эдвард, стуча зубами. – Я уверен.

– Гм… Ну-ка, стисни зубы. – Крейтон протянул руку и ухватился за угол пластыря на лбу у Эдварда. – Ну!

Дерг!

– Ох! Вы сняли с меня скальп!

– Посмотрим, поможет ли это. Ладно, начинаем все сначала. Ну, соберись! Увереннее, и старайся не ошибиться в движениях. Приготовились…

– Нет! – крикнул Эдвард, делая шаг назад. – О нет! – Он был раздет, замерз, и его задурили настолько, что он ведет себя, как псих. – Вы ведь пытаетесь исполнить пророчество, да? Это все ради него?

– Я пытаюсь спасти тебе жизнь! И если при этом то, что мы делаем, поможет пророчеству сбыться, что ж, так тому и быть. Ты предпочитаешь умереть? Начинаем сначала…

– Я не буду! Я не пойду!

– Мальчишка! – взревел полковник. – Ты давал мне слово!

Эдвард отступил еще на шаг.

– Вы лгали. Вы меня обманывали!

– Неправда!

– Вы говорили, что Служба поддерживает пророчество! Вы сказали, что отец был одним из них, – разве не так? Но на самом деле отец не хотел этого! Он хотел оборвать цепь! Он говорил это в письме!

Помолчав немного, Крейтон вздохнул:

– Ладно, старина. Ты прав. Я тебе ни разу не солгал, но ты прав. Камерон Экзетер одобрял не все, что там предсказывалось Освободителю. Но не все в целом. Он расходился по этому вопросу с большинством. Он не хотел, чтобы его сын становился Освободителем.

Эдвард отступил еще на шаг и наткнулся на каменный блок. Камень был холодный, твердый и иззубренный. Он отпрянул.

– Отец не хотел, чтобы миры переворачивали вверх тормашками. Он это сам говорил.

– Отчасти из-за этого – из-за того, что ты сделаешь с миром. Но больше из-за того, что мир может сделать с тобой.

– Что значит это «мир сделает со мной»?

– Он не был уверен, что ты возмужаешь достаточно для того… – Крейтон тоже вздрогнул. – Пойми, у тебя нет выбора. Доверься мне! Когда мы доберемся до Олимпа, мы расскажем тебе все с начала до…

Громкий звук разорвал ночную тишину. Что-то огромное взревело неподалеку, и этому звуку вторило паническое ржание пони. Они услышали свирепые проклятия Билли. Двуколка дернулась и исчезла в темноте, унося его с собой. Они остались одни – обнаженные посреди ночной равнины Солсбери.

– Именем Иегосафата, что это такое? – спросил Крейтон, вглядываясь в темноту.

У Эдварда волосы на загривке стали дыбом.

– Это лев!

– Нет!

– Еще как да! Это рык, которым они запугивают свою жертву на охоте. Как мог лев попасть в Стоунхендж, полковник?

– Спроси лучше, чем они питаются в Стоунхендже. Попробуем ключ еще раз, ладно? И на этот раз постарайся получше.

Эдвард решил, что согласен с этим предложением. Ему довольно часто приходилось слышать львов, но никогда так близко. Такой оградой голодного льва не остановить, тем более в ней сейчас зияет брешь…

– Готов? – спросил Крейтон. – Раз… Два… Три…

«Аффалино каспик…» Грохотали барабаны. В такт этому грохоту двигались руки и ноги. Даже движениям головы придавалось значение. При этом Эдвард старался еще следить за рядом пилонов, чтобы видеть, что творится снаружи. Выглядывать в ночи зеленые глаза.

Луна спряталась за облако и погасла.

Дробь второго барабана оборвалась, как отсеченная гильотиной, а вместе с ней оборвался и голос Крейтона. Его барабан упал и покатился по траве. Эдвард застыл. Он остался один.

 

45

Все началось с легкого вздоха вдали. Он приблизился. В деревьях зашуршал ветер, и вскоре, казалось, он заполнил собой все, кроме того места, где лежала Элиэль. Потом ветер нахлынул и на нее, взметнув с камней сухие листья. Затрещали, ломаясь, ветки. Постепенно ветер слабел, уносясь дальше, и ночь стихла. Трумб все так же безмятежно светил с безоблачного неба, затмевая звезды своим капризным блеском.

Элиэль вздрогнула, пытаясь представить себе, кто из богов мог послать такой знак. Она отлежала все тело и замерзла. Она чуть пошевелилась. Элиэль не знала, сколько пролежала здесь, не в состоянии даже задремать от напряжения. Шея отчаянно затекла.

Ее глаза продолжали говорить ей, что на противоположной стороне дворика стоит Жнец. Это не могла быть просто игра света, поскольку за это время большая луна уже заметно переместилась по небосклону и светила очень ярко. Должно быть, это древесный ствол, скорее даже мертвое деревце, заросшее плющом. Человек не может столько времени простоять неподвижно.

Скоро должно начаться затмение Трумба! Когда он восходил, на краю диска виднелся намек на тень. Теперь же он был идеальным кругом, а это значит…

Ночную тишину разорвал стон, и по камням всего в нескольких ярдах от нее покатился человек. Его тело дергалось, и он беспрерывно стонал. Откуда он взялся?

Обнаженный взрослый мужчина – это, должно быть, и есть Освободитель! Казалось, его терзает ужасная боль. Он приподнялся и замер, услышав топот ног по камню. Из темноты справа от нее вынырнул бегущий человек, и еще один – слева.

Первым был Т’лин – высокий, бородатый, в черном тюрбане, которого было почти не видно в лунном свете, так что казалось, будто верхняя часть его головы отсутствует. Он нес узел. Вторым – долговязый таргианец, вооруженный мечом. На бегу он то и дело оглядывался по сторонам.

Тьфу! Раз уж эти двое здесь, они сами разберутся и с мытьем, и с одеванием. Услуги Элиэль не только не требовались, о них никто и не просил. Она вполне могла спокойно отдыхать.

Стоны Освободителя сменились охами и бормотанием. Он привстал, и его вырвало.

– Вы, господин! – вскричал таргианец. – Мы ожидали другого. – Он опустился на колени и помог человеку сесть.

Т’лин остался стоять, с опаской вглядываясь в темноту, держа руку на эфесе меча.

– Говер? – Освободитель дернулся и сложился пополам в новом приступе рвоты – да нет, судя по тому, что сказал таргианец, это не Освободитель. – Рад тебя видеть.

– Надо уходить! – прорычал Т’лин.

– Успокойся, Семьдесят Седьмой! – бросил таргианец. – Если бы здесь был кто-то еще, они бы уже набросились на нас.

– Да, но…

– Подожди минуту! Ты что, не видишь: человеку плохо. Тяжелый переход, господин?

Вместо ответа тот икнул и согнулся в новом спазме. Таргианец приобнял его за плечи и поддержал ему голову, как маленькому.

– Все в порядке, Критон, – пробормотал он. – Вы среди друзей. Это сейчас пройдет.

Через минуту Критон смог пробормотать слова благодарности и освободиться.

– Где Кисстер? – Он огляделся по сторонам. – Боже Правый! Он… Он не одолел?

– Никого больше не видать, господин.

Ответом был новый стон и еще один спазм. И снова таргианец поддержал больного, и снова это, похоже, облегчило его страдания.

Человек терял сознание! Элиэль отвела взгляд и вдруг с ужасом посмотрела наверх. Затмение Трумба уже началось, и на большой диск наползала чернота.

– Надо вернуться за ним, – выдавил Критон.

– Вы не выдержите еще одного перехода, господин! Это убьет вас! И потом, у нас нет обратного ключа, во всяком случае, я его не знаю.

– Где мы?

– Святилище в Руатвиле.

Критон вздохнул. Его голая кожа светлела в темноте, остальных почти не было видно.

– В Суссленде! Значит, сработало! Будем надеяться, что он продолжает попытки!

– В первый раз всегда трудно, правда? – произнес таргианец.

Критон подавил еще один стон.

– Возможно. Неопытный организм. Беда в том, что неприятель приближался.

Трумб превратился в тонкий серп, словно прорезанный в небе ударом меча. При желании можно было разглядеть и затененный диск – черный на фоне высыпавших звезд.

– Неприятель может нагрянуть и сюда, господин, – сказал таргианец. – Семьдесят Седьмой прав. Нам надо уходить сразу, как вы сможете двигаться. Чертова луна выйдет через минуту. Мы прихватили кое-какую одежду, так что…

Т’лин крикнул, предупреждая об опасности. В темном дворике появилась еще одна фигура, черная, угрожающая. Кто-то быстро скользил по древним камням. Элиэль подумала о бегстве. Ее руки и ноги неуверенно дернулись, но она осталась на месте, словно маленький зверек, загипнотизированный видом хищника. Дольм может видеть в темноте!

– Поднять! – крикнул Критон. – Поднимите меня!

Двое остальных подхватили его и поставили на ноги. Тонкий серп Трумба исчез. Звездный свет блеснул на острие меча, направленного таргианцем в лицо Жнецу.

Жнец остановился вне пределов досягаемости и усмехнулся.

– Ты надеешься остановить меня этим, Говер Посланник? – Это был голос не Дольма Актера! Элиэль слишком боялась, чтобы моргнуть, даже чтобы думать, но она знала, что это голос не Дольма.

Таргианец вскрикнул, и меч звякнул о камни.

– Не связывайся со мной, Жнец! – прохрипел Критон. Он стоял, навалившись на плечо Т’лина, словно не в силах держаться на ногах самостоятельно. – Уходи, и я сохраню тебе жизнь.

– Но я тебе не сохраню! Приготовься ко встрече с Последним Победителем!

Она видела их неясными тенями в слабом свете звезд. Трумб превратился в круглую черную дыру на звездном небе. Луна Зэца. Жнец протянул руку и шагнул вперед.

Молния! Гром!

Развалины и джунгли выступили на долю секунды из темноты и снова пропали.

Элиэль вскрикнула и отпрянула. Грохот удара продолжал звенеть у нее в ушах. Глаза болели, словно вспышка ослепила ее. Гром среди ясного неба? Трясущимися руками она вытерла слезы.

– Клянусь всеми лунами, господин! – Голос Говера глухо звучал в ее заложенных ушах. – Ваши аргументы убедили его! – Говер визгливо засмеялся.

Т’лин бормотал что-то. В глазах у Элиэль прояснилось, и она увидела, что Драконоторговец молится, упав на колени. Жнец неподвижно вытянулся на спине. Посланник поддерживал Критона. В воздухе стоял странный резкий запах.

– Грубо! – пробормотал Критон. – Контроль ни к черту.

– Но ведь сработало! – возразил таргианец. – Этот больше не будет жать души.

– Слишком много энергии. Совсем исчерпал запас. Слишком много. – Он сделал попытку стоять без поддержки. – Я хотел оглушить его, не поджаривать. Ладно, где там эта одежда?

У Элиэль продолжало звенеть в ушах. В темноте на теле Жнеца можно было разглядеть маленькие красные огоньки – этого она не понимала. Она скорее услышала, чем увидела, что Т’лин встал и принялся развязывать свой узел.

Так где же Освободитель? И кто такой этот Критон, появляющийся из ниоткуда и вызывающий молнии? Человек или бог? Белое пятно его тела исчезло – он накинул рубаху и превратился в такую же темную тень, как остальные. Критон пошатнулся, и Посланник протянул ему руку, но в общем он явно приходил в себя.

– Ладно, – буркнул он. – Башмаки? Проклятие! Ведь Д’вард был со мной. Чертовски славный мальчик, насколько я могу судить.

В небе высветился тоненький серп, обозначив возвращение Трумба. Вновь стали видны колонны, а звезды потускнели. Совершенно озадаченная, Элиэль вытянула шею разглядеть, что делают мужчины. Почему-то ей показалось, что их там четверо. Да нет, их там действительно четверо! Она открыла рот, чтобы криком предупредить их, но не выдавила из себя ни звука – в горле пересохло. Еще один Жнец присоединился к группе.

Два человека один за другим беззвучно рухнули на землю. Только тихий стук от удара о землю, и все.

Третий заорал и отпрыгнул, потом повернулся и бросился прочь, громко топоча по камням.

Жнец расхохотался:

– Вернись! Я хочу тебя! – Голос звучал зычно и до ужаса знакомо. Дольм Актер! Он бросился следом, но совершенно бесшумно – черное облако, стремительно скользящее через двор. Его жертва исчезла за колоннами. Жнец последовал за ним. Два мертвых человека лежали неподвижно.

Ушел!

Треск, производимый беглецом, стих – то ли оттого, что он выбежал на тропу, то ли Жнец догнал его… и, возможно, возвращается.

Элиэль стало дурно. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. В голове царила полная неразбериха. В Святилище становилось все светлее, как будто кто-то открывал дверь, и из темноты проступала картина побоища. Ей хотелось крикнуть: «Не надо!» Уж лучше темнота… Три тела, три мертвеца. Возможно, еще один уже лежит в лесу. И Дольм Актер может вернуться в любую минуту еще за одной душой. Ее душой.

Она не могла бросить умирающих людей, пусть даже и не в силах помочь им.

И ей надо посмотреть, кто они.

Тогда быстро! Она поднялась на ноги и попыталась подойти к ним. До них было не больше нескольких ярдов, но ноги так затекли от долгого лежания, что Элиэль чуть не упала. Она опустилась на колени рядом с таргианцем, едва не наступив на его упавший меч. Говер Посланник лежал на боку – спина его выгнулась, как натянутый лук. Изо рта продолжала сочиться кровь, черная в зеленом свете. Мертвые глаза выкатились в смертной муке. Он не успел издать ни звука, но смерть от прикосновения Жнеца, похоже, была не из легких.

Первый Жнец лежал на спине, раскинув руки. В груди его зияла обугленная дыра, от которой остро пахло паленым. Он умер мгновенно. Капюшон откинулся, обнажив лицо. Она никогда его раньше не видела. Бородатый мужчина средних лет. Глаза Жнеца закатились, и белки зеленели в свете его бога-луны.

Третий труп лежал так же скорчившись, как Посланник, только на животе, причудливо скрючив руки и ноги. Его лицо было точно так же искажено агонией – зубы оскалены, глаза навыкате, струйка крови изо рта. Это был не Т’лин, значит, это тот странный Критон, чья сила поразила одного Жнеца, но не спасла от второго. У него был большой нос, тяжелые брови и коротко остриженные усы. Человек или демон, он был мертв так же, как двое остальных.

Значит, Т’лин Драконоторговец спасся, если только смог оторваться от преследователя. «Беги, Т’лин, беги!» Где-то вдалеке послышалось рыгание дракона.

Больше Элиэль ничего не могла сделать.

Она поднялась на ноги и оглянулась, нет ли поблизости Жнецов. Прямо перед ее глазами в пустом воздухе возник человек и упал, покатившись по камням. Он взмахнул голыми руками и застонал.

 

46

Когда Эдвард увидел, как барабан Крейтона катится по траве, время остановилось для него. И сердце в груди остановилось тоже. Он остался один в темноте – только холодный ветер на голой коже и беда. Билли с двуколкой исчезли и не вернутся.

Конечно, арест в голом виде посреди равнины Солсбери гарантирует ему признание невменяемым, но он не горел желанием провести остаток жизни взаперти в Бродмуре. Впрочем, это было лучше, чем попасть львам на завтрак. Он ни на мгновение не верил, что вокруг Стоунхенджа бродит сбежавшее из зверинца животное. Был там хищник во плоти или не был, в любом случае там скрывался враг.

Однако на деле время не остановилось, и Эдвард не мог позволить себе терять его. Он подумал было, не испробовать ли какие-нибудь из известных ему африканских напевов и танцев, но сразу же понял – они заведут его не туда. Придется поверить Крейтону. Он должен следовать за ним, без него он пропал. Когда Эдвард приготовился отбивать ритм, он услышал смех, человеческий смех. Он не оглядывался. Он начал ритуал снова, сосредоточившись на ритме, стараясь не думать о заклятиях, о которых его предупреждал Крейтон.

Смейтесь себе на здоровье, друзья! Попробуем еще раз.

Он позволил ритму захлестнуть его с головой, заглушив все остальное. Де-де-де-да-де, да-де… Он начал отбивать… Крейтон делал это слишком медленно. Он начал танец. «Аффалино каспик»… Да де-де-да! «Аффалики суспино айякайро»…

Быстрее, быстрее. Он позволил ритму расцвести, старательно подчеркивая нюансы, сложные смены, три четверти, левой… правой… четыре пятых, только ритм, вся жизнь – ритм… Слова сами срывались с языка. Движения перетекали одно в другое. Он растворился в ритуале. Он вернулся в детство. Нет, еще раньше – к своим языческим предкам. «Мои отцы танцевали здесь в незапамятные времена!» Он ощутил отклик, волну энергии, возбуждение, накатывающее на него и пронизывающее все тело.

Волны страха и восторга слились у него в душе.

Вот оно! Да-де, да-де-де… Энергия нарастала. Волны возбуждения учащались – он ощущал их в крови, в костях. Сердце билось еле-еле. Ужас, восторг, сила. Смех затих. Ноги, голова, локти… руки отбивают замысловатый ритм, примитивный, изначальный. «Калафано нокте! Финотоанам…» Сильнее, громче. Он остался один в мире. Он и пульсирующие слова. Энергия ревела. Что-то пыталось задержать его, и он прорывался, собрав силы и волю. Чей-то голос взвыл в бессильной злобе. Космос открылся перед ним, и он ринулся туда.

На мгновение ему показалось, что он летит. Он ощутил себя крошечным, брошенным в чудовищно огромные тени. Темнота, холод. Скорость.

Удар!

Если только можно разбиться в лепешку и остаться при этом в живых, ощущение было примерно таким. Не физическая боль – душевная. Он и не подозревал, что на свете может быть такой стыд, такие жуть и отчаяние. Все его мышцы напряглись от ужаса. Боль стала и физической. Он услышал свой стон и хотел только смерти.

Кто-то обнимал его, утешая. В его чудовищно жалком состоянии он почувствовал чье-то человеческое участие. Он цеплялся за эту мысль, цеплялся из последних сил. Дурнота, рвота, и все же кто-то заботился о нем. И это помогало! Искра надежды в океане смерти.

Его рот закрыла чья-то ладонь, но он не мог не стонать. Все его мышцы свело, все кости вывернулись из суставов. Внутренности горели огнем, сердце рвалось из грудной клетки. «Дайте мне умереть, ну пожалуйста!»

Чей-то голос звал его по имени, снова и снова.

Он открыл глаза и увидел луну. Боже! Что случилось с луной? Снова стоны. Неужели это он сам?

К кому он прижимается головой?

Он катался по холодным камням, сжимая кого-то в объятиях. Воздух был жарким и ароматным. Лунный свет, зеленый свет!

Соседство действительно оказалось не просто страной.

 

47

Мужчина затих, слишком изможденный, чтобы двигаться, и лишь дрожал, как листья на ветру. Его руки, стиснувшие Элиэль мертвой хваткой, понемногу начали слабеть. Его глаза были открыты, но он, казалось, ничего не видел. Он дышал пугающе прерывисто, глотая воздух.

Элиэль отползла от него на несколько футов.

– Освободитель?

– Да, – послышался зычный голос Дольма. – Я полагаю, на сей раз это Освободитель.

Элиэль открыла рот, чтобы закричать, но не выдавила из себя ни звука. Она подняла взгляд – Жнец стоял над ней, до невозможности высокий и черный на фоне неба. Он печально покачал головой в капюшоне. Лицо его оставалось в тени, но спутать голос она не могла.

– У меня нет выбора, Элиэль. Ты понимаешь это?

Она отползла чуть дальше.

– Бегство тебя не спасет, – сказал Дольм. – Ты теперь принадлежишь моему Господину. Сначала Освободитель, потом ты.

– Нет, – прошептала она.

– Ты юна, твоя душа стоит дороже.

– Все души стоят дорого, – послышался еще один голос.

Взметнув черные одежды. Жнец стремительно обернулся к говорившей. Она ковыляла через двор, одной рукой опираясь на клюку, другой сжимая меч. Его острие с противным скрежетом царапало камень.

– Твоя – нет, – рассмеялся Дольм. – Ступай прочь и дорожи оставшимися тебе днями. Если ты уйдешь, пока я разбираюсь с этими двумя, я не трону тебя.

Элиэль вскочила на ноги и, обогнув трупы, подбежала к сестре Ан. Старуха уронила клюку и оперлась на плечо девочки. Она не сводила глаз со Жнеца.

– Покайся, о миньон Зэца!

Дольм шагнул в их сторону.

– Мне не в чем каяться, старая жаба.

– Не в тех деяниях, что ты совершил во имя его, нет! – Ее хриплый ржавый голос вдруг обрел неожиданную мощь. – Но есть и еще одно, иначе тебя бы не зачислили в его зловещую шайку. Покайся, говорю тебе, и станешь свободен!

– Никогда!

– Давай, милая, – сказала сестра Ан. – Поднимай этот меч вместе со мной. Обеими руками. Нам надо исполнить пророчество.

Элиэль и не думала ослушаться. Дрожа, она взялась за рукоять поверх костлявых пальцев монахини. Вдвоем они подняли длинный клинок и уставили его на человека в черном.

Дольм снова засмеялся – странная пародия на тот веселый смех, к которому Элиэль так привыкла.

– Ты знаешь, что оружие бесполезно против Жнеца! Ну что ж, ступай тогда к моему Господину!

Он шагнул вперед. Сестра Ан нараспев проговорила что-то так быстро, что Элиэль разобрала только несколько слов. «УхосвятойИрепит… переведиэтот… идаувидит… дабынеплатилбольше…» Меч, казалось, качнулся сам собой. Жнец вскрикнул и упал. Сестра Ан сгорбилась. Меч со звоном упал на камни.

Элиэль с испуганным криком отшатнулась в сторону. Мгновение колонны храма кружились вокруг нее. Она прижала ладонь ко рту. Колени подгибались. Потом она увидела, что опасность миновала. Дольм Актер лежал бесформенным, неподвижным черным пятном. Старуха сидела на камнях, сложившись пополам и уронив голову на колени.

Элиэль опустилась рядом с ней.

– Сестра! Сестра!

Монахиня упала на бок и перекатилась на спину. Из-под платка сочилась темная кровь.

Элиэль всхлипнула, почти вскрикнула.

– Что случилось? – Клинок ведь не коснулся монахини, она точно видела.

Сестра Ан мигнула и открыла глаза. Искаженное болью лицо улыбнулось. Бескровные губы шевельнулись, но Элиэль ничего не услышала.

– Что? – Она придвинулась ближе, боясь прикоснуться даже к одежде старухи. Сколько крови!

– Моя роль сыграна, детка, – произнесла сестра Ан тихо, но внятно. – Твоя начинается. Твой выход, Элиэль, – ненадолго.

Глаза безжизненно закатились. Смерть и лунный свет разгладили морщинистое лицо, как горячий воск, оставив только улыбку. Меч не коснулся ее – и все же сразил. Одна мертвая женщина и четверо мертвых мужчин, и…

Освободитель пытался сесть.

Элиэль подбежала к нему. Он объяснит, что произошло. Он защитит ее от тех ужасов, которые еще готовит ей эта ночь. Он оказался гораздо моложе, чем она ожидала, скорее высокий подросток… если только он не бреет усы, конечно. В этом случае, решила она, его можно будет считать вполне даже взрослым мужчиной. Его волосы были темными, но широко открытые глаза – светлыми. Кровь из ссадины на голове окрасила половину его лица, шею и грудь черным.

– Освободитель?

Он слепо уставился на нее, потом, наверное, понял, что на нем нет одежды. Он сделал руками движение прикрыться. Движение вызвало новый приступ рвоты, и он согнулся.

Элиэль нашла одежду, оброненную Т’лином. Она отнесла ее Освободителю. Он потянулся за одеждой и снова съежился в конвульсиях. Элиэль по очереди продела его руки в рукава, и он поднял их вверх, дав рубахе упасть ему на плечи. С трудом, неуверенно двигая руками, он раскатал ее вниз и затянул пояс на талии. Потом поднял глаза и попробовал говорить, но произнес какую-то тарабарщину, завершившуюся всхлипом боли и отчаяния.

«Нагим и плачущим придет он в мир, и Элиэль омоет его. Она выходит его, оденет и утешит».

Надо что-то сделать со всей этой кровью.

– Так ты Освободитель? – крикнула она.

Снова тарабарщина. Может, ему трудно говорить? Даже слабое движение вызывало у него рвоту. А может, он говорит на каком-то языке, которого она никогда не слышала? Не таргианский, даже не ниолийский.

– Элиэль, – сказала она, ткнув себя в грудь. – Освободитель? – Она ткнула в него.

Он произнес что-то, прозвучавшее как «Двард».

Она хихикнула.

– Д’вард?

Он вяло кивнул.

– Хорошо! Идем, нам надо уходить! Сейчас найдем пару сандалий тебе на ноги.

Еще какая-то тарабарщина.

– Крейтон? – Он сидел спиной к трупам.

Она показала. Юноша осторожно обернулся посмотреть и вскрикнул. Он сделал попытку встать, но только рухнул, всхлипывая. Тогда он пополз, медленно передвигая руки и ноги. Видно было, как болезненно ему это дается, но он сдерживался. Ее попытки помочь скорее раздражали его, поэтому она отошла в сторону. Она попробовала предостеречь его насчет новых Жнецов, но он не обратил на это никакого внимания. Он подполз к телу Критона и заглянул ему в лицо.

Вздрогнув, осторожно протянул руку и закрыл ему глаза. Элиэль так и не поняла, что он бормочет. Она принесла ему сандалии и посох сестры Ан, потом показала на север. Он кивнул и начал медленно подниматься на ноги.

Тяжело опираясь одной рукой на палку, а другой – на плечо девочки, Эдвард медленно брел туда, куда она показывала.

Ночь обернулась сплошным кошмаром. Он знал, что находится в шоке, и старался не думать ни о чем до тех пор, пока не придет в себя. Крейтон предупреждал его, но он не ожидал такой боли, смятения, слабости. Половина мышц не действовала. Он не знал, насколько может доверять своим чувствам. Действительно ли там лежал Крейтон? Кто эти остальные? Жнецы, говорил тогда Крейтон. Но в ночи все одежды были черными. Луна вообще казалась бредом сумасшедшего – в три или четыре раза больше, чем ей положено быть, и ослепительно зеленая. Пятна на ней формой напоминали молот. Ее свет затмевал звезды.

Здание походило на руины античных храмов, с остатками круглого атриума в центре. За ним лежали джунгли. В воздухе стоял душный тропический запах. Здесь были комары, хотя любая попытка отмахнуться от них сводила мышцы острой болью. Господи, да все его тело болело!

Языком он нашарил в зубах две дырки. Это так или иначе подтверждало слова Крейтона. Пломбы остались на Земле, в траве Уилтшира. Остались вместе со скобками и пластырем. Его лицо было покрыто запекшейся кровью. Наверное, открылась рана на виске. Кровь приманивала насекомых.

Тела. Пять тел. Жди друзей или врагов, говорил Крейтон. Во всяком случае, и те, и другие ждали его. Значит, произошла стычка. Сумей Эдвард совершить переход одновременно с Крейтоном, лежал бы он сейчас на камнях рядом с ними? Запросто! Что может поделать человек в чужом ему мире, если он не знает языка, не имеет здесь ни друзей, ни денег? Даже понятия не имеет о том, кто друг, а кто враг? Почему этот идиот Крейтон так боялся сказать, что его здесь ожидает?

И девочка – кто привел ее сюда и зачем? Может, кто-то из оставшихся на камнях мужчин – ее отец? Она явно боялась и дрожала почти так же сильно, как он сам. То и дело она шарахалась от теней, но для своего возраста она держалась молодцом. Она заметно хромала, что делало ее не самой надежной опорой.

Девочка трогательно пыталась помочь ему и ободрить его. Раз она не желала добавить его тело к собранию трупов – она друг. Ее нетерпение указывало на то, что где-то поблизости их ждут помощники или надежное убежище. Возможно, транспорт. По крайней мере она должна знать, как известить Службу о том, что сын Камерона Экзетера прибыл в Соседство.

 

48

Элиэль проснулась с первыми утренними лучами, думая о деньгах. Она спала очень мало и очень плохо. Место, которое она выбрала для сна, было жестким, но единственным относительно ровным у пещеры. Д’вард мучился даже во сне. Его стоны и вскрики то и дело будили ее, и она несколько раз поднималась к нему.

Она откинула свой коврик и подошла к нему Он спал спокойно. Элиэль смыла кровь с его лица. Клок моха, который она наложила на его рану, присох к ней. Она промыла столько царапин на его теле, сколько могла, при этом стараясь не слишком смущать его. Правда, когда они с Поритом внесли Д’варда в пещеру, он почти лишился чувств.

Она огляделась. Куда делся старый безумный отшельник? Скорее всего спит поблизости, свернувшись под кустом. Если им повезло, он охотится, и у них будет дичь на завтрак. Ладно, его помощь она оценит потом. Пока что самое время заняться мародерством.

Она вылезла наверх и отправилась обратно к Святилищу. Конечно, она не сможет предать тела земле – у Порита не было лопаты. Но надо хотя бы спрятать трупы. Очень скоро или друзья Т’лина, или – что вернее – Жнецы Зэца обыщут развалины. В любой момент могут появиться случайные паломники. Кто бы ни нашел пять трупов, он неминуемо поднимет крик. Она не хотела этого. Придется заставить Порита помочь ей убрать тела. Но сначала надо обыскать их. На ком-нибудь из убитых наверняка найдутся деньги. Она не видела причины, по которой должна делиться деньгами с Поритом Кротоловом. Ему серебро ни к чему, а вот ей очень даже кстати.

Еще она подберет волшебный меч сестры Ан и подарит его Освободителю. Всякий, у кого столько врагов, должен быть вооружен. Тем более что таким высоким, стройным людям, как Д’вард, идет меч на поясе. На нем он будет смотреться лучше, чем на сестре.

Вчерашний путь показался ей сейчас гораздо короче. К тому же ей не нужно было тащить на себе Д’варда. Взрослые мужчины тяжелы, даже такие молодые и худые. С этой точки зрения ей проще было бы управляться с младенцем.

Пока девочка пробиралась вдоль обрыва, взошло солнце. Оно обогрело и взбодрило ее. Весело пели птицы. Элиэль увидела колонны и пошла между деревьями уже с большей осторожностью. Скоро она миновала место, где окончательно обессилел Д’вард. Ночью пришлось оставить его здесь, а самой пойти позвать на помощь Порита. Он ужасно не хотел идти – пришлось чуть не силой гнать его. Вот дурной старик!

Она поднялась по ступеням Святилища…

Тела исчезли.

Элиэль стояла, окаменев, не веря своим глазам. Нигде ни движения. В конце концов она подошла поближе и посмотрела внимательнее. На камнях остались только следы крови. И все.

Вскоре она обнаружила в лесу дорожку примятой травы, ведущую к обрыву. Кто-то отволок тела сюда – скорее всего один человек, иначе кусты не были бы примяты так сильно. Она даже нашла на колючке клочок черной ткани.

На краю обрыва она легла на живот и заглянула вниз. Далеко внизу Суссуотер как ни в чем не бывало катил свои желто-бурые воды. Отсюда вода казалась почти спокойной. Где-то на полпути к воде у скал кружили птицы, значит, тела застряли в камнях.

Кто мог сделать это? Ясное дело, не случайный паломник – откуда ему взяться здесь среди ночи. Старый Порит Кротолов слишком боится Жнецов. Да, а ведь поблизости могут шнырять и другие Жнецы! Но она не сможет распознать их – без рабочей одежды. Т’лин Драконоторговец мог уйти от погони, а потом вернуться сюда. Или Служба, о которой он говорил, направила в Святилище своих людей. Жнецов она не хотела. Служба богохульствовала, так что Элиэль решила, что не хочет и ее. В любом случае она не знала, что это за Служба и кто в ней работает или где ее искать. Д’вард должен знать это, вот он пусть и решает.

Элиэль нашла Порита около прудика неподалеку от его убежища. Она склонилась к нему с берега и радостно пожелала доброго утра.

Старик подпрыгнул, как лягушка, и хмуро уставился на нее.

– Ты не убирал мертвые тела из Святилища? – спросила она.

Он замотал головой, выпучив безумные глаза.

– Что у нас на завтрак?

Отшельник нахмурился еще сильнее и снова мотнул головой. Потом ткнул пальцем в сторону пещеры и сделал жест «убирайтесь».

– Ты хочешь, чтобы мой друг и я ушли?

Энергичный кивок.

– Я уверена, что мы уйдем сразу же, как он отдохнет. Но сейчас он очень слаб, и ему нужно набраться сил для долгого пути. Так что свежее мясо, и побольше!

Она изобразила торжествующую улыбку, и старик нехотя улыбнулся в ответ.

– И не делай непристойных жестов, Порит Кротолов! Ты жрец, ты сам говорил. Так вот, это дело рук богов. Ты упомянут в пророчестве, в «Филобийском Завете», а святой Висек – бог пророчеств. Значит, боги помнят о тебе, следят за тем, что ты делаешь, и ожидают, что ты поможешь Освободителю исцелиться. Так говорил оракул!

Мрачный взгляд.

– Так что завтрак, с твоего позволения.

Элиэль встала и пошла от него с таким достоинством, что почти забыла о своей хромоте. Амбрия Импресарио могла бы гордиться ею.

Она обнаружила Д’варда сидящим у входа в пещеру. Он слабо улыбнулся ей и окликнул: «Элиэль!»

– Благодарение богам, Д’вард! Ты наконец вспомнил, как надо говорить?

Он непонимающе посмотрел на нее. Его глаза оказались ярко-синими, а волосы – обычного черного цвета. Его не назовешь красавцем, решила она. Немного простоват и костляв. С другой стороны, уродом его тем более не назовешь.

И вообще оценивать его внешность сейчас было трудно. Слишком он бледен. И весь покрыт синяками и ссадинами. На повязке запеклась кровь, и рот кривился от боли. Ну и ладно, зато он пришел в себя и, возможно, начал поправляться. При дневном свете он казался старше, чем ночью. Многие мужчины бреют лицо, особенно таргианцы. Гольфрен и К’линпор тоже брились, потому что исполняли роли молодых, а при необходимости всегда могли нацепить бутафорскую бороду. Брились и юнцы вроде Клипа Трубача, так как их усы очень уж несолидно выглядят.

– Пить? – спросила она, изобразив, будто пьет, и ткнула пальцем в ручей. – Воды?

Он кивнул.

– Пить.

Элиэль опустила тыквенную флягу в воду и вытащила ее полной. Потом научила его разнице между «я пью» и «ты пьешь».

– Я пью, – сказал он и напился. Его руки дрожали. Улыбка, тарабарщина.

– Спасибо.

– Спасибо?

Она кивнула.

Он дотронулся до повязки и повторил «спасибо» еще раз. Он очень славно улыбался.

Элиэль уселась поудобнее и начала урок. Мужчина, женщина, мальчик, девочка, дерево, небо, пальцы, счастливый, грустный, сердитый…

Тело отчаянно болело. Мышцы свело. Казалось, он переломал о камни все кости. Тошнота, правда, унялась, и в голове прояснилось. Его здорово вело, когда он пытался встать, но через день-другой он придет в норму.

Соседство оказалось неожиданно похожим на Землю: притяжение и температура, небо и облака, солнце – все почти не отличалось от земных. Растения напоминали ему те, что он видел на юге Франции. Да и день обещал выдаться соответственно жарким. И все же это не Земля. Луна совершенно неправильная. У жуков – по восемь ног.

Бред! Его разум отвергал наглядные свидетельства. Он скоро проснется и очутится в больнице Альберта. И тогда откажется от любых усыпляющих таблеток!

В ночных воспоминаниях мелькало несколько мечей, но никакого огнестрельного оружия. Это ставило местную цивилизацию где-то между каменным веком и Ренессансом. Немалый интервал. И на нем, и на Элиэль была простая одежда, напоминающая безразмерные нижние рубашки. Руки, плечи и нижняя часть ног – на виду. Аборигены в Кении вполне обходились и меньшим. Но попробуй он прогуляться по английскому пляжу в чем-нибудь вроде этого, его бы немедленно арестовали. Домотканой ткани было далеко до манчестерских, что, впрочем, не означало отсутствия на планете более или менее развитой цивилизации. И на Земле, кроме Лондона, есть еще Ньягата. Мир велик, и он не может судить о нем по лесной глуши.

Помещение оставляло желать лучшего. Он не помнил, как попал в пещеру. Девочка не смогла бы притащить его одна, значит, поблизости у нее есть друзья. И возможно, враги тоже, иначе с чего бы ей его прятать? А ее настойчивые попытки обучить его языку? Означает ли это, что здесь нет никого, кто говорил бы по-английски? Он легко выучил немецкий, проведя лето в Гейдельберге у Швайтцев. Но фрау Швайтц свободно владела английским. Теперь же, без переводчика, способного прояснить сложные моменты, придется худо. Даже с его способностью к языкам.

Элиэль была славной девочкой с кудрявыми волосами и гордо вздернутым носиком. На вид ей было лет двенадцать, не больше. Хромая – явно повреждена нога. Кто-то из ее предков был с Кавказа, но она могла бы сойти и за англичанку. Сообразительная. Стоило им покончить с предметами, на которые она могла показать, как девочка достала мешок из шкур и высыпала его содержимое на плоский камень. Мешок оказался полон мелкого бурого песка. И она использовала его как доску. Тут разговор сделался интереснее.

Четыре луны? Трумб, Иш, Эльтиана, Кирб’л. Двое мужчин, две женщины. Разумеется, имеются в виду боги. Солнце называлось Вайсет и было и мужчиной, и женщиной, что казалось странным. Ага, кажется, он начинает улавливать различия в роде. Во всех языках за исключением английского существуют проблемы с родом.

Элиэль, Иш, Эльтиана. Ага, вот почему девчонка смеялась, когда он пытался поправить то, как она произносит его имя, – должно быть, для нее оно звучало по-женски. Она переживает из-за произношения не меньше француза. Он попробовал фамилию, Экзетер, и она снова улыбнулась. «Кисстер?»

Нет, лучше уж быть Д’вардом, чем Кисстером.

Он нарисовал разрушенный храм и узнал его название или слово, означающее храм. Или развалины? Жестами и рисунками она поведала ему ночную историю. Девочка была там сама, разумеется, – интересно, зачем? В рассказе проскользнуло имя Крейтона, а ее «Ф-фах!» прозвучало совсем как «Ба-бах!», которое использовал бы он. Она знала имя Крейтона! Потом на сцене объявились еще двое, Т’лин и Говер. Девочка вопросительно посмотрела на него. Эдвард покачал головой, показывая, что эти имена ему ничего не говорят.

Он попробовал «Службу» и «Палату», но она не знала этих слов. И «Олимп» тоже – тот, который упоминался Крейтоном как штаб Службы. Впрочем, все эти названия могли быть условными, используемыми только сотрудниками Службы. Жители этого мира наверняка не зовут его Соседством. Они назовут его скорее просто Миром. Олимп может оказаться просто частным домом, расположенным отсюда так же далеко, как Лондон – от Стоунхенджа.

Целый новый мир? Даже Колумб не натыкался на что-то настолько немыслимое.

Но Колумб и не рвался домой, чтобы записаться в армию. Да, единственный выход – найти эту Службу. А для этого надо научиться разговаривать. Он заставил свой мозг работать.

Тут Эдвард вспомнил два слова, которые уже знал в этом безымянном языке.

– Вурогти Мигафило?

Девочка уставилась на него и захлопала в ладоши от радости. Она ткнула пальцем на юго-восток.

– Магафило!

«Миго», говорил Крейтон, означает деревню. В родительном падеже. Значит, эта «мага», должно быть, винительный или дательный. Язык-то со склоняемыми существительными, вроде латинского.

Тут к ним присоединился третий персонаж. Эдвард не слышал, как он приближается, и от неожиданности вздрогнул, что отозвалось болью в спине.

Робинзон Крузо или Старик-Лесовик? Нет, скорее Бен Ганн из «Острова сокровищ». Истощенное, обветренное, с растрепанными волосами и бородой – это пугало вполне могло бы сойти за индийского факира. Судя по всему, это и был хозяин пещеры, а Эдвард спал в его постели. Безумные глаза смотрели на него откровенно враждебно. Понятно, отшельники не одобряют непрошеных гостей. Старик принес лукошко ягод и несколько грязных грибов. Он плюхнул припасы на камень и повернулся уходить.

Эдвард произнес, на его взгляд, уместное слово: «Спасибо».

Девочка разразилась долгой сердитой речью. Отшельник обернулся и вперил в Эдварда взор, достойный Старого Морехода. Вряд ли он настолько безумен, как кажется.

Эдвард показал на пещеру и повторил: «Спасибо».

Старик оскалил зубы в улыбке и так же молча ушел. Не самый дружелюбный тип!

– Порит, – сказала Элиэль, ткнув пальцем в спину удаляющемуся отшельнику. Она высунула язык и сделала пальцем движение, словно отрезает его.

Боже правый, подумал Эдвард и путем оживленного обмена жестами подтвердил свою догадку. Зачем кому-то отрезать человеку язык? За ложь? Клевету? А может, за богохульство?

Он попробовал спросить это, но или неудачно сформулировал вопрос, или не понял ответа.

От одного вида Поритова подношения ему сделалось дурно. Он объяснил это жестами и подвинул лукошко девочке. Она начала есть, не прекращая рассказа о ночных событиях. Понимая в лучшем случае лишь десятую часть повествования, Эдвард все же оценил ее талант рассказчика. Она закатывала глаза и двигала руками до тех пор, пока он не почувствовал, что сейчас расхохочется.

Девочка использовала для рассказа ягоды и корешки. Корешки означали врагов. Она объяснила это, изобразив, будто жнет воображаемый злак серпом. Он кивнул, вспомнив рассказ Крейтона про Жнецов. Однако очень скоро его голова распухла от обилия новых слов. Он забудет большую их часть. Это как игра в шарады, только некому сказать тебе, верно ли ты угадал. При чем здесь Жнецы, солнце, полумесяц и коленопреклоненная поза?

Эти их Жнецы по описанию сильно напоминали опасную индийскую секту убийц – почитателей Кали. Британия годами пыталась искоренить секту.

Они вернулись к событиям в храме, и в рассказе Элиэль прозвучал намек на современную технологию. Возможно, она сочиняет или он ее неправильно понял, но из рассказа следовало, что Крейтон убил Жнеца громом – пистолет, конечно!

Картина постепенно прояснялась. Элиэль находилась там, чтобы подсматривать, сама по себе. Крейтон совершил переход, но находился в шоке. Еще двое, Т’лин и Говер… откуда Элиэль знает их имена? Эти слова могли быть именами, но могли и служить характеристиками вроде «полисмен» или «китаец». Как бы то ни было, но «Т’лин» и «говер» встретили Крейтона дружелюбно. Значит, они почти наверняка принадлежали к Службе. Возможно, это они передали ему пистолет. Ведь сразу после этого на них напал первый Жнец, и Крейтон застрелил его.

Наблюдения девочки, вероятно, заслуживают большего доверия, чем ее представления о мире. Она считала, что Жнецы – посланцы бога смерти. Ну да! Землетрясения посылает Посейдон а гром – Тор, так ведь? Жнецы являются сотрудниками Палаты или посланы ею. Но кто входит в эту Палату? А кто в Службу?

Этот Т’лин бежал. Вот он и есть путь Эдварда к помощи и здравому уму. Он и есть нить к Службе, и к Родине, и к долгу.

– Т’лин! Э-э… хотеть? Т’лин!

Элиэль нахмурилась и сказала что-то насчет Т’лина, и богов, и «плохо».

Выходит, в этом Соседстве имеются боги обоих полов и самого разного характера.

– «Нет заведомо плохих религий, – довольно часто говорил ему отец. – Без богов того или иного рода жизнь теряет смысл, поэтому смертные нуждаются в богах. Но и заведомо хороших религий тоже нет. Каждая религия на определенном этапе развития оставляет за собой казненных иноверцев, побитых камнями пророков, сожженных еретиков».

Эдвард не верил в богов. Он верил в прогресс, любовь, терпимость и этику. Он не думал, что Соседство поменяет его мировоззрение.

Элиэль устала от игры в слова. Обучение Д’варда хорошему джоалийскому, похоже, обещало занять больше времени, чем она ожидала. Его акцент был даже хуже, чем у ниолийца, и он забывал вещи, которые она сказала ему только что. Когда ей начинало казаться, что дела идут на лад, Д’вард выдавал бессмыслицу вроде «луковицы петь синий осторожно?».

День выдался жаркий и безветренный. В последнее время все ее ночи полны диких приключений, так что днем ей хотелось спать. Да и он тоже зевал. Элиэль отослала Д’варда в пещеру отдохнуть, и он ушел беспрекословно, двигаясь неуклюже, как старик. Там ему будет не так жарко. Она вылезла на берег и раскатала свой тюфяк в тени под деревом.

Некоторое время ее голова продолжала лихорадочно работать. Ясное дело, Порит Кротолов хочет, чтобы она ушла и забрала с собой Освободителя. Ради этого старик может заморить ее голодом. Но вообще-то чем дальше от Святилища, тем спокойнее. Может, завтра Д’вард окрепнет достаточно, чтобы отправиться в путь.

Куда?

К Тиону, конечно! Ее бог – милосердный бог. Он спас ее из тюрьмы Эльтианы и от Жнецов Зэца. И Дева помогла ей, послав сестру Ан убить Дольма Актера. Но обитель Синих сестер расположена за много вейлов отсюда, в Носокленде. Здесь, в Суссленде, роща Девы уничтожена. Значит, остается Тион. К тому же теперь, когда Дольм мертв, ничто не мешает Элиэль вернуться в труппу. Она благополучно доставит Освободителя в храм Тиона в Суссе, и Тион вознаградит ее.

Как вознаградит?

Паа, бог исцеления, был еще одной аватарой Тиона. Значит, Тион покровительствует не только красоте и искусству, но и медицине. Тион исцеляет болезни – и увечья! Элиэль заснула, мечтая о награде, которой ей хотелось бы больше всего на свете.

Ее разбудил Порит. Старый безумец был так взволнован, что гукал и пускал слюни в бороду. Он манил ее рукой и тянул за край рубахи. Элиэль недовольно протерла глаза и встала.

«Идем же! – говорил он знаками. – Идем быстро!»

Она сонно заковыляла за ним. День начинал клониться к вечеру, но воздух оставался горячим, как парное молоко. Порит забегал вперед и нетерпеливо поджидал ее.

Вскоре Элиэль сообразила, что они идут по заросшей тропе. Зелень позволяла заглядывать вперед не дальше, чем на несколько футов, но даже так идти по ней оказалось несравненно легче, чем пробираться напрямик по лесу. Должно быть, старик сам и протоптал эту тропу; кому еще ходить здесь? Огибая Святилище, тропа вела прочь от обрыва. Кротолов зашел за кусты и от нетерпения запыхтел еще громче.

Она обнаружила, что он топчется у палатки. Маленькой палатки из хорошей ткани, окрашенной в травяной цвет и из-за этого совершенно терявшейся в подлеске.

– Ой, как чудесно! – вскричала Элиэль, разволновавшись вдруг не меньше старика. – Я же слышала, как Говер Посланник звал Т’лина в свою палатку! Кто бы ни похитил трупы, он не знал про это! А ее владелец мертв, и мы можем забрать ее себе!

Большего поощрения старику явно и не требовалось. Он опустился на колени и принялся развязывать ремешки полога. Потом на карачках заполз внутрь, а Элиэль – за ним. Внутри все было, как в шатре богатея, прямо как в «Падении Таркора». Там лежало шесть или семь тюков и мешков, так что для человека места почти не оставалось. Поверх всего валялась какая-то одежда, две соломенные шляпы и пара вполне пристойных башмаков. Руки Элиэль чесались обследовать это богатство. Но она знала, что ей придется подождать, пока они не перетащат все поближе к пещере Кротолова. У Говера Посланника вполне могут быть друзья, знающие, где расположен его лагерь. И он упоминал курьера на быстром моа.

Вещи переносили в два приема. Когда они покончили с этим, Д’вард уже проснулся и сидел у первой груды перенесенного добра. Элиэль обрадовалась, увидев, что он ничего не распаковывал. Ей казалось, она вполне заслужила право сделать это сама. Его же почему-то больше интересовали сами мешки, их ремешки и пряжки. В некоторых отношениях Д’вард Освободитель был все-таки очень странным!

Элиэль начала с самого пухлого мешка, потому что он казался ей самым интересным. От остальных пахло провиантом – беконом, луком и сушеной рыбой. Первым же делом она наткнулась на бронзовое зеркало и бритву. Таргианец был чисто выбрит, значит, палатка все-таки принадлежала ему, а не Жнецу, который мог и вернуться за ней. Глаза Д’варда вспыхнули при виде этих сокровищ, и она подарила ему и то, и другое. Только мыло Элиэль оставила себе, решив, что поделится с ним позже.

Следом она достала две железные кастрюльки и отдала их Пориту – не тащить же их с собой, и потом кто, как не он, хозяин и повар? Старик радостно заахал. И наконец – чудо из чудес! Книга в кожаном переплете – сам «Филобийский Завет»!

Она ликующе улыбнулась и показала остальным.

Д’вард выхватил книгу у нее из рук.

Ей-богу, печатная книга! Кожаный переплет, золотое тиснение – прекрасная книга! Кошмары каменного века исчезли, и перед ним замаячил Ренессанс, да что там – даже Промышленная революция не казалась такой уж невероятной.

И тут в глаза ему бросилось название.

«Вурогти мигафило»! Он торопливо перелистал страницы. Язык был совершенно незнакомым, но буквы невозможно было спутать ни с чем. Имелись, конечно, кое-какие отличия, да и произношение, похоже, поменялось – «Ь», например, означало «В», как в современном греческом, – но в целом алфавит слишком походил на древнегреческий, чтобы это было случайным совпадением.

Он не обратил внимания, как Элиэль забрала у него книгу. Крейтон говорил, что ключи к переходам очень древние. Тогда Эдвард не придал этому надлежащего значения. Земля изобретала паровые машины, монгольфьеры, аэропланы и забывала древнюю мудрость шаманов и колдунов-целителей. Должно быть, люди тысячелетиями странствовали из мира в мир. Не так много людей, но достаточно для того, чтобы создать расу или воздействовать на культуру. Они не могли брать с собой ничего – ни инструментов, ни домашних животных, ни даже зубных пломб, – но знания оставались с ними.

Кто-то принес искусство письма с Земли в Соседство… или кто-то принес искусство письма из Соседства на Землю. Считалось, что греки заимствовали алфавит у финикийцев и лишь усовершенствовали его, но, возможно, и те, и другие получили его извне. Греческий алфавит дал начало латинскому, кириллице и многим другим. Язык Элиэль записывался еще одной разновидностью древнегреческого алфавита.

Что еще? Кто еще путешествовал между мирами? Ну например, – Эдвард пожалел, что не с кем поспорить на эту тему, – Прометей, похитивший огонь у богов. Он тоже мог быть легендой, сохранившейся от какого-то путешественника между мирами. Вероятно, так можно объяснить мифы о загадочных исчезновениях или еще более загадочных появлениях людей. Представьте себе мужчину или женщину, выныривающих из ниоткуда в разгар друидского ритуала в Стоунхендже, – неужели пришельца не провозгласят богом?

Радостно взвизгнув, Элиэль нашла свое имя в стихе, выделенном кем-то в тексте. Она показала его Эдварду. Он улыбнулся и кивнул, но сам лихорадочно обдумывал новый подход к истории человечества.

 

49

Ближе к вечеру он почувствовал себя гораздо крепче. С посильной помощью Порита Элиэль поставила палатку в густых кустах на восточном берегу ручья. Она надеялась, что рыщущие по лесу Жнецы поленятся лезть через овраг. Старый отшельник так обрадовался возможности получить свое жилье обратно, что сделался почти радушным. На закате они втроем устроили торжественное пиршество у входа в пещеру.

К Эдварду быстро возвращался аппетит. Правда, его начала мучить зубная боль. Интересно, как здесь с дантистами? Мышцы и суставы отходили от ушибов и судорог, так что он передвигался уже не как столетний старец. Позже он в первый раз выбрался на берег, и Элиэль отвела его к обрыву.

Солнце только что зашло. Вид был превосходный. Головокружительный каньон с обрушивающимся в него водопадом, множество маленьких белых крестьянских домиков на противоположном берегу, как бы расставленных рукой художника. Каждый домик был окружен высокими тенистыми деревьями и перистыми растениями, похожими на застывшие зеленые фонтаны. На заднем плане тянулись возделанные поля, а еще дальше поднимались к небу зубастые горы. Страна была плодородной и процветающей. Климат – тропический или субтропический: солнце в полдень стояло прямо над головой. Здесь более влажно, чем в Кении, где он родился, решил Эдвард, и, возможно, ниже по отношению к уровню моря. Впрочем, он мерил земными мерками и вполне мог ошибаться. На западе чернел пилообразный силуэт горных хребтов. На востоке багровым золотом сияли снежные вершины. Некоторые на вид не уступали Альпам. Еще один хребет высился за лесом, на опушке которого они стояли. Сама долина шириной примерно равнялась Миттельланду под Лозанной. Река же казалась больше Рейна – самой громадной из до сих пор виденных им рек.

Сделав рукой широкий жест, Элиэль объяснила, что все это называется Как-То-Там-Сусс. Возможно, это то, что Крейтон называл Сусслендом. Когда Эдвард спросил названия перевалов на севере и на юге, они оба оказались Еще-Как-То-Суссами. Река была И-Еще-Одним-Суссом, равно как и маленький городок в стороне. Ему предстояло много учиться.

При всем при том город выглядел многообещающе. Блики отраженного света имели какое-то отношение к еще одному богу, Тиону, – похоже, доброму богу. Приятно узнать, что не все боги несут ужас! Обнаружив, что Элиэль отличается строгими религиозными убеждениями, Эдвард решил быть с ней поосторожнее во всем, что касалось богов.

Она сообщила, что завтра отведет его в город Как-Там-Сусс. Ну что ж, с этим он справится. Пять миль или что-то вроде этого… Потом он спросил ее жестами, как они попадут на ту сторону каньона, и узнал, что придется сделать крюк к востоку, в Маганот. Продолжая думать по-английски, Эдвард перевел это как деревня Нот… Нотем? Ноттинг? Нотби?

– Магатогвал, – объяснила девочка, махнув рукой в другую сторону. – Магаламе, Магайот.

Он ткнул себе под ноги.

– Как имя?

– Ратаруат.

«Рата», должно быть, еще одна географическая приставка, означающая «лес», или «селение меньше деревни», или «старые развалины, никто здесь больше не живет». «Руат»? Название звучало знакомо, но его память была перегружена информацией, и он не мог найти нужного раздела.

Они посидели еще немного молча, пока на небо высыпали звезды. В деревьях по-чужому непривычно щебетали птицы. Время от времени у Эдварда громко бурчало в животе, отчего Элиэль начинала хихикать. Потом она запела. Слов он не понимал, но мелодия была хороша. Эта девочка, похоже, здорово умеет петь.

Да и внешность у нее славная, хотя и далекая от классических канонов красоты: вздернутый нос и скорее курчавые, чем вьющиеся, волосы. Еще ее отличали живая улыбка и восхитительная самоуверенность. Он подозревал, что для своего возраста девочка не вышла ростом, но, возможно, местное население вообще не соответствовало европейским стандартам двадцатого столетия. Интересно, что с ее ногой? Рахит? В таком климате? Вряд ли!

Песня закончилась. Певица покосилась на публику – какова будет реакция? Эдвард похлопал, не зная точно, таковы ли здешние знаки одобрения. Оказалось, таковы: она поклонилась. Повинуясь импульсу, он улыбнулся и пожал ей руку. Девочка вспыхнула. Эдвард быстро отпустил ее, приписав это сценическим способностям мисс Элиэль. Впрочем, она уже достаточно взрослая для романтических переживаний. Он не имел ни малейшей склонности к растлению малолетних. Лет через пять-шесть… там посмотрим.

Пять или шесть лет? Пять или шесть дней назад он переправлялся через Ла-Манш на пароме. А теперь ему, похоже, всю оставшуюся жизнь придется провести в неизвестном мире, более экзотичном, чем все то, что могло прийти в голову Хаггарду или Киплингу.

Огромная зеленая луна, Трумб, исчезла. Маленькая светлая точка над закатным горизонтом называлась Иш – так сказала Элиэль. Потом девочка встрепенулась и показала на желтую звезду поярче. Это был Кирб’л. Судя по всему, увидеть Кирб’л считалось здесь честью или добрым знаком, или еще чем-то в этом роде. Кирб’л Тион, сказала девочка и махнула рукой в сторону города, Сусса.

Опять эти боги! Чтобы сменить тему, Эдвард спросил ее о доме и родителях. Она ушла от ответа и сама спросила его о том же. Они все еще объяснялись, по-детски лопоча и жестикулируя, и это могло перерасти в дурную привычку. Он решил дать себе еще один день, после чего настаивать на использовании верной грамматики.

Звезды сияли с обычной для тропиков яркостью. Эдвард различил низко над горами Большую Медведицу, а над ней – Арктур. Он спросил у Элиэль названия, и снова она уклонилась от ответа. Она никогда не признается в том, что не знает чего-то. Он подумал, какие еще планеты обращаются вокруг этого солнца, но не стал утомлять ее расспросами. Да он все равно бы не понял ответа. Он нашел Вегу и Южный Крест, потом повернулся и посмотрел вдоль оврага, прорезавшего просвет в стене деревьев. Там висел Кентавр, которого отец показывал ему, когда ему исполнилось всего…

Эдвард издал возглас изумления, заставивший Элиэль подпрыгнуть. Но это невозможно! Ведь это же земные созвездия!

Еще засыпая, Эдвард понял, что попал в беду. Его прихватило где-то за полночь. Стараясь не разбудить девочку, он выполз из палатки.

Не пить воду… но если ему придется провести в Соседстве остаток жизни, ему придется пить, а его внутренностям – освоиться с местными микробами. Он и раньше цеплял обычные для путешественников заболевания во Франции и в Германии и выжил. Но с инопланетными видами дела еще не имел. Чего бы ему сейчас не помешало – так это хорошей дозы кодеина. Без этого он, вполне вероятно, может свалиться с холерой.

К утру у него начался жар.

О том, чтобы выходить в этот день, не было и речи. Эдвард с трудом выбирался из палатки или заползал в нее, но в основном оставался снаружи. Он пытался успокоить Элиэль, но у него не хватало сил на объяснения. Девочка злилась, печалилась и молилась. Она притащила Эдварду напиться и сварила жидкий суп, который ему иногда удавалось есть понемногу. Ее заботливость была очень трогательной. Элиэль выказывала замечательное терпение, отгоняя от него мух. Правда, она очень переживала, что пришлось прервать уроки языка. Назавтра поправлюсь, думал Эдвард.

На следующий день жар усилился, и дело приняло опасный оборот. В первую четверть в Фэллоу он ухитрился подцепить все известные медицине детские болезни, к которым любому рожденному в Англии мальчишке полагалось бы иметь стойкий иммунитет. Его друзей в Ньягате все эти кори, свинки и скарлатины скорее всего убили бы. Все же он унаследовал способность сопротивляться английским болезням, да и организм его был покрепче, чем у большинства белых англичан. Но к Соседству он оказался совершенно не готов.

Эдвард то впадал в забытье, то вновь приходил в сознание. Он не хотел умирать здесь, так далеко от дома и всех, кого знал. Но где его дом? Не в Фэллоу. Не в Ньягате. Уж конечно, не у святоши Роли в Кенсингтоне. Вот потеха: ускользнуть из рук палача только затем, чтобы сдохнуть от лихорадки в чужом мире. Ох, Алиса, Алиса! Возможно, повернись все по-другому, он пал бы от немецкой пули, но и в этом было бы больше достоинства. Кажется, у Уэллса марсиане вымерли от земных микробов…

Маленькая Элиэль пребывала в растерянности, не зная, что делать. Он пытался сказать ей, что она и так делает все возможное, но не мог вспомнить ни слова из ее языка. Александр Великий мечтал покорять новые миры. Они тебя, Алекс, и убили.

О, отважный новый мир! Затерянный мир.

Он не хотел умирать.

Весь следующий день Эдвард становился слабее и слабее. Девочка приносила ему питье, смывала пот и держала его за руку. Он был ей несказанно благодарен, но не мог произнести ни слова. Эдвард слышал, как она бранила старого отшельника. Он пытался сказать ей, чтобы она бросила его и шла домой, к родителям. Бедная девочка не понимала английского. Королевского языка…

Огромный новый мир. Он умирает, так и не увидев ничего. А он так хотел найти Олимп и поговорить с людьми, знавшими отца.

К нему приходил Крейтон, он не знал, в бреду или наяву, и говорил о чужаках.

Приходил полный скорби мистер Гудфеллоу.

– Я ничего не могу поделать, Эдвард, – говорил он, комкая в руке свою бобровую шапку. – У меня нет здесь никаких полномочий.

Почему эта девочка все еще крутится вокруг него? У нее-то какой интерес в Эдварде? Право, очень забавно смотреть, как она управляется с этим старым Беном Ганном. Какой у нас сегодня день?

Этой ночью – которой по счету, он уже не помнил – джунгли содрогались от чудовищной грозы. А он вел бредовый спор с инспектором Лизердейлом, пытаясь убедить его, что чудеса происходят и в наши дни. Приходил бедный Волынка Боджли и заговаривал с ним о «Затерянном мире», спрашивая, чем закончилась книга.

Потом он оказался в тюрьме, где объяснял врачу, что его сломанная нога исцелена местным божеством из времен древних саксов.

Элиэль снова молилась.

– От этого все равно никакого толку! – упрямо повторял Эдвард, жалея, что девочка не понимает его.

– Ну, старина, этого никогда не знаешь наверняка, – говорил Крейтон. – Будем надеяться только, что никто нас не слышал. Я же говорил тебе, что они не боги, хотя ведут себя именно так. Но даже если кто и слышал, они не все чудовища.

– Ты поклонился от меня Руату? – спрашивал мистер Гудфеллоу.

Жар спал этой ночью. К утру Эдвард пришел в сознание, хотя был слаб, как новорожденный младенец. Он смотрел на лучи рассвета, пробивающиеся сквозь листву, и дышал свежим ароматом умытого мира. Он был счастлив уже тому, что жив.

Он надеялся остаться живым и дальше, хотя ясно было, что это не так-то просто. Дневной свет принес с собой облегчение. Где-то ночью, в бреду, он сообразил-таки, кто такой неприятель и почему Служба называет его Палатой.

Палата Ужасов, разумеется.

Молодость брала свое. Эдвард быстро выздоравливал. Только вчера еще он метался в безумном бреду, а сегодня уже сидел, пытаясь побриться нетвердой рукой. В этот же день Эдвард снова принялся за изучение языка. На следующий осилил короткие прогулки.

Порит припрятал большую часть провианта. Элиэль кричала и угрожала до тех пор, пока он не достал его. Ей нужна была еда для Д’варда – пусть набирается сил.

Ликуя, девочка показала ему строки «Филобийского Завета», где упоминалась она и где значилось его имя. В нескольких местах он именовался титулом, который Элиэль даже не пыталась перевести, но который, должно быть, означал «Освободитель» – Крейтон говорил ему об этом. Один раз Эдвард упоминался как сын человека по имени… Не самая удачная попытка приспособить к местному языку имя, несомненно уникальное в Соседстве. Впрочем, и этого оказалось достаточно, чтобы принести смерть родителям.

Эдвард знал, что Элиэль таит от него какие-то секреты. Когда хотела, она неплохо понимала его пиджин, дополняемый жестами. Как только он задавал неуместные, на ее взгляд, вопросы, на которые она предпочитала не отвечать, его речь почему-то сразу же становилась совершенно непонятной для нее и оставалась такой до тех пор, пока она не меняла тему.

Девочке не терпелось уйти отсюда. Эдвард предложил ей идти вперед, но она отказалась, за что он был ей очень благодарен. Он был обязан ей жизнью, но решиться на переход протяженностью в несколько дней, не восстановив силы, означало угрозу нового кризиса. Он попытался растолковать это ей.

Элиэль смогла объяснить причину спешки – у нее где-то были друзья, которые могли скоро уехать. Эдвард пообещал: он задержится здесь еще на день, стараясь гулять побольше для восстановления сил. Послезавтра они отправятся в путь.

 

50

На следующее утро Элиэль прошлась с Эдвардом на восток вдоль обрыва. Тяжело опираясь на посох сестры Ан, он мужественно дотащился до начала возделанных полей. Прежде чем отправиться в обратный путь, пришлось сделать передышку. Они одолели не больше двух миль, но Эдвард совершенно вымотался. Поэтому всю вторую половину дня он проспал.

Элиэль лежала на траве, отгоняла мух и гадала, как выступила Утиам в «Полемике Иронфейба». А остальные в своих сольных номерах? Интересно, как там сыграл Гим на своей арфе? Получил ли он золотую розу за красоту? То-то он смутится!

Еще она полистала «Филобийский Завет». Все это было совершенно непонятно. Элиэль нашла четыре упоминания о ней, о которых говорил Говер Посланник. С этим было проще, он пометил их в книге. Последовательность вряд ли много значила.

Стих 368. Важный стих, именно в нем говорилось о мытье и одевании. В стихе 401 Элиэль отводила «его» к отшельнику на исцеление. «Он» означало, несомненно, Д’варда.

Стих 475: «До начала Празднеств придет Элиэль в Суссленд с дочерью Ирепит. Миньон Зэца выследит Освободителя, но призовут его к покаянию». Ладно, это они уже сделали. Какой смысл в пророчестве после того, как ты его исполнила?

Единственное пророчество, касавшееся Элиэль, которого она до сих пор не исполнила, находилось в самом конце книги. Всего в книге было 1102 стиха, а она упоминалась в стихе под номером 1098: «Страшен суд Освободителя, низко падут недостойные от слов его. Кроток он и не скор на гнев. Приношения отвергнет он, от почестей откажется. И станет Элиэль первым искушением, а принц – вторым, но пробудят его мертвые».

Какой еще принц? Каким таким искушением? Большинство пророчеств было вроде этих – все они говорили о чем-то, только неясно, о чем. Вроде стиха 114: «И замыслят люди недоброе под священной горой. И свершат служители одного работу многих. И пошлют они к Д’варду, уста их сулят сладость. Слаще роз голоса их, слаще нектара, что манит алмаз-муху. Словом друга завлечен он на погибель, песней друга брошен в легионы смерти».

В книге отдельно говорилось о Д’варде и отдельно – об Освободителе, и ни разу не говорилось о том, что это один человек. Как не говорилось и о том, кого и от чего он должен освободить. Возможно, и Элиэль тоже упоминается там под другими именами.

Суссиане очень любят освободителей. Так, в этом году они ставили «Трагедию Трастоса» про Далтоса-Освободителя, героя древности, который предал смерти Трастоса Тирана, своего отца, и принес в Суссленд демократию. Это была замечательная трагедия, в ней участвовало много богов и богинь. Она понравится в Суссе. На Празднествах она запросто получит розу за лучшую пьесу… Вот только… Дольм Актер исполнял главные роли и в трагедии, и в комедии! Дольм Актер убит мечом сестры Ан. Ладно, Дольма мог бы заменить К’линпор, но тогда К’линпора придется заменять Гольфреном, а из Гольфрена актер, как из пня.

Сегодня шеядень, значит. Празднества закончатся завтра. Элиэль не хотелось думать об этом. Обычно труппа оставалась в Суссе и после Празднеств. Труппе-победительнице позволялось бесплатно играть в храмовом амфитеатре, и многие горожане приходили посмотреть выигравший спектакль. Часто эти представления приносили им больше денег, чем все остальные за год. Но без Дольма им не поставить ни «Варилианца», ни «Трастоса», только комедии масок. А если они не завоюют розу, им не разрешат играть в амфитеатре.

Иными словами, труппа Тронга скорее всего уедет на следующий же день, пяткадень, и вряд ли Д’вард попадет в Сусс до этого срока. А стоит труппе пересечь Монпасский перевал, и она может оказаться где угодно в Джоалленде.

Элиэль может вообще не дойти с ним до Сусса, ведь у нее нет денег заплатить пошлину при входе на мост в Нотби.

Вот! Она перевернула страницу «Завета» – вот еще раз встретилось имя Д’варда.

«И станет Д’вард Тионом. Вдохновит он короля, завоюет души людей. И станет Д’вард отвагой».

Во имя Тиона, что это все значит? Она не нашла ни намека на то, что это имеет отношение к Освободителю. Что за невнятица! Ладно, по крайней мере это доказывает, что она правильно поступит, если отведет Д’варда в храм Тиона.

 

51

Они собирались выйти на заре следующего дня, чтобы до жары уйти подальше. Эдвард представления не имел, какие опасности поджидают его в мире: работорговцы, банды журналистов или рыцари в латах, вызывающие случайных прохожих на поединок? Придется во всем положиться на Элиэль – пусть ведет его в безопасное место или куда там она собирается его вести. Совершенно очевидно, что у нее имелись какие-то планы, и они требовали серьезной подготовки и долгих споров со старым Поритом.

Какими бы ни были эти планы, ему придется следовать им. Не может же он провести остаток дней в палатке среди джунглей, тем более когда идет война, в которой должен сражаться и он.

Судя по одежде, позаимствованной в багаже покойного Говера, обыкновенное одеяние в Суссленде состояло из серой рубахи с яркой вышивкой на груди или плечевых лямках. Элиэль добавила к такой рубахе свою импровизацию. На груди она нашила похожий на солнце кусочек белой ткани, вырезанный из мешка для муки. Чуть ниже, по сторонам вышила зеленый молот и красный перечеркнутый круг, а еще пониже, но ближе друг к другу – желтый треугольник и синюю звезду. Цвета были очень важны – не найдя ничего зеленого для молота, она не пожалела куска драгоценной палатки. Это охранительное творчество предназначалось Эдварду. Он решил, что любое произведение, настолько лишенное смысла, должно быть очень святым.

В этот вечер Элиэль повторила свои инструкции серьезно и настойчиво – маленькая оборванка, сидевшая, скрестив ноги, на камне и назидательно уставившая в него палец. Он будет «божьим человеком», странствующим от храма к храму – другими словами, паломником, – и не должен ни с кем говорить. Все переговоры она берет на себя. Он не понял, кем будет Элиэль – провожатой, ученицей или помощницей, но все казалось логичным и обоснованным. Он – лама, она – чела. Его единственным средством общения будет благословляющий жест, и Элиэль заставила Эдварда как следует выучить его.

Идея казалась неплохой и могла избавить его от серьезных неприятностей в случае, если он привлечет к себе внимание полиции или кто у них тут. В Соседстве вряд ли найдется британский консул, который сможет взять тебя на поруки или пригрозить послать канонерки. С другой стороны, все известные ему культуры одинаково относились к физически крепким молодым мужчинам. Наиболее распространенное мнение гласило, что лучшее занятие для таких – честный труд или военная служба. Фарс с паломником мог сработать, будь он постарше, но Эдвард боялся, что будет выглядеть в подобном амплуа несколько подозрительно. И будь на то его воля, он не доверял бы советам старого Порита, бывшего жреца. Однако, поскольку лучшего плана все равно не было, Эдвард согласился стать божьим человеком. Он надеялся только, что ему не придется совершать никаких священных ритуалов. Публичного самобичевания, например.

Еще до рассвета путники вылезли из палатки и перекусили на скорую руку. Потом спустились к пещере попрощаться с Поритом. Элиэль даже поцеловала отшельника, чем привела его в ужасное смущение. Старый безумец сделался гораздо богаче, чем был до ее появления. Ведь он получил в наследство все добро из палатки. При первой встрече старик недолюбливал Эдварда, расставались же они почти друзьями.

Эдвард не знал, как здесь относятся к рукопожатию. Но не целовать же это старое пугало? Он решил ограничиться поднятой ладонью с растопыренными пальцами – отрепетированным жестом благословения. Мгновение отшельник оцепенело смотрел на него, потом пал на колени и склонил голову.

Элиэль с Эдвардом удивленно переглянулись и, еле сдерживая смех, поспешили убраться. Выйдя на берег, они оглянулись. Старик все стоял на коленях, словно в мольбе.

Эдвард шагал по лесной тропе, Элиэль шла впереди. Кроме рубахи паломника, на нем были сандалии и дурацкая китайская шляпа из соломы, похожая на колесо, – из запасов покойного Говера. Он опирался на трость, принадлежавшую раньше какой-то женщине по имени Ан. Как объяснила Элиэль, именно она убила второго Жнеца. Правда, Эдвард так и не понял пока, кем она была и как умерла.

Он решил, что, если повезет, осилит миль пять. Если не повезет, он скоро узнает, что здесь делают с бродягами: посылают чесать паклю или ровнять дороги. Он уже обнаружил первый изъян такого, казалось, безупречного плана Элиэль: согласно правилам игры, ни он, ни она не должны были брать в дорогу никаких припасов. Но когда Элиэль отвернулась, он все же сунул в карман бритву и кругляш мыла.

Поравнявшись с разрушенным храмом, Эдвард почувствовал, что кожа покрылась мурашками. Жуткое ощущение, знакомое по собору в Винчестере и по Стоунхенджу. Невозможный сплав холода, тьмы и тайны. Он вспомнил, как Крейтон говорил, что всегда распознает виртуальность в Соседстве. Возможно, на чужаков это действует еще сильнее, а Эдвард был здесь чужаком.

Работают ли переходы в обоих направлениях? Он еще помнил ключ. Он без труда смог бы изготовить примитивный барабан. Но приведет ли этот ключ обратно в Стоунхендж? Или в какой-то другой мир? И даже если он осмелится рискнуть и вернется в Стоунхендж, он явится туда без гроша и нагишом. Инспектор Лизердейл наверняка уже выписал ордер на арест. Выпутаться из этого будет довольно затруднительно.

Наконец храм остался позади. Дальше тропа сделалась чище и через милю вывела их из леса к полуразрушенной монументальной арке. Несмотря на протесты Элиэль, Эдвард не удержался и осмотрел ее. Когда-то арка служила опорой подвесного моста. Обрывки ржавых цепей до сих пор свисали с нее, а на противоположном берегу каньона виднелись руины второй арки. Доведись ему увидеть такие руины на Земле, он решил бы, что они относятся к Римской эпохе. Здесь же они, возможно, моложе. Ясно, что ни один путешественник не пересекал тут Суссуотер уже несколько столетий.

Древняя дорога, что вела сюда, еще сохранилась – она шла от реки на юг через странно бесформенное поселение, поля, деревья, развалины и крестьянские домики. Все еще спали, и ничто не мешало ему болтать с Элиэль. Вскоре Эдвард узнал, что селение называется Руатвиль. Он уже знал, как обозначаются в местном языке населенные пункты – деревни вроде Нотби, маленькие городишки вроде Руатвиля, столицы вроде Сусса. Он подозревал, что даже столица покажется ему маленькой. Лондон или Париж заняли бы всю долину.

– Хелло, Руат! – произнес он по-английски. – Мистер Гудфеллоу велел передать тебе поклон.

Элиэль, нахмурившись, покосилась на него. Ее шляпа свалилась, и они оба засмеялись.

Эдвард чувствовал себя очень странно, шагая под тропическим солнцем, в простой крестьянской одежде, но он прожил в этом новом мире уже семь дней, и ему не терпелось увидеть как можно больше.

Когда они миновали развалины Руатвиля, в поля уже вышли крестьяне в таких же шляпах-кули, как у него. Люди проходят через переходы, животные – нет. Значит, все виды живности должны быть местными. Он видел вьючных животных и стада других, возможно, съедобных. Они отдаленно напоминали волов и коз. Эдварду даже показалось, что он узнает гусей, но вместо перьев они были покрыты шерстью. Растительность была ему незнакома, но смотрелась бы вполне уместной и в земных странах.

Больше всего его поразил вид человека, несущегося верхом на спине чего-то, напоминающего страуса. Всадник промелькнул и скрылся раньше, чем Эдвард успел рассмотреть его. Вскоре с юга навстречу им проскакали еще двое. На этот раз Эдвард успел заметить, что их скакуны (или бегуны) покрыты шерстью и подкованы. Они передвигались с замечательной скоростью. Элиэль сказала, что это «мотаа». Эдвард отложил их у себя в памяти как «моа», хотя они, очевидно, были не птицами, а млекопитающими. Он изо всех сил старался и думать на местном языке, но получалось пока неважно.

Дорога представляла собой колею в красной грязи, заросшую травой. Выгоны отделялись друг от друга живыми изгородями, но сколько он ни смотрел, не видел ни колючей проволоки, ни очков, ни паровых машин. Он не верил больше в пистолет Крейтона – теперь у него имелась другая теория, объясняющая смерть Жнеца. Но, может быть, культура Руатвиля не отражает всех достижений цивилизации Соседства? Пришелец с другой планеты, попавший во внутренние районы Китая или в африканскую деревню, не увидит ни автомобилей, ни телеграфных проводов.

Им не встретилось ни полицейских, требующих показать документы, ни разбойников с большой дороги, предлагающих выбор между кошельком или жизнью. До сих пор местное население просто игнорировало их – крестьяне в поле, пастухи, возницы. Единственным исключением стали несколько пешеходов, которые брели навстречу. Они смотрели на божьего человека с удивлением и неодобрением, а иногда и с открытой издевкой. Эдвард попробовал одаривать их своим благословением, но это вызывало лишь смех и двусмысленные реплики. Ему удалось сохранить безразличное выражение лица, но он все больше уверялся в том, что восемнадцатилетний пророк выглядит не более убедительно в Соседстве, чем на Земле. Ему не помешала бы седая борода Порита.

К своему стыду, Эдвард скоро обнаружил, что с трудом поспевает за хромым ребенком. Возможно, одна нога у Элиэль и была короче другой, но шагала она быстрее его. Интересно, почему она не носит башмак с толстой подошвой – это сделало бы ее походку ровнее.

Дорога вела на юг. Но им-то надо на север! Эдвард понял, что они делают солидный крюк. Возможно, это было связано с редкими мостами через реку. Еще через пять или шесть миль силы оставили его. По счастью, именно здесь дорога пересекала небольшой холм, на вершине которого росла купа деревьев, напоминавших огромные зонты и отбрасывавших на землю бархатную тень. Элиэль состроила недовольную гримаску, но согласилась дать ему отдохнуть.

Примерно через час они двинулись дальше и немного погодя оказались на развилке. Элиэль повернула на восток. Вскоре дорога привела к быстрой реке. Молочный цвет воды указывал на ее ледниковое происхождение. Подобные реки Эдварду доводилось видеть в Альпах. Он снова выбился из сил, ноги дрожали. Вдобавок еще разболелись зубы, а непривычная обувь натерла ноги.

– Отпочинок! – Эдвард хотел сказать «привал». Слабость действительно выкачала из него все силы.

Элиэль нахмурилась:

– Не говорить!

– Не говорить, – устало согласился он. Меньше всего ему хотелось сейчас напрягать мозги для разговора.

По цепочке выступающих из воды камней девочка провела его в маленькую рощицу на противоположном берегу. В ее тени уже расположились на полуденный отдых несколько групп путешественников. У дороги стояли две запряженные волами телеги, под деревьями паслись на привязи несколько странных двуногих моа. Сторожевые псы, напоминавшие скорее лохматых котов-переростков, охраняли стадо похожих на коз созданий. Под деревьями росли усыпанные цветами кусты. Почти все цветы были красными. Он еще в Руатвиле обратил на это внимание. Здесь многое напоминало Кению – там тоже голубые и желтые цветы встречались относительно редко. От костров поднимались аппетитные запахи.

Элиэль указала ему на бревно у незанятого кострища. Ну что ж, присядет он с удовольствием. Казалось, он вот-вот услышит, как его усталые колени вздохнут с облегчением. Все тело болело, почти как в первый день. Он обгорел на солнце, и его трясло от усталости.

Только ли от усталости? Эдвард с опаской огляделся по сторонам. Древесные стволы… От чего же так бросает в дрожь?.. Снова виртуальность! Эта роща, место отдыха – узел. Не такой мощный, как храм в Руате или Стоунхендж, но все же достаточно сильный, чтобы по коже забегали мурашки. Он не видел ни строений, ни развалин. Остается только надеяться, что здесь не обитает какой-нибудь местный дух.

Элиэль, прихрамывая, подошла к самой большой группе проезжих – она состояла из восьмерых мужчин, занятых едой и разговором. Мужчины прервали беседу и уставились на нее. Потом оглянулись, хмуро осмотрев ее спутника-паломника.

Нимало не смутившись, Элиэль разразилась речью, из которой Эдвард не понял ни слова. Один из мужчин сердито крикнул что-то, жестом отсылая ее прочь. По виду трудно было определить род их занятий. Двое помоложе носили только набедренные повязки, остальные – обычные серые рубахи. Соломенные шляпы лежали на траве рядом с ними. У каждого на поясе висел нож, и все щеголяли бородами. Если бы не одежда, их можно было бы принять за итальянских крестьян.

Однако Элиэль не так-то просто было обескуражить. Девочка продолжала свой монолог, время от времени делая драматические жесты в сторону Эдварда, – она, несомненно, объясняла, какой он святой и вообще положительный. Сам-то он не чувствовал себя слишком святым и положительным. Он чувствовал только, что проголодался и невыносимо устал. А дырки в зубах мучили его не меньше, чем сбитые ноги.

Один, помоложе, произнес что-то остроумное, и остальные расхохотались. Старший, седобородый, снова закричал на нее. Они говорили на странном языке, совсем не на том, которому Элиэль учила его. Этот звучал гортаннее, но Эдвард все же распознал одно или два слова и решил, что это скорее диалект. Речь девочки становилась все более резкой и настойчивой. Седобородый встал и угрожающе двинулся на нее. План выбить милостыню для святого человека явно не срабатывал. Что ж, спасибо за попытку.

Отказавшись от надежды на завтрак, Эдвард тоже поднялся. Он шагнул вперед и положил руку на плечо Элиэль. Девочка вздрогнула и замолчала. Он собирался увести ее, но Элиэль не тронулась с места. Из-за этого жест его показался жестом поддержки и защиты. Они вдруг оказались лицом к лицу с седобородым. Тот угрожал больше не ребенку, а мужчине моложе и выше его самого. Но и отступать он, видимо, не мог.

Судя по внешности, Седобородый был тертый калач. Его лицо казалось почти черным от загара, а в морщинах собралась красная дорожная пыль. Плечи были впечатляюще волосатыми и мощными, глаза налились кровью и имели самый угрожающий вид. Он презрительно произнес что-то. Его слова остались не более понятными, чем если бы он говорил по-китайски, но, судя по тону, это явно означало, что некоторым молодым бездельникам лучше бы пойти поискать себе достойную работу, пока не схлопотали колотушек. Спутники седобородого радостно загоготали в знак одобрения.

«Нет, право?» Прежде чем сам он это осознал, брови Эдварда вызывающе приподнялись. Он не намерен выслушивать такие замечания – что бы там ни говорилось – от шайки бродячих оборванцев. «Не давай им понять, что боишься их…»

Слишком поздно до него дошло, что полученное в Фэллоу воспитание может сыграть с ним плохую шутку. Его одежда не слишком соответствовала роли молодого джентльмена, а его оппоненты были вовсе не непокорными британскими подданными. Да и сам он не губернатор его величества, за которым незримо стоит мощь Британской Империи. Он даже не сын Бваны из Ньягаты. Он именно тот, за кого его принимают эти люди, – нищий. Да, сейчас утонченные манеры закрытой школы могут оказаться совершенно неуместными.

А жаль! Отступить теперь значит только усугубить ситуацию.

Он уверенно встретил взгляд Седобородого: «Ну что ж, давай, действуй!»

Седобородый выкрикнул что-то еще.

«Неужели? Нет, вы что-то сказали?»

На изборожденном морщинами лице седобородого явственно проступило сомнение. Может, он просто никогда еще не видел голубых глаз? Он спросил что-то.

Эдвард молчал. Элиэль тоже. Сомнение сменилось озабоченностью. Седобородый повернулся, быстрыми шагами подошел к костру и вернулся, неся палку с нанизанным на нее куском жареного мяса. Элиэль выхватила палку из его рук и решительным жестом потребовала еще. Другой мужчина принес еще.

Эдвард благодарно кивнул и одарил их своим благословением. Оба мужчины приложили ладони к груди и низко поклонились с видимым облегчением.

Божий человек вернулся на свое бревно, стараясь не хромать в тесных башмаках. Он сел не раньше, чем удостоверился в том, что опасность миновала. Он привлек к себе внимание всех расположившихся здесь на привал. Элиэль подошла и остановилась рядом с ним. Ее лицо было бледнее обычного, но она украдкой хитро подмигнула ему. Он хранил бесстрастное выражение лица, решив, что так будет спокойнее.

Однако сразу же к ним подошел парень помоложе и, преклонив колена, поднес Элиэль миску каши. Другой принес флягу воды. Один за другим мужчины опускались на колени, чтобы получить благословение божьего человека. За ними потянулись люди от других костров. Вскоре у ног почтенного паломника возвышалась груда снеди, достаточная для небольшого пиршества.

Каждый раз, когда Элиэль бросала на него взгляд, ее глаза раскрывались шире и шире. Эдвард хранил полную невозмутимость, словно ничего другого и не ожидал. Наконец он понял, чего от него ждут, и уселся, дав всем понять, что удовлетворен. На этом поток приношений иссяк. Он и так собрал достаточно провизии, чтобы накормить целый монастырь изголодавшихся монахов.

У него давно уже слюнки текли. Эдвард впился зубами в мясо, восхитительно вкусный теплый жир потек по подбородку. Про зубную боль он даже не вспомнил.

Телега Седобородого была доверху загружена чем-то напоминавшим мелкую синюю морковь. Не самый удобный трон. Эдвард кое-как угнездился на нем и, скрестив ноги и нахлобучив на голову шляпу, проделал путь до Филоби с максимально возможным комфортом. Стараясь хранить подобающий святому невозмутимый вид, он вцепился в свой посох и совсем не по-святому истекал потом под полуденным солнцем. Элиэль сидела рядом с возницей и, задравши нос, рассказывала ему что-то. Бог знает, чего она там ему наговорила. Пару раз Эдвард уловил в ее рассказе свое имя. Ее религиозные взгляды начинали казаться ему вполне терпимыми. Элиэль то и дело оборачивалась, чтобы что-то сказать Эдварду, но он редко понимал больше пары слов. «Мигафило» было одним из них.

Вскоре телега подъехала к еще одной речке. Одолев брод и пологий подъем на холм, они оказались в чистенькой деревушке. Тут и там виднелись чистенькие беленькие домики с красными черепичными крышами. Похоже, это и было то самое Филоби или «Мигафило», родина пророчества. Деревня состояла из нескольких узких улиц и полусотни домов. В воздухе стоял запах гари. Несколько домов сгорело – судя по всему, совсем недавно, поскольку восстановительные работы были в самом разгаре. На улицах толпилось больше народа, чем можно было ожидать в это время дня. Они не без интереса пялились на паломника в телеге.

Но вот глазам путников открылось куда более серьезное разрушение. За деревней высился небольшой конический холм, утыканный почерневшими древесными стволами. Когда телега подъехала ближе, Эдвард ощутил знакомые уже признаки виртуальности. Несмотря на жару, его пробрал озноб. Этот холм был еще одним узлом и священным местом. Должно быть, именно здесь появился на свет «Филобийский Завет», и теперь это место было уничтожено огнем. Среди обугленных стволов священной рощи тут и там виднелись почерневшие развалины зданий. Из рассказов Крейтона выходило, что этот хаос – дело рук Палаты, пытающейся разорвать цепочку. Удар здесь нанесли те же люди, что сеяли смерть в Ньягате. Убийцы его родителей. Враг, добивающийся его смерти.

Здесь их пути с Седобородым разошлись. Святой паломник царственно сошел с морковки. Ощущая себя полнейшим шарлатаном, Эдвард возложил ладонь с растопыренными пальцами на лоб мужчине. Должно быть, это считалось исключительной честью – когда старый грубиян поднялся на ноги, на его покрытых дорожной пылью щеках пролегли глубокие борозды от счастливых слез. Он бормотал слова благодарности, прижимая к груди соломенную шляпу.

Эдвард повернулся и бодро зашагал за своей маленькой провожатой. Он не видел ее лица и не знал, о чем она задумалась. Не похоже на Элиэль так долго хранить молчание.

Они шли по узкой улице, полной людей, и почти все кланялись ему. Несколько женщин упали на колени. Он отвечал ставшим уже привычным благословляющим жестом и видел, как светлеют лица.

Было во всем этом что-то странное! Его бледное лицо не так уж и отличало его от окружающих. Далеко не все встречные имели темные глаза или смуглую кожу. Он видел и каштановые, и рыжеватые волосы. Он видел карие глаза и серые глаза. Возможно, голубые глаза, как у него, – редкость, но не такая, чтобы служить причиной столь уж сверхъестественного почитания. По местным меркам рост его считался высоким, но опять же не каким-то необычайным. И главное, он же так молод. Почему тогда его наряд паломника вызывает у людей такое уважение? Или жители Филоби верой превосходят обитателей Руатвиля?

Нет, перемена произошла, когда он в роще встретился с Седобородым. Это противостояние добавило ему уверенности в себе. Это так. В то же время он понемногу начинал верить в свои самые дикие предположения.

Эдвард не мог обратиться за разъяснениями к Элиэль, ибо крутом были люди, а паломник не должен говорить. Даже за деревней им то и дело встречались группы путешественников – не успевали они разойтись с одной, как появлялась другая. Все направлялись на юг, и он не мог этого понять. Он-то шел не в ту сторону!

Не все встречные были крестьянами. Богато одетые люди разъезжали на быстроногих моа или в колясках, запряженных животными. Эти звери – ростом с пони – напоминали борзых. Многие из паломников носили цветные хламиды и балахоны, и Эдвард решил, что это жрецы и жрицы. Даже они встречали его знаками уважения: сложенными руками, прикосновениями ко лбу или груди. Он отвечал своим пятипалым благословением, и никто не объявил его самозванцем.

Путешественники заметно отличались от местных. Он видел кожу разного цвета, даже светлые волосы и глаза, не уступающие его голубизной. Один или два сошли бы за саксов или скандинавов. Другие скорее напоминали арабов или индусов. Да и одежда отличалась разнообразием: туники и мешковатые штаны вроде турецких шаровар, длинные рубахи, просто набедренные повязки. Мужчины встречались бородатые, чисто выбритые или усатые. Носы могли быть прямыми или крючковатыми, гонкими или мясистыми. Население Соседства представляло собой смешение европейских типов. Но это и понятно. Говорил же Крейтон, что большая часть европейских переходов связана с территорией, которую он назвал Вейлами. Разумеется, расовые черты будут близкими, если люди тысячелетиями перемещались в обе стороны.

Совершенно зачарованный, Эдвард шагал по пыльной дороге. Жара, пот и насекомые были помехами, но терпимыми. Он с любопытством разглядывал возделанные поля, изгороди, стада, дома. Многие деревья стояли на ковре из опавших лепестков – в Англии был август, но в Вейлах еще царила весна.

Навстречу им проехал верхом на моа отряд из шести вооруженных мужчин. Приблизившись, вожак выхватил меч. На мгновение мышцы Эдварда напряглись, но воин лишь отсалютовал ему клинком и проехал мимо.

Вдруг Элиэль, придержав шляпу, подняла голову и посмотрела на него. Ее лицо раскраснелось.

– Отдых? – взмолилась она. Девочка задыхалась, ее рубаха была мокрой от пота.

Эдвард был настолько поражен и растерян, что едва не нарушил свой обет молчания. Кивнув, он замедлил шаг, одновременно благословляя двоих встречных монахов. Элиэль доковыляла до ближнего клочка тени и рухнула на траву. Эдвард догнал ее, но уселся с большим достоинством. Он и забыл, что его ноги намного длиннее ее. Он же совершенно загонял бедняжку! Как он мог быть таким невнимательным! И почему она не остановила его раньше? Похоже, прошла не только зубная боль. Физические силы восстановились тоже.

Двое хорошо одетых мужчин остановились рядом с ними и предложили фляги с водой, почтительно осведомившись о здоровье божьего человека. Элиэль отвечала им на том же гортанном диалекте, судя по всему объяснив, что они устали. Те понимающе кивали. В знак благодарности за питье Эдвард отпустил их с благословением.

Какой бы ни была его магия, она действовала и на Элиэль. Девочка смотрела на своего спутника со странной смесью страха, радости и восхищения.

Дождавшись просвета в веренице людей на дороге, он рискнул задать ей вопрос:

– Что много людей ходить?

Она ответила долгим рассуждением о боге Тионе и городе Суссе, но он не понял почти ничего и не имел больше возможности спросить. Похоже, она знала причину этой миграции и считала ее вполне естественной, так что Эдвард мог расстаться с теориями насчет чумы или набега воинственных горцев. Лучше уж подождать и увидеть все своими глазами. Он надеялся, что девочка скоро придет в себя и они продолжат путь.

Еще полчаса ходьбы – и они достигли Ротби, очень похожую на Филоби, только немного больше. Жители деревни выказывали молодому паломнику такое же уважение и так же радовались, получая его благословение. Да, он производил нужное впечатление.

Мост у Ротби поддерживался огромной металлической аркой. Она казалась близнецом той, что в Руатвиле. Вторая арка высилась на противоположном берегу каньона, в нескольких сотнях футов от первой. Позеленевшие от времени цепи поддерживали деревянную проезжую часть, достаточно широкую, чтобы пропустить телегу. По мосту тянулся непрерывный людской поток, но мало кто направлялся на север – черт, хотелось бы все-таки Эдварду понять этот дисбаланс! – так что в очереди к массивным деревянным воротам на мост перед ними почти никого не было. Впрочем, Эдвард успел разглядеть процедуру пропуска на мост. Главную роль в ней играли люди в металлических шлемах и кожаных доспехах, собиравшие плату.

Элиэль взяла его за руку и предостерегающе сжала.

Тьфу! Само собой разумеется, у святого паломника, принявшего обет молчания, не может быть денег.

Впрочем, он мог бы найти какого-нибудь богача, способного оплатить его проход по мосту.

Он успокаивающе положил руку на плечо Элиэль. Они подошли к воротам. Плату принимали два стражника. Один тщательно пересчитывал монеты и кидал их в кожаный мешок, а второй присматривал за первым. Иногда обоим приходилось попробовать монету на зуб, прежде чем принять окончательное решение. Трое других стражников сидели на скамейке в тени, лениво переговариваясь. Все пятеро были вооружены мечами.

Крестьянин с женой отсчитали монеты и прошли на мост. Эдвард с Элиэль были следующими. Стражник протянул заскорузлую руку.

Эдвард смерил его взглядом, обязывающим к уважению.

Солдат в недвусмысленных выражениях потребовал денег. Эдвард молчал.

Солдат нахмурился и, поколебавшись, посмотрел на своего напарника. Тот в свою очередь оглянулся и сказал что-то троим сидящим на скамейке. Солдат, сидевший слева, и тот, что посередине, не сговариваясь посмотрели на сидевшего справа. Военная дисциплина явно не менялась от одного мира к другому.

Сидевший справа был мужчиной бычьего сложения. Взгляд, который он бросил на юного пророка, не оставлял сомнения – ничто на свете не доставит ему большего удовольствия, чем возможность заполучить того под свое командование хотя бы на несколько часов. Эдвард ждал. Долго, нестерпимо долго. Он нутром ощущал вызов и противостояние, как это было в той роще утром.

Потом командир встал – двое солдат за его спиной немедленно вскочили, – спустился на четыре ступеньки, как бы для того, чтобы поближе посмотреть на голубые глаза Эдварда. Он топнул ногой, пролаял какой-то приказ, и весь его отряд вытянулся в струнку. Командир отдал честь. Эдвард благословил его и повел Элиэль через ворота на мост.

«Когда я вырасту, – думал он, – стану папой римским».

Каньон в этом месте заметно сужался. Стены его казались отполированными потоком. Собственно, вода подмывала северный берег, а это означало, что в один прекрасный день мост в Ротби может обрушиться. Глубина каньона превышала его ширину, и сама река терялась в глубокой тени. Ее шум – угрожающий рокот бурного потока – ощущался скорее подошвами ног, чем слухом. Цепи негромко поскрипывали. Многие доски требовали замены, а посередине настила то и дело зияли угрожающие проломы. Эдвард решил, что, оказавшись на том берегу, постарается по возможности на нем и остаться.

Люди уступали ему дорогу и кланялись. Возница на телеге остановил вола – непростая задача, ибо настил в этом месте шел под уклон. Стража у северных ворот отсалютовала проходившему мимо них паломнику.

Справа от дороги стояло несколько домов, слева росла роща – судя по всему, еще одно место для отдыха. Многие уже устраивались на ночлег, растягивая палатки и разводя костры. После полуденного пиршества Эдварду казалось, что он не проголодается еще несколько дней. Да и ноги его, похоже, обрели второе дыхание – он с удовольствием шел бы и дальше, но девочка опять захромала сильнее и была бы рада отдохнуть. Она без возражений свернула за ним к роще.

На этот раз Эдвард не почувствовал признаков виртуальности. Пусть и не узел, но роща все равно манила странников в свою прохладную тень. Меж деревьев росли кусты, усыпанные цветами всех оттенков красного: от оранжевого до почти фиолетового. Собственно, такой куст мог представлять собой один большой цветок величиной с кресло. Рядом с ними паслось с полдюжины моа, и Эдвард решил подойти посмотреть на этих любопытных…

– Элиэль! – крикнул какой-то мужчина и побежал к ним.

Элиэль взвизгнула. Она схватила Эдварда за руку и потащила назад.

– Жнец! – взвизгнула она. – Жнец!

Эдвард не тронулся с места. Он пытался разглядеть так напугавшего ее человека. Увидев испуг девочки, незнакомец остановился. Он стоял футах в двадцати от них. В его внешности не было ничего угрожающего: высокий, выше большинства местных, возраст – около тридцати. И никакого оружия. Наоборот, даже в том, как он стоял, ощущалась некоторая беззащитная неуклюжесть. На нем были желтая накидка и свободные штаны до колен.

– Жнец! – продолжала всхлипывать Элиэль и все тянула его прочь.

А он не видел никакой опасности. На лице этого человека читалось что угодно – боль, страх, но никак не угроза или жажда причинять боль. Незнание языка и роль, которую он продолжал играть, не позволили Эдварду спорить с девочкой, но физически он был гораздо сильнее, чем она. Без особого труда таща ее за собой, он шагнул вперед.

 

Акт пятый

Ансамбль

 

52

– Такой у них обычай, у дочерей, – горько сказал Дольм Актер. – Ирепит ведь богиня покаяния.

Они сидели втроем на земле вокруг погасшего очага – круга закопченных камней на земле. Это был уютный уголок рощи, почти полностью отгороженный от остальных цветами. Элиэль держалась поближе к Д’варду – она не очень-то доверяла бывшему Жнецу.

И все же Дольм изменился. Его лицо казалось изможденным. Да и сам он заметно похудел. В волосах появились седые пряди, которых она тоже не помнила. Глаза покраснели, и под ними легли темные круги.

– Я думала, ты умер, – пробормотала она. – Меч двигался сам собой. Я держала его обеими руками, а сестра Ан – одной, и все же он двигался сам собой.

Дольм застонал и закрыл лицо руками:

– Он не коснулся меня.

– Я и не почувствовала, что он коснулся тебя, – призналась Элиэль.

Д’вард внимательно слушал их разговор, но она не знала, много ли он понимает. Они говорили на джоалийском, которому она его учила, и его ярко-голубые глаза перебегали с нее на Дольма и обратно, но многого он еще не понимал, это точно. Он продолжал играть роль паломника, держась спокойно и уверенно. Каждый раз, когда Элиэль смотрела на него, он ободряюще улыбался.

– Разве ты не слышала, что сказала сестра? – спросил Дольм. – Она взяла мой грех на себя, а потом я увидел…

– Что увидел?

– Увидел, во что превратился, чем занимался.

– Так ты правда теперь не Жнец?

Он кивнул, пряча глаза.

Она посмотрела на Д’варда. Тот кивнул в знак того, что понимает.

– Как все прошло на Празднествах? – спросила она.

Дольм выпрямился, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

– Катастрофа! Нет, Утиам получила розу за свой монолог.

– Хвала Тиону! – Элиэль захлопала в ладоши.

– Но только она. Понимаешь, я опоздал туда. – Дольм сокрушенно покачал головой. – Мне было приказано отправиться в Руатвиль.

– Приказано?

– Приказ Зэца. Когда мы прибыли в Филоби, я ушел из труппы, никому ничего не сказав. Приказы Зэца важнее всего остального. Мне было велено встретиться с еще одним… собратом.

– Тем, кого убил этот Критон?

Он кивнул, уставившись в камни очага.

– Я не знаю, как его звали. Следующей ночью я был в Святилище. Ты сама знаешь.

– Но если ты остался жив… – сказала она, рассуждая вслух, – значит, это ты убрал трупы?

Он снова кивнул.

– Я похоронил монахиню – вырыл могилу ее мечом и голыми руками. Наверное, это все, что я мог для нее сделать. Остальных сбросил с обрыва. Я поискал тебя, не нашел и решил, что ты ушла куда-то с Освободителем. – Он покосился на Д’варда, раздраженно хмурившего брови.

– А что потом? – нетерпеливо спросила Элиэль.

– Я отправился в Сусс, – неохотно сказал Дольм. – И опоздал. Они показывали «Варилианца» – он легче. К’линпор взял мою роль, а Гольфрен – его.

– Ох, нет!

– Ох, да.

Ужас какой! Даже безмозглый як и то сыграл бы лучше Гольфрена, каким бы хорошим музыкантом тот ни был.

– Ну и что они теперь делают?

Дольм подобрал прутик и бесцельно ковырял остывшие угли.

– Голодают.

– Голодают?

– Ну, почти. Жрецы в Нарше забрали все их деньги. Им не хватает даже на то, чтобы уехать из Суссвейла, Элиэль. И это все я виноват!

Безумие какое-то!

– Но ведь ты вернулся. Они могут хотя бы давать представления, верно? Их хорошо знают в Суссе! Наверняка…

– Я не могу больше играть! – выкрикнул Дольм и от отчаяния спрятал лицо в коленях. – Вчера Тронг выгнал меня.

– Не можешь играть?

– Не могу. Это ужасно! Я забываю реплики, у меня ноги заплетаются. Все, все пропало!

Элиэль снова посмотрела на Д’варда. Тот пожал плечами, явно потеряв нить.

– Ну и что они?

– Ищут мне замену, – ответил Дольм, не поднимая головы. – Как только новичок выучит мою роль, они будут давать «Варилианца».

Элиэль вздохнула. Это и правда ужасно.

– А что Ама…

Выражение муки на лице Дольма сказало девочке, какая она безмозглая, бессердечная дура.

– Неужели ты думаешь, что я сказал ей? – горько вздохнул он. – Или кому-нибудь из остальных?

Как странно! Ей было жалко его сейчас. Такого Дольма она еще не знала.

– Что же ты им сказал все-таки?

– Что загулял в кабаке. – Он глухо засмеялся. – Лучше уж пусть меня считают пьяницей, чем убийцей-маньяком.

– Ох… Я не скажу им, Дольм. Я знаю, что сую нос куда не надо, но я могу хранить секреты, если захочу.

– Я знаю, что можешь, Элиэль. Спасибо… Спасибо большое. Теперь уже все равно, они не увидят меня больше, но мне так легче… не знаю, почему.

Вечер будет холодный – она покрылась гусиной кожей.

– А кто выиграл золотую розу?

Он пожал плечами:

– Какой-то смазливый парень.

– Ты не помнишь, как его зовут?

– Нет. Музыкант, кажется… Там была какая-то история – судьи посоветовали ему выбросить лиру в реку и пойти к главному жрецу. У него единственного есть шанс, сказали они. А что?

– Я встречала мальчика по имени Гим.

– Да, кажется, так его зовут. Теперь, когда ты назвала…

– И сколько чудес?

Дольм быстро покосился на ее ногу и тут же отвел взгляд. Потом улыбнулся деланной улыбкой.

– Одно или два – жрецы так и не решили, как считать. Когда пришло время мальчику оглашать имя, он назвал два. Это были сестры, близняшки. Они с детства страдали какой-то жуткой дрянью на коже. Даже с того места, где я стоял, это выглядело ужасно.

– И Тион их исцелил?

– О да! Он возложил руки – то есть руки твоего приятеля – им на головы, и все прошло – как не было.

Вот здорово!

– Они были хорошенькие? Сколько им лет? И как звали?

Дольму, похоже, наскучило рассказывать о Празднествах. Он с озадаченным видом разглядывал Д’варда.

– Почему Освободитель до сих пор здесь, в Суссленде? Он что, не знает, что Зэц послал своих Жнецов искать его? Ему же угрожает страшная опасность!

Она хихикнула:

– Он, похоже, вообще ничего не понимает. Ни языка, ни богов, ничего!

Запавшие глаза Дольма удивленно расширились:

– Но ведь пророчица описала его как ребенка! И почему это он шляется по стране, разодетый, как паломник?

– Это я решила, что так будет безопаснее. И послушай, Дольм, он ведь замечательный актер! Он заставил всех поверить в то, что он на самом деле божий человек!

На изможденном лице актера мелькнула болезненная улыбка:

– Ох, Элиэль, дурочка ты маленькая! Конечно, он может изображать божьего человека! Ты что, не видишь, что ты наделала?

Она немедленно ощетинилась:

– Мне пришлось импровизировать по обстоятельствам! Он был ужасно болен! – Она оглянулась на Д’варда в поисках поддержки, и тот ободряюще улыбнулся ей. Как странно! Если не считать красного шрама на лбу, он выглядел так, словно и не болел вовсе. – Он вообще ничего не знает о мире, но я решила, что ему лучше попасть в Сусс и обратиться к Тиону, и…

– Балда ты маленькая! – сказал Дольм. – Зэц послал боги-знают-сколько Жнецов охотиться за ним, а ты наряжаешь его паломником! Ты не поняла? Он же Освободитель! Еще бы ему не убеждать людей в том, что он святой! Он и есть святой! Ты замаскировала его под того, кто он есть на самом деле, мозги ты куриные!

– Ох!.. – только и сказала Элиэль. – Ох! – Ну да, это вполне могло объяснить те странные вещи, что творились сегодня.

– И я не уверен, что ты удачно придумала насчет Тиона, – продолжал Дольм. – Некоторые моменты «Завета» намекают на то, что Освободитель… Вся Суссия только и говорит о рождении Освободителя. Ладно, не бери в голову. Жаль, что не я придумал всю эту затею с паломником… Ба, вот что я должен сделать! Может, хоть это снимет грех с моей души! – Еще одна болезненная улыбка мелькнула на его лице. – Интересно, сможет ли он…

Он схватил свой мешок и начал развязывать. Элиэль вспомнила, как всего неделю назад сама копалась в этом мешке и нашла там рясу Жнеца.

Дольм достал еще одну накидку, штаны и протянул их Д’варду. Д’вард удивленно поднял брови и вопросительно посмотрел на Элиэль.

– Что ты предлагаешь, Дольм Актер? – спросила она.

– Мы с ним поменяемся. Я вернусь с тобой в Сусс и начну с храма Тиона.

Элиэль вздрогнула. Священное паломничество по пяти великим храмам занимает по меньшей мере год – год нищеты, покаяния и полного молчания.

– Но он ведь правда не может говорить! Что, если кто-нибудь начнет его расспрашивать?

Дольм пожал плечами:

– Ты ведь хотела вернуться в труппу и взять его с собой, верно? Они всего в нескольких часах ходьбы отсюда. Я пойду с вами в город. Он может и мешок мой забрать себе.

Элиэль неуверенно кивнула – ей некуда было идти, только в труппу. Д’вард взял одежду и зашел за куст-цветок. Через минуту он появился, смущенно поддерживая штаны. Они с Дольмом были примерно одного роста, да и одежда была довольно свободного покроя – но не настолько же свободного. Если бы он отпустил штаны, они неминуемо упали бы. Ухмыльнувшись, Дольм порылся в мешке и достал веревку.

– Лучше! – сказал Д’вард со смехом. – Женщин пугать нет. Теперь говорить?

– Теперь можешь говорить, – согласилась Элиэль.

Он сел на место и улыбнулся Дольму.

– Д’вард! – Он протянул руку.

– Дольм Актер. – Они обменялись рукопожатием. Дольм запихнул рубаху паломника в свой мешок. – Я пытался убить тебя.

Д’вард кивнул:

– Помню. Видел твой голос под тот ночью.

– Это ты называешь «не умеет говорить»? – удивился Дольм.

– Он очень быстро учится!

– Был Жнец? – спросил Д’вард.

Дольм скорбно кивнул.

– Лучше теперь?

– Лучше.

– Хорошо! – Д’вард снова протянул руку.

Дольм удивился, но руку пожал. Потом пристально посмотрел на Д’варда, словно ища что-то, чего сам не знал.

– Мы не можем остаться здесь на ночь, да? – спросила Элиэль. В роще стало темно. Должно быть, солнце уже спряталось за Суссвейл.

– Еды у меня есть немного, – сказал Дольм. – Но одеяло только одно.

– Нам бы стоило оставить Д’варда божьим человеком. Ему достаточно только посмотреть на людей, и они прямо заваливают его подношениями.

Дольм почесал в затылке.

– Куда ты намерен идти, господин?

Элиэль отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Дольм, поди, даже не заметил, что назвал этого мальчишку «господином».

Д’варду не понадобилось долго искать ответ.

– Олимп.

– Кто это такая?

– Не знаю, – вздохнула Элиэль. – Он все время вспоминал ее в бреду.

– Что город? Что деревня? – не сдавался Д’вард.

– Но это же женское имя! – возмутилась она. – Может, какой-нибудь «Лимпус»?

Д’вард пожал плечами.

– Лимпусвиль? – задумчиво произнес Дольм. – Лимпусби? Ни разу не слышал о таких. Первым делом тебе надо бежать из Суссвейла. Зэц перекрыл все узлы, и все же ты проскользнул. Теперь он стережет все перевалы. Только четыре перевала.

Д’вард нахмурился, и Дольм, нарисовав на земле карту, объяснил все еще раз, медленнее, помогая себе жестами.

– Вот бы нам сейчас снова Т’лина Драконоторговца! – сказала Элиэль и тут же охнула, вспомнив.

Лицо Дольма на мгновение просветлело.

– Он удрал от меня, если тебя это волнует. Судя по скорости, с которой он взгромоздился на дракона, думаю, он уже на другом краю Носокленда. – Он снова посмотрел на Д’варда. – Наверное, ты права. Отвести его к Тиону будет лучше всего, ведь ни у кого из нас нет денег.

– Тион – бог? – спросил Д’вард, нахмурившись. – Нет боги!

Дольм приподнял бровь.

– Что ж: «Боги да бегут от него; склонят они головы свои пред ним, падут ниц у ног его». – Он подумал немного. – Возможно, ты вовсе не глупо поступила, Элиэль Певица, – я имею в виду, одев его как божьего человека. Жнецы могут и не искать его в таком обличье. И отвести его в Сусс, минуя храм, тоже неплохо. Где лучше спрятать человека, как не в толпе. Если только они не ищут и тебя, конечно.

– О чем это ты? – спросила Элиэль, ощущая легкий озноб.

– Они знают, что ты вовлечена в это, поэтому могут держать труппу под наблюдением на случай, если ты вернешься. Они и за мной могут охотиться, – горько сказал он. – Не думаю, чтобы бывшие Жнецы жили долго.

Она перешла на суссианское наречие, которого Д’вард не понимал.

– Тион! – решительно заявила она. – Мы должны искать помощи у нашего бога!

– Думаю, ты права, – кивнул Дольм, бросая на Освободителя беспокойный взгляд.

 

53

В Суссе каньон был значительно шире, чем в Руатвиле. Поля понижались уступами – красно-зеленый пейзаж, поверхность которого прорезали морщины высохших рек. Храм Тиона стоял отдельно на плоскогорье – обширный дворец на исполинском подиуме. Золотой купол блестел на тропическом солнце. Храм напоминал огромный торт из белого мрамора, украшенный бесчисленными резными колоннами и причудливыми разноцветными карнизами. Ничего подобного Эдварду видеть не приходилось, хотя это, несомненно, было красиво. Если искать какие-то аналоги на Земле, то определение «гибрид Кремля и Тадж-Махала» подошло бы больше всего. На спускавшихся к долине ярусах белело бесчисленное множество построек поменьше. Они утопали в зелени. Весь храмовый комплекс размерами превосходил маленький городок, расположенный чуть дальше. Да, храм был красив. Да и как иначе – Тион был богом красоты и искусства. И величав – ведь Тион входил в пятерку верховных божеств Вейлов.

Разумеется, там должен был находиться узел, но на расстоянии Эдвард не мог уловить виртуальности. В отличие от Стоунхенджа или Святилища в Руатвиле узел был занят. Эдвард не знал, с кем выступает обитающий здесь дух – с Палатой или со Службой. Элиэль утверждала, что Тион – добрый бог, но участвующие в игре команды не носили формы разных цветов. Эдвард не собирался заходить в клетку, не разузнав побольше про обитающего в ней льва. До сих пор его наставниками были только ребенок и раскаявшийся убийца.

Дольм Актер стал первым взрослым, с которым он смог поговорить после прибытия в Соседство. При всей своей заботе и старании помочь Элиэль оставалась всего лишь ребенком. Дольм говорил медленно и четко, заменяя непонятные слова другими. Ему хватало терпения слушать жалкие потуги Эдварда и поправлять его ошибки, к тому же его слух профессионального актера чутко улавливал отклонения в произношении. В общем, он был неплохим учителем, хотя объяснил, что всякий, кто странствует из вейла в вейл, поневоле становится экспертом по языкам. Каждая долина отличалась собственным диалектом. Чем дальше от дома – тем больше разница.

Сколько долин? Сколько людей?

Дольм не знал ответа на этот вопрос, даже приблизительно. Имелось три основных языка: джоалийский, таргианский и ниолийский – и по меньшей мере по дюжине наречий у каждого. Это по минимуму.

Сколько богов? В ответ последовала лекция по теологии. Главных богов было пять – Прародитель, Владычица, Муж, Дева и Юноша – и множество богов помельче, которые тем не менее были одновременно этими же пятью. Эдвард вспомнил, как его отец говорил, что люди могут поверить во все, во что хотят верить.

Когда усталые путешественники добрели до поворота к храму Тиона, Эдвард уже довольно часто понимал сказанное с первой попытки. Говорить, конечно, было труднее. При всем при том никогда еще новый язык не давался ему так легко. Творились какие-то сверхъестественные вещи, и это нравилось ему все меньше и меньше. Он чужой здесь. Мистер Гудфеллоу… Ох, к черту! Так и с ума сойти можно.

Здесь водятся драконы.

Дороги были почти пустынными. Вчерашнее оживленное движение означало, оказывается, что народ спешил домой с Празднеств Тиона – по описанию что-то вроде ежегодных Олимпийских Игр. Эта мысль навела Эдварда на еще одну. Несколько минут он потратил, пытаясь узнать, есть ли где-нибудь общий для всех богов храм – или, возможно, священная гора. Ни Дольм, ни Элиэль никогда не слышали о таком месте. У каждого бога и богини имелся свой храм, у богов рангом поменьше – молельни и часовни, но центрального клуба для их общих собраний вроде бы не было. Если боги и приглашали друг друга в гости, то делали это у себя дома. Забудь. «Олимп» – всего лишь кодовое название.

Все утро Элиэль оставалась вроде как не у дел и, как следствие, дулась. Дольм начал расспрашивать ее о том, как она попала в Суссленд. Ее ответы подтвердили подозрения Эдварда – она от него что-то утаивает. Узнав о ее театральном прошлом, он теперь лучше понимал ее чуть наигранные позы и напыщенные выражения. Девочка утверждала, что ее похитила богиня, а спас бог. Сильно сомневаясь в этом, Эдвард все же поместил Элиэль во главе списка вещей, в которых хотел разобраться сразу же, как освоит язык. Ему хотелось бы разузнать побольше об этом Т’лине, который помог ей попасть в Суссленд и был при этом другом Крейтона, – особенно после того, как Дольм сообщил, что ему удалось бежать. По роду деятельности этот Т’лин был странствующим торговцем лошадьми, правда, до сих пор Эдвард не видел еще ни одной лошади.

Но почему Служба настолько уступает Палате в эффективности? Почему врагов настолько легче найти, чем друзей? Богиня, которая удерживала Элиэль в Нарше, была несомненным противником. Ее ритуальная проституция ужасно напоминала истории Геродота про храм Афродиты в Вавилоне, которые так интриговали их в пятом классе на уроках греческого. Другим врагом был Зэц с его Жнецами. С ними Тион или против? Со Службой или против?

Обращаться к Тиону слишком рискованно. Этот Т’лин был другом Крейтона, так что положиться на него безопаснее. Нужно найти Т’лина. Только если это окажется невозможным, он рискнет поставить на Тиона.

Вход на территорию храма представлял собой сверкающую арку, украшенную золотом и множеством символов божества: роз, треугольников и животных, напоминавших лягушку. Редкие посетители входили и выходили, не привлекая внимания дюжины вооруженных пиками гвардейцев – они-то заинтересовали Эдварда больше, чем все остальное. В стороне занимался муштрой отряд в полсотни человек. Их броня казалась сделанной из чистого золота, чего никак не могло быть на самом деле, ибо для этого пришлось бы ободрать как липку весь народ. Зачем богу такая армия? Чтобы не позволять туристам писать на колоннах? Или потому, что они хорошо смотрятся на этом месте? Насколько Эдвард мог судить, все воины не уступали ему ростом и казались отменно подготовленными – Золотая Гвардия Соседства. Что это – показуха или действительно элитные подразделения? Элитные части наиболее эффективны в бою – никто не продемонстрировал это лучше британской армии.

Дольм нерешительно остановился, но не гвардейцы были тому причиной. Здесь должно было начаться его паломничество.

– Я пройду с вами немного дальше, – пробормотал он. – Мне кажется, я могу помочь вам отыскать труппу. – Вполне резонный повод оттянуть страшную минуту. Так что к городу они зашагали втроем.

Сусс располагался на возвышенности, защищенной с трех сторон высоким обрывом. По меркам Эдварда город был маленький. Вид стен даже слегка шокировал его, напомнив, что он живет в примитивном мире. Надо бы обзавестись мечом! Он брал уроки фехтования в Гейдельберге, но профессионально обращаться с мечом, конечно, еще не умел.

Не доходя городских ворот, дорога пересекала несколько каньонов – небольших притоков реки. Через каждый приток был перекинут каменный мост. Дольм остановился на одном из них и глянул вниз. Потом снял мешок с плеча.

– Вот, – сказал он. – Хоть в этом не ошибся. Прямо внизу. Репетируют.

Маленькая долина поросла лесом, но почти под мостом имелась прогалина. Двое мужчин и женщина, судя по всему, о чем-то спорили. Остальные укрылись в тени, наблюдая за ними. Голоса долетали до Эдварда невнятными обрывками фраз. Трое на поляне держались скованно и неестественно.

– Клянусь лунами! – простонал Дольм. – Они взяли этого кретина Тотрума Исполнителя! – Он пробормотал еще что-то насчет женщин и поединков.

Элиэль подпрыгивала на месте, хлопая в ладоши.

– Пошли же! – нетерпеливо сказала она.

– Ступайте, – сказал Дольм. – Я возвращаюсь.

– Пошли, Д’вард! – скомандовала она.

– Ты бы не говорила им, кто это, – посоветовал Дольм.

Нечестная игра!

– Скажи! – возмутился Эдвард, стукнув себя кулаком в грудь. – Им опасность? Скажи им.

Элиэль в замешательстве переводила взгляд с одного на другого.

– Да, может, тебе лучше предупредить их, – кивнул Дольм, бросая на Эдварда странный взгляд.

Потом он вздохнул и опустился перед ней на колени:

– Элиэль Певица, я хочу, чтобы ты знала: я глубоко сожалею о том, что случилось. Я ужасно напугал тебя, я собирался тебя убить. Я не прошу о прощении – я сам никогда не прощу себя, но если ты дашь мне свое благословение на будущее, я буду счастлив и благодарен тебе.

На мгновение Элиэль потерялась, потом вскинула голову.

– Ну конечно, я прощаю тебя, Дольм Актер! – великодушно объявила она. – Я буду молить святого Тиона, чтобы он хранил тебя и чтобы ты обрел покой. – Она обняла Дольма и поцеловала в щеку. Потом покосилась на Эдварда проверить, понравилось ли ему ее представление.

– Спасибо, – сказал Дольм, и его благодарность показалась ей искренней.

– Пошли, Д’вард! – повторила девочка.

– Ты идти, – сказал Эдвард. – Предупредить их. Я скоро.

Она подозрительно надула губы.

– Мне надо переодеться в одежду паломника. Она всегда будет напоминать мне о тебе, – сказал Дольм. – Потом я отдам Д’варду мой мешок. Он придет.

Эдвард кивнул в знак подтверждения. Успокоенная Элиэль вприпрыжку перебежала мост и исчезла на тропинке, ведущей вниз.

Мужчины посмотрели друг на друга.

– Скажи мне, – проговорил Эдвард.

Дольм передернул плечами и отрицательно мотнул головой:

– Никогда! – Он развязал мешок и достал оттуда рубаху с пятью священными символами. Потом выпрямился и вопросительно посмотрел на Эдварда.

– Скажи мне! – повторил Эдвард. – Скажи про Зэца. Мой надо знать.

– Надо?

– Надо! Есть Освободителем!

Нахмурившись, актер облокотился на парапет и посмотрел вниз на своих друзей.

– Я совершил ужасную вещь, – тихо произнес он. – Я избил женщину, жестоко избил. Я был как зверь. Я был пьян. – Он сделал вид, что пьет, и щелкнул себя пальцем по горлу. – Понимаешь? На следующий день я узнал, что она при смерти. Я пошел в храм Зэца и стал молить его о том, чтобы он взял мою жизнь взамен ее – чтобы я умер, а она не умерла, понимаешь? – Он сопровождал рассказ мимикой и жестами, делая паузы, чтобы удостовериться в том, что Эдвард понял. – Жрец сказал, что я должен пойти к ней и коснуться ее – наложить руку, вот так. Было темно, ночь. Двери сами открывались передо мной. Замки отпирались. Никто меня не видел. Она спала или лежала без сознания. Я коснулся ее.

Он вздрогнул, продолжая глядеть вниз с моста.

– Она умерла сразу. Я ощутил радость, наслаждение. Ты, наверное, еще не знаешь, каково это – лежать с женщиной. А если знаешь, поймешь, но это было гораздо лучше. Гораздо лучше! Я вернулся в храм, прошел посвящение и стал Жнецом. По ночам ко мне приходило желание. Не каждую ночь, но часто. Я вставал и шел на улицу или заходил в дома и собирал души для Зэца. Они все умирали молча, но в страшных мучениях. Они знали. Они умирали страшной смертью, а я наслаждался.

Дольм плакал, и на его впалых щеках блестели слезы.

– Мне всегда было хорошо, – продолжал он прерывающимся голосом. – Особенно если они были молодые и сильные. Много, много людей…

Кровь ценится высоко, говорил Крейтон. Что может быть дороже человеческого жертвоприношения?

– Не ты это делать, – осторожно сказал Эдвард. Как можно утешить человека с таким грузом на душе? – Это бог делать, не ты.

– Но что привело меня к нему? Мое преступление!

– Сестра Ан убить твой, э-э…

– Вину? Сестра Ан взяла мою вину?

– Спасибо. Сестра Ан взяла твой вину.

– Да. И дала мне взамен покаяние. Я был счастлив, творя зло. Я никогда больше не буду счастлив. Я, наверное, убью себя.

– Нет. Сестра Ан умирать. Ты умирать тоже, она умирать зря.

Дольм повернул голову и посмотрел на Эдварда покрасневшими глазами:

– Она умерла за меня!

– Ты умереть тоже, тогда Зэц победить!

Зачем, думал Эдвард, он ввязался в это дело? У него недостаточно подготовки для того, чтобы стать духовным наставником. Он просто самонадеянный отличник, читающий мораль убийце. То-то святоша Роли гордился бы им. Он и язык-то знает едва-едва для того, чтобы попросить воды напиться, не говоря уж о философских спорах. Но и остановиться он уже не мог.

– Сестра Ан вернула твоя жизнь. Ты надо взять жизнь. Ты надо использовать жизнь. Жить хорошо!

– Может, когда я сделаюсь паломником и обращусь к святости…

Эдвард подумал и об этом.

– Нет. Паломник есть убежать от жизнь.

– Но что еще мне делать? – злобно спросил Дольм. – Я больше не могу играть.

Их взгляды встретились.

Это было то же, что с Седобородым или с солдатом на мосту. Это был Дасти Миллер из четвертого класса, сломавший ногу, играя в регби, и боявшийся после этого выходить на поле. Это был четвертьфинал, когда они играли против фаворитов, продув перед этим три раза подряд. Только теперь Эдварду не хватало тех слов, которые он обычно использовал в таких случаях. Все, что он мог, – это повторять, как маленькому:

– Ты можешь, Дольм. Ты можешь играть. Ты можешь помнить роль. Игра не измениться. Ничего не измениться!

Он ощущал сопротивление. Он видел, что проигрывает. Он поднял руки и взял Дольма за плечи.

– Ты можешь! – повторил он. – Я сказать, ты можешь!

Глаза Дольма расширились. Эдвард увидел, что тот колеблется, и надавил сильнее, использовав весь свой запас убеждения.

– Ты можешь! Я сказать, ты можешь! Поверить мне. Я есть Д’вард Освободитель! Поверить мне!

Неожиданно актер вскрикнул. Он оттолкнул Эдварда и рухнул на парапет, сотрясаемый рыданиями. Эдвард шагнул назад, в ужасе глядя на дело своих рук. Мост, казалось, качался под его ногами. На него навалилась ужасная слабость.

Дольм плакал – беспомощно, истерически, словно ребенок, стуча кулаками по каменному парапету. Казалось, он может захлебнуться плачем.

Эдвард не находил больше слов. «Я не имел права так мучить его. Я должен был позволить ему поступить, как он считает нужным. Пусть страдает, если хочет страдать».

Он сердито заковылял прочь. Он даже не пытался поднять мешок – он сомневался, что в состоянии поднять его. Он только два дня как встал после болезни и прошел, наверное, миль пятьдесят. Он падал от усталости. Он сбил все ноги в кровь, и у него болели зубы.

Там было слишком много людей. Шатаясь от слабости, хватаясь за деревья, чтобы не упасть, Эдвард на ватных ногах спускался по тропе. Когда он вышел на поляну, там было слишком много людей. Дюжина или больше. Столпившись вокруг Элиэль, они заходились в групповой истерике.

Они ничего еще не знали. Дольм не мог сказать им, что Элиэль бежала из Нарша, поскольку не мог открыть, откуда он это знает. И тут она вдруг появляется из кустов. Девочка находилась в центре внимания и наслаждалась этим – поцелуями, объятиями, возможностью рассказать о своих приключениях. Они должны уже знать про «Завет» и про то, что в нем упоминаются Элиэль и Освободитель, – весь Сусс говорил об этом. Их бог сотворил для них чудо. Их девочка вернулась. Все говорили одновременно – кто-то возносил благодарственную молитву, кто-то плакал. Чем не драма!

Может, актеры в Соседстве такие же суеверные, как и их земные коллеги? Она ведь их талисман, подумал Эдвард, глядя на сцену воссоединения. Неужели не ясно? Их маленький хромой талисман вернулся, и теперь удача повернется к ним лицом. Повернется ли? Тион или тот, кто замещает его в храме, уже должен знать об Освободителе или скоро узнает. Жнецы Зэца должны следить за труппой. Освободитель не принесет бедным артистам ничего, кроме беды. Он должен уйти – сейчас, сразу же, пока они не увидели его. Слишком много людей!

Может, Дольм оставит мешок на мосту? С ним да с зачатками языка, которые ему удалось освоить, Эдвард как-нибудь проживет сам по себе – проживет ли? И потом – снова подниматься по склону? Ну вот, кто-то заметил его.

Визжа от возбуждения, Элиэль вприпрыжку бросилась к нему через поляну, а остальные – за ней. Слишком много людей. Он попятился и привалился к дереву, чтобы не упасть.

Он сразу вычислил главных. Формально главой труппы был седогривый великан Тронг Импресарио. Он вещал голосом, напоминавшим отдаленную канонаду. Он изрекал банальности и принимал драматические позы. Реальной властью обладала его жена Амбрия, высокая женщина со стальным взглядом и языком острее жала. Вся из острых углов, она тем не менее странно напоминала неукротимую миссис Боджли из Грейфрайерз-Грейндж. А вот мозгами труппы вполне может быть вот этот невысокий человек с коротко остриженной бородкой. Имена, имена, еще имена… Симпатичные мужчины, хорошенькие женщины, все капельку жеманные. Рукопожатия, дружеское похлопывание по спине, слова благодарности за возвращение их малышки…

А потом наступила реакция – они начали осознавать, что этот юнец означает не что иное, как новые хлопоты в их и без того нелегком житье. Он вовлечен в какие-то игры богов, которых они не понимали, а если бы и поняли, вряд ли одобрили бы. Он даже не способен нормально ответить на вопрос или построить фразу. И это еще один рот, который надо кормить, не получая ничего взамен.

Возбуждение сменилось напряженностью. Толпа начала распадаться на шепчущиеся пары и тройки.

Огромная Амбрия что-то сказала мужу. Тот отошел и велел всем продолжить репетицию. Эдвард опустился на кочку и уронил голову на руки. Может, уснуть, свернувшись клубком, – может, тогда они используют этот шанс, чтобы уйти и бросить его…

– Голоден? Хочешь пить? – спросил кто-то. Рядом с ним сидела женщина и протягивала ему глиняную флягу и ломоть хлеба с сыром.

Она была из тех девушек, один вид которых будит мечты о необитаемом острове для двоих. Ее платья едва хватило бы на одно кухонное полотенце. Эдвард не привык видеть столько красивой кожи сразу. Он ощущал себя неловко, даже когда у Алисы ненароком чуть задирался, показывая на мгновение икры, подол платья. Он знал, что покраснел сильнее, чем увядшая роза в ее волосах. Он бестолково кивнул несколько раз, прежде чем к нему вернулся голос.

– Спасибо. Да. Э-э… как имя?

Она улыбнулась, показав жемчужные зубы:

– Утиам. Спасибо за то, что привели Элиэль к нам.

– Э-э… Элиэль меня приводить! Я бояться, я привносить хлопоты.

– Где Элиэль, там всегда хлопоты! – весело рассмеялась она в ответ.

И он рассмеялся вместе с ней, думая, что, возможно, все не так уж плохо.

А может быть, это еда вернула ему силы? Он сидел в сторонке, глядя на актеров со все возрастающим интересом. Несколько тех, что помоложе, занимались фокусами и акробатикой, но, похоже, скорее для развлечения, а не для совершенствования навыков. Основным для всех являлась все-таки репетиция пьесы.

Тронг исполнял роль Грастага Короля, стареющего персонажа, встретившегося с молодым соперником. Первого любовника, Дартона Воителя, играл Тотрум, заменивший изгнанного Дольма. Новичок комкал в руке текст, то и дело заглядывая в него. Наверное, это было его первое знакомство с ролью. Но все равно играл он чудовищно. Грастаг отбил у него жену, но Тотрум держался так, словно лишился зубной щетки.

Поначалу замысловатая, выспренняя поэзия не доходила до усталого сознания Эдварда. Но на пятый или шестой повтор сцены он начал проникаться ею. Как и у Шекспира, слова сливались в музыку, которая производила впечатление уже сама по себе, так что отдельные непонятные фразы вовсе не портили впечатления. Временами Тронг почти пел, как в опере, где смысл не столь важен, как эмоции. Тотрум мямлил и запинался, казалось, сам не понимая своих реплик. Они проигрывали сцену до тех пор, пока Тронг не рычал «Стоп!» и не обрушивал на партнера поток замечаний. Потом все начиналось сначала.

Проблема, конечно, по большей степени заключалась в Тотруме. Это был бледный, узколицый человек, явно страдающий отсутствием сценического опыта. По ходу действия он обращался к Грастагу с гневной речью. Поначалу Грастаг отвечал надменно и презрительно, но постепенно Дартону полагалось завладеть инициативой, изобличить старшего собеседника, обрушив на него перечень его грехов, и довести его до покаяния и отчаяния. Впрочем, до этого не доходило, ибо Тотрум просто-напросто в подметки не годился Тронгу. Это было все равно что овца, укоряющая льва. Да и Тронг был не без греха, поскольку не мог обуздать своего сценического пыла. Такой герой никак не мог покориться, не вынуди его к этому грубой силой.

Каждый раз, прерывая репетицию, он обрушивался на партнера не с советами, а с упреками. Вместо того чтобы ободрять новобранца, он только запугивал его. Хорош режиссер?

Вспоминая «Генриха V» в шестом классе, Эдвард начал подозревать, что даже у него сценического таланта больше, чем у этого несчастного Тотрума. Он понимал, что гневные тирады Тронга лучше игнорировать. Он оглядел поляну. Унылые лица остальных заставляли предположить, что Тотруму не суждено дожить до заката в качестве члена труппы. Впрочем, было ясно и то, почему Дольм Актер в его покаянном настроении не мог сыграть гневного, задиристого Дартона Воителя. Дай ему сыграть сейчас Гамлета – и он заставил бы увлажниться все глаза в Суссленде.

– Твои грехи рядятся в царские, – уныло бубнил Дартон, – одежды. Досель не видела земля пиявки мерзостней, сосущей… – он справился по бумажке, не сразу найдя нужное место, – сосущей жизнь и блага. Из людей и, – извиняющимся тоном продолжал он, – мысли их благие извращающей своею… Низостью?

– Стоп! – взревел Тронг и обрушил на него еще один поток упреков, которых Эдвард, к счастью, не понимал.

Элиэль присела на траву рядом с ним. Ее щеки пылали от возбуждения. Еще бы! Она вернулась в семью.

Тронг, гордо заявила она, приходится ей кем-то.

– Что? – вздохнул Эдвард.

– Отец матери.

– А… Вы похожи немного.

Она хихикнула от удовольствия, потом вдруг нахмурилась:

– Дартон Воитель никуда не годится!

– Нет.

– Ш-ш! Они начинают снова!

– Ничтожный отпрыск низкой шлюхи подзаборной! – возгласил Тронг, подавая реплику.

– Твои грехи рядятся в царские одежды! – взревел меж деревьев новый голос. Тотрум подпрыгнул и выронил свою бумажку. – Досель не видела земля пиявки мерзостней, – рычал Дольм, размахивая посохом с такой яростной энергией, что солнце, казалось, отражалось от него, – сосущей жизнь и блага из людей и мысли их благие извращающей своею низостью.

Вся труппа вскочила на ноги. Тотрум стоял, разинув рот.

– Ужель? – Тронг отшатнулся на шаг, воздев руки обороняющимся жестом. – Конечно, проще воздух сотрясать угрозами пустыми, чем мужу взвешенные принимать решенья и законы соблюдать.

– Законы соблюдать? – кипел возмущением Дольм, наступая на него и совершенно затмив своего незадачливого преемника. Лавина обвинений и проклятий обрушилась на Тронга. Большая часть слов осталась Эдварду непонятной, но смысл был ясен и так. Грастаг Король отрицал, спорил, упрашивал и наконец склонился под натиском Дартона Воителя, клокотавшего, как проснувшийся вулкан.

Сцена завершилась тем, что Тронг бежал в кусты. На минуту над поляной воцарилась тишина.

– Ну что ж, так гораздо лучше, – рассудительно заметила Элиэль, когда волна приветствий обрушилась на Дольма. Она повернулась к Эдварду, удивленно нахмурив брови. – Он никогда еще не играл так здорово. Что ты с ним сделал?

– Я только…

Нет! Нет! Нет! Все стало на свои места, и Эдварду только и оставалось, что в ужасе таращиться на Элиэль.

 

54

Теперь уже можно было не сомневаться – труппа не изгонит Эдварда, ибо Дольм в полной мере восстановил свои место и влияние в ней. А он являлся преданным сторонником Эдварда. Собственно, до конца дня никто не обращал на новичка особого внимания, если не считать Элиэль, которая посвящала его в смысл происходящего.

Несостоявшегося актера Тотрума отправили собирать пожитки, представления могли начинаться сразу же, как завершатся все необходимые приготовления. Большой амфитеатр у храма заняли Артисты Золотой Книги, завоевавшие розу в этом году, – очень посредственная труппа, как утверждала Элиэль. Однако в городе имелся и еще один амфитеатр, у самых городских стен. Ближе к вечеру девочка впрягла Эдварда в работу по раскраске афиш. Все надписи на них были выполнены этими странными буквами, словно из греческого алфавита. Новые друзья разделили с ним скудный ужин. Спал он на протертом одеяле в сарае, который они сняли под жилье. Для спальни на четырнадцать человек сарай был тесноват, что несколько смущало Эдварда. Но главное – его приняли в компанию, по крайней мере на ближайшее время.

На следующий день он разгуливал по улицам Сусса, повесив на шею афиши. Он все еще ощущал слабость, и стертые ноги продолжали болеть, но эта работа была ему вполне по силам. Доктор Гиббс всегда утверждал, что основными преимуществами классического образования являются разносторонность и гибкость. Эдвард столкнулся с затруднением только один раз, когда иногородний купец спросил у него дорогу к Бутилу Колеснику.

При том, что размеры Сусса ограничивались тесными стенами, город процветал. Сами по себе стены свидетельствовали о том, что артиллерии в Вейлах еще не знали. Все же он заметил немало многообещающих признаков развитой техники. Некоторые горожане носили очки. В магазинах продавались печатные книги, музыкальные инструменты и готовая одежда, а съестные лавки предлагали богатый выбор продуктов. Нищих на улицах почти не было. Канализация была подземной, а питьевая вода подавалась по трубам к квартальным колонкам. На Земле ему приходилось видеть города и менее благоустроенные. Он хранил еще надежду на то, что где-то в Соседстве есть свои Лондон и Париж.

Этим вечером он почистил для поваров похожие на картофель клубни, нарубил дров, постирал одежду и помог накрыть ужин. Плата была скупой, но утро обещало улучшение дел. Сегодняшние репетиции прошли хорошо. Старые сусские друзья дали слово прийти на премьеру.

Этим же вечером, развалившись на мягкой траве у сарая, артисты в первый раз позволили себе обсудить новобранца. Вполне естественно, они хотели знать, кто он и откуда и что собирается делать. Насколько мог, Эдвард объяснил, что он пришелец из одной очень далекой страны и не знает, зачем боги привели его в Суссленд. Он с радостью готов помочь всем, чем может, в плате за хлеб и кров над головой. Историю Элиэль выслушали со вполне понятным недоверием. Дольм недвусмысленно высказался в его пользу. Дискуссия затянулась далеко за полночь: редкий свободный вечер люди искусства посвятили тому, что любили более всего, – беседам.

Окончательное решение осталось, разумеется, за грозной Амбрией. Никаких разговоров об Эдварде за пределами труппы, постановила она. Имя «Освободитель» даже не произносится. Он будет странствующим ученым, книжником из Носокленда – вейла, настолько удаленного от этих краев, что его неправильный выговор не вызовет никаких вопросов.

– Выбери себе имя! – приказала она.

Эдвард пожал плечами.

– Но Д’вард ведь такое славное имя! – заявила Элиэль. Все засмеялись.

Похоже, это имя было не таким уж редким – Пион вспомнил, что так зовут одно из второстепенных воплощений Тиона, бога герольдов и дипломатов.

– Значит, быть ему Д’вардом Книжником! – постановила Амбрия, и разговор перешел на другие темы.

Возможно, только Эдвард понимал, каким образом она достигла своего нынешнего авторитета в труппе, – ведь его самого воспитывали лидером. Он видел, как она распознает чаяния маленького коллектива и облекает их в слова. Амбрия улавливала, в какую сторону хотят идти ее товарищи, еще до того, как они сами это понимали, и вела их туда. Она не выказывала ни малейших сомнений. У нее было чему поучиться.

Так Д’варда Книжника приняли в труппу Тронга.

Да и он в свою очередь принял их. Возможно, это были странные люди, но не без достоинств. Все они были преданы своему искусству, с улыбкой перенося бедность и тяжкий труд во славу его. Они симпатизировали друг другу и почти не конфликтовали. Они знали сильные и слабые места друг друга и работали с учетом этого. Их не интересовали политика и коммерция, их религия была проста, а бог – добр. Мир таких людей не мог быть плохим местом.

На следующее утро Эдвард снова обходил улицы со своими плакатами. На этот раз он выбрал для рекламы те части города, где еще не бывал. Он видел за городскими стенами водяные мельницы, хотя фабрики были еще не механизированы. Все же это можно было назвать настоящими фабриками – на них работали десятки людей с ярко выраженным разделением труда. Он обнаружил что-то, напоминающее небольшую доменную печь, хотя она в данный момент и не работала. Он видел древесный и каменный уголь. Цивилизация ждала своей промышленной революции.

Днем он вместе с Дольмом Актером ходил на рынок купить дров – предмет первой театральной необходимости. Сусс – один из лучших городов в Вейлах, сказал Дольм. Они гордятся тем, что здесь обитель одного из верховных богов, и стараются жить по его стандартам. Горожане были преданными поклонниками свободы и демократии, что то и дело приводило к социальному хаосу. Новые законы принимались на сходках всех граждан, выливавшихся в бунты, погромы и даже смерти; все же эти мелочи считались умеренной ценой за свободу. Сами себе жители Сусса казались крепкими, независимыми людьми. Соседи считали их сумасшедшими анархистами. Разумеется, с усмешкой объяснил Дольм, Джоалвейл лежит за следующим же перевалом, и на самом деле Суссия является частью Джоалийского королевства. Эдвард решил, что дальнейшая информация подождет, пока он не освоит язык получше.

Обед состоял преимущественно из овощей и фруктов. Премьера «Варилианца» в Суссе должна была начаться незадолго до захода солнца, и все пребывали в возбужденном состоянии. Они снова собрались на траве перед сараем. Солнце палило немилосердно, но в тени было прохладно. Вокруг с жужжанием вились насекомые, умевшие, как выяснилось, довольно болезненно жалить. Нервы были натянуты до предела. Ни для кого не было секретом, что финансы подошли к концу. Только благосклонный прием постановки мог спасти труппу от катастрофы.

Эдвард нервничал не меньше остальных. Ноги опять разболелись, а в челюсть словно вставили раскаленное докрасна шило. Он боялся, что его одолеет новый приступ поноса, хотя он и от первого еще не до конца отошел. Здорового добытчика, готового помочь, труппа еще потерпит, но он очень сомневался, что она будет заботиться о бесполезном инвалиде. Эдвард понимал, что незнакомые болезни этого мира могут убить его скорее раньше, чем позже.

Разговор переключился на подготовку к вечернему представлению, и Амбрия распределяла обязанности.

– А что будет делать Д’вард? – спросил Клип Трубач, прыщавый подросток. Пожалуй, он относился к Эдварду с большим недоверием, чем остальные, – возможно, потому что и его вклад в труппу был пока что довольно сомнительным.

– Д’вард будет обходить зрителей со шляпой, – предложил Дольм, темные глаза которого засияли от удовольствия. – Мне кажется, это у него хорошо получится.

– Он наберет золота! – объявила Элиэль. Это абсурдное заявление все, правда, проигнорировали, продолжив обсуждение.

Эдвард сидел напротив очаровательной Утиам – нельзя сказать, чтобы совершенно случайно. Она была замужем, но ему нравилось смотреть на нее.

– Скажите мне, пожалуйста, – спросил он. – Что… Т’лин?

Она, похоже, удивилась, славно изогнув брови.

– Т’лин Драконоторговец? Приятель Элиэль?

Он уже знал, что фамилиями здесь служат профессии. Чем торгует этот Т’лин, он так до конца и не понял, кроме того, что это что-то, на чем ездят верхом. Он кивнул.

Она пожала плечами:

– Он то здесь, то там. Изрядный мошенник, мне кажется, но хорошо относится к Элиэль. Если верить ее рассказу, он помог спасти ее из храма и привез в Сусс. Наши с ним пути пересекаются раза два или три в год.

Он понял все это с первой попытки, кроме самой последней фразы, которую попросил повторить. Два или три раза в год? Сколько дней здесь в году? Сможет ли он прождать столько, или же ему стоит рискнуть обратиться к Тиону?

– Зачем тебе Т’лин Драконоторговец, – спросила Утиам, – если не секрет?

– Я думаю, он поможет мне.

Она одарила его улыбкой, ради которой не жаль пожертвовать и королевством.

– Он должен знать Вейлы не хуже, чем все. Оставайся с нами и встретишься с ним рано или поздно.

– Вы все очень добры. Я хотел бы быть полезнее.

– Но от тебя и так польза! Ты играл на сцене?

В единственном школьном спектакле?

– Совсем немного.

Головы повернулись в его стороны.

– А вам нетрудно сказать несколько слов? – спросил Пиол Поэт. Похоже, этот невысокий старик всерьез заинтересовался. Глаза его горели любопытством. Он писал пьесы; он был их мудрецом. Симпатичный старый джентльмен.

– Вы не поймете их, господин.

– Но мы увидим, есть ли у тебя талант.

Только если у них невероятно острый глаз, подумал Эдвард. Но смех подбодрит их, а ему не повредит. Он торопливо дожевал местную морковку с имбирным привкусом.

– Ладно. – Он встал. Если уж быть честным до конца, на деле он собирался проверить одну из самых своих диких теорий.

Разговоры стихли. В его сторону повернулось еще больше голов. Перебрав в уме свой весьма скудный репертуар, Эдвард остановился на монологе перед битвой при Азинкуре.

– Я произнесу речь воина по имени… – Генрих может показаться им слишком женским именем. – Корольгарри. Его людей гораздо меньше, чем врагов. – Он с трудом находил подходящие слова. – Он начинает со слов презрения к тем, кто хочет уйти. Он говорит, что они могут уйти, если хотят. У него слишком много… нет… у него довольно людей, чтобы их смерть нанесла стране тяжелый урон, если они проиграют, понимаете? А потом он говорит о той славе, которая покроет их, если они победят.

– Напоминает монолог Капутеза Полководца в «Хиломе», – заметил Тронг.

Эдвард вышел из тени на солнце. Он порылся в груде реквизита, отыскал деревянный меч и занял позицию перед группой кустов. Колени начали дрожать – обычный мандраж перед выходом на сцену. Будем надеяться, Шекспир произведет на них не меньшее впечатление, чем поэзия Пиола на него. Он собирается выступать перед группой профессионалов на незнакомом им языке? Да он с ума сошел! Эдвард произнес в уме вступительные строчки и утер пот со лба. «Все бы тебе красоваться, идиот хвастливый!» Он повернулся к расположившимся под деревьями зрителям и заметил потаенные усмешки. Мистер Баттерфилд, преподаватель английского, всегда советовал ему обращаться к глухой леди на заднем ряду. Он решил обращаться к Пиолу Поэту – тот и впрямь был слегка глуховат и сидел дальше остальных.

– Кто этого желает? – резко произнес он. – Кузен мой Уэстморленд? Ну нет, кузен: коль суждено погибнуть нам, – довольно потерь для родины…

Он увидел нахмурившиеся лица, шок по мере того, как они осознавали, что это язык, которого они никогда еще не слышали.

– Клянусь Юпитером, не алчен я…

Он начал возвышать голос. Но интерес Поэта он уже завоевал – тот смотрел на него во все глаза.

– Я не хотел бы смерти рядом с тем, кто умереть боится вместе с нами. Сегодня день святого Криспиана…

Дольм улыбался. Элиэль подпрыгивала от возбуждения. Тронг, позер старый, хмурился. Но их пробрало! Действует! Крейтон знал, что говорил.

– И будут наши имена на языке его средь слов привычных, король наш Гарри, Бэдфорд, Экзетер, граф Уорик, Толбот…

Возбуждение нарастало. Он ощущал их эмпатию, их профессиональную реакцию. Не его мизерный талант, не ритм поэзии Барда, не вызов и гордость – нет, здесь действовала и другая магия. Фэллоу помер бы от смеха. Глядя на его напыщенные позы, но соль заключалась в том, что труппе нравилась поза, вот он и угощал их позой… Он подбоченивался, размахивал руками и рычал бессмертные слова.

– И Криспианов день забыт не будет Отныне до скончания веков; С ним сохранится память и о нас – О нас, о горсточке счастливцев, братьев…

Эта бравада захватила всю труппу и его вместе с ней. Нет, не он, а юный воитель, бросивший вызов военной мощи французов, презревший смерть ради славы, шагал перед ними по полю Азинкура. Эдвард слился со своей аудиторией. Радость зрителей передавалась ему, он дышал ею и щедро швырял ее обратно.

– И проклянут свою судьбу дворяне, Что в этот день не с нами, а в кровати: Язык прикусят, лишь заговорит Соратник наш в бою в Криспинов день!

Он замер, удивленный, что его никто не освистывает. Бессмертные строки на английском языке растворились в тени чужих деревьев. Он вдруг снова очутился на пыльной поляне у покосившегося сарая, а члены труппы повскакивали на ноги, аплодируя и требуя еще.

Смеясь от облегчения, он благодарно поклонился.

Живот перестал болеть, и зубы тоже. Он чувствовал себя абсолютно здоровым.

Крейтон называл это харизмой.

Генералы, политики и – иногда – актеры.

 

55

Элиэль с самого начала знала, что Д’вард окажется замечательным актером, но реакция семьи на его игру обрадовала и ее. Поэтому, как только ей удалось отловить Тронга, бредущего куда-то по своим делам, она подбежала к нему.

– Дедушка?

Великан подпрыгнул и уставился на нее так, словно видит впервые. Потом опустился на одно колено и – к ее изрядному удивлению – крепко обнял ее. Его борода щекоталась. Только сейчас она заметила, как от грима загрубело и покрылось морщинами его лицо.

– Внучка, милая! Как я скучал по тебе! Так здорово, что ты вернулась к нам.

Да ну! Нет бы ему сказать это два дня назад!

– Я по тебе тоже скучала. И как-нибудь ты расскажешь мне все о моей матери.

Он отвернулся с выражением боли на лице:

– Это трагическая история, детка.

– Я не сомневаюсь, но сейчас нам не до этого. У меня есть к тебе одно предложение.

– Правда? – Его удивление казалось немного неестественным.

– Правда! – сказала Элиэль. – Мне кажется, Д’вард будет гораздо лучшим Тионом в «Трастосе», чем Гольфрен Трубач.

Она боялась, что он отметет эту идею с самого начала, но он всерьез задумался над этим.

– Очень уж у него странное произношение, Элиэль.

– Но у Тиона там всего несколько строчек, и я знаю, что Д’вард сможет заучить их, как надо. И потом, какая разница? Ты думаешь, публика заметит? Он будет таким убедительным!

Тронг улыбнулся – что делал крайне редко. Если припомнить, так он вообще еще ни разу не улыбался ей так.

– Возможно, ты и права! Но это вряд ли справедливо по отношению к Гольфрену.

– Но если ему все равно, ты не будешь против?

– Ну, не знаю. Тиона всегда изображают со светлыми волосами, а Д’вард – брюнет. И Юноша обычно носит только набедренную повязку. У Д’варда может быть очень волосатая грудь, и это будет плохо смотреться.

– Он наденет парик. А его грудь вовсе и не волосатая. Правда, ресницы у него длинные-длинные.

– О… – уклончиво протянул Тронг. – Ладно, я подумаю.

– Спасибо, дедушка! – сказала Элиэль и поцеловала его. Он так и остался стоять на колене, глядя ей вслед.

Девочка думала, что жрецы Оис забрали ее мешок, но оказалось, Амбрия сберегла его. Так что, когда труппа отправилась к амфитеатру, его привычная тяжесть снова давила ей на плечи. Зато на ногах опять были родные башмаки, благодаря которым шагалось гораздо легче. Она пристроилась к Гольфрену, дожидаясь удобного момента.

– Гольфрен!

– Элиэль? Снова твои штучки?

– Ясное дело, нет. Какие еще штучки? Я просто хотела спросить тебя кое о чем.

Он улыбнулся ей, хитро прищурившись. Славные глаза у Гольфрена, хотя далеко не такие яркие и голубые, как у Д’варда. Да и вообще Д’вард куда красивее.

– Ох, чую я подвох. Ладно, давай спрашивай.

– Тебе не кажется, что будет очень мило, – осторожно предположила Элиэль, – если мы сможем дать Д’варду маленькую роль в одной из пьес? Чтобы он чувствовал себя не чужим в труппе?

Гольфрен откашлялся.

– Ну, это смотря как. Какую роль ты имеешь в виду?

– О, мне просто казалось, что из него вышел бы очень хороший Тион, если, конечно, пьеса подойдет.

– Ты так считаешь? Ну, может, и вышел бы – если пьеса подойдет.

– Я так и знала, что ты со мной согласишься, – сказала Элиэль.

Пиол всю дорогу разговаривал с Д’вардом, и Элиэль никак не могла улучить момент и переговорить с ним. Наконец они дошли до амфитеатра. Она быстро облачилась в свой костюм герольда. Поскольку играть им предстояло не в холодном Нарше, ей не требовалось дополнительных одежд. Затем она отправилась на поиски Пиола и обнаружила его среди сваленного на траве реквизита.

– Пиол Поэт!

– Да? – пробормотал тот с отсутствующим видом. С Пиолом вообще было непросто общаться – он слишком часто думал о совершенно посторонних вещах.

– Тебе не кажется, что Д’вард – замечательный актер?

– М-м? – произнес старик, теребя бороду. – Гм? Да, пожалуй. – Он бросил взгляд на список, который держал в руке, и оглянулся по сторонам.

– Отлично! Тебе не кажется, что вполне разумно было бы дать ему маленькую роль в одной из пьес?

– М-м-м? Но какую роль?

– По-моему, из него получился бы отличный Тион в «Трастосе»! Гольфрен тоже так думает, да и Тронг не против.

– Слушай, ты нигде не видела меч Карзона?

Элиэль вздохнула и подобрала меч, лежавший прямо у нее под ногами. Она потыкала тупым острием в живот Пиолу.

– Почему бы не дать Д’варду Тиона в «Трастосе»?

– Что? Кто? – удивился Пиол, не отрываясь от листа. – Но Тиону положено играть на флейте!

Суссиане предпочитали пьесы, в которых Тион представлялся самым важным богом в Пентатеоне, но в этот год Пиол проигнорировал традицию – он вообще часто это делал. Он писал роль Тиона под Гольфрена. Гольфрен замечательно смотрелся в набедренной повязке, но играть не мог. Поэтому, пока остальные боги спорили, Тион по большей части стоял на месте. Уж это-то Д’вард сможет делать ничуть не хуже Гольфрена, пусть у него даже и не такие золотые кудри!

В самом конце спектакля, когда Трастос Тиран впадает в отчаяние и призывает на помощь Тиона – когда зрители ожидают, что Тион будет произносить длинную речь, – Гольфрен выступал вперед и вместо всего этого играл на своей флейте. Это был большой сюрприз. Его вполне неплохо приняли в Мапвейле и пристойно – в Лаппинвейле. То, что думали на этот счет нарсианцы, никого не интересовало.

– Нет, не обязательно! – упрямо возразила Элиэль. – Ты просто написал так потому, что не доверяешь Гольфрену читать текст.

– Мы обсудим это в другой раз. А теперь возьми-ка фляжку и наполни ее в ручье, слышишь? И прекрати тыкать в меня этим мечом!

– Нет, ты послушай! – Элиэль ткнула еще. – Тион воодушевляет Трастоса идти и сражаться, зная, что он обречен. Ясное дело, ты можешь дать Тиону несколько строк текста вместо этого дурацкого дудения, чтобы зрители понимали, о чем речь. Яркую речь вроде той, что Д’вард читал сегодня, только на джоалийском, конечно… и чего это ты смеешься?

– Я? Смеюсь? Вовсе я не смеюсь! Я думал о солдате в «Варилианце».

Это была другая роль Гольфрена Флейтиста, и в ней он смотрелся еще ужаснее.

– Ну и что с ней?

– Мы можем сделать его генералом.

– Д’вард отлично справился бы и с этим, – сказала девочка. – Но мы не можем менять «Варилианца» сейчас, в разгар сезона. И будет несправедливо отбирать у Гольфрена все его роли. Нет, мне кажется, Д’варду лучше играть Тиона в «Трастосе».

– Я подумаю об этом. – Пиол опустился на колени проверить ящичек с гримом. – Может, Гольфрену и не жаль своей роли, но он любит играть на свирели. И принеси мне наконец воды.

К счастью, у Элиэль имелась запасная струна для этой лиры.

– Мы же говорим о трагедии, а не о комедии масок! Нет, признай – Тион у тебя играет на флейте, чтобы ободрить Тирана, только потому, что Гольфрен не может играть. Так почему Тион не может играть на ней, чтобы поддержать Джинуу?

Пиол пересчитал краски и закрыл ящичек. Он потянулся к реквизиту… Поднял глаза.

– Кого?

– Джинуу, бога отваги, – как ни в чем не бывало отвечала Элиэль. – Аватару Юноши. Конечно, в этих краях его знают не так хорошо, ведь храм Джинуу расположен в Ринуленде или где-то там еще. И многие до сих пор спорят насчет его места в Пентатеоне. – Утром она отловила на улице пару жриц и дотошно расспросила их про Джинуу, так что на данный момент знала про него гораздо больше, чем Пиол Поэт.

– Какие еще споры? – Пиол наконец заинтересовался.

– Ну, одна из школ считает его аватарой Астины, раз уж она покровительствует воинам. Но только не в Суссе. Так вот, Тион играет на флейте, а Джинуу выходит на сцену и говорит! Бог может поручать такое своей аватаре, верно ведь?

Пиол уставился на нее, как на умалишенную.

– Я никогда не слышал… Храни меня Висек! Бок о бок?

– А почему бы и нет? – Элиэль положила меч. – Мне кажется, из Д’варда получился бы отличный бог отваги, разве нет? Он же прирожденный актер!

– А ты прирожденная сценаристка! – Старик уставился в пространство невидящим взором. Увидев все характерные признаки гения за работой, она тихонько улизнула, чтобы не мешать ему сосредоточиться. Ну что ж, это она устроила! Правда, нельзя сказать, чтобы она особенно сомневалась в исходе разговора. Ведь написано же в завете: «И станет Д’вард Тионом, и станет Д’вард отвагой».

Амфитеатр размещался в естественной выемке в утесе сразу за городскими стенами. Он уступал размерами тому, что находился в храме. Однако Элиэль считала, что здесь лучше акустика, и потом здесь имелось две хибарки для переодевания актеров, а у арены при храме – только одна большая уборная.

Зрители еще только тянулись по тропе от городских ворот, а актеры уже совершили обход зала с чашами для денег. Позже она подслушала, как Гэртол Костюмер удивляется, что Д’вард ухитрился собрать вдвое больше, чем он. Спектакль начался на закате, когда Клип протрубил сигнал. Первое действие играли в сумерках. В перерыве зажгли факелы, и актеры снова обошли зал. На этот раз все горели нетерпением узнать, как публика принимает спектакль, и снова Д’вард набрал больше всех.

Во втором действии Элиэль выходила на сцену в костюме герольда и говорила свои реплики. Она играла в Суссе впервые в жизни! Когда она наконец отступила в тень, опираясь на жезл, чтобы не выдать свою хромоту, кто-то захлопал, и ему вторил весь зрительный зал, и это показалось ей самыми бурными аплодисментами за весь вечер. Правда, Элиэль сильно подозревала, что это Д’вард начал хлопать первым, но наверняка она этого не знала, и, конечно же, она была слишком горда, чтобы спросить его.

И после спектакля, когда публика начинала расходиться, актеры в третий раз обошли зал с чашами. Кое-кто бросал в чашу Д’варда настоящие золотые, в точности так, как предсказала Элиэль Певица. Он даже не участвовал в спектакле, но у него была такая славная улыбка!

 

56

На следующий день труппа переехала в более пристойное помещение, да и еда сделалась заметно лучше.

Правда, еще перед этим Амбрия объявила, что собирается в храм. Выражение ее лица предполагало, что в храм с нею пойдут все. Кое-кто поворчал, но большинство согласилось, что это хорошая мысль. Элиэль знала, что ей надо идти – поблагодарить Тиона за благополучное возвращение в семью. Д’варду тоже, несомненно, стоило бы пойти. Тем не менее он отказался.

– Я не пойду, – твердо заявил он. – И буду очень признателен, если вы не упомянете в своих молитвах Освободителя. И потом, должен же кто-то приглядывать за вещами?

Амбрия насупилась, но так и не смогла затащить его в храм. Даже она не могла устоять против его улыбки. Пиол объявил, что ему нужно поработать, так что он тоже остался. Остальные пошли.

Ничего особого не произошло. Элиэль поблагодарила бога за спасение из Нарша, от Жнецов и за возвращение в семью. Она не упоминала Д’варда. Хотя не думать о нем во время молитвы оказалось делом очень трудным. И ничего не произошло! Уходя из храма, она хромала точно так же, как по дороге в него. Может, она слишком рано начала надеяться, что ее хлопоты будут вознаграждены чудом, – а может, она просто еще не выполнила своей задачи? Ведь она до сих пор не привела Д’варда в храм Тиона.

Позже труппа перебралась в гостиницу Сусса – очень хорошую гостиницу. Пиол Поэт исчез. Элиэль нашла его на чердаке – он что-то торопливо писал. Девочка не сомневалась, что он трудится над новым монологом для «Трастоса». Она не стала ему мешать, а позже, когда его искала Эльма, сказала, что он ушел на рынок.

Вернуться в семью было просто здорово. Все говорили ей, как скучали без нее. Да и она сама, похоже, теперь больше любила их всех. В этот же день, после ленча, Тронг подозвал девочку к себе и усадил рядом. Он рассказал ей все о ее матери, Итерии Импресарио. Это был очень печальный рассказ, и они долго плакали вместе.

Еще через час, когда Элиэль помогала Амбрии развешивать белье, та спросила, не говорил ли с ней Тронг.

Элиэль кивнула. Интересно, чья это все-таки была идея?

– Не будь к нему слишком строга, – по обыкновению чуть грубовато сказала Амбрия, поднимаясь на цыпочках, чтобы дотянуться до верхней веревки. – Он до сих пор не может простить себе, что ты выпала из окна, когда его оставили смотреть за тобой.

– Это как-то связано с моей мамой?

– Ну, думаю, никак. Зря он заставлял нас держать это в тайне от тебя. Ему до сих пор слишком трудно говорить об этом.

– Но, – осторожно спросила Элиэль, чувствуя, как глаза ее начинает предательски щипать, – это ведь был бог, который… ну… я имела в виду, если она влюбилась в бога, это ведь не ее вина, верно?

– Ты хочешь сказать, что виноват бог?

Гм!

– Ну… да. Наверное.

– Вот поэтому Тронгу так тяжело говорить об этом. Поосторожнее с этой рубахой, ладно?

Д’вард начинал вполне сносно понимать джоалийский. Все старались говорить с ним как можно медленнее и четче, так что опасность подцепить этот ужасный местный говор ему не угрожала. Он попросил Элиэль поучить его чтению, и она – так уж и быть! – согласилась уделить ему некоторое время. Он хотел найти экземпляр «Филобийского Завета», чтобы попрактиковаться на нем, но девочка объяснила, что завет написан на суссианском, а читать по-суссиански для него вредно.

– А как тогда насчет пьес Пиола? – спросил он.

– Нет! – отрезала она. – Они написаны на классическом джоалийском. Если ты попробуешь заговорить так на улице, все решат, что ты спятил.

– Та речь из «Королягарри», которую я вам читал, тоже написана таким образом.

Поэтому они с Утиам отправились к местному букинисту. Элиэль выбрала было знаменитый любовный роман, но Д’вард отверг его, остановив свой выбор на исключительно скучной книге о лунах и звездах. Учить его читать по этой жуткой скучище оказалось далеко не так интересно, как она ожидала. Он почему-то удивился, узнав, что Трумб проходит свои фазы всего за четыре с половиной дня, и с совершенно серьезным видом заявил, что Трумб вовсе не большая луна, а просто расположен ближе к Земле. Он удивился даже тому, что недели отсчитывались по Иш, а между ее полнолуниями проходило ровно четырнадцать дней. Он мог часами читать про Кирб’ла, так что в конце концов с ним почти невозможно стало общаться. Он заявлял даже, будто не знал, что в году триста шестьдесят четыре дня! Нет, порой Освободитель казался ей решительно странным.

Оказалось, что не она одна обращает внимание на его улыбку. Олиммиар Танцовщица вела себя дура дурой, вертясь вокруг него ручной киской и краснея всякий раз, как он глядел на нее. Элиэль готова была ей глаза выцарапать. Да и замужние женщины тоже были не лучше. Если их мужья и замечали что-то, они молчали. Все знали, что на Д’варда можно положиться.

Пиол написал-таки оду отваге, и Тронг начал репетиции «Трастоса», хотя и «Варилианец» собирал каждый вечер полный зал.

Элиэль помогала Д’варду выучить его монолог. Конечно, он с трудом понимал смысл отдельных фраз и сильно сокрушался по этому поводу.

– Это же все… ну… как ты назовешь то, что все другие и так давно знают?

Элиэль никак не могла отыскать нужное слово, поэтому они обратились к Гольфрену который сказал, что это называется «банальность».

– Ну да, здесь сплошные банальности, – заявил Д’вард.

Гольфрен пробежал глазами его монолог.

– Конечно. Но разве не вся поэзия такова? Не так важно то, о чем она, как то, как она об этом говорит.

Д’вард подумал, потом рассмеялся и кивнул.

Зато он пришел в совершеннейший ужас, когда Гэртол Костюмер продемонстрировал его наряд.

– Вы хотите сказать, я должен выходить к сотням людей только в этом? Но там же будут дамы!

– Это традиционный наряд, – возразил старый костюмер, – и дамам понравится.

Д’вард казался потрясенным и сильно покраснел.

Его интересовало абсолютно все: политика и местные обычаи, география и торговля. Но больше всего, впрочем, его интересовали боги. Как-то раз Элиэль – случайно! – подслушала, как он спрашивал у Тронга, какие боги хорошие, а какие – плохие.

Тронг, ясное дело, пришел в ужас.

– Боги все добры и не ведают зла, сын мой, – пророкотал он, что на самом деле было строкой из «Суда Афароса», хотя Д’вард и не знал этого.

– Тогда откуда берется зло?

– Зло идет от смертных, если они не повинуются богам.

– Значит, вы одобряете то, что приходится делать женщинам в храме Нарша? – Голос Д’варда звучал скорее удивленно, чем возмущенно.

– Разумеется! – буркнул Тронг и поспешил уйти.

На следующий же день Д’вард отловил Пиола Поэта за обеденным столом и начал что-то записывать. Так уж случилось, что Элиэль как раз помогала Утиам искать потерянную сережку, и, шаря под соседним столом, она услышала часть разговора. Пиол, судя по всему, перечислял всех богов и богинь, каких только мог вспомнить. А Д’вард записывал, но не всех. Потом он ушел, оставив листок лежать так, что всякий мог подойти и прочитать. Никакой логики в его выборе богов она не нашла: Пет’р, Д’мит’рий, Кен’т, Д’вард, Алис.

Правда, он все равно произносил их имена неправильно. Да и почерк его оставлял желать лучшего.

На следующий день, когда они репетировали в роще под мостом, а Д’вард сидел с Дольмом под кустом, Элиэль случайно проходила как раз мимо этого куста – с другой стороны.

– Я знаю Т’лина Драконоторговца, – говорил Дольм, – но не очень хорошо. По-моему, он шпионит на кого-то. Возможно, на обе стороны, возможно – на четыре или пять. Да и почти все странствующие торговцы поступают так. Все вейлы вечно разнюхивают друг про друга – Джоалия, Таргия, Ниолия и все их вассалы.

– А странствующие актеры?

– Еще бы! Когда мы вернемся в Юрг осенью, Амбрия напишет отчет ниолийскому послу.

Ого! Элиэль этого не знала! Она переместилась чуть поближе.

– Политический шпионаж? – спросил Д’вард. – А что, боги тоже играют в такие игры друг с другом?

– Вполне возможно. По крайней мере некоторые.

– Насколько я понимаю, за несколько тысяч лет можно перепробовать все?

Дольм усмехнулся:

– Я думаю, да. Мне полагалось докладывать Зэцу обо всем, что могло бы интересовать его, – о назревающей войне или о чуме, например. Но у меня только раз случился повод для этого, в Нарше, две недели назад.

– Ну и как ты это делал? Писал богу письмо с сообщением?

– Ну, пришлось совершить ритуал.

– Объясни, пожалуйста.

Очень похоже на Д’варда – не знать, что такое ритуал!

Но Дольм не смеялся.

– Ритуал – это такая процедура, выполнения которой требует бог. Жрец приносит в жертву курицу одним образом для того, чтобы добиться предсказания, другим – для испрашивания божьей милости или исцеления. Это действует, потому что так повелел бог.

– Значит, это все равно что писать имя и адрес на письме? Когда ты делаешь определенные вещи в определенном порядке, бог знает, что это обращаются к нему и чего от него ожидают?

– Я никогда не задумывался над этим, но да, вполне возможно.

И как это Д’варду удается видеть вещи не так, как всем остальным?

– Меня обучили ритуалу, позволяющему обращаться к богу лично, – продолжал Дольм. – Это нелегко, особенно если твой бог – Зэц. Часть церемонии специально задумана на редкость неприятной, да это и понятно. – Он нервно усмехнулся. – К счастью, Зэц одобрил мою преданность и, надо признать, хорошо отблагодарил меня.

– Можно спросить, как?

Дольм вздохнул:

– Ну, в основном наслаждением от насилия. Но он также исцелил рану, которую я нанес себе во время ритуала. Если бы не он, я бы истек кровью.

И тут Д’вард задал вопрос, от которого Элиэль чуть не лопнула:

– На кого похож Зэц?

Последовала долгая пауза, прежде чем Дольм ответил:

– Трудно сказать. Он носит балахон Жнеца. Я ни разу не видел его отчетливо.

– Это и подсмотрела тогда Элиэль?

– Она подглядела только ритуал. Я уверен, она сбежала еще до появления Зэца, иначе ее не было бы сейчас с нами. В жизни не знал ребенка хотя бы на четверть столь несносно любопытного!

И он еще осмеливается называть ее ребенком!

Д’вард еще не закончил свои расспросы.

– А зачем ты вызывал тогда Зэца?

– Из-за того, что произошло в храме. Тронг принес жертву Оис. Жрец был очень удивлен результатом. Мелкие ритуалы вроде этого – совершенно обычное дело, и я понял – богиня сама имеет в этом какой-то интерес. Решив, что она недовольна моими ночными делами, я доложил все своему господину. Впрочем, Зэц и так уже знал, что случилось. Он сказал мне, что во всем виновата Элиэль и что богиня сама справится с этим.

Наступила тишина, нарушаемая только отдаленными восклицаниями Тронга.

– Тебя это огорчило? – усмехнулся Дольм. – А что ты еще хотел узнать?

– Эту историю про мать Элиэль.

Элиэль мгновенно ощетинилась. Невежливо обсуждать ее в ее отсутствие! Ну, по крайней мере когда считается, что ее здесь нет.

– Это что, обычное дело – когда бог насилует смертную?

– Не насилует! – возразил Дольм. – Скорее всего она покорилась ему с охотой. Такое случается не слишком часто. Но, думаю, и не слишком редко. Ты ведь слышал, что атлеты с Празднеств всегда проводят ночь в Священной роще Иилах? Так вот, существует поверье, что по меньшей мере один из тех крепышей испытывает этой ночью любопытные ощущения.

– Для меня это все равно что изнасилование, если жертва не может сопротивляться. И когда это случается между богом и женщиной – женщины всегда кончают с собой?

– Нет. Но будь то мужчина или женщина – это уже пропащие люди. Они никогда не признаются в этом, но как можно быть счастливым, познав хоть раз любовь бога? Извини. Мне пора. Мой выход.

Д’вард остался сидеть в раздумьях. Элиэль тихонько отползла от куста.

Эдварда окончательно приняли в труппу. Даже Клип перестал сторониться его. Если у него и был недостаток – так только то, что он упорно обращался с Элиэль, как с маленькой. Например, как-то перед ужином, в кухне, когда он помогал Утиам с готовкой – он чистил синекорни, а Утиам пекла хлеб…

– Меня беспокоит Элиэль, – заявил он, и опять это было очень некрасиво с его стороны обсуждать кого-то за его спиной.

Утиам рассмеялась:

– С чего это тебе беспокоиться о ней?

– Ну, само собой, я очень признателен Элиэль за все, что она сделала. Я почти наверняка умер бы без ее помощи. Я и всем вам благодарен, конечно, но я попал сюда против своей воли. Мне надо каким-то образом вернуться домой, чтобы… чтобы выполнить важный долг.

– Нам будет не хватать тебя. Нам нравится твое общество. Ты уже отплатил нам за все – своими сборами. И даже сверх того! Хотелось бы мне знать, как это тебе удается! Но при чем здесь Элиэль?

– По-моему, она думает, что я ей принадлежу! Я не могу остаться с вами насовсем, но мне не хочется ранить чувства ребенка.

«Ребенка?» – возмущенно фыркнула про себя Элиэль.

– Мне жаль ее, – продолжал Д’вард. – Она так верит в то, что станет великой актрисой! Но как? С ее-то ногой? Она ведь не сможет принимать участия в Празднествах Тиона, и…

– Тебе не стоит беспокоиться об этой маленькой плутовке, – сказала Утиам. – С нею я не побоялась бы даже выйти против всего суссианского ополчения. И если уж на то пошло, если ты вот сейчас выглянешь в эту дверь, боюсь, ты найдешь за ней пару очень острых ушек, растущих на голове Элиэль Певицы.

Элиэль неслась по коридору так, словно сам Зэц гнался за ней.

Дав шесть весьма успешных представлений «Варилианца», Тронг объявил «Трагедию Трастоса». В числе прочих на афише самыми маленькими буквами значился Д’вард Книжник в роли Джинуу, бога отваги. Репетиции проходили не очень успешно. Д’вард держался на сцене скованно и вовсе не напоминал того отважного юношу, который сыграл перед труппой своего Королягарри.

– Сильнее, сильнее! – снова и снова повторял ему Тронг. – Там же почти темно, помни это! Ты стоишь в свете факелов, не на солнце. Энергичнее! Взмах руками! Слова!

Но Д’вард продолжал играть свою роль так же вяло, словно надеялся, что его не выпустят на сцену.

Даже в утро премьеры Тронг еще сомневался. Все же Пиол настоял на том, что вечером все будет как надо, а даже если и нет, спектакля это не испортит.

Элиэль не сомневалась в том, что все пройдет хорошо.

Все прошло не просто хорошо. Все можно было назвать одним словом – фурор.

В «Трастосе» Элиэль не волновалась насчет наряда, поскольку она исполняла песнь посланца богов из-за сцены. Девочка спела очень даже неплохо, но аплодисментов не заработала. Они вообще не хлопали. Сбор в антракте оказался мизерный. Актеры шептались, что такой бесчувственной публики им еще не встречалось. Возможно, беда заключалась в том, что в Суссе Трастос – исторический персонаж, причем отрицательный. Ясно, что суссианцы не одобряли, когда его представляли как трагического героя. Пиол слишком пренебрег традициями.

Д’вард должен был выходить на сцену почти в самом конце. Элиэль пробралась кустами в зрительный зал и уселась с краешку. Обреченный Трастос не выполнил повеления богов и не отказался от трона в пользу демократии. Он предлагает мятежникам выбрать из своих рядов рыцаря, способного сразиться с ним один на один. И с ужасом узнает, что этим рыцарем будет его собственный сын, Дальтос Освободитель. Тронг излил свое отчаяние в долгом монологе, постепенно оседая на траву. В конце концов он простерся ниц, глухо восклицая: «О боги, ниспошлите мне отвагу!»

На сцене появился Гольфрен в золотой набедренной повязке, обозначавшей его как Тиона. Даже в Нарше публика вяло, но реагировала на это драматическое противостояние. Суссиане же сидели в гробовом молчании, ожидая, что же такого скажет бог, чтобы спасти спектакль от полного провала.

– Я ниспошлю тебе отвагу! – объявил Гольфрен и начал играть. Элиэль услышала недовольный шепот в зале. Да и сам Гольфрен, уловив недовольство зрителей, сократил соло, насколько это было возможно. Наконец прозвучал последний аккорд, означавший сигнал к выходу Д’варда.

– Да, я – Отвага! – Д’вард Книжник ворвался в освещенный круг сцены – высокий, стройный, в таком же наряде, как Гольфрен, с символическим факелом в руке. Как красив он был! В амфитеатре наверняка не нашлось ни одной женщины, у которой при виде его учащенно бы не забилось сердце! Да и вряд ли нашелся такой мужчина, что не ощутил бы прилива юношеской удали. Зрители затаили дыхание, увидев на сцене одновременно самого бога и одну из его аватар.

Возможно, Пиолу удавались стихи и лучше этих, подумала Элиэль, но еще ни разу их не декламировали с таким чувством, да еще на идеальном джоалийском.

Отвага нам дана как остов – тот, Что держит нашу плоть. Лишенный сей основы Падет тотчас и вновь уже не встанет – жалкий червь, Что убоится дуновенья ветерка. Восстань, гляди! Внемли совету звезд, Поверь богам, что обращают жизнь твою В поток полезных дел, которому нет края. Все страсти, мнение людей, и даже честь, И радость – все ничто, когда не зиждутся Они на основаньи прочном яростной отваги, Той доблести, что, смерть саму отринув, Забыв про возраст, раны иль усталость, Возвысит венценосную главу Над пустотой ничтожества и тлена И светом ярким высветлит деянья Из тех, что в памяти останутся навечно…

И так далее – сорок или пятьдесят строк белым стихом. Для пущего эффекта Пиол снабдил монолог двумя-тремя местными премудростями. Все это время Тронг обретал силы. С каждой строфой он поднимался – сначала на колени, потом на одно колено и так до тех пор, пока не выпрямился во весь свой рост. Тронг высоко поднял меч и эхом повторил за Д’вардом заключительную строку – клятву умереть с достоинством.

Зрители тоже повскакали на ноги. Амфитеатр одобрительно гудел. Д’варду пришлось выходить на бис и повторять монолог еще дважды. Потом они с Тронгом выходили на отдельный поклон, а публика истерически визжала и закидывала сцену золотыми монетами.

Никогда еще Элиэль не видела такого триумфа! Чуть позже она снова обошла зал с чашей. Деньги сыпались дождем. Остальные чаши наполнялись столь же успешно. Повсюду она видела улыбающиеся лица. Вокруг Д’варда собралась толпа – почти одни женщины, заметила она с досадой. Девочка надеялась, что он сможет более или менее пристойно поддержать разговор. Впрочем, она не была в этом уверена. Ей так и не удалось подобраться к нему поближе.

В конце концов она прибилась к Тронгу – послушать, что говорят ему восхищенные зрители. Многие из них были старыми друзьями, которых она помнила с прошлых лет, – они могли бы и ей как дебютантке сказать пару добрых слов. В эту минуту с Тронгом разговаривал старый-престарый жрец из храма, выделявшийся своей желтой хламидой. Судя по тому, с каким уважением к нему обращались, это был не простой жрец.

Тут подошел Клип с пустыми руками.

– Вот! – обрадовалась она, вручая ему увесистую чашу. – Еще собрала!

Клип присвистнул, взвесив чашу в руках:

– Неплохо, Элиэль!

– Элиэль? – повернулся к ней старый жрец. – Тебя зовут Элиэль, дочь моя?

Она присела в реверансе:

– Меня зовут Элиэль Певица, ваше святейшество. Вы слышали меня раньше, я пела за посланца богов. И еще у меня роль в другом спектакле, где…

Должно быть, у него острый слух, раз он так подслушал Клипа. Да и взгляд острый. Он был сед как лунь, чисто выбритое лицо казалось скованным заморозком.

– А этот замечательный молодой актер, которого мы видели сегодня вечером… Д’вард?

– Д’вард… Книжник, ваше святейшество. – Под взглядом этих острых как иглы глаз она вдруг ощутила себя неуютно. – Он из Ринувейла.

– Неужели? – Старик повернулся к своим спутникам. – Простите, я на минутку… – Он положил на плечо девочке цепкую руку и заставил ее отойти на несколько шагов в сторону, подальше от посторонних ушей. Он склонился к ней, улыбаясь, словно добрый дедушка. – В «Филобийском Завете» упоминается некая Элиэль. И некий Д’вард. Что ты скажешь нам об этом забавном совпадении, детка?

 

Занавес

 

57

Эдвард был пьян – в стельку, в доску, как пень, как полено. Это при том, что он не пил. Сначала – этот взрыв восторга в публике. Теперь же его приперли спиной к кусту, и кто – захлебывающиеся от восторга, визжащие, лепечущие что-то взбудораженные женщины. Женщины разного возраста и разной наружности. Женщины, окружившие его кольцом и не выпускающие его из рук. На нем был какой-то жалкий клочок кружевной материи, так что в любую минуту могло случиться что-то страшное.

– Спасибо, спасибо, очень мило с вашей стороны, вы так добры, да, я-то с удовольствием, но…

Они буквально засыпали его приглашениями на ужин, на обед, на танцы… Голова шла кругом, и ему показалось, что он ухитрился принять три приглашения только на бедродень. Но где-то глубоко-глубоко, под всей этой пеной, если бы у него было только мгновение подумать, таилось убеждение, что он допустил чудовищный промах.

Спасение пришло в облике старого Тронга. Актер ворвался в толпу, словно свирепый бык, не забывая при этом вежливо извиняться направо и налево. Вторым эшелоном следовала Амбрия. За ними семенил сгорбленный старик в дорогих желтых одеяниях. Поклонниц как ветром сдуло.

– Вот он, ваше святейшество! – объявила Амбрия. – Д’вард Книжник. Д’вард, сегодня нас почтил своим присутствием сам Киртьен Верховный Жрец. – Амбрию никогда нельзя было назвать флегматичной, но сейчас она казалась более возбужденной, чем обычно. Почему бы?

Не зная, как положено приветствовать верховного священнослужителя Суссленда, Эдвард ограничился низким поклоном. Когда он, выпрямившись, встретился с ним взглядом, его голова мгновенно прояснилась. Чудовищный промах! Тут же была Элиэль, раскрасневшаяся – лицо ее казалось в свете факелов совсем пунцовым – и подпрыгивавшая от нетерпения: раз-два, раз-два… Чудовищный промах? Хуже!

Одним-единственным словом жрец ухитрялся творить чудеса. Тронг и Амбрия с помощью двоих жрецов помоложе отогнали зрителей. Эдвард остался наедине с Элиэль и стариком. Жаркий пот высох, и юношу пробрал ледяной холод.

– Д’вард Книжник? – вкрадчиво произнес жрец. – Это, конечно, твое сценическое имя? – На его бесцветных губах играла улыбка, взгляд же оставался змеиным.

– Да, гм… ваше святейшество. У меня есть причины не открывать своего настоящего имени. – Он внимательно посмотрел на раскрасневшуюся Элиэль и понял, что девочка выдала его с потрохами. Куда уж ей тягаться с этим хитрюгой Киртьеном!

Жрец негромко хихикнул:

– Твоя сегодняшняя игра доставила нам подлинное наслаждение, сын мой.

– Э-э… спасибо, ваше святейшество. – Ох, черт, черт, черт! Как он только мог свалять такого дурака?

– Такое виртуозное исполнение может быть даровано только милостью Покровителя Искусств. – Киртьен забавлялся, играя со своей жертвой в кошки-мышки. – Это обязывает тебя лично отблагодарить Тиона, сын мой. Ты посещал уже его храм?

Эдвард замялся:

– Я собирался пойти туда… пойти… очень скоро. Завтра или… скоро… в бедродень?

– Ты приглашен туда вместе с нами и отправишься в нашей карете – сейчас же.

Это был приказ.

– Э-э…

– О да, Д’вард! – вскричала Элиэль, стискивая его руку. – Ты должен пойти и вознести хвалу Тиону! Он исцелит мою ногу!

– Что?

– Его святейшество так сказал! – Она была вне себя от возбуждения и надежды, отчаянно боясь, что он откажется помочь ей.

– Ну-ну, детка! – погрозил ей пальцем Киртьен. – Я ничего тебе не обещал! Я сказал, что считаю это прекрасным шансом для того, чтобы бог обратил на тебя благосклонный взгляд. В награду за твою помощь Освободителю.

– Пожалуйста, Д’вард! Пожалуйста! Ну пожалуйста!

– Мне нужно переодеться. Всего минуту. Извините, я сейчас… – Эдвард уже бежал.

Он пулей пронесся мимо своих восхищенных поклонниц и бросился к хибаре, служившей мужской гримерной.

Ну как он позволил себе так сплоховать? Ему ни за что нельзя было принимать участие в спектакле. А ведь это казалось удачной возможностью отплатить труппе за их доброту. Это казалось даже удачной маскировкой – пусть его видят одним из них. Он вовсе не собирался производить сенсацию. Энтузиазм аудитории захлестнул его с головой и лишил разума. Зеленый новичок затмил Тронга Импресарио, старого актера с неплохим талантом и более чем тридцатилетним опытом – и только потому, что этот новичок обладает харизмой пришельца. Знал ли старый жрец об этой существенной детали, или у него просто проницательный ум и острый глаз? Впрочем, теперь это уже не важно – все равно он наверняка выбил из Элиэль правду.

Так кто он, этот Тион – Робин Гуд или шериф Ноттингемский? Играет ли он за Службу или за Палату? Скоро Эдвард узнает это… Если он не подчинится приказу жреца, старик добьется своего с помощью бравых молодцев в золотых латах. Сусс слишком мал, чтобы спрятаться в нем. Из долины ведут только четыре перевала. Население истово предано своему богу-покровителю и не приютит беглеца. Так и так шансы бежать от Тиона равны нулю, даже если не говорить обо всех этих волшебных штучках. Удивительно еще, что Эдварда нашли только сейчас.

Он добежал до хибары. Ему стоило захватить с собой лампаду. В небе светил почти полный Трумб, но гримерная стояла в тени деревьев.

Он распахнул дверь в черноту…

– Клянусь святым Георгием, вы выпустили-таки кота из мешка, не так ли? – произнес кто-то за его спиной.

Голос был незнакомый, но язык – английский.

Он резко повернулся, споткнулся о камень и чуть не упал в кусты.

– Кто?..

Их было двое. Один – юноша примерно одного с ним возраста или даже чуть помладше. Стройный, с золотыми волосами и одетый еще легче, чем он сам. Собственно, на нем не было совершенно ничего, если не считать возмутительно самонадеянной улыбки.

Впрочем, говорил не он, а женщина. По стандартам Сусса ее можно было считать высокой. Лица ее он почти не видел – лишь обнаженные худые руки и костлявые плечи.

– Моника Мезон, – представилась она. – Весьма рада познакомиться с вами, мистер Книжник. Не позволите ли автограф? Подозреваю, что скоро они будут цениться как большая редкость.

Он подавил безумный импульс пасть на колени и поцеловать ее ноги. Каким-то образом он обрел голос.

– Я тоже рад видеть вас, мэм. Насколько я понимаю, вы из Службы?

– Конечно. Кстати, я известна более как Оника. Какого черта вам понадобилось так выставлять себя напоказ?

– Это было неразумно.

– Неразумно? Нет, он еще называет это «неразумным»! – Она шагнула ближе, и лунный свет осветил ее жесткое мужеподобное лицо в обрамлении длинных темных волос. Она носила обычную местную рубаху, как королевскую мантию. – В городе полно Жнецов, балда вы этакий! Если никого из них и не было среди зрителей, очень скоро они услышат о вас. А если и не они, то уж Тион – наверняка!

– Тион уже услышал! Я имею в виду – его главный жрец или кто-то в этом роде знает. Ему известно, кто я. Он хочет, чтобы я вернулся в храм вместе с ним.

– Я здесь для того, чтобы спасать вас, – фыркнула она. – Так вот, вы хотите, чтобы вас спасали?

– Хочу ли я? Конечно, хочу! Крейтон убит…

– Я слышала! Торговец драконами рассказал нам. Ладно, если хотите идти со мной, вам лучше поискать себе что-нибудь из одежды. Бегать в таком виде не очень удобно. У вас вид, как у розового херувимчика, которого сунули в темный шкаф.

Одежда… Он собрался с мыслями, отгоняя рой вопросов, кружившихся в его голове. Он заглянул в черноту гримерной.

– Мне нужен фонарь…

– Какого черта? Даже передник пристойнее этого. Хватайте что под руку подвернется. Живо!

Она подтолкнула его. Эдвард шагнул в темноту и тут же больно ударился ногой о стул. Юноша вошел за ним и поднял руку. Сразу же слабый свет залил стены, грубые скамьи с небрежно накиданной на них одеждой, раскиданную по полу обувь.

Он схватил свои рубаху и сандалии.

– Ого! Это что, и есть та самая мана?

Парень только улыбнулся.

Эдвард повторил вопрос на джоалийском, но ответа так и не получил. Набросив рубаху, он вышел.

– Куда мы теперь? – Домой, домой!

Мезон черным силуэтом стояла прямо против света.

– Куда получится. Зэц спустил своих ищеек, и тотчас же, как этот жрец вернется в храм… Впрочем, известить Тиона он может и отсюда. Он не в узле, но до него не так далеко. Правда, для этого ему потребуется совершить какой-нибудь ритуал.

Эдвард сунул ноги в сандалии. Больше ему ничего не требовалось. Нагим он явился в этот мир, нагим из него и уйдет. Женщина повернулась, он шагнул следом… и вспомнил Элиэль. Во рту у него пересохло, и сердце застыло в груди.

– Подождите! Что будет, если я пойду в храм?

Она остановилась и оглянулась.

– Не знаю. Тион может передать вас Зэцу. Надеюсь, вы это не серьезно?

– Девочка, Элиэль. Она спасла мне жизнь! Она оставалась со мной и лечила меня, пока я болел. А ведь она знала, что за мной охотятся Жнецы.

– Но вы не… Ну и что?

– Она калека. Жрец сказал, что Тион избавит ее от хромоты.

Мезон снова фыркнула – звук, какого трудно ожидать от женщины.

– И конечно, вас терзает нормальный для школьника комплекс вины, да? Ну что ж, это ваша шея, не моя. Я ухожу, и ухожу немедленно, ибо мне дорога моя шкура. С одним Жнецом я еще справлюсь, если только замечу его вовремя. Но с несколькими мне не справиться. И видит Бог, у меня нет никакого доверия к Тиону. – Правда, с места она не двинулась.

Ох, черт! Он стиснул кулаки.

– Но может Тион исцелить ее? То есть я знаю, что может. Захочет ли?

– Трудно сказать. Он ведь совсем безумен. Они все такие. Несколько сотен лет всесилия кого угодно сведут с ума.

– Так он из Палаты?

Моника пожала плечами:

– Возможно, нет, и вряд ли ему нравятся орды Жнецов в его владениях. – Она нахмурилась. – Тион развлекается, коллекционируя красоту – хорошеньких девушек, красивых парней. Но и обращается с ними он не самым обычным образом. Вы скорее всего оказались бы в его храмовой гвардии. Он считает эту роль самой подходящей для высоких молодых людей.

– Мои собственные предпочтения, конечно, ничего не значат?

– Абсолютно ничего. Он вполне способен превратить вас при желании в женщину. Он вообще может сделать с вами что угодно. Вам, возможно, даже понравилось бы это, хотя наверняка обещать не могу. Он лучше многих, но я не хотела бы иметь его среди своих друзей.

Судя по ее спутнику, разгуливавшему столь бесстыже, ее выбор друзей отличался значительной либеральностью.

– Но Элиэль спасла мне жизнь!

Мезон топнула ногой:

– Решайте. Тион может и назначить вас богом. Так, во всяком случае, предсказано. Только будет это после всей передряги или вместо нее, я не знаю.

– Меня? Богом?

– Видите ли, бога отваги сейчас нет. Не было уже лет двести. Джинуу относился к компании Тиона, но сменил господина. Вы ведь уже наверняка знаете о «Завете», не так ли?

– Я еще не читал его. Что там сказано?

Он услышал голоса. Кто-то шел по тропинке, возможно, за ним. Женщина тоже услышала их. Она оглянулась, но ответила:

– «И станет Д’вард Тионом. Вдохновит он короля, завоюет души людей. И станет Д’вард отвагой». Вот так. Пойдемте, право же! Пора!

Элиэль! Вот проныра чертова! Ведь дать ему роль Джинуу было ее идеей. Она устроила все это. Должно быть, нашла это место в том экземпляре «Завета», который они оставили в Руатвиле. Вот как, наверное, догадался обо всем старый жрец. Но…

– Я исполнил это пророчество – сегодня, на сцене! – Благословенна будь, Элиэль!

Мезон испустила негромкий резкий смешок:

– Провалиться мне на этом месте! А ведь и впрямь исполнили. Ну что ж, хоть с этим все ясно, старина. А мы-то переживали – что все это значит? Отличное шоу! – Она сделала пару шагов и оглянулась. – Так вы идете или нет?

Время! Ему отчаянно не хватало времени подумать. Он повернулся к юноше, но тот только пожал плечами, явно забавляясь. Он вообще еще не произнес ни слова.

– Ну что ж, удачи вам в новой карьере, какой бы она ни была, – сказала Моника Мезон. – Передайте привет Зэцу или Тиону, кто там из них первым вас отловит. – Она исчезла в кустах. Юнец последовал за ней.

– Элиэль спасла мне жизнь! – Эдвард вытер взмокший лоб. С хромой ногой ей никогда не сделать сценической карьеры, о которой она мечтает, никогда не принять участия в Празднествах Тиона. Она не побоялась смертоносных Жнецов, когда лечила его лихорадку. Он всегда думал, что честь помогает человеку сделать выбор между добром и злом. Однако никогда не предполагал, что выбирать, возможно, придется из двух зол. Стать богом? Стать игрушкой всесильного извращенца?

Эта чертова ведьма-цыганка, миссис Босуэлл, она ведь совершенно точно описала эту ситуацию: «Тебе предстоит выбор между честью и дружбой. Тебе придется бросить друга, которому ты обязан жизнью, или предать все, что для тебя свято».

Фэллоу не подготовил его к такому.

Голоса звучали все ближе, уже за последним поворотом.

– Подождите! – произнес Эдвард. – Куда вы меня собираетесь отвести? Что нужно от меня Службе?

Ответа не последовало. Он слышал только треск кустов, который становился все тише.

– Подождите! – крикнул он и бросился за ними.

Вот вам и все речи про отвагу… Он сбежал.

 

58

Они выскользнули из окрестностей театра, не замеченные никем. Зеленый свет Трумба заливал всю долину, но красная Эльтиана и синяя Иш добавляли теням странный оттенок. Здесь водятся Жнецы… За прошлую неделю Эдвард почти забыл об их существовании, да и теперь его слишком терзали мысли об Элиэль, чтобы думать о них. Миссис – или мисс – Мезон, похоже, хорошо знала, куда направляется. Она пошла не к городским воротам, а свернула на старую заросшую дорогу, ведущую к реке. Он слепо плелся между ней и юнцом. Еще полмили, и они увидели отсветы лун на блестящем куполе храма.

Элиэль была славная девочка. Ее ужасное любопытство казалось скорее забавным, чем раздражающим. Она была смелой и преданной. Он обязан ей жизнью, а теперь он бежит, бросая ее. Она могла получить то, чего хотела больше всего в мире, а он оставил ее без этого. Его предательство может разбить ей всю жизнь.

Мистер Гудфеллоу исцелил сломанные кости, которые рано или поздно срослись бы и так. Случай Элиэль – куда тяжелее.

– Скажите, мэм, может ли Тион лечить искалеченную ногу?

– Зовите меня Оникой. Конечно, может, легко. Разве Крейтон не объяснял вам? Тион тоже пришелец здесь, а пришельцы обладают харизмой. Мы поглощаем ману. Это делает нас бессмертными – ну, почти бессмертными, и в большой концентрации дает нам сверхъестественные способности. – Она замолчала, стараясь не порвать рубаху о колючие кусты.

Эдвард осторожно проскользнул за ней. Юнец прошел не глядя, словно это была просто высокая трава.

Да, Эдвард додумался до этого и раньше. Он даже видел подтверждение этому в самом себе, когда изображал божьего человека на том привале в роще. Очевидно, эффект пропадает, как только пришелец возвращается в свой родной мир. Крейтон утверждал, что лишен «полномочий» на Земле, но сразу по возвращении в Соседство смог поразить Жнеца молнией. Мистер Гудфеллоу был пришельцем на Земле, иммигрантом из Руатвиля.

– Мне кажется, я набрал немного сегодня вечером – такое покалывание? Я что, могу творить чудеса?

Она покачала головой:

– Только в узле можно набрать достаточно маны для того, чтобы производить физическое воздействие.

Привал, на котором он столкнулся с Седобородым, был узлом, и он набрал там настоящей маны. Теперь понятно, почему он смог снять с Дольма чувство вины и так быстро выучил язык. И потом он не мог нащупать языком ни одной дырки в зубах. Что уж тогда говорить о мелких царапинах? Отец прожил в этом мире три десятка лет, не постарев ни на день.

Кстати, харизма таила в себе опасность. Эдвард Экзетер мог при желании стать величайшим актером в мире. Он мог собирать женщин, как цветы. Он мог бы заняться политикой и почти сразу же заделаться диктатором. Он мог бы покорить мир. Теперь Эдвард понимал, почему Крейтон искал рекрутов постарше – им проще справляться с этой силой, не попадая под ее власть. Как долго он сможет противостоять соблазнам? Сколько времени пройдет, пока его моральные устои не обрушатся, как песочные замки? Он наконец понял, почему отец так хотел порвать цепь и не дать ему сделаться Освободителем.

Но Элиэль!.. Ну и подлец же он, что бросает ее так!

Они миновали кусты, и он зашагал рядом с Оникой.

– Как они получают ману? Через поклонение? Кровь? Деградацию? Публичную проституцию?

Оника шагала, не глядя на него.

– Иногда. Не все они заходят так далеко. Главное, что жертвоприношение должно доставлять боль, не обязательно физическую. Верующий должен добровольно сделать что-то, чего он делать не хочет: отдать деньги или совершить неприятное действо. Чем сильнее боль, тем больше урожай маны. Восхищение тоже дает ее. По этой части Тион преуспел более других. Он одаривает своих почитателей розами. Возможно, Тион собирает больше маны от одного певческого состязания на своем узле, чем Зэц от всех многочисленных, но удаленных от него убийств.

– Значит, человеческое жертвоприношение – самый сильный источник?

– С одним исключением… Осторожно, здесь кротовые норы.

Они были уже почти рядом с храмом. Город остался далеко позади. Прощай, Сусс! О, Элиэль!

– А что делает бог отваги? – жалким голосом спросил он.

– Само собой, дает своим почитателям отвагу. Не так уж трудно заставить молодых людей вести себя, как безумцев. – В голосе Оники явственно слышались гнусавые нотки ланкаширского акцента. – То, что они до сих пор славят его в узле, пустующем вот уже двести лет, показывает, до какой степени они принимают желаемое за действительное. И насколько я помню ритуалы Джинуу, они делают это совершенно искренне. Молящийся жертвует кровь, и ему даруется отвага, но с одним условием. Тотчас, как он овладевает женщиной, сделка расторгается. В результате процесс приходится повторять более или менее часто. Оживленный бизнес.

Он вспомнил то, что Пиол рассказывал ему о монастыре в Тогвалби.

– Бог силы тоже действует подобным образом, да?

– Гарвард? – Женщина усмехнулась. – Да, это большая жертва! Все эти парни, что качают мускулы на его узле, не могут даже вспоминать про свои мужские достоинства. Каждую ночь он, должно быть, просто упивается маной. Бессонница во имя бога! Запомни, они занимаются этим уже сотни лет, так что напридумывали извращений на любой манер. А что? Надеюсь, ты не серьезно…

Оника замерла, прислушиваясь:

– Черт! За нами идут!

– Откуда вы знаете? – Он не слышал ничего.

– Давай! – Она побежала вниз по склону. Он устремился за ней, спотыкаясь раза в два чаще, чем она. Оба запросто могли сломать ногу. Юнец резво бежал перед ним. Глядя на его голые ноги, Эдвард и себя чувствовал босым. Однако, судя по всему, ноги у него не уступали твердостью копытам.

– Кто за нами? – задыхаясь, спросил Эдвард. – Тион? Или Зэц?

– Зэц. Жнецы. Я чую их запах. Послушайте, Экзетер, решайте быстрее! Хотите ли вы отправиться со мною в Олимп или нет? Если вам не жалко своей шеи или еще каких-нибудь частей тела, можете ступать в этот чертов храм.

– Тион действительно сделает меня богом отваги?

– Он может. Это предсказано. Пришельцы – редкий товар, а ему нужно вернуть почитателей.

Элиэль! Все дело в Элиэль. Тион из благодарности исцелит ее ногу, или Эдвард сам сделает это, когда накопит побольше маны. Ведь не может бог быть злым? Он должен творить добро. Несколько лет в Соседстве, как его отец…

Но с отцом все было по-другому. Идет война. У Эдварда есть еще долг перед королем и Отечеством. Даже долг перед Элиэль уступает этому. Он не может доверять Тиону.

А Службе он доверять может? Он чуть не упал, споткнувшись.

– Не ваше дело, чего я хочу. Что нужно Службе от меня?

– Спасти вас от Зэца. Как сына Камерона.

Сколько бы там ни было у нее маны, а задыхалась она сильнее, чем он. Сколько еще бежать?

– Допустим, вам это удалось. Что потом? Крейтон говорил, у вас разногласия насчет «Завета»?

– Еще бы. Ох, черт!

Странный рокочущий звук разорвал ночную тишину. Эдвард застыл как вкопанный – из темноты на него смотрели два огромных зеленых глаза.

– Черт, это что еще?

Оника подбежала к чудищу и обняла его тяжелую голову, отчего оно разразилось еще одной серией рыгающих звуков.

– Это Милашка. Дракон. Быстро! Они догоняют.

Она вскарабкалась в седло.

– Сюда, ко мне за спину. Цепляйтесь. Зомф, Милашка! – Она протянула ему руку.

Стоило Онике втянуть Эдварда в седло, как седло подкинуло его вверх – огромная зверюга поднялась на ноги, и он с трудом удержался, цепляясь только за руку Оники и костяную пластину. Две черные тени мелькнули в ночи. Он вскрикнул от внезапной боли. Казалось, ногу пронзил электрический разряд. Эдвард начал заваливаться на бок, но приступ миновал, и он снова мог держаться. Жжение и покалывание в ноге быстро слабели. Ветер в лицо – значит, они несутся над землей. Бег дракона не уступал в плавности «роллсу» Боджли.

– Порядок? – крикнула женщина.

– Нормально. Жнецы?

– За пределами летальной угрозы, слава Богу! – Ветер подхватывал ее слова и швырял их мимо его ушей. – Они нас уже не догонят. Отдыхайте.

Он только что находился на волосок от смерти, а ему предлагают отдыхать?

– Попробую! – крикнул Эдвард и попытался заставить себя расслабиться. Это оказалось не так просто: он сидел на жесткой луке седла, а в спину ему впивалась костяная пластина.

Дракон? Он-то думал, это слово относится к чему-то вроде лошади – ну да, Т’лин Торговец Лошадьми? Эта тварь напоминала стегозавра из «Затерянного мира», а размером была больше взрослого носорога. Вдоль спины шел гребень высоких костяных пластин, одна из которых была спилена, чтобы дать место седоку. Да, название «дракон» очень подходило этому зверю – у него даже имелись длинные, похожие на крылья кожаные выросты у плеч.

Чудище неслось по плоской, лишенной деревьев террасе. Мимо мелькали холмы и утесы, залитые разноцветным лунным светом. Впереди виднелся овраг. Волосы Оники, развеваясь на ветру, лезли ему в лицо, так что говорить было невозможно. Милашка одним махом скользнула вниз по склону оврага и выбралась на противоположный гребень с такой скоростью, что дух захватывало. Они держали путь на восток, огибая храм снизу.

– Держитесь! – крикнула Оника еще через три или четыре оврага. – Вилт!

Дракон взял резко влево и устремился вверх по пятидесятиградусному склону, Эдвард откинулся назад, прижимаясь спиной к костяной пластине. Он чувствовал себя на редкость неуютно. Онике было гораздо удобнее сидеть в седле и со стременами.

Когда они снова оказались на равнине, она скомандовала «Варч!», и Милашка сбавила ход. Никаких поводьев или вожжей – Оника управляла драконом исключительно голосом. Значит, тот должен быть умен, как собака.

– Заппан! Восок! – скомандовала Оника еще через несколько минут. Милашка остановилась и опустилась на землю. – Слезаем!

До Эдварда с трудом дошло, что последнее слово относится к нему, и он сполз на землю. Она скользнула следом. Они находились на дне еще одного оврага, поменьше. Здесь было сухо и темно.

– Пошли! – Оника зашагала вверх по склону.

Он пошел рядом с ней – его длинные ноги давали ему преимущество.

Юнец тоже не отставал. Эдвард повернулся к нему и встретил ту же непроницаемую улыбку, что прежде. Он забыл, о чем собирался спросить.

– Ну? – произнесла женщина. – Что выбираете, Экзетер? Храм или Олимп? Если храм – то вот он.

Эдвард видел храм в полумиле от места, где они стояли, а за ним ночной город.

– Я хочу домой. В Англию. Мы же воюем с Германией.

– Я слышала об этом. Ну что ж, мы проследим, чтобы вы попали домой. Да, у нас разногласия по поводу Освободителя, но раз ваш выбор таков, я уверена, Комитет пойдет вам навстречу.

Они поднялись еще выше и пошли по ровному полю. Оника направлялась к группе похожих на пальмы деревьев.

– Вы не объясните, что мы собираемся делать? – вежливо поинтересовался он.

– Я все думала, когда же вы начнете спрашивать. Я собираюсь на запад, в Ламеби. Надеюсь, что наш противник сбит с толку и откажется от погони. Отсюда мы сможем наблюдать за дорогой.

Роща пересекалась невысокой каменной стеной. Женщина уселась на нее и вытерла лицо, переводя дух.

– Возможно, нам придется ждать долго. Им придется возвращаться в город и искать себе скакунов.

– Каких скакунов? – Усаживаясь рядом с ней, он попытался представить себе скачки на драконах.

– Моа.

– А мне казалось, моа привыкают только к одному всаднику.

– В общем-то да, но я подозреваю, что Жнецы могут это как-то обойти. Или просто у них есть собственные моа.

Они сидели в тени, и теперь он мог разглядеть пыльную дорогу – основной тракт, пролегающий через Сусс. Дорога лежала всего в нескольких сотнях ярдов от них. В этот ночной час она была совершенно пуста. Сельский Суссленд мирно спал под тремя лунами, дававшими гораздо больше света, чем привычная Луна. Всего неделю назад он проходил по этой дороге вместе с Дольмом и Элиэль.

Он вновь повернулся сказать что-то юноше, сидевшему рядом с ним, но снова эта загадочная улыбка сбила его с толку.

– Скажите мне, что произошло после того, как Т’лин убежал от Жнецов?

– Я прибыл… – Эдвард поведал то, что смутно помнил сам, и то, что позже рассказала ему Элиэль.

– Хррмф! – произнесла она, когда он закончил. – Мы предполагали нечто похожее. Я отправилась на разведку. Приехала сюда вчера вечером, а тут все кишмя кишит Жнецами. Это навело меня на мысль, что вы, возможно, еще живы.

– Как вы меня нашли?

– Чистая случайность. Я увидела афишу, увидела Д’варда в списке актеров. Хорошо еще, что я сопоставила все факты раньше, чем ублюдки Зэца, идиот вы чертов.

Пора менять тему.

– Расскажите мне про Олимп.

– Это небольшое ответвление каньона. Их там сотни, конечно, но это место очень красиво. Мы стараемся сохранять его форпостом цивилизации – на самом деле это немного напоминает Ньягату.

– Вы были в Ньягате?

– Заглядывала туда с Джулианом в девятьсот втором. Видела тебя – серьезный такой мальчуган, загорелый, как каштан. Вполне можно было принять тебя за местного, если бы не твои голубые глаза. Ты будешь в Олимпе как дома. «Юнион Джек» мы на флагштоке не поднимаем, но переодеваемся к обеду.

Гм! На слух эта Служба чем-то похожа на миссионерское общество «Светоч» святоши Роли – тоже несет свет язычникам. Впрочем, отец поддерживал ее, значит, есть в ней что-то хорошее.

Он задал вопрос про драконов и получил в ответ целую лекцию об их привычках и достоинствах. Мезон оказалась просто тронутой на драконах. Если ей верить, то лучше верховых животных не найти во всей Вселенной. Элиэль тоже любила поговорить о драконах, хотя так ни разу и не удосужилась описать, на что они похожи. Когда Эдвард узнал про этих больших ящериц все, что хотел, он задал еще один, более актуальный вопрос:

– А что Джинуу? Почему сейчас нет бога отваги?

– Что вам известно о Большой Игре?

Конечно, он мог ответить: «Это означает борьбу Англии с Россией за контроль над Афганистаном и северо-западной границей, которая тянется уже больше ста лет», – и показаться полнейшим тупицей. В Вейлах происходило нечто похожее – противостояние между Джоалией и Таргией, которых он сравнивал про себя с античными Афинами и Спартой. А расположенный к северу от обоих Ниолленд отдаленно напоминал Коринф. Впрочем, Оника явно не это имела в виду.

– Ничего, – сказал он.

Оника фыркнула:

– Бессмертие несет с собой скуку. Пришельцы соревнуются друг с другом. На Земле пять основных сил, верно? Англия, Франция, Россия, Германия и Австрия. То же самое и в Вейлах, только здесь эти силы называются Висек, Карзон, Эльтиана, Астина и Тион.

Значит, команды все-таки носят разноцветную форму!

– Правда?

– Предлагаемая жрецами доктрина Пентатеона весьма приблизительна – Прародитель, Муж, Владычица, Дева и Юноша. Таковы роли, но актеры время от времени меняются. У каждого имеется группа поддержки – так называемые аватары. Они все пришельцы вроде нас – с Земли или из других миров. Внутри этих команд не прекращается закулисная игра, но по большей части Игра разыгрывается пятеркой. Они то и дело меняют союзников.

– Напоминает феодальную систему.

– Очень напоминает, – одобрительно кивнула Оника. – Особенно учитывая то, что все ложится на плечи крестьян, чье поклонение дает им ману. Так вот, два века назад Джинуу сменил покровителя. Он объявил, что теперь является аватарой Девы, а не Юноши – Джинуу Астина, не Джинуу Тион. Он повелел своим жрецам переодеться из желтого в синее, ну и так далее. Тион не собирался терять такой существенный урожай маны, поэтому воспротивился всеми силами. Обыкновенно Игра ведется по джентльменским правилам: туземцы являются дичью для всех, но пришелец, как правило, не нападает на другого пришельца Напрямую. Очень уж много маны теряется при этом. К тому же это может оказаться опасным, если неприятель обладает большей силой, чем вы ожидали. В сложившейся ситуации Тион повел себя недостойно, очень недостойно.

Эдвард покосился на юнца, с досадой пожавшего плечами. Тот не произнес еще ни слова, но, судя по реакции, понимал по-английски.

– Pour encourager les autres?

Оника усмехнулась:

– Вот именно! С тех пор принадлежавший Джинуу узел остается незанятым. Для того чтобы найти предателю замену, Тион должен посетить другой мир. А он вряд ли пойдет на такой риск.

Крейтон говорил что-то про сложности с вербовкой.

– Он может послать помощника из своих аватар.

– Это делалось, но в таком случае у новых ребят могут возникнуть проблемы с лояльностью. Не так ли?

– Но когда сейчас люди молятся Джинуу, куда идет мана?

– По большей части пропадает зря. Если же они молятся Джинуу Тиону, часть ее достается Тиону. Если молятся Джинуу Астине – Деве.

– Это ведь грубая игра, верно? Как раз перед моим прибытием монахи Гарварда сожгли рощу Иилах в Филоби.

– Выглядит довольно типично – грубая работа руками местных. Сама Иилах осталась невредимой. Если при этом изнасиловали и убили множество монахинь… ну что ж, это всего лишь туземцы. Понимаете? Гарвард дурак. Он заплатит за это, я уверена.

– Кому заплатит?

– Своему господину Карзону, конечно. Посмотрим-ка… Таргианцы готовы развязать войну. Воины будут искать знамений Астины, их покровительницы. Знамения будут крайне неблагоприятными. Карзону придется извиняться перед Астиной. Она потребует расплаты за Филоби, поскольку Иилах входит в ее команду. Карзон спустит шкуру с Гарварда, чтобы ублажить Астину. Возможна даже смена обитателя узла в Тогвалби. Вполне типичная ситуация.

Гадость какая! То, что отец выступал за Службу, начинало казаться ему все более естественным.

Эдвард нахмурился. Стена была ненамного удобнее той части седла, на которой ему пришлось ехать. Как этому парню удается сидеть не ерзая – это с голой-то задницей? При этом он, похоже, проявлял живой интерес к разговору.

Что-то, напоминающее миниатюрный духовой орган, запело в ветвях над их головами.

– Это еще что такое?

– Мы называем их соловьями. Правда, на деле они больше похожи на белок.

Ничего себе! Ну почему этот мир такой интересный?

– Насколько я понимаю, «Филобийский Завет» – дело рук Иилах?

Оника подавила зевок.

– Совершенно очевидно – нет. Даже главные игроки редко связываются с предсказаниями. Ясновидение включает в себя создание некоего зеркала в памяти, чтобы с его помощью заглянуть в будущее. Это слишком опасно. Так можно забыть, кто ты и что собираешься делать. Забыть навсегда! И на это тратится уйма маны. А никто из них не любит ее терять. Я же говорила, что Гарвард – идиот. Суть в том, что он соблазнил сестру Ашилин – он вечно вьется вокруг тамошних монахинь – и зачем-то дал ей в награду дар предвидения. Да и ритуал он провел кое-как. В первый же раз, как сестра попыталась использовать этот дар, она сошла с ума. Это изрядно истощило и самого Гарварда – что ж, так ему и надо. Она же сошла с ума и умерла. Он чудом остался жив. Будущее их вовсе не интересует, – добавила Оника, помолчав. – Почти все они прожили уже несколько столетий. Ничто не может уязвить их. Единственное, чего они боятся, – это скуки. Скука их всех и убьет рано или поздно. Вот почему они затеяли Большую Игру… Смотрите!

По дороге со стороны города неслись две темные фигуры – неслись быстрее, чем может бежать человек или даже лошадь. Длинные ноги моа мерили дорогу десятифутовыми прыжками. Всадники в капюшонах съежились у них на спинах. В темноте они почти сливались с животными и все же даже на расстоянии источали какую-то угрозу. Они бесшумно исчезли в направлении Ротби.

Эдвард с трудом справился с дрожью. Он бросил взгляд на второго, молчаливого спутника – юнец сердито хмурился. Потом, встретившись взглядом с Эдвардом, опять улыбнулся.

– Похоже, заглотили наживку, – облегченно вздохнула Оника. – Дадим им еще несколько минут для уверенности. Потом отправимся на запад.

– Там ведь мост… в Ламеби? А оттуда куда?

– Дорога ведет к перевалу Рутпасс, а дальше в Нагвейл. – Она замялась. – Вы решительно настроены возвращаться домой? Вы точно не хотите остаться в Соседстве и исполнить пророчество?

– Нет, мэм. Я решительно настроен вернуться домой.

Она с интересом посмотрела на него:

– Странная вы рыба! Мальчишке в ваши годы… Предложи ему совершенно новый мир да в придачу шанс прославиться… Так вы отказываетесь?

Его раздражало, что она назвала его мальчишкой, но вполне возможно, Моника Мезон была гораздо старше, чем казалась на первый взгляд.

– Я был бы рад остаться, – признался Эдвард. – Я был бы рад повидать все вейлы, встретиться с людьми, знавшими моего отца. В любое другое время я ни за что бы не отказался от этого. Но теперь идет война! Я должен вернуться домой и исполнить свой долг.

– Что делает вам честь, – пробормотала она. – Впрочем, у вас еще будет время передумать, поскольку я не могу отвезти вас прямо в Олимп. Милашка может перебираться через горы, но не с двумя седоками. Я не ожидала застать вас живым, мистер Экзетер, и не захватила запасного дракона. Я не взяла теплых одежд на двоих. Вы отморозите там задницу. – Она махнула в сторону сияющих снежных вершин Суссвейла.

Разговор определенно принимал не самый приятный оборот.

– Вы можете перебраться через это?

– Драконы могут. Они не любят жары внизу, а в Нагленде еще жарче. Так что, – добавила она, – разъезжать на драконе по Нагленду – все равно что проехаться на нем по Уайтхоллу.

– Подозрительно?

– Вот именно. Рутпасский перевал считается несложным. По меркам Вейлов это означает, что вы можете одолеть его пешком, если у вас ноги горного козла. Так вот, я довезу вас до вершины и там брошу. Я пробираюсь горами в Олимп и докладываю там обо всем. Вы спускаетесь в Нагвейл. Первая деревня, к которой вы выйдете, называется Соналби. Спросите там Калмака Плотника. Он один из наших, из отдела религий. Пароль: «Что получится, если скрестить кенгуру с ягуаром?»

– И какой ответ?

– Ребенок ответил бы на это: «Меховое пальто с карманами». Если вы получите такой ответ, значит, вы обратились не к тому, кто вам нужен. Если отзыв будет: «Восход над пятью вершинами» – значит, вы на месте.

Ну прямо как в «Киме»!

– И что мне делать с Калмаком Плотником, когда я найду его?

– В основном держать рот на замке. Он местный – не знает многого, что известно вам, но ему можно доверять. Хороший человек. Оставайтесь у него, пока мы не пришлем кого-нибудь за вами.

– Сколько? – спросил он, стараясь не выдать своих сомнений.

– Недели две. Путешествия здесь нескорые. Но через месяц я доставлю вас домой, Экзетер, обещаю вам. – Она скривила рот в осторожной улыбке.

Ну что скажешь на это?

– Замечательно…

Она удивленно покосилась на него.

Он пожал плечами.

– Все говорят, что война закончится к Рождеству.

– Так не терпится убивать? Сколько до Рождества?

Эдвард испытал настоящий шок. Он совершенно забыл, как далеко отсюда Англия!

 

59

– Ладно, они точно не почуяли нас, – сказала Мезон. – Пошли.

Эдвард с облегчением спрыгнул со стены.

– Что будет, если они вернутся и пойдут по нашему следу?

– На равнине они легко догонят нас. Это страна моа. Но пересеченной местности им не одолеть. Значит, надо попробовать добраться до холмов. – Несколько минут она шла молча. – Но нам это не удастся.

– Знаете, вы прямо кладезь ободряющей информации.

Оника усмехнулась:

– Если их только двое, я с ними управлюсь.

Интересно, каким образом члены Службы собирают свою ману? Должно быть, это бестактный вопрос.

Так, в молчании, они втроем вернулись к дракону. Эдвард снова оказался зажатым между спиной Мезон и костяной пластиной. По удобству это напоминало езду по перилам.

Впрочем, выбравшись на дорогу, Милашка побежала необычно плавно. Они пронеслись мимо храма, обогнули город стороной и устремились в ночь, на запад.

Эдвард пытался следить за дорогой сзади. Этот бесконечный день изрядно вымотал его. Несколько часов сна – и он будет свеж как огурчик и готов ко всему. Говорить было слишком трудно, поэтому он сидел молча, мечтая об одном – поскорее слезть с этого неудобного сиденья. Нет, неправда. Он мечтал еще о том, чтобы не быть таким бессердечным негодяем – не бросать Элиэль как раз тогда, когда ей так нужна его помощь.

Через час с небольшим Оника направила дракона к группе деревьев. Всадники спешились. За деревьями они оставались невидимыми, но сами могли наблюдать за пересечением дорог – их черные полосы хорошо просматривались на поле, сверкающем в серебристо-зеленом лунном свете. Они увидят Жнецов, если те появятся.

– Короткий привал, – объявила она. – Голодны?

– Если вы будете есть, я тоже не откажусь.

– Как насчет жареной говядины?

– В собственном соку и с картофелем-фри, пожалуйста.

Оника порылась в сумке и достала оттуда маленький тряпичный сверток. Усевшись, она развернула его – там оказалось несколько ломтей черствого на вид хлеба. Эдвард был счастлив уже тому, что может наконец рухнуть на траву и вытянуть ноги. А заодно найти несколько новых точек, на которые можно перенести вес. Он впился зубами в горбушку. Она оказалась неожиданно вкусной и мягкой, с экзотическим пряным ароматом.

Золотоволосый юнец нагнулся и тоже взял себе кусок.

– Какого черта?.. – не выдержал Эдвард.

Юнец, довольно жуя, улыбнулся ему.

– Что? – спросила Оника.

– Ничего. Забыл, что хотел сказать. Расскажите мне лучше про Зэца.

Она поморщилась:

– Что вы хотите узнать про него?

– Ну, мне не нравится иметь врага, который пытается убить меня за то, чего я не делал и не собираюсь делать. Допустим, я напишу ему…

– Он ни за что вам не поверит! Зэц хуже их всех. Я ведь говорила вам, что местная теология лишь отдаленно отображает истинную ситуацию. Муж всегда был божеством и созидания, и разрушения одновременно. Это символизирует его молот. Зэц – один из его сатрапов, бог смерти, на роль которого никто раньше не претендовал, – да и кому такого захочется? Примерно… да, лет сто назад кто-то попытался. Не знаю, просил ли он Карзона об этом теплом местечке, или это была идея самого Карзона. Впрочем, все равно. Зэц изобрел Жнецов. Возможно, позаимствовал идею у индийской секты душителей.

– Убийства дают ему ману?

– Еще какую. Человеческие жертвоприношения давно уже не практикуются в Соседстве – как и на Земле, – но они дают огромное количество маны. Благодаря этому он фантастически силен, хотя технология очень расточительна – убийства происходят не в узлах и, как правило, на большом расстоянии от самого Зэца. Поэтому и требуется такое их количество. Согласно теологической доктрине, он всего только аватара Карзона. На деле же он давно уже сильнее его. Пятерка сильно обеспокоена этим: не решится ли он претендовать на полноправное членство в Пентатеоне?

– А они не могут сообща выступить против него?

Оника невесело усмехнулась:

– Эти-то жулики? Кто из них посмеет? Мана – это власть, а власть всегда найдет себе союзников.

Он посмотрел на юнца – тот ухмыльнулся, пожал плечами и продолжал жевать.

Мезон тоже замолчала. Похоже, она обдумывала что-то, поэтому Эдвард не стал нарушать молчания. Он решил, что Оника Мезон знает, что делает. Она казалась такой уверенной… кем бы она ни была.

Милашка щипала траву, не вставая. Длинная, гибкая шея позволяла ей дотягиваться довольно далеко. Трумб садился за остроконечные вершины. Зато появился желтый Кирб’л. Эдвард подумал, не спросить ли ему о причинах столь причудливого движения этой игривой луны, но потом решил, что слишком устал для лекций по астрономии.

Оника потянулась за тряпицей.

– Хватит пока? Нам пора трогаться.

– Да. Спасибо, мэм. – Он встал и оглянулся на дорогу. Ни намека на Жнецов. Подойдя к дракону, он наконец решился. – Вы знали моего отца?

– Да.

– Хотелось бы как-нибудь поговорить с вами о нем. Мне кажется, я очень плохо знал его.

Она забиралась в седло, поэтому отвечала, не оборачиваясь.

– Я знала его. Знала близко. Это вас шокирует?

– Конечно, нет! – На самом деле шокировало, и еще как. Он не мог представить себе, чтобы у отца имелась любовница. Эта новость расстроила Эдварда, напомнив, что все его воспоминания о родителях ограничиваются двенадцатилетним возрастом. Он никогда не знал их по-настоящему, а теперь никогда и не узнает. Они погибли из-за Зэца и «Филобийского Завета».

Оника протянула руку и с неожиданной силой затащила его в седло. Интересно, сколько ей лет?

– Он был замечательным человеком, очень уважаемым. Я любила его. Потом мы разошлись. Само собой, это все было задолго до того, как он познакомился с вашей матерью. Ладно, Милашка, девочка моя. Я знаю, что ты устала. Вондо!

Может, эта давняя связь и послужила причиной того, что Моника Мезон пришла на помощь сыну Камерона? Но зачем она заезжала в гости к своему бывшему любовнику в Ньягату? Что-то тут не так. А может, просто это он такой наивный? Слишком много вопросов, слишком много подводных камней и непредсказуемых ответов.

Эдвард утратил ощущение времени. Движение дракона начало убаюкивать его. Он снова попытался следить за дорогой сзади. Нет, в такой темноте он не заметит Жнецов. Трумб и Иш скрылись за горизонтом, теперь на небе царил золотой Кирб’л. Ночь оборачивалась страшным сном, из тех, что никак не кончаются.

Оника крикнула что-то и показала рукой.

Дома. Ламеби.

Она обогнула деревеньку, срезав дорогу по полю. Милашка оказалась замечательной прыгуньей, не хуже лошади, хотя приземления все же не доставили Эдварду ни малейшего удовольствия. Потом они снова оказались на дороге, сворачивающей в узкий овраг – пересохшее речное русло. Ровный низкий рев спереди был, судя по всему, шумом Суссуотера.

– Черт! – буркнула Оника. – Заппан!

Дракон, скребя когтями по камням, остановился.

Тишина. Только пробирающий до костей рокот воды, даже ни дуновения ветерка в овраге… Петляющая между каменистых склонов дорога в полусотне ярдов перед ними резко сворачивала влево. В просвет виднелись залитые лунным светом скалы и дальний конец моста. Такого же подвесного моста, как в Ротби, на таких же тяжелых цепях. Только здесь не было никаких башен. Должно быть, цепи крепились непосредственно к скалам. Ближняя часть моста оставалась скрытой за изгибом дороги.

– Что-то не так? – спросил он шепотом.

– По меньшей мере двое, – ответила Оника и вздохнула. – Идеальное место для засады. Я могла бы подумать об этом.

– Может, нам лучше вернуться?

– И что потом? Милашке надо отдохнуть, даже если этого не нужно вам. Ладно, попробуем в лоб. Святой Георгий и дракон – на сцену! Слезайте.

– Но, мэм…

– Слезайте!

Она произнесла это тихим голосом, но, должно быть, подкрепила свои слова такой маной, что спустя долю секунды его ноги уже коснулись земли. Он пошатнулся.

– Легкая кавалерия – в атаку! – сказала Оника.

– Нет, постойте!

– Скрестите пальцы на удачу, Экзетер! Не забудьте: Калмак Плотник. Зомф!

Милашка рванулась вперед, брызнув во все стороны мелкими камешками. Она пулей понеслась по дороге и скрылась за поворотом.

Эдвард вскрикнул и отшатнулся. Он остался стоять на дороге, ощущая себя тепличным ребенком. Ухмылка на губах юнца не улучшила его настроения. Эксгибиционист проклятый, нашел где демонстрировать свою наготу!

– Ладно, пошли! – буркнул он. – Попробуем помочь! – Он перешел на бег, и юнец без лишних слов затрусил рядом с ним.

Хуже всего было то, что он не слышал ничего – ни криков, ни стонов. Вообще ничего. Эдвард снова увидел Милашку – она неслась по мосту, как обезумевший грузовик. Должно быть, ее когти довольно громко стучали по камням моста, но шум воды полностью заглушал это. Добежав до противоположного берега, дракон не повернул вслед за дорогой, а огромным насекомым взмыл прямо по отвесной скале. Седока на нем не было. Через несколько секунд дракон исчез за гребнем. Он мелькнул еще раз, выше, а потом окончательно скрылся из вида.

Эдвард растерянно остановился. Река ревела. Сердце отчаянно колотилось.

Ему пришло в голову, что он стал жертвой какого-то чудовищного розыгрыша, но он отогнал эту мысль как совершенно безумную. Что-то напугало этого дракона!

Если бы Оника была жива, она вернулась бы назад. Если она мертва, значит, она разделалась не со всеми Жнецами.

Что теперь? Элиэль говорила, что обыкновенное оружие против Жнецов бессильно. Может, Оника лежит сейчас на дороге, раненая, и нуждается в помощи? Если кто-то из врагов выжил, они, возможно, чуют его сейчас, как она чуяла их. Он точно не знал, на что способны Жнецы. Эдвард нагнулся и нащупал пару округлых булыжников, хорошо ложащихся в ладонь. Вряд ли у него будет времени больше, чем на два броска.

Каков радиус действия Жнеца? Он попытался вспомнить, на каком расстоянии они были при первой встрече. Пятнадцать ярдов? Трудно сказать: в темноте, два неясных силуэта… Будем для надежности считать двадцать. Крикетная подача – двадцать два ярда.

Он повернулся к своему таинственному спутнику, который насмешливо следил за его приготовлениями.

– Ты собираешься помочь или так и будешь стоять и красоваться здесь?

На этот раз он получил ответ. Незнакомец явно понимал по-английски, но заговорил на джоалийском:

– Ступай-ка лучше ты вперед, дорогой мой Д’вард. Мне интересно посмотреть, что из этого выйдет.

Возмущенно фыркнув, Эдвард двинулся вперед. Он шел по возможности бесшумно, хотя знал, что река все равно заглушает все звуки. Юнец не спеша шагал следом.

Эдвард игнорировал его, не сводя глаз с поворота, перекатывая камень на ладони, заставляя себя дышать ровно. Поворот был крутой, но не слишком. Он держался поближе к стене, все замедляя шаг. Шаг… еще шаг…

Он увидел тело. И фигуру в черном балахоне, склонившуюся над ним. Ну! Быстро!

Он ринулся вперед. Жнец удивленно поднял глаза, встал на ноги, ярко освещенный лунным светом, замахнулся…

Эдвард извернулся и метнул свою лучшую подачу. На мгновение ему показалось, что он опоздал – руку пронзила знакомая боль.

Но он успел. У Жнеца просто не было шанса уклониться от летящего с такой скоростью снаряда. Камень со зловещим хрустом угодил ему прямо промеж глаз. Он упал, как сраженный молотом.

Эдвард резко остановился, растирая зудящую руку и борясь с накатывающей тошнотой. Ему не хотелось думать, что камень может сделать с человеческим лицом. Возможно, он убил человека или по меньшей мере страшно изувечил его. Еще хуже, если Жнец жив – в этом случае он может быть опасен. Осмелится ли Эдвард подойти ближе, чтобы прикончить его? Сможет ли он хладнокровно добить раненого человека? Тела на дороге не шевелились.

Он шагнул вперед. Первые два были Жнецы, и тот, которого поразил он своим камнем, еще дергался. Следующим лежал еще один Жнец, распластавшись так, что не оставалось сомнений – он мертв.

Оника лежала у въезда на мост. Она не дышала. Бледное лицо в лунном свете казалось искаженным, словно она умирала в страшных муках. Черная струйка крови стекала изо рта. Он закрыл ей глаза, как закрыл тогда Крейтону.

Сначала Волынка, потом Крейтон и этот Говер – а теперь еще и Мезон! Сколько еще смертей оставит он за собой?

Внезапное подозрение заставило Эдварда вскочить. Он повернулся к своему спутнику, юноше с золотыми кудрями. Тому, чьи одеяния ограничивались светом луны-Проказницы. Тому, кто не ехал верхом на драконе, но при каждой остановке оказывался рядом. Он появился в театре вместе с Мезон, но не она привела его. Мезон вообще не знала, что он здесь.

Они стояли и смотрели друг на друга – юнец ухмылялся, Эдвард боролся с яростью и отчаянием, из последних сил напрягая мозги. Из огня да в… Я требую встречи с британским консулом! Эскадру канонерок сюда!

Как положено приветствовать бога? Местное руководство надо встречать хотя бы с притворным уважением. Однако Тион не относился ни к церковной верхушке, ни даже к шаманам. Бандит. Паразит. Мошенник высшего разряда. Туземец наверняка бы пал ниц, но англичанин не позволит себе унижаться так ни перед кем. А уж этот юный тип заслуживает уважения не больше, чем саравакский пират. Пасть ниц? У Эдварда чесались руки разбить это смазливое личико.

– Насколько я понимаю, ты Тион?

Мальчишка засмеялся:

– А ты – Освободитель! Нравится тебе мое тело? Это подарок от Кирб’ла.

– Он повернулся, демонстрируя себя со всех сторон. – Кирб’л, конечно, маньяк, но мои вкусы знает.

– Подарок?

– Или, скажем, я выиграл его на Празднествах. Я каждый год выигрываю новое тело – это моя награда! Так тебе нравится?

Как бы получше ответить на этот вопрос?

– Неплохое олицетворение молодого Аполлона.

Тион явно понял сравнение, ибо сверкнул белыми зубами в довольной улыбке:

– Вот спасибо! Знаешь, ты и сам ничего. Это я тебе говорю. А уж я абсолютный авторитет в этой области.

Вот проклятие! Он и впрямь сумасшедший и в придачу опасен, как голодная акула. При всех своих сверхъестественных способностях он появляется нежданной помощью свыше – и только для того, чтобы ничего не делать!

– Почему ты не спас ее?

Бог обиженно надул губы:

– С чего это мне ее спасать? Она всего лишь одна из этих несносных ничтожеств-идеалистов из Службы! У них ничего не выйдет. Я здесь гораздо раньше, чем эта Служба, и я буду здесь, когда про них давно забудут.

– Мне жаль, что она умерла!

– Так не жалей! – Юноша, казалось, был раздражен. Потом он улыбнулся. – Впрочем, мы не можем оставлять здесь вещественные доказательства. Да и неэстетично как-то – что такое, трупы какие-то валяются… Сбрось их в реку.

– Я не принимаю приказов от…

– Еще как принимаешь, – тихо произнес Тион.

Прежде чем он сам осознал это, Эдвард нагнулся и взялся за ноги Оники. Он попробовал шагнуть в сторону, но руки отказались разжиматься. Его ноги сами собой зашагали на мост, и он потащил Онику за собой. На мосту рев реки просто оглушал. Холодный влажный ветер задувал со дна каньона. Настил был скользкий.

– Черт бы тебя подрал! – крикнул он. – Она заслуживает более достойного погребения!

– Вовсе нет. Сойдет и так.

Со щемящим сердцем Эдвард перевалил тело через цепи и посмотрел ему вслед. Оно исчезло в белой пене Суссуотера без всплеска.

Он обнаружил, что возвращается к трупам, и замер, скованный отвращением. Он мало жалел Жнецов, но не мог простить себе такого обращения с женщиной, пусть даже у него и не было другого выбора. Тион шагал рядом с ним, не делая попыток помочь. Ну да, физический труд ниже достоинства бога.

– Этого она задавила драконом, – заметил Тион. – Но слишком поздно, чтобы избежать его смертоносной энергии. А последнего сделал ты, мальчик мой! Паразиты проклятые! А у тебя недурной бросок, не так ли?

Эдвард чуть не захлебнулся от ярости:

– Почему ты не спас женщину?

– Потому, что я так решил, разумеется. Она совала нос не в свое дело. И остальные тоже. Я предупреждал Зэца, чтобы он не пускал своих ублюдков в мои владения. Наделять такими способностями туземцев безнравственно.

Когда настал черед Жнеца, которого уложил он, Эдвард старательно избегал смотреть на кровавое месиво под капюшоном. Оказалось, что его жертва продолжает стонать.

– Этот еще жив!

– Абсолютно преходящее состояние, мальчик мой. Валяй, действуй.

Не в силах возражать, Эдвард отволок человека на мост и избавился от него так же, как от трупов. Это вызвало у него большую тошноту, чем все остальное. Теперь он и в самом деле убийца. Местный эквивалент инспектора Лизердейла может со спокойной совестью выписывать ордер на его арест.

Последний Жнец отправился вслед за остальными. Когда наступит утро, путешественники, проходящие по ламебийскому мосту, не увидят ни следа ночного побоища.

– Ну вот, так-то лучше, – вздохнул Тион. – И полагаю, мне пора оставить тебя здесь, на распутье. Отклоняться от пророчества – нехорошо! Путь свободен, тебе ничто более не грозит. Ты очень лихо избавился от этого Жнеца и без всякой маны – но тебе предстоит еще стать самым занятным явлением последних столетии, мои мальчик! Даже не представляю, как ты разделаешься с этим ужасным Зэцем, но, надеюсь, ты справишься! Жду не дождусь посмотреть на это.

– Ты слышал, что я говорил миссис Мезон? Я не собираюсь исполнять никаких пророчеств! Я иду домой.

Юноша недоверчиво передернул плечами:

– Остерегайся Службы, Д’вард Освободитель. Вспомни стих сто четырнадцатый!

Должно быть, Эдвард Экзетер – единственный человек в Соседстве, до сих пор не прочитавший «Филобийского Завета».

– А что там?

– О, дай подумать… Как там? «И замыслят люди недоброе под священной горой. И свершат служители одного работу многих. И пошлют они к Д’варду. Уста их сулят сладость, слаще роз голоса их, слаще нектара, что манит алмаз-муху. Словом друга завлечен он на погибель, песней друга брошен в легионы смерти». Кошмарная проза, конечно, но ты, надеюсь, понимаешь, к чему это я?

Если он говорит правду, все это звучит очень зловеще. «Cвященная гора», должно быть, означает Олимп, поскольку других святых гор здесь вроде бы нет. Странно, что именно Тион обнаружил эту связь… впрочем, он знает, кто такой Аполлон.

– Ну что ж, на этом ночные дела кончаются, – сказал Тион. – Вечер выдался на редкость интересным. Пока!

– Погоди!

Юноша заломил бровь – похоже, он ждал этого слова.

– Да?

Эдвард сделал над собой усилие – просить это чудовище о чем-то казалось ему омерзительным.

– Если тебе понравилось зрелище, пустим шапку по кругу. Девочка, которая упоминается в «Завете», Элиэль. Она заслуживает награды за постановку. Она еще ребенок. У нее изуродована нога.

Тион изобразил улыбку, слишком внезапную, чтобы быть искренней:

– Ты хочешь, чтобы я исцелил ее для тебя?

– Вы можете это, сэр? – Трудно было обращаться к этому юнцу, хладнокровно позволившему четырем людям умереть, с уважением. Но говорила же Мезон, что он не так плох, как многие другие пришельцы. – Она с ума сойдет от счастья.

– О, это слишком прозаично, Д’вард! Сущий пустяк. Буду рад оказать тебе услугу.

Где-то здесь таится ловушка…

– Спасибо, сэр! – осторожно произнес Эдвард. – Я буду очень благодарен – а она придет в восторг!

– Разумеется, тебе не удастся скушать и омлет, и жареного гуся разом.

Вот оно!

Улыбка Тиона сделалась шире.

Эдвард вытер лоб. Он обязан Элиэль жизнью, но чтобы вернуть этот долг, ему придется остаться здесь, в Соседстве. А это неизбежно заставит его участвовать в чужой войне. Его-то война идет в другом мире.

Как бы поступил его отец?

Зэц и Палата убили его родителей… но никаких доказательств этого, кроме слов Крейтона, у него нет.

Зэц убил Крейтона. Кем надо быть, чтобы не отомстить за смерть друга? Но никаких доказательств этому, кроме слов Элиэль, у него нет.

Он может сделать так, чтобы Элиэль избавилась от хромоты, и тем самым отблагодарить ее за то, что она спасла ему жизнь… но никаких доказательств этому, кроме слов Тиона, у него нет.

Тион радостно улыбнулся:

– Ты понимаешь, о чем я?

– Ты хочешь сказать, что я не могу съесть свой пирог просто так.

Мальчишка продолжал безмятежно улыбаться:

– Я имею в виду, если уж мы оказываем услуги друг другу… У тебя проблема с Элиэль, у меня – с Джинуу, мертвой аватарой. Из тебя получился бы отличный бог отваги, Д’вард, право же. – Детское лицо сияло невинной радостью. – Даже начинающий сможет набрать столько маны за пару недель. Чтобы расплатиться со мной. Я хочу сказать, это было бы справедливо, не так ли?

– Две недели? Всего две недели?

Тион надул свои ангельские губки:

– Ну, может, чуть дольше. Трудно сказать… Надо посмотреть, как у тебя пойдет. – Его светлые глаза сияли.

Скажи лишь слово в царстве эльфов… Стоит только клюнуть – и его тут же подсекут на крючок. Так или иначе. Возможно, навсегда.

Что считается честью в этом болоте? А отвагой, а долгом?

Король и Отечество! Он не имеет права сомневаться в этом. Они важнее всего остального.

– Я не могу принять вашу услугу на этих условиях, сэр. Я беру свою просьбу обратно.

Тион вздохнул, хотя это его, похоже, не удивило.

– Тогда прощай, Д’вард Освободитель! Желаю удачи – мне ли как богу не знать, что она пригодится тебе. – Он испустил веселый мальчишеский клич и исчез.

Эдвард остался один.

Теперь у него нет даже Элиэль, готовой заботиться о нем. Ах, Элиэль!

Найдет ли дракон дорогу домой, в Олимп? Вернется ли в поисках хозяйки? Если вернется, он все равно не сможет управлять им. Единственное, что остается делать, – это одолеть перевал и найти Калмака Плотника.

Не имея другого выбора, он перешел мост и начал подниматься по дороге на противоположный берег.

Он идет домой! Только это важно, убеждал он себя. Долг зовет. Смерть Оники угнетала его. А еще сильнее – то, что он позорно предал ребенка, спасшего ему жизнь. Но он уже сделал выбор и отступать поздно.

Соседство оказалось искушением, западней. Он должен слышать только зов своей страны. Зэц – не тот враг, с которым он должен биться. Он вернется домой, запишется добровольцем и будет сражаться на войне. На войне, на которой обязан сражаться.

Там по крайней мере знаешь, кто прав, а кто виноват. Там сражаешься штыком и пулей, а не зловещим колдовством. Там можно надеяться на славу, полагаться на храбрость, верить в свое дело.

 

От автора

Выражаю свою благодарность многим людям, с охотой оказавшим мне помощь. Некоторые помогали мне в решении отдельных вопросов, другие корпели над рукописью с начала до конца. Перечислить их просто в алфавитном порядке, возможно, и не совсем справедливо. И все же всем им я выражаю свою искреннюю благодарность:

Дж. Брайан Кларк, Дженет Дункан, Майкл Дункан, Джин Грейг, Бетти Хаттон, Публичная библиотека совета графства Уилтшир, Жан-Лу Трюдель, Джон Уэлч. Вся ответственность за содержание текста, разумеется, моя.

Племена эмбу и меру действительно проживают в Кении, хотя я и позволил себе некоторые вольности в обращении с их историей.

Я не имел намерения оскорбить чьи-либо религиозные убеждения. Насколько мне известно, миссионерского общества «Светоч» никогда не существовало в действительности. Оно целиком и полностью плод моего воображения. Называя вещи своими именами, описанные здесь «боги» представляются божественными только тем, у кого хватает глупости им поклоняться.

 

Настоящее напряженное

 

Часть первая

Проходная пешка

 

1

Инцидент имел место 16 августа 1917 года на участке фронта южнее Ипра. На следующий же день бригадный генерал Стрингер созвал неофициальную комиссию по расследованию в составе: капитан К.Дж. Пурвис, офицер медслужбы 26-го батальона хайлендеров, и капитан Дж.Дж. О’Брайен, полковой капеллан. Присутствие в ней отца О’Брайена означало – слухи о чуде уже начали хождение среди солдат.

Об аресте любого подозреваемого в шпионаже немедленно докладывалось в штаб дивизии, откуда передавалось соответственно в корпус и армию и – рано или поздно – в Генеральный штаб. Однако в данном случае сомнительно, чтобы о ней узнал кто-то выше дивизионного уровня. В опубликованных приказах и официальных документах не содержится даже упоминания об этом странном случае. Если не считать нескольких загадочных строчек в дневниках и письмах того времени, единственные документальные свидетельства сохранились лишь в семейных архивах Стрингера.

Четверо непосредственных свидетелей допрашивались порознь. Все четверо являлись рядовыми роты «Си» Королевских бирмингемских стрелков, официально выведенной из боя шестнадцатого. Всем четверым было около девятнадцати, все из Мидленда. Вынос раненых с поля боя, чем занимались эти четверо, был почти так же опасен, как и сами боевые действия. Это была их четвертая ходка за день, и они все время находились под огнем противника. Несомненно, все они были истощены физически. Поэтому, давая оценку их показаниям, поневоле приходилось учитывать их психическое и эмоциональное состояние.

Из четырех показаний является наиболее детальным и представляется наиболее убедительным рассказ Чизхольма. Он был старше остальных на несколько месяцев, он учился на печатника, и он проучился на два года дольше остальных – рядовые У.Дж. Кларк, П.Т. Уайт и Дж. Госс бросили школу в четырнадцать.

Учитывая крайнюю усталость свидетелей, те нечеловеческие условия, в которых им приходилось выполнять свои обязанности, их показания замечательным образом совпадают. Они расходятся лишь в нескольких незначительных деталях, однако – как особо отметила в своем докладе комиссия – совершенно идентичные свидетельства сами по себе были бы уже подозрительными.

Они остановились перевести дух под прикрытием развалин – возможно, остатков церкви, отмеченной на карте примерно в этом месте. Сквозь грохот тяжелых орудий они слышали свист пуль и удары шрапнели о камни; время от времени снаряды разрывались так близко, что их забрызгивало грязью. Они лежали по разные стороны от залитой водой воронки.

Позже Чизхольм утверждал, что он поднялся на колени и позвал остальных двигаться дальше. Остальные трое не упоминали об этом, однако в шуме боя, с учетом их усталости, они могли просто не услышать и не заметить этого. Существенным является то, что в тот момент Чизхольм смотрел назад, и он утверждал, что с той стороны незнакомец не появлялся.

Все четверо сходились в том, что пятый человек упал в воронку между ними со значительной скоростью, словно с неба свалился. Никакие расспросы не смогли поколебать их убежденности. Все утверждали, что их забрызгало водой из воронки. Трое настаивали на том, что он не мог спрыгнуть или упасть со стены. Четвертый, рядовой Кларк, признал, что такое возможно, но лично он в этом сомневается.

Незнакомец барахтался в воде, будучи, судя по всему, не в состоянии подняться. Кларк и Госс прыгнули в воду и вытащили его – он задыхался и брыкался и был с головы до ног в грязи. Только тогда они поняли, насколько странный вид имел этот загадочный незнакомец.

– Я увидел, что на мужчине нет каски, – сухо констатировал рядовой Кларк. (Судя по всему, при записи показания редактировались.) – Все тело его было покрыто грязью. Я взял его за руку, и сначала она выскользнула у меня из пальцев. Я понял, что на нем нет шинели. На нем вообще ничего не было.

Свидетели сходились в том, что с незнакомцем случилось что-то вроде припадка. Его конечности дергались, и, похоже, он испытывал сильную боль. Он не способен был отвечать на вопросы, и они не могли разобрать, что он говорит.

Каждому свидетелю предложено было сообщить, что он запомнил из слов незнакомца. Здесь показания расходятся. Чизхольму показалось, что он слышал упоминания об июле, железной дороге и теплых носках. Уайту запомнились капуста, лестницы и Арментьер. Остальные двое перечислили столь же невероятные предметы, из чего нам остается сделать вывод, что все четверо заблуждаются в равной степени. Однако все они согласились в том, что часть он говорил по-английски, а часть – на каком-то другом языке.

Все сошлись на нескольких словах, как-то: «шпион», «предатель», «предательство», «измена».

Их задачей была эвакуация раненых солдат. У этого же человека не имелось никаких явных ранений, если не считать незначительных царапин, полученных им при конвульсиях. Совершенно очевидно, он не мог стоять, не говоря уж о том, чтобы ходить.

Даже тогда им показалось крайне сомнительным, чтобы это был британский солдат. Правда, то, что это может быть немецкий солдат, представлялось им еще менее вероятным. На допросе все они признались, что обсуждали между собой, не шпион ли он. Любой, поймавший шпиона, автоматически получал отпуск на родину. И они не скрывали, что думали об этом, хотя утверждали, что это не повлияло на их решение.

Каковы бы ни были их мотивы, они уложили незнакомца на носилки, надежно привязав его. Они накрыли его грязными шинелями, снятыми с убитых, и побрели через болото на полевой перевязочный пункт. Трудно представить себе, что еще они могли бы сделать.

В рапорте не уделено должного внимания описанию условий на поле боя, слишком хорошо знакомых проводившим допрос офицерам.

Потому это приходится восполнять из других источников, хотя за давностью лет читатель может и не поверить, что такое возможно. Есть предел всем превосходным степеням, за которым читатель начинает сомневаться, верно ли слова описывают реальные события. Даже фотографии недостаточно убедительны. Рассудок отталкивает эти факты, отказываясь верить, что люди действительно сражались из-за этой земли или что кто-то из них сумел выжить, чтобы рассказать обо всем потомкам.

К лету 1917 года бои за равнины Бельгии шли уже три года, и все же линия фронта почти не переместилась. Окопы, словно ненасытные окровавленные пасти, пожирали молодость Европы. Вот уже три года шли люди с востока и с запада с единственным намерением – убивать друг друга. В этом преуспели и те, и другие. Потери с обеих сторон исчислялись сотнями тысяч, но на смену павшим приходили новые. Начиная с 1914 года использование в военных действиях аэропланов и отравляющих газов заметно усовершенствовало технологию убийства, однако повторные наступления мало изменили карты боевых действий. Год назад, во время наступления при Сомме, только одна британская армия потеряла более 57.000 человек – убитыми, ранеными и пропавшими без вести, – и это за один день. (В количественном отношении это соответствует общему числу погибших американцев за всю вьетнамскую войну полвека спустя.) Третье Ипрское сражение тянулось много месяцев и сопровождалось проливными дождями. Абсолютно ровная местность насквозь пропиталась водой и то и дело взрыхлялась снарядами. От округи не осталось ничего. Ничего, кроме грязи, доходящей до колен, а в некоторых местах настолько глубокой, что в ней тонули и люди, и лошади. Она была устлана деревянными обломками и проржавевшей колючей проволокой и усеяна разлагающимися трупами людей, мулов и лошадей. Укрытий не было, ибо любое углубление мгновенно наполнялось жижей, чаще всего смешанной с кровью и кусками плоти. Убитых не успевали хоронить.

Над всем этим мокрым кошмаром висел запах смерти и тлена, чесночный запах газа; даже сама грязь, казалось, смердила. Человек мог утонуть в ней, получив лишь незначительное ранение, к тому же в те времена не было антибиотиков, чтобы бороться с инфекциями. Все это месиво было заражено газом и опасными бактериями. Грохот артиллерии не смолкал ни на минуту. Земля содрогалась, будто ее терзала боль. Упряжки мулов, надрываясь, тащили подводы с боеприпасами; те, кто еще способен был перемещаться самостоятельно, пошатываясь, брели в обратную сторону. Британская армия пыталась наступать, в то время как германская пыталась отогнать ее обратно, используя для этого гаубицы, пулеметы, шрапнель и отравляющие газы. Поле боя поливалось неослабевающим огнем и неослабевающим дождем.

И сквозь этот чудовищный водоворот смерти пробирались в поисках раненых команды санитаров. Четыре человека на одни носилки являлись едва допустимым минимумом. Часто для этого требовались восемь или десять человек, и даже так нередки бывали случаи, когда вся команда оступалась и роняла раненого на землю. После долгого пути в ближний тыл, на полевой перевязочный пункт – он мог занимать несколько часов, – санитары отправлялись обратно за следующим раненым. Всю работу приходилось выполнять в дневное время, поскольку ориентироваться ночью было невозможно.

Каким бы странным ни был сам инцидент, последовавшее за этим поведение армейского руководства показалось еще более странным.

Наибольшие подозрения вызывает командующий бригадой, бригадный генерал Дж.Г.Стрингер, хотя во всех остальных отношениях его репутация безупречна. Сын офицера Индийской армии, бригадного генерала (позднее генерал-майора), Стрингер сделал образцовую военную карьеру. Он родился в 1882 году в Индии и получил образование в Англии в Фэллоу и Сэндхерсте. Он был неплохим спортсменом и играл в крикет за сборную Хэмпшира, а также возглавлял охотничий клуб в Дилби. В 1914 году, к началу войны, он дослужился до майора Королевских стрелков, входивших в состав направленных во Францию Королевских экспедиционных сил. Последовавшее за этим продвижение по службе достойно восхищения. Как руководство, так и подчиненные были о нем самого высокого мнения. Он трагически погиб в автомобильной катастрофе в 1918 году, совсем незадолго до конца войны.

Единственный, кого не смогли допросить в процессе расследования, – это сам таинственный незнакомец.

Даже когда санитары, уложив пациента на носилки, отправились обратно в тыл, их неприятности на этом не закончились. Британские войска начали подтягивать подкрепления. Немцы открыли заградительный огонь, чтобы воспрепятствовать этому. Санитарам пришлось прорываться под градом шрапнели, потом их обстреляли бризантными снарядами, затем в ход пошли газовые. Они надели на своего пациента противогаз, снятый с убитого солдата, но часть его тела, оказавшаяся неприкрытой, была обожжена.

По их оценкам, вся дорога заняла у них от двух с половиной до трех с половиной часов. Когда они добрались до перевязочного пункта, неизвестный потерял сознание и не мог объяснить уже ничего.

 

2

Двое сидели в саду и говорили об аде. Один из них там побывал.

Стоял субботний вечер сентября семнадцатого года. Солнечный уголок поместья Стаффлз – классической загородной усадьбы XVII столетия – служил сейчас госпиталем для вернувшихся с Великой Войны.

Двое сидели бок о бок на верхней ступеньке невысокого крыльца, ведущего к застекленным дверям. Ряд коек за дверьми не позволял ни войти с крыльца, ни выйти на него изнутри, так что говорившим никто не мешал. Во всем госпитале, наверное, не было лучшего места, чтобы уединиться. Это место открыл младший из них. Ему всегда везло. Он никогда не был ни жадиной, ни эгоистом, и все же даже в младших классах лучшая кровать в спальне всегда оказывалась его. Вытащи бумажку из шляпы – и на ней почти наверняка окажется его имя.

Ступеньки вели к плохо выложенной замшелой каменной балюстраде. За ней парк спускался к березовой роще. Газоны изрядно нуждались в стрижке, розовые кусты были запущены, а на клумбах росло больше травы, чем цветов. Далекие холмы были покрыты аккуратным геометрическим узором плантаций хмеля, напоминавшим огромный зеленый ковер. В воздухе витала осень, хотя листва пока еще не пожелтела.

Время от времени за лесом стучал колесами поезд, оставлявший за собой дымный след. Когда он проходил, тишина нарушалась только далеким слабым, но непрерывным рокотом – это били орудия за Ла-Маншем. Во Фландрии опять началось черт-те что. Об этом знали все в Стаффлз. Об этом знали все в Южной Англии.

Люди в синих больничных пижамах собирались небольшими группами на лужайке, сидели на скамейках или бесцельно слонялись по парку. Кто-то был на инвалидной коляске, кто-то – на костылях. Ко многим пришли посетители – этим было чем занять время. Где-то кто-то играл в крикет.

Перед этими двумя стоял низкий журнальный столик красного дерева, а на нем – чайный поднос. На одном блюдце еще остались крошки от лепешек, подававшихся к чаю. Прыгавшие по камням воробьи с надеждой косились на них.

Говорил в основном тот, что младше. Он говорил о грязи и холоде, о шрапнели и газовых атаках, о днях без отдыха и днях непрерывного ужаса, о неделях в одной и той же одежде, о вшах и ревматизме, о траншейной стопе и газовых гангренах. Он говорил о юных младших командирах вроде него самого, ведущих своих людей через ничейную землю на проволочные заграждения бошей, где вражеские пулеметы косили всех подряд. Он говорил об увечьях и смертях. Их число достигло таких размеров, какие казались немыслимыми в золотые довоенные времена.

Несколько раз за время чаепития он, забывшись; тянулся к подносу правым рукавом, заколотым булавками в том месте, где полагалось быть запястью. Он чертыхался и снова прятал руку. Он непрерывно курил, то и дело поднося ко рту пустой рукав. Время от времени он замолкал, но его левый глаз тут же начинал дергаться. А вслед за этим судорога охватывала все лицо, и оно кривилось и гримасничало. И тогда он плакал.

В такие минуты старший собеседник вежливо делал вид, что смотрит на толпившихся поодаль людей или на усеявших телефонные провода ласточек. Он говорил о старых временах – о крикете и регби, и о мальчиках, которых знал его собеседник и которые стали теперь мужчинами. Он не упоминал о той зловещей тени, которая уже легла на них, пока они ждали зова, вырвавшего их из обычной жизни и заставившего пройти через ту же мясорубку, через которую уже прошли их старшие братья. Война, представлявшаяся в 1914 году такой славной, превратилась в монстра. Он не упоминал о постоянно растущем списке погибших.

Он был средних лет, скорее даже пожилой. Его коренастая фигура и окладистая борода придавали ему заметное сходство с покойным королем Эдуардом VII, хотя Эдуард и не носил пенсне. Его борода изрядно поседела, а шляпа скрывала заметную лысину. Его звали Дэвид Джонс, и он был школьным наставником. Больше тридцати лет за глаза его звали Джинджер – Имбирный, – не из-за его темперамента или цвета волос, а из-за того, что в дни его молодости прозвище «Имбирный» так же подходило к фамилии Джонс, как «Дасти» – «Пыльный» – к Миллеру.

Захлебывающиеся всхлипы рядом с ним стихли.

– Ласточки скоро соберутся на юг, – заметил он.

– Вот везет гадам! – сказал молодой человек. Его звали Джулиан Смедли. Он был капитаном Королевской артиллерии. Ему было двадцать лет. – Знаете, какая была моя первая мысль? – добавил он через минуту. – Боли не было совсем. Я опустил глаза и ничего не увидел там, где полагалось быть моей руке, и я подумал: слава Богу! Я вернусь домой!

– И что вы больше не вернетесь туда!

– Более того… – Еще всхлип. – О Боже! Ну почему у меня из глаз так течет?! – Он торопливо потянулся за сигаретой.

Человек постарше повернул голову:

– Знаете ли, вам еще повезло! Я видел многих в куда более страшном виде.

Смедли поморщился:

– Сказали бы вы это моему старику.

– Это правда, – мягко произнес Джонс. – Бывает куда как хуже. И если хотите, я скажу об этом вашему отцу.

– Ох, черт, нет! Пусть себе думает о сыне как о сопляке с трясущимися поджилками. Чертовски здорово с вашей стороны вот так приехать, Джинджер. Вы что, все выходные мотаетесь по Англии, починяя обломки вроде меня?

– Я просто свидетельствую свое почтение. И… нет, не каждый выходной.

– Готов поспорить, почти все. – Смедли выпустил длинную струю дыма, потом провел по щеке пустым рукавом. Похоже, о войне он выговорился, что уже было хорошим знаком. – Джинджер…

– Гм?

– Э-э… Так, ничего.

Нет, это не ничего. Подобный дурацкий обмен пустыми фразами происходил уже не в первый раз за последние два часа. Смедли явно хотел что-то сказать, но не решался.

Джонс посмотрел на часы. Ему никак нельзя было опаздывать на автобус. Он не знал, о чем бы еще поговорить. Одна тема, которой он научился не касаться, была патриотизм. Другая – фельдмаршал сэр Дуглас Хейг.

– Ну а вообще как дела? – пробормотал Смедли.

– Не так уж плохо. Правда, цены на продукты устрашающие. И нигде не найти работников или слуг.

– А что воздушные налеты?

– Народ жалуется, но, в общем, терпимо.

Смедли смерил собеседника взглядом, пронзительным, как у ястреба.

– Как, по-вашему, идет война?

– Трудно сказать. Газеты, конечно же, проходят цензуру. В них пишут, что немцы выдыхаются. Полная потеря боевого духа.

– Вздор.

– О… Ну, до нас в Фэллоу слухи не доходят. Слава Богу, американцы вступили.

– Так они же в Америке! – фыркнул Смедли. – Сколько им еще понадобится, чтобы сформировать армию и переправить ее во Францию – если их прежде не потопят подлодки? И русские вышли из игры! Ну, практически вышли. Это вы знаете?

Джонс неодобрительно хмыкнул. Если боши разделаются с русскими до прибытия янки, война проиграна. Это понимали все. Просто никто не произносил этого вслух.

– Вы не помните ученика по фамилии Стрингер? Давно, еще до меня.

– Большой Стрингер или Маленький Стрингер? – усмехнулся учитель.

– Не знаю. Врач.

– Значит, Маленький Стрингер. А его брат – генерал или что-то в этом роде.

– Он попадался мне здесь. Я узнал школьный галстук.

– Точно, хирург. Да, я знаю его. Он в совете попечителей. Приезжает к нам по торжественным дням.

Смедли кивнул, глядя на удлинившиеся тени в саду. Он с ожесточением затянулся сигаретой. Джонс подумал, не прорвется ли сейчас то невысказанное, что бы это ни было. И это не замедлило случиться.

– Скажите мне кое-что, Джинджер. Когда разразилась война, я был в Париже, помните? Мы с Эдвардом Экзетером направлялись тогда на Крит. Вернулись домой из Парижа за несколько дней до того, как прорвали оборону.

– Я помню, – ответил Джонс, внезапно напрягшись. – Доктор Гиббс и другие так и не вернулись, если вас интересует именно это. Я до сих пор не знаю, что с ними случилось.

– Интернированы?

– Надеюсь, что так, но пока о них ни слуху ни духу.

Смедли мотнул головой, показывая, что тема закрыта. Он продолжал смотреть прямо перед собой.

– Черт! Нет, меня интересовал Экзетер. Мы простились на Виктории. Я отправился домой, в Чичестер. Эдвард собирался в Грейфрайерз, пожить у Боджли, но он хотел послать телеграмму или что-то в этом роде. Я спешил – опаздывал на поезд. А затем к нам в дом заявился коп и стал задавать вопросы.

Он повернулся и посмотрел на Джонса тем же совиным взглядом, какой был у него в детстве. Он всегда был застенчивым тихоней, Смедли, – не из тех, от кого ожидают, что он станет героем и заслужит все эти ленты. Впрочем, война превратила в героев тысячи таких мальчиков. Миллионы.

– Молодого Боджли убили, – сказал Джонс.

– Я знаю. И похоже, они решили, что это сделал Экзетер.

– Я не верил в это тогда и не верю сейчас!

– Черт, какими наивными мы тогда были… только-только из школы. Мы считали себя обходительнейшими юношами в мире… – Голос дрогнул, потом снова окреп. – Да, но ведь старину Волынку ударили ножом в спину?

Джонс кивнул.

Смедли улыбнулся, по-настоящему улыбнулся, второй раз за этот вечер.

– Вот! Вот и ответ на вопрос, не так ли? Экзетер никогда бы не нанес удара в спину. Он просто не мог ударить в спину! Не способен! – Он раскурил новую сигарету от окурка.

– Я согласен, – сказал Джонс. – Ни на что такое он не способен – ни на удар в спину, ни на убийство друга. Апперкот в челюсть – да. Даже внезапный приступ бешенства. Это может случиться с… Но удар в спину абсолютно доказывает его невиновность.

– Чертова чушь, – пробормотал молодой человек.

– Даже миссис Боджли отказалась верить в то, что он убил ее сына.

Совиный взгляд угрожающе нахмурился.

– Тогда что случилось? Он бежал?

– Он исчез. Абсолютно. С тех пор его не видели.

– Ну, продолжайте же, старина! – Внезапно на месте жалкого инвалида-невротика оказался властный молодой офицер.

Джонс вздрогнул, как самый последний новобранец, радуясь такому превращению.

– Это загадка. Он просто исчез. Был объявлен розыск, но о нем с тех пор даже не слышали. Ну конечно, тогда было не до этого – начало войны и все такое.

Все это уже явно не было новостью для Смедли. Он нетерпеливо нахмурился, словно новобранец ему попался тупее обычного.

– Коп сказал тогда, что у него сломана нога.

– Правая нога совсем размозжена.

– Значит, кто-то помог ему? Как иначе?

Джонс пожал плечами:

– Не иначе архангел. Или человек-невидимка. Все это так и осталось неизвестным.

– И вы верите в то, что все это было подстроено? И сейчас? Вы ведь верите в это, Джинджер?

Джонс кивнул, гадая, что скрывается за этой внезапной горячностью. После всего, что прошел этот мальчик, какое ему дело до вины или невиновности школьного приятеля? Почему повидавшего столько смертей так волнует та давняя смерть? Все это случилось три года назад. Все это было в другом мире, в мире, ушедшем навсегда, расстрелянном в грязи Фландрии.

После минутной вспышки Смедли, казалось, обессилел. Он облокотился на колени, потянулся за сигаретой пустым рукавом и чертыхнулся сквозь зубы.

Джонс ждал, хоть ему и пора было скоро на автобус, если, конечно, он хотел добраться до постели сегодня. А постели ему не видать, если он не выберется из города. Найти ночлег в Лондоне в те дни было невозможно.

– Почему?

– Не знаю, – пробормотал Смедли. Казалось, он занят подсчетом окурков, валявшихся у его ног.

Что за чушь! Должен же человек снять груз, гнетущий его душу. Ладно, в конце концов не за этим ли Джонс приехал? Он скрестил ноги и сел поудобнее, приготовившись ждать. Ему и раньше приходилось спать на лавках в станционных залах ожидания. Поспит и еще.

– Они называют это контузией, – произнес его собеседник, обращаясь к блюдцам на подносе, медленно, словно выдавливая из себя слова. – Боевой шок. Расстройство психики. Слезы, понимаете? Тик на лице? Зрительные галлюцинации?

– Может быть. А может быть, и нет. Надо же верить во что-то.

– Здесь полно парней куда тяжелее меня, поймите. – Смедли ткнул пальцем за левое плечо. – Эту палату называют моргом. Западное крыло. Некоторые не помнят, кто они. Или им кажется, что они не иначе как чертов герцог Веллингтон. Все симулянты и мошенники.

– Сильно в этом сомневаюсь.

Смедли поднял глаза, и лицо его жалко исказилось. Сердце Джонса начало колотиться оглушительнее всех орудий на Западном фронте.

– Ну и что?

– Есть там один, которого называют Джон Третий. У них есть и Джон Второй, а раньше был еще и Джон Первый. Имя и звание неизвестны. Не говорит. Не может или не хочет сказать, кто он или какой части.

Джонс глубоко вдохнул холодный вечерний воздух.

– Я и забыл, какие у него голубые глаза, – прошептал Смедли.

– О Господи!

– В жизни не видел глаз голубее.

– Он… Он ранен? В смысле физически?

– Ничего серьезного. Небольшой ожог газом или что-то в этом роде. – Смедли покачал головой. Его настроение снова резко изменилось – он выпрямился и рассмеялся. – Боюсь, мне это только показалось.

– Давайте считать, что не показалось, хорошо? Вы с ним говорили?

– Нет. Он был с санитаром. Его прогуливали. Водили вокруг лужайки, как собаку. Я подошел. Он смотрел сквозь меня. Я попросил у его санитара прикурить. Поблагодарил и отошел.

Ну конечно же, Экзетер должен был записаться добровольцем сразу же, как только зажила его нога. Невозможно представить себе ничего другого. Под вымышленным именем… Сложно, но возможно…

– Вам надо знать еще одно, – выдавил из себя Смедли. – На вид он не постарел ни на день, с тех пор как мы три года назад расстались на вокзале Виктории. Поневоле приходится признать, что я контужен сильнее, чем думал, вам не кажется? Если уж такое мерещится?

– С вами все в порядке, старина, – резко возразил Джонс. – Но Экзетер? Амнезия? Он утратил память?

Глаз Смедли снова начал дергаться. Он бросил сигарету и раздавил ее каблуком.

– О нет! Нет, нет, старина, с этим все в порядке. Он сразу же узнал меня. Он побелел как полотно, а потом просто уставился вдаль. Поэтому я и не стал заговаривать с ним. Пришлось поболтать с санитаром, пока Экзетер не пришел в себя, а потом уйти, не оглядываясь.

– Так он притворяется?

– Несомненно. Если только все это мне не померещилось.

– Вам это не померещилось!

– Ох, я бы не утверждал наверняка!

– Не валяйте дурака! – буркнул Джонс. – У вас были другие галлюцинации?

– Нет.

– Значит, и это не галлюцинация. Он не может открыть свое имя, чтобы не попасть под суд за преступление, которого не совершал!

Глаз задергался быстрее.

– Тогда ему стоит найти себе имя, и побыстрее, мистер Джонс! Как можно быстрее! Я поспрашивал немного, – теперь дергалась уже вся щека, – его нашли на передовой при весьма загадочных обстоятельствах. Ни формы, ни документов – ничего. Они думают, что он немецкий шп-п-пион!

– Что?

– П-п-пока это т-только версия. – Теперь Смедли с трудом контролировал движения своих губ. – Значит, у него теперь выбор – расстрел или п-п-повешение, ясно?

– Боже мой!

– Что, черт побери, нам делать, а, Джинджер? Как нам ему помочь? – Смедли уткнулся лицом в пустой рукав. Он снова заплакал.

 

Часть вторая

Белые – ход конем

 

3

Стоило сестре повернуться спиной, как Смедли тут же выплюнул снотворную таблетку. Когда свет погасили, он аккуратно спрятал ее под подушку. Позже она еще пригодится. Он перевернулся на спину и приготовился ждать.

Правая рука болела. Пальцы плотно сжаты, ногти впились в ладонь. Все это осталось где-то в Бельгии, и все же он отчетливо ощущал, что они делают… временами боль была просто отчаянная. Наверное, это только часть тех «удовольствий», которые испытываешь, лишаясь рассудка.

Стаффлз проектировали не под больницу. В палате с ним лежали еще двое, и в ней едва хватало места, чтобы пройти между койками. Справа от него ворочался Реттрей, слева вздыхал и что-то бормотал Вилкинсон, легкие которого были разрушены газом. Очень скоро оба захрапели – эти чертовы таблетки валили с ног не хуже двенадцатидюймовых гаубиц.

Свет из коридора просачивался в палату. Больничные шумы стихли. Время от времени слегка дребезжали стекла – это за лесом проходил поезд. Из Лондона в Дувр или из Дувра в Лондон… какая разница. Сейчас везде одинаково. Канонада за проливом все не стихала.

Ему отчаянно хотелось затянуться, но перед сном сиделки отобрали все до единой сигареты. В случае пожара Стаффлз оказался бы одним огромным погребальным костром.

Он лежал и размышлял, пытаясь сопоставить то, что узнал про этого безымянного Джона Третьего из западного крыла, с тем, что услышал от Джонса, – почему он не постарел? Невероятное исчезновение и невероятное появление? Каким-то образом это не противоречило друг другу. По крайней мере для бедного полоумного с тяжелой контузией, который не может просидеть и десяти минут без припадка, в этом была какая-то логика.

«Убил бы за сигарету».

Он должен был сделать что-нибудь для Экзетера несколько дней назад, но он тогда и сам себе не верил. Потребовалась поддержка Джинджера, для того чтобы понять – он не сошел с ума. Или сошел, но не настолько.

Экзетер исчез из Мемориальной больницы Альберта в Грейфрайерз. Каким-то образом он прошел мимо дежурной медсестры и вахтера; при этом оба клялись, что он мимо них не проходил. Дежурная сестра застала его палату разгромленной, со следами крови на полу, и тем не менее никто ничего не слышал. Невероятно, но Джинджер верил в Это, хотя и признавал, что сам знает об этом понаслышке. Впрочем, слухи от миссис Боджли можно считать надежными, как Библия.

Джона Третьего вынесли с передовой без формы. Точнее, если верить слухам, вообще без одежды – черт, это показывает, до чего дошел бедолага. Ни один лазутчик в здравом уме не додумается разгуливать в чем мать родила в этом насквозь промокшем и простреленном пулями и снарядами аду. Псих.

Попасть на ничейную землю можно только с двух сторон. Или из британских окопов, или из немецких. Или он плюхнулся с аэроплана? Но почему нагишом? Грязь может засосать ботинки, брюки, но не шинель. Снаряд может вышибить мозги или легкие, а может и убить, не оставив даже мокрого места, но сорвать одежду без каких-либо видимых повреждений?

«Правую руку отдал бы за бычок. От нее все равно никакого толка».

Но почему Джон Третий? Он что, совсем не может говорить? Почему он не выдумал себе имя?

Имя, звание и личный номер.

Альтернатива – пуля.

Почему тогда Экзетера не расстреляли на месте? Почему его держат не в камере, а в почти не охраняемой палате для раненых с психическими расстройствами? Слухи ходили самые разные. Точнее, это были слухи о слухах, рассказы о людях, которые знали больше, чем могли сказать, но лишь выразительно вращали глазами.

Возможно, когда его привезли сюда, он и не притворялся. Раненые, подобранные на передовой, как правило, в чертовски плохой форме. Одного путешествия на носилках уже достаточно, чтобы повредить человеку рассудок. Так что Экзетер, когда его привезли сюда, вполне мог оказаться и неспособным говорить – это Смедли сам дошел до перевязочного пункта и пытался пожать ру… а, ладно!

Экзетера привезли в среду. Он узнал Смедли. И если Бельгия чему-то и научила Смедли – так это распознавать страх.

Экзетер даже не попросил взглядом молчать – нет. Его взгляд его означал одно: «Я – тебя – не – знаю». Это немного обижало, но если уж он не доверяет своему старому приятелю, значит, он вляпался по уши.

Сколько он еще так продержится? Врачи ведь тоже не дураки; они распознают симулянта. Они перепробуют на нем все приемы: будут рявкать команды, подкравшись сзади, задавать неожиданные вопросы, как бы случайно оставлять на видном месте газеты…

Обдумав это, Смедли вспотел. Как долго может продержаться человек, не разговаривая? Это как одиночное заключение, но в толпе. Добровольный Ковентри? Ни разу не заговорить, ни разу не дать понять, что ты понимаешь других. Час за часом. День за днем. Это уничтожит человека. Если Экзетер еще не съехал с катушек, чертово притворство доведет его до этого. Притворяясь психом, он рехнется на самом деле!

Смедли вдруг сообразил, что давно уже не плакал, даже не дергался. Он просто лежал, думал и мечтал о бычке. Загадка Экзетера дала пищу его уму, изрядно заняв его.

Он ощущал странное нервное напряжение, не такое уж неприятное. Самому ему ничего такого особенного не грозило. Черт, да он может выкрасить лицо зеленым или отплясывать на рояле, и максимум, что с ним сделают, – это допишут пару строчек в больничной карте.

Кому угрожает опасность – так это Экзетеру. Если кто-нибудь заметит, что Смедли проявляет интерес к загадочному пациенту, не так уж сложно будет сложить два и два, чтобы получить четыре. И если кто-нибудь проследит до Фэллоу, песенка спета. Возможно, именно поэтому Экзетер держит рот на замке, вместо того чтобы придумать какую-нибудь убедительную байку. Да его выдаст одно произношение. Передайте дело профессору Хиггинсу, и он по двум словам определит: «Фэллоу».

Смедли проснулся в холодном поту, с трудом подавив вскрик. Он уснул! Без таблетки! Ничего себе! В первый раз с тех пор, как… а, ладно. Справа от него храпели, слева от него храпели – прямо-таки грохотали. Значит, он все-таки не кричал вслух. Он уснул! Может, он начинает выздоравливать, хоть немного? Ну пожалуйста. Боже!

Он попробовал разглядеть циферблат часов и не смог. Впрочем, похоже, самое время идти. Он сглотнул накопившуюся во рту слюну с привкусом пепельницы и откинул одеяло.

Одеваться одной рукой было трудно даже при свете. Впредь надо будет заказывать себе костюмы с пуговицами на левую сторону. Вечером он додумался снять ботинки, не расшнуровывая, однако натянуть их обратно оказалось труднее. Какой дьявол изобрел галстуки?.. Расческа…

Единственная лампочка в коридоре отбрасывала причудливые тени. Он крался на цыпочках, думая о бедолагах там, в Бельгии, перемахивающих через бруствер. По крайней мере ему в артиллерии этого делать не приходилось. Первоочередная цель: платяной шкаф в углу. Моли Бога, чтобы он не был заперт.

Заперт. Вот дьявол!

За две недели он обшарил весь дом – верхний и нижний этажи, все палаты, куда его пустили, – полагая, что делает он это со скуки и что так лучше, чем просто сидеть сиднем, но в то же время опасаясь, что его слабый мозг начинает воображать призраков.

Резервная цель: один из докторских кабинетов.

Он нашел незапертую докторскую комнатушку, за дверью которой на гвозде висел белый халат. Какой-то добрый святой даже оставил в кармане стетоскоп. Совершенно непростительная беззаботность, можно сказать даже, халатность! Запишите-ка фамилию этого парня, сержант.

Пальцы его тряслись так сильно, что он еле застегнул пуговицы. Черта с два! Он повесил стетоскоп на шею, словно противогаз, сунул карандаш за ухо, культю в карман, папку под мышку. Потом поджал верхнюю губу и решительно зашагал в сторону западного крыла.

Полутемный дом, казалось, вымер. В нем пахло дезинфекцией и застоявшимся табачным дымом.

Теперь для него опаснее всего настоящий врач, ведь должен же дежурить где-то хоть один. Сестру скорее всего еще можно обмануть стетоскопом. Охрана…

Один часовой. Он сидел и читал газету.

– Можете не вставать! – сказал доктор и прошел мимо него, даже не взглянув.

В нормальном госпитале это не прошло бы, но Стаффлз не был нормальным госпиталем. Ночные сиделки не бодрствовали за дежурной стойкой, откуда бы просматривался весь коридор. Все, за что они отвечали в палатах, – это за свет, падающий из коридора, и, разумеется, никто из них не заметил мелькнувшую за дверью белую фигуру. Раньше в западном крыле жили слуги – низкие потолки, крашеная штукатурка на стенах. Спиной ощущая буравящий взгляд часового, Смедли нырнул в первую подвернувшуюся дверь.

В палате стояли две койки. Одна – пустая. На второй человек был забинтован до неузнаваемости и спал без задних ног.

Заметит ли часовой то, что доктор не включил свет?

Смедли выждал пару минут – около двух тысяч сердцебиений.

Потом осторожно выглянул. Часовой вернулся к своей газете. Свет в дежурной комнате горел, как прежде.

Вторая комната тоже была не та, которую он искал.

И следующая тоже.

А следующая за ней – та.

Светловолосая голова. Спит. Совсем мальчишка – лежит на спине и шумно дышит. Темная голова Экзетера на соседней подушке.

Смедли вдруг снова оказался в Париже. Тогда, три года назад, по пути на Крит, они остановились у дяди Фрэнка и жили с Экзетером в одной комнате. Его сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Черт тебя побери, парень! Как можешь ты казаться таким юным?

Дверь он оставил открытой. Закрыть ее за собой означало бы привлечь внимание первой же проходящей сестры. Он протиснулся между койкой и стеной, опустился на колени, уронив при этом папку. Он прикрыл рот Экзетера рукой…

Дикая реакция Эдварда чуть было все не испортила. Скрипнули пружины. Экзетер рванулся и с такой силой схватил Смедли за руку, что тот испугался, не треснет ли она.

– Тсс, идиот! Это я, Смедли. Джулиан!

Рык. Стон. Экзетер осел. Парень на соседней койке затих… и снова задышал. Сердце Смедли понемногу вернулось туда, где ему полагалось находиться.

Он наклонился пониже.

– Я знаю, кто ты, – прошептал он. – Я один. Никто не знает о том, что я здесь, клянусь! Я хочу помочь.

В темноте голубые глаза казались серовато-стальными.

– Джинджер Джонс заглядывал сегодня.

Экзетер сделал глубокий вдох, потом с шумом выдохнул. Напичкан снотворным и наполовину спит? Дурак, он просто старается не выказать никакой реакции.

– Я никогда не верил, что ты убийца. Смерть Волынки не твоих рук дело. Джинджер тоже не верит. Тогда ты загадочным образом исчез из больницы. Ты можешь исчезнуть отсюда?

Пауза. Потом Экзетер едва заметно мотнул головой.

Очень неубедительное движение. Ну почему он не доверяет своему старому другу?

– Ты можешь говорить?

Почти совсем незаметный кивок.

– Ты не сможешь дурить их долго, Эдвард! Тебе нужно помочь отсюда выбраться?

Кивок сильнее. Глаза заморгали так, словно не у одного Джулиана Смедли проблемы с мимикой.

– Ты можешь мне сказать, что происходит? – взмолился Смедли.

Экзетер снова чуть мотнул головой.

– Ради Бога, старина! Поверь мне! – Он почувствовал, что щека его начинает дергаться. Еще минута – и польются слезы. Какое тогда к нему доверие?

Он упрямо ждал, истекая потом и стиснув зубы, отчаянно борясь с судорогой и слезами. Он решил уже, что не дождется ответа. Но он ошибся – замогильный шепот, едва слышный и все же настолько близкий, что Смедли чувствовал на лице его дыхание.

– Ты мне не поверишь.

– Судя по слухам, которые до меня дошли, я готов поверить во что угодно.

Движение головой: нет.

– Послушай, я не могу здесь долго оставаться. Я не знаю, как вытащить тебя отсюда, я не знаю, куда отвести тебя так, чтобы ты был в безопасности. У тебя есть что-нибудь? Никаких предложений? Никого, кому я мог бы передать что-нибудь?

Экзетер протянул руку и вытащил из-за уха Смедли карандаш.

Смедли осторожно наклонился, чтобы подобрать папку. Она завалилась под койку. Он поднял ее и отдал. Экзетер перевернул первую станицу и написал что-то на обороте, потом вернул Смедли.

Смедли взял карандаш левой рукой и попытался подхватить культей папку.

– О Боже!

Экзетер произнес это вслух, почти крикнул. Паренек на соседней койке затих. Смедли пригнулся. Его трясло. Надо поскорее убираться отсюда, пока с ним не случился припадок! Спустя несколько секунд дыхание возобновилось.

Когда он выпрямился, рука Экзетера схватила его за плечо и тряхнула. Они посмотрели друг на друга.

– Эдвард…

В глубине палаты кто-то вскрикнул. Потом еще.

Смедли подавил острое желание нырнуть под кровать. Вместо этого он заставил себя встать и не спеша зашагал к двери. Протестующие, встревоженные голоса звучали громче. Еще крики… У бедняги кошмары. Навстречу ему спешила сестра, за ней другая.

Следом затопали башмаки часового. Все прошли мимо него. Отлично!

Он оглянулся. Экзетер сидел на койке – лицо бледное, глаза широко раскрыты.

– Заградительный огонь, старина! – ободряюще сказал Смедли, помахал культей и вышел.

Если кому-нибудь из сестер взбредет в голову выйти за чем-нибудь и она увидит доктора в коридоре… но этого не случилось.

Смедли вернулся на свою койку и плакал, пока не подействовала его снотворная таблетка.

В воскресенье почти весь день лил дождь. Он все утро тренировался в письме левой рукой. Вечером он сходил в деревню и отправил два письма по адресам, которые дал ему Экзетер.

 

4

В эти каникулы Фэллоу напоминал морг. Через неделю начнут возвращаться ученики, и начнется новый учебный год. А пока в школе оставались только полдюжины учителей и три-четыре жены. До войны ученики, родители которых находились за границей, проживали в школе круглый год. Теперь же проблемы со штатами – как преподавательскими, так и с прислугой – вынудили совет попечителей отказаться от этой практики – на неопределенное время. В это «неопределенное время» Англию могла захлестнуть революция, и только отдаленное будущее покажет, какие из этих мер действительно были временными.

Рано утром во вторник Дэвид Джонс отправился на велосипеде в Вассел, где сел на местный поезд до Грейфрайерз. Поезда ходили на этой линии из рук вон плохо, но местные автобусы были еще хуже – собственно, в Англии 1917 года они были почти так же редки, как, к примеру, дронты. Подождав на конечной станции минут двадцать, он еще раз вверил свою бессмертную душу теперь уже Западной железнодорожной компании и направился на восток, в сторону Лондона. Поезд был битком набит людьми, половину из которых составляли военные. Он решил уже, что придется простоять всю дорогу в коридоре, но молодой пехотинец встал и уступил место пожилому джентльмену, за что тот был ему весьма благодарен. А если учесть, что Джонс направлялся исполнить свой долг по отношению именно к военным, эта любезность казалась почти иронией судьбы.

Через два часа он был уже на Пэддингтоне. Оттуда он добрался на метро до Кэннон-стрит и вынырнул на поверхность в серое сырое утро, провонявшее углем и бензином. Неторопливо, не обращая внимания на толпы спешащих куда-то людей, он пересек Лондонский мост и наконец оказался около больницы Гая.

Оставшуюся часть утра он провел в беседе с Уильямом Дерби, еще одним старым выпускником Фэллоу – ну, собственно, не таким уж и старым. Вряд ли ему было больше двадцати пяти. Он ослеп и был весь переломан при Сомме, но его душевное состояние казалось еще более душераздирающим. С теми, кого достаточно просто подбодрить, в общем-то легче. Подобно Джулиану Смедли, большинство из них были счастливы уже самой возможности вырваться из боев и относились к своим увечьям почти с благодарностью. Со временем они вернутся к реальности.

К началу ленча Джонс покончил со своими делами. Он не любил Лондон. До войны он бывал здесь только проездом. Слишком уж он был большой, суетный и грязный. Война добавила городу какого-то лихорадочного, нездорового блеска, что не улучшило мнения Джонса о нем. Его новое занятие – добровольное посещение раненых – уже несколько раз за последние два месяца приводило его сюда. Первое, чему он здесь научился на собственном горьком опыте, – это привозить ленч с собой, так что он съел свои сандвичи, присев на сырую скамейку на набережной Виктории. Десять лет назад все кэбы в Лондоне приводились в движение лошадьми. Теперь поблизости не было видно ни одной лошади. Город сменил свой запах, но бензиновую вонь вряд ли можно считать приятным новшеством.

Впереди у него был целый день. Он успеет навестить многих увечных молодых людей, хотя среди них нет ни одного, у кого бы он еще ни разу не был. Однако его беспокоили проблемы того, кого он никак не мог повидать, – Эдварда Экзетера.

За более чем тридцать лет преподавания он не припоминал ни одного другого мальчика, над которым бы витало такое проклятие. Его родители были предательски убиты во время беспорядков в Кении. Сам он обвинялся в другом убийстве, причем будучи серьезно раненным. Теперь ему угрожал расстрел как шпиону. Безумие какое-то! Что такого он сделал, чем прогневил Небеса? Из сотен мальчиков, прошедших через руки Джонса за годы его педагогической карьеры, он не знал никого, кого бы ценил выше Эдварда Экзетера.

Единственное, на что он сейчас надеялся, – это найти Алису Прескотт. В последний раз он видел ее в 1914 году, когда она приезжала в Грейфрайерз навестить своего младшего кузена в больнице. Уже тогда она отличалась завидным самообладанием. Экзетер страдал довольно тяжелой формой детской любви, но ее сердце – так, во всяком случае, подозревал Джонс – принадлежало кому-то другому. Она, несомненно, была привязана к Эдварду, поскольку они вместе росли в Африке, но она явно не видела в нем будущего любовника.

После Джонс пару раз писал ей, сообщая ту скудную информацию, которую смог собрать относительно исчезновения Экзетера. Потом переписка сама собою прекратилась. Когда через два года умер ее знаменитый дядя, преподобный Роланд Экзетер, Джонс послал ей открытку со своими соболезнованиями. Открытка пришла назад за отсутствием адресата. С тех пор война разгорелась еще сильнее. С тех пор она вполне могла выйти замуж или водить санитарную машину в Палестине.

Однако он обещал Джулиану Смедли, что попытается придумать, как помочь Экзетеру, если верить в то, что загадочный Джон Третий в Стаффлз – действительно пропавший три года назад Эдвард Экзетер. За прошедшие дни Джонсу не пришло в голову ничего полезного. Он написал осторожную записку овдовевшей миссис Боджли, но от нее вряд ли стоило ожидать особой помощи юноше, которого она плохо знала, тем более подозреваемому в убийстве ее единственного сына. Нет, вся надежда была только на Алису Прескотт. Насколько ему известно, она единственная оставшаяся родственница Экзетера.

Он скормил крошки неугомонным голубям и снова направился к метро. Последний известный ему адрес мисс Прескотт находился в Челси – скромном районе, но, должно быть, удобном для ее клиентов. Она учила игре на фортепиано, а в расположенном по соседству Южном Кенсингтоне проживало достаточно богатых семейств, считающих, что их детям не повредит это искусство.

Он нашел квартиру. Дома никого не оказалось, что было неудивительно в середине дня. Он позвонил в несколько соседних дверей, переговорил с несколькими растрепанными, недоверчивыми женщинами и наконец нашел одну, помнившую мисс Прескотт. В конце концов прошло ведь целых три года. Ему пришлось выдумать историю о давно пропавшем родственнике; его выдумка, а может быть, его произношение убедили даму, что он не сборщик налогов. После долгого ожидания в темном коридоре он был наконец награжден адресом в Хэкни. Приподняв на прощание шляпу, Дэвид Джонс отправился на поиски ближайшей станции метро.

Само собой, Хэкни лежал на другом конце города. Такси он не мог себе позволить, так что оставались на выбор автобус, трамвай или метро. Последнее имело одно преимущество: на станциях висели карты. Даже такая деревенщина, как он, не заблудится в метро.

Сколько раз за три года юная дама может сменить квартиру?

Дважды.

Три раза, и каждый раз на худшую. А ведь когда-то в семье водились деньги.

Снова пошел дождь. Уже стемнело, когда он оказался в Ламбете, на южном берегу. Не так далеко от больницы Гая – места, с которого он начал сегодня свое путешествие. Чем бы ни занималась мисс Прескотт в этом угрюмом рабочем районе, она наверняка не давала уроки игры на фортепиано избалованным отпрыскам богатых дам.

День выдался утомительный, и ноги болели. Стояла кромешная темнота, ибо угроза немецких воздушных налетов заставила ввести светомаскировку. С одной стороны, он понимал, что ущерб от бомб весьма невелик, да и жертв – в сравнении с миллионами беззащитных жителей, брошенных на произвол судьбы – немного, но с другой стороны, не хотелось бы пополнить собой статистику.

Вход он нашел рядом с табачной лавкой и приятно удивился, обнаружив, что мисс Прескотт проживает не в одном из этих ужасных многоквартирных домов на задних улицах. Дом оказался угловым, трехэтажным, с гордостью демонстрирующим дату постройки – 1896. Желтый кирпич стен, конечно, потемнел от вездесущей лондонской копоти, но в целом вид у здания был вполне приличный. Он устало поднялся на два пролета крутой лестницы, вдыхая ароматы тушеной капусты и горелого жира. На верхней площадке он оказался перед дверью с четырьмя кнопками звонков и четырьмя табличками, которые он никак не мог прочесть в темноте. Он мысленно подбросил монетку и нажал наугад.

Дверь сразу же открылась, и он зажмурился – свет ударил прямо в глаза.

Он приподнял шляпу:

– Я ищу мисс Алису Прескотт.

– Это я, – произнес воспитанный, не-ламбетский голос.

Слава Богу!

– Дэвид Джонс, мисс Прескотт.

– Иисусе Христе! – сказал воспитанный голос, и дверь захлопнулась.

Джонс не помнил, чтобы женщины использовали при нем именно эти слова в качестве ругательства. Впрочем, и мужчины не злоупотребляли ими. Прежде чем он успел опомниться, звякнула цепочка и дверь снова отворилась.

– Заходите, мистер Джонс! Какой приятный сюрприз! Давайте сюда свой плащ. Я как раз заварила чай…

Очень деятельная юная леди и к тому же с неизменным самообладанием. Его препроводили из крохотной прихожей в маленькую гостиную и усадили в кресло. Он огляделся, сначала с удивлением, а потом с восхищением.

Возможно, адрес и был сомнителен, а обои на стенах достойны сожаления, но мебель – ни в коей мере. Почти все пространство маленькой комнаты занимало пианино розового дерева, два кресла и диван; они были старыми, но в хорошем состоянии. Ковер под ногами – мягкий и яркий. Бархатные занавески, дубовые журнальные столики. На полке над газовым рожком красовалось несколько фарфоровых статуэток и вставленная в серебряную рамку фотография мужчины в военной форме. Шкафчик с мраморной крышкой и двухконфорочная газовая плита с кипевшим на ней чайником служили кухней. Чашки и блюдца были от Споуда.

Осколки семейного благосостояния, нашедшие пристанище в Ламбете.

Его удивленный взгляд переместился на стены и висевшие на них акварели.

– Да, настоящий Констебль, – сухо сказала мисс Прескотт. – Вы не откажетесь от чашки чая?

Одна из неизбежных проблем преклонного возраста…

– Вы не будете возражать, если я сперва приведу себя в порядок?

– Ну конечно! Первая дверь направо. Подождите, я найду вам полотенце.

Туалет – размером с собачью конуру. Ванная напротив – чуть побольше, но все равно водопровод и канализация выделяли эту квартиру из большинства соседних. С учетом ситуации с жильем в Лондоне в военное время она жила очень даже неплохо. Простой, практичный костюм позволял предположить, что она работает в каком-то административном учреждении, а не на заводе боеприпасов, как тысячи британских женщин. Вот идиот! Какие заводы боеприпасов в центре Лондона? Вытирая руки, Джонс решил, что Алиса Прескотт работает секретарем и ходит отсюда на Уайтхолл пешком.

Он вернулся в гостиную. Она улыбнулась ему.

– Один кусок сахара или два? – Должно быть, так римские матроны взывали к своим домашним богам.

Алиса не обладала классической красотой – ее нос и зубы слишком выступали. Унаследуй она черные как смоль волосы и фантастические голубые глаза своего кузена, она производила бы потрясающее впечатление. Впрочем, даже так мисс Прескотт была симпатичной молодой женщиной.

Джонс с благодарностью принял чай, отпил глоток и почувствовал на себе пристальный взгляд.

Она не стала тратить зря слов.

– Где он, мистер Джонс?

– Я не совсем уверен в этом, я сам не видел его, но… вы помните Джулиана Смедли?

– Да.

– Он утверждает, что Экзетер лежит в Стаффлз, временном военном госпитале в Кенте.

– Под каким именем?

– Под псевдонимом, разумеется. «Джон Третий». Он притворяется, будто страдает амнезией, но Смедли уверен, что это ваш кузен.

Алиса прикусила губу. Но все, что она сказала вслух, было:

– Продолжайте.

Пока чай восхитительно горячей амброзией растекался по его жилам, Джонс повторил рассказ. Ноги в ботинках горели, колени ныли. Ему не хотелось думать о предстоящей поездке домой, но снять номер в лондонской гостинице было теперь нереально.

Она пробормотала какое-то извинение и подала ему блюдце с печеньем. Интересно, когда он входил, блюдца не было. Он ограничился одним бисквитом. Разговаривая, он исподволь оглядел комнату в поисках других изменений. Разожжен камин… передвинут столик… Ага! С полки исчезла фотография. Любопытно!

Когда он закончил рассказ, она заговорила не сразу, что немного удивило его.

– А как дела у вас в Фэллоу? – спросила она.

– Почти как всегда. Полагаю, мы меньше других испытываем нужду.

Она недоверчиво приподняла бровь.

– Ну, и каково вам воспитывать следующую порцию пушечного мяса?

– Не очень приятно.

– А каким светлым и героическим все это представлялось поначалу! – горько улыбнулась она. – Когда я видела Эдварда в последний раз, его больше беспокоило то, что его не возьмут в армию из-за сломанной ноги, чем обвинение в убийстве. Еще чаю? Но теперь-то мы знаем гораздо больше, не так ли?

Огорченный такими пораженческими замечаниями, Джонс согласился еще на чашку.

– Насколько я поняла, Эдвард обнаружился во Фландрии, – сказала она, налив чай. – Должно быть, он записался добровольцем сразу же, как только зажила нога. Это несомненно. Но для того, чтобы записаться, ему необходимы были документы. И потом, то, что его нашли без одежды…

Она снова обратила на гостя свой строгий взгляд. Сама королева Мария не устыдилась бы такого взгляда.

– Я не посещаю спиритические сеансы, мистер Джонс. Я не гадаю на спитом чае, я не обращаюсь к цыганкам на ярмарках. И все же я убеждена: в чем бы ни оказался замешан мой кузен три года назад – это носит мистический характер.

Джонс вздохнул:

– Если честно, я все время старался уйти от такого вывода, но думаю, вы правы. Слишком много запертых дверей, слишком много необъяснимого. Рациональное объяснение… его нет!

– Эдварду казалось, что он влюблен в меня.

Интересно, чем отличается кажущаяся влюбленность от настоящей?

– Он не делал из этого особого секрета.

– Я говорю это только потому, что я действительно верила в то, что он погиб. Он ни за что бы не бежал добровольно, не оставив мне по меньшей мере записки. А теперь вы говорите, что он вернулся при таких же загадочных обстоятельствах. Не следует ли из этого, что его увезли из больницы против воли, а теперь он вырвался?

– С раскаленной сковороды?

Она улыбнулась и отвернулась, глядя на горящий газ.

– Мне надо увидеть его.

– Я сказал Смедли, что навещу его еще в пятницу.

– Нет, у нас в пятницу присутственный день. – В глазах ее загорелась озорная искорка. – Главное преимущество того, что ты женщина, мистер Джонс, в том, что шеф-мужчина слишком стесняется вникать в подробности, если ты просишь отгул.

– Да. – Он осторожно кашлянул, смутившись сам.

– Так что оставайтесь-ка вы сегодня у меня.

– О, вряд ли это…

– Мои друзья говорят, что этот диван вполне удобный. Не думаю, чтобы мои соседи заметили что-нибудь, и, будем надеяться, цеппелины тоже не заметят. Хотя нет, цеппелинов сейчас почти уже нет – они перешли на эти большие бомбовозы. У меня есть треска, и картошкой снова торгуют, слава Богу. Если вы удовольствуетесь половиной трески, двумя картошинами и диваном, вы будете более чем желанным гостем.

– Вы восхитительно добры!

– Я очень благодарна вам, мистер Джонс, за ваш визит, – мрачно произнесла Алиса. – Расскажите, каким образом вам удалось выследить меня? Кстати, как вы обыкновенно организуете побеги из тюрьмы?

 

5

Среда принесла Смедли несчастье. И не одно, а целых три.

Что бы ни творилось на войне, это не особенно сказалось на работе Королевской почты, которая исправно доставляла корреспонденцию. Первые две беды пришли с утренней почтой. Мисс Алиса Прескотт по адресу в Челси «не значилась». Проживает ли Джонатан Олдкастл, эсквайр, в Дубах, Друидз-Клоуз, Кент, почтовая служба не сообщила, поскольку вообще не знала такого адреса.

Одной рукой, помогая себе ногой, Смедли изорвал оба письма на мелкие клочки, а потом расплакался.

Третье несчастье оказалась еще страшнее. Ему было приказано собирать вещи.

Он просил. Он умолял. Он рычал. Чертовы слезы как назло не шли – как раз тогда, когда были бы кстати. Одна мысль о Чичестере приводила в отчаяние. Это все равно что похоронить себя заживо. После смерти матери дом превратился в гробницу. Слуг сейчас днем с огнем не сыщешь – значит, он останется наедине с отцом. Хуже того, в следующую субботу ему исполнится двадцать один год, так что все его тетки, дядья и кузены соберутся поздравить вернувшегося с войны героя. Он будет дергаться и реветь в три ручья, и они все с ума сойдут, глядя на это.

– Таков приказ, капитан, – беспощадно заявил врач. – И потом, у нас не хватает коек, старина.

Его увольнение из армии будет действительно с момента, когда он явится во дворец получать медаль. До той минуты он числится в отпуске по состоянию здоровья. Следующий автобус в 12:10. Так вот!

Тут он вспомнил Экзетера, который так и будет ждать, не зная, почему не возвращается его спаситель. В пятницу приедет Джинджер Джонс – возможно, он уже что-нибудь придумал, ведь сам Смедли ничего не может сделать. От этой мысли у него наконец начался приступ. Лицо задергалось, как рассерженный осьминог. Слезы хлынули ручьем. Его затрясло так сильно, что он испугался, как бы повязка не слетела с руки. Он захлебнулся словами.

– Ну… – нехотя кивнул врач. – Следующий завоз у нас в пятницу. До тех пор мы можем еще подержать вас здесь.

Смедли даже не мог поблагодарить его. Еще два дня! Ему, как туземцу, хотелось облобызать доктору руку.

Казалось, уже полночь, хотя на самом деле даже до ленча было еще далеко. Он вышел в прихожую – почти единственное место в здании, открытое для посетителей. В дождливый день вроде этого она была битком набита людьми в форме, теми, кто мог самостоятельно передвигаться. Помимо бинтов, костылей и инвалидных колясок, здесь были еще домино и шашки, бридж и газеты, и еще больше разговоров, по большей части так, со скуки.

Из главной двери появился доктор Стрингер.

Смедли повернулся, бросился в свою палату и переоделся в гражданское платье. Если повезет, он уложится в двадцать минут. Он попросил рыжеволосую сиделку повязать ему старый галстук выпускника Фэллоу – так будет лучше.

– Мистер Стрингер очень занят! – буркнула секретарша.

Хирургов никогда не называют «доктор», но, к счастью, Смедли знал это. Он мог бы и раньше догадаться, что хирургов, словно Золотое руно, стерегут монстры. Этот монстр подготовился к обороне основательно: ее стол наверняка был бронированным; шкаф с больничными картами отгораживал ее от холла. Внешняя линия обороны – столы и стулья – вряд ли была бы надежнее, проектируй ее немецкий генштаб. Потребовалась бы по меньшей мере дивизия, чтобы прорваться к заветной двери.

Если она и не была огнедышащей, по ее внешности никогда этого не скажешь.

– Вы не являетесь его пациентом, капитан…

– О, я займу его совсем ненадолго! Я по делу семейного характера.

– Семейного? – недоверчиво переспросила старая ведьма. Ну конечно, такой выдающийся хирург, как мистер Стрингер, не может состоять в родстве ни с кем в звании ниже полковника.

– Можно сказать, да, – ответил Смедли, сникнув под ее свирепым взглядом. Он потеребил свой галстук. – Видите ли, просто хотел засвидетельствовать свое почтение.

Возможно, в молодости она была школьной наставницей. Волосы собраны в пучок, и на вид – явно за тридцать. Черты ее лица казались высеченными из гранита. Но, узнав галстук, глаза василиска сузились.

– Я узнаю, может ли он уделить вам минуту, капитан Смедли. Прошу вас, садитесь.

Он сел на жесткий деревянный стул и, покрывшись испариной, стал ждать. Стрингер тоже выпускник Фэллоу, но вряд ли он знает Экзетера, ведь тот учился на много лет позже его. Да, поговорив с ним, Смедли нарушает данное им слово. Но есть ли у него выбор? Меньше чем через два дня его выгонят из Стаффлз, и он потеряет последнюю надежду помочь Экзетеру. Это его единственный шанс. Да потом он и не обязан называть настоящее имя Джона Третьего. Он только задаст несколько вопросов. Чтобы понять истинное положение вещей. Возможно, лицо покажется ему знакомым? Осмелится ли он зайти так далеко?

И если врач распознает его игру, дежурный сержант тут же растерзает Смедли на части.

Он просмотрел «Иллюстрейтед Лондон ньюс», не разобрав ни строчки. Странно, но рука не дрожала – газета даже не шелохнулась. Забавно. Ни намека на припадок.

– Мистер Стрингер готов принять вас, капитан.

Кабинет представлял собой маленькое прямоугольное помещение с высоким узким окном и выкрашенными в зеленый цвет стенами. Вполне возможно, изначально оно служило буфетной – следы на стене отмечали места, где висели полки. В нем едва хватало места для стола, двух шкафчиков с папками и пары стульев. Стул, стоявший по ту сторону от стола, казался довольно удобным. Тот, что стоял ближе, – не очень.

Стрингер поднялся и протянул ему левую руку. Смедли так и не понял: из вежливости или чтобы выказать покровительство. В любом случае это говорило о быстроте его реакции.

Невысокого роста, лет под сорок, с уже появляющимся брюшком. Волосы разделены пробором. Костюм обошелся ему на Сейвил-роу гиней в пятьдесят, не меньше. Манеры отличались резкостью и надменностью – вполне естественной для хирурга. Лицо обладало нездоровой больничной бледностью, словно он редко бывал на солнце. У него были выпуклые рыбьи глаза, и они сразу же заметили галстук.

– Садитесь, капитан. Сигарету? – Стрингер протянул ему резную сигаретницу красного дерева. Английские и египетские.

Смедли с благодарностью сел и взял «Данхилл». Стрингер выбрал то же и зажег спичку, потом откинулся назад, разглядывая своего посетителя и вежливо улыбаясь.

– А я и не знал, что мы в родстве.

– Приемные сыновья, сэр.

– Esse non sapere?

– Это особо уместно применительно к Фландрии! Быть, но не знать…

– Фэллоу внес более чем достойную лепту в эту войну, капитан, – одобрительно кивнул Стрингер. – По последним данным, сорок четыре наших выпускника принесли Высшую Жертву. Жаль тех ребят, которые учатся сейчас там. Веселенькие перед ними открываются перспективы, верно?

– Просто жуть.

Да, перспективы перед нынешними шестиклассниками открывались куда худшие, чем перед процветающим хирургом с доходной практикой на Харли-стрит, для которого еженедельные консультации в Стаффлз – максимум того, что страна может требовать от него для победы в этой войне. А уж полевые госпитали наверняка ниже достоинства такого медицинского светила.

Он и улыбался-то ему этакой профессорской улыбкой – так профессора-светила разговаривают со своими любимыми студентами.

– Ваше имя навсегда войдет в школьные анналы, капитан. Жаль, я раньше не знал, что вы здесь. Мы все гордимся вами.

Смедли почувствовал приближение приступа и усилием воли отогнал его.

Брови Стрингера поползли вверх.

– И чем я могу помочь вам?

Больше всего на свете Смедли хотелось сказать: «Не дайте отослать меня отсюда!»

Но он смог произнести только:

– Э…

– Да?

– Э… – Он захлебывался, не в состоянии даже вздохнуть. – Э… э…

Стрингер вежливо стряхнул пепел с сигареты, глядя только на пепельницу.

– Э…

Врач не поднимал глаз.

– Не спешите, старина. Требуется некоторое время, чтобы ваш организм избавился от этого. Слава Богу, вы уже не на фронте.

– Э…

– У нас полно народа куда тяжелее вас. Конечно, вы не по моей части. Увы, память ампутировать невозможно.

Они все в Стаффлз говорили подобную чушь, но на самом-то деле думали совсем по-другому. На самом деле они думали: «Трус и слабак», – в точности как отец. Когда Смедли вышвырнут отсюда, ему придется лицом к лицу столкнуться с миром, который считает так же.

Стрингер продолжал изучать кончик своей сигареты, а лицо Смедли пылало, как закат, и дергалось, дергалось без остановки. Его губы и язык не могли ничего, кроме как пускать слюни. Зачем он пришел сюда? Чего доброго, еще ляпнет что-нибудь про Экзетера…

– Некоторые бедолаги даже имен своих не помнят, – беззаботно заметил Стрингер, засовывая сигарету обратно в рот. Он взял из проволочной корзинки письмо и просмотрел его. – У нас тут наверху есть один парень – так он не сказал ни слова с того дня, когда его привезли сюда. Правда, английский он понимает. Реагирует – не хочет этого показать, но реагирует. Немецкий тоже понимает.

«Боже правый! Он знает!»

– Но я не думаю, что немецкий в данном случае что-то значит, – заметил Стрингер, хмуро глядя в бумаги.

– Возможно, и нет, – согласился Смедли. У Экзетера всегда были способности к языкам. Стрингер знает, кто он!

– Забавный парень. Подобран в самом пекле без единой нитки на теле, неподалеку от Ипра. Непонятно, как он там оказался. А он не может нам этого рассказать. Или не хочет. Ходили разговоры, что его поставят к стенке.

– Так почему этого не сделали? – произнес какой-то голос; Смедли с удивлением понял, что это его собственный.

Стрингер осторожно поднял глаза и, похоже, одобрительно отнесся к тому, что увидел. Он бросил письмо обратно в корзину.

– Ну, тут много подозрительного. Например, его волосы.

– Волосы, сэр?

– У него была длинная борода, и волосы закрывали уши, как у женщины. Думаю, нет нужды напоминать вам, капитан, королевский устав на этот счет, и вряд ли кайзер относится к вшам по-другому. – Стрингер затянулся сигаретой, иронично сдвинув брови, словно призывая относиться к этому как к очевидной шутке. Рыбьи глазки блеснули. Он повернулся на стуле и выдвинул ящик с папками. – Так или иначе, – сказал он через плечо, – наш таинственный незнакомец не солдат. Это совершенно ясно. И потом – его загар. Я полагаю, такой возможно получить только на юге Франции.

– Загар, сэр? – Скорее больничная бледность…

– Он был загорелый. Дочерна. – Стрингер повернулся обратно, лицом к собеседнику, копаясь в папке. – Ага, вот оно: «Будучи обнаженным, пациент выглядел так, будто на нем белые шорты. Подобная пигментация сравнима единственно с длительным пребыванием в тропическом климате». И после этого он оказывается под Ипром в самое дождливое лето за последние пятьдесят лет. Странно, вы не находите?

Теперь хирург пустил в ход свой профессорский взгляд, но Смедли даже не заметил этого. Теперь он знал, почему Экзетера не расстреляли как шпиона. Да, ненамного он продвинулся. Где-то на заднем плане продолжало маячить убийство, и оставался еще вопрос – откуда знает Стрингер…

Хирург улыбался.

– Как? – слабым голосом спросил Смедли.

Ухмылка.

– Лучший подающий школы с начала века. До сих пор помню его подачу в том матче с Итоном.

Боже, разве кто-нибудь забудет тот день! Новый приступ подобрался к глазам Смедли и подергал их.

– Просто удивительно, как никто до сих пор не узнал его! – вздохнул Стрингер. – Что, черт возьми, нам делать?

– Вы? Вы, сэр? Вы поможете; сэр?

– А вам этого не хочется?

– Да! О да! Вы поможете? Я хочу сказать, он был, наверное, моим лучшим другом, и я сделаю все, что смогу, чтобы вызволить его и избавить…

– А, да. Значит, так?

Смедли вдруг пронзила ужасная мысль – он угодил в западню. Он ведь никогда раньше не говорил с этим человеком, а теперь, возможно, предает своего друга. Мысль о том, что Стрингер пожертвует своей блестящей карьерой и пойдет на риск вплоть до тюремного заключения, вряд ли могла бы прийти в голову даже контуженному…

Впрочем, доктор и так знал.

– Ничего серьезного, – пробормотал Стрингер, справившись в папке. – Несколько грязных ссадин, конечно, есть опасность инфекции. Впрочем, газовая гангрена, столбняк – все это не так уж и страшно. Слава Богу, у нас теперь есть антитоксины. Не то что в пятнадцатом году. – Он осторожно покосился на Смедли. – Но в физическом отношении он здоров. Вы говорили, что учились вместе? Мне казалось, он младше вас года на два.

– Он просто хорошо сохранился. – Сам Смедли сохранился значительно хуже. – Сэр, я никогда не поверю, чтобы Экзетер мог убить человека ударом в спину!

Стрингер скривился:

– Да, в мое время в Фэллоу этому не учили! Видите ли, расследование проводилось кое-как. Какой-то деревенский бобби, никогда не имевший дела ни с чем серьезнее потравы посевов. Министерство внутренних дел впоследствии уволило его. Об этом не говорилось, но это так. Ему надо было обратиться в Скотленд-Ярд или хотя бы запросить помощи в соседнем графстве.

Но что же им теперь делать?

– Да, и еще, – продолжал Стрингер, косясь на часы. – В его деле не фигурируют отпечатки пальцев. Так мне, во всяком случае, сказала миссис Боджли. Что ж, мне пора делать обход. Потом мы попросим его сюда и поговорим еще. Вы можете уделить нам полчаса или около того?

Он улыбнулся и положил папку на край стола. Потом загасил сигарету, встал и вышел в своем дорогом костюме. А Смедли так и остался сидеть, открыв рот.

 

6

Спроси у Смедли раньше, сможет ли он просидеть в этом тесном кабинете целых полчаса, – он бы ответил, что верит в это не больше, чем в то, что его батарея способна обстреливать из Фландрии Берлин. Тем не менее он не двинулся с места. Стены не обрушились на него. Приступы больше не повторялись, хотя прошел почти час, прежде чем его снова потревожили.

Ему было чем занять голову. Он просто должен был придумать способ, как вытащить Экзетера из Стаффлз. Немного подумав, он решил, что это возможно. Хорошо, ну а что потом?

Он подумал про Чичестер, и его чуть не стошнило. Ну, вообще-то пустой дом без любопытных слуг мог бы стать неплохим убежищем, но куда деться от орды сердобольных теток? Еще неизвестно, как к этому отнесется отец. Он обвинял Экзетера-старшего в ньягатской резне и утверждал, что это вышло из-за того, что тот сам сделался туземцем. Он поверил в то, что младший Экзетер убил Боджли. Нет, Чичестер придется вычеркнуть.

Еще оставался Фэллоу. До начала семестра – десять дней. Джинджер что-нибудь придумает.

Значит, решено. Теперь ему надо каким-то образом передать эту информацию Экзетеру, когда того приведут, причем прямо перед носом у Стрингера, – вторая ночная экспедиция в западное крыло была бы слишком явным искушением судьбы. Чистый лист бумаги он нашел на полке. Писать левой рукой было уже сложнее. Только не начинай словами «Дорогой Экзетер!»

«Завтра ночью устрою пожарную тревогу. Постарайся улизнуть в суматохе. Налево от крыльца. Через стену можно перебраться. Иди направо. Ищи колесницу Боадицеи на перекрестке в полумиле от забора. Удачи».

Он добавил «С Богом!» и сам немного засмущался.

Даже складывать лист одной рукой было нелегко, но он все же сложил его маленьким квадратиком и сунул в карман брюк. Потом принялся за изучение папки, великодушно оставленной ему Стрингером.

Колесницей Боадицеи они звали старенький «остин-родстер» Джинджера. Смедли мог написать наскоро письмо и отослать его с вечерней почтой. Оно должно дойти до Фэллоу к утру – возможно. Если оно не придет к полудню, вся затея пойдет псу под хвост. Нет, лучше он сходит после обеда в деревню и оттуда позвонит.

Он сообразил, что сидит, уставившись пустым взглядом в текст, написанный неразборчивым почерком, на непереводимом медицинском жаргоне. Он собрался с мыслями – точнее, с тем, что от них осталось, – и начал читать. Дойдя до конца, он так ничего и не понял за исключением одного: врачи знали, что Джон Третий – симулянт. Его очень скоро бросят в тюрьму.

Хотя нет, вот еще: санитары, свидетели его появления, как один утверждали, что он свалился с неба.

Смедли подпрыгнул – дверь открылась и на некоторое время заслонила от него того или тех, кто стоял за ней.

– Передайте мне вон тот стул, мисс Пимм, – произнес голос Стрингера с непререкаемой властностью. Ну да, в госпитале хирургов ставят выше Господа Бога. – Прошу меня не беспокоить. Вам незачем ждать, сержант. Я дам знать, когда его нужно будет вести обратно. Заходите, Третий.

В комнатке явно не хватало места для еще одного стула, двух человек и закрывающейся двери. Экзетер не ожидал увидеть Смедли. На мгновение его голубые глаза вспыхнули яростным огнем и снова погасли. На нем были пижамные штаны, куртка из твида и сорочка без галстука. Он стоял, как манекен у портного. Хирург протиснулся мимо него к своему столу.

Стрингер сел и посмотрел своим рыбьим взглядом на пациента.

Смедли заерзал на месте.

Экзетер стоял, уставившись в стену. Он был высокий и стройный – собственно, таким он был всегда. При дневном свете на его скулах еще можно было разглядеть этот необъяснимый загар. Но подбородок, уши… длинные волосы, как у женщины? У Экзетера?

– Садитесь, Экзетер, – сказал хирург. Ничего не изменилось, и он вздохнул. – Я знаю вас, старина! Я жал вам руку в июне четырнадцатого. Мы долго обсуждали ваше странное исчезновение с миссис Боджли. Я читал рапорт о вашем не менее загадочном возвращении. О ваших странных делах я знаю, наверное, больше всех в мире.

Никакой реакции. Сколько он еще так выдержит? Если верить папке, он не произнес ни слова по меньшей мере три недели.

– Вам будет гораздо удобнее сесть, Экзетер, – резко сказал Стрингер. Похоже, он редко встречал сопротивление. – Сигарету?

Ничего. По коже Смедли побежали мурашки. Когда сигаретница переместилась к нему, он покачал головой. Ему нужен был еще «Данхилл», но еще больше ему нужна была свободная рука.

– Капитан? – сказал хирург. – Попробуйте вы.

– Эдвард, я ничего не говорил ему. Он уже знал.

Никакой реакции.

Смедли почувствовал приближение нового приступа. Экзетер считает его предателем. Стрингер хмурился – словно это он во всем виноват. Неужели они не видят, что он просто сломленный трус, контуженный человеческий обрубок? Они что, не понимают, что он сломается и разревется при одном только виде неприятности? «Боже, Боже, только бы меня сейчас не трясло!»

– Я уезжаю послезавтра, Эдвард. Доктор… мистер Стрингер показал мне твою карту. Они знают, что ты не тот, за кого себя выдаешь! Я написал тем двоим, чьи адреса ты мне дал, и оба письма вернулись. – Он глянул на это неподвижное, лишенное выражения лицо и вдруг взорвался: – Ради Бога, старина! Мы же хотим помочь тебе!

С таким же успехом он мог обращаться к столу. Экзетер даже не моргнул.

– Самый замечательный случай esse non sapere, который я когда-либо видел, – сухо усмехнулся Стрингер.

Смедли обнаружил, что стоит глядя Экзетеру прямо в глаза – значит, он встал на цыпочки, ибо он был на три дюйма ниже Эдварда. Он вцепился ему в лацканы здоровой рукой, попробовал вцепиться и обрубком – Экзетер отшатнулся от внезапного нападения.

– Ты чертов ублюдок! – завопил Смедли. – Мы хотим помочь тебе! Ты мне не веришь! Ну и черт с тобой, ублюдок проклятый! – Еще пронзительнее. Он не думал о такой возможности, но раз она подвернулась, грех было отказываться. Он стоял спиной к Стрингеру. Он запихнул записку за ворот сорочки Экзетера. – Я не собираюсь тратить еще ночь, пытаясь помочь неблагодарному ублюдку, который… который… – Черт, он снова плакал! Его лицо дергалось. Припадок, на всю катушку!

– Прости, старина, – тихо сказал Экзетер, осторожно отодвигая его в сторону. – Мистер Стрингер?

Хирург встал и потянулся через стол.

– Я горжусь возможностью снова пожать руку, сокрушившую ряды итонцев.

– Славное было время, – невесело вздохнул Эдвард. Он сел. – У вас хорошая память на лица, сэр.

– У меня хорошая память на крикет. Вы убили Тимоти Боджли?

– Нет, сэр.

– Вы изменили нашему королю?

– Нет, сэр.

Радуясь тому, что на него не обращают внимания, Смедли тоже сел, трясясь, как желе. Он сделал это! Он передал записку!

– Возможно, сигарета мне сейчас не помешает, сэр. – Он взял ее сам и наклонился вперед к спичке, всасывая в легкие благословенную струю дыма.

Стрингер тоже затянулся, разглядывая своего пленника.

Экзетер, не дрогнув, встретил его взгляд.

Хирург выпустил колечко дыма.

– Вы говорите, что вы не изменник, и я принимаю ваше слово. Но когда вы столь эффектно объявились на поле боя, вы говорили…

– Это шок, сэр. Такое случается с теми, кто… Просто шок.

– Допустим. Но вы бормотали что-то про предательство и шпионов. Если вы обладаете важной информацией, она мне нужна. Это ваш долг перед…

Эдвард покачал головой.

– Это не имеет никакого отношения к войне, сэр.

– И все же?

– Это касается моих друзей в другой войне. Я не ожидал попасть туда, где оказался. Меня обманули, предали.

– Вам стоило бы объяснить подробнее.

– Не могу, сэр. Вы все равно отвергнете это как бред сумасшедшего. Это не имеет никакого отношения ни к немцам, ни к Империи, ни к французам… Это никак вас не касается, сэр. Даю вам слово.

Двое холодно смотрели друг на друга через стол.

– Вы говорили, что кто-то желает вашей смерти, не так ли?

– Совершенно верно, сэр. Но мне не стоит даже пытаться объяснить.

Нога Экзетера мягко наступила на носок Смедли.

Тот чуть не поперхнулся дымом, вспомнив, как Джинджер Джонс сидел на той скамейке в субботу.

«Кто-то пытался убить его в Фэллоу, – говорил тогда учитель. – Они копьем проткнули его матрас. Кто-то пытался убить его в Грейндж, но вместо него попался молодой Боджли. Когда он исчез из больницы Альберта, я боялся, что они наконец поймали его. Теперь вы утверждаете, что он возник на поле боя? Похоже, его не так-то просто убить».

Стрингер?

Уж не пытается ли Экзетер сказать, что это хирург хочет убить его?

Возможно, у капитана Смедли все-таки не самая тяжелая контузия в Стаффлз.

Стрингер сдался первым, издав свой покровительственный смешок.

– Надеюсь, не палач?

– Гм, возможно, и он, сэр. Но также и личные враги.

– Идет! Я принимаю ваше слово и в этом. – Он улыбнулся и сел обратно на свой удобный стул. – Так и так, это еще одна причина, чтобы вытащить вас отсюда.

Смедли поперхнулся.

Выражение лица Экзетера совершенно не изменилось.

– Зачем? Зачем вам рисковать своей карьерой, помогая беглецу от правосудия?

Хирург усмехнулся спокойной, профессионально-холодной улыбкой.

– Не правосудия, только закона. Мы ведь не можем позволить, чтобы доброе имя школы смешали с грязью, нет? И если за вами охотятся какие-то тайные головорезы, то мы тем более должны вам помочь. Если мы сумеем вытащить вас отсюда, найдется ли кто-нибудь, кто сможет упечь вас обратно?

Экзетер бросил на Смедли горький взгляд.

– Думаю, может найтись. Хотя скорее всего нет.

– Мне кажется, я знаю одно безопасное место, – сказал Смедли.

– А! Действительно безопасное? – ласково спросил хирург.

Чего это он спрашивает? И нога Экзетера снова предостерегающе пнула его.

– Язык на замке – меньше взысканий, сэр.

Стрингер снова усмехнулся, но глаза его беспокойно забегали – или это только кажется?

– Если его задержат, капитан, мое участие в этой афере может выплыть наружу. Я должен быть уверен, что у вас имеется надежное убежище для него.

Застрелен при попытке к бегству?

Нет, это какое-то безумие! Выдающийся хирург предлагает подозреваемому в шпионаже и убийстве бежать из-под его опеки? А вышеупомянутый шпион намекает, что вышеупомянутый хирург на деле хочет убить его, – и Джулиан Смедли верит им обоим? Он окончательно рехнулся.

– У школьного друга, сэр. У Алана Джентила. Мы с ним вместе были при Сомме. Он получил благословение.

– Что-что? – удивился Экзетер.

– Ранение. Благодаря ему он вернулся на благословенную Родину – в Англию.

– А-а…

Где же он был все эти три года, что ни разу не слышал этого выражения? Алан Джентил умер от скарлатины в тринадцатом, и Экзетер наверняка помнит это – он поймет, что все это блеф.

Похоже, Стрингера это удовлетворило.

– Отлично. Дальше. Как вы предлагаете вывести его за пределы больницы?

– Он может выйти под моим именем. – Смедли вытащил свое портмоне и помахал им в воздухе. – У меня талон на бесплатный проезд в автобусе до Кентербери и далее поездом до Чичестера. – Он повернулся к Экзетеру, наступив при этом ему на ногу. – Окошко твоего сортира как раз выходит на навес купальни. Вылезешь перед рассветом в пятницу.

Экзетер невозмутимо ждал. Внешне он все еще выглядел мальчиком-персиком из лета четырнадцатого года, но что-то внутри него постарело, должно быть, на сотню лет.

– На полпути к воротам, слева, есть какой-то древний летний домик, – продолжал Смедли. – Встретимся там. Выйдешь за ворота по моим бумагам.

– Времени маловато, – невозмутимо сказал Экзетер. – Меня хватятся при утреннем обходе.

– Сначала они обыщут дом, – буркнул Смедли. Весь план был шит белыми нитками. Он никого не убедит, если сам Экзетер начнет выискивать в нем слабые места.

Стрингер нахмурился, стряхивая пепел с сигареты узловатым пальцем профессионального хирурга.

– Я попробую подъехать завтра к вечеру и задержаться здесь до утра. Тогда утром, я, возможно, и смогу немного замутить воду.

Нет, это уже слишком! Хирург, похоже, и впрямь поверил в эту белиберду. Смедли ощутил острый приступ радости, словно корректировщики сообщили, что он накрыл цель. Он толкнул Экзетера ногой.

– Я буду в твоей одежде пугало-пугалом, – возразил Экзетер.

– Ты и так пугало что надо. Я попробую стянуть что-нибудь в кладовой. Если есть мысли получше, выкладывай.

– Нет. Но что будет с тобой?

– Рано или поздно меня найдут – связанного и продрогшего в нижнем белье. Как ты посмел поступить так с калекой, скотина?

– Но вы же замерзнете! – возмутился Стрингер. – Возможно, вам придется прождать там несколько часов. В вашем-то состоянии, капитан?

Он покроется гусиной кожей уже через десять минут. Однако до этого не дойдет.

– Переживу как-нибудь.

– Неплохо сказано! – одобрительно кивнул Стрингер. – Теперь нам ясно, как вы заслужили все свои медали. Очень смело! И необычно! Вы согласны, Экзетер?

– Я очень признателен вам обоим.

– Это слишком малое вознаграждение за самый красивый матч в моей жизни. Так, а как он найдет Джентила?

Смедли чуть было не спросил: «Кого?»

И снова этот тип выказывает слишком много любопытства. Чичестер вряд ли прозвучит достаточно убедительно. Где-нибудь поближе?

– Богнор Регис. Китченер-стрит, семнадцать, прямо за станцией.

Стрингер покосился на часы и потянулся к сигаретнице.

– Отлично! А теперь, Экзетер, могу я попросить вас о небольшом одолжении?

– Да, сэр?

– Мне хотелось бы услышать, где вы были три последних года – как вы бежали из Грейфрайерз, как вы оказались во Фландрии. Мне просто любопытно.

В первый раз каменное спокойствие Экзетера, казалось, дало крошечную трещину.

– Сэр, если я даже намекну вам о том, что со мной случилось, вы тут же наденете на меня смирительную рубашку и запрете в камеру для буйнопомешанных!

– Не думаю. Я принимаю тот факт, что все происходящее вокруг вас не поддается объяснению. Вряд ли вы поведаете историю неправдоподобнее тех, что я пытался вообразить себе, обдумывая ваши исчезновения и появления. – Теперь хирург вовсю излучал властность. – Я сомневаюсь, что увижу вас после того, как вы выйдете из этой комнаты. Поэтому я хочу услышать ваш рассказ. Правду, какой бы она ни была. – Улыбка его не скрывала откровенной угрозы: рассказ – или никаких побегов.

Экзетер прикусил губу и покосился на Смедли.

– Обо мне не беспокойся, старина! – сказал Смедли. – Как говорят моряки, я уже за бортом.

Экзетер вздохнул:

– Есть другие миры.

– Вы имеете в виду что-то вроде астральных плоскостей? – кивнул Стрингер.

– Вроде них, но не совсем. Другие планеты. Сэр, позвольте, я ограничусь этим?

– Нет. Насколько я понимаю, тому, как вы исчезли и появились, должно быть сверхъестественное объяснение, и я не хочу сойти в могилу, гадая, каково оно. Выкладывайте.

Экзетер вздохнул и закинул ногу на ногу.

– Я был в другом мире, который мы называем «Соседством». В некотором роде он напоминает Землю – в чем-то больше, в чем-то меньше. Там другой животный мир, другая география, но солнце то же и звезды те же. Люди похожи на европейцев – от итальянцев до шведов.

Он помолчал, оценивая реакцию Стрингера.

– Понимаете? Возможно, вы думаете, что я спятил или вешаю вам лапшу на уши.

– Звучит похоже на Жюля Верна, – согласился хирург. – И как же вы попали в эту страну эльфов?

– Я отправился в Стоунхендж, разделся догола и исполнил священный танец. – Экзетер сделал вид, что смутился. – Вы уверены, что хотите услышать еще?

– О, несомненно! Но почему Стоунхендж?

– Потому что он… то, что называют понятием «узел». Это своего рода естественные священные места. Их много, и в узлах часто расположены церкви или старые развалины, или просто камни, стоящие вертикально. Знакомо ли вам чувство странной дрожи, которая пробирает вас в древних постройках? Это то, что называется «виртуальностью», и это означает, что вы ощущаете узел. И если вы знаете подходящий ключ или пароль – танец и пение, – этот узел может служить в качестве перехода. Каким-то образом узлы этого мира соединяются с узлами Соседства или других миров. Люди перемещаются в обе стороны уже сотни… возможно, тысячи лет. Надо только знать ритуал.

Смедли удивился, как это Экзетер ухитрился танцевать со сломанной ногой, но Стрингер, похоже, об этом не думал. Он кивал так, словно верил, – или он просто подыгрывает сумасшедшему?

– И как же они действуют?

– Не знаю, сэр. Не имею ни малейшего представления. Лучшее объяснение этому давал мне человек по имени Роулинсон, но это была скорее игра слов. Интересно, вспомню ли я то, что он говорил мне тогда. Это было примерно год назад… Я находился в Соседстве уже два года и наконец встретился с… назовем их «пришельцами» – другими гостями вроде меня. С людьми, которые разбираются во всем этом. Некоторые из них перемещались туда и обратно по многу раз. Они называют себя Службой. У Службы имеется база – примерно как у администрации в колониях. На деле это довольно похоже на Ньягату, где я родился. В Кении. Профессор Роулинсон изучал вопросы перемещения из мира в мир и разработал кое-какую теорию…

Экзетер всегда умел убеждать. Пока он рассказывал, Смедли вдруг понял, что это самая невероятная история, которую он когда-либо слышал, и что он против воли начинает в нее верить.

 

7

Роулинсон говорил: «Все дело в измерениях. Мы живем в трехмерном мире. Можете ли вы представить себе двухмерный мир?» Разумеется, я ответил ему, что с математикой у меня всегда было неважно. Тогда он взял колоду карт…

Правда, все это было не совсем так. Карты лежали на другом столе в дальнем конце веранды, и Роулинсон сам за ними не пошел. Он позвал Морковку, и Морковка пришел и принес ему карты. Вот как поступали Тайки в Олимпе. Но как объяснить, что такое Олимп, этим двоим – хирургу, хитрому, как свернувшийся в кресле персидский кот, и чуть ли не мурлычущему от самодовольства… и бедолаге Смедли, кожа на лице которого так натянута, что того и гляди лопнет. Старине Смедли – с адским огнем в глазах и чуть заметным нервным тиком, каждые несколько секунд искажающим ему рот, пока он слушает, как выживший из ума старина Экзетер сам себя обрекает на пожизненное заключение в психушку.

– Он вытащил короля и валета. Он назвал их парой двухмерных людей – с высотой и шириной, но без толщины. Он сложил их лицом к лицу и спросил меня, могут ли они видеть друг друга? Я ответил, что нет.

«Правильно, – сказал он. – Они не могут, поскольку расположены не в одной плоскости. Они отделены друг от друга крошечной, но толщиной, а в их мире толщина отсутствует».

Эдвард вспомнил, как торжествующе улыбался Роулинсон. Профессор был худощавым мужчиной с волосами песочного цвета и педантичными манерами оксфордского мэтра, но на вид ему трудно было дать больше двадцати лет. Его английский имел странный оттенок – несколько архаичный. Он много знал, и ум его отличался живостью, но при этом было в нем что-то такое, что заставляло думать: «Не от мира сего». Если вам требовалось детальное объяснение с графиками и диаграммами – не было человека более подходящего. Во всем остальном он годился только вести спортивные программы.

Правда, в материальном отношении он вполне процветал. Он жил в большом бунгало, расположенном почти в самом центре узла, и он владел одним из лучших книжных собраний в Вейлах, где печатные книги являлись совсем еще недавним новшеством. У него было не меньше дюжины слуг, выряженных в белоснежные ливреи.

Однако Стрингеру и Смедли это вряд ли интересно.

– «Вы хотите сказать, – спросил я его, – что Земля и Соседство разделены каким-то другим измерением?» И он ответил: «Все сложнее. Если бы их разделяло только одно измерение, наш Дом имел бы только двоих соседей, но мне известно по меньшей мере шесть миров, в которые можно попасть непосредственно из Дома. В том, что касается Соседства, нам известны только два смежных с ним мира, но мы ведь мало что знаем о мире за пределами Вейлов. Из этого следует, что мы имеем дело не с одним, а с несколькими дополнительными измерениями. Я понимаю, что трудно объяснять, что такое четыре измерения, не вывалив при этом на вас пятое и шестое».

Эдвард боялся, что усмехнется сам.

– Я помню, что в этом месте его объяснения решил напиться. В трезвом виде я воспринимал все это с трудом.

Все время, что он находился в Соседстве, он отчаянно тосковал по Земле. А теперь, когда он вернулся домой, сердце его сжималось при воспоминании об Олимпе. Он вспомнил сухой воздух, напоенный ароматами пряностей и сухих цветов, горячий днем, но быстро остывающий по вечерам, когда Тайки собирались на верандах, потягивая джин…

Он снова посмотрел на своих слушателей – Стрингер прикрыл глаза, выпуская дым. Глаза Смедли были широко, слишком широко открыты.

– Я предупреждал, что вам придется переварить слишком много! Даже мне это кажется невероятным, а ведь я делал это – я имею в виду, я действительно переходил в другой мир. Не судите строго, мистер Стрингер, но у волшебных сказок имеются совершенно рациональные, земные объяснения. Я же говорил, что вы мне не поверите. Я и сам с трудом верил профессору, хотя я знал, что нахожусь не на Земле и уже два года на ней не был. Оглянитесь по сторонам: стол, бумаги, телефон, шкаф для папок! Тогда как я сидел в плетеном кресле, попивая то, что они называют джином – на самом деле ничего общего, – на веранде, огороженной ширмами. Деревья там слегка напоминают африканские – воздушная паутина ветвей в дымке листвы, скорее похожей на облако или на рой насекомых, чем на листья. За ними виднелись похожие на белые зубы горы, растущие в голубое-голубое небо. Напитки мне подавал слуга в ливрее, обращавшийся ко мне как к Тайке Кисстеру. А на нас с профессором были даже белые галстуки – он специально просил меня прийти пораньше, чтобы мы смогли поболтать, но с минуты на минуту могли подойти остальные гости, и жена его хлопотала в доме, следя за последними приготовлениями.

Безумием было выкладывать им все это. Искра в глазах Смедли была, пожалуй, кстати. Бедолаге, похоже, нравилась вся эта болтовня, а все, что хоть на несколько минут отвлекало его от сжигавшего его изнутри огня, стоило того. Но Стрингер не верил ни единому слову. Эдвард Экзетер, он же Джон Третий, резал себе глотку собственными руками – точнее, собственной болтовней. Беда была в том, что он так долго молчал, что теперь, раз начав говорить, уже не мог остановиться…

Веранда выходила в сад – цветущие кусты, тщательно подстриженные газоны, неожиданно зеленая заплата на сухой, цвета хаки земле Олимпа. Должно быть, целому отряду слуг приходится поливать сад почти непрерывно.

В тени деревьев там и здесь виднелись крыши бунгало других Тайков, окружавших узел. Прерывистая линия деревьев с плотной темной листвой обозначала русло Кэма. Деревушка туземцев лежала в миле ниже по течению.

На западе над горизонтом возвышался иззубренный меч Маттерхорна. Напротив стояли гора Кука, Нанга Парбат и идеальный конус Килиманджаро – изваянное природой произведение искусства. Все три вершины отсвечивали в лучах заката розовым, оранжевым и алым. Долина лежала между ними, как ладонь: Маттерхорн был большим пальцем, а три другие вершины – указательным, средним и безымянным. Несколько небольших вершин можно было считать мизинцами. Он до сих пор не запомнил всех их названий.

– Это просто две слегка отличающиеся друг от друга ипостаси одного и того же мира, – говорил Проф, – две карты из одной колоды, в которой не найдешь двух одинаковых карт. Сделайте два среза, скажем, стилтонского сыра. Вы ни разу не получите двух идентичных рисунков дырок, верно?

Эдвард с тоской подумал о стилтонском сыре.

– Ну да, звезды-то те же самые.

– Ага! Вы это заметили? Мелочи отличаются, большие вещи одинаковы. У жуков по восемь ног. Солнце выглядит абсолютно таким же. Насколько я могу судить, планеты тоже практически такие же. Год несколько короче, угол наклона земной оси немного меньше, сутки длиннее минуты на три.

– Откуда вы знаете это? Вы же не можете проносить с собой часы?

Роулинсон понимающе улыбнулся:

– Но вы можете перемещаться туда и обратно. Иногда вы попадаете в то же время суток, иногда чуть раньше или чуть позже. Разница – примерно в три минуты на сутки.

Ну, это до Эдварда еще доходило. Но даже так…

– Но у Соседства четыре луны. Луны-то уж никак не назовешь маленькими.

– А вот вы и не правы! – довольно расплылся Роулинсон. – О да, они, конечно, велики, но вполне могут быть порождены какой-нибудь мелочью. Труба не может повалить лес, не так ли?

– Нет. – Эдвард не понимал, какое отношение имеет труба к лунам, но не сомневался, что ему объяснят.

– Но допустим, с гор готова сойти лавина. Тогда вызвать ее может даже звук трубы! И что останется от вашего леса? Так вот, сейчас большинство сходится в том, что Луна – это осколок Земли, оторванный от нее гигантским метеоритом, – вам это известно? А Тихий океан – шрам, оставшийся от этого на поверхности Земли. Попадание метеорита – дело случая. Пройди этот метеорит секундой или двумя раньше или позже – и он бы вообще пролетел мимо Земли. Не забывайте, оба тела движутся с колоссальными скоростями! Вот он и ударил в Соседство немного по-другому. Осколки сконденсировались в четыре небольшие луны, а не в одну большую. Даже Трумб совсем невелик. Он кажется большим только потому, что так близок. – Проф торжествующе потянулся за стаканом. – Или, возможно, было несколько попаданий.

– А другие миры?

– Другие срезы – помните? Другие варианты. У Геенны две луны; по крайней мере мне так говорили. Сам я ни разу там не был. – Роулинсон сделал большой глоток. Он оседлал любимого конька, радуясь слушателю. – Вернемся к нашим плоским друзьям. Мы согласились, что они не могут видеть друг друга, ибо расположены в разных плоскостях. Но карты не могут быть идеально плоскими, верно? Идеально ровной поверхности просто не существует. И если они лежат лицом к лицу, они не могут не соприкасаться друг с другом в нескольких точках, да?

– Узлы!

– Совершенно верно! Плоские карты соприкасаются в нескольких точках. А там, где соприкасаются миры, имеются переходы, отверстия в ткани реальности.

– И ключи проводят вас через эти отверстия?

– Сквозь них. Или через. Да, конечно.

– Но как они действуют?

Энтузиазма у Роулинсона слегка поубавилось.

– Неплохой вопрос. Все заключается в умственных усилиях, разумеется.

– Неужели?

– Абсолютно. Перемещаются только люди. Вы не можете взять с собой ничего: ни одежды, ни денег – ничего.

– Даже пломб.

Роулинсон приподнял брови.

– Вас беспокоят дырки? – Он усмехнулся и неожиданно помолодел.

– Я набрал немного маны, и они исчезли. – Эдвард помнил еще шрам на лбу, исчезнувший почти сразу же, и несколько шрамов на груди, которые тоже упорно пытались это сделать, что было очень некстати.

– Ну да, так обычно и бывает, – самодовольно сказал Проф. – Но что бы ни делало такой переход возможным, добиться этого может только человеческий мозг. Сами по себе ключи ничто. Это не магические песнопения – они действуют только на ваш организм. Можно обучить песне и попугая, а толку-то? Ритм, слова, танец – все это служит только для того, чтобы вызвать какой-то резонанс у вас в мозгу. Разум парит во всем своем блеске, странствует, медленно перетекает в разлом. Потом он каким-то образом перетаскивает за собой и тело. Мне кажется, именно поэтому мы чувствуем себя так чертовски плохо после этого. Слишком сильный шок для мозга.

– Но это всегда так действует? – нахмурился Эдвард. – Я хочу сказать, из вашей теории следует, что разум может перейти, а тело остаться в старом мире. Такое возможно?

– Да, возможно. Редко, но бывает. Еще налить?

– Нет, спасибо, пока хватит. А теперь объясните мне ману.

– Это сложнее. Что вам известно?

Сколько из того, что ему известно, он может открыть? Разумеется, он должен говорить только правду, но были в его недавнем прошлом и такие моменты, которых ему… не хотелось бы касаться.

– Я помню, полковник Крейтон говорил насчет харизмы. Я знаю, мана – это нечто, что проявляется только у пришельцев. Он не обладал на Земле никакими сверхъестественными силами, однако, оказавшись в Соседстве, смог извергать молнии.

– Да, потому что он родился не здесь, – согласился Роулинсон. – Важно то, где вы рождены. Если вы произведете здесь на свет сына, друг мой, он будет туземцем. Возьмите его с собой обратно на Землю, там он будет пришельцем. Я не могу вам этого объяснить, но представьте себе другую картинку. Допустим, мы все рождаемся с некоторым подобием оболочки, этакой воображаемой броней. Допустим, что она не переходит вместе с нами – это вполне вписывается в теорию, не так ли? Без этой оболочки вы легко поглощаете ману. Через нее же проходит очень немного.

– Так что же такое мана?

Роулинсон вздохнул, совсем как древний старик.

– Хотелось бы мне самому это знать! – устало сказал он. – Она черпается из восхищения, из поклонения. Она черпается из повиновения. Она черпается из простой обыкновенной веры и действует непосредственно на сознание, это точно. Вы, должно быть, заметили, какой обладаете здесь властью! Стоит вам что-то приказать, и туземцы из кожи лезут, чтобы исполнить ваше желание. На более высоких уровнях мана может действовать на тело, подобно тому как вера лечит этих парней-йогов, которые могут сидеть на гвоздях или спать на льду голышом. При предельной концентрации она может воздействовать на физический мир. Тогда вы творите чудеса – индийский фокус с канатом, телепортация и тому подобное. – Он потянулся за стаканом и обнаружил, что тот пуст. – Морковка!

Из двери вынырнул слуга и поспешил к ним. Несмотря на свой возраст – на вид ему было лет шестьдесят, – аккуратный и проворный. Его коротко остриженные волосы когда-то были ярко-рыжими; теперь же в янтарной шевелюре вовсю проглядывала седина. Он был одет в белые брюки с отутюженной складкой и белый фрак с высоким воротничком. Очень впечатляюще. Черные ботинки сияли зеркальным блеском.

– Ага, вот ты где, – буркнул Проф. – Уверены, что не хотите еще, старина?

– Пока нет, спасибо, сэр.

Слуга поклонился и исчез.

К туземцам полагалось обращаться исключительно по прозвищу – «Морковка». Эдвард так и не знал, понимают ли они, что означает это слово. Он надеялся, что нет. Наверняка у них есть какое-то название на собственном языке. Растительность Соседства заметно отличалась от земной; здесь росли корнеплоды, напоминавшие морковь, но совершенно другой окраски.

Проф тем временем вновь оседлал любимого конька.

– Пришельцы способны аккумулировать ману, превращая ее в волшебство, но даже туземцы обладают ею, правда, в небольшом количестве. В этом отношении «харизма» – вполне подходящее название для этого. Наполеон, например, обладал ею в полной мере. Его солдаты боготворили его. Он вел их прямиком в ад, а они шли за ним и любили его за это. То же можно сказать про Цезаря, Магомета. – Он с интересом посмотрел на Эдварда. – Уверен, вы знаете и другие примеры.

– Но Наполеон не творил чудеса!

– Да? Некоторые из его противников считали, что творил. А ведь он был местный, не пришелец. Где провести границу? Если генерал или оратор воодушевляет своих последователей пламенной речью, волшебство ли это?

Эдвард подумал немного.

– Нет.

– Даже если она требует от них нечеловеческих усилий?

– Скорее всего нет.

– Тогда как быть с чудесными исцелениями? Телепатией? Ясновидением? Где грань? Где маловероятное становится просто невозможным?

– Там, где ученые не в силах это измерить?

– Они не могут измерить и любовь. В любовь вы тоже не верите?

Эдвард усмехнулся. Эту речь явно произносили раньше, и не раз.

– Я слышал, вы прибыли сюда через неопробованный ранее переход? – Роулинсон потер подбородок. – Это любопытно! Крейтон чертовски рисковал. Вы могли оказаться где угодно в Соседстве, а возможно, и вовсе в каком-нибудь другом мире.

– Он полагался на пророчество. В нем говорилось, что я прибуду в Суссвейл.

– Я бы побоялся так рисковать. Ну да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. И вы прибыли в Святилище? Что ж, будем знать. Какой ключ вы использовали?

Эдвард пальцами выбил дробь на столе.

– Аффалино Каспик…

– Ах, этот… – протянул Проф, наблюдая за тем, как Морковка меняет его стакан. – Только не пытайтесь пробовать его в Олимпе, мой мальчик! Он забросит вас в Геенну. То еще местечко! Впрочем, «Аффалино…» – вполне логичный выбор. Похоже, он довольно часто соединяет Европу с Вейлами. Правда, иногда он действует и по-другому. Есть один переход в Мапвейле, так тот открывается куда-то на Балканы. Кажется, в окрестности Триеста. Да много и других примеров.

Слуга отступил на два шага, поклонился и вышел.

Почти как тогда, в Африке… хотя не совсем. В Вейлах у местных жителей кожа белая. А в этой долине все еще как один рыжие. Тут каждая долина имеет свои особенности. Голубые глаза здесь, карие – там. В одной долине все женщины были плоскогрудые, в другой они щеголяли бюстами, полными, как спелые дыни. В долинах побольше население отличалось большим разнообразием, напоминавшим различные европейские типы; небольшие боковые ответвления – обитаемые, конечно, – каждое растило сынов и дочерей определенной внешности. Олимпийцы, как и все уроженцы Гэля, были рыжими, с зелеными глазами и кожей, напоминавшей песчаный пляж, – веснушка на веснушке.

Слуга Эдварда, Домми – Эдвард теперь имел собственного слугу, – был почти одного с ним возраста, хотя ниже ростом и плечистее. И веснушки! Каждый раз, когда тот моргал, Эдварду казалось, что веснушки вот-вот посыплются с век. Он был вынослив, как мул. Он не носил ничего, кроме набедренной повязки, даже рано утром, когда в долине было довольно-таки свежо. Ступни его были тверды, как сталь, – он мог бежать по острому гравию, как газель. Он был таким же белым, как Эдвард – даже белее, – но он был туземец, а Эдвард – пришелец. Поэтому он был слуга, а Эдвард – Тайка.

После всего, что ему пришлось пережить, званый вечер казался каким-то нереальным. Да и весь Олимп производил на него странное впечатление; во всяком случае, трех дней ему явно не хватило, чтобы привыкнуть к нему. К тому же он отвык от светского общества. Даже английский язык ему казался теперь слегка чужим.

Туземцы говорили на разновидности рандорианского, который скорее был таргианским диалектом. Наверняка у них были собственные названия для реки Кэм и для Килиманджаро, и для Маттерхорна. Возможно, они не называли поселок Тайков Олимпом. Интересно, как он у них называется?

Между собой пришельцы объяснялись на английском. Их речь изобиловала множеством таргианских – и даже джоалийских – слов, но, в общем, такой английский вполне можно было бы услышать и на Риджент-стрит. Тем не менее они называли друг друга Тайками. Странно. Почему бы не использовать старое доброе английское слово «господин»?

Они по-детски любили прозвища. Роулинсона звали исключительно «Проф», и он старался держаться сухого, академического стиля. Эдвард оставался пока «Экзетером» для мужчин и «мистером Экзетером» для женщин. Возможно, когда его статус и род занятий в Олимпе упрочатся, он и обретет какое-нибудь неофициальное прозвище. Он даже подозревал, что оно будет чем-нибудь вроде «Халтурщика». То, что он Освободитель, держалось в строгом секрете – в случае, если Палата узнает, где он находится, даже Олимп покажется не слишком-то надежным убежищем.

– Вы ведь знаете, что мана существует, Экзетер! – Проф понизил голос и придвинулся ближе. – Говорят, вы лично встречали двоих из Пентатеона?

Эдвард кивнул и допил свой стакан. Он плохо еще разбирался в закулисных нитях Олимпа; он не знал, кому и сколько позволено знать. В «Филобийском Завете» достаточно прозрачно намекалось на то, что даже здесь имеются предатели – в самом сердце Службы. Так что Роулинсон вполне мог быть одним из них.

– Раз так, вы должны знать, что они способны на чудеса! Они черпают магические силы из поклонения своих последователей и жертвоприношений.

Эдвард ожидал вопросов насчет его собственного опыта с маной, хотя и так очевидно, Роулинсон знает еще меньше, чем он сам. Что до его «объяснений», выглядели-то они достаточно гладко, но оставляли легкий привкус надувательства. Слова ничего не стоили.

– Но почему в узлах? Как это укладывается в вашу схему, профессор? Насколько я понимаю, узлы – это точки перехода, но почему они еще и усиливают приток маны?

– Это температура.

– Температура?

– Ну, не настоящая температура, но что-то вроде нее. В конце концов, если другой мир здесь особенно близок, вполне возможно проникновение чего-то через брешь. Должно быть, вы ощущали это чувство, близкое к страху, которое мы называем «виртуальностью»? Представьте себе, что узлы, так сказать, обладают повышенной температурой, в то время как остальной мир холоднее. А теперь представьте себе, что эффект защитной оболочки зависит от этой «температуры». Что он чувствителен к теплу или как там еще обозвать эту силу. По-моему, это объясняет то, почему пришелец лучше аккумулирует ману в узле и почему жертвоприношения его почитателей наиболее действенны именно там.

Снова эти шаманские штучки! И все же в этом имелась какая-то логика.

– Но каковы пределы? – спросил Эдвард. – Телепатия, ясновидение – как далеко все это может заходить? – Он знал, что это, например, может убивать.

– Довольно далеко. Ну, например, исцеление. Пророчества, как вам уже известно. Легенды говорят о землетрясениях и молниях. Земные мифы тоже упоминают об этом. Все вплоть до чистейшей воды волшебства. Чудес, если вам больше нравится это слово. – Роулинсон улыбнулся ему своей мальчишеской улыбкой. Джин уже начал оказывать на него свое действие. – Я не могу объяснить вам все это в виде стройной научной теории, старина! Все, что я могу, – это иллюстрировать.

– Ну почему же, все это вполне согласуется с фактами. – У Эдварда тоже слегка кружилась голова; это при том, что ему предстоял еще долгий вечер. Он верил в чудеса. Он сам совершил одно.

Роулинсон свирепо оглянулся на дверь.

– Какого черта… Как по-вашему, куда могла запропаститься моя жена? Морковка!

Эдвард хотел еще спросить про ключи – кто изобрел их и кто отваживается испытывать новые, – но его хозяин внезапно сменил тему.

– Да, кстати…

– Что?

– Сейчас должны подойти остальные… Я так понял, вы наняли боя?

– Мне его порекомендовал повар Джамбо. По-моему, он приходится ему внуком или племянником, или кем-то в этом роде.

Роулинсон кашлянул.

– Да. Ладно, моя жена проходила мимо вас сегодня днем и видела его. Она попросила меня намекнуть вам кое-что.

– Я с благодарностью приму любую вашу помощь, – откликнулся Эдвард, с трудом подавляя желание прибавить «сэр». Он чувствовал себя желторотым юнцом, стоящим в кабинете директора. Сознательно или нет, Роулинсон подавлял его своей маной.

На веранду выплыл слуга-дворецкий и замер возле кресла Тайки в ожидании.

Роулинсон, казалось, не замечал этого.

– Так вот, старина, такое дело… Мы не поощряем, когда Морковки разгуливают тут у нас в своем дикарском обличье. Это очень мило у них в деревне, но здесь мы требуем более цивилизованного вида.

Там, в пекле летнего дня, молодой Домми выдраил все полы у него в бунгало, а заодно и почти все стены. Он вкалывал, как лошадь, и взмок, как мышь. Зеркальные ботинки и белая ливрея, говорите?

– Я переговорю с ним.

– И приглядите, чтобы он подстригся, старина. Поаккуратнее, под Бристоль, ладно?

Волосы Домми спадали на плечи огненно-медным знаменем. Он ужасно ими гордился.

– Но они у него чистые, – возразил Эдвард.

Роулинсон скорчил неодобрительную мину.

– С короткой стрижкой они выглядят гораздо аккуратнее. Куда цивилизованнее. Вы не должны давать им послаблений, иначе от них вообще не добьешься никакой работы. Они все ленивы как черт знает что, почти все.

Эдвард предложил Домми отгул на вечер, чтобы тот мог пойти поухаживать за своей возлюбленной, Айетой. Парень был совершенно потрясен. Как так, ведь дом Тайки еще не убран! А посуда? Ее надо распаковать и вымыть! Одежда Тайки еще не поглажена, ужин не приготовлен, да и сад не вскопан! Его отец придет в ужас, узнав, что он взял отгул, в то время как в доме полно работы.

Домми до трогательного хотел быть полезным.

– Но до сих пор он не выказал ни капельки лени! Он вкалывает, как… он работает не покладая рук.

– Подождите еще! – сказал Роулинсон. – Стоит ему скопить несколько шиллингов, и он тут же купит себе жену – вот тогда-то вы не дождетесь от него вообще никакой работы. – Он хмуро покосился на терпеливо ожидавшего Морковку. – Ты знаешь, чем занята Энтайка?

– Она присматривает за поварами. Тайка.

– Так напомни ей, – сердито буркнул Роулинсон, – что у нас здесь гость, понял? – Он махнул рукой, чтобы тот убирался. – Ленивы как черт знает что, – повторил он. – Почти все.

 

8

– Неописуемо! – пробормотал Стрингер. Он закашлялся, чуть не выронив сигарету. Его выпученные глаза покраснели от дыма, заполнившего маленькую комнатку.

У Смедли голова шла кругом. «Неописуемо» – не то слово! И все же любой, кто знал Экзетера, не усомнился бы в его словах. От него просто невозможно было ожидать лжи, даже если бы от этого зависела его жизнь. Он всегда был таким.

– Но эти магические места? – спросил хирург. – Во Фландрии тоже было одно из них?

– Должно быть, да, – хрипло согласился Экзетер. – Наверное, до войны там была церковь или кладбище.

– А другое – в больнице Грейфрайерз?

– Э-э… нет, сэр.

– Значит, вас кто-то спас оттуда и отвез в другое место?

Экзетер стиснул зубы.

– Язык на замке – меньше взысканий, сэр.

Стрингер позволил себе выказать некоторое неудовольствие, потом покосился на часы.

– Бог мой! Мне давно пора! У меня сегодня ужин с важными шишками! Ладно. Захватывающая история. Жаль, нету времени послушать еще. – Его надменный взгляд задержался на Смедли, и он нахмурился, словно тому здесь было не место. – Мы и так проговорили Бог знает сколько. Думаю, вы можете идти, капитан. Мне не хотелось бы, чтобы вас заподозрили в связи с беглым пленным.

Он хотел быть уверен, что эти двое не смогут переговорить наедине. Но это уже ничего не меняло. Тот план, что Смедли рассказал вслух, не имел ничего общего с тем, который Экзетер узнает, прочитав записку. А в голове у Смедли зрел уже третий план. Другие миры!

Он пробормотал что-то и поднялся, протягивая руку. Экзетер тоже встал, стиснув ее до боли.

– Увидимся в пятницу, старина! – произнес Смедли, на всякий случай еще раз пнув его под столом ногой.

– Спасибо. Чертовски тебе признателен.

К счастью, устрашающей мисс Пимм в коридоре не оказалось – возможно, она ушла на ленч, и Смедли беспрепятственно вернулся к себе в палату. Надо переодеться в форму, если он намеревался пообедать за счет короля.

Вестибюль оказался совершенно пуст. Должно быть, все ушли на богослужение.

Да, план необходимо изменить. Стрингер – легавый, это точно. Даже если он и не опустится до расстрела при попытке к бегству, то настучит как пить дать. Если Экзетера поймают у ворот в чужой форме – это чуть ли не лучшее доказательство того, что он симулянт, – и ему конец. Стрингер поверил, что побег состоится в пятницу утром, значит, бежать надо раньше. Сегодня же ночью!

Совсем не оставалось времени. Придется нестись в деревню прямо сейчас и дозваниваться Джинджеру, чтобы тот раскочегаривал Колесницу. Сколько времени может занять поездка из западных графств в Кент, даже если допустить, что машина не развалится и шины не будет прокалывать на каждой миле?

– Ага, вот вы где, сэр! А я-то вас ищу!

Смедли сфокусировал взгляд и увидел болезненное лицо Реттрея, своего соседа по палате.

– Да, лейтенант?

– К вам двое посетителей, сэр.

Смедли повернулся, чтобы посмотреть, и чуть не упал.

Алиса Прескотт! И Джинджер Джонс!

Ох, черт! Надо же!

Здоровой рукой он обнял Алису и поцеловал ее в щеку. Несмотря на очевидное удивление, она не возмутилась. Впрочем, возможно, она просто сдержалась. Черт, какая девушка – мисс Прескотт! Он положил свой обрубок на плечо Джинджеру и подтолкнул обоих к дверям.

– Право, как здорово, что вы приехали! Вы ведь еще не ели, верно? Давайте-ка завалимся в «Черный дракон» и перекусим. – Только бы увести их отсюда!

Шел дождь, а его офицерский плащ остался наверху. Ну и черт с ним.

– Что это вы, капитан Смедли? – недоуменно спросила мисс Прескотт, когда они, хрустя подошвами по гравию, шли к воротам.

– Что я?

– Меня еще ни разу не выставляли из кабака, но, подозреваю, ощущение должно быть примерно такое же.

– Эдвард. Его могли провести по вестибюлю с минуты на минуту, и, увидев вас обоих, он бы раскололся.

– Вы говорили с ним? – спросил Джинджер.

– Да. Он здоров.

– У него не амнезия?

– Нет, он в форме.

А что еще мог сказать Смедли? «Он побывал в другом мире, где обладал волшебными способностями. Его перенесла туда магия, поскольку так было предсказано в пророчестве, и его обманом вернули сюда те, кто хочет убить его. И у кого свои люди даже среди здешних врачей». И после этого пришлось бы признаться, что он сам верит во все это. Вам стоило бы поискать пару смирительных рубашек…

– Значит, он притворяется? – спросил Джинджер.

– А, да. Это странное дело. Стрингер, хирург, знает, кто он. Кажется, он запомнил его по тому матчу с Итоном. Он его вроде бы пока прикрывает. Ну, школьное братство, галстук и все такое.

Дождь едва моросил. Свежий воздух пах восхитительно – листвой и сырой землей. Они шли довольно быстро, и Смедли рассказал ту часть истории, которая касалась Фэллоу. Про Олимп он рассказывать не стал. Разумеется, они расспрашивали его, но он ушел от ответа, сославшись на то, что сам почти ничего не знает.

Когда он закончил свой рассказ, они как раз подходили к «Черному дракону», излюбленному заведению ходячих пациентов Стаффлз, – здесь подавали неплохое пиво и вполне пристойный ленч. Разумеется, в пивной было полно посетителей, и еще куча народу терпеливо ждала у стен. По счастью, прямо перед носом у Смедли освободился столик, и он тут же забил его. Прежде чем кто-либо успел оспорить его права, мисс Прескотт села, и претенденты сердито отступились.

– Мой любимый столик, – довольно вздохнул Смедли.

– Интересно, как вам удалось это, – пробормотал Джинджер.

– Что удалось?

– Ничего. Хотите выпить, мисс Прескотт?

Она выбрала шерри. Смедли заказал одну горького и одну мягкого. Джинджер пошел за заказом.

Алиса почти не изменилась. Ее лицо всегда было чуть вытянутым – лошадиным – и осталось таким же, но это нисколько его не портило. Тогда, в четырнадцатом, Эдвард был от нее без ума. Кольца она не носила. Интересно, как она относилась к Эдварду? И как она относится к нему теперь, после всего? Она была года на два, на три старше его. Теперь она еще старше, а Эдвард…

Вспоминая, как странно молодо выглядит Экзетер, Смедли вдруг припомнил его слова насчет зубов и исчезнувших дырок. Уж не поэтому ли у него такой юный вид? Может, он действительно не постарел в этом своем другом мире? Мать твою, вот это да!

– Что-нибудь не так, капитан? – холодно осведомилась мисс Прескотт.

Он смотрел сквозь нее.

– Нет, ничего…

Джинджер поставил на стол пенящуюся кружку; Смедли потянулся к ней, чертыхнулся, сменил руку и припал к пене губами. Сукин сын!

Вот она, правда, и никуда от нее не деться: он верит и в это Соседство, и в Олимп! Конечно, то, что у человека в возрасте двадцати одного года все еще нежно-розовые щеки – не самое убедительное доказательство. Такое со многими случается, хотя позже они, как правило, стареют быстрее остальных. Просто это был еще один фрагмент мозаики. Должно же быть какое-то объяснение этому тропическому загару во Фландрии.

– Все, что у них осталось, – это милтонский пирог. – Джинджер принес пива и себе, но не садился.

– Обычно он у них вполне съедобный, – сказал Смедли.

Алиса не возражала. Джинджер снова ушел заказать блюда. Нормальное обслуживание тоже относилось к тем вещам, которые за время войны канули в небытие. Зато теперь у Смедли появился шанс поболтать с девушкой с глазу на глаз и посмотреть, сколько раз он заставит ее улыбнуться.

– Ну и как вам война, мисс Прескотт?

– Раньше вы называли меня Алисой.

– Я, наверное, был ужасным маленьким нахалом? Помнится, вы называли меня Прыщом.

– А теперь мне придется называть вас Медалью! Здорово это вы! Я слышала, вас ждут во дворце для…

О Боже! Его глаз начал дергаться. Он отвернулся, чтобы скрыть это. Бесполезно – у него начинался приступ. На всю катушку. Ему хотелось пить, но он не мог поднять кружку своим обрубком, и… черт! Проклятие! Он вскочил и почти бегом устремился к выходу.

Холодный дождь немного помог. Когда слезы прекратились и он снова обрел способность более или менее нормально дышать, он вернулся. Его спутники неторопливо поглощали пирог со свининой, обсуждая чудовищные цены на продовольствие. Они не сказали ему ни слова, пока он не сел, словно нет ничего более естественного для взрослого мужчины, чем истерические припадки. Он не стал извиняться, боясь, что все начнется сначала.

Впрочем, какая разница? Теперь, что бы он ни сказал, они ни за что не поверят ему – после подобного-то представления! Он пытался проткнуть вилкой твердую корку пирога, продолжая жалко молчать. Его спутники изредка перебрасывались словами через его голову. Когда они разделались с пирогом, народу заметно поубавилось. Соседние столики освободились, значит, самое время поговорить о деле. Правда, он не был уверен, что сможет это делать без пены у рта.

– Во-первых, – сказала Алиса с таким видом, словно организация побегов из тюрьмы для нее повседневное занятие, – нам надо вытащить его из Стаффлз. Во-вторых, его необходимо доставить в Лондон, прежде чем они вызовут ищеек. – Она покончила с едой, но продолжала смаковать напиток. – И в-третьих, нам надо найти ему надежное убежище, чтобы он смог оставаться на свободе. Я ничего не забыла?

Она посмотрела на Смедли. Он кивнул, боясь открывать рот.

– Я думаю, для начала этого хватит. – Джинджер задумчиво почесал бороду. Казалось, он сам удивлен тем, что дал втянуть себя в подобную безумную авантюру.

– Отлично, – продолжала она. – Итак, пункт первый: можем ли мы вытащить его из здания?

Смедли снова кивнул.

– Это по вашей части, Джулиан, – сказала она. – Но как?

– Два плана, – хрипло произнес он, стиснув под столом кулак и отчаянно стараясь, чтобы голос его не дрогнул.

– Почему два?

– Нельзя доверять Стрингеру! Очень уж он любопытен. По-моему, он хочет, чтобы Эдвард выдал себя, пытаясь бежать.

– Ясно.

Он догадывался, о чем она думает.

– Я знаю, что это звучит дико… – Ох, черт, какая разница? Он и впрямь рехнулся! Они оба понимают это не хуже его самого!

– Вы сказали. Стрингер говорил, что знал Экзетера? – буркнул Джинджер.

– Пожимал ему руку после того безумного матча.

– Неправда.

– Что?

Джинджер снял пенсне и протер его рукавом. Он всегда так делал, когда был расстроен.

– Маленький Стрингер никогда не интересовался спортом. Это его брат увлекался крикетом. И в Итоне тогда был именно Большой Стрингер. Я знаю. Я тоже был там тогда. Я сидел как раз за ним. Я помню толпу, что собралась вокруг Экзетера. Я помню, что там было несколько десятков болельщиков, но готов поклясться, Маленького Стрингера там не было.

Какое-то незнакомое ощущение на коже у рта подсказало Смедли, что он, должно быть, улыбается. Еще один кусок мозаики лег на место! И если недоверие ко врачам является доказательством сумасшествия, значит, Джинджеру Джонсу тоже место в их клубе.

– Большой Стрингер – это тот, что солдат? – спросила Алиса. – А он может быть вовлечен во все это? Не мог он узнать Эдварда там, в Бельгии, и предупредить брата?

– Мне кажется, мы не можем доверять никому, – заявил Смедли. – Пусть нас будет только трое. – Вот забавно: он предлагает им довериться трясущемуся психу.

– Согласна! Но расскажите нам, что вы придумали.

Придерживая до поры до времени третий план, Смедли обрисовал первый, придуманный на ходу исключительно для того, чтобы ввести Стрингера в заблуждение, а потом и второй – пожарную тревогу.

Впрочем, стоя слушатели ему не аплодировали.

– А дело ли это, – сурово произнес Джинджер, – кричать «Пожар!» в госпитале, полном калек?

– Да это, можно сказать, мой долг! У них не было пожарной тревоги с тех самых пор, как меня привезли сюда, а в случае пожара весь этот дом – смертельная ловушка. Надеюсь, что сигнализация еще работает. – По правде говоря, Смедли и сам был не слишком уверен в этичности второго плана, поэтому убеждал себя в этом точно так же, как остальных.

– Вы уверены, что это сработает? – спросила Алиса.

– Наверняка. Хаос будет совершенно неописуемый! Сад огорожен стеной не выше человеческого роста. Экзетер шутя перемахнет через нее.

Она пожала плечами, но спорить не стала.

– Хорошо. С первой задачей вы справитесь. Как насчет второй – преследования? Как доставить его в Лондон?

– Ну, это по части Джинджера. Он должен ждать с машиной. Там есть один проезд…

На него уставились две пары неодобрительных глаз.

– Какой машиной? – буркнул Джинджер.

– Ну… с Колесницей Боадицеи.

– Колесница исключается. Разобрана на запчасти. Сейчас вообще почти не осталось частных автомобилей.

– Я… я не знал! – Смедли попытался не паниковать.

– Нет, это еще не запрещено, – поспешно сказала Алиса. – Пока что. Не знаю, надолго ли. Столько всяких запретов…

– И цены на бензин! – добавил Джинджер. – Четыре с полтиной за галлон! Кто только может позволить себе такое!

Смедли беззвучно выругался. Он мог бы догадаться и раньше. Велосипеды? Лошади? Нет, второй план трещал по швам. О Боже, неужели ему придется действовать по первому?

– Сколько у нас времени? – спросила Алиса.

– Его хватятся очень быстро. Жаль – не могу перерезать телефонные провода. Ему бы только добраться до Лондона – а там уж затеряться проще простого. Но ему придется въезжать через Кентербери или Мейнстоун. – Копы наверняка выставят дорожные патрули и пикеты на железнодорожных станциях. В военное время, с закрытыми портами Кент был ловушкой. Стрингер не мог не понимать этого.

– Значит, час?

– Если не меньше.

– И при действиях по первому варианту проблемы те же самые, не так ли?

Смедли пробрала дрожь. По коже пробежали мурашки при одной только мысли о том, как сам он будет лежать связанный, с кляпом во рту в маленькой беседке – крошечной, со стенами, готовыми в любой момент рухнуть, – такой похожей на окоп.

– Если Стрингер настучит, плану номер два крышка. Если нет, мои бумаги и одежда помогут Экзетеру уйти. Дальше все зависит от того, как быстро они найдут меня, – визжащего психа с выкаченными глазами, с пеной у рта…

С минуту Алиса задумчиво смотрела на него, потом отставила свой стакан.

– Мне кажется, второй план лучше. Вы собираетесь осуществить его завтра?

– Хорошо бы сегодня ночью, но…

– Я знаю, где можно позаимствовать машину.

– Правда? – Смедли хотелось обнять ее и поцеловать, однако выражение ее лица немного отрезвило его.

– Но я не умею водить.

Он открыл рот и снова закрыл его. На него наваливался новый приступ, и он подавил его. Он тоже никогда больше не будет водить машину.

– И Эдвард не умеет, – сказала Алиса, – если только не научился за последние три года.

– Я в этом сильно сомневаюсь. И потом, машину надо еще доставить сюда.

– Я пробовала совсем чуть-чуть, – призналась она, – но в Лондоне наверняка не смогу.

Они посмотрели на Джинджера.

Он беспокойно дернул себя за бороду.

– Но я тоже! Я еще кое-как справляюсь на глухих проселках и тихих улицах! И я никогда не водил ничего, кроме Колесницы. И потом, мои права все равно остались в Фэллоу!

– Дерзайте, старина! – сказал Смедли. – Отсюда до Лондона всего пятьдесят миль, и А-два – самое прямое из этих чертовых шоссе. Уотлинг-стрит. Его еще эти чертовы римляне строили.

Джинджер хмуро посмотрел на Алису.

– Где эта ваша машина?

– В Ноттинг-Хилле.

– Я плохо знаю Лондон. Это на севере?

– На западе.

– Ох, да это на противоположном конце! – Старик отчаянно хмурился, но «нет» еще не сказал – пока.

Алиса барабанила пальцами по столу. В глазах ее загорелся знакомый огонек.

– Капитан Смедли, может быть, вы предложите кого-нибудь, кто обладал бы подходящей квалификацией и желанием помочь спасти моего кузена?

– Дюжину парней, мисс Прескотт. Все его одноклассники были бы в восторге от такой возможности.

– И где я их могу найти?

– Можно поспрашивать во Фландрии. Большая их часть там – кто еще дерется с этими чертовыми бошами, кто на кладбище. Те, которые вернулись на благословенную Родину, остались без ног. Поэтому, боюсь, они вам сейчас не помогут. Мне ужасно жаль.

– Черт с вами! – буркнул Джинджер. – Что за машина?

– «Воксхолл», кажется, – ответила Алиса. – Такой жутко здоровый черный ящик на четырех колесах. Зато в нем не промокнешь.

– У него хоть фары электрические?

Алиса прикусила губу – жест этот ее совсем не красил. Он напоминал о сене.

– Точно не помню. Я никогда не ездила на ней в темноте.

– Закрываемся на перерыв, джентльмены, – окликнул их трактирщик.

– Нам надо идти, – сказал Смедли.

Джонс не тронулся с места.

– Вы уверены в том, что владелец не будет против одолжить нам машину?

– Ему все равно, – твердо заявила она. – У меня есть ключи от гаража.

– А что он скажет, если я на Стрэнде столкнусь с такси?

– Я уверена – машина застрахована. – Ее лицо оставалось непроницаемым, но дальнейшие вопросы явно были бы нежелательны.

Джинджер с ожесточением протирал пенсне.

– Значит, завтра ночью?

Нет, старик явно не робкого десятка и действительно любит своих питомцев. Интересно, как отреагируют в Фэллоу, если одного из их старших педагогов поймают за рулем угнанного автомобиля, да еще с беглым шпионом в придачу?

– Молодчага, – сказал Смедли. – Только не завтра. Сегодня! Нам надо опередить Стрингера и его братию.

– Сегодня? – Джинджер вздрогнул.

– Переходим к плану номер три! Я попробовал намекнуть Экзетеру, что дело не терпит до пятницы. Даже если он и не понял моих намеков, то сразу же все сообразит, услышав пожарную сирену. Я захвачу что-нибудь из одежды на случай, если ему придется бежать в одной пижаме. – Смедли счастливо вздохнул. – Ясное дело, я тоже бегу.

«Другие миры!»

 

9

Неожиданно началась спешка. Смедли вспомнил, что до следующего автобуса осталось всего ничего, так что всем троим пришлось бежать. Весь на нервах, он дождался с ними на остановке автобуса – старого, скрипучего двухэтажного монстра. Алиса и Джонс сумели даже найти свободные места, правда, далеко друг от друга, так что разговаривать по дороге они не могли.

Алисе досталось место рядом с болтливой дамой средних лет, всю дорогу делившейся – довольно громко – своей точкой зрения на немцев, на войну, цены, нехватку продуктов, необходимость экономии и многое, многое другое. Впрочем, большая часть этой ценной информации прошла мимо ее сознания. Она откинулась на спинку сиденья и обдумывала новости, так внезапно ворвавшиеся в ее жизнь.

До сих пор ей приходилось встречаться с Джулианом Смедли раза четыре, причем каждый раз с перерывом в несколько лет. В Фэллоу он был одним из самых близких друзей Эдварда – точнее, не столько другом, сколько последователем. Вернее было бы сказать, что это Эдвард всегда был другом Смедли – Эдвард относился к тем людям, в подлинности дружбы которых не сомневаешься. Ее воспоминания о Смедли напоминали фотографии в альбоме. Тощий мальчишка на первой странице, потом прыщавый подросток, а теперь вот – на пятой странице – израненный герой. Он был застенчив и робок и при этом шаловлив и смышлен. Более того, как рассказал ей Джинджер по дороге в Стаффлз, Джулиан Смедли обладал кошачьим даром всегда приземляться на лапы. Когда пирог пускали по кругу, самый большой кусок, как правило, оказывался на его тарелке, и все же никто не был на него за это в обиде.

Возможно, теперь, в 1917 году, даже оторванную руку можно было считать большим куском пирога. Он был засыпан заживо разрывом снаряда, но его успели откопать. Теперь война для него окончена, а это тоже кое-что. Джинджер сказал – он заработал кучу наград, хотя Джулиан никогда не казался ей потенциальным героем. Ну зачем, зачем она ляпнула такую глупость об этом? Похороненный заживо!

Контуженный или нет, Джулиан Смедли очень быстро заразил и ее, и Джонса своим безумием. Она вполне может лишиться из-за этого работы, хотя с работой сейчас проблем не было. Она может даже попасть в тюрьму, хотя подобная перспектива казалась ей настолько маловероятной, что всерьез ее не страшила. И потом, опасность грозила не ей одной. Если все плохо кончится, полицию может заинтересовать, по какому такому праву она взяла автомобиль, принадлежащий сэру Д’Арси Деверсу. Скандал был бы куда опаснее.

Без пяти три автобус, пыхтя, остановился в Кентербери, и как раз через улицу от остановки находилось отделение Мидлендского банка. Махнув Джонсу, чтобы тот подождал ее, она перебежала улицу и успела получить деньги по чеку как раз перед закрытием. Наличные всегда пригодятся им.

После этого заговорщики смогли наконец переговорить. Они не спеша дошли до станции. Он выглядел усталым и расстроенным. До сих пор она только однажды встречалась с Джонсом, а теперь они двое оказались вдруг вовлеченными в противозаконное предприятие. Он казался совершенно обыкновенным, скучным школьным учителем – незыблемая скала, слегка сглаженная бесконечными волнами поколений юнцов. Судя по всему, до пенсии ему осталось совсем немного; возможно, не будь войны, он бы уже наслаждался покоем где-нибудь на природе. Не человек, а этакий плюшевый барсук. К таким игрушкам хорошо прижиматься щекой, но вот преступником она его себе не представляла.

– Мы что, оба сошли с ума, – спросила она, – или нас просто околдовали?

– Вас это тоже удивляет, правда? Мне кажется, это все из-за войны. Она снимает все наносное – слой за слоем.

– Наносное?

– Культурную оболочку. Иллюзии. Все, что мы так долго прятали. Мы смотрим на этих мальчиков, которые идут сражаться в ад неизвестно за что, и понимаем – они знают что-то такое, чего не знаем мы. Жизнь и молодость сейчас ценятся куда выше, чем три года назад. Множество других вещей сделались тривиальными или вовсе потеряли смысл.

Она немного подумала над этим и пришла к выводу, что мысль глубже, чем могла бы показаться на первый взгляд. У него острый ум, у этого мистера Джонса.

– Я ужасно вам благодарна и… и, должна признаться, более чем удивлена тому, что вы позволили втравить себя во все это ради моего кузена.

– Агхм! – откашлялся учитель. – Ваш кузен – юноша, достойный восхищения. Мне очень жаль, что на его долю выпало столько несчастий. Но с моей стороны было бы нечестно скрывать, что меня в первую очередь волнует Джулиан Смедли.

– У него проблемы нервного характера, – осторожно заметила она.

– Он получил тяжелые травмы – как физические, так и психические. Мы, старики, остававшиеся дома, пославшие их биться за нас, – так вот, мы в долгу перед ними. По крайней мере я так считаю. И вам трудно увидеть разницу между тем Смедли, которого вы видели сегодня, и тем, которого я видел в прошлое воскресенье.

Она вспомнила слезы.

– Лучше?

– Несравненно лучше. Усилия, которые он предпринял, чтобы помочь своему старому другу, волшебным образом подействовали на нашего юного героя.

Значит, вот почему он позволил Смедли втянуть его в это! Интересно, что бы сказал Смедли, узнай он об этом? Впрочем, этот довод вряд ли покажется убедительным присяжным в Олд Бейли. Как отреагирует Смедли, если они потерпят неудачу?

– Я предпочла бы, чтобы он не ехал с нами, – сказала она. – Если он только поднимет тревогу, а потом останется с другими ранеными, ему ничего не грозит. – Они уже спорили на этот счет, но Смедли настоял на своем.

– Я уверен, что у него есть на то причины. Надо показать, что мы верим в него. Это лучшее лечение для него.

– Ваше отношение к ученикам делает вам честь, – пробормотала она. – У вас самого есть дети, мистер Джонс?

Он вяло рассмеялся:

– Весьма странный вопрос для такого вечного холостяка, как я! Конечно, я могу ответить банально – что у меня было несколько сотен сыновей, но это было бы неправдой. Возможно, двадцать пять – меньше, чем по одному в год. Я всегда надеялся, что в новом классе обязательно найдется хоть один. Иногда так и происходило, а иногда и нет. Очень редко – всего два раза. Двоих из них вы уже знаете.

Она взяла его за руку.

– Надеюсь, они будут вам признательны.

– Возможно, когда-нибудь и будут. Не сейчас.

Они поднялись на платформу. Станция была забита народом.

– Ну да, ведь все паровозы посланы во Францию, – объяснил Джонс. – Да и часть рельсов тоже! Ладно, пойдемте-ка глянем на расписание.

Если верить расписанию, следующий поезд ожидался через пятнадцать минут. В зал ожидания было не войти. Поэтому, не сговариваясь, они пошли дальше по платформе, пользуясь случаем поговорить.

– Могу я расспросить вас подробнее об этом автомобиле, мисс Прескотт?

Очень даже законный вопрос.

– Я уже сказала, что у меня есть ключи. Его владелец совершенно точно не будет иметь ничего против того, чтобы я использовала его. Он разрешал мне водить его и раньше.

– А откуда вы знаете, есть ли там бензин? Почему вы уверены, что он в рабочем состоянии?

Алиса вздохнула и решила, что в своей воровской среде лучше быть откровенной.

– Его жена – особа, пользующаяся известным влиянием.

Она покосилась на своего спутника, ожидая увидеть если не шок, то что-то близкое к этому. Но Джонс умело использовал пенсне для того, чтобы прятать за ним глаза, а лицо его ничего не выдавало.

– А ей известно, что у вас есть ключи?

– Ей вообще ничего не известно о моем существовании. В этом-то я уверена. Вы ведь знаете, сейчас запрещено нанимать на службу мужчин в возрасте от восемнадцати до шестидесяти одного, но у нее все равно есть свой шофер. Понятия не имею, за какие нити она тянет, но ей это удается. Даже при том, что она нездорова, мне кажется, что у капитана Смедли больше морального права на эту машину, чем у нее.

Джонс снова тихо рассмеялся:

– Боюсь, уважаемое жюри присяжных сочтет это не слишком убедительным аргументом. И что будет, если нас поймают и леди узнает об этом?

Алиса вздрогнула.

– Она не будет выдвигать обвинений, я уверена. Побоится давать повод для сплетен.

На деле же это было вовсе не так. Леди Девере раструбит об этом по всему свету. Она обыкновенная склочная сучка. Сука. Этого Алиса говорить мистеру Джонсу не стала. Он был бы слишком шокирован – не столько признанием в адюльтере, сколько сквернословием.

– Поезд на Лондон! – выкликнул носильщик, и у них не было больше возможности поговорить наедине.

Они доехали до Лондона. Они прорвались сквозь вечернюю толчею. Они задержались, чтобы купить что-нибудь к ужину, и в конце концов добрались до ее квартиры.

Когда она отпирала дверь, рука ее, как всегда, дрожала. Дневная почта, упав из прорези в двери, лежала на коврике. Она подобрала ее и торопливо проглядела конверты. Того, чего она боялась, не было. Одним днем меньше до конца войны.

Разумеется, официальное извещение прислали бы не ей – оно пришло бы этой сучке в Ноттинг-Хилл, – но Д’Арси перед отъездом на фронт посвятил во все свою сестру, и Аннабель пообещала тут же сообщить Алисе, если страшные вести все-таки придут. Правда, сама Алиса не до конца ей верила, поэтому каждый день перечитывала списки погибших и раненых в «Таймс» – при том, что никто не знал точно, насколько они устарели. Иногда по воскресеньям она ездила в Ноттинг-Хилл и, проходя мимо дома, смотрела, не задвинуты ли шторы в знак траура. Вот откуда она знала про шофера.

Она заварила чай и на скорую руку приготовила обед. Она предложила Джонсу вздремнуть перед бессонной ночью, но он был слишком взволнован, чтобы спать. Он настаивал, чтобы выехать из Лондона до наступления темноты. Он боялся вести машину в темноте.

Алиса сделала несколько сандвичей из поганого недопеченного хлеба военной поры. Она оделась потеплее, взяла заветный ключ из нижнего ящика комода, не забыв при этом поцеловать фотографию Д’Арси. Потом вернулась в гостиную и застала Джонса, клюющего носом под газовым рожком. Вздрогнув, он поднял голову.

– Вперед, милорд! – улыбнулась она. – Нам предстоит паломничество в Кентербери, как в старые добрые времена. Вы будете хранителем моим, отважный рыцарь благородный!

Он с усилием поднялся из кресла, щурясь из-под пенсне.

– А вы, миледи? Святая настоятельница?

– Мне кажется, батская кумушка мне подходит больше. Рассказать вам легенду, дабы скоротать время в пути?

Мистер Джонс, казалось, был глубоко шокирован уже тем, что она знала эту историю.

Они снова выбрались на улицу. Они ехали сначала на метро, потом на автобусе и наконец оказались в Ноттинг-Хилле. Несколько прозаическое начало для путешествия, полного приключений и романтики. И ведь потом все эти долгие мили придется проделать в обратном направлении.

Машина стояла в одном из шести гаражей, всего пять или шесть лет назад бывших обыкновенной конюшней. В маленьком темном дворике не было никого, кроме них. Дождь кончился, но небо оставалось хмурым.

Ключ подошел. Увидев размеры машины, Джонс громко застонал. Большой черный дракон целиком заполнял свое стойло, так что места для прохода вокруг него почти не оставалось. Алиса бывала здесь раньше раза два или три и уже не помнила, почему вообще Д’Арси дал ей этот ключ. Зато она помнила все до единой поездки на этой машине – восхитительные, возбуждающие путешествия за город с любимым, украденные часы счастья вдвоем.

Джонс осмотрел все это чудище до последнего дюйма. Алиса нервничала, боясь, что в любую минуту появится кто-нибудь из соседей, которому взбредет в голову полюбопытствовать, что это здесь делают какие-то незнакомцы. Впрочем, машины в других гаражах наверняка стоят без движения, заброшенные из-за ограничений военного времени. Зато во двор выходили окна соседних домов. Не найдется ли какой-нибудь добрый приятель, который позвонит леди Девере сообщить ей, что ее машину сперли?

Джонс проверил щупом уровень горючего и в баке, и в запасной канистре, закрепленной на кузове. И там, и там доверху, мрачно сообщил он. Возможно, он до последнего надеялся на отмену экзекуции. Топлива для фар мало, добавил он, и он не нашел запасной канистры. Им придется задержаться где-нибудь и купить немного, пока мастерские не закрылись.

Но этого было недостаточно, чтобы отменить экспедицию. На заднем сиденье Алиса нашла плед и прикрыла им колени, устроившись рядом с водителем. Джонс крутанул ручку. Мотор сразу же завелся. Он задним ходом вывел машину из гаража и вылез закрыть ворота. Приключение началось.

Очень скоро Джулиан Смедли поднимет в Стаффлз пожарную тревогу. Эдвард, не ожидающий сегодня сигнала к бегству, проснется от звона колоколов…

 

Часть третья

Запрещенный ход

 

10

Бегство! Бегство!

Эдвард Экзетер бежал из Суссвейла.

Счастливый, шагал он по дороге, покрытой толстым слоем красной пыли. Башмаки натирали ноги, но эта боль была ему почти приятна. Руатпасс был одним из самых легких перевалов в Вейлах, и дорога вела теперь вниз. Да и шел он не один, а с Гоатофом Коробейником, который тоже направлялся в Нагвейл и был рад спутнику. Перед ними по дороге трусил вьючной зверь коробейника, который не был официально представлен Эдварду, но внешностью напоминал ишака, каким его представляла бы себе компания игуан. Гоатоф разъяснял проблемы с воспроизводством, возникшие у его невестки. Говорил он с суссианским выговором, напоминавшим скрежет ножа по жестяному подносу, причем нимало не заботясь о том, что из всего этого понимает его молодой спутник. Впрочем, подобные мелочи мало заботили обоих в столь чудесное утро.

– … – говорил коробейник, – еще один выкидыш. – Значит, всего выходит три. Так они, значит, пошли недавно в… и принесли… в жертву…

– Очень мудрое решение, – заметил Эдвард.

С обеих сторон виднелись иззубренные горные пики. Время от времени лес у дороги расступался и открывал прекрасный вид. Разумеется, Нагвейл представлял собой еще одну долину, окруженную горами. Она казалась уже, чем Суссвейл, но конца ее он не видел; хребты по сторонам уходили вперед, к горизонту, и терялись в дымке.

Он наслаждался дорогой, хотя разум подсказывал ему, что не стоило бы. Он предал маленькую Элиэль, которая была ему верным другом, которая спасла ему жизнь. Он оставил за собой целую вереницу мертвых друзей и возможных помощников: Волынку, Крейтона, Говера, Онику – не говоря уже о неизвестном пока количестве убитых врагов, с одним из которых он разделался лично.

По всем правилам ему полагалось бы погибнуть в Суссленде. Зэц ожидал его прибытия именно там, как и обещал «Филобийский Завет». Бог смерти расставил своих Жнецов так, чтобы Освободитель не избежал западни. Джулиус Крейтон и Говер Посланник погибли, но Эдвард спасся. Убийцы Зэца расставили ему новую западню, и на этот раз погибла Оника Мезон, но Эдвард снова спасся, несмотря на то что шансов у него на это не было. Тион, бог-покровитель Суссленда, неожиданно позволил ему уйти.

Его собственной заслуги в этом почти не было, но он бежал из Суссвейла. Он направлялся домой, на Родину. Через несколько недель он вернется в Англию и сможет сражаться за Короля и Отчизну – под вымышленным именем, разумеется, но, главное, вовремя, чтобы помочь разделаться с этими прусскими ублюдками. А Соседство станет ничем, разве что фантастическим воспоминанием, месяцем, выпавшим из его жизни.

Несколько паломников верхом на моа поднимались им навстречу – не спеша, чтобы поберечь силы своих животных. Не прерывая беседы, они весело помахали встречным путникам. Они явно не заметили ничего странного в этих двоих. Возможно, они не заметили и того, как необычно пристально вглядывался тот, что помоложе, в их скакунов.

В свою очередь, Эдвард удивлялся, как быстро он свыкся с существованием созданий, обладавших мехом и копытами и все же напоминавших птиц. Меньше чем за две недели он привык и к другим странностям Соседства. Это было потрясающее место. Возможно, когда-нибудь, когда кончится война, он попробует вернуться, чтобы познакомиться с ним получше или даже исполнить одно-два пророчества.

– … – торжествующе объявил Гоатоф, – родила мальчишку! Назвала его… в честь!..

– Хвала богам!

Алые и бронзовые соцветия лесных лиан наполняли воздух резкими ароматами, а щебечущие птицы порхали меж деревьев – пернатые и мохнатые, ибо в Соседстве несть числа двуногим видам.

Только раз, где-то на самом верху перевала, Эдвард ощутил знакомое чувство виртуальности, но очень слабое. Там стояла древняя замшелая молельня – неровные стены, окружавшие полуразрушенное временем и непогодой изваяние женщины, должно быть, одну из ипостасей Эльтианы, Владычицы. Его спутник задержался, чтобы вознести молитву; Эдвард старался держаться подальше от изваяния, хотя сомневался, чтобы на столь слабом узле обитало какое-нибудь божество. Дальше они продолжали свой путь без помех.

Накануне он остановился на ночь на одинокой ферме в горах и предложил отработать несколько часов в обмен на ужин и кров. Он нарубил дров и подоил коз. Он натер волдыри на руках, и его несколько раз лягнули, но он чувствовал себя совершенно счастливым. Еда была вкусной и сытной, а мягкое сено – благоуханным. Старшая дочь хозяина предлагала ему больше, чем того требовало простое гостеприимство, и слегка надулась, когда от ее услуг отказались, но во всех остальных отношениях все обошлось. Харизма пришельца снимала изрядную часть проблем; молодость и честный труд обеспечили ему отдых и покой.

Да, со времени отъезда из Парижа он пережил две любопытные недели.

– …таргианцы, – буркнул коробейник. – …в Наршленд как… во время гона!

– Чертовы ублюдки, – согласился Эдвард.

Между Джоалией и Таргией назревала война, но от этой войны он должен был держаться подальше. Увы, возраст у него был самый подходящий для того, чтобы ему сунули в руку копье и поставили в строй. Интересно, подумал он, на кого шпионит Гоатоф? Впрочем, вскоре стало ясно, что и Гоатоф то же самое думает о нем, ибо тот начал ткать сеть наводящих вопросов.

Ох, черт, насколько велик соблазн сказать правду! «Я Освободитель, о котором в „Филобийском Завете“ написано, что он убьет Смерть. Я пришелец в этом мире. Когда я спущусь в Соналби, я найду агента Службы, состоящей из пришельцев. Они отправят меня домой. Еще через две-три недели я буду в Англии. Англия находится на Земле. Да, на Земле. Да, всего пару недель я не знал о существовании Соседства. Еще вопросы есть?»

Нет, так не пойдет. Вместо этого Эдвард объяснил, что он книжник из Ринуленда – вейла, расположенного достаточно далеко от этих мест, чтобы объяснить выговор и незнание географии.

Война Джоалии с Таргией – это всего лишь одна война. Есть и другая, куда более древняя, в которую он тоже не должен ввязываться. При всей своей одиозности Тион все же не настолько мерзок, как остальные в Палате – Зэц и его союзники. Судя по всему, Тион затеял заговор против других членов Пентатеона – Прародителя, Мужа, Владычицы, Девы. В этом и состояла Большая Игра, в которую играли пришельцы, дабы развеять скуку бессмертия. Каким бы порочным он ни был, но Покровитель искусств не использовал убийства для пополнения своего запаса маны. К тому же он вроде бы держал своих подчиненных под контролем. Совершенно очевидно, он не состоял членом Палаты, иначе он ни за что бы не позволил Освободителю отправиться дальше, навстречу предсказанной судьбе. Может, он не одобряет Зэца из этических соображений или его просто не устраивает собственное зыбкое положение в Большой Игре?

Война Службы с Палатой – третья война. Где-то в каком-то месте, носящем название Олимп, организация, которую разыскивал Эдвард, пыталась что-то сделать с вопиющей несправедливостью господствующей религии, чем хоть немного облегчить положение угнетенного, запуганного населения. Новый вариант Бремени Белого Человека. Его отец сочувствовал этому, а все, что поддерживал отец, заслуживало поддержки и со стороны Эдварда.

Но и эта война не его, что бы там ни предсказывал «Завет». Его долг – сражаться в четвертой войне.

Он не должен – просто не может – остаться здесь, играть роль миссионера в этом чуждом ему мире, пока друзья его гибнут за Англию. Казалось, он так и слышит голос Алисы, нашептывающий: «Романтически настроенный идеалист с горящими глазами». Он усмехнулся. Что ж, придется побыть пока идеалистом!

Поворот дороги – и перед ним опять долина, обрамленная скалистыми склонами. Просто дух захватывает! Блеснула речная гладь.

– Тоже Суссуотер? – спросил он.

– Нагуотер, – нахмурился коробейник.

Нет, ну это уже решительно абсурд! Суссуотер тек на запад. Дорога некоторое время шла вдоль реки, уклонившись в сторону только тогда, когда ущелье сделалось слишком узким. Теперь же и дорога, и река вырвались на простор. Это совершенно точно та же самая река!

Однако Гоатофу Коробейнику эта река так же явно представлялась совсем другой, так что у каждого из них была теперь своя река. Странные, однако, здесь географические принципы – еще одно неожиданное препятствие на пути изучения языка… или языков.

– А эти горы? Как они называются?

На этот раз в покрасневших от яркого солнца глазах коробейника вспыхнуло откровенное недоверие.

– Ясное дело, Нагволл!

Несколько шагов Эдвард обдумывал это. Для того чтобы задать следующий вопрос, ему пришлось прибегнуть к помощи жестикуляции.

– Нагволл с этой стороны. А с другой стороны как называется?

– Там – Джоалволл. – Коробейник махнул своей палкой на север, потом на юг. – А там – Лемодволл.

– А посередине как называются?

Этот вопрос привел старика в совершенное замешательство.

– А с какого перевала ты смотришь?

Чтобы название перевала зависело от того, с какой стороны на него смотреть? Впрочем, если горы окружают тебя со всех сторон, какой смысл классифицировать их? Это все равно что давать имя каждой рыбешке в бескрайнем море.

Черт, ну почему это Соседство так обескураживающе интересно?

День уже клонился к вечеру, когда он добрел до Соналби. Он сбил пальцы, и ноги его болели от усталости, и Соседство уже не казалось ему таким захватывающим, как утром. Коробейник остался торговаться на отдаленной ферме, так что последние два часа он шел один.

Нагвейл заметно отличался от остальных вейлов. В то время как в Суссвейле царили тропики, а сады и фермы заполняли всю долину от края до края, здесь равнина представляла собой полупустыню. Колючая трава, изрядно пощипанная скотом; редкие колючие деревья. Здесь не было ни заборов, ни живых изгородей; дома собирались в небольшие поселения, что-то вроде ранчо. Из промыслов он пока заметил только скотоводство. Основной породой скота являлись долговязые безволосые твари, своей угловатостью напоминавшие верблюдов, только без горбов. Самцы щеголяли замысловатыми ветвистыми рогами и имели довольно угрожающий вид. Хорошо еще, что никто из них не подходил близко к дороге.

Пасли их взрослые мужчины, вооруженные копьями и большими круглыми щитами. Многие сидели верхом на моа, или же их моа паслись стреноженные рядом. Интересно, подумал он, служит это оружие для защиты от рогатых самцов или от хищников, и сколько ног у этих хищников – четыре или две?

Соналби размерами превосходила деревни, виденные им в Суссвейле, хотя и была меньше самого Сусса. Ее не окружало ни стены, ни забора, а это означало, что либо Нагленд был мирной страной, либо его жители полагались больше на свое оружие, чем на ограждения. Деревня растянулась больше чем на милю вдоль широкой, заросшей камышом реки – основного источника не только питьевой воды, но и строительного материала. Стены одноэтажных домиков из плетеного ивняка обмазаны глиной, крыши – камышовые. Они располагались бессистемно, без намека на улицы.

Он был изможден, голоден и в кровь сбил ноги. В первую очередь ему необходимо найти Калмака Плотника и через него связаться со Службой. Оника погибла, не успев предупредить Олимп, так что ему придется импровизировать. Сам Калмак местный, не пришелец, но он узнает пароль и поможет Эдварду найти дорогу домой.

Нагвейл больше походил на Кению, чем на Англию. С дороги он видел нагианцев только на расстоянии, но, войдя в селение, смог разглядеть их поближе. Цветом кожи они напоминали хорошо загорелых итальянцев или испанцев. Большинство были высокими и худыми, с нестрижеными темными волосами и бородами. Лица обоего пола рядились в кожаные юбки и набедренные повязки, и он поймал себя на том, что думает о них как о дикарях – эта мысль огорчила его. Их образ жизни полностью соответствовал климату. Впрочем, тут у них вполне могла иметься и изящная литература, и развитая культура, хотя он не помнил, чтобы Элиэль упоминала о том, что их труппа выступала в Нагленде.

В свое время в Африке он почти не обращал внимания на женщин, разгуливавших с обнаженной грудью. Теперь же они вызвали у него больше интереса.

У деревни не было не только стены, но и четко очерченных границ. Первые несколько домов он миновал, никем не окликнутый. Слева от него группа женщин занималась молотьбой, справа молодые мужчины практиковались в метании копий. Ни те, ни другие не вызвали у него особого интереса – и не выказали особого интереса к нему, – хотя в своей суссианской рубахе он был здесь явным чужаком. Его волосы цветом не отличались от их, но он сомневался, чтобы у кого-нибудь здесь были такие же голубые глаза. Он решил пройти немного дальше, когда с середины деревни донеслись слабые крики.

Воины отвлеклись от своих копий. Женщины подняли головы.

Потом мужчины схватили копья и пустились бегом. Женщины тоже вскочили, подхватили маленьких детей и поспешили вдогонку.

Эдвард последовал их примеру. С трудом заставив свои израненные ноги двигаться быстрее, он бросился за ними. Скоро крики сделались громче; все больше людей бежало в ту сторону. Происходило что-то важное. Возможно, это и не имело к нему никакого отношения, но уж если все так туда спешили, ему не стоило держаться в стороне. Чужак, шляющийся среди опустевших домов, вызвал бы еще больше подозрений.

Он увидел дым. Горел один из домов; должно быть, в деревне вроде этой пожар не такое уж редкое событие. Дома стояли довольно далеко друг от друга – несомненно, исходя именно из этих соображений. Поскольку улиц как таковых здесь не было, народ бежал напрямик в сторону пожара. У горящего дома уже собралась толпа. Он посмотрел поверх голов – половина дома уже обрушилась, и алые огненные языки вздымались к небу. В окно виднелась внутренность дома – пышущая жаром, как печка. Даже на таком расстоянии он ощущал этот жар на своем лице.

Что-то тут было не так. Как бы плохо он ни понимал язык, в настрое толпы он ошибиться не мог. Толпе полагалось бы плакать и причитать. А она не делала ни того, ни другого. Все, что он слышал, – только крики радости и злости. Кто-то попал в беду, и десять к одному, что дом подожгли сознательно.

Почти сразу же он определил источник волнения толпы – людей, вызвавших эти беспорядки. Судя по зеленым балахонам, бритым головам и лицам, это были жрецы. Они поощряли толпу, распаляя ее еще больше.

По коже пробежали мурашки. Чужаку не стоит лезть в грязные дела вроде этого. Толпа ненадежна. Более того, зеленый цвет означал служителей Карзона, Мужа, одного из Пяти. В массовом восприятии Зэц был одним из воплощений Мужа, но на деле вассал сделался сильнее своего господина. Зэц принадлежал к Палате, следовательно, и Карзон тоже. То, что сейчас происходит, вполне могло касаться и Эдварда, и чем скорее он улизнет отсюда, тем лучше.

Он отступил на шаг и тут же застыл: толпа испустила глухой звериный рык. Вперед выступили четверо, тащившие распростертое тело. Жрецы выкрикнули что-то. Толпа снова взревела.

Четверка подбежала к пылающему дому – двое держали жертву под локти, двое – за ноги. Они раскачали его и швырнули в дверь, потом поспешно отбежали, спасаясь от жара. Человек отчаянно вскрикнул. Эдварду показалось, что он увидел, как тот, уже объятый пламенем, сумел-таки встать на ноги и тут же рухнул обратно. До них донесся еще один вопль, а потом не было слышно уже ничего, кроме рева пламени и безумного рычания толпы.

– Карзон! – визжали в толпе. – Кробидиркин Карзон! Карзон Кробидиркин!

Жрецы дали знак, и четверка палачей снова выступила вперед. На этот раз они несли женщину.

Эдвард начал протискиваться через толпу. Он – пришелец, он обладает харизмой, возможно, ему удастся хоть что-то сделать. Он опоздал. Борясь с дурнотой, он отвернулся, но ничего не могло заглушить довольный рев толпы и долгий, отчаянный предсмертный вопль женщины.

Рядом с ним стоял пожилой мужчина. Его начинающая седеть борода доходила ему до пояса, но даже так она не закрывала старые ритуальные шрамы на впалой груди. Морщинистое лицо покрывала замысловатая раскраска – преобладал белый цвет, а на нем небольшие мазки всех священных цветов. Он ухмылялся, потирая руки о свою кожаную юбку.

– Что они сделали? – спросил Эдвард по-джоалийски. – В чем их преступление?

Затуманенный взгляд подозрительно уперся в чужака. Бородач оскалился и изрек длинную тираду.

Из его объяснений Эдвард понял очень мало, но одно имя услышал ясно: Калмак. Вновь усилившийся рев толпы заставил его оглянуться. Он успел увидеть мальчика-подростка, кувыркнувшегося в воздухе, летящего вслед за родителями в пекло.

Значит, жрецы Карзона позаботились о Калмаке. Этим они оборвали последнюю нить, которая могла бы привести Эдварда к Службе. Без помощи Службы ему никогда не вернуться на Землю.

Конец! Спасения нет!

Он оказался запертым в Соседстве, не имея ни малейшей возможности бежать.

В отчаянии смотрел он, как его последняя надежда исчезает в огне.

Что это за шум такой раздражающий? Он лежит в кровати. Колокола? Пожарная тревога! Он больше не в Соседстве. Глаза слипаются ото сна, голова как котел. Он снова на Земле, в Англии. Ему снились события трехлетней давности. Это Смедли поднял тревогу, чтобы помочь ему бежать из Стаффлз…

 

11

И снова Джулиан Смедли избавился от таблетки снотворного. Снова ему пришлось барахтаться, натягивая на ноги зашнурованные ботинки. На этот раз он накинул поверх штатской одежды свою шинель – найдите-ка хоть одного старого солдата, забывшего свою шинель. Он с вечера запомнил, куда Реттрей положил свою форму. Реттрей был примерно одного роста с Экзетером, хотя заметно плечистее. Со свертком краденой одежды под мышкой Смедли выскользнул в полутемный коридор.

Рычаг пожарной сигнализации находился сразу за дверью в ванную – очень кстати, поскольку реакция на его замысел последует почти мгновенно, а ему не хотелось быть пойманным на месте преступления. Он с минуту подождал, стоя с бешено колотящимся сердцем и в тысячный раз прикидывая, все ли он предусмотрел в своем плане. А вдруг вообще ничего не произойдет?

«В атаку!» – подумал он и рванул рычаг. В спящем здании сигнал загрохотал громче, чем артподготовка перед генеральным наступлением. Он повернул дверную ручку не в ту сторону и запаниковал, потом дверь подалась, и он чуть не упал в ванную – вот идиот, надо было сначала открыть дверь, а потом уже поднимать тревогу, – досчитал до десяти и выскочил обратно. В коридор уже выбегали люди, ночными мотыльками метались сестры, ярко горели огни.

Он ожидал, что окажется на лестнице первым, но перед ним уже спускались, пошатываясь спросонья, несколько человек. Возможно, они чертыхались, но грохот колоколов заглушал все остальные звуки. Все новые люди вываливались в холодную ночь – кто на костылях, кто на своих двоих: эти помогали нести лежачих. Подобно ему, многие догадались накинуть шинели. Потом он оказался на лужайке перед домом.

Черт, его первая ошибка! Он ожидал, что на улице будет темно, но из всех окон струился свет – вот вам и светомаскировка! На небе – ни облачка, и почти полная луна освещала парк, превращая его в серебряную литографию. Его спутники остановились перевести дух и сердито переговаривались. Он, напротив, прибавил хода, спеша обогнуть западное крыло, большую оранжерею, мимо кладовок, через розарий, через низенькую калитку во двор…

Вторая ошибка! Во дворе уже было полно народа, и все новые люди выбегали из дверей кухни. Надо было предвидеть это! И свет не позволит им перебраться через стену незамеченными. Ох… цыц! Спокойно! Еще ничего не потеряно. Все, что ему необходимо, – это трезвая голова.

Кто-то из чересчур рьяных офицеров начал кричать, приказывая всем убраться со двора в парк. Здесь было слишком близко к дому.

Отлично! Смедли попятился и прижался к стене у калитки, вглядываясь в мелькающие перед ним лица – бледные пятна, не более, но он представлял себе сердитые небритые физиономии, всклокоченные волосы. Замерзшие, дрожащие люди в пижамах. Если они узнают, кто нарушил их сон, они его просто линчуют. А внутри – лежачие, калеки, психи…

Где же Экзетер? Может, он уже обогнул стену и побежал дальше? А вдруг его заметили? Может, его окружила охрана? Если Стрингер настучал, что симулянт собирается бежать, все возможно.

Нет, вон, один из тех, высоких…

– Экзе… э-э… Эдвард!

Экзетер отделился от толпы и схватил Смедли за плечо.

– Куда дальше?

– Сюда.

Они двинулись вдоль стены, и Смедли нырнул в куст. Он слышал за собой треск. «Эй!» – крикнул чей-то далекий голос. Он продолжал ломиться вперед. Ветки хлестали по лицу и цеплялись за одежду. Новых окриков не последовало.

Кусты здорово мешали пробираться, но вскоре кончились. Перед ними была лужайка, и на ней стояли люди, хотя и далеко от стены. Все ведь должны смотреть на дом, верно? А не вглядываться в ночь?

– Должно сойти! – Он задыхался. – Там поверху стекло. Одолеешь? – Он протянул спутнику форму Реттрея.

Экзетер пригляделся к стене.

– Пожалуй. Спасибо, старина! Ты просто молоток! Никогда не забуду этого. – Он выбрал кусок стены, свободный от ветвей, и набросил на нее одежду, чтобы защититься от стекла.

– Подожди! Я с тобой.

– Зачем?

– С тобой, и все тут. Не время спорить. Мне нужна помощь.

Смех да и только.

– Не валяй дурака! Ты чист от подозрений. Какого черта тебе совать шею в петлю?

– Я хочу идти!

Экзетер подбоченился.

– Что ты задумал?

– Соседство. Ты ведь возвращаешься туда, верно? Возьми меня!

– Нет. Я не собираюсь туда! Да если бы и хотел, не уверен, что смог бы. Я не знаю, как связаться со Штаб-Квартирой. Я не знаю, сможешь ли ты переместиться туда с одной рукой. Нет. Ты останешься здесь.

Они теряют драгоценное время! Бред какой-то.

– Экзетер! – Смедли почувствовал, что голос его предательски дрогнул. Лицо начало дергаться. – Ну пожалуйста!

– Послушай, но тебе ведь и в самом деле нет смысла вляпываться во все это! Позже я свяжусь с тобой. Твои еще живут в Чичестере? Ты поедешь потом туда?

– Копы! – захлебываясь, выдавил из себя Смедли. – Они будут следить за мной! – Он уже всхлипывал. Может, ему взмолиться? Неужели он должен объяснять, что, если они запрут его, он рехнется? – Пожалуйста, Экзетер! Они будут допрашивать меня. Я сломаюсь и всех выдам! Джинджера Джонса! Бога ради…

– Ох, давай! – Экзетер пригнулся и сцепил руки в замок.

Смедли поставил на них ногу и прыгнул. Он зацепился рукой за верх стены, услышал хруст стекла и почувствовал боль. Он закинул ногу, стукнулся обрубком руки, подтянулся и перевалился на ту сторону. Ногу обожгло огнем – он напоролся на стекло. Он грохнулся оземь, и удар вышиб из него дух. Боже праведный!

Было больно. Его тошнило.

Рядом, чертыхнувшись, спрыгнул Экзетер и рывком поставил его на ноги. Потом он попробовал сдернуть одежду со стены. Послышался громкий треск рвущейся материи.

– Зацепилась! К черту, брось ее. Пошли!

Они побежали по узкой дорожке, сквозь черноту и бьющие по лицу ветки. Смедли ощутил на коленке свежую кровь. Он оступился и чуть не упал; Экзетер поддержал его. Земля под ногами была скользкая и неровная.

– Ну и вид у нас будет, если там нет машины, – сказал Экзетер.

Смедли попробовал было все объяснить, но ему не хватало воздуха. Черт, он мог бы и раньше подумать о стекле и взять свою форму, а не только Реттрея. Или еще одну шинель. Как объяснить пижаму Экзетера, если они на кого-нибудь напорются?

Впереди забрезжили две оранжевые луны, отражаясь в лужах и высвечивая придорожные кусты.

– Кто-то едет! – бросил Экзетер. – В кювет!

– Нет! Это… Джинджер… – Интересно, видно ли фары из Стаффлз?

– Слишком большие для Колесницы!

Смедли хотел возразить, но выдавил из себя только хрип. Разбрызгивая лужи, машина подъехала к ним и остановилась. Скрипнула открывающаяся дверца.

– Эдвард! – крикнул голос Алисы.

У него могло бы хватить ума сесть вперед, к Джинджеру. Салон сзади был достаточно просторен, но эти двое бросились в машину, и друг другу в объятия, и на него – разом. Так что не успела дверца захлопнуться, как он попал в кучу-малу.

Когда он из нее выпутался, машина уже миновала Стаффлз и набирала скорость на темной дороге. С облегчением он рухнул на подушки дивана. Получилось! Экзетер бормотал слова благодарности Алисе и Джинджеру. Старикан очень даже неплохо справлялся с рулем. Главное, чтобы не лопнула шина.

Мисс Прескотт взяла его лицо обеими руками и поцеловала со всей страстью, на которую только была способна.

– Молодец! – сказала она, и голос ее звучал вполне искренне.

– Я рад, мэм. Только должен предупредить вас…

– Что?

– Ничего.

Он заляпает кровью все ее шикарное авто. Впрочем, в салоне все равно темно, так что придется подождать. Ничего, кровь скоро остановится.

– Да, здорово вышло, – послышался голос Эдварда с другой стороны. – Вы не против, если я завернусь в этот плед? – Он стучал зубами.

Алиса заботливо ахнула и помогла ему. Смедли хотел было предложить ему свою шинель, но передумал – это потребовало бы от него слишком больших усилий.

– Перекресток! – рявкнул Джинджер. – Куда дальше?

– Налево, – сказал Смедли, и они понеслись через деревню.

– Огни? – спросил Экзетер, оглядываясь. – Что с фонарями?

– Затемнение, – объяснила Алиса. – Лампы закрашены так, чтобы светить только вниз… Немецкие самолеты.

С минуту он молчал, переваривая это.

– Они что, бросают бомбы? – недоверчиво спросил он.

– На Лондон – да, бросают. Раньше они использовали для этого цеппелины. Дирижабли. Мы научились сбивать их, так что теперь они применяют аэропланы. Большие такие, четырех– или пятимоторные.

– Но бомбы? На мирных жителей? На женщин и детей?

– Еще как бросают. А теперь расскажи-ка мне, братец, где это ты пропадал последние три года. Я…

– Нет! Сначала ты расскажешь мне про эту войну!

– Ты не… Ты правда был не здесь? Ты ничего не знаешь?

– Я не знаю ничего, кроме того, что подслушал, когда они были уверены, что я ничего не слышу. Я видел поле боя – немного. Я решил тогда, что умер и попал в ад. Война все еще продолжается – через три года? Никогда не думал, что такое возможно!

– Никто не думал! Все вышло гораздо страшнее, чем кто бы то ни было мог себе представить.

Смедли принялся вспоминать дорогу на случай, если Джинджеру потребуется подсказка. Он не слушал, что Алиса рассказывает о войне – об аэропланах, подводных лодках и окопах, о свергнутом русском царе, о янки, что должны прибыть со дня на день. Он ощупал ногу и обнаружил, что штанина и носок промокли. Он порезал икру в двух местах. Нога противно ныла и была липкой, но он решил, что кровотечение более или менее остановилось. К несчастью, это была правая нога, до которой дотянуться труднее всего.

Им навстречу прогромыхал грузовик, и он понял, что они выехали на шоссе. Если оно и не вело в Кентербери, то куда-то же оно вело. С каждой милей их побег становился все более реальным, если только они не свалятся в Ла-Манш. Его била нервная дрожь.

– Рассказывайте же! – крикнул Джинджер, не оборачиваясь.

– Прошу прощения, – произнес Экзетер. – Я был в другом мире. Вы поверите в это?

– Мы попробуем, – сказала Алиса. – Как ты выбрался из больницы в Грейфрайерз?

– У меня был сверхъестественный помощник. Назовем его мистером Гудфеллоу. Я не знаю, как его зовут по-настоящему. Возможно, никак.

– Он что, сделал тебя невидимкой? Тебя никто не заметил.

– Я тоже никого не видел. Я просто спустился. На костылях. Там нас встретил человек по имени Крейтон. Полковник Джулиус Крейтон. Он говорил, что бывал в Ньягате. Ты не помнишь такого?

– Не знаю. Трудно вспомнить.

– Среднего роста… Ладно, не важно. Он работал на Службу. И отец тоже.

Странно было слышать этот давно знакомый голос. Этот скупой негромкий рассказ в темном салоне навевал воспоминания, уйму воспоминаний.

– Нет, это не Министерство колоний. Это совершенно другая Служба. Собственно, их две. Ту, что в этом мире, мы называем Штаб-Квартирой, но она непосредственно не связана со Службой в Соседстве. Они скорее союзники, что-то вроде сообщников. Служба и Штаб-Квартира – это хорошие, «наши». Есть и плохие – в Соседстве это Палата, а здесь – Погубители. Я мало что о них знаю, за исключением того, что они приложили много сил, чтобы развязать эту жуткую войну. Так вот, мистер Гудфеллоу отвез нас в свою, так сказать, резиденцию и там исцелил мою сломанную ногу.

– Щелкнув пальцами?

– Да. Примерно так. Потом мы с Крейтоном отправились дальше в Уилтшир. Я, конечно, не хотел, но он настоял, ссылаясь на то, что я его должник. Там находится переход, волшебная дверь. Она перенесла нас в Соседство. Однако с той стороны нас ждали те, плохие, и Крейтон погиб. Так я там и оказался, не имея ни малейшей возможности вернуться. Застрял, одним словом. Робинзон Крузо.

Джинджер ехал за грузовиком. Его мощные фары освещали дорогу и их машине, и наконец-то они делали не меньше тридцати миль в час.

– Правда, я хотел вернуться, чтобы внести свою лепту в войну, – продолжал Экзетер. – Но единственной возможностью вернуться сюда было найти Службу, а я не знал, это как сделать. Но когда я наконец установил с ними контакт, они не горели желанием помочь мне. На все это ушло три года. Видите ли, насчет меня существует пророчество.

Дома. Возможно, это уже Кентербери. У Смедли кружилась голова – наверное, он стукнулся, когда падал со стены. Теперь ему не будут давать каждую ночь снотворное, значит, в обозримом будущем он вряд ли выспится. В голове странно шумело.

Машина дернулась, чихнула и снова ровно заурчала.

– Что это? – встревоженно спросила Алиса.

– Ерунда, – ответил Джонс.

Скорее всего просто плохой бензин. Они окажутся в положении курицы, окруженной лисами, не так ли? Если машина заглохнет с Экзетером в пижаме и им самим с головы до ног в крови… Даже самый тупой кондуктор в автобусе не сможет не засвистеть в свой свисток.

– Вы переходите в другой мир, – объяснял Экзетер, – исполняя танец, особое сочетание мелодии, ритма и слов, происходящее на определенном месте. Мне кажется, такие перемещения не слишком-то большая редкость, поскольку узлы чаще всего совпадают со святыми местами. Вам знаком благоговейный страх в старых церквях? Это вы ощущаете то, что Служба называет «виртуальностью», хотя никто толком и не знает, что это такое. В общем, в первобытные времена, когда шаман собирал племя для священных плясок, они делали это на узле. И если они исполняли все как надо, то сильнее ощущали виртуальность. Как вы думаете, почему в церкви поют? Мне кажется, шаманы экспериментировали с ритуалом. Пробовали разные слова и движения, чтобы усилить ощущение присутствия чего-то святого или что им там казалось. И как-то днем – или скорее всего ночью – кто-то находил верное сочетание и – бац! Кларенс и Юфимия исчезли! Молодец, шаман! Попробуем еще раз в следующий четверг…

Машина снова дважды чихнула. Все замолчали, но больше ничего не случилось.

Смедли тряхнул головой. Его клонило в сон. Нога вроде бы немного успокоилась. Хотя, если подумать, она просто онемела. Если ноги немеют, это нормально?

– …ведут себя, как боги, – откуда-то издалека доносился голос Экзетера. – Я думаю, что именно пришельцам из Соседства или других миров мы обязаны многими древними мифами: Геракл, Аполлон, Прометей. А в Соседстве они должны быть или из этого мира, или из других. Чем больше им поклоняются, тем они сильнее. Чем сильнее они становятся, тем большего поклонения требуют.

– Абсолютная власть так же абсолютно развращает, – пробормотала Алиса.

– Еще как развращает. В Соседстве… Ну, по правде говоря, та область, которую я знаю, называется Вейлами. Размерами она не больше Англии, но тем не менее всех Вейлов я так и не видел. Поэтому я абсолютно ничего не знаю о большей части этого мира. Но в Вейлах имеются пять или шесть основных богов. Нет, богами-то они себя называют сами, на самом же деле они всего только волшебники.

О, это делает все куда более правдоподобным, сонно подумал Смедли.

– У каждого из них имеется свита богов поменьше. Некоторые – довольно противные типы. Служба называет их Палатой Ужасов, и именно они пытаются убить меня из-за этого пророчества. Хуже всех Зэц, именующий себя богом смерти. – Экзетер помолчал немного. – Я понимаю, что это покажется бредом, но именно они устроили кошмар в Ньягате.

– Это кажется бредом, – согласилась Алиса, – но все равно продолжай.

– Ты знаешь, когда родился отец?

– Да. Ролли говорил мне. Он и правда выглядел моложе своих лет.

– Потому что тридцать из них он провел в Соседстве. Там набираешь ману, даже не прилагая к этому усилий… Он помогал основывать Службу. Потом Зэц попытался убить его и потерпел неудачу. Это навело Службу на мысль о пророчестве. Там предсказано, что Камерон Экзетер станет отцом человека, в некотором роде мессии, который убьет Смерть. Вообще-то там все здорово запутано, но эта часть достаточно ясна.

Машина снова чихнула.

Когда все обошлось, Экзетер продолжил рассказ.

– Поэтому Зэц продолжал метить в отца. Он отправился на Землю. Все это довольно смешно.

– Что-то ты разучился шутить. Ладно, продолжай.

– Нет, это действительно похоже на насмешку судьбы. Зэц стремился предотвратить мое рождение, а это вынудило отца вернуться домой, то есть на Землю, и едва ли не первое, что он сделал по возвращении, – это встретил маму и полюбил ее, и – нате вам! – появился я. Вот как бывает… Если бы только Зэц знал, что и отец не в восторге от пророчества – оно неизбежно вело к осложнениям. Выходит, обе стороны хотели порвать цепь! Отец считал, что все, что он может сделать, – это держаться подальше от Палаты до предсказанного срока, то есть августа четырнадцатого года по земному летоисчислению, а потом не дать младшему Экзетеру, то есть мне, попасть туда. Тогда бы цепь порвалась, и все остальное не имело бы уже никакого значения. Штаб-Квартира устроила его в Министерство по делам колоний, где он получил назначение в Ньягату…

Его голос то удалялся, то приближался. Смедли из последних сил боролся со сном. Забавно. Хор ангелов…

– …что-то вроде отпуска на Землю раз в несколько лет. Небольшие курсы повышения квалификации для смертных… Джамбо Уотсон и Сопелка Маклин заявились в Штаб-Квартиру в двенадцатом году. Джамбо навел справки об отце… услышав обо мне, он сильно забеспокоился. В Англии Эдвард – достаточно распространенное имя, но здесь оно начинается с гласной, что в Вейлах характерно только для женских имен; мужское имя звучит как Д’вард. Про Д’варда в «Филобийском Завете» говорится гораздо больше, чем про Освободителя, но прорицательница ни слова не сказала о том, что речь идет об одном и том же человеке. Сопелка отправился в Ньягату выяснять это и обнаружил, что отец все еще настроен против исполнения пророчества. Кто-то навел агентов Палаты – или, возможно, они просто шли по его следу. Так или иначе Сопелка прибыл туда накануне резни…

Страшное дело эта резня, но, возможно, Экзетер-старший и не так виноват в ней, как это принято считать… Смедли вдруг проснулся. Он придремывал всю дорогу. Кажется, Экзетер снова рассказывал про богов.

– Не все они так уж плохи. Я встречал двоих из Пентатеона – пятерки главных. Когда я только переправился туда, убийцы Зэца ждали меня и едва не прикончили. Они вроде ритуальных убийц Кали в Индии – разгуливают, убивая людей наугад. По счастью, дело было в Суссленде. Это вотчина Тиона, и он разгневался на них… Тион тоже один из пяти. Юноша. Если верить его характеристикам, он вроде Аполлона – Покровитель искусств, красоты и спорта. Каждый год он устраивает празднества, что-то вроде небольших Олимпийских игр.

– Звучит неплохо, – заметила Алиса.

– Ну, на деле он не так симпатичен, но позволил мне уйти, правда, при условии, что я разделаюсь с Зэцем. Он предупредил меня, что в пророчестве говорится, будто Освободитель будет предан друзьями и брошен в легионы смерти. Все так и получилось. В Службу затесался предатель, и я знаю, кто это, и мне позарез надо сообщить об этом в Олимп.

– Но ты все-таки нашел эту Службу? – откуда-то издалека спросила Алиса.

– Я нашел Службу почти сразу же, на следующий день. Но я опоздал. Зэц нашел агента раньше, чем я. На моих глазах его сожгли заживо по приказу…

– Прошу прощения, – вмешался Смедли. – Ради Бога извините, но мне кажется, я сейчас потеряю сознание.

 

12

Жрецы все разогревали толпу.

Почти незаметно, бесшумно, как падающий снег, молодые воины Соналби сомкнулись кольцом вокруг чужака. Точно так же бесшумно женщины, дети и старики отошли подальше, оставив Эдварда в окружении юношей. С виду их интересовал только дом, догорающий погребальным костром, но Эдвард-то знал, что ему не стоит и пробовать бежать.

Большинство воинов опирались на копья, а у некоторых были и щиты. У каждого на поясе болталась палица; одежда их ограничивалась кожаными набедренными повязками. Волосы и бороды были коротко острижены, чтобы враг не мог схватиться за них в бою, а лица – раскрашены. Шрамы на ребрах располагались слишком правильным рисунком, чтобы быть случайными – одни старые и почти зажившие, другие свежие и воспаленные.

Дом Калмака рухнул, оставив только груду головешек, да и еретиков на сожжение больше не было. Жрецы ушли, и толпа начала рассасываться.

Молодежь переключилась на новый объект – чужака. Теперь они повернулись к нему и принялись обсуждать его, словно какую-то мебель. Он шатался от усталости, жажды и жары. Обсуждение грозило затянуться на весь остаток дня. Все могло запросто кончиться тем, что его решат предать смерти или сделать что-нибудь не столь фатальное, но более неприятное.

Явно выделялись две группировки, причем члены одной были заметно младше другой. Их лица были чисто выбриты или они просто не успели отрастить бороды, имели сложную раскраску с преобладанием желтого цвета и небольшими мазками синего, белого, красного и зеленого. Группа постарше отличалась наличием бород и другой раскраской, в которой доминировал синий цвет с небольшими черными полосами.

Будь Эдвард коренным уроженцем Англии, он, вероятно, потребовал бы, чтобы его отвели к деревенскому старосте, что было бы серьезной ошибкой. По счастью, он вырос среди кенийского племени эмбу, поэтому имел некоторое представление о том, с чем столкнулся, хоть и не мог понять ни слова из их тарабарщины.

Понемногу окружавшие его воины начали кивать, судя по всему, достигнув какого-то соглашения. Один из синих обратился к нему на ломаном джоалийском.

– У тебя есть отметины доблести? – Он ткнул пальцем в шрамы на ребрах.

Суссианские рубахи оставляли голыми руки, но закрывали грудь.

– У моего народа нет такого обычая.

Дискуссия продолжилась, столь же непереводимая, как и прежде.

– Сколько тебе лет? – спросил его все тот же синий.

– Восемнадцать.

– Ты давно брился?

Эдвард провел рукой по щетине.

– Дня два.

Снова тарабарщина. В конце концов парни помоложе, с желтыми лицами, разошлись. Судя по всему, они решили, что этот безбородый чужак относится к другой возрастной категории.

Он целиком был в их власти. Он не сомневался – они вольны делать с ним все, что заблагорассудится. Никакого сельского старосты или другой власти, к которой он мог бы апеллировать, здесь не было. С молодым чужаком мужского пола должны разбираться молодые воины.

Теперь их собралось уже человек пятьдесят. Большинство из них были слишком смуглы для обычной английской толпы, но на юге Европы они бы ничем не отличались от местных жителей. Среди них были худые и плотные, низкие и высокие, хотя его роста – шесть футов – было мало. Толпа состояла из его ровесников. Теперь, судя по всему, они обсуждали, кому допрашивать пленного. Наконец для этой цели был избран один из самых высоких; он выступил вперед, а остальные затихли.

– Как тебя зовут, чужестранец?

Эдвард был готов к такому вопросу. Он решил не отказываться от имени «Д’вард», не настолько уж оно и редкое здесь – так звали одного из второстепенных богов; вот забавно было бы его как-нибудь встретить: скорее всего тоже пришелец, а может, даже и соотечественник. Скрывать свое имя означало бы признаться самому себе, что он боится Палаты. Нет, он останется Д’вардом, но в Вейлах имя включало в себя профессию. Из всех своих способностей он знал только одну, которую могли по достоинству оценить в Соналби.

– Меня зовут Д’вард Копьеметатель, – ответил он.

Это было совершенное безумие. От него хотели, чтобы он показал свое умение на глазах у людей, которые всю жизнь только и делали, что упражнялись в этом, а он даже представления не имел, как управляться с их оружием. Зато у него всегда был талант к метанию различных предметов. Он был чемпионом школы по дротикам.

Теперь компания его сверстников всерьез заинтересовалась им. Без лишних церемоний они вывели его за околицу, на поле для военных занятий, которое он уже видел, входя в деревню. Зрители, состоявшие преимущественно из женщин и парней помоложе, издалека с любопытством наблюдали за происходящим.

От него хотят чуда. Один раз это ему уже удалось, но тогда он набрал маны, играя святого в узле. Позже он набрал еще от зрителей в театре, но за два последних, полных лишений дня он скорее всего всю ее истратил. И потом – он так устал, что сомневался, удастся ли ему вообще использовать свою харизму.

Двое воинов предложили ему копья на выбор. Они оказались тяжелее, чем он ожидал, с плоскими металлическими наконечниками в форме листа. Он выбрал среднее по длине и весу и несколько раз взвесил его в руке. Тут кто-то сунул ему свой круглый щит – тяжелый круг из дерева и толстой кожи. Ему что, предлагают метать это, держа в другой руке вот это? Его уверенности еще поубавилось.

– К такому, весу я не привык, – нахально заявил он. – Я сначала попробую на дальность. – А уж потом он попробует попасть в средних размеров стог сена с близкого расстояния. Он толкнул высокого парня краем своего щита. – Покажи пример. – Надо посмотреть, как они это делают.

Он ожидал, что парень будет разбегаться, но тот почти не двинулся с места. Он только отвел руку назад, сделал шаг вперед левой ногой и бросил. Копье блеснуло в воздухе и упало в колючую траву милях в ста от места, где они стояли.

Боже милосердный! Как это он так?

– Хороший бросок! – кивнул Эдвард. То, что бросок хороший, он понял по реакции окружающих. Он приноровился, напряг левую руку, чтобы не выронить этот чертов щит… Он бросил!

Его копье упало ближе первого, но смешков вокруг себя он не услышал. Ему даже показалось, что его попытку встретили с ворчливым одобрением. Он сердито фыркнул.

– Дайте мне попробовать еще раз, с копьем подлиннее!

Ему дали длинное копье. На этот раз вышло лучше, и, похоже, зрители были отчасти удовлетворены этим.

– Хороший бросок! – заявил высокий парень. – Меня зовут Прат’ан Горшечник. – Он взял Эдварда за левое плечо и сжал его. Эдвард сделал то же самое.

Затем эту процедуру проделали человек пятьдесят, и каждый представлялся ему на вполне внятном джоалийском, хотя и с резким выговором. Их ремесла его удивили – конечно, коптильщик, сапожник, палаточник, но среди них были также колесник, чеканщик, печатник, музыкант и много других.

Теперь Эдварду предстояло доказать свою меткость, и тут он обнаружил, сколь серьезно молодые нагианцы относятся к метанию копий. Один из них отошел шагов на тридцать вперед, повернулся и стал ждать. Щит закрывал его от плеч почти до колен, но даже так слишком большая часть его тела оставалась незащищенной. Наконечник копья не был наточен до идеальной остроты, но и так вполне мог проткнуть кого угодно.

– Я не буду целиться в такую мишень!

Разрисованные синим лица вдруг снова сделались угрожающими, а круг воинов, казалось, плотнее сомкнулся вокруг него.

– Я не привык к таким копьям, как ваши! – возмутился он.

– Ты так силен, что Гопенум не отразит твой удар?

– Я не это хотел сказать. Будет несправедливо целить в него, пока я не потренируюсь еще!

– Совершенно справедливо, – возразил Прат’ан. – Это очень простой бросок. Ты кидаешь в щит Гопенума Мясника. Потом он кидает в твой. Кидай, Д’вард!

Гм! Так, значит?

– Все равно это несправедливо. Он рискует больше, чем я.

Это вызвало новые ожесточенные споры. Неужели тут, в Нагвейле, они никогда не сидят? Живую мишень тоже позвали посовещаться, но в конце концов все осталось по-прежнему. Эдвард попросил Гопенума стать поближе, что было ошибкой, ибо прозвучало как сомнение в его, Гопенума, храбрости. Разумеется, Гопенум тут же встал еще дальше, чем прежде. Нет, ей-богу, они все правда считали, что это простой бросок.

К счастью, погода стояла безветренная. Вытирая вспотевшую ладонь о рубаху, Эдвард оценивал ситуацию. Его блеф обернулся против него. Только невероятное везение позволит ему попасть в этот щит, но даже тогда от него запросто могут потребовать повторить бросок. Возможно, Гопенум и отобьет копье, ведь они наверняка упражняются не только с копьями, но и со щитами, но Эдвард не мог рисковать. Лучше промазать и проиграть, чем…

В щит он не попал. Его копье пролетело в трех футах над головой Гопенума, но даже так это было на ярд ниже, чем он хотел. Зрители разразились ехидным смехом. Их речь снова сделалась совершенно непонятной.

Там, в поле, Гопенум Мясник подобрал копье и приготовился к броску.

Зрители отступили на пару шагов – возможно, только для того, чтобы бросающий лучше видел свою цель. В том, что Гопенум не промахнется, никто не сомневался.

Эдвард огляделся в поисках места, где можно было бы спрятаться, и, разумеется, такового не оказалось. Единственным населенным пунктом в поле его зрения была расползшаяся по равнине деревня. За рекой пустынная равнина тянулась до самого подножия гор, дрожащих в жарком мареве, а за ними виднелась серая стена Нагволла. В лучшем случае его выгонят умирать от голода и жажды. В худшем – используют в качестве учебного пособия при метании копий.

Наверное, лучше было бы назваться странствующим книжником. Тогда бы его приняли за шпиона, но, возможно, позволили бы переночевать, прежде чем выставить взашей. Он все поставил на карту и проиграл.

Он опустил щит к ногам. Верхний край закрывал ему бедра, оставляя остальную часть тела на виду. Он выпрямился и сложил руки.

– Что ты делаешь, чужеземец? – удивился Прат’ан.

– Жду Гопенума.

Цель не изменилась, только теперь ее живая часть не могла ни уклониться, ни двинуться, чтобы отбить копье. Эдвард ощутил странное покалывание; он понял, что это прикосновение маны. В конце концов ничто не производит на этих воинов такого впечатления, как отвага. Он никогда не считал себя особенно храбрым – точнее сказать, он и не сомневался, что это не так. Но позволить им над собой смеяться? Ну уж нет – пусть даже он сам виноват, что оказался в этом дурацком положении. Ну что ж, он произвел на них впечатление.

Кто-то выкрикнул объяснения для Гопенума Мясника.

Гопенум поколебался, потом поднял копье. Он покачал его в руке несколько раз, примериваясь к броску. Эдвард надеялся, что тот не промахнется.

Он ощутил порыв страха, когда копье взвилось в воздух. Оно ударило в самый край щита, отбросив его в сторону. Даже так ему показалось, будто его лягнули в колено. Он чуть не упал. Взмахнув руками, чтобы сохранить равновесие, он гадал, переломало бы ему ноги при прямом попадании или нет. Гопенум или промахнулся, или нарочно целил чуть в сторону. Острие пробило и кожу, и дерево – о такой возможности Эдвард и не подумал.

Зрители разразились одобрительными возгласами и подбежали похлопать его по спине. Их восхищение захлестнуло его волной маны. Чьи-то руки с готовностью протягивали ему копье и щит. Гопенум ждал нового броска. Что, снова?

О черт! Теперь-то уж он не промахнется! Слишком разгоряченный, чтобы обождать и все продумать, Эдвард отвел руку назад, сделал шаг вперед и изо всей силы метнул. Он не знал, сколько маны ушло в его руку, а сколько – в снаряд. Скорее всего он использовал ее все-таки на себя самого, ведь воздействие на материальные объекты требует куда большей энергии. Он ощутил внезапный упадок сил, утечку маны – ну в точности, как тогда, когда он исцелил отчаяние Дольма Актера. И снова результат поразил его. Копье описало в воздухе пологую кривую, напоминавшую скорее траекторию полета стрелы. Гопенуму не пришлось даже подвигать щит – ни на дюйм, а может быть, он просто не успел отреагировать. Копье ударило точно в середину. Удар опрокинул его на спину – копье торчало из щита вертикально вверх. Зрители разразились восторженными воплями, и Эдвард почувствовал – мана возвращается к нему в еще большем количестве. Ну и дела!

Зато честь его теперь не подвергалась сомнению. Гопенум подбежал к нему, чтобы обнять и поздравить. За этим последовало еще больше смеха и пожатий плеча. Потом весь отряд отправился к себе в казарму как следует обсудить все за кружкой теплого пива. Наконец-то гость смог сесть и вытянуть ноги.

Казармы представляли собой длинное здание из ивового плетня и камыша, абсолютно пустое внутри. В самом деле, зачем шкафы, если вся одежда сводится к набедренной повязке? На чем может спать настоящий воин, как не на голой земле, подложив под голову щит вместо подушки?

Конечно, здешняя культура строилась не совсем так, как в Кении, но сходство было налицо. Например, эта сельская молодежь. У них не было избранных вождей, ибо все решалось на основе согласия, хотя некоторых уважали больше, чем других, и к их мнению прислушивались. Они с детства росли вместе. Через сорок лет те, кто останется жив, все еще будут вместе, но тогда они перейдут в другую возрастную группу с другими обязанностями. Еще имелась категория старших воинов, года на три-четыре постарше, и еще одна – подростков – желтолицых бойскаутов, тех, что оспаривали права собственности на незнакомца. Эти были помоложе.

Новичка допросили – довольно дотошно, ибо любому путешественнику в Вейлах автоматически приписывается шпионаж в чью-либо пользу, возможно, даже на нескольких хозяев. Он не обмолвился о Службе, поскольку она явно не пользовалась здесь любовью. Он снова назвался уроженцем Ринувейла, выбрав вейл подальше отсюда. Ага, сказали они, Рину находится под ниолийским владычеством, значит, он ниолийский шпион, верно? Нет, он странствует, потому что ему хочется повидать мир. Все сочли этот ответ весьма малоубедительным. Как же он тогда заработает денег, чтобы купить жену?

Потребовалось еще немало пива и оживленных споров, чтобы молодые воины наконец решили: Д’вард Копьеметатель вполне достоин занять место среди них. Все равно Ниол расположен слишком далеко, чтобы о нем тревожиться. Ему выдали кожаную повязку, забрав при этом башмаки; возможно, они пошли в уплату. Двое из его новоявленных братьев принесли краску и принялись раскрашивать его лицо, терпеливо объясняя значение и смысл каждой черточки. Синие копья и щиты посвящались Ольфаан Детине – синий цвет вообще символизировал Деву. Черные черепа означали, что они служат Зэцу и не боятся его. Два желтых треугольника и лягушка свидетельствовали о верности Юноше. Синий серп, рука и улитка посвящались другим ипостасям Астины. Маленький белый луч служил напоминанием о Висеке. Красного цвета не было вообще, ибо все они пока оставались девственниками. Зеленый молот посвящался Мужу и приносил силу, и все в том же духе.

Последовала короткая дискуссия на тему, скольких отметин мужества он достоин – одной или двух, – и в конце концов сошлись на двух: одной в знак того, что его приняли в отряд, и второй за отвагу со щитом. Несколько разгоряченные пивными парами, но уже не такие опасные, они всей компанией отправились провожать Д’варда Копьеметателя в молельню Ольфаан Астины. В этой своей ипостаси Дева была богиней воинов, а также покровительницей всего Нагленда; ее главный храм находился в самом Наге.

Подойдя к святому месту, Эдвард уловил виртуальность, исходящую от узла, однако молельня, похоже, располагалась на самом его краю. Теперь он уже твердо знал, что в молельнях в отличие от храмов не может постоянно проживать божество. Эта молельня представляла собой ветхий – и довольно вонючий – кожаный шатер, внутри которого находились алтарь и резное изображение молодой женщины в доспехах. Изваяние достигало половины человеческого роста и было выполнено неожиданно искусно; он даже подумал, уж не похитили ли его где-то. Впрочем, если на этом узле не проживало своего божества, ему ничто не угрожало ни от Астины, ни от ее вассалов.

Однако совсем рядом стоял храм Кробидиркина Пастыря, ипостаси Карзона. Вот он-то явно опасен. Сожжение Калмака Плотника организовали жрецы Мужа, и время для этого было выбрано слишком точно, чтобы считать это простым совпадением. Или Карзон, или Зэц предположили, что Освободитель будет искать Службу, и подозревали, что он находится в Нагвейле. Эдвард остерегался, что на своем узле пришелец запросто распознает присутствие другого пришельца.

И все же он не смог придумать ничего, чтобы избежать тяжкого испытания, которое уготовили ему его новые одноклассники. Отметины мужества были наградой, источником гордости, знаком признания со стороны товарищей. Его новоявленные братья, ухмыляясь, нарисовали ему на ребрах полосы для надрезов. Они достали каменный нож и поставили перед ним миску соли, которую он должен был втереть в рану, чтобы остановить кровотечение и обеспечить заметный шрам. Затем они приготовились смотреть, как он со всем этим справится. Разумеется, это было жертвоприношение богине. Это было демонстрацией мужества. Это было чертовски рискованно, ведь он пришелец. Мана, которую получит Ольфаан, могла вернуться к нему, а это мог заметить Кробидиркин Карзон, или он потеряет то, что собрал только что, или… да что угодно еще.

Однако выбора у него не было – он резанул, втер соль и стряхнул слезы, навернувшиеся от боли, прежде чем они размыли краску на его лице. Он не чувствовал ничего, кроме злости и жуткой боли. Первое прикосновение соли было, пожалуй, самым болезненным ощущением за всю его жизнь. Во второй раз рука его дрожала так сильно, что он порезался слишком глубоко, и боль от соли оказалась еще сильнее. Но ничего чудесного не произошло. Возможно, он просто слишком устал и перебрал этого поганого пива, чтобы заметить ману.

Его братья чуть ли не на руках отнесли его обратно в казарму и радостно объявили, что его очередь готовить обед.

Зато он нашел кров над головой, без чего ему, возможно, грозила бы голодная смерть или казнь. Несколько недель языковой практики, и он сможет отправиться дальше на поиски Службы.

То есть если Службу стоило еще искать.

Те сотрудники Службы, которых он встречал до сих пор, погибали слишком быстро.

 

13

– Вон поилка для лошадей и колонка! – Джинджер притормозил. – Там он может напиться.

Смедли согласился, что ощущает жажду. Еще больше он ощущал себя дураком; все хлопотали вокруг него и только обостряли это чувство. Порез на ноге выглядел не слишком-то серьезным. Он вряд ли потерял слишком много крови, просто он потерял ее слишком быстро. Ногу наскоро перевязали обрывками одеяла, зато теперь он пришел в себя, вытянув ее на подушках. Он был в порядке, просто ему хотелось пить.

Машина остановилась у поилки. А где еще можно напиться в два часа ночи? На поилку выходили какие-то окна. Джонс выключил мотор – наступила тишина, нарушаемая только раздражающим потрескиванием остывающего металла.

– Черт! – сказала Алиса. – Нам не в чем принести ему воду.

– Я сам дойду! – возмутился Смедли. – Право же, вы поднимаете шум из-за пустяка.

Экзетер открыл дверцу и выбрался из машины. Смедли собрался за ним следом.

«Черт!»

– Куда делись мои ботинки?

Алиса завязала ему шнурки.

Гордо отказавшись от помощи Экзетера, он кое-как доковылял до колонки. Собственно, все, что он чувствовал сейчас, – это легкое головокружение. Наклонившись к трубе, он пил, пил и пил. Это заметно помогло. Небо покрылось серебристыми облаками, луна играла в прятки. В ее свете он увидел, что вся одежда его в крови. Кутаясь в шинель, подошел Экзетер. Черт, кровь была даже на шинели. Когда они вернулись к машине, Джонс, взяв в руки керосиновую лампу, осматривал ее обшивку. Салон напоминал бойню.

– Простите за вопрос, – сказал Экзетер, – но чья это машина?

– Краденая! – поспешно ответила Алиса.

Он взвыл, как гиена.

– Потише, балда! – шикнула она, косясь на окна коттеджей, выходившие на дорогу.

– Нет, серьезно, чья она?

– Пусть тебя это не беспокоит. Нам еще далеко, мистер Джонс?

– О, мы где-то на полпути, почти в Четеме. Когда проедем Медуэй, сможем свернуть на А-два.

– А вы как считаете, генерал Смедли? – спросила Алиса.

– По второстепенным дорогам быстро не поедешь. А нам сейчас лучше улепетывать со всех ног.

– Не спорю, – устало вздохнул Джонс. – Я как-то лучше разбираюсь в неправильных французских глаголах, чем в стратегии. Да, а куда нам ехать в Лондоне? Может быть, к вам, мисс Прескотт?

– Почему бы не бросить там наших тюремных пташек, а мы съездим с вами вернуть машину?

Он что-то буркнул в знак согласия и убрал фонарь. Потом повернул рукоятку – мотор сразу же завелся. Некоторое время он работал ровно, без этого угрожающего чихания. Машина плавно съехала с обочины, и они продолжили свое путешествие.

Смедли снова устроился на заднем сиденье, между Алисой и Эдвардом. Он немного приободрился. Правда, они в любой момент могли напороться на полицейский патруль. Иногда копы умеют очень даже быстро реагировать, но что будет на этот раз – неизвестно. Официально Экзетер оставался пока контуженным солдатом, страдающим амнезией. Переквалифицировать его в беглого немецкого шпиона потребует некоторых объяснений. Должно быть, весть о его исчезновении уже дошла до Уайтхолла, но кто и кого будет будить в такой час, чтобы найти соответствующую папку?

Чья же это все-таки машина? Вчера Алиса умолчала об этом. Сегодня она почему-то вовсю старалась, чтобы они не узнали этого.

– Значит, мне не стоило волноваться! – безмятежно проговорила она. – Я-то считала, что это сам дьявол утащил тебя в ад, а ты все это время просто-напросто бегал, размахивая копьем, и крал скот?

– Нет, это был не ад, – признал Эдвард, борясь с зевотой. – На самом деле это было почти забавно. По-своему неплохие ребята. В некотором роде колледж.

– Но чем же вы занимались целый день? Метали копья и угоняли скот?

– Угонять не угоняли. Чем занимались?.. Ну, день начинался с купания в реке – всех, за исключением дежурного повара, который готовил завтрак. После этого мы, как правило, занимались работой.

С ума сойти! Смедли вздрогнул при мысли о том, что сказал бы его отец о семье Экзетеров, доведись ему услышать это признание. Похоже, парень там совсем одичал – шрамы и боевая раскраска, и все такое. Этот рассказ про Нагленд ничуть не напоминал те отрывочные сведения, что он узнал про Олимп, где люди держат слуг и переодеваются к обеду.

– Что за работа? – поинтересовалась Алиса. – Ты говорил, чеканка по серебру?

– Самая разная работа, – усмехнулся Экзетер без тени смущения в голосе.

– Собственно, особо никто и не переутруждался, просто по утрам полагалось потрудиться для разминки. После обеда мы обычно переключались на рыбную ловлю или метание копий. Спорт, физические упражнения… Мы учили младших, старшие учили нас. Вечерами мы мастерили оружие, играли или просто трепались о девушках. Разумеется, мы почти ничего о них не знали.

– Сколько ты там прожил? – спросил Смедли, стараясь не выдать своего неодобрения.

– Гораздо дольше, чем собирался вначале. Очень скоро я узнал, что Калмака Плотника убили за то, что он спутался с новой сектой, Церковью Неделимого. Я догадывался, что за ней стоит Служба, – единственным способом свергнуть тиранию Пентатеона было бы появление совершенно новой религии, так что все представлялось вполне логичным. Однако эти гонения не ограничились одним Соналби, это произошло по всему Нагленду. Приказ исходил от Карзона, но за этим, несомненно, стоял Зэц, так что вполне возможно, настоящей причиной этого послужил я. Не могу сказать, чтобы мне было очень весело, когда я думал обо всех невинных людях, погибших из-за меня.

Новая церковь могла бы помочь мне связаться со Службой, но в Нагвейле ее просто выжгли, так что никто, похоже, ничего о ней не знал – не хотел даже говорить об этом. И если бы о моем нездоровом интересе к ней стало известно не тому, кому нужно, то в одно прекрасное утро я проснулся бы покойником. Никаких других зацепок у меня не было, так что мне ничего не оставалось, как только ждать, что Служба сама придет мне на помощь. Надежды на это, конечно, было маловато. Я знал: в Службе верили, что Жнецы убили меня в ночь моего перехода, в Святилище. Они послали Онику Мезон проверить эти сведения – она тоже исчезла. Поэтому шансов на то, что они меня ищут, было ноль целых хрен десятых.

Все, что я мог сделать, – так мне, во всяком случае, казалось, – это узнать о Вейлах как можно больше. И изучить язык, конечно. Возможно, рано или поздно до меня дойдут какие-нибудь слухи о Церкви Неделимого, по которым я смог бы понять, где ее искать. Мои братишки-однополчане знали не больше других, то есть почти ничего. Но по крайней мере им-то я мог верить в отличие от всех остальных. Большинство из них никогда в жизни не покидали Нагвейла и не собирались этого делать, но имелось человек десять – двенадцать, которых заставляла путешествовать работа – в основном коробейники и табунщики. Двое из них даже работали в столице – Наге. Когда они заглядывали домой, я знакомился с ними и расспрашивал. Я мало что узнал. То ли я расспрашивал слишком неумело, то ли еще почему-то. Поскольку идти мне все равно было некуда, я откладывал свой уход.

Само собой, мне нужно было найти работу. Моя братия обсудила это и решила, что с моим ростом от меня будет больше пользы на крышах, так что меня познакомили с родственником Гопенума, Пондаржем Саманщиком. Они предложили ему нанять меня. Он не спорил, поскольку деревня обязана поддерживать свое ополчение. И потом, у него была дочь.

– Ага! – вмешалась Алиса. – Ну-ка, опиши эту дочь.

– Абсолютно неописуемая. Лет этак десяти, кажется… точно не знаю, я к ней особенно-то и не приглядывался. Впрочем, я и заработка своего почти не видел. Он шел в счет калыма, платы за невесту. Меня это мало беспокоило, пока меня кормили два раза в день. Все, что от меня требовалось, – это подавать связки камыша кровельщикам на крышу. Работа вполне по силам.

Впрочем, я согласен, что изначальной целью ополчения являлась кража скота, прямо как в Африке. Во все времена основным занятием молодых мужчин в скотоводческом племени была кража скота у соседей. Награбленное отдавалось одному из старших в деревне как плата за жену. Заплатив достаточно коров или коз и доказав свою удаль в более или менее серьезных сражениях, молодой воин женился на купленной им девушке. С этого момента он только следит за тем, чтобы росло его стадо и чтобы жена его делала всю работу. Войну он оставляет в удел молодым, ибо это их дело.

– Если бы мы так жили сейчас, – сказал Джинджер Джонс, – мы бы ни за что не оказались в такой мясорубке, как нынешняя.

Ему никто не ответил. Машина с рыком неслась сквозь ночь. Смедли решил, что замечание Джинджера отдает пораженческими настроениями. От войны никуда не деться, значит, ее надо выиграть. Все, что зависело лично от него, он сделал.

Когда Экзетер снова заговорил, голос его звучал мрачнее, чем прежде.

– Вы и представить себе не можете, как это странно – чувствовать себя снова дома, в Англии, и нестись куда-то в ночи, вот так! Это гораздо более странно, чем то, о чем я вам рассказываю. Вы простите, что я болтаю без умолку. Так здорово снова говорить.

– Нам нравится слушать тебя, – сказала Алиса. – Это лучше, чем иметь в собеседниках барона Мюнхгаузена. Ты к чему-то клонишь. Ты ведь неспроста углубился во всю эту социологию?

– Разумеется! Помнишь Ньягату и эмбу? Большинство банту живут так же – их общество тоже организовано по возрастным группам. Когда в тех краях впервые появились англичане, они обычно говорили: «Отведите меня к своему вождю», – и туземцы не понимали, что те имеют в виду. То, с кем вам надо говорить, зависит от того, с чем вы пришли! Так вот, англичане назначали вождя или старосту и приказывали ему прекратить кражу скота. А потом еще они удивлялись, почему это рухнула вся местная культура. Что меня поразило в нагианцах – это то, что они ухитрились перейти к денежной экономике, не утратив своей социальной структуры. Большая часть Вейлов стоит на пороге индустриальной революции, хотя, слава Богу, у них нет еще огнестрельного оружия. Роль англичан там играют джоалийцы, но без ружей Джоалия не способна сделать из Нагии настоящую колонию. Правда, они пытаются укоренить там торговлю, и все же традиционный уклад пока преобладает. Нагианцы смогли соединить старое и новое. Меня ужасно заинтересовало, как им это удалось. Ответ был очевиден, но тогда я не догадался.

– А с кем сражаются воины? – спросил Смедли.

– Ни с кем, – усмехнулся Эдвард. – Ни с кем. О, периодически они устраивают стычки с соседними деревнями, но по предварительной договоренности. Этакие показательные выступления. Несколько сломанных костей и выбитых зубов и куча пари, заключаемых на победителя. Я, правда, так этого ни разу и не видел. Самым замечательным событием в первые недели моего пребывания там стала свадьба Тоггана Чеканщика. Разумеется, его отец был богат. Он первым из нашей возрастной группы связал себя священными узами, и это было заметной вехой для всех нас. Ей-богу, чуть ли не целая неделя ушла на то, чтобы мы пришли к единому мнению, каким образом нам изменить раскраску на лицах. Конечно, мы могли бы добавить немного зеленых символов, поскольку зеленый – это цвет мужской зрелости. Мы могли добавить немного красного, что символизировало бы Владычицу, Эльтиану, богиню материнства и… гм… всего, с этим связанного. Но в случае, если бы мы перестарались, старшие воины могли бы посчитать это наглостью, а младшие – захватить себе наши синие цвета. Поэтому мы отрядили делегатов для переговоров с другими возрастными группами. В общем, забавлялись вовсю.

Стоило только Тоггану жениться, как он перестал быть воином, хотя все еще оставался одним из нас. Он спал с женой, а с утра приходил к нам нанести на лицо раскраску. За первые две недели мы видели его чаще, чем жена. Быть воином – это примерно как учиться в пансионе, так мне показалось. До тех пор, пока не началась война.

– Та, что следовала за тобой? – спросила Алиса. – Ох, прости! Я не хотела…

– Нет, совсем другая. Впервые я узнал о ней, когда как-то вечером к нам заглянул жрец, пожилой тип в зеленом облачении. Я сразу заподозрил недоброе. Он сел и завел с нами разговор. Кажется, нас там было около шестидесяти – мы сидели вокруг него, затачивая копья. Но мы не прекратили свою работу из-за него, нет! Он сказал, что в храме стало известно – младшие воины приняли в свой отряд чужестранца. Ну, вся деревня знала об этом уже больше месяца. Он сказал, что Кробидиркин – бог-покровитель Соналби и что чужеземцу положено совершить жертвоприношение богу и попросить о покровительстве, – так, простая формальность, видите ли.

– Споры не прекращались всю ночь. Многие из моих приятелей утверждали, что жрецы просто соскучились по парному мясу, но в конце концов все согласились, что это не так уж и плохо. Я подумывал, не смыться ли мне, но поздно – Кробидиркин все равно уже знал обо мне. Более того, я понимал – мое исчезновение навлечет на моих друзей гнев божества, а возможно, и не только на них. И потом, мне просто было интересно.

Само собой разумеется, такая важная церемония не могла состояться без поддержки ровесников, так что на следующий день собрался весь наш отряд. Мы купили у дяди Гопенума бычка и погнали его в храм.

Храм был расположен в самом центре узла. От виртуальности щипало кожу. Там находились молельни Ольфаан и Вайсета – это бог солнца, а в таком климате про солнце не забудешь. Были еще две – молельня Паа Тиона, бога исцеления, и Эмтаз, богини деторождения. Обыкновенное представительство Пентатеона. Но центром деревни оставался храм, и он принадлежал Кробидиркину Пастырю.

Он был высотой всего в один этаж, весь из деревянных столбов и кожи. Если вы можете представить себе кожаный лабиринт, так вот это он и был. Вонючий и душный. Остальные знали, чего ожидать, поскольку бывали там уже не раз, я же всю дорогу трясся, ощущая святыню, уверенный в том, что ни за что не найду дорогу обратно. Центральная часть была открытой – большой двор с песком под ногами и небом над головой. Маленькая мощеная площадка предназначалась для жертвоприношений. Жрецы с нетерпением ждали нас, вернее свежего мяса на обед после церемонии. В одном из углов стоял маленький круглый шатер. Кажется, такие называют юртами. Это и было жилище бога. Если где и имелось его изображение, то только там. Все, что мы видели, – это шатер.

Меня представили как Д’варда Кровельщика и выставили вперед. Мы все преклонили колена на песке и склонили головы, и церемония началась – пение, молитвы и все тому подобное. Через несколько минут я поднял голову. Полог шатра был откинут, и там стоял, придерживая его, низенький человек. Он улыбнулся мне и махнул рукой – я понял, что это и есть сам бог, Кробидиркин. Выбора не было – я встал и пошел к нему, и жрецы этого не заметили. Я только удивлялся тому, что они не слышат, как постукивают друг о друга мои колени.

Он провел меня внутрь. Внутри шатер оказался гораздо больше, чем снаружи. Там было несколько комнат, все в коврах и подушках, и клапаны на потолке были откинуты, чтобы пропустить внутрь свет и свежий воздух. Пахло пряностями. В соседней комнате кто-то негромко играл на цитре, так что завывания жрецов на улице не были слышны. Экзотично, но не лишено приятности.

– Садись, Освободитель, – сказал он. – Извини, что не могу предложить тебе настоящего чаю, но что-нибудь вроде него найдется.

Мы уселись на подушки, и он что-то налил из серебряной кастрюльки, стоявшей на огне. Чашки были из дорогого фарфора.

Трудно оценить возраст пришельца по его внешности. Пришельцы не стареют. Как я уже говорил, Кробидиркин был невысокого роста, но крепок и мускулист. Ему могло быть лет восемьдесят, но кожа его была гладкая, как у юноши. Как и все местные, он носил только кожаную набедренную повязку. Я вряд ли видел лица некрасивее – раскосые глаза, сломанный нос, торчащие уши. Кончики его усов загибались вниз. Зато забавная улыбка почему-то успокаивала меня.

Потребовалась минута или две, чтобы я смог совладать с голосом. Поймите, это был вассал Карзона, а следовательно, союзник Зэца, бога смерти, которого согласно предсказанию я должен был убить и который в свою очередь делал все от него зависящее, чтобы убить меня. Конечно, я уже встречался с Тионом и остался цел, но тот не вступал в союз с Палатой. А этот Кробидиркин скорее всего вступал. Он сжег Калмака Плотника и его семью, а теперь предлагает мне чай!

– Для меня большая честь встретиться с вами, господин, – сказал я. Или какую-то другую чушь в этом роде.

– Нет, это для меня честь, – усмехнулся он. – Позволь сказать, что твой отец гордился бы тобой.

Я выплеснул на себя полчашки чая.

– Вы знали моего отца, господин?

Моя реакция заметно развлекла коротышку.

– Да, конечно. Я несколько раз встречался с ним. Славный человек. Он специально приезжал сюда с родины, чтобы проконсультироваться со мной. Он даже подарил мне твою фотографию.

Наверное, за всю свою жизнь я не испытывал большего удивления. Представьте себе: я сижу неописуемо далеко от дома, чужак-чужаком, и тут этот всемогущий местный бог протягивает мне фотографию форта в Ньягате! На ней были мама, ты, Алиса, и я. Мы все сидели на веранде. Там стояли граммофон и клетка с попугаем, и куча других вещей, про которые я уже и не помнил. Мне тогда было, наверное, года три. Я никогда раньше не видел этого снимка. У меня, наверное, был очень дурацкий вид, когда я смотрел на него.

Конечно же, Кробидиркин был доволен – ведь именно этого он и добивался. Он снова наполнил мою чашку.

Вдруг меня осенило.

– Но это же невозможно! Ведь переходят только люди?

Он хихикнул, словно давно уже ждал, когда же я наконец додумаюсь до этого своей тупой башкой.

– Память переходит вместе с человеком, – сказал он. – И потом, еще есть мана. – Он взял у меня фотографию – на вид настоящую, без подвоха, черно-белую, не раскрашенную фотографию – и перевернул ее. Я ожидал увидеть на изнанке фамилию фотографа или название фирмы, но она оказалась пустой. Тогда он взмахнул рукой, и на изнанке возникло другое изображение. Это был отец, сидевший в этом самом шатре, где сидел теперь я, одетый в нагианскую набедренную повязку и улыбавшийся в объектив.

Да, это меня доконало.

– Я могу высказать предположение? – спросил я, когда немного пришел в себя. – Его поставили отвечать за людей, чье общество сильно напоминает нагианское, и он знал, что вы смогли сохранить жизненный уклад нагнан перед лицом прогресса, поэтому-то он и прибыл спросить у вас совета?

Некрасивое лицо Кробидиркина расплылось в широкой улыбке.

– Ну конечно! Увы, для того чтобы добиться этого, требуется уйма маны, и к тому же на своем тогдашнем посту Камерон был всего лишь еще одним местным. Значительно более цивилизованным местным, разумеется, но не пришельцем из другого мира.

– Похоже, вы были хорошим отцом своим людям, господин, – заметил я. – Вы тоже пришли из нашего мира?

Он улыбнулся и кивнул:

– Да, много, много лет назад. Боюсь, я уже плохо помню свою молодость. Людям свойственна забывчивость. Новый мир приносит с собой новую жизнь, и прошлое кажется таким незначительным, когда решаешь, что больше никогда не вернешься. Я помню – мой народ был очень воинственным. У нас был замечательный вождь, его звали… нет, забыл. Он повел нас на страну больших городов, и нас разгромили. Год спустя он сделал новую попытку, и на этот раз его отбросила армия, которую возглавлял жрец. Его мана была так сильна, что наш вождь отступил перед ней, поняв, что ему не одолеть силу бога. Вскоре после этого он умер.

Наверное, это было вторым по силе удивлением. Одно дело знать теоретически, что пришельцы живут очень долго. И совсем другое дело лицом к лицу встретиться с человеком, который помнит битвы, случившиеся пятнадцать столетий назад, – от такого и рехнуться можно.

– Его случайно звали не Аттила? – спросил я.

Маленький гунн захлопал в ладоши.

– Точно! Замечательный вождь! Он обладал потрясающей природной харизмой.

И мы посидели еще немного, обсуждая сражение при Каталауне – оно имело место, если вы помните, где-то в середине пятого века – и священника Льва, который год спустя каким-то образом сумел заставить гуннов покинуть Италию. Как он смог сделать это, так и осталось исторической загадкой. Моему хозяину было приятно узнать, что его товарищей по оружию помнят до сих пор, хотя я старался не обмолвиться о том, какой они пользуются репутацией. Впрочем, возможно, это его не обидело бы. Кробидиркин служил в их войске кем-то вроде лекаря и уже в пожилом возрасте случайно перенесся в Соседство, где и сделался богом.

Вскоре он перевел разговор на «Филобийский Завет» и Освободителя.

– Я очень сожалею о том, что случилось с Плотником и его семьей, – сказал он. – Я получил прямые указания и не посмел ослушаться. Терпеть не могу относиться так к людям, в какую бы ересь они ни впадали.

– А что я? – спросил я. – Насчет меня у вас есть прямые указания?

– О да. Но ты же сын моего старого друга Камерона! Зэцу неизвестно, где ты находишься. Он не знает всего, что знаю я, и он с ума сходит оттого, что ты ушел от него. Воистину он очень напуганный бог!

– И зря, – заметил я. – Я вовсе и не собираюсь убивать его.

Маленький человечек фыркнул:

– Пророчество говорит, что убьешь! Зэц перепробовал все средства, чтобы прервать цепь событий, и всякий раз терпел неудачу. Поэтому он боится тебя, и заслуженно.

– А что Карзон?

Он скривился, отчего стал еще безобразнее.

– Он боится Зэца! Для этого я, собственно, и пригласил тебя сюда, Д’вард. Зэц решил, что настало время войны, большой войны. Война приносит ему ману, а сейчас он как никогда нуждается во всей доступной ему мане, ибо ему угрожает Освободитель. Так вот, эта война началась – в Нарсии, которая входит в Джоалийское королевство, но расположена между Таргвейлом и Лаппинвейлом. Лаппинвейл уже лет пятьдесят является таргианской колонией, ясно? Но рандориане там сеют смуту, подстрекая к отделению от метрополии.

Он выжидающе посмотрел на меня, и я кивнул, как будто во всем этом был хоть какой-то смысл. Если честно, я этого смысла не видел, впрочем, все это казалось не таким уж безумием по сравнению с тем, как взорвалась вся Европа из-за гибели одного-единственного австрийского эрцгерцога.

– Таргианцы терпеть не могут неопределенности, – усмехнулся Кробидиркин. – Много лет они пытались свергнуть нарсианское правительство, и этим летом терпение их наконец лопнуло. Они вторглись в Наршленд. Джоалийцы задумали ответную акцию. – Он вздохнул. – Боюсь, война будет кровавой, и Зэц изрядно поживится.

Вам, наверное, понятно, что я не очень-то обрадовался, услышав это.

– Но какое все это имеет отношение ко мне?

Он загадочно улыбнулся:

– Джоалийцы планируют молниеносный набег на Тарг, пока там нет таргианской армии, – очень храбро с их стороны! Но для того чтобы достичь Таргвейла, им придется пересечь Нагвейл и Лемодвейл. Лемодия входит в Таргианское королевство, но мы принадлежим Джоалу. Наша царица – джоалийская марионетка. Их авангард уже здесь, в Наге, и требует военной поддержки. Она пошлет своих воинов по первому же их требованию.

Мне сделалось плохо, и чем больше я об этом думал, тем хуже мне становилось.

– Я должен пойти и сдаться! – сказал я. Вообще-то я вовсе не собирался этого делать. Просто это было первое, что пришло мне в голову.

Кробидиркин, казалось, пришел в ужас.

– О нет! Это бессмысленно! Война неизбежна. Нет, я хочу просить тебя об услуге.

– Просите… господин! – Не забывайте, я был обязан ему жизнью. Он предоставил мне убежище, даже если я до тех пор и не понимал этого.

Он довольно кивнул. Местные боги, как правило, добиваются своего.

– Скоро здесь появятся гонцы с требованием собирать войско. Я знаю, тебе захочется уйти. В конце концов это тебя не касается – или ты считал бы так, не пригласи я тебя сюда и не расскажи все. Джоалийцы потребуют, чтобы у каждого деревенского отряда был командир. Нагианцы – большие спорщики, но в военное время беспрекословно подчиняются приказам старшего. Во всяком случае, сейчас им придется подчиняться. Можно не сомневаться в том, кого выберет отряд Соналби.

Я не спорил – уж я-то знал, как действует на них моя харизма пришельца, как бы я ни старался скрыть ее.

– Но я новичок в военном деле, особенно в войнах такого рода.

– Да это и не важно. Джоалийские генералы приложат все силы и умение, чтобы пролилось как можно больше крови. И мне кажется, мои парни выбрали бы тебя, даже если бы ты не был пришельцем. – Это, конечно, была уже чистая лесть.

– Что вам от меня надо? – мрачно спросил я.

– Останься и возглавь их, Д’вард! С тобою во главе им не придется страдать так сильно. И гораздо больше их вернется на родину. Поверь мне, это так. Ты облегчишь страдания и уменьшишь число смертей. Мне страшно подумать, что будет с моим народом, если молодежь пойдет на эту войну без твоего руководства.

Что я мог ответить на это?

Сначала я упирался.

– Я надеялся найти Службу и попросить их помочь мне вернуться домой.

Он нахмурился и подергал себя за ус.

– Остерегайся Службы, Д’вард! Они предадут тебя – так предсказано.

Похоже, все, кроме меня, читали этот чертов «Филобийский Завет»! В конце концов я согласился возглавить воинство. Не так уж просто противиться богу, и потом кто, как не он, сохранил мое присутствие в Нагленде в тайне от Зэца. Возможно, он, делая это, сильно рисковал. И хотя он прямо не говорил мне об этом, я знал, что нахожусь в долгу перед ним.

– Ты почтил своим присутствием мой убогий шатер, – сказал он. – Я был бы рад поселить тебя здесь и проводить время в беседе. Мне стоило пригласить тебя раньше, но это небезопасно для нас обоих. Зэц относится ко мне с подозрением, а он гораздо сильнее нас всех.

Это было прощание. Мы встали. Он предложил подарить мне фотографию. Мне очень хотелось взять ее, но у меня не было карманов. Я с сожалением отказался, пообещав, что загляну к нему как-нибудь после войны. Он проводил меня до двери. Жрецы были заняты своим делом и не заметили, как я вернулся.

Это была моя третья встреча с богом. Он был настоящим отцом своему народу и произвел на меня самое яркое впечатление. И потом, он был одним из гуннов Аттилы! По наивности своей я считал, что это просто замечательно.

Собственно, почти все, что он рассказал мне, оказалось правдой. Позже я нашел подтверждение того, что в августе девяносто девятого отец переходил ненадолго в Соседство и посещал Нагленд. Снимок вполне мог быть именно тем, за что выдавал его Кробидиркин, хотя он запросто мог извлечь образы из моей памяти, равно как и из отцовской.

На самом-то деле пастырь занимался совсем другим – он участвовал в Большой Игре. Завербовав Освободителя на войну, он сделал очень хитрый ход – по крайней мере с его точки зрения.

 

14

Смедли вздрогнул и проснулся. На этот раз он действительно уснул. Машина снова чихала и дергалась. Выглянув в окошко, он увидел дома и темные витрины магазинов. Затемненные фонари отбрасывали маленькие лужицы света; время от времени мелькали другие машины или окна с неплотно задвинутыми шторами.

– Где мы?

– Гринвич, – ответила Алиса.

Лондон! Значит, они уже в безопасности!

Мотор захлебнулся, машина сбавила ход, потом снова поехала быстрее.

– Кто-нибудь имеет представление, как работает это адское внутреннее сгорание? – спросил Джинджер.

– Нет, – разом откликнулись Алиса и Экзетер.

– Немного, – сказал Смедли. – У нас есть с собой какие-нибудь инструменты?

– Нет, – ответил Джинджер.

– Может, просто бензин кончается?

– Нет.

Ну что ж, нет так нет. Все равно ничего не поделаешь.

Лондон никогда не спит, но в этот ранний утренний час пригороды были по меньшей мере сонными. Полисмены-регулировщики не стояли на перекрестках, но на всякий случай Джинджер старался ехать по правилам. Он вел машину очень медленно. Старина, должно быть, совсем вымотался.

Нога Смедли ныла. Отсутствующая рука – тоже. Возможно, со временем он выяснит, что это к дождю или к грозе, или еще к чему-нибудь.

Экзетер отказался рассказывать дальше, сославшись на то, что совсем охрип. Сам он хотел побольше узнать про войну, о том, что делает этот тип Лоуренс у себя в Палестине, о цеппелинах и горчичном газе, о том, что за союзники из итальянцев и японцев. Алиса принялась было рассказывать, но вскоре замолчала. Смедли не принимал участия в разговоре и задремал.

– Говорите же кто-нибудь! – окликнул их Джинджер. – А то я засну.

Смедли встряхнулся.

– Так чем ты занимался эти три последних года? Дрался на копьях?

Экзетер вздохнул:

– Ну, не совсем. Хотя немного пришлось. Я знал, что лет двадцать назад за пределами долины шла война. Поэтому, выйдя из храма Кробидиркина, я отправился переговорить со старшими в их клуб. Мы звали их белыми, так как Вайсет… Ладно, это не важно. В тот же вечер я привел двоих из них к нам в казарму и упросил рассказать про ту войну. Я сказал, что в храме мне было видение. Все решили, что это послание от Бога, – что вполне соответствовало истине.

Они рассказали нам, как джоалийцы заставляли их ходить строем, и я предложил всем потренироваться. Ребята Поворчали, конечно, но ведь я – пришелец и всегда мог настоять на своем. Через два или три дня в Соналби прибыл королевский посланник. Он обратился к старшим воинам, и в конце концов они вызвали нас. Мы промаршировали перед ними фалангой, и они чуть не упали, увидев это.

Алиса хихикнула, хотя и несколько натянуто.

– Так, значит, тебя выбрали генералом?

– Разумеется. Мой отряд проголосовал за меня единогласно, и мы обошли старших по голосам. Половина из них уже переженилась, так что они не считались – женатые мужчины остаются дома в качестве резерва на случай обороны. Еще мы отобрали несколько юнцов поздоровее из кадетского класса. Еще через день или два мы выступили в Наг – около ста человек.

Машина несколько раз чихнула. Мотор заглох, потом неожиданно снова зарычал. Все перевели дух.

– Рассказывай дальше! – потребовала Алиса.

– Боже! Все это не так интересно, как кажется! Наг – довольно большой город, по меркам Вейлов, конечно. Ну, не как Джоал или Тарг, но не меньше Сусса. Мы бы назвали это средним рыночным городком. Там я впервые познакомился с наследником трона, принцем Златорыбом.

– Сочиняешь!

– Вовсе нет. Ей-богу! Ну, на самом деле его имя произносилось скорее как «Злабориб», но я про себя всегда называл его Златорыбом. Он был старшим сыном королевы, и его полное имя – Злабориб Воевода. Ему было, кажется, около тридцати, и он один из самых высоких мужчин в Нагленде. Он был богат, имел трех наложниц сумасшедшей красоты, и ему предстояло унаследовать трон. Чего еще желать мужчине?

– Играть на губной гармошке? – раздраженно буркнул Смедли.

– Я же говорил, что вам не захочется слушать.

– Еще как хочется! – возразила Алиса. – Так что с этим Златорыбом?

– Он был совершенно несчастен! Во-первых, он отличался ростом, но при этом был пузат, как груша. И еще…

Машина чихнула и замедлила ход. Мотор заглох.

Джинджер повернул к тротуару, и она, шипя и щелкая, остановилась как раз под фонарем.

– Черт побери! – произнесла Алиса.

Джинджер устало опустил голову на руль. Он сидел так с минуту, потом обернулся:

– Есть какие-нибудь предложения?

– Может, она просто перегрелась? – предположил Смедли. – Дадим ей остыть минут пять, а потом снова попробуем завести. – Будь у них инструменты, он мог бы что-нибудь сделать или хотя бы показать Экзетеру, как что-нибудь сделать… Но инструментов у них не было.

Мимо прогромыхал грузовик.

– Здесь нельзя останавливаться, – сказала Алиса; голос ее чуть дрожал.

– И я не думаю, чтобы автобусы уже ходили. Как объяснить кровь на твоей шинели, Эдвард? Или на твоих штанах, Джулиан?

– Или почему я в пижаме, – добавил Эдвард. – Ладно, эта колымага потрудилась очень неплохо.

– Но не до конца! – Теперь она уже не скрывала панических ноток в голосе.

– А как насчет такси?

– В это время суток? На такой окраине? И что делать с кровью?

– Я же только предложил!

– Может, позвонить в Королевский автомобильный клуб? – высказал предложение Смедли.

– Не говорите вздор! У нас нет документов!

Некоторое время они сидели в мрачном молчании.

Смедли физически ощущал горечь поражения. Так близко и так далеко от цели! Скоро взойдет солнце, и хорошенький видок у них будет. Конечно, в Лондоне можно многое, но разгуливать в окровавленной одежде? Если бы не его глупость, у остальных были бы неплохие шансы, даже сейчас. Это все он виноват.

Грузовики с грохотом проезжали в обоих направлениях. Пешеходов пока не было, но столица просыпается рано. Ковент-Гарден наверняка уже кишит народом, и Биллингсгейт тоже.

Смедли застыл. Должно быть, это ему мерещится. Этот звук… это не только шум машин. Нет, точно! Или в придачу к прочим умственным вывихам у него еще и слуховые галлюцинации?

– Что за шум? – спросил Экзетер.

– Ах, нет! – выдохнула Алиса. – Смотрите!

Полисмен как раз миновал светлое пятно под соседним фонарем. Он направлялся в их сторону спокойной, неторопливой походкой бобби при исполнении.

– У меня с собой нет прав! – застонал Джинджер.

– У меня вообще ничего нет, – буркнул Экзетер. – Он может арестовать меня как дезертира?

– Джулиан! – торопливо заговорила Алиса. – Вы в отпуске по ранению, и мы везем вас к нам домой в…

– Я не получил еще выписки из госпиталя, и почему в четыре утра, а у Экзетера вообще нет бумаг, и кровь…

Этому не было никаких убедительных объяснений! Никто ему не ответил. Они беспомощно смотрели, как судьба неумолимо приближается к ним по мостовой. В высоком шлеме полицейский казался восьми футов роста. Чтобы заглянуть к ним в окошко, ему пришлось бы нагнуться.

Что он и сделал.

– Доброе утро, офицер! – произнес Джинджер в своей безукоризненной кембриджской манере.

Пауза.

– Доброе утро, сэр.

– Этот чертов старый мотор перегрелся, видите ли. Мы просто ждем, пока он остынет, а потом поедем дальше.

Пауза.

– Цель вашей поездки в столь ранний час, сэр? – Коп покосился на троих пассажиров в салоне. Он не посветил на них своим фонариком – пока.

– Э-э… – Джинджер на секунду задумался.

 

15

– Э-э… – повторил Джинджер.

Смедли чувствовал, как дрожит Алиса. А может, это дрожал он сам.

«Черт, неужели никто ничего не придумает?»

– Ну, сэр? – произнес глас закона. В руке у бобби появилась записная книжка.

– Ну, дело в том… – сказал Джинджер и замолчал.

– Увольнение по ранению! – громко объявил Смедли и подался вперед, чтобы помахать своими бумагами перед носом у полисмена.

Закон заподозрил неладное.

– Минуточку, сэр. Сначала не покажете ли вы, сэр, свои водительские права?

Джинджер тянул время.

– Ну, по правде говоря, офицер…

Ночь позади машины расцвела огнем. Примерно в двухстах ярдах от них осел на колени и обвалился на улицу дом. Машина ощутимо подпрыгнула. По крыше и окнам забарабанили камешки. Полисмен исчез. Не успел стихнуть грохот, как послышался новый… и новый… и новый… со всех сторон. Осколки стекла летели смертоносным дождем.

– Выходите! – крикнул Эдвард, пытаясь отворить дверцу.

– Ложись! – рявкнул Смедли. Все подскочили – такой властности в его голосе они еще не слыхали. – Здесь не опаснее, чем везде. Там летит стекло.

Он толкнул Алису на пол. Экзетер накрыл ее собой. Падая на них сверху, Смедли успел увидеть полисмена – тот уже поднялся на ноги и спешил к ближайшим горящим развалинам. Бум! Бум! Машину шатало. Бубум! По крыше барабанила галька. В промежутках между разрывами бомб ухали орудия. Бум! Машина снова подпрыгнула; со звоном осыпались стекла. Совсем рядом кричали люди – должно быть, выскочили из домов, идиоты!

– Боже! – послышался откуда-то снизу голос Алисы.

– Это ерунда! – презрительно отозвался Смедли. – Так, метание дротиков. Чтобы поразить нас, нужно прямое попадание. – Или попадание в ближний к ним дом, конечно. Он был спокоен. Странно, но так. После артподготовок на Западном фронте это казалось очень трогательным фейерверком. Последние бомбы разорвались уже значительно дальше. Теперь слышались в основном крики и рев огня.

Бубубум! Снова ближе.

– Ерунда, говоришь? – Голос Экзетера звучал натянуто. Ну да, это тебе не метание копий и лязг щита.

– Детские игрушки. Вы в порядке, Джинджер?

– Только умер от страха, больше ничего, – ответил далекий голос.

– Красивая картинка.

Тук-тук-тук-тук. Сердце.

– Не кончилось еще? – спросила Алиса. – Кто-то уперся коленкой мне прямо в почки.

– Подождите немного. Вторая волна самолетов заходит на пожары.

Бум! Машина взмыла на фут в воздух и с возмущенным скрежетом рухнула на землю. Что-то тяжелое ударило по крыше, но на этот раз щелканье гравия прекратилось быстрее.

– Нет, еще не все.

Минута тянулась за минутой. Далекий звон пожарного колокола. Крики и ругань, иногда совсем рядом. Еще взрывы, где-то очень далеко. Бесполезные хлопки выстрелов.

– Думаю, уже можно рискнуть, – сказал Смедли. – Осторожнее, тут все в стекле. – Он сел. У машины не осталось ни одного целого стекла. Огненный рассвет освещал улицу и толпы перепуганных людей; многие из них выбежали из домов как были, в ночном белье. – Экзетер, старина, мне кажется, теперь твоя одежда вполне сообразна ситуации.

Они осторожно вылезли из помятой машины. Джинджер потерял шляпу и пенсне и теперь подслеповато щурился, бормоча что-то. Тем не менее все четверо остались целы и невредимы. Чего не скажешь о жителях Гринвича, а может, это был уже Дептфорд. На мостовой лежали тела, плакали дети, люди в одном белье дрожали от холода. Полисмены пытались отодвинуть толпу, чтобы дать проехать пожарным машинам и каретам «скорой помощи». Никто больше не обращал внимания на беглецов.

– Можно сказать, как раз вовремя, – заметил Смедли. – Далеко нам еще отсюда? – Он посмотрел на остальных – те не отрывали взгляда от горящих зданий. – Алиса! Далеко нам еще отсюда?

– Что? Ох, несколько миль.

– Тогда пошли! Или вы хотите со всеми здесь попрощаться?

Алиса уставилась на него.

– Как вы можете шутить? – крикнула она. – Там люди гибнут, тела…

– Если не шутить, закричишь. Пошли!

– Но вы не можете идти в таком состоянии!

– Значит, вы меня понесете. Пошли! Никто не будет теперь спрашивать, почему мы так одеты! Или откуда кровь. – Смедли взял Джинджера за руку и заставил сделать шаг, потом другой. Он надеялся, что Экзетер с Алисой идут следом, но не оглядывался. Он испытывал такое же дикое исступление, как и тогда, когда потерял руку, – спасен! Не важно, какой ценой. Теперь при необходимости они могли объяснить свой невероятный вид. До Ламбета оставалось вряд ли больше пяти миль, и он не сомневался, что одолеет их. Он прошел почти столько же со жгутом на истекающем кровью обрубке. Вот только Алисе придется нелегко в ее модных туфлях.

Это было очень странное путешествие по темному большому городу. Наверное, половина его жителей высыпала на улицы посмотреть на пожары и лучи прожекторов, шарящие по облакам. Они проклинали бошей и сочувствовали оборванным беглецам, а их чудовищное произношение просто резало уши.

Примерно через полчаса, когда они вышли за пределы разрушенного района, они стали привлекать к себе больше внимания. Люди начали задавать вопросы. В любой момент мог появиться новый полисмен. Затем рядом с ними остановился грузовик, и водитель, высунувшись из кабины, спросил на сочном кокни, не нужна ли им помощь.

Алиса ехала в кабине с водителем, проклиная немецкие бомбы и рассказывая про поездку в гости к мифической тетушке. Мужчины тряслись в кузове, и через несколько минут они благополучно прибыли к ее дому.

 

16

Алисе еще ни разу не доводилось принимать в своей гостиной одновременно трех человек. Там было слишком много мебели, рассчитанной на помещение значительно больше этого. Трое мужчин, стоявших и щурившихся на яркий свет, казалось, заполнили собой все свободное пространство. Лишь теперь она смогла как следует рассмотреть Эдварда. Он совершенно не изменился – все тот же долговязый розовощекий мальчишка, каким был три года назад. За одним исключением: теперь лицо его стало жестоким, что ли.

– Садитесь, пожалуйста, – сказала она. – Я сейчас согрею чай.

Они все выглядели какими-то побитыми, с синяками под глазами. Эдвард и Джулиан были небриты, а борода старого мистера Джонса растрепалась. Его редкие волосы разметались по лысине, пальцы то и дело ощупывали переносицу в поисках потерянного пенсне. Она, наверное, и сама выглядит страшилой. Ей полагалось бы быть усталой, но она чувствовала себя невесомой, казалось, она, как маленький пузырек воздуха, покачивается в море иллюзии.

– Значит, старый ублюдок захапал все? – спросил Эдвард.

– Не говори ерунду… Ты знаешь, что он умер?

– Рад слышать. Зато теперь он до конца времен будет удивляться, почему это он в аду!

– Эдвард! Пойди прополощи рот!

Продолжая хмуриться, он снял шинель и бросил ее на диван, кровавыми пятнами вверх. Потом сделал знак Джулиану, чтобы тот садился туда, а сам рухнул в кресло, совершенно не заботясь о том, что его пижама тоже заляпана кровью. Мистер Джонс сдувшимся воздушным шаром утонул в другом кресле. Алиса сняла с конфорки пустой чайник и, перешагивая через ноги, пошла в ванную набрать воды.

– Это ты про своего покойного дядюшку Роланда, насколько я понимаю? – услышала она голос Джулиана.

Эдвард буркнул что-то, чего она не разобрала; возможно, и к лучшему. Она вернулась, поставила чайник на газ и, снова перешагнув через три пары ног, прошла в спальню. Фотография Д’Арси была уже надежно спрятана в комоде. У нее оставалась лишь одна вещь, напоминавшая о нем, – темно-зеленый бархатный халат, который он держал еще в ее квартире в Челси. Сколько дорогих ее сердцу воспоминаний связано с этим халатом – как она сидит у него на коленях, как он снимает его, или она снимает его с него, или сама залезает к нему внутрь, ощущая прикосновение мягкой ткани к спине, когда он закутывает их обоих… «Каждый день, за который я не узнала ничего о нем, приближает на день к концу войны».

Д’Арси не возражал бы против того, чтобы одолжить свой халат кузену Эдварду. Юный кузен Эдвард что-то слишком нежно вел себя в машине. Пора бы ему вырасти из своих юношеских иллюзий.

Она вернулась в гостиную и набросила на него халат.

– Вот. Так ты будешь выглядеть немного пристойнее.

Потом повернулась к буфету и, не оборачиваясь, принялась доставать чашки и блюдца. Должно быть, Эдвард встал, надел халат и снова сел, так как она услышала скрип кресла. Не может быть, чтобы трое взрослых мужчин не узнали мужскую одежду. Молчание становилось зловещим. Слишком зловещим.

Она чуть повернула голову – достаточно, чтобы видеть Джулиана. Глаза его стали совиными – ни дать ни взять сова, изо всех сил старающаяся не ухать.

– Надо взглянуть на вашу ногу, – сказала она. – Возможно, придется показаться врачу.

– Никаких врачей, – упрямо нахмурился он. – Так, царапина. И потом, шрам на ноге внешности не испортит.

Шрам! Она повернулась, чтобы посмотреть на Эдварда. Его глаза никогда еще не были такого синего цвета, но она не увидела в них того, чего ожидала, – упрека ей, упрека себе, обиды, злости, всего этого, вместе взятого. Нет, в них была только удивленная ирония, и вдруг оказалось, что это она краснеет под его взглядом. Он видел все ее маленькие хитрости. Каким бы он ни выглядел внешне, внутри этот Эдвард был старше и опытнее.

Стараясь не замечать собственного смущения, она дотронулась до его лба. Он отдернул голову.

– У тебя же были швы! – удивилась она.

Он только язвительно улыбнулся:

– Теперь-то ты мне веришь?

– Я тебе и раньше верила. – Однако от этого материального доказательства ей стало как-то не по себе. На лбу не осталось ни одного шрама, что само по себе невозможно.

– У наших костоправов теперь новые технологии, – сообщил Джулиан. – Они их пробуют на… – Он зевнул. – Прошу прощения! На раненых. Говорят, они теперь могут собрать человека из кусочков так, что шрамов и не видно будет.

– Три года назад еще не умели. Стаскивай-ка эти лохмотья, старина, – сказал Эдвард, не сводя с Алисы своего ироничного взгляда. «Мы тут все свои мужики». – Я хочу сам посмотреть на твою ногу.

Джулиан снова зевнул.

– Сейчас. Алиса, мы здесь в безопасности? Как насчет соседей?

Она повернулась посмотреть чайник.

– Пожилая леди через площадку любопытна, как не знаю кто, но глуха как пробка. Две пары в конце коридора целыми днями на работе. Конечно, вас могут заметить по дороге в сортир.

– Если мы будем ходить туда строем и с песней? – Он слабо улыбнулся. – Или вы найдете для этой цели ведро?

– Неплохая мысль, – сказала она. Лицо Джулиана приобрело чуть лисье выражение – слабый отголосок мальчишеского озорства.

Она присела на угол дивана, и все ее кости, казалось, заскрипели от усталости. Весь пар вышел. Она почувствовала себя совсем старой. Черт, ну когда же этот проклятый чайник наконец вскипит? Ей не хотелось чая, ей хотелось только спать.

– Вы вдвоем можете устроиться на кровати. Если мы…

– Вздор! – заявил Джулиан. – Я могу спать в грязи два фута глубиной и даже если вокруг рвутся снаряды. И насколько я понял, нагианские воины спят на земле?

– Сыршенноверно. – Эдвард тоже зевал. – Вот почему среди них так много лунатиков.

Ну-ну! Дети, да и только!

– Спасибо, что предупредил. Постараюсь не забыть запереть дверь.

У Джонса тоже слипались глаза.

– А я очень даже неплохо выспался на диване вчера, или когда это там было. Такое ощущение, словно неделю назад.

– Сейчас надо бы решить, что делать дальше, – устало сказал Эдвард. – Вздремнуть пару часов до открытия магазинов – это не помешает, но дольше оставаться нам здесь нельзя.

– Но почему? – удивилась Алиса. Насколько она помнила, следов они за собой не оставили. – Никто не свяжет нас с машиной. – Ключи от машины и гаража она выбросила в сточную решетку в Бермондсли.

– Нет. Дело в Стрингере. Если он говорил правду, нам, конечно, ничего не грозит. То есть если он и в самом деле защищает честь школы. Но если он хочет поймать меня и обратится к властям… Ему известно, кто я.

На этот раз Джонс подавил зевок.

– Я нашел вас за полдня, мисс Прескотт. Полиция сработает быстрее.

Эдвард кивнул и потер глаза.

– И если Стрингер на стороне Погубителей, я подвергаю вас смертельной опасности.

Закипающий чайник запел на плите.

– Кого-кого? – удивилась Алиса.

– Погубителей. – Он обвел всех усталым взглядом, словно ожидая увидеть на их лицах недоверие. – Это союзники Палаты в нашем мире. Они устроили резню в Ньягате. Они опаснее правосудия, хотя часто используют его в своих целях. Они обладают силами, которые вы даже представить себе не можете. Они убили Волынку.

Алиса встретилась взглядом с Джинджером, и выражение его глаз напугало ее. Он верил. Тимоти Боджли, вспомнила она, был пришпилен к разделочному столу ножом. В запертой комнате.

– Во-первых, откуда им знать, что ты лежал в Стаффлз? – спросила она. – И если уж они такие хитрые, почему они не убили тебя сразу, на месте? Почему они позволили тебе добраться до Англии живым?

Он пожал плечами.

– Ну? – настаивала она. – Не можешь же ты предрекать всяческие катаклизмы, не объясняя, в чем дело?

– Человек, обманом отправивший меня во Фландрию, ожидал, что я погибну, – ответил Эдвард. – Но ему известно, что меня чертовски трудно убить – благодаря пророчеству. Поэтому с его точки зрения было бы разумнее пометить меня – вроде как окольцевать голубя. Этим Палата передаст извещение Погубителям:

«Уважаемые господа Погубители.

Обозначенный субъект вернулся в ваши владения. В случае, если он еще жив, будьте добры, обеспечьте его кончину; выбор средств на ваше усмотрение. Будем премного признательны.

С уважением и проч., всегда к вашим услугам и т.д.»

Машина сломалась как раз в том месте, куда должны были упасть бомбы! Правда, я не хочу больше подвергать вас опасности, но боюсь, что Погубители надумают убрать вас как нежелательных свидетелей или просто так, за компанию. В этом случае мое везение могло бы защитить и вас.

– Боже правый! – сказал Джинджер.

– Однако они не всесильны! – сонно произнес Джулиан. – Бомбы легли мимо. Ты собираешься обратно в Соседство, да? Передать им известие, ты сказал?

– Нет.

Алиса встала и перешагнула через ноги Эдварда, чтобы дотянуться до чайника. Она налила в кастрюлю воды, чтобы согреть. Она удивлялась тому, что Смедли так не терпится попасть в этот другой мир. Бегать, размахивая копьем, не в его стиле, особенно учитывая, что бросать ему придется левой рукой, а щит нести на культе. Неужели он серьезно верит в то, что волшебство вернет ему руку?

– Но почему? – спросил Джулиан, немного помолчав. – Почему ты не возвращаешься?

– Боже! – взорвался Эдвард. – Уж ты-то мог бы понять! Потому, что я вернулся, чтобы драться на войне, на которой мне полагается драться, вот почему! Какие документы требуются, чтобы записаться добровольцем?

– Если вы можете дышать, вас возьмут, – буркнул Джонс.

Нет, это будет не так уж и просто, подумала Алиса. И сколько он так продержится? Ее неуничтожимый кузен имел теперь за собой занятную историю. Слишком много людей знают его в лицо. Мысль еще об одном дорогом человеке на фронте приводила ее в ужас, однако, осознав это, она сразу же почувствовала угрызения совести: как непатриотично! Запишется под вымышленным именем, так что она не сможет сказаться его родственницей – как не могла сделать этого с Д’Арси. Теперь ей придется искать в списках жертв уже две фамилии.

– А что с пророчеством? – спросила она. – Ты убьешь этого Зэца или как его там?

– Нет. И не собираюсь.

Она заварила чай и накрыла чайник подушкой.

– Вот и все? Ты уходишь отсюда утром и записываешься? – Все их ночные старания казались теперь на редкость бессмысленными, если все, чего они добились, – это доставили еще одно живое тело на бойню.

– Сначала я должен сделать еще одну вещь. – Эдвард зевнул. – Надо передать в Штаб-Квартиру насчет предателя в Олимпе. Надеюсь, они мне скажут, охотятся ли еще за мной Погубители.

– А я думал, только люди могут переходить из мира в мир? – удивился Джулиан. – А письма как? Как ты свяжешься со Службой?

– Есть три способа. Да, один из них требует моего возвращения туда, но если мне и придется переходить, то ненадолго. Впрочем, во всех трех случаях мне нужно уехать на запад. Вы возвращаетесь в Фэллоу, Джинджер?

Джонс снова ощупал переносицу и сердито отдернул руку.

– Я вот что думаю – если мы не можем доверять Стрингеру, в школе тоже небезопасно.

Эдвард кивнул и снова зевнул.

– Смедли?

Все разом повернулись к Джулиану.

– Я с вами, – тихо сказал он.

– Все будут чай? – спросила Алиса, и тут выяснилось, что никто не хочет чаю. Возможно, всем, как и ей самой, хотелось закрыть глаза и провалиться в сон. – Ну ладно, если вы уверены, что вам здесь будет удобно…

Сегодня четверг. Наверное, ее уволят, если она прогуляет два дня подряд, но она знала, что уже не может просто так выйти из всего этого дела.

 

Часть четвертая

Ферзевый гамбит

 

17

Ее разбудил дневной свет, пробивающийся сквозь шторы. Она посмотрела на часы. Десять часов! Теперь она услышала и уличный шум – город жил обычной жизнью. Она выпрыгнула из кровати, застегнула халат, наскоро привела в порядок волосы и вышла в гостиную.

Человек в темно-зеленом халате читал вчерашний номер «Таймс». Сердце ее подпрыгнуло, но, разумеется, это был только Эдвард. Когда она вошла, он встал. Он улыбнулся – голубые глаза, ослепительно белые зубы.

И никого рядом – вот черт! Она еще недостаточно проснулась для душераздирающих сердечных сцен.

– Не могут же они оба быть в ванной. Хоть на чашку воды в чайнике осталось?

– Да. Мы вскипятили. Джинджер отправился за покупками.

Она повернулась к плите, спиной к нему. Она достала чашку с блюдцем, готовясь к неизбежным вопросам. Она услышала скрип половицы – Эдвард подошел к камину – и шорох бумаги.

– Расскажи мне о нем, – сказал Эдвард.

– Нет. – Может, позже, когда она окончательно проснется.

Или вообще не стоит.

Она налила себе чаю. На вид он был хорошо заварен.

– Он богат, – сказал Эдвард, – но деньгами распоряжается жена. Он курит сигары. Он адвокат и скорее всего сейчас в армии.

Чайник звякнул о плиту. Она обернулась. Сердце бешено колотилось у нее в груди.

Улыбка на лице Эдварда сменилась выражением тревоги.

– Эй! Я вовсе не хотел пугать тебя!

– Это что, тоже твое колдовство?

Он вспыхнул, как ребенок, пойманный на шалости.

– Конечно, нет! Какое колдовство – в этом мире!

– Тогда откуда ты все узнал?

Он пожал плечами, слабо улыбаясь:

– Сигарами пахнет от этого халата. Ты не носишь кольца, так что он скорее всего женат. Он покупает одежду в «Хэрродз» и ездит в машине размером с дом, значит, он богат. Но ты живешь в трущобах, так что он не может давать тебе деньги. Отсюда вывод, что он сам в армии, живет на казенный шиллинг.

– А адвокат?

Эдвард поколебался. Теперь пристыженный вид был уже у него. Он вынул из кармана бумажку.

– Конверт, адресованный сэру Д’Арси Деверсу, королевскому адвокату, в Грей-Инн.

Дрожащими руками она взяла чашку и села на диван.

– Элементарно, дорогой Ватсон!

– Чертовски дешевый трюк, – пробормотал он. – Извини. В армии по призыву или добровольцем?

– Добровольцем.

– О! – только и сказал Эдвард, и наступила тишина.

Она допила чай и отодвинула чашку с блюдцем.

– А ты еще обзывала меня идеалистом с горящими глазами! – вздохнул он.

Она не смотрела на него.

– Все вы идеалисты. Ему должны были вот-вот дать судейскую должность. Развод со скандалом поставил бы крест на его карьере. Его жена мстительна и со связями.

– «Любил бы я тебя, мой свет, когда б не чтил я честь»?

– Можно сказать и так.

– На самом деле это говорил Геррик.

– Это Ловлас. Нет, это довольно неприятное ощущение – занимать второе место после войны.

– О, Алиса! – грустно вздохнул он. – О, моя бедная Алиса!

– Не стоит жалости. Я была любимой, и у меня была хорошая работа, пока кайзер все не испортил. – Она заставила себя встретиться с ним взглядом. – Я должна была сказать тебе. Я почти уже решилась, но у тебя и без того было много неприятностей. Прости.

– Так давно?

– С октября тринадцатого.

– Ох. – Он вздрогнул и отвернулся к камину. – Должно быть, я выглядел дурак-дураком!

– Нет. Не дураком. Влюбленные молодые люди, конечно, ведут себя по-дурацки, но они не дураки. Я уже говорила тебе, я люблю тебя как брата.

– Как малолетнего брата! – сердито сказал он. – Мне было восемнадцать, а тебе – двадцать один. Мне все еще восемнадцать!

– Ну да, а я уже старая двадцатичетырехлетняя карга! – На вид ему было скорее шестнадцать, но говорить это, пожалуй, не стоило. – Я до сих пор люблю тебя как брата.

Он повернулся к ней и улыбнулся. Храбрая попытка, но глаза его предательски блестели.

– И внутри тебе уже не восемнадцать, Эдвард. В чем-то ты даже старше Джулиана, а уж он прошел адский огонь. Что же ты такое пережил, если стал таким?

– Ничего такого, что видел он. Просто опыт.

Жестокий опыт, подумала она.

– Ты еще не вырос из этого? – с горечью спросила она. – Ты что, действительно все годы думал только обо мне в этом своем волшебном мире?

Он прикусил губу.

– Я все еще надеюсь. Ты была еще одной причиной рваться домой.

– Нет уж, выкладывай! – полушутя настаивала она. – Ты знаешь все мои тайны. В машине ты выказал настойчивость, которой раньше за тобой не водилось. Ты где-то неплохо натренировался в ближнем бою.

Он нахмурился.

– Никаких любовных похождений! Хотя… они могли бы быть. – Она продолжала выжидающе молчать, и он вздохнул. – Она намекала, что имела кое-какие планы на этот счет.

Это звучало до неправдоподобия по-викториански, и она чуть не рассмеялась. Нет, он оставался неисправимым романтиком.

– Тогда возвращайся к ней и испробуй эти свои приемы, – предложила она.

Он не сводил глаз с холодного газового огня.

– Я никогда не вернусь, так что сейчас это невозможно. И это не было возможно тогда. Я дал тебе слово и держал его.

Она встала, чтобы пойти переодеться.

– Но я ведь отказала тебе. Ты не имел передо мной никаких обязательств.

– Она повернулась к нему спиной и вдруг оказалась в его объятиях.

– Думаю, я использовал тебя как предлог, – шепнул он ей на ухо. – Как я мог позволить себе влюбиться в мире, из которого пытался вырваться? Да, у меня были искушения, еще какие искушения. Меня удерживали только воспоминания о тебе.

Да, ее маленький братец вырос и возмужал; только теперь она смогла оценить произошедшую с ним перемену. Это легче понять, не видя его лица. Ее обнимал мужчина, волевой, целеустремленный мужчина. Какой уж тут мальчик.

– Пожалуйста, пусти меня.

– Я не собираюсь тебя насиловать. Я просто хочу знать, счастлива ли ты.

– Если война кончится и Д’Арси вернется с фронта живым, я буду очень счастлива. Его жена больна, она долго не протянет.

– Ты ему веришь?

Она не потерпела бы такого допроса от кого угодно, но он не был кем угодно.

– Совершенно.

– Потому что, если ты не уверена… Если ты вдруг передумаешь, милая Алиса, еще не все потеряно. Ты можешь отправиться в Соседство.

– Что?

– Я отправлюсь драться с кайзером. Ты отправишься в Соседство. Через шесть лет мы станем ровесниками.

– Эдвард! Дело совсем не в этом! А теперь пусти меня и не говори глупостей!

Он отпустил ее. Обернувшись, она увидела, что он в ярости. Странно, по его голосу это не чувствовалось.

– Ты считаешь, что лучше остаться и прозябать в этой дыре? Дядя Роланд спустил все без остатка на свои драгоценные Библии, да?

Она вздохнула. Этим утром она была явно не в форме.

– Не совсем. Кто-то, кому он доверял, растратил их.

– Кто-то из его бесценного миссионерского общества, конечно?

Она кивнула.

– Он не знал точно. Он плакал, когда рассказывал мне, Эдвард. Мне кажется, это его и убило.

– Так ему и надо! – хмуро буркнул он. – О, деньги меня не волнуют. Это все его проклятое «я-святее-вас – всех»! Ненавижу людей, твердо знающих, что лучше для всего остального мира.

Конечно, она могла бы возражать, но, как назло, ничего не приходило в голову.

– Кстати, там осталось немного. Твоя доля. Всего несколько сотен, и тех надо добиваться через суд или что-то в этом роде.

– Да ну! Сыр в мышеловке?

– В общем, не стоит того, чтобы рисковать шеей.

Она услышала, как открывается дверь, и вздохнула с облегчением. В комнату, хромая, вошел Смедли. Его волосы были влажными, но он не побрился, и на одежде осталась запекшаяся кровь. Его глаза вопросительно перебегали с одного на другого.

– Доброе утро, – сказал он.

– Доброе утро. Как нога?

– Затекла немного. Боюсь, я там устроил черт-те что из ваших чистых полотенец. У вас не найдется завтрака? Мы прошлись по кладовке, как стая саранчи.

– Рой, – поправил Эдвард. – Рой саранчи.

– Туча, – сказала Алиса. Они шутили, чтобы скрыть напряжение, и это раздражало ее. – Пойду-ка и я оденусь, пока не вернулся Джинджер.

Зазвенел звонок. Джулиан пошел открывать. Вошел Джинджер с пухлыми бумажными свертками в руках. Он близоруко заморгал в ее сторону.

– Доброе утро, мисс Прескотт.

– Доброе утро, мистер Джонс. Боже, да вы не теряли время зря! Извините меня – я такая ужасная хозяйка!

– Пустяки. Старые люди спят мало. – Он уронил свертки. – Этот пять фунтов девять, одиннадцать стоунов. Этот – пять фунтов одиннадцать и три четверти, десять стоунов семь фунтов. – Он полез в карманы. – Бритва, мыло для бритья, разные щетки – на сегодня вам хватит.

– Сэйвил-роу?

– Нет, с лотка. – Он грузно уселся. Тяжелая ночь все еще сказывалась на нем. – Я позвонил по телефону и нашел вам убежище.

– Джинджер Джонс, – вздохнул Эдвард, – вы величайший из людей! Я так признателен, что чуть не плачу.

– И мы тоже, – кивнул Смедли.

– Да ну вас! – смущенно закашлялся Джонс. Он даже покраснел от смущения.

– Так где она, эта тихая гавань? – спросил Эдвард.

– Дувр-Хаус в Грейфрайерз.

Глаза Эдварда расширились от изумления, и его худое лицо сразу стало похожим на череп.

– Грейндж?

– Миссис Боджли живет теперь в Дувр-Хаус. Вы, возможно, не знаете, что генерал умер.

– Нет, не знал. Очень жаль. Увы, леди изрядно не везло!

– Но она знает, что вы невиновны, и ей не терпится увидеться с вами. И с вашим другом. Я не называл вашего имени, Смедли, на всякий случай. До поезда чуть больше часа. Как вы считаете, успеем?

Джулиан и Эдвард схватились за свертки с одеждой.

– Погодите! – сказала Алиса. – Терпеть не могу спешки. Почему бы нам не поехать порознь? Разве так не безопаснее?

– По одному? – спросил Джонс, хмуро ощупывая переносицу.

– По двое. Вы с Джулианом. Мы с Эдвардом – на следующем поезде.

Все посмотрели на Эдварда.

Он кивнул.

– По крайней мере это не так рискованно, верно? Джинджер, если я напишу письмо, вы опустите его в почтовый ящик Фэллоу?

Учитель поднял брови и снова потянулся поправить отсутствующее пенсне.

– Какая разница, в какой почтовый ящик я опущу письмо?

– Думаю, что разница есть, – возразил Эдвард. – Возможно, играет роль даже почерк, даже то, кто опускает письмо – вы или я. Но сначала попробуйте вы.

Джулиан недоверчиво фыркнул.

– Могу я занять вашу спальню на пару минут, Алиса? Боюсь, я довольно медлителен.

– Давайте. – Алиса размышляла, как лучше избавиться от этих жутких окровавленных тряпок.

Он прохромал в спальню, зажав сверток под мышкой. Когда дверь за ним со щелчком закрылась, Джинджер повернулся к ней, торжествующе улыбаясь: с утра инвалид еще ни разу не плакал.

– Что смешного? – спросил Эдвард, заметив ее ответную улыбку.

– Ничего, – ответила она.

– Следующий поезд только в четыре с чем-то, – сообщил Джинджер.

Алиса расслабилась.

– Тогда вы с Джулианом поезжайте первыми. Мы с Эдвардом подъедем следом.

Так у них будет достаточно времени, чтобы разобраться в своих чувствах, и она сможет услышать еще о его приключениях в этом волшебном мире. Она подозревала, что он намеренно заострял внимание на дикости нагианцев, чтобы разочаровать Смедли. Должна же быть и светлая сторона этого Соседства – возможно, тот принц Златорыб, которого он упоминал.

 

18

Злабориб хлопнул дверью спальни, и ехидный смех Иммы стих. Возмущенно топая, отправился он навстречу испытанию. Впрочем, топать он перестал очень скоро, поскольку шагал босиком.

Его почетный эскорт ждал в прихожей. Он ожидал, что они будут одеты примерно так же, как он, но они все облачились в джоалийские доспехи из блестящей бронзы. Разноцветные символы их преданности Ольфаан и остальным богам были нанесены на доспехи, а не на лица. Старший отдал честь. Пуйш Прислужник поклонился и подал знак двум слугам. Один протянул Злаборибу копье, второй – круглый щит. На нем было столько золотых украшений, что принц чуть не уронил его. Менее полезных в бою предметов еще не изобретали.

Он смерил гвардейцев свирепым взглядом, ища на лицах под шлемами хоть слабый намек на улыбку, но они хранили подобающее случаю непроницаемое выражение. Не произнеся ни слова, он сердито повернулся и зашагал дальше, предоставив им следовать за собой в любом удобном им порядке.

В первый – и, как он страстно надеялся, в последний раз в жизни он облачился в традиционное одеяние нагианского воина. Собственно, одеяния-то было всего ничего – узкая кожаная набедренная повязка. Он чувствовал себя обнаженным. Его лицо было нелепо изукрашено разноцветными иероглифами. Его волосы и бороду коротко подстригли, ибо так полагалось воину, но он понимал, что это лишь подчеркивает, какая маленькая у него голова. Он чувствовал себя уродом. Он знал, что и выглядит уродом. Возможно, в этом и было что-то смешное, и когда-нибудь, на каком-нибудь изысканном званом обеде он посмеется с друзьями, вспоминая, как его заставили нарядиться варваром. Возможно. Но если его джоалийские друзья увидели бы его сейчас, они… они бы смеялись над ним так же, как смеялась эта шлюха в постели.

Его тело было неправильной формы. Его торс сужался не книзу, а кверху, хотя он все равно опасался, что в такой жуткой жаре этот идиотский наряд запросто соскользнет с его потного тела. Поскольку обе руки его заняты оружием, он никак не сможет помешать этому. На его груди нет волос – как нет и ритуальных шрамов. Если мать считает, что такой вид воодушевит воинов его отсталого королевства на боевые подвиги, она будет сильно разочарована.

Даже глупая Имма понимала это. В ушах его все еще звучали ее ехидные слова: «Что они подумают о тебе? Что твои драгоценные друзья подумают о тебе, когда встретят в таком виде? Какие стихи сочинят твои поэты, какие песни сложат твои певцы? И тот скульптор – он что, изваяет тебя вот таким?» – Она снова рассмеялась – жестоким, злобным смехом, хлещущим наотмашь, как хлыстом.

Злабориб вздрогнул. Благодарение богам, его лучшие друзья далеко отсюда, в Джоале, а те, кто остался у него в Наге, будут стоять далеко и не увидят подробностей. Все они были невоенными – талантливые художники, которых он привез с собой из Джоала, чтобы они помогали ему продвинуть культуру отсталого королевства. Гражданских будут держать в самом дальнем конце храма.

«Джоалийцы поймут, – убеждал он себя. – Они знают, что я должен следовать местным традициям, чтобы вести за собой войско. Они доверяют мне так, как никогда не доверяли Тариону. Это джоалийцы настояли, чтобы мать назначила меня военачальником».

Но Тариона поставили во главе кавалерии, и Злабориб не понимал, почему джоалийцы согласились на это. Они полагались на нагианскую кавалерию гораздо больше, чем на нагианскую пехоту, от которой им вообще будет мало толка. В Нагленде имелось много моа, но традиций использования их в военном деле не было совсем. Джоалийские уланы не уступали никому в Вейлах – за исключением таргианских, конечно, – но они не могли провести своих скакунов через Тордпасский перевал. Моа – животное, привыкающее к одному наезднику, и на то, чтобы приучить его к новому, требуется не один месяц. Формально его младший братец Тарион будет находиться под командой воеводы, но у него гораздо больше шансов прославиться в сражениях, чем у самого Злабориба.

Ему не хотелось думать о войне. Он не был воином. Он был человеком искусства. Меньше всего ему хотелось думать о предстоящей церемонии войскового смотра. Он скорее встретился бы с армией вооруженных таргианцев, чем показался бы перед собственными людьми в таком виде, однако у него не было выбора. Джоалия потребовала помощи союзника, и войсковой смотр должен проводиться согласно древним традициям.

То, что Джоалия хотела, она получала. Таков был закон в Нагии.

Дворец представлял собой неряшливую путаницу бесконечных каменных коридоров, неудачно спроектированных и небрежно построенных – безвкусная имитация джоалийской архитектуры. В окрестностях Нага не было добротного строительного камня – не то что разноцветный мрамор Джоала. Все строилось из одного и того же тусклого розоватого песчаника, такого мягкого, что он беспрестанно крошился, отчего полы были: постоянно грязными. В Нагленде вообще не привыкли строить из камня.

Кроме того, в Нагии не привыкли и к наследственной монархии. Джоалийцы внедрили институт монархии силой оружия, посадив на трон его деда. Надо признать, его мать удивила всех, укрепив власть, – она беспощадно подавляла перевороты в зародыше, используя для этого джоалийскую помощь и унаследованную от предков беспредельную жестокость. Правда, своим наследником она видела Тариона и не делала из этого секрета. Она утверждала, что Злабориб недостаточно жесток. Собственно, в этом она была права, но разве жестокость еще необходима? За три поколения, считал он, нагианцы свыклись с ситуацией. Они будут терпеть короля, чтобы не сердить понапрасну джоалийцев, будут терпеть, пока тот добр к Своему народу.

Мать с этим не соглашалась.

Злабориб успел сбить левую ногу, пока шел в Сад Благословений – неудачную копию Сада Благословений в Джоале. Все, кому доводилось видеть оригинал, находили копию жалкой. Привозные джоалийские растения не прививались на местной почве, а нагианские были куда более убогими. Деревья-корзины почти не отбрасывали тени, солнцецветы и звездолисты терялись в буйной кожистой листве. Теперь, в конце лета, фонтаны иссякли, а декоративные бассейны казались грязными и мертвыми, словно в них кверху брюхом плавала рыба. Статуи, высеченные из того же розоватого песчаника, что и дворец, давно уже превратились в безликих мумий.

Почетный эскорт остался у входа. Дальше Злабориб шел один, следуя изгибам дорожки меж кустов. Впереди он услышал голоса, множество голосов, и почувствовал некоторое беспокойство. Он ожидал там только мать и Каммамена, джоалийского командующего. Возможно, еще Тариона. Судя же по голосам, его ждало большое собрание.

Обогнув последнюю группу бамбуков, рубиновых кустов и оранжево-розовых ягод, он вышел к трону. Королева собрала весь двор. Она возвышалась на троне над толпой. Кажется, она была здесь единственной женщиной. Подходя к трону, он тщетно пытался углядеть в толпе кого-нибудь, одетого так же по-дурацки, как он. Одни облачились в бронзовые доспехи, придававшие им мужественный и воинственный вид, другие – в широкие штаны и камзолы по последней джоалийской моде. Он узнавал министров, посыльных, секретарей. Присутствие этих он еще мог понять, но были и другие, которых уж он никак не ожидал здесь увидеть. Похоже, мать пригласила сюда всех офицеров прибывшей джоалийской армии, всех придворных и большинство местной знати – и личных друзей Злабориба тоже! Здесь были десятки лиц, которых он никогда раньше не видел во дворце: Тоалмин Скульптор, Грамвил Поэт, Гилботин Историк и несчетное множество других. Здесь были все те, кого он надеялся увидеть лишь в дальнем углу храма. Почему их пригласили на прием?

И почему его вообще устроили, этот прием? Его об этом не предупреждали. Интересно, подумал он, знала ли об этом Имма?

Он подошел к толпе, окружавшей храм.

– Простите, – сказал он. Стоящий перед ним человек обернулся и поперхнулся от изумления. Потом все расступились, освободив ему дорогу, но брови их взмывали вверх, как флаги.

«Я проткну копьем любого, кто улыбнется», – подумал он, но тут же понял, что ему придется устроить массовую бойню. Лица отворачивались от него, а он не осмеливался оглянуться, чтобы посмотреть, что творится за его спиной. Со всех сторон слышалось деликатное покашливание.

– Простите! – повторил он. И еще раз…

Единственным достоинством этой дурацкой краски было то, что она скрывала румянец. Впрочем, он чувствовал, как пылают его уши.

Он был высок, так что заметил Каммамена Полководца еще до того, как протолкался к трону. Джоалийский вождь стоял у подножия ступеней, обмениваясь шутками с королевой. Несмотря на седую бороду, он оставался одним из лучших джоалийских воинов всех последних поколений. Каммамену хватало воображения и необходимой решительности, чтобы доверить ему командование объединенными армиями. Таргианцы найдут в нем серьезного противника. Помимо этого, он был хитрым политиком – в Джоалии хитрость просто необходима политику для выживания. Злабориб довольно часто встречался с ним и раньше, но их отношения до сих пор оставались скорее церемониальными.

Надо ли говорить, что Злабориб намеревался оставить все военные вопросы на усмотрение Каммамену. В бою он надеялся держаться как можно ближе к нему. Наследник престола не может рисковать наравне с остальными. Еще рядом с царицей стоял, зловеще улыбаясь, Тарной Кавалерист.

Собственно, Тарной приходился ему не родным братом, а только сводным, но даже так трудно было найти двух менее похожих людей. Тарион – типичный нагианец, гибкий, как хлыст, неутомимый, смуглый, с пышной черной шевелюрой, а также вспыльчивый и опасный. Никто не мог обогнать Тариона; казалось, он сливался со своим моа, полностью подчиняя, его своей воле. Если кого-то и стоило выставить облаченным в набедренную повязку и с размалеванным лицом, так именно Тариона, командующего кавалерией. Так нет. Вот он стоит, неотразимо прекрасный в блестящем бронзовом шлеме и джоалийском верховом костюме синего цвета, и излучает угрозу, как обнаженный меч. Он был хорош и знал это.

Злабориб наконец подошел к подножию трона, остановился и склонил голову в подобии поклона. Он не посмел спросить у матери, почему ради такого торжественного случая она тоже не оделась в традиционные одежды. Если ее подданные и ожидали увидеть обнаженный августейший бюст, то их ждало разочарование. Ее синяя сорочка была самой что ни на есть джоалийской. Мать была маленькая и хрупкая, редкие седые волосы прятались под тяжелой короной. Ее лицо покрывал еще более толстый слой краски, чем у него, правда, только телесного и красного цветов, дабы скрыть болезненные морщины и желтизну кожи.

Эмшенн умирала. Это понимали все, даже она сама, но никто не осмеливался произнести это вслух. Ей оставалось в лучшем случае несколько месяцев, но болезнь, глодавшая ее тело, никак не отразилась на ее воле. Она оставалась королевой, она продолжала править Нагией так же безжалостно, как правила ею уже тридцать лет.

Как только могла такая миниатюрная женщина произвести его на свет? Он был раза в полтора выше ее. Правда, в эту минуту она смотрела на него с трона сверху вниз, и взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

– Ты опоздал! – прошипела она. – Ты что, уже забыл, как военным положено отдавать честь?

Злабориб раздраженно стукнул копьем по щиту, чуть не выронив его при этом. Двое зрителей, стоявших поблизости, поспешно отодвинулась – от греха подальше.

Королева Нагии окинула своего старшего сына взглядом, полным неприкрытого презрения.

– А своему непосредственному воинскому начальнику ты салютовать не собираешься?

Теперь Злабориб почувствовал себя несколько увереннее, если только в этом болоте интриг вообще можно было чувствовать себя уверенно. Он удостоил Каммамена поклона, потом снова повернулся к королеве:

– Вы наш главнокомандующий, матушка. Я только ваш полномочный представитель. Полководец лишь командует войском наших союзников. Разумеется, я целиком полагаюсь на его опыт и авторитет, но по договору мы равны. Мы вместе выступаем против общего врага.

Пожилой воин удивленно поднял седую бровь.

Со внезапным предчувствием беды Злабориб огляделся по сторонам. Большинство присутствующих тщетно пытались скрыть усмешку. Только не Тарион. Его ухмылки не скрывал даже шлем. Он знал что-то, чего не знал Злабориб. Может, Имма тоже знала это? Может, знали все, кроме него одного?

– Ах, да… – Королева оглянулась на ближних к ней придворных. – У кого текст речи моего сына?

Злабориб почувствовал, что его охватывает злость, – это ощущение ему было незнакомо, и оно ему не понравилось. Когда он выходил из себя, голос его обыкновенно срывался; ему хотелось топнуть ногой.

– Я знаю свою речь, мама!

– Мы решили сделать небольшое дополнение к церемонии.

– Но она же должна быть традиционной!

Эмшенн тяжело вздохнула, но нехороший огонек в ее глазах выдавал – она забавляется.

– Монархия не традиционна. Во все времена военачальники избирались, а не назначались на эту должность. Ты наш наследник. Мы пришли к заключению, что твоя жизнь слишком драгоценна, Злабориб, дорогой. Мы решили, что не можем позволить тебе рисковать собой. Конечно же, никто не ставит под сомнение твою смелость. Мы понимаем, что ты будешь жалеть об этом, но и наши джоалийские союзники согласны – так ведь. Полководец? Поэтому тебе придется остаться здесь, в Наге, сын мой. С нами.

Первой его реакцией было чувство огромного облегчения. Полевые шатры, грубая пища и сон на голой земле мало прельщали его. Пуховые перины и серебряные ложки приходились ему более по вкусу. Потом он вспомнил загадочную ухмылку Тариона и понял, что все не так просто.

– Но… – начал он.

– Никаких возражений! Да где же эта окаянная речь? Ах, вот… Отдайте ему!

Гражинд Советник протянул Злаборибу лист бумаги. Поскольку в одной руке тот держал щит, а в другой – копье, брать ее он не стал.

– Скажите мне!

На толстом слое воска, покрывавшего лицо матери, появились едва заметные трещинки, словно наружу пыталась прорваться улыбка.

– По завершении ритуала принесения присяги, когда все воины поклянутся повиноваться тебе, Военачальник, ты объявишь им, что не в состоянии вести их лично, и передаешь руководство Каммамену Полководцу.

– Что? – взвизгнул Злабориб. – Они поклянутся умереть за меня, а я заявлю им, что останусь дома?

– Такова печальная необходимость, сын мой.

– Но я не могу так поступить! Никто не смог бы так поступить!

В глазах его матери вспыхнуло удовлетворение.

– Ты отказываешься выполнять прямой приказ твоего монарха. Военачальник?

Это было серьезное обвинение.

– Нет, – простонал Злабориб. – Конечно, нет! Но…

– Никаких «но»! – твердо заявила Эмшенн, искоса поглядывая на Каммамена в ожидании его реакции.

Варвары ни за что не стерпят этого!

Тарион ухмылялся от уха до уха.

 

19

Двумя ужасными часами позже Злабориб стоял у алтаря, на две ступени выше пола; голова его находилась почти на одном уровне со стопами богини. Жар, исходивший от стены за его спиной, причинял ему боль.

Астина – Дева – была одной из Пяти, Пентатеона. Ее храм в Джоале считался одним из чудес Вейлов.

В ипостаси Ольфаан, покровительницы воинов и верховного божества Нагвейла, ей приходилось обходиться значительно более скромной обителью. Джоалийское влияние, преобразившее столицу вассального вейла, встретило сопротивление, пытаясь заменить старое святилище чем-то более красивым и величественным. Дед Злабориба заложил на городской окраине фундамент большого храмового комплекса. Жрицы категорически отказались освящать его, в то время как строители не брали в руки инструмент, поклявшись лучше умереть, чем нанести святой Ольфаан подобное оскорбление. Поэтому старый храм остался почти без изменений. Царица Эмшенн пристроила к нему грандиозный портик, но этим все и ограничилось.

Посетители, особенно важные джоалийские гости, всегда приходили в изумление при виде его. Они заявляли, что дыра в земле – это не настоящий храм, и, разумеется, были правы. К тому же это была даже не дыра – так, полукруглое углубление в утесе. Полом служила галечная насыпь, которую часто заливало в дождливый сезон. Образ богини был высечен на вертикальной каменной стене в незапамятную эпоху. В пасмурные дни его трудно было разглядеть, однако, когда светило солнце – то есть почти всегда, – ее силуэт вырисовывался на стене довольно четко. Нагианцы любили хвастаться тем, что их богиня – самая большая в мире, а акустика в храме – идеальная. Но на деле это все равно оставалось дырой в земле, а в такие жаркие дни превращалось в грандиозных размеров духовку.

Перед Злаборибом в относительном порядке стояли юные воины Нагленда, собранные со всего вейла, с тем чтобы по заведенному с древности обычаю принести присягу. Между ними стояло довольно много джоалийских солдат, разбивших лагерь на север от столицы. Официально их собрали здесь, чтобы засвидетельствовать почтение богине и союзникам. Неофициально – приглядеть за тем, чтобы все шло как положено, и то, как они разделили нагианцев на небольшие группы, лишний раз доказывало это.

Позади этого вооруженного великолепия стояли мирные подданные, пришедшие посмотреть на то, как их сыновей и братьев отправят на войну, на которую нагианцам на самом-то деле было глубоко наплевать. Они приветствовали Ее Величество, когда ее внесли. Они пели хвалу святой Ольфаан с такой искренней верой, что их, наверное, слышали чуть не у самого Нагволла – спасибо великолепной акустике. Так или иначе, они мужественно терпели это последнее свидетельство низкого статуса Нагвейла как джоалийской колонии.

После вступительного воззвания к богине жрицы убрались обратно в свои пещеры. Ритуал носил чисто военный характер.

Он продолжался уже несколько часов, а конца еще не было видно. Королевский паланкин стоял в стороне, и занавески его были задернуты для защиты от беспощадного солнца. Время от времени слуги заглядывали внутрь. Злабориб решил, что с матерью случился очередной припадок. И как бы он ни гнал от себя эту мысль, он все равно думал, что так ей и надо. Что ж, гениальный ход: она не отвергла джоалийские требования, одновременно использовав ситуацию для того, чтобы избавиться от старшего сына. Сегодня он обречен умереть. Тарион победил.

Смуглый молодой воин по ту сторону алтаря поднял оружие, которое опустил минуту назад. Он отсалютовал Злаборибу и богине и сбежал по ступеням, догоняя свой отряд. Ступени были закапаны кровью.

Посередине алтаря в луже крови лежал каменный нож. Рядом стояло полдюжины золотых мисок. Три уже опустели. Остальные были наполнены сверкающей белой солью, ослепительной до боли в глазах.

Злабориб вздохнул и опустил взгляд на рукописный текст, положенный на каменный стол перед ним. На случай, если вдруг поднимется ветер, края его прижали золотыми монетами. Однако воздух в этой духовке стоял неподвижно – вот жалость!

– Я призываю верных воинов Ее Величества из Рареби! – Горло пересохло, как Западная пустыня. Кажется, он даже перестал потеть. Возможно, он просто иссяк, как дворцовые фонтаны.

Мощный юноша со щитом и копьем легко взбежал по ступеням. Вот как должен выглядеть настоящий воин! С широкими, как повозка, плечами, с узкими бедрами. Мускулы его играли при движении. Злабориб нахмурился – ему стыдно было даже смотреть на него.

Великан положил щит и копье на алтарь и произнес слова присяги:

– Воины Ее Величества из Рареби клянутся в верности святой Ольфаан и в беспрекословном повиновении тебе. Военачальник. – Голос у него был сильный, под стать внешности, и стена утеса эхом отшвырнула его слова усталой толпе, которая слышала их сегодня уже много раз. – Они предлагают свою кровь, и свою жизнь, и свою верность. Они молят Ольфаан вести их, защищать их и будут достойны ее покровительства.

– Аминь, – произнес Злабориб в восьмой или девятый раз за день.

Парень, конечно, вспотел, как норная свинья, но это скорее всего из-за жары. А вот то, как он стиснул зубы, поднимая нож, – уже точно не от жары. Он боялся того, что ему предстояло. На его ребрах виднелось уже четыре отметины доблести, но нож, должно быть, здорово затупился.

Он исподтишка чиркнул им о край алтаря в надежде заточить хоть немного. Это не входило в ритуал, но не он первый делал это – царапины на краю алтаря показывали, что и деды этих воинов поступали точно так же много веков назад. Вряд ли от этого нож станет заметно острее.

Потом атлет полоснул себя по ребрам.

Злабориб старался не смотреть на это. Его мутило от одного вида крови. Он услышал слабый вздох боли – воин натирал порез солью. Боги, как же это должно быть больно! С начала церемонии два паренька уже успели упасть в обморок, и их унесли друзья. Официально их полагалось бы предать смерти за выказанную слабость, но скорее всего им позволят сбежать и укрыться где-нибудь в деревне.

Командир вздохнул с облегчением, когда боль немного стихла. Потом он отошел к дальнему концу алтаря. Первый из его подчиненных поспешно встал на его место, явно желая поскорее отделаться от болезненной процедуры. Еще не остановившись, он бросил щит и копье и схватился за нож. Он резанул так быстро, что Злабориб не успел отвести взгляд.

– Мало! – прошипел ему командир.

Воин хмуро покосился на него и резанул снова. С минуту он дал крови свободно течь, как бы надеясь, что ему скажут, будто этого довольно. Потом потянулся за солью.

Варварство! Неслыханное варварство! Присутствующим джоалийцам противно смотреть на все это. Когда они приносят жертву Ольфаан или даже самой Астине, они предлагают ей курицу, ну, в крайнем случае бычка. Они должны считать это добровольное членовредительство греховным, каким считает его сам Злабориб. В глубине души он стыдился этого, но уродовать себя на потеху черни он никогда бы не стал.

Воин забрал свое оружие и отошел. За ним последовал другой раребиец, потом третий. По крайней мере эти двигались быстро. Некоторые деревни старались тянуть время.

А ведь Злаборибу стоило бы хотеть, чтобы это тянулось подольше, – почти наверняка церемония завершится его смертью. Когда последний воин принесет присягу, ему придется прочитать эту проклятую речь, лежащую перед ним. Если он не сделает этого, джоалийцы будут знать, что он ослушался прямого приказания своей королевы, и не будут доверять ему как офицеру. Значит, они не помогут ему.

И нагианцы тоже не помогут. Они открыто смеялись, когда он шел через город. Остальные-то шагали в доспехах или ехали верхом на моа вроде его красавчика брата Тариона. Только военачальник оказался раздетым до набедренной повязки, не скрывавшей его широкого таза, узких плеч и лишенной волос и ритуальных шрамов груди. Царица пошла на все, чтобы показать своим джоалийским гостям – ее старший сын не пользуется поддержкой народа.

Зато как встречали Тариона с его кавалерией! Это бесило его больше всего. Тарион ни капельки не заботился о своем народе. Тарион не отличил бы сонета от застольной песни. В отличие от Злабориба его совершенно не интересовало развитие нагианской культуры и проблемы просвещения пребывающего в варварстве народа. Джоалийцы не доверяли Тариону, что с их стороны было довольно мудро, но теперь-то уж им придется. Тарион завоюет славу победителя. Злаборибу, даже если его и не убьют сегодня, придется скрываться во дворце, и все будут уверены, что он струсил. Он не считал себя особенно храбрым человеком, но, будь у него такая возможность, он пошел бы на войну. Какая несправедливость!

Заключительный акт церемонии, когда он откажется от всех этих клятв, скорее всего вообще будет для него последним. Эти окровавленные варвары не стерпят подобного оскорбления. Сотня копий блеснет на солнце, и кровь Злабориба смешается на ступенях с их кровью. Сотня? Их здесь около тысячи, а ведь ему хватит и одного.

Если только прежде его не доконает жара. У него не было врожденного загара крестьянина. Его нежная кожа обгорала на солнце. Интересно, какое наказание предписывают древние ритуалы военачальнику, упавшему в обморок во время церемонии?

О богиня! Командир подбирает свой щит. Значит, следующая деревня. Как называлась эта, Рареби или Тойд’лби? На мгновение Злабориба охватила паника. Потом он решил, что это была все-таки Рареби, и выкликнул Тойд’лби. Никто его не поправил.

Командир тойд’лбийского отряда был старше большинства – некрасивый, потрепанный жизнью мужчина. Возможно, вдовец. Произнося слова присяги, он смотрел на Злабориба с нескрываемым подозрением.

Кровавый бред продолжался.

Храм полыхал жаром.

Осталась всего одна деревня! Смерть приближалась к Злаборибу Воеводе. Он не видел пути к спасению. Если он не подчинится приказу и не откажется от командования, его арестуют и казнят как мятежника. Если откажется, воины взбунтуются и используют его в качестве мишени для метания копий. А если случится чудо и они этого не сделают, то уж Тарион-то постарается, чтобы он не оставался помехой на его пути к трону. И ни один нагианец, ни один джоалиец пальцем не шевельнет, чтобы спасти его.

Он обречен.

Воин за воином. Порез за порезом.

Ему хотелось крикнуть, что они движутся слишком быстро. Жизнь казалась ему нереальной.

Тойд’лби завершила ритуал, и ее мрачный командир ушел.

Последняя деревня! Он несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем накопил достаточно слюны, чтобы говорить.

– Я призываю верных воинов Ее Величества из Соналби!

По храму пронесся удивленный гул. Злабориб постарался сфокусировать взгляд. Отряд из Соналби не шел к алтарю бесформенной толпой, как все остальные. Они маршировали строем по четыре – ровные ряды, словно зубья гребней. Все ноги двигались в лад, словно где-то играл невидимый оркестр. Даже джоалийская пехота и та ходит хуже.

– Отряд – стой!

Сотня ног разом топнула и замерла. Воины застыли у подножия лестницы. Ни одно копье не шелохнулось. Короткая команда – копья выпрямились вертикально, затем их древки ударили о землю. Кто-то в дальнем конце храма одобрительно крикнул, и на него зашикали.

Каммамен Полководец смеялся над одной только идеей обучать нагианцев военному делу по-настоящему. Имеющегося опыта достаточно, утверждал он, чтобы понять: это пустая трата времени. Должно быть, они там, в Соналби, нашли какого-нибудь старика ветерана из тех, кто служил в Джоалийской армии и усвоил основы строевой подготовки. Он, поди, и обучил свою шайку.

Кто совершил такое чудо?

Неужели этот?

Оставив своих воинов стоять в строю, командир зашагал к нему.

Но это был юноша, почти мальчик, хотя и очень рослый. На груди его виднелось только три отметины доблести. Одна была совсем свежей; скорее всего он получил ее, когда его избрали командиром отряда, но даже две другие были еще багровыми – вряд ли им больше двух месяцев. Когда он остановился, Злабориб с удивлением увидел, что глаза его ярко-синего цвета, синее даже краски на лице, – Злаборибу никогда еще не приходилось видеть таких глаз в сочетании с такими темными волосами.

Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга, и было в этом спокойном взгляде что-то такое, что окончательно поразило Злабориба. Он не знал, что это. Он никогда раньше не встречался с таким. Что-то важное, очень важное.

И тут, почти незаметно, мальчик улыбнулся.

Злабориб удивленно улыбнулся в ответ и ощутил вдруг невероятное чувство облегчения.

Несколькими по-военному четкими движениями юный командир избавился от своих доспехов. Он произносил слова присяги громко и отчетливо, словно вкладывал в них душу. Он говорил с легким незнакомым акцентом.

Не сводя глаз со Злабориба, он взял нож и надрезал грудь. Без колебаний, словно не замечая, что делает, он натер рану солью, и все это время этот спокойный взгляд синих глаз, казалось, о чем-то спрашивал принца.

Он шагнул на свое место у дальнего края алтаря и четко повернулся на месте. И снова он посмотрел на Злабориба так, словно хотел сказать что-то. Кто он, этот загадочный юноша? Что за послание пытается он передать ему? Казалось, он подбадривает его, словно знает о чудовищном положении, в котором оказался принц. Нет, это невозможно!

Тут к алтарю подошел первый из его бойцов, и принц переключил свое внимание на него.

Один за другим сотня мужчин и юношей подошли пролить свою кровь перед богиней и военачальником, которому оставалось находиться на этом посту всего несколько минут. Но на этот раз имелось одно любопытное отличие. Они не смотрели на богиню. Они смотрели на своего вожака, а он на них, и каждый раз Злабориб замечал на его лице странную легкую улыбку ободрения. Губы его даже не шевелились, но взгляд теплел, и, похоже, каждый человек из этой сотни получил от этого юного вожака едва заметный сигнал, словно бы ободрение. «Я сделал это. Не так уж это страшно».

А потом все кончилось. Последний человек сошел со ступеней и встал в строй.

Командир подошел, забрал свое оружие, вскинул на плечо копье. Мгновение он смотрел, чуть нахмурившись, куда-то мимо Злабориба, а потом вдруг улыбнулся.

Злабориб неуверенно оглянулся. Рядом с ним никого больше не было, только голая скала, излучавшая жар. Он повернулся обратно и снова встретил этот вопросительный взгляд синих глаз. Варварская раскраска мешала понять выражение лица. Сейчас этот мальчик уйдет и оставит Злабориба в одиночестве встречать свою несчастную судьбу.

Но он не уходил. Вместо этого он вопросительно поднял брови. Что это? Предложение? Приглашение? Он почти предлагал ему остаться и помочь, словно…

Милосердная богиня! Возможно, все-таки есть выход из этого положения! У Злабориба затряслись колени. Помня о сказочной акустике храма, он чуть слышно прошептал:

– Ты и меня можешь сделать воином?

Мальчик довольно улыбнулся. Он отвечал так же тихо:

– Только вы можете сделать это, господин. Но я могу показать, как.

Злабориб удивленно кивнул.

Мальчик снова шагнул к дальнему краю стола, поставил копье на землю и принялся ждать, глядя на Злабориба. И снова по толпе пронесся удивленный гул.

Принц покосился на паланкин королевы. Занавеска чуть отодвинулась: значит, она хочет посмотреть на его отречение – и на его смерть. Власть всегда значила для нее больше, чем нелюбимый сын. Злабориб родился как плод брака, лишенного любви, брака по расчету. По любви был рожден Тарион.

Тарион – ублюдок в полном смысле этого слова.

Лица матери совсем не было видно в тени. Рядом с ее паланкином в напряженном ожидании стоял Каммамен Полководец. Взглянув на строй кавалерии в противоположном углу храма, он разглядел и Тариона – слишком далеко, чтобы видеть его кровожадную улыбку, но ее легко можно было себе представить.

«Ничего, я еще посмеюсь над вами!»

Злабориб бросил последний взгляд на мальчика из Соналби и получил в ответ ту же легкую улыбку ободрения и утешения, что и остальные воины.

По крайней мере один человек был на его стороне!

Он не смотрел на написанный текст. Его голос прозвучал громко и ясно, так неожиданно, что он не сразу понял, сам ли он это говорит.

– Воины Нагленда! По обычаю наших предков принял я вашу присягу! – Так начиналась подготовленная речь, и это было ложью, ибо в жилах его не текло ни капли нагианской крови. Зато у Тариона она была. Тарион был сыном дворцового гвардейца.

Злабориб набрал в грудь побольше воздуха.

– Для меня было бы честью биться рядом с вами – но я не полководец. Я не достоин командовать вами! И я приказываю вам – первым и последним своим приказом по армии – повиноваться благородному джоалийскому полководцу, который поведет нас к победе в справедливой борьбе с таргианскими захватчиками.

Он замолчал, дрожа и истекая потом. Неужели он сможет пройти через это? Резать себя по живому? Он снова покосился на соналбийского командира, и снова мальчик одобрительно улыбнулся ему, призывая продолжать. Тихий, но нарастающий ропот предупредил его, что он должен решать быстро.

– Что же до меня, мои воины, я буду биться вместе с вами, в общем строю.

Он повернулся и дрожащей рукой взялся за этот омерзительный нож. Он пальцем потрогал острие и понял, что резать придется изо всех сил, чтобы порез был виден – он должен быть заметным. К своему ужасу, он ощутил нарастающее возбуждение сродни сексуальному. Это еще что за гнусное извращение?

Быстрым жестом он с отвращением резанул. На кожу словно плеснули расплавленным металлом. До сих пор он еще и не знал, что такое настоящая боль. Это было страшнее, чем он себе представлял. Но боль по крайней мере вытеснила это дьявольское похотливое возбуждение. По ребрам текла горячая кровь. Он истекает кровью!

Он недоверчиво посмотрел на соль. Это будет во сто крат хуже. Вынесет ли он это? А вдруг закричит? Оцепенев от ужаса – одновременно боясь и новой боли, и того, что он истечет кровью, принц снова посмотрел на своего вдохновителя.

И опять этот чуть заметный кивок, на этот раз без улыбки. «Я знаю, каково тебе, – говорили эти синие глаза. – Тысячи мужчин и юношей уже проделали это сегодня».

Злабориб схватил пригоршню грубой соли и провел ею по ране. Боги, боги, боги! Агония свела каждый его нерв, каждую жилку. Он до крови прикусил губу. Он потеряет сознание! Он должен потерять сознание! А потом пытка сменилась просто сильным жжением. Кровь еще шла. Не так сильно, но еще шла. Не в силах подавить стон, он набрал еще пригоршню, и пытка повторилась. Он сморгнул слезы.

– Идем, – мягко произнес мальчик.

Злабориб потянулся за своими копьем и щитом. Его голова закружилась, когда он нагнулся, но ему удалось поднять доспехи. Вслед за своим новым командиром он спустился по ступеням. Сотня соналбийских воинов пораженно смотрела на новобранца. Все остальные вообще будто окаменели.

Мальчик выкрикнул команду. Воины вскинули копья на плечи. Еще команда, и они повернулись кругом, чтобы уходить. Одна ошибка – и копья запутаются, мешая двигаться. Ошибки не было. Третья команда, и они зашагали, печатая шаг. Командир двинулся следом, а Злабориб – рядом с ним, стараясь идти в ногу со всеми.

Он может погибнуть в бою, да что там, даже строевая муштра может доконать его, но он пережил церемонию! Он тайком поглядывал на долговязого паренька, вдохновившего его на отчаянный шаг. Его не покидала странная уверенность, что его новообретенный вождь приглядит за ним. Он нашел друга. Он нашел кого-то, кому мог бы доверять.

 

20

– И на кого она оказалась похожа, эта богиня? – спросила Алиса.

– Да я ее и разглядеть-то толком не успел, – ответил Эдвард. – Она только появилась и сразу исчезла. Наверное, такая же, как и все остальные богини.

Они не спеша шли через Сент-Джеймс-парк. Эдвард небрежно помахивал ее сумкой. Стоял замечательный осенний день. У них оставалась уйма времени, и прямая, соединяющая Ламбет с Пэддингтоном, вела их через самые красивые места Лондона – через Вестминстерский мост, мимо Парламента, через Сент-Джеймс-парк, Грин-парк и Гайд-парк. А там они почти на месте.

Замечательно снова оказаться рядом с Эдвардом после трех лет почти безнадежного ожидания. Он был ей больше чем просто кузеном. Он был ее молочным братом, последним оставшимся родственником. Правда, она еще не привыкла ко всем произошедшим в нем переменам – силе, целеустремленности.

Это был сказочный день – один из тех, что запоминаются надолго, и все же она не могла отделаться от неприятного ощущения, что за ней следят. Время от времени она оглядывалась, хотя рассудок говорил, что тот, кто идет за ней, запросто может затеряться в городской толпе.

Эдвард, конечно же, заметил это.

– Что случилось? Ты вся как на иголках.

– Совесть мучает. Мне полагалось бы быть на работе.

– Ничего, на тебя войны еще хватит. Кстати, чем ты занимаешься?

– Не могу рассказывать. Государственная тайна. – Впрочем, если он догадается, что из пианисток выходят хорошие машинистки и что в Лондоне не так уж много секретарш, знающих банту или кикуйю, он будет не так уж далек от истины.

Ее раздражали полисмены. Ей без конца казалось, будто они смотрят на нее.

Мимо, громко разговаривая, прошла группа из десяти – двенадцати молодых людей. Эдвард удивленно посмотрел на них.

– Американцы?

– Скорее канадцы. В отпуске или увольнении.

Он недоверчиво покачал головой.

– Весь мир охвачен войной. С ума сойти можно.

– Похоже, все они приезжают в Лондон. Не знаю, как они это переносят: несколько дней в цивилизации, зная, что предстоит вернуться обратно в окопы, где их ранит, покалечит… или убьет.

Эдвард промолчал.

– Я ляпнула бестактность, да? Эдвард, ты правда уверен, что твой долг – там?

Он быстро посмотрел на нее и отвернулся. Потом махнул рукой, показывая:

– Никогда бы не поверил, что увижу орудия в Лондоне. Зенитные, наверное?

– Ответь мне!

Он нахмурился.

– Разумеется, мой долг там! Ты же знаешь! Мы – ты и я – родились не в Англии, но Британия – наша родина. А Соседство – нет.

– Зато ты знаешь, что можешь совершить что-то стоящее там, в твоем сказочном мире, из того пророчества! А здесь ты можешь стать только еще одним из миллионов.

– Ничего, пока для кого-то я значу не меньше, чем эти миллионы!

– Но там-то ты будешь одним на миллионы.

Он нахмурился еще сильнее.

– Алиса, неужели ты не понимаешь? Ты еще и могла отговорить меня от этого раньше, но теперь я видел, на что это похоже! Они тащили меня через этот ад четыре часа, так что я видел. Я даже не представлял себе, что война может быть такой кошмарной. Я вообще не представлял себе ничего столь кошмарного. Но теперь я знаю. Мне надо вернуться! Я не могу бежать.

Боже, что за глупая, чисто мужская логика!

– Нам надо победить в этой войне, – сказала она. – Она уже обошлась нам так дорого, что мы просто не можем остановиться. Но я не думаю, что твое место – там. – (И Д’Арси тоже.) – У каждого из нас свое призвание. В конце концов чистокровных рысаков не запрягают в телегу.

– Но и домашних собачек из них тоже не делают.

Они шли тихим шагом. В парке оказалось неожиданно много народа. Она взяла его за руку, хотя недавно обещала себе, что не будет этого делать. Не глядя на нее, он сжал ее пальцы.

– Что меня удивляет, – сказал он чуть погодя, – это то, как все вы приняли мою историю. Я ожидал, что вы запрете меня в Колни-Хатч, в палату для буйнопомешанных.

– Ты умеешь убеждать. Ты и раньше этим отличался. Ты хоть раз в жизни солгал?

– Конечно! Не говори ерунды! Всем приходилось.

– Нет, в чем-нибудь серьезном?

Он задумался, глядя застывшим взглядом куда-то в пространство.

– Ложь не так уж страшна. Предавать друзей – вот это… гораздо хуже.

– Ни за что не поверю, что ты способен на это.

– Вот тут ты и ошибаешься! – буркнул он. – Дважды! Это чертово пророчество все пытается сделать из меня бога… А я все время вспоминаю Святошу Роли… Говорить людям, что им положено делать – что хорошо, а что плохо! – Он опустил глаза, и она с удивлением увидела в них слезы.

Да, он очень изменился, и было бы жестоко выпытывать, почему, да и этот день слишком драгоценный, чтобы тратить время на ссоры.

– Скажи мне, каково это – ощущать волшебство?

Он улыбнулся:

– Это совершенно невозможно! Это все равно что описывать разные цвета слепому. Когда у тебя мана, ты ощущаешь это, но я не могу сказать, каким образом. Это немного напоминает мешок с деньгами – ты ощущаешь вес монет. Вот ты – ты великая пианистка…

– Ну, у меня есть кое-какой талант…

– Откуда ты знаешь про этот талант? Вот так и мана. Как атлет знает о своей силе? Это играет у тебя в голове. Это волнует. Мне казалось, я знаю, на что это похоже, но я ошибался. Во всяком случае, до того дня в храме Ольфаан. О, время от времени мне доводилось подбирать лишь жалкие крупицы – ничего похожего на это. Когда мне доверили вести отряд воинов, маны у меня тоже прибавилось, но тогда мы находились не на узле. Узел меняет все. Вот почему пришельцы выбрали себе по узлу и сделались божествами. Как только мы вступили туда ровным строем, мои парни сразу же сообразили – моя строевая подготовка дала им заметное преимущество перед другими отрядами. Они думали: «Славный старина Д’вард!» – и я чувствовал, как их гордость и восхищение разливаются по моим жилам глотком горячего бренди.

– Ты не боялся этой богини Ольфаан?

Он рассмеялся.

– Да я был невинен, как дитя! Видишь ли, я все еще доверял Кробидиркину. Я полагал, что он предвидел эту церемонию и предупредил Ольфаан о моем приходе, чтобы она встретила меня радушнее. Астина и ее компания не входят в Палату – так я считал и в общем-то не очень и ошибался. Я ошибся в Кробидиркине. Пастырь меня просто использовал. Ага, а вот и дворец!

Они остановились у перехода, глядя на Букингемский дворец и ожидая знака регулировщика.

– Довольно убогая хибара, не так ли? – сказал Эдвард. – Все-таки король – повелитель четверти мира мог бы выбрать себе и более впечатляющую резиденцию. Жаль, что его нет дома, а то заглянули бы на чай. – Над крышей отсутствовал королевский штандарт.

– Свой долг он исполняет. Он много делает для армии.

– Так ему это, черт возьми, и положено! Они тоже много делают для него.

Алиса удивленно подняла на него взгляд:

– Что-то не так?

– Так… ничего.

– Нет уж, давай выкладывай!

Он хмуро пожал плечами.

– Я пытаюсь понять, как это действует здесь. Это одна из вещей, которую мы редко обсуждали в Олимпе. Ну, тысячу лет назад все было понятно. Тогда это действовало на Земле примерно так же, как до сих пор действует в Соседстве. Я думаю, тогда в Дельфах действительно проживал бог. Когда древние греки приходили спросить совета у оракула, он отвечал им, и его пророчества были настоящими. Ну, по крайней мере большая их часть. Когда древние римляне на Капитолии молились Юпитеру Оптимусу Максимусу, кто-то слушал их молитвы. Но несколько веков назад все изменилось.

Алиса обдумала эту идею.

– Ницше? «Бог умер»?

– Нет. Боги не умерли. Они до сих пор здесь или их места заняли новые боги. С приходом просвещения люди перестали общаться с ними в буквальном смысле этого слова, но они не умерли. Они только сменили форму.

– Ты хочешь сказать, что король Георг тоже пришелец?

– Вряд ли! – рассмеялся он. Потом лицо его снова потемнело. – Нет. Крейтон рассказывал, что эту войну начали Погубители, но на Земле нет такого бога смерти, которому бы посвящались все эти жертвоприношения. Это не значит, что жертвы не приносятся. Но кто же тогда собирает всю эту ману?

– Эдвард! Ты что, хочешь сказать, что все боги – все боги! – в истории земли… что все они – фальшивки, мошенники?

Он поколебался.

– Нет. Нет, я так не считаю. Видишь ли, то, что Служба пытается внедрить в культуру Вейлов, представляет собой систему этики, которую ты бы признала. Ты бы это одобрила. Я тоже. В этом довольно много от христианства, но много и от буддизма… Золотое правило в основном – то, что уже пытались насаждать и в нашем, и в том мире, причем не раз. Это привносится откуда-то, и… Пошли!

Полисмен махнул рукой. Они перешли улицу. Она попробовала высвободить руку, но он крепко сжал ее пальцы. Встречные пешеходы неодобрительно косились на них.

– С ума сойти, каково это – снова вернуться сюда, – сказал он. – Снова осматривать все эти до боли знакомые места.

– А разница? Заметил что-нибудь?

– Толпы. Все население Вейлов не заполнило бы Лондона. Слишком много одежды на людях – впрочем, это климат. Выгуливают собак! Вот абсурд, типично по-английски! Матери вывозят младенцев в колясочках. Туристы, поздние отпускники, солдаты в увольнительных. Полисмен. От этих аэростатов есть хоть какой-нибудь прок?

Они еще немного поговорили о войне, перешли Пиккадилли и вошли в Гайд-парк. Его зловещие слова насчет жертвоприношений не давали ей покоя, и, не выдержав, она спросила, как это действует.

Он вздохнул.

– Пойми это – и ты поймешь все загадки! Суть жертвоприношения в том, что ты делаешь что-нибудь, чего тебе делать не хочется, ибо ты думаешь, что это доставит удовольствие твоему богу. Если тебе повезет, тебя погладят по головке и тебе будет хорошо. Если бы я не знал этого раньше, я бы понял это в тот день в Наге. Все эти воины из Соналби приносили жертву мне! То есть сами-то они не думали об этом. Они даже не понимали, что поступают так, но каждый из них исполнял очень неприятный ритуал с тупым ножом и пригоршней соли. Они были уверены, что совершают это ради собственного мужества, ради своей богини, ради старого доброго Злабориба, но это я был их вожаком и другом, и я был в узле. Я обладал харизмой! Так что они делали это для меня, и очень скоро я был почти пьян от маны.

– Значит, ты именно это использовал на Злаборибе?

– Не совсем. Я использовал только харизму – уж с этим я ничего не мог поделать. О, конечно же, я почти ничего не знал. Но с самого начала, стоило ему только стать у алтаря, я понял – он очень расстроен. Возможно, об этом не знал никто другой. Я и понятия не имел, в чем тут дело, но мне стало жаль его. Когда настала моя очередь подняться к алтарю, я попробовал его немного приободрить. Я бросил на него один из тех взглядов, какими смотришь на того, кому хочешь сообщить что-то, не прибегая к словам, понимаешь? Он вроде бы ухватился за это, и я увидел – он в смертельной опасности.

– И тогда появилась богиня?

– Нет, в самом конце. Если я был слегка навеселе от маны, то она уже совершенно окосела. Сначала все эти тысячи людей распевали ей гимны, а потом сотни мужчин предлагали боль и кровь, и все это прямо на ее узле – целое море маны! Я думаю, такого пиршества у нее не было уже несколько поколений. И вдруг весь этот поток куда-то исчез. Он весь переключился на меня, понимаешь? Вот она и выглянула посмотреть, в чем дело. Я уверен, больше никто ее не заметил. Я уловил какое-то движение и подумал: «Надо же!» – а она, увидев меня, сразу же поняла, кто я. Мое появление не предвещало ничего хорошего – я мог поссорить ее с Зэцем или Карзоном, или с кем-то еще из основных интриганов в Пентатеоне. Эта дама совсем не хотела, чтобы ее вовлекали в подобные игры! Поэтому она смылась.

– Но на кого она похожа?

– Насколько я помню, ничего особенного, – уклончиво сказал он. – Так, крупная женщина. Собственно, я ее и не разглядел. Это как два приятеля встречаются на улице. Приподнимут шляпы и идут дальше по своим делам. Меня гораздо больше волновал Злабориб.

– Почему? Почему ты решил помочь ему?

Эдвард пожал плечами – почти застенчиво.

– На самом деле я ничего не делал. Ему не хватало друга, а моя харизма помогла ему поверить мне. Он сам нашел путь к спасению. Я даже удивился, когда у меня в подчинении вдруг оказался принц. Я же говорил, в тот момент я был не очень трезв. Мне казалось, я непотопляем! Славный сегодня день пускать кораблики!

Алиса посмотрела на детей, игравших у Серпантина.

– Так ты это и собираешься делать? Остаться здесь и играть в лодочки на пруду, и пусть целый мир катится в тартарары? Два мира?

– Я хочу записаться добровольцем.

– Эдвард, что точно напророчено тебе в том мире? Что в точности предстоит сделать Освободителю?

Он повернулся к ней; лицо его внезапно исказилось гневом.

– Я же сказал тебе: он убьет Смерть. Не настоящую смерть, конечно, а только Зэца. Это катастрофа! Это ведет к катастрофе! Существует только один путь сделать это – я должен стать богом и собрать больше маны, чем Зэц, а он копит ее уже сотню лет. Какие мерзости я должен придумать, чтобы добиться такого поклонения масс, и что будет потом? Что станет со мной? Что станет с ними? И все для того, чтобы убить одного пришельца, которого в два счета может сменить другой? Зэц просто стал первым, кому хватило дерзости провозгласить себя богом смерти, но это настолько грандиозное мошенничество, что оно наверняка не будет последним. Отец все это понимал, и, заполучив в руки эту чертову филобийскую книженцию, я тоже понял, и я не желаю иметь с этим ничего общего! Я вернулся домой, чтобы пойти добровольцем, но я вернулся еще и для того, чтобы разорвать цепь пророчества, и я никогда больше не вернусь туда! Никогда! Ни за что! Я сказал! Все! – Он резко повернулся и зашагал прочь, быстрее, чем прежде.

Она побежала за ним.

– Нет, я не понимаю! Ты уверен, что не можешь убить Зэца без помощи маны?

– Совершенно уверен.

– Тогда ты можешь занять кабинет бога смерти сам, чтобы его не занял кто-то другой.

– Тьфу! Нет. И не думай об этом. Этому не бывать. Лучше немецкая пуля. Что еще ты хотела знать – кроме этого?

– Что случилось дальше со Злаборибом?

Эдвард вздохнул.

– Ах, это долгий рассказ. Если б не Злабориб, меня бы здесь не было. Разумеется, стоило только нам выйти из храма, как тут же появились двое герольдов, потребовавших, чтобы он вернулся во дворец.

– И что?

Эдвард ухмыльнулся и стал вдруг снова совсем мальчишкой.

– Я сказал им, что Злабориб Воин находится теперь под моим командованием и что я отказываюсь отпускать его из отряда. Со мной была сотня вооруженных солдат, так что разговор был короткий.

Алиса взглянула на часы. До поезда оставался еще час.

– Разумеется, – продолжал он, – в конце концов я понял, что вляпался в солидный политический кризис. Едва мы вернулись в лагерь, как я был вызван в шатер Каммамена Полководца, джоалийского генерала. Мне приказали захватить с собой моего нового бойца, но я ослушался приказа. Я пошел туда один и объяснил, что принц не может прийти – что он слишком занят рытьем выгребных ям. После этого они утратили к нам интерес.

– Да ну ее к черту, твою скромность! Что ты сделал на самом деле?

– Ничего особенного, – тихо сказал Эдвард.

 

21

– Два друга лучше, чем один, – произнес Дош Прислужник, массируя икру Тариона, – особенно если они враждуют.

– Звучит как один из афоризмов моего любимого братца. Достаточно, чтобы целый зал подхалимов зашелся в истерике.

– Это из Зеленого Писания, Стих 1576. – Дош занялся другой ногой.

Тарион растянулся, обнаженный, на шкуре зубра. В шатре было темно и душно. В нем пахло кожей, потом и ароматным маслом, которым пользовался Дош. После долгих часов стояния в храме массаж оказался очень даже кстати. Массаж, который делал Дош, всегда помогал – Прислужник был искусен, и руки его были куда сильнее, чем казалось. Тысячи людей, присутствовавших на этой изнурительной церемонии, возможно, тоже не отказались бы от такого ухода, но никто из них его не получит.

– Каких двух друзей ты имеешь в виду? – сонно спросил он.

Дош гортанно хохотнул.

– Тебя и Злабориба.

– Джоалийцы, конечно, могут и дальше стравливать нас друг с другом.

– Разумеется. И толстяк еще жив… впрочем, возможно, так и должно было случиться по плану?

Тарион усмехнулся.

– Теперь разомни ляжки. – Он испустил чувственный вздох, когда сильные пальцы затрудились над его мускулами.

– Значит, теперь тебе придется вести себя паинькой, а то они могут вернуть его, – заметил Дош, перемежая слова с нажатием рук. – Они не доверяют моему возлюбленному господину. – Он был любопытен, как старуха.

Через пару минут Тарион достаточно проснулся, чтобы ответить.

– Мать долго не протянет. Тогда джоалийцам придется решать, кого из нас посадить на трон. Но думаю, у нас до этого еще будет достаточно времени порубить лемодианцев. Прежде чем придут ужасные вести.

Сам-то Тарион предпочитал бы, чтобы это не затянулось слишком надолго, а то на сцене могли появиться и союзники лемодианцев – таргианцы. Таргианцы опасны. Впрочем, ведать это дано только богам.

– Я сильно сомневаюсь, чтобы мой дорогой братец выжил после часа – ну, максимум двух – пехотной подготовки. У него мускулы, как молочное желе. Да однополчане засмеют его до смерти. Должен же быть предел унижениям, которые способен снести даже этот человек. И потом… Хочешь услышать маленький секрет, мой милый мальчик?

– Ты знаешь, я люблю секреты.

– Тогда жми сильнее. Сильнее! Я не сломаюсь. А! Вот так лучше! Мой эксцентричный братец нашел убежище у нагианской пехоты. А знаешь, что думают джоалийцы о нагианской пехоте?

– Они считают ее никчемным сбродом, – ответил Дош, вспотевший от усилия.

– Вот именно! Наша кавалерия – я имею в виду, моя кавалерия… Они отведут нам какую-нибудь незначительную роль. Ничего особо опасного, уверен. Во всяком случае, надеюсь. Но пехота – это просто толпа. В представлении этих крестьян биться – значит бросить свое копье в щит противника, а потом лезть на него с дубиной. Даже лемодианцы, и те способны побить наше воинство. В прошлом всегда так и бывало. Теперь принимайся за спину. Каммамен пустит нагианцев вперед, чтобы лемодианцы израсходовали на них свои стрелы. Вот для чего они нужны ему. Так что шансы дорогого Злабориба пережить первую же битву – весьма слабые.

Он блаженно застонал, когда сильные руки Доша надавили на торс. Он не позволил никому из своих подчиненных взять с собой на войну личных слуг, да и из джоалийцев их имели только старшие военачальники. Зато он как командующий кавалерией нуждался в ком-то, способном ухаживать за его скакуном, оружием и прочим снаряжением. И обеспечивать прочие персональные надобности. Дош был хорош в любом качестве.

– Джоалийцы не доверяют тебе, господин, – повторил Дош.

– Это разобьет мое сердце, – сонно промычал Тарион. – Интересно, а почему бы и нет?

– Потому что два друга лучше одного, особенно если они враждуют.

Тарион перевернулся на спину, схватил Доша за волосы и потянул вниз. Дош вскрикнул от неожиданности и упал на локоть, нос к носу со своим повелителем. Он отчаянно пытался не пролить масло из бутылочки, которую держал в другой руке.

– На что ты намекаешь? – угрожающе прошипел Тарион.

Он не увидел в глазах Доша того страха, на который рассчитывал, только веселое удивление.

– О, возлюбленный! – произнес Дош, не очень убедительно изображая униженный вид. – Кто я такой, чтобы учить моего господина политическим интригам?

– Я говорил тебе, что у тебя красивые глаза?

– Кажется, нет. Ты восхвалял все части моего тела, но я что-то не припомню, чтобы ты упоминал глаза.

– Я говорю это только затем, чтобы ты знал: мне жаль будет выжечь их каленым железом. Это испортит твое смазливое личико. Что ты на это скажешь?

Дош все еще не выказывал ни малейшей тревоги. Он улыбнулся, словно угрозы были частью любовной игры – впрочем, понял Тарион, возможно, так оно и есть.

Лучистые глаза мигнули.

– Я хотел сказать, что Таргия будет весьма рада увидеть Нагленд, возвращающий себе независимость. Таргия достаточно далеко от нас, чтобы представлять тебе непосредственную угрозу. Мне кажется, ты – человек Нагвейла, мой возлюбленный господин.

– Мой отец был крестьянином, – согласился Тарион. – А потом дворцовым гвардейцем, а потом королевиным любовником. – Он дернул юношу за волосы. – Так вот что обо мне говорят – что я продамся Таргии?

– Так думают. Никто не произносит этого вслух. Ох! Так больно!

– Я так и хотел. Кто подослал тебя шпионить за мной – таргианцы или джоалийцы?

Поскольку голова его была повернута под рискованным углом, Дош посмотрел на принца, скосив глаза.

– И те, и другие. Кто платит.

– Хорошо. Я уважаю честность и здоровый интерес к деньгам. Шпионь на здоровье, но запомни одно: пока ты мой, ты не позволишь другому мужчине прикасаться к себе! Если только я сам не прикажу тебе.

– Конечно, нет. У меня тоже есть свои принципы.

Тарион хмыкнул и отпустил его волосы. Потом обнял его за шею и придвинул к своему лицу.

– Я люблю тебя, маленькое чудовище! Когда мы захватим в Лемодвейле деревню или две, мы насладимся радостями победителей. Кого бы ты хотел получить? Мальчиков или девочек?

Дош сверкнул белыми зубами.

– Тех и других, только чтоб они были юны и хороши собой. Как и ты, я не привередлив.

– Я очень даже привередлив.

– Я польщен.

За пологом шатра послышался звук, который невозможно было спутать ни с каким другим, – стук копья о щит.

– Проклятие! – буркнул Тарион, спихивая с себя своего слугу. – Как раз когда дело принимает интересный оборот! Посмотри, чего ему нужно.

Дош поднялся, пригладил волосы, поправил набедренную повязку и подобрал бутылочку с маслом.

Тарион сел, прислушиваясь к голосам за стенкой. Кто-то с джоалийским выговором передавал ему вызов в шатер главнокомандующего. Он почти что ждал этого и, разумеется, не собирался ослушаться. Он будет сильно удивлен, если его любимый сводный братец Злабориб не станет первым пунктом повестки дня.

Лагерь был не настолько велик, чтобы ехать верхом; двое мужчин отправились пешком. Солнце уже пряталось за Нагволл, и температура воздуха наконец-то стала терпимой, но Колган Адъютант все равно шагал медленно. Когда второй по занимаемой должности командующий джоалийской армии лично является, чтобы вызвать какого-то нагианца на совет, поневоле придешь к заключению, что у него имеются на это личные причины. Тарион был кандидатом на трон Нагии, а Колган – видным джоалийским политиком. До сих пор им еще не приходилось говорить наедине.

Вокруг кипела лагерная жизнь. Командиры отрядов муштровали своих воинов, отбрасывающих длинные тени на пыльной равнине, моа мяукающими голосами требовали вечерней кормежки. Вяло дымили костры кашеваров.

– Когда вы ожидаете прибытия последних частей из Джоалвейла, господин?

– вежливо поинтересовался Тарион.

– Через несколько дней. – Колган был очень высок, и даже доспехам не удавалось скрыть его худобу. У него было продолговатое скуластое лицо с выступающим носом и рыжеватая борода.

– Я надеюсь, что мы не задержимся с выступлением. Противник уже знает о нас.

– А армия объедает вашу столицу? – усмехнулся высокий джоалиец. Ряды шатров протянулись, казалось, на мили, вмещая пять тысяч голодных мужчин.

– Конечно. Матери придется поднять цены, чтобы заплатить за это. – С другой стороны, царский налог на бордели, должно быть, изрядно пополнял сейчас казну.

– Ах… Однако болезнь королевы огорчает всех нас. Эта неблагодарная задача может достаться ее наследнику.

– Или если Карзон нам поможет, – предположил Тарион, – контрибуция от Лемодвейла сможет решить эту проблему? – Впрочем, еще неизвестно, позволят ли джоалийцы нагианцам получить сколько-нибудь значимую долю…

– Возможно, – уклончиво сказал Колган. – Ты знаешь, как я стал тем, кто я есть, Тарион Кавалерист? – Он покосился на него сверху вниз, и глаза его угрожающе заблестели.

– Только в самых общих чертах, – дипломатично ответил Тарион. – Но я слышал, как народное собрание в Джоале отвергло кандидата Клики на пост адъютанта и потребовало вашего назначения. Они угрожали мятежом. Это, конечно, свидетельствует о вашей высокой репутации.

– Это свидетельствует о высоком умении давать взятки. У меня нет военного опыта, необходимого для такой должности. Я оплачивал развлечения для народа в масштабах, невиданных уже много лет.

Народное Собрание являлось верховной властью Джоала, но купить его было очень и очень дорого. Тарион не доверял искренности. Искренность всегда опасна и для говорящего, и для слушателя.

– Зато как вас, должно быть, любит сейчас народ!

– Я вложил в это все, что имел, и все, что мне удалось занять. Если только я не вернусь, овеянный победой и нагруженный награбленным добром, я конченый человек.

– Мы должны верить в богов и в справедливость нашего дела, – заявил Тарион, гадая, к чему клонит его собеседник.

Угловатое лицо Колгана скривилось в улыбке – или в ухмылке? Трудно было разглядеть под шлемом.

– А ты, принц? Как ты стал тем, кто ты есть сейчас?

Пусть кто хочет отвечает искренне.

– Мать давно полагала, что из меня выйдет лучший правитель, чем из моего бедного брата.

– Верно! – фыркнул Колган Адъютант. – Но ее джоалийские союзники никогда не соглашались с этим ее выбором. Наш разборчивый посол в последнее время предпочитает поддерживать тебя – идя тем самым на прямое нарушение инструкций Клики.

– Да, – осторожно признал Тарион. На деле джоалийский посол исполнял функции губернатора Нагленда, хотя открыто этого не говорилось. Бондваан был еще одним хитрым политиком, человеком-змеей.

– Три года назад, – произнес Колган, – старик потратил пять миллионов звезд, подкупив Клику ради своего назначения. Я уверен, что он уже сполна окупил их.

– За первых же пять месяцев пребывания здесь; так он, во всяком случае, хвастается.

– Ага! – торжествующе вскричал Колган. – Подкуп его масштаба тебе не под силу. Так как ты добился этого?

– Мать заставила его.

На этот раз он не ошибался – Колган ехидно ухмылялся.

– Я слышал совсем другую версию. Я надеялся, что мы сможем обменяться признаниями, Тарион Кавалерист.

– Что вы слышали? – вздохнул Тарион.

– Он известный распутник. Он устраивает у себя оргии с самыми дикими извращениями. И на то, что ему уже недоступно по возрасту, он теперь любит посмотреть. Я слышал, ты принимал участие в нескольких незабываемых представлениях у него в резиденции.

Никогда еще улыбка не давалась Тариону с таким трудом.

– Я не скромник, но предпочитал бы не вспоминать про те ночи.

– Что ж, это можно понять! – Высокий джоалиец хрипло хохотнул. – Большие цели требуют больших жертв?

– Да.

– Ну что, мы теперь доверяем друг другу? Сейчас-то ты понимаешь, почему я отпустил посыльного и сам пришел за тобой?

Тарион оскалил зубы в улыбке.

– Конечно. Каммамен Полководец должен опасаться твоего стремления лично прославиться. Мудрый джоалийский командир никогда не повернется спиной к своему заместителю. Явившись со мной, ты подорвешь его доверие ко мне и тем самым завербуешь меня на свою сторону.

Колган рассмеялся:

– Мы и впрямь понимаем друг друга! Так заключим же соглашение. Помоги мне одержать победу здесь, и я преподнесу тебе рядовых Бондваана Посла на блюдечке. Это тебя интересует?

– Еще как, – кивнул Тарион. – Сгораю от нетерпения.

Часовые пропустили гостей в шатер. Они остановились и отдали честь человеку, осуществлявшему на данный момент абсолютную власть в Нагленде. Судьба любого жителя вейла могла решиться одним словом Каммамена.

Ему было около шестидесяти. И он был не только бывалым воином, но и одним из самых удачливых и решительных политиков Джоалии, ибо сохранял членство в Клике уже больше десяти лет. Тот факт, что он решился лично командовать армией, оставив на это время столицу, показывал, насколько он уверен в своем влиянии. Он был силен и физически. Его доспехи закрывали торс, плечи и голени, но оставляли открытыми медвежьи руки и бедра. Пыль и пот набились в морщины на его лице и в бороду. Глаза покраснели от солнца. Он кивнул вошедшим, не встав и даже не предложив им сесть, хотя за его спиной стояли свободные стулья.

Рядом с ним, седой, низкий и округлый, сидел Бондваан Посол. Он удостоил Тариона сальной улыбкой, пробудившей у того воспоминания, от которых по коже пробежали мурашки.

Каммамен смотрел на него из-под густых бровей – гуще, чем иные усы. Из его ушей и носа торчали черные волосы.

– Понравилась тебе сегодняшняя церемония. Кавалерист?

Из неприятностей с него хватило бы и одного Колгана. Тарион приготовился справляться со всеми тремя.

– Я не теряю надежды отучить моих людей от нанесения ритуальных увечий, господин. Это пережиток нашего варварского прошлого, противоречащий тому свету культуры и знаний, что несет нам Джоал, за что мы ему так благодарны. Впрочем, как бы то ни было, вид крови волнует меня, и, уж конечно, вы никак не можете сомневаться в доблести этих юношей.

– Я могу сомневаться в их умственной полноценности. Тебе не показалось удивительным ее завершение?

– Поразительное! – Более честно было бы назвать его глубоко огорчительным. Кровь одних волнует сильнее, чем кровь других. – Я никогда не ожидал от брата такого патриотизма!

Даже не глядя, Тарион чувствовал ухмылку на жирной физиономии Бондваана. О, вот он-то, должно быть, доволен! У джоалийцев до сих пор имеется в Наге вторая тетива для лука.

– Это не совсем то, что я… Ах! – Каммамен сделал Тариону и Колгану знак посторониться. – Вот идет человек, которого я хотел видеть.

Тарион не без интереса наблюдал за тем, как часовые конфискуют копье вновь прибывшего. Это был совершенно типичный нагианец – темноволосый, стройный и высокий, выше остальных. Продолжая держать в руках щит, он промаршировал к командующему и ударил по щиту кулаком в знак приветствия. Потом застыл по стойке «смирно», глядя поверх шлема командующего. Причудливая раскраска лица не позволяла разглядеть его выражение.

Днем, глядя на него издали, Тарион не понял, как тот молод. Он ощутил приступ внезапного интереса. Строгая диета из одного Доша Прислужника должна скоро приесться. Если командирская должность не вскружила ему голову, пара медяков покажутся этому крестьянину целым состоянием.

– Имя? – бросил Каммамен, оглядывая юнца с ног до головы.

– Д’вард Сотник.

– А до этого?

– Д’вард Кровельщик.

– Из Соналби?

– Да, господин. – Он говорил с легким акцентом, происхождение которого Тарион никак не мог распознать. Юнец не выказывал никакого волнения, что само по себе уже было весьма любопытно.

– Я приказал тебе привести с собой твоего нового бойца.

Молодой воин не опускал взгляда.

– При всем моем уважении, господин, я приносил присягу другому, позже переадресовавшему ее вам. Я принимаю приказы только лично от вас.

Лицо Каммамена покраснело под пылью. Волосатые руки сжались в кулаки.

– Но если вы прикажете мне сейчас пойти и привести его, господин, – продолжал юнец, обращаясь к шатру за спиной командующего, – я, разумеется, подчинюсь.

Тарион уловил благоприятный момент для того, чтобы завоевать признательность парня.

– С вашего позволения, Полководец? Формально он прав. Именно так обстоят дела на этот час. Вряд ли от него можно ожидать понимания правильного армейского распорядка.

Юнец бросил на говорившего короткий взгляд, и Тарион с удивлением увидел, какие у него ясные синие глаза. Как забавно! Как интригующе!

И почему, интересно, он не трясется так, что башмаки стучат – не считая того, что он бос, конечно? Этого мальчишку надо изучить поближе. Хитрому жирному старику Бондваану, судя по всему, пришла в голову та же мысль. Он чуть не падал со стула.

– Ясно, – буркнул Каммамен, успокаиваясь. – Ладно, я не могу допустить, чтобы дюжина сотников беспокоила меня целый день по мелочам. Мне нужно, чтобы кто-то отвечал за всю нагианскую пехоту, верно? Кто-то, ответственный лично передо мной?

Тарион открыл рот и тут же поспешно захлопнул его. Вопрос адресовался этому крестьянину.

– Насколько я понимаю, господин, подобных прецедентов еще не было. Ни один военачальник еще не отказывался от своего поста.

Он и говорил-то не как безмозглая деревенщина. Впрочем, он был совершенно прав, и предложение Каммамена являлось единственным возможным решением. Тарион из осторожности не упоминал об этой проблеме раньше, но был готов принять на себя такую ответственность, если бы ему это, конечно, предложили. Тогда он командовал бы всей нагианской армией. Впрочем, он промолчал, ибо Каммамен продолжал разговор с юнцом.

– Какой у тебя военный опыт?

– Никакого, господин.

– Кто научил твой отряд ходить строем?

– Я, господин. Я спросил у деревенских старейшин, как воюют джоалийцы.

– Он не выказывал ни гордости, ни удовлетворения… вообще ничего! Он был невозмутим, как ветеран бесчисленных кампаний. Его уверенность была просто фантастической. Тарион уже подумывал, не прикажет ли Каммамен выпороть этого нахала – хотя бы из принципа. Однако в поведении мальчишки не было ни нарушения субординации, ни скрытой издевки. Он держался абсолютно корректно, а его спокойные ответы казались убедительными.

– Сколько времени у тебя на это ушло?

– Два дня, господин, больше у меня не было – могу я обратиться с просьбой, господин?

– Ну?

– Мне больше нечему их учить. Если бы вы прислали нам наставника-джоалийца, он мог бы продолжить их обучение.

– Это уже пытались делать и раньше! – недоверчиво фыркнул Каммамен. – Нагианские воины предпочитают биться привычными им способами. Они не слушают джоалийцев.

– Они будут слушать, если я прикажу им, господин.

Стоявший рядом с Тарионом Колган Адъютант хихикнул. Каммамен смерил его взглядом, от которого тот онемел, потом снова посмотрел на Д’варда. Снизу вверх.

– Поклянись мне в этом под угрозой порки.

– Клянусь, – без промедления произнес мальчишка, продолжая смотреть на шатер над его головой.

Тарион ощутил легкую тревогу. Что здесь происходит? Неужели старый хрыч поверит слову этой деревенщины? Он покосился на Колгана и увидел хмурое лицо, в точности отражавшее его собственные чувства.

– Стань на колени! – приказал Каммамен.

Парень опустился на колени. Теперь их глаза находились на одном уровне.

– Значит, ты можешь заставить их ходить в ногу, – произнес командующий.

– Я признаю это. Я признаю также, что меня это удивило. Но как ты заставишь их запомнить, что копья предназначены для ближнего боя? В пылу сражения они покидают их все! Раньше всегда так и было.

– Я собирался привязать древки к их запястьям, – просто ответил Д’вард, – чтобы они не забывали.

– Правда? – Густые, как джунгли, брови Каммамена поднялись еще выше. Мальчик, несомненно, поразил его. – Сколько времени у тебя займет переучивание остального нагианского войска до уровня, которому ты научил своих соналбийцев?

Похоже, даже юнец удивился этому вопросу, однако и сейчас он ответил почти без колебаний:

– Я могу поговорить с ними сегодня вечером, господин. Если к утру вы пришлете в каждый отряд по наставнику, я обещаю вам, что они будут повиноваться ему и стараться изо всех сил.

Полководец почесал бороду.

– На тех же условиях? Э, нет, не пойдет. Я удвою ставки. Пусть будет две порки.

– Идет! – ухмыльнулся мальчишка.

– Клянусь пятью богами, парень, ты или не в себе, или совсем спятил! А твой новобранец? Что он сейчас делает?

– Роет выгребные ямы, господин.

Тарион чуть не лопнул от восторга. Вот здорово! Лучше не бывает!

Каммамен бросил на него неодобрительный взгляд, с трудом скрывая усмешку.

– Это зачем?

Мальчишка казался удивленным, словно ответ напрашивался сам собой.

– Я сказал ему, что это самая тяжелая работа, которую я могу ему дать. Если он справится с ней, ему нечего будет больше бояться.

Джоалийцы переглянулись. Старый Бондваан пригладил свои редкие седые волосы пухлыми пальчиками. Колган задумчиво жевал губу. Каммамен, казалось, пребывал в растерянности.

– Твой отряд принял его?

– Да, господин.

– Правда? Что ты сказал им?

– Я сказал, что принц оказал нам большую честь, завербовавшись к нам. Чтобы они не давали ему никаких поблажек, но старались быть терпеливыми с ним, ибо он получил неправильное воспитание и ему только еще предстоит возмужать по-настоящему.

На этот раз улыбнулся даже командующий. Он повернулся к Колгану:

– Ну, Адъютант? Вам не кажется, что перед нами прирожденный военный гений?

– Похоже, у него есть задатки, господин.

– Встань! – приказал Каммамен, сам поднимаясь на ноги. Даже в башмаках и шлеме он оставался ниже мальчишки, хотя вдвое шире. – Заботься о нем как следует!

– Да, господин.

– Мы ведь не хотим, чтобы с ним случилось что-нибудь – не хотим, Кавалерист? – Он бросил на Тариона угрожающий взгляд.

– Я надеюсь, что мой брат останется жив и выроет еще много, много выгребных ям, господин, – капризно отозвался Тарион. Если нагианский сброд превратится в действенную боевую силу, он не сможет больше рассчитывать на смерть Злабориба в бойне. Какая досада!

Каммамен протянул волосатую руку и сжал смуглое плечо юнца.

– Я предлагаю тебе сделку, Д’вард Сотник! Я назначаю тебя командующим нагианской пехотой. Если тебе нужны наставники, спроси только у этого человека. Его зовут Колган Адъютант. Через три дня ты проведешь свое войско передо мной. Либо я окончательно закреплю за тобой этот пост, либо прикажу сделать из тебя студень. Принимаешь эти условия?

– Да, господин, – спокойно ответил юнец. – Спасибо, господин.

– Рад помочь! Свободен!

Четко отдав честь, новый военачальник повернулся на месте и вышел из шатра. Часовой вернул ему копье.

Каммамен посмотрел ему вслед, а потом повернулся к остальным с сонной улыбкой пумы, только что сожравшей целый отряд охотников.

– Вы тоже свободны. Дайте ему лучших людей, которых найдете, окажите ему всю возможную помощь. А вы двое, задержитесь-ка на минутку, господа!

Колган вспыхнул, но отсалютовал и вышел.

Тарион шагнул вперед. Бондваан встал с совершенно ошеломленным видом. Тарион надеялся, что лицо не выдает его ярости. Этот юный выскочка обречен!

– Вы двое, господа, – повторил Каммамен, как только Колган оказался вне пределов слышимости, – не очень-то раскатывайте губу. Держите свои грязные привычки при себе, ясно? Не смейте трогать Д’варда!

– Господин! – возмутился Тарион. – Я не пони…

– Ты все прекрасно понял! Я не позволю досаждать ему любым образом. Любым! Похоже, теперь у меня есть в этой войне секретное оружие.

Тарион решил, что ему лучше разработать новые планы.

 

22

Первые несколько дней в пехоте стали для Злабориба непрерывной пыткой. От ходьбы босиком его ступни превратились в сплошную мозоль, его кожа сгорела на солнце, его ритуальный шрам воспалился. Но хуже всего была обычная физическая усталость. Он рыл ямы, он ходил в строю, он бегал. Каждый его мускул болел. Он терял сознание – его поднимали пинками и приказывали перестать притворяться. Несколько раз он был на грани отчаяния, когда даже смерть казалась лучше этого бесконечного мучения.

Но каждый раз, где бы это ни случалось, по какому-то странному совпадению он встречал взгляд спокойных синих глаз, устремленный на него. Он слышал слова поддержки и вспоминал, что этот паренек, рискуя собой, спас его в храме. И тогда, неведомо каким образом, Злабориб находил в себе силы бороться. Он был в долгу перед Д’вардом, а Д’вард доверял ему.

Он ожидал, что рано или поздно Тарион подошлет к нему убийц, но этого не происходило. Каждое утро он просыпался, не зная, какое чувство у него преобладает: удивление или разочарование. И на пятый или шестой день он вдруг понял, что сможет пережить все это и стать воином. И что самое удивительное, он понял, что его грубые спутники сочувствуют его страданиям и одобрительно относятся к его успехам. И тогда во мраке засветился тоненький луч гордости.

Как раз тогда, когда он начал было привыкать к лагерной жизни, армия выступила в поход. Теперь их было почти семь тысяч. Около четверти составляли нагианцы – тысяча пеших и восемьсот верховых. Дорога вела их на восток, мимо Соналби, а потом на юг, в дебри перевала Сиопасс. Три дня они поднимались по извилистой долине, через влажный лес, вдоль отвесных скал. И только теперь, на марше, Злабориб понял, что по-настоящему он еще и не уставал.

И еще марш принес с собой опасность, ибо каждая военная кампания в Вейлах неминуемо начинается с обороняемого перевала. Лемодианцы знали, что против них выступило объединенное войско Джоалленда и Нагленда. Они наверняка уже усилили оборону и послали за помощью к своим устрашающим таргианским господам. Мест, где армия могла бы пересечь горы, было немного.

К счастью, военная помощь из Тарга не могла прибыть сразу. Бой за перевал был выигран задолго до того, как нагианская пехота достигла вершины. По войску передали, что перевал свободен и дорога на Лемодвейл открыта для захватчиков. Это приободрило воинов, и дальше они шагали с песнями. Злабориб в стычке не участвовал, но, проходя поле боя, он видел тела. Он задыхался, и ему было не до пения, да и слов этих песен он тоже не знал.

Тем временем дорога пошла вниз, и войско ускорило свое продвижение. Еще через два дня армия разбила лагерь на берегу озера у подножия Лемодслоупа. Разговоры теперь только и шли что трофеях да о радостях, причитающихся победителям в побежденной стране. Солдаты уверяли друг друга, что лемодианские девушки славятся своей красотой.

Наконец соналбийский отряд дождался своей очереди купаться в уже сильно помутневшем озере. Воины побросали оружие и, не раздеваясь, с плеском плюхались в воду, отчего она сделалась еще мутнее. Злабориб уклонился от участия в чехарде, но был рад немного намокнуть и избавиться хотя бы от части паразитов. Какие мелочи его теперь радовали!

Он вылез из воды просохнуть на солнышке. На траве, облокотившись на колени, сидел долговязый паренек, и его ярко-синие глаза не без веселья наблюдали за Злаборибом. Должно быть, он тоже искупался, ибо волосы и борода его были влажными.

– Поздравляю, воин! – произнес он. – Ты справился, не так ли?

– Я думаю, в этом больше твоя заслуга, господин. – Одну вещь Злабориб усвоил прекрасно, и это была скромность. Он понимал, что не выжил бы без поддержки и воодушевления со стороны Д’варда.

– Вздор! Сядь и отдохни немного. Я говорил, что покажу, как. Но сделал-то все ты сам. – Д’вард усмехнулся, глядя на жалкий вид Злабориба.

– Тебе осталось нарастить новую кожу, и все. Как ты себя чувствуешь?

Злабориб обдумал вопрос. Казалось, он тысячу лет ни с кем не разговаривал по-настоящему – в смысле, ни с кем умным.

– В основном удивлен.

– Но и горд?

– Да, – признался новый боец. – Две недели назад я не поверил бы в это, но – да.

– Тебе есть чем гордиться. Даже остальные гордятся тобой – это ты знаешь? Они заключали пари, сколько ты продержишься. Никто не выиграл – нет, вернее выиграл ты! Они признают твое мужество. Тебе нужно что-нибудь?

Злабориб улыбнулся – с тех пор, как он делал это последний раз, тоже прошло много, много времени.

– Имму, или Утиниму, или Осмиалт.

Синие глаза зажмурились.

– Кого-кого?

– Моих наложниц.

– Нет, ты и в самом деле приходишь в себя, – рассмеялся Д’вард. – Уж прости, в этом я тебе помочь никак не могу. Ладно, я хотел просто поздравить тебя и сказать, как я горд тем, чего ты добился. Это сломало бы очень многих. Неплохо!

Он пошевелился, собираясь вставать.

– Господин?

Военачальник с усталым видом сел обратно.

– Да?

– Могу я спросить?.. Нет, могу я высказать предположение?

– Ну, высказывай.

Злабориб повернул голову, чтобы посмотреть на резвящихся в воде солдат.

– Это наглость и дерзость с моей стороны, но я достаточно слышал, чтобы понять – ты родом не из Соналби.

Обычной реакции не последовало, только жуткое молчание, более красноречивое, чем крик или ругань.

– Господин… Простите меня…

– Я и правда не из Соналби, нет, – ответил Д’вард очень тихо. – Впрочем, джоалийцы этого не знают. По крайней мере я им этого не говорил, и я не думаю, чтобы они знали. Продолжай.

– Нет. Мне не надо было…

– Продолжай!

– Господин! – Ну почему он был таким дураком, что выболтал это? – Вы объявились там в начале лета. Я подозреваю, это случилось сразу после окончания семисотых Празднеств Тиона в Суссе.

Последовала долгая пауза, потом юноша спросил:

– Кто говорит это?

– Никто. Я сам догадался. Почти никто из ребят не умеет читать. Если они и слышали про «Филобийский Завет», они наверняка не знают подробностей.

– Но ты знаешь, конечно, – вздохнул Д’вард. – Какие подробности ты имеешь в виду?

– О… только то, что принято считать, будто Освободитель будет рожден там, но на самом-то деле в «Завете» говорится совсем по-другому. На самом деле там сказано, что он придет в мир нагим и плачущим. Совсем не одно и то же!

Пронзительные синие глаза прошлись по лицу принца, потом вдруг заискрились.

– А как еще можно прийти в мир? – спросил Д’вард с улыбкой, от которой разом забылись вина и напряжение.

– Ну… – Злабориб ощутил приступ ностальгии по размеренным беседам за столом в Джоале, по долгим философским дебатам, когда каждое слово имело свое, особое значение. С минуту он смотрел на резвящихся в воде крестьян.

– Про тех, кто уходит в монастырь или другую обитель, говорят, что они покидают мир. Значит, про человека, который, допустим, изгнан из монастыря, можно сказать, что он снова пришел в мир?

– Ты считаешь, что именно это и имелось в виду?

– Возможно. Или же там имеется скрытый смысл. По некоторым строкам можно предположить, что Освободитель – не просто человек.

– Ты пытаешься шантажировать меня?

Онемев, Злабориб в ужасе оглянулся. Страшнее всего было то, что еще две недели назад он и сам думал подобным образом.

– Вас? Вас, кому я обязан жизнью?

Его собеседник снова улыбнулся.

– Прости! Должно быть, я слишком много общался с этим твоим мерзавцем-братом. Пойми, ты мне на самом деле ничем не обязан – но продолжай!

– Нет, ничего! Мне жаль, что я заговорил об этом.

– Ты обсуждал это с кем-нибудь еще?

– Нет, господин! Господин… вы можете доверять мне! – Злабориб вдруг чуть не разревелся. Ну кто просил его выбалтывать все это?

– Так ты предполагаешь, что я не простой смертный?

– Мне кажется, вы обладаете силой, которой не обладают другие.

– Проклятие, – сказал Д’вард и уставился взглядом в свои ноги.

– Вы бог? – с тревогой спросил Злабориб.

– Я смертный, это точно. Вполне возможно, я тот, про которого говорится в «Завете». Ты проницателен, если догадался об этом. – Он вздохнул. – Не знаю, стану ли я когда-нибудь Освободителем. У меня нет никакого желания становиться им. Я просто хочу вернуться домой! Будь так добр, не говори никому!

– Конечно. Клянусь.

Д’вард явно не хотел говорить о пророчествах, а жаль, – Злаборибу это было бы интересно. Нагленд ни разу не упоминался в «Филобийском Завете», поэтому-то он никогда особо им не интересовался. Почти в половине вейлов царили монархии, так что принцев в них было пруд пруди, однако единственными имевшимися в наличии на данный момент оставались они с Тарионом.

Синие глаза снова улыбались, и Д’вард вытянулся на траве.

– Я тебе верю! Поэтому позволь мне спросить у тебя кое-что. В день, когда я пришел в Соналби, я видел, как толпа расправилась с одной семьей.

Злабориб пожал плечами:

– Во главе со жрецами Карзона? Такое творилось по всему вейлу.

– Потому что они еретики?

– Да. У нас в Нагленде их не так много, но Муж постановил их уничтожить.

Д’вард поднял голову и хмуро посмотрел на плещущихся в воде солдат.

– Мне кажется, к нам сейчас присоединятся. Церковь Неделимого? Расскажи мне о ней.

– Это новая вера, – торопливо начал объяснять Злабориб, пытаясь припомнить все, что ему было известно. – Где она зародилась и когда, я не знаю. Она довольно широко распространена в Рэндорленде. Возможно, она начала распространяться и в других вейлах – не знаю. Они поклоняются новому богу, единому богу. Это напоминает Висека, но это не он. Всех богов – Пять, а Пять – это Прародитель, верно? Но этот бог не имеет к ним никакого отношения. Его почитатели заявляют, что он единственный истинный бог, а все остальные – это…

– Ну?

– Демоны, – нехотя выговорил Злабориб. Такую ересь даже произносить страшно. И почему это Д’варда интересует какая-то секта заблудших фанатиков?

– Ты не знаешь, есть у него имя, у этого нового бога?

– Судя по всему, нет. – Все, что он помнил, – это беспорядочные обрывки какого-то пьяного спора за столом. – Если и есть, оно слишком священно, чтобы его произносить вслух. И его почитатели молятся ему не лично, а через посредников.

– Это уже интересно! – буркнул Д’вард. – И каково же его учение, каковы его заповеди?

– Право же, не знаю, господин! Жаль, что не могу помочь! Они все носят в левом ухе золотую серьгу.

Д’вард резко повернулся и посмотрел на него:

– Даже мужчины? И только в одном ухе?

– Кажется, да.

– Странно! Им полагалось бы таиться. Это ведь опасно, особенно если их преследуют. Или в этом и заключается весь смысл? – задумчиво добавил он.

– Возможно, носят не все, – предположил Злабориб. Он всегда относился к богам как к чему-то, само собой разумеющемуся. Его больше интересовала философия; религию он оставлял жрецам.

– Возможно, – согласился Д’вард. Он снова сел – из озера выбиралась толпа мокрых солдат, горевших желанием поприветствовать своего бывшего приятеля, неожиданно для всех взмывшего на почти недосягаемую высоту. – Один последний вопрос. Быстро! Если бы я захотел найти эту церковь, где мне ее искать?

– В Рэндорвейле, полагаю, – ответил Злабориб. – Но мы идем в противоположную сторону.

 

23

– Белые скатерти! – восхищенно вздохнул Эдвард. – Серебряные приборы! Цивилизация!

За окном вагона-ресторана калейдоскопом живых изгородей и деревушек мелькала долина Темзы. Вечернее солнце заливало леса и церковные шпили. Даже за те десять лет, что прожила в этой стране Алиса, сельская Англия изменилась, хотя и не так, как города – там вторжение автомобилей и проводов было заметнее. Здесь, в глубинке, битюги-тяжеловозы все еще тянули огромные горы сена, но и здесь, на сельских дорогах, множилось число грузовиков и автобусов. Традиции – дело личное, подумала она. Пейзажи, которые писал Констебль, давно уже оказались прочерчены сначала железными дорогами, а потом и телеграфными проводами.

Вагон покачивался, отбивая колесами быстрый ритм. Кликети-клик, пели колеса, кликети-клик, кликети-клик…

– Я, наверное, попробую мясной суп с крупами, – заявила она. – Когда ты в последний раз видел скатерти?

– Сто лет назад. У нас в Олимпе они были, но я прожил там совсем недолго.

Он все пытался перевести разговор со своих приключений на другие темы – расспрашивал ее о жизни в Лондоне военных лет. Она упрямо возвращалась к Соседству. Даже так он охотнее говорил об Олимпе, чем делился с ней воспоминаниями о своем военном опыте. Ей ужасно хотелось понять, почему. Или он совершил что-то, чем очень гордился, и не рассказывал об этом по своей обычной скромности, или, наоборот, натворил что-то ужасное. Что именно?

Может, он боялся, что она подумает, будто он совсем одичал? И Джулиан, и Джинджер казались шокированы даже тем немногим, что услышали, хотя они словно в рот воды набрали. С их точки зрения моральный кодекс британского сахиба не включает в себя ритуального членовредительства и метания копий. Прожив большую часть детских лет в пыльном поселке эмбу, Алиса была лишена подобных предрассудков. Насколько она могла понять, у Эдварда не было выбора. Оказавшись запертым в другом мире, он вряд ли мог апеллировать к британскому консулу.

– Нет, пожалуй, баранина будет безопаснее. Кухня на железной дороге уже не та, что до войны. С твоих слов этот Тарион – забавный тип.

– Он может быть обаятельным, когда ему это нужно, – фыркнул Эдвард. – Он великолепный спортсмен и тверд, как наковальня. Я бы сказал, этим его положительные качества и ограничиваются.

– А его отрицательные качества?

– Ради Бога! Их перечисление заняло бы всю ночь. Уверяю тебя – у этого человека нет ни капли совести или моральных принципов. Ни капли!

– Он, конечно, пытался подкупить тебя?

Эдвард снова оторвался от меню и округлил глаза.

– Тысячу раз. Ты и представить себе не можешь, какие предложения он мне делал!

Алиса подумала, что может, но не сомневалась, что он все равно не повторит их в присутствии дамы.

Интересно, подумала она, что нужно предложить ее кузену-идеалисту, чтобы заставить его сделать что-либо по его мнению неправильное? Разве что пару алмазов из королевской короны для начала? У Эдварда нет семьи, он достаточно молод, и все его потребности ограничиваются пропитанием. Его учили верить в то, что честности и желания работать достаточно, чтобы прожить. Богатые поместья его не прельщали, пороки не влекли – образование закалило. Возможно, он до сих пор обливается холодной водой по утрам. Нет, он останется верен Королю и Отечеству, хорошим манерам и честной игре – и не будет хотеть ничего больше. Его школа специализировалась на воспитании неподкупных администраторов, людей, которым предстоит править Империей. Конечно, даже Эдвард Экзетер может немного измениться через год или два, когда его идеализм столкнется с действительностью, но в данный момент он был настолько неподкупен, насколько этого вообще можно ожидать от смертного. То-то, должно быть, удивлялся Тарион, услышав ответы на все предложения.

И уж если даже Тарион потерпел поражение, на что может надеяться Алиса Прескотт?

Что это такое случилось с ее патриотизмом? Ей припомнились агитационные плакаты первых месяцев войны, еще до мобилизации: «Женщины Британии говорят тебе – иди!» Как она боялась, когда Д’Арси записался добровольцем, – боялась и все же гордилась им. Как и все вокруг, она понимала, что эту войну надо выиграть. Нет, эта война – не Эдварда. Его зовет другой долг. Кажется, сами законы природы направляют его туда; она чувствует это. Но если она и сама не может пока разобраться в своих чувствах, как сможет она убедить в этом его? Что нужно, чтобы заставить его передумать?

– Ты, конечно, отказался?

– Алиса, дорогая! Неужели ты считаешь, что я… ладно, не отвечай! Еще бы не отказался. Даже если бы он и предложил что-нибудь по-настоящему соблазнительное, обещания Тариона – все равно что ветер, ничего более.

– Ты ему это говорил?

– Конечно. Он хохотал и соглашался, а через день или два подлезал снова.

Эдвард ухмыльнулся. Он знал, о чем она сейчас думает. Он знал, что держится хорошо. При всем этом ей ничего не стоило сбить с него уверенность и заставить покраснеть.

– Ты молод и красив, – задумчиво произнесла она. – Я полагаю, он обращался к тебе и с нескромными предложениями?

Лицо его мгновенно сделалось пунцовым.

– Как ты догадалась?

– По тому, чего ты не договариваешь. И, насколько я могу судить, Злабориб тоже не столп нравственности?

– Во всяком случае, по нашим меркам, – согласился Эдвард. – Но он был всего лишь распутником, в то время как Тарион – порочным извращенцем. И под всей этой шелухой, в глубине своей Злабориб был настоящим мужчиной. Просто раньше у него не было повода проявить себя.

– Не ради пышного солдатского мундира Иль светской славы, быстро проходящей, Но ради одобренья командира И на плече руки…

– Ох, прекрати! – раздраженно оборвал ее Эдвард.

– Так, значит, ты превратил лягушку в принца? А потом…

Рядом с ними, словно соткавшись из воздуха, возник официант. Они заказали обед. Состав изогнулся на повороте, и в окне стал виден паровоз со шлейфом дыма из трубы. Вот, наверное, сейчас вкалывает несчастный кочегар… На повороте вагон-ресторан закачало сильнее.

Они помолчали. Алиса прикидывала список вопросов, которые собиралась задать. Трудно разговаривать в поезде, полном людей; по приезде в Грейфрайерз они снова окажутся в обществе Джулиана, а возможно, еще и Джинджера, а также устрашающей миссис Боджли. Миссис Боджли, вероятно, потребует, чтобы Эдвард рассказал все с самого начала. Хотя бы в расплату за то, что случилось с ее сыном. Нет, она должна использовать этот короткий час в вагоне-ресторане.

Официант поставил перед ними суповые тарелки и исчез.

– Не так уж и плохо, – объявил Эдвард.

– Но ты только посмотри на этот хлеб!

Все разом почернело.

– Не ешь его! – Он старался перекричать стук колес. – Он него можно ослепнуть. – В воздухе едко запахло гарью. Потом поезд вырвался из туннеля, сбросив с себя кокон дыма.

– Ты все тот же идиот, которого я знала, – с чувством произнесла Алиса.

– Так расскажи: ты собираешься вступить в контакт со Службой? Ты говорил, у тебя три способа сделать это?

Эдвард мрачно кивнул:

– Пока все чисто теоретические. Один – это то письмо, которое я просил Джинджера опустить для меня. Помнишь мистера Олдкастла?

– Помню, как ты рассказывал о нем.

– Он написал мне после… после тех событий. – Казалось, его худощавое лицо вытянулось еще сильнее при воспоминании о тех страшных днях, когда Камерон и Рона Экзетер погибли в Ньягатской резне. – Он говорил, что служит в Министерстве колоний. На самом деле, конечно, это было не так. Он работает при Штаб-Квартире.

Все, что знала Алиса, – это только то, что Олдкастл, пусть и незримый, заменил Эдварду отца. Если припомнить, он и тогда казался слишком хорошим, чтобы быть настоящим. Правительство Его Величества вряд ли бы так беспокоилось об осиротевшем сыне мелкого чиновника.

– Когда ты исчез, я написала мистеру Олдкастлу.

Эдвард улыбнулся, запихивая в рот корку.

– По какому адресу?

– Я попробовала Уайтхолл, а еще тот адрес, что оставался у Джинджера, в школе.

– Уайтхолл никогда не слыхал о таком служащем, а почтовое ведомство – о Друидз-Клоуз?

– Вот именно.

– Нет никакого Друидз-Клоуз. Нет никакого мистера Олдкастла. На самом деле это что-то вроде комитета – так, во всяком случае, объяснял Крейтон, – хотя все обратные письма мне написаны одной рукой. Видишь ли, Штаб-Квартира приглядывала за мной в порядке услуги Службе. Ну, и Погубители тоже за мной охотились.

Кликети-клик, кликети-клик, кликети-клик…

– Но если Олдкастла не существует, как ты собираешься с ним связаться?

– Сделаю то, что делал всегда, – напишу ему письмо! То есть я уже написал, а Джинджер уже должен был опустить его.

– Мне казалось, Джулиан уже пробовал это сделать?

Ну да, ей давно полагалось бы спросить об этом.

– Ага! На этот раз на конверте мой почерк – возможно, это имеет значение, – и потом оно опущено в нужный ящик. – Эдвард ухмыльнулся, словно школьник, впервые демонстрирующий карточный фокус. – Пойми, теперь-то я знаю о магии немножко больше. Для того чтобы заколдовать все почтовое ведомство, потребовалось бы невесть сколько маны, а на один почтовый ящик – вполне доступное количество.

– Чертовски логично.

– И как только я до этого додумался, я вспомнил, как мистер Олдкастл несколько раз предупреждал меня, что уедет на некоторое время – примерно тогда же я сам должен был уезжать из Фэллоу! Выходит, все те открытки и письма, что я посылал ему из других мест, и не могли дойти до адресата, поэтому ответа на них я не получил. Все просто, так ведь?

– И ты считаешь, что тот ящик до сих пор заколдован?

– Ну… – Он нахмурился. – Не знаю. Возможно, и нет. Я же предупреждал, что все это пока так – абстрактно.

– Ладно, давай послушаем про второй способ.

– Со вторым ясности еще меньше. Тот… гм… человек, который спас меня из больницы, на самом деле – дух. В свое время он был известен под именем Робина Гудфеллоу.

Голубые глаза смотрели на Алису совершенно серьезно, ожидая открытого недоверия. Официант убрал тарелки из-под супа и поставил на их место жареную баранину.

– Пэк?

– Он самый. Точнее, один из них. Местный представитель одной старой фирмы, как охарактеризовал его Крейтон. Теперь его забыли или не замечают, но он все еще проживает на своем узле, среди куманики, папоротников и врытых в землю камней, сберегая остатки маны, которую он получил во времена саксов, – тогда люди еще верили в Народец с Холмов.

Одно дело читать про богов в книжке и совсем другое – поверить в то, что в современной Англии живет один такой.

– На что он похож?

– Довольно славный старикан. По крайней мере ко мне он был очень добр. На самом деле, мне кажется, он давно уже спятил. Должно быть, ему несколько веков не с кем было поговорить.

– Он заодно с этой шайкой из Штаб-Квартиры?

– Он сохраняет нейтралитет, но он должен знать, как их найти.

– А его самого где искать?

Эдвард пожал плечами, пытаясь разрезать особенно жесткий кусок баранины.

– Точно не знаю. У меня в то утро голова была как котел. Но где-то недалеко от Грейфрайерз, на небольшом холме. Я узнаю, когда увижу.

Все это выглядело еще менее убедительно, чем первая идея. На то, чтобы обследовать все холмы вокруг Грейфрайерз, потребуется время и средство передвижения. Полиция наверняка уже ищет Эдварда Экзетера. И эти зловещие Погубители тоже. Глядя на него, трудно поверить, что ему уже двадцать один и он побывал в двух мирах. Она ощущала совсем материнское желание как можно скорее отправить своего юного кузена-идеалиста в Соседство, хочет он этого или нет. С остальными мелочами можно разобраться и потом.

– Поможет ли Пэк тебе еще раз?

– Я могу только просить его об этом. В этом мире он пришелец, родом из Соседства. Из Руатвиля, это в Суссленде. Я мог бы принести ему в жертву бычка.

Бережно же он относится к ее деньгам!

– Бычка? Если ты будешь обращаться так с продуктами в наши-то дни, ты угодишь за решетку. Идет война, мой милый!

– О… Ну, что-нибудь придумаю.

– А третий способ? – Алиса подцепила вилкой несколько стручков фасоли.

– Мне кажется, я еще помню ключ, который мы с Крейтоном использовали при переходе. Любой, кто исполнит этот танец на этом узле, попадет в Святилище – в разрушенный храм в Суссвейле. – Он сдался, оставил в покое баранину и сердито потыкал вилкой в водянистую картошину. – Но это довольно далеко от Олимпа, и кого я могу просить о таком риске? Он же окажется там нагишом, не зная языка…

– Тебе придется отправиться туда самому! – Ну наконец-то они сдвинулись с мертвой точки!

Должно быть, он почувствовал, куда она клонит, потому что нахмурился.

– Нет. Это может занять слишком много времени, а потом мне снова придется искать дорогу сюда.

– Но это же только короткий визит, разве не так? Туда и обратно! – Еще три года, и война точно останется позади.

– Я не доверяю Службе! Они и раньше-то не давали мне вернуться домой, значит, и теперь попытаются удержать меня. Как ты думаешь, Смедли действительно хочет перейти туда? – со внезапной надеждой спросил он.

– Не знаю. Я даже не уверена, знает ли это он сам. Он ведь пережил очень тяжелое потрясение, Эдвард. Не думай о нем плохо! Он получил достаточно медалей, чтобы открыть магазин воинских регалий, а многие из его друзей…

– Контужены. Да, я знаю. Не забывай, я ведь многих из них видел. – Он снова сердито ткнул вилкой в мясо. – Смедли – молодчина, в этом я не сомневаюсь. Но посылать его туда одного, без знания языка? Я сам чуть не помер – да и помер бы, если бы Элиэль не помогла мне.

– Допустим, ни один из твоих вариантов не прошел?

– Тогда я не смогу предупредить Службу о предателе, вот и все.

– И ты останешься здесь и запишешься добровольцем?

– Запишусь добровольцем или попаду на виселицу. Или и то, и другое.

– Где этот переход, о котором ты говорил?

– В Стоунхендже. – Эдвард выглянул в окно. – Какая сейчас станция? Уже Свиндон?

Алиса отложила нож с вилкой.

– Эдвард, Стоунхендж расположен на равнине Солсбери.

– Ну да, я знаю… А что? Что из этого?

– Вся равнина Солсбери сейчас отдана армии. В самом Стоунхендже – аэродром. Ходили даже разговоры о том, чтобы снести камни, так как те представляют собой угрозу для садящихся и взлетающих аэропланов, так близко они расположены.

Он посмотрел на нее с откровенным смятением.

Кликети-клик, кликети-клик, кликети-клик…

– Но ты ведь не слишком полагался на этот вариант, правда? – сказала она. – Стоунхендж был твоей козырной картой?

– Скорее уж последней соломинкой.

– Ты даже близко к нему не попадешь, – заявила она.

– А после войны?

– Ну разве что после войны.

Он сдвинул остатки еды на край тарелки и отложил нож и вилку.

– Черт!

«Вот именно, черт!»

Он неожиданно улыбнулся.

– Значит, я не могу туда вернуться! И совесть моя чиста. Отлично!

– Не хотите ли десерт, мадам? – осведомился официант. – Сладкий пудинг и крем?

– Мне сыр и печенье, пожалуйста, – ответила Алиса, постаравшись не вздрогнуть. – И кофе.

– Мне то же самое, – сказал Эдвард, даже не подняв глаза.

Официант исчез с пустыми тарелками.

Эдвард покатал пальцем крошки по скатерти.

– Будем надеяться, что письмо сработает.

– Да.

– И будем надеяться, что Погубители не получат его раньше.

– Что? Разве такое возможно?

– Еще как возможно. – Он слабо улыбнулся. – Штаб-Квартира потерпела тяжелое поражение. Я не знаю, где у них в Англии что-то вроде Олимпа, но с тех пор, как я был мальчишкой, оно вполне могло попасть в руки врага. Если так, значит, я написал письмо врагу, сообщая, где я.

– Ох!

– Лучше уж сразу тебя предупредить.

Внезапно ее захлестнула волна недоверия. Только два дня назад в ее жизнь вторгся Джинджер Джонс, и вот уже она сама превратилась в персонаж из триллера Джона Бучана. «За тобой гонится черный камень! Беги, ибо все потеряно!..»

– Собственно, – безжалостно заявил Эдвард, – мне вообще нельзя было позволять тебе ехать со мной. Тебе лучше сесть на первый же обратный поезд.

– Ну уж дудки! – сказала Алиса. – Расскажи мне лучше о своих приключениях – приключениях вождя охотников за головами.

Он нахмурился.

– Извини, – спохватилась она. – Неудачная шутка. Так что случилось, когда умерла старая королева? Кому досталась корона? Преображенному Злаборибу или нераскаявшемуся Тариону?

Эдвард вздохнул и отвернулся к окну.

– Весть пришла к нам как-то утром, вскоре после нашего вступления в Лемодвейл, до того, как мы оказались в западне. Старый Каммамен пригласил меня посоветоваться – кого из двоих братьев послать назад? Я ничего не мог с собой поделать – я воспринимал это как лесть, хотя и понимал: ко мне лично это не имеет никакого отношения, просто действует моя харизма. Я сказал ему, что любой, кто доверяет Тариону, заслуживает, чтобы его бросили в темницу.

По выражению его лица она начала догадываться о том, что произошло дальше.

– Но было уже поздно?

Эдвард поднял взгляд; ложка его застыла в воздухе.

– Вот именно! Тарион забрал свою нагианскую кавалерию и исчез. Дезертировал в самый разгар войны!

Она отпила кофе.

– А ты ожидал от него другого?

Он попытался пить и смеяться одновременно, поперхнулся и затряс головой.

– Нет! Это было совершенно в его духе. Он получил известие даже раньше Каммамена – наверное, подкупил кого-то. Лично я был рад отделаться от него, но он оставил нас без кавалерии. Видишь ли, моа признают только одного хозяина. Они привыкают к нему еще птенцами… я хотел сказать, жеребятами. Они ближе ко млекопитающим, чем к птицам. В английском нет подходящих слов. Так или иначе, требуются месяцы на то, чтобы приучить моа к новому ездоку. Джоалийцам не удалось привести с собой много моа через Тордпасский перевал – он слишком высок, – поэтому они полагались на полк Тариона. Он удрал, и мы оказались в самом пекле.

 

24

– Проснись, красавчик, – раздался шепот.

Дош чуть не подпрыгнул, ощутив чью-то руку, прикрывшую ему рот.

– Ммммф?

Рука отодвинулась. Он не видел ничего, кроме слабого мерцания лунного света на шатре. Он лежал на своем коврике, и земля под ним была жесткая и каменистая. Он снова услышал голос, совсем рядом с его ухом.

– Проснулся?

– Да, господин.

– Отлично. Не шуми. Время немного поиграть.

– Что, снова? – Право же, этот человек совершенно ненасытен! – Сколько мы проспали?

– Я совсем не спал, и это совсем другая игра. Для начала свяжем тебя.

Сердце Доша отчаянно подпрыгнуло и начало какую-то безумную скачку, словно искало, где бы выскочить.

– Нет, господин! Пожалуйста! У меня самые неприятные воспоминания о такого рода…

Сильная рука Тариона запихнула ему кляп, и протесты Доша стихли, превратившись в сдавленное всхлипывание. Этой тряпкой он чистил господское седло. Он не сопротивлялся, когда веревка затянулась на его лодыжках, впиваясь грубыми волокнами в кожу. Тарион никогда раньше не связывал его и не делал больно – во всяком случае, слишком больно, – но был способен на все. Ходили леденящие душу слухи об оргиях в резиденции Бондваана Посла…

– Повернись!

Дош перевернулся на живот и сложил запястья. Когда веревка затянулась и еще сильнее врезалась в кожу, он отчаянно промычал через кляп: «Мммф!» Это не помогло. Потом ему связали локти и, наконец, колени. «Святой Тарион, храни и помилуй меня!»

С минуту ничего больше не происходило. Он лежал в темноте и исходил потом, а воображение рисовало ему кошмарные картины того, что Тарион может с ним сделать. Если это затянется надолго, руки его затекут и отвалятся.

И началось – Тарион перевернул его, и он неудобно улегся на связанные за спиной руки. Под плечами мешался острый камень. И хуже всего – принц тоже лег рядом, тяжело облокотившись на грудь Дошу. Что-то холодное коснулось его шеи.

– Это мой кинжал, любовничек, – тихо произнес Тарион в нескольких дюймах от лица Доша. – Я выну кляп, но, если ты издашь хоть звук, я перережу тебе глотку, прежде чем ты успеешь пискнуть второй раз.

Тряпку убрали. Дош сглотнул и попытался смыть слюной мерзкий вкус.

– Да, господин, – прошептал он.

– Отлично. А теперь слушай внимательно. Мне надо уехать. Мою дорогую матушку призвали занять место на небесах среди светил.

– Мне очень жаль, господин.

– Не жалей – мне ее не жалко. Сегодня уже бедродень, а она померла в стоподень, так что наш любимый полководец получит это известие еще до заката. Я хотел бы смыться раньше – на случай, если он примет неверное решение.

– Но как…

Дош скорее ощутил, чем услышал смешок Тариона.

– Скажем так, у меня было предчувствие. Я совершенно уверен, что она умерла в стоподень. Монархия не может оставаться без монарха дольше, чем это необходимо. И я никак не могу взять тебя с собой, мой милый мальчик, ведь у тебя нет моа, а нам придется очень спешить. И что мне с тобой делать, м-м?

Дош испустил чуть слышный стон, но горло его, казалось, совершенно слиплось.

Его носа коснулся кончик мокрого языка.

– Я так люблю тебя, – послышался ужасный насмешливый шепот, – я не перенесу мысли о том, что ты можешь принадлежать другому. Но мы были так счастливы вдвоем, что как-то нехорошо бросать тебя спящим. Хочешь сказать что-нибудь по этому поводу?

Дош верил. Он не сомневался, что принц вполне способен убить его прямо здесь, на полу шатра, хладнокровно, одним движением кинжала.

– Я люблю тебя! – Голос его дрогнул.

– Я тоже люблю тебя, дорогой. Я думал, не перерезать ли мне твою прекрасную шейку, пока ты спишь, но есть кое-что, что мне хочется узнать, очень хочется. На смертном ложе, знаешь ли, не врут, а те, кто поумнее, не врут, чтобы не попасть на смертное ложе. Так что скажи мне, любовничек: на кого ты шпионишь?

– Но я же говорил тебе! На любого, кто мне платит!

– Ба, да ты вспотел! Я знал, что ты потеешь, дорогой, но не так же! Надеюсь, ты понимаешь, что я убью тебя, если ты и дальше будешь мне лгать? Твой последний шанс, Дош Прислужник. На кого ты шпионишь?

Дош попытался говорить, но обнаружил, что только плачет. Всхлипывать под весом Тариона на груди было нелегко.

– Ни на кого.

– О, ну это совсем уже глупо! Право же! Все на кого-то шпионят. В день, когда я нанял тебя, ты спрятал две звезды и немного мелочи под ниолийской вазой у меня в спальне. Теперь у тебя лежат пять звезд – на дне моей сумки с гребнями. Три звезды за три с половиной месяца? Не слишком много для такого пройдохи, как ты. Конечно, ты мог заработать это, продавая свое хорошенькое тело дворцовым гвардейцам, но получил бы гораздо больше, передавая сплетни обо мне кому-нибудь из местных. Значит, ты работаешь на кого-то со стороны. На кого?

– Я люблю тебя, – всхлипнул Дош. – Я никому и ничего не говорил!

Внезапная боль пронзила его шею, и он подумал, что умирает…

– Это так, неглубокий порез, – сообщил Тарион. – По крайней мере мне так кажется. Трудно сказать в темноте. В следующий раз я могу перестараться. Ты жив еще?

– Да.

– Вот и хорошо. Как-то это затягивается. Кто-то послал тебя в Наг внедриться в мое окружение и шпионить за мной. Боюсь, ты плохо продумал свою легенду. Ты представился нарсианином, но ты не из Нарсии. А теперь я снова вставлю кляп и вспорю тебе пузо, и ты умрешь очень мучительной смертью – если только не скажешь мне, кто послал тебя.

Весь ужас заключался в том, что Дош знал: он не может ответить на этот вопрос. Он вообще шпионил не за Тарионом, только за Освободителем, но и этого он тоже не мог объяснить.

Его вытащили из шатра на рассвете. Ему полагалось бы стыдиться своей наготы, слез, запекшейся крови, но боль во всем теле заглушала остальное. Он не держался на ногах, и когда его поставили перед Каммаменом Полководцем, он бесформенной грудой рухнул на землю.

– Ну и дерьмо! – произнес генерал. – Это все, капитан. Можешь идти.

Полог шатра закрылся. В шатре было еще двое, и они остались. Сквозь слезы Дош узнал по росту Колгана Адъютанта. Второго отличала раскраска на лице и кожаная набедренная повязка; наверняка это был Освободитель.

– Все в порядке, поганец, – сказал Каммамен. – Говори! Когда он сбежал?

Рот Доша совершенно пересох, в нем стоял омерзительный вкус пропитанной потом тряпки, находившейся там несколько часов, но он сумел выдавить из себя хрип:

– Где-то посреди ночи, господин. Не знаю точно, в каком часу.

– Кто принес ему известие?

Будь он в нормальном состоянии, Дош соврал бы в ответ на такой вопрос или потребовал бы за ответ денег – или и то, и другое вместе, но сейчас он был слишком слаб для этого, да и ненависть к Тариону сводила его с ума.

– Я не думаю, чтобы его вообще извещали. Он сказал, что королева умерла в стоподень, так, словно это было подстроено.

– Что ж, вполне возможно, – буркнул джоалиец. – Ты согласен. Адъютант?

– Согласен.

– А ты. Военачальник?

– От этого можно ожидать чего угодно, господин.

Значит, это действительно Освободитель. Вряд ли это было известно кому-нибудь еще, но Дош знал, что Д’вард и был обещанным Освободителем.

Каммамен сердито нахмурил брови:

– Если верить этому поганцу, они уже слишком далеко, чтобы мы могли догнать их. Пошли за вторым, Военачальник.

Полог шатра приподнялся, и Освободитель сказал что-то кому-то на улице. Потом он вернулся, подошел к Дошу и протянул ему бутыль с водой. Увидев, что руки Доша еще не действуют, он опустился на колено и приложил горлышко к его губам так, чтобы тот смог напиться. Вода пролилась, но часть ее все-таки попала в его пересохшее горло. Блаженство!

– Мне не жаль избавиться от этого королевского ублюдка, – пробормотал Колган, – но отсутствие кавалерии может нам здорово помешать. У нас не так уж много сил.

Каммамен буркнул что-то в знак согласия.

– Но если я пошлю отряд вдогонку, будет еще хуже. – Джоалийцы отошли и уселись на стулья в дальнем конце шатра.

Освободитель все вглядывался в лицо Доша.

– Почему он тебя так изрезал?

– Просто таковы у него понятия о развлечении, господин, – пробормотал Дош, надеясь, что никто не поставит перед ним зеркало. Он боялся увидеть свое лицо. Порезы на горле ничего не значили, но Тарион порезвился и над его щеками, и над лбом, и вокруг глаз.

– Гм? – тихо произнес Освободитель. Краска на его лице покрылась трещинками. – Ты сказал ему, что он хотел?

Дош вздрогнул и мотнул головой. Он пытался! Он пытался изо всех сил, но его настоящий хозяин сделал это невозможным. Имя его настоящего хозяина не может быть произнесено. Дошу трудно назвать его даже в мыслях.

Разумеется, Освободитель не знал этого, так что понял все не так.

– Молодец! – пробормотал он. – Странно только, почему он тогда тебя не убил.

Действительно, странно! Дош вздрогнул от одной только мысли об этом и снова лишился дара речи.

– В отряде из Рареби есть ученик лекаря. Он зашьет твои порезы так, чтобы не осталось шрамов.

– Я был бы весьма признателен, господин, – пробормотал пораженный Дош.

Освободитель сухо усмехнулся.

– В конце концов твоя внешность – главное в твоем ремесле, верно? – Он встал и отошел к остальным.

Кто он такой, чтобы насмехаться? Воин тоже продает свое тело, только куда худшим образом. Красота – это талант вроде силы или отваги. Если боги оделили ими кого-то, от него ожидают, что он использует их на благо себе и другим людям, разве не так? Тогда почему же с красотой по-другому?

Что еще мог поделать Дош – брошенное отродье племени Лудильщиков? Его народ вышвырнул его. Ему нечего было предлагать, кроме своего тела. А его нужно кормить, как и любое другое. Он обслуживал женщин так же охотно, как мужчин, – на самом деле охотнее, ибо они не так опасны, – но до сих пор ему еще не встречалось женщины свободной и с деньгами, способной предложить ему постоянную работу.

Несколько минут военные обсуждали дальнейшую тактику и боевые задачи, а Дош гадал, что же будет с ним дальше. Собственно, об этом он думал уже несколько часов, с того момента, когда Тарион оставил его в покое и ускакал. Поняв, что смерть от потери крови ему не грозит, он решил, что, быть может, ему повезет, если джоалийцы выгонят его из лагеря копьями. Тогда его убьют лемодианцы. Это его уже мало тревожило. Он приходил в отчаяние при мысли о том, что подвел хозяина – настоящего хозяина. В руках пульсировала дикая боль. Он лежал не шевелясь, держась как можно тише, надеясь услышать что-нибудь важное.

Тут, задыхаясь от бега, вошел второй принц. Краска на его лице лежала пятнами, словно он не успел ее как следует наложить. Как бы то ни было, даже Тарион признал бы, что сейчас толстяк больше похож на воина, чем был в Наге. Правда, он оставался все таким же толстым.

Каммамен сообщил ему, что королева умерла. Злабориб выказал подобающие случаю сожаления, хотя по виду расстроился не больше, чем его сводный брат. Никто не питал особой симпатии к старой Эмшенн, тем более что она подстраивала убийство этого своего сына у себя же на глазах.

– Выходит, или тебя, или Тариона надо признать наследником. – Каммамен высказал вслух совершенно очевидную мысль. – Поскольку он обманул наше доверие, наш выбор падает на тебя. Да и без этого, конечно! Я хочу сказать, мы и раньше так считали. Да здравствует король!

– Спасибо, Полководец, – ответил толстяк. – Джоалия убедится, что не зря верила в меня.

Где-то сзади усмехнулся Колган:

– Правда, твое восшествие на престол может несколько задержаться.

– Да, – согласился Каммамен. – Сначала нам надо повесить твоего брата. Тем не менее вот тебе наше слово: как только мы вернемся в Наг, он все равно что покойник, и ты получишь свою корону.

– Я очень признателен, господин.

– Полагаю, нам стоит объявить об этом войскам? – предложил Колган.

– Пожалуй, так, – недовольно буркнул Каммамен.

Последовала пауза.

– С этим могут быть сложности, – заметил Злабориб. – Автоматически я становлюсь военачальником. – Он даже говорил сейчас как настоящий принц. Как странно!

– Я приветствую это, – заявил Освободитель.

– Но я поклялся перед ликом богини, что буду сражаться простым рядовым.

Дош удивленно поднял голову и увидел, что двое джоалийцев тоже совершенно растерялись. Что же касается Освободителя… краска на лице скрывала его выражение, но челюсть все равно отвисла.

Потом все заговорили разом.

– В этом нет необходимости… Я правильно понял, что вы хотите остаться рядовым воином?.. Очень благородно с вашей стороны!..

Злабориб пожал плечами:

– С вашего позволения, Полководец, я предпочел бы именно это. Я желаю исполнить свою клятву. Когда мы вернемся в Нагленд, я буду свободен, чтобы взять на себя мои новые обязанности.

– Клянусь пятью богами! – взорвался Каммамен. – Признаюсь, я не ожидал этого от вас… ваше величество.

– Не спорю, это на меня не похоже, – кивнул толстяк и усмехнулся. На короткое мгновение эта усмешка как бы уравняла его с ними, даже сделала чуть выше, и они откликнулись на нее смехом и улыбками. Потом он снова вернулся к своей роли скромного солдата.

– Но мои люди это одобрят. Последнее время я обучаюсь науке править людьми – у меня замечательный учитель. Вы позволите мне уйти?

Должно быть, он получил в ответ кивок, ибо сразу же вышел, прошагав мимо Доша и даже не бросив на него взгляда отвращения.

– Чудеса! – признался полководец. – Хвала богам! Д’вард, что ты с ним сделал?

– Я? Ничего! Совсем ничего!

– Кто-то превратил его в мужчину!

– Наверняка не я! – со смехом добавил Колган.

Все трое встали. Потом, конечно, вспомнили про Доша.

– Уфф! – скривился Каммамен. – Что будем делать с этим ублюдком? Господа, вам никому не нужен мальчик для интимных услуг?

– Вышвырнуть его, и пусть с ним разберутся лемодианцы, – предложил Колган, глядя на него с высоты своего огромного роста. Его рыжая борода дернулась в знак крайнего презрения. – Если его оставить, он только растлит нам весь лагерь. Терпеть не могу таких дегенератов.

Это не совсем так, подумал Дош, припоминая, как Колган дважды со времени выхода из Нага одалживал у Тариона его прислужника для массажа и других целей. Тот еще скупердяй.

– Ты хорошо бегаешь, парень? – вздохнул Освободитель.

– Бегаю, господин?

– Мне нужен вестовой. – Он посмотрел на Каммамена. – Если я посылаю солдат, они застревают на полдня за трепом.

Полководец усмехнулся:

– Я тебе верю! Бери его, если хочешь. Если с ним будут какие-нибудь неприятности, выкинь его, и все.

– Мне кажется, он будет вести себя хорошо, господин. Ведь так, Дош?

Дош поднялся, пошатываясь, с трудом веря собственным ушам.

– О да, господин. Спасибо, господин! – Личный вестовой Освободителя? Замечательно! То-то порадуется за него его настоящий хозяин!

– Тогда пошли. Вот, можешь нести мой щит, пока мы не найдем тебе чего-нибудь из одежды.

Они вышли из шатра, щурясь на яркий солнечный свет. Шагая через весь лагерь за Освободителем, Дош старался держать высоко голову и не обращать внимания на смех и двусмысленные шуточки, вызванные его видом. Правда, давалось ему это нелегко. Слишком уж их было много.

– Сначала одежда, – заявил Д’вард. – Потом надо как можно быстрее наложить тебе швы. – Он улыбнулся, глядя сверху вниз на Доша. Он был очень высок. – Возможно, тебе стоит красить лицо.

Дош засмеялся, как и положено хорошему слуге, когда хозяин изволит шутить. Оказалось, смеяться больно.

– Потом еда, – продолжал Освободитель. – Интересно, сможем ли мы подыскать для тебя мало-мальски пристойные башмаки? Нож, топорик?.. Насколько я понимаю, ты созрел для этого?

– Нет, господин. Я хочу остаться с тобой, господин. Я страшно признателен за…

– Брось! Мне не нужна твоя лесть. Почему же он не убил тебя, если ты не сказал ему того, что он хотел?

– Мне кажется, он был по-своему привязан ко мне.

– Странная привязанность. Ладно, оставайся. Мне нужен вестовой. Но ты не будешь спать со мной в одном шатре, понял?

– Да, господин.

– Он предлагал мне тебя несколько раз, тебе это известно?

– Он много кому предлагал меня, господин. Многие соглашались.

Лицо Освободителя скривилось под краской, и он отвернулся.

Внезапно Доша охватила радость. Он выполнил свою миссию! Он разрешил загадку пророчества: «И станет Элиэль первым искушением, а принц – вторым». Принц Тарион искушал Освободителя, предлагая ему Доша. Только и всего! Значит, это пророчество уже сбылось, так что он может доложиться своему господину, настоящему господину, божественному господину.

 

Часть пятая

Пешка берет ладью

 

25

Школьник лет тринадцати вышел в коридор и предложил Алисе место в купе.

Она очаровательно улыбнулась ему:

– Вы очень добры, но я с удовольствием постою здесь. Все равно, большое спасибо.

Покраснев, он вернулся в купе и задвинул за собой дверь.

После Суиндона народу в поезде заметно поубавилось. Можно было поговорить и в коридоре.

– Расскажи, что случилось после того, как вы прибыли в Лемодвейл, а Тарион бежал.

Чуть пригнувшись, чтобы выглянуть в окно, Эдвард нахмурился.

– Мне не хотелось бы рассказывать об этом. Ты обратила внимание, сколько у всех багажа? Наверное, все они спасаются от воздушных налетов на Лондон.

– Возможно. Ты не ответил на мой вопрос.

– Но я никак не могу гордиться тем, что случилось! – вздохнул он. – Получилось черт-те что. Каммамен, возможно, и был влиятельным политиком, но генерал из него вышел никудышный. Он плохо подготовил домашнее задание.

Он нарисовал на грязном стекле несколько овалов и объяснил географию:

– Таргия захватила Наршвейл, принадлежавший Джоалии. Таргианцы славятся на все Вейлы как местные забияки – вроде пруссаков в Европе или спартанцев в античной Греции. Никто в здравом уме не будет задирать таргианцев! Но Джоалии требовалось поддержать репутацию сильной метрополии, чтобы сохранить колонии в повиновении. Согласно изначальному плану, предполагалось пересечь Лемодвейл и напасть на сам Таргвейл, пока их войско занято в Наршвейле. Собственно, планировался обычный карательный рейд – пограбить, понасиловать, пожечь и сделать ноги. Конечно же, таргианцы нанесли бы ответный удар, не в том же году, так в следующем. Мне кажется, Джоалия рассчитывала на то, что основной удар примет на себя Нагвейл. Разве не для этого и существуют младшие союзники, не так ли? Самое обычное дело. Однако Тарион оставил нас почти без кавалерии, так что весь план рухнул. Без кавалерии речи не могло идти даже о коротком набеге. Каммамену надо было сделать что-то с теми войсками, что остались у него, – иначе по возвращении на родину ему грозила бы позорная отставка. Вместо этого он решил захватить Лемодвейл. Возможно, он надеялся обменять его потом у Тарга на Наршвейл. – Эдвард иронически улыбнулся. – На слух логично, не так ли?

– Но не на деле? Вроде как предложить бошам в обмен на Бельгию Юго-Западную Африку, да?

– Что-то вроде этого, – улыбнулся он. – В Лемодвейле от кавалерии мало толку – это его, возможно, и убедило, – но Джоалия еще ни разу раньше не покоряла Лемодвейл, и это могло бы насторожить его. Все вейлы отличаются друг от друга, а Лемодвейл – больше других. Во-первых, он весь холмистый. Там нет… наверное, «Лемодфлэт» будет подходящим нашим словом.

Он помолчал, вспоминая. Алиса смотрела, как телеграфные провода за окном ныряют вниз, взмывают, ныряют, взмывают… кликети-клик, кликети-клик…

– В языках вейлов роль наших суффиксов выполняют приставки, – устало продолжал он. – Примерно – очень приблизительно – это выглядит так: допустим, Нагвейл – это общее название, относящееся ко всей котловине. Окружающие ее горные хребты будут называться Нагволлом, холмы и горы пониже – Нагслоупом. Примерно так. Пригодная для земледелия часть долины будет Нагфлэтом, и в большинстве вейлов она действительно плоская. В Нагленде она, например, не просто плоская, а пустынная. Все, где могут обитать люди, называется Наглендом, а все бесполезные земли… Нагвастом, наверное. Столица будет Нагтауном или просто Нагом. Страна как политическое образование будет, мне кажется, называться просто Нагией. Есть и еще разные термины. Можно, например, сказать, что Наршслоуп – это только используемые холмы, а те, что выше, будут Нагмуром или чем-нибудь вроде этого. Не такая уж плохая система. В английском языке классификация выражена не так ярко.

– Ну да. Могу себе представить – словечки типа «отлив» или «прилив» озадачат нагианцев так же, как их термины озадачивают меня. Но какое это имеет отношение к войне?

– Только то, что Лемодфлэт не такой. В смысле, не ровный. Он весь изрезан водными потоками. Во всей стране не найти ровной площадки, годной для гольфа – даже на девять лунок. И у лемодианцев нет ферм, у них есть деревья. Это довольно странные деревья, но они собирают с них все, что необходимо для жизни. Что-то вроде хлебного дерева дает им крахмал, но у них есть и другие, дающие замену льну… или хлопку. Плоды, орехи, винные ягоды, штуковины вроде картофеля – все. Вся страна – это один огромный сад.

– В котором трудно сражаться?

– Там замечательно сражаться, – с горечью произнес Эдвард, – если только ты партизан.

Он вздохнул и повернулся, облокотившись на медный поручень под окном. Он сложил руки.

– Я мог бы догадаться, что случится. Мне стоило бы. Но, будь все проклято, Алиса, мне же тогда было всего восемнадцать! Я был чужой в их мире! Мне казалось, они знают, что делают, в этих своих блестящих доспехах и пышных шлемах.

До сих пор ей еще не приходилось видеть, чтобы он оправдывался.

– Но ты ведь все равно ничего не мог поделать, правда?

– Еще как мог! У меня оставалась мана, которую я набрал в храме Ольфаан. Конечно, по меркам их богов, это немного. Я знал, что волшебных замков я бы с ней не построил, но мне казалось, что удастся использовать ее для исцеления или чего-нибудь в этом роде, так что я берег ее. Но даже пользуясь одной харизмой пришельца, я мог бы наставить Каммамена на путь истинный, если бы я только вовремя увидел проблему. – Он скривился. – Единственный, кто умел думать из них, – Тарион, но тот смылся, пока все еще было в порядке.

Он снова повернулся к стеклу и подрисовал еще немного в своей карте.

– Лемодвейл напоминает змею, он очень длинный и узкий. Мы вступили в него вот здесь, на восточном конце. Лемод – столица – вот здесь, в западной части. Никто и не подумал поинтересоваться, есть ли там поблизости проходимые перевалы. Была осень. – Он хмуро посмотрел на нарисованную им карту, а может быть, на мелькавший за окном пейзаж.

Поезд начал сбавлять ход перед очередной станцией, но ей показалось, что он не смотрит, а просто колеблется, рассказывать ли ему дальше.

– Ты думаешь, Каммамену стоило лучше изучать географию, ведь так? – буркнул он. – Скорее уж историю. Он стал не первым джоалийским генералом, который погиб в Лемодвейле.

Мимо окна проплывали дома, медленнее и медленнее.

– К тому же он не стал и первым джоалийским генералом, которого убили собственные подчиненные. И когда Палата поняла, что я нахожусь в армии, нам пришлось сражаться уже с богами.

 

26

Через четыре дня после того, как войско спустилось в Лемодфлэт, Злабориб приобрел свой первый боевой опыт. Впрочем, сам бой оказался не так страшен, как его ожидание.

Он ненавидел Лемодвейл. Все нагианцы ненавидели Лемодвейл. Их земля была плоской, сухой, и редок был тот день, когда, глянув в любую сторону, ты не мог разглядеть вдалеке Нагволл. По ночам звезды и луны сияли над головой бесчисленным множеством светлячков в бездонном небе.

В Лемодвейле все было по-другому. Небо и горы исчезли; от всего мира остались только деревья, такие частые, что между ними с трудом находилось место для шатра, и ни единого ровного клочка земли. Лемодфлэт нельзя было назвать и настоящими джунглями, ибо деревья были высажены рядами, изгибавшимися вдоль склонов. Обыкновенно подлесок отсутствовал, но нижние ветви росли на уровне плеч, и люди, то и дело наклоняясь, превращались в горбунов. Открытых полей здесь не было вовсе, да и полян, на которые бы падало солнце, тоже немного. Изо дня в день видимость не превышала двадцати ярдов, да и то лишь в одном направлении. Он мог идти часами, и ничего не менялось. Это было все равно что оказаться взаперти, в лабиринте колонн, с постоянно протекающей крышей. Некоторые нагианцы едва не сошли с ума.

Дождь шел каждый день – иногда брызгал ненадолго, иногда моросил с утра до вечера. Краска на лицах размывалась и окрашивала бороды в цвета радуги.

Следы помета на земле показывали, что какие-то дикие или домашние животные паслись в этих садах, но самих их не видели ни разу. Да и лемодианцы тоже как сквозь землю провалились. Все строения, что им удалось найти, были брошены, многие сожжены. Войско продвигалось, не встречая сопротивления, если не считать холодной, непрерывной сырости и расстройств желудка от непривычной пищи.

Наконец-то разведчики обнаружили деревню; название ее осталось неизвестным. Наконец-то их мог ожидать бой.

Каммамен Полководец решил атаковать на рассвете. Он предоставил нагианцам честь идти в атаку первыми, поскольку полагал, что они смогут передвигаться тише, чем джоалийцы в своих доспехах, – так он, во всяком случае, сказал. Дождь перестал. Светил почти полный Трумб, и его устрашающий зеленый свет с трудом пробивался сквозь листву. Света хватало как раз на то, чтобы видеть идущего впереди человека, если держаться поближе к нему. Передвигаться, не натыкаясь на древесные стволы и ветки, было невозможно. Днем бойцы прикрывали лицо щитами, пока выдерживали левые руки, но сейчас щиты производили бы слишком много шума. Поэтому они перевесили щиты за спину и крались вперед, раздвигая ветки руками. Злабориб шел за Помуином, а Догтарк шел за Злаборибом, и каждый старался не отставать и не упускать из вида идущего впереди, рискуя каждую минуту проткнуть его своим копьем. В темноте легко было не разглядеть острый кованый наконечник.

Шелест опавшей листвы под ногами, и больше ни звука. Насколько Злабориб понял, они вполне могли описать круг и вернуться в лагерь. Его спина и шея болели от постоянного нагибания.

Он дрожал, уверяя себя, что виной тому холодный утренний воздух, хотя сам-то прекрасно понимал, что занимается самообманом. Его ноги были ледяными. Ему казалось, он не столько боится смерти, сколько боится показаться трусом перед этими молодыми крестьянами. Что они подумают о своем будущем правителе, если он лишится чувств или просто обделается от страха, когда начнется бой? Возможно, он самый старший нагианец в армии, поскольку призывались только холостяки, а в деревнях женятся рано.

Они были необразованны и невежественны. Они принимали жизнь такой, какова она есть, не задумываясь о ее смысле, о божественном замысле или об этике.

Молодым легче быть храбрыми. Жизнь кажется им вечной. Возможно, все эти раскрашенные воины до сих пор оставались девственниками. В лагере они обменивались веселыми шуточками насчет лемодийских женщин, которых возьмут в плен, насчет развлечений, которые последуют за этим. Злабориб не был воином. Не был он и девственником. Он знал, что короткое наслаждение не стоит риска быть раненым или убитым.

Помуин остановился и оглянулся. Злабориб подошел ближе, старательно отводя острие копья в сторону, потом обернулся сам, чтобы Догтарк не ткнул в него своим. Они постояли так рядом, прислушиваясь к стихающим позади шагам. По цепи пробежал легкий шелест – воины садились, повинуясь неслышной отсюда команде. Двигаться в темноте, когда со всех сторон деревья, а к запястью примотан кожаной лентой десятифутовый шест, было нелегко. Но Помуин сел, Злабориб сел, Догтарк сел, и шелест постепенно стих.

Им строго-настрого запретили говорить. Злабориб сомневался, что во рту у него осталось достаточно слюны, чтобы шевелить языком. Страх стальной хваткой сдавливал грудь, внутренности будто жили сами по себе. Что, если он осрамится прямо здесь, когда с обеих сторон от него сидят люди, и уж они-то не смогут не заметить этого? Даже в темноте они услышат его… и унюхают тоже. И сможет ли он заставить себя тыкать копьем в живого человека? Ему нечего делить с лемодианцами, он не держит на них никакой обиды. Таргианцы захватили Наршвейл, поэтому джоалийцы напали на Лемодвейл. Так какое до этого дело нагианцам? Он представил себе, как его копье пронзает какого-то молодого крестьянина, как хлещет кровь, а внутренности вываливаются наружу, предсмертный укоризненный взгляд… Варварство, жуткое варварство!

Он подумал о своих друзьях в Джоале: о поэтах, художниках и музыкантах.

Или этот крестьянин может сам проткнуть его. Почему-то это казалось не таким страшным, по крайней мере не таким позорным. Все быстро кончится, и не останется никаких воспоминаний.

Он принюхался. Дым? Вся округа была, как губка, пропитана водой, значит, дым означает очаг. Должно быть, деревня совсем близко. Чуть ниже по склону – так говорил им Прат’ан Сотник. Когда раздастся сигнал к атаке, им надо бежать вниз, и они попадут в деревню, минуя брод. Убить всех мужчин, даже если те попытаются сдаться. Женщин не трогать, пока офицеры не дадут разрешения, а потом ждать своей очереди. Полегче с детьми, если не хочешь прогневить богов.

Злабориб слышал тихий шепот с обеих сторон. Ему показалось, что он слышит что-то и снизу, но деревья настолько глушили все звуки, что он не мог утверждать наверняка. Возможно, это просто шум ручья.

Что бы сказала Имма, если бы увидела его сейчас, сидящего на мокрых листьях в темном лесу, почти раздетого, не знающего, убьет ли он, или убьют его? Она бы каталась от смеха по кровати, мотая из стороны в сторону своими большими грудями…

Он подскочил, когда чья-то ледяная рука коснулась его плеча. Он обернулся и уставился прямо в глаза Догтарка, ярко блестевшие в свете зеленой луны.

Рука Догтарка дрожала. Он сжал Злаборибу пальцы.

Злабориб пожал в ответ.

– Что случилось? – спросил он.

– Мне страфно!

Догтарк был одним из младших в отряде, но здоров как бык. У него не хватало почти всех передних зубов, что придавало ему идиотский вид и искажало речь. Он был известный забияка и бузотер. Злабориб побаивался его и обычно старался избегать, не желая оказаться вовлеченным в бессмысленную драку, в которой неминуемо потерпит поражение. Догтарк принадлежал как раз к тем юным ублюдкам, которым доставило бы удовольствие избить будущего короля. Он принадлежал именно к тому типу олухов, которым Злабориб завидовал за их безрассудную храбрость.

– Нам всем страшно! – прошептал он в ответ.

– Не тебе, гофподин!

– И мне тоже.

– Но ффе другие отпуфкают футочки, а ты сидифь молча, спокойно. Знафит, ты фмелый!

Надо же, как он ошибается!

– У меня от страха язык отнимается, – сказал Злабориб. – Как и у тебя. Даже хуже. Я еще никогда не бывал в бою. Думай лучше о девках там, внизу. Сколько девок ты сможешь завалить за одно утро?

Догтарк испустил странный задыхающийся звук, возможно, означавший смех.

– Трех?

– Ну, давай! Такой мужик, как ты, должен управиться с четырьмя, если не с пятью.

– Ты правда так думаефь? Я никогда ефе не был с девкой, гофподин.

Злабориб снова принюхался. Дым! Сколько еще до восхода?

– Это здорово. Правда, после первых двух придется постараться. То-то ты попотеешь.

– Мне кажется, ты профто чудо, гофподин! Король, бьюфийся в рядах пехоты! Мы ффе так гордимфя тобой!

– Я ощущаю себя полным идиотом, – признался Злабориб. – Я…

Только его собственная дурость привела его сюда. Почему он отказался от подобающей королю должности и настоял на том, чтобы остаться рядовым? Чем таким обязан он Д’варду, что так рвется заслужить одобрение этого юнца? Нет, последнее время он явно не в себе.

Шум! Люди вставали, отстегивая со спин щиты. Под ногами шуршали листья. Рассвет еще не наступил, но атака началась.

– Пошли! – Он с отчаянным усилием справился со взбунтовавшимся кишечником. – Оставь мне там пару девок.

Сотня ярдов вниз по склону – и они увидели огонь.

Женщин не было. Боя не было тоже. Половина домов уже рухнула, превратившись в груду головешек. Рыча от досады, нагианские солдаты столпились на единственной улице того, что раньше было деревней.

– Никаких девуфек! – стенал Догтарк. – И никаких фолдат! Они ффе фбежали! Труфы!

Злабориб опьянел от радости. Боя не будет! Не нужно протыкать людей, и его никто не будет протыкать! Ему хотелось петь и плясать.

– Придется тебе, сынок, завязать его узлом до следующего раза! – сказал он. – В другой раз попробуешь управиться с дюжиной! – Он громко рассмеялся. Жар от горящих домов приятно грел его вечно сырую шкуру. Но, черт, при всем этом тепле их сухие постели…

– У? – сказал Догтарк, удивленно глядя на торчащую из груди стрелу, и рухнул на землю.

Злабориб сообразил, что стоит на самом свету. Помуин упал вперед, на свой щит; из спины его тоже торчало древко. Воздух наполнился летящими стрелами. Люди падали.

Так все и началось.

Примерно через месяц Злабориб решил, что все дело в численности. Нагленд послал на войну молодых неженатых мужчин. Джоалийцы позволяли вступать в армию любому мужчине, но на деле мало кто, кроме молодых холостяков, шел на это. Они составляли примерно двадцатую часть населения. Когда опасность угрожала лемодийской деревне, сражались все, даже дети. Их луки были грубы – так, жалкие самоделки, – а копья представляли собой обожженные на конце палки. Это ничего не меняло, ибо расстояние до врага редко превышало несколько ярдов, а чаще футов. Партизаны прятались среди ветвей или за стволами и выжидали, пока вражеский солдат не окажется в пределах досягаемости. Если товарищи жертвы начинали преследование, в половине случаев их ждала засада.

Теперь войско продвигалось еле-еле. Оно выступало утром; к обеду приходилось останавливаться и начинать вырубать деревья. На строительство укреплений тратилось гораздо больше времени, чем на сами боевые стычки. Они убили миллион деревьев и вряд ли хоть одного лемодианца.

Что бы ни предпринимали офицеры, часовые погибали на своих постах, людям во сне перерезали глотки, из-за далеких деревьев в лагерь летели горящие стрелы. Моа и вьючных животных резали или угоняли. Эта бойня не прекращалась ни на день, а войско все двигалось по бесконечным лесам Лемодфлэта.

Каммамен настаивал, что все дело в самом Лемоде. Стоит пасть столице, говорил он, и сдастся вся страна. Лемод был и призом, и убежищем. Армия двигалась на Лемод.

Вот только дорог, пригодных для передвижения, тоже не было. Повсюду вились бесчисленные тропы и проселки, а каждая миля приносила новую засаду. В дождливые дни – а в ту осень дождливых дней было больше, чем солнечных – даже командиры теряли направление. Ручьи и реки петляли во все стороны. В некоторых вейлах реки служат дорогами; в Лемодленде они текли по оврагам или ущельям и превращались в препятствия.

Официально раненых и больных, не способных передвигаться самостоятельно, бросали умирать, но на деле их друзья предпочитали удостовериться, что враг не доберется до них живых. Хорошо зная, как они сами допрашивают пленных, джоалийцы считали эти убийства милосердием.

– Имеется новый план, – сказал Д’вард Военачальник.

Он собрал отряд, чтобы воины выслушали новый план действий. Время было – середина дня, и шел дождь. Первые ряды сидели на сырой земле, промокшие и упавшие духом. Остальные слушали стоя или прислонившись к деревьям. Запас красок для лиц иссяк, и теперь ничто не скрывало их уныния. Они мерзли, боялись, чувствуя себя беззащитными перед невидимым противником и гневом богов.

Злабориб сидел в первом ряду. Чем ближе он находился к Освободителю, тем лучше он себя чувствовал потом.

Даже Д’вард казался расстроенным. Глаза его покраснели, словно от бессонницы, и он казался даже более истощенным, чем обычно. Он обходил свое войско по меньшей мере раз в день, и его энергии хватало, чтобы поднять у людей дух. Собственно, никаким другим способом добиться этого не удавалось.

Но сегодня даже он казался расстроенным.

– Какие потери. Сотник? – спросил он.

Прат’ана избрали командовать отрядом из Соналби, после того как Д’варда повысили в звании. Прат’ан, конечно, славный парень, но до Освободителя ему далеко.

– Сегодня только один, господин. Погвил Коптильщик. Попал в ловушку.

Д’вард злобно оскалился.

– Даже один – все равно много! Ладно, мы меняем тактику. Будем передвигаться форсированным маршем. Надо обогнать этих обезьян.

Он огляделся по сторонам. Ему улыбались в ответ.

Злабориб не улыбался. Он ощутил отчаяние. Регулярной армии не обогнать партизан. Эти крестьяне, возможно, еще не знают этого. Ничего, узнают, и очень скоро.

– Мы больше не будем тратить по полдня, возводя укрепления! – продолжал Д’вард. – Будем идти с удвоенной скоростью до темноты. Потом становимся на ночлег. Назавтра – то же самое. Всю ночь дежурство утроенным составом. Постарайтесь использовать каждую минуту, чтобы отоспаться! Кое-кто из вас ныл насчет мозолей на руках. Начиная с завтрашнего дня они будут у вас еще и на ногах – зато не на заднице!

Больше улыбок.

– Еще несколько дней, и мы будем в самом Лемоде. Я сказал Каммамену Полководцу, что за нами, нагианцами, его громыхающим железом джоалийцам не угнаться. Или я ошибался?

Громкие крики одобрения… Интересно, подумал Злабориб, что бы подумали джоалийские командиры, услышь они этот разговор. На месте Д’варда они бы просто буркнули отряду новые распоряжения и тотчас отчалили, и уж тем более никто бы не потрудился объяснить приказ, – но Д’вард всегда так делал.

– Когда эти обезьяны сообразят, где мы, – продолжал Д’вард, – мы уже будем в милях отсюда!

Ну и что изменится? Весь Лемодвейл кишмя кишел людьми. Враг был везде, бесчисленный, как деревья.

Д’вард начал излагать подробности: фуражом запасаться по дороге, передвигаться группами не менее шести человек… Он объявлял о бегстве, но звучало это как объявление о предстоящем штурме. Очень скоро все уже горели нетерпением испробовать эту новую тактику.

В конце концов все вокруг него смеялись. Больше он ничего не сказал. Он вообще редко говорил столько, сколько сегодня. Не то, что он говорил, а то, как он это делал, заставляло всех вокруг него улыбаться и хохотать.

В самом конце он встретился взглядом со Злаборибом и тряхнул головой в знак приветствия. Потом он ушел, а Прат’ан приказал отряду встать.

Освободитель ждал его за деревьями, опираясь на копье. Под взглядом его небесно-голубых глаз Злабориб как-то весь распрямился, стал еще выше ростом, да и воздух, казалось, чуть потеплел. Злабориб хотел было спросить, не окончательно ли рехнулся Каммамен, но не решился. Д’вард не стал бы критиковать полководца, даже в разговоре с принцем.

– Как поживаете, ваше величество?

– Лучше, чем я ожидал, господин. Гм… могу я попросить вас не называть меня так?

Несколько секунд Д’вард молча улыбался.

– Тогда пусть будет «воин». Это более почетный титул, ибо его ты заслужил сам. Как ты думаешь, этот твой опыт сделает тебя лучшим правителем?

– Наверное, сделает, если только окончательно не сломает. Да, конечно.

– Если бы он мог сломать тебя, ты бы давно уже сломался. Знаешь, теперь ты и выглядишь, как воин. Ты стоишь, как воин, ходишь, как воин. Я подозреваю, Джоал в конце концов обнаружит, что ты орешек покрепче Тариона. Если бы все правители прошли такую подготовку, войн стало бы меньше… Но я не об этом хотел с тобой поговорить. Ты хорошо знаешь «Филобийский Завет»?

Злабориб вздохнул.

– Не очень! Я пробовал его раз прочесть, но там столько непонятного, что я потерял к нему интерес. – Жаль, что он ничем не может помочь этому пареньку, столько раз помогавшему ему самому. – Конечно, я слышал много цитат оттуда.

– Говорится там что-нибудь про Нагвейл?

Злабориб покачал головой:

– Ни слова. Это я точно знаю.

Д’вард задумчиво нахмурился.

– А как насчет Лемодвейла?

– Про Лемодвейл ничего не помню. Это не значит, что там нету… Уж не хотите ли вы…

Синие глаза подмигнули.

– Нет, я его не читал. Ни строчки. Да и не уверен, что смог бы, ведь он написан на суссианском.

– О, он мало отличается от джоалийского. Но… – Злабориб чуть не поперхнулся. Как мог Освободитель не читать пророчества про себя самого?

– Мне только интересно, нет ли там чего-нибудь, что могло бы оказаться нам полезным. – Д’вард вздохнул и выпрямился, перехватив щит поудобнее. Он немного поколебался. – Ты случайно не знаешь, сколько еще до Лемода, нет?

– Понятия не имею.

– Гм. Жаль. Ладно, так держать. Ты здорово воодушевляешь своих соотечественников, помни.

И еще раз улыбнувшись своей ободряющей улыбкой, Освободитель зашагал прочь.

После Злабориб не раз пытался вспомнить, не упоминал ли он в этом разговоре о пророчестве «Филобийского Завета» насчет принца.

 

27

До Лемода добралось чуть больше половины войска. Там они основательно застряли. Лемодуотер, крупнейшая река вейла, извивалась бешеной змеей на дне глубокого каньона. Город стоял в излучине, практически на острове, и его стены возвышались на пятьдесят футов выше отвесных утесов и на сотню футов над водным потоком. В город можно было попасть только с севера, по узкой полоске земли, едва возвышавшейся над уровнем воды, так что нападающим пришлось бы подниматься к воротам снизу. Надо ли говорить, что ворота оказались закрыты. Уже не раз за всю историю Лемода город принуждали к сдаче длительной осадой, но никто, даже таргианцы не могли взять его штурмом.

Лемод был идеальным с точки зрения обороны городом, ибо бурную реку нельзя было ни переплыть, не перейти вброд. Джоалийцы перевели дух. Обрадованные уже тем, что выбрались наконец из-под кошмарных деревьев, они расчистили себе площадку для лагеря и выжгли вокруг нее зону безопасности. Они возвели баррикады против атак любого рода, они выкопали рвы и в конце концов устроили укрепленный по всем правилам лагерь. После этого они принялись ждать – голодать, слабеть и болеть.

Поначалу все шло не так уж и плохо. Сады снабжали их едой, но пять тысяч мужчин поедали в день не одну тонну фруктов. По мере того как дни осады растягивались на недели, фуражирам приходилось забираться в поисках фруктов все дальше. И чем дальше они забирались, тем больше у них был шанс нарваться на засаду.

Попытки штурмовать ворота провалились под градом стрел и прочих метательных снарядов со стороны осажденных. Потери были велики. Нападавшие начали рыть траншеи, укреплять брустверы, строить осадные машины – одним словом, делать все, что Лемод видел уже десяток раз. Периодически осажденные устраивали вылазки, чтобы сжечь или разбить то, что удалось соорудить осаждавшим. Земляные работы понемногу перемещались вверх по склону холма, однако процесс этот шел отчаянно медленно.

В лагере вспыхнули болезни. Тем временем холодало, и границы снегов на вершинах Лемодволла ползли вниз. Вскоре выяснилось, что осажденные выдерживают осаду гораздо лучше, чем осаждающие.

Мятеж застал Эдварда врасплох. Он слишком мало общался с джоалийскими офицерами и слишком много – с нагианскими солдатами. Он трудился день и ночь, поддерживая их боевой дух. Без его усилий они давно бы уже сорвались. Они бежали бы на родину беспорядочной толпой, и их вырезали бы в засадах. Старый Кробидиркин предвидел это.

Кроме того, Эдвард плохо знал джоалийские обычаи, а Колган Адъютант опирался на закон. Созвав на собрание офицерский состав, он пригласил нагианского командира посмотреть джоалийскую демократию в действии.

Дождь наконец прекратился, зато подул резкий ветер. Веревки скрипели, и холст хлопал. Собрание проходило в шатре главнокомандующего. Оно не заняло много времени. Колган обвинил Каммамена в некомпетентности. Каммамен угрожал. Сотники проголосовали. Каммамена вывели на улицу и обезглавили.

Командование войском принял Колган.

– Благодарю вас, граждане, – произнес Колган Полководец. – Я приложу все силы, чтобы оправдать ваше доверие. Прошу сообщить войскам о вашем решении. Завтра вы получите новые распоряжения по армии.

Офицеры отдали честь и вышли из шатра под блеклое солнце.

Эдвард подошел к стулу и сел.

Высокий полководец нахмурился, потом подвинул другой стул поближе, совсем близко.

– Ну, Военачальник? – сказал он усевшись. – Ты хотел видеть меня? – Они почти соприкасались коленями.

– Очень демократично! – произнес Эдвард. – Сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь попробует такой же трюк на вас?

Колган вспыхнул. Почуяв угрозу, он перешел в наступление.

– Раз уж так вышло, мне хотелось бы поговорить с тобой. Я получил донесения, что ты отпускаешь пленных.

Кто настучал?

– Одного пленного.

От такого признания джоалиец на мгновение лишился дара речи.

– Любого повинного в подобном преступлении, будь он младше в звании, казнили бы на месте. Объясни-ка получше. Военачальник.

– Я был в дозоре. – Эдвард, понимал, что Колган не поднял бы этого вопроса, не знай он подробностей. – Пара моих ребят поймали девушку. Не старше четырнадцати лет, должен заметить. Не боец.

– Она могла рассказать что-нибудь важное.

– Под пыткой? – Эдвард даже не скрывал отвращения. – Все, что она могла, – это послужить развлечением для солдат. Они сказали, что у меня как у старшего право попользоваться ею первым. Я ответил, что боги проклинают тех, кто воюет с детьми, и что насильник – самая низкая мразь, которую я только могу себе представить. Потом я спросил, кто хочет занять мое место. Когда желающих не оказалось, я сказал девчонке, чтобы она убиралась, что она и сделала. Что я сделал не так?

Колган слепо уставился на него.

– У тебя что, яиц нет? – спросил он наконец.

– Полагаю, у меня их столько же, сколько у вас. Только я не позволяю им править собой.

Военачальник презрительно покрутил ус.

– Предпочитаешь Доша Прислужника?

– Я даже мочиться в ту сторону не хочу. Полководец.

– Ха! Кстати, вспомнил – от этой сырости у меня разболелась спина. Мне говорили, он у тебя умелый массажист. Могу я позаимствовать его на сегодняшний вечер?

– Нет, – ответил Эдвард. – Не можете. Это тоже будет изнасилование.

Джоалиец покраснел. Мгновение противостояние балансировало на грани открытой ссоры. Потом Эдвард улыбнулся, прибегнув к помощи своей харизмы.

– Мне жаль старого Каммамена, хотя и не слишком.

Поколебавшись, рослый джоалиец улыбнулся в ответ. Он был в доспехах, но без шлема. В рыжих волосах пробивалась седина, которой раньше не было. Что-то сильно беспокоило его, как он ни пытался скрыть это.

– Таков старый джоалийский обычай, Военачальник!

Имелся, правда, и еще один старый джоалийский обычай, о котором Эдвард знал, – предавать союзников. Колгану он доверял еще меньше, чем Каммамену. Слишком поздно. Военная кампания, очевидно, оборачивалась катастрофой. Однако сам он отвечал прежде всего за своих нагианцев, и им угрожала гибель, если только он не совершит что-то из ряда вон выходящее. Ему стоило быть умнее; он чувствовал свою вину за происходящее.

– Значит, теперь ваша очередь, господин. Сколько вам понадобится времени, чтобы найти выход из положения?

– Недели две, не больше, если я останусь здесь. – Новый командующий огляделся в непривычном ему шатре. Сейчас он чем-то напоминал принюхивающегося пойнтера. – Старый пердун припрятал где-то немного отличного ниолийского бренди.

– Мне не надо. Что вы собираетесь делать?

Серые глаза Колгана сузились, собрав в складки кожу.

– А ты что предлагаешь, Военачальник? – Он не прислушается к мнению Эдварда. С харизмой или без, Д’вард оставался для него всего лишь еще одним крестьянином.

– Вы совершенно ясно изложили ситуацию, господин. На носу зима. Провиант почти недосягаем для нас. Мы или возьмем город – скоро! – или погибнем.

Медные брови ехидно поползли вверх.

– Я ставил вопрос не совсем так. У тебя есть решение?

– Я всего только сельский батрак. Дайте мне приказ.

Если подобная самоуверенность со стороны подчиненного из колонии – к тому же намного младше его по годам – и уязвила джоалийца, харизма пришельца все же действовала на него настолько, что он ответил вежливо.

– Я должен спасти армию. Если я смогу благополучно вернуть ее обратно в Нагленд, пусть даже не всю, но значительную часть, я окажусь вне подозрений, а возможно, даже героем.

Выходит, им движут мотивы сугубо личного порядка! А разве Эдвард ожидал чего-то другого?

– И как вы собираетесь спасать армию?

Колган задумчиво почесал в бороде, взвешивая ответ.

– Пленные говорят, есть один редко используемый перевал к северу отсюда. Завтра мы сворачиваем лагерь и выступаем к нему. Скоро зима.

– Ваши люди одеты гораздо лучше моих. Полководец. Вы можете снабдить нас теплой одеждой? И пройдут ли туда мои люди босиком?

– Нет – на оба вопроса.

Неожиданно горло Эдварда перехватило ненавистью – он с трудом мог говорить. Его голос прозвучал так хрипло, что он сам его не узнал.

– Вы уверены, что это не западня? Смогут ли люди в доспехах захватить с собой достаточно провизии, чтобы одолеть перевал? Уж не надеетесь ли вы, что лемодианцы пропустят вас без сопротивления? Что будет с вами, если в горах вас застанет буря? Сможете ли вы взять с собой больных и раненых? И что с моими людьми? Вы просто так бросите союзников?

Колган побледнел так, что его обветренное лицо, казалось, начало светиться изнутри. Он поднял сжатый кулак.

– Ты можешь предложить что-то лучше, нагианец? Если мы останемся, то умрем с голоду. Если мы попробуем пробиться обратно тем же путем, по которому мы пришли сюда, нас прикончат в лесах. Должно быть, таргианцы уже охраняют перевал Сиопасс. Или ты хочешь пойти на переговоры? Каммамен уже пробовал и получил отказ. Лемодианцы считают, что мы и так в их власти.

И так бы оно и было, подумал Эдвард, если бы не одна мелочь. Они пока не знают, что в рядах осаждающих пришелец с запасом маны. Ему не хотелось расходовать ее на такие неблагодарные цели, но ему не оставляли выбора.

Он вскочил; ярость пульсировала в ушах, во рту сделалось горько.

– Мне нужен рог взаймы!

Колган тоже встал.

– Для чего?

– Сегодня ведь затмение Трумба?

– Кажется, да. А что?

– Сегодня мы, нагианцы, возьмем для вас городские ворота. Когда услышите рог, штурмуйте – и город будет ваш!

Эдвард повернулся и вихрем вырвался из шатра.

Проклиная свое безрассудство, он шагал через лагерь вниз по холму. Запас маны жег ему карман, словно пригоршня золота, но сколько можно купить на него? Главные боги вроде Тиона или Зэца обладали достаточной силой, чтобы пробить в городской стене отверстие, как это сделал Аполлон, разметав для троянцев укрепления ахейцев. Или перенести атакующих через городские стены по воздуху. Или Просто убедить лемодийских часовых отворить ворота – это, должно быть, проще всего. Эдвард сомневался, что сможет сделать даже это. Если он попытается и потерпит неудачу, значит, его мана будет потрачена впустую.

Так или иначе, мяч теперь у него, и в запасе остался один-единственный бросок, так что до наступления темноты придется что-нибудь придумать.

Холодный осенний ветер леденил кожу. Фэллоу поощрял закаливание, но разгуливать почти нагишом зимой – это вам не простое обливание холодной водой. Лемодволл сиял свежим снегом. Пики на севере казались выше, чем любые, виденные им до сих пор в Соседстве. Горы на юге пониже, однако за ними лежал Таргвейл.

Этого перевала, о котором говорил Колган, может и не существовать вовсе или его могут охранять; в любом случае без теплых одежд и крепкой обуви его не одолеть. Нагианцы обречены, если только их псих-командующий не исполнит то, что имел неосторожность пообещать. Да и джоалийцы, возможно, тоже.

Подойдя к границе лагеря, он обнаружил, что за ним идут – конечно же, Дош Прислужник, ныне официально Дош Вестовой, хотя никто, кроме Эдварда, не звал его так. Эдвард махнул, чтобы тот приблизился, и пошел дальше. Секундой спустя юнец уже шагал с ним рядом, вполне пристойно одетый – в синюю джоалийскую куртку, желтые бриджи и пару крепких башмаков. Где и как он их раздобыл, оставалось загадкой. Конечно, он мог их украсть. Если же он купил их, Эдвард предпочитал не думать, каким образом он расплачивался.

Если не было никаких поручений, Дош старался держаться поближе к Эдварду. Никто из воинов не хотел иметь с ним дела, чтобы друзья не заподозрили их в недостойных мужчины желаниях. Он не мог даже рассчитывать на обед или место у огня, если только не был с Военачальником. Нагианцы не трогали его, повинуясь приказу Д’варда, но джоалийские забияки избивали его по меньшей мере дважды. Возможно, жизнь Доша никогда не была легкой. Во всяком случае, сейчас ее уж никак нельзя было назвать легкой, хотя он никогда и не жаловался.

Должно быть, он был старше, чем казался. Он никогда не называл своего возраста, да и вообще предпочитал о себе ничего не говорить. Он был невысок, но хорошо сложен. Лицо у него было красивым, как у херувимчика, до тех пор, пока Тарион не поработал над ним своим кинжалом. Теперь его покрывали пересекающиеся красные линии, до странного напоминавшие железнодорожные линии на военных картах, правда, это сходство мог заметить только один человек во всей армии. Со времени назначения посыльным он отращивал бороду, но на расстоянии ее не было видно. Вблизи же он казался мальчишкой, баловавшимся с краской. В зависимости от обстоятельств он мог быть слащавым, подобострастным или едко-остроумным. Но под профессионально-мягкой внешностью он был крепок, как и положено шлюхе, – по крайней мере Эдварду казалось, что шлюхе положено быть такой, хоть встречаться со шлюхами ему еще не приходилось. Он не сомневался, что маленький славный Дош не уступает крутостью характера любому забияке в его армии и что доверять ему можно меньше, чем тарантулу.

– Сколько тебе потребуется, чтобы собрать всех сотников на совет? – спросил Эдвард.

– Час. Полчаса, если ты позволишь мне за некоторыми послать еще кого-нибудь.

– Командиры отрядов фуражиров вернулись?

– Нет. Заместителей звать?

– Да. Впрочем, погоди немного. У меня проблема.

Они спустились к самому узкому месту перешейка. С обеих сторон текла река, и земля здесь только немного возвышалась над уровнем воды. Прямо перед ними земля круто поднималась к городским воротам. Джоалийские солдаты рыли траншеи и хлопотали над осадными машинами вне пределов выстрела из лука. Эдвард остановился и издали посмотрел на их возню.

Если бы он оборонял город, он приготовился бы к новой вылазке, чтобы поджечь эти осадные башни. Возможно, они еще не просохли после дождя, чтобы хорошо гореть. На то, чтобы вырыть траншеи до самых ворот, понадобится еще не одна неделя. А на носу зима. Завтра Колган собирается уходить.

Он переключил внимание на сам город, на высокие стены и высокие здания за ними. Иззубренная стена охватывала весь город, что казалось совершенно излишним: зачем строить стены на совершенно отвесных утесах? Неужели они действительно опасаются нападения с флангов или же это просто художественные изыски?

Впрочем, утесы были не совсем отвесные, а плато – неправильной формы. Кое-где земля выдавалась за пределы стен, хотя такие выступы, как правило, срезались, и склон в таких местах был положе. Там, где уровень земли понижался, стены, само собой, были выше. Конечно, армия не могла обойти город вдоль стен, но, возможно, ловкий воин, будь у него на то время и тяга к самоубийству, справился бы с этим. Отряд саперов мог бы найти место для подкопа под стены, но только как им остаться при этом незамеченными? Защитники города забросают их камнями. При веем-при том есть несколько мест, где человек мог даже отойти от стен на пару шагов, чтобы не смотреть на них, задрав голову. Или стрелять не вертикально вверх? Или?..

Он нутром чувствовал, что решение кроется где-то здесь, но никак не мог ухватить его. Должно быть, множество генералов уже перебирали до него все эти возможности. Лемод еще ни разу не брали штурмом.

– Наверняка можно обойти город вдоль основания стен, – сказал он, дрожа от холода.

– Если не заметят сверху. Пара ребят из Рареби утверждают, что делали это.

Эдвард пристально посмотрел в бесхитростные голубые глаза под длинными золотыми ресницами.

– Откуда тебе это известно?

– Подслушал.

Ну да, конечно. Никто не заговаривал с Дошем, если в этом не было жизненной необходимости.

– Приведи их тоже на совет.

– Хочешь, я узнаю, делал ли это кто-нибудь еще?

– Нет, – усмехнулся Эдвард. – С Тарионом ты тоже так говорил?

– Как?

– По-военному, четко и ясно.

– Нет.

– А как ты с ним говорил?

Дош на мгновение отвернулся, а когда снова посмотрел на Эдварда, на глазах его блестели слезы.

– Я люблю тебя… – Голос его прерывался. – Я все сделаю для тебя, все, чтобы ты был счастлив. – Все это звучало абсолютно искренне. – Я люблю тебя за твою улыбку, за прикосновение твоих…

– Спасибо, хватит! Я понял.

– Ты сам спросил.

– И зря. Я не хотел унизить тебя.

– Как можешь ты унизить меня? Ты не знаешь, что такое унижение.

– Нет, наверное, не знаю. Мне правда жаль.

– Не стоит, – сказал Дош. – «Жалость – пустая трата времени». Зеленое Писание, Стих четыреста семьдесят четвертый.

– Правда?

– Как знать! Кто читает такой хлам? – Он скорбно улыбнулся в ответ на смех Эдварда. – А в чем твоя проблема?

– Я могу тебе доверять?

– Если ты имеешь в виду, расскажу ли я всем в лагере то, что услышу от тебя, то нет. И потом, кто будет слушать?

– А с кем-либо за пределами лагеря ты можешь говорить?

Дош вздрогнул.

– Конечно, нет! – буркнул он.

Это подтверждало то, о чем Эдвард уже догадывался. Ветер пронизывал его до костей, и он, возможно, совсем посинел, но это было слишком важно.

– Ты шпионил за Тарионом, верно? На кого?

– Я не буду отвечать на этот вопрос!

– Ты не можешь отвечать на этот вопрос! Ты и ему не мог сказать этого! Вот почему он изрезал твое лицо!

– Ты считаешь меня героем?

– Нет, не считаю. Ты шпионишь не на смертного, да?

Красные шрамы у глаз Доша свело судорогой, возможно, болью.

– Не могу отвечать, – пробормотал он.

– Тогда и не пробуй. Если я назову имя, ты можешь…

– Не надо, господин! Прошу тебя!

– Ладно, – произнес Эдвард, так до конца и не уверенный, разыгрывает ли Дош спектакль или нет. – Кстати, будь у тебя такая возможность, ты вонзишь нож мне в спину?

Дош презрительно скривил свои ангельские губки:

– Тебя давно бы уже не было в живых.

– Да. Ясно. Спасибо. – Значит, не Зэц. – Ты никогда не носил в волосах золотой розы?

Дош уставился на него, потом кивнул. Между шрамами разлился мальчишеский румянец. Что нужно, чтобы заставить шлюху покраснеть?

Но ответ на этот вопрос единственный: Тион.

– Только подглядывал?

– Только подглядывал. Так в чем проблема?

Это был прирожденный шпион, любопытный к любой мелочи, словно кошка. Даже маленькой Элиэль было далеко до Доша по части любопытства. Про Элиэль Эдвард старался не вспоминать.

Он обхватил себя руками, сгорбившись под пронизывающим ветром.

– Я пообещал новому полководцу взять сегодня город и не знаю, как. Ни малейшего представления.

– О, ты что-нибудь придумаешь.

– Твоя уверенность достойна… – Эдвард резко повернулся и в упор посмотрел на это изуродованное лицо. – Что ты хочешь этим сказать?

Дош хитро улыбнулся, отчего алые железнодорожные линии вокруг глаз изогнулись.

– Ничего, Военачальник.

– Выкладывай!

– Пророчество… – нехотя произнес Дош.

– Какое еще пророчество?

Удивление… недоверие…

– Ну, то, длинное. То, где говорится про город. «Филобийский Завет», стих то ли пятисотый, то ли четыреста пятидесятый…

– Скажи мне!

– Ты не знаешь? Правда?

– Нет, не знаю.

На мгновение Дошу показалось, что Эдвард шутит. Он удивленно тряхнул головой, с минуту подумал, потом продекламировал:

– «И будет первый знак, когда боги соберутся вместе. Ибо придет тогда Освободитель во гневе, и обернется гнев скорбью. И отворит он врата, и падет город. И наполнится река кровью, и понесут воды ее весть в дальние земли, говоря: смотрите – город пал, и кровь пролилась. И принесет он смерть и ликование. Радость и страдания – его удел».

 

28

Слишком много всего случилось в эту ночь. Мысленно Дош не раз возвращался к ней, но не мог припомнить ни паники, ни страха. Он не сомневался, что на протяжении всего сохранял трезвую голову. Он делал то, что от него требовалось, со смелостью, какой он за собой никогда раньше не замечал.

Память его подвела. Страх громоздился на страх, а ужас на ужас до тех пор, пока рассудок не отказался их воспринимать. Реальность меркла, как в страшном сне, так что впоследствии ему вспоминались только обрывки, по большей части ключевые моменты, хотя всплывало и несколько незначительных деталей, как бы случайно попавших в этот сон. Словно поворотная точка его жизни была записана в какую-то драгоценную книгу, а потом он ее потерял, так и не успев прочесть, и осталось только несколько клочков страниц. Слишком много пробелов.

Это была ночь сближения всех четырех лун – чуда, которое мало кто видел из смертных; такое случается раз на несколько поколений. Но многие просто не заметили этого, ибо подобное чудо никогда не длится долго. Позже ни Ниол, ни Тарг не признали, что это великое событие вообще имело место. Ниолийцы настаивали на том, что Иш прошла в ту ночь близко от Трумба, но не за ним, в то время как таргианцы утверждали, что это Кирб’л так и не прошел перед Трумбом. А в Джоале стояла непогода, так что никто вообще ничего не видел.

Зато Дош все знал точно. Он своими глазами видел собрание богов, обещанное пророчеством, и мир для него изменился навсегда.

Все же остальное… так, рисунки на стене.

Первый рисунок: лица у костра на закате… Он хоронится в задних рядах, на него не обращают внимания. Дюжина или чуть больше почти голых нагианцев дрожат от холода в сумерках; на их лишенных раскраски лицах – ужас: Освободитель обещает чудо.

Он не упоминает этого слова. Он не говорит им, что он Освободитель; похоже, он сам в это не верит. У него самого не так уж много веры в то, что он может совершить чудо – Дош знает это по тому, что слышал раньше, – но, судя по всему, никто из сидящих у костра не замечает этого: по поведению Д’варда этого не скажешь. Он отдает распоряжения спокойно, уверенно. Ему нужно чудо, и он попробует совершить его. Чтобы в этом был какой-то смысл, ему нужна помощь его солдат, поэтому он обещает им, что отворит ворота. Если он потерпит неудачу, он погибнет, но он – Освободитель, и они верят ему. Это видно по их диким, детским глазам. Эти грубые мужланы, безмозглые горы мышц, пойдут за ним хоть в пекло.

Это и есть Воители, первые из его почитателей.

Интересно, чувствовал ли это Дош уже тогда?

Что говорил тогда Освободитель в той сцене у костра? Увы, большая часть драгоценной речи записана на потерянных страницах. Дош не помнит слов, кроме самых последних, когда Освободитель поворачивается и показывает на него, и все воины кричат от злости.

Их военачальник говорит им, что возьмет с собой только одного человека, чтобы тот помог ему нести веревки. Дюжина сильных голосов предлагает ему свою помощь. Нет, не они, отвечает Д’вард. Не сотники, ибо они должны вести своих людей. Не принц, даже не Талба или Госпин, хотя они знают дорогу. Нет, он возьмет Доша Вестового, и никого другого. Только он называет Доша этим именем. У всех остальных совсем другие прозвища для презренного педераста.

Это второй рисунок: дюжина разъяренных воинов и успокаивающий их Освободитель. Для Доша его слова означают начало другого чуда, его собственного чуда, но сам он этого еще не знает.

– Раз уж вы спрашиваете, – говорит Д’вард в этой второй картине, – я объясню вам, почему. Мне нужен человек, в храбрости которого у меня нет сомнений. Тихо! Посмотрите на эти шрамы у него на лице! Их нанесли в темноте, когда он был связан по рукам и ногам. Видите, как близко они от его глаз? Видите, как надрезано его горло? Этот человек вытерпел жестокую пытку и все же не сказал своему мучителю ни слова. Кто из вас может похвастать большим мужеством? Кто из вас согласится променять свои отметины доблести на его? Сегодня я возьму с собой Доша Вестового, ибо доверяю ему более, чем любому другому.

Другой обрывок: Дош плачет, а воины подходят к нему один за другим, чтобы обнять и попросить прощения за былое презрение… Некоторые еще шепчут ему на ухо обещания, что он умрет самой мучительной смертью, если этой ночью подведет Д’варда, но он не обращает на них никакого внимания. Это ощущение непривычно ему. Прикосновение их тел возбуждает его, и он понимает, что им будет противно, если они это почувствуют. Их восхищение беспокоит его – какое ему дело до того, что думают эти увальни?

Не менее странно и то, что он-то знает: Освободитель лжет. Освободителю хорошо известно, что Дош просто не мог сказать Тариону того, что тот хотел. Дош не понимает, зачем Освободителю обманывать остальных. Может, он сам верит в собственную ложь, чтобы доверять Дошу? И почему сам Дош не отказывается от этой самоубийственной чести? Его не спросили, а он не отказался.

Может, с этого и начинается чудо?

Ожидание в окопах после заката… сводящее внутренности нетерпение. Дош с Д’вардом хоронятся среди бревен и каменных брустверов, а усталые солдаты возвращаются на ночь в лагерь. Здесь, под открытым небом, холодает с каждой минутой. Зеленый диск Трумба выглядывает из-за горных вершин на востоке – огромный и абсолютно круглый. При полном Трумбе ночи светлы.

Может, затмение Мужа уже прошло? Или он будет ждать наступления темноты? Освободитель рассчитывает проникнуть в город незамеченным в те несколько драгоценных минут, пока все будут смотреть на небо. Затмение Трумба – время ужаса, когда Жнецы собирают души для Зэца. Часовые будут смотреть на небо и молиться. Это время дурных знамений, самое неудачное время для предприятий вроде этого.

Разумеется, затмение Трумба начинается. Не могло не начаться. Следом за Д’вардом Дош несется в темноте, сгибаясь под тяжестью ноши, изо всех сил напрягая ноги и легкие. Быстрее, пока не миновала эта короткая минута полной темноты. Должно быть, он добежал до основания стен до того, как мир снова осветился, и, следовательно, наблюдатели на стенах его не заметили. Если бы он не добежал, он не остался бы жив. Значит, добежал.

Но он почему-то этого не помнит.

Страх.

Пальцы вцепились в землю, ноги скользят, бухта каната на спине давит вниз, грозя сбросить в бездну – в сотню футов пустоты над ревущим потоком. Лицо вжимается в покрытую изморосью траву.

Как это он раньше не вспомнил, что боится высоты?

Прижимаясь носом к шершавой каменной кладке, он карабкается все дальше, распластанный по стене… Под ним нет вообще ничего, только сто футов залитой зеленым лунным светом вертикальной скалы, а под ней бешеные пороги Лемодуотера. Сколько секунд продлится крик падающего вниз человека? Сколько раз ударится он на лету об утес?

Ветер.

Холод. Ледяной, жгучий холод, а ведь на нем два слоя одежды. На нем шерстяное белье, о котором не знает никто, кроме трех джоалийцев, продавших ему белье в одну очень утомительную ночь. Д’вард, должно быть, промерз до костей.

Мокрая, скользкая трава и крутые склоны. Ни кустика, ни ростка.

Скользкая скала, на которой не за что ухватиться.

И все время над головой гладкая поверхность стены – беспощадная, равнодушная.

И все время мысль о том, что в любой момент кто-то там, наверху, может случайно глянуть вниз и увидеть двух наглецов. Вряд ли они откажут себе в удовольствии попрактиковаться в стрельбе по живым мишеням. Даже при лунном свете выстрел прямо вниз на пятьдесят футов – не из самых сложных.

Это путешествие Дош запомнил. Даже слишком хорошо.

Дайка… так назвал это Освободитель. Дош никогда раньше не слышал такого слова. Это узкий выступ, полка скалы, выступающая за обрыв на несколько футов. Здесь Д’вард может отступить от стены на несколько шагов, чтобы свершить свое чудо. Конечно, здесь они более заметны сверху, чем прежде, когда прижимались к стене. Часовые наверняка увидят их, как только посмотрят вниз.

Разве не это положено делать часовым на стенах, нет?

Ветер изо всех сил толкает их, пытаясь сбросить обоих с насеста. Д’вард чертыхается под нос, сражаясь с тонкой бечевой, а ветер все пытается сдуть ее или запутать. Его зубы лязгают от холода. В зловещем зеленом свете он напоминает ходячего мертвеца.

Новая картина: Дош расстегивает куртку и стаскивает с себя, предлагая ее своему почти обнаженному спутнику, и она полощется на ветру, как флаг.

– Прекрати! – сердитый рык Д’варда. – Ты что, убить нас хочешь?

– Тебе она нужнее.

– Нет. У других такой нет. Надень. – Он продолжает возиться с узлами одеревеневшими пальцами.

Другие не съежились на этом проклятом уступе в сотне футов над потоком.

Бросок… начало чуда.

На ветру, в темноте, под этим немыслимым углом – и все же Освободителю это удается с первой попытки. Это прекрасно: деревяшка взлетает в ночи, волоча за собой бечеву; ветер сносит ее чуть в сторону, и она летит по плавной кривой.

Д’вард балансирует на одной ноге, взмахивая руками, и каким-то образом удерживается на самом краю. На мгновение Дош уверен – тот сорвется. Этот образ останется навсегда, один из самых отчетливых: Освободитель, замерший над бездной, вытянув ногу, раскинув руки, лицо застыло от страха – и Дош, бросающийся к нему, чтобы в самый последний момент схватить его…

Если палка и стучит о парапет где-то высоко над головой, ветер все равно уносит стук прочь.

Должно быть, они со всех ног спешат обратно к основанию стены, в относительную безопасность. Этого Дош не помнит. Это одна из самых рискованных минут, ведь если кто-нибудь услышит или увидит, как их палка падает на стену, он неизбежно выглянет вниз посмотреть, откуда она взялась.

Ожидание.

Он не знает, сколько оно длится. Они съежились вдвоем, вжимаясь в грубую каменную кладку, ожидая, ожидая… Д’вард выглядит так, словно сейчас замерзнет насмерть. Снова – возможно, даже несколько раз – отказывается он накинуть часть одежд Доша. В конце концов Дош обхватывает его руками, и Освободитель не сопротивляется.

Правда, никакой чувственности в этом объятии нет и в помине. Все равно что обниматься с ледником.

Надежда гаснет. Отчаяние…

Луны. Сияние Трумба затмевает звезды, но вскоре следом за ним восходит Иш, а потом и Эльтиана. Три луны светят разом, близко друг от друга: огромный зеленый диск, маленький синий и красная звезда. В положенном порядке. Не совсем на одной прямой, но почти. Да? Пожалуйте! Неохотно, но неумолимо красное и синее сливаются с зеленым.

Пророчество исполняется. Трое из богов собираются вместе, как они это делают каждые несколько лет. Это и пугает, и ободряет, но пока их только трое. Трое – редкость; четверо – выдающееся событие.

Где же Кирб’л, Шутник?

Дева и Владычица приближаются к Мужу. Где Юноша?

Никто не может предугадать поведение Кирб’ла. Он движется замысловатыми путями, забираясь далеко на север и на юг. Он появляется и исчезает, когда ему заблагорассудится. Иногда, когда он светит ярче всего, он движется с запада на восток.

Дош молится.

Шутник!

Дош никогда не забудет его эффектного появления. Это будет самым ярким воспоминанием той ночи – маленькая яркая золотая луна вспыхивает прямо перед Трумбом, и вот все четыре бога сияют на серебряном бархате небосклона. Кирб’л движется на глазах, движется на восток! Четыре светила. Четыре тени.

Эльтиана и Иш с одной стороны, Кирб’л с другой, почти на одной прямой, в идеальном порядке, неумолимо надвигаются на огромный диск Трумба.

Собрание всех богов!

Подождать еще чуть-чуть…

Внезапное шиканье Освободителя и свет в его глазах…

– Что?

– Кто-то идет!

Дош оглядывается, и, конечно же, на этом проклятом, продуваемом всеми ветрами уступе никого нет. Значит, кто-то идет по стене? Откуда Д’вард это знает?

(Возможно, в это мгновение в нем родилась вера.)

– Он нашел ее! – Д’вард отстранился и сел, весь как пружина в лунном свете.

– Вот оно!

Чудо!

Усталый часовой, замерзший и сонный, совершая обход по стене, находит какую-то чурку. Его начальство не потерпит всякого мусора, о который могут споткнуться бойцы.

Нет ничего странного в том, что такой человек наклоняется, берет палку, скидывает ее со стены и продолжает обход. Сегодня он, как и все остальные, смотрит больше на небо.

Странно только то, что при этом он не замечает привязанной к палке бечевы… вот это и впрямь чудо. И вряд ли простым везением можно объяснить то, что скидывает он ее не в ту же амбразуру, в которую она влетела. И все же он не замечает бечевы, перекинутой теперь через зубец стены, и не видит, что она скользит, по мере того как палка опускается вниз, колотясь о камни стены.

Он сыграл свою роль в истории и теперь уходит навстречу смерти, а у основания стены Освободитель со всхлипом выдыхает воздух, который так долго сдерживал в груди.

Чудо.

Тут потеряно еще несколько страниц.

Один лазутчик или сразу оба отвязывают бечеву от палки и привязывают к ней тяжелый канат. Кто-то из них тянет за другой ее конец, бормоча молитвы, чтобы бечева не перетерлась о зубец или просто не порвалась от нагрузки. Один из них хватает конец каната и затягивает на нем петлю.

Это может быть Дош. Или Д’вард. Кто-то из них двоих.

Четыре луны все сближаются.

Ветер приносит из города отзвуки далекого пения молитв. Жрецы будят горожан, чтобы те спешили увидеть и восславить чудо в небесах.

Они не замечают чуда, происходящего на стенах. Такая мелочь – и столько от нее зависит: захлестнувшаяся на зубце стены бечевка, тянущая за собой канат.

Должно быть, нагианцы уже на подходе.

Слияние четырех лун.

Одна за другой сапфировая Иш и рубиновая Эльтиана исчезают за Трумбом. Секундой позже и Кирб’л наскальзывает на него – зеленая искорка тает в зеленом сиянии. Остается один Трумб.

Соединение богов, знамение великих событий.

Никто из тех, кто видел это, не забудет такого уже никогда.

Д’вард полез наверх, карабкаясь по канату. Его труп не пролетел мимо, падая в реку; шума поединка тоже не слышно. Значит, он скорее всего еще жив. Дош ждет остальных, чтобы указать дорогу.

Ожидание хуже всего – ведь Д’вард там, наверху, один.

Потом из темноты по одному возникают воины из соналбийского отряда, неся с собой еще канаты. Ни копий, ни щитов – только короткие дубинки, иначе им не одолеть бы этой предательски опасной тропы.

Дош настаивает на том, чтобы идти следующим, за Д’вардом… они спорят, и в конце концов Прат’ан уступает, позволяя ему идти.

Он стягивает с себя одежду, чтобы его не спутали с защитником города.

Почти нагой, безоружный, карабкается он в темноте по канату вдоль вертикальной стены.

Этот образ тоже останется в его памяти навсегда.

А после этого… большой пробел.

Соналбийский отряд вслед за Освободителем проник в город. Они сняли часовых. Они отворили ворота остальным нагианцам, вооруженным копьями, незаметно подкравшимся к самым воротам, пока стража смотрела на соединение светил.

Кто-то протрубил в рог, призывая джоалийцев.

Джоалийцы появляются как раз вовремя, когда защитники приходят в себя и начинают избивать почти безоружных нагианцев.

Дош не запомнит ничего из этого. Совершенно ничего.

Возможно, все воспоминания об этом стерты другими – горькими, о которых не хотелось бы думать: зрелищем жестокого боя в темноте, брызг крови на стенах, валяющихся на улицах тел, визжащих, объятых паникой людей. Мертвых детей.

Пронзенный человек умирает чисто, и на лице его нет ничего, кроме удивления. Человек, убитый ударом палицы, забрызгивает все вокруг кровью, мозгами и осколками костей.

Женщины жмутся по углам или прижимаются к мертвым телам.

Дети, малые дети бегают под ногами с криком и плачем. Окровавленные дети. Дети, цепляющиеся за мертвых отцов.

В ночи вспыхивают пожары – это потерпевшие поражение защитники города отказываются отдать его в руки победителей.

Молельня Иелы Тион, богини пения – аватары Юноши… Каким-то образом, он не помнит – как, Дош находит ее.

Главный городской храм полон перепуганных горожан, но эта маленькая молельня пуста, темна и тиха. Ее освещает только трепещущая свеча перед небольшим изображением богини. Он не помнит ни того, как вошел, ни того, как преклонил колена, ни того, как исполнил тайный ритуал, которому его обучили специально для таких случаев.

Он помнит явление бога в сиянии красоты и славы… хотя это воспоминание может путаться с другими подобными, когда бог являлся на его призыв. Он ни разу не помнил точно, что же он видел, – только потрясение и прекрасный голос бога. Всхлипывая от счастья, почти не в состоянии говорить из-за переполняющей его любви, от которой перехватывает горло, он шепотом сообщает то, что должен, камням пола молельни.

И ему благодарны!

– Ты хорошо поработал, любимый, – произносит бог. – Очень неплохо. Пророчество о городе сбылось, да. Но я чувствую, что пророчество о принце – нет. Конечно, Тарион предлагал тебя Освободителю. Я полагаю, он предлагал тебя почти всем и каждому, но Д’варда ты не искушал. Значит, это еще впереди, так что тебе стоит приглядеться к другому принцу, к Злаборибу. Продолжай.

Отчаяние! Горе!

– Возьми меня. Господин! Возьми меня с собой!

– Нет, мой мальчик! Пока нет. Ты должен остаться и наблюдать, мне это нужно. И доносить мне, разумеется. Когда пророчество исполнится до конца, когда ты выполнишь мое поручение, обещаю тебе, ты соединишься со мной. И прекрати хныкать…

Вот это воспоминание точно останется навсегда: пустота после ухода бога и нестерпимая боль от сознания того, что его миссия еще не завершена.

Но позже приходит новое, незнакомое, гнетущее ощущение – богохульственная мысль о том, что покорность его истинному господину, наполнявшая его раньше ни с чем не сравнимыми радостью и гордостью, оставляет теперь неприятный привкус – осознание того, что он предает Освободителя.

 

29

Исиан Яблочница плохо знала город. Она впервые попала в него всего за месяц до начала войны. Наверное, ей стоило вернуться, пока еще была возможность, – родители писали ей, умоляя ее вернуться, – но о свадьбе уже договорились, и уехать из города выглядело бы теперь ужасной трусостью. Все убеждали ее в том, что Лемод неприступен. А потом висячие мосты через Лемодуотер обрушили, чтобы по ним не могли переправиться захватчики, и было уже поздно. Поэтому она осталась жить в доме у своего дяди, терпеливо ожидая того дня, когда осаду снимут или прорвут и назначат день свадьбы.

Она уже собиралась ложиться спать, когда в ее комнату вошла взволнованная тетя Огфут и объявила, что наступает великое событие – соединение четырех лун и что Исиан непременно должна пойти и посмотреть на это. Такое случается раз в жизни, этого никак нельзя пропустить; она оделась в лучшие меха и вышла в ночь вместе с дядей и тетей и с двоюродным братом Драбмером, вооруженным мечом.

Лучше всего смотреть со стен, объяснил дядя Тимбиц, но об этом не могло быть и речи во время осады. Поэтому они отправились на большую площадь, которая на самом-то деле была и не такой уж большой – даже на взгляд деревенской девчонки-садовницы, – но она оставалась самым большим открытым пространством в городе. На нее выходил дворец – и храм тоже. Похоже, эта же мысль пришла в голову и всем остальным горожанам, так что давка там царила ужасная.

Честно говоря – хотя Исиан уже знала, что честность не всегда уместна, – слияние лун не произвело на нее особого впечатления. Уже раза два или три она видела соединение трех лун, и это мало от них отличалось. Возбуждение же, которое она ощущала, передалось ей подобно заразе от самой толпы. Люди плакали, распевали гимны и возносили хвалу богам, обещавшим этим знамением защитить своих верных и преданных почитателей из Лемода. Исиан подумала еще, а видят ли этот знак осаждающие, и как истолковывают его они. Время, несомненно, покажет, кто из них прав.

Пение стихло, слияние завершилось, и Кирб’л отделился от Трумба. Вскоре после этого показалась и Иш.

Исиан оглянулась по сторонам и поняла, что отбилась от спутников. Ну, нетрудно догадаться, что такие весьма почтенные люди, как ее дядюшка и тетушка, поступят единственно верным образом, а в данном случае единственно верный образ означал посещение неизбежной благодарственной службы в храме. По меньшей мере половина толпы пришла к такому же решению, поэтому давка в храме оказалась еще сильнее, а духота – просто ужасающей. Верховная жрица провела службу быстро, почти непристойно быстро, быстрее даже самого слияния светил. Скоро, хотя и не так скоро, как хотелось бы, Исиан выбралась из храма на блаженно свежий воздух.

Она так и не видела никого из родственников. Впрочем, ее это не особенно беспокоило. Это представлялось ей занятным приключением. Незамужней девице не стоило бы разгуливать по улицам в одиночку, даже в дневное время, хотя не столько ради безопасности, сколько ради приличия – Лемод славился законопослушностью своих граждан. Она пошаталась по площади, пока не рассосалась толпа, выглядывая в ней своих родных. И наконец решила, что они, должно быть, уже ушли домой. Вполне возможно, толпа разъединила и остальных, и каждый из ее родных полагает, что она благополучно осталась с другими.

Она повернулась и тоже направилась домой. Улочки Лемода узки и извилисты, а фонаря у нее с собой не было. До сих пор ей не доводилось выходить в город одной: каждый раз с ней были тетя, или кузен Драбмер, или еще кто-нибудь, к тому же ночью город выглядел совсем другим. Требования приличий не позволяли ей спросить дорогу у встречных. Некоторое время она бесцельно бродила по улицам, а город тем временем становился все тише и тише, улицы – все безлюднее и безлюднее. Горожане укладывались спать. Очень скоро приключение из занятного превратилось в страшное. Ну и дурочка же она! Надо же ей было так заблудиться!

И тут послышались крики. Забили колокола. Забегали люди. Она попыталась понять, что случилось, но вскоре ее захватила общая паника. Огни все не зажигались, только зловещий свет лун. Даже несколько освещенных окон – и те погасли. Она побежала прочь от шума, но каким-то образом тот оказался перед ней. Крики превратились в вопли, послышался лязг металла. Она не могла различить, кто кричит – мужчины или женщины. Один раз она чуть не споткнулась о мертвое тело.

Но потом – о, благодарение богам! – она узнала богатый мраморный фасад. Через пару минут, задыхаясь, она прислонилась к большим воротам мастерской дяди. К ее удивлению, боковая дверь оказалась не заперта, но распахнута настежь. Она отчетливо помнила, как кузен Драбмер, уходя, запирал ее. Она немного поколебалась, уж не означает ли это опасность? Здравый смысл подсказывал, что захватчики свирепствуют на улицах, а не прячутся по темным углам, и все же она боялась входить. Потом из-за угла вывалилась обезумевшая от страха толпа. Исиан прошмыгнула в дверь и захлопнула ее за собой.

В огромной мастерской было темно, как в подвале, но она пробиралась на ощупь. Не набив и дюжины синяков, она добралась до лестницы и прокралась наверх, стараясь производить не больше шума, чем растущий гриб, ступая как можно ближе к стене, чтобы деревянные ступени не скрипнули. В доме царили мрак и тишина, только в гостиной тикали большие часы.

Она прокралась на кухню и вооружилась самым большим и острым ножом, какой только нашла. Потом обошла все комнаты вплоть до чердака. Она не нашла никого, даже на половине прислуги – это объясняло незапертую дверь.

Эта дверь беспокоила ее. Здравый смысл… Ее родители свято верили в здравый смысл и сделали его чуть не основным в ее воспитании. Так вот, здравый смысл советовал ей запереть дверь. Но вдруг тетя или кто-то еще из родных вернутся домой в поисках убежища, как это только что сделала она сама? При мысли об этом ей представились жуткие картины родных, изрубленных на куски на пороге собственного дома. Более того, если джоалийцам удалось-таки взять город, они обязательно пойдут по домам в поисках обороняющихся, в то время как если победили лемодианцы, они точно так же будут прочесывать дома в поисках прячущихся джоалийцев. Взломать дверь не составит труда ни тем, ни другим, а это означает лишний ущерб дядиной собственности. С другой стороны, открытая дверь может вызвать подозрение. В конце концов она спустилась вниз и распахнула ее, оставив такой, какой она была до ее прихода. Потом поднялась наверх и стала искать, где бы лучше спрятаться.

Поначалу наиболее удачным убежищем ей показался большой шкаф в дядиной-тетиной спальне, но, посмотрев на него, она решила, что здесь ее быстро найдут. Она присела в темноте на краешек кровати подумать. Из открытого окна доносились приглушенные, но все равно жуткие звуки смерти и насилия. Большая комната, как обычно, пахла любимыми тетиными духами. В этой комнате всегда было тепло. Славная, уютная комната.

Почему-то ей не было особенно страшно, и это ее удивляло. Подумав, она решила, что до сих пор не до конца верит во все происходящее этой ночью. Слияние четырех светил, изрядное разочарование… в первый раз с тех пор, как она покинула сад дедушки Губы, она предоставлена сама себе… неприступный Лемод, похоже, пал… по крайней мере судя по доносившемуся шуму. Нет, она, право же, не могла поверить во все это! Ей надо бы помолиться богам, в особенности Эт’ль, богине-покровительнице Лемодвейла… Эльтиана оказалась сегодня в тени Трумба… Исиан решила, что с молитвами можно и подождать, пока она не найдет себе надежного убежища. Похоже, после этого у нее будет более чем достаточно времени на молитвы.

В двух кварталах от них загорелся дом, и это отбило у нее всякую охоту прятаться на чердаке. Мастерская на первом этаже? Большой медный чан, в котором кипятили белье?

Кузен Драбмер скорее всего участвует в бою, хотя до войны это был незлобивый, далекий от жизни человек. Если дядя и тетя еще не мертвы, им, вполне возможно, удалось бежать. Здравый смысл – Исиан не могла отделаться от мысли, что здравым смыслом никак нельзя руководствоваться в таких необычных обстоятельствах, как взятие города врагами, – так вот, здравый смысл советовал ей выглянуть и посмотреть, кто все-таки побеждает. Если побеждают джоалийцы, ей тоже лучше бежать. Жаль только, она не знает, где городские ворота. Конечно, дорогу ей могут подсказать другие беженцы, но так она запросто может наткнуться на банду убийц-джоалийцев или нагианских варваров, и еще неизвестно, кто из них хуже. Ее убьют или изнасилуют, или убьют и изнасилуют сразу.

Ну, уж если ей и суждено быть изнасилованной, пусть это случится в спальне, а не на холодной улице, на глазах у толпы. Возможно, ее угонят в рабство. Шестнадцатилетняя девственница на рынке рабов – товар не последний, хотя вряд ли стоит рассчитывать на то, что она еще долго будет оставаться девственницей. Она крепко прижала к груди кухонный нож. Первый мужчина, который попробует, здорово пожалеет об этом!

Правда, второму скорее всего повезет больше.

Возможно, ее свадьбу придется отложить на неопределенный срок. Быть может, она никогда так и не узнает имени человека, за которого чуть не вышла замуж! Тетя Огфут открыла ей только то, что он вдовец, богат и влиятелен. И возраст у него уже зрелый… Единственной его родственницей, которую Исиан до сих пор видела, была старая вредная карга с миллионом морщин и редкими зубами, и даже ее имя от нее скрыли. Такие уж обычаи в Лемодии. Поначалу Исиан гадала, за кого хлопочет эта древняя развалина – за сына или за внука, – но потом тетя Огфут обмолвилась насчет брата…

Почему расстройство такого выгодного брака ее не огорчает? Ведь только ради этого ее и отправили в город. У родителей совсем немного денег. Удачное замужество дочери – их единственная надежда на спокойную старость. Ей полагалось бы прийти в отчаяние от краха всех надежд, так что чувство облегчения, которое она испытывает, – грех. Неужели у нее настолько нет стыда?

Тут ее размышления были прерваны мужскими голосами внизу.

 

30

– Город был полностью разграблен, – с горечью говорил Эдвард. – Ты читаешь о таком в книжках по истории, но это не может подготовить к тому, что ты видишь своими глазами. Дрохеда, Канпур, Боадицея в Лондоне или готы в Риме… саксы, викинги… Так, пустые слова.

Поезд сбавил ход и тащился теперь еле-еле, ожидая сигнала семафора, открывающего ему путь к перрону станции Грейфрайерз. Мимо окон проплывали только стриженые откосы, да еще в вечернем небе за косогором виднелся одинокий церковный шпиль.

– Вряд ли это сравнится с тем, что творилось последние годы в Европе, – заметила Алиса. Зря она заставила его говорить об этом.

– В некотором отношении это даже хуже, так как более лично. Ты нажимаешь на спуск пулемета, но не видишь брызг крови – так мне, во всяком случае, кажется. Но вот размозжить человеку голову палицей – это да.

– Ладно, тогда не говори больше об этом.

– Почему? Если бы я стыдился говорить об этом… Я хочу сказать, это же я сделал. Я открыл город. Я знал, что за этим последуют убийства, верно? Я должен был сделать это, так? Тут ведь все просто: мы или они. Старое как мир оправдание. Если я тогда не стыдился того, что сделал это, какого черта мне стыдиться говорить об этом теперь?

Он стыдился, она видела, еще как стыдился. В этом отчасти и крылись те перемены, которые она в нем обнаружила. Он принес смерть тысячам людей.

– Огнем и мечом?

По составу прокатился лязг буферов, и вагон дернулся. Поезд подходил к станции.

– Да, были и пожары, хотя это дело рук самих защитников. Мужчин убили. Стариков и детей по большей части просто выгнали из города. Конечно, спланировано все было наспех… слишком много жертв. Лемодианцы в лесах отреагировали очень быстро. Они напали на наш лагерь и прикончили всех раненых и больных. В конце концов получилось, что мы с ними поменялись местами – мы внутри, они снаружи. Однако теперь у нас была провизия, и мы уже могли протянуть до конца зимы. Это главное.

Из купе показались нагруженные багажом пассажиры.

– И, конечно, изнасилования? – спросила она. – Ты ни слова не сказал про изнасилования.

Он пожал плечами:

– На самом деле это оказалось не так страшно. Черт, я понимаю, что это, должно быть, звучит дико, но быть проткнутым копьем куда страшнее. Там не было особой грубости – во всяком случае, открытых проявлений. Женщины знали правила игры. Когда с убийствами покончили и джоалийцы овладели всем городом, каждый мужчина выбрал себе по женщине и сказал ей: «Меня зовут так-то и так-то. Ты теперь моя». Те покорились и постарались извлечь из этого максимум.

– Эдвард! Как ты можешь быть таким… таким бессердечным?

Он странно посмотрел на нее.

– Но так было везде и во все времена – в их мире или в нашем. Раньше примерно так женщины выходили замуж. Никто не спрашивал их мнения. Как в Африке, где женщины – это собственность; ты же сама это знаешь. Мы с тобой говорим не о Кенсингтоне. Да что там, такое случается и в Кенсингтоне. Спроси тамошних дебютанток! Жители Вейлов ближе к земле, чем мы.

Она возмущенно тряхнула головой. Неужели он это серьезно?

– А их мужчины погибли! – с горечью добавил он. – Им повезло меньше, ты не находишь?

Показалась станция и вывеска «Грейфрайерз». Часть людей, стоявших на платформе, ждали, пока поезд остановится, чтобы сесть на него. Другие встречали кого-то – они размахивали руками и бежали навстречу. Носильщики вглядывались в окна вагонов в поисках багажа.

– В Лемоде нет своего покровителя, – сказал Эдвард, глядя в окно. – Возможно, для меня так было даже лучше. Большинство городов в Вейлах расположено на узлах, да и здесь, я думаю, тоже. Место для Лемода выбиралось исходя из требований обороны. Есть там некоторая виртуальность у северной стены, там же находятся несколько молелен и маленький храм Эльтианы. Но бог в Лемоде не живет.

Поезд со скрежетом и лязгом остановился у перрона. Эдвард опустил окно и взялся за дверную ручку. Он спустился первым с чемоданом в руке и помог Алисе сойти на платформу.

– Так мы и остались на зиму взаперти в Лемоде, понимая, что с весной появятся таргианцы. Я исполнил пророчество, значит, тем самым я объявил Зэцу, где я. И кроме того… Боже, да это же миссис Боджли!

 

31

У Джулиана Смедли выдался плохой день. Людские толпы действовали ему на нервы; толкучка в поезде душила его. Казалось, будто все смотрят на него, особенно люди в форме. У него выработалась неприятная привычка потеть каждый раз, когда он видел полисмена. Он боялся, что может вдруг расплакаться на людях.

Его волновали женщины, особенно молодые женщины. Он ловил себя на том, что таращится на них, боясь в то же время, что они заметят его внимание. В его возрасте ему уже полагалось бы знать кое-что о делах сердечных, но война украла эти годы его жизни. Он оставался все таким же невинным девственником, каким был, выходя из Фэллоу. И как он будет теперь? Какой девушке нужен калека – калека без профессии, недочеловек, готовый в любую минуту разреветься.

Его невидимая рука была крепко сжата и болела от напряжения. Он буквально чувствовал, как ногти впиваются в ладонь. Даже ударяя концом культи обо что-нибудь так, чтобы было больно, он не мог убедить себя, что эти пальцы давным-давно сгнили где-то во Фландрии.

С Джинджером они почти не разговаривали, разве что на пересадке в Чиппенхэме. Там они стояли на перроне вдвоем, но, похоже, им нечего было больше сказать друг другу. При свете дня прошедшая ночь казалась сплошным кошмаром. Они ни разу не заговорили об Экзетере. Его история представлялась теперь самым диким бредом. Возможно, они оба стеснялись того, что вообще поверили в такое.

И к тому же копы наверняка уже известили отца, что его безумный сын не только физический и умственный калека, но еще и преступник.

Местный поезд оказался набит так же, как экспресс; он пыхтел от станции к станции, переполненный фермерами и прочей местной публикой. Джонс сошел в Васселе, надеясь, что его велосипед все еще прикован цепочкой к перилам там, где он его оставил. До Грейфрайерз Смедли доехал один.

А там его встретила миссис Боджли. Как ни странно, она оказалась такой же большой и громкой, какой он ее помнил, – этакий потрепанный штормами дредноут, закованный в броню из харрисовского твида. В волосах ее пробивалась седина; от глаз глубокими окопами расходились морщины. Она улыбнулась ему и оглушила его своим зычным голосом, не сказав при этом ничего, что могло бы насторожить кого-нибудь услышавшего это. А багаж? Что, никакого багажа? Ну что ж, тогда еще проще. Повозка вон там – ведь об автомобилях сейчас не может быть и речи. Он напрягся, ожидая расспросов о медалях и войне, разговоров о смерти его матери, ее мужа или об убийстве Тимоти, – ничего подобного не последовало. Спускаясь рядом с ней по станционным ступенькам, он сообразил, что Джинджер, наверное, предупредил ее насчет его нервов.

Повозка, должно быть, принадлежала еще королеве Анне, да и косматый пони между оглоблями казался примерно того же возраста. Прежде чем Смедли успел открыть рот, миссис Боджли взгромоздилась на боковое сиденье. Там она и осталась сидеть, невозмутимо поправляя юбку и интересуясь только деревенскими ребятишками, игравшими в классики у станционного здания. На мгновение его охватило смятение. Ну конечно, когда в экипаже едет пара, править должен джентльмен, но… но она знает ведь про его руку. Немного опомнившись, испытывая и робость, и благодарность одновременно, он осторожно уселся рядом с ней на место возницы. Он почти завязался узлом, отпуская левой рукой тормоза, потом встряхнул вожжами. Пони, очевидно, не знал, что он не может пользоваться кнутом. Он затрусил в сторону дома, волоча повозку за собой.

Тимоти Боджли, бедный старина Волынка, дружил больше с Экзетером, со Смедли же – не особенно. Смедли никогда раньше не бывал в Грейндж. Он не удержался от удивленного свиста, увидев вдалеке возвышающийся над обширным парком замок с контрфорсами и башенками. Зато в парке паслись овцы! Ничего из того, что он увидел за этот день, не показало ему столь наглядно перемены, которые принесла с собою война.

Теперь Грейндж занимали военные, а их целью был Дувр-Хаус – уродливая мрачная коробка, утонувшая в тени старых тисов, – древнее место изгнания нежеланных тещ. Когда они въехали во двор, к ним с лаем устремились три огромных пса.

– Лежать, Брут! – взревела миссис Боджли. – Цыц, Чингис! О, да уймись ты, Кудряш! Видите ли, здесь стоял чрезвычайно красивый дом, спроектированный еще Адамом. В библиотеке Грейндж сохранились чертежи. Но бабка Гильберта снесла его, чтобы поставить эту чудовищную викторианскую конюшню. Я не жалуюсь. Я даже не знаю, что делала бы, если бы армия не реквизировала большой дом. Тьфу, эти чертовы голуби! Видите ли, они устроили там госпиталь. Слуг теперь днем с огнем не сыщешь, а для меня одной он слишком… Бог знает, что я буду делать с ним, когда закончится война. Нет уж, позвольте, это я сама… И распрягу Элспет тоже я. Пожалуйста, не надо спорить. Она ко мне привыкла. Просто проходите в дом, мой мальчик. То есть я хотела сказать, капитан. Располагайтесь, как дома. Если вы поставите чайник, мы выпьем по чашечке чая. Джонс сказал, остальные приезжают с четырехчасовым поездом, так что у нас полно времени…

В Дувр-Хаусе было темно и пахло сыростью. Мебель – старая и неуклюжая, штукатурка в пятнах. Отсутствовало электричество и даже газ. Смедли наполнил черный железный чайник из колонки и отнес его в дом. Он разжег огонь в плите, размеров которой хватило бы, чтобы зажарить небольшое стадо коров. Маленький такой дом – каких-то там семь спален. Больше всего это походило на мавзолей, зато здесь по крайней мере его нервам не угрожала толпа. Кухня напоминала скорее бальную залу и состояла из камня и теней. На ум приходила тюрьма. Он сел на один из жестких деревянных стульев и попробовал представить, на что была похожа жизнь здесь раньше.

– Ага, вот вы где! – громогласно обрадовалась миссис Боджли, вваливаясь на кухню в окружении всех трех псов. – Если хотите, могу сразу показать вашу комнату. Нет, не стоит благодарности. Это я должна быть благодарна. У меня так редко бывают гости. Прекрати же, Брут! Приходится находить себе занятие, сами понимаете. Вязание для солдат, комитеты по сбору средств для армии, потом я навещаю еще бедных мальчиков здесь, в Грейндж, но должна признаться, вечерами тут довольно одиноко, потому-то я так обрадовалась, когда позвонил мистер Джонс, и мне так не терпится услышать рассказ Экзетера от него самого, потому что я ни на минуту не верила, что он имеет какое-то отношение к тому, что случилось с Тимоти. И где он был?! Где-то тут у меня кекс с мадерой. Тот инспектор – он был абсолютно некомпетентен, а Гилберт был тогда не в форме. Вы не знаете, куда он исчез так загадочно? Экзетер, не генерал.

– Он находился в другом мире, миссис Боджли.

Миссис Боджли рылась в серванте, в ящичке для ложек. Она выпрямилась во весь рост и пронзила Смедли взглядом, остротой своей не уступающим стилету.

– Вы сказали, «в другом мире»?

– Да, именно так.

– О! – Миссис Боджли прикусила губу и на мгновение задумалась. – Как любопытно! – пробормотала она и продолжила свои поиски в столовом серебре.

Никогда в жизни он еще не чувствовал себя таким беспомощным. Он пришел в ужас, узнав, что у его хозяйки нет постоянных слуг, только «дочка старого Тэттлера, что приходит раза два в неделю немного прибраться». Более того, миссис Боджли, похоже, не находила в этой ситуации ничего особенного. Он и не предполагал, насколько война все переменила.

Она принялась чистить картошку. Он не мог помочь ей и в этом. Он мог бы, возможно, застелить кровати, но она заверила его, что кровати уже застелены. В белье недостатка не было. Она сказала, что у нее здесь целые сундуки барахла, которое она захватила из большого дома. Да, не посмотрит ли он вот в этом – не найдется ли там несколько тарелок?

У него кончилось курево. Он даже не мог выйти в деревню купить еще – отчасти из-за того, что был скрывающимся от правосудия беглецом, отчасти из-за того, что у него не было ни пенса. Ох, черт! Как он только ухитрился во все это вляпаться?

Все время, пока миссис Боджли готовила обед, она болтала без умолку, в основном о его старых школьных друзьях. Как будто мрачная тень войны снова коснулась его, и он ощутил легкий озноб. Ранен, ранен, убит, убит, убит… Она рассказывала о трудностях, с которыми сталкивалась школа; хотя она и не была больше женой председателя совета попечителей и, следовательно, почетной крестной, она не теряла к школе интереса.

Она спросила его, что он собирается делать. Ему пришлось признаться, что он не знает. Он всегда думал, что вернется в Индию, туда, где он родился, и пойдет по стопам отца. Правда, тамошняя администрация предпочла бы человека с обеими руками, зато у него теперь грудь в медалях, и он сын сэра Томаса… впрочем, его теперь ищет полиция. Что бы там ни случилось в следующую неделю или две, это пятно из его биографии уже никуда не денется. Про Индию можно забыть.

У него все не шел из головы этот Олимп – переодевание к обеду в джунглях, слуги в ливреях… но этот мифический мир таял под холодным дыханием реальности. Волшебные силы, чудесные исцеления, пророчества и мстительные боги… как можно верить в подобную ерунду?

Ох, сигарету бы!

Настало время снова запрягать пони. Миссис Боджли отправилась в Грейфрайерз и на станцию. Смедли слонялся по саду. Овощные грядки оказались ухоженными, а вот цветы – запущенными. Он снял пиджак и галстук. Садовые ножницы или газонокосилка для него исключались, но он нашел в сарае маленькую тяпку и принялся за клумбы. Когда это надоело, он решил, что вполне справится и с граблями: разрыхлить землю и даже сгрести листья.

Запах сырой земли напомнил ему окопы. Нет, он дома, в Англии. На Родине. Зеленые изгороди и увитые плющом стены окружали его, как материнская утроба. Над головой – зеленая листва и белые облака. Он слышал зябликов и голубей. Ранняя английская осень. Он свое дело сделал, его война закончилась. Дома! Слава Богу! На него снизошло умиротворение.

Немного спустя до него дошло, что его невидимая рука исчезла и что он целый день не плакал.

Наконец вернулась повозка; на этот раз правил Экзетер. Смедли пошел открыть им ворота, но там, конечно же, была Алиса. Алиса – девушка. Удивляясь неожиданно охватившему его смущению, он поспешно вернулся к своей работе в саду. Там он по крайней мере не слышал, как Экзетер обсуждает убийство старины Волынки с его матерью, если они это еще не обсудили.

Должно быть, прошел час или чуть больше, прежде чем он услышал механический стрекот. Из-за угла показался довольно улыбающийся Экзетер, толкавший перед собой газонокосилку.

– Сбежал! – сообщил он. – Устал от разговоров! Ба, да ты неплохо здесь потрудился.

Он повесил свой пиджак и галстук на ветку. Сделав несколько проходов по лужайке, он остановился и покосился на изгородь. Дорога за ней вела в тупик; по ней почти не ездили. Он снял сорочку и продолжал работать в майке.

– Дамы заняты на кухне, – объяснил он. – Они не заметят.

Конечно, так не совсем пристало джентльмену, зато удобнее. Смедли тоже снял сорочку и вернулся к прополке.

Его сомнения снова начали слабеть. Каждый раз, когда он смотрел на бронзовые плечи Экзетера, он вспоминал про эти ритуальные шрамы, которые должны виднеться у него на ребрах. Как он мог до такой степени одичать? То немногое, что Экзетер рассказал про Службу, звучало довольно интригующе. Олимп казался настоящим форпостом цивилизации. Но копья и мечи и раскрашенные лица… это вам не Индия!

Обед вышел довольно странный. Даже с окнами нараспашку мрачная столовая оставалась темной и душной. Монументальной мебели красного дерева хватило бы, чтобы без проблем разместить человек двадцать, так что они вчетвером выглядели в одном конце стола довольно сиротливо. Смедли сидел напротив Алисы Прескотт и беседовал, соответственно, с ней. Если кто-то из присутствующих дам и изучал когда-либо кулинарное искусство, на еде это никак не сказалось. Обе были в платьях, но не вечерних, и, разумеется, у мужчин не было другой одежды, кроме той, что им купил Джинджер на каком-то мифическом лотке. И уж совсем неестественным казалось полное отсутствие слуг.

Зато, как бы в компенсацию, вина оказались превосходными. Разговоры стали чуть громче обычного.

Экзетеру даже поесть толком не удалось. Как только он замолкал, на него обрушивались с новыми вопросами Алиса или миссис Боджли. Он повторил большую часть того, что Смедли уже слышал. Он добавил к этому много нового. Миссис Боджли приподнимала брови раз или два, но, в общем, не выказала сомнения в правдивости этой невероятной истории.

Если Экзетер и выдумал ее, то выдумал на редкость подробно и убедительно. Как Смедли ни сопротивлялся, вера понемногу снова укреплялась, принося с собой что-то, странно напоминающее облегчение. Он был слишком навеселе, чтобы проанализировать эти свои ощущения.

После сыров мужчины отказались от портвейна, и все четверо переместились на небольшую покосившуюся террасу, где уселись на две на редкость неудобные чугунные скамьи – посмотреть на темнеющее небо и высыпающие на него звезды. Алиса принесла кофе. Миссис Боджли исчезла и вернулась с паутиной в волосах и очень пыльной бутылкой в руке.

– Она старше даже меня самой, – торжественно объявила она. – Это часть того набора вин и крепких напитков, который Гилберт отложил для Тимоти, когда тот родился. Вполне уместно, если его друзья испробуют его. Эдвард, будьте так добры, окажите нам честь.

Бренди оказался действительно королевским.

Теперь для полного счастья не хватало только одного.

– Капитан? – возгласила миссис Боджли. – Мистер Экзетер? Знаете, что я придумала? Кажется, в шкатулке на столе еще осталось немного сигар Гилберта. Не будет ли кто-нибудь из вас так добр…

Сигара была просто божественна. «Корона», лучшая из кубинских.

– Слушайте! – шепнула Алиса. – Не может быть! Соловей? В такое время года?

– Ну? – спросила миссис Боджли, нарушая воцарившуюся блаженную тишину.

– И каковы ваши дальнейшие планы, мистер Экзетер?

Смедли очнулся от грез. Неплохой вопрос!

– Мне было бы приятнее, если бы вы снова звали меня просто «Эдвард», миссис Боджли.

Он просил об этом уже несколько раз. Смедли немного удивлялся, видя, как грозная миссис Боджли не совсем владеет языком, но он понимал, что этот вечер – дьявольская нагрузка на нее. Ее, должно быть, мучили призраки прошлого, настоящего и будущего разом: сын, муж, лучшие времена. Она достойна медали уже за то, как держится.

– Ш-ш! – произнесла она. – Я все забываю. Так каковы ваши планы, Эдвард?

– Я хочу записаться добровольцем, исполнить свой долг.

– Что ж, вполне естественно. Я и не ожидала ничего другого от мальчика из Фэллоу.

Сидевшая на скамейке рядом со Смедли Алиса беспокойно заерзала. Ему показалось, она хочет сказать что-то, но она промолчала.

– По возможности не в Иностранный легион, – добавил Экзетер.

Миссис Боджли расхохоталась – по грохоту это не уступало сигнальной пушке.

– Ну конечно, нет! Но из того, что вы рассказали… – При всей ее говорливости голова у нее оставалась ясной. – О, кто-нибудь из друзей Гилберта поможет. Утром я придумаю, к кому обратиться.

– Это было бы замечательно! Спасибо. – Взгляд Эдварда на мгновение задержался на пустом рукаве Смедли и поспешно скользнул дальше. – Но мне нужно передать сообщение Службе, в Соседство. Насчет предателя. Это очень важно.

Даже сумерки не скрыли проницательности во взгляде старой леди.

– Но вы говорили, что переходить из одного мира в другой могут только люди. Вы ведь не можете переправить письмо?

Экзетер снова быстро покосился на Смедли.

– Это верно. Все послания только устные. Кому-то придется переправиться сначала туда, а потом обратно. Одним из путей мог бы быть Стоунхендж – я уже использовал этот переход, – но Алиса говорит, что военные там все перекрыли.

– Уверена, что это так.

Смедли ждал, что она начнет перечислять друзей своего покойного мужа, но она молча продолжала потягивать свой бренди.

Экзетер почесал подбородок. Он порезался, бреясь к обеду, и снова раскровенил царапину.

– Другая возможность – это связаться с… гм… духом, который исцелил мою ногу. Тем, которого я упоминал как мистера Гудфеллоу.

– И где он?

– Недалеко отсюда, но где точно, я не знаю. У вас нет военных карт окрестностей?

– У Гилберта их были целые кипы, но они упакованы по коробкам. Не думаю, что их можно купить сейчас где-нибудь – видите ли, это из-за шпионов. А зачем они вам?

– Найти холм со стоящими на нем камнями.

– Натаниэл Глоссоп.

– Прошу прощения?

– Натаниэл Глоссоп, – невозмутимо повторила миссис Боджли. – Сосед. Большой знаток местной археологии. Я переговорю с ним утром.

– О, чертовски здорово! – обрадовался Экзетер. – Просто класс! Вы очень добры.

– Не стоит благодарности, Эдвард. Но скажите мне еще одно. Почему вам потребовалось три года, чтобы вернуться?

Его замешательство было любопытным.

– Ну… должен признать, Служба не очень-то помогала мне.

– Вас держали в плену?

– Э… вряд ли! Но они отменили все отпуска на время беспорядков, так что Комитет не хотел делать для меня исключения. Они говорили, что война закончится прежде, чем я успею что-то совершить. Видите ли, Олимп несколько отстал от времени. «Таймс» туда не доходит. Мы знали, что война продолжается, но проходили месяцы, прежде чем до нас доходили свежие новости, и каждый раз казалось, война вот-вот кончится. И еще… они все были убеждены, что моя судьба – исполнить долг Освободителя.

Миссис Боджли неодобрительно хмыкнула. Над тисами всходила серебряная луна.

– Понимаете, их там гораздо больше беспокоило то, что происходит в Соседстве, чем здесь, – сказал Экзетер оправдываясь. – Они все преданы своему делу. И потом, почти два года у меня ушло на то, чтобы хотя бы попасть в Олимп.

– Почему?

Он посмотрел на свои пальцы и увидел, что они в крови. Сердито ворча, он потянулся за носовым платком.

– Что? О, по сравнению с Европой Вейлы отсталы. Расстояния невелики, но это вроде странствий по Афганистану или античной Греции. Чужаки вызывают подозрение. Молодых людей, болтающихся без дела, подозревают в шпионаже. Вспомните, как при Елизавете относились к нищим – Закон о нищих и тому подобное, – отсылали их в родные приходы. Кое-где еще сохранилось рабство. Особенно в Таргвейле.

– Какое варварство!

– Поверьте мне, так и есть! А если не рабство, то военная служба. Почти весь первый год мне пришлось участвовать в войне.

Пауза.

– В войне? – Миссис Боджли произнесла это слово с предельным неодобрением. От бренди она стала еще более шумной и властной, чем обычно. Интересно, подумал Смедли, как воспринимает ее Алиса? Алиса молчала уже довольно долго. Она была слишком близко от него, чтобы он видел выражение ее лица. Слишком близко.

– Боюсь, что так, – кивнул Экзетер.

– Как в Афганистане, вы сказали? Луки и стрелы? Какие-нибудь жалкие межплеменные распри?

– Еще какие жалкие.

– Эдвард, боюсь, я в вас слегка разочарована! Неужели нельзя было оставить эти войны самим туземцам? Я решительно не понимаю, с какой стати это должно касаться вас. Ведь ваш долг здесь?

Смедли попробовал представить себе, что сказала бы досточтимая леди, узнай она про шрамы и раскраску на лице. Наверное, Экзетер догадывался об этом, поскольку не упомянул о них в рассказе.

– Мне тоже так казалось, миссис Боджли. Но все было не так просто. Во-первых, ни в одной армии не церемонятся с дезертирами. Во-вторых… – Экзетер снова бросил быстрый, загадочный взгляд на Смедли, как бы проверяя его реакцию. – Ну, у меня были там некоторые обязательства. У меня появились друзья, которые приютили меня, так что я не мог так просто удрать, бросив их, не так ли?

– Но ты ведь не сражался в общем строю, нет? – спросила Алиса.

Экзетер слегка скривился.

– Под конец – нет, – признал он.

– Они выбрали тебя вождем?

Он неохотно кивнул.

– Вождем? – Миссис Боджли помолчала, словно обдумывая эту мысль. – Чьим вождем?

– Объединенных армий Джоалии и Нагии. По нашим меркам, ненамного больше бригады, пять или шесть тысяч.

– Правда? Ну, должна признать, это несколько меняет дело.

Действительно меняет, подумал Смедли. Бригадир Экзетер? Фельдмаршал Экзетер! Вот это картинка!

– Конечно, это в духе выпускника Фэллоу, – одобрительно рассуждала миссис Боджли. – Инициатива! Лидерство! Традиции старой школы. Школьный альманах будет… нет, боюсь, что нет.

– О, я здесь совершенно ни при чем, – запротестовал Эдвард. – Это только харизма пришельца.

– Вы скромничаете, Эдвард. Холодает, не правда ли? Но давайте посидим еще немного. Терпеть не могу запаха этих парафиновых ламп. Расскажите нам об этой вашей войне.

Эдвард неловко усмехнулся:

– Она была не слишком благородной. Я ведь начинал простым рядовым. Ко времени, когда меня избрали главнокомандующим, мы оказались взаперти в осажденном городе, и лучшая в Вейлах армия по весне готовилась навалиться на нас – как только перевалы станут проходимыми. Времена года отстают там от наших месяца на три, так что это случилось примерно через год после того, как я оказался в том мире.

– Надеюсь, вы сражались за правое дело?

– Я сражался за то, чтобы спасти наши шеи. У нас не было никакой надежды на победу, решительно никакой. Все, чего мы хотели, – это благополучно вернуться домой.

– Ксенофонт и Десять Тысяч!

– Только в меньших масштабах.

Еще лучше! Смедли всегда нравился старый хитрый Ксенофонт, и его совершенно заинтриговали все эти штуки с харизмой – вот бы ее побольше на Западном фронте!

– Как ты убедил их избрать тебя предводителем? – спросил он.

Эдвард пожал плечами:

– Я ничего не делал. Можно сказать, так вышло. Джоалийцы большие почитатели pour encourager les autres. Они уже обезглавили одного генерала. И как раз собирались укоротить того, кто пришел ему на смену, и поставить вместо него меня. Я сказал, что помогу им при одном условии: если они просто понизят Колгана до должности моего помощника… Я же говорил вам, пришельцы обладают харизмой.

– Но до этого ты благополучно провел их в город, – негромко напомнила Алиса.

– Правильно. Но это был волшебный трюк.

– И как ты их оттуда вывел?

Экзетер почесал подбородок.

– Прежде всего с помощью книг, – неохотно ответил он. – В нашем распоряжении была целая зима, и в Лемоде нашлись книги… Лемод – так назывался город. Я много читал. И потом у меня была помощь в лице Исиан.

– Кто такой Исиан? – спросила Алиса.

– Э-э… друг. Я имею в виду, местный. Лемодианец. Очень помог.

– Расскажи об этом друге!

Даже при лунном свете было видно, как не хочется ему отвечать.

– Девушка. Я… я, собственно, нашел ее под кроватью.

 

Часть шестая

Пешка проходит в ферзи

 

32

Западная часть Лемодвейла располагалась значительно выше, поэтому и климат здесь был более суровым, но и сюда наконец пришла весна. Снег с холмов еще не сошел, хотя за последние несколько дней заметно потеплело, а теперь пошел и мелкий дождь. Мир вот-вот собирался зазеленеть.

Тяжело дыша, разбрызгивая башмаками воду из луж, Дош Вестовой спешил по улице. За спиной он слышал тяжелое топанье и ровное дыхание Прат’ана Сотника. Конечно, Прат’ан сильнее, но зато Дошу не нужно тащить палицу и щит. И кроме того, работая посыльным Д’варда, Дош натренировался так, что теперь у него были самые крепкие ноги в армии. Прекрасно понимая, что запросто победит в этой гонке, но что для сотника выигрыш значит гораздо больше, он слегка сбавил ход. Прат’ан поравнялся с ним. Его лицо покраснело от усилия, и по нему струился пот. Этот идиот носил меховую куртку, которую украл где-то еще осенью и не догадался снять по весне.

Наконец показалось место назначения; двое часовых у входа с интересом наблюдали за их состязанием. Прат’ан наддал из последних сил. Дош позволил ему уйти вперед. Прат’ан первым добежал до дверей и остановился, задыхаясь. Оба прислонились к стене, приходя в себя. Часовые ухмылялись и хлопали победителя по спине, но Дош тоже заработал одобрительные улыбки.

Теперь он уже стал своим парнем. Они разговаривали с ним, шутили, приняли его. Если они не были уверены в том, чего хочет Д’вард, они обращались за советом к Дошу. Он находил это положение новым, занятным и весьма приятным. Он никогда не стремился завоевать их симпатии – почему же тогда ему это так нравится?

Ему простили все грехи в ту ночь, когда он помог Освободителю взять город, почти полгода назад. И вообще забыли, когда стало заметно, что Ангуан беременна. Конечно, время от времени кто-нибудь из мужиков ехидно осведомлялся, кто ему в этом помог, но уже одно то, что это стало предметом пусть сальных, но шуток, свидетельствовало, что бывший изгой воспринимается теперь как настоящий мужчина. Дош обычно отвечал на это, что он весьма разнообразен. Это соответствовало истине и неизменно обезоруживало любопытного.

– Все собрались? – спросил Дош, отдышавшись. Часовые кивнули. – Тогда пошли! – сказал он Прат’ану и сам шагнул первым. Ему отчаянно хотелось знать, что собирался объявить Освободитель на этом совете. Он надеялся, что пока не пропустил ничего важного.

Вывеска над дверью гласила, что это дом Тимбица Каретника, но теперь он принадлежал Д’варду. После взятия Лемода каждый выбрал себе дом и женщину для ухода за домом – и за ним самим тоже. Оставшуюся часть населения убили или изгнали из города для экономии съестных припасов. Все джоалийские офицеры поселились во дворце, но Д’вард предпочел остаться со своими солдатами. Правда, дом он себе выбрал больше, чем у остальных, но он использовал его для военных советов, так что никто не брюзжал по этому поводу. В конце концов кто, как не он, взял город.

Он – Освободитель! Теперь это знали все, хотя он и отказывался принимать это звание.

Первый этаж целиком занимала большая мастерская. Правда, в ней не стояло ни одной кареты – готовой или строящейся, зато вдоль стен высились штабеля досок. Свет проникал в мастерскую только через открытые двери, поэтому там царил полумрак, и глазам Доша потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть. Он обратил внимание, как трудно стало отличить нагианцев от джоалийцев. В эту зиму все они одевались, как лемодианцы. Только последние дня два кое-кто из нагианцев начал разгуливать с голой грудью. Правда, таких было немного. Дош подозревал, что даже в разгар лета две армии будут походить друг на друга больше, чем прошлой осенью.

Все, кого он приказал созвать, уже собрались – двадцать семь сотников, Колган и Злабориб. Новый полководец предпочитал привычное для нагианцев неформальное общение, а может, просто не хотел распространять на свое войско жесткую джоалийскую дисциплину. Все сидели. Большинство джоалийцев молчали и сидели, напряженно выпрямившись, в то время как нагианцы оживленно болтали, а несколько из них лежали на животе или на боку. Д’вард, скрестив ноги, сидел посередине, а Колган Адъютант и Злабориб Военачальник – по разные стороны от него. Он одарил вошедших приветственной улыбкой.

Дош нашел себе темный угол, откуда видел почти все лица. Собственно, на сам совет его не приглашали, и он мог только надеяться, что его не выгонят. Самому ему нечего было предложить. Все, кого он мог позвать, уже присутствовали здесь.

Рядом с долговязым рыжеволосым джоалийцем и тучным принцем Д’вард казался простым длинноногим мальчишкой. Они явно о чем-то спорили. Глаза Д’варда перебегали с одного на другого, а его заместители шепотом обменивались сердитыми репликами у него над головой. Он молчал, и по выражению его лица было трудно сказать, чью сторону он принимает, если, конечно, принимает вообще.

Уже один вид широкобедрого мямли Злабориба, возражавшего Колгану, был достоин отдельного внимания. Тарион вряд ли узнал бы сейчас своего сводного братца; когда Д’вард стал полководцем, нагианцы единогласно избрали военачальником своего принца. Если Злабориб вернется когда-нибудь в Нагленд, Нагу предстоит серьезно удивиться.

Д’вард поднял руки, прекращая дискуссию. Потом обратился к собравшимся. Его синие глаза сверкнули.

– К делу! У нас тут имеются некоторые расхождения в оценке тактической ситуации. Давайте обсудим это публично. Колган Адъютант?

Высокий джоалиец поднялся на ноги. Он хмурился – впрочем, как обычно. Доспехи его были надеты по меньшей мере на один слой лемодийского сукна.

Дошу хотелось бы знать, как теперь Колган относится к Освободителю – юному дикарю из отсталой колонии, возглавившему джоалийскую армию? Ох, не сносить ему головы, если об этом узнает Клика. Впрочем, Колган лишился бы головы еще две недели назад, если бы Д’вард не настоял на обратном.

– Уважаемый Полководец, – начал рыжий гигант, – Военачальник и Сотники. Таргианцы могут уже находиться в Лемодвейле. А если нет, они вступят в него через Сальторпасский перевал тотчас же, как только он сделается проходимым. Они перекроит перевал Сиопасс, чтобы отрезать нам путь к отступлению, и двинутся на запад, на Лемод. – Он бросил взгляд поверх головы Д’варда, как бы проверяя, посмеет ли Злабориб не согласиться с этим.

В мастерской послышался напряженный гул. Все прекрасно понимали то, чем это грозит. Собственно, именно из-за этого Колгана и сместили.

– Есть ведь перевалы и труднее, – заметил Д’вард, – но ближе к нам, то есть к Лемоду.

Колган терпеливо вздохнул.

– Но более узкие ущелья и открываются позже. И даже если таргианцам удастся их одолеть, они не смогут отрезать нам путь к отступлению, ибо они будут находиться на южном берегу реки, а мы – на северном.

– Они могут перейти реку.

– Нет, не могут! Единственное место, где можно перейти Лемодуотер, – брод у Толфорда.

Колган говорил весьма уверенно. Дош про себя усмехнулся. Первое, что сделал Освободитель после взятия Лемода, – поручил Дошу перерыть весь город в поисках книг по истории и географии Лемодвейла.

– И какова тогда наша лучшая стратегия?

– Наша единственная стратегия – ждать, пока Джоал не пришлет нам на подмогу войска. Возможно, они пройдут одним из менее доступных перевалов из Нагвейла, но перевалы не откроются еще по меньшей мере месяц – вам и самим известно, что эта часть Лемодволла выше. Или они пройдут перевалом Сиопасс, как мы в прошлом году, а потом повторят наш путь сюда. Так или иначе, нам нужно ждать подмоги. Лемод без труда выдержит осаду.

– Спасибо. Военачальник?

Колган сел на место. Встал Злабориб, замотанный в лемодийские сукна болезненных расцветок. В них он казался великаном, но даже этот великан обладал грушевидной фигурой.

– Я согласен с Колганом Адъютантом в том, что будут делать таргианцы. Я не согласен с ним в том, что мы должны оставаться в Лемоде. Нам неизвестно, пришлет ли Джоал подкрепления вообще. Если пришлет, им придется пробивать сюда дорогу силой, шаг за шагом. Верно, в прошлом Лемод ни разу не брали штурмом, но таргианцы могут взять нас измором. И я говорю: встретимся же с ними в битве! Если уж нам суждено умереть, лучше погибнуть смертью храбрых в бою, чем сидеть в ловушке, как крысы, поедая собственные башмаки! Мы пробились сюда, мы можем пробиться и отсюда!

Его нагианцы, конечно, приветствовали это заявление одобрительными выкриками, но без особого энтузиазма. Он сел. Надо же, кто бы мог ожидать от толстяка подобной воинственности полгода назад?

Д’вард обвел присутствующих взглядом, наблюдая за их реакцией. Потом встал и поднялся на доски.

– По имеющимся у меня сведениям, таргианская армия уже в Лемодвейле и очень скоро будет у наших ворот. До кого-нибудь из вас доходили подобные слухи?

Последовала пауза, очень долгая пауза. Потом несколько нагианцев неуверенно подняли руки. Чуть позже к ним присоединились несколько джоалийцев. По мастерской пробежал тревожный шепот.

– Слухи! – рявкнул Колган. – Город в осаде. Как можно узнать об этом?

Д’вард ответил на его свирепый взгляд снисходительной улыбкой.

– Когда мы еще только осаждали город, люди переговаривались из-за городских стен с теми лемодианцами, которые оставались в лесах, с помощью флагов. Видели флаги в окнах? И ведь в Лемоде до сих пор осталось несколько тысяч лемодианцев. Те, что снаружи, передают им вести. Слухи имеют под собой реальную основу.

Колган несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот.

И Дош вместе с ним.

Женщины!

Джоалиец тоже догадался.

– Неужели вы верите хоть слову из их болтовни? – сердито спросил он.

– Да, – с горечью ответил Д’вард. – Некоторым – верю. И наверняка сказали не мне одному. Кстати, еще одна проблема, господа. Некоторые из вас завоевали любовь своих спутниц, и я не сомневаюсь, что сотни других – тоже. Но большинство этих женщин сейчас беременны. Боюсь, отступая, нам придется бросить их всех, и это…

– Отступая? – перебил его Колган. – Куда? Как?

– Ну конечно же, домой! Вы ведь не хотите остаться здесь навсегда?

Даже джоалийцы ухмыльнулись в ответ на такое предположение, даже сам Колган, хотя ухмылки вышли довольно кислые.

Освободитель сложил руки на груди и снова окинул всех взглядом.

– Две недели назад, – громко произнес он, – вы оказали мне честь, избрав своим полководцем. Я просил вас тогда ждать и довериться мне. Вы выполнили обе мои просьбы, и я благодарен вам за ваше доверие. Теперь время пришло. Сегодня утром пошел дождь.

Он чуть улыбнулся в ответ на удивленную реакцию.

– Мне сказали, и я верю в это, что таргианцы превосходят нас численностью втрое. Лемодианцев может быть еще больше. Как бы я ни уважал храбрость Злабориба Воеводы, я ни за что не поведу своих воинов на бой, который невозможно выиграть. С другой стороны, я не хочу закончить свою жизнь рабом на таргианских серебряных рудниках.

Собравшиеся одобрительно заворчали, как выводок четверозубов.

Д’вард повысил голос:

– Если вы хотите избежать неприемлемого, приходится идти на невозможное.

Он улыбнулся и помолчал, словно ожидая предложений. Предложений не последовало.

– Никто не упомянул о висячих мостах, которыми пользовались здесь в мирное время. Я прикидывал возможность построить такой, но это лишено смысла. Строительство заняло бы несколько дней, и для этого потребовалось бы, чтобы половина армии находилась на том берегу и защищала строителей. И если бы мы переправили туда половину армии, почему бы уж тогда не переправить сразу всю?

Он немного помолчал. Интересно, подумал Дош, сколько из присутствующих вообще знают про эти висячие мосты. Сам он слышал про них от Ангуан и пришел к тому же выводу: игра не стоит свеч.

Не услышав возражений, Д’вард продолжал:

– Да, единственный проходимый в любое время года брод находится в Толфорде. Но при низкой воде есть и другие места, где сильный и ловкий человек может перейти реку. Вы, наверное, считаете, что низкая вода бывает только в конце лета, как это происходит с большинством рек. Но Лемодуотер течет с ледников. И самая низкая вода как раз сейчас! Через несколько дней дожди и тающие снега вновь поднимут уровень воды. Неужели никто из вас не заметил этого?

Дош услышал удивленный ропот. Сам-то он точно в последнее время не смотрел на реку, но он и не нес дежурство на стенах. Никто не сказал ни слова.

Д’вард пожал плечами.

– Значит, скоро увидите. Армия может пройти там, где не пройдут купцы и прочие мирные люди. Согласно полученным мною сведениям, таргианцы около трех дней назад вступили в Лемодвейл через перевал Моггпасс, расположенный милях в двадцати к югу от нас. Должно быть, это далось им непросто, но таргианцы могут пойти на что угодно, если их разозлить, так мне, во всяком случае, говорили. Они идут на запад, к Тимб’лфорду. Там можно переправиться при низкой воде. Скорее всего они сегодня и переправляются. Их можно ждать у ворот завтра к вечеру или послезавтра.

Дош вздрогнул.

Д’вард подождал, пока собрание успокоится.

– Теперь вам ясно? Они хотят попасть на наш берег – на северный берег. Поэтому вечером мы переправимся на южный берег! Это надо сделать сегодня – начались дожди. Мы переправимся через реку и форсированным маршем двинемся к Моггпассу, который таргианцы так любезно открыли для нас. Единственная возможность – вторгнуться в сам Таргвейл!

Тишина взорвалась хором возмущенных голосов.

– Тихо! – крикнул Д’вард, и ему удалось восстановить тишину. – Я ваш полководец! Вы будете выполнять мои приказы или рубите мне голову! Что вы предпочитаете?

Он был моложе любого из присутствующих, неопытный юнец в нелепых, наспех напяленных местных одеждах, и все же вид его каким-то образом устрашал. Страшный взгляд синих глаз шарил по помещению. Ни шепота…

– Очень хорошо. Почему стена идет вокруг всего города? Я задумался об этом еще тогда, когда в первый раз это увидел. Единственное объяснение этому – то, что иногда через реку можно переправиться! И как раз сейчас вода стоит так низко, как это только возможно.

Сидевшие в мастерской возбужденно заерзали. Дош подумал о крутых утесах и бешеном вспененном потоке внизу, и его пробрала дрожь. И потом с той стороны их будут ждать лемодианцы, а возможно, и таргианцы. Скорее всего их будет немного, но все же…

– Нам нужны будут доски, – продолжал Д’вард, – и все веревки, какие мы только сможем найти. Мы должны навести понтонную переправу через стремнину. В темноте это довольно трудно, но сегодня ночью мы переправимся через Лемодуотер. Если нам удастся переправить на тот берег одного человека, мы переберемся туда все. Завтра мы двинемся на Таргвейл. Таргианская армия окажется на другом берегу – и вода в реке поднимется!

Побег! Он предлагал им надежду – слабую надежду, но все равно это был луч света в мрачном склепе. Так что тогда тысяча футов ревущего потока, острые скалы, осколки льда и лемодийские стрелы? Пустяки в сравнении с таргианским рабством. Сотники повскакивали на ноги, радостно крича.

Д’вард нетерпеливо махнул рукой, требуя тишины.

– Вот что нам надо сделать. И держать все это в строжайшем секрете! Теперь многие женщины поддерживают нас, но в городе полно и верных лемодианок. Они попытаются известить своих. Когда стемнеет, они могут поджечь дома, чтобы осветить нас. Мы должны запереть всех женщин города, чтобы враг не получил ни одного сигнала. Каждому потребуются теплые одежды, крепкие башмаки, запас еды на четыре дня…

Внезапная мысль оглушила Доша не хуже крепкого удара под дых. Ему придется расстаться с Ангуан! Он будет тосковать по этой маленькой гибкой дикой лемодийской кошке. Он никогда не увидит ребенка, которого она носит. Он всегда знал, что рано или поздно этому придет конец, но случившееся оказалось неожиданным ударом. Почему? Привязанность? Благодарность за особо приятное совокупление? Да нет, это же не может быть ничем, кроме привязанности, ведь так?

Возможно, он все-таки больше похож на всех остальных мужчин, чем считал раньше.

Усилием воли он заставил себя следить за Освободителем, сыпавшим теперь приказами и распоряжениями. Он явно продумал все детали заранее. Сразу по наступлении темноты Злаборибу и Колгану предстояло перевести войска через реку двумя отдельными колоннами. Но прежде они должны отыскать как можно больше веревок и канатов и приготовить поплавки, понтоны и настилы. Между скалами может нести древесные стволы и льдины. Разумеется, это опасно. Они должны приготовиться к потерям – утонувшим, замерзшим. Враг будет атаковать их с обоих берегов, как только догадается, что происходит.

Если бы кому-то удалось пересечь Лемодуотер раньше, Освободитель узнал бы об этом из книг. Он ничего не сказал, значит, этого никогда не было.

И отвод войск от ворот…

Ох!

Д’вард кликнул добровольцев в этот отряд, и, разумеется, таковые нашлись – но никто не сомневался, что арьергард идет на смерть.

Здравый смысл подсказывал, что это невозможно. Освободитель говорил, что это можно сделать, и его слова убеждали. Это безумие, но это могло получиться. Это должно было произойти сегодня же ночью. Сотники слушали его молча, словно очарованные. К утру они и их войско должны быть на противоположном берегу – или все они погибнут. Да и так в любом случае многим из них предстояло погибнуть.

Вопросы?

Большинство вопросов касалось женщин. С женщинами действительно возникала проблема. Конечно, женщины считались добычей и рабами, но ведь не случайно о совокуплении говорят как о «занятии любовью». Многим мужчинам не хотелось бросать своих наложниц. Однако Д’вард был непреклонен: женщин необходимо оставить. Он никогда больше не увидит Ангуан…

Совет занял довольно много времени, но в конце концов план Д’варда одобрили. Оставалось только уточнить детали, и у Д’варда нашелся ответ на каждое возражение. Дош сидел, забившись в угол, и поражение смотрел на эту демонстрацию непререкаемого авторитета. Он не помнил ни малейшего намека на это в «Филобийском Завете». Чем бы ни завершилась грядущая ночь, катастрофой или успехом, она ускользнула от внимания прорицательницы.

В конце концов Освободитель убедил командиров в своей правоте и вселил в них веру в успех. Когда он наконец отпустил их, они чуть ли не бегом бросились к дверям, чтобы поскорее начать подготовку. До вечера оставалось совсем немного времени.

– Дош Вестовой! – окликнул он, садясь на свои доски.

Дош с готовностью шагнул вперед. В мастерской оставались только Колган и Злабориб.

– Полководец?

Освободитель молчал, устало сгорбившись. Он с усилием поднял голову, и Дош поразился произошедшей в нем перемене. Уверенный, властный боевой командир, которого он видел минуту назад, исчез. Теперь Д’вард был просто исхудавшим, изможденным мальчишкой, словно все силы покинули его.

Колган нахмурился, удивленный не менее Доша.

– Что-то не так, господин?

– Просто устал.

Неужели эта речь отняла у него столько сил? Конечно, он воодушевил почти тридцать человек, каждый из которых был старше его. Некоторые из них были вдвое старше его и куда опытнее в военных делах. Он вдохновил их на почти невозможное, не скрывая при этом, что многим из них предстоит погибнуть. Это было впечатляющее зрелище, но почему он после этого похож на покойника?

Он слабо улыбнулся Колгану, потом Злаборибу.

– Спасибо вам за то, что молчали. Я понимаю, у вас тоже есть вопросы.

Колган хрипло рассмеялся:

– У меня есть. Без женщин, без кавалерии, без вьючных животных? Просто толпа пеших беглецов? Что будет с нами в Таргвейле, если мы когда-нибудь до него доберемся?

Глаза Д’варда снова вспыхнули синим огнем.

– Не знаю. Хотите пойти с нами, чтобы узнать, или предпочитаете остаться?

Рыжий верзила отпрянул.

– Простите меня, господин. Я понимаю, это слишком дерзкий вопрос. Разумеется, я с вами.

– Военачальник? – буркнул Д’вард.

– Вы вычитали в книгах, что через реку можно переправиться здесь, в Лемоде? – спросил Злабориб.

– Нет. Все, что я выяснил, – это то, что до сих пор не нашлось сумасшедшего, пытавшегося это сделать.

Большое круглое лицо принца расплылось в улыбке.

– Тогда клянусь пятью богами, хотелось бы мне посмотреть на физиономии этих таргианцев, когда они обнаружат, что мы исчезли!

Д’вард усмехнулся. Он потер глаза большим и указательным пальцами.

– Тогда сходите вдвоем, наметьте себе места для переправы. Я буду ждать вас через час у лестницы на башню с часами.

Двое командующих отсалютовали ему.

– Постойте! – Д’вард облизнул пересохшие губы. – Еще одно, прежде чем вы уйдете. Тут должны быть веревки… – Он показал на Доша. – Свяжите этого человека.

 

33

Колган Адъютант и Злабориб Воевода вышли. Дош сидел молча, накрепко привязанный запястьями и лодыжками к стулу. От страха, холодившего внутренности, его мутило.

Д’вард снова ссутулился, уронив голову на руки. Спустя долгую минуту он поднял взгляд и с трудом улыбнулся.

– Не бойся, – прошептал он. – Я не Тарион.

Конечно, он не Тарион, но даже от одного воспоминания о принце становилось дурно.

– Что ты собираешься сделать со мной? – Дошу сделалось стыдно – его голос предательски дрожал. – Ты ведь не оставишь меня таргианцам?

– Нет! Ну конечно, нет! – Освободитель устало выпрямился. – Я только не хочу, чтобы ты побежал в храм доносить все это Тиону. Что бы ты и сделал, ведь правда?

Дош боролся со словами, которые застревали у него в горле.

– Но… но. Полководец! Ты ведь не думаешь, что можешь утаить то, что происходит, от бога?

– Еще как думаю. Да, могу – хотя бы на время. – Он слабо улыбнулся. – Я знаю о богах больше, чем ты, мой мальчик! Скажи, зачем Тиону твои донесения, если боги и так все знают, а? Я не думаю, чтобы он известил об этом врага, но как знать? С тобой ничего не случится, если ты будешь вести себя хорошо.

Он с усилием встал и, переставляя ноги, как дряхлый старик, поднялся по лестнице.

Дош напрягся, пытаясь разорвать или растянуть путы – безрезультатно. Возможно, ему стоило бы положиться на обещание Д’варда не бросать его, но он хотел бежать. Приказ его господина жег его, заставляя рваться в храм с донесением об изменившихся обстоятельствах. Ну и, конечно, само по себе сидеть связанным уже было изрядной пыткой.

Он огляделся по сторонам. Должно быть что-то… Да, вон в углу, где он сидел во время совета, возвышается груда железного лома. Если он оттолкнется ногами, он может опрокинуть стул на спинку. Тогда он переломает себе руки. Нет, придумаем что-нибудь другое.

Если он перенесет вес на ноги, то он сможет перемещаться по комнате подобно улитке, таскающей свою раковину на себе. Ему оставили немного свободы движений в плечах, и если он качнет стул чуть-чуть назад, а потом резко рванется вперед, он сможет раскачать его достаточно, чтобы…

– Прекрати! – послышался голос.

Он послушно прекратил.

Рядом с ним стояла девушка с увесистым деревянным обломком в руке.

– Стукни его по голове с силой, достаточной, чтобы разбить глиняный горшок, – так мне сказал Д’вард.

– И стукнешь? – спросил он.

– Да.

– Тогда, пожалуй, мне лучше вести себя хорошо.

До сих пор он встречался с Исиан только два или три раза, а разговаривал и того меньше. Ему вполне хватало и Ангуан, а для разнообразия были подружки куда безопаснее, чем Исиан Яблочница, – хозяйка Д’варда выше любых посягательств.

Что-то было в ней новое… волосы. У нее были потрясающие каштановые волосы, которые она обычно собирала на затылке в огромный пучок. Он часто пытался представить себе, как она выглядит с распущенными волосами и каково, должно быть, играть с ними. Теперь она обрезала их. Преступница! От этого она казалась еще моложе. От этого она казалась мальчишкой, ибо роста она была невысокого, а сложения худого. У нее был маленький, покрытый веснушками носик. Она носила длинное платье из какого-то темного материала – едва заметная тень в надвигающихся сумерках. Впрочем, он достаточно хорошо видел ее, чтобы заметить твердо сжатые губы, так что он решил, что она вполне способна выполнить свою угрозу. Огонек в ее глазах позволял предположить – она выполнит ее не без удовольствия. Мальчишка, да и только.

– Присаживайся, – сказал он. – Я никуда не убегу.

С минуту Исиан серьезно думала, потом села на штабель досок, где раньше сидел Д’вард, не сводя с Доша глаз и продолжая сжимать в руке свою дубину.

– Нам придется провести некоторое время вместе, – заметил он.

– Наверное.

– Расскажи мне о себе.

Она продолжала смотреть на него, как на пустое место.

– Что тут рассказывать? Это был мой дом. Когда его забрал Д’вард, он получил вместе с ним и меня.

– Что случилось с твоей семьей?

Довольно долго она не отвечала, но когда заговорила, голос ее звучал все так же ровно.

– Мои дядя и тетя скрываются где-то в лесах. Мой двоюродный брат погиб в бою за город.

Как всегда, Д’вард оказался прав. Партизаны держали женщин в курсе событий; женщины, влюбившиеся в своих новых господ, передавали эти новости им. Исиан не могла не стать одной из таких предательниц. Перед обаянием Освободителя не устояли даже воины в два раза старше ее. У юной хозяйки не было никаких шансов.

– Прости, – вздохнул Дош. – Нет, правда, мне жаль. Не я начал эту войну. Я даже не воин.

– Я знаю. Ты был игрушкой другого принца.

Он удержался от замечания о том, что она точно такая же игрушка, только Д’варда.

– Ты неплохо осведомлена.

– Мы, женщины, любим болтать.

Он так и не понял, что это, шутка или просто цинизм. Какую часть своей жизни поведал он Ангуан, и сколько она выболтала другим лемодианкам? Исиан мало изменилась за это время. Она была совсем еще ребенком, но каким-то образом он ощущал, что имеет дело с очень проницательной женщиной.

– Что еще тебе известно обо мне?

– Что ты лжец.

– Все мужчины лжецы!

Она не ответила. Надо признать, его позиция была весьма невыгодной, но еще больше его раздражало то, что она и в разговоре берет над ним верх.

– Я никогда не лгал Д’варду.

– Нет, лгал! – вскинулась она. – Он просил тебя найти экземпляр «Филобийского Завета», и ты ответил, что в городе нет ни одного. А я знаю, что были. Ты выбросил их в реку!

– Это неправда!

– Я сама видела. Я следила за тобой.

Он оскалился.

– Он поверил в это?

– Я рассказала ему про книги, но было уже поздно. Ты нашел их все. Он сказал, что не удивлен. Он сказал, что тебя послали шпионить за ним и что ты именно для этого нанялся в услужение к принцу прошлым летом. Он сказал, что имеется какое-то пророчество про него и принца и что ты ни разу не упомянул о нем, так что он знает, что тебе нельзя доверять. Он считает, что ты из тех людей, которые сами не хотят, но лгут постоянно.

Что ж, возможно, так оно и есть. Говорить правду всегда немного рискованнее. С другой стороны, он врет теперь скорее по привычке. Он был настолько верен Д’варду, насколько это позволяла ему верность другому господину, но объяснить этого он не мог.

– Это ты сказала Д’варду про перевал Моггпасс?

Она не стала отрицать этого, только сидела и смотрела на него, как на пирожок на жаровне.

– Если он не доверяет мне, как может он доверять тебе? Ты предала свой народ, променяв его на вождя армии – армии, убившей твоего двоюродного брата. Почему? Что же за женщина способна на это?

– Он знает, что может мне верить.

– Но ты не можешь верить ему! – фыркнул Дош.

– Я полностью доверяю ему! – Ее убежденность казалась совершенно детской и возмутительно непоколебимой. Почему-то ему отчаянно захотелось пробить ее, уязвить.

– Но он взял этот город! Он убил твою семью! И ты считаешь, что можешь доверять ему? Что за безумие? Он ведь собирается бросить тебя сегодня! Что сделают ваши люди с теми, кто помогал врагу?

– Я иду с вами. Я буду вашей провожатой.

– Но он приказал командирам, чтобы они не брали с собой женщин.

– Кроме меня.

– Но он не возьмет свою женщину, заставив при этом людей бросить своих. Не такой он вождь! – Впрочем, зачем она тогда обрезала волосы?

Исиан пожала плечами – первый ее жест, который он увидел за все это время.

– Я выросла на южном берегу. Я знаю Моггпасс. Я могу помочь.

– Но ты хоть понимаешь, что он врет тебе?

– Нет!

Ага! Начинает пахнуть жареным.

Он с сожалением вздохнул:

– Влюбленные женщины редко способны трезво оценивать своих любимых, Исиан Яблочница.

Она оскалилась на него. Он усмехнулся, представив ее в качестве партнера по борьбе. Обычно он предпочитал мальчиков покрепче, а девочек понежнее, но не отказался бы побороться и с этим зверенышем.

– С чего это ты взял, что я влюбилась, Дош Вестовой? – спросила она.

– Ха! Он же Освободитель. Никто не устоит перед этим человеком! Я-то видел, он вертел матерыми воинами так, как хотел, – тридцатью разом. Даже я стараюсь угодить ему – насколько могу. Ни одной, женщине не устоять перед ним и минуты!

Исиан тряхнула головой, возможно, забыв, что обрезала волосы.

– Ты завидуешь мне, Прислужник! Завидуешь тому, что я живу с Д’вардом!

Он дернулся, сначала – услышав свое прежнее имя, потом – от внезапного озарения…

– Чего это ты смеешься? – крикнула она.

– Мне нет нужды завидовать тебе, девчонка! С какой стати? Чему тут завидовать?

Она вспыхнула, подтвердив его догадку. Похоже, она и впрямь готова была огреть его своей дубиной, и почему-то от этого он рассмеялся еще громче.

– У нас с тобой больше общего, чем я думал! – ухмыльнулся он. – Есть ведь и другой способ завоевать преданность женщины, не так ли?

Только Д’вард мог бы додуматься до такого.

 

34

Злабориб стоял рядом с Колганом на городской стене, глядя вниз, на реку. Ему было стыдно за себя. Уровень воды упал почти вдвое по сравнению с тем, каким был, когда они впервые подступили к Лемоду, а он ни разу не заметил этого. Оба берега усеивали обломки, в русле виднелись отмели и камни; некоторые зазоры между ними – те, что поуже, – были запружены древесными стволами и льдом. Ловкий мужчина дойдет до середины. А дальше… широкий участок, самая стремнина… что ж, на то и существуют друзья.

Берега были вертикальными в одних местах и почти вертикальными в других. Интересно, кто прячется вон в том лесу, наблюдая за городом?

Он заговорил в первый раз после того, как они вышли из мастерской Каретника:

– Клянусь пятью богами, он снова прав! Это выход, и единственный выход! Он увидел его, а мы нет.

– Хотелось бы мне знать, – буркнул Колган, – как он делает это?

Злабориб уже как-то спрашивал об этом Освободителя, но услышал в ответ что-то насчет стоящего где-то храма знаний, чего не понял.

– Ты где попробовал бы переправиться?

– Вон там вроде место ничего, – пробормотал джоалиец, – вот только как туда подобраться?

Они почти час расхаживали вдоль парапета, пока каждый не выбрал себе подходящего места. Нагианцы будут переправляться ниже по течению, джоалийцы – выше. Командующим придется вести своих людей, полагаясь только на память.

– Как ты думаешь, получится? – мрачно спросил Злабориб.

– Переправиться? Некоторым из нас удастся. – Рослый джоалиец покосился на далекие утесы и задумчиво потеребил рыжую бороду. – Но вторгаться в Таргвейл без кавалерии, без внезапности, имея впереди и позади армию сильнее нашей, готовую отрезать нам отступление… ты хоть понимаешь, что это безумие?

Альтернатива была еще хуже.

– Тебе приходилось бывать в Таргленде?

Колган пожал плечами:

– Приходилось однажды. В молодости я сопровождал своего дядю с посольством в Тарг. Не могу сказать, чтобы это произвело на меня слишком большое впечатление.

– Ты же джоалиец. Тебя бы не удивило, даже если бы они сорили золотыми слитками.

– Я бы посоветовал им тогда обратиться к опытному монетчику.

Злабориб усмехнулся, но это был вежливый смешок, не слишком искренний.

– Сегодня река. Завтра партизаны, лес и перевал. Ничего не поделаешь, будем жить одним днем и радоваться уже тому, что живы сегодня.

– Воистину так! – кисло согласился Колган. – И даже если мы пробьемся домой, ваше величество, наши сложности на этом не закончатся. Ваш братец, должно быть, уже хорошо освоился на вашем троне, создал свою армию, а мои недруги в Клике уже строят планы моих похорон.

Так не пойдет. Вожди сами должны хранить боевой дух, если хотят поддерживать его у своих воинов. Злабориб расправил плечи – насколько они вообще расправлялись.

– Посмотри на это с другой стороны. Как бы все это ни начиналось, теперь это больше не какая-нибудь заурядная распря из-за земли. Мы вовлечены в распри богов. Множество пророчеств говорят об Освободителе, некоторые – ясно, некоторые – туманно. Многие пророчества касаются человека по имени Д’вард, и теперь мы знаем, что Д’вард и Освободитель – одно лицо. Наиболее известно пророчество, согласно которому Освободитель принесет смерть Смерти. И если бы ты хотел найти Смерть, Колган Адъютант, куда бы ты пошел искать ее?

Колган поднял взгляд на далекие южные вершины гор и угрожающе сдвинул свои рыжие брови.

– Уж не предполагаешь ли ты, что он собирается повести нас на сам город?

– Что толку от пророчества, если оно не сбудется? Насколько я помню, чтобы попасть в Тарг, нам даже не придется особенно и уклоняться-то с дороги.

– Ну да, так путь будет даже ближе, ибо мы никогда не вернемся.

Верно! Злабориб признался себе, что и сам не питает особых надежд увидеть Наг хотя бы еще раз.

– Когда ты был в Тарге, ты заходил в двойной храм?

– Я видел его, правда, он не был еще достроен. Даже не все колонны воздвигли. К’симбр Скульптор еще работал над изваянием Мужа Творца. Но я смотрел в лицо Смерти. – Он с омерзением сплюнул. – Никто, кроме таргианцев, не додумался бы возвеличить подобную гнусность! – Немного помолчав, он добавил: – И от их стряпни у тебя с языка кожа сойдет.

Прежде чем Злабориб успел ответить, по стене к ним подошел Д’вард. Похоже, он восстановил свои силы, хотя лицо его оставалось усталым.

– Ну как, возможно? – спросил он.

– Будут потери, – буркнул Колган. – Но не слишком большие.

Освободитель кивнул и облокотился на парапет.

– Поставьте как можно больше людей на доставку материалов. Канаты, доски… провиант для марша, конечно. Бурдюки и бочки для понтонов. Бочки придется опускать с утесов в сетках, но примите все меры, чтобы скрыть приготовления до наступления темноты. Пловец не продержится в такой ледяной воде больше двух минут. Да… я не сказал вам еще, с нами пойдет Исиан. Она хорошо знакома с местностью.

Злабориб и Колган переглянулись. Когда лемодианцы вернутся, они не будут церемониться с предателями.

Колган не одобрял этого.

– Господин, это будет нелегкий марш даже для закаленных в боях воинов. Но девушка… – Он не стал договаривать.

Д’вард посмотрел на реку.

– Тебе известно, когда я был ближе всего к смерти в эту кампанию, а. Адъютант?

– Полагаю, когда вы пробирались в город, господин.

– Нет! – Он ухмыльнулся. – На следующее утро, когда я впервые встретился с Исиан. Она чуть не изрубила меня на кусочки большим кухонным ножом.

Мужчины посмеялись, как и положено, когда шутит начальство.

– Но вы приручили ее, господин.

– Или она меня. Ладно, что-нибудь еще?

– Что с Дошем Вестовым? – поинтересовался Злабориб. – Мне казалось, вы доверяете ему во всем?

Д’вард едва заметно улыбнулся.

– Почти во всем. У него есть господин повыше нас, о котором вам лучше не знать. Дош идет с нами. Насчет него можно будет не беспокоиться, как только мы переправимся.

Он посмотрел наверх, на хмурые тучи.

– Молитесь, чтобы пошел дождь, – сказал он. – Чем сильнее, тем лучше.

За несколько минут до того, как окончательно стемнело, Злабориб пристегнул на пояс меч. Он послал передовой отряд спуститься с утеса и закрепить веревочные лестницы. Сам он спустился в зияющее черное безумие со следующей группой. За ними к воде осторожно спускались люди с канатами, деревом и всем, что может плавать.

Через час или около того, избитый, исцарапанный и замерзший до костей, он стоял на южном берегу.

Ему повезло. Все шли, привязавшись, и каждого удерживали двое, но тех, кто поскользнулся и упал в воду, обычно разбивало о камни, прежде чем его успевали вытащить обратно. Доски срывались с креплений, бочки тонули, канаты рвались, льдины белыми чудищами выныривали из темноты. Люди исчезали, не договорив слова, и больше их никто не видел. Рев воды не позволял переговариваться. Течение приносило тела мертвых джоалийцев с верхней переправы.

Как только к Злаборибу присоединилось десятка два солдат, они закрепили канаты, дав возможность переправляться другим. Потом он приказал передовому отряду следовать за ним и полез вверх по утесу. Как только лемодианцы поймут, что происходит, они начнут сбрасывать на атакующих камни.

Склон был крутой – глина, камни, сочившаяся вода. Он понял, что добрался до верха, когда ударился головой о древесный корень. Он перевалился через край и, шатаясь, поднялся на ноги. Темнота стояла абсолютная, но что-то насторожило его. Он пригнулся. Над головой свистнул клинок. Он выхватил меч и ткнул в темноту. Он ощутил неприятно мягкий удар, услышал крик и понял, что пролил чью-то кровь. Он быстро отступил за древесный ствол и стоял, беспомощно оглядываясь и прислушиваясь. Его жертва всхлипывала и бормотала молитвы где-то на земле.

Снова какое-то шестое чувство подсказало Злаборибу о движении рядом, и он сделал мечом выпад в темноту. Теперь он был настоящим бойцом, убийцей. Рядом с собой и за спиной он слышал шаги своих людей.

– Берегись! – крикнул он, вслепую отбивая удар. Его лезвие с лязгом столкнулось с чужим. Он резко пригнулся и ударил еще – на уровне колен. Человек вскрикнул и с треском упал в кусты.

Отличить своего от чужого можно было по голосу – окликнуть, и если тот отвечал с незнакомым выговором, убить его. Ну а если он просто пытается убить тебя, ответа можно и не ждать. Впрочем, сопротивление оказалось на удивление слабым и вскоре было сломлено окончательно.

Овладев плацдармом на лесистом берегу и закрепившись на нем, Злабориб захватил с собой небольшой отряд и отправился на встречу с Колганом.

Они поспели как раз в самый тяжелый для джоалийцев момент. Там тоже произошла стычка в подлеске, и снова обороняющиеся бежали. Вскоре нагианцы втягивали джоалийцев наверх и закрепляли канаты для тех, кто поднимался следом. Самого Колгана не было видно.

Злабориб вернулся к своей колонне и был сильно раздосадован, увидев в боевых порядках меньше сотни воинов. Он выждал немного, не предпримут ли лемодианцы контратаки. Ничего не произошло; лес молчал. Он спустился к реке. Войско переправлялось, но такими темпами это заняло бы, казалось, несколько дней. Он перебрался обратно на северный берег – это путешествие оказалось еще страшнее первого, так как ему то и дело приходилось расходиться с ползущим навстречу человеком, державшимся за тот же канат или камень.

Он обратился к воинам, толпившимся на берегу. Он заверил их, что их товарищи переправились благополучно и не нашли смерть в пучине. Он приказал навести еще канаты – новые дороги через каменистый лабиринт.

С трудом одолевая дождь гальки и грязи, он вскарабкался обратно на северный утес и каким-то образом даже одолел веревочную лестницу, поднимающуюся на городскую стену.

– Шевелитесь быстрее! – командовал он. – Живее!

Он отправился на поиски Д’варда и обнаружил его, наблюдавшего за обороной ворот, – лемодианцы сообразили, что происходит. Правда, даже после этого они атаковали как-то странно вяло, вполсилы.

Злабориб доложил, Д’вард выслушал и приказал ему возвращаться на южный берег. Он пустился через реку в третий раз. И с облегчением увидел, что исход из города набирает скорость.

Лун на небе не было. К полуночи дождь превратился в ливень, сделав темноту абсолютной. Несомненно, множество людей нашли смерть от рук своих же товарищей, когда канат или настил не выдерживал, и слишком много солдат боролись за место на одном и том же пятачке. Сотни утонули, замерзли или погибли, разбившись о камни.

На рассвете Злабориб обнаружил, что командует армией, собравшейся в садах на южном берегу. Колган сорвался с утеса, сломав при этом плечо. Его, перекошенного от боли, несли на носилках. Река была усеяна мертвыми, а берег – ранеными.

Продолжал идти проливной дождь. Река поднималась на глазах. Лемод снова находился в руках своих законных владельцев; в нескольких местах горели пожары, зажженные, чтобы задержать их возвращение. Признаков преследования все не было. Хвала богам!

Дош Вестовой объявился в самом начале серого дня в сопровождении юноши, со второго взгляда оказавшегося Исиан в мужской одежде. При виде ее посинелых губ Злабориб спохватился и дал команду разжечь костры. Два лагеря слились в один, и он выставил охрану по периметру – целый частокол людей. Лемодианцы все не нападали и даже отказались от партизанщины. Почему?

Все с ног до головы измазались в глине. Половина уцелевших или хромала, или слепо уставилась взглядом в пространство в полнейшем шоке. Какой-то костлявый юнец не мог идти сам, и его тащили под руки двое друзей. Он отцепился от них и встал, поджав одну ногу и цепляясь за ветку.

– Сколько? – рявкнул он, и до Злабориба дошло, что у парня синие глаза.

– Потери? Кажется, четыре или пять сотен.

Грязное пугало вздрогнуло и пошатнулось.

– Сопротивление?

– Почти не было. Сколько ваших осталось там?

– Чертовски мало, – сказал Д’вард. – Сколько не могут ходить?

Злабориб пожал плечами:

– Там, на пляже, еще по меньшей мере полсотни. Здесь… Не знаю. Еще пятьдесят?

Освободитель застонал и провел рукой по лицу. Оно осталось почти таким же грязным.

– С вами все в порядке?

– Немного устал. А вы, господин?

Усмешка. Еще один стон.

– Ногу подвернул, только и всего. – Освободитель опустил больную ногу на землю и оскалился. – Мой первый бой, – пробормотал он.

Злабориб увидел слезы на его глазах и ощутил странный приступ сочувствия. Как и он, Д’вард не был прирожденным солдатом и не зачерствел душой от ответственности за жизни подчиненных. Большинство вождей на его месте сияли бы от счастья, ликуя по поводу блестяще осуществленного бегства из-под самого носа противника. Вот уже второй раз Д’вард осуществлял головокружительную перестановку сил; второй раз заставлял гениальное руководство армией казаться детской игрой, и все, что его заботит, – это цена.

– Река взяла свою долю жертв, но все же это не та резня, какую учинили бы таргианцы.

– Мы еще должны постараться, чтобы они не получили такого шанса. – Д’вард устало опустился на землю. – Созови сотников. – Подошла Исиан и опустилась рядом с ним на колени. Она попыталась вытереть ему лицо влажной тряпкой, но он раздраженно отмахнулся от нее.

Вскоре собрались командиры – оборванные, обессилевшие, едва половина тех, кому полагалось бы быть здесь. Д’вард назначил временных заместителей и послал за ними – на нормальные выборы нет времени, сказал он. Казалось, он помнил имя и способности каждого солдата, будь то нагианец или джоалиец.

Так и не вставая из грязи, опершись спиной о дерево, он обрисовал ту картину, которая уже была понятна всем, но мысль о которой пока гнали прочь. Они избежали одной западни, но могут оказаться в другой, более опасной. Таргианцы могут переправиться обратно на южный берег и попытаться перехватить их, прежде чем они достигнут перевала. Или они направятся на запад к Толфорду и перекроют дорогу обратно в Нагвейл. В самом Таргленде наверняка еще больше вооруженных людей. Расплата только откладывалась.

– А теперь мы должны выступать, – сказал он. – Всем, кто не может идти, придется остаться. Стройтесь.

Люди валились с ног от усталости, но выбирать не приходилось. Оставшихся ждали смерть или рабство. Сотники переглянулись, но возражать не стали.

Д’вард рывком поднялся на ноги. С полдюжины человек бросились помочь ему, но он отказался от помощи. Хромая, кусая губы от боли, он поплелся вперед. Через полминуты кто-то предложил ему только что срезанный посох, и он принял его. Он подавал личный пример, и это все, что он мог сейчас сделать.

Появился Колган, он все еще находился в шоке от боли, так что толку от него было немного. Дивясь странной судьбе, уготованной ему непостоянными богами – и находя в этом даже некоторое циничное удовольствие, – Злабориб принял командование и отдал необходимые распоряжения.

Одна женщина и меньше чем пять тысяч мужчин отправились в путь – покорять и спасаться. Холодный дождь сулил и мучения, и надежду.

Стоны и мольбы раненых за спиной слабели, по мере того как армия удалялась от них, и наконец стихли совсем.

 

35

– Таргвейл прекрасен, – сказал Экзетер. – Нет, правда. Это очень плодородная страна, климат в ней умеренный, и правят ею аристократы.

– Какое отношение имеет аристократия к красоте? – сонно спросил Смедли.

Миссис Боджли загнала своих гостей в гостиную и усадила в кресла. Единственная керосиновая лампа бросала мягкий свет на четыре лица; два мотылька без устали колотились о стеклянную колбу. К счастью, кресла были на редкость неудобными, а то Смедли ни за что бы не удалось высидеть весь вечер, не заснув. Алиса неохотно уступила просьбам сыграть, ссылаясь на то, что давно уже не практиковалась. Она исполнила по памяти пару этюдов Шопена. Насколько он мог судить, очень и очень неплохо. А потом они снова вернулись к Соседству.

– О, право же, капитан! – Судя по тону хозяйки, он выказал полное непонимание совершенно очевидных вещей. – Это же просто вопрос ухода! Единственные, кто может следить за землей как следует, это те, кто рассчитывает передать ее своим детям и внукам. Отец Гилберта посадил дубовую аллею, зная, что сам он никогда не увидит эти дубы во всем их великолепии. Это было пятьдесят лет назад, и им потребуется еще по меньшей мере сто. Сам Гилберт категорически отказался санкционировать какие-либо разработки полезных ископаемых в нашем поместье в Мидленде. Дело только в этом. Люди, не загадывающие дальше своего жизненного срока, эксплуатируют землю. Те, кто думает о своих семьях, ухаживают за ней. Не стесняйтесь, берите еще сигару, если хотите, – добавила она, словно извиняясь за свою горячность.

Смедли поблагодарил ее и с еще большей признательностью выбрался из кресла. Он пошел в столовую. Не осталось больше ни одного Боджли, чтобы любоваться дубовой аллеей во всей ее красе. Род Боджли оборвался с убийством Тимоти. Не осталось никого, кто докурил бы эти сигары.

Глаза Алисы поблескивали в мягком свете лампы.

– Но это можно довести и до абсурда – как и все остальное. Вильгельм Завоеватель выселял целые страны, чтобы на освободившихся землях разбивать леса с благородными оленями. У людей тоже есть права.

Миссис Боджли обдумала эту точку зрения и, похоже, пришла к выводу, что это опасная ересь.

– Не обязательно. Люди приходят и уходят, земля остается.

Экзетер подмигнул Смедли, когда тот вернулся в свое кресло.

– Не кажется ли вам, что склонность аристократов постоянно затевать войны является лишь формой контроля за численностью населения, прополкой ничтожных крестьян?

Леди клюнула незамедлительно.

– Возможно! Разве не гуманнее проткнуть некоторую часть мужчин копьями, чем позволять голодать женщинам с детьми, не так ли?

– Мне кажется, это зависит от того, с какого конца копья смотреть. Но земля и война, похоже, неразлучны. Таргианская каста военных ничуть не лучше прусских юнкеров.

Словно псы войны взвыли в ночи.

– Шрамы от дуэлей? – спросил Смедли.

– Нет, не думаю, чтобы они дошли до этого.

– Похож Таргвейл на Англию? – поинтересовалась Алиса.

– Ну, у него такой же ухоженный вид. Растительность заметно отличается. Таргианские деревья разноцветные. У нас вся листва зеленая. Там есть и синие, и золотые, и красные, и масса других оттенков. Но большие поместья очень красивы. Сельские угодья – один большой сад. Дикие места тоже красивы – и да, там есть парки с оленями. Правда, там нет живописных маленьких деревушек или, если и есть, их очень мало. Бараки рабов стараются строить так, чтобы они не бросались в глаза.

– Спарта? – пробормотала миссис Боджли.

– Что-то вроде того, – согласился Экзетер. – В первые дни я ничего этого не видел. Отчасти из-за проливных дождей, отчасти потому, что при бегстве из Лемода подвернул ногу и все мои силы уходили только на то, чтобы идти. Переправа через реку оказалась рисковым делом. Старина Злабориб показал себя с самой лучшей стороны – он все организовал и вел армию. Нам повезло с погодой. Вода начала подниматься, так что таргианская армия не посмела выступить в погоню. Лемодийские партизаны оставили нас в покое. На второй день мы достигли перевала Моггпасс. Таргианцы оставили за собой проложенную дорогу – навели переправы через ручьи, расчистили завалы и все такое, и это здорово облегчило нам жизнь. Кажется, на четвертый день мы из последних сил дотащились до Таргвейла и смогли наконец перейти к грабежам. Конечно, мы опоздали на полгода, но именно таковы были изначальные цели кампании. Все позабавились на славу.

– Кроме тебя? – спросила Алиса.

– Ну, по правде говоря, я выздоровел довольно быстро. Войска, сами о том не подозревая, питали меня маной. Не то чтобы я особенно заслужил этого, но это ничего не меняло.

Смедли подавил зевок. Часы на камине показывали около одиннадцати. Сейчас он докурит сигару, извинится и отправится спать. Эта маленькая война Экзетера, конечно, любопытна, но ему еще лет сто не захочется слушать ничего про войну.

Алиса как-то опасно улыбалась.

– Значит, Исиан провела вас к перевалу, верно? А потом вернулась к своему народу?

Очень ровным голосом Эдвард ответил:

– Да, она провела нас к перевалу. Она не могла вернуться к своей семье, хотя мы проходили совсем недалеко от ее дома. Они посчитали бы ее предательницей, несмотря на то что она была еще совсем ребенком.

– Ясно. Извини. Глупый вопрос.

Миссис Боджли громко сглотнула.

– Э-э… что эти ваши таргианские юнкера говорили насчет грабежа и мародерства?

Грабеж и мародерство не входили в кодекс чести Фэллоу.

– То-то и оно, что почти ничего! Это было действительно очень странно! Их кавалерия на моа следовала за нами. Мы постоянно видели их издали, но они никогда не приближались. Они вырезали отставших и разведывательные патрули, но только джоалийцев. Они не пролили ни капли нагианской крови.

– Странно?

– Очень! Понятно, что это стало вызывать распри. Злабориб убедил всех, что неприятель пытается внести раскол в ряды союзников, поссорить нагианцев с джоалийцами. И ему удалось более или менее восстановить мир – он все-таки был настоящее чудо, этот принц! Через пару дней, когда эта тактика сделалась явной, он предложил, чтобы нагианцы и джоалийцы поменялись снаряжением: шлемы на щиты, копья на мечи. Мы попробовали их, и теперь даже сами солдаты затруднялись сказать, кто есть кто. Тогда таргианцы вообще прекратили нападения. Мы продолжали продвижение. Форсированным маршем, по тридцать миль в день. Это была настоящая гонка. Перевал Моггпасс нас немного задержал. Зато после него нам оставался только прямой переход через Таргвейл и – через Сальторпасский перевал – домой. Как вы понимаете, таргианские дороги превосходны. Чтобы отрезать нас, их основным силам пришлось бы пересечь весь Лемодфлэт, а я уже говорил, на что это похоже.

– Конечно же, вы победили в этой гонке, иначе вас не было бы здесь.

Экзетер потер глаза.

– Нет. Мы проиграли. Ну, не совсем. Наши карты снова спутала Большая Игра. Нет, право, уже чертовски поздно! Мы же почти не спали прошлой ночью… Вам не кажется, что мы могли бы продолжить эту эпическую сагу завтра утром?

– Разумеется! – согласилась миссис Боджли. – Но вы ведь не оставите нас в полном неведении! Объясните хоть немного. Что вы имеете в виду под Большой Игрой?

– Пентатеон, Пятерку. Я уже говорил вам, как Кробидиркин втянул меня в джоалийскую кампанию, да и Тион, возможно, тоже стоял за этим. Я до сих пор не знаю многих деталей. Игра настолько сложна и запутанна, что даже сами игроки не могут уследить за правилами, и к тому же у каждого свой способ подсчета очков. Во всяком случае, когда Зэц прознал, что врата Лемода отворились в ночь слияния четырех светил, он понял, где именно находится Освободитель. Поэтому он положился на помощь Карзона, то есть Мужа, который является одновременно богом-покровителем Таргленда. Вот почему таргианцы не убивали нас – жрецы в Тарге получили прямое распоряжение Карзона.

– Что-то я запуталась, – призналась Алиса.

– Зэц хотел, чтобы меня взяли живым.

– Живым?

– Чтобы он был абсолютно уверен в том, что я мертв, разумеется. На этот раз он собирался умертвить меня собственноручно, проследив, чтобы не было ошибки.

 

36

Вечернее солнце освещало пыльную дорогу. На юге гор вообще не было видно – это казалось Дошу совершенно неестественным, словно недоставало какой-то необходимой части мира. Таргвейл очень велик, а их армия очень мала. Рассеяв по рощам, низинам и живым изгородям разведывательные патрули и отряды фуражиров, пять тысяч человек почти растворились. Шагая по дороге рядом с Исиан, Дош с трудом верил в наличие этих пяти тысяч.

Иллюзия, оптический обман. На самом деле отряд Талбы шел перед ними, скрытый за вершиной холма. Прячась за живыми изгородями, патрули охраняли с обеих сторон войско на марше. Гос’вла со своим кавалерийским эскадроном следовал, к сожалению, прямо за ними.

После Лемода кавалеристы, как и все остальные, шли пешком. Они держались достаточно близко, чтобы Дош мог услышать их двусмысленные шуточки о непостоянстве извращенца, ухаживающего за наложницей полководца. Как только они вышли из городских стен, Дош снова перестал быть своим парнем. Напуганным мужчинам нужна разрядка, и он был идеальной мишенью.

– Эй, Погинк Улан? – ревел один.

– Ну, Колдфад Улан? – рычал в ответ другой.

– Скажи мне, Погинк Улан, почему у Доша нет копья?

– Не знаю, Колдфад Улан. Почему у Доша нет копья?

Ответ был предсказуемо непристоен. Кавалерийский юмор никогда не отличался особым изяществом; низведенные до уровня простых смертных, к тому же пеших, они его не улучшили. Новые мозоли, усталость, голод, опасность и прочие лишения, возможно, и шли на пользу душам, но явно не могли отвлечь примитивные умы от чувственных фантазий.

Дош шел безоружным, потому что Д’вард по-прежнему использовал его как бегуна-посыльного. За день он проходил вдвое больше, чем все остальное войско. Обыкновенно он не обращал внимания на насмешки и поэтому не понимал, почему сейчас чувствовал себя таким уязвленным.

– Эй, Колдфад Улан?

– Да, Погинк Улан?

– Что ты думаешь о том, как движутся эти бедра?

– Чьими бедрами ты любуешься, Погинк Улан?

– Тебе не обязательно оставаться здесь и все это слушать, – негромко заметила Исиан.

Дош покосился на нее и встретил удивленный взгляд больших чистых глаз – глаз ребенка. Она уже некоторое время хромала рядом с ним, казалось, обращая на шутников не больше внимания, чем он… уделяя, надо признать, очень мало внимания и ему самому. Мешок, который она несла, не уступал размером мужскому; ее мальчишеская фигура почти вдвое сложилась под его тяжестью. Любой в войске был раза в полтора выше и сильнее ее, но она держалась. Она никогда не жаловалась – во всяком случае, Дош не слышал ее жалоб. Он отыскивал ее и шел рядом, когда был свободен от поручений, но они почти не разговаривали. Единственное, что объединяло их, – это то, что оба они чужаки.

Посыльный не может даже нести мешок. Исиан делилась с ним своей трапезой.

– Они наглеют, – пробормотал он и тут же подумал, поняла ли она, что он имел в виду.

Судя по всему, поняла.

– Эта экспедиция за чужим добром и женщинами дала им не слишком много того и другого, верно? И они не так чувствительны, как ты.

– Не позволяй им раздражать тебя. У Д’варда были свои причины взять тебя с собой. Это их не касается. Хочешь, понесу пока мешок?

Исиан мотнула головой, подбросила мешок повыше на плечи и захромала дальше.

Д’вард, как обычно, шел в арьергарде. Он поставил перед собой задачу ободрять отстающих, раненых и ослабевших, хотя каждый день все новые бойцы валились с ног и их оставляли на сомнительную милость таргианцев. Злабориб шел впереди, возглавляя марш.

Страна была опустошена. Таргианцы сжигали дома и угоняли скот. Не было ни женщин, чтобы их насиловать, ни добра, чтобы его грабить, но это ничего не меняло – у войска не было вьючных животных, чтобы перевозить награбленное. Если усталым солдатам удавалось поймать зебу или зубра, зверь попадал прямиком в котел. Запасы продовольствия, захваченные из Лемода, истощились; весенние поля были пусты. Еще несколько таких дней, и голод поставит армию на колени.

Таргволл на севере сиял льдами и свежим весенним снегом. Где-то за ним передвигалась таргианская армия. На востоке тоже вырастали горы, приближаясь с каждым днем. Где-то там лежал Сальторпасский перевал, дорога домой, но усталые, изголодавшиеся воины даже не надеялись одолеть его, а потом и перевал Сиопасс. Кампания грозила войти в историю Вейлов как одно из величайших военных поражений. Благодаря Д’варду Джоалия захватила и разграбила Лемод, но во всех остальных отношениях все, чего она добилась, – заставила таргианцев разорять собственную страну. Дош находил это слишком слабым утешением.

Вместе с пиками Таргволла впереди их ждали бойня и плен, даже раньше, чем они достигнут перевала. Выжившие отправятся на серебряные рудники. Двое чужаков не могли рассчитывать ни на что большее. Дош служил своему богу, и умереть за Тиона означало, что он навечно займет место среди созвездий. Но девушке-то какой смысл оставаться здесь? Она была полезна в качестве проводника по Лемодвейлу – почему Д’вард оставил ее здесь? Неужели он настолько неблагодарен? Дош почему-то думал об Освободителе не так плохо. Насколько он помнил, в «Филобийском Завете» не было ни слова про Исиан. Это ничего не значило; пророчества вообще очень туманны.

Они поднялись на холм; теперь Талба и его люди отчетливо просматривались впереди. Он огляделся по сторонам – как всегда, ожидая увидеть движущуюся на них вторую таргианскую армию. Далекие точки означали разведчиков – уланов верхом на моа. Они описывали круги около отступающей армии, всевидящие, как ястребы, надоедливые, как москиты, и тем не менее они вообще прекратили нападать.

Храм!

Купа деревьев и несколько древних каменных построек стояли на отшибе, посреди пастбища, – понятно, любому поселению здесь не место, значит, это мог быть только храм. Весенняя листва на деревьях переливалась золотом, и такой же отблеск имел просвечивающий сквозь нее купол, а золотой цвет говорил: «Тион». Дош не мог противиться призыву. Он хотел, он рвался услужить своему господину.

– Посмотрю, не нужен ли я Д’варду? – пробормотал он и шагнул на обочину.

Гос’вла и его люди прошли мимо; он сам подставился им, и они выкрикивали ему непристойности. Стоило им пройти, как он нырнул за живую изгородь. Он сидел в зелени и ждал, пока пройдет арьергард. Последний отряд промаршировал четким строем, с разухабистой песней, а это значит, что Д’вард идет с ними, подбадривая и воодушевляя воинов так, как мог только он.

Дош немного подождал, потом вскочил на ноги и бегом бросился через поле.

 

37

Далекие шлейфы пыли подсказали Дошу, что таргианцы где-то поблизости. Они могли перехватить его, прежде чем он успеет догнать своих. Он не был ни нагианцем, ни джоалийцем, так что не знал, как к нему отнесутся. Он предпочитал не загадывать последствий. Собственно, какая разница – ведь он должен сообщить своему господину новости.

С неделю назад Д’вард задал ему вопрос, до сих пор не дававший ему покоя: зачем богу шпионы, собирающие для него сведения? Дош долго ломал голову, но в конце концов нашел ответ. Богу не нужно ничего. Боги всеведущи. Важны не сведения, а сам факт служения богу, и важен он только самому Дошу. Как охотничьего кота натаскивают искать дичь, так и его обучили служить, чтобы душа его смогла удостоиться места на небесах. Жертва ценна для молящегося, не для бога. И чем мучительнее жертва, тем лучше, будь то заклание тощего цыпленка или какая-либо услуга. Дош не нужен Тиону, но Тион отчаянно нужен Дошу.

Подойдя поближе, он решил, что поселение представляло собой святую обитель. Возможно, женскую, хотя для Тиона или кого-то из его аватар мужской монастырь подходил бы более.

Задыхаясь от бега, он ворвался в ворота и перешел на почтительный шаг, подобающий святому месту. Здания были очень старые, покрытые толстым слоем мха, – пять домов хоронились под деревьями, еще один стоял на открытом месте. Судя по размеру окон, там размещалось хранилище свитков. Вряд ли орден велик – не более дюжины монахов, и Дош подумал, каково-то им жить здесь, в холмах, вдали от остального мира. Одинокая фигура в сутане склонилась над грядками, но больше он никого не видел. На веревке сушилось самое обыкновенное белье.

Храм отличался от остальных построек куполом и располагался в центре. Пропотевшая рубаха липла к ребрам, когда Дош поднимался по ступеням. Одна дверная створка была распахнута, и он шагнул в прохладный полумрак.

Небольшая молельня – ни скамеек, ни алтаря. Внутри – только изображение бога, освещенное бьющим в прорези на куполе солнцем. Оно изображало одну из ипостасей Юноши – грубое, далекое от совершенства изваяние из мрамора с прожилками. Традиционную наготу частично скрывал длинный свиток, который бог держал вертикально обеими руками.

Дош знал специальный ритуал, призывающий его господина. Боги всегда выдумывают подобные штуки, чтобы их не беспокоили по ошибке. В данном случае ритуал требовал, чтобы Дош снял всю одежду, для чего он нуждался в уединении. Он стоял на одной ноге, стаскивая башмак, и чуть не упал, когда из тени выплыла высокая фигура. Откуда он… ну да, вон, в углу дверь.

Монах был немолод, но его спина оставалась прямой, а бритые лицо и голова не позволяли точно определить его возраст. Фигура сохранила пропорциональное сложение; должно быть, в молодости он был вполне достоин служить богу красоты. Его желтое облачение светлело в полумраке храма; его сандалии негромко шаркали по каменному полу. Сверкающая цепочка, свисавшая до пояса, позволяла предположить, что это сам настоятель. Он хмурился.

– Ты пришел воздать почести святому Прилису, сын мой?

К счастью, долгими зимними ночами, болтая в постели с Ангуан, Дош научился понимать лемодийский язык, а лемодийский не так уж и отличался от этого жуткого таргианского карканья. Он понял, о чем его спрашивают, хотя, возможно, только приблизительно. Прилис считался богом знаний – вот откуда свиток.

Святой отец явно не одобрял пропотевших насквозь почитателей, являющихся в храм запыхавшимися, в рубахе нараспашку и грязных башмаках. Возможно, он ожидал, что Дош падет на колени и поцелует его цепь, после чего он сможет отослать этого наглеца в пруд вымыться, прежде чем тот явится пред очи бога.

Дош сделал знак Тиона, но левой рукой, скрестив одновременно два пальца правой. Возможно, это был условный сигнал одного из культов Тиона, хотя в само таинство Доша никогда не посвящали. Он даже не помнил, когда и где обучился этому знаку. Возможно, его обучил сам бог. Главное – действовало это безотказно.

Подействовало и сейчас. Старый жрец низко поклонился. Не поднимая головы, он посмотрел на нежданного гостя.

– Я прослежу, чтобы тебя не беспокоили, сын мой, – тихо сказал он и вышел, торопливо шаркая сандалиями по камням. Хлопнув, за ним закрылась входная дверь, и в молельне стало еще темнее. Вот так-то лучше.

Дош разделся, дрожа от сырости и холода. Последовательность поз и жестов, которые ему предстояло воспроизвести, показалась бы любому нормальному человеку дерзким богохульством, тем более в храме, но одной из ипостасей Юноши был, как известно, Кирб’л, Шутник. Дош поклонился изваянию, повернулся спиной, нагнулся…

Какого черта ты здесь делаешь? Он взвизгнул, подскочил и обернулся. В храме никого не было. В ярости он позабыл о своей наготе, ринулся к дверце в углу и распахнул ее. За дверцей открылась маленькая каморка, в которой стоял заваленный книгами стол. Больше там ничего не было – ни другой мебели, ни другой двери. Значит, голос исходил не отсюда.

Дрожа, он вернулся к статуе и простерся на каменном полу.

Ну? – прогремел тот же утробный голос. – Ты не ответил на мой вопрос.

– Боже, я только исполнял ритуал, которому ты меня обучил.

О! – Теперь уже не осталось ни малейших сомнений в том, что голос исходил от статуи. – Ты хотел сказать, Тион обучил? Дош замялся.

– Но разве ты не святой Тион, Боже?

Бог издал странный звук, напоминавший хихиканье.

Ну, не всегда. Во всяком случае, не сейчас. Что ему от тебя нужно? Откуда у тебя эти шрамы на лице? Расскажи-ка ты мне все с самого начала. Но… Дош исполнял свой ритуал несколько раз, в храмах и маленьких молельнях, и каждый раз на него откликался сам Бог Красоты. Конечно, на этот раз он не завершил ритуала, он едва его начал. Но разве аватары Тиона – не сам Тион? Разве не так говорят жрецы? Тогда почему этот упоминает Бога Красоты как кого-то постороннего?

Впрочем, для расспросов время и место были неподходящие.

– Боже, я следовал за Освободителем, как ты мне…

Да?

– Как ты… мне казалось, ты приказал мне это. Я не помню! – Он начинал паниковать. – Мне нужно было доносить тебе все, что делает Освободитель, разве не так? Тебе нужно было…

Когда это началось? – спросил голос. Теперь он утратил свою устрашающую гулкость и звучал почти мягко. – Ты случайно не выигрывал золотую розу на его… Я хотел сказать – на наших празднествах?

– Да! Да!

В каком году?

– На шестьсот девяносто седьмых празднествах, Боже.

И что случилось потом?

– Я… – Дош застонал. Его била дрожь. Он чувствовал, что вот-вот лишится чувств. – Я не помню! Я стоял на помосте с розой в волосах, раздавая призы победителям. Потом… потом не помню! – На следующий день он отправился в Наг, во дворец, и попросился на службу к принцу Тариону, и его сразу же приняли. Это было почти год назад… Но это же не сходится! – Четыре года? Те празднества были четыре года назад, верно?

Да, четыре года. Ты бы оделся, парень. – Голос бога окончательно лишился божественной мощи и сделался почти задушевным. – Я вижу, ты мерзнешь. Не горюй об утраченных годах. Тебе будет гораздо легче, если ты не будешь их помнить, не сомневаюсь. Рассказывай же. Ты хочешь сказать, что Освободитель здесь, в Таргвейле? Дош подтвердил это, дрожа в мокрой одежде. Три года! Три года его жизни украдены!

Это очень серьезно! Я бы сказал, это опасно! Неужели это Служба послала его сюда, так скоро?

– Кто послал, Боже?

Служба! Церковь Неделимого, если тебе так больше нравится. Гм! Ты, похоже, совсем не знаешь про них. Мой гос… моя старшая ипостась не очень-то любезно обошлась с тобой. Ну что ж, все это очень даже любопытно, не так ли? Хи-хи! Мне нужно повидаться с Освободителем. Ступай и приведи его. Дош испуганно поперхнулся. Д’вард и его армия, должно быть, ушли уже на несколько миль. Да и как сможет он, Дош, уговорить Освободителя повернуть войско? Еще менее вероятно то, что он согласится вернуться сюда один, – таргианская кавалерия рыщет по окрестностям.

Но ослушаться прямого приказа бога – немыслимо. Это может обречь его еще на несколько лет… чего?

Проклятие! Три года его жизни украдены!

Злость и горечь обожгли ему горло. Он повернулся и в упор посмотрел на неподвижное изваяние. Это совсем другой бог. Он не должен позволять своему внезапному гневу обрушиваться на Прилиса. Он не должен спорить с богом знаний, подарившим ему просветление.

И Освободитель… Д’вард сделал для него гораздо больше, чем Тион. Как может он теперь повести Д’варда на смерть?

– Боже, как мне уговорить Освободителя прийти? Это опасно!

Гм!.. Что ж, я понимаю, что ты имеешь в виду. Ладно, твое новое познание убедит его, и… да… Мы найдем кого-нибудь в помощь тебе. Ступай. Озадаченный пуще прежнего, Дош поклонился богу и, спотыкаясь, двинулся к выходу. Он шагнул в ослепительный солнечный свет. Чья-то рука схватила его за волосы и швырнула вперед. Он слетел со ступеней и растянулся на гравии. Сквозь слезы боли он увидел окружавшие его со всех сторон начищенные башмаки.

– …не нагианец! – услышал он чей-то хриплый голос.

– Да, волосы не того цвета, – согласился другой. – Ну что ж, этого можно в расход.

– Верно, скормить его червям.

– Святотатство! – проблеял третий. – Вы нарушаете святость этого места!

– Тогда тащи его за ворота, – предложил первый.

Дош услышал странное поскуливание и сообразил, что это он сам. Грубые руки ухватили его под локти и рывком поставили на ноги. Его окружали восемь или девять таргианских уланов – грубых мускулистых мужиков, чисто выбритых по таргианскому обычаю, в черно-зеленых костюмах для верховой езды, бронзовых шлемах. Он попытался сказать что-то, но не смог внятно произнести ни слова.

За спинами солдат суетился настоятель – он размахивал руками и возмущался святотатством: насилие на ступенях храма, моа нагадили в саду, полное неуважение. Ну да, от почитателей Карзона вряд ли можно ожидать особого уважения к служителю Прилиса. Во всяком случае, эти вояки явно не собирались создавать подобный прецедент.

– А ну шевелись, дерьмо! – приказал старший.

Доша подтолкнули, и тут двери храма за его спиной с грохотом распахнулись настежь.

Стойте! – прогрохотал громовой голос.

Его отпустили. Он пошатнулся и чуть не упал.

Идите сюда, все! – Ни один смертный не мог бы говорить так громко.

Изваяние оставалось мраморным, и все же это была живая плоть. Свиток казался почти пергаментным – Прилис все еще держал его перед собой. Самыми живыми были его глаза – они сияли синим светом, как у Д’варда. Волосы приобрели золотистый оттенок.

Аббат и таргианцы пали ниц. Вошедший за ними Дош почтительно преклонил колена, потом, не веря своим глазам, посмотрел на изваяние. Эта поза… вертикальный свиток – это же совершенно неприлично! Как он раньше этого не заметил? Новое дознание, говорил бог… Шутник издевается над своими почитателями!

Громовой голос прокатился по молельне.

Варвары! Скажите, почему бы нам не стереть вас в порошок за ваше святотатство? Уланы стенали и что-то бормотали.

– Боже! – хрипло взмолился старший. – Мы выполняли приказы. Нам было сказано, что святой Карзон…

Это место не принадлежит Карзону! Ты, Ксаргик Капитан, ясное дело, принадлежишь к мерзкой секте Крови и Молота. И ты тоже, Цуггиг Улан, и ты, Твайкирг Улан… И Прогъюрг Улан тоже. Дикари! А ну, откажитесь от своей присяги! Солдаты взвыли.

Повинуйтесь или умрите, и будете прокляты навеки! – проревел бог еще громче прежнего.

Дрожащими голосами четверо мужчин отреклись от своих обетов Крови и Молоту – судя по всему, какой-то воинской секте почитателей Карзона. Дош решил, что подобный поворот судьбы ему, пожалуй, даже нравится. Понукаемые божественным ревом, мужланы отказались от Мужа и поклялись никогда больше не искать его покровительства. Штаны у всех были мокрые от страха.

Приятно все-таки иметь влиятельных друзей.

А теперь поклянитесь вечно повиноваться нам! Все вы! Поклянитесь, что до конца жизни будете чтить Юношу превыше остальных богов. Уж не забавляется ли сам бог подобным образом? В его громовом голосе слышался странный оттенок, который у смертного означал бы бахвальство. Интересно, как часто второстепенное, непритязательное божество вроде Прилиса позволяет себе быть столь самоуверенным?

Вояки с видимым облегчением принесли обеты Тиону; некоторые из них почти плакали. Дош подозревал, что отступники попадут на небеса довольно скоро, стоит только Карзону узнать о такой смене покровителя – впрочем, не обязательно Карзону. Достаточно и их товарищей.

Так вот, – объявил бог чуть тише, – в мире царит большое Зло, и вы призваны сразиться с ним.

– Так скажи нам его имя, о Боже! – вскричал капитан с явным одушевлением.

Имя ему – Зэц! Вояки испуганно переглянулись.

Вам поручается оказать всю посильную помощь нашему доверенному слуге, Дошу Вестовому, которого вы хотели предать смерти. Вы будете выполнять его приказы беспрекословно и без колебаний, а если потребуется – ценой своей жизни. До тех пор, пока он не освободит вас. Встань, Дош Вестовой. Дош поднялся. Один за другим таргианские уланы становились перед ним на колени и клялись ему в беспрекословном повиновении. Да, это ему решительно нравилось! Да и потом будет нравиться. Вот этот. Молоденький… Прогъюрг, кажется? Да, Прогъюрг Улан – очень даже смазливый паренек… Повиноваться беспрекословно и без колебаний, м-м?

Совершенно неожиданно Дош подумал про Д’варда. Тарион совершенно определенно не видел ничего зазорного в том, чтобы использовать высокое положение для удовлетворения личных капризов. Сам Прогъюрг наверняка не стал бы возражать, ибо таргианцы ставят повиновение старшему офицеру превыше всего, но Д’вард не одобрил бы подобного. Дош чувствовал, что не одобрил бы, хотя не знал почему и откуда он это знает. Ладно, он обдумает нравственный аспект ситуации, прежде чем определит Прогьюрга на выполнение специальных поручений.

Святой отец? – прогрохотал бог.

Старик продолжал лежать.

– Да, Боже?

Дошу Вестовому понадобится и твоя помощь. Помоги ему. Гм. Кажется, все, так? Хи-хи! Ну что ж, теперь вы все наши слуги, так что мы дарим вам свое благословение. Изваяние снова сделалось мраморным.

Бедный Прогъюрг Улан без чувств грохнулся на пол.

 

38

Армия разбила бивак на развалинах большой усадьбы. От главного здания остались только дымящиеся руины, но некоторые из вспомогательных построек сохранились. Вместе с каменными оградами они помогали спастись от ледяного ветра, усилившегося к вечеру, и скрывали от неприятеля маленькие походные костры. Красный глаз Эльтианы смотрел с темного неба; понемногу высыпали звезды.

Отряд из Соналби собрался в маленьком дворике. Исиан сразу же нашла Прат’ана и начала пробираться к нему, перешагивая через вытянутые ноги. Нагианцы приняли ее быстрее и лучше, чем джоалийцы. Она была женщиной Д’варда, и если Д’вард решил захватить свою наложницу с собой, запретив делать это всем остальным, – что ж, его право, он вождь, и не их дело вмешиваться. Они лишились бы дара речи, если бы узнали, что Д’вард еще ни разу даже не поцеловал ее. Дош Вестовой об этом догадывался, но Дош вообще был омерзительно проницательным типом.

Соналбийский отряд в особенности считал Освободителя своим, поэтому они одобряли его выбор и теперь приветствовали Исиан веселыми воплями и грубоватыми шутками на своем неразборчивом нагианском диалекте. Во всяком случае, они не относились к ней как к малолетней сестренке, что само по себе уже приятно. Разумеется, когда она сказала, что ищет Д’варда, шутники заорали, что ей не стоит утомлять беднягу, пусть подождет хотя бы до ночи, и тому подобное. Остальные смеялись и согласно кивали. Она успела привыкнуть к этому. За неделю, проведенную в армии, она узнала о мужчинах гораздо больше, чем за всю свою прошлую жизнь, и главное, что она узнала, – это то, что мужчины редко думают о чем-то еще, кроме секса. Их однобокость мышления прямо-таки поражала.

Огромный, плечистый Прат’ан сидел, согнувшись, у одного из костров и жарил что-то, насаженное на палку. Он прикрикнул на шутников, и те угомонились. Потом оскалился в улыбке.

– Полководец уехал на разведку с ребятами из Тойд’лби, госпожа. Они хотели посмотреть, смогут ли они забраться на ту разрушенную башню. Должны скоро вернуться. Побудь с нами. Мы соскучились по женскому голосу. – Остальные закричали что-то в знак согласия.

Исиан немного опасалась такого количества мужчин вокруг себя – странное ощущение, и нельзя сказать, чтобы неприятное. Их внимание льстило. Но она пришла узнать, поможет ли ей Прат’ан освободить Доша, а теперь поняла, что не может просить его об этом на людях. Отношения между нагианцами и джоалийцами были неважными. Она знала, что Д’варда это беспокоит, значит, она не должна делать ничего, чтобы ухудшить положение дел. Прат’ан тоже наверняка знал об этом, так что он может отказаться ввязываться в это дело. Или, напротив, в это ввяжется слишком много народа, и окажется, что из-за нее случился мятеж. Осторожнее!

– Право же, Сотник, я не могу остаться с вами. Мне жаль. Может, в другой раз.

Прат’ан согласился, что да, жаль. Мужчины нуждаются в обществе красивых женщин для поддержания духа. Потом он протянул ей импровизированный вертел. Соналбийцам, объяснил он, сегодня повезло – они нашли болотистый пруд, полный жирных ящериц. Их хвосты – большое лакомство, так что она непременно должна отведать вот этот, пока он еще горячий. Он гордо улыбался.

Она взяла палку, стараясь не смотреть на дымящийся обрубок. Она бы не стала есть ящерицу, даже умирая с голода, но сейчас ящерица могла оказаться очень кстати в том, что ей предстояло сделать.

– Очень мило с вашей стороны, – улыбнулась она. – Как вкусно пахнет! Вы не обидитесь, если я возьму это с собой, нет?

– Увы! Ты разбиваешь нам сердца. Куда это ты так торопишься?

– О… – Исиан уже пробиралась через частокол ног обратно к выходу. – Мне нужно помочь одному другу. Надо сделать что-то, пока Д’вард не пришел.

Разумеется, они поняли ее превратно, но от их грубоватого юмора ее не защитили бы никакие слова. Она нырнула в темноту, а в ушах еще звенели двусмысленные пожелания. Ее отец никогда не говорил так. Д’вард никогда не говорил так. Д’вард вообще отличался от всех. Пожалуй, она не возражала бы, если бы он отличался чуть меньше. Она подумала, что он одобрил бы задуманное ею, – она знала, что он ненавидит жестокость так же, как ненавидит ее она. Впрочем, она настолько рассвирепела, что не особенно заботилась, одобрит он ее или нет.

Она обогнула обугленные остатки конюшни, от которых разило гарью, и подошла к нужному ей сараю. Дверь была приоткрыта, и из-за нее пробивался луч света от лампы. Жуткие звуки прекратились. Не обращая внимания на неприятную пустоту в желудке, она ударом ноги распахнула дверь и шагнула внутрь. Сарай оказался больше, чем казалось снаружи, – пустой, если не считать рабочей лавки у одной из стен. Судя по запаху, в сезон стрижки здесь хранили шерсть.

Двое джоалийцев сидели, вытянув ноги, на лавке. Двое других прислонились к стене, слившись со своими тенями. Дош лежал, скорчившись, на полу, связанный по рукам и ногам. Старые шрамы на его лице скрылись под слоем свежей крови и новых порезов; ноги были в синяках и царапинах. Из-под разодранной рубахи виднелись ссадины на ребрах, хорошо заметные на бледной коже.

– Ба! – Один из сидевших на лавке джоалийцев оторвался от облизывания разбитого в кровь кулака. – Принесла нам обед, да?

– Принесла, да не вам! – Исиан даже не оглянулась на него. Она опустилась на колени рядом с Дошем и вытащила нож. Д’вард дал ей его, когда они уходили из Лемода, посоветовав всегда держать под рукой.

– Эй! – крикнул джоалиец. – Что это ты делаешь?

– Он не может есть со связанными руками, Сотник. – Она перерезала веревку, стягивающую запястья пленника. Веревка глубоко врезалась в плоть, и его руки сильно покраснели.

Дош удивленно покосился на нее и закашлялся, когда веревка наконец упала.

Джоалийский командир оторвался от скамейки, и его тяжелые башмаки застучали по камням. Он был огромен, смугл и с крючковатым носом. Его тень на стене росла по мере приближения к фонарю, делаясь все страшнее.

– Кто тебе это позволил? И с каких это пор предателей кормят прежде, чем честных людей?

Каким бы отвратительным ни казался ей кусок мяса на палке, все четверо джоалийцев жадно смотрели на него.

– Он не предатель, пока этого не сказал Полководец! Вот! – Она протянула свой тошнотворный трофей Дошу, который пытался сесть.

– Погоди минутку, – пробормотал он, растирая руки.

– Давай сюда! – Джоалиец наклонился, чтобы вырвать палку с мясом у нее из рук.

Исиан, не глядя, отмахнулась ею.

– Пойди и ищи себе еду сам! Это для Доша Вестового. – Она попробовала смерить его свирепым взглядом, однако сделать это, стоя на коленях, оказалось не так-то просто.

– Доша Предателя, ты хочешь сказать? То, что ты шлюха нашего полководца, не дает тебе права командовать мною, девка! – Он снова попробовал вырвать у нее мясо. – У тебя нет его разрешения делать это!

– Нет, есть, – произнес Д’вард, входя в сарай. Огромная туша Злабориба Воеводы заполнила дверь за его спиной.

Исиан с облегчением перевела дух. Ей уже начинало казаться, что события принимают нежелательный оборот. Дош улыбнулся ей – его десны тоже были разбиты в кровь. Она сунула ему в руку палку. Он взял ее разбитыми пальцами, но есть даже и не пытался.

Джоалийцы застыли по стойке «смирно». Высокий, с горящими голубыми глазами, Д’вард окинул их взглядом, потом еще более пронзительно посмотрел на Доша. Он старался скрыть свой гнев, и тот наполнял сарай зимним холодом. Он заговорил сначала с Исиан:

– Что ты здесь делаешь, Л’ска?

– Принесла Дошу Вестовому поесть.

– Зачем?

– Я надеялась, что они перестанут мучить его, пока я здесь.

Д’вард вздохнул и смерил ее тем самым раздраженным взглядом, который каждый раз несказанно расстраивал ее.

– Ладно, тогда уж развяжи и ноги. А теперь, Диббер Сотник, я хочу объяснений. Докладывай!

– Господин! Я видел, как этот человек якшается с врагами, господин! – Джоалиец замолчал, словно больше говорить было не о чем. Когда никто ничего не добавил, он заговорил снова, на этот раз уже не так уверенно: – Сегодня днем вы приказали найти его, господин. Его не нашли, господин, так ведь? На закате, господин, мы увидели его в стороне с отрядом таргианцев. Мы следили за тем, как он пытался незаметно проникнуть в лагерь… арестовали его… все, господин…

Глаза Д’варда сверкнули синей сталью.

– Ты не доложил об этом Колгану Адъютанту или Злаборибу Воеводе?

– Э-э… мы ждали вас, господин…

– Значит, вы допрашивали его сами?

– Э-э… да, господин. – Лицо сотника блестело от пота. Боится! Так ему и надо!

– Он сказал тебе что-нибудь?

– Только врал, будто действует по вашему приказу, господин.

– А ты знал, что это не так, да?

Ночное насекомое устремилось на свет и ударилось о фонарь. В наступившей жуткой тишине это прозвучало барабанным ударом. Когда Д’вард снова заговорил, голос его звучал еще тише, но от этого еще страшнее.

– Дош Вестовой, пытался ли кто-нибудь из них остановить происходящее?

– Насколько я слышал, нет. – Странное дело, но он уже жевал хвост ящерицы. С учетом полученных им побоев он выглядел очень даже бодро.

Д’вард объявил свой вердикт:

– Диббер, ты превысил полномочия. Возвращайся в свой отряд. Передай им, что ты снят, – пусть выберут тебе замену. Новый Сотник должен незамедлительно доложиться Злаборибу Военачальнику и дать свои предложения, как тебя наказать. Это относится ко всем вам. Идите!

Принц посторонился, пропуская их, и четверо мужчин понуро исчезли в темноте. Злабориб шагнул в сарай и закрыл за собой дверь. Он улыбался, но вид у него был недовольный. Исиан встала, собираясь оставить их втроем – пусть себе разбираются. То, за чем она пришла, она исполнила. Правда, ей казалось, что она заслужила чуть больше благодарности.

– Тебе лучше остаться, Л’ска. – Д’вард устало опустился на лавку и вытянул ноги. Он брезгливо посмотрел на Доша. – Эй, ты! Во что вляпался на этот раз?

– У меня для тебя послание, – отозвался Дош, не прекращая жевать. Судя по всему, эта гадость ему нравилась. Правда, он мог просто проголодаться.

Удивленная и одновременно польщенная тем, что ее пригласили остаться, Исиан отступила к стене. Она встретилась взглядом с принцем. Он кивнул ей и улыбнулся, и этого она тоже не понимала. Ей нравился тучный военачальник. Он всегда обращался к ней, как к благородной даме.

– От кого? – спросил Д’вард.

Дош с опаской оглянулся на Исиан и Злабориба.

– От друга моего друга. Слуги моего бывшего господина. Того, о котором ты догадался.

– Ага! Теперь ты можешь говорить о нем?

Дош кивнул.

– Слуга отменил… приказы господина. – Он поперхнулся. – Этот ублюдок! Эта свинья! Он украл три года моей жизни!

Он сделал попытку встать. Злабориб наклонился помочь ему, и он, шатаясь, поднялся на ноги.

– С этой ипостасью все в порядке, мне кажется. Он желает видеть тебя.

Д’вард вскинул бровь.

Злабориб не удержался и вмешался:

– Подожди-ка! Скажи сначала, где ты был и как вернулся. И что с таргианцами?

Дош схватился обеими руками за спинку скамьи. Должно быть, он испытывал сильную боль, хотя старался не показывать этого.

– Освободитель…

– Не называй меня так! И говори, не стесняясь. Я полностью доверяю этим людям. Они имеют право знать, что за тайну они хранят. Выкладывай!

– Правда? – с наглым видом спросил Дош. Он никогда не выказывал Освободителю такого почтения, как другие. – Ладно. Я отправился в храм доложиться Тиону. Там я встретил его аватару, Прилиса – бога знаний. Я рассказал ему все, но… Ну, он не Тион!

– Разумеется, не Тион. Они все разные лю… боги. Что еще?

– Он хочет, чтобы ты пришел к нему. Он сказал, это очень важно. Меня провожали несколько таргианцев. Прилис приказал им слушаться меня. Им пришлось принести мне присягу! – Дош попробовал засмеяться, вздрогнул и с искаженным лицом потер ребра.

Исиан и Злабориб снова переглянулись. Он хмурился, но почему-то выглядел не таким удивленным, как она ожидала. Возможно, Д’вард рассказал ему кое-что из тех странных вещей, которые он рассказывал ей, – вещей, которые потрясли бы ее родителей, вещей, которые она сочла бы наистрашнейшей ересью, услышь она их от кого угодно, кроме Д’варда.

– Я видел этот храм, – снова вмешался Злабориб. – Если ты был там, то как же ты нас догнал?

Дош скривил свои разбитые губы в жалком подобии улыбки:

– Я вернулся верхом на моа.

– Но это невозможно!

– Я тоже так думал, но это возможно. Возможно, если ехать вдвоем. Этому ублюдку это не понравилось, но он все же довез меня.

– Придется поверить тебе, – вздохнул Д’вард, немного помолчав. – Что этот тип, Прилис, хочет от меня?

– Балда. У богов не спрашивают.

– Возможно, стоило спросить. – Некоторое время Д’вард молча смотрел на свои колени. – Далеко отсюда до этого твоего храма?

Дош пожал плечами, вытирая рот рукой.

– Миль десять. Мои уланы нас довезут. Ты вернешься к утру.

– Но, Полководец! – вскричал Злабориб. – Вы ведь не собираетесь всерьез…

Однако Д’вард, похоже, собирался. Как может он довериться этому Дошу Вестовому? Исиан не любила Доша. Д’вард говорил ей, за что его не любили остальные мужчины, но это ее мало волновало. Все же было в нем что-то неправильное – правда, не настолько неправильное, чтобы оправдать то, что сделали с ним только что.

– Придется рискнуть, ваше величество, – сказал Д’вард. – Возможно, это и в самом деле очень важно. Если я до рассвета не вернусь, ведите армию к перевалу и не останавливайтесь, ясно? Ни в коем случае не ждите меня и уж тем более не ищите!

– Полководец…

– Не могу же я упустить шанс заполучить в союзники бога, верно? Советуйтесь с Колганом, но право принимать решения – за вами, за исключением тех приказов, которые отдал вам я. Я его извещу. – Он повернулся к Дошу, пытавшемуся скрыть свое удовольствие от того, как верит ему Освободитель. – Ты тоже едешь? Ты выдержишь это – в твоем-то состоянии?

– Ублюдка крепче меня в этой армии нет!

– Знаю. Отлично. Сейчас я закончу обход, а ты пока умойся. Никто не должен знать, что я уехал, а не то за мной увяжется половина нагианцев – что бы я им ни приказал! Сразу же, как…

– Я тоже! – заявила Исиан. Она не позволит, чтобы ее оставляли, как маленькую!

Трое мужчин разом обернулись к ней; она напряженно пыталась выдумать хоть какую-нибудь убедительную причину, по которой ее нельзя оставлять, как маленькую.

– Но, госпожа! – не выдержал Злабориб. – Эта поездка не для…

– Я тоже! Д’вард, ты сам говорил мне, где безопаснее всего!

Безопаснее всего – рядом с ним, говорил он, ибо «Филобийский Завет» предсказывал множество вещей, которые ему предстояло сделать, прежде чем он умрет. И потом, если войску удастся благополучно добраться до Нагвейла и Джоалвейла, что будет с ней, с лемодийской предательницей? Даже если она вернется когда-нибудь в Лемод, ни один уважающий себя мужчина не возьмет ее в жены. И потом она сама хотела быть только рядом с Д’вардом. Она никогда не говорила ему этого, но если он попросит…

Он ухмыльнулся:

– Ты уверена, Л’ска? Это означает нелегкую дорогу и бессонную ночь.

– Уверена!

– Таргианские патрули могут перехватить нас и убить.

– Ты сам не веришь в это, иначе бы ты не поехал!

Он усмехнулся и одарил ее одной из своих редких замечательных улыбок, от которых мир становился светлее.

– Тогда пошли. – Он махнул рукой Дошу. – Поможешь этому ходячему ужасу привести себя в порядок, ладно, Л’ска? – Он вскочил со скамейки и исчез в дверях, оставив двоих мужчин ошалело смотреть ему вслед.

– Что означает этот «Л’ска», которым он тебя обзывает? – спросил Дош.

– Так, прозвище.

Злабориб пожал плечами:

– На классическом джоалийском «ляска» означает «отвага».

– О… – только и сказал Дош.

Исиан этого не знала, но ей это понравилось. Д’вард говорил, что так называется маленькое животное с бурой шерстью, но ее-то волосы были вовсе не бурыми. Они были темно-каштановыми.

 

39

Когда они осторожно выбрались из лагеря, Д’вард взял Исиан за руку. «Ну вот, так лучше», – подумала она. Потом решила, что он просто снова опекает ее, успокаивая, как маленькую. До сих пор единственный раз, когда он прикасался к ней, – это в ночь переправы через Лемодуотер, в ночь бегства из города. Тогда ее поразила его физическая сила, хотя она всегда считала, что совершенно не обязательно более уверенно двигаться в темноте только потому, что ты мужчина.

И потом эту прогулку вряд ли можно было назвать романтической, ибо взошел Трумб и от его зловещего зеленого света люди казались покойниками – какая уж тут романтика! Для влюбленных больше подошло бы розовое сияние Эльтианы. Кроме того, с ними был Дош – он шел впереди, показывая дорогу. Он шел, как покойник, ну, во всяком случае, как полуживой человек, – ему вообще лучше было бы отлежаться. Так что никакой романтики. Гораздо больше гусиной кожи и страха. Как бы то ни было, она не отнимала руки, время от времени легонько сжимая его пальцы.

Они выбрались из лагеря, так и не замеченные часовыми, что изрядно огорчило Д’варда. Потом Дош сказал, что он лучше пойдет вперед во избежание неприятностей, и наконец-то она осталась с Д’вардом наедине.

– Это ты нежничаешь или просто снова успокаиваешь меня, как младшую сестру?

Он отнял руку.

– Прости.

– За что? Нет, с тобой правда с ума сойдешь!

Его глаза и зубы ярко блеснули в лунном свете.

– Ну, что такого я наделал?

– Нет, меня бесит не то, что ты делаешь, а то, чего ты не делаешь! Как по-твоему, какая женщина потерпит, когда на нее не обращают внимания как раз тогда, когда она совершенно откровенно дает понять, чего хочет!

– Ты имеешь в виду, с ножом? О, я вполне понял послание. В жизни так не пугался!

– Это было до того, как я тебя узнала. Почему ты даже не целуешь меня?

Он вздохнул.

– Я же говорил тебе, Исиан. Я дал слово другой. Ты славная девочка, и…

– Я не девочка!

– И не славная?

– Еще какая славная. Ты только попробуй.

– Чего я хочу – так это разложить тебя на коленке и выдрать как следует.

– Обещаешь сначала снять с меня штаны?

– Исиан! Постыдилась бы!

– Я и стыжусь. Чего я только не перепробовала… – На этих словах она споткнулась и чуть не упала. Д’вард даже не попытался ее подхватить.

Это было унизительно.

Минут через двадцать они вышли к мосту через ручей.

– Пароль? – послышался грубый голос из кустов.

– Цветок стыда, – отозвался Дош. – Капитан Ксаргик?

– Да, господин.

– Нас трое. Ты возьмешь этого человека. И э-э… мальчик может ехать за Цуггигом. Я поеду с Прогьюргом.

– Его скакуну всего пять лет, господин. Лучше…

– Это приказ!

– Как угодно, господин.

Исиан усмехнулась, гадая, заметил ли Д’вард, как упивается Дош возможностью покомандовать; таргианец-то наверняка заметил.

Поездка на моа представлялась ей замечательным приключением. Моа оказались большими – она никогда не думала, что они такие большие. Все новые таргианцы выводили своих скакунов из темноты. Длинные шеи, казалось, поднимались на половину высоты до Трумба, а седла располагались выше головы взрослого мужчины, даже Д’варда! Как она заберется туда? И, что еще более важно, как она оттуда слезет?

Уланы потянули поводья вниз – некоторые даже отрывались от земли и повисали на них. Моа недовольно зачирикали, но все же сложили свои здоровые ножищи и сели.

– Готов, парень? – спросил капитан у Исиан. – Тогда держись, если жизнь дорога, ну!

– Э-э… это вы мне? Готов к чему?

Ближайший к ней улан взлетел в седло, и в то же мгновение Ксаргик Капитан и другой человек оторвали Исиан от земли и почти швырнули ее ему на спину. Она только успела обхватить его руками, как моа взбесился. Он взвился прямо в небо, в то время как остальные проворно убрались с дороги. Он упал вниз и снова взмыл вверх. Он визжал и кричал, он лягался и брыкался. Она отчаянно цеплялась за наездника, крепко прижавшись лицом к его грубой кожаной куртке. Она цеплялась так крепко, что не была уверена, может ли он дышать, и все же седло высоко подбрасывало ее на протяжении, казалось, нескольких часов. Иногда она шлепалась на мохнатый круп моа, иногда на край седла – это было больнее всего. Ноги мотались вверх-вниз, как крылья. Цуггиг орал гнусавые таргианские ругательства, которых она не понимала, а моа игнорировал. Несколько раз она слышала, как Дош кричит от боли – нет, право, ему не стоило этого делать в его-то нынешнем состоянии! Д’варда не было слышно, но вскоре вся ночь, казалось, заполнилась бешено брыкающимися моа. Ох, бедняга Дош!

Все девять моа артачились, когда на них садились, но трое, несущие еще и пассажиров, вели себя хуже всех. Остальные шестеро успокоились после нескольких демонстративных скачков. Ее наезднику последнему удалось заставить своего скакуна слушаться – возможно, потому, что этот моа был самый крупный, возможно, потому, что и Дош, и Д’вард весили гораздо больше, чем она. Когда моа наконец немного пришел в себя, устав от собственных выкрутасов, седоку вручили копье, которое до поры держал один из его товарищей. Потом Ксаргик Капитан выкрикнул команду, и отряд помчался по ночной дороге. Нет, он не помчался – он полетел над дорогой! Никогда еще в жизни Исиан не путешествовала так быстро. За один скачок моа покрывал восемь или десять футов, но его бег был при этом поразительно плавным. Деревья и кусты неслись мимо, сливаясь в одну темную полосу. Встречный ветер холодил лицо, и хотя седло было мало для двоих, она вскоре решила, что ей нравится.

Тучи почти совсем закрыли зеленую луну, когда усталые моа вбежали в ворота монастыря. У дверей храма их ждали два пожилых монаха с фонарями в руках; на груди одного поблескивала золотая цепь, так что это скорее всего был настоятель. Ксаргик Капитан остановил своего моа у крыльца и ловко соскочил на землю. Он мягко приземлился и отдал честь настоятелю. Второй улан спешился рядом и подхватил у него поводья. Исиан задумчиво посмотрела вниз, на далекую землю.

Цуггиг Улан обернулся и взглянул на нее. Он оказался старше, чем ей казалось, – чисто выбрит по таргианскому обычаю, но при этом вовсе не урод.

– Ты не мальчик! – А ей уж стало казаться, что он немой.

– До сих пор не была.

Он издал рычащий звук, потом усмехнулся.

– Ну, если и была мальчиком, когда садилась в седло, то сейчас на него уже не похожа. Но ты держалась молодцом. Я рад. Слезешь без помощи?

– Конечно. – Исиан перекинула ноги на одну сторону, оттолкнулась и скользнула вниз… вниз…

Ноги ее подогнулись от удара, и она упала на спину, стукнувшись головой о гравий. Берегись! Моа капризно заверещал и задрал подкованную ногу, словно собираясь лягнуться. Она отползла, вскочила и отбежала на безопасное расстояние, стряхивая с себя пыль. Ее непривычно шатало. Земля казалась теперь слишком близкой, словно ее ноги укоротились, а большая часть тела чувствовала себя так, словно ее высекли розгами. Д’вард уже спешился и поспешил помочь Дошу. Она поймала на себе тяжелый, неприветливый взгляд старика настоятеля и решила, что он не одобрит присутствия женщины в своем монастыре. Лучше ей пока оставаться мальчиком.

Они вступили в храм вчетвером, ибо Дош с трудом держался на ногах, не говоря уже о том, чтобы куда-то идти. Он отдал настоятелю распоряжения приглядеть за «его людьми», потом приказал Прогъюргу Улану спешиться и помочь ему идти. Дош проковылял внутрь, закинув одну руку на плечо таргианца, другую – на плечо Д’варда. Исиан вошла следом.

Ведь никто не говорил, что ей нельзя.

За свою жизнь ей не удалось повидать много храмов. Этот был маленький и темный, самая обыкновенная голая каменная коробка, холодная и пропахшая пылью. От него даже дух захватывало. Нет, он даже хуже храма Эт’ль в Лемоде. Когда улан поднял лампу повыше, из темноты возникло изваяние бога. Как воплощение Юноши, Прилис был изображен нагим, но на опасном месте он держал свиток знаний. Прогъюрг и Д’вард опустили Доша на колени.

– Умница, – пробормотал Дош. – Оставь свет здесь.

– Слушаюсь, господин! – Кавалерист вышел. Это был симпатичный паренек, ненамного старше ее самой, решила Исиан. Не такой симпатичный, как Д’вард, конечно. Хлопнула дверь.

Она опустилась на колени и удивилась, увидев, что Д’вард остался стоять. Он сложил руки на груди и, казалось, дрожал. В храме было прохладно, но не настолько же.

– Святой Прилис! – объявил Дош. – Я сделал все, как ты велел.

Тишина.

Огонь в лампаде плясал. На блестящей мраморной поверхности статуи играли блики, но ничего больше не происходило.

– Я Освободитель, – произнес Д’вард. – Ты звал меня?

Снова тишина.

– Может, он спит? – предположил Д’вард.

– Боги не спят! – возмутилась Исиан.

– Еще как спят!

– Обидно! – продолжал Д’вард, но она видела, что он не столько расстроен, сколько зол. – У меня армия, за которой надо приглядывать, и война, с которой надо что-то делать. Нам надо вернуться до рассвета. Как бы ты будил бога, Дош?

– Укусить его за ухо?

– Зубы поломаю. Лучше мыслей нет? Что за этой дверью?

– Маленькая комната со столом. Ничего больше. Из нее нет другого выхода.

– Прилис! – крикнул Д’вард. – Мы пришли!

Опять тишина.

– Что, если ты попробуешь свой ритуал?.. Нет, пожалуй, не надо.

– Ни за что! – Дош застонал и сел. – Похоже, нам придется ждать до утра.

– Черта с два я… Ага! – Д’вард подошел к угловой дверце. Он открыл ее, вошел. Закрыл за собой… и снова наступила тишина.

Прошло около минуты.

– Пойди, посмотри, как он там, Л’ска.

– Меня зовут по-другому! Только Д’вард называет меня так!

– Тогда, госпожа Исиан, не сходите ли вы и не посмотрите – пожалуйста?

Она поднялась и подошла к таинственной двери в углу. За дверью было темно. Она вернулась к Дошу и взяла лампаду. На стенах заплясали тени. Как Дош и говорил, там была маленькая комнатка со столом, заваленным книгами. Больше там не было никого и ничего – ни другой двери, ни окна, ни Д’варда.

Исиан и Дош ждали. Через полчаса или чуть больше она поняла, что глаза ее слипаются, а он и вовсе уснул или потерял сознание – по крайней мере, когда она попыталась разбудить его, он только застонал. Поэтому она вышла и попросила настоятеля послать монахов, чтобы те вынесли Доша – ему нужны постель и уход, объяснила она. Она сказала Ксаргику Капитану, что он и его люди могут спешиться; она очень вежливо спросила настоятеля, не найдется ли ей чего-нибудь поесть и места для сна. Она решила, что до утра ничего больше не произойдет.

 

Часть седьмая

Обмен фигурами

 

40

Смедли спустился к завтраку поздно. Голова слегка гудела, во рту стоял неприятный кислый привкус, и, бреясь, он дважды порезался. Что еще хуже, белье, которое он выстирал перед сном, не высохло за ночь. Слуги он нанять не сможет по меньшей мере до конца войны. Из более неотложных потребностей оставались пристойная одежда и несколько бычков.

За огромным викторианским обеденным столом могла разместиться по меньшей мере дюжина человек. Экзетер сидел за ним в одиночестве, листая толстую книгу, уложенную среди грязных тарелок. Он нехотя оторвался от нее.

– Доброе утро, – буркнул Смедли.

– Доброе утро! Прекрасное утро! Еще более приятное в твоем присутствии, разумеется.

– Дарю его тебе. Осталось что-нибудь в чайнике?

Ухмыляясь, Экзетер снял чехол и подвинул к себе чайник. Заглянув в него, он скривился:

– Там еще много, но мне кажется, кто-то полоскал в нем обувь.

– То, что нужно! – сказал Смедли и сел.

Экзетер налил чай.

– Дамы отправились в магазин, а заодно и поговорить с эрудитом Натаниэлом Глоссопом. Там есть еще пара остывших яиц и немного окаменелого бекона. Я разогрею тебе – тут, похоже, ввели законы, запрещающие не использовать пищевые отходы…

– Мне хватит чаю, спасибо.

Слава Богу, некоторое время Экзетер молчал. Он закрыл свою книгу и унес ее. Правда, когда он вернулся, он все еще был возмутительно радостный.

– Искал что-нибудь про Прилиса. Не про того, с которым встречался.

Смедли оторвался от созерцания груды пережаренных тостов.

– Прилиса?

– Того самого, что изобрел деревянного коня. Правда, он не взял патент, и Одиссей украл у него идею. Но этот говорил по-гречески куда лучше того, с которым я встречался. Ты уверен, что не хочешь яичницы с беконом?

– Совершенно уверен.

– Нам обоим надо погладить рубашки. Я бы погладил, только не знаю, как.

– Я тоже, – соврал Смедли. – Расскажи лучше про Олимп, – предложил он, чтобы избежать дальнейшей пустой болтовни.

Экзетер закинул ногу на ногу и обхватил колено руками. С минуту он молча смотрел на Смедли своими невозможно синими глазами.

– Я уже говорил, старина. Это очень похоже на станцию где-нибудь в колониях, форпост цивилизации в буше. Тайки и энтайки живут в уютных домах, туземцы им прислуживают. Вроде Кении, Индии или всех прочих подобных мест. Основное отличие заключается в том, что туземцы такие же белые, как мы сами. В основном рыжие. Тайки довольно разнообразны, но большинство их родом из Англии. Их завербовали здесь. Есть и из других мест. Двое так вовсе из других миров. Некоторые живут в Соседстве с незапамятных времен, но сама Служба появилась сравнительно недавно. Отец был одним из ее основателей.

– Но чем они занимаются?

– Спорят. Строят планы. Ссорятся. Выезжают на миссионерскую работу. – Экзетер продолжал смотреть на Смедли так, словно наблюдал, как напрягаются его мозговые клетки. Его собственное лицо оставалось непроницаемым, как у Сфинкса. – Одна группа продолжает работать над Истинным Учением. Другие заняты разведывательной деятельностью, отслеживая, что происходит – как в политике, так и в теологии. Их интересует все, что может подорвать позиции Пентатеона.

Этот спокойный взгляд начал понемногу раздражать Смедли.

– Судя по твоему тону, ты не очень-то одобряешь это.

– О, это замечательная идея. Достойное дело. Эти пришельцы – совершенные паразиты. Некоторые хоть что-то хорошее делают мимоходом – вроде Тиона с его празднествами. Зато большинство других… в общем, кошмар.

Смедли налил себе еще чашку мутной жидкости.

– Мне кажется, если ты живешь вечно, ты не спешишь прыгать через барьеры? – Он поднял взгляд – синие глаза продолжали сверлить его. – Если это такая прекрасная идея, с чего ты так язвительно о ней отзываешься?

Экзетер вздохнул, опустил ногу на пол и повернулся к окну.

– Не так все просто, старина. Это не то что доктор Ливингстон и туземные колдуны. Это не христиане, сжигающие рощи друидов. Эти типы обладают властью! Настоящей властью. Попробуй побогохульствовать в храме, и ты вполне можешь упасть замертво. Нет ничего лучше поражающей молнии, чтобы произвести впечатление на массы, а приток маны с лихвой возмещает потраченную.

– Так предложите новую религию, хорошую! Ты говорил о Церкви Неделимого. За ней стоит Служба?

– Это и есть Служба. Вся сложность только в том, что старые боги закрепились на рынке. Скажем, ты нашел себе узел – есть еще неплохие узлы – и сажаешь на него нового бога. Первое, о чем тебя спросят: богом чего он является? Все мало-мальски важное уже имеет своего бога, и он или она находятся в подчинении у одного из Пяти. Пентатеон держит фишки на всех полях. Даже Неделимого то и дело ассоциируют с Висеком, Прародителем, так что мана перепадает и ему… или ей? Висек в некотором роде бесполый… Висек еще не принял ничьей стороны. Мне кажется, от Службы ему больше пользы, чем вреда. Возможно, больше пользы, чем хотелось бы.

Время дня решительно не подходило для игры в загадки, но Смедли сам это затеял. И он хотел знать больше об Олимпе и Службе. Если он не узнает этого от Экзетера сейчас, другого шанса у него, возможно, никогда уже не будет. Кто устоит перед возможностью узнать что-то об альтернативном мире?

Или он просто ищет повод?

– Ты говорил, что некоторые из богов – то есть пришельцев, – что некоторые из них вполне ничего?

– Таких мало. – Экзетер вертел в руках ложку, бесцельно чертя ею по скатерти. – Некоторые тайно поддерживают Службу. По большей части ни то ни се. Сторонние наблюдатели. Один или два обратились, но мало кто после этого выжил.

– Обратились?

– Гм. Вроде ирландской богини Бригг, которая стала святой Бригитой. В средние века многие языческие боги сделались христианскими святыми. Но в Вейлах они все вассалы Пяти. И если, скажем, Тион поймает одного из своих миньонов за сотрудничеством с врагом, он здорово рассердится.

– Если христианство сделало это в Европе, почему бы не попробовать христианство в Соседстве?

Экзетер улыбнулся:

– А где Иерусалим? Кто такие римляне? А Египет? Красное море? Эта идея уже выдвигалась, и я участвовал в спорах на эту тему. И мне отвечали, что огромным преимуществом христианства перед язычеством было то, что оно обладает реальной исторической базой, а не просто основано на мифе. Но это в нашем мире. В Соседстве такого нет.

– Тогда что такое эта Церковь Неделимого?

– Сборная солянка. Унитарное соединение различных школ этики и философии: христианства, учения Сократа, буддизма и так далее – Золотые Заповеди плюс единый бог, слишком святой, чтобы называть его по имени. Последнее – попытка обойти Висека. Но, как я уже говорил, пока это не особенно хорошо работает. Пугающе стерильная религия. Никакой страсти, понимаешь?

Смедли потянулся за тостом и маслом.

– Так ты говоришь, что ничего не можешь сделать, верно?

Экзетер вздохнул.

– Я и в самом деле ничего не могу поделать. Меня провозгласили Освободителем, и все, что бы я ни сделал, каким-то образом привязывается к пророчеству и ведет к убийству Зэца. А это несет с собой катастрофу.

– Почему?

Экзетер тоже начинал раздражаться.

– Ты и сам поймешь, как только задумаешься над тем, как это осуществить. Чтобы убить Зэца, потребуется огромное количество маны. Как я соберу ее? И в кого превращусь?

Да, Джулиан и сам бы мог догадаться. И если Экзетер и сочинил все это, он должен был провести уйму времени, обдумывая детали. Это было логичным, как молчание.

– Ты хочешь сказать, тебе пришлось бы играть по их правилам?

– Играть в их игру. Вот почему я никогда туда не вернусь. Что же до того, есть ли там дело для тебя, старина… хочешь попробовать?

Смедли еще не был готов к этому вопросу, но пульс его заметно участился.

– Я спрашивал, может ли сделать что-нибудь Служба.

– Продолжает попытки и надеется на успех. – Глаза Экзетера странно поблескивали. Может, он насмехается над Службой? Или над Смедли – за то, что тот верит в его фантазии? Или просто принижает свой энтузиазм? Как знать?

– Но не молится? Кстати, как верующему молиться безымянному богу?

– Вся суть в том, что они этого не делают. Они просят апостолов, чтобы те замолвили за них словечко, ибо только апостолы могут говорить с богом. Сами апостолы не боги, ведь он Неделимый; они просто Избранные. Пришельцы из Олимпа, само собой. – Экзетер криво усмехнулся. – У Службы слишком мало людей, чтобы посадить в каждую дыру по миссионеру, но они стараются делать так, чтобы кто-нибудь заглядывал примерно раз в месяц. Догадываешься, почему им приходится поступать таким образом?

– Чтобы все получили свою долю маны? И как, срабатывает?

– Кое-как. Цыпленок, принесенный в жертву Неделимому, скажем, в Джоале, даст Службе сущие пустяки в сравнении с той маной, которую он даст Астине, если примет смерть во имя ее в ее же храме. Мана передается от узла к узлу, но утечки слишком велики. А другая причина? – Он вопросительно приподнял бровь и стал ждать.

Смедли показалось, что он запутался.

– У тебя опыт больше, и еще слишком раннее утро.

Эдвард рассмеялся, сжалившись над ним:

– Тоже правильно! Настоящая трудность, мой мальчик, заключается в том, что все мы люди. Смысл того, что апостолы собраны в некоторое подобие безымянного божественного комитета, заключается в том, что, как сказала Алиса вчера вечером, власть разлагает. У Службы бывали агенты, переметнувшиеся на ту сторону. Они обнаружили, что могут делать, обладая маной, и им это понравилось. Посади парня в отведенную ему молельню, и очень скоро ему уже кажется, что это его собственная молельня и его люди. Рано или поздно кто-нибудь из Пяти посылает к нему своих прихвостней. Некоторые из наших продаются. Был, например, итальянец по имени Джованни, который стал Дованн Карзоном, богом извозчиков. Все лучшие места заняты, но место для новичка всегда найдется. Знаешь ли ты, что у древних римлян была богиня-покровительница Светильника-В-Комнате-Где-Рожает-Женщина?

– Нет, – ворчливо ответил Смедли, подумав про себя, что и не хочет этого знать. Намазав тост маслом, он вдруг понял, что теперь ему придется есть эту гадость. – Ты считаешь, это безнадежно?

– Нет. В самых общих чертах я считаю вот как: это может сработать! Они могут свергнуть Пентатеон. Они не дураки, они преданы идее и имеют самые добрые намерения, все они. Но это будет долгая, очень долгая война. Две или три сотни лет – по меньшей мере. Христианство завоевывало позиции дольше. Ислам – быстрее, но более жестокими методами. Если считать ману чем-то вроде денег, то Пятеро безумно богаты и продолжают богатеть. А Неделимый подбирает крохи…

У двери звякнул колокольчик.

Они переглянулись. Потом Экзетер отодвинул стул, выпрямился во весь рост, поправил галстук и одернул пиджак.

– Возможно, это местная женская организация собирает средства на церковный праздник. Или еще кто-нибудь. – Он вышел, прикрыв за собой дверь.

Смедли продолжал мусолить несчастный тост. Почему его так завораживает идея этого Олимпа? Может, он просто надеется убежать от реальности – от войны, увечья, погибших друзей, изменившейся Англии? Если он лелеет тайные надежды на волшебство, которое вернет ему руку, у него с головой действительно не все в порядке. Холодная логика подсказывала, что он не должен принимать никаких решений – еще слишком рано. С другой стороны, нервы его действительно окрепли. Он не плакал ни разу с тех пор, как они удрали из Стаффлз. Мечты об Олимпе и фантазии Экзетера, возможно, действуют на него куда благотворнее, чем мрачные мысли о суровой реальности. Он всегда отличался избыточной склонностью к самоанализу.

Он услышал голоса в прихожей, и дверь в столовую приоткрылась.

– Тогда я поставлю чайник. Вы пока проходите.

В комнату вошел Джинджер Джонс, пытавшийся одновременно протирать пенсне шелковым платком и удерживать пару велосипедных перчаток. Он был взволнован.

– Доброе утро, капитан!

– Доброе утро, сэр. Есть новости?

Джинджер наконец водрузил пенсне на нос, положил платок в один карман, а велосипедные перчатки – в другой.

– Нет. О… мне показалось, вам не помешает вот это. – Из третьего кармана он достал пару пачек «Плейерз».

Сердце Смедли блаженно потеплело.

– Да осчастливят вас небеса множеством сыновей, и да умножатся стада ваши! – Он пошарил по карманам в поисках спичек.

– Боже, как я объясню все это Старшему? – Джинджер присел усмехаясь. – Подумал, что могу заглянуть и послушать продолжение саги про Экзетера-В-Зазеркалье. – Он поднял взгляд: вернулся вышеупомянутый Экзетер. – Я опустил ваше письмо. Успел к вечерней почте.

– Значит, оно придет к адресату сегодня, – сказал Смедли, – если вообще придет.

Экзетер сел.

– Если оно может найти адресата, оно уже пришло. Оно даже не успело долететь до дна почтового ящика. Оно упало прямо кому-то на стол.

Остальные молчали.

– Уж вы объясните, пожалуйста, – не выдержал Джинджер.

– Не могу. Магия могла и исчезнуть, поскольку от нее в последнее время мало толку, а могла и остаться. Но когда я учился в Фэллоу, а Штаб-Квартира присматривала за мной, письма, которые я бросал в этот ящик, попадали прямо к ним. Я надеюсь, что магия срабатывала на адрес, написанный моей рукой. Но, возможно, я и ошибаюсь – хранитель мог просто жить где-то поблизости, а сейчас он или она скорее всего уехали. Мне кажется, Крейтон предупредил бы меня, если бы это было не так, но точно я не знаю. Я же говорил, это не самый надежный способ. – Он пожал плечами.

– Разумеется! – пробормотал Джинджер. – Я все пытаюсь вспомнить, слышал ли я, как письмо упало.

Смедли предпочитал верить.

– Это напоминает идею перехода через узлы – два пространства, соприкасающиеся в одной точке.

– Возможно, ману можно использовать и для искривления пространства, – сказал Экзетер, – особенно на узлах. Внутри шатер Кробидиркина был гораздо больше, чем снаружи.

– Отличная идея с точки зрения компактности багажа.

– Или многоквартирных жилых домов. – Он ухмыльнулся. – Представьте себе доходы! Помните эти фокусы с длинной бумажной лентой, которую надо перекрутить, а потом склеить?

– Лента Мебиуса?

– Кажется. Вроде да. Старина Флора-Дора потратил полчетверти, пытаясь вбить эту идею в мою голову. Все, что я запомнил, – это то, что по ней можно идти, и если сделаешь полный круг, ты оказываешься на другой стороне. От этого меня мучили кошмары. Так вот, у этого парня, Прилиса, о котором я рассказывал вчера ночью, была библиотека – коридор, уставленный книжными полками. Дойдя до конца, вы поворачиваете направо, и там еще коридор с полками. В конце его – снова направо. Вы так и ходите по кругу – точнее, по квадрату – и никогда не возвращаетесь туда, откуда начали. И все окна обращены на север. Все это располагалось за храмом, но на улице ничего не было.

– Я не думал о почтовом ящике в Фэллоу в таком свете, – признался Джинджер. – Как вы считаете, нет смысла разобрать его, чтобы посмотреть?

– Никакого. Вопрос в том, – добавил Экзетер, – если, конечно, он действует так, как я думаю, на чей стол он ведет? В Штаб-Квартиру или к Погубителям? Предупреждаю: сегодня может выдаться на редкость интересный день.

 

41

Злабориб вывел армию на рассвете. Ему не хотелось этого делать, но приказ Освободителя был совершенно недвусмысленным. Никто не спросил его, почему ведет войско он один; в пятитысячном войске отсутствие командующего замечают не сразу.

Сам Злабориб шел в авангарде рядом с Колганом. Правая, боевая рука рыжего гиганта лежала в лубке, лицо перекосила гримаса боли. Если боги будут благосклонны и армия благополучно прорвется домой в Джоал, ему скорее всего грозит трибунал Народной Ассамблеи. В содержании вердикта и приговора можно не сомневаться. Теперь в бороде его было больше белых волос, чем рыжих.

Положение с провизией становилось критическим. Хорошо мародерствовать осенью, когда урожай собран и хранится в амбарах, к тому же ни одно пешее войско в здравом уме не выступит без поддержки кавалерии. Даже Злабориб понимал это. Шлейфы пыли у горизонта показывали таргианских разведчиков, следивших за продвижением вторгшейся армии. Враг превосходил их подвижностью – стоило джоалийцам свернуть с дороги для пополнения провианта, они заставали разоренную усадьбу. Скот был угнан, а припасы уничтожены задолго до того, как пешие фуражиры успевали добраться до них.

– Почему они не нападают? – уже не в первый раз спросил Колган. Казалось, ничего другое его уже не беспокоит. – Почему нас не трогают? Не уничтожают патрули? Почему они позволяют нам идти?

На эту загадку не было ответа. Поначалу враг отлавливал всех джоалийцев, не трогая при этом нагианцев. Теперь они игнорировали и джоалийцев, не связываясь даже с маленькими группами. Все, что они делали, – это разоряли собственную страну, после чего отступали, позволяя пройти захватчикам. Никто и никогда не вел себя подобным образом, и уж тем более гордые и воинственные таргианцы.

Ближе к полудню дорога поднялась на возвышенность. Злабориб остановился оглянуться на тянущееся за ним оборванное воинство.

– Уже заметно, – пробормотал он.

– Что заметно? – не понял Колган.

– Вчера они шагали с песнями. Сегодня – молча. Они уже не маршируют, а бредут кое-как.

– Они голодны. – Колган отвернулся. Злабориб посмотрел еще немного, потом зашагал дальше. Да, отсутствие продовольствия оставалось главной проблемой, но отсутствие Д’варда сказывалось еще болезненнее. Армия, возможно, еще и не осознала, что его нет с ними, но уже отреагировала на это.

Теперь дорога спускалась в просторную долину, но вместо того чтобы пересекать реку, она сворачивала на север и направлялась прямиком на Таргволл. Сверившись на ходу с картой, Злабориб пришел к выводу, что река, должно быть, Сальторуотер, а заметная брешь в частоколе горных вершин и есть сам Сальторпасский перевал. Если войско одолеет его и снова вступит в Лемодвейл, у них появится слабая надежда, что им на помощь придут джоалийские подкрепления. Если только его скользкий братец не переметнулся на другую сторону, Джоалия должна еще удерживать Нагвейл и, возможно, перевал Сиопасс.

Но Сальторпасс представлял собой куда более неотложную проблему; к тому же он – идеальное место для засады. Таргии проще перебрасывать подкрепления, чем Джоалии. Если бы Злабориб командовал таргианскими войсками, он бы позволил вторгшейся армии втянуться в ущелье, а потом заблокировал бы его с обеих сторон. Несколько дней голода – и армия сдастся без сопротивления, что означает богатый урожай рабов. Впрочем, таргианской армией командовал не Злабориб, а люди, возможно, предпочитающие более насильственное завершение войны, такое, чтобы Сальторуотер покраснела от крови. Так более по-таргиански, традиционнее.

Долина была широкая, и по обочинам не росло почти никаких деревьев; поля отделялись друг от друга оградами сухой каменной кладки. Здесь и там еще дымились разрушенные фермы, но люди и скот исчезли. Единственное, что хоть как-то утешало Злабориба, – это то, что правый фланг его теперь защищали бурные воды реки. Он отозвал патрули с этой стороны и усилил охрану с другой, но все равно чувствовал, как захлопывается западня. Такого голода он не испытывал еще ни разу в жизни.

Где бы ни был сейчас Д’вард, он не сможет нагнать армию до наступления темноты. Он сказал, что вернется, и собирался сдержать свое слово, но Злабориб не мог отделаться от мысли, что Освободитель уехал, чтобы встретить уготованное ему судьбой где-то далеко отсюда.

В полдень дозорные доложили о передвижениях противника на севере. Вскоре они заметили концентрацию сил неприятеля на возвышенности к западу. Да и на юге горизонт затянуло пылью.

Герольд появился ближе к вечеру, и прискакал он с юга. К этому времени каждый в армии уже знал – они окружены. Они обрадовались герольду и позволили беспрепятственно проехать к командирам. Переговоры по крайней мере откладывали начало битвы. Верхом на белом моа, под белым флагом, ехал он вдоль колонны усталых солдат, сопровождаемый лишь обидными выкриками, не камнями. Несомненно, он оценивал численность войска и его состояние. Вряд ли этот хромающий, оборванный сброд произвел на него устрашающее впечатление. Джоалийцы утратили свой обычный блеск; нагианцы больше не казались раскрашенными дикарями. И те, и другие слились в единую голодную, отчаявшуюся толпу.

Предупрежденный о прибытии парламентера, Злабориб поспешно вызвал командиров ближних к нему отрядов, чтобы те создали хоть какое-то подобие свиты. Отсутствие Освободителя сделалось уже очевидным. На его отказ объяснить, что произошло, они возроптали. Объяснять было некогда, да и нечего. Колган понуро держался в стороне, даже не пытаясь помочь ему. Д’вард оставил командовать армией Злабориба, и Колган знал это, но для джоалийцев верность – понятие относительное. Таргианцы будут настаивать на переговорах с джоалийцем, так что к концу переговоров главнокомандующим снова скорее всего станет Колган.

Впрочем, о чем вообще будут переговоры?

Шогби?

Несколько веков назад – если верить легенде, которую таргианцы упорно объявляли пустой болтовней, – они окружили под Шогби рандорианскую армию и предложили ей свои условия. Если одна четверть войска сложит оружие и добровольно пойдет в рабство на серебряные рудники, говорили они, оставшейся части позволят уйти беспрепятственно. После долгих споров рандорианцы приняли условия, бросив жребий, кому принести себя в жертву ради свободы товарищей. Наутро таргианцы окружили оставшиеся три четверти и предложили им те же условия.

«Как первый снег или слово таргианца», – говорит пословица.

Герольд остановил своего моа перед вождями. Его белые одежды покрывала пыль, его скакун устал и дышал паром, но он смотрел на них с понятным презрением и традиционной ухмылкой.

– Я пришел во имя святого Д’варда!

Не Освободителя, конечно, – Д’варда Тиона, покровителя герольдов. Он протянул им кожаный мешок. Злабориб кинул туда серебряную монету. Герольд потряс мешок, чтобы все могли убедиться – в нем две монеты и что он, следовательно, в равной степени привязан к обеим сторонам. На этом ритуальная часть завершилась, и можно было переходить к делу.

– Я принес вашему командиру условия эфоров.

Облаченный лишь в набедренную повязку Злабориб был вооружен копьем и щитом. Стоявший рядом с ним Колган щеголял джоалийскими доспехами и бронзовым шлемом. Их окружали сотники обеих армий, в большинстве своем одетые в случайные одежды, так что трудно было отличить одну национальность от другой, – но взгляд герольда был устремлен только на Злабориба.

Это было странно. Да нет, это было плохо. Возможно, это означало, что Освободителя схватили и допросили. Однако посланник хотел иметь дело именно со Злаборибом, а Д’вард оставил командовать его. Он вспомнил, как в детстве мечтал сделаться великим поэтом.

– Я командующий. Говори и будь краток.

Мрачная ухмылка герольда оставляла мало сомнений – спорить почти не о чем.

– Благородные эфоры Граркног и Псаамб посылают вам эти слова: за вами следует войско вдвое больше вашего. Ваш фланг удерживает войско немногим меньше вашего. Благородный эфор Гицмок перекрыл ущелье перед вами силою больше, чем те, что я уже назвал. Эфоры…

– Довольно! – рявкнул Злабориб. – Рад был услышать это. Нам надоело слушать эту ерунду. – Его спутники рассмеялись. Смех прозвучал не очень искренне.

– Эфоры встретятся с тобой на закате. В…

– Обычные шогбийские условия, полагаю?

Герольд нахмурился:

– Ты выслушаешь послание или нет?

– Если ты прекратишь сомневаться в моей умственной полноценности, я дам тебе еще несколько минут. – Быть грубияном – дело совершенно новое для него и, как выяснилось, не лишенное удовольствия.

– Тогда слушай. В знак своих добрых намерений благородные эфоры, как тебе должно быть известно, в последние дни воздерживались от нападений на твоих людей. Более того, они приостановили все передвижения своих сил и не будут продвигаться дальше до окончания переговоров. Этим они подчеркивают, что ты всецело в их власти. Тем не менее они желают предложить тебе условия.

– Женщины разговаривают, мужчины действуют. Передай им, пусть напишут свои условия на своих мечах и доставят их лично. – Злабориб махнул рукой, прекращая разговор, и повернулся, чтобы уходить.

– Они предлагают пропустить твоих людей беспрепятственно – вплоть до джоалийских владений!

Злабориб повернулся. Он плохо разбирался в военных делах, но он знал историю и знал политику. Он знал, как должны относиться кичливые таргианцы к присутствию на своей земле чужой армии. Ничто на свете не заставило бы эфоров отпустить их просто так.

– Вон! – вскричал он. – Воистину ты отравляешь воздух своей ложью и пустыми обещаниями.

– Ты отказываешься даже от переговоров?

– У меня найдутся дела важнее, чем разговор о Шогби! – Злабориб поразился, с какой легкостью он швырнул это смертельное оскорбление таргианскому воину. Даже безнадежный трус, оказывается, способен нахамить, имея за спиной армию. – Пойди расскажи о своем милосердии милогианцам!

Это было еще хуже. Бледность на лице герольда стала заметна даже под слоем дорожной пыли.

– Ты можешь разделить участь милогианцев! – Его голос дрожал от ярости.

Злабориб исчерпал свой запас оскорблений.

– Вон! – повторил он, собираясь уйти.

– Выслушай же! – вскричал герольд. – Эфоры сами явятся в твой лагерь. Они приведут с собой Святейшего К’тана, Верховного Жреца, первосвященника всея Таргии. – Он сглотнул, словно следующие слова должны были даться ему с еще большим трудом. – В подтверждение условий, которые они предложат, эфоры передадут вам любых заложников по вашему выбору, вплоть до собственных сыновей, если это будет необходимо.

Злабориб осознал, что стоит, разинув рот, и он поспешно закрыл его. Он покосился на свою свиту и удивился, почему не слышит лязга захлопывающихся челюстей.

– А… Это все?

Герольд пожал плечами:

– Тебе этого мало? За всю нашу великую историю врагам Таргии никогда не предлагали такого. Я согласился передать это только при условии, что по возвращении с твоим ответом мне отсекут язык. Мне это обещали.

Злабориб посмотрел на Колгана, но джоалиец, похоже, был слишком поражен, чтобы говорить. Он почувствовал себя немного лучше. Даже если это и подвох, уже само такое предложение унизительно для эфоров.

– Но почему? – спросил он у герольда. – Твои слова не вызывают доверия. Вы заявляете, что мы всецело в ваших руках, и сами же бросаетесь к нашим ногам? Постарайся объяснить, или мне придется поверить в то, что таргианцы наконец-то открыли у себя чувство юмора.

Посланник вытер вспотевший лоб – пыль превратилась в корку грязи.

– Я исчерпал свои полномочия. Прошу, забудь, что я сказал насчет языка. Одари меня своим ответом.

– На закате… в нашем лагере… сколько человек?

– Мне велено попросить, чтобы вы пропустили двенадцать, но если хотите, можете принять и меньше.

Кто-то сошел с ума, если не герольд, то сам Злабориб. Он торопливо обдумал самые жесткие условия.

– В течение ближайшего часа вы пригоните нам пятьдесят жирных волов. Ваши войска не тронутся с занимаемых позиций. На закате вы можете прислать на переговоры пятерых просителей – двоих эфоров, каждый в сопровождении сына, и жреца. Безоружных, пеших, в гражданской одежде.

Наголову разбитая армия – и та восстала бы от такого унижения, но герольд почти не колебался.

– Ты предводитель нагианцев, ты клянешься своей честью в их безопасности?

Еще более странно! Почему гонцу велели вести переговоры с ним? Почему вообще с нагианцами, когда главные враги – джоалийцы?

И тут Злабориб понял, что здесь не так, что связало войну, историю, религию и политику в один невообразимый узел. Он облизнул губы, чтобы скрыть внезапную улыбку.

– Я предводитель и нагианской, и джоалийской армий, и я клянусь честью, что им гарантирована безопасность.

– Тогда решено! И да проклянет святой Д’вард навеки того, кто изменит клятве!

Герольд повернул моа и унесся, как лист, гонимый ветром. Он превратился в маленькую точку у горизонта, когда Злабориб высвободился наконец из ликующей толпы джоалийцев и нагианцев. Они хлопали его по спине и трясли ему руку, они обнимали и целовали его.

Никто, уверяли они, не унижал таргианских послов так» как он. И никогда. Жирные волы в течение часа? Эфоры без оружия и на своих двоих? Эфоры, отдающие им своих детей в заложники? В конце концов его подняли на руки и пронесли вдоль всей колонны, передавая новость о его победе от отряда к отряду. Похоже, они поверили в то, что он вдруг превратился в военного гения. Он находил это забавным. Он знал, что Д’вард, будь он здесь, тоже улыбнулся бы.

Он не стал объяснять, что случилось. Герольд говорил с предводителем нагианцев. Таргианцы считали, что имеют дело с Освободителем. Что будет, когда они обнаружат свою ошибку?

 

42

– Ага, вот он! – сказал Эдвард. – Харроу-Хилл! Конечно, он! – Он ткнул пальцем в карту и торжествующе оглядел присутствующих.

Алиса сомневалась, что все так просто.

– Ну да, здесь показаны стоящие камни, – согласилась она. – Но почему именно Харроу?

– Англосаксонский. «Харх» означает святилище на холме.

– Слушай, есть хоть один язык, на котором бы ты не говорил? – поинтересовался Джулиан.

– Китайский. И в таргианском я не силен. Для того чтобы усвоить таргианское произношение, нужна глотка, шершавая, как наждак. Но на вид этот холм подходит, а вот и деревушка, где мы повстречали цыган, – Викарс-даун. Вот, видишь луг у реки? Все сходится.

Все пятеро сгрудились вокруг стола в столовой миссис Боджли, изучая одолженные мистером Глоссопом карты. Кроме того, он любезно прислал список полудюжины мегалитов в окрестностях Грейфрайерз, но Эдвард, похоже, уже нашел то, что искал.

Алиса не разделяла его энтузиазма.

– А запасной вариант – на всякий случай? – спросила она. От Дувр-Хауса до Харроу-Хилл было всего миль девять-десять, так что она догадывалась, что случится сегодня днем.

Утро у нее выдалось хлопотное – сначала они с миссис Боджли зашли к старому Глоссопу, потом прошлись по магазинам в Грейфрайерз. Сама деревня за три года почти не изменилась, но за время войны все пришло в упадок. Взять хотя бы то, что знатной даме приходилось ходить за покупками самой. Другой переменой было пугающее отсутствие молодых мужчин. Правда, оно и к лучшему. Например, процесс покупки мужского белья у «Уикенден Бразерз» был бы мучительнее для Алисы, будь продавец мужчиной.

Эдвард оторвался от карты:

– Нет, похоже, или Харроу-Хилл, или ничего. Мы можем съездить туда после ленча. Разве сегодня не славный день?

– У старушки Элспет хватит сил еще на одну вылазку? – спросил Смедли.

Миссис Боджли покачала головой:

– Лучше не стоит. Силы у нее уже не те. Впрочем, мистер Глоссоп предложил нам воспользоваться его велосипедом. У него дамская модель невообразимой древности, но если, Эдвард, вы не боитесь, что вас на нем могут увидеть, туда и обратно вы на нем вполне доедете.

– Я совершенно не боюсь, если меня на нем увидят. Вот если узнают – это уже хуже. Ну, например, наеду прямиком на старого, доброго инспектора Лизердейла.

– Почему бы вам не взять мой велосипед? – предложил Джинджер. – А мисс Прескотт наверняка не отказалась бы прокатиться с вами. – Невозможно было понять выражение его лица под поблескивающим пенсне.

Алиса чуть было не предложила Джулиану поехать вместо себя, но вовремя спохватилась. Она не захватила с собой ничего, подходящего для велосипедных прогулок, но Эдвард засиял от такой возможности.

– С удовольствием, – сказала она. – Вы очень добры.

– Значит, решено, – довольно заключила миссис Боджли.

– Замечательно! – с энтузиазмом заявил Эдвард и тут же помрачнел. – Нет, еще одно… нам надо сделать какое-то приношение.

Дама зажмурилась.

– Какое еще приношение? Заклать белого агнца, вы хотите сказать? Или пятифунтовую банкноту?

– Что-нибудь существенное. – Он виновато посмотрел на Алису. Ясное дело, у него не было ни пенни.

– Думаю, я найду что-нибудь, – вздохнула миссис Боджли и выплыла из комнаты.

В комнате воцарилось напряженное молчание. В конце концов, на дворе стоял двадцатый век. В разговорах о языческих богах нет ничего предосудительного, но приносить одному из них жертву – это уже из ряда вон.

– Кровь, разумеется, – пробормотал Эдвард, – но в данном случае больше подошло бы что-нибудь поматериальнее…

Алиса решила, что кровавое жертвоприношение совершенно исключено. Возможно, она недостаточно во все это верила… собственно, в этом все и дело. Максимум, на что мог рассчитывать от нее этот языческий лесной дух, – полкроны на блюдечке.

В столовую величественно вплыла миссис Боджли.

– Надеюсь, вы не откажетесь принести ему пожертвование от меня? – С таким же выражением она могла бы выступать на церковной благотворительной распродаже.

– Конечно.

– Тогда передайте, пожалуйста, своему… знакомому. – Она протянула Эдварду маленькую серебряную кружку. – Это крестильный ковшик Тимоти. В знак моей признательности за помощь другу моего сына. И еще это… я уже как-то давала это вам, так что это ваше, но на титульном листе еще значится имя Тимоти, поэтому инспектор Лизердейл вернул ее мне. Ничего ценного, но, учитывая обстоятельства, вам, возможно, будет приятно.

Эдвард взял книгу и посмотрел на обложку, потом заморгал и несколько раз сглотнул, не в силах говорить.

– Спасибо большое, – пробормотал он наконец. – Это замечательный подарок.

Алиса отвернулась. Возможно, все остальные сделали то же самое, поскольку никто больше ничего не сказал.

День и вправду выдался славный. Велосипед мистера Глоссопа был, не иначе, елизаветинских времен, с ножным тормозом и жестким седлом, но тем не менее на ходу. Несмотря на боязнь попасть юбкой в цепь, Алиса постепенно поняла, что вылазка ей по душе. Всего три дня назад она верила, что ее кузен мертв, и вот она катит по шоссе рядом с ним, под начинающими желтеть березами и тисами. Кусты шиповника покрывали спелые плоды, каштаны гнулись под тяжестью орехов.

В парке Грейндж паслись овцы, а выздоравливающие играли в странное подобие крикета. Поскольку половина игроков щеголяла бинтами или даже гипсом, правила, должно быть, подверглись сильному пересмотру. Она постаралась не думать о них; сегодня ей вообще хотелось забыть о войне.

– Англия! – вздохнул Эдвард.

– Вейлы похожи на Англию?

Он поморщился, словно хотел забыть о них, но все же ответил:

– Не очень. Пожалуй, Таргленд больше всего. Зато цвета! Наверное, синий с красным лес покажется причудливым, но в этом есть своя прелесть.

Дорога пошла на подъем, и они замолчали, крутя педали. Перевалив через вершину, они перевели дыхание, и Алиса решилась наконец спросить то, что так давно ее мучило:

– Эдвард? Все это очень забавно. Мне это нравится, но ты серьезно собираешься познакомить меня с настоящим лесным духом? То есть изначально смертным, но из другого мира и обладающим волшебными способностями? Которому сотни лет? Признаюсь…

– Нет. Вряд ли. Если бы мы приехали сюда ночью – возможно. Он очень застенчив. Не думаю, чтобы он показался при дневном свете.

Что ж, уже легче.

– Тогда чего ты хочешь добиться? Что ты вообще собираешься делать?

– Молиться, – серьезно ответил он. – Поблагодарить его за то, что он сделал для меня три года назад. Оставить ему приношения, объяснить, что мне надо переправить сообщение в Штаб-Квартиру. Возможно, все рассказать ему и попросить его передать им. Вот и все.

Даже это казалось сверхъестественным. Будь на месте Эдварда кто угодно другой, она бы всерьез усомнилась в его психическом здоровье или, возможно, заподозрила бы розыгрыш, но Эдвард не любитель подобных проделок. Даже мальчишкой он никого никогда не обманывал.

– А как ты поймешь, что тебя услышали?

– Думаю, что пойму.

А потом отправится прямиком в армию? Ей и думать об этом не хотелось. С какой стати сражаться за родину, которая хочет повесить тебя? На дороге перед ними коняга тащил за собой громыхающий воз сена. Они прибавили хода, чтобы обогнать его, и начали новый подъем. Поля по обе стороны дороги казались золотыми.

– Пришельцев трудно понять, – сказал Эдвард. – В отличие от нас им не грозит ранняя смерть. Поэтому и жизненные понятия отличаются настолько…

– Скольких ты встречал? – спросила она. – В этом мире – только Пэка, а скольких в Соседстве?

– Четыре или пять. Это, конечно, если не считать людей из Службы. Большинство из них еще не утратили человеческие качества. И потом они ведут общественный образ жизни. Это тоже помогает. Боги живут поодиночке.

– Схоронившись на своих узлах, как пауки в паутине?

– Совершенно верно! Удачное сравнение. И почти все от этого совершенно спятили. Правда, в обаянии им не откажешь! У них у всех уйма харизмы, так что их трудно не любить.

Он нахмурился какому-то воспоминанию и замолчал.

– Тион и этот, как его, пастух? – не отставала она.

– Тион и Кробидиркин. Потом Прилис – веселый, забавный и при этом редкий мерзавец!

– Это еще как? – Алиса была заинтригована.

Некоторое время Эдвард молча крутил педали.

– Наверное, не мне его судить, – сказал он наконец, но так, что она поняла: судит, и еще как. – Он просто разыгрывал Большую Игру так, как, по его мнению, полагалось играть, и только поэтому он спас мне жизнь. Он действительно ненавидит Зэца.

Снова пауза.

– Расскажи о нем.

– О Прилисе? Он один из миньонов Тиона, бог мудрости. Насколько я понял, родом он откуда-то из Македонии. Не знаю точно, откуда. Его познания в истории и географии плохо сопоставимы с моими. Ему приятно было заполучить гостя из своего старого мира. Последний, кто посвящал его в земные новости, гостил у него во времена Карла Великого. Мы разговаривали с ним на невообразимой смеси древнегреческого, таргианского и джоалийского, но его джоалийский устарел на несколько веков, и когда он горячился, его македонский и таргианский сливались во что-то совершенно непереводимое. У него больше книг, чем в Британском музее.

Это так не похоже на Эдварда – завидовать кому-то, и он не стал объяснять, чем вызвано такое отношение.

– Послушать тебя, так это просто безобидный эксцентричный тип.

– О, по-своему он очень даже яркая личность – и неглупая; впрочем, чего еще ожидать от бога мудрости. Он показал мне карты Вейлов, рассказал о землях, которые лежат за их пределами – пустынях на юго-востоке, о Фашранпиле, о Великих Льдах на севере. И на юге, и на западе от них – джунгли, и путешественники приносят оттуда дразнящие слухи о соленых водах, расположенных якобы за ними, но даже Прилис не может сказать, океан это или большие соленые озера. Кое-какая торговля идет и с землями, лежащими по ту сторону пустыни, – оттуда доставляют сапфиры и пряности, резной оникс и янтарь, но никто толком не знает, кто там живет и где точно. Он рассказал мне историю нескольких столетий, поведал биографии богов, мифы и предания, назвал имена великих поэтов, художников и политиков, объяснил местные обычаи. За эти два дня я узнал о Вейлах больше, чем за весь предыдущий год. Он мог рассказать мне почти все, что я хотел… кроме одного – где находится Олимп. А это, согласись, довольно странно. В его книгах не было ни слова про Службу, да она его и не интересовала. Попытки реформ предпринимались и раньше, сказал он и даже привел несколько примеров, но как только эти попытки начинали хоть как-то беспокоить Пятерых, те давили их в зародыше. Зато все странности Вейлов, все причуды их жителей… на все вопросы, что приходили мне в голову, он давал ответы. На самом деле Таргвейл – далеко не самое неудачное место для храма знаний, как могло бы показаться. Таргианцы – это филистеры, которых мало что интересует, кроме войны, но обыкновенно они достаточно сильны, чтобы воевать в других вейлах. Прилиса никто не тревожил уже много веков. Зато явившись туда с чужой армией, я заслужил себе место в истории – как невероятное исключение. Любители знаний не утруждают себя паломничеством в его дыру, сказал он и в общем-то не погрешил против истины. Он не лишен чувства юмора! Всю первую ночь мы просидели болтая – да что там ночь, весь день, два дня. Он очаровал меня, совершенно околдовал. – Эдвард нахмурился еще сильнее. – Он не дал мне исполнить долг.

Ага! Вот, значит, какое преступление он не может простить.

 

43

Всякая выносливость имеет свои пределы, и Дош достиг их. За всю его жизнь такое случалось с ним раз или два, но никогда это не было так очевидно. Диббер Сотник и его садисты грамотно потрудились над ним, развлекаясь под предлогом допроса, а последовавшая за этим скачка на моа довершила работу. Он помнил еще, как доставил Д’варда в храм, но, исполнив волю бога, он исчерпал и остаток сил. Что было за этим, он не помнил.

Нет, он помнил, как его куда-то несли, как уложили в кровать. Иссохший старик, должно быть, монастырский лекарь, ухаживал за ним – перевязал сломанные ребра, поставил припарки на разбитые колени, смазал ободранную кожу, влил в рот какой-то кислый бальзам, от которого унялась боль в желудке. Благодарение богам, после этого он уснул.

Проснулся он в смятении – все тело болело. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь высокие ставни, освещали грубые каменные стены, голый пол и незатейливую мебель. Некоторое время Дош просто лежал на жестком ложе, не рискуя пошевелить ни одним измученным мускулом, не рискуя даже спросить, где он. Потом вернулся старик и уговорил сменить повязки; однако после этого он влил в него чашку теплого бульона, что было очень кстати. Его желтое облачение напомнило Дошу, где он находится, но и сейчас он не стал задавать никаких вопросов. Все равно он еще слишком слаб, чтобы как-то реагировать на ответы.

Он опять заснул, потом несколько раз просыпался в темноте и засыпал снова.

В следующий раз, когда он пришел в себя, над ним, хмурясь, стоял паренек. Очень даже симпатичный паренек… гм… девица. Это была Исиан в узком кожаном костюме, обычном мужском одеянии в Таргленде.

– Доброе утро, – пробормотал он. Говорить разбитыми губами было больно. Все болело. Он боялся, что даже одно движение пальцем вызовет судороги, а это было бы катастрофой.

– Уже давно за полдень.

– Сколько мы здесь пробыли?

– Весь вчерашний день.

– Что делает Ксаргик Капитан? – Хороший командир всегда думает о своих людях, особенно о Прогъюрге Улане.

– Они все уехали. Настоятель отпустил их.

– Кто дал ему такое право?

– Он сказал, так велел бог.

– О… Где Д’вард?

– Не знаю! Он вышел в ту дверь и исчез. Настоятель говорит, что он с богом, так что беспокоиться не о чем.

Впрочем, она все равно беспокоилась, это было заметно. Армия наверняка уже далеко, и моа тоже исчезли. К черту армию, подумал Дош. Чем дальше от армии, тем безопаснее. Его работа – следить за Освободителем, не за армией.

И тут он вспомнил: его работа окончена. Ему не надо больше докладываться Тиону, этому проклятому… Ему не хватало слов, даже мысли ускользали от него, когда он пытался думать о Тионе. Прилис снял с него надетые Тионом шоры. Значит, Дош теперь – свободный человек, по крайней мере до тех пор, пока будет держаться подальше от бога. До сих пор он никогда еще не был свободен. Но свободен ли он сейчас, впервые в жизни? Освободитель…

– Что-то не так? – спросила Исиан.

– Ничего, если не считать, что я – один сплошной синяк. Мне надо встать. Не пугайся, если я заору.

– Давай помогу.

– Лучше уж я сам, не спеша. – Он согнул руку. Ух ты! – Ну и как, развлекаешься?

– О чем это ты? – огрызнулась она.

– Ты ведь здесь единственная женщина, верно?

– Ш-ш! Я сказала им, что меня зовут Тисиан. Они думают, что я мальчик.

Он попробовал другую руку. Еще хуже.

– Правда? В самом деле думают? – Неужели даже монахи не обратили внимания на эти ноги?

– Ну, мне кажется, один или двое заподозрили неладное, но они очень добры.

– М-м? Нашла себе симпатичных молодых послушников?

– Нет, ты просто невыносим! – возмутилась Исиан. – Ты хоть иногда думаешь о чем-то другом?

– Пока есть возможность – не думаю. Так ты даже не искала?

Ни слова не говоря, она резко повернулась и вышла, хлопнув дверью.

Жаль. Он как раз хотел попросить ее прислать их к нему.

Забавно, но молодой послушник, который пришел вскоре накормить больного, был и впрямь очень недурен собой, а чего можно было бы ожидать от служителя Тиона? И если на поддразнивание Исиан Дош еще и находил силы, то делать какие-либо серьезные намеки послушнику он не осмелился. Он даже слегка разочаровался в себе. Он задремал тотчас же, как покончил с едой.

Следующая ночь выдалась длинной, разбитой часами бодрствования и сонных размышлений на несколько ночей. Он долго размышлял о своем странном обретении свободы и о том, на что она ему. До Тиона у него было много хозяев – смертных, но все же хозяев – и несколько хозяек. Должно быть, ему исполнилось лет десять, когда отец продал его Крамтину Часовщику. Он до сих пор помнит, как радовался, когда понял, что сможет остаться в теплом, уютном доме Крамтина, сможет хорошо есть и больше не голодать. То же, что требовал от него Крамтин, казалось куда приятнее, чем побои пьяного отца. Крамтин был первым. Доша несколько раз перепродавали, пока он не решил устраивать свои дела самостоятельно. Когда очередной хозяин надоедал ему, он просто сбегал и находил себе другого. Это не ссорило его с законом, ибо ни в одном вейле, кроме Таргии, рабство не разрешалось, а до сих пор ему удавалось держаться подальше от Таргии. Никто из них не связывал его так, как это сделал Тион. Он сам добровольно связывался с ними в обмен на стол, кров и ласку.

Последний из его хозяев, Притоз Знаток, отправился в Сусс посмотреть выступления артистов на Празднествах Тиона. Он выставил Доша на состязания за золотую розу – так заводчик показывает на выставке свой скот. Дошу исполнилось тогда семнадцать. Он без труда выиграл приз, при этом сам став призом Тиона. Три пропавших года… Кем он был на протяжении этих трех лет? Слугой? Игрушкой? Обоями на стенах?

Прилис разрушил чары Тиона. Заменит ли он их собственными, превратит ли Доша в монаха, заставит ли его до конца своих дней переписывать древние манускрипты? Или он свободен? В первый раз в жизни – свободен? Сможет ли он жить без хозяина?

Немного позже, той же ночью, он снова вернулся к этой проблеме. Все, кроме разве что правителей, служат другим людям, ибо так устроен мир. Талант, поддерживавший его до сих пор, вряд ли спасет его сейчас, когда Тарион изуродовал ему лицо. Так что теперь? Переписывать манускрипты? Копать землю и собирать урожай?

Безбрачие или моногамия? При всем несомненном удовольствии порока, он принес ему много горя. Д’вард, похоже, обходился и вовсе без этого. Ну уж это, конечно, слишком, но, возможно, Дошу и правда стоит жить несколько поумереннее.

Кому – ему? Честный труд? Кроме боли во всем теле, покаяние ему ничего не даст, решил он. Через день или два он снова станет самим собой. С этой мыслью он уснул.

 

44

Когда он проснулся в следующий раз, сквозь ставни снова пробивался свет, а на улице изрядно шумели птицы. Рассвет. Какого утра? Когда он в первый раз попал в монастырь, был пяткадень. Когда к нему приходила Исиан, в коленодень? Значит, сегодня по меньшей мере бедродень. Армия или уже ушла из Таргленда, или погибла. Впрочем, если боги все-таки поддерживают справедливость, бывший сотник Диббер и его мордовороты как раз готовятся окончить свои дни на серебряных рудниках.

Дош потянулся и рывком сел. Он ощупал ребра и обнаружил, что они лишь слегка затекли под повязкой. Откинув одеяло, он посмотрел на колени. Ни царапины. Ни синяка на теле. Он провел пальцами по лицу – гладкое.

Он опустил подбородок на руки и задумался. В ворохе забытых снов ему мерещились слабые воспоминания о голосах в ночи. Два мужских голоса? Он совсем не помнил подробностей, но знал, кому должен принадлежать один голос, и догадывался, кому принадлежит второй. Ладно! Как там насчет завтрака?

Он опустил ноги на пол и тут увидел, что кто-то оставил для него подарки: на единственном стуле лежали аккуратно сложенный коричневый таргианский костюм, меч, пара сандалии и поясная сума, интригующе звякнувшая, когда он ее взял. Меч его слегка тревожил, но он знал – по таргианским законам вольному гражданину положено носить меч. С мечом он обращаться не умел. Будь у него выбор, он предпочел бы нож. Уж с ножом-то он управлялся неплохо.

Едва он закончил считать деньги – шестнадцать серебряных марок, – как дверь со скрипом отворилась и в комнату вошел таргианец. Нет, это был Д’вард – с чисто выбритым лицом и коротко остриженными волосами, в таргианском костюме и с мечом. Даже лицо его было по-таргиански жестоким; по крайней мере в глазах сиял лед. Правда, когда он увидел, что Дош проснулся, глаза немного оттаяли.

– Хорошо выспался? Тебе лучше?

– Это ты заходил ночью?

– Да.

– С другом?

Взгляд снова сделался ледяным.

– Ты, пожалуй, можешь называть его так. Я… Он расплатился с тобой за оказанные услуги.

– Наверное, мне стоит пойти и поблагодарить его.

– Мне тоже так кажется, но не делай из этого отдельной истории. Какой-то купец только что подарил храму особо редкую книгу, так что он слишком увлечен ею, чтобы слушать тебя. Наше присутствие в трапезной тоже нежелательно – настоятель как раз обрабатывает этого богатея, надеясь вытрясти из него денег на расширение хранилища свитков. Жратва на кухне, холодная вода – в умывальне. Если хочешь сойти за местного, тебе лучше сбрить бороду. Прилис избавил тебя от шрамов. Я полагаю, ты хочешь поблагодарить его и за это. – Он повернулся к двери.

Слишком много сразу!

– Минуточку! – У Доша перехватило дух. Что-то слишком уж хорошо Д’вард осведомлен в монастырских делах и привычках местного божества. Что здесь происходит? – Куда мы собираемся?

Прежде чем обернуться, Д’вард побарабанил пальцами по двери.

– Куда я собираюсь, я знаю. Ты же вполне можешь решать за себя сам. Выбери себе направление – и ноги в руки. Если хочешь идти со мной, мы можем поговорить в пути, но ждать я не буду. Я и перекушу на ходу.

Дош удержался от язвительного замечания и спросил, слышно ли что-нибудь об армии.

– Да.

– Ну? – Да что же это так гнетет Освободителя? Дош никогда раньше не видел его таким раздраженным.

– Они в безопасности.

– В безопасности?

– Потом расскажу. Вставай быстрее! – Д’вард открыл дверь.

– Подожди!

Он свирепо оглянулся:

– Ну, что еще?

Дош улыбнулся ангельской улыбкой:

– Тебе никто не говорил, что у тебя красивые ноги?

Д’вард сумел хлопнуть дверью даже громче, чем Исиан.

С трудом пережевывая черствый хлеб с ломтями сыра, трое путников пустились в путь ранним утром. Д’вард шагал посередине, не давая отдыха своим длинным ногам. Несмотря на его заметное превосходство в росте, Дош не собирался уступать ему в скорости, да и Исиан не отставала. Со стороны они походили на трех юных паломников, без поклажи, с одним длинным кинжалом, двумя мечами и тремя поясными сумками-кошелями. У Доша еще был с собой его любимый нож, который он припрятал. Так или иначе, святой Прилис не постыдился бы за такую экипировку. Судя по всему, война закончилась. Будущее, не омраченное бойней, казалось куда светлее. Так что объяснения мрачному настроению Д’варда не было, если только его не беспокоило, как благополучно выбраться из Таргвейла – с этим могли возникнуть некоторые сложности. По местным законам шпионом считался любой чужак, если, конечно, он не сможет доказать обратного.

– Куда мы идем?

– К реке, – ответил Д’вард. – К Таргуотеру. Там я собираюсь найти лодку. Нам вниз по течению – думаю, часа через два я уже буду в Тарге.

В сам Тарг?

– И что ты собираешься делать в городе, известном своими скукой и уродством?

Д’вард сморщил нос:

– Ты можешь делать все, что тебе угодно. Мы же с Исиан идем в обитель Урсулы.

– Куда? – взвизгнула Исиан.

– В обитель богини справедливости. Меня заверили в том, что эта обитель – надежное убежище и что сестры примут тебя и позаботятся о тебе. У меня с собой письмо от настоятеля.

Последовавшее за этим объяснение было долгим и довольно бурным. Дош шагал молча.

Похоже, Дош относился к Исиан, как к ребенку, и считал себя за нее в ответе. Ничего себе ребенок! Дош знал женщин, уже родивших в этом возрасте двух детей, но Освободитель, видимо, судил обо всем по другим меркам. Он взял Лемод. Одним из последствий этого было то, что все женщины, оставшиеся в городе, превратились в изгоев, шлюх, без малейшей надежды на замужество. Судя по всему, именно поэтому он позволил Исиан бежать вместе с ними и провести беглецов к Моггпассу. Должно быть, он поверил ей, что семья предаст ее смерти, как только она вернется домой. Дош подозревал, что она слегка преувеличивала, но Д’вард, считая себя ответственным, теперь решил переложить это бремя на крепкие плечи монахинь Урсулы. Через несколько лет Исиан будет достаточно взрослой, говорил он, чтобы решить, как жить дальше.

Поначалу Исиан отвечала более или менее спокойно и негромко, но его упрямство очень скоро довело ее до белого каления, и она закричала в голос, заглушая даже хор утренних птичьих голосов в ветвях над головой и распугивая ящериц-листоедок в канавах. Она уже взрослая женщина, кричала она. Она и сейчас может решать, что для нее лучше. Без ее помощи он давно бы погиб в Лемоде. У него нет сердца, и она его ненавидит. Она любит его больше жизни. Монахини Урсулы садистки. Она пойдет за ним на край света. Она будет спать у его порога, куда бы он ни пошел, и преследовать его до конца его жизни, и убьет себя еще до заката, а потом и его тоже.

Естественно, были и другие угрозы и клятвы, но все кончилось тем, что их с Д’вардом вдруг охватил беспомощный, истерический смех. До Доша наконец дошло, что она вовсе не притворяется, и это почему-то потрясло его. Конечно, она шла с другой стороны от Д’варда. Так что он не видел ее лица, да и не особенно прислушивался к их ссоре. Все же он чувствовал себя так, словно его надули. Он чувствовал себя посторонним в обществе двух влюбленных – собственно, разве не так оно и было? «Ревнуешь, мой мальчик?» До сих пор он никогда еще не видел их вдвоем, разве что на людях. Увидев их теперь – обнявшихся, чтобы не упасть, задыхающихся от смеха, со слезами на глазах, – никто бы ни на минуту не усомнился, что они безнадежно друг в друга влюблены. Исиан понимала это. Что же до Д’варда, то он упрямо отказывался признать очевидное.

Впрочем, нервной разрядки хватило ненадолго. Вскоре он снова погрузился в угрюмое молчание, и они втроем зашагали дальше. Д’вард повернулся к Дошу:

– Куда собираешься ты?

– Я хочу остаться с тобой.

– Почему?

Интересный вопрос! Дош обдумал несколько возможных ответов и решил сказать правду – хотя бы раз. Впрочем, какова она, эта правда? Молчание тянулось примерно полмили, прежде чем он нашел наконец ответ.

– Я хочу у тебя учиться. Ты не такой, как все.

– Гм? – произнес Д’вард. Вдали уже виднелась река, цепочка деревьев, изгибавшаяся вдоль русла. – Ну и как тебе это?

– Что «это»?

– Говорить правду.

– Опасно. Все равно что стоять нагишом в толпе одетых.

Исиан рассмеялась.

– У тебя есть ремесло, которым ты мог бы прокормиться? – спросил Д’вард. – Или хотя бы умение?

– Я неплохо делаю массаж.

Он вздрогнул, превратно поняв его.

– Откуда ты родом? Где твой дом?

Дош решил продолжить эксперимент с откровенностью.

– У меня никогда не было дома. Я из Лудильщиков.

– Кто такие Лудильщики? – Похоже, он спрашивал это совершенно серьезно. Он не знал даже этого!

– Кочевники. Бродяги. Как правило, они живут в шатрах или фургонах, хотя в каждом городе у них есть притон. Они занимаются разными странными делами – грабят, перепродают. Большинство людей считают их лжецами, развратниками, ворами и шпионами.

– А на самом деле они кто?

– Шпионы, воры, развратники и лжецы.

На эти слова рассмеялись оба, что было хорошо. Дорога вела к деревушке с паромной переправой. Кроме парома, на воде виднелись лодки в ожидании желающих прокатиться.

– Послушай, – сказал Освободитель, снова посерьезнев, – ты не можешь пойти со мной туда, куда я направляюсь. С тобой выходит то же, что и с Исиан. Мне очень жаль, но я не могу помочь вам. Я знаю, что обладаю определенным обаянием, с которым ничего не могу поделать, да и объяснить вам этого не могу. Ты видел, как это действовало в армии – я начал рядовым, а закончил полководцем. У меня было пять тысяч человек, и каждый хотел, чтобы я почесал ему за ухом. Исиан думает, что влюблена в меня, и ты тоже. Вы оба мне нравитесь, но я не могу отплатить тебе той любовью, которой ты хочешь от меня, и я дал слово другой женщине, так что не могу помочь и Исиан. Мне правда жаль, но именно так обстоят дела. Л’ска, ты лучше разбираешься в местном говоре, чем мы. Поспрашивай, нельзя ли здесь нанять лодку до Тарга.

– Сколько мест?

– Два.

– Три, – сказал Дош.

Марг’рк Паромщик был совсем еще мальчишкой, весь – кожа да кости, словно не ел больше месяца. Его лодка пахла рыбой и смолой, но все равно протекала, парус, казалось, состоял из одних заплат. Он заискивал и пресмыкался перед пассажирами, достаточно богатыми, чтобы заплатить ему целую серебряную марку всего за полдня работы. Он называл их «воинами» – именно так в Таргии обращаются ко всем вольным мужчинам. Если бы он опознал в Исиан женщину, он обращался бы к ней «мать». Это дает довольно полное представление о таргианских ценностях.

Подгоняемая больше течением, нежели вялым ветерком, лодка вышла на стремнину и двинулась к югу. Марг’рк держал костлявой рукой руль, подобострастно улыбаясь каждому, кто смотрел в его сторону. Широкая и быстрая река несла свои мутные воды по богатой земле. Берега были испещрены затонами для рыбной ловли, причалами, ветряными мельницами и разноцветными деревьями. Круторогие куду брели по натоптанным тропам вдоль воды, волоча на привязи баржи. Грузовые лодки с мускулистыми рабами на веслах медленно ползли вверх по течению. Далекие холмы были сплошь покрыты садами, виноградниками и свежевспаханными полями. Тут и там виднелись пышные дворцы.

Необычно примолкшая Исиан сидела посреди лодки. Даже коротко обрезанные, волосы ее сияли багровым отсветом. Она мрачно размышляла о чем-то. Дош подозревал, что обители придется обойтись без новой послушницы, что бы там ни думал на этот счет Д’вард.

Освободитель сидел рядом с ней, по другую сторону мачты, пригнувшись, чтобы смотреть из-под паруса. Он хмурился, ерзал и вообще нервничал. Он так и не объяснил еще, зачем ему так спешно понадобилось в Тарг. Нетерпение – не в его духе.

Дош растянулся на носу, закинув ноги на вонючую охапку сетей, корзин и горшков. Немного погодя он снял куртку и остался нежиться на весеннем солнце в одних коротких штанах. Двое его спутников старательно избегали смотреть в его сторону. Тоже еще скромники! Все, что существенно, у него прикрыто. Остальное же их не волновало; они просто знали, что он может принять любое достойное предложение, и боялись смотреть, чтобы не оказаться свидетелями того, как показывают товар лицом… или еще чем-то?

– Воин Д’вард?

– Да, Воин Дош? – Д’вард почему-то уделял пристальное внимание отражениям ветряных мельниц в воде.

Дош покосился на лодочника, который неуверенно осклабился в ответ. Этот олух явно не знал джоалийского.

– Ты собираешься принести смерть Смерти, как было предсказано? И когда ты освежуешь ее и разделаешь на куски, не сделаешь ли ты то же самое с Тионом – в виде одолжения?

– Я направляюсь в Тарг не за этим. – Д’вард распрямил спину, и лицо его скрыл парус.

– Ты сказал, что наши бывшие товарищи по оружию в безопасности. Ты обещал рассказать, как именно.

Д’вард опять ссутулился, и Дош снова увидел его хмурое лицо. Что его так расстраивает?

– Мне рассказал Прилис. Таргианцы позволили им свободно пройти в Нагвейл.

– Снова чудеса! Таргианцы? Ты это серьезно?

– Они послали эмиссаров, двоих эфоров – лично. Уже одно это беспрецедентно. Переговоры вел Злабориб. Он потребовал от них целый мир, и они ему его дали: провиант, заложников, официальные гарантии, заверенные жертвоприношением. Таргианцы удержат лемодианцев от нападения, чтобы позволить нагианцам пройти по их земле. Они заискивали, они умоляли. Все, что он пожелал.

Нет, это совершенно невозможно. Смех какой-то. Однако Д’вард был далек от веселья.

– Но почему? – Очевидный вопрос.

– Мор, – ответил Д’вард, уставившись невидящим взглядом в левый берег.

– По всему Таргленду люди мрут сотнями. Они заболевают ночью, заживо гниют три дня, а потом умирают. Погребальные костры освещают ночь, а днем заслоняют солнце – это слова Прилиса, не мои.

– Падлопан – бог болезней, но…

– Это Зэц. Люди считают это эпидемией, но Прилис сказал, что Зэц созвал Жнецов со всех Вейлов, собрал их здесь, в Таргвейле, и научил новому виду жертвоприношения. Раньше смерть от руки Жнеца была быстрой. Теперь она медленна и так же мучительна. И они трудятся не покладая рук.

Зэц – ипостась Карзона, покровителя Таргленда. Зачем богу истреблять свой народ? Дош поймал взгляд Исиан; она поспешно отвернулась. Она была чем-то напугана.

– Человеческие жертвоприношения? – сказал он с отвращением. – Ты говоришь, то, что делают Жнецы, – это человеческие жертвоприношения?

– А как еще это называть?

– Не знаю. Я никогда так об этом не думал. Человеческие жертвоприношения – это что-то, что делают дикари в южных джунглях или делали давным-давно. Варварство. Мы такого больше не делаем!

– Жнецы делают, – мрачно сказал Д’вард. – Зэц делает.

– Наверное, ты прав. Ну и какое отношение эта чума имеет к… ох, боже мой!

– Надеюсь, не твой боже. Но ты понял. Карзон… или Зэц, не вижу особой разницы… В общем, один из них дал откровение, объяснив жрецам, как отвратить божественный гнев и прекратить эпидемию.

– Поднести ему голову Освободителя? – спросил Дош.

Исиан смертельно побледнела.

Рот Д’варда скривился в невеселой усмешке.

– Он этого не говорил. У богов есть собственная гордость. Всем известно, что предсказывает «Филобийский Завет» насчет Освободителя и Смерти, хотя большинство людей полагают, что Освободитель до сих пор – годовалое дитя где-то в Суссленде. Назвать Освободителя для Зэца означало бы признаться в собственной слабости. Он мог бы потребовать Д’варда, но даже так это привлекло бы внимание к пророчествам. Он не может называть имен. Он знает, что это я повинен в падении Лемода. Он знает, что меня должны были провозгласить вождем – это было неизбежно, хотя вам и не понять, почему. Поэтому его откровение потребовало только вождя нагианцев, не называя его по имени.

– Вот, значит, почему таргианцы перестали нас убивать?

– Именно поэтому. Они не хотели убить меня по ошибке. Вождя нагианцев необходимо доставить в храм и принести в жертву там. Смерть в бою не считается. Эфоры жаждали отпустить всю джоалийскую армию на все четыре стороны, даже накормить ее и проводить до дома, сделать для них все, что те пожелают. Они потребовали за это только одно.

Дош потер свою непривычно гладкую щеку – ни щетины, ни шрамов.

– Значит, Злабориб сдался?

Д’вард жалко кивнул:

– Сейчас он на пути в Тарг. Мы приплывем туда одновременно с ним.

– Он погибнет по ошибке?

– Нет. Ну, скорее по ошибке таргианцев, но принц достаточно умен, чтобы понять, что к чему. Он наверняка знает – он не тот, кто им нужен, но его пленители-то этого не знают. Он командовал войском, и у него на ребрах отметины доблести – для них этого достаточно. Зэц, может, и увидит ошибку, если посмотрит сам, но бог вряд ли пойдет на попятную. Слишком поздно. Поэтому Злабориб погибнет, и мор прекратится, а его люди уже на пути домой, захватив с собой столько заложников, сколько нужно, чтобы беспрепятственно завершить поход.

Д’вард облизнул губы.

– С точки зрения Злабориба, возможно, это и неплохая сделка. Он умрет, но он и так скорее всего бы умер. Зато все его войско благополучно вернется домой. Ни один настоящий вождь не отказался бы от такого предложения. Я не сомневаюсь – он даже не спорил.

– Похоже, ты не очень-то удовлетворен этой договоренностью?

– Прилис вытащил меня из западни и посадил вместо меня Злабориба. – Д’вард злобно оскалился.

– Тебе нравится быть наживкой?

Д’вард не удостоил его ответом. Некоторое время все молчали. Дош машинально отметил про себя, что лодку начало качать и что река повернула на запад. Вот-вот должен показаться город. Он не смотрел по сторонам – он был слишком занят, пытаясь понять, что так расстроило Д’варда.

Так ничего и не придумав, он сдался и прямо спросил его об этом.

Освободитель бросил на него странный взгляд.

– Неужели ты не понимаешь?

– Он собирается идти в храм, – с горечью сказала Исиан, – чтобы сдаться и сказать им, что они взяли в плен не того.

– Но это же полное безумие! Д’вард?.. Правда?

– Правда? – спросила она.

– Я обязан сделать это, Л’ска. – Он смотрел на Доша, не на нее, и в его лазурных глазах застыло странное выражение, словно он ждал одобрения… или даже ободрения. – Должна же быть мужская честь, верно, воин?

– Нет! – ответил Дош. – Нет! Нет! Вздор все это! То, что ты хочешь сделать, не получится, а если даже и получится, я все равно буду считать, что ты спятил.

 

45

– Мне кажется, ты спятил! – Алиса уже сердилась. – Тебе надо бояться вовсе не немецких пуль. Все те сотни ребят из Фэллоу, которых ты знал, теперь там, в основном младшими офицерами. И ведь достаточно будет только одного: «Черт возьми! Этот парень похож на того, что играл в крикет, как его, Экзетера! Ба! Разве это не он укокошил старину Волынку Боджли?» И потом, мой милый, ты окажешься в…

– Ты преувеличиваешь, – перебил ее Эдвард.

Они сидели в «Старой английской чайной» в Викарсдауне. Он сказал, что деревушка запомнилась ему не такой большой, на что Алиса ответила, что даже так она вся уместилась бы на Пиккадилли-Серкус, хотя это было вовсе не так. Зато чайная размещалась в настоящем доме елизаветинской эпохи, хотя тот строился, возможно, совсем для другого – настоящие современники Елизаветы пили вовсе не чай, а пиво. Чайная была маленькой, тесной, полутемной и – очень кстати – прохладной. Они пили чай. Они ели домашние лепешки с земляничным вареньем и сливками, густыми, как масло. Минута была слишком драгоценная, чтобы портить ее пререканиями.

Глаза Эдварда оставались холодными, как море зимой.

– И потом эти сотни ребят уже не все там. Половина из них мертва. И ты продолжаешь обращаться со мной, как с малолетним братом, хотя я вырос.

Она подняла чашку.

– Все равно. Ты всегда был для меня младшим братом и всегда им будешь. Даже когда мы станем дряхлыми седобородыми стариками, ты все равно останешься моим младшим братом. – Она отпила глоток, не сводя с него глаз: примет ли он оливковую ветвь?

– Я как-то плохо представляю тебя с седой бородой, – рассудительно сказал он. – Обещай, что будешь ее красить.

Она отставила чашку и взяла его за руку.

– Обещаю, что не буду думать о тебе как о младшем брате, если ты расскажешь мне про Исиан.

– А что про нее рассказывать? Я не воспользовался своим положением. Надеюсь, это тебя не удивит.

– Ни капельки. – Хотя она знала, что это удивило бы подавляющее большинство людей. – Ты ее любил?

Он отнял руку и принялся накладывать сливки на лепешку – так землекоп грузит свою тачку.

– Я рассказал тебе все. Она очень решительная юная женщина – ты же знаешь, я всегда питал слабость к таким. Ей было шестнадцать лет, и я был пришельцем. Куда ей было устоять! Это не я, это все моя проклятая харизма.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Нет, я ее не любил.

– Что с ней стало потом? Когда ты видел ее последний раз?

– Примерно год назад. Миссис Мургатройд взяла ее к себе в кухарки, в Олимпе. Она хорошая кухарка, хотя, конечно, знает только лемодийские рецепты.

Романтическая история, которую она себе вообразила, треснула и разлетелась на мелкие кусочки.

– Но необразованная? Просто местная девица? Не пара тебе?

Он посмотрел на нее, как бы не веря своим ушам, и лицо его опасно вспыхнуло. Нож лязгнул о блюдце.

– Ох, Эдвард, прости! – поспешно сказала она. – Это гадко с моей стороны! Я не сомневаюсь, что ты вел себя, как настоящий джентльмен. То есть я хочу сказать…

– Я был пришельцем, – сказал он очень тихим, напряженным голосом. – Пришельцы не умирают, разве что от скуки или от насилия. Я знаю, что выгляжу не старше, чем был, когда исчез отсюда. Исиан теперь, должно быть, восемнадцать или девятнадцать. Через десять лет ей будет двадцать девять, а еще через десять – тридцать девять. Останься я в Соседстве, я бы остался примерно таким, как сейчас. Как ты думаешь, почему Служба посылает людей в отпуск на родину – особенно холостяков? Главная причина – то, что они должны жениться на других пришельцах! Любовь между пришельцем и туземкой невозможна. Это приводит… ко всяким гнусностям. Палата… ладно, не будем об этом.

– Я не подумала. Извини. Ты хочешь сказать, ты не позволил себе полюбить ее?

Он снова принялся за лепешки.

– Я не говорил ей, что люблю ее. Я вообще ничем ее не поощрял. По правде говоря, я использовал тебя в качестве предлога. Надеюсь, ты не обидишься. Будь я волен реагировать на Исиан как нормальный мужчина, я бы пал к ее ногам, я бы рвал на себе одежду, я бы посыпал голову пеплом до тех пор, пока она не согласилась бы выйти за меня замуж. Поскольку это исключалось, ничего этого не было. Просто дружба.

Как прекрасен был бы мир, если бы чувства всегда подчинялись логике с такой легкостью! «Мне очень жаль, сэр Д’Арси, но ваш статус женатого мужчины делает наши дальнейшие отношения совершенно невозможными…»

– Гляди-ка! – Эдвард смотрел в маленькое окно на залитую солнцем деревушку. Дряхлая кляча волокла по улице цыганский фургон. Собаки брехали, ребятня гурьбой бежала за ним.

Он провожал его взглядом до тех пор, пока тот не скрылся за углом.

– Когда я был здесь в прошлый раз, цыганка предсказала мне судьбу. Правда, фургон был другой.

– Ты веришь в подобную ерунду?

Он скривился:

– Раньше не верил, но она угадала все чертовски точно. Она сказала, что мне придется выбирать между честью и дружбой. И точно, мне пришлось бросить Элиэль как раз тогда, когда я мог помочь ей.

– Да брось, Эдвард! Это с таким же успехом можно сказать и про Исиан.

Его глаза сверкнули, как бритвы.

– Я довольно редко предаю своих друзей. Бросить Исиан, если это можно так назвать, – достойный поступок. Впрочем, возможно, тебе интересно будет узнать остальную часть предсказания – так вот, миссис Босуэлл, цыганка, сказала еще, что мне придется выбирать между долгом и честью и что я обрету честь только через бесчестие. Объясни мне это, пожалуйста, – я, например, не могу!

Может, ей стоит использовать это как предлог?

– Ну, твой долг – уйти на фронт, но честь требует, чтобы ты отомстил за смерть родителей…

– Значит, говоришь, никогда не сдаваться? – Даже Эдвард может выйти из себя. Если это случится, у нее не останется ни малейшей надежды убедить его логически.

– Ты целый год не видел Исиан? – Эта девушка – единственная оставшаяся у нее приманка, чтобы заманить его обратно в Соседство, подальше от Западного фронта.

Он раздраженно посмотрел на нее.

– Я же тебе сказал, – пробормотал он. – Она в Олимпе, работает на Полли Мургатройд. Она очень славная – я имею в виду Полли. Я написал ей перед тем, как вернуться сюда, то есть Исиан… – Он нахмурился, застыв с салфеткой у губ. – Но поскольку человек, который обещал передать ей это письмо, пытался убить меня, она, возможно, так его и не получила.

– Так ты сам не был в Олимпе?

Он мотнул головой, жуя.

– Мне понадобилось два года, чтобы попасть туда, и когда я наконец туда добрался, я пробыл там совсем недолго. Комитет решил, что это слишком опасно – как для меня, так и для всех остальных. Они не хотели, чтобы Зэц осаждал Олимп в надежде изловить меня. Меня переправили в Товейл – очень маленький сельский вейл неподалеку оттуда. Я помогал основать там несколько общин. Можешь себе представить, я заделался миссионером! – Он ухмыльнулся. – Святоша Роли, должно быть, в гробу перевернулся! Но мы все… они все заняты этим.

– Из тебя, наверное, вышел бы хороший проповедник. – Она вполне могла представить, как он заправляет своей паствой, словно мальчишками у себя в школьной спальне.

– Вовсе нет! Я не верю даже в то, что лучше других знаю, что нужно. Я терпеть не могу говорить людям, как они должны думать. Это аморально!

– Но разве из пришельца не получается хорошего проповедника?

– Да, – мрачно кивнул он. – Я мог убеждать толпы. Я обращал язычников в новое, улучшенное язычество Церкви. Но душа у меня к этому не лежала. Вот Джамбо Уотсон – тот мог одной-единственной службой обращать целые деревни. Я сам видел.

Алиса отказалась от попытки разыграть карту Исиан. Если он продержался в стороне от девушки целый год, занимаясь тем, во что сам не верил, значит, мысли об Исиан не удержат его и от записи добровольцем на фронт.

– Освободитель? – сказала она. – Благородное звание. На ум приходят Боливар, Вильгельм Телль, Роберт Брюс… Разве это тебя не искушает?

Он закатил глаза – ее настойчивость начинала ему надоедать.

– Не то чтобы очень. Было два раза – и «Филобийский Завет» предсказал оба. Я почти уступил Тиону – он сказал, что сможет исцелить хромоту Элиэль. Еле пронесло! И потом еще в Тарге, с принцем… – Он сунул в рот лепешку и с блаженным видом принялся жевать.

– А что с принцем?

– Тоже не удалось, но тоже на волосок. Кстати, конкретно это пророчество заканчивается словами: «…но пробудят его мертвые». И это сбылось, Алиса, ведь я видел мертвых – во Фландрии. Во сколько жизней обошлась эта война?

– Никто не знает. Все, что можно прочитать в газетах, прошло через цензуру.

– Ладно. Главное, мертвые говорят. Они говорят, что настала моя очередь. Мне надо исполнить свой долг, и все тут. – Он покосился на ее запястье, потом на старинные часы в углу.

Она вздохнула. До Харроу всего две мили. Ее ноги уже болели.

– Нам пора, да?

Эдвард кивнул:

– Зря я так объелся. – Он тайком сунул в карман последнюю лепешку и виновато улыбнулся, увидев, что она заметила. – Еще одно приношение.

Алиса недоверчиво тряхнула головой. Была середина дня, пятница, они находились в Англии и направлялись на встречу с богом.

 

46

«Позор! Позор! К мужу ступает Д’вард со словами: „Убей меня!“ И падет молот, и осквернит кровь священный алтарь. Воители, где честь ваша? Так позор вам» (Стих 266).

Эта богодухновенная тарабарщина эхом звенела в голове Доша, пока он пробивался сквозь толпу на Мельницкой улице Тарга. Жужжали насекомые, толкались и ругались люди, толпа была душной, шумной и вонючей. Что за смысл заключается в этих строках? Как может пророчество о смерти Д’вар да исполниться раньше всех остальных, касающихся его? Чушь какая-то. Самое страшное – это то, что слишком многое из предсказанного «Филобийским Заветом» обретало смысл только после того, как уже свершилось.

Что делать тогда со Стихом 1098? Тем самым, что так интересовал Тиона? Что-то там насчет того, что Освободитель не спешит гневаться, а потом: «И станет Элиэль первым искушением, а принц – вторым, но пробудят его мертвые». Это наверняка относилось к Освободителю. Вполне возможно, это относилось как раз к этому часу. Что-то назревало, что-то настолько важное, что не миновало внимания пророчицы много лет назад.

Дош никогда еще не видел такого большого города, как Тарг. Он был даже больше, чем Джоал. Он вполне заслуживал репутации самого уродливого города в Вейлах. Мрачные каменные здания с гладкими стенами и узкими окнами-бойницами напоминали крепости. Ни ярких цветов, ни резных украшений – ничего, на чем мог бы задержаться взгляд. Мужчины носили коричневые или травянисто-зеленые одежды, мальчишки – желтые или бежевые, хотя на воротнике обязательно имелась тонкая полоска одного из священных цветов. Женщин не видно вовсе. Двери и ставни не окрашены, но просмолены. Улицы напоминали узкие ущелья или скорее даже окопы – жаркие, душные, прямые, как копья.

К тому же сегодня их заполнили толпы народа – нетерпеливых, шумных, сварливых вольных граждан. Все они спешили в ту же сторону, куда направлялся он, и большинство их превосходило его ростом. Ему с трудом удавалось не упускать Д’варда из вида. К счастью, Освободитель был выше большинства, и его заметная черная шевелюра плясала над головами, как щепка на волнах. Он спешил. Похоже, его нимало не волновало то, что горожане все до одного вооружены мечами и агрессивное проталкивание сквозь толпу может обернуться для него большими неприятностями. Вполне вероятно, он сознательно пытался оторваться от нежелательного спутника.

«Боги не ошибаются». Эту фразу Дош тоже твердил про себя, как молитву. Прилис удерживал Освободителя вдали от армии, с тем чтобы эфоры схватили не того вождя. Отпустив его сегодня утром, он не мог не знать, что намерен сделать Д’вард. Значит, не сомневался, что уже поздно – ведь верно? Злабориба наверняка уже нет в живых. «Могут ли боги ошибаться?»

Возможно, незначительный бог вроде Прилиса и может. Все спешили в храм, поскольку было какое-то объявление – это Дош понял по обрывкам разговоров. Он не осмеливался задавать вопросы, чтобы в нем не заподозрили чужестранца. Таргианцы не слишком любезны с чужестранцами, особенно таргианцы, сбившиеся в толпу, – а в воздухе уже явственно пахло опасными страстями. Злобная вооруженная толпа… ни единой женщины, ни единого раба? Ну да, все женщины здесь – матери, они должны сидеть по домам, в темницах с крошечными окнами-бойницами.

Проклятие, куда делся Д’вард?

Дош поднялся на цыпочки, пытаясь заглянуть поверх голов. Потерял?! Нет! Вон он!

Он просто задержался у какой-то двери, и толпа чуть было не пронесла Доша мимо. Он рванулся поперек течения, толкаясь, извиняясь, получая в ответ проклятия, угрозы и тычки. Чего-чего, а извиняться таргианцы не умеют. Он пробился к стене – толпа тут же притиснула его к ней – и начал бочком пробираться к двери.

В глаза ему бросилось цветное пятно над дверью, гирлянда выцветших на солнце синих веревок. Синий цвет означал Деву, а сеть – символ справедливости. Ему всегда казалось, что символ выбран на редкость неудачно. Насколько говорил его жизненный опыт, ловят, как правило, мелюзгу, а большая рыба благополучно избегает неприятностей. Ясное дело, имелось в виду совсем другое.

Д’вард говорил с кем-то через решетку на двери. Исиан с бледным застывшим лицом стояла рядом. Она увидела Доша и неприязненно улыбнулась. Д’вард протягивал через решетку письмо настоятеля. Дош подобрался поближе в надежде услышать, о чем идет разговор. Как только он оказался рядом с Исиан, бок его пронзила острая боль. Он опустил взгляд, и глаза подтвердили то, о чем он догадывался и так, – что причиной этого неприятного ощущения являлся кинжал.

– Ступай! – прошептала она.

Он споткнулся и тут же вспомнил, что видел уже один раз в ее глазах подобное выражение – когда она грозила оглушить его дубинкой. Д’вард все разговаривал с привратницей, умоляя поторопиться. Боль повторилась. Одно быстрое движение – и она пронзит его насквозь. Он шагнул назад. Она двинулась за ним, подгоняя его острием.

– Ступай! – шипела она. – Да шевелись же!

Он шагнул в толпу, и его тут же понесло дальше. Он чувствовал, что рука ее все еще цепляется за его пояс, но по крайней мере кинжал больше не дырявил ему шкуру. Спустя мгновение потная толпа уже тащила их дальше по улице.

– Что, черт возьми, ты такое делаешь? – возмутился он оборачиваясь.

Она торжествующе сияла.

– Не пойду я в эту вшивую обитель! Д’вард собирается в храм. Нам нужно перехватить его и не дать ему свалять дурака!

Ничего себе дурака! Скорее покойника.

– Во имя пяти богов, девчонка, как ты надеешься…

– Не называй меня девчонкой!

– Я назову тебя идиоткой! Нам никогда не найти его в этой…

Толпа заметно замедлила продвижение. Дош врезался в идущего впереди человека и тут же получил локтем в солнечное сплетение, отчего у него перехватило дух. Он пошатнулся.

– Смотри, куда идешь! – посоветовала Исиан, толкая его дальше.

Во всех городах святые места почему-то лепятся друг к другу. Храмовая площадь оказалась прямо за углом от обители. Она была битком забита людьми. Тем не менее толпа с улицы продолжала напирать, не желая оставаться в стороне от событий.

Дош сообразил, что женщинам, возможно, запрещено ступать в священный храм Мужа. Если истинный пол Исиан обнаружат, отвечать за это придется ему. С другой стороны, у него гораздо больше шансов погибнуть в давке. Дышал он уже с трудом, а толпа продолжала прибывать. Она медленно продвигалась вперед, словно ледник из человеческих тел. Жаль, что он не вышел ростом.

– Нас же здесь убьют! – Его внезапно охватила паника. Две руки схватили его за запястья и завернули их за спину.

– Именем пяти богов, что ты делаешь?

– Сцепи руки!

– Что?

Исиан рывком свела его руки вместе. Каким-то образом она ухитрилась извернуться и поставить на них одну ногу. Потом подтянулась за его шею и уселась ему на плечи, вцепившись пальцами в его волосы. От ее тяжести у него подгибались колени.

– Вот! – сказала она. – Теперь видно. Давай вперед!

Древний Храм Карзона в Тарге, восходивший еще ко временам монархии, был деревянным. В годы Пятой Джоалийской войны в него ударила молния, и он сгорел дотла. Это страшное знамение в преддверии решающей битвы повергло воинство Мужа в отчаяние, но знаменитый Гоцтикон, тринадцатикратно избиравшийся эфором, объявил, что это, напротив, знак надежды. Он публично предложил жизнь свою и семерых своих сыновей за то, что бог обещает этим знамением обновление Таргии; воинство Мужа, утверждал он, победит и вернется с полей сражений, дабы выстроить новый величественный храм во славу своего бога.

Так оно и вышло. Армии джоалийской коалиции были сокрушены в кровопролитной битве при Суддорпассе. Те, кто выжил, провели остаток своих дней в каменоломнях, трудясь, чтобы ускорить строительство храма. Художники и мастеровые со всех вейлов потратили двадцать лет на его украшение. Контрибуции, наложенные на Джоалию по мирному договору, включали в себя величайшего мастера своего времени, К’симбра Скульптора, специально выписанного в Тарг, чтобы изваять подобающую статую бога.

То есть богов. Хотя Муж в своей основной ипостаси был богом и созидания, и разрушения, до сих пор его изображали только в одном из этих образов. В новом храме его изобразили дважды. Одно гигантское изваяние было обшито медью, которая со временем позеленела, приобретя его цвет. Другое – серебром, постепенно почерневшим. Официально оба изваяния изображали Карзона, но в народной молве второе приписывалось Зэцу, богу смерти. Миньон сравнялся со своим господином.

Толпа неумолимо несла Доша вперед, к юго-западному углу площади. Поверх моря голов он видел возвышающуюся над площадью громаду храма, два ряда колоссальных колонн, протянувшихся на восток и на север. Такими массивными они были и такими узкими промежутки между ними, что с того места, где он стоял, они совершенно заслоняли внутренность храма. Они угнетали его, подавляя своими размерами. Храм Карзона казался огромной клеткой из серого гранита, самым уродливым зданием, какое он когда-либо видел.

Его то и дело пихали в спину, подталкивая ближе.

– Рано еще! – объявила Исиан, с трудом перекрикивая шум толпы. Она повернула Дошу голову. – Подожди вон там!

– Я не могу пробраться.

Она схватила его за уши и дернула. Он взвыл, отчего стоявшие ближе к нему начали оглядываться. На глаза навернулись слезы боли.

– Я могу и оторвать! – сообщила Исиан, лягая его пятками.

Кто-кто, а она могла. Он начал проталкиваться туда, куда она показала.

Ценой значительных усилий ему удалось выбраться из основного течения, и он остановился на углу площади. Там тоже было много людей, но они по крайней мере стояли на месте, глядя на храм издали и не решаясь рисковать жизнью во все усиливающейся давке. Задыхаясь, истекая потом, он прислонился к стене. Его плечи готовы были отвалиться.

– Слезай! – прохрипел он. – Ты меня раздавишь.

– Не канючь! А кто утверждал, что он выносливее всех в армии?

– Я тебе не какой-то трахнутый моа!

Над толпой виднелось довольно много детей в желтых одеждах, восседавших на плечах у отцов. Однако среди них не было ни одного ростом с Исиан. Дош мог поклясться, что среди них не было и девиц. Множество подростков постарше позалезали на высокие базы колонн, а некоторые даже выше, вскарабкавшись по резным украшениям и уцепившись за них живыми лишайниками. Каждые несколько минут кто-то уставал держаться и падал, увлекая за собою остальных, прямо в толпу. Криков или ругани слышно не было – их заглушал непрерывный низкий рев.

От этого угла Дош мог уже заглянуть между ближайшими колоннами. Все, что он видел, – это статую Зэца со спины. Серебряно-черная фигура раз в десять выше человеческого роста угрожающе наклонила голову, словно вглядываясь в копошащихся у ее ног людишек. Он порадовался, что он не внутри храма и не смотрит в лицо Смерти. На заднем плане виднелась часть статуи Карзона, точнее, виднелся только молот у него в руке.

Исиан лягнула Доша пятками по ребрам.

– Вон он идет!

Если бы у него было хоть немного места для движения, он мог бы ухватить ее за руки и сдернуть с себя, но в такой толпе она упала бы на кого-нибудь еще, а то и на двоих, и пришлось бы разбираться. И кроме того, его руки были так крепко притиснуты к бокам, что он не мог даже поднять их, чтобы защититься от ее пяток.

– Д’вард идет! – не успокаивалась она. – Давай! Сюда! – Она снова взяла его за уши и повернула его голову влево.

Он покорился и плечом вперед начал протискиваться. Возможно, он продвигался бы гораздо медленнее, если бы Исиан не начала расчищать ему путь с помощью ног, немилосердно колотя ими ни в чем не повинных соседей. Неизбежный гнев обрушивался на него – его проклинали, били кулаками, ногами и эфесами мечей. С минуты на минуту кто-нибудь окончательно потеряет терпение и вытащит меч.

– Быстрее! – шипела она. – Мы его упустим!

Конечно, они его уже почти упустили. У них не было никакого шанса перехватить его. Д’вард – больше и выше, и потом он – Освободитель. Он сам признавал, что умеет очаровывать людей. Он запросто мог очаровать их так, чтобы они расступались, освободив ему проход через толпу. И еще ему не надо было тащить на себе Исиан.

Впрочем, Исиан и помогала Дошу. Он обнаружил, что стоит ему навалиться на человека, и тот поспешно отодвигался, боясь упасть и быть затоптанным. С другой стороны, упади Дош – и эта участь постигла бы его самого.

Исиан дернула его за левое ухо.

– Видишь того человека в зеленом? Держись за ним!

Дош сразу же увидел того, кого она имела в виду. Ярко-зеленые одежды выделяли его из бурой толпы и, возможно, означали, что он имеет какое-то отношение к храму – жрец или стражник. Он был высок, мускулист и явно стремился пробиться поближе к храму. То есть ближе к Д’варду.

Каким-то образом Дошу удалось пристроиться за ним, и их продвижение сразу же значительно ускорилось. Здоровяк, похоже, даже не заметил, что у него появилась пара спутников, и продолжал прокладывать себе дорогу. Дош толкал его в спину.

Шум толпы немного утих, зато к нему добавился новый звук – низкий ровный рокот барабанов. Дош не знал, что происходит в храме, но от этого зловещего «бу-бубу-бум» волосы вставали дыбом. Может, это вводят Злабориба? Человеческое жертвоприношение? Вот уже тысячу лет ни один бог в Вейлах не требовал человеческих жертвоприношений. Что они с ним сделают? Отрубят голову? Вырвут сердце? Сожгут живьем?

Бедный старина Злабориб! Он сумел превратиться из ленивого неженки в воина, в вождя. Он доказал, что достоин править королевством, принадлежащим ему по праву, а теперь погибает ради спасения своих людей. О чем он сейчас думает?

– Почти дошли! – Исиан несколько раз нетерпеливо лягнула его. Дош прикрикнул на нее. Сначала он решил, что она имеет в виду огромные колонны, в которые они вступали, но потом увидел впереди знакомые черные волосы. Возможно, эта безумная гонка сквозь толпу и увенчается успехом. Что тогда? Д’вард отказывался внять доводам разума на лодке; вряд ли с тех пор он обрел способность мыслить более здраво.

Однако Дош не шутил, когда говорил Д’варду, что неплохо умеет делать массаж. Кроме этого, он владел кое-какими хитрыми приемами самообороны, которые не раз выручали его, когда дело принимало неприятный оборот. Если он сможет подобраться поближе к Д’варду, и если он сможет освободить свои руки, и если он сможет схватить его этими руками за шею – тогда Д’вард на некоторое время уснет.

Потом… что потом? Д’вард упадет на землю, и его затопчут насмерть? Эту часть плана надо продумать получше. Барабанный бой участился. Все, что от него требуется, – это задержать Д’варда всего на несколько минут, а потом будет уже слишком поздно жертвовать собой. Человек в зеленом догнал Д’варда и шел теперь прямо за ним. Вот только из прокладывающего путь тарана он превратился в барьер, ибо Дош никак не мог его обойти.

До колонн оставалось каких-то несколько футов, когда человек в зеленом вдруг схватил Д’варда за руку и рывком повернул лицом к себе, шагнув при этом вправо. Дош чуть не споткнулся о его ногу, с трудом удержал равновесие и уклонился влево. Толпа обтекала их теперь с обеих сторон, сдвинув всех троих мужчин лицом к лицу, с ногами Исиан, торчавшими между ними. Мгновение все молчали, слышался только беспокойный грохот барабанов.

– Что? – свирепо вскинулся Д’вард, пытаясь вырвать руку. На Доша и на Исиан он даже не смотрел. – О… это ты?

– А ты кого ждал? – спросил человек в зеленом, и голос его гремел так же оглушительно, как барабаны. – Во имя Созидания, что ты здесь делаешь, юный идиот? – Он был выше Д’варда на два или три дюйма и гораздо массивнее. У него была густая черная борода и крючковатый нос. На вид он казался довольно молодым, и все же он относился к тем людям, к которым обращаются «господин».

Пальцы Исиан болезненно впились в шевелюру Доша. Он чуть дышал в давке, переводя взгляд с Освободителя на мужчину в зеленом и обратно. Их лица находились прямо над ним, и все же оба, казалось, не замечали его присутствия. Он боялся даже предположить, кто этот второй мужчина.

Д’вард улыбнулся, но улыбка вышла гротескной – одни глаза и зубы, словно вся кожа у него на лице высохла.

– Вы взяли не того человека! – Голос его звучал хрипло.

– Я знаю, кретин! И завтра он умрет. Ты думаешь, это случайность? Ты хоть представляешь, скольких сил это нам стоило? Чего ты надеялся добиться, явившись сюда?

– Я могу занять его место. Это мое место!

– Даже так ты не спасешь его жизни! Даже если Зэц и согласится обменять его, чего он не сделает, эфоры не простят ему унижения. Он, можно считать, уже мертв – мертв так же, как будет мертв завтра, когда ему размозжат голову.

Д’вард скривился:

– Я им не позволю!

– И как ты собираешься остановить их?

Барабанный бой слился в непрерывный зловещий рокот, усиливающийся, отдающийся эхом от колонн.

– Я могу пойти и объявить, кто я! Я могу сказать, что у них в руках не тот, кто им нужен. Если я скажу, что я Освободитель…

– Ты будешь мертв в ту же секунду.

Лицо Д’варда побелело – от страха или гнева, Дош не знал. Возможно, от того и другого вместе.

– Тогда помоги мне, стань рядом…

– Дурак! – Здоровяк проревел это слово оглушительно, и все же никто из окружающих не обратил на них ни малейшего внимания. Как можно спорить с таким властным голосом? – У Зэца сил больше, чем у всех Пятерых, вместе взятых. – «Ты ничего не добьешься, разве тоже умрешь!»

– Ведь есть же что-то, что я могу сделать!

– Нет, нету! Возможно, потом, но не сегодня и не завтра! – Крепкие пальцы еще сильнее стиснули руку Д’варда. Человек, казалось, готов был вцепиться в него. – Ну же, чего ты хочешь, жить или умереть? Или мне тебя силой заставить?

Глаза Д’варда яростно вспыхнули.

– Используй свою ману здесь, и ты тут же обратишь на себя его внимание, что, нет? Мы ведь на узле.

– Почему тебе так не терпится умереть? – Они уже просто орали друг на друга, хотя никто из окружающих их не замечал.

– Почему тебя так беспокоит, умру я или нет?

– Потому что мы хотим, чтобы ты исполнил пророчество! Твое время еще не пришло, вот и все.

Д’вард зажмурился и вздрогнул. Он как-то сразу обмяк от отчаяния, казалось, только давление толпы удерживает его.

– Ладно! Если такова твоя цена, я сделаю это. Я буду вашим чертовым Освободителем. Я буду выполнять твои приказы, сделаю все, что ты захочешь, только вырви принца оттуда. Я не могу позволить, чтобы вместо меня погиб другой человек.

– Извини. Этого я сделать не могу.

– Так будь тогда проклят! – вскричал Д’вард. – Пусти меня!

Прежде чем человек в зеленом успел ответить, барабанный бой оборвался. Короткая тишина… далекий голос, объявляющий что-то… радостный рев толпы в храме… ответный рев толпы снаружи, требующей новостей…

Человек в зеленом расправил широкие плечи, чтобы освободить руку, и с размаху нанес удар Д’варду в подбородок. Голова Д’варда дернулась. Ноги его подогнулись, и он упал бы, если бы тот не удержал его второй рукой.

Никто не мог пошевелиться, иначе, возможно, толпа бы плясала. Но даже так они вопили изо всех сил. По толпе передавалась новость: будет принесена жертва. Мор прекратится.

Мужчина в зеленом опустил взгляд на Доша, не выказав при этом ни малейшего удивления, словно давно уже знал, кто такой Дош и что он делает здесь.

– Забирай ее и следуй за мной, – буркнул он.

Он без малейшего усилия вскинул безжизненное тело Д’варда на плечо и зашагал сквозь толпу, раздвигая ее, как высокую траву.

Так и не приходя в сознание, Д’вард висел вниз головой, зажатый между человеком в зеленом и Дошем, который изо всех сил цеплялся за широкий пояс здоровяка. Собственно, тот волок всех троих, ибо Дош едва стоял на ногах, сгибаясь под тяжестью. Когда они выбрались из самой давки, он рухнул на колени. Исиан не удержалась и упала. Здоровяк повернулся и подхватил обоих. Его сила казалась… какой? Сверхчеловеческой?

Кто это? Лучше не гадать… но, возможно… Кто же еще? Но почему?

– Держись! – приказал человек, повернулся и пошел дальше.

Дош решил не дожидаться подтверждения своих подозрений и поспешил за незнакомцем. И, конечно же, Исиан ни за что не отстала бы от Д’варда. Ликующая толпа понемногу рассасывалась, с радостными криками и пением выплескиваясь с площади на улицы. Дош продолжал цепляться за пояс мужчины, другой рукой волоча за собой Исиан. На юг, потом на восток, еще два квартала на юг… мужчина (Муж?) знал, куда идет.

В конце концов он свернул в какой-то темный двор.

– Ступеньки! – бросил он, не оборачиваясь, и нырнул в темноту. Держась руками за шершавую каменную стену, Дош и Исиан осторожно спустились по лестнице следом за ним. Три лестничных пролета вниз внутри квадратного колодца – и они оказались в захламленном вонючем помещении. Скрипнула, открываясь, дверь, и следом за своим могучим провожатым они вступили в полутемный склеп, полный людей.

Воздух казался густым от обилия запахов: гниющего хлама на полу, сырых стен, горящих восковых свечей, немытых тел и постельного белья, трав и сильно сдобренной пряностями стряпни – особенно стряпни. Они разбудили целый ворох воспоминаний, оглушивших Доша. Он отпрянул и врезался в Исиан.

При виде вошедших мужчины повскакивали, женщины торопливо накрыли головы, дети бросились искать защиты у матерей. В этом темном подземелье было не меньше трех десятков человек, едва различимых в слабом свете, пробивавшемся сюда через несколько вентиляционных отверстий высоко на потолке. Мужчины выступили вперед – крепкого вида мужики в лохмотьях, которые, казалось, вот-вот окончательно порвутся. Все как один с золотыми волосами и бородами. Глаза их поблескивали в полумраке, как и их ножи.

Загородив собой свои семьи, они замерли, повинуясь знаку державшегося сзади пожилого человека. Он стоял среди разбросанных тюфяков, узлов какого-то хлама и поломанной мебели. Он был худ, сед и держался с достоинством. Единственный из всех он был одет в дорогой халат. Он вежливо поклонился:

– Ты оказал нам честь своим посещением, благородный воин.

Этого языка Дош не слышал вот уже много лет. У него перехватило в горле.

– Отзови своих диких котов, Бирфейр Староста! – отвечал незнакомец в зеленом на том же языке.

Старик бросил одно-единственное слово, и мужчины нехотя спрятали ножи. Их светлые глаза уставились на Доша. Он понимал, что ему угрожает опасность, смертельная опасность. Он подвинулся чуть ближе к здоровяку. Лудильщики, похоже, уважали его, хотя явно считали его не тем, кем он, по мнению Доша, являлся, – иначе они давно бы уже пали ниц.

Тот же – кем бы он ни был – опустил Д’варда на пол.

– Вот тот человек, о котором я говорил. Он отдыхает. Я бы предложил вашим женщинам перекрасить ему волосы, пока он не проснулся. Это избавит вас от споров.

Старик улыбнулся и снова поклонился.

– Другие… – Здоровяк махнул рукой в сторону Доша и Исиан. – Этот на самом деле женщина. Другой – из вашего племени. Возьмите и их, если это возможно.

Бирфейр потер руки.

– По той же цене, благородный воин.

Тот фыркнул.

– Отлично. За женщину. – Он бросил старику кошель, упавший на пол с громким звоном. – Проследи, чтобы к ней не приставали – она может оказаться важной. Мужчина расплатится сам.

– Воистину, если он один из наших, как ты сказал. – Глаза Доша немного привыкли к полумраку, и он смог разглядеть трясущееся лицо старика, изъеденное оспинами. – Он заразное отродье блудливой свиньи, рожденное в выгребной яме.

– Я вырву твои вонючие потроха и запихну их тебе в глотку твоими же трясущимися ногами, – отвечал на это Дош. Все это была ерунда, устные упражнения. Произношение у него было так себе – сказывалось отсутствие практики.

Карзон пожал плечами:

– Как трогательно наблюдать возвращение блудного сына в лоно родного племени! Я хочу, чтобы все трое как можно быстрее покинули город. Мне безразлично, как вы это устроите. После этого ваш брат сможет сам заработать себе на хлеб. Он обладает кое-какими навыками, которые могут вам пригодиться, если вы не слишком перестараетесь. Остальным потребуется ваше покровительство.

– Благородный воин уже доказал свою щедрость.

– И я надеюсь, что это воздается! Когда мой пустоголовый молодой друг проснется, объясните ему, что он должен держаться подальше от Лимпа.

– Лимпа, – повторил старик.

– Да. Это такое место. Оно под наблюдением, так что еще долго ему небезопасно будет там показываться.

– Мы повинуемся.

– Я надеюсь! – Человек в зеленом повернулся к двери.

Она захлопнулась перед носом у рванувшегося за ним Доша. Странное дело, дверь оказалась заперта. Вполне возможно, она была заперта и раньше, что объясняло, почему Лудильщиков застали врасплох.

Он резко повернулся, прижавшись к ней спиной и выхватив нож. В его сторону уже двигались трое молодых мужчин – они приближались осторожно, но целенаправленно, поблескивая глазами и зубами. Бирфейр не давал никаких обещаний на его счет. У него были золото, костюм хорошего покроя и вполне неплохой меч, которым он не умел пользоваться. Позволят ли ему оставить все это при себе, зависело только от того, как он проучит остальных.

 

Часть восьмая

Эндшпиль

 

47

Ленч вышел довольно неудачным: всем хотелось поговорить о войне, но стоило кому-нибудь упомянуть об этом, как кто-то другой сразу же менял тему разговора. «Мы не должны огорчать нашего героя, а то он может расплакаться!»

Это уже было достаточно погано, но сразу после этого Алиса с Экзетером уехали на велосипедах, и Смедли остался наедине с Джинджером Джонсом и миссис Боджли. Втроем они осторожно ступали по зыбкой почве разговора – ни одного клочка твердой земли под ногами, ни одной безопасной темы для обсуждения.

Он вышел на улицу повозиться с цветами, но и это не клеилось. Черные мысли неотвязно преследовали его. Рука болела. Нога ныла. Он подумал было, не пригласить ли Джинджера на партию в крикет одной рукой, и тут же на ум ему пришел однорукий гольф, однорукая охота на куропаток, однорукий крикет, однорукое занятие любовью… если только найдется девица, которая заинтересуется калекой. Вождение машины одной рукой?

Он отправился прогуляться, но это тоже не помогло.

Он вернулся к Дувр-Хаусу, плюхнулся на садовую скамейку в саду и мрачно задумался о том, как это он спятил настолько, чтобы ввязаться в эту историю с Экзетером, и как он теперь будет из нее выпутываться. Впрочем, в ближайшем будущем не маячило ничего мало-мальски сносного – только семейный склеп в Чичестере. Последняя встреча с отцом завершилась тем, что они оба наорали друг на друга, а Джулиан к тому же ревел. Тысячи тетушек… В воскресенье у него день рождения…

– Прекратите-ка! – послышался голос.

Он резко обернулся и увидел Джинджера Джонса, сидевшего в шезлонге под деревом. На груди у него покоилась газета – словно он дремал, накрыв ею лицо, и только что опустил ее, проснувшись.

– Прошу прощения?

Пенсне старика Джинджера блеснуло на солнце.

– Раньше вы никогда не хандрили, Джулиан Смедли. И не начинайте сейчас!

– Я не… – Смедли отвернулся.

– Это просто вторая стадия, – объяснил Джинджер. – За последние два года я повидал дюжину таких, как вы. – Послышалось шуршание газеты и кряхтение – он выбирался из шезлонга. – На первой стадии вы так рады вырваться оттуда, что не задумываетесь о цене. – Его голос приблизился. – Потом вы начинаете понимать, что вам еще предстоит прожить всю оставшуюся часть жизни и что вы не такой, как все остальные. Вам кажется, что это несправедливо. Конечно, это несправедливо. – Теперь он стоял прямо за спиной у Смедли.

– В следующей четверти попробую исправиться, сэр.

Лучше бы уж он помолчал.

– Говорю вам, я видел дюжины таких, как вы! И большинство были бы счастливы отдать вам руку в обмен на то, что потеряли они. Легкие, глаза, обе ноги… Один мальчик, из ваших близких приятелей – не буду называть его имени, – так вот, выглядит он просто замечательно. Только дело в том, что он больше не настоящий мужчина, по крайней мере так ему кажется. Согласны с ним поменяться?

– Почему бы вам не пойти помочь миссис Боджли вязать теплое белье для Наших Отважных Бойцов?

– Потому что я лучше останусь здесь и буду цепляться к вам. Я вам заявляю, что вы никогда не были нытиком и не будете им в будущем. Это просто этап. Он пройдет. Вскоре настоящий Джулиан Смедли снова вынырнет на поверхность.

– Право же, не знаю, как мне этого дождаться.

– А потом вы начнете делать то же, что делаем мы все, – играть теми картами, что нам сдали. Надо бы не мне, а Экзетеру читать вам эту лекцию. У него это лучше получается. Он говорит, что отправит вас в Соседство, если вы захотите.

– Что?!

Джинджер шагнул к соседней скамейке и сел, двигаясь так, словно у него болела спина.

– Я говорил с ним перед ленчем. Он сделает для вас все, капитан, хотя бы за то, что вы сделали для него в Стаффлз. Если вы хотите в Соседство, сказал он, то он поможет. Он считает, что у вас там все будет хорошо. Он надеется, что Служба примет вас по его рекомендации. Но вы действительно этого хотите?

На мгновение Смедли лишился дара речи.

– Вы ему верите? – спросил он наконец.

– Да, верю. А вы?

– Не знаю. Все сходится… но это же фантастика, Джинджер! Бред! Этого не может быть!

– Я ему верю.

– Вы говорите это, только чтобы меня утешить?

Джонс покачал головой:

– Вы знали его еще тогда, когда он был гусеницей. Вы вместе были куколками, а теперь вы оба превратились в бабочек. Вы знаете его лучше, чем кто-либо другой. Вы вместе росли. Вы никого не знаете так хорошо, как его. Есть ли на свете хоть один человек, слово которого вы поставили бы выше, чем слово Эдварда Экзетера?

Смедли серьезно обдумал этот вопрос. Он не мог иначе.

– Наверное, нет, – ответил он в конце концов.

– И я тоже. А теперь пойдемте в дом – я хочу взглянуть на эту вашу ногу. Вы меняли сегодня бинты?

Царапины опухли и воспалились. Джинджер хотел позвонить врачу и отказался от этой мысли только после того, как Смедли пообещал согласиться, если завтра станет еще хуже.

Потом они спустились к чаю.

В гостиной прохладнее, чем в саду, сказала миссис Боджли, так как окна выходят на восток. Смедли же она показалась мрачной и нежилой. Сдобные лепешки – от Торндайка, сказала миссис Боджли, а Уилфрид даже лучший пекарь, чем его дед, хотя никто, разумеется, не говорит этого старику. Варенье, сказала миссис Боджли, куплено на сельской ярмарке, и ей кажется, что это по рецепту миссис Хэддок. Джентльмены согласились, что варенье и впрямь превосходное.

Миссис Боджли поведала им несколько историй, приключившихся с ней, когда она была в Индии. При дворе вице-короля в Нью-Дели, веселые времена в холмах Симлы. Что-то про ее поездку на Борнео… отель «Раффлз» в Сингапуре…

Империя, в которой никогда не заходит солнце.

Смедли смеялся шуткам, поощряемый Джинджером.

Но мысли его были в Соседстве, в совершенно новом мире. Просвещение туземцев – достойное занятие! Отсутствие руки не будет ему помехой – ведь он станет Тайка Смедли, и у него будут слуги. Никто не будет говорить о войне. Он будет одеваться к обеду, и Энтайка будет носить длинные платья. Он будет творить добро для людей. Он будет жить вечно. Он накопит маны и снова получит свою руку.

Мечта.

За окном зашуршал гравий.

Машина?

– Похоже на машину, – нахмурилась миссис Боджли.

Мышцы живота у Смедли невольно напряглись, как стальные тросы. Почему-то ему припомнилась бомбардировка под Верденом.

Звякнул дверной звонок.

Миссис Боджли встала.

– Я не ждала гостей. Хотите, я представлю вас под вымышленным именем, капитан Смедли?

– Нет, – ответил он. – Если это и потребуется, то все равно не поможет.

Фраза вышла бестолковая, но хозяйка кивнула и выплыла из комнаты. Он посмотрел на Джинджера – тот, поблескивая пенсне, задумчиво почесал бороду. Оба молчали.

Голоса в прихожей…

– …в год, когда Гилберта избрали председателем, – послышался голос миссис Боджли. – Я, наверное, волновалась даже больше, чем вы!

Оба встали, когда она вернулась в сопровождении человека – мужчины с выпуклыми рыбьими глазами, в которых светился торжествующий огонек.

– Конечно, мы с капитаном встречались. – Он протянул левую руку. – И мистер Джонс! Могу я называть вас Джинджером, как мы звали вас тогда за глаза?

– Только если я смогу называть вас Маленьким Стрингером, как мы всегда называли вас за глаза. Ох, черт! – Пенсне Джинджера упало на пол.

Стрингер наклонился, опередив его, протер их рукавом и вернул владельцу.

– Да, благодарю вас, от чая не откажусь. Водить машину – пыльное занятие.

Смедли сделалось дурно.

Джинджер как-то поблек, словно вечернее солнце светило мимо него. Он нервно теребил бороду.

Миссис Боджли казалась совершенно беззаботной и счастливой – еще бы, видеть у себя в доме старого знакомого, одного из ее бесчисленных почетных крестных детей. Возможно, она действительно ничего не подозревала – рассказывал ей кто-нибудь ту часть истории, что касалась Стаффлз? Неужели она не понимает, насколько невероятна ситуация, насколько смертельна? Она подошла к серванту с фарфором, бросив нерешительный взгляд на открытую дверь.

– Пожалуйста, садитесь. Все садитесь. А ваша знакомая…

– Я уверен, она нас найдет, – спокойно кивнул Стрингер, выбирая себе стул. В его глазах снова зажегся огонек. Его костюм был безупречен, но он казался усталым – неудивительно, если учесть, сколько ему пришлось гнать машину.

– Мы тут как раз беседовали, – пробормотала миссис Боджли. – Один кусок сахара или два, мистер Стрингер? Или вы предпочитаете, чтобы я тоже звала вас Маленьким?

– Лучше не надо, если только не хотите, чтобы я вызвал вас стреляться завтра на заре. Обычно мои друзья зовут меня Нэт. Только несколько одноклассников называют меня Малышом. Капитан Смедли, боюсь, зовет меня Невозможным Совпадением.

– Я бы назвал вас и по-другому, не будь здесь миссис Боджли, – заявил Смедли, закидывая ногу на ногу. Его кулак сжался. Оба кулака сжались. Он чуть ослабил тот, который он мог видеть. Со вторым он поделать ничего не мог.

Чашка звякнула о блюдце. Похоже, он шокировал миссис Боджли. Конфликт застал ее врасплох, и она беспокойно переводила взгляд с одного лица на другое и обратно.

– Боюсь, это не идет ни в какое сравнение с теми именами, которыми мы обзывали вас две ночи назад, – едко заметил Стрингер. – Нечестная игра, капитан Смедли.

– Вам все равно давно пора было устроить пожарную тревогу. И ваше присутствие здесь подтверждает – мои подозрения были обоснованы. – Смедли поиграл с мыслью, не поставить ли ему синяк под один из этих рыбьих глаз, и мысль ему нравилась. Его трясло, но только от злости. Все в порядке.

– Обоснованы, только выводы вы сделали совсем не те. Ага!

В комнату вошла женщина и остановилась, прочесав ее взглядом, словно огнем из пулеметного гнезда бошей. Она была высокая, угловатая и непривлекательная. На ней было недорогое коричневое платье; в руках – громоздкий саквояж. Волосы собраны, в высокий пучок. В прошлый раз Смедли видел ее за столом в приемной кабинета Стрингера в Стаффлз.

Мужчины снова начали подниматься.

– Ах, вот и вы, – сказала миссис Боджли. – Позвольте представить вам…

– Где она? – резко спросила мисс Пимм. – Где Алиса Прескотт? Она с ним?

– Она свирепо посмотрела на Смедли.

Прежде чем он осознал, что делает, он кивнул.

– Кто? – громко произнес Джинджер.

Она даже не посмотрела в его сторону, словно его попытка притвориться ничего не понимающим не заслуживала внимания.

– Наш противник поставил метку на Алису Прескотт, вот уже три года как поставил. Она поехала на Харроу-Хилл вместе с ним?

Миссис Боджли издала звук, словно поперхнулась, и медленно осела на стул.

– Куда? – переспросил Джинджер.

– Ох, не прикидывайтесь младенцем! – фыркнула мисс Пимм. – Я могу точно сказать, что Экзетер находится в нескольких милях к юго-востоку от нас. На нем-то стоит наша метка! Я уверена – он направляется на Харроу-Хилл, чтобы посоветоваться с тамошним обитателем. И если его кузина с ним, ему угрожает смертельная опасность.

– Откуда нам знать, – услышал Смедли чей-то голос, доносившийся с того места, где сидел он сам, – что вы тоже не противники?

– Неоткуда. Но это ничего не меняет. Хотите или нет, вы будете помогать нам.

– Мана! – выдохнул Джинджер и тоже без сил опустился на свой стул. – У вас та мана, о которой он говорил.

Она в первый раз за весь разговор серьезно посмотрела на него. Она одна оставалась на ногах; все остальные сидели и смотрели на нее, как нашкодившие школьники за партами.

– Да, я работаю в Штаб-Квартире, хотя вам придется поверить мне на слово.

– Я чего-то не понимаю, – слабым голосом пробормотала миссис Боджли. Интересно, до сих пор покидала ли ее хоть раз уверенность в себе? – Не хотите ли вы присесть и выпить чашечку чаю, мисс Пимм?

– Нет. Некогда. Мистер Стрингер, нам надо спешить.

Знаменитый хирург вздохнул и допил свою чашку.

– Никакого покоя! – буркнул он под нос.

Смедли с Джинджером обменялись паническими взглядами.

– Может быть, вы все-таки объясните? – собралась с духом миссис Боджли.

Мисс Пимм решительным движением закинула на плечо ремешок сумки.

– Повторяю, сейчас не время. Девять лет назад я пообещала Камерону Экзетеру, что буду охранять его сына. Тогда мне не очень повезло. Мальчик вернулся, и я должна выполнить обещание. Я не думаю, чтобы кому-нибудь из вас угрожала сейчас опасность. Я перехвачу Экзетера, прежде чем он вернется. Даже если агент, посланный противником, и мстительный тип, у него не будет никаких оснований распространять свою ненависть на вас. Идемте, Стрингер!

– Подождите! – рявкнул Смедли. – Что вы собираетесь делать?

Она остановилась в дверях и повернулась, готовая дать отпор.

– Я собираюсь делать то, что собиралась делать в Стаффлз, прежде чем вы сунули в это дело свой нос и все испортили, капитан Смедли. Именно ваше идиотское вмешательство и встревожило противника.

– То есть вы хотите сказать. Погубителей?

– Иногда мы называем их так. Стрингер?

– Экзетер говорит, что никогда не вернется туда! – крикнул Смедли.

– Совершенно не вижу, каким образом это касается вас.

– Касается. Я хочу туда.

Он сказал это. Он сам поразился, услышав, как он это сказал.

Но он сказал это, значит, так оно и есть.

С медлительностью таяния льда на замерзшем пруду бледные губы грозной мисс Пимм сложились в отдаленное подобие улыбки.

– После всех неприятностей, что вы мне причинили, вы еще просите об услуге? Вот это наглость! Я знаю, что вы человек решительный, капитан Смедли, но вы хоть представляете себе, что это означает? Вы отдаете себе отчет, что это весьма опасно и что обратного пути не будет? Что вы навсегда потеряете и семью, и дом, и друзей?

Он кивнул. Сердце его бешено колотилось. К черту Чичестер и старика! К черту тетушек! В воскресенье у него день рождения – двадцать один год, ключ от двери. Он улыбнулся, скорее для того, чтобы проверить, способен ли он еще на это.

– Только покажите, как.

– Вы готовы идти прямо сейчас? Немедленно?

– Да.

– Ну что ж, уговорили. Хорошо. Пойдемте и посмотрим, возможно ли это. Я ничего не обещаю. – Мисс Пимм движением головы подняла Стрингера с места и вышла из комнаты.

Все снова встали.

– La Belle Dame Sans Merci! – буркнул хирург, выходя за ней. – Большое спасибо за чай, леди. Весьма признателен вам за долгую беседу. Можете нас не провожать. Надо бы почаще заглядывать к вам. Вперед, капитан! Она не будет ждать. – Он скрылся в прихожей.

Смедли дрожал, как борзая в стартовых воротах. Он оглянулся на остальных:

– Нет больше желающих поиграть в самоубийство?

У обоих не осталось никого из близких родных. Оба старели. По крайней мере Джинджер верил в сказки про эту страну эльфов – насчет миссис Боджли Смедли не был уверен. Прочь от войны! Вечная жизнь! Возвращенные здоровье и молодость! Как может кто-то отказаться от такой возможности? Плевать на то, как малы шансы!

Джинджер снял пенсне и с ожесточением протер его рукавом. Потом водрузил на место и вздохнул:

– Нет, боюсь, я не готов.

На улице заработал мотор.

– Миссис Боджли?

Леди сильно побледнела. Она прикусила губу. Она колебалась дольше, но и она покачала головой:

– Нет. В моем возрасте… нет. Все мои воспоминания здесь.

– Тогда мне надо бежать. Спасибо, миссис Би. Спасибо вам обоим за… за все. – О Боже! Его глаза наполнились слезами. Он обнял ее и поцеловал в щеку. Джинджер протянул ему руку, он осторожно взял ее и потряс, похлопав старика по плечу обрубком.

– Пока! – крикнул он, выбегая из комнаты. Он врезался в подставку для зонтиков, отскочил от нее, пронесся через прихожую и вылетел на улицу. Большой серебристый «роллс» как раз тронулся с места. Он бросился к нему, и кто-то распахнул перед ним дверцу.

 

48

Узкая дорога вела меж высоких живых изгородей. Сверху она перекрывалась ветвями деревьев, и воздух под ними был ароматен и свеж. Однако подъем становился все круче. В конце концов Алиса выдохнула: «Уф!» – и сдалась. Она поставила ногу на землю и вытерла вспотевший лоб.

– Дальше я иду пешком! – объявила она. – Далеко еще?

Эдвард притормозил рядом с ней.

– Думаю, за следующим поворотом.

Она спешилась, одернула юбки и покатила велосипед рядом с собой.

Он отобрал его и стал толкать оба.

– Смотри на это с другой стороны. Обратно поедем с горки! – Он улыбался, почти не устав. Нет, он в значительно лучшей форме, чем она.

– Уф! Ладно, у тебя есть еще силы говорить. Ты не рассказал мне, как ты нашел Олимп.

– Тут нечего и рассказывать. Все интересное ты уже знаешь. На чем я остановился? На Карзоне? Ну, он сунул нас в шайку Лудильщиков…

– Почему? То есть мне казалось, он Муж, и Зэц из его команды.

– Ага! Зэцу положено быть одним из его команды, но уже довольно долгое время это не так. Собственно, до него настоящего бога смерти не было вообще. Кому захочется быть таким? Было, конечно, несколько фиктивных культов такого рода – храм или молельня без обитающего в них пришельца. Люди поклонялись им как любому другому богу. Так или иначе, кто-нибудь из Пентатеона объявлял о своем покровительстве, так что не вся мана пропадала впустую. Мне кажется, Смерть была довольно абстрактным понятием до тех пор, пока кто-то из миньонов не попросил у Карзона этого места, а Карзон не согласился. Как его звали по-настоящему, я не знаю, да это и не важно. Так или иначе, Карзон совершил большую ошибку. Зэц основал собственный культ, переписал соответственно Черное писание и отправил на работу Жнецов. Человеческое жертвоприношение является фантастически мощным источником маны. Даже при том, что убийства совершались не на узле, он набирался сил от каждой смерти. Когда до Пятерых дошло, чем это грозит, – а на это ушло лет пятьдесят, не меньше, – никто уже не осмеливался перечить ему.

– Разве они не могли объединиться против него?

Эдвард расхохотался.

– Объединиться? После того, как тысячи лет разыгрывали Большую Игру? Нет, они даже и думать об этом не могут. Они скорее позволят Зэцу развлекаться, как ему угодно, стараясь пристроиться к нему. Лет пятьдесят назад он организовал строительство нового храма в Тарге, став его богом-совладельцем. На деле Пятеро превратились в Шестерых.

– Кажется, я начинаю понимать. Выходит, Карзон поддерживает Освободителя и «Филобийский Завет»?

– Еще как! Конечно, он делает все, чтобы Зэц не заподозрил это. Он надеется – я смогу добиться того, что боятся даже попробовать все боги мира, вместе взятые. Так вот, я не собираюсь этого делать!

Алиса застонала. Дорога повернула. Дальше она вела прямо – прямо и вверх.

– О, это место я узнаю, – сказал Эдвард. – Ворота наверху.

– Будем надеяться, мое сердце выдержит. Тебе не кажется, что нам стоит связаться для подъема?

Они начали подъем. Эдвард продолжал толкать оба велосипеда, но все же у него хватало сил продолжать разговор.

– Под видом Лудильщиков Карзону удалось вывезти нас из города. Они очень похожи на наших цыган, только примитивнее – потому что вся их культура примитивная. Они странствуют по всем Вейлам, торгуя, воруя, шпионя. Они светловолосы, как наши скандинавы. Говорят, они бросают любого ребенка с волосами другого цвета из подозрения, что он полукровка. Я верю в это. Дош как раз из таких, хоть и блондин. Возможно, именно поэтому у него было тяжелое детство. Когда я очнулся, он уже ввязался в драку. Он убил одного, ранил троих и сам готов был потерять сознание из-за потери крови. У меня еще оставалось немного маны из той, что дало мне мое войско, и я использовал ее, чтобы привести его в чувство, чтобы остановить собственную головную боль. Поверь, тогда это казалось весьма бескорыстным поступком! Это были те еще кровожадные типы!

Еще бы! Алиса слишком задыхалась, чтобы что-то ответить.

– Зато лето у меня в тот год выдалось прелюбопытное! – усмехнулся Эдвард. – Мы перебрались через горы в Ситавейл, потом в Товейл и, наконец, оказались в Рэндорвейле. Я прошел совсем недалеко от Олимпа, хотя, конечно, не знал этого; в любом случае совет Карзона держаться от него подальше не лишен был смысла. Дош исчез в Товейле. Убив одного из племени, он унаследовал его жену – вот это была настоящая огненная кошка. Может быть, из-за этого, а может, ему просто надоело так жить. Я не знаю, куда он подался, но не сомневаюсь – он-то не пропадет. Он неописуем.

– В каком смысле? – Она задыхалась. Сбежать с цыганами? Интересно, что подумал бы Джулиан Смедли, услышь он это признание. Или его наставники в Фэллоу.

– В смысле выносливости! Вообще-то все Лудильщики выносливы, но до него им далеко. Что же касается нравственности… – Эдвард помолчал несколько шагов и, судя по всему, решил не обсуждать моральные качества Доша. – Поначалу они ухаживали за мной, как за ребенком, – им было заплачено за это золотом, и они поклялись бережно обращаться со мной, так что они держали слово. Они не знали, что человек, плативший им, был сам Карзон, но понимали, что он из тех, кого стоит бояться. Я хотел отплатить им за приют, так что стал большим специалистом по торговле скотом. Похоже, в каждом вейле свои породы скота, ничего похожего на наших коров и лошадей, но торговля ведется примерно одинаково. Конечно, моя харизма оказалась весьма кстати, так что я здорово сбивал цену – еще одно преимущество пришельца! Я мог выручить с перепродажи полудохлой клячи больше, чем даже сам старый Бирфейр, или купить чемпиона за бесценок. В конце концов они приняли меня как очень полезного для племени человека. Настоящего мужчину.

Алиса решила, что ее кузен обладает качествами, о которых она и не подозревала и о которых предпочла бы не знать. Бедняга Джулиан поседел бы, доведись ему услышать это: английский джентльмен, сделавшийся бродячим барышником…

– Правда, ближе к осени я досыта наелся этими драными лохмотьями, грязью и голодом. Исиан тоже все это осточертело. Тогда мы были уже в Лаппинвейле, который находился под властью Таргии. И как-то я увидел человека, которого давно искал.

Алиса остановилась перевести дух. Он сочувственно посмотрел на нее.

– Со мной все в порядке, – сказала она. – Что за человека?

– Ты можешь подождать здесь, пока я схожу пообщаюсь с мистером Гудфеллоу.

Она мотнула головой. Она не возражала бы передохнуть здесь, не кажись Эдвард таким возмутительно свежим и бодрым. Он повернулся посмотреть на холм, потом оглянулся назад, но мыслями он был в другом мире. Он улыбнулся чему-то своему.

– Я никогда не видел его раньше, но много про него слышал. В горных холодных вейлах у них есть скотина для верховой езды, которую они называют… Ну, у них несколько разных названий. Это настоящий «роллс-ройс» Соседства. Огромный, ростом с носорога. На самом деле он ближе к млекопитающему, но выглядит как помесь стегозавра – это один из динозавров в «Затерянном мире» с рядом костяных пластин вдоль спины… Так вот, он наполовину такой, а наполовину китайский дракон. У него чешуя, но он теплокровный. Он травоядный, и вообще это замечательные твари – умные, добрые, послушные. Единственные звери, не уступающие земной лошади. Я всегда думал о них как о драконах, так что пусть они так и называются. И вот как-то раз я увидел целый табун на околице деревни, где мы торговали. Там стояли шатры, и я понял, что это лагерь того человека, который ими торгует. Я подошел посмотреть поближе. Конечно, меня окликнули. Я же был Лудильщик. У меня были крашеные волосы и голубые глаза, и одежда состояла больше из дырок, связанных веревкой. Одним словом, не лорд, а пугало. Табунщики попробовали отогнать меня, ведь я был вор без роду без племени. Почти все они носили маленькое золотое кольцо в левом ухе, и все были в черных тюрбанах. Это напомнило мне тот наряд, что описывала когда-то Элиэль. Отдохнула?

– Пожалуй. – Она двинулась дальше. Он пошел рядом с ней, толкая каждой рукой по велосипеду.

– В общем, я отошел на безопасное расстояние, спрятался в кустах и принялся ждать. Через час или два из деревни вернулся в лагерь мужчина. Он был очень высок и отличался огромной медной бородой. Знаешь легенду про моряка, у которого девушка в каждом порту? Так вот, у этого парня они были в каждой деревне… Это я так решил, но вполне возможно, я и несправедлив к нему. Он мог быть там по делу. Хотя сомневаюсь. Как бы то ни было, я перехватил его, прежде чем он дошел до шатров. Он выругался и попробовал обойти меня.

«Т’лин Драконоторговец? – сказал я. – Мы уже встречались однажды…» Это его остановило. Он нахмурился и ответил… пожалуй, я не буду повторять, что он ответил. Тогда я спросил его, как идут дела в Службе. Он отступил на два шага и вылупился на меня так, что я начал бояться, не выпадут ли его глаза. Видишь ли, я знал, что он агент Службы, это мне рассказала Элиэль. Он местный, не пришелец, и собирает информацию для отдела политической разведки. Тогда он потребовал от меня пароль, что-то вроде «трава мягче там, где дождь холоднее» или чего-то в этом роде. Я сказал, что ужасно извиняюсь, но ответа не знаю, и сам задал ему загадку, которой меня обучили когда-то. Он узнал ее, хотя ответа тоже не знал – это был пароль отдела религии, а он работал с политическими. В конце концов я сказал, что я – Д’вард Освободитель. Мне показалось, он лишится чувств. Мы присели у кустов и поговорили как следует. Он признал, что Служба ищет меня – до них тоже дошли слухи о падении Лемода, и они поняли, что я жив. Он знал также, что за мной охотятся и другие. Я попросил его доложить обо мне. Потом вспомнил Исиан и решил, что быть драконоторговцем, должно быть, приятнее, чем Лудильщиком. Поэтому я обрадовал его тем, что у него прибавятся еще два помощника. Он почти не спорил. Он очень верный почитатель Неделимого – славный парень, хотя и грубоват немного. Я сходил и забрал Исиан. Старый Бирфейр и вся его шайка опечалились расставанием, и мне пришлось написать письмо Карзону, подтвердив в нем, что они выполнили все свои обязательства. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них умел читать, но они были благодарны иметь хоть такую страховку. Потом мы отправились в лагерь к Т’лину, переоделись попристойнее и стали драконоторговцами. Осторожно!

Они сошли на обочину, пропуская несущуюся вверх по дороге машину – ярко-красный «родстер», окутавший их клубами пыли и выхлопных газов. Водитель был в дорожных очках и спортивной кепочке.

– Да вскипит его радиатор, и да лопнут все его четыре шины! – ухмыльнулся Эдвард, выводя велосипеды обратно на дорогу. – Разъезжать на машине такого цвета может только прощелыга. Ладно, мы пошатались еще немного по Вейлам, а перезимовали в маленьком Мапвейле. К тому времени я пробыл в Соседстве почти два года и слегка отчаялся, но до весны мы все равно не могли получить отзыв из Олимпа – весной открываются перевалы. И потом мне нравились драконы.

Некоторое время они шли молча. Они одолели уже худшую часть пути. Ворота должны были находиться за следующим поворотом, скорее всего утопленные в изгородь.

– Ты встречался еще с Элиэль?

– Нет, ни разу. Т’лин изменил свой обычный маршрут и ни разу не пересекался с труппой с тех пор, как едва спасся от Жнеца в Суссвейле. Он полагал, что с ними все в порядке.

– А Олимп?

– Ага! Как-то утром, ранней весной, я объезжал пару самцов… быков… жеребцов? Как обозвать самцов дракона по-английски? Так или иначе, я наткнулся на парня, ехавшего верхом на прекрасной молодой самке цвета, который там называется осбийским сланцем. Ясное дело, мы остановились повосхищаться драконами, и, конечно же, я спросил, не хочет ли он продать или обменять свою. Это был долговязый, поджарый юнец с волосами цвета соломы и замечательно длинным носом. Неплохо одетый. Он согласился обдумать мое предложение…

Судя по ухмылке, надвигалась самая забавная часть рассказа.

– Мы стояли там и торговались добрых два часа. Я перепробовал все известные мне трюки. Мне действительно хотелось купить эту дракониху! Я использовал всю свою харизму. Я спорил и льстил. Я лоб себе расшиб, но он так и не сбавил цену ни на паршивый медяк. Я был совершенно озадачен. А в конце он протянул мне руку и обратился ко мне на чистейшем английском: «Не думаю, старина, что я в самом деле хочу с ней расстаться. Меня зовут Джамбо Уотсон. Я был другом вашего отца».

Алиса невольно улыбнулась, глядя на довольное лицо Эдварда.

– В самом деле неплохо.

– О, не то слово! Мне хотелось растаять и просочиться в песок. – Он рассмеялся. – Ты бы слышала, как эту историю рассказывает он сам! Он ухитряется изобразить этот невообразимый акцент Лудильщиков, хотя мы говорили по-джоалийски. Я сотню раз слышал, как он рассказывает это за столом, и все равно каждый раз умирал со смеху. Но это Джамбо – такой уж он человек.

– Что не так?

– Ничего. Я сразу же отправился с ним. Мы спешили, как на пожар. Мы пустили своих драконов напрямик через горы, что в это время года не так уж и безопасно, но он был абсолютно спокоен. Он был предельно вежлив с Исиан, чего нельзя сказать о некоторых… У него самый замечательный ледяной юмор. В общем, мировой парень. Вот и все. Так я и попал в Олимп. Это очаровательное место, очень живописное, небольшая долина, схоронившаяся между Товейлом, Наршвейлом и Рэндорвейлом. Правда, я оставался там около двух месяцев. – Он снова замолчал, потом, похоже, передумал говорить. Улыбка сошла с его лица. – Я пробыл в Соседстве уже два года и только теперь узнал хоть какие-то новости из дома. Я пришел в ужас, узнав, что война еще продолжается, и одновременно обрадовался тому, что я, оказывается, не пропустил ее и еще успею исполнить свой долг. Несколько дней я потратил на то, что выкладывал им все, что знал, а сам при этом знакомился со Службой. Потом я вежливо спросил их, когда следующий пароход на Родину. Тут все немного усложнилось. Видишь ли. Служба пребывает в расколе насчет «Завета» – с самого начала. Отец всегда был настроен против него. Когда я попал в Олимп и узнал все обстоятельства дела, я с ним согласился. Оборвать цепь – и все тут! Джамбо был, можно сказать, лидером фракции, выступающей за это. Убийство Зэца может привести только к еще большим неприятностям. Я хотел вернуться домой и уйти на фронт. Так вышло – совершенно случайно, – что Крейтон принадлежал к группе, выступающей в поддержку пророчества. Что бы он там ни говорил, он возвращался на Землю в четырнадцатом году специально затем, чтобы проследить, что я попаду в Соседство строго по графику. Очень мило с его стороны! Короче, их оказалось большинство, так что они то под одним предлогом, то под другим старались удержать меня там.

Они почти дошли до вершины, и Алиса решила, что уже вполне сможет дальше ехать. Прежде чем она успела сказать ему об этом, она заметила, что Эдвард опять о чем-то задумался.

– И что случилось дальше?

– Что? Ах, да, я ведь вернулся, не так ли? В конце концов. Вот он я, здесь. Прекрасный день, я дома и хочу наслаждаться каждой минутой.

Она почувствовала, что он не договаривает чего-то, – инстинкт, подумала она.

– Как, Эдвард? Как ты вернулся?

Долгая пауза… Потом он пожал плечами:

– Это тоже устроил Джамбо. Как-то раз он заглянул в общину, где я обращал души язычников к Неделимому, и сказал что-то вроде: «Если ты будешь ждать, пока эти типы из Комитета разрешат тебе отчалить, тебе придется прождать еще тысячу лет. Я могу это для тебя устроить». Он отвел меня на другой узел и научил ключу, который мог бы перенести меня домой, и пообещал, что с этой стороны меня будут ждать люди, готовые помочь.

– Что? Ты хочешь сказать, он сознательно бросил тебя в пекло боя во Фландрии? Так это он и есть тот предатель, о котором ты говорил? Это Джамбо пытался убить тебя?

Эдвард кивнул. Он смотрел на дорогу глазами холодными и твердыми, как сапфиры. Вздрогнув, она вспомнила, что ее маленький кузен может быть и опасным. Он – покоритель городов.

– Теперь тебе понятно, почему мне надо связаться с ними? И все может оказаться еще хуже. Пять лет назад, когда явление Освободителя только еще ожидалось, Служба послала двух человек переговорить с отцом – узнать, не изменил ли он свою точку зрения. Они хотели повидаться и со мной. Мне тогда было шестнадцать, и они надеялись, что им будет позволено поговорить со мною лично. Отец не разрешил этого, хотя единственный, кто знал об этом, был Сопелка Маклин. Джамбо отправился прямиком в Англию. Сопи – в Африку.

Она забрала у него свой велосипед.

– И погиб в Ньягате?

Эдвард опять кивнул:

– Погубители подбили браконьеров из Меру на смуту. Но кто навел Погубителей? Кто выдал им, где находится Камерон Экзетер? Мне кажется, это тоже мог быть Джамбо. Мне кажется, он уже тогда работал на Палату. Он убил наших…

Она подняла глаза и увидела, на что он смотрит. Они подошли к воротам. Это были не обычные ворота крестьянского пастбища. Это были железные ворота, запертые на висячий замок. На них красовались надписи, гласящие: «Министерство обороны» и «Вход категорически запрещен, кроме лиц, состоящих на службе Его Величества», и прочие суровые вещи. Недавно вымощенная дорога вела от ворот на вершину холма – туда, где раньше, наверное, росла дубовая роща и стояли те самые древние камни. Теперь вершину окружала еще одна высокая ограда с будкой на въезде. Роща исчезла. На ее месте уставилась стволами в небо зенитная батарея – чудовищное, непристойное нагромождение железных ангаров и устрашающих орудий.

– Пэк! – в холодной ярости произнес Эдвард. – Они осквернили его рощу! Все пропало. Они выжили его отсюда.

Сначала Стоунхендж, потом это. Еще одна из дорог, ведущих в Соседство, закрылась. Но его расстраивало явно не это. Просто он увидел могилу старого друга.

Алиса судорожно искала слова утешения.

– Он пережил свое время, Эдвард. Всему приходит конец.

– Но это был такой славный старикан! Совершенно безобидный! Он помог мне – мальчишке, который ничего не значил для него, но попал в беду. Он ведь и мухи не обидел бы!

– Напротив, мистер Экзетер, – послышался голос с противоположной стороны дороги, – он вмешался не в свои дела, за что и поплатился.

 

49

Это был тот самый автомобилист, которого Эдвард обозвал прощелыгой. Невысокого роста, толстый, он стоял в высокой траве на обочине, наполовину скрытый кустами. Его пижонская кепочка, сдвинутая под залихватским углом, открывала голову, стриженную так коротко, что ее можно было бы назвать бритой; его коричневый костюм из твида казался до нелепости теплым для такого дня. Шоферские очки он снял. При всей округлости его фигуры слабым он не выглядел. Напротив, он производил впечатление крепыша, и глаза его поражали необычным фиолетовым оттенком.

Он улыбался, не вынимая рук из карманов, но Алису не покидало ощущение, что он держит ее на мушке пистолета.

– Мы с вами знакомы? – медленно процедил Эдвард.

– Если вы считаете, что знаете своего противника. Я очень долго ждал этой встречи, Экзетер. Наконец-то вся мана пророчества иссякла.

Стараясь не поддаваться панике, Алиса удивилась, почему она не поворачивается лицом к угрозе. Она не сделала ни шага, и Эдвард тоже. Они оба стояли в неудобных позах, вполоборота, все еще держась за свои велосипеды.

– Вам нечего бояться пророчества, – спокойно произнес Эдвард. – Я никогда не вернусь туда. Я никогда не стану Освободителем. Можете положиться на мое слово.

– А! Слово английского джентльмена! – Прощелыга драматически вздохнул. В такой теплый день, в таком твидовом костюме он должен был не просто потеть – пот должен был бить из него фонтаном, как из артезианского колодца. Тем не менее его лицо оставалось сухим и бледным. – Значит, теперь вы говорите так. Простите мое недоверие. Я предпочитаю не оставлять возможности для сомнений. – Он говорил с едва уловимым акцентом, происхождение которого Алиса никак не могла определить.

– Тогда позвольте уехать мисс Прескотт. Она тут ни при чем.

– Мне кажется, надежнее включить в задуманное вас обоих. Будьте добры, разверните свои велосипеды и приготовьтесь сесть на них.

Алиса послушно исполнила приказание, и Эдвард тоже. Почему она не сопротивляется? Почему она просто не вскочила в седло и не унеслась прочь? А Эдвард? Конечно, этот нагло-красный «родстер» стоит где-то здесь, в кустах, так что прощелыга без труда догонит их, но почему они даже не пытаются вырваться?

Кролики, загипнотизированные змеей?

Ох, ну и абсурд!

Почему они не бегут? Почему не сматываются?

– Что вы намерены делать? – спросила она и сама неприятно удивилась визгливости своего голоса.

– Совсем немного. – Прощелыга пожал широкими плечами. – Собственно, я уже все сделал. Мне осталось только объяснить вам все и дать знак. Вверх по дороге поднимается военный грузовик. Вы с мистером Экзетером поедете вниз. Вы будете крутить педали изо всех сил – оба. Когда вы доедете вон до того поворота, вы срежете угол, выскочив при этом на встречную полосу.

– Ублажим его, дорогая, – сказал Эдвард. – Он забавнее леди Гамильтон, но только по четвергам. Его наниматель отдыхает по пятницам.

– Ах, этот восхитительно волевой рот! – все так же сухо согласился мужчина. – Tojours le sang-froid! По моим расчетам к моменту остановки вы разовьете скорость от сорока четырех до сорока семи миль в час. Этого вполне достаточно, чтобы ваши окостеневшие остовы утратили значительную часть своей прочности, если вы простите меня за эвфемизм.

– Ни за что, – ответил Эдвард. – Пожалуй, мне стоит предупредить вас. Вы кое-что проглядели. «Завет» – из тех пророчеств, что сами себя исполняют. Всякий раз, когда кто-то хочет оборвать цепь, она лишь укрепляется!

– Еще несколько минут, – как бы невзначай заметил прощелыга.

– Вы мне не верите? Тогда подумайте сами. Если бы Зэц просто проигнорировал этот проклятый вздор, ничего бы не случилось. Но он попытался убить моего отца, чтобы предотвратить мое рождение. Попытка потерпела неудачу, но привлекла внимание отца к пророчеству. Он покинул Соседство на случай, если Зэц сделает еще одну попытку, вследствие чего встретил в Новой Зеландии мою мать и женился, и в результате на свет появился я. Если бы он остался в Соседстве, его сын, если бы он родился, был бы местным и не представлял бы угрозы. Разве не ясно?

– Любопытная теория. Но не слишком убедительная.

«Бежать!» – подумала Алиса. Просто вскочить в седло и крутануть педали. Набрать скорость под уклон, держась на безопасной левой стороне дороги, и весь этот безумный разговор растает, как лунный свет. Почему она не бежит?

– Это повторяется снова и снова. – Эдвард говорил спокойно, но уже быстрее. – Резня в Ньягате должна была бы убить меня, но вместо этого убила моих родителей. Если бы мой отец остался жив, он бы все рассказал мне, и я ни за что бы не перешел в Соседство! Я послушался бы его совета. Я боготворил его и никогда не пошел бы против его воли. Так что вы снова перехитрили самих себя. Потом вы попытались убить меня в Грейфрайерз, в результате чего я попал в Соседство, исполнив тем самым часть пророчества. Если бы вы оставили меня в покое, я бы ушел добровольцем и, вполне возможно, погиб бы в прошлом году при Сомме!

С той самой минуты, когда Алиса заметила прощелыгу, он ни разу не пошевелился, но теперь поднял руку, чтобы деликатно прикрыть зевок.

– Прошу прощения, что приходится тянуть время вот так. Еще минута с хвостиком, и вы сможете ехать.

– Я вас предупреждаю! – Голос Эдварда окреп. – То же самое повторилось в Таргвейле. Зэц так хотел поймать меня, что позволил уйти всей армии – и мне тоже. Пытаясь оборвать цепь, вы только укрепляете ее. Пожалуйста, не надо! Я на вашей стороне! Я хочу жить своей собственной жизнью. Мне даром не нужно это проклятое пророчество, обвившееся вокруг меня, как змея. Не обращайте на него внимания, и от него ничего не останется. Оно просто канет в вечность. Я хочу остаться здесь, на Земле, и служить моему королю. Я не хочу быть Освободителем!

– И не будете. Мы об этом позаботились.

– Тогда отпустите мисс Прескотт!

Прощелыга усмехнулся, но его противные фиолетовые глаза оставались холодными.

– Если вы верите в свою теорию, вам не нужно просить об этом.

– Но от этого страдают невинные люди! Вот почему вы должны прислушаться ко мне. Вы и сами можете попасть под удар – рикошетом. В Ньягате погибли десятки людей, в Лемоде – тысячи. Я остался невредим, а расплачиваются невинные люди!

– На этот раз не останетесь, – сказал прощелыга. – Разгонитесь как можно быстрее и срежьте поворот. Не тормозить! Больно не будет.

– Отпустите Алису! – крикнул Эдвард.

– Поедете оба. Готовы? Пошли!

Алиса вскочила в седло и завертела педалями так, словно от этого зависела ее жизнь. Она все еще надеялась обмануть этого типа. Еще несколько минут, и она прекратит разгон – как только окажется на безопасном расстоянии. Отсюда они доедут под уклон почти до самого Викарсдауна и, возможно, успеют выпить еще по чашке в чайной.

Ее обогнал Эдвард – голова опущена, ноги мелькают, как лопасти пропеллера у аэроплана. Как он так может?! Тоже пускает дым в глаза, хитрец! Она заставила свои ноги двигаться еще быстрее. Ветер свистел в ушах. Она никогда не ощущала скорость так явственно. Изгороди по обе стороны дороги слились в зеленые ленты. Ветер сорвал с нее шляпку. Быстрее, быстрее! Сильнее, сильнее! Круче, круче склон! Эдвард все продолжал набирать скорость – длинные ноги давали ему несправедливое преимущество; пиджак развевался за спиной, как плащ Дракулы.

Все, быстрее крутить педали она больше не может. Ее волосы растрепались. От ветра глаза слезились, и она почти ничего не видела. Велосипед трясло так сильно, что она с трудом удерживала руль. Поворот стремительно приближался.

Эдвард уже был там. Он свернул за угол, срезав по внутренней стороне дороги, и скрылся за изгородью. Она пыталась оставаться на своей полосе – и не могла на такой скорости. Несмотря на все ее усилия, она поворачивала абсолютно по той же траектории, которую только что описал он. Вдалеке, прямо у них на пути, показался натужно взбиравшийся грузовик. Рядом с ним, обгоняя его, мелькнул серебристо-серый «роллс-ройс». Эдварда не было видно вообще, и она зажмурилась.

 

50

Сидя в углу на заднем сиденье, мисс Пимм бросала отрывистые команды: «Быстрее! Срезать угол! Еще быстрее!» Ее голос оставался мягким, но в нем слышалась непререкаемая властность старшего сержанта. Стрингер на водительском месте подвывал от страха, но послушно исполнял все ее команды – ни дать ни взять кукла на веревочках. Длинная машина срезала повороты, едва не задевая крыльями ветки и кусты. Слава Богу, дорога была пуста… пока.

Смедли, забившийся в другой угол заднего сиденья, сжал руку в кулак так сильно, что ногти впились в ладонь, а вторую, воображаемую, как раз вовсе и не чувствовал – не чувствовал именно тогда, когда это было бы кстати. Чистое безумие! По таким сельским дорогам можно ездить максимум на двадцати милях в час, а они делали по меньшей мере семьдесят! И еще в гору! Мотор вскипит! Даже «роллс» на такой скорости начинал дребезжать.

– Приготовьтесь к обгону! – скомандовала мисс Пимм. Она казалась абсолютно невозмутимой, удерживая на коленях свою громоздкую сумку. – Там, впереди, грузовик.

Боже правый! Что это вселилось в старую крысу? Всего пятнадцать минут назад она была совсем нормальной. А потом… они пронеслись через Викарсдаун, как «Сопвич-Кэмел». Чудо еще, что при этом они никого не укокошили. Когда он запротестовал, она пригрозила вставить ему кляп.

– Поворот… Ну!

Казалось, «роллс» встал на два колеса, огибая угол по внешней полосе. Из ниоткуда прямо перед ними возник хвост армейского грузовика, заполнивший всю дорогу от края до края. Стрингер взвизгнул и каким-то образом ухитрился протиснуть «роллс» в просвет справа. Ветки трещали и хлестали по кузову.

– Оставайтесь с этой стороны!

Прямо по курсу! Велосипедист!

– Берегись! – изо всех сил заорал Стрингер. Последовала ужасная секунда неотвратимой катастрофы, потом громкий лязг металла о металл, и Эдвард Экзетер оказался рядом с мистером Стрингером на переднем сиденье. Еще один! Снова лязг… что-то вроде колеса просвистело мимо окна… и между Смедли и мисс Пимм оказалась Алиса Прескотт.

– Оставайтесь на этой стороне! – повторила мисс Пимм. Казалось, прямо им в ветровое стекло несся ярко-красный «родстер». В последнее мгновение он вильнул, буквально на пару дюймов разошелся с грузовиком и с шумом, напоминающим близкую артподготовку, влетел прямо в лес. Смедли успел заметить, как он встал на нос, бесстыдно мелькнув днищем и колесами, и размазался о дерево. Потом «роллс» свернул за поворот и понесся по отлогой прямой дороге. Стоял все тот же тихий, мирный, солнечный осенний день.

– Мне кажется, все прошло неплохо, не правда ли? – произнесла мисс Пимм тоном игрока, провернувшего рискованную комбинацию в бридж. – Можете вернуться на левую сторону, мистер Стрингер, и сбавить скорость.

Алиса открыла глаза. Экзетер произнес что-то на резком незнакомом языке и повернулся посмотреть на нее. Оба заметно раскраснелись и тяжело дышали. Он посмотрел на Алису, потом на Смедли и, наконец, на мисс Пимм.

– Разве правилами разрешается садиться в машину на такой скорости? – слабым голосом спросил Смедли. Сердце его колотилось со скоростью тысяча ударов в минуту. Если он раньше и относился к магии скептически, теперь-то уж он не мог не верить в нее. Эти двое только что были снаружи, на велосипедах, и неслись прямо в лоб грузовику со скоростью артиллерийских снарядов, и вот они спокойно сидят…

– Почему вы тормозите, мистер Стрингер? – резко спросила мисс Пимм.

– Я врач! Был несчастный случай. И потом полиция будет спрашивать…

– Поезжайте дальше. Насчет закона не беспокойтесь. К несчастью, никто не пострадал. Солдаты обнаружат, что во второй машине не было водителя, что бы им там ни показалось перед аварией. Они не смогут объяснить и велосипедных обломков, но это уже не наша забота. Прошу вас, поезжайте. – Под ее диктовку воображаемый класс послушно склонился над тетрадками.

– Я жива? – прошептала Алиса.

– Пока что да! – ответила мисс Пимм. – Прошу прощения за бесцеремонное вторжение и не слишком изящные действия.

Эдвард обернулся, встав коленями на сиденье, и перегнулся через спинку.

– Я видел вас в Стаффлз!

– В качестве дракона-хранителя? А теперь я «бог из машины».

Его глаза засияли от удовольствия.

– Скорее «богиня»? И «в машине», а не «из»?

Он еще ухитряется шутить! Алиса все не могла пошевелиться. Смедли только сейчас обнаружил, что прикусил язык.

Мисс Пимм улыбнулась своей едва заметной холодной улыбкой.

– В данный момент я выступаю под именем мисс Пимм.

– Но когда я учился в Фэллоу, я обращался к вам как к Джонатану Олдкастлу, эсквайру?

– Совершенно верно! Молодец. – «Можешь пересесть на переднюю парту». – Не думаю, что ваш почерк заметно улучшился с тех пор. Ведь нет?

Экзетер сиял, словно весь этот бред доставлял ему огромное удовольствие.

– Вряд ли. Полковник Крейтон сказал, что вы не одна, а целый комитет.

На ее лице промелькнула тень раздражения.

– Я была председательницей.

– Все дело в почтовом ящике? Вы наложили на него чары?

– Нет, Эдвард. Это ваш почерк. На следующем перекрестке налево, мистер Стрингер.

– Вы читали мои дневники?

– Нет. Они на редкость неинтересны.

Экзетер нахмурился и посмотрел на Алису.

– С тобой все в порядке? – Он протянул руку, но машина оказалась слишком длинной, и он не дотянулся.

Она протяжно вздохнула:

– Да, кажется. Я требую объяснений!

– Теперь уже можно. У нас есть немного времени! – Мисс Пимм поправила сумку на коленях. – Собственно, вся заслуга принадлежит брату мистера Стрингера, бригадному генералу. Он узнал Эдварда. Он сообразил, что происшествие, что бы за ним ни стояло, не имеет никакого отношения к обычным военным процедурам, и очень благородно рискнул переправить его домой, известив…

– Предоставив расхлебывать все мне! – буркнул Стрингер, сворачивая влево на перекрестке. – Я его убью! Куда мы едем?

«В Соседство! – думал Смедли. – В Олимп!»

– Прямо, пока я не скажу повернуть. Я узнала о возвращении вашего кузена, мисс Прескотт, как только он оказался в Англии. Много лет назад я поставила на него метку. Она не действует за пределами этого мира, и даже здесь радиус ее действия ограничен. Я навела справки. Я решила, что непосредственная опасность ему не грозит. Мне понадобилось несколько дней на предварительную подготовку…

– Моя секретарша сбежала с каким-то моряком! – прорычал Стрингер.

– Совершенно верно. Любовь с первого взгляда. На следующее же утро я приступила к новым обязанностям…

– Простите, что перебиваю, – мягко произнес Экзетер. – Но чем вы занимаетесь, когда не нянчите меня?

– Много чем. Я работаю в организации, известной вам под названием «Штаб-Квартира». Сферой моей деятельности является правительство Британской Империи, за исключением правительства Индии. По большей части я невидимой мышью шатаюсь по Уайтхоллу, устраивая то одно, то другое. Так, например, я отвечала за назначение вашего отца администратором округа в Ньягату. Это было непростое дело – ему было всего двадцать пять лет, хоть он и обладал тридцатилетним опытом.

Она снова улыбнулась своей учительской улыбкой – Смедли попытался представить себе, сколько ей лет. В конце концов он отказался от этой затеи. Порой она казалась довольно молодой, порой – довольно старой. Безвкусно одетая, непривлекательная, она все же с легкостью повелевала ими. Харизма?

– Нам хотелось проверить, сможем ли мы продемонстрировать преимущества ненасильственных методов совершенствования социальных систем отсталых сообществ. Но я отвлекаюсь. Как я уже говорила, как раз в то самое первое утро к нам вломился капитан Смедли.

Эдвард покосился на Смедли и благодарно улыбнулся:

– Благослови его Господь!

– Своим вмешательством он спутал нам все карты, – язвительно продолжала мисс Пимм. – Но он выбрал себе награду, что ж, посмотрим, что он с ней сделает.

Улыбка Экзетера стала еще шире.

– Что он сделал не так?

– Он втянул в это дело мисс Прескотт. Погубители пометили ее. Когда она вдруг исчезла из Лондона, да еще в рабочий день, они подняли тревогу. Все остальное, полагаю, вы додумаете сами. Сейчас прямо, мистер Стрингер.

– Вы еще не спросили, какой награды желаю я, – фыркнул хирург.

– Мне видится образ меня самой на медленном огне, – отозвалась мисс Пимм. – Так что я лучше не буду вникать в подробности. Попробуйте проникнуться всей прелестью нынешнего вашего уик-энда.

– Нам, возможно, придется задержаться, чтобы заправиться.

– Нет, не нужно. Нам предстоит еще долгий путь, и неприятель скоро пустится в погоню. Вы успели разглядеть их агента?

Эдвард нахмурился:

– Если вы имеете в виду этого шута на пожарной машине, то, пожалуй, да. У него лиловые глаза.

– Ага! Значит, это сам Шнейдер. Я так и думала.

– Он мертв?

– Конечно, нет. Тотчас же, как только в поле его зрения попадет подходящая машина, он пустится по нашим следам. Возможно, он уже вызвал подкрепление. Вы слишком, часто уязвляли его тщеславие, Эдвард.

– Я его предупреждал! – Эдвард посмотрел на Алису. – Ведь это еще не все, что я могу сделать, чтобы уязвить.

– Нет, здесь вы не пришелец, так что у вас мало шансов сделать это. Оставьте его нам. А теперь я обучу вас ключу от перехода…

– Не так быстро! Ты хочешь туда, Смедли?

– Вы отправитесь туда все трое! – отрезала мисс Пимм. – Это единственная возможность вырваться за пределы досягаемости Погубителей. У меня хватает дел, чтобы еще охранять вас двадцать четыре часа в сутки, Эдвард.

– Только не я! Мой долг – записаться в армию. Я не вернусь в Соседство.

Глаза мисс Пимм опасно сузились, словно она собиралась приказать ему прополоскать рот с мылом.

– Тогда за каким чертом вы поперлись на Харроу-Хилл?

Экзетер и сам производил угрожающее впечатление – ну, по меньшей мере ужасно упрямое.

– Мне нужно передать сообщение, вот и все. В Олимпе сидит предатель, но если туда отправляется Джулиан, он сможет передать это им от моего имени.

– Кто? – спросила она.

– Джамбо Уотсон!

– Полный вздор! Я знаю мистера Уотсона… больше лет, чем вы можете себе представить.

Экзетер вздохнул и покачал головой:

– Мне очень хотелось бы согласиться с вами, мэм. Мне тоже чертовски нравится Джамбо. Но вспомните, ведь он был здесь в двенадцатом году. Кто-то выдал Погубителям, где скрывается отец.

– Нет, не он. Сопи Маклин переходил сюда через Долину царей. Этот переход находился под их наблюдением. Позже мы сами узнали об этом. Единственный, кто пользовался этим переходом с тех пор, это полковник Крейтон, в четырнадцатом, но в то лето вообще было столько суматохи, что он смог оторваться от соглядатаев.

– Правда? – На лице Экзетера появилось непривычное умоляющее выражение.

– Абсолютно точно. Джамбо был совершенно уверен, что ваш отец все еще возражает против исполнения пророчества и поэтому не позволит вам его выполнить, – у него не было поводов убивать Камерона и Рону Экзетер. Более того, Погубители явно поверили, что убили и вас во время резни. После этого они оставили вас в покое на целых два года. Джамбо знал, что вы учитесь в школе в Англии, хотя я и не говорила ему, где именно. Вы не можете обвинять Джамбо в ньягатском кошмаре, Эдвард.

– Я рад! – вздохнул Экзетер. – Но именно он был тем, кто швырнул меня под огонь в Бельгии. Это была целенаправленная попытка убить меня, и это сделал именно Джамбо. Даже если он не повинен в Ньягате, он виновен сейчас.

Мисс Пимм нахмурилась и прикусила губу.

– Я не помню, чтобы кто-нибудь переходил из Соседства в Бельгию, – сказала она, подумав. – Там нет узлов с переходами, известных Службе. Так кто же сказал об этом Джамбо?

– Подозреваю, что Зэц. Палата.

– Разумеется. Можно чуть побыстрее, мистер Стрингер? Нам еще далеко ехать.

– Я скоро сделаюсь умственным калекой!

– Вы станете еще и физическим, если попробуете спорить со мной.

Экзетер поймал взгляд Смедли и ухмыльнулся. Мисс Пимм была весьма грозной дамой.

– Быстрее! – потребовала она. – Я не сомневаюсь, Эдвард, что именно Палата сообщила Джамбо об этом переходе. Но как? У них наверняка агент в Службе, только кто именно? Если Джамбо сейчас там, мы могли бы спросить у него, кто рассказал ему про переход. Мы можем спросить, кто обучил его ключу и кто заверил его, что узел с этой стороны контролируется, – насколько я понимаю, именно так он вам сказал? Вас обманул человек, которому вы доверяли, но, возможно, он тоже оказался обманут?

Экзетер кивнул.

– Вы выдвигаете самые серьезные обвинения, – продолжала она. – Несомненно, Служба предаст суду того, кто в этом виновен, и вынесет смертный приговор, если убедится, что это так.

– Я бы выпил за это.

– Но кто Джамбо – преступник или жертва? Капитан Смедли – человек, в Соседстве никому не известный. К тому же он – простите меня, капитан – человек, только что прошедший тяжкие испытания. Если он без предупреждения объявится в Олимпе, обвиняя в измене одного из старейших старших офицеров Службы, вряд ли к нему отнесутся серьезно. В крайнем случае тот, кто действительно виновен, получит предупреждение, что ему пора бежать. Если вы жаждете мести, Эдвард, если вы хотите добиться справедливости, вы должны доставить это сообщение лично. Обвиняемый имеет право встретиться со своими обвинителями.

Ну, уж это его убедит, довольно подумал Смедли, глядя на насупившегося Экзетера.

Алиса улыбалась. Когда она улыбалась, она становилась очень хорошенькой, совсем не узколицей.

– Мой долг – идти на фронт, – тихо произнес Экзетер.

По лицу мисс Пимм пробежала тень раздражения.

– Сказано, как подобает истинному англичанину, – загадочно сказала она.

– Но поступить так – чистый идиотизм. Я не гарантирую, что смогу и дальше вытаскивать вас из неприятностей. Ладно, я сделаю вам предложение получше. Вы знаете священную рощу Олипайн?

– В Рэндорвейле? Я знаю, где она находится.

– И вы можете добраться туда из Олимпа?

– Это недалеко. Трех-четырехдневная прогулка.

– Очень хорошо. Я научу вас ключу от нее. Он ведет в контролируемый нами узел в Новой Зеландии. Собственно, через него ваш отец вернулся в девяностом. Ваша мать родилась недалеко оттуда.

Она помолчала, но Эдвард ждал продолжения, не сводя с ее лица спокойного, уверенного взгляда.

– Вы вернетесь в Олимп сегодня вечером, захватив с собой мисс Прескотг и капитана Смедли. Когда вы выдвинете обвинения и дадите все показания – короче, когда ваша честь будет удовлетворена, а я знаю, что целиком могу положиться на вас в этом, – вы сами доберетесь до рощи Олипайн. Вам не нужно будет просить разрешения у Комитета – справедливо, не так ли? Тот ключ не требует второго барабанщика. Вы завербуетесь в армию в Новой Зеландии. Вооруженные силы Доминиона играют не последнюю роль в этой войне. Шансы быть узнанным на их театрах военных действий минимальны. Разумный компромисс, согласитесь.

– У меня нет ни малейшего намерения, – ледяным тоном произнес Экзетер, – просидеть остаток войны, охраняя какую-нибудь чертову овечью ферму на другом конце…

И тут взорвался Смедли. После того как он описал Галлиполийскую кампанию и рассказал о репутации, которую завоевали австрало-новозеландские силы на Западном фронте, он стих так же внезапно, как вспылил. Он извинился перед дамами. Он изрядно удивлялся сам себе, но еще больше поразил Экзетера.

– Но я не знал! – поперхнулся Экзетер. – Мне еще надо переварить все это! Я приношу свои извинения. Я принимаю ваше предложение, мэм.

– Значит, договорились!

– Только не я! – Алиса – словно проснулась – выпрямилась и собралась с силами. – Я остаюсь здесь.

– Алиса! – позвал Экзетер.

Смедли хотелось сказать ему, что он просто дурак. Она держит у себя в квартире мужской халат. У женщин есть кое-кто поважнее, чем кузены. С минуту все молчали.

– Нет, Эдвард, – сказала наконец Алиса. – Я тебя предупреждала. У меня есть свои причины остаться, мисс Пимм.

Мисс Пимм кивнула.

– Алиса! – простонал Эдвард. – Прошу тебя! Погубители могут охотиться за тобой!

– Нет, Эдвард. Если они и используют меня в качестве козы-приманки, мне кажется, я им нужнее живая, чем мертвая. Правильно, мисс Пимм?

– Надеюсь, что так. Трудно сказать точно, но скорее всего это так. Гоните быстрее, мистер Стрингер. Я предупрежу вас, если замечу какой-нибудь транспорт впереди.

– За нами следует машина. Уже некоторое время. «Бентли», кажется. Это опасно?

На мгновение она зажмурилась.

– Никого знакомого. Я послежу за ними. Поезжайте дальше. А вы не будьте таким надоедливым, Эдвард. Ваша кузина достаточно взрослая, чтобы решать сама за себя.

– Но…

– Никаких «но»! Слушайте меня внимательно, капитан Смедли. Все ключи от переходов древние и очень сложные. Они включают в себя ритм, слова и танец. Они пробуждают примитивные эмоции, чтобы привести разум в унисон с виртуальностью. Думайте об этом как о священнодействии.

– Экзетер мне их описывал. – Смедли снова ощутил волнение. – Он говорил про барабаны, хотя, боюсь, у меня теперь недостает пальцев.

– Я не думаю, что это важно, если кто-то еще будет отбивать ритм для вас. Вам приходилось испытывать ощущение душевного подъема в церквах, когда звучит гимн?

– Гм. Да, полагаю, да.

– Надеюсь, вы не совсем лишены музыкального слуха? Вы умеете танцевать?

– Нет и да – соответственно. – Его нога болела как черт знает что, но двигать ею он мог.

– Тогда я не вижу никаких препятствий. Ваша рука зажила достаточно, чтобы не кровоточить, когда вы останетесь без повязок. Начнем со слов.

 

51

Омбай фала, инкутин, Инду мака, саса ду.

Айба айба нопа ду, Айба риба мона кин.

Хосагил!

Эта белиберда звучала в голове Смедли снова и снова. К счастью, этот ключ требовал всего три строфы, каждая из которых кончалась одним и тем же выкриком «Хосагил!». Ему казалось, что слова он помнит, но вот ритм оказался ужасно сложным, и, конечно же, с движениями и жестами придется подождать, пока они не приедут в Сент-Галл. Даже в «роллсе» недостаточно места для танцев.

Омбай фала… Будь проклят этот Хосагил, кем бы он ни был!

Экзетеру пришлось тяжелее, поскольку ему предстояло выучить два разных ключа. Смедли даже представить себе не мог, как это ему удастся сделать, ничего не спутав. Впрочем, Экзетер ни капельки не изменился со школьных времен – он был такой же спокойный, тихий и сосредоточенный. Ритмы он осваивал мгновенно – сказывалось детство, проведенное в Африке, да и к языкам у него всегда был талант, что помогало с текстами. Возможно, он опять окажется первым на экзамене. Прямо как в старые времена! Экзетер вообще казался бы занудой-отличником, не будь он всегда таким открытым и прямолинейным. Одним словом, молоток! Его невозможно было не любить.

Небо потихоньку окрашивалось в пастельные тона – приближался вечер. Стрингер мрачно цеплялся за руль, почти не участвуя в разговоре. Должно быть, его силы и терпение были на исходе. Они даже не останавливались выпить чаю.

Теперь Экзетер выуживал из нее информацию – казалось, он открывает устрицы голыми руками.

– А что такое Сент-Галл?

– Церковь.

– Очень старая, конечно?

– Конечно. Там, – продолжала она, как о чем-то само собой разумеющемся, – во дворе осталось два стоячих камня. Так что, вполне возможно, часть ключей, которые мы используем, дошла до нас со времен мегалитических…

– Вы часто пользуетесь этим переходом?

– Довольно часто, – призналась она с неохотой, с какой преподавательница биологии отвечала бы на вопросы, связанные с функциями репродуктивных органов.

– Он ведет прямо в Олимп?

– Да.

– И обратно?

Она вздохнула:

– Да. Нам известны ключи для перехода в обоих направлениях. Это редкость.

– Тогда почему Погубители о нем не знают?

– Они знают.

– Они следят за узлом?

– На узлах нет постоянных обитателей. Никаких ловушек, с которыми бы я не справилась. Само Соседство им по фигу, не забывайте. Они интересуются этим исключительно потому, что Палата попросила их помочь уничтожить вас. Их больше интересуют те, кто приходит оттуда, чем те, кто направляется туда. Любой прибывающий, не уходивший отсюда, так или иначе метится.

– Этот тип, Шнейдер, догадывается, куда мы направляемся?

– О да. Он мог предупредить других, чтобы нас перехватили.

Приятная мысль!

Машина спускалась с пологого холма. Стрингеру наконец позволили вести ее с более привычной скоростью, ибо на дороге попадались велосипедисты, гужевые повозки и редкие автомобили. Со всеми этими «омбай фала» Смедли уже не следил, по какому графству они сейчас проезжают, но, судя по цвету камня, из которого были сложены дома, они были в Котсволде, да и пейзаж казался достаточно живописным. Сейчас бы еще большую тарелку рагу и пинту горького… Интересно, есть ли в Соседстве такая вещь, как пиво?

Волны нереального…

Временами он верил. Тогда он чувствовал себя, как перед большим наступлением, когда артподготовка начиналась еще до рассвета. Люди смотрели на часы каждые полминуты и не знали, увидят ли они еще раз закат. Ну, не так плохо, конечно, но его внутренности сжимались, а ладонь потела. «Айба айба нопа ду…» Сегодня он может встретиться с подозреваемым Джамбо Уотсоном лицом к лицу. Завтра поедет кататься на драконе.

Были минуты, когда он не мог верить. Тогда все это казалось фантастическим розыгрышем. «Айба, айба, хвать за нос!» Шаманы, факиры… Колдовские танцы переносят людей в другие измерения? Что за дикий бред! Если такое возможно, за столетия должны были бы исчезнуть сотни людей.

Но если они исчезли, какие доказательства этому могут быть? Невозможно доказать, что этого не было!

Когда он в последний раз читал про обнаженных, пребывающих в шоке, ничего не понимающих иностранцев, найденных где-то в лесах, которые не знали ни слова ни на одном из известных языков? Конечно, это легче опровергнуть, ведь по крайней мере тут имеются вещественные доказательства в виде тела. «Хабеас» этот чертов «корпус»!

– В конце этой стены круто налево, мистер Стрингер, – скомандовала мисс Пимм. – Там есть где оставить машину.

Смедли вынырнул из своих размышлений, сообразив, что торчавший из деревьев шпиль, на который он смотрит уже несколько минут, и есть Сент-Галл.

– Викарий ждет нас. – Она не стала объяснять, откуда ей это известно. – Но я попрошу вас следить за тем, что будете ему говорить. «Тому, кто не задает вопросов, не отвечают ложью» или «Язык на замке – меньше взысканий», как любит говорить капитан Смедли. Это маленький приход, далеко не богатый. Служба поддерживает церковь довольно щедрыми пожертвованиями. Викарию известно, что мы используем его здание для неортодоксальных целей, но для него спокойнее притворяться, будто бы он этого не замечает. Нынешний епископ отличается на редкость консервативными взглядами.

Экзетер снова обернулся к ней:

– Вы хотите сказать, нам предстоит проделать все это в самой церкви? Танцы голышом?

– А вы предпочли бы аудиторию? – фыркнула мисс Пимм. – В такой славный вечер, как сегодня, церковный сад – излюбленное место влюбленных парочек.

– Слишком много могил на кладбище, – громко заметил Стрингер. Приятно было узнать, что он еще не совсем лишился рассудка и сил.

Она не обратила на его слова совершенно никакого внимания.

– Узел охватывает все здание, даже выступает за его пределы, особенно на западе, так что мы сможем провести всю церемонию и на открытом воздухе. Как бы то ни было, центр виртуальности находится прямо перед алтарем. Именно здесь материализуются вновь прибывающие, и вам будет проще переместиться именно оттуда.

Последовала удивленная пауза. Алиса хихикнула первой.

– Неужели они вываливаются во время воскресной службы?

Старая карга даже не улыбнулась.

– Разумеется, Олимп внимательно следит за часами, назначая переходы только на ранние утренние часы. Викарий привык принимать неожиданных гостей.

Стрингер притормозил. Смедли успел заметить несколько домов в полумиле от них, потом машина свернула на узкую подъездную дорожку и замерла перед чугунными воротами в высокой каменной стене. Испустив протяжный вздох. Стрингер обмяк, словно проколотая шина, и уронил голову на руль. Мисс Пимм недоверчиво фыркнула. Смедли хотел сказать Экзетеру что-нибудь ободряющее, но посмотрел на него, потом на Алису и промолчал. Вместо этого он открыл дверцу и выбрался из машины. Он как-то не подумал, что им предстоит нелегкое прощание. Он терпеть не мог проявлений чувств на людях… У нее дома мужской халат, черт возьми! Он поспешил открыть дверцу мисс Пимм.

Кто-то опередил его. Поскольку этот кто-то был в сутане, вполне логично было бы предположить, что это и есть тот самый викарий – низенький и полный, пожилой и радушный, седой и румяный, наверняка не пришелец, но туземец. Сердце у Смедли слегка подпрыгнуло при этой мысли. Это означало, что он действительно верит.

Омбай фала, инкутин…

Трясущейся рукой он полез в карман за сигаретами и спичками.

Все пятеро вылезли из машины. Эдвард держался поближе к Алисе. Стрингер потягивался и тер глаза. Мисс Пимм и викарий встречались явно не в первый раз. Они обменялись несколькими вежливыми словами по поводу хорошей погоды. Она не представила своих спутников, а он проигнорировал их – довольно странное поведение для священнослужителя. Потом все втянулись в ворота. Мисс Пимм с викарием шли впереди. Смедли оказался в паре с хирургом. Шагов Алисы и Экзетера он не слышал.

Церковный двор был темный и немного зловещий; сверху его накрывали кроны огромных тисов. Почти все пространство занимали надгробия, половина которых разрушилась от времени, превратившись в бесформенные валуны. Большая часть валунов заросла рододендронами, а газон нуждался в стрижке. Кто-то уже принимался за это, но так и бросил, оставив косилку стоять на лужайке. Обещанных влюбленных парочек в тени или в кустах видно не было, но, возможно, это викарий с его неожиданным порывом заняться садоводством разрушил романтическую атмосферу осеннего вечера.

Сама церковь оказалась маленькой и действительно очень древней, по крайней мере ее западный фасад, поскольку дверь располагалась в полукруглой арке.

– Норманнская, кажется, – предположил Смедли, исчерпав этим замечанием почти все свои архитектурные познания.

Чего нельзя было сказать про Стрингера.

– Скорее саксонская. Этот трансепт заметно более поздний. Ранняя готика. Возможно, середина тринадцатого века. Шпиль не древнее четырнадцатого.

– А эта железнодорожная станция за дальней стеной? Поздневикторианская?

– Возможно, это дом викария.

«Да ну!»

– Или сельская тюрьма.

– Ах, да. Кстати, капитан, я поздравляю вас с тем, как ловко вы выдернули своего друга из Стаффлз. Неплохо проделано! – Сердечность тона хирурга немного портили рыбьи глаза, ласковые, как у барракуды. – В среду вы не хромали.

– Я ободрал ногу, перелезая через стену.

– Мы еще гадали, чья это кровь. Вы показывали ногу врачу?

– Я надеюсь, что в Соседстве ее исцелит магия.

Стрингер фыркнул. С минуту он шагал молча, потом вздохнул.

– Кажется, мне необходим выходной.

Верно, бой был жестокий, не так ли?

Вчетвером они подошли к крыльцу. Алиса и Экзетер все топтались у ворот, глядя друг другу в глаза и шепча что-то. Должно быть, он все еще надеется уговорить ее идти с ними. Ну как он не поймет, что ее гораздо больше волнует тот, кто заворачивался в зеленый халат?

– Побыстрее, пожалуйста! – окликнула мисс Пимм. – Святой отец, у нас не было возможности поесть, а некоторым из нас предстоит долгая поездка. Найдутся ли в деревне еще открытые магазины, чтобы купить что-нибудь в дорогу?

Маленький человечек, похоже, пришел в сильное волнение от необходимости принимать решение.

– Магазины… нет. У меня есть немного ветчины… или вы можете спросить в «Быке». Миссис Девентри может приготовить для вас сандвичи.

Смедли отогнал от себя образ дородной дамы, перед которой возвышается гора сандвичей. Должно быть, он голоднее, чем думал. Он жадно затянулся сигаретой.

– Можете заехать за мной через полчаса или минут через сорок, – сообщила мисс Пимм Стрингеру, сопроводив это выразительным взглядом.

Стрингер нахмурился в ответ на вежливый приказ уйти, но, похоже, научился не спорить со своей новой секретаршей. Он протянул Смедли левую руку:

– Спасибо за несколько любопытных дней, капитан. Заглядывайте, если будете в наших краях, ладно?

– И вы тоже, – ответил Смедли.

Рука об руку подошли Алиса с Эдвардом, старательно пряча глаза.

– Я пошлю тебе открытку сразу же, как вернусь, – пообещал он.

– Нет, не пошлете! – отрезала мисс Пимм. – Это будет с вашей стороны на редкость неразумно. Я прослежу, чтобы она была в курсе ваших дел. Ради всего святого, да поцелуйте ее и ступайте внутрь! Спасибо вам за помощь, святой отец.

– О, не стоит благодарности, право же, мисс… э-э… Если я вам понадоблюсь, я буду стричь газон.

Вернее, пытаться стричь газон, подумал Смедли. Ба, да у него нервишки гуляют! Он чмокнул Алису в щеку и вежливо кивнул викарию, который подпрыгнул и ответил ему нервной улыбкой.

Он затоптал сигарету, повернулся и следом за мисс Пимм вошел в прохладный полумрак церкви. Эдвард вошел за ними и захлопнул за собой дверь. Эхо показалось Смедли похоронным звоном.

 

52

Смедли расстегнул рубаху. На полу валялась груда одежды, мужской и женской вперемешку. Еще там лежали два маленьких барабана. Он сел на стул и разулся. Пол был ледяной.

Черт бы это все побрал! Что бы она там ни говорила, трусы он снимать не будет! Во всяком случае, пока.

Он вышел из ризницы в неф. Из-за стены доносилось слабое стрекотание газонокосилки. Мисс Пимм с барабаном, повешенным на шею, замерла на одной ноге, подняв левую руку и запрокинув голову. «Огта! – возгласила она, опустила руку на барабан и подняла другую. – Испал!» Она обучала Экзетера движениям ключа, который должен был доставить его в Новую Зеландию. Он внимательно следил за ней и, казалось, совершенно не стеснялся своей наготы.

Борясь со смущением, Смедли прошмыгнул мимо них в проход. Он побродил по церкви, изучая витражи и отбрасываемые ими цветные пятна на полу. Арки западной части нефа были округлыми, восточной – стрельчатыми. Да, готика. Или это расширяли первоначальную, маленькую церковь, или просто сменилось поколение строителей. На дубовых пюпитрах уже были разложены к утренней службе молитвенники и сборники гимнов. Кафедра была современной и роскошной – возможно, как результат щедрых пожертвований Службы. Слишком большая для такой церкви.

Церковь действительно была очень маленькая.

И все же это была церковь, место, где люди молятся, такая же, какие можно встретить по всему миру. В англиканской общине никогда не заходит солнце. Его с детства учили почтению к таким вещам, он принимал это как единственную реальность и уважал всю свою жизнь. Его семья каждое воскресенье ходила в церковь. Они никогда не обсуждали религиозные вопросы. Это просто всегда было с ними – это было естественно, как дыхание. Танцевать нагишом в церкви по правилам игры не положено. Джентльмены вообще так не поступают, тем более в церкви.

– Умбатон! – произнесла мисс Пимм где-то сзади.

Ничего не получится. Все это гигантское, неслыханное надувательство. Безумие.

Омбай фала, инкутин…

Он не плакал вот уже несколько дней. Может, он просто миновал эту стадию? Может, он погрузился на новый уровень безумия, с бредовыми мечтаниями о полетах к другим мирам, где люди пересаживаются с велосипедов на машины, не преодолевая при этом реального пространства? Может, он – что бы там ни говорили ему его чувства – сидит сейчас в смирительной рубашке в камере для буйнопомешанных?

Он снова чувствовал свою правую руку. Рука не очень болела, но он чувствовал ее. Он недоверчиво покосился на повязку и попытался расслабить невидимые пальцы. Он стоял уже перед самым алтарем. Самый центр виртуальности, говорила она. Вздор!

Он вздрогнул.

Он отвернулся от алтаря. Свежие чайные розы и хризантемы в медных вазах. Здоровому человеку не положено разгуливать по церкви в раздетом виде. Это неправильно! Что, ради всего святого, сказал бы на это отец? Или мать, будь она еще жива, – ее бы это потрясло до глубины души. Или тетушки, несметный легион тетушек?

Остальные двое шли к нему по проходу.

– Капитан Смедли! – Резкий голос мисс Пимм замечательно резонировал в этой каменной гробнице. – Я же просила вас раздеться. Совсем.

– После репетиции в одежде.

– Нет, капитан, сейчас же! Вам не достичь необходимого настроя, если вы будете отвлекаться по мелочам. Вам потребуется время привыкнуть. Трусы долой!

Свирепо посмотрев на нее, он повернулся к ней спиной. Раздевшись окончательно, он не знал, что делать дальше. Не оставлять же одежду и белье здесь, чтобы их нашли поутру прихожане? Он оглянулся через плечо. Мисс Пимм смотрела на него, сложив руки на груди. Он мог представить, как она постукивает носком туфли по полу.

– Давайте сюда, – нетерпеливо сказала она. – Я положу их в ризницу, когда буду уходить. Ох, капитан, право! В первый раз я увидела обнаженного мужчину несколько сотен лет назад, и с тех пор ваши прелести не изменились ничуть.

Он передал ей сверток.

– Спасибо. И ваши бинты. Тогда начнем.

Наставница обучала их ритуальным движениям для «Омбай фала». Они прошли все в замедленном ритме, жест за жестом, и чем дольше тянулся этот фарс, тем хуже чувствовал себя Смедли. Он не без удовольствия заметил, что Экзетер начал дрожать. Правда, перейдя на положенную скорость, они немного согрелись. И все равно начал дрожать уже и он сам. Он решил, что температура тут ни при чем. Нервы.

Странное дело, мисс Пимм, казалось, было холоднее всех, хотя она единственная осталась полностью одета. Зато свирепостью своей она превосходила лисицу во время гона – она кричала на них при малейшей ошибке. Она то и дело косилась на часы.

Хоть что-то, понял Смедли, он схватывает быстрее Эдварда Экзетера. Экзетер казался растерянным, даже жалким. Тоскует по Алисе? Только сейчас понял, что никогда больше не увидит ее? Он даже не сможет послать ей открытку. Погубители не прекратят охоту за ним до тех пор, пока он не исполнит пророчество или не погибнет. Или ему просто не хочется переходить?

Мисс Пимм удобно устроилась в первом ряду и поставила барабан на колени.

– А теперь попробуем с музыкой. Стих первый. Готовы? Раз, два…

– Омбай фала, – запел Смедли, отрывая от пола левую ногу и поднимая обрубок руки над головой, – инкутин.

Экзетер повторял его движения. Они двигались по кругу. Как ни странно, первый стих они прошли без ошибок – по крайней мере Смедли показалось, что все вышло как надо, да и старший сержант Пимм не перебивала их.

– Неплохо, – признала она, когда они выкрикнули завершающее «Хосагил!».

– Эдвард, вы пару раз забыли слова, не так ли? Капитан, вы слегка сбиваетесь с ритма. Может, это нога вам мешает?

Шрам на запястье был багрово-красным, но очень аккуратным. Заурядные царапины на ноге казались куда страшнее. Он сравнил две свои руки, думая, не мешает ли ему здоровая.

– Попробуем еще раз. – Мисс Пимм снова покосилась на часы. – И повнимательнее! Мне не хотелось бы прорываться отсюда с боем. Начнем прямо сейчас и будем повторять, пока не получится. Готовы? О, чуть не забыла… Счастливого пути?

Смедли в первый раз увидел на ее лице настоящую улыбку. Она сделала ее почти красивой, чего он уж никак не ожидал, но он был не в настроении обмениваться улыбками. Он то и дело ожидал, что она разразится смехом и закричит: «С первым апреля!»

– Спасибо за пожелание, – холодно ответил он.

– Спасибо за все, – сказал Экзетер, но и он не улыбался, а мисс Пимм отозвалась на это дробью пальцев по барабану.

Смедли вздрогнул и стал ждать начала ритма. Неправильно все это! В детстве он относился к религии серьезно, потому что так поступали его родители. Вот оно… Дум-де, дум-де, дум-дум-дум… В Фэллоу он делал то, что делали все другие…

– Омбай фала, инкутин, – пел он.

В старших классах он пережил всеобщие увлечения буддизмом, атеизмом, агностицизмом и всеми прочими эзотерическими -измами, которые подворачивались под руку.

Правая нога, левая рука.

Смедли так и не понял окончательно, какой из этих -измов ему понравился больше других. Записываясь добровольцем в армию, он, не особо размышляя, проставил в анкете в графе «религия» «англиканскую церковь».

– Инду мака, саса ду.

Он всегда участвовал в церковных процессиях по воскресеньям. Во Фландрии он несколько раз молился от всего сердца, плача и моля милосердного бога, любого бога, какого угодно бога. В окопах нет атеистов…

Скачок, наклон, скачок, наклон…

Когда опасность проходила, ему всегда становилось стыдно за свою трусость и чуть меньше – за веру неизвестно в кого. Какой милосердный бог мог позволить, чтобы началась эта война – и зачем? Чтобы какие-то перетрусившие сукины дети покаялись в своих грехах?

– Айба айба нопа ду.

Какие грехи он вообще успел совершить? У него и возможности-то такой не было.

Но даже так нельзя же осквернять святое место. Даже языческий храм заслуживает уважения. Даже если бы это была хижина, даже если бы хоть один курчавый черномазый считал бы ее священной, нельзя было бы над ней так издеваться.

Голова назад, локти наружу.

Сент-Галл – христианская церковь, место, где его предки молились сотни лет. Оно достойно лучшего, чем эти непристойные позы, эти примитивные вирши.

Эхо от древних стен…

Это место святое. Он почти чувствует запах этой святости. Здесь молились норманны, а возможно, и англы, и саксы.

– Айба риба мона кин.

Это означает, что уже девять столетий смиренная паства преклоняет здесь колена и прославляет Бога. Одна их вера уже делает это место святым. Эта мысль вдруг напугала его. Блеснул свет. Он вскрикнул и упал лицом в траву.

Хосагил! Ошеломленный, ничего не понимающий, он поднял голову, и глаза заболели от яркого света. Он лежал в самом центре круглой лужайки размером со столовую в доме родителей, а окружающая поляну живая изгородь была цвета голубой ели со вкраплениями чего-то похожего на падуб. Он услышал чириканье, свист и уханье. Он сморгнул слезы. За изгородью взмывал к небу самый неописуемый заснеженный пик, какой ему только приходилось видеть, сиявший оранжевым на фоне сине-золотого неба. Воздух был наполнен запахом древесного дыма. Стоял вечер или раннее утро.

У него получилось! Получилось! Получилось! Да! Значит, все это правда! Он перенесся в другой мир. Трава. Странная, пахнущая мятой трава. Дневной свет. Война, Англия, отец, тетки, медали, мертвые, увечные – все это позади. У него действительно получилось. И ему не придется идти во дворец за этими чертовыми побрякушками! У него получилось, правда получилось!

Он прижался лицом к запястью и заплакал.

 

53

Он пришел в себя от холода и от неудобной позы – рассвет, он лежит на росистой траве. Он сел и вытер глаза тыльной стороной ладони и почти засмеялся. Он не плакал так с прошлой среды, с того самого ленча в «Черном драконе». Ну что ж, благодаря этому ленчу мир для него сделался лучше. Нет, два мира! Теперь ему нужно найти какую-нибудь одежду, пока он не заработал воспаление легких.

Получилось! Получилось!

За его спиной стояла маленькая будочка из неокрашенного дерева, напоминавшая летнюю беседку. Рядом с ней находилась единственная брешь в изгороди, через которую виднелась только усыпанная гравием дорожка и другая изгородь чуть дальше. Если допустить, что это место – не чья-то шутка, оно должно было представлять собой отгороженный от мира частный аэродром для путешественников, прибывающих в раздетом виде, – это напомнило ему о том, что в любую минуту сюда мог свалиться Экзетер, а самый центр круга пока занят.

Мисс Пимм вкратце предупредила его о побочных эффектах перехода, особенно при первом перемещении. Судороги, тошнота и состояние подавленности, говорила она, и Экзетер мрачно кивал, соглашаясь. Обычно это продолжается всего несколько минут, но это непредсказуемо, как морская болезнь. Со Смедли не случилось ничего, если не считать приступа плача. Он чувствовал себя отлично.

Поэтому он встал и дохромал до беседки. Оранжевое сияние над горой померкло, зато небо заметно посветлело. Вдали виднелось еще несколько бело-голубых горных вершин, достойных восхищения. Изгородь была достаточно высока, чтобы скрывать все, кроме ленивого шлейфа белого дыма, – наверное, от него в воздухе и стоял этот запах гари. Кто-то жег праздничный костер.

Почему задерживается Экзетер? Кстати, приятно утереть ему нос хотя бы в этом – а ведь для него это уже третье путешествие.

В беседке обнаружились удобный стул с лежавшей на нем книгой и деревянный шкафчик. Примерно такой же, как в ризнице Сент-Галла. Наверное, в нем тоже лежит самая разная одежда, пригодная для разборчивых путешественников. Книга была тяжелая, в кожаном переплете, написанная, судя по всему, на древнегреческом, но на незнакомом Смедли древнегреческом. Странно. Заглянув в шкафчик, он нашел там один башмак и три носка. Он взял два из них и надел, хотя это вряд ли сошло бы за одежду, каким бы благоприятным ни был здешний климат.

Несомненно, эта беседка служила будкой часового. Кому-то полагалось сидеть здесь, читать книгу и приглядывать за падающими из ниоткуда путешественниками. Этот разгильдяй бросил пост. Возможно, отлучился позавтракать.

Однако что на земле – на настоящей Земле – могло так задержать Экзетера? Может, то; что ему пришлось разучивать сразу два ключа, запутало его? Или он так не хочет бросать Алису и возвращаться в Соседство, что никак не может настроиться? Вот уж стыдно так стыдно!

А что теперь делать бедняге Джулиану Смедли?

Он подошел к просвету в изгороди и, стараясь не слишком высовываться, выглянул. Он уставился прямо в лицо молодого мужчины, который делал то же самое, только с другой стороны.

Незнакомец взвыл от страха. Оба отпрянули от изгороди.

Смедли разразился хохотом.

Незнакомец медленно показался из-за изгороди. Он был бос и одет только в набедренную повязку. Его борода была коротко острижена, зато волосы свисали до плеч, как у женщины. И борода, и волосы отличались замечательным медно-рыжим цветом, а попытки очень светлой кожи загореть на солнце закончились тем, что ее покрыло несколько миллионов веснушек. Он был покрыт веснушками с ног до головы. Судя по его виду, он мог сорваться с места и бежать при малейшей угрозе.

Он произнес что-то, но единственное слово, которое Смедли разобрал, было «Тайка?».

– Извини, старина! Не говорю по-вашему. Английский знаешь?

Незнакомец отчаянно закивал, держась все еще настороженно, но все-таки заметно спокойнее.

– Я хорошо говорю по-английски. Тайка! – У него был забавный певучий выговор. – Меня зовут Домми Корзинщик, но раньше звали Домми Прислужником, и я надеюсь снова стать им. – Он был не старше Смедли, но ниже ростом и шире в плечах.

– А я капитан Смедли. Домми, говоришь? Послушай, не служил ли ты у… у Тайки Экзетера?

Широкая улыбка разделила лицо Домми на две неравные части, обнажив великолепные белые зубы.

– Конечно! Я имел счастье служить его чести год назад, совсем недолго. Тайка Кисстер – самый лучший тайка, какому можно служить, самый милостивый и благосклонный тайка из всех! Мне сказали, что его честь скоро вернется, вот я и надеялся получить его соизволение, чтобы я снова служил ему. – Его радость внезапно сменилась непонятной подавленностью. – Но увы…

– Ну, он должен прибыть с минуты на минуту. – Смедли не понимал, как информация попала в Олимп, опередив их. – И он прибудет таким же раздетым, как и я. И я уже здорово замерз. Почему бы тебе не сбегать и не принести нам два комплекта одежды – только поскорее?

– Но… – Взгляд Домми скользнул по Смедли, отметив и отсутствующую кисть, и ссадины на ноге. – Конечно, Тайка Каптаан! Я быстро, минуточку! – Он повернулся и исчез. Шлепанье босых ног по гравию стихло вдали. Босых? Уффф!

Ну ладно, с одеждой разобрались.

Нет, Экзетер задерживается просто возмутительно долго! За это время можно было пройти весь ритуал раза два, не меньше. Может, он передумал? Увидев, что Смедли благополучно исчез, он решил доверить ему разоблачение предателя – будь то Джамбо Уотсон или кто другой? Нет, он не может изменить слову, данному им мисс Пимм. Или в Сент-Галл явился-таки Шнейдер? Говорила же она: «Мне не хотелось бы прорываться отсюда с боем».

Смедли решил, что с этим все равно ничего уже не поделаешь. Он не имел ни малейшего представления об обратном ключе и не мог помочь в бою, если там, конечно, шел бой. Он никогда не узнает, что случилось после его исчезновения.

Придется ему представиться Службе самому, не дожидаясь рекомендаций Эдварда Экзетера, Освободителя. Надо было захватить с собой свой curriculum vitae. Черт! Это может оказаться не очень приятным. Придется рассказывать о войне. Ладно, поживем – увидим…

Надо было попросить Домми принести чего-нибудь поесть. Его рот увлажнился. Он принюхался. Да, в запахе дыма явственно угадывался аромат жареного мяса. Может, кто-то жарил на этом костре быка? Или коптил бекон?

Любопытство опять подогнало его к бреши в изгороди. Он снова выглянул – на этот раз лица снаружи, не оказалось. Как он и ожидал, вторая изгородь была всего лишь ширмой напротив входа на узел, закрывавшей его от посторонних глаз. Гравийная дорожка скрывалась в кустарнике и высоких деревьях. Конечно, это не английские деревья, но деревья – везде деревья. Только цвет листвы другой.

Он посмотрел в другую сторону.

Футах в двадцати от него на дорожке вытянулось чье-то тело, и не было никакого сомнения в том, что оно мертво. Его изрубили на куски. Цвет волос и одежд был неразличим под запекшейся кровью, и он не мог даже понять, мужчина это или женщина. Жужжание насекомых слышалось даже на таком расстоянии. Две мелкие твари, похожие на белок, глодали его.

Он заглянул дальше. Дым поднимался от почернелых развалин – останков дома. Его чуть не стошнило при воспоминании о запахе, возбудившем аппетит. На заднем плане, меж деревьев, дымились другие дома, много домов, все разрушенные. Черные пятна на земле могли быть другими телами. Олимп взят неприятелем.

Вдалеке виднелись бродившие меж руин люди, но даже издалека он мог разглядеть – они одеты не как англичане. Они одеты, как Домми, то есть почти совсем не одеты. Туземцы восстали против тайков. Снова Ньягата.

Значит, теперь дикари знают, что одного тайку они упустили. Домми убежал вовсе не за одеждой, он побежал за своими друзьями с ассегаями или мачете, или чем они здесь убивают белых людей… то есть тайков… Домми такой же белый, как Смедли, но только местный, и не было ни малейшего сомнения в том, что произошло здесь вчера или позавчера.

Смедли был один, нагой, без гроша, без друзей – один в этом чужом мире, где он не знал языка, и аборигены собирались убить его.

Право же, ему следовало примириться с Чичестером.

Ему нужно спрятаться в лесу, и быстрее.

Но что, если Экзетер прибудет сразу же, как он уйдет?

Как скоро вернутся Домми и его парни?

Кто-то застонал, но Смедли точно знал, что это не он.

 

54

Эдвард Экзетер бился на траве в центре узла, словно выброшенная на берег рыба. Он стонал не переставая.

Смедли подбежал к нему и упал рядом на колени, пытаясь уклониться от беспорядочно дергающихся рук и ног. Он несколько раз прикрикнул на него, но это не помогло. Правда, минуты через две приступы немного ослабли. Экзетер съежился, лежа на траве бесформенным комком. Он бился в конвульсиях и вскрикивал.

– Экзетер! Это я, Смедли. Я могу помочь чем-нибудь?

«Я могу сделать что-нибудь, чтобы ты заткнулся?»

Глаза Экзетера оставались закрытыми. Он явно старался не шевелиться.

– Джулиан? – прошептал он. – Держи меня!

Держать? Он же мужчина, черт возьми! И они оба совершенно раздеты. Смедли с отвращением лег на траву и попробовал обхватить его рукой. Все, чего он добился, – это нового приступа судорог и криков боли.

– Заткнись! – прошипел он. – Они тебя услышат!

– Держи меня, черт возьми!

Ну да, верно. Смедли привстал на колени, ухватил Экзетера за волосы и рывком посадил. Экзетер вскрикнул. Смедли обхватил его обеими руками и сжал так крепко, как мог.

Приступ миновал. Экзетер закашлялся и уронил голову на плечо Смедли.

– Спасибо! – прошептал он через минуту. – Не отпускай пока.

Все это было очень мило, но банда охотников за головами наверняка уже направлялась в их сторону. Правда, объяснять это тоже было не совсем кстати.

– Что тебя задержало?

– Балда! – прошептал Экзетер. Его глаза оставались закрытыми, и он едва дышал. – Никак не мог заставить ключ действовать.

– Я уж думал, тебя сцапали Погубители.

Экзетер мотнул головой, и от этого ничтожного движения ему снова стало плохо. Черт! Слишком уж громко он кричит. После этих судорог у него все тело будет болеть несколько дней. Он буквально узлом завязался.

– Мне кажется, мы и здесь напоролись на неприятности, – сказал Смедли.

Шаги по гравию! Он испуганно оглянулся, ожидая увидеть кровожадную толпу, но это был только Домми, один. Прихрамывая, он вышел на лужайку с узлом в руках. Он был покрыт сажей, прорезанной ручейками пота, и заметно хромал.

– Тайка Каптаан! – вскричал он. – Я спешил, как только мог. И Тайка Кисстер! Какое счастье снова увидеть вашу честь, даже в столь скорбный час. Я принес одежду, Тайка, но это все, что я нашел в доме Тайки Данлопа; правда, одежда обгорела слегка или испачкана в золе. Это единственный дом, куда я смог войти.

Экзетер широко открыл глаза.

– Замечательно, Домми! – хрипло произнес Смедли. – Можешь подержать минутку Тайку Экзетера?

Заботливо бормоча что-то, Домми опустился на колени и освободил Смедли от бремени. У Экзетера это вызвало новый приступ судорог, но на этот раз он смог сдержать крик. Смедли отполз в сторону и разворошил узел, который принес Домми. Он нашел стандартный тропический костюм: шорты, рубаху, сандалии и длинные белые носки. Белья не было. Как и предупреждал Домми, белая ткань местами обуглилась и перепачкалась сажей. Он начал одеваться.

Всхлипывая, Домми рассказывал жуткую историю:

– Это было большое безумие, Тайка! В шеяночь всю нашу деревню охватило большое безумие. Мы взяли факелы и все оружие, которое было под рукой, и мы все вместе пошли в поселок тайков, распевая гимны во славу святого Карзона, которому наши предки давно уже не поклонялись, и мы хорошо знали, что он демон Карзон, и все равно славили его этой ночью. – Он ревел в три ручья. – Это была ужасная бойня, Тайка, и мы насиловали энтаек, и, ох, делали другие жуткие вещи. Все дома сожгли. Я не могу объяснить этого безумия, Тайка! Там были и другие, не из наших, не Морковки вроде нас, а чужаки. Они были одеты в черное. Тайка, с головы до пят в черное! Я боюсь, что это те самые страшные Жнецы, которыми пугали нас матери, когда мы были совсем еще маленькими. Может, это они виноваты в этом нашем безумии, Тайка Кисстер, правда? Ведь мы все. Морковки, так любили больших тайков, которые так много сделали, чтобы просветить нас, и мы так благодарны им за все, что они сделали для нас. Это, должно быть, эти, в черных балахонах, подстрекали нас на это!

Причиной его хромоты был чертовски здоровый ожог на ноге. Должно быть, он зашел в одну из дымящихся руин, чтобы найти там шмотки.

– Там труп за оградой, – сказал Смедли. – Дома сожжены.

Экзетер облизнул пересохшие губы.

– Опять Зэц, – прошептал он. – Все кончилось?

– Конечно, да. Тайка! Мы, Морковки, ужасно сожалеем о том, что наделали, но мы ничего не могли с собой поделать. Я сам тоже делал все эти ужасные вещи. А теперь мы скорбим и хотим каяться. Но, Тайка, многие из тайков и энтаек и домашних Морковок убежали и спрятались в лесах. Мы потом пытались сосчитать тела, но мы убивали тогда и всех Морковок, которые носили эти прекрасные ливреи, которые вы, тайки, так милостиво нам давали, и теперь трудно сказать, кто мертв, а кто нет. Многие бежали, я надеюсь…

Он захлебнулся новыми рыданиями.

– Мы сожгли даже библиотеку. Тайка!

Экзетер очень осторожно подвинулся и сел сам. Изо рта его сочилась кровь, пугающе алая на бледной коже.

– Я уверен, что винить во всем надо Жнецов.

– Были разговоры о том, что вы должны скоро вернуться, – всхлипнул Домми. – Как я рад, что ваша честь не вернулись раньше и избежали жуткой смерти.

Экзетер обхватил руками колени, слепо глядя в изгородь.

– А дом Тайки Мургатройда? На него тоже напали?

– Конечно, да, Тайка. Ни одного дома не осталось.

– А слуги Энтайки Мургатройд? Исиан, кухарка?

Домми закрыл лицо руками.

– Ну? – прорычал Экзетер, не глядя на него.

Исиан? Не так ли звали девушку, которую Экзетер нашел где-то под кроватью? Она-то как оказалась в Олимпе?

– Нет, Тайка. Она не бежала. Я видел.

– Как она погибла?

– Не спрашивайте. Тайка!

Глаза Экзетера сделались ледяными, но он все еще смотрел в изгородь… или сквозь нее.

– Скажи мне, Домми. Пожалуйста, скажи. Я знаю, что это не ты виноват.

– Тайка… там творились ужасные вещи. Пожалуйста, не надо спрашивать!

Экзетер пробормотал что-то бессмысленное, прозвучавшее вроде «Ох, Ласка!».

– Что? – не понял Смедли.

– Ничего. Передашь мне тот мешок, старина? – Двигаясь очень осторожно, он начал одеваться. – Домми, сходи собери Морковок.

Долина была узкая, меньше мили в ширину. Склоны начинались от равнины, почти сразу же переходя в отвесные скалы. В долине протекала река, окруженная лугами и разноцветными лесами. Два дня назад от ее вида, должно быть, захватывало дух.

Они шли мимо обугленных руин и затоптанных цветочных клумб, многие из которых были усеяны растерзанными телами. Ко времени, когда они вышли из-под деревьев, Экзетер уже шел самостоятельно, только опираясь рукой на плечо Смедли. Они вышли к теннисным кортам, на которых поджидала толпа перепуганных туземцев, человек сорок – пятьдесят. Мужчины, женщины, подростки, все огненно-рыжие. Многие захватили с собой лопаты, но, казалось, не знали, что с ними делать или с чего начинать. Все выглядели больными от чувства вины и страха. Даже Смедли, закаленному ветерану Западного фронта, сделалось дурно от того, что он успел увидеть, а ведь это была только малая часть Олимпа. Столбы дыма все еще вздымались в небо над долиной.

Экзетера встретили радостными возгласами и облегченным шепотом: «Тайка Кисстер!» Из-под деревьев выбегали все новые туземцы. Опираясь на Смедли, он подождал, пока собралась толпа. Он все еще дрожал и был очень слаб. Переход дался ему тяжело.

– Исполняет сам себя! – пробормотал он.

– Что?

– «Филобийский Завет». Похоже, пророчество исполняет само себя. Домми сказал, что меня ждали из Товейла, откуда меня вызывал Комитет, но я-то попал во Фландрию! Если бы Зэц не послал меня туда, я бы вернулся как раз вовремя, чтобы погибнуть. А если бы он не сделал того, что сделал здесь, я бы до сих пор собирался в Новую Зеландию.

Смедли удивленно посмотрел на него:

– А теперь не собираешься?

– Если даже Зэц не может порвать цепь, куда уж мне? – Экзетер ослабил свою хватку на плече Джулиана и выпрямился, чтобы обратиться к перепуганной толпе Морковок.

– Это не ваша вина! – крикнул он. – Вас заставили сделать это демон Карзон, демон Зэц! Святые не отвернутся от вас, ибо нет в этом вашей вины. Неделимый знает правду и знает, кто виноват!

Они откликнулись на это радостными криками, совсем как дети.

– Но вы должны доказать свое раскаяние. Вы должны похоронить мертвых с честью. Женщины пойдут рыть могилы на площадках для крикета, большие могилы. Мужчины соберут тела. Мы будем хоронить жителей одного дома вместе – и тайков, и слуг. Святые и Морковки, которые жили вместе, будут покоиться вместе. Это должно быть сделано до заката!

И это было сделано до заката, когда белые вершины Килиманджаро и Нанга Парбат окрасились алым. Точное число погибших так и осталось неизвестным – многие тела сгорели вместе с домами, а другие были изрублены до неузнаваемости. Так или иначе, было ясно, что Морковок погибло гораздо больше, чем тайков, – большинство пришельцев использовали для спасения свою ману, сказал Экзетер. Останки снесли в братские могилы и засыпали. Олимп превратился в поселок-призрак.

Падая с ног от усталости, Смедли смотрел на то, как Эдвард Экзетер проводил над братскими могилами поминальную службу. Он обращался к семи сотням человек – возможно, всему населению деревни – и говорил на местном наречии, так что Смедли не понял ни слова, он видел только слезы собравшихся Морковок. Что бы ни говорил Экзетер, начал он тихо, а закончил громко и угрожающе, что произвело на собравшихся большое впечатление. Когда он замолчал, все взорвались радостными криками, что мало напоминало окончание похоронного ритуала.

На следующий день из лесов, окружающих поселок, начали выбираться выжившие тайки – голодные, перепуганные, изможденные. Начали возвращаться с маршрутов миссионеры. Все были удивлены тому, что бригады Морковок уже разобрали руины, расчистили поселок и начали возводить временные жилища. Они были еще больше удивлены тем, что руководил всем этим совершенно незнакомый молодой человек, офицер Королевской артиллерии, известный Морковкам как Тайка Каптаан. Да и сам паренек неплохо потрудился.

Экзетер исчез. Он ушел ночью, один, и никто не знал куда. Если верить Морковкам – а им, как правило, можно верить, – в своей речи над могилами он открыл им, что он и есть тот Освободитель, о котором говорится в пророчестве. Разумеется, им не полагалось знать этого, но удержать говоривших по-английски домашних Морковок от подслушивания и сплетничанья было невозможно, так что многие уже это знали. Однако теперь Экзетер поклялся, что принесет смерть Смерти, исполнив тем самым пророчество.

Это, сказал он, для него теперь дело чести.

Он не сказал, куда собирается.

Шли месяцы, а новостей о нем все не было, и общественное мнение постепенно склонилось к тому, что или соглядатаи Зэца поймали его еще по дороге с Олимпа, или он снова сделался одним из местных. В общем, о нем можно было спокойно забыть.

Некоторые из пессимистов не верили в это, в особенности Джамбо Уотсон. Он предрекал, что Олимп еще увидит Эдварда Экзетера. При этом он ссылался на «Филобийский Завет» и в особенности на загадочный Стих 1098:

«Страшен суд Освободителя; низко падут недостойные от слов его. Мягок он и нескор на гнев. Подарки отложит он в сторону, а почести отвергнет. И станет Элиэль первым искушением, а принц – вторым, но пробудят его мертвые».

 

55

47, Бэмлетт-роуд Лондон, B-1 16 сентября 1917 г.

Дорогая мисс Прескотт.

С глубочайшим прискорбием вынуждена сообщить Вам, что мой брат, Д’Арси, принес свою жизнь на Алтарь Отечества. Телеграмма от Министерства обороны известила нас сегодня, что он погиб смертью храбрых на поле боя. Никаких подробностей пока не известно.

Я была у них дома, когда пришла телеграмма. Моя невестка, как Вы понимаете, весьма расстроена, равно как и мы все. Только сейчас, вернувшись к себе, я смогла написать вам. Возможно, вы уже знаете об этом из вечерних газет.

О службе, посвященной памяти покойного, будет сообщено в обычном порядке.

Я уверена, что Вы разделяете нашу скорбь, даже если и не можете выразить это на людях.

Остаюсь искренне Ваша Аннабель Финчли (миссис)

 

Приложение: Луны

Соседство представляет собой вероятностный вариант Земли. Звезды, наблюдаемые с его поверхности, полностью аналогичны тем, что мы видим с Земли; Солнце также несомненно то же.

Тем не менее у Соседства имеется четыре луны. Теория профессора Роулинсона о том, что происхождением своим они обязаны столкновением с одним или несколькими метеоритами, не лишена оснований. В его время широко распространена была точка зрения, согласно которой Тихий океан – это впадина, образовавшаяся, когда Луна откололась от Земли, хотя теперь определенно известно, что она образовалась на миллиарды лет раньше. Столкнувшись с Землей, тело должно было бы иметь размеры небольшой планеты, во всяком случае, значительно больше метеорита. Однако в некоторых отношениях Роулинсон заметно опередил свое время. Особенно дальновидным представляется его положение о хаотических системах; даже ничтожная разница в размере, скорости или углах падения порождает огромные различия в результатах столкновения. Это может выразиться не только в различном количестве лун, но и в легких расхождениях продолжительности дня и года между Землей и Соседством.

Только Трумб обладает достаточно крупным диском, способным заслонять солнце, создавая тем самым эффект солнечного затмения. Это происходит в любой точке орбиты, но заметно только на дневном полушарии. Другие известные эффекты связаны с попаданием крупных лун в тень планеты, с так называемыми лунными затмениями.

Луна Эльтиана, наиболее удаленная от поверхности планеты, имеет период обращения, равный двадцати восьми суткам, очень близкий к земной Луне, однако она гораздо менее заметна, так как мало отличается от обычной звезды ярко-красного цвета. Ее экваториальная орбита служит причиной того, что затмение Эльтианы происходит каждый месяц, хотя с поверхности планеты наблюдаются только ее полные затмения.

Иш представляется наблюдателю маленьким голубым диском. Период ее обращения равен четырнадцати суткам – благодаря этому основной календарной единицей Соседства является не месяц, а две недели. Подобно земной Луне, Иш имеет наклонную орбиту, благодаря чему участвует в затмениях только два или три раза в год. Многие затмения не фиксируются наблюдателями из-за плохой погоды или дневного времени суток. Наблюдаемое затмение Иш – большая редкость, считающаяся дурным знамением.

Трумб, зеленая луна, представляется большим диском. Его синодический период равен 4,44 суткам, и наклонение орбиты слишком невелико, чтобы принимать его в расчет. Его затмение может происходить в любой точке орбиты, хотя половина затмений происходит за линией горизонта.

Маленькая желтая луна Кирб’л представляет собой захваченный астероид. Он движется по эллиптической орбите с наклонением 15, что близко к широте Вейлов. Это осложняется тем, что его орбита может быстро меняться под воздействием гравитационных полей других лун, и сам объект имеет асимметричную форму, обращаясь каждые два часа, что вызывает изменения в альбедо. Его синодический период равен полутора суткам.

В перигее он движется для наблюдателя с запада на восток. В период минимального наклонения это может происходить почти в зените либо же практически невидимо за линией горизонта. Затмения в перигее довольно часты, однако в апогее затмения Кирб’ла не происходят никогда. В промежуточном положении он движется на север или на юг и может или затмеваться, или не затмеваться.

Жрецы-астрономы из Вейлов считают Кирб’л абсолютно непредсказуемым.

 

Будущее неопределенное

 

Действующие лица

ПЕНТАТЕОН, ПЯТЕРО ВЕРХОВНЫХ «БОГОВ» ВЕЙЛОВ:

Висек, Прародитель; Эльтиана, Владычица; Карзон, Муж; Астина, Дева; Тион, Юноша, собирающие обманом или устрашением ману с местного населения, столетиями разыгрывая Большую Игру, в которой роль пешек уготована людям…

Множество их миньонов, известных как аватары, наихудшими из них – Палатой – верховодит.

Зэц, «бог» смерти. Будучи официально аватарой Карзона, он сделался сильнее его, получая огромное количество маны от человеческих жертвоприношений, осуществляемых его слугами, так называемыми Жнецами…

Служба, группа пришельцев-альтруистов, пытающихся свергнуть эту извращенную тиранию, предлагая взамен новую веру, Церковь Неделимого.

«Филобийский Завет», книга пророчеств, предсказывающая пришествие Освободителя, который принесет смерть Смерти, в лице сына Камерона Экзетера, работавшего в Службе в конце XIX века.

Штаб-Квартира, организация пришельцев на Земле, которая периодически сотрудничает со Службой. Так, например, она дала убежище Камерону Экзетеру, бежавшему домой на Землю от угроз Зэца, надеющегося оборвать цепь пророчеств, убив его.

Погубители, другая группа пришельцев на Земле, выполняющая время от времени грязную работу для Палаты. В 1912 году они выследили Экзетера и его жену в Ньягате, в Кении, и убили их.

Эдвард Экзетер, единственный сын Камерона и Роны Экзетер и, следовательно, предсказанный Освободитель.

 

Предшествующий ход игры:

В августе 1914 года Погубители развязали первую мировую войну и попутно едва не убили Эдварда. Спасенный Штаб-Квартирой, он попадает в Соседство, исполнив тем самым пророчество, согласно которому должен явиться в мир в Суссленде в дни семисотых Празднеств Тиона при помощи некоей Элиэль – как выяснилось, она самая младшая в труппе странствующих актеров. Установив контакт со Службой, Эдвард отказывается исполнять напророченную ему миссию и стремится вернуться на Землю, чтобы сразиться за Короля и Отечество. Точно так же он отвергает попытки Тиона, который, пытаясь подкупить его, предлагает исцелить увечную ногу Элиэль.

В результате нападения прислужников Зэца он снова лишается контакта со Службой. Не зная ни порталов для перехода на Землю, ни необходимых для этого ключей-паролей, он заперт в Соседстве. В Нагвейле его друзьями становятся молодые воины из деревни Соналби, принявшие его в свой отряд. Как раз в это время начинается война между Джоалией и Таргией, двумя из трех доминирующих держав Вейлов (третьей является Ниолия). Поскольку Нагленд считается джоалийской колонией, молодые воины призываются для участия в нападении на Лемодвейл, союзника Таргии. Благодаря харизме и врожденным способностям Эдвард довольно быстро становится верховным главнокомандующим и спасает объединенную джоалийско-нагианскую армию от разгрома. С помощью Карзона он ускользает от Зэца.

После новых странствий Эдвард встречается с Т’лином Драконоторговцем, туземцем, работающим на Службу, а затем и с Джамбо Уотсоном, одним из ее руководителей, который доставляет его в поселение Службы, Олимп. Он продолжает настаивать на своем возвращении на Землю, однако Служба затягивает это из-за существующих в ее рядах разногласий, касающихся пророчества об Освободителе. В конце концов Джамбо предлагает Эдварду собственную помощь и указывает ему портал, пройдя через который Эдвард оказывается на поле сражения в Бельгии. Арестованного по подозрению в шпионаже на немцев, его спасают кузина Алиса Прескотт, бывший одноклассник Джулиан Смедли и агент Штаб-Квартиры мисс Пимм. С целью предупредить Службу о том, что Джамбо – предатель, Эдвард возвращается в Соседство вместе с Джулианом, рассчитывая пробыть там всего несколько дней. Он обнаруживает, что Олимп разгромлен прислужниками Зэца, а девушка, которую он любил, убита. Разгневанный Эдвард клянется отомстить и уходит из Олимпа.

 

Часть первая

 

1

Прат’ан Горшечник устал от ожидания смерти. Закованный в цепи, он стоял в зале суда с самого рассвета. Стоял и притворялся храбрым. Это оказалось куда утомительнее, чем он предполагал. Семнадцать его братьев-сверстников уже были допрошены, осуждены, и их вывели для порки, но он был вожаком, да и судили его уже в третий раз, так что сомнений не оставалось: его осудят и предадут смерти. Смерть уже начинала казаться ему желанным избавлением – чем быстрее, тем лучше, – и если бы джоалийские трусы не заткнули ему рот кляпом, он попросил бы их не затягивать. Он надеялся, что его казнь станет искрой, способной разжечь долгожданную революцию в Нагвейле.

– Не подвергая сомнению смертную казнь как единственно возможное наказание за подобный проступок, – со скукой в голосе проговорил защитник, – должен сказать, что сажать преступника на кол – способ исключительно болезненный и мучительный. Поэтому я прошу уважаемый суд оказать снисхождение к моему подзащитному и избрать для него более милосердный способ лишения жизни. С позволения суда я бы коротко обосновал свою просьбу.

– Только побыстрее, – поморщившись, махнул рукой председатель. Все трое судей были джоалийцами. Все истекали потом в положенных по регламенту одеждах и шапках с обвислыми полями – жара в зале стояла, как в печи. Прат’ан мог найти утешение хотя бы в том, что на нем нет ничего, кроме кожаного фартука и, разумеется, цепи.

Здание суда было самым большим и, возможно, самым красивым в Соналби. Джоалийцы выстроили его совсем недавно как символ просвещения, которое они несут в свои колонии. В нем было целых четыре комнаты с чистыми, обшитыми досками стенами и застекленными окнами. Под зал заседаний отвели самую большую, но даже теперь, когда остался всего лишь один подсудимый, людей тут скопилось слишком много: судьи на своей скамье, два адвоката, четверо писцов и полдюжины конвоиров с мечами. Хотя дверь на галерку для народа распахнули настежь в тщетной попытке пропустить внутрь хоть немного свежего воздуха, это не помогало, разве что открывало вид на деревню из глины и камыша. Улица была пустынна. Во всем Соналби не осталось сегодня и дворового кота: смотреть, как порют твоих же сородичей, смотреть на смерть Прат’ана – ну уж нет, увольте! Жители ушли из деревни еще до рассвета, наглядно показывая тем самым свое отношение к джоалийскому правосудию. Это было не восстание – это был предел того, что они могли себе позволить.

– Ваша честь очень великодушны, – вздохнул защитник. Со своим подзащитным он не обменялся и десятком слов, и все, что их связывало, – это то, что оба были утомлены. – Во-первых, я почтительно прошу заметить, что единственное совершенное моим подзащитным преступление заключается в нанесении раскраски на лицо. Надеюсь, суд простит меня, если я скажу, что и сам испытывал бы подобное искушение, будь у меня такое лицо.

Судьи сухо улыбнулись. В лице Прат’ана не было ничего особенного, если не считать того, что ему не позволялось раскрашивать его так, как это на протяжении столетий делали его предки. Женщины частенько говорили ему, что он симпатичен даже со смазанной раскраской. Он попытался еще раз облизнуть пересохшее небо, и снова деревянный клин помешал ему. Челюсть болела от долгого стояния с раскрытым ртом.

– Я протестую! – привстав с места, вмешался обвинитель. – Дело не в раскраске. Важно то, что губернатор издал указ, запрещающий ряд варварских обычаев вроде ритуального членовредительства. Согласно этому указу, раскраска лица относится к запрещенным ритуалам.

Судья, сидевший слева, подавил зевок.

– И закон требует наказания. У вас есть что еще сказать?

– Да, ваша честь, – поспешно проговорил защитник. – Короче говоря, подсудимый, Прат’ан Горшечник, имеет за плечами блестящую военную карьеру. Во время кампании в Лемодвейле и последовавшего за этим прославленного вторжения в Таргвейл он командовал отрядом из Соналби, сражаясь плечом к плечу с нашими доблестными джоалийскими воинами. Когда три года назад наша объединенная армия вернулась с победой в Нагленд и была вынуждена свергать узурпировавшего власть Тариона, подсудимый при штурме дворца лично, своими руками задушил тирана. Своими военными подвигами он заслужил почет и уважение, а также удостоен личной благодарности нашего благородного Колгана Председателя.

Судьи беспокойно переглянулись. Все они получили назначение на свое нынешнее место благодаря политическим связям, а Колган занимал в Клике руководящий пост, являясь, следовательно, истинным правителем как самой Джоалии, так и ее колоний.

Прат’ан протестующе замычал и зазвенел цепями. Если суд примет решение обратиться за помилованием к властям в Джоале, ему придется ждать ответа целый месяц, а он не видел причины, по которой должен страдать еще столько времени.

– Заставьте его заткнуться! – бросил судья, сидевший слева.

Стражник больно ударил Прат’ана по почкам. Застигнутый врасплох, Прат’ан вскрикнул и упал на колени, звеня цепями, задыхаясь и борясь с тошнотой. Зал суда поплыл у него перед глазами. Его рывком поставили на ноги, чтобы он стоя выслушал приговор. Он еще не пришел в себя, и голос судьи долетал до него словно издалека.

– …предыдущие прегрешения более чем перевешивают все ваши военные заслуги. Вы признаетесь виновным в измене Нагианской Народно-Демократической Республике. Суд приговаривает вас к…

– Подождите-ка! – раздался от дверей чей-то голос.

Голос был негромкий, но все головы повернулись на него. Он принадлежал высокому юноше, одиноко стоявшему в отгороженной для публики части зала. Худой, жилистый, загорелый до черноты, черноволосый, обнаженный, если не считать сандалий и короткой кожаной набедренной повязки, – чем не самый заурядный нагианский крестьянин? Но Прат’ан узнал его сразу и мгновенно забыл про свою боль.

– У тебя очень короткая память, Т’логан, – продолжал вошедший. – И у тебя, Догюрк, тоже. Помнится мне, один звался раньше Т’логан Писарь, а второй – Догюрк Книжник. Быстро же вы забыли те времена, а?

Он перекинул длинную ногу через перила; бедро под кожаной повязкой оказалось неожиданно светлым, не загоревшим. Когда он перекинул и вторую ногу, один из стражников шагнул к нему, схватившись за меч. Д’вард лишь взглянул на стражника, и тот остановился, словно налетев на невидимую стену.

Не торопясь, он направился к судейской скамье. Двое из троих судей побледнели как полотно. Откуда он взялся? Ни слуха ни духа все это время – и вдруг объявляется, как раз когда…

– Три года назад вы трое служили под моим командованием, не забыли? Меньше четырех лет назад вам всем грозила неминуемая смерть под стенами Лемода – не от партизан, так от холода. Единственное, что спасло вас – всю вашу хваленую джоалийскую армию, – это то, что нагианцы в самый последний момент взяли город и обеспечили вам надежное убежище на зиму. Так ведь?

Он стоял посреди зала, скрестив руки и нахмурившись. В наступившем жутком молчании судьи Т’логан и Догюрк кивнули.

Д’вард, Д’вард! Откуда он взялся? Он исчез в Таргвейле три года назад, и с тех пор о нем никто и ничего не слыхал. Он нисколько не изменился. Прат’ан знал, что его-то некогда поджарое тело уже понемногу заплывает жирком, а волосы на висках редеют, но Д’вард – Д’вард остался все таким же жилистым юнцом, каким был тогда, – мальчишкой с черной щетиной вместо бороды.

– Что все это… – начал было третий судья.

– Заткнитесь! – спокойно оборвал его Д’вард. – Я почтительно напоминаю суду, что Прат’ан Горшечник третьим поднялся по канату на стены Лемода. Он спас вам жизни, вы, жалкие слизни! И ты, Т’логан, – я помню, как он бросался в ледяную воду, чтобы вытащить тебя из потока, когда мы бежали из Лемода весной. Я видел это собственными глазами! Ты обязан ему жизнью дважды.

Председатель что-то прохрипел.

– А что теперь? – Д’вард нахмурился еще сильнее, и на всех повеяло ледяным холодом. – А теперь Джоал поработил все население Нагвейла. О, я понимаю! Я понимаю, что вы помогаете варварам подняться к вершинам цивилизации, но варварам-то так не кажется, а полное подавление исконной культуры для меня ничем не отличается от рабства. Вы называете это цивилизацией? Только за то, что гордость Прат’ана Горшечника не уступает его храбрости, за то, что он украшает свое лицо священными символами мужественности, – только за это вы собираетесь предать его мучительной смерти?

В зале суда воцарилась зловещая тишина.

Набравшись храбрости, Т’логан Судья с трудом выдавил:

– Освободитель! Что делаешь ты здесь? – Произнеся запретное имя, он с опаской окинул взглядом зал, словно ожидал увидеть в нем собирающихся Жнецов.

– Случайно проходил мимо. Но если вы посмеете причинить зло моему брату Прат’ану, я могу задержаться здесь и организовать Армию Освобождения Нагии. И если я выберу это, то вышвырну из вейла всех джоалийцев за две недели – всех до единого. Я задавлю вас точно так же, как задавил Таргию. Я – Предсказанный Освободитель! Вы сомневаетесь в моих словах?

Трое судей, сами того не осознавая, словно сговорившись, кивнули.

– Тогда вы принесете подсудимому извинения и освободите его.

Судья Т’логан попытался пролепетать что-то и начал вставать.

– Это не…

– Сейчас же!

Судья опустился на скамью и переглянулся со своими коллегами. Догюрк кивнул. Триллиб неохотно, но тоже кивнул.

– Освободите подсудимого!

Через две минуты Прат’ан, опираясь на плечо Освободителя, выбрался на улицу, щурясь на яркий солнечный свет.

Через пять минут они добрались до его лавки, и он смог наконец напиться теплой воды, прополоскать рот, опуститься на свой рабочий табурет и посмотреть на Д’варда. Боль в спине утихла.

Никто их, конечно, не видел. Никто не выкликал ни имени Д’варда, ни даже его имени – а ведь он как-никак тоже теперь почти что герой, хотя бы потому, что неожиданно остался жив. Люди не вернутся в деревню до темноты, а старшие воины врачуют друг друга после порки.

Под толстой камышовой крышей было немного прохладнее, чем на улице. Привычный запах глины почти выветрился за те две недели, что он просидел в деревенской тюрьме. В раскрытую дверь лился солнечный свет, игравший на округлых боках выставленных на продажу гончарных изделий – горшков, чаш, блюд, кувшинов. Мухи лениво кружились в воздухе и ползали по стенам. Прат’ан с удивлением и радостью обнаружил, что его копье и щит по-прежнему стоят у стены. Без этих предметов, с которыми он сроднился, он чувствовал бы себя оскопленным. Правда, закон запрещал выходить с ними на улицу, и ходили упорные слухи, что джоалийцы скоро вообще конфискуют все оружие в вейле.

Д’вард перевернул большой кувшин для воды и сел на него. Он глубоко вздохнул, вытер со лба пот и улыбнулся Прат’ану так спокойно, словно был одним из местных, что забегают поболтать чуть не каждый день. Не было нужды спрашивать, каким образом ему удалось совершить это чудо в суде. Он – Д’вард Освободитель. Эти поразительно синие глаза и незабываемая белозубая улыбка могли кого угодно заставить сделать что угодно.

– Годы были благосклонны к тебе, дружище?

– Ты… Ты совсем не изменился!

Улыбка Д’варда сделалась чуть напряженнее.

– Внешне, похоже, нет. Да ты и сам почти все тот же, мошенник ты здоровый! Что, женился?

Прат ан, не отводя взгляда, кивнул. Да, Д’вард все тот же – борода острижена по-джоалийски, коротко. Ребра…

Д’вард поймал его взгляд.

– Что, мои отметины доблести исчезли, да? Ну, ты же знаешь – они там были. Ничего не могу поделать, на мне все заживает как на собаке.

Горшечник понемногу приходил в себя.

– Я снова обязан тебе жизнью, Освободитель, и… Ох! Я ведь не могу, не должен так называть тебя, верно?

– Нет, можешь! – Синие глаза грозно сверкнули. – Мое время пришло! С сегодняшнего дня ты можешь звать меня Освободителем. С этой минуты я буду с гордостью носить это имя и научу мир уважать его. Я рад, что начал с твоего освобождения. Это была чистая случайность; я пришел сюда четыре дня назад и услышал, что творится…

Он задумчиво посмотрел на Прат’ана, и тот почувствовал, как от волнения все внутри него сжалось. Зачем пришел Освободитель?

– Тебя не было так долго! – выдохнул он. – Мы же твоя семья.

– Конечно! Но меня ждет столько трудностей в этом мире… Я заглянул проведать старых боевых друзей и обнаружил, что многие из них сидят в тюрьме. Я надеялся, что старая Соналбийская Сотня захочет помочь мне в одном опасном предприятии, но…

Ого! В воздухе запахло кровью! Прат’ан в три прыжка очутился около стены и схватил свои копье и щит.

– Веди, Освободитель! Я готов идти за тобой!

Д’вард повернулся на своем кувшине, чтобы посмотреть на него.

– Боюсь, что нет. Не ты. И не другие. Видишь ли, брат, я теперь выступаю против самих богов. Не поведу же я на них воинов, носящих знаки Пятерых – зеленый молот, синие звезды, череп…

– Тьфу! Без знаков на лице можно и обойтись. Если я сойду тебе такой, как сейчас, получай меня таким.

– Да? – Похоже, Д’варду с трудом удавалось сохранять серьезность. – Думаешь, мне нужны такие переменчивые помощники? Десять минут назад ты был готов принять мученическую смерть за право раскрашивать свое лицо. А теперь это уже не важно?

Ну конечно же, это абсолютно безразлично! Но Прат’ан не привык искать причину, поэтому ему пришлось хорошенько поразмыслить, прежде чем ответить.

– Ты предлагаешь мне выбор. Джоалийцы же просто приказывают. Это совсем другое дело.

– Ясно, – рассмеялся Д’вард. – Но тут еще одно дело: вы с братьями, похоже, вот-вот устроите собственную революцию. То, что затеваю я, не имеет никакого отношения к изгнанию джоалийцев из Нагвейла.

Прат’ан пожал плечами, скрывая досаду:

– Я борюсь с джоалийцами только так, со скуки. Что бы ты ни задумал, я с тобой. Твои боги – мои боги.

– Мне предстоит дальний путь и смертельная опасность.

– Тем лучше!

– Но ты сказал, что женат. Насколько я помню, женатых воинов оставляют для обороны.

И как только Прат’ан мог так сглупить – посвататься к Уулуу?

– Я женат… всего ничего, не больше месяца, ну, чуть больше. Никаких детей! Моя жена может вернуться к отцу в целости и сохранности.

Д’вард недоверчиво поднял брови:

– Ну, в то, что она может вернуться, я еще поверю, но чтобы в целости? В это что-то мне не верится, мужлан ты этакий!

– Почти в целости. – Прат’ан упал на колени. Только сейчас он понял, что все три года жил ожиданием этой минуты. – Освободитель, ты же знаешь, я ни перед кем больше не преклонил бы колени. Я никогда никого ни о чем не молил, но клянусь, если ты оставишь меня здесь, я умру от стыда и отчаяния. Возьми меня, Освободитель! Я готов как всегда повиноваться тебе. Я пойду за тобой куда угодно.

– И ты даже не хочешь знать, что я задумал?

– Ты собираешься принести смерть Смерти, как предсказано в «Филобийском Завете»?

– Ну… да. Если получится.

– Я хочу помочь тебе. И остальные тоже! Гопенум Мясник, Тьелан Торговец, Догган…

Д’вард скривился:

– Я не вмешивался, когда их секли сегодня. Я не рискнул вмешиваться, Прат’ан, ибо не был уверен в том, что у меня достанет… хватит сил спасти тебя. Знаешь, это и так было слишком рискованно! Несколько раз мне казалось, что еще немного – и мы с тобой будем торчать на соседних кольях. Сколько времени им нужно, чтобы окрепнуть?

– Они уже выздоровели! Меня так пороли не раз. Для нас, нагианцев, это – тьфу! Мы толстокожие.

– Головы у вас крепкие, это точно. – Д’вард взъерошил рукой волосы – вьющиеся, густые, черные. Он состроил гримасу. – А что скажет на это твоя жена? Предупреждаю, нас ждет смертельная опасность. Многие из тех, кто выступит со мной, не вернутся. Возможно, никто из нас не вернется.

Прат’ан встал, сдвинул пятки и вскинул копье на плечо, как давным-давно обучил их Д’вард. Уставившись в стену прямо перед собой, он отчеканил:

– Веди, и я пойду за тобой.

Д’вард тоже встал. Они были почти одного роста, только Прат’ан чуть потолще.

– Я же не могу разжаловать тебя, правда? Да и не хочу. – Д’вард сжал плечо Прат’ана в традиционном приветствии братьев-сверстников. – Ты лепишь горшки, Прат’ан Горшечник. Иди за мной, и я научу тебя лепить людей.

 

Часть вторая

 

2

Круги от этого происшествия разбежались по всему Соналби и за несколько недель дошли до всех вейлов, подняв нешуточные волны. Не успела зеленая луна завершить и двух полных циклов, как спокойная жизнь маленькой горной долины между Наршвейлом, Рэндорвейлом и Товейлом была нарушена. Именно здесь, на севере, в маленьком селении нашла себе приют большая часть пришельцев в Соседство. Они называли это поселение Олимпом.

Конечно, своими размерами резиденция Пинкни уступала дворцам монархов и верховных жрецов Вейлов, но по местным меркам она считалась просторной и даже роскошной. Ее планировка скорее напоминала бунгало, столь излюбленные белыми людьми в тропических районах Земли. В огромной роскошной гостиной, освещенной множеством свечей в серебряных канделябрах, мужчина хорошо поставленным баритоном пел «Иерусалим». Дама аккомпанировала ему на арфе – сколько Служба ни билась, рояль у местных столяров не получался. Восемь леди в вечерних платьях и шесть джентльменов в белых смокингах с благоговением внимали прекрасной музыке.

И я пойду на смертный бой, Не дрогнет меч в руке моей…

Еще двое мужчин выскользнули на веранду выкурить по сигаре и насладиться вечерним покоем. Небо давно уже потемнело, но воздух хранил дневное тепло, ароматы поздних цветов и кустарников. Красная Эльтиана и голубая Астина в сопровождении свиты звезд висели над покрытыми первыми осенними снегами вершинами.

– Очень уж все это подозрительно. – Мужчина повыше был худ и отличался необычно длинным носом. При всем этом он сочетал изящество с уверенностью движений и – в надлежащих случаях – с сухой, неодобрительной улыбкой. Подобно большинству пришельцев, он не обсуждал ни свое прошлое, ни свой возраст. Хотя на вид ему можно было дать меньше тридцати, ходили слухи, что он служил в кавалерии еще в битве при Ватерлоо. – Никак не ожидал, что он начнет вот так.

– Я вообще не ожидал, что он начнет, – признался его собеседник. – Я думал, что мы больше о нем не услышим – или до него добрался-таки Зэц, или он совсем одичал и сдружился с туземцами.

– О нет. Я никогда не сомневался, что мистер Экзетер вынырнет на поверхность. Я только не ожидал, что он так открыто бросит вызов Палате и так быстро. – Тот, что повыше, затянулся сигарой, и она затлела в темноте красным светлячком. – Очень, очень подозрительно! Интересно, сам-то он что думает об этом?

– Гораздо интереснее, как это он до сих пор ухитряется оставаться в живых. – Второй мужчина был пониже. Для своего возраста – а мужчины казались ровесниками – он был чуточку полноват. Он расчесывал волосы на прямой пробор и имел привычку улыбаясь жмуриться.

– Именно это я и хотел сказать. Зэц уже давным-давно должен был укокошить его. Вам не кажется, что мы просто обязаны его остановить?

– Остановить кого? – послышался еще один голос. – Что это вы тут затеваете? Собираетесь устраивать какое-нибудь дельце за спиной у Комитета? – Урсула Ньютон подошла к ним и смерила их по очереди подозрительным взглядом. Роста она была чуть ниже среднего. Вечернее платье открывало мускулистые руки и необычно широкие для женщины плечи. Голос у нее был под стать плечам; впрочем, она никогда и не пыталась изображать скромницу.

– Ни в коем случае! – ужаснулся тот, что пониже.

– Джамбо?

– Разумеется, собирались, – как ни в чем не бывало отозвался длинноносый. – Пинки как раз спрашивал у меня, кто из убийц сейчас свободен. Разве не так, Пинки?

– Еще чего! – пробормотал второй. – Ничего подобного.

– Дело в том, – продолжал Джамбо, – что молодой Эдвард Экзетер объявился в Джоалвейле и воззвал к черни, открыто провозгласив себя предсказанным Освободителем.

– Боже праведный! – нахмурилась Урсула. – Вы уверены?

– Совершенно уверены, – нервно ответил Пинки. – Агент Семьдесят Семь. Весьма толковый тип и довольно неплохо знает Экзетера. То есть, очень хорошо знает.

– И сколько это продолжается?

– Он находился там уже дня три, когда Семьдесят Седьмой увидел его. Семьдесят Седьмой немедленно поспешил сюда предупредить нас. Весьма разумное решение. Я поощрил его за проявленную инициативу. Впрочем, у него ушло четыре дня, чтобы попасть сюда, возможно, с тех пор ситуация изменилась.

– То есть вы хотите сказать, Экзетер может быть уже мертв. Но если об этом известно нам, можно не сомневаться, что об этом известно и Палате.

– Вот именно. Вот именно.

В гостиной стихли аплодисменты, и баритон завел новую песнь:

Я верный сын родной земли До самых смертных дней, о сэр…

Мужчины продолжали молча курить, и Урсула облокотилась на перила между ними, хмуро вглядываясь в ночь.

– Это может принять серьезный оборот, – заметила она.

Сменяться могут короли…

– Совершенно верно, – согласился Пинки.

А я останусь с ней, о сэр…

– Вы собираетесь послать кого-нибудь, чтобы привести его в чувство?

– Именно это мы и обсуждали при вашем появлении, – кивнул Джамбо, ухмыляясь.

– Это дело Комитета, – заметила Урсула, – но вы, конечно, ничего еще не говорили старине Ревуну, не так ли? Рассчитывали устроить все сами, верно? Вы двое и ваши приятели?

– Вовсе и не устроить! – запротестовал Пинки. – Ей-богу, ничего подобного! Просто мы не хотели портить такой замечательный вечер разговором о делах. Но мне казалось, что Джамбо это будет интересно. Я надеялся, он придумает что-нибудь. Да и вы тоже, дорогая. Вы ведь не будете спорить, что надо послать кого-нибудь переговорить с Экзетером?

– Только ли переговорить?

– Необходимо тщательно оговорить средства убеждения, доступные эмиссару, – осторожно ответил Пинки. – Разумеется, он должен обладать довольно широкими полномочиями.

Джамбо закашлялся, будто поперхнулся дымом.

– Воистину слова, достойные джентльмена. Цезаря Борджиа, скажем, или Макиавелли. Ну, меня-то он на пушечный выстрел не подпустит – после того, что вышло в прошлый раз.

– Если только у него осталась хоть капля мозгов, – сказала Урсула, – он не подпустит к себе никого из нас. Кроме разве что Смедли. Старый школьный приятель? Да, Джулиана он, пожалуй, выслушает.

Пинки зажмурил глаза и улыбнулся, став очень похожим на кота.

– Капитан Смедли – замечательный молодой человек. Однако он здесь, можно сказать, еще новичок. Вам не кажется, что он может не оценить всей сложности ситуации? Я не сомневаюсь, что капитан доставит ему наше послание, но выполнит ли он наше поручение с необходимой убежденностью? – Он вопросительно посмотрел на Урсулу.

– Разумеется, ту грязную работу, которую вы задумали, он для вас не выполнит. Но не забывайте, у него же нет маны. Мне кажется, вам нужно послать к Экзетеру двоих – его друга Смедли и еще кого-нибудь, кто смог бы помочь капитану в случае, если потребуется немного применить силу.

– А! Гениально! Я думаю, мы и сами додумались бы до этого, Джамбо, да? Но не сразу. Конечно же, послать двоих! И кто будет этим вторым? Как вы считаете?

Джамбо вздохнул:

– Мне это не нравится. Не нравится. Розенкранц и Гильденстерн. Нам нужен кто-то с рассудительной головой.

– И не отягощенный совестью? – ехидно поинтересовалась Урсула.

– Ну-ну, – успокоительно проговорил Пинки. – Не судите так строго. Я почти уверен, что мистер Экзетер внемлет логике.

– Решение должен принимать Комитет. Пусть он и решает. А теперь пошли в дом, оба, и прекратите эти закулисные штучки. – Она резко повернулась и направилась в гостиную.

Достойный уход… Две сигары вспыхнули одновременно. Два облачка дыма поплыли в ночное небо.

– Разумеется! – заявил Пинки. – Мы и сами остановились бы на ее кандидатуре, не так ли? Рано или поздно.

Джамбо снова вздохнул:

– Верно написано: самки, вне зависимости от вида, значительно опаснее самцов.

– О да. – Пинки опять по-кошачьи зажмурился и улыбнулся. – Совершенно верно.

 

3

От Семи Камней в Рэндорвейле осталось только четыре: один стоял вертикально, два покосились и один упал. Остальные три или заросли, или их давным-давно увезли. Сохранившиеся четыре располагались в центре зеленой поляны, окруженной огромными деревьями вроде земных кедров. Место было призрачное, мрачноватое, пропитанное ароматом листвы. В этот безветренный осенний полдень здесь было жарко, как в турецких банях. Спрятавшись от толпы за густым зеленым кустарником, Джулиан Смедли ощущал, как пощипывает кожу от виртуальности.

Кинулусим Купец, используя упавший камень как кафедру, громовым голосом вел службу Неделимому Богу. Ему внимали четыре десятка человек, сидевших скрестив ноги на траве. Мужчины, женщины и даже дети собрались сюда из Лосби и других соседних деревушек. Сорок – уже немало. Джулиан нашел в толпе несколько знакомых лиц – обращенных. Остальные могли прийти сюда в первый раз посмотреть, что это за новая вера такая, которую исповедуют их друзья. Скоро настанет его очередь обращать их.

Тем временем он облачался в рабочую одежду. Обычная рэндорианская одежда состояла из единственного, зато длинного отреза тонкой бумажной ткани. Она отлично спасала и от жары, и от насекомых, которых в Рэндорвейле немало, но Джулиана привлекало в первую очередь то, что она не требовала ни крючков, ни пуговиц. «Я словно живой рождественский подарок», – думал он, разматывая с себя ярд за ярдом марлю – в количестве, достаточном для упаковки небольшого крейсера. Когда он словно шелковичный червь показался наконец из своего кокона, Пурлопат’р торжественно подал ему облачение священника – капюшон, длинные рукава, пояс. Ему это напоминало наряд брата Тука. Облачение было унылого серого цвета, ибо лучшие цвета узурпировал Пентатеон.

Пурлопат’р Дровосек приходился купцу племянником. Высокого роста, крепкий, мускулистый – на первый взгляд он казался взрослым юношей, но, присмотревшись, вы видели незащищенное лицо двенадцатилетнего подростка. В мочке левого уха он носил золотое кольцо – знак принадлежности к Церкви Неделимого, так что Кинулусиму приходилось относиться к нему как к взрослому. Собственно, Джулиан мог обойтись и без его услуг. Возможно, паренек сам вызвался помогать святому гостю, чтобы не мучиться, слушая бесконечные проповеди дяди.

Проповедник из Кинулусима вышел замечательный, один из лучших в новой Церкви. Вера его была крепка, и он проповедовал ее зычным голосом, потрясая в воздухе кулаками и обличая злых демонов – богов Вейлов. Казалось, разгорячись он еще немного, и его борода вспыхнет ярким пламенем. Старина всегда умел произвести впечатление. Джулиан никогда не считал себя сильным оратором, он не слишком освоил рэндорианский диалект, да и веры Кинулусима ему недоставало. А если честно, то он никогда не воспринимал религию Неделимого серьезно.

– Ваше святейшество? – взволнованно спросил Пурлопат’р неожиданным для его размеров свистящим шепотом. Он относился к тем людям, которые не способны хранить молчание и двух минут подряд. – Говорил вам мой дядя про тех военных, что он видел?

– Да, брат мой, – улыбнулся Джулиан. Ему хотелось еще раз просмотреть шпаргалку с проповедью, однако апостолу положено оставаться спокойным и – верить, верить в защиту Неделимого. Новость о солдатах тревожила его.

– Как вы думаете, это демон Эльтиана ввела в заблуждение короля Гуджапата?

– В этом нет сомнения. Демоны вводят в заблуждение всех, кто слушает их.

Пурлопат’р, округлив глаза, кивнул.

– Если солдаты выступят против нас. Неделимый ведь защитит нас, ваше святейшество, да?

Джулиан вздохнул и поправил галстук на шее – скорее для того, чтобы лишний раз поразмыслить. Юный дровосек искал ответ на наихудший парадокс монотеизма: почему всемогущий Бог допускает в мире зло? На такое ответ из пальца не высосешь – тем более что пальцев у Джулиана недоставало.

– Я не знаю ответа на твой вопрос, брат мой. Мы должны исполнять свой долг и хранить веру в то, что Единственный в конце концов победит, даже если порой наша ограниченность и не позволяет нам видеть все обстоятельства.

– Воистину так, ваше святейшество. Аминь!

Джулиан похлопал паренька по плечу – отчасти для того, чтобы проверить, в самом ли деле оно столь крепко, каким кажется. Оказалось, в самом деле крепко.

– Мы оба ничтожные слуги Неделимого, брат мой. Мы равны в этом.

«И в моем случае, братец, можешь не сомневаться, апостол не исчезнет, бросив тебя на растерзание врагу, как сделал это подлец Педро Гарсия в Товейле. У этого апостола просто нет на такие штучки маны».

Он выглянул из-за куста посмотреть, как идут дела у Кинулусима. Похоже, речь его производила на публику большое впечатление.

Рэндорианцы нравились Джулиану. По большей части это были простые крестьяне, возделывавшие землю так же, как делали это их деды. Наречие рэндорианцев отличалось большей мелодичностью, чем резкий, гнусавый язык земель, расположенных ближе к Таргу, язык, который, похоже, заразил почти всех их соседей. Ростом рэндорианцы превосходят большинство жителей Вейлов, и еще они любят посмеяться – конечно, когда занимаются не столь серьезными делами, как церковная служба, – да и народная музыка у них замечательная.

Получив возможность выбирать между Рэндорвейлом, Товейлом, Наршвейлом и Лаппинвейлом, Джулиан для своей миссионерской деятельности выбрал Рэндорвейл и принялся изучать его диалект. Он не жалел о своем решении – возможно, потому, что у местных жителей темнее кожа. Общаясь с ними, он почти верил, что он снова на родной планете, в одной из отдаленных частей Империи, и несет свет язычникам – неизбежное Бремя Белого Человека. Окружай его люди с таким же цветом кожи, как у него самого, он был бы лишен этой иллюзии. Тогда ему на ум шли бы всякие нежелательные мысли, например, о том, что если бы фишка легла по-другому, то нарсианцы или рэндорианцы спасали бы заблудшие души в Англии… Одним словом, мысли бы шли на ум самые неприятные.

Как и большинство в Службе, он не очень-то верил в наличие души. Он проповедовал учение Церкви Неделимого не в силу теологических причин, а только потому, что это была единственная возможность свергнуть тиранию Пентатеона. Только это открывало Вейлам путь к прогрессу – вполне достойная задача, сопоставимая лишь с тем, как владычество европейцев улучшало экономическое состояние их колоний. Здесь, в Рэндорвейле, Джулиан Смедли проповедовал совершенно искренне, делая все, что мог, на благо туземцев, по возможности стараясь не вступать в противоречие с местными законами.

Он уже ощущал приток маны. По мере того как купец повышал голос, приближаясь к кульминации, благоговение его слушателей перед Неделимым возрастало, усиливаясь виртуальностью узла, – так резонирует в соборе органная музыка.

Пурлопат’р молчал целых тридцать или даже сорок секунд. Должно быть, не в силах выдерживать напряжение, он снова тревожно зашептал над ухом у Джулиана:

– Разве не чудо то, что совершил святейший Джамбо во Флаксби четыре недели назад?

Джулиан повернул голову:

– Похоже, я о нем еще не слышал. Флаксби… это в Лаппинвейле? А что там случилось?

Глаза у паренька расширились.

– Настоящее чудо, ваше святейшество! В Лаппинвейле ведь вышел закон, по которому все преданные Неделимому караются самым жестоким образом.

– Да, я знаю. Это, конечно, тоже дело рук демонов. Но что случилось со святым Джамбо?

– Магистрат отправился арестовать его, ваше святейшество! Он захватил с собой двух солдат, и они застали святого апостола за проповедью – вроде вот этой у нас. Но святой Джамбо приказал им покаяться и наставил их на путь истинный, и – надо же! – магистрат с солдатами пали на колени и вняли словам Истинной Проповеди. А после этого они ушли с миром, вознося хвалу Неделимому!

Черта с два! Еще бы им не восхвалять…

– Святой Джамбо поистине скромен, сын мой. Он не говорил нам об этом, и я благодарен тебе за то, что ты поведал мне эту историю.

Пурлопат’р расплылся от удовольствия. Но вообще-то эта история ему нравилась не больше чем Джулиану, хоть оба понимали случившееся совершенно по-разному. Разумеется, Джамбо воспользовался харизмой пришельца и, возможно, изрядной порцией маны, ибо трое недругов представляли собой серьезное испытание даже для Джамбо. Впрочем, он не бросил свою паству, что уже значительно лучше трусливого бегства Педро! Однако новости о гонениях на последователей новой веры в Лаппинленде заставляли крепко задуматься. Организованная Пентатеоном травля ереси Неделимого началась полгода назад в Таргленде, потом распространилась на Толенд и Наршленд. Сегодня Кинулусим говорил о солдатах в округе. Неужели настал черед Рэндорвейла?

Похоже, старый пустозвон начал наконец выдыхаться. Во всяком случае, он вытер свою небритую физиономию краем одежды и перевел дух.

– Сегодня мы должны возблагодарить судьбу, братья и сестры мои! Нас почтил своим присутствием тот, кто более других достоин обратиться к вам. Я всего лишь жалкий купец, не лучше любого из вас, а возможно, и хуже. Большинство вас знают меня всю свою жизнь. Откуда этому человеку знать о том, что свято, спрашиваете вы – и вы имеете право спрашивать. Но теперь я представляю вам апостола, одного из избранных тем, чье имя нельзя произносить, избранного с тем, чтобы он вел нас к истине и спас нас от вечного проклятия. Воистину он из тех, кто спасен. Он может говорить вам истину, ибо она открыта ему. Братья и сестры мои, внемлите же словам святейшего Каптаана! – Кинулусим сомкнул руки над головой и сошел с камня-кафедры.

Джулиан расправил плечи, проверил, ровно ли свисают его рукава, и вышел из-за своего куста. Стоило ему оказаться на виду у собравшихся, как он ощутил прилив маны, напоминавший наэлектризованный воздух. Он вскочил на камень и благосклонно улыбнулся.

Каждый раз в такую минуту он думал, что бы сказал его отец, доведись ему сейчас увидеть сына – бородатого, облаченного в длинные одежды, словно сошедшего с картинки из детской библии. Этакий Моисей с Уголка Ораторов в Гайд-парке. Собственно, он хорошо представлял себе, что сказал бы его отец. Пожалуй, старший сержант артиллерии его величества Гиллеспи не пощадил бы самолюбия сына. А он сам? Что сказал бы он сам? Хочет ли он провести несколько следующих столетии толкователем гороскопов, исцеляющим хвори одним прикосновением руки?

Впрочем, сейчас не время для сомнений. Он здесь для того, чтобы творить добро. Он быстро поднял руки, сомкнув их в кольцо над головой. Народ склонил головы в ответ на благословение, так что вряд ли кто заметил его увечную руку. Он остановился на Шестой Проповеди, но прежде ему предстояло исправить небольшую теологическую ошибку, допущенную Кинулусимом.

Итак, начало стандартное:

– Братья и сестры! Быть сегодня с вами – истинное наслаждение для меня. В первый раз здесь, у Семи Камней, вас было только трое… – Он отбарабанил эту часть, а рука его уже горела.

Теперь об ошибке Кинулусима. Он замедлил речь, стараясь придать мыслям распевную плавность рэндорианского.

– Наш достойный брат Кинулусим говорил хорошо и открыл вам много великих истин. Сохраните их в ваших сердцах. Он достойный слуга Неделимого. По скромности своей он уверял вас, будто я достойнее его. Не верьте ему, пусть даже он говорил это из самых лучших побуждений. Да, я один из апостолов, но это не делает меня лучше Кинулусима – или лучше любого из вас – в глазах Господа. Неделимый избрал меня, чтобы я нес слово Его миру, не за какие-то мои достоинства. Я тоже грешен. Я всего лишь человек, как и Кинулусим… – Ну и так далее, и тому подобное.

Покончив с формальностями, он перешел к проповеди. Он репетировал ее много раз, так что справлялся без особого труда. Шестая Проповедь была его любимой, он ее почти полностью заимствовал из Нагорной Проповеди. Синтетическая теология Службы всегда заставляла его ощущать себя лицемером, но этика у них была безупречна. Он сам всю свою жизнь верил в эти принципы.

Блаженны нищие… Блаженны плачущие… Это действовало. Еще как действовало! Вокруг, куда ни посмотри, горящие восторгом глаза.

Вскоре мана полилась потоком. Обрубок руки болел так, словно его окунули в расплавленный свинец. Он буквально ощущал пальцы своей правой руки, давным-давно, еще в семнадцатом году сгнившие в грязи где-то в Бельгии. Боль напомнила ему, что он должен держать руки по бокам. Вовсе не обязательно привлекать внимание зрителей к тому, что он носит перчатки, пусть даже мало кто из них заметит это и уж вряд ли кто осмелится спросить зачем. Впрочем, вера ничего не говорила о том, что апостолы должны обладать безупречным телосложением, хотя на деле постоянная подпитка маной и поддерживала их здоровье, позволяя им не стареть. Он не породит теологического парадокса, если откроет свое увечье. Вот если он исцелится – тогда совсем другое дело.

Многие из пришедших на проповедь уже видели его раньше и – он надеялся – увидят его в будущем. Очевидное чудо – заново выросшая кисть – такое святым никогда не дозволялось, уж за этим-то Служба строго следила. Если бы о подобном чуде стало известно, в глазах людей Джулиан Смедли сделался бы сверхсвятым или даже богом – нет, такого бы Служба не пропустила. Она и так уже потеряла слишком много миссионеров, переметнувшихся на сторону противника; последней была сладкоречивая Дорис Флетчер, ныне Божественная Оис, аватара Эльтианы, покровительница новомодного искусства книгопечатания.

Он оседлал любимого конька:

– Заклание кур в храме не отвратит от вас гнев Неделимого, братья и сестры мои! Он судит вас не по приношениям, которые вы делаете демонам, но по каждому мгновению вашей повседневной жизни. Доброта и нравственность – вот жертвы, которые он требует от вас…

Совершеннейшая банальность для человека, воспитанного в христианстве, однако для многих его слушателей это было новым и неожиданным. Всю жизнь их учили преклоняться перед богатыми и власть имущими, преклоняться и не жалеть их. Пентатеон не учил смирению и милосердию. Пятеро требовали одного лишь повиновения, ибо это давало им ману.

– Не надо богатых храмов! – вещал Джулиан. Это место ему нравилось особенно. – Растрачивание ваших пожертвований на камень и позолоту не добавит чести Неделимому! Используйте лучше эти деньги на то, чтобы накормить голодающего ребенка или облегчить страдания калеки. Вот дорога, которая приведет вас к заслуженному месту среди звезд…

Полнейшая чушь. Однако Пентатеон столетиями подкупал свои жертвы обещаниями того, что повинующиеся богам будут вечно обитать среди звезд. Для сохранения конкурентоспособности Единственный Истинный Бог должен предлагать по крайней мере не меньше этого, и безопаснее казалось принять местную веру, чем изобретать новую загробную жизнь. Потенциальные обращенные неохотно примут незнакомый им Рай.

Слова плавно текли одно за другим; по лицу Джулиана струился пот. Краем глаза он заметил какое-то движение. Еще одно. Где-то на опушке солнечный луч блеснул на металле. Окружив рощу со всех сторон, солдаты начали пробираться сквозь кусты к поляне. В руках у всех обнаженные мечи.

Проклятие!

Слушатели ждали, озадаченные его внезапным молчанием. Он забыл, на чем остановился. Неужто влип? Он ободряюще улыбнулся перепуганной пастве и перепрыгнул через несколько строк, дабы быть уверенным, что не повторится. Мозг лихорадочно работал.

И сердце билось столь же лихорадочно. Такого страха он не испытывал с того самого дня, когда снаряд бошей похоронил его заживо.

Он ведь не Джамбо Уотсон, который способен заставить магистрат и солдат пасть на колени, у него тут тридцать – если не больше – вооруженных людей. Он и не Педро Гарсия, который в схожей ситуации улизнул с помощью магии. Джулиан Смедли не мог спастись с помощью маны, даже если бы захотел. Каждая капля маны, которую он получал, шла на исцеление его руки – это происходило не по его воле, просто происходило, и все. Когда он попал в Соседство полтора года назад, рука его заканчивалась запястьем. Теперь у него уже целая ладонь. В последнюю поездку из нее начали расти пять отростков. Еще одна такая поездка – и у него уже будет что-то, похожее на пальцы.

Вот и нет! Эта поездка убьет его. Скорее всего он погибнет, пронзенный мечом, прежде чем успеет что-либо предпринять.

Ладно. Первым делом надо сохранить контроль над собравшимися. Паства еще слишком увлечена его словами, чтобы заметить нежданных гостей. Если рэндорианцы ударятся в панику и бросятся бежать, все кончится кровавой баней.

Он оборвал проповедь и поднял руки над головой, соединив их в круг.

– Братья! Сестры! Нам оказана великая честь. У нас гости. Смотрите – целый отряд отважных солдат его величества почтил нашу службу своим присутствием. Нет! – Он возвысил голос, перекрывая испуганные вскрики. – Не бойтесь!

Единым порывом молившиеся вскочили на ноги. Проклятие!

– Оставайтесь на местах! Поприветствуем этих достойных мужей, пригласим же их в наши ряды во имя Истинного Господа! Добро пожаловать, друзья!

Капитан, выделявшийся алым плюмажем на шлеме, вышел из кустов почти рядом с Джулианом – этакий седой вепрь, весь в броне и коже, торжествующе скаливший зубы оттого, что добыча сама идет ему в руки.

– Именем короля, прекратить! – прорычал он, воздев меч.

– Боже, храни короля! – в ответ ему взревел Джулиан и снова повернулся к своей парализованной страхом пастве. – Боже, храни короля! – повторил он.

– Боже, храни короля! – мгновенно откликнулся хитрюга Кинулусим.

– Да здравствует его величество!

– Да здравствует его величество! – На этот раз его поддержало чуть больше голосов. Все сгрудились вокруг Пурлопат’ра и его дяди; молодой великан возвышался над толпой. Все перепуганные глаза с надеждой смотрели теперь на Джулиана.

– Помолимся же, братья и сестры! Помолимся за то, чтобы славному королю Гуджапату была дарована долгая жизнь, пусть ему хватит сил мудро править своим народом. Помолимся за его здравие, и процветание, и ясный разум, и чтобы его возлюбленная королева… его благородный наследник… – и т.д, и т.п.

Капитан стоял в замешательстве, не рискуя прерывать патриотические излияния. Его отряд тоже остановился – грозные молодые воины сомкнули кольцо вокруг еретиков, готовые по первому слову своего командира начать расправу.

Джулиан, не понижая голоса, молился, молился за то, чтобы король оставался Рэндорленду возлюбленным отцом, молился за то, чтобы король избежал козней злых демонов. Истинно верующие не могли не понимать, что он имеет в виду Эльтиану, богиню-покровительницу вейла, но он изо всех сил избегал называть ее по имени, да и не только ее, но и всех местных богов – даже Неделимого. Главное – не дать капитану вмешаться. Отчаянно импровизируя, он постепенно перевел молитву в проповедь, выбрав на этот раз Номер Третий.

Из всех проповедей Джулиан больше всего терпеть не мог именно эту. Он толком и не разучивал ее, поскольку никогда не думал, что она ему может пригодиться. Даже просто читая ее текст, он казался себе еще большим лицемером, чем обычно, хоть и понимал, что Номер Третий должен замечательно воспламенять толпу.

…Пятеро обещают вам вечную жизнь среди звезд – они лгут! Пентатеон и все их аватары вовсе не боги, они злые демоны, которые в Судный День падут от руки Единственного Истинного Бога, и всех, кто поклоняется демонам и служит им, всех постигнет кара…

Ну что за вздор! Кому известно, что будет после смерти? Наверняка уж не Профу Роулинсону и не другим писакам из Службы, которые накатали все эти тексты. Хорошо хоть, они не сделали бога слишком жестоким, им хватило ума не обещать грешникам вечные муки. Представления об аде в Вейлах сводились к вечному мраку и одиночеству, и Служба удовлетворилась тем же.

Для пущей убедительности Джулиан добавил от себя немного серы.

Он продолжал все так же громко и напористо, на ходу додумывая то, что забыл. Краем сознания он отмечал – действует. Он завладел ситуацией! Волки и овцы вместе, его слушатели застыли на месте, завороженные потоком слов. Трижды ура харизме!

Но этого все-таки мало. Не может же он продолжать так до бесконечности. Стоит ему прерваться, капитан и его люди выйдут из транса и исполнят свой долг.

Он начинал уже повторяться.

Боль в руке стихла. Он был мокрый как мышь, но он купался в мане, нет – в волнах маны, ведь они находились на узле, и довольно мощном. Он ощущал ману словно потрескивание наэлектризованного воздуха, и он, должно быть, посылал ее обратно собравшимся так быстро, что она не успевала коснуться его руки своей исцеляющей силой.

Вот он, ответ! В первый раз с тех пор, как он попал в Соседство, он сам оказался способен пусть на небольшое, но все же волшебство. Если бы он был Педро Гарсией, он использовал бы портал, но он как-никак истинный англичанин, он не побежит с корабля, как крыса.

– Вы просите доказательств? – возгласил он, хоть никто не издал ни звука. – Вы хотите доказательства могущества Неделимого? Так смотрите же!

– Он вытянул руку. – Вот ты, Пурлопат’р Дровосек! Ты ведь знаешь меня не меньше года, верно?

Молодой здоровяк кивнул, широко раскрыв глаза.

– Тогда скажи братьям и сестрам, почему я ношу перчатку!

– У тебя только одна рука, о святой, – пискнул Пурлопат’р.

– Неверно! У меня была только одна рука. Моя правая была отрезана у запястья, так? Смотри же, какая она теперь! – Он сорвал перчатку. – Моя рука отрастает заново. В следующий раз, когда я вернусь к вам, братья и сестры, она будет такой же, как левая. Вот так Тот, Чье Имя Не Может Быть Названо, награждает тех, кто служит ему!

Да, это уж точно не понравится Службе. Она обвинит Джулиана Смедли в пропаганде суеверий, возбуждении ложных надежд, возвеличивании самого себя. Но в сложившейся ситуации его мало волновало мнение Службы. Все, чего ему хотелось, – это остаться в живых.

– Чудо! – вскричал старый Кинулусим, падая на колени.

– Чудо! – хором откликнулись верующие. Юный Пурлопат’р пал ниц словно подрубленный кедр. На ногах остались только солдаты.

Капитан стоял, разинув рот. Джулиан повернулся к нему и простер свою исцеленную – ну, почти исцеленную – руку. Он собрал это потрескивающее от напряжения ощущение маны и мысленно швырнул его в тупого вояку. «На колени, чтоб тебя! На колени!» По меркам Пятерых или их аватар это количество маны было ничтожным, но и его хватило, чтобы одолеть старого, закаленного в боях солдата. «Кайся же, кайся!»

Медленно, неохотно капитан опустился на колени, и сразу же по всему периметру поляны его воины последовали примеру своего командира.

«Иисусе!»

– Помолимся же! – рявкнул Джулиан. – Возблагодарим за дарованное нам свидетельство доброты и милости…

Он задохнулся от охватившей руку нестерпимой боли. Он совладал с собой и продолжил. Мана кипела в его руке не только от охваченных священным ужасом верующих, но и от тридцати новообращенных. Он свершил чудо. Теперь он святой. Капитан рыдал, а половина его людей побросала мечи.

 

4

Аморгуш уснула у Доша Кучера на руке, но он ухитрился высвободиться, не разбудив ее. Громко сопя, она перекатилась на бок. Он выскользнул из постели и опустил ноги на мягкий ковер.

В окна струился солнечный свет, играя на шелковых простынях, мраморных стенах и отполированной до зеркального блеска мебели. Даже одной из этих картин в тяжелых золоченых рамах хватило бы, чтобы спокойно дожить до старости… или оказаться на виселице. Ухоженный парк за окнами тянулся до самого берега Джоалуотера. На туалетном столике лежали драгоценности Аморгуш. У него зачесались кончики пальцев, и он поскорее отвел глаза от этого небольшого состояния.

Если он и дальше хочет жить за счет старой Аморгуш, ему придется бороться с искушением. Он нагнулся и подобрал с ковра одежду, сброшенную им полчаса назад. Это была дорогая одежда. Надо отдать должное старой жабе – она щедра. Да, пожалуй, это все, что можно сказать о ней хорошего. Аморгуш утверждала, что ей сорок, – и как это боги еще не поразили ее за столь явную ложь? Одна из богатейших женщин во всем Джоалвейле, она была и одной из самых глупых, правда, не настолько, чтобы верить словам восхищения, которые он шептал ей ежедневно в это время. Она знала, что он всего лишь наемная сила.

Он натянул розовые льняные штаны и башмаки из ягнячьей кожи, потом любовно затянул свой широкий кожаный пояс. Пояс попал к нему не от Аморгуш. Скорее всего он был изготовлен в Рэндорвейле, хотя Дош стянул его пару лет назад в Мапвейле. Один поворот высвобождал богато украшенную пряжку, а вместе с ней и тонкую полоску стали, гибкую и острую с обеих сторон как бритва; что ни говори – восхитительная вещица. Он любил ее. Маленький бедный Дош всегда ощущал себя нагим и беззащитным, если на теле его не было спрятано хотя бы какого-нибудь оружия.

Он застегнул шелковую рубаху изысканного лилового цвета, искусно расшитую разноцветными полевыми цветами, и постоял минуту у зеркала, восхищаясь собой. Потом пригляделся повнимательнее – не видно ли следов от любовных укусов? Нет, вроде бы все в порядке. Он не без раздражения заметил мелькающую сквозь кудри кожу. Блондины всегда рано лысеют, а он был далеко уже не так молод, как ему хотелось бы. На лбу можно было разглядеть намечающиеся морщины. Он недовольно отвернулся от зеркала.

Старая жаба еще спала, и притом громко храпела. Ну и хорошо, это избавит его от прощального объятия. Его жизнь у Аморгуш была легкой и беззаботной – еще бы, он вполне заслужил такую. Дош довольно ухмыльнулся и направился к двери с сознанием честно выполненного долга. После любовных утех с Аморгуш его обязанности на конюшне казались сущим отдыхом.

В коридоре – ни души. Восхищаясь окружающим его великолепием, он торопливо зашагал к лестнице, намереваясь наскоро принять ванну, чтобы смыть с себя вонь ее духов. Если подумать, его место в доме Бандропса было подарком судьбы. Во-первых, Джоал – самый красивый город во всех вейлах, он предлагал человеку все, о чем только можно мечтать. Во-вторых, платили ему достаточно – денег хватало на все его запросы, даже на самые необычные. Но главное – ему не приходилось опасаться гнева ревнивого мужа, ибо Бандропс прекрасно знал, чем занимается его кучер в часы сиесты.

Собственно, именно Бандропс и взял его в этот дом. Бандропс Адвокат был восходящим политиком – в Джоале это означало человека с повадками паука-убийцы, – от которого ожидали, что при освобождении следующей же вакансии в Клике он купит себе это место. Он женился на Аморгуш ради ее денег, ибо сам предпочитал кого-нибудь вроде Доша. Какое-то время Дошу приходилось ублажать обоих, а это было непростым занятием, впрочем, вскоре хозяин нашел себе нежного пажа помоложе, так что услуги конюха требовались ему лишь изредка.

Когда Дош подошел к лестнице, по ней как раз поднимался не кто иной, как тот самый Пин’т Паж, вспотевший, раскрасневшийся и положительно желанный. Он остановился, и оба не без подозрения покосились друг на друга. Дош слегка опасался, что Пин’т нацелился на его место в кровати Аморгуш. Пин’т же, в свою очередь, опасался посягательств Доша на него самого, хотя до сих пор с завидным упорством сопротивлялся любой попытке Доша сблизиться с ним.

– Жарко? – поинтересовался Дош. – Осень что-то выдалась необычно теплой.

– Ты и сам, похоже, перегрелся немного, – отвечал этот поганец. На лбу его красовался искусно уложенный завиток – хотелось бы Дошу знать, как парень ухитряется сохранять свои волосы в таком идеальном порядке. – Я искал тебя.

– Отлично! Я как раз собирался в баню. Пошли вдвоем.

Пин’т оскорбленно надул губы.

– Тебя хочет видеть хозяин.

Дош с сожалением распростился с мыслью о прохладной ванне. В это время суток Бандропсу скорее всего нужны услуги кучера, а не любовника. Он пожал плечами:

– Тогда мне лучше идти прямо к нему. А ты пока подумай о моем предложении.

– С чего ты взял, что я соглашусь?

– По опыту, мой мальчик, по опыту! – бросил Дош, спускаясь. Проходя мимо пажа, он попытался нежно похлопать его по выпуклой части, однако тот был начеку и отодвинулся. – Я могу научить тебя кое-каким полезным приемам.

– Вот уж не думаю, – отозвался Пин’т.

В этом он наверняка ошибался.

Дош постучался и получил разрешение войти. Кабинет хозяина – роскошный, залитый солнцем – выходил окнами в ухоженный парк. Одни ковры стоили больше, чем можно заработать за всю жизнь. Все свои финансовые дела Аморгуш оставила на усмотрение разумного мужа.

Постоянная сутулость Бандропса только подчеркивала огромный размер его туши. Дош никогда не видел таких пышных и черных бровей, как у Адвоката, и такой совершенно гладкой, сияющей лысины, хотя все прочие части тела Бандропса поросли густой черной шерстью. Бандропс Адвокат был одет в свою любимую свободную шелковую блузу небесно-голубого цвета. Он сидел, положив кулаки на резной стол.

Бандропс приветствовал своего кучера неодобрительным хмурым взглядом.

– Извини, что пришлось оторвать тебя от работы.

– Разумеется, я весь к вашим услугам, господин, – безмятежно отозвался Дош, мягко ступая по роскошному, многоцветному ниолийскому ковру. Его гораздо больше интересовал второй человек, стоявший у окна.

Этот второй был моложе и стройнее. Его холодный пристальный взгляд таил в себе возможную угрозу. Он тоже был одет в обычный джоалийский наряд. В отличие от Бандропса на мускулистых руках его почти не было волос, а сами руки были заметно светлее загорелых кистей. И ноги тоже. Щеки над коротко остриженной бородой, напротив, были темнее лба и ушей.

– Вот этот парень, Краанард, – объявил Бандропс. – Дош, это Краанард Юрист. Он нуждается в твоих услугах.

– Как прикажете, господин. – Дош поклонился незнакомцу, гадая, какого рода услуги нужны этому солдату. И зачем человеку, носящему обычно латы, поножи и шлем, выдавать себя за юриста.

Кранаард взглянул на него с нескрываемым презрением:

– У тебя есть моа, парень?

Если бы Дош посмел дерзить, он задал бы встречный вопрос: откуда у жалкого слуги вроде него столько денег, чтобы держать моа? Но имелось в виду вовсе не это. Моа всегда сопротивляются незнакомым седокам с необычной яростью; на то, чтобы приучить моа, человеку требуется обычно несколько месяцев. Помимо искусства обольщения, Дош преуспел и во многом другом. Он умел запрягать хозяйский тягловый скот в карету и править ею. Вообще-то именно этим и должна была ограничиваться его служба.

Когда Бандропс нанял Доша, он начал приручать одного из хозяйских моа – по большей части для того, чтобы эта скотина отомстила хозяину в случае, если ему пришлось бы исчезнуть без предупреждения. Бандропс знал об этих его попытках, ибо время от времени отпускал шуточки насчет синяков и отметин зубов, заработанных Дошем в процессе приручения. Чего он, возможно, не знал, так это того, что Дош не сдался. Впрочем, говорить неправду тоже не имело смысла, ибо об этом все равно знали другие слуги.

– Есть один, с которым я более или менее справляюсь, господин.

Мужчины довольно переглянулись.

– Ты поедешь со мной, – объявил Краанард. – Это всего на несколько дней.

Вообще-то Дошу удалось прожить так долго только благодаря обостренному чувству опасности. Вот и теперь в голове его звенел тревожный колокольчик. Было во всем этом что-то особенно подлое. Он прикинулся наивным дурачком – уж что-что, а это у него всегда получалось.

– Боюсь, господин, я не справлюсь с Ласточкой так долго. По части моа я всего лишь любитель.

Бандропс побагровел, но ответил военный:

– Дело слишком важное. Каждая твоя царапина будет щедро оплачена.

– Я не удержусь в седле, господин. Ласточка может убежать.

Глаза Краанарда недобро сузились.

– Ты не будешь один. Мы отловим ее для тебя. Они никогда не убегают далеко.

Понемногу все начинало вырисовываться: отряд улан!

– Если вам нужен наездник на моа, господин, в Джоалии найдутся сотни наездников куда опытнее меня.

Двое мужчин снова переглянулись. Краанард сделал несколько шагов и остановился перед Дошем, с нескрываемой угрозой глядя на него сверху вниз – да, он оказался заметно выше.

– Однако, насколько я понял, ты знаком с человеком по имени Д’вард?

Если он хотел ошеломить, ему это удалось. Дош почувствовал себя так, словно его окунули в ледяную воду, и на мгновение самообладание изменило ему.

– Освободитель?

Краанард остался доволен реакцией.

– Некоторые называют его так. Он здесь, в Джоалвейле, где-то неподалеку от Жилвенби.

Д’вард! Прошло больше трех лет. Они странствовали тогда с шайкой Лудильщиков, родным народом Доша. Дошу надоело жить в нищете, и он сбежал от них. Но прежде…

– Нет!

Угрожающее молчание…

– Что это значит? – спросил наконец Краанард.

– Это значит, что он хочет денег, – буркнул Бандропс из-за спины Доша.

– Это алчный тип с душой шлюхи, но за несколько серебряных звезд он продаст родную мать.

Мать – возможно, но не Д’варда!

А почему, собственно, не Д’варда? Дош сам не знал ответа. Ему нужно время все обдумать.

Краанард ухмыльнулся. Он взял Доша за волосы и отогнул ему голову назад.

– Тридцать звезд тебя устроят, парень? И все, что от тебя требуется, – это чтобы ты опознал его для нас. Всю грязную работу мы берем на себя. С тобой ничего не случится.

Дош жалобно вскрикнул, притворившись, что ему больно. На самом деле его захлестнула необъяснимая ярость. Тридцать звезд? Не много ли? Они его что – держат за наивного дурака? Тридцать звезд! Да таких денег у него за всю жизнь не было.

– Что он для тебя, этот Освободитель, парень? – спросил Краанард. От его дыхания воняло рыбой.

Неплохой вопрос!

– Господин, вы делаете мне больно! – взвыл Дош, не прекращая лихорадочно думать. В самом деле, что для него этот Освободитель? Предавать друзей всегда было одной из его профессий, так с чего он должен относиться по-другому к Д’варду? Может, потому, что Д’вард, прекрасно зная, что представляет собой Дош, всегда обращался с ним как с равным, как с человеком? Он – почти единственный, кто так с ним обращался. Дош вытащил из-за пояса нож.

Военный не заметил этого движения. Осклабившись, он еще сильнее дернул Доша за волосы.

– Отвечай!

И Дош ответил. Гибкое лезвие труднее втыкать, но он мастерски воткнул его как раз между ребер Краанарда. По роду занятий он хорошо разбирался в анатомии – он-то знал путь к сердцу мужчины. Так же, без усилия, нож выскользнул обратно, и тело осело на пол. Бандропс поперхнулся, потом бросился вокруг стола к двери. На бегу он открыл рот, чтобы крикнуть. Кричать надо было с самого начала. Дош метнулся, нагнал его и перерезал ему горло.

Он вытер лезвие о подол рубахи Бандропса – кровь все еще хлестала из горла Адвоката. Дош думал не переставая. Убийство совсем не взволновало его – и не возбудило; сердце его билось ровно, как обычно, однако он-то вел себя совсем не как обычно. С чего, интересно, он отказался от целых тридцати звезд, какими бы призрачными ни казались шансы получить их?

И что еще интереснее: откуда властям известно, что кучер Бандропса Адвоката может опознать Освободителя? Ни одного толкового объяснения этому он не находил, а это означало только одно: во всем снова замешаны боги. Дош не почитал ни одного бога. Точнее, он презирал их – в особенности Тиона, Юношу.

Какой бог вмешался на этот раз? Многие мужчины и женщины посвящают себя одному из богов, нося на себе знаки принадлежности к таинству. У Тиона, например, имелось Братство Тиона и, возможно, еще и другие секты; таргианские воины принадлежали к союзу Крови и Молота, посвятив себя Карзону. Дош опустился на колени рядом с трупом Краанарда и заглянул ему под воротник рубахи в надежде увидеть цепочку – ничего. Тогда он расстегнул ворот – да, покойный не носил на себе амулетов. Он сорвал с убитого рубаху и начал осматривать тело – отличное, мускулистое тело. Он с гордостью отметил про себя, как мала ранка и как мало крови из нее вытекло. Словно змеиный укус, гордо подумал он.

Он не нашел того, чего искал, пока не снял с трупа и штаны. Высоко на внутренней стороне правого бедра Краанарда он обнаружил маленькое красное родимое пятно в форме «Ш». Дош готов был поспорить на собственную голову, что пятно это у него не с рождения.

Отлично! Он-то ожидал найти пятиконечную звезду, символ Девы. Астина – богиня-покровительница Джоалии; ее главный храм находился меньше чем в миле отсюда. Ольфаан, ее аватара, – покровительница солдат. Если джоалийский солдат посвящал себя какому-нибудь божеству, то это была Астина, однако «Ш» – символ Эльтианы, Владычицы. Знак еле заметен, значит, секта самая что ни на есть тайная. Владычица – богиня страсти, материнства и сельского хозяйства. Насколько он помнил, ее воплощения не особо опасны: некоторые из них требовали от своих почитателей ритуальной проституции, но Дош против этого ничего не имел.

Он похлопал убитого по щеке:

– Ну ты, ублюдок! Ты шпион или даже убийца, так? Я недооценил тебя!

Однако правда оставалась правдой: за Д’вардом охотится Владычица, и вряд ли она при этом разделяет его интересы.

Дош поднялся и окинул взглядом учиненную бойню. Всего несколько минут назад эти двое были богаты и могущественны, а он – беден и ничтожен. Теперь они мертвы, а он все еще жив. Что ж, такова жизнь. Впрочем, убив влиятельного гражданина и военного, бедняга Дош в одну минуту может оказаться таким же мертвым, как они, если вовремя не уберется из Джоалвейла. Лишь в этом случае он мог быть уверен, что его не ждет скорая и публичная смерть.

И еще одно: что бы ни делал Д’вард в Джоалвейле, этого безумца необходимо предупредить об интересе, проявленном к нему Эльтианой. Никто не осмелится тревожить хозяина еще часа полтора-два. За это время Дош успеет унести ноги из города. Вдруг его осенило: надо раздеть и труп Бандропса – это собьет с толку преследователей, хотя бы ненадолго.

Изучив тайник в столе, Дош обнаружил там пухлый кошель, в котором на глаз было пятьдесят или шестьдесят звезд. Увы, драгоценности, лежавшие там при предыдущих проверках, исчезли. Он подумал, не стоит ли сбегать наверх за побрякушками Аморгуш, но старая корова наверняка уже проснулась. Повесив кошель на пояс, он направился к двери. Жилвенби находился на северо-востоке, у самого Джоалволла. Быстрый моа одолеет это расстояние за день, и что бы он там ни наплел этим двум мерзавцам, он неплохо умел обращаться с Ласточкой.

Он вообще много чего умел.

 

5

Солнце уже клонилось к снежным вершинам Рэндорволла, когда Джулиан Смедли возвращался в Лосби через зеленую мозаику рисовых полей и садов, разделенных извилистыми изгородями из кустов кровоягоды. Растительность в Рэндорвейле пышная; это немного напоминало Джулиану юг Франции, если не присматриваться, конечно, к листве или не спрашивать, что это за горы.

Культя болела отчаянно – ростки пальцев уже заметно длиннее, чем утром, – наплевать на боль, он не шел, а почти летел. Он все еще дрожал от избытка маны. Старый купец шествовал справа от него в торжественном молчании, а с другой стороны юный Пурлопат’р делал гигантские скачки, которым позавидовал бы моа, и визгливо верещал о чуде, которым Единственный одарил верующих.

Представление и впрямь вышло хоть куда. Три дня назад, покидая Олимп, Джулиан запасся двумя дюжинами золотых колец-сережек для тех, кого рассчитывал обратить в новую веру. Он считал себя излишне оптимистичным, однако израсходовал уже восемнадцать штук. Восемнадцать за день – возможно, это рекорд Службы. Он слышал, что Пинки Пинкни удалось как-то обратить двенадцать. Семнадцать солдат, включая самого капитана Груд’рарта, тоже жаждали принять веру прямо на месте, но согласно правилам им предстояло пройти курс наставлений. Конечно, некоторые из них передумают, но только некоторые! Заполучить верующих союзников в королевском войске – да, это дало бы Неделимому значительное преимущество, возможно, им удастся даже проникнуть в само рэндорианское правительство. Когда Джулиан Смедли вернется в Олимп и представит письменный отчет, этот отчет выйдет весьма и весьма необычным. Новичок добился оглушительного успеха. Плохо, конечно, что он добился этого, продемонстрировав собственное чудесное исцеление, и об этом пойдут теперь слухи. Ну и плевать! Все лучше чем смерть, а уж этого-то Служба от своих агентов не требовала. Он не сбежал через портал, как Педро Гарсия. Итак, вместо неизбежной катастрофы – настоящий триумф. Он обошел даже Джамбо Уотсона.

Они уже подходили к дому Кинулусима на окраине Лосби. Рядом с домом виднелся сарай, где купец хранил пряности, и чуть дальше стоял маленький загон. В загоне были два кролика.

– Кто-то приехал! – взвизгнул Пурлопат’р.

Этот «кто-то» наверняка из Олимпа, и первой мыслью Джулиана было то, что теперь у него наконец есть перед кем похвастаться. Второй – что перед друзьями не хвастаются, а третьей – что кто бы это ни был, он услышит всю эту историю от Пурлопат’ра и Кинулусима. Вот черт! А он-то надеялся без комментариев описать все в отчете, не устраивая лишней шумихи.

Их появление не осталось незамеченным. Из дома им навстречу вышел невысокий человек в коричневых штанах и рубахе – обычном джоалийском наряде, хорошо подходящем для верховой езды, но сразу же напомнившем Джулиану о его собственном нелепом одеянии. Смедли мгновенно узнал гостя, и на смену радости пришла злость.

Никто не мог угадать возраст Алистера Мейнуоринга – его полнота и темно-русые (ни единого седого!) волосы вводили всех в заблуждение. Его английский сильно отдавал шотландским прононсом, проявлявшимся даже тогда, когда он говорил по-джоалийски, и еще сильнее – по-рэндориански. Он считался одним из лучших миссионеров Службы. В Олимпе его называли «Док», а за его пределами – «святой Док», хотя он защитил диссертацию по антропологии, а вовсе не по медицине. Он возглавлял рэндорианский отдел, будучи, таким образом, непосредственным начальником Джулиана. Смедли терпеть не мог этого ворчливого ханжу. Неужели он проделал такой долгий путь только для того, чтобы проверить, как идут дела у его младшего помощника?

Они встретились, и Джулиан поднял сцепленные руки над головой, показывая тем самым, что ему нечего опасаться и что он, следовательно, контролирует ситуацию в округе. Остальные трое тут же повторили это движение. Должно быть, на Кинулусиме» и Пурлопат’ра произвело большое впечатление то, что Лосби одновременно почтили своим присутствием два апостола. Старый купец наверняка мучился вопросом почему.

Как всегда, когда он не в духе. Док тянул на все пятьдесят. Внешние проявления возраста зависят у пришельцев от настроения, так что одна только тяжелая дорога вряд ли так на него повлияла. Одежда вся пропылилась, он, судя по всему, приехал совсем недавно.

– Благослови вас Господь, дети мои. Приветствую, святой Каптаан.

– Ваше святейшество всегда желанный гость в моей скромной обители. – Кинулусим взволнованно потирал руки. – Могу я надеяться, что вы окажете мне честь, задержавшись здесь хоть на несколько дней? – Он мог бы растянуть цветистое приветствие еще минут на десять, но Док был явно не в настроении трепаться с туземцами.

– Возможно… это было бы славно… но, боюсь, святому Каптаану скоро придется покинуть нас. Мне надо переговорить с ним.

Тщетно стараясь скрыть обиду на столь неделикатно выраженную просьбу оставить апостолов наедине, Кинулусим заверил высокого гостя, что он, конечно, все понимает и что он проследит за тем, чтобы подали соответствующие освежающие напитки, и так далее, вслед за чем, сердито ворча, удалился в дом. Сопровождавший его великан дровосек с детским любопытством оглядывался на гостей.

Алистер отошел на обочину и с усталым вздохом присел на траву.

– Как дела, старина? – Похоже, он ожидал услышать в ответ одни оправдания.

Все еще переполненный маной, Джулиан не испытывал ни малейшей нужды садиться, и уж тем более ему не в чем было оправдываться.

– Неплохо.

– Я слышал, в округе видели солдатню – надеюсь, ничего страшного?

– Ничего такого, с чем бы мы не справились.

Док пожал плечами и сменил тему:

– У меня странные новости. Ваш приятель Экзетер, по слухам, всплыл в Джоалвейле. Он разгуливает повсюду, говоря всем и каждому, что он и есть Освободитель из «Филобийского Завета».

Джулиан был так поражен, что смог пробормотать лишь «Пардон?». Экзетер? Вышел из подполья? Разгуливает на публике? Боже праведный! Он же мертвец, стоит только Зэцу услышать об этом. Кто-то же должен вмешаться… Нет, это невозможно! Он перебил объяснения Дока:

– Это наверняка ошибка! Это же самоубийство! Я хочу сказать, он никогда…

– Простите, старина. В этом нет ни малейшего сомнения.

– Не может быть!

– Может. Это рассказал нам Семьдесят Седьмой, а он знает его, как никто другой. Это точно Экзетер, и он называет себя Освободителем, причем открыто.

Джулиану сделалось дурно.

– Зэц же его изжарит.

– Скажите лучше, старина, почему Зэц не изжарил его до сих пор?

– О чем это вы?

Алистер ехидно заломил бровь.

– По нашим сведениям, Экзетер начал неделю назад или даже раньше. Конечно, новости уже устарели, но если он еще жив, значит, он неуязвим для Жнецов, не так ли?

– Чушь какая-то! – Джулиан понял, что ничего не добьется, выйдя из себя. Да и как защищать Экзетера, если он даже не знает, в чем тот виноват?

– Вы ведь провели здесь достаточно времени, чтобы знать правила. Если Экзетер может защититься от убийц Зэца, значит, он набрал чересчур много маны. Я хочу сказать, порталы хорошо использовать, если за тобой гонятся местные увальни, но для того, чтобы иметь дело с Зэцем, требуется кое-что посильнее. Как он добился этого? – Док ухмыльнулся.

Джулиан совладал с собой в самый последний момент. Вот, значит, откуда ветер дует? Служба пальцем о палец не ударила ради Эдварда Экзетера, при том, что его отец был одним из ее основателей. Она похитила его, не желая иметь с ним ничего общего, мешала ему и пыталась убить его. Теперь она намерена заклеймить его как ренегата. Отличный предлог для того, чтобы еще меньше помогать ему в будущем!

– Как собрал столько маны? Ясное дело как – человеческими жертвоприношениями или ритуальной проституцией. Так же, как это делает Палата. Еще в шестом классе он получил медаль за человеческие жертвоприношения.

Долгая поездка верхом на кролике не располагала к юмору – глаза Дока сердито сверкнули.

Джулиан не сдавался.

– Я не слышал от него ни слова, если вас это интересует. Я знаю о том, что он задумал, не больше, чем вы. – Почти два года назад, сразу после резни в Олимпе, Экзетер ушел оттуда и исчез. Возможно, он сошел с ума? Не самая достойная мысль для его друга. – Так что вам нужно от меня? – Или его тоже заклеймят как предателя?

Док пожал плечами:

– Комитет хочет, чтобы вы вернулись в Олимп. Для консультаций. Я продолжу поездку за вас. – Он не стал говорить, что сделает это гораздо лучше, но его поведение не оставляло сомнений – именно это он имел в виду.

Проклятие! Комитет, должно быть, из кожи вон лезет, пытаясь решить, как им поступить. Похоже, они считают, что, раз Джулиан учился с Экзетером в одном классе, он знает его лучше, чем кто бы то ни было. Но ведь это было столько лет назад! С тех пор утекли реки крови. Что ж, приказ есть приказ, тем более он не может отказаться от всего, что связано с Экзетером, каким бы невероятным это сейчас ни выглядело.

– Тогда мне пора?

– Вы хотите сказать, что поедете ночью? – удивленно заморгал Док.

– Ночь ясная. Луны сегодня должны светить ярко. Почему бы и нет?

– Вам виднее. – Кряхтя, Док поднялся на ноги. – Пойду завалюсь в деревенскую баню.

– Тогда увидимся, когда шишки разберутся со мной, – радостно проговорил Джулиан. Если повезет, он сможет скрыться за горизонтом раньше, чем кто-нибудь расскажет Алистеру о восемнадцати обращенных. Эта мысль грела.

 

6

Время приближалось к полуночи, а ночь в «Цветущей вишне» выдалась неудачная. Половина столиков пустовала, и шум разговоров был настолько тих, что игру Полтстита Лютниста можно было расслышать даже с другого конца большого полутемного зала.

Настоящий артист, говаривал дедушка Тронг, принимает плохую аудиторию как вызов своему мастерству. Поэтому Элиэль Певица работала с публикой, переходя от столика к столику, улыбаясь, смеясь и болтая с клиентами. Куда ни посмотри, одни мужчины – бесконечное множество бородатых, раскрасневшихся лиц. Молодые мужчины, старые мужчины, просто мужчины. Женщины рядом с ними или навалившиеся на них были из обслуги. В воздухе стоял запах дешевого вина, несвежей еды, чада и немытых тел.

Столики стояли тесно, но это позволяло ей опираться при ходьбе на плечи мужчин или спинки стульев, скрывая хромоту. На ней был черный кожаный лифчик и короткая кожаная юбка, украшенные медными побрякушками. Наряд не из тех, какие нормальная девушка наденет на улицу, однако актер одевается так, как того требует роль, и потом, это единственный наряд, который оправдывал необходимые ей тяжелые башмаки. Ее пышные черные волосы свободно падали на плечи. Если не считать короткой ноги, ее тело – лучшее в этом доме, чем и объяснялись убийственные взгляды, которыми награждали ее шлюхи за столиками. И еще, они-то не могли петь.

А Элиэль могла. Ей предстояло петь через несколько минут.

Она знала почти всех местных завсегдатаев, но не находила среди них тех, кого искала. Она пофлиртовала и подразнила их – всего лишь чуть-чуть, разбудив в их глазах похотливый огонь. Впрочем, она не про них. Они знали, что она не из здешних шлюх. Неожиданно ей представилась возможность доказать это. Мозолистая лапа скользнула по ее бедру. Она резко обернулась и ударила изо всех сил. Обладатель мозолистой лапы чуть не свалился со стула, а шлепок был слышен даже сквозь музыку Полтстита Лютниста. И ее голос тоже – она профессионально возвысила его так, чтобы его слышно было во всех закоулках «Цветущей вишни».

– Если тебе это нужно, здесь есть те, кто это продает. Только не я!

Дружки Мозолистой Лапы зашлись от хохота и дернули его обратно на стул – он все-таки попытался встать. Ничего, если он будет буянить, Тигурб’л Трактирщик пошлет своих вышибал.

Лампы освещали маленькую сцену. Полтстит Лютнист закончил свое соло и потянулся за бутылкой, стоявшей у ножки его стула. Аплодисментов не последовало. Рядом с ним возник Тигурб’л – бесцветный, похожий на ящерицу человек, такого «красавчика» можно увидеть только во сне после того, как перебрал дешевого ароматизированного вина. Он потер свои длинные, худые руки и облизнул губы бледным языком.

– Господа!

Его обычное приветствие было встречено обычными же насмешками. Он как ни в чем не бывало продолжал заученную речь, представляя публике Ельснол Танцовщицу – великую, чувственную, соблазнительную Ельсиол Танцовщицу, на что публика отозвалась пьяными выкриками. Ельсиол была великой, чувственной, соблазнительной бочкой жира с тараканьими мозгами. Ноги ее по толщине не уступали ногам хорошо откормленных свиней; впрочем, они, должно быть, состояли из крепких мускулов, если выдерживали весь этот вес. Похоже, дело сегодня было дрянь, если она так скоро вышла на сцену.

Полтстит подстроил струны и заиграл. Элиэль Певица потихоньку продвигалась к сцене. Ее выход – следующий, а она еще не нашла никого из своих приятелей. Почти каждую ночь в зале находилось полдюжины ее поклонников, тех, которые приходили сюда специально ради Элиэль Певицы, а уж в удачную ночь… Нет! Вон один, сидит за столиком у самой стены. Она направилась в его сторону. Как там его зовут? С тех пор как он в прошлый раз заходил сюда, прошло четыре или пять ночей. Тронг всегда говорил, что отличная память – непременное требование к артисту, но она никак не могла вспомнить.

– Милый! – Она грациозно опустилась на соседний стул и чмокнула его в щеку. – Милый, как чудесно снова видеть тебя!

Ему было около пятидесяти, он был рыхлый и болезненный, словно его терзала хворь. Его усы начинали седеть, а лицо покрылось морщинами, но он все же выделялся из посетителей «Цветущей вишни» хотя бы одеждой. Он явно принадлежал к весьма удачливым дельцам, что объясняло, как он может столь щедро покровительствовать искусствам.

Он улыбнулся, сжал ее руку, и они обменялись любезностями. На сцене Ельсиол сбросила шаль, и публика взорвалась одобрительными воплями и пожеланиями продолжать в том же духе. Жир толстухи трясся и перекатывался.

Полтстит сфальшивил несколько нот, но поправился. В молодости, задолго до того, как Элиэль появилась на свет, Полтстит играл при дворе. Будучи в форме, он и теперь играл неплохо, но в форме он бывал редко. Весь свой заработок и редкие подачки от посетителей он мгновенно спускал на вино. Обыкновенно в начале вечера его пальцы тряслись, где-то ближе к полуночи они обретали крепость, а иногда и необычайную ловкость, но задолго до рассвета теряли и то, и другое. Сегодня, похоже, это происходило быстрее обычного. Время идти на сцену.

А! Вспомнила – Гульминиан Торговец. Торгует готовым платьем.

– Гульминиан, милый, мне, право же, пора! Мой выход следующий. Но мы не виделись лет сто! Не смейте убегать, не поговорив по-человечески. Зайдите ко мне сразу же после выступления, ладно? Вы разобьете мне сердце, если не зайдете!

Гульминиан обещал. Элиэль с изрядным облегчением дружески похлопала его по плечу и продолжила свой путь к сцене. Она чувствовала себя такой оскорбленной, если никто из поклонников не заходил поздравить ее после выступления. До сих пор такого еще не случалось. Мало ли что может прийти в голову Тигурб’ла, если это вдруг случится.

Она оперлась рукой о спинку еще одного стула и склонилась над следующим столом, включив улыбку. Снова только один человек…

– Элиэль?

О боги! На мгновение она отвернулась, борясь с желанием убежать. Потом заставила себя встретить его взгляд, хоть внутри ее все сжалось.

Пиол Поэт. Как же он постарел! Маленький, сморщенный, словно ему тысяча лет. Его лицо было таким же белым, как редкие волосы, худое-прехудое. Он склонился над столом, стиснув тонкими пальцами стакан – бутылки видно не было. Обычно ему не дали бы занимать целый столик с таким скудным заказом, но клиентов в этот вечер так мало, что радовались, наверное, и ему. Он поднял на нее глаза, и Элиэль прочитала в них мольбу.

Она заставила себя снова улыбнуться.

– Пиол! – Она опустилась на свободный стул рядом с ним, не в силах стоять. – Сколько лет! Как ты?

– Я в порядке, – задыхаясь, проговорил он. По голосу ясно было, что он далеко не в порядке. Да и по виду тоже. – А ты?

– О… у меня все хорошо!

Публика восторженно взревела и заколотила кулаками и кружками по столам – еще большая часть Ельсиол открылась взглядам. Полтстит сбился с ритма, поправился и продолжал играть.

– Чем ты занят сейчас? – поспешно спросила Элиэль. – Кто играет твои пьесы? – Интересно, каждый ли день он ест?

Он несколько раз моргнул.

– В настоящий момент никто. Над несколькими вроде бы работают. Я надеюсь услышать вскоре о двух или трех. Можешь не сомневаться, на следующих же Празднествах Тиона мое имя прозвучит снова.

– Это замечательно! – Замечательный вздор. Пьесы Пиола мало стоили без Тронга, а Тронга больше нет в живых.

Старик порылся за пазухой.

– И у меня вышла книга. Вот – я принес тебе экземпляр.

Она взяла книгу, поблагодарила и поздравила его. Насколько она помнила, Пиол всегда презирал печатные книги. Подобно автору, книжка была довольно тощей.

– Я с удовольствием почитаю. Можно часть их положить на музыку?

– Возможно. Можешь использовать стихи по своему усмотрению. – Его сухие губы неуверенно улыбнулись. – А что ты?

– О… Целая вечность пройдет, пока о тебе заговорят. Но за последние две недели я дала несколько концертов. – Тоже вздор. Она небрежно отмахнулась от «Цветущей вишни». – Это так, чтобы не терять форму. Без этого мне скучно. – «Если только в мозгах старого Пиола осталась хоть одна извилина, он поймет, что заработать деньги на музыке можно, только исполняя драматические роли, а певице-калеке нечего и надеяться на сценический успех».

– Я помню, как ты пела во дворце у короля, – вздохнул он.

– Только как член труппы. Ничего, я еще пробьюсь туда сама. – Не раньше чем реки потекут вспять. – Э… Что слышно об остальных наших?

Он вздохнул и покачал головой – хотя вряд ли можно было назвать «головой» обтянутый кожей череп, который, казалось, вот-вот упадет с тонкой, морщинистой шеи.

– Слышала, что Гольфрен вернулся к крестьянскому труду? Испольщиком, конечно. И что Утиам наконец-то подарила ему сына? Клип вступил в Лаппинскую армию.

Какие это новости… Только подумать, Утиам – красавица, замечательная актриса – работает в поле, растит детей! Возможно, она растолстела, как Ельсиол. Гэртол умер. До Элиэль даже доходили слухи, будто бы молодой Клип погиб в какой-то местной заварухе, но она не слишком-то доверяла досужим сплетням. Интересно, сколько плохих новостей Пиол от нее утаивает?

– Славные были времена! – Она мечтательно вздохнула.

Труппа Тронга… да… но вовсе не ее дед удерживал всех их вместе. Никто особенно и не задумывался над этим до тех пор, пока Амбрия в одночасье не умерла от лихорадки и вся труппа не лопнула, как перезревший гриб-дождевик. Тронг умер – сердце не выдержало. Труппа заменяла Элиэль семью, другой она и не знала. У них никогда не было денег, даже в лучшие времена, но они были дружны и радовались этому.

– В твоем возрасте самые лучшие дни еще впереди, Элиэль, дорогая.

– Надеюсь, – рассмеялась она. Не то чтобы дни были так уж плохи, но вот ночи…

Ельсиол разошлась вовсю, прыгая по сцене в облаках пыли и криках ободрения. Ей осталось скинуть с себя каких-нибудь два лоскутка. Элиэль пора идти и приветствовать поклонников. Деликатничать некогда.

– Ты ешь нормально? Где ты живешь? Тебе нужны деньги, Пиол?

Он отчаянно замотал головой, раздвинув губы в подобии улыбки.

– Нет, нет! Со мной все в порядке!

– Послушай, это не бог весть какое место, но платят здесь неплохо. Ты уверен…

Он опять качнул головой, ткнув в книгу, которую она все еще держала в руках.

– У меня комната над печатной мастерской… помогаю набирать, иногда проверяю набор.

Раздался оглушительный рев. Ельсиол разоблачилась почти до нитки. Элиэль отодвинула стул.

– Мой выход! Замечательно было встретить тебя, Пиол. – Она не кривила душой, хотя было бы лучше, если бы ее не видели в таком месте. Интересно, как Пиол нашел ее и сколько других бывших членов труппы знают об этом? – Я хочу как следует поговорить с тобой, правда.

Он улыбнулся:

– Мне не терпится услышать, как ты поешь, Элиэль. Возвращайся сюда после того, как закончишь, ладно? – Для человека, некогда считавшегося литературным гением, Пиол всегда отличался почти детской наивностью.

– Э… не сегодня, боюсь. Я… я договорилась с приятелем. Извини. Может, лучше как-нибудь днем?

Его ответ потонул в реве – Ельсиол осталась в чем мать родила. Несколько ее поклонников вскочили с мест и бросились вперед, не дожидаясь конца аплодисментов – в надежде навестить звезду в ее гримерной и поздравить ее, конечно, как и положено поклонникам. Элиэль надеялась, что кто-нибудь придет навестить и ее. Условия Тигурб’ла Трактирщика на эту ночь будут довольно умеренными.

Элиэль похлопала Пиола по костлявой, бородавчатой руке и поднялась.

– Заходи как-нибудь днем! – крикнула она и повернулась, чтобы идти на сцену.

Он изогнулся и протянул к ней руку:

– Элиэль!

Она обернулась. Ей уже пора было выходить.

– Элиэль… – Голос Пиола дрогнул. – Я забыл тебе сказать. Ты слыхала новости об Освободителе?

Она пошатнулась, словно он ударил ее.

– О ком?

Пиол на мгновение зажмурился и улыбнулся.

– По городу ходят слухи, будто Освободитель объявился в Джоалвейле. Вот мне и интересно было, слышала ли ты?

– Д’вард?

– Насколько я понимаю, это должен быть Д’вард.

Она окаменела, почти не замечая того, что Тигурб’л уже вышел на сцену объявлять ее выход. Д’вард! После стольких лет! Пол ходил ходуном у нее под ногами. Д’вард! Этот мерзавец?

Пиол, казалось, не замечал, что с ней творится.

– Это очень странно! Я совершенно не понимаю, как он осмелился открыто объявить свое имя, зная про «Филобийский Завет». Я хочу сказать, не может быть, чтобы об этом не узнал Зэц. Так что, возможно, это и не Д’вард вовсе, а какой-нибудь самозванец, хотя самозванцу глупо провозглашать себя Освободителем. Но в случае, если это все-таки Д’вард, мне казалось, тебе будет интересно узнать, ведь я помню, как увлечена ты была…

– Увлечена? Ты хочешь сказать, увлечена Д’вардом, старый дурак?

Улыбка сбежала с лица Пиола.

– Что не так? Мне казалось, тебе… Что не так?

О, как же он глуп! Ей хотелось схватить его за тонкую шейку и хорошенько потрясти. Она попробовала крикнуть, но смогла лишь прошептать:

– Все в порядке, Пиол. Все в полном порядке! Я с удовольствием повидалась бы снова с Д’вардом!

«И вырвала бы его чертовы легкие, и заставила бы его сожрать их, и все равно это было бы не хуже того, что есть сейчас. Это по его вине я служу шлюхой в борделе».

 

Часть третья

 

7

Все утро Дош Кучер наслаждался неспешной поездкой по Джоалвейлу. Он приехал в Жилвенби где-то около полудня. Моа одолел бы это расстояние и быстрее, но он не слишком погонял его, ибо не опасался погони. Небольшое вчерашнее недоразумение вряд ли будет обнаружено раньше чем через несколько часов, и потом, откуда им знать, что он отправился именно на восток? Краанард наверняка из военных, но даже если он и выступал в качестве официального лица, его начальству потребуется некоторое время, чтобы организовать преследование. Его братья по секте Эльтианы, конечно же, тоже пожелают наложить лапы на виновного, но они скорее всего не узнают о произошедшем еще несколько дней, так что Дош все-таки надеялся, что он в безопасности. До сих пор его жизнь не баловала. Но ведь он заслужил богатство, а теперь и заработал его благодаря сообразительности и предусмотрительности – очень кстати оказались его попытки приручить моа.

Жилвенби была заурядной деревушкой, примерно такой, какой он ее себе и представлял, – горстка глинобитных домишек под раскачивающимися на ветру пальмами, окруженная со всех сторон полями. Жители ее наверняка были честными, работящими, нищими и скучными, как глина, из которой слеплены их хибары. Единственное, что отличало это место, – так только то, что фоном ему служили живописные горные вершины, припорошенные первым снегом; впрочем, то же самое можно сказать почти про любое место в Вейлах.

Первым делом ему надо найти Д’варда. Вряд ли это будет трудно в такой дыре, разве что он живет здесь под чужим именем – судя по всему, именно поэтому Краанарду понадобился кто-то, кто может опознать его. Человек, заполучивший себе в личные враги бога смерти, иначе не прожил бы и дня. Возможно, он скрывался в этом свинарнике все эти годы, зарабатывая на хлеб собственным горбом, – страшненькая мысль! Деревенские мужланы, как правило, недолюбливают чужих, но все это имело и оборотную сторону. Если Д’варду удалось завоевать расположение местных, они отнесутся с большой подозрительностью к любому чужаку, расспрашивающему о нем. Ничего, серебро обыкновенно развязывает языки.

Деревушка стояла на противоположном берегу маленькой речки. Когда Ласточка одолела брод, Дош заметил крестьянина, что-то жующего в тени деревьев-зонтиков. Судя по инструментам, разложенным вокруг него на травке, он занимался починкой ограды. Простое благоразумие подсказало Дошу, что неплохо бы разнюхать обстановку, прежде чем приниматься за поиски в самой деревне.

Он подъехал к крестьянину, заставил Ласточку лечь, легко соскользнул с седла и стреножил моа, захлестнув повод вокруг его ноги. Вынув из седельного мешка свою снедь, он подошел поближе, напустив на себя равнодушный вид человека, достаточно богатого, чтобы владеть моа.

– Привет, братец. Славный денек выдался. Мое общество не помешает, а?

«Братец» оказался седым, тучным субъектом, на котором не было ничего, кроме набедренной повязки. На его небритом лице застыло кислое выражение. Вместо ответа он откусил здоровенный кусок от краюхи хлеба и продолжил молча жевать.

«Да, с этой деревенщиной требуется терпение». Дош выбрал полоску мха в тени с наветренной стороны от седовласого «братца» и уселся, с облегчением вытянув ноги. Ехать верхом на моа довольно удобно, но он не привык к долгим поездкам и изрядно сбил себе промежность. Он развернул узел, выбрал кусок колбасы и принялся за еду, наслаждаясь осенним солнцем. Эта часть Джоалвейла лежала выше, чем он предполагал: зеленые холмы перемежались темными скалами и полосами снега. Ветвистые деревья покачивались в ленивом танце. Ласточка паслась, выщипывая траву большими зубами.

– Вы опоздали, – проворчал мужлан. – Он уже ушел.

Теперь настала очередь Доша молча жевать, обдумывая это странное заявление.

– Кто ушел? – спросил он наконец.

– Освободитель.

«Отлично!» Он пожевал еще.

– А кто это такой?

– Тот, предсказанный. Был здесь три, может, четыре дня. Он да его сброд. Саранча! – Трудяга сплюнул.

Эта информация – не колбаса, ее следовало переваривать получше. Все его предположения оказались неверными. Так, и что же дальше?

– Ни разу не слышал о таком. Что еще за сброд? Что они делали?

– Затоптали все мое поле, изгороди повалили, стояли здесь лагерем, жгли костры, намусорили, распевали всю ночь гимны, проповедовали всякую ересь.

– Крестьянин оживился, распаляя в себе справедливый гнев. – Их под конец, поди, сотня собралась, и все новые подходили. – Он подозрительно покосился на Доша.

– Только не я! Я вообще не слышал ни о каком Освободителе. Куда, говоришь, они пошли, чтобы я не наткнулся на них?

– Они говорили, собираются через Рагпасс.

– В Носоквейл? О, тогда все в порядке. Я все равно не проеду на моа через Рагпасс, верно?

– Почему нет?

– Мне казалось, перевал слишком высокий для моа.

– Не… – Мужик продолжал пристально разглядывать его. – А вы куда тогда?

Хороший вопрос, и нельзя ошибиться с ответом.

Если Д’вард объявил себя Освободителем, возглавив своего рода религиозное восстание, все предыдущие предположения Доша не стоят и ломаного гроша. Джоалийское правительство будет действовать против потенциального мятежника куда быстрее и решительнее, чем против одинокого беглеца. Если покойный Краанард Воин действовал официально, его смерть могут счесть свидетельством того, что заговор проник уже в столицу. Власти отнесутся к этому делу серьезнее, чем Дош надеялся раньше.

Короче говоря, погоня может быть гораздо ближе, чем он думал. Самое время позаботиться о ложном следе.

– Я? Я направляюсь по дороге в Суссвейл.

– Через Монпасс моа не перевести, – торжествующе проговорил мужик. – Да и через Шампасс навряд ли.

– У меня там приятель – он присмотрит за моа, пока меня не будет.

Мужлан принялся молча чесаться; подозрительности у него явно прибавилось.

Если. Д’вард не скрывается и у него сотня сторонников, ему, наверное, и не нужна информация Доша о служителе Эльтианы, да и знак на ноге Краанарда скорее всего не имеет значения, ибо восстание должно тревожить больше его военное начальство, чем Владычицу. Но теперь бедный Дош оказался в западне в восточном Джоалвейле с единственным перевалом, по которому мог пройти моа. Похоже, все идет к тому, что ему придется следовать за Освободителем в Носоквейл, хочет он того или нет.

Он зажевал быстрее.

– И что именно проповедовали эти недоумки?

– Не знаю, – ответил крестьянин. – Да и знать не хочу. По мне, так и Дева хороша, да сияет имя ее.

– Аминь! – благочестиво произнес Дош. Ему хотелось узнать еще, как далеко до Рагпасса и намного ли опережает его Д’вард. Во всяком случае, никого в Жилвенби он спрашивать об этом не собирался.

 

8

На джоалийском, основном языке Вейлов, название животного, к которому члены Службы привыкли относиться как к «кролику», звучало как «роллих». Английские этимологи проследили корни слова «кролик» вплоть до старофламандского, однако оно, несомненно, было занесено на Землю каким-то неизвестным уроженцем Соседства, попавшим к нам много столетий назад и употребившим джоалийское «роллих» применительно ко внешне похожему местному животному. Конечно, кролики из Соседства были гораздо крупнее.

Кроме того, у них были бивни. От концов бивней до кончика короткого хвоста они превосходили в длину лошадь, зато рост имели почти вдвое меньший, из-за чего всадникам приходилось сидеть, задрав ноги, – это положение становилось крайне неудобным уже через несколько часов верховой езды. При достойной восхищения выносливости и захватывающей дух скорости кролики имели один, но весьма существенный недостаток: они не умели поддерживать эту скорость постоянно. Они неслись во весь опор минут пятнадцать – двадцать, а затем начинали замедлять ход до тех пор, пока ощутимый удар пяткой не посылал их снова вперед. Примерно через каждый час им требовался перерыв, чтобы немного попастись. Ими можно было управлять – точнее, требовались постоянные усилия, чтобы поддерживать нужное направление, – несильно дергая за кончики длинных ушей. Джулиан относился к ним, как к заправляемым сеном мотоциклам. По части интеллекта, во всяком случае, они мало чем от них отличались.

Правда, управлять ими однорукому человеку было гораздо труднее, чем лошадью. Для торможения приходилось тянуть за оба уха одновременно, так что останавливаться Джулиан мог, только направив своего кролика на высокую стену. Даже так Прохвост пытался порой взять препятствие – каждый раз с непредсказуемым результатом. Прежде чем спешиваться, кролика необходимо было стреножить, что тоже прибавило Джулиану хлопот. По опыту он уже знал, что ему проще не останавливаться до самого прибытия в пункт назначения, так что он почувствовал себя везунчиком, добравшись до Олимпа засветло, проведя в пути почти двадцать четыре часа.

Он почти радовался возвращению. Как говорил Джамбо, один местный вид уже стоил того. Маленькая, поросшая лесом долина угнездилась между горами, которым члены Службы присвоили имена Кука, Нанга Парбат, Маттерхорн и Килиманджаро – коренные жители Вейлов редко дают имена горам: слишком уж их было бы много. Удовольствие Джулиану портило только то, что особы, которую он хотел бы видеть здесь более других, он не застанет, ибо она уехала с миссией в Лемод днем раньше.

В дороге он успел все обдумать и пришел к выводу, что тот человек в Джоалвейле скорее всего самозванец. Зэц наверняка бы только приветствовал лже-Освободителей, ведь это дискредитировало бы легенду; он мог даже сам послать этого лже-Освободителя, тем самым подстроив западню для Службы, а может, и для самого Экзетера.

В тот единственный раз, когда Экзетер обсуждал пророчество при Джулиане, он уверял, что никогда и ни за что не будет пытаться исполнить его. Он не может принести смерть Смерти, говорил он, поскольку единственный способ сделать это – самому стать еще более сильным псевдобогом, а единственный способ набрать столько маны – использовать порочную тактику Палаты. Исключено, обсуждению не подлежит.

Но конечно, если этот Освободитель – Экзетер, он вполне мог найти другое решение, и в таком случае лучший друг Джулиана включился в игру, стоящую свеч. Значит, он должен отправиться ему на помощь, вне зависимости от того, как к этому относится Служба.

Или, может, парень просто повредился рассудком? Ведь Экзетер уже больше пяти лет знает, что Палата жаждет его крови; он метался от нее из мира в мир, каждый раз наблюдая, как вместо него гибнут ни в чем не повинные люди. Джулиан Смедли достаточно насмотрелся, что такое война, и понимал, что даже такой крепкий орешек, как Эдвард Экзетер, вполне мог съехать с катушек. Он видел, как и не такие ломались.

Ответ тот же: спешить на помощь!

Прохвост устало скакал вдоль берега Кама, мимо деревни Морковок. Рыжеволосая детвора выбегала поглазеть на тайку. Взрослые кланялись или поднимали руки в кольце – знак Неделимого. Вскоре показался и сам поселок, полтора десятка вилл у самого узла. В первый раз, когда он увидел его, полтора года назад, поселок был разорен прислужниками Зэца, но теперь его отстроили заново. Добавилась даже новая площадка для крикета, и несколько человек еще торчали на ней, упражняясь в лучах заката. Последним новшеством стала площадка для игры в поло. Первое, чем он займется, когда у него окончательно восстановится рука, – это попробует себя в кроличьем поло.

Он проехал прямиком к конюшням, где загнал Прохвоста в угол и передал его на попечение конюхов-Морковок. К себе домой он отправился пешком, шатаясь от усталости, прекрасно понимая, что не одолел бы путь за такое время на лошадях, даже если бы менял их. Он до сих пор лелеял несбыточную мечту доставить как-нибудь на Землю кролика и проскакать на нем в Дерби, оставив остальных далеко позади уже после первого барьера. Увы, этой мечте суждено было так и остаться мечтой, ибо только людям дано переходить из мира в мир.

Еще не дойдя до ворот, он увидел знакомое лицо – человек стоял в соседнем загоне, облокотившись на изгородь и болтая с конюхами.

– Драконоторговец! – вскричал Джулиан.

Т’лин поднял глаза, бросил что-то своим собеседникам и перебрался через изгородь. Он шел навстречу вразвалочку, не так быстро, как того хотелось бы Джулиану.

Агент Политического Отдела Семьдесят Седьмой был крупным мужчиной с чудовищных размеров рыжей бородой. Его происхождение оставалось неизвестным, хотя привычка носить тюрбан позволяла предположить в нем уроженца Ниолленда или одного из соседних с ним вейлов. Его меховая куртка некогда имела синий цвет, а огромные штаны – зеленый, башмаки – красный, и можно было не сомневаться – где-нибудь на теле найдутся еще желтый и белый цвета. Все это были священные цвета Пентатеона, но в левом ухе красовалось маленькое золотое колечко Неделимого.

Он подошел и сложил руки кольцом. Джулиан проигнорировал приветствие, ибо в Олимпе члены Службы не обременяли себя религиозными условностями.

– Я так понял, ты встречался в Джоалвейле с Тайкой Кисстером?

Ростом Т’лин был не меньше шести футов, так что он без труда смотрел на Джулиана сверху вниз. Лицо его не выражало ровным счетом ничего.

– Совершенно верно, святой Каптаан.

– Ты говорил с ним?

– Говорил, ваше святейшество.

– Если можно, называй меня здесь просто «тайкой». Семьдесят Седьмой. Так он сказал тебе, что собирается делать?

Изумрудные глаза Т’лина невозмутимо изучали его из-под рыжих бровей.

– Я спросил его. Он ответил только: «Проповедовать». Это я и так уже понял, ибо наблюдал за ним некоторое время. Я почти ничего не слышал из его проповеди, хотя мне показалось, что это Истинная Проповедь.

– Он говорил еще что-нибудь?

В зеленых глазах мелькнула искорка.

– Он спрашивал, как у вас дела, ваше святейшество, и как ваша рука.

Проклятие! Джулиан моментально ощутил себя выбитым из колеи. Рука сама собой скользнула за спину.

– Ты точно уверен, что это настоящий Тайка Кисстер?

– Совершенно, ваше святейшество. В разговоре он вспоминал те дни, когда странствовал со мной, притворяясь одним из моих людей. Никто, кроме него, не мог этого знать.

И черт бы побрал Экзетера за то, что он предвидел этот разговор!

– Спасибо. Это все.

– Не за что, ваше святейшество, – Т’лин поклонился и отошел. Ну да, конечно, «тайка» означает «хозяин». Пусть и с рыжей бородой, Драконоторговец не был Морковкой.

Джулиан неторопливо зашагал к своему бунгало.

Когда он поднялся на крыльцо, Домми Прислужник вышел навстречу хозяину и почтительно поклонился. Слуга-конюх передал ему мешок Джулиана и поспешил обратно. Как и любой другой коренной житель этой долины, Домми обладал огненно-рыжей шевелюрой, правда, находясь в услужении, он коротко стриг ее. Он утратил большую часть юношеских веснушек, но служил так же преданно, как в тот день, когда Джулиан нанял его. И как всегда, на его белой ливрее не было ни складки, ни пятнышка.

– Добрый вечер, Домми. Как Айета?

– О, она чувствует себя очень хорошо. Тайка, спасибо. И добро пожаловать домой.

– Я так рад, что наконец-то дома, – признался Джулиан, направляясь прямиком в ванную. – Мне необходимо смыть фунтов двадцать пыли.

– Я согрел воду. Тайка.

Он и правда согрел воду. От большой медной лохани поднимался горячий пар. Невероятно! Он ведь не мог знать точно, когда вернется Джулиан, да и вообще о возвращении ему знать не полагалось. Должно быть, уговорился с кем-нибудь в деревне, чтобы тот подал ему сигнал. В Олимпе невозможно хранить секреты – чертовы Морковки все равно все знают.

Он разрешил Домми помочь ему раздеться – три руки все-таки справляются быстрее, чем одна. Джулиан покосился в зеркало на свой щетинистый подбородок. Побриться, что ли? Обычно при возвращении в Олимп безукоризненно гладкий подбородок стоял на первом месте в списке военных приготовлений. Док продолжит его поездку… но оставалась еще проблема с Экзетером. Надо подумать. Он блаженно погрузился в горячую воду. Домми хлопотал рядом с полотенцами и чистой одеждой.

Теперь самое время для новостей – Домми не терпелось доложить все по порядку.

– Пепперы еще не вернулись?

– Нет еще. Тайка. Они задерживаются уже на четыре дня.

Странно. Обычно агентам Службы полагался отпуск на Земле раз в два года, однако мировая война спутала график. Теперь, когда она наконец-то завершилась, всем не терпелось наверстать упущенное. Пепперы первыми вытянули жребий и сильно подпортили свою репутацию, задерживаясь с возвращением. Джулиану оставалось ждать своей очереди не меньше восемнадцати месяцев.

– У нас тут вообще оживление. Тайка. Вы не единственный Тайка, которого отозвали. Тайку Кори, и Тайку Роулинсона, и Энтайку Ньютон, и Тайку Гарсия, и Энтаек Олафсон и Маккей. – Голова Домми на мгновение скрылась в шкафу с бельем. – Но Энтаек Кори и Резерфорд не отзывали, и Таек Ньютона и Маккея тоже.

Похоже, Комитет обезумел, однако говорить так при Домми все же не стоило.

Джулиан скосил глаз, чтобы посмотреть, какую одежду приготовил для него слуга.

– Что, ужин?

– Вы приглашены к Тайке Пинкни, Тайка.

Джулиан застонал. Ему необходимо поспать!

– Который час?

– Скоро шесть. Я сверял часы по солнечным только утром, Тайка. – Часы в Олимпе, как правило, отличались индивидуальным характером и редко соглашались в чем-либо друг с другом.

– Тогда я вздремну и опоздаю немного. – Устало потянувшись за мылом, Джулиан вдруг вспомнил про вчерашнее приключение. Черт! О вмешательстве рэндорианских властей надо доложить. Политический отдел наверняка заинтересуется этим, и необходимо предупредить других миссионеров.

– Будь так добр, напиши за меня письмо, ладно?

Домми расцвел.

– Разумеется, Тайка! – Домми хлебом не корми, дай только показать свою грамотность, хотя о его правописании уже ходили легенды. Не прошло и нескольких секунд, как он сидел, скрестив ноги, рядом с ванной, приготовив бумагу, ручку и чернила.

– Тайке Миллеру. Дорогой Дасти. Группа рэндорианских солдат устроила вчера налет на службу у Семи Камней. К счастью, они вняли голосу разума и все обошлось благополучно. Разумеется, Доку известно об этом, но в будущем мы должны быть готовы к неприятностям. Искренне Ваш.

Домми осторожно подул на бумагу, чтобы чернила просохли, потом протянул листок на проверку Джулиану. Неужели он и впрямь говорил «Узз троила»? Или «Ваняли голосе ураззума»? Или «Астаюсс Ваш пакорный слугга»?

– Хорошо. Спасибо. Напомни мне потом, чтобы я подписал. – Он заметил, что Домми достал бритву. – Думаешь, мне стоит побриться?

– Если Тайке будет угодно…

Джулиан сонно обдумал этот ответ.

– Или лучше пока оставить бороду?

– Возможно, так будет лучше. Тайка.

Значит, Джулиан не задержится в Олимпе надолго, и Морковкам это известно. Ну и слух у них – как у зайцев!

– Мне хотелось бы перекусить перед выходом. Умираю с голоду.

– Сейчас, Тайка. Чай и сандвичи с курятиной вас устроят?

– Ты же знаешь, я люблю сандвичи с курятиной. – Джулиан привстал, чтобы намылиться.

Домми пошел к двери и вдруг остановился.

– Тайка? Если это не будет дерзостью с моей стороны…

– Что у тебя?

– Когда вы поедете на встречу с Тайкой Экзетером… Можно я с вами?

Джулиан был так поражен, что попал мылом в глаза и чертыхнулся. Проблемы с Освободителем Домми не касались! Он не помнил, чтобы Домми хоть раз покидал родную долину, да и Айета на сносях… Но когда-то он служил Экзетеру, а Экзетер всегда умел расположить к себе. Когда он был старостой по спальному корпусу в Фэллоу, младшие только что не молились на него. Если бы «Филобийский Завет» не помешал ему принять участие в войне, из него бы вышел замечательный командир. Впрочем, Домми все это не касалось.

– Мне не говорили, что я должен куда-то ехать на встречу с кем-то.

– Конечно, Тайка! – пробормотал Домми. – Прошу прощения, Тайка! – и вышел.

Джулиан обдумал предстоящий вечер. Ужин у Пинкни может быть важнее любого официального заседания Комитета, ибо решения всегда принимаются там, за сигарами и портвейном. Хитрец Домми сумел-таки тактично намекнуть хозяину, что его подруга вернулась, в то время как ее муж – нет.

 

9

Свирепый ветер завывал, вихрем взметая опавшую листву, сдувая с мостовой запах вьючной скотины. Он трепал подол платья Элиэль и пытался вырвать драгоценный груз из ее рук. Он швырял ей в глаза пыль. Эта часть города пробуждалась к обычной жизни гораздо позже, но в такую ненастную погоду темнело рано, так что ей надо поскорее покончить со своим делом и убраться отсюда еще до темноты. Сгибаясь под ветром, она спешила вперед своей неровной походкой: клип-клоп, клип-клоп-клип… Ветер то и дело пытался сбить ее с ног или сорвать тряпку, в которую она завернула свое приношение.

Юрг – славный город, самый любимый во всех вейлах, но в каждом городе есть свои злачные места, и Речная улица была едва ли не самой злачной из всех, вонючим переулком, по сравнению с которым даже «Цветущая вишня» казалась невинной, как дневник девственницы. До сих пор ей приходилось бывать здесь только однажды, да и то при ярком дневном свете. Шлюхи из «Цветущей вишни» приходили сюда частенько, но тоже только днем, да и тогда Тигурб’л Трактирщик посылал вышибал охранять их. Элиэль могла, конечно, попросить этих мордоворотов проводить ее, но они под стать этим печально знаменитым обитателям Речной улицы и даже намного опаснее их. Вдруг они бы решили поинтересоваться тем, что это она несет, а потом захотели бы освободить ее от этой ноши? А то и того хуже – перерезали бы ей заодно и глотку, чтобы она не пожаловалась на них Тигурб’лу.

Эта вещица обошлась ей больше чем в пять джоалийских звезд. Если она уронит это, за нее не дадут и медного гроша. Если она упадет вместе с ней – тоже. Эта поганка была размером с двухлетнего ребенка – и сил нет, какая тяжелая. Ветер задувал порывами, неровно. Мостовая была неровной. Ее походка была неровной. Клип-клоп… Клип-клоп… Клип…

Даже городские мыши попрятались перед наступающей темнотой, а коты еще не вышли на охоту. Редкие прохожие, спешащие навстречу, косились на нее так, словно не верили своим глазам, – это не самое подходящее место для одинокой женщины. И чего она так вырядилась? Один плащ стоил почти ползвезды: окрашенная в темно-красный цвет шерсть ламы с белой подбивкой из гусиного пуха.

Но она уже пришла. Между ветхих жилых домов, брошенных лавок и таинственных безымянных дверей стоял высокий входной портик, древнее всех этих построек, вместе взятых. Изначальный владелец портика все еще вел здесь свои дела, о чем свидетельствовал тяжелый железный молот – символ Карзона, – украшавший фронтон. Обычно все святилища в городах располагались в одном месте. Стоящие на отшибе храмы встречались так редко, что Элиэль не знала других таких примеров – казалось, проживавший здесь бог поссорился с остальными богами этого города. Это был дом Кен’та, аватара Мужа в Юрге.

Она не осмелилась задержаться и перевести дух у входа, хотя сердце ее скакало словно обезумевший гепард. Если она только позволит себе еще раз все обдумать, от всей ее смелости не останется и следа. Моргая, чтобы стряхнуть выступившие от ветра слезы, она поднялась по ступенькам, крепко сжимая свой бесценный сверток. Клип-клоп-клип-клоп… Древние каменные ступени наполовину стерлись. Это позабавило ее – ведь никто не признается в том, что молился в храме Кен’та. Мать Илла, эта мерзкая жаба, говорила ей как-то, что это делают только юнцы да старики. Она не учла еще шлюх.

Дверь открыта – слишком маленькая дверь для такого высокого портика. Внутренность храма казалась отсюда темной. Решимость снова оставила ее. Все внутри ее сжалось тугим комком, а руки дрожали так сильно, что она боялась, как бы вот-вот не уронить статуэтку. Это разрушило бы все ее планы! Однако к богам следует обращаться униженно и просительно, а не в такой ярости и не с этой отчаянной мольбой свести счеты. Кто вообще додумался бы обращаться за справедливостью к Мужу? Справедливость – это по части Девы, особенно ее ипостаси Ирепит, которая послала когда-то одну из своих монахинь спасти Элиэль от Жнеца, выказав тем самым некоторое к ней расположение. Увы, ипостасью Астины в Юрге была Агроэль, богиня девственности, не самая лучшая богиня для того, чтобы обращаться к ней с такой просьбой, и тем более не из тех, к кому могла бы осмелиться обратиться Элиэль Певица. «Отомстить! Д’вард еще поплатится за меня!» Она стиснула зубы и нырнула в дверной проем: Клип! Клоп! Клип!

Круглое помещение – слишком маленькое для обители такого всесильного бога, но, возможно, это оттого, что Кен’т привлекал одиночек, а не толпы паломников. Элиэль облегченно вздохнула: внутри – ни души, если не считать неугомонного ветра, шевелившего занавеси на стенах и шелестевшего листвой, которую он принес в качестве своего подношения. Высокие, узкие окна пропускали мало света. В середине зала на невысоком помосте горели две масляные лампады. Язычки пламени в них беспокойно плясали – вряд ли они беспокоились хотя бы вполовину так, как она! Над ними возвышалось изваяние бога.

В отличие от Юноши Мужа, как правило, изображали одетым, но здесь это, конечно же, был Кен’т. Изваяние, освещенное лампадами преимущественно снизу, казалось особенно вызывающим. В прошлый раз, когда Элиэль приходила сюда, она была совсем еще девчонкой, но даже тогда она не сомневалась, что анатомические подробности бога выдают желаемое за действительное. Теперь она знала это и по собственному опыту, однако не могла и отрицать того, что скульптор был значительно сильнее того художника, который расписал верхние комнаты «Цветущей вишни» порнографическими фресками. Мускулатура – великолепна. Поза Кен’та – руки на бедрах, голова надменно откинута назад – замечательно передавала мужчину-самца, неутомимого в любви. Выражение лица было одновременно чувственным, требовательным и грубым. Элиэль подумала о своей матери. Интересно, сама ли она пришла сюда, или он нашел ее где-то еще?

Элиэль подковыляла чуть ближе. Наверное, полагалось преклонить колени, однако ей почему-то делать этого не хотелось. Сердце рвалось из груди, как птица из клетки.

С шелестом отодвинулась занавеска, открыв темную маленькую комнатку. Элиэль подпрыгнула от неожиданности, чуть не выронив статуэтку. В зал вышел босой мужчина – жрец, правда, мало похожий на жреца. Мужчины, служившие другим божествам, как правило, носили длинные хламиды и часто брили лица и головы. На этом же была только зеленая набедренная повязка. Он был высок и хорошо сложен – прекрасный образчик молодого мужчины; впрочем, храму мужской силы наверняка имелось из кого выбирать.

Он переступил порог и остановился возле одной из лампад, ощупав девушку одобрительным взглядом.

– Добро пожаловать в это священное место, возлюбленная.

Элиэль сильнее сжала статуэтку – еще немного, и та сломается.

– Спасибо, отец, – отозвалась она и, к своему неудовольствию, уловила в собственном голосе дрожь.

Он чуть заметно кивнул, с любопытством разглядывая ее приношение.

– Я вижу, ты принесла солидное подношение. Чем могу помочь тебе? Какой милости ищешь ты от могущественного Кен’та?

– Я хочу говорить с самим богом.

– Возможно, слишком старый супруг? Или огорчительная задержка с зачатием? – Похоже, с божьей помощью и за значительное вознаграждение он готов был исправить эту неприятность. В ее случае он мог даже отказаться от вознаграждения.

– Нет, отец.

Он улыбнулся, не в силах скрыть свое нетерпение.

– Или слишком успешное зачатие? Ты хочешь, чтобы бог лишил тебя этого благословения? Это тоже можно устроить, дочь моя.

Как раз за этим приходят сюда шлюхи. Впрочем, ему все равно – конечно, в зависимости от желаемого результата приготовления к таинству менялись, но все ритуалы Кен’та так или иначе включали в себя совокупление. Во всяком случае, все, что касалось женщин. Того, что происходило с юнцами и стариками, она не знала, да и не хотела знать.

– И не это тоже. Я хочу говорить с богом.

На его лице промелькнуло раздражение.

– Покажи свое подношение, соверши свою молитву, и я помогу тебе с обрядом.

– Нет. Я… я хочу видеть его лично.

Мужчина зажмурился, потом широко улыбнулся.

– Ты самонадеянна, дочь моя! Чего бы тебе ни было нужно, я представляю бога в совершении всех его таинств.

Элиэль еще не встречала мужчины, который бы не мнил о себе этого, и она сразу распознала в повадках жреца то же нетерпение. Он придвинулся на шаг. Она попятилась. Он заметил ее хромоту и нахмурился.

Не найдясь, что сказать, Элиэль сдернула тряпку со статуэтки женщины-танцовщицы, привставшей на носок как бы перед прыжком. В свете лампады резной ниолийский хрусталь заиграл всеми цветами радуги. От его красоты захватывало дух. Она чуть ли не полдня торговалась с продавцом, и все равно пришлось вывернуть кошелек до последнего гроша. Уж такое-то подношение не может не привлечь внимания бога!

Жрец с шумом втянул в себя воздух.

– Ты принесла богатый подарок, госпожа! – признал он. – Такой подойдет.

– Он перевел взгляд с изваяния на нее, обратив внимание на дорогой плащ. Она почти слышала его мысли: женщина, одевшаяся так для визита на Речную улицу, должно быть, сошла с ума.

Он протянул руки:

– Давай, я возьму это у тебя.

– Нет! – Она отодвинула статуэтку.

– Тогда поставь на помост, только осторожнее!

– Нет! Я желаю отдать это лично богу. Я желаю видеть Кен’та во плоти!

– Твои амбиции граничат с богохульством, дочь моя!

Его тон раздражал ее. Он был ненамного ее старше.

– Скажи богу, что…

– Дай сюда, пока не уронила! – Он снова потянулся к статуэтке.

Она снова отпрянула. Понимая, что больше не сможет уворачиваться от него, она повернулась и швырнула статуэтку к ногам идола. Звон эхом отозвался от каменных стен; сверкающие осколки запрыгали по полу. Жрец вскрикнул от ужаса.

– Вот! – крикнула Элиэль. – Я передала свой дар богу! Теперь дай ему выслушать мою просьбу!

Жрец попятился, с опаской глядя себе под ноги.

– Ты сошла с ума, женщина! – Его голос звучал уже не так уверенно. – Ты совершила святотатство и богохульство! Изыди, пока святой Кен’т не раздавил тебя в своем божественном гневе!

– Я хочу Кен’та! – крикнула она. – Мои слова только для его ушей!

– Убирайся! Говорю тебе, ты сошла с ума! Надейся лишь, что он не проклял тебя, иначе ни один мужчина не совершит больше с тобой священного таинства!

– Он мой отец!

Молодой жрец презрительно поджал губы.

– Значит, ты одна из этих? Тогда будь благодарна могучему Кен’ту за то, что он подарил тебе жизнь, и не тревожь его больше понапрасну. – Обойдя зал вдоль стены, подальше от блестящих осколков, он схватил ее за руку так крепко, что она вскрикнула.

– Я должна оказать ему особую услугу!

– Изыди, безумная! – Он потащил ее к двери.

Она извивалась и царапалась. Он схватил ее за вторую руку и без труда потащил к двери.

Все вышло совсем не так, как она рассчитывала. Она вышвырнула на ветер все свои сбережения и не получила взамен ничего. Ей не дадут отомстить.

– Я хочу рассказать ему про Освободителя!

– Я не сомневаюсь, что хочешь! И несомненно, у тебя наготове еще несколько пророчеств, о которых ему тоже известно. Помолись ему в тиши своей спальни, и он услышит. – Они были уже у двери. – Ступай вон! И не шатайся по этим улицам, ибо близость бога делает местных жителей дерзкими. Это не место для одиноких женщин.

С этими словами жрец вышвырнул ее из храма. Дверь за ее спиной хлопнула, и Элиэль растянулась ничком на ковре.

 

10

На ковре? Не на тканом ковре, а на мягкой шкуре альпаки. Она подняла голову и уставилась в весело потрескивающий в камине огонь. Она могла поклясться, что жрец вышвырнул ее на улицу, на ступени. Его слова подтверждали это. Слева от нее была кожаная кушетка… Справа – другая. Она находилась в комнате, в большой и уютной комнате.

Она испуганно застонала и приподнялась на руках. Еще в детстве она пела в королевском дворце, и потом она давала частные концерты, так что хорошо знала, как живут богатые. Однако до сих пор ей не приходилось видеть ничего, что могло бы сравниться с этим: полы из полированного дерева, застеленные мягкими шкурами, стены, уставленные книжными полками, увешанные луками, копьями и охотничьими трофеями. Крепкая, массивная мебель, обитая потемневшей от времени кожей, подобрана со вкусом. Пахло пчелиным воском, кожей и древесным дымом. Зачарованная, она поднялась на колени. Это было логово богатого, очень богатого мужчины – уютное, дружелюбное и привлекательное.

Она оглянулась в поисках двери, но увидела только темно-коричневые бархатные шторы от пола до потолка, за которыми могли скрываться и окна. В любом случае до них слишком далеко, чтобы объяснить, как она оказалась здесь. В любом случае она находилась не в той маленькой комнатке, которую видела из зала. На полке над камином стояли два золотых канделябра, золотая ваза с букетом осенних цветов… и резная хрустальная статуэтка танцовщицы. Она вскочила на ноги, не отводя от статуэтки взгляда. Та стояла чуть выше ее глаз, и в переливающемся свете канделябров казалось, что она действительно летит. Двух таких одинаковых быть не может, а она только что разбила…

– Спасибо. Она очень красива. – Голос исходил откуда-то из-за ее спины.

Только что там никого не было. Она знала, чей это голос, она знала, кто мог воссоздать танцовщицу. Ее мольба не осталась без ответа. Она обернулась, одновременно падая на колени, уткнувшись лицом в ковер, не осмеливаясь смотреть на бога без его разрешения. Сердце колотилось как безумное.

Из всех богов Муж был самым противоречивым. Творец и разрушитель, которого полагалось бояться, которым полагалось восторгаться. Как Д’мит’рий он воздвигал города, как Крак’т разрушал их. Как Падлопан он был богом болезни, как Гарвард – богом силы. Он был богом земледелия и богом войны. Как Зэц он был Смертью, как Кен’т отвечал за новую жизнь в утробе. Как Карзон он был всеми ими сразу.

Пиол Поэт много раз вставлял Мужа в свои пьесы, но как Кен’та – ни разу, хотя о Любовнике рассказывало множество красивых легенд. По большей части они являлись вариациями одной и той же трагической истории Исматон, смертной, которая зачахла и в конце концов покончила с собой, не в силах жить без его любви. Труппа Тронга никогда не ставила пьес с Кен’том среди действующих лиц.

– Замечательно красивый экземпляр, – проговорил бог; его голос уже звучал ближе. – Он дорого обошелся тебе, значит, то, что тревожит тебя, действительно серьезно. – Он хихикнул. – Тебе там удобно?

Чего она не ожидала от бога – так это хихиканья.

– Э… да, Боже. – Она чуть приподняла голову и увидела две босые ноги. Сильная рука протянулась и подняла ее. Она все опускала лицо, пока палец не приподнял ей подбородок, и она встретила его улыбку.

Раньше, пока она жила с труппой, она видела Карзона в разных его ипостасях в исполнении многих актеров – Дольма, самого Тронга, Гольфрена, мужчин из других трупп. Его всегда изображали бородатым, часто в доспехах и по возможности очень крупным. Кен’т вовсе не походил на того, каким она его себе представляла. Во-первых, он был моложе и не таким большим, хотя его руки и плечи казались достаточно мощными. У него были курчавые волосы и усы в ниолийском стиле. Он был одет в безрукавку и штаны до колен – разумеется, зеленые. По крайней мере с цветом не напутали. И все же в нем не было ни намека на божественное величие. И оглушительной, всеподавляющей сексуальности в нем она тоже не видела. Это был коренастый, жизнерадостный молодой мужчина, по-своему привлекательный, слегка надушенный мускусом и лавандой. Он ободряюще улыбался ей. Глаза его… разве вот глаза…

– Почему бы тебе для начала не представиться?

Она заставила себя собраться с мыслями.

– Элиэль Певица, Боже.

– Добро пожаловать в мой дом. – Он расстегнул ее плащ, одобрительно осмотрел его и кинул на кушетку. Он сделал шаг назад и внимательно оглядел ее.

– М-м! Ты не только потрясающе красивая женщина, Элиэль Певица, но у тебя еще и изысканный вкус!

Она поперхнулась, пробормотав что-то в знак признательности. Теперь у нее хватало денег на все ее капризы, и это платье было ее самым новым и лучшим, только недавно купленным на зиму. Она его еще ни разу не надевала – хорошая белая шерстяная ткань, украшенная только пуговицами из горного хрусталя и парчовой отделкой ворота. Она всегда предпочитала платья с длинным подолом, чтобы прятать тяжелые башмаки, а длинные рукава и высокий воротник – это, наверное, реакция на чисто символическую одежду, в которой ей приходилось выступать. Правда, и это платье плотно облегало ее талию и поддерживало высокую грудь; ниже талии оно ниспадало свободно. От похвалы у нее закружилась голова. Она избегала встречаться с ним глазами, чувствуя, как заливается краской.

Он отвел ее к коричневой кожаной кушетке, усадил у огня и сам сел рядом. Она сцепила руки на коленях и уставилась вниз – словно четырнадцатилетняя девица на свидании с первым мужчиной.

– И ты утверждаешь, что ты моя дочь? Кто была твоя мать?

– Итерия Импресарио. – Не дождавшись ответа, она продолжала: – Она исчезла на две недели, здесь, в Юрге. Я почти ничего о ней не знаю. Она родила меня, а потом умерла, и меня растили мой дед, Тронг Импресарио, и его жена… то есть вторая жена, Амбрия. Она говорила, что моя мать была вовсе не плохой женщиной, просто она… – «Ее соблазнил бог!» Но вслух произнести этого Элиэль не могла. – Зачахла от любви?

Кен’т едва слышно вздохнул.

– Боюсь, такое случается. Я не помню этого имени. Возможно, это и был я. Обыкновенно я не такой непостоянный – всего две недели? Но возможно, возможно… – Он обнял ее. – Ты достаточно красива, чтобы быть ребенком бога. Ты зарабатываешь на жизнь пением?

– Да, Боже. – Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

– Где?

– О, везде, где придется. Я выступала во многих Вейлах, и в Юрге тоже много где. – Она не сочиняла. Труппа Тронга много странствовала. Тигурб’л часто устраивал ей выступления в частных домах.

– С ума сойти! – мягко проговорил бог. – И ты упомянула об Освободителе! Уж не ты ли та Элиэль, о которой говорится в «Филобийском Завете»?

– Да, Боже.

– Отец?

– Да… отец. – Она искоса посмотрела на него.

Он ждал, задрав темную бровь. Он улыбался, но без издевки, совсем не так, как ухмылялся жрец. Он относился к ней совершенно серьезно.

– Говори же…

– Я сделала все, о чем говорило пророчество. Когда Освободитель появился, я утешила его, я омыла его. Он был очень болен, и я выходила его. Я сделала все, что от меня требовалось, отец!

Кен’т нахмурился.

– Знаешь, пожалуй, такое обращение мне не нравится. У меня нет опыта отцовства, Элиэль. Не мое это дело. Для этого тебе больше подойдет Висек.

– Конечно, Боже.

– Я бог мужской силы, – как бы извиняясь, продолжал он. – У меня свои обязанности. Если бы я следил за всеми ублюдками, которых наплодил, у меня бы не осталось времени ни на что другое. Тебе ясно?

– Да, конечно. Боже.

– Называй меня Кен’т.

Она молчала в замешательстве.

– Ну давай же! – сказал он, теперь уже с насмешкой. – Ты хотела меня во плоти. Ты получила меня во плоти, так что называй меня Кен’том!

– Да, Кен’т.

– Так-то лучше.

С минуту он просто улыбался ей. Она улыбнулась ему в ответ, почувствовав себя увереннее. Он был хорош собой – теперь, когда она рассмотрела его получше. Хорош собой и привлекателен. Его лицо ни капельки не напоминало лица статуи. Никакой надменности, никакой грубости – наоборот, доброе, внушающее доверие и симпатию лицо.

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать… Кен’т.

– Значит, когда явился Освободитель, ты была еще ребенком. Он не был младенцем, конечно, хотя по тексту можно понять и так. Сколько ему было тогда?

– Он говорил, восемнадцать.

– Любовники?

– О нет! Конечно, нет!

Он нежно притянул ее к себе.

– И что ты хотела рассказать мне о нем?

Ага, дело может принять деликатный оборот. Ее сердце снова ускорило свой бег.

– Говорят, он объявился в Джоалвейле.

– Верно, ходят такие слухи.

Она несколько раз глубоко вздохнула, как делала обычно перед тем, как петь особенно трудную песню.

– Я думала… возможно… Мне казалось, вы могли хотеть связаться с ним. Если так, я могла бы опознать его для вас… если вы хотите… – Разумеется, в поимке Освободителя был заинтересован Зэц, но Зэц был Карзон, а Карзон – Кен’т, хотя она не представляла себе этого славного молодого человека страшным богом смерти.

– Интересное предложение! – задумчиво протянул бог. – Что у тебя с ногой?

Обыкновенно она приходила в ярость, стоило кому-нибудь упомянуть об ее увечье, но это все-таки был ее отец, так что его интерес можно было простить.

– Одна короче другой. – Она подняла ногу, чтобы он мог увидеть толстую подошву на башмаке. – Я выпала из окна, когда была совсем маленькая.

– Это не мешает тебе выступать?

– Нет… Ну, конечно, мешает! Я всегда хотела стать актрисой, но не могу же я ковылять по сцене вот так! Меня не допустят на Празднества Тиона! – Вот, она все ему сказала!

Кен’т пробормотал что-то сочувственное. Он понимает!

– Послушаем-ка, как ты поешь. Спой мне – ничего замысловатого, что-нибудь попроще. Что-нибудь необычное. – Он убрал руку и, сунув ее за спинку кушетки, достал оттуда лютню. Профессиональным движением пробежался пальцами по струнам; инструмент был настроен идеально. – Что будем петь?

Этого она не ожидала! Петь для бога! Она собралась с мыслями.

– «Скорбящую женщину»?

Он улыбнулся и наиграл куплет, хотя песня была не из известных. Он играл гораздо лучше Полтстита.

– Выше? Ниже?

– Нет, нет, так хорошо! Вы играете божественно! – добавила она, осмелев.

– Еще бы! – рассмеялся он и начал вступление.

Она пропела первый куплет, но затем он оборвал игру и отложил лютню.

– Как я и ожидал. Голос пронзительный, ритм эксцентричный. Ты вкладываешь в слова уйму чувств и превращаешь песню в драму, но на Празднествах Тиона тебя бы не признали ни за что.

– Боже! Я хотела сказать, отец…

Он обхватил ее руками и крепко сжал, потом игриво поцеловал ее в кончик носа.

– Тебе, должно быть, очень жарко в этом платье?

– Я же ваша дочь!

В его глазах загорелся хорошо знакомый ей огонек.

– И я еще бог! Богам не обязательно подчиняться всяким пустяковым правилам!

Потом он поцеловал ее в губы.

Поцелуй был не слишком долгим. Хватило и этого. Когда он оторвался от нее, она качнулась назад и ошеломленно посмотрела на него. Она совершенно лишилась сил. Ни один мужчина еще не целовал ее так.

Он довольно усмехнулся.

– А теперь, Элиэль Певица, давай поговорим начистоту. Скажи-ка мне не ту правду, в которую тебе хотелось бы верить, но истинную правду. Где ты поешь?

Она стиснула зубы. И кулаки. Но бог ждал, глядя на нее в упор своими большими карими глазами.

– Ну, в разных местах. Я хотела сказать… иногда… ладно, в «Цветущей вишне».

– Значит, ты шлюха?

– Конечно, нет!

Он приподнял брови:

– Ба, да ты упряма, как заноза, не так ли? Что ж, попробуем чуть сильнее.

Он был настойчив; он не сделал ей больно, но бороться против его стальных мышц было бесполезно. Его губы прижались к ее, его рука гладила ее грудь – платье сползло до талии, хотя она не поняла, как это вышло. Она горела с головы до ног. Она таяла, она чувствовала себя так, словно ее ударило молнией – все сразу. Возбуждение накатывало на нее волнами. Ни один мужчина не обращался так с ее телом, ничего подобного никогда не происходило с ней, она качалась в облаках розового тумана – но тут он остановился.

– О, Кен’т, Кен’т… милый… – Она протянула руку, чтобы снять платье.

Он взял ее руки в свои и сжал их.

– Правду, и немедленно!

Она слышала свой голос как бы издалека.

– Да, милый. Да, я шлюха. После выступления Тигурб’л посылает ко мне в гримерную мужчин. Он говорит, я приношу втрое больше любой другой. Иногда он посылает меня выступать в частных домах… только перед мужчинами, конечно. Я не люблю этого, по другой работы для хромой певицы нет. Я так голодала! Поцелуй меня еще, пожалуйста!

Он снова неожиданно хихикнул.

– Ты не удивила меня, Элиэль. Ты боишься, что я отнесусь к этому неодобрительно? Ты делаешь то, что подобает женщине, – помогаешь мужчинам совершать мое священное таинство. Так что Освободитель?

Она высвободила руку и начала расстегивать пуговицы у него на рубахе.

– Он мне безразличен, – произнес ее голос. – Ему нужно было пойти в храм Тиона. Это все было в Суссвейле, где Юноша главный. Жрецы приказали Д’варду – это Освободителя так зовут, Д’вард, – чтобы Д’вард явился в храм, и Киртьен Верховный Жрец сказал, что я справилась хорошо и что святой Тион исцелит мою ногу, а Освободитель просто взял и сбежал. Он исчез! И моя нога так и осталась хромой… – Воспоминание об этой ужасной несправедливости прорвалось даже сквозь розовый туман. «Трус! Неблагодарный!» – Он сбежал! Он меня предал! Я хочу… Ты мой отец. Когда я узнала об этом, когда мы вернулись в Юрг, я пришла сюда и молилась тебе. До тех пор, пока меня не нашел жрец, и не сказал, что я маленькая грязная девчонка, и не выгнал меня!

– Я тебя не слышал, – сердито пробормотал Кен’т. – Меня могло не быть здесь. Или я был занят.

– Ну, сегодня утром я подумала, что ты можешь услышать меня, если я скажу про Освободителя. И я принесла дорогой подарок. – Она надеялась, что сможет замолчать и он снова поцелует ее. Она расстегнула его рубаху и гладила пальцами густую шерсть у него на груди.

– Ты хочешь отомстить Освободителю… да нет, еще больше ты хочешь подкупить меня, чтобы я исцелил твою ногу.

– Нет, нет, нет! Я только хочу помочь тебе, ведь ты мой… Я хочу помочь тебе! – Одной рукой она боролась с пряжкой его пояса.

Кен’т продолжал хмуриться.

– Конечно, я мог бы исцелить тебя, но я ведь бог похоти, а не целительства. Это скорее по части Тиона. Пожалуй, я мог бы заявить, что исцеление шлюх входит в сферу моих забот, тем более что он частенько пасется в моем саду, когда на него находит. Ах ты вздорная маленькая кошка, ты ставишь меня в весьма щекотливое положение!

– П-положение? – поперхнулась Элиэль.

– Вот именно. Если Зэц узнает, что у меня есть нить вроде тебя и я не потянул за нее… Ладно. Тебе все равно этого не понять.

Почему он говорит о Зэце как о ком-то совершенно постороннем, когда тот просто его другая ипостась? Она выбросила все свои сбережения, прогневила бога, возможно, прогневила и Тигурб’ла Трактирщика, ибо она скорее всего опоздает, – и ведь ей еще надо убраться с Речной улицы так, чтобы ее не изнасиловали. Но пока все это не значило ровным счетом ничего.

– Поцелуй меня еще. Ну пожалуйста!

– Нет. Мне нужно, чтобы ты могла хоть немного соображать. Ладно, вот что ты сделаешь, Элиэль Певица. Ты отправишься и найдешь этого Д’варда Освободителя, слышишь? Ты подойдешь к нему и коснешься его рукой…

Черный ужас вспорол розовый туман словно клинок меча.

– Нет, нет! – Она забилась в его объятиях. – Ты не превратишь меня в Жнеца! – В Жнеца вроде Дольма Актера со всеми его ужасными ритуалами, с убийствами людей одним прикосновением руки, с прохождением через запертые двери, даже с призыванием самого Зэца…

– Клянусь Пятью, да ты упрямишься, не так ли? Крепка как камень?

– Только не Жнецом! Я не хочу, не хочу!

– Я не могу сделать тебя Жнецом. Это по части Зэца. Но у меня тоже имеется в запасе один-два фокуса. Верно? – Кен’т улыбнулся и убрал ее руки со своего пояса, потом развел их в стороны и нагнулся к ней, снова прижавшись своими губами к ее.

Весь мир пошел кругом. Она парила на вершинах наслаждения. Она таяла. Но снова все кончилось слишком быстро, через каких-то несколько секунд. Когда он оторвался от нее, она увидела его большие карие глаза, спокойно рассматривающие ее. Она задыхалась, она вся взмокла, она вся дрожала. Еще, еще!

– Ладно, Элиэль Певица. Я дам тебе денег и пошлю жрецов, чтобы те проводили тебя до твоего борделя. Завтра ты отправишься на поиски Освободителя. Подберись к нему поближе, коснись его. Лучше всего к нему в постель, но сойдет и просто прикосновение руки. И тогда ты споешь ту песню, которую пела мне сегодня. Ты не должна петь ее ни разу до тех пор, пока не прикоснешься к Д’варду, поняла? И когда ты вернешься, я вылечу твою ногу. Я найду тебе хорошего богатого мужа… во всяком случае, богатого, ибо и то и другое сразу – большая редкость.

Он отпустил ее руки, которые тут же потянулись к платью, чтобы сорвать его.

– Нет! – усмехнулся он. – Оденься. Сделай все, как я тебе сказал, и ты получишь то, что хочешь, когда вернешься. Я буду с нетерпением ждать этого, честно! Но теперь ты немедленно уйдешь отсюда и забудешь про этот наш разговор. Когда жрецы доведут тебя до твоих дверей, ты забудешь даже, что была здесь. Но завтра ты сделаешь все так, как я сказал тебе.

 

11

Дош знал большинство проходимых перевалов в Вейлах – тех, которые используются всеми, и еще несколько «черных входов», известных только контрабандистам и Жестянщикам; собственно, это было почти одно и то же. Хотя ему уже давно не доводилось пересекать Рагпасс и он помнил его довольно смутно, он узнал его почти сразу же. Так, он вспомнил, что спуск в Носоквейл относительно пологий, зато со стороны Джоалвейла горы обрываются вниз почти отвесно. Во многих местах дорога вырублена в скале так, что представляет собой своеобразный полутуннель, и в этих местах на ней не разошлись бы и два человека. Там, где она проходила по естественным уступам, она была, как правило, шире, но часто неуютно нависала над пропастью. Все, что можно было сказать хорошего про подъем, – так это то, что он так извивался, что у сорвавшегося с дороги оставалась некоторая надежда, падая, привести в ужас одного или даже двух таких же, как он, путешественников.

Убедив себя, что вся его жизнь зависит от той скорости, с какой он покинет Джоалвейл – по возможности с минимальным количеством свидетелей, – Дош больше не задерживался для разговоров с местными. Детство с Лудильщиками научило его читать следы, но отпечатки множества ног в пыли заметил бы любой дурак, а ветер наверняка замел бы их, пройди Освободитель со своей шайкой здесь раньше, чем несколько часов назад. Подъехав к основанию склона, он разглядел похожие на муравьев маленькие группки людей, ползущих по дороге высоко над ним. В теплых лучах заходящего солнца он начал подниматься верхом.

Первую треть подъема он одолел относительно легко. Все, что от него требовалось, это погонять своего скакуна и бороться с острым желанием зажмуриться. Зависнуть в воздухе в семи футах над поверхностью дороги было гораздо хуже, чем идти по ней собственными ногами. Внутри его все сжималось, но по крайней мере физически он не уставал. Джоалфлэт разворачивался под ним подобно картине. Он нагнал нескольких отставших путешественников и обогнал их. По большей части это были старики или семьи с детьми – не самые обычные путешественники, – поэтому он решил, что это хвосты армии Д’варда. Он не задерживался, чтобы поговорить с ними; он только кричал им, чтобы они посторонились и не мешали ему проехать.

Моа то и дело колотил его ногами о скалу. Когда они поднялись выше, к этому добавился ветер, трепавший его одежду и волосы.

Одно из основных правил управления моа гласит, что моа не поднимаются выше деревьев. Должно быть. Ласточка читала учебники, поскольку вдруг решила, что полное отсутствие поблизости деревьев освобождает ее от необходимости тащиться дальше. Она остановилась как вкопанная и попыталась укусить его.

Дош пришпорил ее пятками – на несколько минут это подействовало. Потом Ласточка остановилась снова. Искренне пожалев, что не захватил с собой шпор, Дош достал кинжал и кольнул скотину в плечо. Результатом явился устрашающий приступ скачков и брыкания, сопровождаемый настойчивыми попытками повернуть назад, в Джоалвейл. Камешки из-под копыт срывались с дороги и исчезали в бездне. Дош заставил-таки упрямое животное развернуться в нужную сторону и кольнул снова. Ласточка понеслась, словно копье нагианского воина. Предупрежденные его воплями, путники едва успевали прижиматься к скале, и он вихрем проносился мимо.

Ясное дело, это не могло продолжаться вечно. В конце концов никакие угрозы уже не помогали, и Ласточка категорически отказалась следовать дальше. Решив, что новые уколы кинжалом только ухудшат ее и без того сволочной характер, Дош спешился.

Моа можно вести в поводу – в этом случае они имеют склонность кусаться. Их зубы довольно тупы, так что до крови они прокусывают редко, но ведь от этого не легче. Моа можно также погонять – в этом случае они лягаются тяжелыми копытами. Дош решил погонять – так неразумная тварь могла хотя бы тащить его. Как он и надеялся. Ласточка слишком устала и слишком боялась узкой тропы, чтобы лягаться как следует. Они продолжили путь вверх во вполне приличном темпе.

Солнце склонилось уже неприятно близко к горизонту. Джоалфлэт тянулся в бесконечность, растворяясь в дымке на западе. С моа или без, Дош был настроен одолеть этот проклятый подъем до наступления темноты.

Он обогнал еще несколько отставших групп следовавшего за Освободителем сброда – это определение характеризовало их очень точно. Большую часть, похоже, составляли женщины, причем вид у всех был далеко не цветущий. Очевидно, никто из тех, чья жизнь была и без того неплохой, не бросал ее ради того, чтобы следовать за Освободителем, хотя зачем вообще кто-то соглашался следовать за Освободителем, оставалось Дошу непонятным. Только потому, что он Освободитель? Как командующий объединенной джоалийско-нагианской армией Д’вард показал себя превосходным полководцем, но эти развалины нельзя было назвать армией. И кто теперь враг? Зэц? Уж такой-то войны стоило бы избегать любой ценой. Дош всем сердцем надеялся, что завершит свои дела с Освободителем и тут же отправится на запад, в Фитвейл.

Когда от солнца осталась лишь алая полоса на западе, он добрался наконец до вершины. Внезапно склон над ним исчез, и только деревья и две высокие горы по бокам отмечали перевал. Ветер дул навстречу. Насколько он помнил, начиная с этого места, дорога вела полого вниз до самого Носокфлэта.

– Ну что, скотина? – сказал он моа. – Видишь: деревья! А ну за работу!

Она лягнула его, и он едва увернулся.

Он остановился перевести дух и оглянулся назад. Отсюда было видно половину Джоалвейла: мозаика зеленых и золотых полей, лесов, синих пятен воды. Реки казались отсюда серебряными лентами, дороги – красными нитями. Если бы не сумерки, он разглядел бы и сам Джоал.

Пыль! Что-то подняло длинный шлейф пыли на дороге, по которой он ехал. Что это? Караван телег? Вряд ли. Скорее всего – отряд джоалийской кавалерии. Возможно, они не рискнут подниматься в темноте – во всяком случае, будем надеяться. И вообще, еще неизвестно, может, их послали вовсе и не за ним – или за Освободителем.

Вот свинство! Жизненный опыт показывает, что всегда следует исходить из худшего, а ведь опыт его еще ни разу не подводил. Мог бы подумать о такой возможности и раньше.

На небе ни облачка. Вставал Трумб, почти полный, и он теперь будет освещать мир своим зеленым светом до самого рассвета. Дош повернулся к моа.

– Тебе, – мрачно процедил он, обращаясь к Ласточке, – придется сейчас бежать так, как ты еще не бегала никогда в жизни.

Ласточка мастерски лягнула его в голень, швырнула на землю и добавила еще раз, уже по ребрам, когда он откатывался в сторону. К счастью, она не сломала ему ни одного ребра, и он не выпустил повода из рук.

Вопрос, кому принадлежит тот или иной перевал, вызвал немало стычек, однако ответ всегда зависел от соотношения сил заинтересованных сторон. В случае, если это Джоалия и Носокия, спора не было. Правители Носокии – джоалийские марионетки – и слова бы не сказали джоалийским солдатам, даже если бы те преследовали беглеца до самого Носока и зарубили бы его на главной улице. В случае, если беглец не говорит по-носокиански и не знает тайных перевалов из Носоквейла, единственный шанс спастись – что есть сил спешить на восток. Если ему удастся достичь Ринувейла, он окажется в сфере влияния Ниолии, за пределами Джоалийской империи.

Ночь освещалась всеми четырьмя лунами. Хотя Кирб’л, Иш и Эльтиана, даже вместе взятые, не могли сравниться с зеленым сиянием Трумба, они помогали освещать темные места, и Дош спускался в долину достаточно быстро. Дорога почти все время шла вдоль шумного ручья, так что он не опасался расшибить лоб об деревья. Он обгонял все новые и новые группки последователей Освободителя, и если число их, названное жилвенбийским крестьянином, хотя бы приблизительно соответствовало истине, впереди их оставалось не так уж много.

Проехав еще милю или две, Дош обогнул поворот дороги и оказался в более открытой части долины. Скальные стены круто поднимались вверх – деревья были редки, в основном кустарник. Он увидел впереди мерцание костров и россыпь упавших звезд. Да, а войско-то больше, чем он ожидал.

Ничто не мешало ему проехать мимо. Он мог быть в Носокленде уже к утру, пусть даже ему пришлось бы загнать моа насмерть. Так ему и следовало поступить. С другой стороны, у него больше часа форы, даже если джоалийцы рискнут подниматься на перевал при лунном свете. Он проделал весь этот путь, чтобы предупредить Д’варда, – ну, так он вполне успеет это сделать.

Ох, погубит его когда-нибудь эта сентиментальность!

Поворачивая Ласточку с дороги, он даже решил, что, если уж быть абсолютно честным с самим собой – чего он в себе вообще-то не поощрял, – он с удовольствием провел бы ночь у костра с Д’вардом, болтая о старых добрых временах. Так он по крайней мере узнает, откуда весь этот шум вокруг Освободителя.

Он правил на костры и детский плач. Он разглядел шаривших по кустам людей и решил, что они собирают ягоды. Сколько ягод надо набрать на сотню голодных желудков?

Человек возник словно из ниоткуда, заступив ему дорогу. На нем была только кожаная юбка – не самая подходящая одежда для холодной ночи в горах, – и в руках он держал копье и круглый щит.

– Стой! – приказал он.

Дош остановился. С копьями не спорят.

– Изложи свое дело! – Часовой говорил со знакомым выговором, и неожиданно лицо его тоже оказалось знакомым.

– Догган! Догган Пастух! Это же я – Дош!

– Пять богов… тьфу! Я хотел сказать. Господи! Это ведь сам Двуличный! Что ты здесь делаешь, говнюк?

– Могу спросить то же самое у тебя. – Дош подумал, не спешиться ли ему, но остерегался больше зубов Ласточки, чем копья Доггана. «Интересно, – подумал он, – много ли здесь старых однополчан Д’варда? Наверное, хватает. Нагианцы фанатично преданы своим сверстникам-односельчанам и все делают сообща». – Где твоя раскраска, воин?

– Краска вся вышла, – спокойно ответил Догган. Это был невысокий, коренастый мужчина, славившийся скорее развитой мускулатурой, чем сообразительностью. Похоже, его нимало не беспокоило, что такие слова в устах нагианца натуральная ересь. – Я спросил тебя, чего тебе нужно.

– Я приехал поговорить с Д’вардом.

Догган подумал немного, потом сделал знак копьем:

– Иди за мной. И если ты позволишь этому ублюдку укусить меня, я пущу его на котлеты.

– Веди. – Дош уже на ходу менял стратегию. Отряд нагианских воинов для джоалийцев – грозный противник. Если Д’вард согласится защитить его, возможно, он будет в безопасности.

Через несколько минут они вышли к костру. Стреножив Ласточку, он устало поковылял на свет. Нога болела в том месте, куда пришелся удар копытом моа. Полдюжины озябших нагианцев собрались у огня и внимательно слушали то, что говорил им сидевший на камне Д’вард. Он прервался на полуслове, и зубы его блеснули в улыбке.

– Ба, посмотрите-ка, кто здесь! Наш старый вестовой! Добро пожаловать, Дош! – На нем была темная хламида жреца с длинными рукавами. Из-под капюшона виднелись пряди черных курчавых волос и коротко остриженная борода, но он был бы больше похож на жреца, если бы побрил лицо и голову. Хорошо, что он этого не сделал.

– Спасибо. – Дош придвинулся к огню, и остальные освободили ему место, даже слишком много места, словно он разносчик страшной заразы. Он съежился, чтобы согреться, понемногу узнавая людей вокруг – все из старой соналбийской сотни – Прат’ан Горшечник, Бурташ Колесник, Гопенум Мясник и другие. Любой из них порубил бы себя на кусочки, попроси их об этом Д’вард.

Молчание угнетало его; он поднял взгляд и увидел – Д’вард ждет, что он скажет.

– Я услышал, что ты в Жилвенби. Об этом сказал мне один военный в Джоале. Я решил, что мне стоит предупредить тебя.

Даже в неровном свете костра глаза Д’варда блеснули синим.

– Ты поступил как настоящий друг, Дош. Джоалийцы мне не страшны, но все равно очень мило с твоей стороны.

Он не изменился. Если он хочет, чтобы его считали вождем, ему стоило бы отрастить бороду подлиннее. Нет, такое можно сказать про кого угодно, только не про него. Вид у него, конечно, слишком юный, но его абсолютное спокойствие означало, что он полностью контролирует отряд – и себя самого тоже. Дош снова ощутил волшебство в действии. Это был человек, которого уважали, которому повиновались беспрекословно, пусть даже сам он и не просил об этом. Он говорил с богами. О нем гласило пророчество. Он вызывал доверие – и уверенность.

– Это был не совсем простой военный, – объяснил Дош. – У него на теле был знак Владычицы.

Здоровяк Прат’ан хмыкнул, но что он хотел этим сказать, осталось неясным.

Д’вард задумался.

– Единственная известная мне мужская секта Эльтианы – это Хранители Матери. Говорят, свой знак они носят на довольно интимном месте.

– Вот именно.

Улыбка сбежала с лица. Взгляд сделался жестким.

– И как ты обнаружил это, Дош?

Двое воинов что-то пробормотали.

– Нет, – возразил Д’вард. – Если он посвящен Эльтиане, он бы не стал делать этого. Ну?

– Я его убил.

Д’вард вздохнул:

– За что?

– Он хотел, чтобы я тебя предал. – Дош с надеждой обвел взглядом сидевших у костра. Если он и ожидал одобрения, он его не увидел. Эти тупицы всегда терпеть его не могли. Они позволяли ему дышать только потому, что так приказал им Д’вард. Собственно, ему плевать на их мнение, но хотелось бы верить, что Д’вард одобряет то, что он для него сделал. В его жизни почти не было других мужчин, к которым он относился бы так… вообще не было, во всяком случае, сейчас он таких не помнил.

– Полагаю, именно этим объясняется то, что ты ехал через перевал ночью, – заметил Д’вард. – Откуда это у тебя моа?

– Украл, разумеется.

– Ты ведь ни капельки не изменился, не так ли?

– А вот и нет, я стал еще лучше.

Д’вард почесал бороду; вид у него был скорее раздраженный.

– Спасибо тебе за новости насчет Эльтианы. Хранители делают для нее грязную работу – они не так опасны, как Жнецы, конечно, но все-таки… Мне только жаль, что ты раздобыл эту информацию таким образом. Проведешь ночь с нами или ты спешишь полюбоваться новыми местами? Боюсь, особых удобств мы тебе не предложим.

Все взгляды обратились на гостя в ожидании его ответа. Нагианцы явно ждали, что он уберется. Чего хотел Д’вард, Дош понять не мог.

Он устало протянул руки к огню. Воздух остывал; ночь становилась все холоднее и темнее. И неуютнее.

– Там еще отряд джоалийской кавалерии… – Его языку явно не хотелось уходить отсюда, так что его приходилось пришпоривать.

Гопенум подбросил в огонь веток. Дым и искры взметнулись к звездам.

– Это не за нами, – сказал Д’вард. – Я не думаю даже, чтобы они проверяли, убрались ли мы, – выданное нам разрешение действительно еще три дня. Они поднимаются к перевалу или будут ждать утра?

– Не знаю. – Дош встал, пошатываясь на затекших ногах. – Ладно, я сказал все, что знаю. Мне лучше ехать дальше. – Он подумал о долгом, одиноком спуске в Носоквейл.

– Мы приветствуем новобранцев, – негромко проговорил Д’вард. – Мы будем рады видеть тебя с нами.

Прат’ан зарычал.

Д’вард цыкнул на него, и Прат’ан пошатнулся, словно от удара кнутом.

Дош опустился на колено, выбрав своего рода компромисс – вроде бы и не ушел, и не остался.

– С вами? А что вы задумали?

– Скажи ему. Большой брат.

Мускулистый горшечник хмуро посмотрел на Доша.

– Освободитель исполняет пророчества. Мы – Свободные, и мы держим путь в Таргвейл, где он принесет смерть Смерти, как это и было предсказано.

Сущее безумие. Но Дош слишком хорошо знал Прат’ана, чтобы спорить. Голова горшечника была пуста, как его горшки.

– И на каких условиях?

– А! – Д’вард подумал немного. – Ты убийца, вор, лжец, половой извращенец, и ты – предатель. Это достаточно точно описывает тебя?

Бурташ заржал. Д’вард покосился на него.

– Извини, Освободитель, – пробормотал тот, виновато опустив голову.

– Пожалуй, ты перечислил все мои лучшие стороны, – кивнул Дош. – Я еще напиваюсь до бесчувствия и курю мак, когда могу себе это позволить.

– Мы не можем принять такого человека.

– Тогда к чему тратить время? – Дош начал подниматься.

– К тому, что ты можешь обещать бросить все это.

Дош подумал, что ослышался, да и у остальных вид был озадаченный. Будь это кто угодно, а не Освободитель, он решил бы, что его разыгрывают, но в глазах Д’варда не было усмешки, только вызов.

– Мне безразлично, кем был человек раньше, Дош, мне важно, кто он теперь.

– Ты хочешь сказать, ты поверишь мне на слово? Мне? Ты считаешь, что, если захочу, я сдержу свое обещание?

– Да. Ты говорил как-то, что крепче тебя ублюдка в армии не найти, и я тогда поверил тебе. Я верю тебе и сейчас. Если ты пообещаешь мне, что откажешься от всего этого, ты сдержишь слово.

Костер затрещал громче; дым уносился по ветру. Откуда-то из темноты слышались негромкие голоса, детский плач. Кто-то завел песню, похожую на гимн. Кто такие эти Свободные? Только отряд из Соналби или все это сборище разного сброда? Присоединиться к ним? Ему?

– Боги! – Все это сплошное безумие.

– Здесь только один бог. Твое решение? – Д’вард неожиданно рассмеялся.

– Я никогда еще не видел тебя таким напуганным, Дош!

Он боялся. Еще как боялся! У него дрожали руки.

– Я не могу!

– Можешь!

Ведь именно это хотел он услышать от Д’варда, верно? Тогда почему он не верит в это?

Освободитель пристально посмотрел на него:

– Мы знаем тебя как Доша Вестового. Если солдаты спросят о тебе, какое бы имя ты ни носил сейчас, мы можем ответить, что не знаем такого. – Он улыбнулся. – И потом, ты ведь действительно станешь совсем другим человеком…

Другим человеком? Такое решение нельзя принимать, не подумав как следует. Дош больше не будет одиночкой. Он будет одним из этих безмозглых сектантов Освободителя, одним из тех, кто направляется на верную смерть в Таргвейле. Он ведь был уже одним из них. Недолго.

– Как это тебя до сих пор не отловили Жнецы?

Д’вард только пожал плечами.

– Жнецы? – сипло расхохотался Гопенум. – Хочешь посмотреть на Жнецов? У нас их тут дюжина, если не больше. Стоит им оказаться рядом с Освободителем, как они уже больше не Жнецы.

– Что?

– Не обращай внимания, – сказал Д’вард. – Ты уклоняешься от ответа.

Дош еще раз неуверенно огляделся по сторонам. Он не мог разглядеть на лицах презрения, но знал – оно там. Они скрывали это из уважения к Д’варду, только и всего. Он с трудом встал – казалось, он весит больше их всех, вместе взятых.

– Желаю удачи. Вы все сошли с ума. Ступайте, несите смерть Смерти, если сможете. Я уж лучше постараюсь сохранить жизнь жизни.

Он повернулся и пошел. Он не сделал и трех шагов, когда услышал голос Д’варда:

– До встречи в Носокленде.

Он продолжал идти не оглядываясь.

 

12

Первые дома пришельцев в Олимпе строились по периметру узла. Когда места в круге больше не осталось, начали еще один, внешний, образовавший другую сторону улицы. После того как Палата уничтожила поселок, его отстроили заново по тому же плану. Как младший офицер Джулиан жил в дальнем, еще только-только строящемся квартале. Местоположение дома ясно обозначало статус его владельца, и это не было просто чванство – внутренние жилища обеспечивали некоторое оккультное преимущество. Если почитатели Неделимого в Вейлах молились апостолам, небольшое количество маны перепадало и тем, кто жил на узле. Конечно, в сравнении с той энергией, которую получали боги от своих почитателей в храмах, это сущие пустяки, но мана за долгие годы понемногу накапливалась.

Когда небо над горными вершинами окрасилось кроваво-красным, Джулиан ступил на дорожку, ведущую через сад Пинкни ко входной двери. Как всегда, он ощутил легкое покалывание виртуальности. Через открытые окна доносился негромкий смех развлекающихся энтаек. Не прошло и трех минут, как он уже держал в руке стакан тошнотворной жидкости, сходившей здесь за шерри, и притворялся, будто ему интересен рассказ хозяйки о новом саде камней, который строят для нее Морковки.

Сбежав при первой же возможности от Ханны Пинкни с ее садоводческой сагой, он начал переходить от группы к группе. Ему предлагалось обсуждать поло и крикет – Морковки обучились играм и, представь себе, старина, здорово в них преуспели – и, разумеется, погоду. Об Освободителе не было сказано ни слова.

– Потрясающие новости из Фитвейла! – громко воскликнул Проф Роулинсон.

– Похоже, Имфаст приказала своим жрецам сменить цвет с красного на синий!

– Правда? – удивилась Долорес Гарсия. – А… а кто такая эта Имфаст? – добавила она, немного подумав.

– Богиня… гм… женской зрелости. Так или иначе, она переметнулась от Эльтианы к Астине! Важный ход в Большой Игре!

– Потрясающе!

Проф пустился в пространные объяснения. Джулиан ничего не знал об Имфаст, да и не хотел знать. Он двинулся дальше, разведывая, кто здесь есть, а кого нет. Некоторые из присутствующих были здесь только для украшения, и они не имели никакого отношения к вопросу об Экзетере – например, Ханна. Так, пустое трепло. Другие, несомненно, собрались неспроста: Проф Роулинсон, Джамбо Уотсон и двое других, про которых Домми говорил, что их срочно вызвали в Олимп. Где-то сзади слышался голос Ревуна Резерфорда, нынешнего председателя.

Из женщин иметь отношение к делу могли только три: Долорес, тело которой лишало мужчин рассудка, но, увы, по слухам, она единственная верная жена в Олимпе; Урсула Ньютон с плечами борца и замашками старшего сержанта; Ольга Олафсон – незамужняя, пышная нимфоманка. Поговаривали, что она преследовала даже Морковок.

Он обошел стороной Ревуна – тот льнул к Кэти Чейз, в свою очередь изображавшей на лице скучающее безразличие, хотя всем известно, что они любовники. Внебрачные связи – основное развлечение в Олимпе, однако по негласному уговору все делали вид, что никто ничего не знает – чтобы Морковки не судачили. Притворство было второй по популярности игрой. Следует признать, что в столь отсталой стране других игр почти и не было, однако Джулиан все же считал это нелепым ранневикторианским лицемерием. Правда, многие из этих людей и в самом деле принадлежали к ранневикторианской эпохе. На деле каждый прекрасно знал, кто с кем спит. А если и не знал, всегда мог спросить у своих Морковок.

Служба и так представляла собой довольно странное сборище, но в тот вечер странность эта была заметна, как никогда, – Джулиану потребовалось довольно много времени, чтобы понять, в чем же тут дело. В самом ужине не было ничего особенно подозрительного: дюжина мужчин, дюжина женщин, пара Морковок, подававших напитки, и еще десятка два слуг, хлопотавших где-то в доме. Разговор перескакивал с банальностей на тривиальности и обратно.

Ярко горели канделябры. Мужчины – все как один во фраках, женщины – в длинных вечерних платьях. Званые ужины такого рода имели место почти каждый, вечер, ибо общественная жизнь в Олимпе не зависела от времени года. Даже новичок не спутал бы их со зваными ужинами в Лондоне. Ему наверняка бы бросились в глаза вышедшие из моды платья. Он наверняка бы обратил внимание на причудливую мебель, вежливо поинтересовавшись, из каких колоний родом вот это или это, хотя вряд ли не оценил бы нарсианские ковры или ниолийскую медь – уж это не уступало сделанному, скажем, где-нибудь в Бенаресе.

С другой стороны, собрание являло собой точную копию аналогичных собраний в удаленных форпостах Империи где-нибудь на Земле, например, ужин у губернатора его величества. Служба не имела отношения к Империи, На Просторах Которой Не Заходит Солнце, но руководствовалась теми же альтруистическими мотивами, что и колониальные чиновники. Как и они, обитатели Олимпа занимались подъемом культуры отсталых дикарей. Они просто находились чуть дальше от родины, только и всего… или совсем рядом с ней, если кому-то больше нравилось считать так. Ничего себе парадокс. Ведь узел, рядом с которым стоит дом, – это портал. Выйди на травку, исполни ритуал-ключ, и ты мгновенно окажешься дома. Конечно, если ты не передашь Штаб-Квартире, чтобы тебя встречали, ты окажешься там нагим и без гроша, и, разумеется, ты снова станешь смертным. Ну и ладно! Куда лучше совершенствовать жизнь туземцев здесь, в Вейлах.

И тут он понял, что странного в этом званом вечере. Вечеринка, которой полагалось бы быть буйной, как в день чествования старых выпускников в Оксфорде, была чинной, как собрание медицинского общества. Пришельцы не старели, а обсуждать возраст считалось дурным тоном, но он-то прекрасно знал, что в сравнении с ними он все равно что дитя малое. Никому из них уже никогда не бывать двадцатидвухлетним. Ольге, возможно, уже несколько столетий. Джамбо, Пинки и Урсула Ньютон стояли у истоков Службы вместе с Камероном Экзетером и Моникой Мезон – пятьдесят лет назад. Но все равно в подобных обстоятельствах пришельцы резвились обычно, как сборище подростков. Сегодня же все они казались умудренными опытом стариками. На их лицах не было морщин, а в волосах – седины, и тела их были крепки и свежи, но настрой выдавал их.

И дело вовсе не в Джоалвейле. Присутствие Церкви Неделимого ощущалось в Джоалвейле слабее, чем где бы то ни было, так что и терять ей в случае, если бы Экзетер спровоцировал власти на враждебные действия, было нечего – на самом деле несколько мученических смертей за веру даже пошли бы на пользу Церкви, хоть говорить этого вслух и не стоило. Нет, опасность таилась в Палате – как, впрочем, и всегда. Однако Служба боялась «Филобийского Завета» почти так же сильно, как Зэц, ибо любая попытка исполнить его вызвала бы открытую войну, выиграть которую у Олимпа не было бы никакой возможности. Тогда и мужчины, и женщины из Службы оказались бы перед неизбежным выбором – смерть и бегство на Землю, где они снова стали бы смертными. Всему их уютному барству здесь пришел бы конец.

Им было что терять!

Он нашел Марселя Пирана и Юфимию Маккей в укромном уголке за какими-то растениями в горшках и без приглашения встрял в их беседу. Юфимия могла валить мужчин с ног одним только взглядом своих зеленых глаз, а по сравнению с типично ирландским рыжим цветом ее волос даже Морковки казались слегка блеклыми. Культура и интеллигентность не входили в число ее сильных сторон, зато она обладала поистине дьявольской смекалкой и замечательными способностями к перевоплощению – одним словом, она была просто прелесть. Увы, при этом она обладала худшим в обоих мирах чувством стиля. Сегодня, например, она облачилась в ярко-синее атласное платье, плохо сочетавшееся с цветом ее волос и кожи и портившее ее фигуру. Она гораздо лучше смотрелась бы вообще без одежды.

Почти сразу же Марсель тактично удалился переговорить с Ханной.

– И как поживает моя сладкая Венди? – осведомился Джулиан страстным шепотом, одновременно делая вид, будто любуется чертовыми цветами.

Юфимия обвела комнату безразличным взглядом.

– Бешусь, как уличная кошка по весне. А как мой капитан Крюк? Готов к абордажу? Наточил ли свой палаш?

– Все пушки начищены, заряжены и наведены. Почему бы нам не укрыться ненадолго за спинкой дивана?

– Ну… можно разик, но не спеша и чуть позже.

– Только разик? Что-то не похоже на тебя, Венди, – успокаиваться на одном разике.

– Право же, ты меня искушаешь! Как может простая девушка устоять перед этим?

Эта словесная игра была прервана появлением Ольги и хозяина, Пинки Пинкни. Разговор зашел о последних новостях с Родины, теперь уже двухнедельной давности.

– Это неприлично со стороны Пепперов заставлять Голдсмитов ждать! – возмущался Пинки. – Деборе так не терпится снова повидать Лондон!

– Ты не слышал, что их задержало? – спросила Юфимия.

– Разумеется, нет. Через несколько дней должны вернуться Монтгомери – возможно, они знают, что с ними стряслось.

– Никаких вестей от Штаб-Квартиры?

– Боюсь, Штаб-Квартира до сих пор не оправилась от военных потрясений. Они уже не те, что были когда-то.

Она вздохнула, и ее платье протестующе зашуршало.

– Нам с Уильямом еще сто лет ждать своей очереди!

Пинки сочувственно вздохнул. Он был скользок как намасленный угорь и расчесывал волосы на прямой пробор.

– Ты действительно в этом уверена, дорогая? Мне казалось, пока тебя не было, в график внесли кое-какие изменения.

– Правда? – спросила Юфимия с неожиданным интересом.

– Долорес должна знать точно. Пошли спросим, ладно?

Даже не извинившись, этот прохвост увел ее в противоположный угол комнаты. Джулиан отхлебнул еще этого противного шерри.

– Не смотри так свирепо, милый, – раздался за его спиной гортанный шепот. – Могут подумать, что ты ревнуешь.

Он чуть не подпрыгнул от неожиданности. Ольга была нордической блондинкой головокружительной красоты, викингом женского пола – такое смог бы передать только Вагнер, да и то если бы осмелился. Сегодня она была в алом платье, столь тесно облегавшем фигуру, что казалось, оно готово лопнуть при первом же глубоком вдохе.

– Ревную? Юфимию к Пинки? Между ними ничего нет.

Золотые ресницы Ольги дрогнули.

– Судя по тому, как Пинки смотрел на нее, милый, последние несколько часов между ними и впрямь, возможно, ничего не было.

Джулиан одним глотком осушил стакан. Ольга раздражала его сразу по нескольким причинам. Во-первых, он не имел ни малейшего представления о ее происхождении – она говорила по-английски слишком хорошо, чтобы это был ее родной язык; она вообще могла быть родом не с Земли. Во-вторых, по возрасту она была самой старшей в Службе, ибо была обращенной. До этого ее знали как незначительную богиню, аватару Эльтианы.

И в-третьих, она была донельзя развратна. Ни одна другая женщина в Олимпе не осмелилась бы смотреть на него так, как смотрела сейчас она. Возможно, она делала это просто ради развлечения, ибо повесила скальп Джулиана на пояс почти два года назад, спустя всего несколько дней после его прибытия в Соседство. Он надеялся, он очень надеялся, что она только развлекается, но по крайней мере с Ольгой можно было не следить за своим языком. Шокировать ее невозможно. К тому же сейчас она скорее помогала ему.

– Мне кажется, ты ищешь какие-то недостойные мотивы в абсолютно невинной беседе. Миссис Маккей и мистер Пинкни…

– Горят желанием трахнуться, милый. По крайней мере он. Он возбужден как вапити во время гона.

– Кто такой, черт возьми, этот вапити? И даже если он и… с какой стати Юфимия…

Ольга театрально закатила глаза цвета морской волны.

– Джулиан, дорогой, я надеялась, что излечила тебя от невинности много лет назад. Только не говори мне, что я тратила силы понапрасну! Разве ты родился не в Индии? Уж ты-то мог бы знать, что изгнанники из Метрополии повсюду одинаковы.

– Соседство – это не колония, – возразил он. – Империя еще не дотянулась сюда… во всяком случае, пока.

Она сардонически улыбнулась.

– Им нравится притворяться, будто это колония. Олимп ведь скопирован с поселка британской колониальной администрации где-нибудь в джунглях, не так ли? И не спорь, ты и сам знаешь, что это так. Помыкать туземцами, одеваться к обеду… Помнится мне. Ревун пытался уговорить нас врыть флагшток, чтобы мы могли поднять на нем «Юнион Джек». Камерон грозился задушить его, если он сделает это.

Джулиан зажмурился. Он и не знал, что Ольга находится в Олимпе так долго: Камерон Экзетер вернулся на Землю тридцать лет назад.

– Какое отношение это имеет к…

– Ты ведь не очень огорчился, милый? – промурлыкала она.

– Во всяком случае, не из-за Пинки, – упрямо процедил он, надеясь, что не покраснел – все-таки он здорово повзрослел: как-то бы он отреагировал на коготки Ольги два года назад? Сегодня ночью Пинки ничего не светит – да и в любую другую ночь тоже, – поскольку Юфимия считала Пинки занудой и мерзкой жабой. Так что в постели с Юфимией сегодня будет лежать не Пинки, а капитан Смедли (отставной артиллерист его величества), и чем скорее, тем лучше.

Он удрал от Ольги так быстро, как это только могли позволить приличия – он не хотел, чтобы его уход выглядел постыдным бегством. Никто так и не объяснил ему причину вызова или время, когда его ждут на ковер к Комитету. Впрочем, если бы его и пригласили в Комитет, это было бы пустой формальностью, поскольку все решения в Олимпе принимались в узком кругу. Это было еще одной характерной чертой Службы: никто никому не доверял; слишком многие переметнулись к врагу. В их рядах были предатели, один из которых чуть было не погубил Эдварда Экзетера, послав его на Землю прямо в самое пекло боя во Фландрии. Кроме того, мана действовала как наркотик, а у Пентатеона было что предложить. Даже самый незначительный бог собирал в своем храме гораздо больше маны, чем проповедник, устраивающий тайные проповеди в лесу.

Юфимия и Пинки вернулись, но все попытки Джулиана продолжить ухаживания снова и снова разбивались о Пинки, цеплявшегося к Юфимии как клещ до тех пор, пока его жена не пригласила всех в столовую.

Ко всему прочему Джулиан обнаружил, что сидит рядом с Ольгой, продолжавшей беззастенчиво заигрывать с ним. Хорошо хоть напротив сидели Джамбо и Ирис, далеко не худшая компания. Юфимию, к его досаде, посадили рядом с Пинки.

Ужин протекал как обычно, за пустой болтовней. Все было обставлено до омерзения чопорно: накрахмаленные скатерти, серебряные блюда, бесшумно порхающие слуги. Хотя после Рэндорвейла, где ему и сейчас полагалось бы испытывать на себе все прелести крестьянского гостеприимства, снова вкусить плоды цивилизации было даже приятно. Единственный раз разговор коснулся их общего дела, когда кто-то упомянул чудо, совершенное Джамбо во Флаксби, – обращение магистрата и двух солдат. Джулиан уже знал об этом от Пурлопат’ра, но сюда новость дошла уже после его отъезда.

Невозможно было не любить Джамбо. Высокий, стройный, с длинным носом, который его ничуть не портил и которому он был обязан своим прозвищем, Джамбо обладал довольно странным чувством юмора и подобающей скромностью.

– Ничего особенного! – запротестовал тот. – Я не собирался делать никаких чудес! Я так перепугался при виде их мечей, что начал нести сам не знаю что. Прежде чем я сообразил, что делаю, эти бедолаги валялись на коленях, моля о пощаде, – должно быть, хотели, чтобы я заткнулся. Если я и потратил немного маны, она вернулась ко мне с лихвой. Собственно, все это даже смешно. Видели бы вы лицо этого магистрата… – В общем, он превратил все случившееся в забавную историю. Все смеялись.

Джулиан не стал говорить о своем приключении в Рэндорвейле. Разговор свернул на необычно теплую погоду.

Если не любить Джамбо было невозможно, то не доверять ему было вполне в силах Джулиана. В конце концов, разве не он послал Экзетера на верную смерть в битве при Ипре? Джамбо оправдывался тем, что его ввел в заблуждение Жан Сен-Джон, однако Жан погиб или бежал при нападении на Олимп Жнецов Зэца, так что подтвердить это или опровергнуть было некому. Джамбо дружил с обоими Экзетерами – отцом и сыном, – когда те, каждый в свое время, находились в Олимпе. Он был последовательным противником исполнения пророчества насчет Освободителя.

Джулиан, стараясь не зевать, поддерживал беседу. Общество было встревожено, более того – напугано и не могло этого скрыть.

С едой было покончено, и гостей ждали на боковых столиках графины. Хозяйка окинула взглядом стол, чтобы убедиться, все ли закончили есть. Нет, Ханна Пинкни все-таки довольно пустая особа – задуманный ею сад камней интересовал ее гораздо больше, чем деятельность Службы по просвещению дикарей или грязное приставание ее мужа к Юфимии. Сегодня она оделась в розовый шифон с кружевами – вполне в ее духе.

– Ладно! – радостно воскликнула она. – Не оставить ли наших мужчин с их сигарами, леди?

За этим последовал соответствующий шорох – мужчины поднялись отодвинуть стулья своих собеседниц… Ольга убрала руку с бедра Джулиана.

– Я тоже не откажусь сегодня от сигары! – раздался чей-то громкий голос.

Ханна поочередно оглядела всех присутствующих и уперлась взглядом в Урсулу Ньютон. В глазах миссис Пинкни промелькнул ужас. Джулиан с трудом удержался, чтобы не хихикнуть.

Урсула вовсе не перебрала лишнего. Вид она имела сердитый и весьма опасный. Не лишенная некоторой привлекательности, она все же была слишком мощна для своего роста и напоминала сложением викторианский платяной шкаф красного дерева – одни мышцы, ни грамма жира. Одним словом, никакого женского изящества. Зато по части проповедей она давала сто очков вперед многим, да и на теннисном корте ей не было равных – в общем, она добивалась замечательных успехов во всем, что ее интересовало. Сегодня она облачилась в лиловое платье, открывавшее ее мощные руки и ноги и приглушавшее загар. Юфимии недоставало вкуса в одежде; Урсуле просто было на все наплевать.

– Ты это не серьезно, дорогая? – проблеяла Ханна. – Я хочу сказать, нам не жаль сигары, но…

Урсула начисто игнорировала ее, хмуро глядя на Пинки.

– Нет, насчет сигары я пошутила. Я не шучу насчет Комитета. Мне надоело, что все решено еще до того, как случилось. Вы намерены допросить сегодня капитана Смедли, а завтра расскажете остальным какую-нибудь ерунду.

Пинки вежливо улыбнулся, но его глаза оставались холодными.

– Тебе не кажется, что ты немного несправедлива к нам, дорогая? Ведь не будешь же ты спорить с тем, что мы вольны обсуждать все что хотим, точно так же, как и вы, леди. Уж наверняка ты не предлагаешь нам изгнать капитана Смедли из-за стола, нет? Ведь это было бы несправедливо, да? Верно, несправедливо. Если ты имеешь претензии к тому, как Комитет ведет свои дела, адресуй их лучше к председателю. И в письменном виде.

Председателем в этом году был Ревун Резерфорд. Это ничего не меняло. Несмотря на то что Служба на всех перекрестках кричала о своих демократических принципах, все нити власти вели к Пинки Пинкни – так было и так будет.

Ревун, шумный, крупный и неотесанный тип, этакая румяная живая волынка, по-своему даже не был лишен некоторой привлекательности – типичный капитан сельского регби-клуба. В ответ на заявление Урсулы он испустил носом звук, достойный паровой сирены.

– Я заверяю, что у Комитета достаточно возможностей…

– Я вам не верю! – заявила Урсула. – Вы собираетесь разделаться с капитаном Смедли так же, как с тем человеком, который принес эти новости.

Резерфорд расхохотался – звук напоминал ослиный вопль.

– Урсула, старушка, если ты заявишь, что Пинки приглашал этого вонючего драконоторговца на обед, он вызовет тебя стреляться на крокетном поле.

Ханна засмеялась, но ее никто не поддержал.

Урсула твердо взглянула в глаза Пинки:

– Если ты дашь мне честное слово, что ни один человек здесь ни разу не упомянет даже имени Эдварда Экзетера до окончания вечера, я с радостью уйду. Если нет, я остаюсь. И Ольга тоже.

Мужчины сели. Стоило Джулиану опуститься на стул, как Ольга возобновила свои приставания. Ольга наверняка входила в закулисную группу, разбирающуюся с кризисом вокруг Освободителя, – он мог бы догадаться и раньше. Ее, должно быть, завербовали в первую очередь, ибо никто лучше не знал, что думает Пентатеон.

Пинки сдался, сонно прищурив глаза.

– Да оставайся, если хочешь. Я полагаю, нам стоит переговорить. Почему бы и нет, в конце концов? Разве мы не всегда так? Все, кто хочет остаться, вольны остаться. Если деловые разговоры утомляют кого-то, он может тихо и спокойно перейти в гостиную. Это справедливо? Я бы сказал, совершенно справедливо. – Он кивнул Морковке, ожидавшему знака, чтобы внести портвейн.

Разумеется, все решили остаться, и мужчины отказались от сигар, что огорчило Джулиана, нуждавшегося в хорошей затяжке. Произраставший в Соседстве табак на вкус напоминал жженую сосновую хвою, зато содержал лошадиную дозу никотина. Портвейн пустили по кругу. Урсула налила себе стакан; большинство женщин просто передавали бутылку дальше. Разговор ни о чем продолжался до тех пор, пока не вышли Морковки. Потом Пинки кивнул Ревуну.

– Надеюсь, Док уже сказал вам, капитан? – послушно взревел тот. – Эдвард Экзетер вырвался на волю в Джоалленде, объявив себя этим обещанным парнем. Освободителем.

Раз уж Т’лин Драконоторговец так уверен, нет смысла сомневаться.

– Да, сэр.

– Что это он, гм, задумал?

– Не имею ни малейшего представления. Я не слышал о нем ничего с тех пор, как он ушел отсюда. – Джулиан почти физически ощущал, как взвешивается каждое его слово. Никто из сидевших за столом ему не доверял, что в общем-то справедливо, поскольку он не доверял им.

– Вы знаете его лучше нас всех, капитан, – вмешался Педро Гарсия, тот самый, что позорно бежал в Товейле, оставив свою паству платить по счету.

– Да, мы дружили в школе, но с тех пор я почти не видел его – один раз, совсем недолго, два года назад. Все вы на самом деле знаете его гораздо лучше.

Вздор! В тысяча девятьсот семнадцатом году Эдвард оставался все тем же стариной Экзетером, каким покидал Фэллоу в четырнадцатом. Он принадлежал к тем людям, которые не меняются. В восемнадцать лет он был таким же независимым и самостоятельным, каким будет в восемьдесят – или в восемьсот, если он, конечно, останется в Соседстве на все это время. Он будет идти собственным путем, направляемый только собственным представлением о долге, не позволяя никому и ничему сбить себя с курса. Он всегда был честен и скромен – вообще положителен, – таким и останется.

Гарсия пожал плечами – скользкий, как португальский рыботорговец.

– Он отуземился.

Джулиан стиснул кулак.

– Правда? Я считал, что он вернулся на Родину, чтобы вступить в армию и исполнить свой долг. Во всяком случае, планировал он именно это. – Ольга стиснула его бедро, но было ли это предостережением или, наоборот, одобрением, он не знал. Да и не хотел знать.

– Так ли, капитан? Уходя, он объявил Морковкам, что собирается исполнить пророчество.

– А что ему оставалось? Это пророчество сломало всю его жизнь. Оно убило его родителей. Из-за него в Англии его считают убийцей. Это пророчество не дало ему уйти на войну. Оно косит его друзей одного за другим. – «Оно убило девушку, которую он любил, хотя Исиан была туземкой и говорить об этом не стоило». – Он ушел из Олимпа, чтобы спасти нас. Если бы он остался здесь, Зэц нанес бы новый удар по Службе.

– Послушай, Педро. Старик, послушай, – встрепенулся сидевший прямо напротив Джулиана Джамбо, – ты несправедлив. Экзетер прожил свои первые два года в Соседстве без всякой помощи с нашей стороны. Вряд ли это можно назвать словом «отуземился»! Я бы назвал это «выживанием в неблагоприятных условиях», «восприятием некоторого местного колорита», если тебе так больше нравится. Когда он в конце концов попал сюда, в Олимп, он снова стал джентльменом.

Джулиан благодарно улыбнулся ему и потянулся за своим портвейном. Он надеялся, что дискуссия завершилась и он сможет улизнуть в постель. В постель к Юфимии.

Резерфорд прервал затянувшуюся паузу, прокашлявшись со звуком, напоминавшим церковный перезвон.

– Мы тут думали, капитан… Вы не знакомы с молодой дамой по имени Алиса?

Джулиан отхлебнул из рюмки. Они все в сговоре против него.

– Это напоминает какой-то лимерик: «Ах, Алиса, у нее большая крыса?»

– Мы все можем придумать удачную рифму для последней строчки, – фыркнул Джамбо, – но я не уверен, что наш председатель имел в виду именно это.

– Алиса Прескотт, кузина Экзетера? Да, сэр, я с ней встречался. А что?

– Так, интересно! – прогрохотал Ревун. Его лицо уже слегка раскраснелось от портвейна. – Если бы мы попросили ее оказать влияние на Экзетера, как вы полагаете, она согласится?

– Право же, не знаю, сэр. – Это прозвучало достаточно вызывающе. – Я встречался с ней всего раз или два.

– Да, собственно говоря, и не важно. Ну что ж, раз с делами все, то…

– Нет. – Джамбо явно имел другое мнение на этот счет. Серого вещества у Джамбо было заметно больше, чем у Ревуна, возможно, даже больше, чем у Пинки. – Позвольте мне. Я никогда не делал тайны из своего неприятия пророчества. Отец Экзетера полностью соглашался со мной в этом.

Головы кивнули в знак согласия, но глаза оставались прикованы к Джулиану. Он молча ожидал главного.

– Во-первых, – продолжал Джамбо, – выступать против Зэца – безумие. Официально он не входит в Пентатеон, но он, несомненно, сильнее любого из них. Пятеро смертельно боятся его.

– Человеческие жертвоприношения! – вздохнула Ольга. Ее рука не оставляла бедро Джулиана в покое. Должно быть, она решила, что капитан снова отрастил скальп. – Никто из богов не опускался до этого.

Джамбо кивнул.

– И ведь это будет не только Зэц. Пентатеон может и не любить Зэца, но богам не понравится неизвестно откуда взявшийся пришелец, который осмеливается говорить о реформах, так что Экзетер не может рассчитывать на поддержку со стороны Пятерых. Во-вторых, местным властям вряд ли понравится, что сотни людей сорвались за новым пророком. Мы и так уже встречаемся с сопротивлением, а ведь мы не представляем собой такую угрозу для власти, как Освободитель.

– Власть всегда хочет оставаться властью, видите ли, – проницательно заметил Пинки.

Пинки и сам служил тому отличным подтверждением, так что Джулиан не мог с этим спорить. Они обрушились на него, потому что он был другом Экзетера. Что ж, друзей надо поддерживать.

– С местными властями можно разобраться, сэр. Вы ведь сами доказали это во Флаксби.

– Нельзя, если за их спиной будет стоять Пентатеон! – Джамбо устало покачал головой, сделавшись сразу на двадцать лет старше. – Следующим действием будут чума и пожары, вы же понимаете. У нас недостаточно маны, чтобы защитить церковь от прямых нападений.

– Этот аргумент можно повернуть и по-другому. Экзетер как Освободитель может отвлечь внимание Палаты. Они не будут обращать внимания на нас до тех пор, пока их тревожит он.

Джамбо было не так-то просто переубедить.

– Гораздо вероятнее они все свалят в кучу и объявят генеральный погром. Экзетер – угроза всем нам и всему тому, что мы пытаемся делать. Мы все еще уязвимы. Лет через сто положение, возможно, и изменится.

Все серьезно закивали. «Вот чертово сборище трусов!»

– Исторически, – скромно заметила Ольга, – если один из Пятерых набирал слишком много маны, остальные четверо сразу же ополчались против него… или нее. Они не придавали значения силе Зэца до тех пор, пока не стало слишком поздно.

Она расстегнула пуговицу у Джулиана на ширинке. Он отвел ее руку и застегнул пуговицу. По части того, что там находилось, она получила свое два года назад.

Тем временем в обсуждение включился Проф Роулинсон:

– Есть ведь и еще один момент. Разве не говорил Т’лин Драконоторговец, что Экзетер проповедует веру Неделимого? – Роулинсон был бесцветным, хитрым жучком. Он обладал непрактичным умом и педантичными манерами студента-богослова. В прошлом он входил во фракцию тех, кто поддерживал идею Освободителя. В Службе всегда существовал раскол по этому вопросу; теперь, похоже, угроза объединила всех. На стороне Экзетера не осталось никого, кроме Джулиана Смедли.

– Насколько я понимаю, вряд ли у него имелся особый выбор, – протянул Пинки. – Он ведь вел для нас кое-какую миссионерскую работу, помните? В основном в Товейле, кажется? Да, в Товейле. Ему ведь нужны тексты проповедей. Одного «Завета» ему явно не хватает. Далеко с ним не уедешь, верно? Так что вполне естественно, что он использовал нашу теологию. Она как бы специально создана для его целей.

– Ты хочешь сказать, он украл нашу церковь? – вскричала Ханна и осеклась под тяжелым взглядом мужа.

– Так что если Экзетер рискнет и потерпит поражение, – проговорил Джамбо, не сводя взгляда с Джулиана, – он может потопить вместе с собой и нас.

– Хуже! – пискнул Проф. – Допустим, несмотря ни на что, ему все-таки удастся победить. Если он сможет исполнить пророчество, значит, он станет сильнее Зэца. Во что он превратится? Что он будет делать с такой властью?

Похоже, это было слишком неправдоподобно – общество пропустило вопросы Профа мимо ушей, но Джамбо все же не оставил это без ответа.

– Именно это тревожило его отца. Камерон не хотел, чтобы его сын сделался еще одним псевдобогом.

Все явно были настроены против Экзетера, вне зависимости оттого, победит он или проиграет: Зэц, Пентатеон, Палата, многочисленные правители Вейлов, Служба – все были против.

Джулиан решил, что настала его очередь.

– Вас интересует мое мнение?

– Валяйте, – сказал Пинки. – Вам все карты в руки. Дюффи, не зажимай портвейн!

– Я в это не верю. Я знаю Эдварда Экзетера, и он был настроен против исполнения пророчества не меньше, чем все остальные. Тут какая-то ошибка.

– Семьдесят Седьмому можно верить.

– Но он местный, сэр. Уж не ожидаете ли вы от Экзетера, чтобы он открыл все свои планы какому-то драконоторговцу?

– Это любопытная точка зрения, капитан. Очень любопытная. – Пинки наполнил свой стакан. – Однако факт остается фактом: Экзетер называет себя Освободителем. Причем публично. Надеюсь, у нас нет разногласий в том, что его надо остановить? Не в этом ли смысл нашего собрания? – Он с улыбкой оглядел собравшихся, пряча глаза за тяжелыми веками. – Если, конечно, кто-то не передумал.

Что он хочет сказать этим «остановить»? Джулиан рискнул налить себе еще из графина.

– Сэр, Зэц уже тридцать лет пытается оборвать цепь пророчества. Слишком поздно что-то делать с «Заветом». Единственный способ остановить все это – убить самого Экзетера.

Ханна и несколько женщин вскрикнули.

– Вздор! – буркнул Ревун, старательно пряча глаза от Джулиана.

Только Джамбо смотрел теперь на Джулиана – в упор, с вызовом.

– Возможно, Экзетер сам пытается оборвать цепь, совершая самоубийство.

– Только не тот Экзетер, которого я знаю.

– Вот, значит, как обстоят дела, – упрямо буркнул Ревун. – Чертов дурак! Ради его же блага мы обязаны привести его в чувство.

Вот оно… Однако вопрос прозвучал из уст Джамбо:

– Вы согласны с нами, капитан?

Джулиан поднял руку – ту, что без пальцев. На него нахлынула ярость и досада.

– Да, я согласен со всем, что вы сказали насчет опасности исполнения пророчества. Я полностью поддерживаю те принципы, на которых стоит Служба, – и, насколько мне известно, Эдвард Экзетер тоже. И еще я считаю, что Зэц олицетворяет все зло в Пентатеоне, и наш долг – как можно быстрее свергнуть его. Я надеюсь, в этом вы согласны со мной! Это было бы величайшей услугой, которую мы могли бы оказать народам Вейлов. – Интересно, что важнее Службе – процветание туземцев или их собственное выживание? – В некотором роде он сродни кайзеру. Мы бились в чудовищной войне, чтобы остановить его – там, в Европе. Победа дешево не дается.

Он обвел взглядом стол. Похоже, он не особенно поднялся в глазах слушателей.

– Война обошлась нам в миллионы жизней, но она того стоила. Уничтожение Зэца тоже потребует жертв, так что я не могу выступать против того, что делает Экзетер, пока я не знаю больше о том, что он задумал. Может быть, ему известно что-то, до чего не додумались мы. Я считаю, вы должны выслушать его, прежде чем заклеймить.

Пинки снова зажмурился.

– Все верно. Весьма разумно. Нам надо выяснить, как в действительности обстоят дела. Не хотите ли вы, капитан, отправиться и побеседовать с ним? Выведать, что и как?

– Я буду рад. Мне всегда хотелось побывать в Джоалвейле. Я выеду завтра же утром.

Пинки благодарно кивнул:

– Мы весьма признательны вам, капитан. Так нам будет гораздо спокойнее. Но это долгое путешествие. Вы уж простите меня, но у вас нет того опыта, что у нас. Одна голова хорошо, а две лучше, верно? Разумеется, это не к тому, что мы вам не доверяем.

Они доверяли Джулиану не больше, чем разбойнику с большой дороги. Он решил облегчить им задачу.

– Я буду только рад обществу, сэр. Вы ведь знаете, я не могу использовать ману. Она ко мне не идет – точнее, идет, но только в одно место.

Он предпочел бы, разумеется, чтобы его спутником стала Юфимия и чтобы все так и решили, однако говорить этого вслух не стоило. С другой стороны, лучшим сторожевым псом наверняка будет Джамбо. Он дружил с Экзетером и с его отцом, и он был одним из основателей Службы; он категорически выступал против пророчества. И потом, Джамбо довольно веселый парень, так что путешествовать с ним будет приятно.

Ревун Резерфорд вспомнил вдруг о своих обязанностях председателя и оглушил всех новым потоком децибел:

– Это чертовски мило с вашей стороны, капитан! Чем скорее вы отправитесь и вразумите своего юного друга, тем лучше. Мы можем послать кого-нибудь на Родину найти мисс Прескотт и попросить ее о помощи, но это потребует времени.

Это, конечно, абсолютная ерунда, предназначенная только для того, чтобы усыпить бдительность Джулиана. Служба уже приговорила Экзетера. Как далеко они готовы зайти, чтобы остановить его? Вид у Джамбо что-то уж больно хитрый – не готовят ли Джулиана на роль Иуды? Черт подрал, не может же он идти на свидание к другу, ведя с собой убийцу!

Однако что бы там ни было, цель, поставленная перед собранием, достигнута. Завтра Джулиан Смедли отправится на север искать Экзетера. Единственное, что ему оставалось, – это отделаться от Ольги, добраться до спальни Юфимии и исполнить свой долг любовника.

 

13

– Я выезжаю завтра утром. – Джулиан натянул пижамную рубаху. – Собери мой мешок, будь так добр.

Домми прикрыл шкаф и повернулся, улыбаясь.

– Я уже позаботился об этом, Тайка. На всякий случай я уложил ваши теплые вещи – зима на носу, а потом, вдруг вы отправитесь на драконе и будете срезать через горы.

– Молодец. Гм… Домми… – Джулиан вдруг сообразил, что, какие бы козни ни готовил Джамбо Уотсон, в Олимпе имеется один человек, готовый поддерживать Эдварда Экзетера хоть в аду. На самом деле, конечно, туземец мало что может сделать против пришельца, но друг всегда поможет в трудную минуту. – Я собираюсь на север, искать Тайку Экзетера. Я не уверен, что смогу найти дракона для тебя, но, если он найдется, я буду рад взять тебя с собой. Если ты еще не передумал, конечно.

Домми расплылся в улыбке.

– Это для меня большая честь, Тайка!

Почему этот человек бросает свою жену, да еще в такой момент? Таких причуд от Морковок обычно не ожидают, но спрашивать об этом было бы невежливо.

– Я уверен, ты поможешь мне. Кажется. Это пока все, спасибо. Спокойной ночи, Домми.

– Спокойной ночи. Тайка. Хотите, чтобы я открыл окно пошире?

– Да. В комнате немного душновато.

Домми открыл створку еще на фут и исчез, бесшумно прикрыв за собой дверь.

Джулиан накинул халат и скользнул к окну.

Халат был черного цвета.

Любовь всегда занятие странное, а в Олимпе – еще более странное, чем где бы то ни было. Слова «пока смерть не разлучит нас» превращались в пустой набор звуков, когда срок жизни измерялся трех– или четырехзначным числом. Весь вечер он и его возлюбленная вежливо переглядывались через стол, обменялись несколькими ничего не значащими фразами – в общем, вели себя, как все остальные гости. Таковы правила игры, и олимпийцы строго придерживались их. Но все халаты в Олимпе были черного цвета.

Он перебрался через подоконник. Ничто не мешало ему просто выйти в дверь, однако определенные вещи полагалось делать так, как велит традиция.

Ночь – как по заказу, свежая, но не холодная, освещенная красной и голубой лунами и миллионом звезд, благоухающая ароматами бесчисленных местных цветов. Горы выглядели словно декорации, расставленные гениальным художником, а пение похожих на белок соловьев в кронах деревьев-тыкв почти не уступало пению соловьев на Земле. Он спешил, стараясь держаться в тени. Не очень приятно было бы встретить сейчас кого-нибудь, хотя по молчаливому уговору в подобных обстоятельствах все друг друга как бы не замечали. Полное отсутствие света в окнах вовсе не означало, что обитатели домов спят сном праведников.

Путь его снова лежал в глубь поселка, и снова к древнему как мир трепету любовника, спешащего на встречу с подругой, добавилось знакомое покалывание виртуальности. Когда он проходил мимо дома Ольги, откуда-то выплыла мышь-сова, сделала над его головой несколько кругов, проверяя, не дичь ли он, потом решила, что нет, и исчезла за деревьями. Добравшись до дома Маккеев, он свернул на боковую дорожку, упиравшуюся в садовую скамейку, которая по счастливой случайности находилась как раз под окном.

Которое оказалось закрытым.

Право же, эта женщина! О чем она думает! Она же знала, что он придет. Весь вечер они только и делали, что подавали друг другу знаки «пью за тебя, дорогой» и перемигивались в ожидании встречи. Уильям все еще наставляет неверующих на путь истинный где-то там, далеко, – впрочем, Уильяму абсолютно наплевать, кто спит с его женой. Кажется, в последнее время сам он спит с Айрис Барнз.

Джулиан встал на скамейку и постучал ногтями по стеклу, потом подождал. Пели соловьи. Он дрожал от возбуждения и виртуальности.

Он постучал громче, костяшками пальцев.

Штора шевельнулась, за ней мелькнул и вновь пропал свет. Бледная фигура опустилась на колени с той стороны оконной рамы. Створка приподнялась на дюйм.

– Уходи, – прошептала Юфимия.

– Нет. Что случилось?

– Ничего. Все. Прошу тебя! Не сегодня. – Певучий ирландский говор возбудил его еще сильнее. Он всегда говорил ей, что ее голос напоминает ему шелест дождя по торфу, правда, потом пришлось объяснять, что он хотел сделать ей комплимент.

Она плакала!

– Юфимия, милая, что случилось, скажи! Нет, впусти меня сначала.

– Уходи… пожалуйста!

– Никуда я не уйду. – Кошмарное видение: Пинки в розовой пижаме… – Если только у тебя там нет еще кого-то.

– Нет! Ну пожалуйста, Джулиан! Не сегодня. Мы можем поговорить, когда ты вернешься из Джоалвейла.

– Почему? Нет! Что-то не так? Послушай, если ты не пустишь меня здесь, я обойду дом и буду колотить в дверь до тех пор, пока не перебужу всех Морковок до одного. – Это должно подействовать: все женщины в Олимпе жили в постоянном страхе – что скажут о них Морковки, хотя каждая прекрасно знала – все остальные занимаются тем же и что Морковкам это абсолютно безразлично. Единственное, что не позволялось совсем, – это заниматься этим с Морковками. – Ты расстроена. Я хочу помочь тебе. Я люблю тебя, милая!

Юфимия совсем неромантично шмыгнула носом.

– Послушай, я же не собираюсь насиловать тебя! – возмутился Джулиан, отложив прямое соблазнение в качестве крайней меры. – Мы можем просто поговорить, если это все, чего ты хочешь. – Если это все, чего он может добиться. Она никогда не противилась ему до сих пор; во всяком случае, он такого не помнил. Она с энтузиазмом делала все, что он предлагал, – то есть все, о чем он когда-либо слышал или что мог выдумать…

Она поднялась, и свет мелькнул снова, когда она скрылась за шторой, но окно осталось открытым. Он просунул руку под раму и поднял ее. Спустя мгновение он откинул штору и зажмурился от сияния свечей на комоде. Она стояла посреди комнаты спиной к нему, одетая в розовую ночную рубашку – цвет ей совершенно не шел. Зато ее восхитительные волосы ниспадали почти до талии; достойный Тициана водопад, возбуждавший его не меньше, чем просвечивавшая через прозрачную ткань белая кожа.

Он положил здоровую руку ей на одно плечо, а обрубок на другое и попытался повернуть ее. Она упрямо отстранилась. Он сдержался.

– Что я такого сделал? – Интересно, был ли хоть один мужчина со времен Адама, которому не приходилось когда-либо задавать этот вопрос?

– Ничего, правда ничего. Только не сегодня, милый, ладно? Когда ты вернешься из Джоалвейла.

– Отлично! – согласился он, хотя все было уж никак не отлично. – Сядь вон туда, а я сяду сюда, и ты объяснишь мне, в чем дело. – Он отвернулся и шагнул к креслу. Хотелось бы ему разбираться в женщинах получше.

Она опустилась на край кровати, съежившись, обхватив руками грудь, опустив лицо. Игры света на ее волосах уже хватало, чтобы взорвать его изнутри, но была ведь еще и грудь, просвечивающая сквозь рубашку бледными клубничинами, и коричневатая тень внизу живота… Его сердце прыгало, как на скачках на Национальный Кубок со всеми их барьерами. Он одернул халат, чтобы скрыть предательскую выпуклость.

– А теперь Венди может сказать капитану Крюку, в чем дело.

Некоторое время она продолжала сидеть молча, давясь всхлипами. У него почти не было опыта общения с женщинами. Ольга затащила его к себе в постель всего через несколько дней после его появления в Олимпе – один-единственный раз. Этого раза ей хватило, чтобы удовлетворить свое любопытство. Этого раза ей хватило, чтобы произвести сокрушительное впечатление на увечного, контуженного, почти сведенного с ума войной двадцатиоднолетнего девственника. Несколько месяцев он никак не реагировал на различные намеки, да и потом не рисковал поддаваться на них до того самого дня, когда отправился погулять в холмы и совершенно случайно встретился там с Юфимией. Одно за другим… короче, в конце концов они оказались лежащими на измятых диких цветах в чем мать родила. С тех пор никого другого у него не было. Она обладала всем, что он надеялся найти в женщине.

Ее никак нельзя было назвать леди. Ее отец торговал рыбой в Донегале. Остальные женщины смотрели на нее свысока. Билл Маккей отправился в отпуск на Родину, и вернулся с этой простолюдинкой, и… Одному Богу известно, сколько лет прошло с тех пор. Об этом не спрашивают. У себя на Родине Джулиан вряд ли обратил бы на нее внимание. Гвардия его чудовищных тетушек в Челтенхеме подняла бы истошный визг, введи он в дом женщину вроде Юфимии Маккей. Он попытался представить ее себе в опере или на церковном пикнике – и тут же бросил это занятие. Но это был Олимп, а не Челтенхем, и она была его подругой. Его, а не Пинки!

– Я слишком жадничала, – прошептала она.

– О чем это ты?

– Я была слишком жадной. – Она на мгновение подняла покрасневшие глаза, потом снова уставилась в пол. – Мне не надо было так удерживать тебя у себя. – Шмыг, шмыг!

– Ты не ответила, милая.

– Неужели ты не понимаешь? Моя очередь уже прошла. Они все хотят тебя! Ты молод, правда молод, а не как пришелец. Ты красивый, и замечательный, и не старше чем кажешься, и такой невинный, и Ольга им всем нарассказала… какой ты как мужчина… и ты ведь герой, настоящий герой! Значит, ты должен уделить всем себя, и…

У Джулиана вырвалось словцо, которого он не использовал с тех пор, как был на Западном фронте. Он встал и заходил по комнате. Ему хотелось сесть с ней рядом, но что будет в случае, если он коснулся бы ее руками… рукой… в его теперешнем состоянии, он не знал. Точнее, что будет – знал, но не знал как.

– Это совершенная… – Он использовал еще одно выражение, которого не положено знать леди, хотя Юфимия наверняка знала. – Я им что, племенной жеребец? Они что, думают, что могут передавать меня из рук в руки словно интересную книгу? Я уже не могу выбирать, с кем спать? Черта с два, женщина, я хочу тебя и никого другого! И к черту Ольгу вместе со всеми остальными… – Он поперхнулся и нервно засмеялся. – Я хочу сказать, мне они на… в общем, не нужны. К черту их, вот и все! – Пусть их скучают. Впрочем, мысль о том, что к нему так относятся, льстила, хоть он и не верил в это. Неужели правда? Надо же!

Ответа не последовало, если не считать шмыганья носом.

– Что тебе сказал Пинки?

Она не то всхлипнула, не то закашлялась, но взгляда не подняла.

– Ну?

– Ты уезжаешь завтра в Джоалленд.

– Ну и что? Я вернусь. Я с радостью возьму тебя, если ты поедешь. – Это может вызвать скандал, но если ей все равно, то и ему тоже.

– С Урсулой Ньютон.

Джулиан застыл.

– Я думал, я поеду с Джамбо. – Да, но никто ведь не говорил этого. Он сам так решил.

Юфимия мотнула головой, отчего занавесь ее волос качнулась. Он не видел ее лица.

– С Урсулой!

– Милая, но это не мой выбор! И если ты считаешь, что между мною и ей что-то… – Он пожал плечами, ни капельки не лукавя. Урсула? Ни за что! Эта женщина-кузнец? Она лупила по теннисному мячу сильнее, чем любой мужчина в поселке. Мужеподобные женщины отталкивали его. – Уж скорее я окажусь в постели с Ревуном.

– Думаешь, кого-то интересует, как ты к этому относишься? – неожиданно громко спросила она. – Она здесь дольше любой из нас!

– Да, но… О чем это ты?

– О том, что никто не знает, каких таких чудес от нее можно ждать, вот о чем! – Стараясь не встречаться с ним взглядом, Юфимия обращалась исключительно к нарсианским коврам. Но он-то знал – когда она волнуется, ее чудовищное ирландское произношение становится заметнее. Вот и сейчас оно выдало ее. – У нее поди маны больше, чем у любого другого тут, и если она тебя захочет – а она хочет, я знаю, – она тебя получит, и ты слова поперек не скажешь.

Силы небесные! Это же будет форменное изнасилование!

Впрочем, черт с этим; дело пахло еще худшим…

– Почему они посылают Урсулу?

– Остановить мистера Экзетера, – прошептала она.

Джулиан снова пожал плечами. Его посылают, чтобы он доставил Урсулу Ньютон к Экзетеру – уж она-то легко справится с Эдвардом. Иуда! Он сел на кровать рядом с Юфимией и обнял ее, чтобы успокоить. На самом-то деле это он нуждался в ее ласке и утешении, но она отодвинулась, не поняв его.

Во рту стоял неприятный привкус. Прежде чем начинать думать о проблеме Экзетера, ему необходимо разобраться с Юфимией. Он откашлялся.

– Что еще наговорил тебе Пинки сегодня?

Молчание.

– Тогда что ты сказала Пинки?

Снова молчание; потом она заговорила негромко:

– Уходи, милый. Не задавай «вопросов. Я не хочу делать тебе больно.

– Ты не можешь сделать мне больнее, чем сейчас.

Она шмыгнула носом и вытерла глаза тыльной стороной руки.

– Могу.

– Попробуй. Я хочу знать правду, Юфимия, всю правду.

Шмыг! Она вытерла нос.

– Они хотят послать кого-то на Родину найти Алису Прескотт, попросить ее о помощи. Совсем ненадолго – туда и обратно.

Он ждал, ничего не понимая. Он снова попытался обнять ее, и снова она отвела его руку. Он заметил, что его халат больше не оттопыривается.

– Нам с Уильямом ждать еще несколько месяцев. Есть кое-кто… о ком я ничего не знаю с самого начала войны. Ни слова. Я просила Пепперов, но они могли и забыть… им столько надавали поручений. Мне всего-то на несколько минут к телефону, всего один звонок…

– Этот грязный дьявол шантажирует тебя? Я ему…

– Нет, нет! – Она вздрогнула и зажала ему рот рукой. – Он сказал только, что им нужно выбрать кого-то для этого короткого визита на Родину. И еще сказал, что всегда спит с открытым окном. Вот и все.

Этого было вполне достаточно. Джулиан почти слышал, как Пинки говорит это, по обыкновению хитро жмурясь.

– Этот грязный ублюдок! Я…

– Нет! Пожалуйста, не надо, а то он не пустит меня! Ведь куча народу ждет такой возможности, но он сказал, что может устроить…

Он убрал руку.

– Еще бы не устроить! За такую цену он может устроить все что угодно, не так ли?

– Ох, Джулиан, ведь это не конец света, правда? Я делала это и раньше.

– Что? С Пинки? Нет!

– Да! – крикнула она.

– Ты же говорила, что он тебя никогда не интересовал!

Ее смех прозвучал горько-горько.

– Ох ты, идиот маленький! Они почти все меня интересовали в разное время. Ты что, еще не догадался об этом? Или ты считаешь, что получил меня девственницей?

Что ж, никто не просил его спрашивать.

– Это ничего не меняет. – Меняет, и еще как. Он пожалел, что она сказала об этом. Сколько? Кто? Все этим занимались, все время. Он совсем еще ребенок. – О ком это тебе так не терпится узнать?

– О… о родственнике.

– Каком еще родственнике? – Он дернул ее за руку. – Отвечай!

– Ну ладно, ты сам напросился! – крикнула она. – Я скажу тебе, хоть ты и пожалеешь об этом. Это Тим – Тимоти Вуд, мой сын!

– Сын?

Ему всегда казалось, что она младше его. Умом он понимал, что этого не может быть, однако эмоционально он доверял больше внешности и поведению. На вид ей трудно было дать больше восемнадцати. Однако сейчас, когда она смотрела на него глазами, полными слез, раскрасневшись, с пылающим на скулах сердитым румянцем, она выглядела на все тридцать. А то и сорок.

– Он старше тебя, Джулиан Смедли.

– Твой сын? Твой, не Уильяма?

Она покачала головой, вглядываясь ему в лицо.

– Он давно уже здоровый парень. Волосы рыжие. Как у его матери.

Он все прочитал в ее глазах. «Не надо, – думал он, – пожалуйста, не говори этого!»

Но она не услышала этой мольбы.

– И как у его отца.

Она занималась этим с Морковками.

Мир рушился вокруг Джулиана.

И вовсе не из-за того, что Морковки были туземцами. По крайней мере они были белыми. Конечно, они необразованны, отсталы… Но миссис Маккей и сама из рабочих, не так ли? Нет, все дело только в том, что Морковки – смертны, а роман между смертным и бессмертным просто невозможен. Непростителен. Экзетер уже узнал это на собственной шкуре.

– Теперь ты понял, почему ты должен уйти, Джулиан? Ступай и отдыхай в Джоалвейле с милой Урсулой, а я пойду и буду милой со славным Пинки.

Он все еще колебался. Она толкнула его к окну.

– Убирайся же! Я хотела поберечь тебя – такой ты невинный, – но теперь ты знаешь: я плодила ублюдков-Морковок еще до твоего рождения, мой мальчик. Так что убирайся.

Он все смотрел на нее. Сколько ей лет? Сколько дюжин или сотен мужчин побывали здесь до него? Лицо ее в свете свечи показалось ему вдруг зловещим…

– Ну, если ты так хочешь… – Джентльмен не может оставаться в спальне у леди, если его не желают. Он подошел к окну, выбрался на улицу и пошел домой, ощущая себя тысячелетним старцем.

 

14

Столичный город Юрг только-только просыпался, когда Элиэль Певица, прихрамывая, шла по Рыночной улице, петляя между телегами, сталкиваясь с заспанными подмастерьями, направлявшимися на работу, и служанками, вышедшими купить свежего хлеба на стол господам. Несколько проспавших свое время петухов все еще горланили во дворах.

Она сгибалась под тяжестью мешка, в котором лежали все ее пожитки: одежда, три книги, две запасных пары обуви, несколько дорогих подарков. Ушибы болели, хотя лицо, к счастью, не пострадало. Как бы в утешение ее переполняло странное возбуждение, уверенность в том, что жизнь ее вот-вот сделает новый поворот. Солнце, казалось, светит особенно ярко, день был полон свежих ароматов. Циничный внутренний голос шептал ей, что голова ее просто идет кругом от недосыпа, ибо рассвет обыкновенно означал для нее конец рабочего дня, а не время вставать. Ничего, все это уже позади. Она теперь совсем другая женщина.

Новая жизнь манила ее. Она уволилась, а точнее, бежала от прошлого. Вчера вечером она вышла погулять и опоздала к своему выходу – нечто, чего она еще никогда себе не позволяла. Тигурб’л Трактирщик разозлился не на шутку – вовсе не следовало так горячиться. Он не стал бить ее сам, но у него и без того имелось в запасе достаточно способов наказания – послал в ее гримерную самых грубых посетителей. После второго она собрала свои пожитки и сбежала через окно.

Вот оно, место, которое она искала. Крикливая вывеска в форме книги свисала с крюка над окнами: «Балвон Печатник, изготовитель образовательных книг, текстов и трактатов». Входная дверь была распахнута настежь, так что она зашла.

До сих пор ей еще ни разу не доводилось бывать в печатной мастерской. Мастерская оказалась неожиданно большой, и в ней занимались какой-то работой семь или восемь человек. Массивная медная штуковина посередине – должно быть, пресс. В воздухе запах пыли и краски. Она озиралась по сторонам, пытаясь понять, чем заняты все эти люди за столами и на скамьях у стен. Два человека, судя по всему, набирали текст, выуживая буквы из маленьких ящичков. Один подмастерье разводил краску, другой тащил только что отпечатанные листы на просушку, третий разрезал высохшие листы на страницы. Старик подметал пол метлой. Трое мужчин сшивали страницы, а еще один, с деревянным молотком, разглаживал на скамье кусок кожи. С ума сойти! Столько возни ради каких-то маленьких дурацких книжек?

Дородный мужчина выступил вперед встретить ее. По его надменным манерам и высокомерно поднятым бровям она поняла, что это и есть Балвон Печатник собственной персоной. Она сжалась под его изучающим взглядом. Вчера она смыла с себя все краски и духи, которые могли бы выдать ее прежний род занятий. Она снова стала уважаемой женщиной и не позволит этому жалкому мастеришке запугивать ее. Что из того, что она сама несет свои вещи? Ее плащ во много раз дороже его перепачканного краской передника, пусть даже у него на тюрбане и блестел драгоценный камень.

Он поклонился ей – надменно, но поклонился.

– Чем могу быть полезен госпоже?

Неплохо! Она наслаждалась почтением. Потом спохватилась: уж не подозрение ли сквозит в его взгляде? Не один ли он из завсегдатаев «Цветущей вишни»? Может, он узнал ее? Может, это вообще один из ее поклонников? Она не помнила его лица.

Такой возможности она не предусмотрела. Ей надо играть роль дочери знатного землевладельца, покровительницы искусств… Она напустила на себя подобающий, властный вид.

– Доброе утро, милейший. Прости за то, что отвлекаю тебя. Мне всего лишь хотелось переговорить с…

Старик с метлой смотрел на нее с испугом.

Прежде чем Покровительница Искусств совладала с собой, у нее вырвался вовсе не господский смех.

– Пиол! – Она спохватилась. – Мне нужно поговорить со старым другом. – Заметив, как жирное лицо Балвона неодобрительно скривилось, она надменно подняла брови и согнала с лица улыбку. – Я ненадолго оторву его от работы, хозяин. Уж вряд ли время твоего уборщика столь ценно, что мне придется купить целую библиотеку ради возможности провести с ним минуту, нет? – Для ухода фраза была вполне подходящая, так что она повернулась и вышла.

Пиол последовал за ней, так и не выпуская из рук свою метлу, скорбно щурясь на ярком солнце.

– Доброе утро, Пиол! – Она так и не смогла скрыть смеха в голосе.

На дневном свете он казался еще более хрупким, чем при свечах позавчера вечером. Его седая шевелюра была растрепана, кожа пожелтела, как старый пергамент, морщины – глубже каньона Суссуотера. Ветхая одежда была покрыта пылью. И он был бос.

– Доброе утро, Элиэль.

– Теперь мы квиты – оба знаем тайны друг друга, верно?

Он кивнул, вяло улыбнувшись.

– Боюсь, так. – Он сделал несколько нерешительных взмахов метлой, словно вышел только затем, чтобы подмести порог.

– О, Пиол! – И откуда только взялся этот ком в горле?

Он оглянулся; возможно, он боялся, что хозяин стоит за его спиной, подглядывая за ним.

– Что у тебя, Элиэль? Только быстрее, пожалуйста.

На мгновение она забыла, зачем пришла. Старый Пиол Поэт, завоевывавший розу за лучшую пьесу на Празднествах Тиона целых двенадцать раз! Пиол Поэт – метет полы!

– Я хочу, чтобы ты отправился со мной.

– Что? Куда? Пойми, Элиэль, это не ах какая работа, но даже старику надо есть. Мне и нужно-то всего ничего – сухое, теплое место для ночлега.

– Ты его получишь! – торопливо проговорила она. – Пиол, я отправляюсь навстречу новой жизни! Джоал зовет! Я собираюсь совершенствовать свое искусство в столице искусств Вейлов!

Он неуверенно улыбнулся.

– Ну… ну, это замечательные новости, дорогая! Я уверен, тебе там повезет. Джоалийцы ценят талант.

– Но мне нужен спутник для путешествия. Ты.

Его беззубая челюсть отвисла, и он уставился на нее так, словно лишился рассудка или решил, будто с ума сошла она.

– Я направляюсь в Джоал, Пиол. Мне подсказало это твое упоминание об Освободителе. Было бы просто здорово снова повидаться с Д’вардом, так что постараемся найти его там. Но мне нужен спутник, а доверять я могу только тебе. И потом, мне кажется, для успешной карьеры мной надо руководить. Пошли со мной!

– Освободитель? – Он недоверчиво покачал головой, потом попробовал расправить свои сутулые плечи. – Но это ведь не обязательно! Освободитель идет сюда. Все, что тебе необходимо, – это просто подождать здесь, в Юргвейле. Он придет сам. Совершенно не обязательно для этого идти в Джоалвейл. Собственно, его, возможно, там уже нету.

На нее нахлынула волна неодолимого, необъяснимого страха.

– Нет? Ты же сам говорил, что он в Джоалвейле!

– Он был там. С тех пор он мог уйти оттуда. И что тебе пользы от меня? Я стар. Я не совсем здоров, Элиэль…

– Ничего такого, что бы не вылечил сытный обед или два сытных обеда! Если Д’вард не в Джоалвейле, где он тогда? И откуда ты это знаешь?

– Из пророчества, конечно. Он направляется сюда, я уверен.

Так дело не пойдет.

– Тогда мы отправимся ему навстречу, в Фионвейл.

Глаза Пиола сузились.

– Я сомневаюсь, что он пойдет этим путем. Я совершенно уверен – он движется кружным путем, через Ниолвейл. Тебе так не терпится покинуть Юрг, да, Элиэль?

Она засмеялась и беспокойно огляделась по сторонам. Мордовороты Тигурб’ла редко занимались делом в такой ранний час, но сам он наверняка уже рвет и мечет. Она должна спешить.

– Ты как всегда прав, старый плутишка! Верно, мне кажется, перемена декораций мне не помешала бы. Давай тогда отправимся в Ниолвейл. Там тоже есть кое-какие возможности для артистического таланта. Мне совершенно необходим наставник – теперь-то я вижу, в чем допустила ошибку. Кстати, откуда ты знаешь, что Д’вард пойдет именно этим путем?

Пиол на мгновение зажмурился.

– Стих шестьсот шестьдесят третий: «В тени Ниола, у серебряных струй, сойдутся толпы слушать его, и прольют острые мечи кровь на песок, утолив жажду. И сотрутся со временем следы Д’варда, но кости молодых мужчин останутся лежать».

О!

– Ну, ни ты, ни я не похожи на молодых мужчин, верно? Пожалуйста, Пиол! У меня с собой уйма денег. Мне нужен спутник, а кому еще я могу доверять?

– Только не мне! Что ты задумала, Элиэль? Кто заставил тебя идти?

Она-то рассчитывала, что он, бросив все, откликнется на ее предложение, а он готов спрятаться обратно в свою клетку…

– Я могу довериться только тебе! Я все объясню по дороге. – По крайней мере отчасти… – Ты мне нужен, Пиол. И это будет хоть немного похоже на старые, добрые времена. Купеческие караваны отправляются в полдень с…

Пиол замотал головой.

– Я не могу, Элиэль, – прошептал он.

– Не можешь? Почему?

Он снова оглянулся, по-стариковски повернувшись всем телом. Потом опять посмотрел на нее; лицо его покраснело от стыда.

– Издать книгу стоит денег. Боюсь, я до сих пор должен.

Она сунула руку под плащ за кошельком.

– Сколько?

– Я не могу взять твоих денег! – Он отпрянул от нее.

– Пиол! Что ты хочешь этим сказать! Уж не намекаешь ли ты на то, что в моих деньгах есть что-то постыдное? Я заработала их своим пением.

Он продолжал нерешительно трясти головой.

– Сколько? У меня куча денег! Мне нужен спутник для далекого путешествия. Возвращайся туда, сунь эту метлу в горло этому старому Балвону и собери свои шмотки! Встретимся вон в той булочной напротив. Позавтракаем свежими горячими булками и обсудим план путешествия. Ну, Пиол?

В булочной было жарко и довольно темно. Она была битком набита слугами и хозяйками, спешившими накупить хлеба на день, но все же в ней нашлось несколько шатких столиков и стульев. Элиэль уселась в углу и принялась ждать. Она заказала горячих булок и немного слабого сладковатого пива, которое юргиане пьют по утрам, хотя ей не хотелось ни есть, ни пить. Эту ночь она провела в очень хорошей, дорогой гостинице, так что с утра уже плотно позавтракала.

Она не принадлежала Тигурб’лу, хоть он и держал себя так, словно она – его вещь. Более того, за несколько минут до того, как навсегда покинуть его заведение, она сумела устроить в своей гримерной совершенно замечательный погром – просто удивительно, чего можно достигнуть с помощью острого ножа. И главное – в полной тишине! Эти ублюдки, конечно, сделают все, что в их силах, чтобы вернуть ее. Нет, самое время для перемены декораций.

И потом, славно будет снова повидаться с Д’вардом. Возможно, он сумеет объяснить свое бегство от нее в Суссе. Не стоит судить его, не выслушав.

Она подавила зевок. Ей удалось поспать совсем немного – выспаться ей не дали странные сны: незнакомый ей поклонник, потрясающе красивый молодой мужчина с усами. Странное дело, она не могла вспомнить ни его имени, ни вообще чего-то, кроме лица и очень волосатой груди.

Наконец появился Пиол, согнувшийся под тяжестью мешка. Он был одет в какое-то штопаное-перештопаное тряпье, давно потерявшее свой первоначальный цвет. На голову он повязал белый тюрбан – такие носили в Ниолленде, но и в Юргленде они не были редкостью. Он показался ей таким крошечным, но по крайней мере отсутствием аппетита он не страдал. Он с жадностью впился остатками зубов в мягкие, намазанные маслом булочки так, словно не ел по меньшей мере две недели.

Ее замысел не вызвал у него душевного подъема – видимо, все силы у Пиола ушли на еду.

– Тебе надо любой ценой попытать счастья в Джоале, дорогая моя. Я буду рад помочь тебе чем смогу. Возможно, у меня еще остались друзья среди тамошней артистии, а равной ей, как ты и говорила, в Вейлах нет. Но вот Д’вард… Зря я упомянул о нем. Мне кажется, тебе лучше не сыпать соль на старые рань).

Что так беспокоит старого балду?

– Ох, что было, то прошло. Будет приятно снова повидаться с ним.

– Ты думала иначе, когда я рассказал тебе о нем.

– Ерунда! Я просто удивилась. Скажи лучше, почему ты решил, что он направляется сюда?

– Ему ведь, – пробормотал он с набитым ртом, – нужно в Таргленд, так? Так говорится в «Завете». Очень просто вычислить все по названным там местам.

– Расскажи.

Он покосился на свой мешок.

– У меня есть с собой экземпляр… но, пожалуй, я и так вспомню. Ты сама выстроишь их в правильном порядке… Стих тысяча первый: «Во гневе сойдет Освободитель в Таргленд. Боги да бегут от него; склонят они головы свои пред ним, падут ниц у ног его». Храм Зэца расположен в Таргленде, там же, где храм Карзона, значит, там его и должен искать Д’вард.

– Но если он в Джоалвейле, ему гораздо ближе будет через Нагвейл и Лемодвейл.

– Он идет не самым коротким путем! – Пиол, похоже, хорошо изучил «Завет». Каким бы старым и больным он ни казался, голова его оставалась ясной. – Стих двести двадцатый: «На Носокслоупе придут они к Д’варду сотнями, даже Предатель».

Она заставила себя не отвести взгляд.

– Кто такой Предатель?

– Не знаю. – Он тоже хотел бы знать это.

Она неловко пожала плечами.

– Значит, идем в Носоквейл. Что там дальше?

– Тот стих насчет Ниола, острых мечей и молодых мужчин, чьи кости останутся там.

Она не думала, что это подходит к ней. И острых мечей у нее тоже не было.

– Но Ниол не приблизит его к Таргленду.

– Тогда стих пятьдесят шестой: «И приветствует Освободитель Свободных в Юргленде». Там еще много всего насчет того, что он принесет смерть Смерти и что его восславят толпы. Но вот этот должен идти следующим. Стих про короля Рэндорленда и еще один, про голод в Товейле.

Элиэль откусила от булки большой кусок и принялась с ожесточением жевать, чтобы лицо не выдало ее мыслей.

– Пророчества не неизбежны, правда?

Пиол вздохнул и отпил еще пива.

– Нет. Если тебе удастся оборвать хоть одно звено в цепи, рухнет и все остальное. Если бы я был Карзоном, я постарался бы убить Д’варда прежде, чем он убьет меня. – Он внимательно смотрел на нее, ожидая реакции.

Она беззаботно рассмеялась:

– На мой взгляд, ты не слишком похож на бога.

– Ты знаешь, на что похожи боги, Элиэль?

– Ну да, конечно… То есть нет. Только так, в общем. И при чем здесь Карзон? Разве там сказано, что Д’вард убьет Карзона? Только Смерть, а Зэц – всего лишь одна из ипостасей Мужа. Конечно, я не знаю, на что похожи боги, разве что на сцене.

– Откуда у тебя столько денег, Элиэль?

– Заработала, разумеется. – По крайней мере так ей казалось. При своем поспешном бегстве она опустошила все свои маленькие тайники, и когда пересчитала все сегодня утром, оказалось, что в ее поясе денег раза в четыре больше, чем она ожидала. Странно, конечно, но лучше уж так, чем наоборот. На эти деньги она могла бы прожить целый год.

– Ладно, если ты прав, мне не надо тащиться всю дорогу в Джоалвейл. Нам достаточно перейти через Лоспасс в Ниолленд. Если его там еще нет, мы пойдем в Ринувейл.

– Мне казалось, ты собираешься в Джоалвейл, а Освободитель – это так, попутно?

– Ну… Будет славно повидаться с ним.

Старик согласно кивнул, отчего складки кожи на его шее хлопнули, как флаги.

– Если ты так хочешь… У тебя хватит денег на то, чтобы купить телегу и ленивца?

– Зачем это мне телега? Или ленивец?

В первый раз за весь разговор он улыбнулся.

– Если у тебя есть деньги, Элиэль, у тебя есть и повод для беспокойства. Если у тебя нет защитников надежнее меня, у тебя серьезный повод для беспокойства! Тебе необходимо остерегаться молодых и жадных. Нам лучше купить ленивца и телегу и нагрузить ее дерьмоягодами.

– Эк!

На этот раз он даже усмехнулся, совсем как в старые добрые времена.

– Вот именно! Никто не будет копаться в дерьмоягодах в поисках золота. Никто даже на несколько шагов не подойдет к нам! И потом, это выгодный груз – мы можем даже заработать на этом, а это лучше, чем платить за место в караване и за охрану, которой мы все равно не сможем доверять.

Ей вдруг стало легко-легко. Она наклонилась вперед и сжала его руку.

– Гениально! Вот теперь ты – тот Пиол, которого я знала! Ты пишешь пьесу, играть которую мы будем вдвоем. Две трагических фигуры? Ты будешь старым благородным воином, вновь призванным, чтобы постоять за правое дело! А я тогда буду твоей дочкой, ладно? Забытая дева, отправившаяся на поиски мужчины, который предал ее, но которого она в глубине души еще…

Последовала одна из тех затянувшихся пауз, какие бывают, когда кто-то забывает свою реплику. На лицо Пиола Поэта словно упала тень.

– Я с удовольствием напишу тебе такую роль, Элиэль, если ты сыграешь ее.

 

15

Небо над головой окрасилось в ярко-синий цвет, хотя солнце не поднялось еще над горными вершинами. Холодное утро казалось симфонией жемчужного света. Тронутая заморозком трава хрустела под ногами. Джулиан ежился от холода даже в своих мехах и в теплых башмаках. Настроение к спору не располагало, однако он понимал, что – хочет он этого или нет – спора не избежать.

Глаза слипались. Он спал совсем немного, больше ворочался в постели, раздумывая о Юфимии, продающей свое тело Пинки за возможность сделать один-единственный телефонный звонок. Он чувствовал себя таким неполноценным – надо же, мужчина, который не способен защитить свою женщину! Собственно, все дело было не в ритуале – она знала по крайней мере один ключ не хуже чем Пинки, – дело было в расчете времени. Портал Олимпа вел в церковь Сент-Галла в Уилтшире, на кладбище в Эдинбурге и еще в ряд мест на Земле. Для перехода надо знать, какой час дня или ночи сейчас на родной планете и ждут ли тебя там помощники из Штаб-Квартиры; в противном случае можно оказаться в очень и очень неприятной ситуации. Комитет хранил всю информацию такого рода за семью замками.

Ладно, все уже позади. Пинки получил уже свое вознаграждение. Теперь Джулиану предстояли неприятности другого рода. За ним по пятам следовал Домми, согнувшийся под тяжестью мешка раза в два больше его самого. Замыкали процессию Пинд’л и Остиан, младшие помощники Домми, с остальным багажом. Мороз колол кожу остриями мечей, и все же на них были только тонкие ливреи; Домми шагал с непокрытой головой, хотя остальная часть его тела была закутана в побитые молью меха.

Загон для драконов располагался в стороне от поселка, выше по течению реки – на достаточном расстоянии, чтобы в поселке не слышно было непристойного рыгания этих тварей. Несколько мужчин, включая двоих в черных тюрбанах, грузили поклажу на четырех драконов. Уже простая арифметика наводила на неприятные мысли. Тюрбаны – головные уборы Ниолийского королевства; черный цвет – цвет Зэца, его ни с чем не спутаешь. Черные тюрбаны могли носить только Т’лин и его помощники. Эта своего рода форменная принадлежность осталась с тех времен, когда он еще не обратился в веру Неделимого.

Джулиан пребывал в раздражении – Домми ожидал, что Тайка Каптаан сдержит свое слово. Единственным местом, где Домми мог достать свои меха, была деревня Морковок – значит, вся долина уже знает, что он отправляется с Тайкой Каптааном в Джоалвейл. Домми разбудил Джулиана еще засветло, успев приготовить самую теплую одежду Тайке, нагреть бадью воды, уложить вещи, вызвать носильщиков и приготовить горячий завтрак. Но два и два получается четыре – в каком бы мире дело ни происходило, – а в загоне стояло только четыре дракона. У Олимпа было три своих собственных, но чаще всего они находились за пределами долины, как и сейчас. Большая часть этих полуодетых рыжих мужчин, хлопотавших вокруг них, была конюхами… или полировщиками… или как еще точнее назвать тех, кто чистит драконью чешую, однако сами драконы принадлежали агенту Семьдесят Семь, то бишь Т’лину Драконоторговцу. И оба типа в черных тюрбанах вооружены! О такой возможности Джулиан и не подумал.

Самого драконоторговца он худо-бедно убедить сможет; однако надо справиться еще и с Урсулой, а это нелегко, особенно в это время суток, после двух бессонных ночей. Черт бы побрал Эдварда Экзетера и его проклятые пророчества! Однако слово есть слово, его надо держать.

– Домми? – прохрипел он.

Домми в два шага догнал его и вытянул шею, выглядывая из-под мешка.

– Тайка?

– Ты умеешь обращаться с мечом?

Честное веснушчатое лицо Домми тревожно нахмурилось.

– Очень жаль. Тайка, но я вообще не умею обращаться с оружием, только с луком для охоты на птиц и…

– Не спорь. Ты умеешь обращаться с мечом.

– Как будет угодно Тайке.

На первый взгляд пожирающие сено драконы казались чудищами из страшного сна, помесью носорога и лох-несского монстра, однако на деле это были кроткие и весьма полезные твари – единственные животные, способные перебираться из вейла в вейл, минуя обычные перевалы. Экзетер как-то назвал дракона «роллс-ройсом» Соседства, и Джулиану не терпелось прокатиться на такой машине. В сопровождении своей свиты он прошел прямо в центр собравшихся. В толпе легко одетых веснушчатых Морковок Урсула в белых мехах казалась эскимосом. Вид у нее был не дружелюбнее бешеного бульдога, да и у Т’лина ненамного добрее. Их явно насторожило одеяние Домми.

– Доброе утро всем! – радостно объявил Джулиан и тут же подскочил, когда двое юнцов брякнули на землю свои тюки, отчего содрогнулась, наверное, вся долина. Домми положил свой более аккуратно. – Вы сегодня просто очаровательны, миссис Ньютон, прямо-таки мечта эскимоса. Все готово к выходу, Драконоторговец?

Т’лин поднял руки в знаке Неделимого.

– Для нас честь служить Тайке.

– Правда? Ну что ж, ловлю на слове! Давайте грузить этот хлам – и в путь, верно?

– Капитан, – буркнула Урсула, – что означает вот это? – Она говорила по-английски, указывая пальцем на Домми.

– Что? Вы имеете в виду Домми? О, мне же необходим слуга. Вы же понимаете, самому мне не справиться с пуговицами и всем таким. – Джулиан помахал правой рукой, похлопав пустыми пальцами перчатки.

Ее лицо заметно потемнело.

– Я уверена, Драконоторговец не почтет за труд помогать вам одеваться, капитан. – Уж не намекает ли она на то, что раздеваться ему будет помогать она сама? Храни Господь от ведьм, и призраков, и длинноногих созданий…

– Вздор! Домми – прекрасный повар, и я уверен, он сможет помочь нам с животными – верно, Домми?

– Конечно, Тайка! – с готовностью откликнулся Домми. – Мальцом я все время крутился здесь, в загоне, помогал управляться с драконами.

– Вот видите! Значит, решено. – Джулиан отвернулся.

– Нет! – рявкнула Урсула. – Это вам не пикник воскресной школы, капитан Смедли. У нас всего четыре дракона. Губер Погонщик отлично владеет мечом. Само собой. Семьдесят Седьмой тоже, но лишний воин нам пригодится. Нам не нужны с собой мальчишки-слуги.

Окружавшие их Морковки, услышав ее тон, высоко подняли рыжие брови, хотя вряд ли многие поняли смысл слов.

– Домми тоже владеет мечом – верно, Домми?

Домми одарил Урсулу ослепительно невинной улыбкой.

– Совершенно верно, Энтайка Ньютон. В молодые годы я трижды был чемпионом деревни, и мой отец посылал меня в Рэндорвейл в обучение известному мастеру боя на…

Она фыркнула так оглушительно, что даже драконы вздрогнули.

– Рассказывай сказки кому угодно другому, парень! Мы едем в Джоалвейл. Ты возвращаешься к себе на кухню. А теперь, Драконотор…

– В Джоалвейл, Энтайка? – удивленно вскричал Домми. – Но Тайка Каптаан говорил мне, что вы направляетесь в Ниолвейл, как и ясно из пророчеств.

Тайка Каптаан не говорил ничего подобного и надеялся только, что вид у него не такой же пораженный, как у Урсулы. Домми переводил взгляд с одной на другого, явно обеспокоенный, не выболтал ли он тайны.

– Пророчеств? – переспросила она. – Каких еще пророчеств?

– Ох, валяй, Домми, – вздохнул окончательно сбитый с толку Джулиан. – Скажи ей.

Домми снова расцвел по-детски невинной улыбкой и выложил все:

– Тайка Каптаан объяснил мне, Энтайка, как по словам «Филобийского Завета» можно определить, каким путем пойдет Освободитель, чтобы осуществить предначертанное в Таргвейле, Энтайка, куда он должен попасть, если целью его является убийство Зэца, как известно нам всем, так ведь? Точно так же Тайка Каптаан объяснил мне, что в «Завете» есть восемь упоминаний Освободителя и двенадцать – Д’варда, о котором нам известно, что он и есть Тайка Кисстер, а также Освободитель, и это не считая нескольких мест, которые тоже могут относиться к нему, хотя он и не называется в них по имени, так? И из этих двадцати в пятнадцати упоминается то или иное место – так говорил Тайка Каптаан.

Джулиану показалось, что он еще не проснулся и видит все это во сне. Но если так, почему Урсула открывает и закрывает рот, словно выброшенная на берег рыба?

– Неоспоримо также то, – продолжал Домми, покрасневший от волнения так, что его веснушки почти слились с румянцем, – что многие из этих упоминающих различные места стихов можно расположить в таком порядке, что по ним можно определить путь, которым пойдет Тайка Кисстер, и хотя трудно сказать, покинул ли он уже Джоалленд, где его видели около недели назад, Тайка Каптаан особо отметил то, что его шансы перехватить Освободителя будут значительно выше, если он будет следовать по этим указанным в «Завете» местам в обратном порядке, так что в данный момент разумнее всего было бы направляться непосредственно в Ниолвейл или даже в Юргвейл, с тем чтобы оттуда следовать ему навстречу.

Урсула в ужасе посмотрела на Джулиана.

– Разрази меня гром! Вы хотите сказать, он не просто позволяет пророчествам исполниться, он собирается исполнять их намеренно, чтобы доказать, что он и есть этот чертов Освободитель?

– Но ведь это так очевидно, старушка. – Джулиан прекрасно понимал, что его повар обдумал это уже давно и со всех сторон. Экий, оказывается, он неисчерпаемый, этот Домми, – настоящий джентльмен настоящего джентльмена. Разумеется, Экзетер постарается исполнить все связанные с ним пророчества до одного – что толку от половины обещанного Освободителя? И конечно же, ему придется делать это в каком-то географическом порядке, и вообще, какого черта Морковки дошли до этого раньше, чем тайки?

В глазах Урсулы мелькнуло подозрение.

– Почему же вы не сказали все это вчера вечером?

Джулиан пожал плечами:

– Я подумал, вы это и сами видите не хуже меня, старушка. – Ни слова неправды.

– В Ниолвейл или в Джоалвейл – куда бы мы ни поехали, у нас всего четыре дракона.

Не доверяя своему джоалийскому, Джулиан перешел на рэндорианский – Т’лин, он знал это точно, говорил на нем – и громко отчеканил:

– Мы едем в Ниолленд. Домми, грузи наши вещи. – Торжествующие Морковки под предводительством Домми тут же бросились грузить багаж Джулиана и Домми на драконов. – Я уверен, Драконоторговец, что завтра или послезавтра кто-нибудь объявится с одним из наших драконов, и тогда твой человек сможет догнать нас. Кстати, – добавил он, прежде чем кто-нибудь успел возразить, – скажи Губерту, пусть отдаст Домми свой меч, ладно? Нет смысла брать с собой первоклассного воина, не вооружив его мечом.

 

16

В том, что Дош задержался, не было его вины – он продержался бы верхом еще несколько часов и почти наверняка успел бы благополучно убраться из Носоквейла. Его подвел проклятый моа. Как раз когда Рагпасс наконец расширился и дорога пошла по холмам Носокслоупа, эта гадина начала шататься и спотыкаться на ровном месте. В конце концов он неохотно свернул с дороги и укрылся в лесу. Там, расседлав и стреножив глупую тварь, он растянулся под кустом и уснул.

Когда он проснулся, уже рассвело. Решив, что сражаться с упрямой скотиной лучше на полный желудок, он доел жалкие остатки припасов. Ласточка вообще не выказывала ни малейшего желания продолжить путешествие. Вернувшись на дорогу, он сразу заметил, что по ней совсем недавно проехал целый отряд всадников на моа. В том, что это были джоалийские кавалеристы, он был уверен так же, как и в том, что он не девственник. Он подумал, не вернуться ли ему назад, и решил, что не стоит – у него не осталось ни крошки еды, он проголодался, и главное – ему совершенно не хотелось снова натыкаться на Д’варда и его оборванцев. Более того, если командир отряда хорошо знал свое дело, он не мог не предусмотреть такой возможности и не выставить охрану на перевале.

Поэтому Дош отправился дальше и доехал до Рагби – жалкого подобия деревушки. Носоквейл вообще вряд ли можно было назвать процветающей страной. Когда-то она была богатой и плодородной, о чем свидетельствовало обилие руин – собственно, их здесь было гораздо больше, чем обитаемых строений, – однако Носоквейлу не повезло с местоположением: он находился слишком близко от Джоалвейла. Клика высосала из него все соки, изгнав большую часть населения и поделив землю на обширные скотоводческие фермы. Аморгуш, например, владела уймой земли в Носоквейле.

Бедный Дош не знал ведущих из страны запасных ходов, и ему ничего не оставалось, кроме как направиться на восток, к Лампассу, со всей скоростью, какой только мог добиться от Ласточки, а эта тварь все меньше оправдывала свое имя. Разумеется, он был не настолько глуп, чтобы заезжать в саму Рагби, поскольку военные наверняка наобещали деревенским уйму денег за его голову, но голод заставил его задержаться на отдаленном хуторе и купить себе еды. То ли проживавшая на нем пожилая пара выдала его, то ли его просто заметили издалека – Носокфлэт представляет собой одну зеленую скатерть, почти лишенную естественных укрытий, – но к полудню Дош понял, что за ним следят. Он видел одиночных всадников, маячивших на расстоянии, – возможно, это были пастухи. Никто не подъезжал к нему близко, но никто и не мешал им сообщить о нем джоалийцам. Интересно, подумал он, только ли правосудие смертных охотится за ним – не навлекло ли убийство Краанарда на него гнев Владычицы?

Когда эта слежка превратится в погоню, у него не останется никаких шансов. У его преследователей моа измождены не меньше, чем Ласточка, – измождены, но не все. Так что у них хватит сил догнать его. Он неохотно повернул моа и поехал в обратную сторону. Словно напоминая ему о вчерашнем дне, насмешница судьба подстроила все так, что он въехал в Рагпасс почти в то же время, что и накануне, только с другой стороны, совершенно точно зная, что по его следу идут те же самые охотники.

По мере того как дорога, петляя между холмами Носокслоупа, поднималась все выше и выше, он обгонял все больше и больше людей, маленькими группами направлявшихся в ту же сторону, что и он. Они наверняка не рассчитывали переходить Рагпасс сегодня, ибо солнце уже клонилось к иззубренной стене Носокволла. По большей части это были местные крестьяне, такие же, как те, которых Д’вард привел с собой из Джоалленда, даже, пожалуй, еще оборваннее. Одни ехали верхом на ламах или кроликах, другие важно восседали в повозках. Не иначе слух о прибытии Освободителя опередил его, и местная знать тоже захотела взглянуть на такое чудо.

Хорошо бы еще встретить кого-нибудь верхом на моа – так бы, глядишь, и он не вызвал бы подозрения. Однако – увы! Он поднимался с толпой, которая, смешиваясь с остатками тянущихся из Джоалвейла самозваных Свободных, сворачивала в боковое ущелье. Наверное, там разбили свой новый лагерь Д’вард и его последователи. В сумерках мерцали костры. Соблазнительные запахи поднимались преимущественно от костров, горевших у телег, экипажей и стреноженных животных. Должно быть, здесь остановились носокианцы, захватившие провизию с собой, хотя кое-где предприимчивые крестьяне торговали обедами с телег. Как питались те, у кого нет денег? Возможно, никак. Здесь не росло ягод – здесь вообще не росло ничего, кроме травы, и только изредка попадались чахлые деревца. Дош слышал детский плач; впрочем, дети всегда плачут. Вскоре он подъехал к подножию холма, загораживающего въезд в маленькую долину. Со стороны разрушенных стен какой-то древней постройки доносилось пение множества голосов. Если они пели, чтобы получить ужин, то ради пропитания им следовало бы делать это погромче.

Настроение у него улучшилось. Действительно, среди трех или четырех сотен паломников затеряться гораздо проще. Он мог купить себе еды и подцепить на удочку своего обаяния какого-нибудь почтенного гражданина. Если после этого не обнаружится несколько братьев, готовых на время поручиться за него, это можно будет устроить с помощью денег – при условии, что награда за его голову не слишком высока. Главное теперь – не попасться на глаза Освободителю и его…

– Дош!

Поздно. К нему бежали трое с копьями и круглыми нагианскими щитами. В первом здоровяке легко можно было узнать Прат’ана Горшечника, а за ним следовали Гопенум Мясник и Тьелан Торговец – все трое из Соналби, все трое – ветераны таргианской кампании.

Дош рявкнул Ласточке, чтобы та легла, и она буквально рухнула под ним на землю. Он соскочил с седла, у него не было сил, чтобы стреножить или привязать ее – эта тварь выдохлась настолько, что даже не попыталась укусить его. Не чувствуя от усталости ног, он прислонился к ее боку и стал ждать воинов. Непривычное чувство поражения окутывало его как саван. За свою жизнь он не раз оказывался припертым к стене, но редко терял веру в свою способность выпутаться из отчаянного положения. Теперь он слишком устал, чтобы бежать и укрыться от них. Эти люди всегда презирали его; теперь они могли выдать его солдатам, стоит лишь тем показаться. Ну что за жизнь! Сейчас у него больше денег, чем когда бы то ни было, а его поймали идиоты, слишком тупые, чтобы их можно было подкупить.

Прат ан подбежал первым, остальные двое – сразу за ним. Они опустили копья.

– Привет! – сказал здоровяк.

Дош ожидал издевки. Странное дело, он ее не слышал.

– Привет и вам, – осторожно проговорил он.

– Освободитель сказал, что ты вернешься, – усмехнулся Тьелан. – Давненько не виделись, Дош! – Торговец был невысок, но крепок. Он всегда напоминал большого ребенка. Однако даже он, похоже, не глумился над Дошем. Он шагнул вперед и сжал плечо Доша в традиционном нагианском приветствии. Прат’ан и Гопенум поспешно повторили этот жест, словно их уличили в плохих манерах. Дош неуверенно ответил тем же.

Ну и ну! Снова лучшие друзья?

– Судя по твоему виду, день у тебя выдался не из легких. – Прат’ан бросил взгляд на моа и нахмурился. – Ты загнал эту бедную скотину чуть не до смерти!

– Так уж сложилось: или я, или она.

– Солдаты явились вскоре после того, как ты уехал вчера вечером, – сообщил Гопенум. – Я удивляюсь, как это они тебя не поймали. Ну и рад, конечно, этому, – добавил он с некоторым сомнением в голосе. За минувших четыре года он отяжелел, и волос на его груди было теперь заметно больше, чем на голове.

– Вы, конечно, сказали им, в какую сторону я поехал?

Трое переглянулись. Прат’ан пожал плечами:

– Ты отверг приглашение Освободителя.

Дош ждал продолжения, но и они тоже ждали.

– И что будет, если они нагрянут сегодня ночью? Вы скажете им, что я здесь?

– Мы надеемся, Дош, что ты передумаешь.

– Врете! Д’вард – тот, может, и надеется, но не вы, ни один из вас. Присоединиться к вам? С какой стати мне доверять вам?

– Потому, что мы готовы доверять тебе, конечно.

– Вы или Д’вард?

Прат’ан оперся на копье так, словно приготовился стоять здесь долго.

– Нам довольно того, что желает Д’вард. Он сказал нам, чтобы мы ждали тебя и пригласили к нам, если ты хочешь вступить в ряды Свободных.

Дош недоверчиво фыркнул:

– Я пообещаю вам быть всегда пай-мальчиком, и вы примете меня как блудного брата, так? Это вы-то?

Здоровяк оскалил зубы в улыбке:

– Я постараюсь. Честно, постараюсь. Ты был нашим другом когда-то.

Что-то у него с памятью, наверное. Другом? Никогда. После взятия Лемода они перестали плевать в сторону Доша Педераста, но и только.

– Ты хочешь сказать, вы защитите меня от солдат? Вы соврете им? Вы будете драться за меня? – Дош рассмеялся.

Трое остальных нахмурились. По крайней мере Прат’ан сделал такую попытку, наморщив лоб.

– Ради друга мы пойдем и на это – конечно, я хотел сказать, ради брата. Д’вард говорит, ты вовсе не был таргианским шпионом тогда, в…

– Ха! А ведь я был шпионом. Об этом он что, не говорил?

– Говорил. Но он посоветовал нам помнить, как ты проявил себя при взятии Лемода, как ты поднялся с ним на стену в ту ночь. Он говорит, если ты хочешь присоединиться к Свободным, ты докажешь это.

– Как докажу? – подозрительно спросил удивленный Дош.

– Этого он нам не сказал.

– Он сказал, это решать Прат’ану, – поправил его Тьелан. – Вот ты его и убеди. Валяй начинай убеждать. Уверен, зрелище будет что надо.

– Я тоже жду – не дождусь, – хихикнул Гопенум. – Дела говорят громче слов, так считает Освободитель.

Ублюдки явно забавлялись. Дош огляделся по сторонам – неужели никакого выхода? В долине почти стемнело, так что рассыпанные по ней костры горели ярче. Пение прекратилось, толпа у развалин молчала, внимая кому-то – Д’варду, наверное, но обрывки слов, которые доносил ветер, были слишком неразборчивы. Издалека доносился стук топоров: последние деревья рубили на дрова. От моа больше никакого толку; если он попробует уйти пешком, его догонят без труда. Нагианцы знают, что он здесь, и выдадут его солдатам. Значит, ему остается или присоединиться к ним, или погибнуть. Он дрожал – от холода и усталости, но эти увальни наверняка считают, что от страха. Может, они и правы. Придется присоединяться к этим Свободным, хоть до утра.

Присоединяться? Как?

– Вы собираетесь принести смерть Смерти?

– Попробуем, – ответил Прат’ан. – Мы ведь не идиоты, Дош. Мы понимаем, что это опасно. Кто-то из нас может погибнуть. Мы все можем погибнуть. Мы считаем, что риск оправдан: подумай только, никаких больше Жнецов!

– Если боишься, никто тебя не заставляет, конечно, – добавил Тьелан.

У него оставался только один выход, но все его существо содрогалось от этого.

– Допустим, я соглашусь сейчас, а завтра передумаю?

Прат’ан пожевал губу. Ему приходилось думать, что за ним наблюдалось не так уж часто.

– Наверное, ты будешь волен уйти. Любой волен уйти. Некоторые из наших вернулись домой. Сказали, по женам скучают.

Гопенум шумно встряхнулся.

– Ты что, здесь всю ночь собираешься торчать? Давай доказывай!

Дош еще раз обдумал свое положение и пришел к тем же выводам. Он вздохнул.

– Скажи, ты все еще мясник?

– Был до прошлого месяца. А что?

– Тут у вас сегодня полно голодного народа. Мне ведь не нужен будет моа, если я пойду с вами, верно? Бери его – режь, разделывай, дели. Седло можно пустить на обувь детям.

Гопенум и Тьелан вопросительно посмотрели на Прат’ана.

– Слабенькое доказательство, Дош. Моа выдает тебя, и потом, он и так почти сдох.

– Я еще не закончил! – огрызнулся Дош, хоть и надеялся на обратное. – Даже так он стоит сотню звезд! Вот, у меня еще тут кое-какие деньги. – Он достал свой кошелек, жалея, что положил все деньги в одно место.

– Не нужно нам твое грязное золото! – буркнул Тьелан.

И это торговец!

– Не тебе, говнюк! Этим голодным. Пошли, и смотри в оба!

С трудом веря в то, что сам позволяет ободрать себя как липку, он, шатаясь, побрел к ближнему костру. Прат’ан с Тьеланом пошли за ним; Гопенум остался с Ласточкой, и Дош услышал ее короткий вскрик как раз тогда, когда совал первую монету какому-то удивленному ребенку. Вокруг него тут же столпились дети; он раздал им серебро. Он переходил от костра к костру, выбирая те, на которых ничего не готовили. Он бросал монеты матерям, клал их рядом со спящими детьми. Он слышал свой собственный визгливый смех при виде изумления на лицах взрослых. Потом кошель опустел. Он повернулся к нагианцам:

– Ну? Теперь убедил?

Тьелан улыбнулся и открыл рот…

– Зачем останавливаться? – хмуро спросил Прат’ан. – Костюмчик на вид не из дешевых. Что там у тебя в карманах?

– Ничего, бык тупой!

– Ну, реку наполовину не перейдешь – это так Д’вард говорит. Начал, так уж доведи до конца, Дош. Валяй.

Бормоча про себя проклятия, Дош разделся. Он отдал куртку, башмаки, даже свой драгоценный пояс с ножом. Свои новые холщовые штаны он обменял на драную набедренную повязку у какого-то удивленного нищего. Он повернулся к Прат’ану:

– Ну? Шкуру мою тоже отдать? Больше у меня все равно ничего не осталось. Может, хотите, чтобы я выдернул свои ногти, вы… вы… – Ему хотелось плакать.

Вместо ответа Прат’ан с оглушительным радостным ревом стиснул его в своих медвежьих объятиях так, что у него затрещали ребра.

– Отлично сделано, Дош! Право, отлично! Говорил же Д’вард, что ты себя покажешь, а никто из нас еще ему не верил!

Потом настала очередь Тьелана. Он не только обнял Доша, но еще и чмокнул его в щеку.

– Добро пожаловать, брат! Пошли, поздороваешься с остальными, брат Дош!

Они отвели его туда, где Гопенум раздавал толпе куски дымящегося мяса. Из темноты то там, то здесь возникали знакомые Дошу лица. Услышав про то, что он сделал, все обнимали его, поздравляя со вступлением в ряды Свободных. Все улыбались так, словно действительно верили в это, хоть он и не мог разглядеть их глаз. Впрочем, им-то что? Не им пришлось выбросить целое состояние на ветер – только для того, чтобы вступить в сумасшедший дом.

 

Часть четвертая

 

17

Был февраль. Уже почти стемнело. Шел дождь. Впрочем, сказать, что дождь шел, значило бы не сказать ничего – вода неслась сплошным потоком чуть не параллельно земле, над насквозь отсыревшими равнинами Норфолка, как бы специально для того, чтобы слепить Алисе глаза, затекать под капюшон плаща, заливаться за голенища сапог, колоть ледяными каплями шею и запястья. Ветер раздувал полы плаща, который был ей слишком велик и сохранился если не с Тюдоровских, то по крайней мере с Георгианских времен. Она нашла его на гвозде в доме среди хлама. Забытого или ненужного тем, кто забрал все остальное. Неудивительно, что англичане покорили весь мир – нация, закаленная такой погодой, может одолеть все.

Руки и лицо ломило от холода. Она сваляла дурака, выйдя прогуляться, и еще большего дурака, направившись против ветра. Теперь ветер дул ей в лицо, мешая идти. Ей хотелось свежего воздуха, но не столько же – спасибо, не надо! Она до сих пор была так слаба, что ветер дважды буквально сдувал ее, так что она была теперь ненамного чище дороги. И винить ей в случае, если она простудится, было некого, кроме самой себя, – доктор предупреждал ее, чтобы она не переутомлялась, но о возможности переохлаждения он как-то не подумал. Держаться на ногах ей помогала лишь мысль о дымящейся чашке горячего чая… нет, одной чашкой тут не обойдешься.

Однако она уже почти пришла. Она свернула на дорожку, ведущую к крыльцу. Разросшиеся кусты прикрыли ее от ветра.

Надо наполнить ведерко углем, пока она еще одета. В свое время она не ценила ни газовую плиту, ни крышу, которая не протекает. Даже утомительная работа в офисе представала теперь перед ней в некоем ностальгическом свете. Непостоянство имя тебе, Алиса! Нет, она уже все решила. Сегодня она доделает потолок, даже если это ее угробит. Она начала красить его четыре дня назад и до сих пор видела больше плесени, чем свежей краски.

Стоило ей выйти из-под прикрытия кустов, как ветер налетел на нее, чуть не сбив с ног. Она чуть не врезалась в какую-то машину. Откуда здесь машина? Она удивленно остановилась, пытаясь смахнуть воду с глаз.

Это была очень большая машина, и стояла она прямо перед ее крыльцом. Большая и черная. На какое-то мгновение она напомнила ей старый «воксхолл» Д’Арси. Дикая, сумасшедшая мысль… «Все это была ужасная ошибка, милая. Я сидел в немецком концлагере…»

Нет, это безумие. Она сама видела «воксхолл», разбитый немецкими бомбами в Гринвиче, восемнадцать месяцев назад, в те сумасшедшие дни, когда Эдвард возвращался из своей сказочной страны. И сразу же следующая, такая же безумная мысль: это вернулся Терри… «Нет, любовь моя, я вовсе не утонул…» Это было бы совсем невероятно. Если бы Терри и вернулся с того света, то уж никак не на такой машине.

Но у кого из ее знакомых есть машина и блат с горючим? Ни у кого. С окончания войны прошло слишком мало времени, чтобы такие излишества появились снова. И потом, никто из ее знакомых даже не знает, где ее искать. Она еще не разослала писем – руки не доходили, не до того было.

Заглянул поболтать сосед? Или оставить визитную карточку? Вот уж чего она никак не ожидала от местных – так это того, что они могут оставлять визитные карточки. Слишком глухое место. Впрочем, она ожидала, что рано или поздно к ней кто-нибудь да заглянет, чтобы познакомиться с новым человеком. Но не может ведь машина приехать сама по себе, а эта явно была пуста.

Она нащупала в кармане большой ключ. Она совершенно точно помнила, что уходя запирала дверь, хотя, возможно, с точки зрения местных здесь так и не принято. В радиусе мили от нее не было ни одного дома, и телефона у нее тоже не было. До сих пор это мало ее тревожило. Она не позволит, чтобы что-нибудь изменилось.

Но где же водитель? На крыльце? В сарае за домом? Укрываться в любом из этих мест – бессмысленно, в машине все равно удобнее. Если гость явился к ней с недобрыми намерениями, еще бессмысленнее ждать ее где-то, оставив машину на виду. Она медленно подошла к двери. Оба маленьких окна выходили на эту сторону, да и размер их не дал бы взрослому человеку забраться внутрь. Оба окна были целы; во всяком случае, никаких признаков взлома она не видела. Трава под ними не тронута.

Очень осторожно она повернула ручку. Дверь заперта. Вздохнув с облегчением, она сунула ключ в скважину и услышала, как щелкнул древний замок. Ветер втолкнул ее в дом вместе с облаком водяных брызг. Она захлопнула за собой дверь и задвинула щеколду.

Дрожа от волнения, она постояла на месте, слушая, как вода и грязь стекают с нее на газеты, валявшиеся на полу у двери, наслаждаясь уже тем, что дождь остался за стеной, и не видя ничего, кроме мерцания огня в печке. Принести еще угля? Уголь подождет. Если ее неизвестный гость просто отошел по нужде, она услышит, как он залезает обратно в машину.

Она стянула плащ. Ее тошнило от запаха скипидара. Постепенно она начала различать комнату: раковину и тумбочку в углу, стремянку, банки с краской, парафиновую лампу, диван и кресло в чехлах, словно в траурных вуалях. Всю остальную мебель она сдвинула в спальню. Женщина на диване пила чай.

Взвизгнув от неожиданности, Алиса отпрыгнула назад и врезалась спиной в дверь.

Гостья нахмурилась и поставила чашку на блюдце, которое держала в другой руке.

– Добрый вечер, мисс Прескотт. Простите, если напугала вас. – Она сидела, чопорно выпрямившись. В коричневом твидовом пальто с меховым воротником она выглядела очень солидно. Объемистый саквояж лежал на диване рядом с ней. Ее блестящие глаза и угловатые черты странно напоминали птицу.

С минуту Алиса не могла произнести ни слова – она вся дрожала.

– Вы моложе! – наконец выдавила она.

Гостья подняла аккуратно подведенные брови, как бы обдумывая, не оскорбительно ли подобное замечание.

– Моложе чего? Великой Хартии?

– Чем были, когда я встречалась с вами в прошлый раз. И вы все еще мисс Пимм?

Она была совершенно сухой – от шляпы до крепких башмаков с квадратными носками, хотя дорожка у крыльца вся раскисла от дождя. Даже на воротнике не было видно ни капельки.

– Полагаю, мисс Прескотт, сойдет и это имя.

Шок от неожиданности прошел, уступив место злости.

– А моя фамилия теперь Пирсон. – Одеревеневшими пальцами Алиса пыталась справиться с пуговицами пальто.

Ведьма покосилась на палец без кольца и с минуту обдумывала новую информацию.

– Однако вы живете одна, миссис Пирсон. Могу ли я выразить вам свое соболезнование?

Объяснение было бы гораздо уместнее. Запертая дверь ни при чем. Дверь она могла еще понять: кто как не мисс Пимм как-то раз выдернул Алису с велосипеда и усадил на заднее сиденье автомобиля – это при том, что два этих транспортных средства сближались друг с другом со скоростью сто миль в час? Но вот зачем ей нарушать одиночество, выстраданное Алисой по праву? Неужели она не понимает, что видит перед собой отшельницу?

Потом до нее наконец дошло.

– Эдвард? У вас новости про Эдварда?

– Он жив и здоров. По крайней мере был две недели назад. Но разумеется, причина моего вторжения – это он. Это ведь уже не в первый раз, не правда ли? – Мисс Пимм чуть раздраженно покачала головой. – Должно быть, там, где дело касается этого молодого человека, у меня пробуждается материнский инстинкт.

– Он вернулся?

– Нет. Он все еще в Соседстве. Что бы он ни обещал, он ни разу не был на Земле с тех пор. Я, несомненно, поставила бы вас в известность, если бы узнала о нем что-нибудь. Это первые достоверные сведения о нем, которые я получила.

И первые, которые получила Алиса за без малого два года. Она повесила плащ и грязное пальто на гвоздь у двери.

– Значит, недостоверные до вас все-таки доходили?

– Я получила сообщение, что он объявил о своем намерении исполнить пророчество и после этого ушел из Олимпа. Подробности этого были столь туманны и неправдоподобны, что я не стала беспокоить вас.

Алиса растерла замерзшие руки, потом стянула сапоги.

– А что достоверного на этот раз?

– Всему свое время. Я подогрела чай. – Ну да, конечно. Заварной чайник в стеганом чехле стоял на стремянке, на ступеньку выше молочника, сахарницы и пустой чашки. Мисс Пимм явно не теряла времени зря – ведь Алисы не было дома от силы минут двадцать.

– Очень мило с вашей стороны ехать в такую глушь, чтобы дать мне знать.

– Она, взяв чашку, благодарно улыбнулась. Не было нужды спрашивать у старой ведьмы, как та выследила ее.

– Вы болели.

– Что, это так заметно?

– Нет. Обычному человеку – нет.

– У меня была испанка.

– Что ж, вам досталось. Должно быть, вам здесь одиноко после Лондона?

– Я выбрала это сама. – Ее руки дрожали от злости, когда она наливала себе чай. За тот месяц, что она прожила здесь, к ней не заходил никто. Если не считать торговцев, молочника, зеленщика и почтальона… Ни одного соседа. Она хотела одиночества – она его получила. В избытке. До сегодняшнего дня. Сегодня ее одиночество нарушили, и нарушили грубо. Она уселась на закутанное в чехол кресло и приготовилась к бесцеремонному допросу со стороны мисс Пимм. – Как дела у Штаб-Квартиры?

Мисс Пимм надула губы.

– Зализываем раны.

– Но вы ведь победили, разве не так?

– Скажем так – ничья. Мы победили на Западе. Мы потеряли Россию, и мы серьезно обеспокоены ходом Генуэзской конференции. Борьба со злом продолжается; Погубители лишь произвели перегруппировку. Они обошли нас с этой испанкой.

– Неужели это – тоже их рук дело?

– Разумеется, их – обыкновенно грипп не настолько опасен. Это была попытка помешать американцам вступить в войну. Вы ведь знаете, болезнь началась в Америке и за считанные минуты охватила все сорок восемь штатов. От нее уже умерло больше людей, чем погибло на войне. И возможно, она еще не стихла. Неужели это напоминает вам обычный грипп?

Подобная история показалась бы невероятной, не услышь ее Алиса от мисс Пимм.

– Чума! Четвертый всадник на коне бледном?

– Вот именно. Правда, в конечном счете это ударило по ним самим. Грипп ослабил немецкую армию и прекратил войну. – Слабая, злорадная улыбка мелькнула на ее лице и тут же исчезла.

– Но ведь это неправда!

– Во всяком случае, так говорит генерал Людендорф. – Называя имя немецкого главнокомандующего, мисс Пимм пожала плечами. – Впрочем, все окончилось для нас не так плохо.

За окошком быстро смеркалось. На стенах играли причудливые тени. Самая большая из них принадлежала гостье и была похожа на какую-то хищную птицу.

– Почему Норфолк? – спросила она.

– Я получила этот дом в наследство. Он принадлежал многим поколениям семьи Пирсон. – Это-то при чем здесь? Алиса сделала еще глоток чая, с наслаждением ощущая, как его тепло разливается по телу.

Мисс Пимм с кислым видом изучала потолок.

– Они явно не доверяли краске. Так с чего это вы вдруг бросили свою работу в Лондоне и похоронили себя в этих болотах?

Это совершенно ее не касалось, однако отвечать так мисс Пимм определенно не стоило.

– Не знаю. Война закончилась. Мне нужно было начать все сначала… Открыть новую страницу… Или это просто была депрессия после гриппа. Ладно, так что нового об Эдварде?

Мисс Пимм оживленно кивнула, словно тоже обрадовалась тому, что время пустой болтовни истекло и можно переходить к делу.

– Судя по всему, он решил, что он Иисус Христос.

– А вам не кажется, что эта шутка не слишком удачна?

– Ну тогда Моисей. Или Петр Отшельник. Он пытается исполнить Филобийское пророчество. – Возможно, мисс Пимм и скинула эдак лет тридцать, но властности пришельца у нее явно не убавилось.

– Он же клялся, что никогда не сделает этого.

– Судя по всему, он передумал.

– Что ж, это его право, – осторожно сказала Алиса.

– Нет – если его прихоть угрожает другим. У нас гостит посланница Службы, миссис Юфимия Маккей. Она говорит, что ваш кузен открыто провозгласил себя Освободителем из пророчества. Он разгуливает из края в край, призывая к религиозной революции.

– Эдвард?

– Похоже, что он.

– Ну, полагаю, у него были на это причины. – В воспоминаниях Алисы ее кузен был совсем еще мальчишкой, хотя в семнадцатом году она видела его весьма волевым молодым человеком. Он не сделал бы ничего необдуманного.

Мисс Пимм вздохнула.

– Я уверена, причины были, и должна признаться, мое присутствие здесь продиктовано по большей части простым любопытством. Мне интересно было бы узнать, что это за причины. Его отец был глубоко убежден, что ввязаться в эту игру было бы чудовищной ошибкой, и из того, что мне известно, я склонна с ним согласиться. Это совершенно неразумно. Миссис Маккей послана сюда, поскольку Служба серьезно обеспокоена. То, что делает Эдвард, может закончиться для всех катастрофой.

– Каким образом? – поинтересовалась Алиса. И почему это должно волновать ее? Более того, почему это должно волновать Эдварда? Служба не сделала для него ничего, только похитила в Соседство, а затем изо всех сил мешала ему вернуться домой. Она не понимала, почему у пего должны быть какие-то обязательства перед Службой. У нее, во всяком случае, – никаких.

– Мне кажется, больше всего они боятся того, что он потерпит крах, – задумчиво проговорила мисс Пимм. – В этом случае все, что они проделали до сих пор, будет дискредитировано. Это вполне обоснованная точка зрения. Я могла бы назвать и менее приятные последствия.

Алиса решила не продолжать эту тему. Ей не нравилось то, какой оборот принимает их беседа.

– Я рада, что он жив. Очень мило с вашей стороны лично сообщить мне эти новости. Спасибо.

И снова улыбка мисс Пимм была почти незаметной, но от этого не менее зловещей.

– Миссис Маккей прибыла в наш мир специально для того, чтобы попросить вас о помощи.

– Меня? Но как? Написать письмо… Нет, это ведь невозможно, верно? Моей помощи… чтобы я помогла Эдварду или попыталась остановить его?

– Второе.

– Но почему я? Не понимаю, какое отношение то, что он задумал, имеет ко мне.

– Или ко мне. Признаюсь, меня несколько раздражает то, что Служба постоянно взывает к нашей помощи в этом деле. Мы же избегали втягивать их в нашу борьбу с Погубителями.

Это замечание было настолько неуместно, что Алиса пропустила его мимо ушей.

– Он уже взрослый человек. Я доверяю ему.

– Я тоже. Именно поэтому мне так любопытно. – Это признание прозвучало трогательно. Мисс Пимм показалась почти… почти человеком… обычным человеком.

С минуту обе молчали. Разумеется, первой отвернулась Алиса. Она обнаружила, что ее чашка пуста, однако дойти до чайника, чтобы снова наполнить ее, было выше ее сил.

– Это совершенно абсурдное предположение. Чтобы я вмешивалась в его дела, пыталась повлиять на него, когда он знает ситуацию, да и весь этот мир гораздо лучше меня… Это совершенно невозможно. Я отказываюсь. Пожалуйста, объясните этой миссис Маккей… кстати, где она, миссис Маккей? – Алиса с опаской покосилась на дверь спальни.

– Я оставила ее лежащей на кровати в «Быке», в Норвиче. Она страдает от недосыпа, так как время суток в Вейлах не совпадает с нашим. Кроме того, она хотела позвонить по телефону. Значит, вы хотите, чтобы я передала Службе ваши извинения?

«Интересно, – подумала Алиса, – может ли хоть что-нибудь смутить эту грозную леди?»

– Передайте, что всем им место на живодерне.

Выражение лица василиска не изменилось.

– Эмоциональная реакция, если так можно выразиться, – именно та, которую я и ожидала.

Снова последовала пауза, на этот раз дольше. Мисс Пимм, казалось, чего-то ждала, хотя Алиса не могла понять, чего именно. Во всяком случае, она ни за что не позволит тащить себя куда-то… да что там говорить – она и пальцем не пошевелит ради каких-то пришельцев. Даже если бы она знала все обстоятельства – чего уж точно никогда не случится – и если бы не одобряла действий Эдварда – почему бы и нет? – она все равно не стала бы вмешиваться. О чем тут еще говорить?

– Какие у вас планы на сегодняшний вечер? – спокойно поинтересовалась мисс Пимм.

Попробовать докрасить при свете парафиновой лампы потолок и полки. Потом вскрыть банку сардин или чего-нибудь в этом роде – что бы это ни было, еда все равно будет пахнуть скипидаром. Потом завалиться в постель со свечой и «Грозовым перевалом» в руках. Она не могла даже завести граммофон – он был погребен под кроватью за стопками книг, картин и прочего хлама. Собственно, если подумать, сама кровать тоже оставалась пока под кухонным столом, прикрытая сверху ковром.

– Ничего особенного, – призналась Алиса.

– Тогда вы можете поужинать с нами в «Быке». Я могу отвезти вас потом домой, если захотите.

А разве может быть иначе?

– При нашей последней встрече вы не водили машину.

– «Не водила» или «не хотела» – не одно и то же, – холодно заметила мисс Пимм. Она встала и потянулась к чайнику. – Ступайте переоденьтесь.

Алиса открыла рот и закрыла его. Она понимала, что спорить с пришельцем бессмысленно. И потом, нормальный ужин в культурном обществе – такого она себе давно не могла позволить. Она оторвалась наконец от кресла и поставила чашку с блюдцем в таз для грязной посуды.

– Не надевайте, – добавила мисс Пимм, – ничего такого, чего вам будет жалко. На случай, если передумаете.

Алиса резко обернулась; чего в ней больше – страха или злости, – она не знала.

– Уж не собираетесь ли вы похитить меня? Не на это ли вы намекаете? То, что…

– Разумеется, нет. Если бы я собиралась похитить вас, миссис Пирсон, я бы не тратила столько времени на разговоры.

 

18

– Миссис Маккей – миссис Пирсон, – представила их мисс Пимм.

Поначалу Алиса держалась с опаской, не зная, как себя вести. «Надеюсь, путешествие прошло приятно?» было бы слишком банальным вопросом, чтобы задавать его пришельцу из другого мира. Однако загадочная Юфимия оказалась до необычного обычной. Она разочаровывала. Безвкусное платье, бесхитростные манеры и простонародное ирландское произношение. Если она и страдала от усталости, то успела прийти в себя и теперь излучала веселье, открыто подшучивая над мисс Пимм и отпуская довольно-таки легкомысленные замечания по поводу заполнивших бар «Быка» молоденьких солдатиков. На вид ей было чуть больше двадцати, хотя держала она себя с уверенностью зрелой женщины.

– Что, хорошие новости? – насмешливо спросила мисс Пимм.

– О, отличные! – воскликнула миссис Маккей. – Говорят, с ним все просто замечательно. Ну и штука эти телефоны! Правда ведь?

Втроем они проследовали в обеденный зал. Он был темный, с низким потолком, зато здесь было тепло и не пахло скипидаром. В этот ранний час они оказались в нем чуть ли не единственными посетителями, так что заняли стол поближе к камину. Их обслуживал древний, глухой как пень официант. Стоило им усесться, как мисс Пимм самоустранилась от беседы, ведя себя так, словно волшебные чары сделали ее невидимой. Миссис Маккей, напротив, беззаботно болтала о побочных эффектах оккультных перемещений, о том, как замечательно снова побывать в родной Англии, пусть даже совсем ненадолго, о том, какая мерзкая стоит погода, о тех изменениях, которые она успела увидеть, и о том, как не повезло какой-то семейной паре по фамилии Пеппер – первыми после войны они вытянули жребий, чтобы провести отпуск на Родине, и свалились от гриппа сразу же по прибытии на Землю.

Вряд ли Олимп послал бы на Землю некомпетентного посла, и очень скоро Алиса начала понимать, что первое впечатление, произведенное на нее Юфимией, оказалось обманчивым. Она была по-своему привлекательна и не лишена своеобразного юношеского остроумия. Если бы она постриглась помоднее, если бы на ней было поменьше пудры, не такое жуткое бурое платье и совершенно не идущие к волосам румяна, она была бы настоящей красавицей. Впрочем, даже так она вполне могла сводить мужчин с ума своей шевелюрой потрясающего рыжего цвета, да и фигура у нее была что надо. И если уж на то пошло, и одежда, и макияж, возможно, принадлежали другим людям – ничего своего она из Соседства захватить не могла. К тому же кто такая Алиса, чтобы критиковать ее, если у нее самой все волосы в краске?

Еда оказалась гораздо лучше той, которую мог предложить послевоенный Лондон, хотя из овощей в это время года не было ничего, кроме репы и водянистой картошки. Алиса налегала на жареную свинину, запивая ее превосходным белым вином. Потребность в последнем появилась после поездки в одном автомобиле с мисс Пимм – из того, что старая ведьма умела заглядывать за поворот, совсем не следовало, что она это делала. Алиса слишком поздно сообразила, что с учетом обстоятельств ей не стоило бы так злоупотреблять алкоголем. К своему удивлению, она обнаружила, что такого удовольствия не испытывала уже много месяцев.

Разумеется, в конце концов миссис Маккей перешла к делу. Она подтвердила все, что мисс Пимм рассказала об Эдварде: он вернулся в Соседство в 1917-м, потом ушел из Олимпа и исчез. Почти два года о нем ничего не было слышно. Теперь же, согласно заслуживающим доверия источникам, он открыто воззвал к туземцам в какой-то стране под названием Джоалвейл, провозгласив себя предсказанным Освободителем.

– Он ужасно рискует, – протянула она, хотя прозвучало это как «ужжясно рыскует». – Ума не приложу, как это Зэц и вся его шайка не укокошили его сразу же. А теперь уже поздно.

Поздно – для чего?

Зеленые глаза расширились – право же, ей стоило бы попробовать наложить тушь на эти ресницы.

– Вы знакомы с пророчествами, миссис Пирсон?

– Немного. Пожалуйста, зовите меня Алисой.

– А вы тогда меня – Юфимией! – Юфимия отхлебнула вина и с заговорщическим видом подалась вперед. – Вы понимаете, то, что он делает, может привести к серьезным последствиям для бедных туземцев.

Чьи это слова? Не ее, это уж точно.

– Насколько мне известно, Эдвард уверял, что он не будет делать того, что – по вашим словам – делает сейчас. Если он передумал, у него должна быть на то весомая причина. Он захватил кого-нибудь с собой, уходя из Олимпа? – Говорил ведь он что-то про девушку, Исиан, она еще стала чьей-то там кухаркой…

– О нет. Ну, по крайней мере мне так кажется. – Миссис Маккей или никогда не думала о такой возможности, или ее в это не посвящали. – Конечно, все было тогда так запутано…

Этот вопрос сбил ее с толку, и Алиса не упустила возможности закрепить свои позиции.

– Запутано? Что может запутать компанию чародеев?

– Что? – Застигнутая врасплох, Юфимия схватила бокал с вином, сделала несколько глотков и наконец-то заговорила нормально, а не по выученной наизусть шпаргалке. – Какие мы чародеи? Палата напала на Олимп, пока Эдварда не было, и он первым попал туда после того, что там случилось. Просто жуть что такое! Все дома пожгли! Нам только вот сейчас удалось навести хоть какой-то порядок. И потом, были ведь убитые! Не все успели убежать. Некоторых так и не нашли до сих пор, и один из них – так нам сдается – был ихним шпионом и сбежал с убийцами, но как знать, может, кто из других и ушел с Эдвардом… А чего вы спрашиваете?

С минуту Алиса жевала молча, пытаясь придумать, как бы ей потактичнее выведать про возможное увлечение Эдварда. В голову, как назло, не приходило ничего подходящего.

– Должно быть, для него это был настоящий удар – перенестись туда и оказаться среди такого… А для капитана Смедли – и того тяжелее. – Она и забыла спросить, как там Джулиан.

– Еще бы! Они организовали Морковок, чтоб те похоронили всех убитых.

– Всех убитых? Неужели их было так много?

– Десятки! Ну, правда, наших, пришельцев, только четверо.

– И туземцы, конечно, не в счет?

– Для меня – в счет!

Боже!

– Ради Бога, извините меня! Это непростительно с моей стороны. Для меня тоже в счет, и для Эдварда… Вы знаете, мы с ним оба росли в Африке… – Пытаясь оправиться от смущения, Алиса все же заметила – миссис Маккей покраснела так, что даже румяна на ее щеках поблекли; впрочем, она не сомневалась, что и сама покраснела не меньше. Как только она могла ляпнуть такое? «Слишком много выпила, Алиса!»

К счастью, появился официант, и разговор на время прервался сам собой. Когда старикан исчез, оставив на столе щедро сдобренный шерри бисквит, Алиса сделала еще одну попытку:

– Разве не говорилось в одном из этих пророчеств, что мертвые пробудят его? Я имею в виду Освободителя. Два года назад я думала, что это относится к тем мертвым, которых он увидел во Фландрии, но может быть, имелись в виду мертвые в Олимпе?

Миссис Маккей вяло пожала плечами:

– О, я даже не делаю вида, что разбираюсь в этих ихних пророчествах.

Интересно, «мертвые» – имеется ли в виду множественное число, убитые Морковки? Или одна мертвая Исиан? Задавать этот вопрос рыжей болтушке – пустая трата времени; так или иначе, но что-то пробудило Эдварда.

В обеденном зале появились еще две компании. Юфимия, похоже, забыла о выполнении своей миссии или решила отложить это на потом – как подозревала Алиса, благодаря так и оставшимся неизвестными хорошим новостям, которые она узнала перед обедом. Она не ограничивала себя в вине, словно отмечая нечто большее, чем свой быстротечный визит в Англию. Впрочем, и Алиса от нее не отставала. Во время войны на спиртное смотрели косо, но теперь все снова встало на свои места.

– Так здорово снова побывать дома, пусть даже так недолго. Что, жуткая была война?

– Да. – Алисе казалось, что за нее отвечает кто-то другой. – Очень страшная. Миллионы погибли. И под конец разразилась испанка, унесшая жизни еще миллионов. Тяжело было даже здесь, в Англии: нехватка продовольствия, бомбы, ежедневные списки погибших, женщины, работающие на заводах, социальные потрясения.

– Но теперь лучше? – спросила Юфимия. – Мужчины возвращаются? Все снова становится как было?

– Как было не будет больше никогда. – Алиса начала описывать бомбежки, непрекращающуюся экономию, а теперь еще и забастовки, разочарования, вечные распри в газетах, из-за которых поневоле задумаешься, ради чего сражались и погибали все эти четыре года.

Юфимия слушала, широко раскрыв зеленые глаза и время от времени сочувственно вздыхая.

– Война коснулась и вас?

– Коснулась. Очень близко.

– Мне сказали найти мисс Прескотт. Ясное дело, если вы не хотите рассказывать…

– Рассказывать почти нечего, – горько призналась Алиса. – Я была замужем меньше недели. А до этого мой очень близкий друг погиб во Фландрии. Его убили как раз в тот день, когда Эдвард вернулся в Соседство. Я вышла за Терри почти случайно – один из этих безумных романов военного времени. Вы не поймете. Он был так молод, так храбр, так боялся… Они все так спешили жить, так боялись, что каждый новый день может стать последним. Они были все так крепки и одновременно так хрупки… – Вино развязало ей язык. – Наверное, это ужасно так говорить, но может, так даже… Нет, я не то говорю. Это было ужасно, и я, конечно, оплакиваю его. Я хочу сказать только, что наш брак был глупостью – один из этих быстротечных военных романов, который мог обернуться ошибкой…

Она стиснула зубы – так натягивают вожжи, пытаясь остановить понесшего коня. Она так изголодалась по обществу, что язык готов был выставить ее на посмешище, если она даст ему хоть малейшее послабление. Столько всего случилось за два года, которые прошли с того дня, как мисс Пимм спасла их с Эдвардом своим волшебством… Сначала Д’Арси, потом Терри… Она до сих пор чаще вспоминала Д’Арси. Терри был быстро прошедшим безумием. Единственное, что их объединяло, – это отсутствие семьи. Улыбка, аура уязвимости, молнией вспыхнувшая страсть, свадьба, пять безумных, полных любви ночей, отчаянное прощание, телеграмма… И дом.

– От него мне остался в наследство дом. Это все, чем он владел, дом его деда. Его корабль ушел через шесть дней после нашей свадьбы. Подлодка. Я получаю небольшую пенсию… – Она чувствовала себя виноватой каждый раз, когда ей приходилось тратить хоть пенни из этой пенсии.

Она опустила взгляд на пустую тарелку и прикусила губу так сильно, что от боли на глаза навернулись слезы. Потом выпила еще вина. Ее тарелку унесли. На столе появились кофе, сыр и бисквиты. В обеденном зале стоял гул разговоров – давно забытый звук.

– Мне очень, очень жаль, – вздохнула Юфимия. – Все наши тревоги должны казаться вам такой мелочью.

– Нет. Вовсе нет. Расскажите мне лучше про Олимп. Эдвард почти ничего нам про него не рассказывал – не успел.

– Олимп? Обезьянник, вот и все!

– То» есть как? – не поняла Алиса.

Юфимия немного подумала.

– Ну, понимаете – аванпост Империи и все такое. Отшельники в джунглях, отшельники, сходящие с ума от скуки. Там нет других постов, чтобы ходить в гости, никаких там шикарных Порт-Саида или Сингапура. Погода такая, что нет нужды отчаливать в холмы в жаркий сезон. Мужчины не могут ходить охотиться на зверя, там и оружия-то всего – лук и стрелы. И писем из дому нет.

– И «Таймс» не приносят?

– Во-во. Олимп хуже какого одинокого маяка. Ясное дело, сами мы в этом ни за что не признаемся, да только порой все от скуки рехнуться готовы. Ну, Служба и разрешает своим женщинам идти в миссионеры, милая. Оставьте бедную женщину взаперти в четырех стенах, так она свихнется. Мы скучаем, мы сплетничаем, мы собачимся. Мы… – Юфимия немного поколебалась. – Одним словом, обезьяны в обезьяннике, – горько договорила она и допила свою рюмку.

– О!

– Видите ли, правила-то там не действуют. Мы не стареем. Огонь не угасает. С возрастом мы не успокаиваемся.

Алиса почувствовала, что эта откровенность смущает ее. А ей-то казалось, она идет в ногу со временем и прогрессом.

– Этого Эдвард точно не говорил.

– Ха! Ну, он-то и впрямь совсем другой. Ясное дело, он пробыл у нас не то чтобы долго, но уж он единственный, кто не поддался Ольге Олафсон.

– Я не удивлена, – горячо заявила Алиса, – самое твердое у него – его мораль.

Юфимия нашла это замечание двусмысленным, и Алиса посмеялась вместе с ней.

– За целомудрие! – воскликнула Юфимия, высоко подняв оказавшуюся снова полной рюмку.

– Но в меру! – Алиса чокнулась с ней. Они выпили. – А как живется в Олимпе капитану Смедли?

– О! Гм… Он в порядке. Как раз отправился посмотреть, чем помочь мистеру Экзетеру. Его любят… – И без того раскрасневшееся лицо Юфимии порозовело еще сильнее. – Знаете, а его рука отрастает заново.

– Нет! Правда? – В волшебство верилось с трудом, хоть Алиса и повидала его уже достаточно, чтобы убедиться – оно существует. Но чудеса и такой практичный человек, как Джулиан Смедли, – такое у нее не укладывалось в голове.

– Разумеется! – негромко проговорила мисс Пимм. Обе женщины подпрыгнули – они уже успели забыть о ней. – А вы сомневались, что так будет, миссис Пирсон?

– Да.

– Надо больше верить! Пришелец всегда может исцелить сам себя. Или сама себя. – Она пронзила Алису неприятным взглядом. Она действительно выросла за этот вечер, или это Алисе только кажется?

– Что… Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что вам не помешает небольшой отдых в тропиках.

– Мне?

– Вам. Не только солдаты страдают от военных потрясений. От военных потрясений весь мир страдает. Вы пережили две потери за восемнадцать месяцев. Незадолго до этого вы потеряли своего дядю и, вам казалось, своего кузена тоже. Подозреваю, испанка едва не стоила вам жизни. Ваше решение спрятаться от мира в Норфолке, возможно, не лишено смысла – но отдых, который предлагаю вам я, пошел бы вам на пользу.

Военные потрясения? Контузия? Алиса никогда не пыталась применить эти зловещие слова к себе самой. Впрочем, то, что испытала она, не шло ни в какое сравнение с тем адом, который пережили мужчины в окопах.

– Мы обыкновенно называем это «нервным срывом».

– Название ничего не меняет, – отчеканила мисс Пимм. – «Эмоциональное истощение» тоже подошло бы, да и физически вы не в лучшей форме. Так что почему бы вам не отправиться в отпуск – все расходы оплачены? Несколько недель экзотики? Возможно, и не настолько комфортабельно, как круиз по Средиземноморью, но в это время года, пожалуй, даже приятнее. В Вейлах сейчас осень, но погода мягкая.

– Уж куда лучше этой, – радостно согласилась Юфимия.

Алиса попыталась обдумать идею отдыха в другом мире. Мысли скользили – она не могла сосредоточиться. Алисе казалось, что ее, словно слепого щенка, бросили на тонкий лед.

– Это очень полезно для выздоравливающих, – продолжала мисс Пимм. – Разумеется, если вы все-таки решите отправиться повидаться с Эдвардом, путешествие может оказаться нелегким. Конечно, Вейлы – это не Англия, так что наивно утверждать, будто там вам ничего не грозит, но уж, во всяком случае, риска не больше, чем в сафари где-нибудь в Кении или, уж если на то пошло, в прогулках на яхте в открытом море. В это время года вам придется перемещаться верхом на драконе. И потом, возможность повидать своего единственного оставшегося родственника?

– Но я отказываюсь…

– Я не верю, что приглашение Службы таит в себе какой-то обман. В любом случае вы можете сразу же прояснить ситуацию, отказавшись принять чью-либо сторону в этом споре. Я не ошибаюсь, миссис Маккей?

Юфимия покачала было головой, потом неуверенно кивнула.

– Вот и отлично! – сказала мисс Пимм так, словно речь шла о решенном вопросе. – И если вы согласитесь отправиться повидать своего кузена, вы сможете объяснить ему свою точку зрения. Я уверена, он согласится с ней и будет рад снова встретить вас.

Обеденный зал поплыл у нее перед глазами. Даже слушать рассказы Эдварда про переход из одного мира в другой было делом непростым. Думать о том, что этот переход предстоит совершить ей самой, казалось полным безумием.

Алиса подозрительно покосилась на Юфимию – та, похоже, была уже не в силах поддерживать разговор.

– А какие гарантии того, что мне будет позволено вернуться?

Мисс Пимм прикусила губу.

– Гарантии здесь даю я. Теперь, когда война закончилась, персоналу Службы не терпится в отпуск на Землю. Для этого им нужна наша помощь. Если вы не вернетесь, скажем, через месяц или около того – или какой срок вы назначите сами, – я могу устроить им серьезные неприятности. Ну, например, взять заложников. Мы можем договориться о пароле, который вы пошлете мне, если захотите задержаться подольше.

Вздор! Алиса подумала про свой дом: темный, сырой, холодный и мрачный. Никому нет дела до того, закончит она покраску сейчас, или через несколько месяцев, или вообще никогда. Работы никакой. Друзья не заметят ее отсутствия, если только оно не слишком затянется. Почему бы ей не согласиться на такое невероятное предложение?

Мисс Пимм нахмурилась.

– Я действительно не верю, чтобы Служба чинила вам какие-либо препятствия. Как правило, они весьма достойные люди, хотя сейчас, возможно, и несколько не в своей тарелке.

– Ха! – воскликнула Юфимия и осушила рюмку.

Алиса допила кофе. На улице дождь, одиночество, грязь и голые деревья. Увидеть жаркие тропики! Сколько лет у нее не было нормального отпуска? Она вообще не помнила ни одного. Поездки на неделю или на две к теткам в Борнмут. Тайно проведенные с Д’Арси выходные перед войной. Огонь в камине шипел и дымил.

– Молочник, – пробормотала она. – Мясник…

– Ваши счета оплачены? По дороге мы можем проехать мимо вашего дома. Оставите на двери записку, пусть пока приостановят доставку.

– Приглашение для взломщиков?

– Я могу сделать дом неприступным. Ну что, решено?

Алиса с сомнением посмотрела на Юфимию:

– Имейте в виду – я верю Эдварду. Я не предам его.

 

19

«Омбай фала, инкутин…»

Они вышли из дома Алисы, пересекли Норвич и понеслись на запад в направлении Кембриджа. Чувство реальности окончательно изменило Алисе. Неужели она потеряла рассудок? Или это выветрились винные пары? Она съежилась на заднем сиденье рядом с Юфимией Маккей, а мисс Пимм с маниакальным упорством гнала автомобиль сквозь ночь. Ливень заливал ветровое стекло как бы в насмешку над жалкими попытками дворников справиться с ним; чудо техники – электрические фары не высвечивали впереди ничего, кроме серебристой водяной стены.

«Инду мака, саса ду».

Стуча зубами, отбивая ритм ладонями по коленям, Юфимия пыталась обучить Алису словам ключа – древней как мир песни, которая должна была отворить портал в Сент-Галле и перенести их в другой мир. Алиса помнила такую же поездку полтора года назад – тогда мисс Пимм учила Эдварда и Джулиана этой же самой белиберде. Слова из незапамятных времен, сложный, будоражащий ритм. Только тогда стоял солнечный летний полдень, а машину вел солидный, здравомыслящий мистер Стрингер. Он-то не гнал машину по извилистой дороге в холмах в кромешной тьме и не срезал повороты по встречной полосе.

– Хосагил! – торжествующе вскричала Юфимия. – Конец первого куплета. Хотите попробовать сначала?

Нет, Алиса не хотела попробовать. Алиса хотела домой, к своему одиночеству, хотела броситься в свою постель, натянув одеяло на голову. Она хотела, чтобы это безумие прекратилось. Ну же! Пожалуйста! Должно быть, вино ударило ей в голову, иначе она ни за что бы не согласилась на этот бред. Отпуск в другом мире? Ни у кого из них пет с собой багажа. Они несутся в никуда. Это невозможно. Это какой-то чудовищный розыгрыш. Теперь, когда действие вина ослабло, она понимала это.

– Давайте лучше я буду повторять за вами по одной строке.

– Верно! – радостно взвизгнула Юфимия. – Омбай фала, инкутин…

«Омбай фала, инкутин».

В Кембридже им предстояло захватить с собой Билла и Бетси Пепперов, ту самую пару, которая прибыла сюда из Соседства провести отпуск и ухитрилась подцепить испанку, продолжавшую еще вспыхивать то там, то здесь по всей Англии. Юфимия уже рассказала ей, что, не успев вернуться вовремя в Олимп, бедолаги Пепперы весьма и весьма подпортили себе репутацию.

Пропади они пропадом, эти несчастные Пепперы! Почему, ну почему Алиса позволила вовлечь себя во все это?

«Айба риба мона кин.

Хосагил!»

– Теперь второй куплет…

– Минуточку. Можно я поупражняюсь с ритмом?

– О, это гораздо проще, вы справитесь. И мисс Пимм побарабанит для нас. Верно, мисс Пимм?

Не сбавляя хода, машина свернула за поворот и несколько секунд шла боком, прежде чем набрать скорость и снова вонзиться в непроглядную, насквозь пропитанную водой мглу. Алиса даже взвизгнуть не успела. Она поняла, что пока, слава Богу, жива, и слегка перевела дух.

– Неужели необходимо так нестись?

– Необходимо! – отрезала мисс Пимм. – Нам еще далеко. Нужно успеть сделать дело, а мне еще и убраться оттуда, прежде чем местные проснутся и заметят, что там творятся странные вещи.

Странные вещи? Первобытное шаманство в наше время? В церкви?

– Викарий должен успеть приготовиться к заутрене, – добавила мисс Пимм, словно это все объясняло.

– Сент-Галл до сих пор используется, – беззаботно пояснила Юфимия. – Центр узла находится прямо перед алтарем, хотя стоячие камни остались на дворе. Это место было святым вот уже тысячи…

– Я знаю. Я там была.

– Ах да. Вы говорили.

Алиса сама видела, как Эдвард и Джулиан вошли в эту церковь. И насколько ей было известно, они больше не выходили оттуда. Это, кажется, где-то в Котсволде. Противоположный конец Англии: Кембридж, потом скорее всего через Нортгемптон и Оксфорд. Уилтшир? Да, это не один час ехать.

– Дайте мне разобраться. Мы поем и пляшем, и потом появляется волшебство, и мы оказываемся прямо в Соседстве? Прямо так?

– Прямо так. Только что вы были в Сент-Галле, и вот вы уже на узле в Олимпе. На лужайке с зеленой изгородью.

А скорее всего в психушке Колни-Хэтч, в смирительной рубашке.

– Нас будет четверо, – все так же беззаботно продолжала Юфимия. – В компании гораздо легче. Вот когда я одна сюда переходила, мне было жуть как тяжело. Поди, двадцать минут прошло, покуда я настроилась как надо. Я как собака вымоталась с этим танцем… Ладно, второй куплет…

– Еще минуточку! Если мисс Пимм будет бить в барабан, что помешает ей перенестись вместе с нами?

– Такие случаи бывали, – откликнулась мисс Пимм с переднего сиденья. – Я имею в виду перенос не тех людей. – Машина вильнула, чудом избежав столкновения с одиноким велосипедистом-самоубийцей, без единого огня спешившего куда-то сквозь ночь, дождь и ветер. – Но я буду держаться подальше от центра узла и не буду ни петь, ни танцевать.

Языческие оргии в почтенной сельской церкви?

– И потом, – добавила Юфимия дрожащим от волнения голосом, как бы заранее предупреждая о том, что им предстоит не совсем обычное дело, – мисс Пимм будет одета.

– Что? Вы хотите сказать, что мы… в такую погоду?

– О да. Так что давайте лучше разучим как следует слова – все пройдет быстрее, и мы не замерзнем.

– Совсем раздеты?

– До нитки. Но там почти темно. И не берите в голову Билла. Он столько раз проделывал все это, так что насмотрелся – будь здоровчик! Ладно, первый куплет…

 

20

Ночи, казалось, не будет конца; она тянулась вне пределов реальности или человеческих сил, превратившись в конце концов в абсолютное безумие. Где-то под утро Алиса оказалась скачущей в обществе еще трех психов перед алтарем почтенной маленькой сельской церквушки – старинного места поклонения многих поколений верующих. По всей Англии таких мест тысячи. Первые лучи зари расцветили обращенные к востоку витражи; шипящая ацетиленовая лампа отбрасывала на дубовые панели, камни и памятные плиты причудливые тени.

И это всего лишь репетиция в одежде! Алиса как могла бормотала эту белиберду и повторяла за другими прыжки, наклоны и пируэты между кафедрой и первым рядом скамей. Мисс Пимм сидела поодаль, отбивая замысловатый ритм на маленьком барабане. Похоже, никто не сознавал всей абсурдности происходящего. Никто не видел в этом никакого святотатства.

Алиса никогда не считала себя религиозной. Она не помнила, во что верили ее родители. Дядя Кам и тетя Рона были достойными, высоконравственными людьми, но не принадлежали ни к одной церкви. Они учили ее тому, что дела важнее слов, что любовь и долг значат больше любого ритуала или символов веры. Подобно Эдварду она испытывала отвращение к узколобым догмам, которые пытался внушить им дядя Роланд. За много лет она была в церкви лишь однажды, и то только потому, что Терри хотел венчаться по христианскому обряду. Смерть его она оплакивала без помощи священника.

Как бы то ни было, Сент-Галл была настоящей церковью – местом, которое на протяжении столетий освящалось искренней верой простых, честных людей. Осквернять ее подобным мумбо-юмбо было не просто неуважением, а каким-то чудовищным извращением. Она не в силах больше переносить это кощунство! Только она собралась оборвать танец и высказать им наконец все, что она думает, как мисс Пимм прекратила бить в барабан.

– Так сойдет. Попробуем.

– Но… – воскликнула Алиса, и тут храбрость изменила ей. Она молча последовала за остальными в ризницу по длинному темному нефу, освещенному только фонариком в руке Юфимии. Первым вошел Билл Пеппер, а она с остальными женщинами ждала его у дверей. Когда он вышел без одежды, она отвернулась. Она продолжала убеждать себя в том, что с нее довольно, что она не собирается играть больше в эту дурацкую игру, но тем не менее вошла в ризницу вместе с Юфимией и Бетси – та до сих пор надрывно кашляла, так что уж ей-то совсем не стоило раздеваться в нетопленой церкви этой холодной, дождливой февральской ночью. Обзывая саму себя дурой и легковерной маньячкой, Алиса вместе с остальными разделась и вернулась к алтарю, ежась от морозного воздуха и ледяных камней под ногами. Если до сих пор все было так плохо, то что же ее ожидает в будущем!

– Готовы? – громко спросила мисс Пимм и, не дожидаясь ответа, забила в барабан.

«Омбай фала, инкутин».

Прыжок, наклон, взмах руками…

«Инду мака, саса ду».

Мистер Пеппер был высоким, узкогрудым человеком, но голос у него оказался неожиданно зычный и низкий. Что, если какой-нибудь ранний прохожий увидит сквозь цветной витраж свет лампы или услышит барабанный бой и эти чудовищные слова? Прежде чем они опомнятся, сюда вломится полиция. Желтая пресса с ума сойдет, трубя на весь мир про сатанинские оргии. Голые торсы бледными призраками мелькали в темноте. Неправильно все это! Это святотатство! Это неприлично!

Совершенно неожиданно темнота разорвалась, словно лоскут темной ткани. Прямо над головой появился разлом. Он стремительно удлинялся – через кафедру, через пол, разделив весь мир надвое. Земля ушла у Алисы из-под ног, и она упала прямо в жаркий день, покатившись по траве. Яркий свет ослепил ее. Боль, отчаяние… Потом кто-то завернул ее в одеяло и крепко обнял.

– Все в порядке, Энтайка, – произнес ей на ухо резкий женский голос. – Я держу тебя, сейчас все пройдет.

 

Часть пятая

 

21

Дош не бывал в Ринувейле с самого детства. Съежившись под ударами ветра, он стоял в том месте, где дорога через Лампасс начинала спускаться по Ринуслоупу. Он с отвращением смотрел вниз, на равнину, и она показалась ему еще тоскливее, чем раньше, – маленькая, скучная низина в окружении зазубренных гор. Стиснутая этими жуткими белыми клыками, страна была почти лишена зелени – пастбища и поля из последних сил сопротивлялись наступлению отвалов шлака, которые рано или поздно неизбежно поглотят все. Крыши редких лачуг казались зернышками перца; от действующих шахт тянулись шлейфы пыли. Ни деревца! А ведь они точно были! Единственные цветные пятна – крапинки ярко-красных или бордовых отравленных прудов на месте брошенных шахт. В дымке на горизонте угадывались какие-то домишки. Должно быть, это было единственное поселение в вейле, самопровозглашенный город Рину, откуда правил страной ниолийский военный губернатор.

Впрочем, до города – или, скорее, деревни – было еще далеко. Сейчас его больше тревожили отблески солнца на бронзовых доспехах солдат – отряд маячил в полумиле перед ними, у основания пологого спуска. Они выстроились, перегораживая дорогу, так что право Освободителя на свободный проход, похоже, подвергалось сомнению. Это обещало быть любопытным. Пустит ли Д’вард на них свою Нагианскую Сотню, пойдет на переговоры или повернет назад? Поскольку у Доша теперь не осталось никакого оружия, кроме собственных ногтей, он не горел желанием участвовать во всем этом, но поглядеть был не прочь.

Он отвернулся, моргая слезящимися глазами и жалея, что у него нет другой одежды, кроме этой драной повязки. Дважды за свою жизнь он вляпывался в приключения из-за Д’варда Освободителя и дважды оставался в результате гол как сокол. Бывают все-таки мастера наступать на грабли дважды.

Слева от него на вершине небольшого возвышения Сотня остановилась и построилась вокруг своего вождя. Похоже, это стало основной задачей воинов – удерживать толпу на расстоянии от Д’варда, когда тому хотелось немного покоя. Все остальное время его окружали нетерпеливые паломники. Дош не разговаривал с Д’вардом с того самого дня, как присоединился к Свободным. Он просто плелся вместе со всеми, пытаясь понять смысл всего этого безумия. Во время проповедей Д’варда – тот обращался к толпе два или три раза в день – он сидел с самого краю. Конечно, оратор из Д’варда был замечательный. В старые времена Дошу довольно часто доводилось видеть, как тот воодушевляет своими речами целую армию, а теперь он стал говорить еще лучше.

Он свободно говорил по-джоалийски, но если кто-нибудь задавал ему вопрос по-ниолийски, он переходил на ниолийский. Он очень ловко отвечал на самые сложные вопросы. Он рассказывал притчи. Он проповедовал радость веры, скромности, честности, целомудрия и прочей ерунды. Он осуждал плотские развлечения, алчность, чревоугодие. Он цитировал Филобийские пророчества, согласно которым он принесет смерть Смерти и не будет больше Жнецов, собирающих по ночам души. Большая часть того, что он говорил, была прямым святотатством, отрицанием богов – как Пентатеона, так и аватар. Он уверял, что все они – просто смертные, обладающие магическими силами. Его слушатели от возмущения должны были забить его камнями, но до сих пор ничего такого не происходило. Как ни странно, большинство их, похоже, верили ему и в него.

Дош верить не мог. Он знал кое-что о богах; он не любил их всех, а особенно Юношу, но он знал о них достаточно, чтобы бояться их. Он с радостью бы поверил в ересь Д’варда, но не мог. Было бы еще чудеснее проглотить все эти идеалистические моральные выверты Освободителя, но он слишком хорошо знал жизнь. Жизнь совсем другая. Мир состоит из волков и овец, и волки не могут питаться травой, кто бы и что им ни проповедовал. Правда, Д’варду он говорить этого не собирался.

И уж конечно, он не сказал бы этого Прат’ану или другим его соратникам. Дош общался с Соналбийской Сотней только тогда, когда заваливался к их кострам, чтобы поесть. Его кормили охотно, слегка поддразнивая, но в общем относились к нему довольно-таки дружелюбно. Они укрыли его от джоалийских солдат. Казалось, они даже готовы были доверять ему, однако сам он не был уверен в том, что доверяет им. Из их фанатичной веры в Освободителя следовало, что все они сошли с ума, а здравомыслящему человеку лучше держаться от психов подальше.

Вот Дош по привычке и держался сам по себе. Собственно, он всю жизнь был одиночкой – человек с несчетным количеством любовников и без единого друга. В его сторону направлялся Прат’ан Горшечник. Этот великан, бряцая оружием, решительно прокладывал себе дорогу через толпу. Не иначе его послали за Дошем. Дош так и знал, что без неприятностей не обойдется.

По дороге тянулся хвост процессии – старухи, женщины с детьми, старики с клюками, калеки и уроды. Ряды Свободных сильно пополнились в Носоквейле; должно быть, за Освободителем следовало теперь не меньше полутысячи человек. У большинства из них не было ни еды, ни денег. Многие были одеты не лучше Доша. Они пройдут по маленькому Ринувейлу как стая саранчи – если солдаты пустят их, конечно. Если солдаты повернут их назад, они умрут с голоду или замерзнут в горах. Надвигалась зима.

– Приветствую тебя, брат Дош! – прогрохотал Прат’ан. Дош так и не привык пока видеть нагианского воина без краски на лице.

– Привет и тебе. Сотник.

– Я не Сотник. Наш вождь – Освободитель. Я всего лишь один из Свободных – как и ты. – Здоровяк поставил щит на землю и окинул взглядом долину. – Бывал здесь раньше?

– Давно.

– Что это за деревня? – Он ткнул вперед острием копья.

– Рину.

– Это город? – фыркнул Прат’ан. – Вот это? И кто владеет здешним храмом?

– Насколько мне известно, храма здесь нет. Только несколько молелен. Есть, правда, один храм в нескольких милях к востоку – храм Джинуу. Это бог отваги, аватара Юноши.

– Богов нет! – угрожающе буркнул Прат’ан. – Только чародеи. Они самозванцы, все до единого.

– Ну, если ты так говоришь…

– Так говорит Д’вард! Мне этого достаточно, а теперь и тебе тоже.

Одним из правил Доша было не спорить с вооруженным человеком больше трех футов ростом, а Прат’ан был вдвое выше.

– Разумеется. Главное… э… чародейское заведение в Ринувейле – монастырь Ирепит.

– А она кем притворяется? – осклабился Прат’ан.

– Богиней покаяния. Слышал о дочерях Ирепит?

– Нет. И не хочу. Освободитель желает видеть тебя.

Дошу ничего не оставалось как идти. Они начали подниматься на холм.

– Что случилось с этой страной? – спросил Прат’ан. – Она выглядит как хорошо обглоданная кость.

– Ей слишком повезло с подземными богатствами. Копни в любом месте – и наткнешься на золотую жилу. Ну или на другой металл. Или на драгоценные камни.

– Зря перевели хорошие пастбища.

– Ниолийцы так не считают. Они сняли всю землю до уровня подземных вод, так что здесь ничего больше не растет. Почему бы тебе не спросить об этом у Д’варда? Он уже бывал тут раньше.

Воин подозрительно покосился сверху вниз на Доша:

– Откуда ты знаешь?

– Ну, мне так кажется.

Прат’ан обдумал это и нахмурился:

– Никогда не строй предположений насчет Освободителя. – Все. Конец разговора.

Любой, у кого чуть меньше мускулов, а мозгов чуть больше, чем у вола, догадался бы, что Д’вард до мельчайших подробностей изучил путь, по которому направляется. Он каждый вечер менял стоянки, выбирая для них самые странные места. Иногда он загонял своих оборванных последователей до полусмерти, а иногда они шли совсем недолго. Если бы Дош был игроком – а в данный момент ему было не до этого, – он без колебаний поспорил бы на все, чем владел – то есть на данный момент ничем, – что Д’вард уже проделал весь путь от Джоалвейла до Тарга, используя в качестве карты «Филобийский Завет».

Четыре года назад, когда он впервые повстречался с Дошем, он не знал о пророчествах почти ничего. Теперь он наверняка знал их наизусть. И уж точно он знал то, в котором говорилось: «На Носокслоупе придут они к Д’варду сотнями, даже Предатель». Дош и сам присоединился к Свободным на Носокслоупе.

Увидев протискивающегося между щитами Доша, Д’вард с улыбкой поднялся, подошел к нему и сжал его плечо в нагианском приветствии.

– Привет! Как ты?

– Замерз, голоден и беден.

Д’вард улыбался так, словно и впрямь был рад его видеть.

– Зато за тобой не гонятся, верно? Однако мы больше не в Джоалийском королевстве. Если ты хочешь исчезнуть, у тебя есть такая возможность.

Дош покосился на окружавшие его угрюмые лица Сотни. Даже самый низкорослый из них был по меньшей мере на ладонь выше его.

– Без одежды и денег? Думаешь, я совсем спятил?

– Я думаю, с тобой все в порядке. Тьелан? Передай ему суму.

Словно ожидавший этого приказа Тьелан Торговец шагнул вперед, снимая через голову лямку. Он протянул Дошу кожаную сумку – маленькую, изрядно поношенную и неожиданно тяжелую – такую тяжелую, что Дош чуть не уронил ее. Он удивленно посмотрел на Освободителя.

– С этого дня, – объявил Д’вард, – ты отвечаешь за нашу казну.

– О чем это ты? Это что, деньги?

Д’вард с насмешливым видом кивнул:

– Это казна Свободных. Тут все, что у нас есть. Ты будешь следить за ней для нас.

– Почему ты уверен, что я не исчезну вместе с ней?

– Я не уверен, но мне хочется рискнуть. – Его голубые глаза сияли ярче неба. – Кстати, большая часть этого изначально принадлежала тебе. После службы мы пускаем шапку по кругу, так что постепенно почти все до одной монеты вернулись обратно к нам.

Зачем он рассказывает ему все это? Ах да, искушение!

– И что мне с этим делать? – Эти скоты-воины хмуро смотрели на него. Как же, он осмеливается спорить с их бесценным Освободителем.

Д’вард пожал плечами:

– Хранить.

– Хочешь, чтобы вор сторожил от воров?

– Конечно. У каждого свои таланты, Дош. Ты умеешь считать, чего многие не умеют. Кстати, твои длинные ноги еще не разучились бегать?

Дошу не приходилось бегать по-настоящему с тех давних пор, когда он служил посыльным у Д’варда; за эти годы кожа на подошве стала нежной, так что сейчас ноги его были сбиты в кровь, но не признаваться же в этом перед всеми этими мужланами.

– Разумеется.

Д’вард ухмыльнулся, словно разгадал эту маленькую ложь.

– Раз так, когда мы спустимся в Ринуфлэт, я хочу, чтобы ты отправился вперед, в Рину. Сегодня мы разобьем лагерь на кладбище в Тотби…

– На кладбище? Почему на кладбище?

Синие глаза вспыхнули. Дош почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Извини, – пробормотал он.

– Ничего. – Освободитель окинул взглядом свою оборванную армию, терпеливо рассевшуюся у подножия холма. – Как по-твоему, сколько их теперь?

– Пятьсот или шестьсот. Не меньше.

– Отлично. Так вот: твоя работа – накормить их сегодня. Купи скот, купи зерно, купи дрова, и пусть все это доставят в Тотби. От самой деревни ничего не осталось, но они должны знать, где это. Все ясно?

Дош кивнул. Уж до Рину-то он точно добежит. А что потом? Бежать дальше? Ладно, там будет видно.

– Тебе еще предстоит благополучно вывести нас в Ринуфлэт.

– А… – протянул Д’вард и откинул капюшон, чтобы почесать в затылке. – Я как раз объяснял, когда ты пришел. Ничего серьезного нам не грозит. У меня было разрешение на свободный проход по Джоалвейлу и Носоквейлу. Получу новый – на проход по Ринувейлу. Вот когда окажемся в Ниолвейле, дело может принять другой оборот. – Он оглянулся на внимательно слушавших его воинов. – Вот там вострите свои копья.

– Давно пора! – воскликнул Гопенум, а остальные нервно рассмеялись. Знают ли они стих 663 – тот, насчет костей молодых воинов?

– Чье разрешение на свободный проход? – поинтересовался Дош.

Д’вард замялся, но все же ответил – не только Дошу, но и всем слушателям:

– Властей. Не все чародеи настолько плохи. Запомните это: нет никого бесповоротно плохого! Впрочем, нет никого и абсолютно хорошего. Некоторые чародеи на нашей стороне. Кое-кто из них помогает нам. – Он обвел взглядом Сотню, выглядывая Прат’ана, старшего. – Запомните, никакого кровопролития!

– Его глаза озорно блеснули. – Впрочем, кое-какие неприятности от нас все-таки возможны.

Прат’ан гортанно хохотнул:

– Какие неприятности. Освободитель?

Д’вард снова почесал в волосах.

– Только таргианцы держат рабов, верно? Известно ли кому-нибудь из вас, кто работает в этих шахтах?

Молчание. Никто из этих соналбийских увальней не знал ничего о жизни за пределами Нагвейла.

– Осужденные, – ответил Дош.

Д’вард одарил его своей голубоглазой улыбкой.

– А что нужно для того, чтобы тебя осудили в Ниолленде?

– Забыл поклониться при упоминании имени ее величества? Пожизненная каторга в шахтах! Хорошенькая жена приглянулась кому-нибудь из власть имущих? Что ж, за это, по-моему, хватит и десяти лет.

– Возможно. Со скидкой в случае послушного поведения этой самой жены. Поняли, ребята? Ринуленд не что иное, как ниолийская исправительная колония. Так вот, если такая орава паломников ненароком пройдется по одной или двум ямам, сомневаюсь, чтобы охранники смогли помешать этому, поняли? Так что когда мы уйдем отсюда, тут может и вовсе не остаться шахтеров.

Мужланы гоготали и колотили древками копий по щитам.

Д’вард улыбнулся им.

– Но повторяю, пожалуйста, без крови! Оглушите их, если не будет другого выхода, и все. Вербуйте их, если сможете. После нашего ухода им могут грозить серьезные неприятности, так что, возможно, их можно будет убедить… Мне кажется, мы и так уже подзадержались. Пора идти. На этот раз я лучше пойду впереди.

С этими словами он шагнул вперед, и воины расступились, пропуская его. Сбившиеся в кучу паломники начали вставать; некоторые из них подбегали, чтобы задать вопрос Освободителю. Д’вард взмахом руки отсылал их, воины преграждали им путь, и очень скоро большинство их осталось позади. Не забывая о сумке, лямка которой врезалась ему в плечо, Дош не отставал от Д’варда, а вооруженная Сотня шла следом за ними. Возможно, когда они дойдут до цепи солдат у подножия горы, для него это будет не самая выгодная позиция, но пока сойдет и так.

– Что тебе нужно от меня на самом деле? – спросил Дош.

С минуту Освободитель молча смотрел на него странным, пугающим взглядом.

– Чтобы я был казначеем? Или посыльным, как раньше? Я ведь уже не мальчик, Д’вард.

– Больше, Дош. Мне кажется, тебе предстоит сыграть очень важную роль. – Д’вард вдруг улыбнулся – казалось, осветились небеса. – Мне нужен просто друг, если хочешь. Тебя никто не принуждает оставаться, но я надеюсь, ты останешься.

Дош отвернулся, чтобы стряхнуть чары. Время не изменило его чувств к Освободителю. Д’вард до сих пор мог расплавить его как воск одной этой своей улыбкой. «Идиот! Он не хотел тебя даже тогда, когда ты еще не начал лысеть».

– А что случится, когда ты дойдешь до самого Ниолвейла? – Дош поразился, сообразив, что он ничуть не сомневается в том, что Свободные действительно дойдут до Ниолвейла, несмотря на преграждавших им дорогу солдат.

Еще минуту Д’вард шагал молча, глядя прямо перед собой. На его худощавое лицо словно упала тень. Он так и не надел капюшон, и его черные волосы блестели на солнце.

– Мы начнем играть в Большую Игру на настоящие деньги.

– В стихе шестьсот шестьдесят третьем говорится про кости молодых…

– Я знаю, Дош. Я надеюсь только, что про кости не слишком многих молодых мужчин. Впрочем, неприятности действительно начнутся в Ниолвейле. Должно быть, желающие повидаться со мной уже в пути. Короли и политики начинают замечать нас. И самое главное, Ниолленд – родное поле Висека. Если захочет, Висек может стереть меня в порошок.

Висек, Прародитель, Отец и Мать всех богов, сильнейший в Пентатеоне, бог-покровитель Ниолвейла, бог судьбы, бог пророчеств… Освободитель не сможет принести смерть Смерти, если Святой Висек не захочет этого.

– Значит, ты пойдешь молиться Висеку?

– Я могу пойти и поговорить с Висеком. Это не одно и то же.

– Но ты сотрудничаешь с богами, когда хочешь?

– Они не боги, Дош. Они только чародеи, волшебники.

– И Тион? Или Прилис? Он исцелил ведь мои шрамы!

– Это еще не значит, что он бог. Согласен, ему не меньше тысячи лет, и все же он просто человек. Они все люди. Они все могут умереть, как умрет Зэц, когда я убью его. Рано или поздно они все умрут. Они рождены женщиной, все до единого – такими же маленькими, кричащими и беспомощными, как мы. И когда-нибудь они умрут, в слезах и страхе, как мы.

– Но они же боги!

Д’вард с досадой покачал головой:

– Нет. Им хотелось бы, чтобы ты считал их богами, ибо это дает им силу. Когда ты веришь в то, что они боги, ты ждешь их суда. Поверь в то, что они смертны, – и ты сам сможешь судить их. Что-то из того, что они говорят, – правда. Что-то – ложь. А что-то было правдой когда-то, но теперь нет. Берегись именно этого. С этим легко обмануться.

Дошу потребовалось некоторое время, чтобы обдумать слова Д’варда, и в конце концов он решил, что все это – ерунда.

– Забудем Висека. А как быть с Эльванайф?

– С кем? Ах да, с королевой?

– Да, с королевой Ниолии! Она совсем еще ребенок. Слишком молода да к тому же женщина.

Д’вард озадаченно посмотрел на него сверху вниз.

– Что это меняет, Дош? – Порой он казался до невозможного наивным.

– Это меняет только то, что ее положение на троне весьма шатко. Дворянство плетет заговоры против нее. Разве ты не слышал? Ей приходится все время доказывать, что она сильна и решительна, поэтому она уничтожает несогласных. Ты угрожаешь ей крестьянским бунтом! У нее не остается выбора, кроме как обрушиться на тебя.

Д’вард пожал плечами:

– Надеюсь, она будет поступать так, как говорят ей жрецы, а жрецы скажут ей только то, что прикажет им Висек.

Возможно, возможно… Только тут Дош сообразил, что они почти спустились с холма и что с противоположной от него стороны рядом с Д’вардом идет кто-то еще. Он и не заметил, когда и откуда она взялась. Это была высокая женщина, закутанная в синее монашеское одеяние; лица ее не было видно под бесформенной синей шапкой, крылья которой она завязала на подбородке. На боку ее болтался длинный, блестящий обнаженный меч – значит, это, должно быть, монахиня из того самого монастыря, о котором он говорил Прат’ану, одна из дочерей Ирепит. Репутацию они имели самую зловещую. Д’вард не мог не знать, что она здесь, но он не обращал на нее никакого внимания.

Они почти дошли до преграждавшей им путь шеренги солдат. Дош попытался скользнуть назад и наткнулся на копья и щиты. Он оказался в западне, в самом первом ряду, на что никак не рассчитывал. Вплотную за ним шла Сотня, хотя какая там Сотня – всего-то два десятка оборванцев, в то время как поджидавший их отряд насчитывал по меньшей мере сотню крепких ублюдков, закованных в бронзу; щиты их преграждали дорогу сплошной стеной. Все до одного стояли, изготовив дротики к броску. Их предводитель, обнажив меч, шагнул вперед.

Насколько было известно Дошу, в настоящее время Ниолия не вела никаких войн, при которых король мобилизует армию из крестьян. Значит, их встречала часть регулярной армии Эльванайф, часть Ниолийской королевской гвардии.

– Именем королевы, остановитесь!

Д’вард остановился. Все остановились. Дош сжал колени, чтобы не дрожали, и огляделся по сторонам в поисках спасения. Укрыться было негде. Как бы хорошо он ни бегал, стоит ему рвануть, и ниолийцы тут же превратят его в ежа. Он заметил, что паломники хоронились за спинами Сотни, ожидая, что будет дальше. Если дело дойдет до кровопролития, вряд ли они будут кидать камни, защищая своего драгоценного Освободителя.

Д’вард набрал полную грудь воздуха и крикнул, стараясь перекричать ниолийского командира:

– Отойди! Я – Освободитель.

– Ступай откуда пришел и освобождай где-нибудь в другом месте! Тебе и твоему сброду вход в Ниолийскую империю запрещен под страхом смерти.

– Предсказано, что я приду в Тарг и принесу смерть Смерти.

– Тогда поищи другую дорогу. Считаю до трех. Раз!

В наступившей жуткой тишине Дош чувствовал, как стекают по спине струйки пота. Похоже, Д’вард исчерпал свои доводы. То, как ветер трепал его черные кудри, было очень даже мило, однако это вряд ли поможет ему миновать заслон ниолийских латников.

– Два!

Дош приготовился броситься на землю.

– Ну? – Монахиня усмехнулась. – Так нужна тебе в конце концов моя помощь?

Д’вард вздохнул:

– Да, будьте добры, госпожа.

Она шагнула вперед. Меч оказался у нее в руке, и она подняла его, устремив острие в командира. Дош ни за что не поверил бы, что она способна удержать такое тяжелое оружие на вытянутой руке, но клинок даже не дрожал.

– Покайся! – вскричала она громовым голосом.

Казалось, солдат только сейчас заметил ее. Он вздрогнул и уронил свой меч. Тот с лязгом упал на камни. Его губы шевелились, но из них не вырвалось ни звука. Ровный ряд дротиков за его спиной колыхнулся.

– Покайся! – повторила она. – Ты осмелился перечить предсказанному Освободителю? Встань в ряды его и служи ему. Истинно говорю: покайся! Брось оружие свое или сам умри на нем. Прочь с дороги!

Командир повернулся и рявкнул слова приказа. Ниолийские королевские гвардейцы в панике побросали свое оружие. Не прошло и нескольких секунд, как дорога была свободна, а по обе стороны от нее люди торопливо стаскивали с себя броню и кидали ее на землю.

– Спасибо, госпожа, – тихо сказал Д’вард.

Она повернула голову и посмотрела на него. Дош успел увидеть лицо, поразительно юное и древнее одновременно, прекрасное, но суровое – горькое, не знающее прощения.

– Я сдержала свое слово. Ступай же с моим благословением, Освободитель.

Он кивнул, потом поднял руки в благодарственном жесте, заслонив собой монахиню от Доша. Перекрывая лязг металла и крики страха, он обратился к солдатам:

– Братья мои! Мы – Свободные, ибо идем, чтобы принести смерть Смерти. Ваше покаяние принято – вы прощены. Тех, кто хочет присоединиться к нам, мы примем с радостью. Оставьте свое оружие, восстаньте и следуйте за мной.

Он двинулся дальше, и сразу же под ногами Сотни захрустел гравий. Чей-то щит толкнул Доша вперед, так что у него не оставалось иного выбора, как идти. Улыбаясь, Д’вард шагал вперед, протягивая руки ниолийским солдатам, которые пали на колени по обе стороны дороги. Мало кто из них остался в броне; многие разделись догола, и почти все всхлипывали от страха и тянулись к Освободителю, ища его благословения. Синей монахини видно не было. Сзади ликовала толпа паломников.

Так вступил Освободитель в Ринувейл и в королевство Ниолийское.

 

22

Лоспасс, соединявший Юргвейл и Ниолвейл, считался одним из самых легких перевалов в Вейлах – не слишком высокий, не слишком крутой. С другой стороны, ленивцы и есть ленивцы. Если они и передвигались быстрее улитки, то ненамного. Элиэль Певица и Пиол Поэт были в пути уже несколько дней, но только теперь могли считать себя в Ниолвейле. Воздух был сырой и душный, пропитанный чужим, каким-то овощным запахом. Когда Элиэль была маленькой, труппа редко бывала в Ниолленде. Чаще они возвращались домой, в Юргвейл, из Джоалвейла через Фионвейл.

Пиол здорово придумал насчет телеги и ленивца. Когда они выезжали из городских ворот Юрга, Элиэль заметила пару громил из «Цветущей вишни», вглядывавшихся в лица прохожих, но они не обратили внимания ни на нее, ни на ее чахлого спутника. Теперь-то она уже привыкла к вони дерьмоягод, хотя первые дня два ее здорово мутило. Зато они наверняка отпугнули всех. Встречные путники спешили как можно быстрее разминуться с их телегой, никакие разбойники не осмелились бы даже приблизиться к ним, не говоря о том, чтобы рыться в их поклаже в поисках золота. Пиол говорил, что ниолийцы используют дерьмоягоды, чтобы наводить патину на свои знаменитые бронзовые доспехи, а росли эти ягоды только в Юргвейле. Ну и пусть. Не страшно было даже то, что из-за этой вони их не пускали ни в одну гостиницу; они спали под открытым небом или под телегой и питались тем, что на скорую руку готовила Элиэль.

Теперь они ехали по Ниолленду, солнце сияло, дорога тянулась до самого горизонта, огибая маленькие озерца, пересекая вброд ручьи. Пиол говорил, что в Ниолвейле воды больше, чем в любом другом вейле. Мужчины о тюрбанах обрабатывали рисовые чеки. Деревушки с белеными стенами и черепичными крышами казались мазками белой и красной краски на серебряно-зеленом ковре. В общем, идиллия, да и только.

Да, но толку-то от этой идиллии…

Элиэль очнулась от сна… какого? Она не помнила точно. Ночи ее были полны снами о Д’варде, но странно изменившемся – не высоком и стройном, а коренастом и усатом. Похоже, она плохо высыпалась из-за этого, ибо этот новый Д’вард начал преследовать ее и днем.

В сознании всплыл и тут же пропал обрывок мелодии… Название не шло на ум.

– Пиол?

– М-м?

– Ты слышал о пьесе под названием «Отравленный поцелуй»?

Старик, моргая, уставился на нее:

– Нет. А кто ее написал?

– Представления не имею. Возможно, такой и нет вовсе. Мне просто показалось, что для названия звучит неплохо. Гм… Где нам начинать поиски Освободителя?

– Не знаю. Все равно дорога только одна, так что поедем по ней до первой развилки, а там спросим кого-нибудь.

– Кто, интересно, подпустит тебя близко?

Пиол беззубо усмехнулся:

– Я могу держаться с подветренной стороны.

Верно. Она огляделась по сторонам. За их спиной пропадал в дымке Ниолволл. На востоке – вообще пусто, горизонт – ровнехонький. Ниолвейл был самым большим из всех вейлов, богатым и процветающим, – чего еще ожидать от вейла, покровителем которого является Прародитель? Впереди виднелась деревня, шпиль храма, казалось, вот-вот проткнет небо. Должно быть, это Джубиксби, где дорога наверняка раздваивается.

Прошло несколько минут. Пиол негромко закашлялся. Элиэль поинтересовалась, что так развеселило его.

– Помнишь, когда мы ставили «Падение Дома Кра» в Ношинби? Тронг играл Ратмурда, и когда выхватил меч…

– Нет! – решительно оборвала его Элиэль. – Не помню я этого и уж точно не знаю, кто наложил ему в ножны патоки. – Должно быть, в детстве она была сущим наказанием!

Они посмеялись вместе. Они целыми днями занимались этим – вспоминали старые славные времена, пьесы, актеров, места, где играли, толпы зрителей, триумфы, поражения.

– Помнишь Утиам в «Полемике Айронфеба»? – немного помолчав, спросила она. – Она выиграла розу… Это было в тот самый год, когда я пропустила Празднества, но я никогда не забуду ее на репетициях. О, она была замечательна!

– Верно, была, – печально согласился Пиол. – Ты еще помнишь слова?

– Почти все, наверное, – все до единого!

– Почитай, я хочу послушать.

– Ох, тебе вовсе незачем так мучиться, – поспешно проговорила Элиэль.

Она вспомнила, почему пропустила тогда Празднества: она как раз выхаживала Д’варда; возможно, именно поэтому эти строки и пришли ей в голову.

– Смотри! – воскликнула она. Двое старых и совершенно безобидных на вид крестьян плелись по дороге прямо перед ними, двигаясь еще медленнее, чем их ленивец. – Почему бы тебе не сходить и не спросить их, не слышали ли они каких новостей про Освободителя? Ты без труда догонишь телегу, если поспешишь, – добавила она прежде, чем он успел возразить.

Все это тянется слишком медленно! Ей просто не терпелось снова повидаться с Д’вардом.

 

23

Джулиан декламировал:

Бокал вина под сенью древ, Крестьянский хлеб и ты, И песнь твоя, и те цветы Цветут, мне жизнь согрев.

– Над последней рифмой надо еще поработать! То есть вроде с ней все ничего, но…

Урсула скептически посмотрела на него через стол.

– У тебя уже набралось стихов на целый сборник.

– Это зависит от того, на чем печатать. Могут сойти вместо туалетной бумаги.

Она рассмеялась. Смеялась Урсула с замечательной детской непосредственностью, что совсем не вязалось с ее обычными резкими манерами.

– Нет, ты, право же, невозможен!

– Меня очень легко выносить, и ты это прекрасно знаешь! – Он поднял бокал и чокнулся с ней. Они выпили одновременно, обменявшись улыбками счастливых любовников.

Солнце уже село; красная Эльтиана висела в окружении просыпавшихся звезд. Где они? В маленькой, безымянной и, судя по всему, необитаемой долине где-то к югу от Ниолвейла. Воздух быстро остывал, однако они разбили лагерь ниже полосы снегов, да и на погоду было грех жаловаться. Несколько дней – Джулиан намеренно не считал их – они направляли своих драконов напрямик через ледники, хребты, плоскогорья. Они поднимались и спускались по почти отвесным утесам. Кто бы мог подумать, что все это обернется сплошным удовольствием. Каждый день – наслаждение, а ночи – верх наслаждения. С ума сойти!

Вот какой должна быть жизнь в поле. Их только двое, лицом к лицу за маленьким столом, в складных креслах, и еда подана на фарфоре с приборами, удачно имитирующими чистое столовое серебро. Хорошо охлажденное вино. Похожая на индюка тварь, которую отловил Т’лин, а неистощимый на выдумки Домми мастерски изжарил. Рядом уютно потрескивал костер, и дым его поднимался почти вертикально вверх – ветер был так слаб, что язычки пламени над свечами почти не колыхались. Через несколько минут на столе наверняка появятся сыр и кофе – как только Домми закончит натягивать палатку. Т’лин отошел на несколько сотен ярдов, продолжая чистить чешую своим драгоценным драконам.

А пока мужчина и женщина, которую он любит, звезды, зубчатый силуэт гор, деревья… Странные деревья. Из породы хвойных? Издали они вообще напоминали сосны, но вместо игл на них росли крошечные зеленые звездочки, а их аромат напоминал восточные благовония. Ничего, сойдет и так.

Обычно драконы избегают леса – боятся повредить жабо, – но Т’лин нашел просеку, проложенную лавиной сквозь лес прямо до зеленого луга на берегу небольшой речушки. Урсулу тревожило то, что в лесу могли обитать небезопасные твари кошачьего рода под названием «югуляры», но Джулиан не забивал себе этим голову, ибо хорошо известно, что если ты испугался югуляра, значит, уже слишком поздно, чтобы бежать.

Она подняла глаза и перехватила его изучающий взгляд. У нее был квадратный подбородок, несколько странный для женщины, но он ей шел. Волосы она тоже стригла короче – немного не в его вкусе, но и они ей шли, а сейчас красиво отсвечивали от костра. Глаза ее были большими, полными тайны. Она походила больше на Венеру Милосскую, чем на Мону Лизу, что вовсе не делало ее некрасивой. В любви же она превращалась в стаю тигров. То есть тигриц.

Он подумал о Юфимии и в тысячный раз подивился тому, что находил в этой девке. И дело не в том, что она путалась с Морковками, – просто ни на что другое она все равно не годилась. Его шуточки в духе Омара Хайяма пролетали мимо ее хорошенькой головки, тогда как Урсула не просто угадывала цитаты, но и могла назвать чуть не страницу, откуда она взята.

– Счастлив?

Он подпрыгнул и огляделся по сторонам.

– Еще как! Ночь всегда была моим любимым временем суток. Впрочем, пора бы уже и кофе.

Домми все еще возился с палаткой. Ничего, он сейчас.

– Может, кофе лучше в павильоне?

Джулиан хмуро покосился на окружавшую их темную массу деревьев.

– Боюсь, павильон мы забыли погрузить. А как насчет дворика с пальмами? Или крокетной лужайки? Я уверен, Домми захватил шары и молотки.

– И все это только благодаря Службе, милый, – мягко напомнила Урсула.

– Что?

– Все это. Поездки на драконах, слуги. Клочок цивилизации в джунглях – леди и джентльмен в сафари. Без Службы и ее маны нам с тобой пришлось бы прорубаться сквозь заросли, питаться корнями и спать на голой земле.

Значит, переходим к делу?

– Если бы не Служба, нас бы с тобой здесь вообще не было, моя милая голубка, – парировал он. – Верно?

– Но мы ведь не можем позволить Эдварду Экзетеру испортить это все, не так ли?

Он вздохнул. Мгновение было слишком драгоценным, чтобы отравлять его грубой реальностью. Сегодня вечером ему не хотелось никаких споров.

– То есть я должен заявить ему: «Прости, старина, но с этими своими замашками Освободителя ты пускаешь псу под хвост все наши отношения с туземцами!» Что-то в этом роде?

Урсула осторожно поставила бокал на безукоризненно чистую белую скатерть.

– Да, отчасти. Мы живем хорошо, я не спорю. Но это благодаря нашей упорной работе. Ты ведь и сам знаешь, каким тяжелым бывает порой миссионерский труд – тяжелым и опасным. Ты знаешь, как это утомительно – учить язык, зубрить все эти проповеди, бубнить их. Ты знаешь, что такое тоска по дому. Но мы ведь неплохо справляемся, черт возьми! Нам не платят за это в фунтах стерлингов, но в качестве компенсации мы получаем наши маленькие радости, и будь я проклята, если стыжусь этого. Для меня это вполне серьезное основание. Ты не согласен?

Джулиан пожал плечами и с ловкостью уворачивающегося от рогов тореро уклонился от прямого ответа.

– Не уверен, что этот аргумент сможет переубедить Экзетера.

– А какой сможет?

– Глупышка. Я буду искать его после того, как мы переговорим с ним и я пойму, в какую сторону крутятся колесики у него в голове. И потом, неужели нам обязательно обсуждать это сейчас, когда я наполовину уже сложил сонет в честь твоих ресниц?

– Завтра мы будем уже в Ниолвейле.

– А он, возможно, в Джоалленде, если его еще не убили.

Она кивнула. Рядом с ними привидением возник Домми. Непонятно когда, но он улучил минуту и успел переодеться в свою белоснежную ливрею. Он убрал тарелки со стола.

– Очень вкусно, – пробормотала Урсула, не сводя глаз с Джулиана.

– Спасибо, Энтайка!

– Послушай, – тихо проговорил Джулиан, – давай не будем спорить. Давай вообще не будем говорить об этом, пока у нас не будет больше фактов. Вот выслушаем доводы Экзетера и тогда уже решим, соглашаться с ними или нет. Если не согласимся, обещаю тебе, я постараюсь отговорить Эдварда от его затеи. – Если честно, он плохо представлял себе человека, менее склонного поддаваться на уговоры, чем Эдвард Экзетер, эсквайр.

– А если тебе это не удастся?

– Ты строишь умозрительные предположения.

– Отвечай. – Ее голос оставался тихим, но в нем ощущалась скрытая чудовищная сила. Сила, способная обернуться чем угодно.

– Тогда моя точка зрения не будет иметь значения, верно?

– Нет, не будет.

И точка зрения Экзетера тоже. От этой мысли по спине бежали мурашки – убеждение с помощью маны. Противно. Некрасиво. Хотя именно это делал и он сам по отношению к солдатам у Семи Камней, конечно, но только тогда это была самооборона. Ему не хотелось думать о том, что Урсула может проделать это же с Эдвардом… или с кем угодно другим, разумеется. «Интересно, – подумал он, – на что это будет похоже, заметит ли сама жертва, что с ней произошло?»

Домми поставил на стол сыр, бисквиты и масло, разлил по чашкам кофе. Когда он отошел, молчание затянулось. Уже заметно похолодало.

– Милая, – спросил Джулиан, – что происходит, когда сталкиваются две маны? Я хочу сказать, если Экзетер доберется-таки до Зэца, один на один…

– поспешно добавил он, заметив, как жестко сжался ее рот.

– Он умрет! Зэц занят этим делом уже много лет. Что бы там ни выдумал Эдвард, ему никогда не догнать Зэца, который собрал ману с тысяч человеческих жертвоприношений. Это будет все равно как если бы ты вышел против всей немецкой армии в одиночку, вооружившись перочинным ножиком.

– Это я понимаю, – сказал Джулиан, отдавая себе отчет в том, что Экзетер может считать совсем по-другому. – Но чисто теоретически? Ладно, черт с Зэцем, что происходит при магическом поединке двух пришельцев?

Урсула молча отпила кофе.

– Такие поединки большая редкость, – ответила она наконец, – потому что это было бы поединком в темноте. В этой лиге никогда не знаешь, кто твой соперник – тяжеловес или боец легкого веса, – до тех пор, пока не ударишь сам и не дождешься ответа. Вот почему Пятеро предпочитают разыгрывать Игру человеческими пешками. Они никогда не нападают друг на друга.

Джулиан свирепо набросился на кусок сыра. Она тоже уходила от ответа. Служба не может не знать этого. Проф Роулинсон наверняка интересовался этим. Конечно, библиотека сгорела при нападении на Олимп убийц Зэца; что ж, это хороший предлог, чтобы отделаться от глупого новичка, задающего слишком много вопросов.

Звезды усеяли теперь уже все небо, но романтичная аура ночи испарилась.

– Так ты не знаешь?

– Нет.

– Готов поспорить, Экзетер знает.

– Что? – удивленно спросила Урсула.

– Они большие приятели с Прилисом, так называемым богом знаний. Ты что, не знала этого?

Смахивая с губ невидимые крошки, она пристально посмотрела на Джулиана.

– Нет, не знала. – Она явно злилась, что он поймал ее на этом.

Он ощутил странное чувство самодовольства и раздражения разом.

– Перечитай его отчет за первые два года здесь… ах, да, они же, наверное, сгорели? Жаль. Он рассказывал мне об этом еще до перехода сюда. Он провел у Прилиса два или три дня. Он вполне мог вернуться туда прямо из Олимпа. Я уверен, Экзетер знает, что такое поединок маны.

Урсула напустила на себя вид этакой сверхопытной теннисистки.

– Я справлюсь с Эдвардом Экзетером вне зависимости от того, где он был эти два года.

– Уж со мной ты точно сможешь справиться при желании, – радостно воскликнул он. – Можешь начинать прямо сейчас. Не будем мешать Домми с посудой.

– Ты всегда готов, да?

– А что, тебе хотелось бы иначе?

– Нет, – рассмеялась она. – Это мне в тебе и нравится.

Он вскочил и поспешил к ней вокруг стола:

– Так идем же, любимая!

 

24

– Они не боги, они самозванцы! Единственное, что позволяет им вести себя как богам, – это поклонение глупцов. Говорю вам, они просто пускают пыль в глаза, они недобрые люди, они рядятся в тогу богов…

Эдвард завершал свою вечернюю проповедь, возвышая голос по мере приближения к кульминации – когда он пообещает принести смерть Смерти и пригласит слушателей вступить в ряды Свободных и последовать за ним.

Все это Дош уже слышал.

– Братья и сестры, время занимать места! – Его помощники вздрогнули и заозирались по сторонам, словно выходя из транса. Потом повскакивали на ноги и разошлись парами.

Свободные пришли в Ниолвейл. Солнце уже пряталось за иззубренной стеной Ниолволла, окрашивая небо красным и оранжевым, превращая облетевшие деревья в причудливые арабески и обрисовав темным силуэтом высокую фигуру Освободителя. Он стоял на самом высоком камне, а вокруг него как зачарованные сидели на траве люди – человек тысяча, не меньше. Как это случалось уже не раз, он выбрал для лагеря странное место – усеянный валунами склон. Всего в миле отсюда находилось место куда лучше, ровный луг у реки. Возможно, он думал, что шум воды может заглушить его проповедь или что его там будет хуже видно.

Как только он закончит, помощники Доша обойдут толпу, собирая подаяния. Дош очень тщательно подбирал сборщиков и выпускал их только парами, чтобы они присматривали друг за другом. Он верил в то, что не меньше девяти десятых тех денег, которые пожертвуют паломники, пойдут по назначению. «Поставь вора сторожить от воров!» Сегодня будет хороший сбор, ибо большую часть собравшихся составляли вновь прибывшие, ниолийцы, прослышавшие про новомодное чудо и пожелавшие увидеть его собственными глазами.

Да, весь день толпа росла. Даже не сходя с места, Дош мог сказать, что народ в ней поменялся. В ней хватало еще нищих оборванцев – стариков, калек, голодранцев, женщин с прорвой детей, заключенных из ринувейлских шахт, – но он видел и крепких, зажиточных крестьян. Он видел городских купцов и художников, сопровождавших пухлых, богато одетых жен. Некоторые прибыли в повозках или верхом на кроликах. Среди них, конечно, полно и странного люда: мечтателей-одиночек, неудачников, интеллектуалов не от мира сего, фанатиков. Особенно фанатиков. По меньшей мере десять Свободных утверждали, что они бывшие Жнецы, посланные Зэцем за душой Освободителя. Стоило им услышать проповеди Д’варда, как они тут же раскаялись. Эти-то, на взгляд Доша, были самыми странными из всех.

Или ниолийские солдаты. Из того отряда, с которым они столкнулись при вступлении в Ринувейл, почти половина вступила в ряды Свободных. Большинство их сделались самыми рьяными фанатиками, почище даже Сотни. Та по крайней мере доказывала свою преданность делами, а не потоками слов, тогда как дезертиры-ниолийцы целыми днями шатались, изливая свое новое видение мира всякому, кто согласится послушать. Похоже, им просто необходимо было оправдать смену своих привязанностей каждому живому созданию в Вейлах. Или они просто пытались убедить сами себя?

Но больше всего Доша заинтересовали мужчины и женщины с золотыми сережками Церкви Неделимого. Их было около дюжины. Они изрядно рисковали, открыто демонстрируя свою веру здесь, в Ниолленде, но, возможно, они чувствовали себя в безопасности в окружении такого количества еретиков. Собравшись в кружок на траве, они спорили громким шепотом, и Дош даже мог догадаться о чем – Освободитель проповедовал новую, свою собственную разновидность ереси. Его теология не совпадала с ортодоксальной верой в Неделимого. Впрочем, для Доша ересью было и то, и другое. Он был Д’варду другом и одним из его главных помощников, но сам он не верил, и если бы Д’вард сменил тему и начал предлагать собравшимся чудодейственный растительный отвар тетушки Орили от импотенции, Дош не увидел бы в этом особой разницы.

– Теперь вы слышали все! – возгласил Освободитель. – Вы слышали истину, вы слышали призыв. Настала минута, когда вы должны сделать выбор…

Это уже финал. Теперь многие слушатели поспешат по домам, но некоторые останутся. Больше последователей требуют больше еды, и это тоже входило в обязанности Доша. То, что Дошу теперь необходимы помощники, говорило о растущем успехе Освободителя, и Сотня сбивалась с ног, поддерживая порядок в такой большой толпе. Прат’ан тоже начал вербовать помощников из местных. Ниолвейл был большой и густонаселенной страной; в ближайшие дни можно было ждать дальнейшего роста числа Свободных.

Если только не вмешается королева. Монархи редко одобряют массовые сборища, если только не созывают их сами. Ниолийский двор уже наверняка знал о вторжении армии Освободителя и волнениях среди народа; к тому же Д’вард не просто нарушил указ, запрещавший ему вступать на земли, принадлежавшие королеве, но и перевербовал половину королевской гвардии. Во всяком случае, когда Освободитель привел свою армию в Ниолвейл сегодня утром, у спуска с Тадрилпасса комитет по торжественной встрече его не ожидал. Солдат, правда, тоже не было. Возможно, военные хорошо усвоили урок, но скорее всего им просто требовалось время, чтобы подтянуть силы.

«И прольют острые мечи кровь на песок, утолив жажду, и сотрутся со временем следы Д’варда, но кости молодых мужчин останутся лежать».

Не нужно было даже зловещих предсказаний «Филобийского Завета», чтобы понимать, что зреют неприятности. Достаточно вспомнить только о богах и их жрецах! До сих пор они как бы не замечали эту вопиющую ересь, но теперь Освободитель богохульствовал всего в дюжине миль от храма Висека, величайшего божества Вейлов.

Служба завершилась, когда Освободитель сомкнул руки у себя над головой в благословении Неделимого. Толпа вздохнула – так проносится ветер по далекому лесу.

Сборщики Доша двинулись через толпу. Он присматривал за ними, следя за тем, чтобы они строго соблюдали приказ Д’варда: никаких угроз, никакого насилия. Просто протягивать суму и улыбаться. Если спросят, отвечать, что деньги идут только на пропитание паломникам. И главное, благодарить за любую монету, пусть даже самую мелкую. Если предложат тряпки или объедки, принимать с благодарностью и их. Странный он человек, Д’вард!

Освободитель сошел с камня и в сопровождении группы нагианцев из Сотни направился в свой шатер. Слушатели поднимались на ноги, недоверчиво переговариваясь, обсуждая услышанное. Дош собирался было залезть на камень, чтобы лучше видеть, как идут дела у его сборщиков, но тут заметил направлявшегося к нему Прат’ана.

Он подождал.

– Чему это ты улыбаешься? – спросил он.

– Тебе. Ты сам улыбаешься.

Это слегка смутило Доша.

– Ну и что в этом такого?

– Как же! Раньше ты никогда не делал этого.

– Ну, это я просто собираюсь смыться сегодня со всей казной. – Он почувствовал, что улыбается еще шире, чем этот мужлан. – Думаешь, я вру?

– Да ладно тебе. – Здоровяк облокотился на свой щит и огляделся по сторонам. – Освободитель хочет, чтобы ты ждал его у камня-кафедры с восходом Трумба.

Давно забытая дрожь возбуждения…

– Зачем?

– Он не говорил. Насколько я понял, только ты. Он сказал, чтобы ты оставил казну кому-нибудь из наших. – Прат’ан в упор посмотрел на Доша, и рот его чуть скривился. – На твоем месте я бы не слишком надеялся.

Дош сдержался, заметив в глазах Прат’ана лукавую искорку и поняв, что тот вовсе не хотел его обидеть. Что еще более странно, его лицо снова само собой расплылось в улыбке.

– Но и надеяться никому не запрещено, верно?

Прат’ан расхохотался и дружески хлопнул его по плечу, потом повернулся и ушел. Дикобразы бесстыжие! Когда этот вол научился сочувствовать чужим бедам? Или у Прат’ана вдруг прорезалось чувство юмора? Наверное, это он от Освободителя научился.

И возможно, от Доша тоже. Но что Д’варду нужно от него сегодня ночью?

 

25

– Никто не знает, что случилось с царем и его семьей, – сказала Алиса.

– С момента покушения на Ленина в прошлом году большевики развязали жесточайший террор, так что они вполне могли погибнуть. Британия и Франция ввели свои войска на север России и где-то на юге тоже. Мы все боимся, что можем оказаться втянутыми в гражданскую войну.

– Боже праведный! – воскликнул мистер Резерфорд. Он вообще обладал довольно громким голосом – этот молодой человек с видом удивленного слона в посудной лавке, который не понимает, что он сделал не так.

Лица за столом нахмурились – вести с Земли оказались столь ужасными. Алиса подумала, что она наверняка говорит без перерыва уже дня три. Вернувшиеся Пепперы, возможно, подверглись такому же дотошному допросу, однако их познания вряд ли могли сравниться с ее. Обитатели Олимпа проявили жадный интерес к новостям с Родины и последствиям войны. Их недоверчивая реакция на ее рассказы заставила ее саму задуматься над тем, какие перемены претерпели те Англия и Европа, которые они знали и помнили.

Сообразив, что все остальные уже разделались с супом, она поспешно принялась за свой. Боже, еще один ужин! Менялись лица и дома, но ей приходилось повторять одни и те же слова каждый вечер, да и в дневное время тоже. Чаепития и ужины тянулись бесконечной чередой. Ее, словно диковинный экспонат, водили по всему поселку, без конца задавая одни и те же вопросы. Не счесть уже, сколько раз проклинала она Джулиана Смедли – тот мог бы просветить олимпийцев хотя бы по состоянию дел на семнадцатый год; жаль только, Джулиана нельзя было заставить говорить о войне. Она лишь надеялась, что шок от военных потрясений у него уже прошел, однако каждый раз слушатели требовали от нее рассказа обо всем с самого начала, с 1914-го, – рассказа о четырех самых страшных годах в истории.

Она отложила ложку. Вокруг стола захлопотали слуги, убирая суповые тарелки и разнося рыбу. Юфимия описывала Олимп как своеобразный колониальный пост Британской империи. Алиса не виделась с Юфимией с самого дня прибытия, но да, Олимп слегка напоминал Ньягату, где она провела большую часть детства, и еще больше – некоторые из соседних постов, где ей изредка приходилось бывать. Впрочем, больше это походило на Британскую Индию, которой она почти не помнила. Вечерние костюмы и бесчисленные слуги в ливреях казались ей знакомыми, хотя кожа у туземцев белизной не уступала цвету кожи сахибов.

Однако имелись и отличия, не все из которых она могла бы точно определить для себя. Во-первых, эпоха. Жители Олимпа казались ей до забавного старомодными, сохранившимися то ли со времен короля Эдуарда, то ли даже с викторианских времен. Дамские платья и вовсе были словно из музея, а манеры – чуточку скованными. Роскоши, пожалуй, тоже был перебор. Даже в Индии мало кто из колониальных чиновников мог позволить себе жить так, как жили эти люди. Они все казались ровесниками. Осмотрев гостиную дома Чейзов, Алиса не заметила никого, кого можно было бы назвать новобранцем или, напротив, пожилым служакой. Общество напомнило ей регби-клуб, в котором ей случилось побывать раз, еще до войны.

– Расскажите нам про эти… как их… танки! – попросил Проф Роулинсон с дальнего конца стола.

Алиса послушно пустилась в описание танков, аэропланов и отравляющих газов. Не самая лучшая тема для светской беседы. На этот раз она сидела между Ревуном Резерфордом и Пинки Пинкни, как раз напротив Джамбо Уотсона. Она уже начинала понимать, кто нажимает на кнопки и поворачивает рычажки в Олимпе, и подозревала, что именно эти трое собираются выложить ей истинную причину ее пребывания здесь. Эдвард. Ей не хотелось говорить об Эдварде.

Если это и был лечебный отпуск, цели своей он пока не достиг. Ее поселили у Айрис Барнз, муж которой совершал миссионерскую поездку где-то там, наставляя язычников на путь истинный. Айрис оказалась довольно приятной дамой, хотя и несколько жеманной. Дом ее был на редкость комфортабелен, хотя звукопроницаемость стен и оставляла желать лучшего, а хозяйка принимала гостей мужского пола в несколько неурочные часы. Впрочем, на ее радушии это не отражалось, и уж во всяком случае, Алисе нравилось иметь в своем распоряжении целую армию слуг, готовых исполнить ее малейшую прихоть. Но отдых? Им и не пахло, во всяком случае, пока. Переход сюда сам по себе уже был сильным потрясением, сопровождавшимся тошнотой и судорогами. Первые два дня Алиса вообще почти не вставала; к тому же она обнаружила, что не может спать ночью. Хроническое чувство усталости, не покидавшее ее со времени болезни, все еще давало о себе знать.

Рыба оказалась на редкость вкусной, чем-то вроде форели. Алиса рассказала о нехватке продуктов в Британии. На столе появились мясо и красное вино. Не бордо, конечно, но ей приходилось пить и похуже. Ее расспрашивали о войне в Палестине и харизматическом полковнике Лоуренсе. Потом последовал десерт, ягодный торт со сливками. Так она быстро наберет свой прежний вес. Пожалуй, самое время для рассказа про подводные лодки…

Однако до подлодок дело не дошло. Не успели слуги отойти от стола, как мистер Пинкни повернулся к ней:

– Кстати, миссис Пирсон, вам рассказывали последние новости о вашем кузене?

– Нет.

В комнате воцарилась полная тишина.

– Один из наших агентов вернулся сегодня вечером. Еще засветло. Экзетер покинул Джоалвейл через перевал Рагпасс. Так, во всяком случае, говорят. Сейчас он в Носоквейле. – Пинки Пинкни был скользким типом со спокойным голосом. Алиса уже решила про себя, что он является одним из вершителей судеб Олимпа. Конечно, она не знала его звания, однако все считались с его мнением, даже шумный Ревун Резерфорд – официальный председатель управлявшего Службой комитета, причем выражение лица председателя не оставляло сомнений в том, что это является новостью и для него.

Она чувствовала – все взгляды обращены на нее.

– Он здоров?

– О да. Пока что. Разумеется, этим новостям уже неделя или около того. У него довольно много последователей.

Алиса решила, что мистер Пинкни ей не нравится – ни его скользкие, самодовольные манеры, ни его прямой пробор. Ей не нравились его привычка жмуриться, улыбаясь, его подобные разрыву бомбы публичные заявления. Передать вести о пропавшем родственнике в приватной беседе было бы куда порядочнее. А раз он ей не нравится, она тем более не будет разделять его взгляды.

– Я не сомневалась в его способностях.

Улыбка Пинкни сияла как столовое серебро.

– Правда?

– Эдвард всегда, прежде чем что-либо сделать, все тысячу раз взвесит, но уж потом идет к своей цели напролом.

– Но какова его цель на этот раз, м-м? Нам бы очень хотелось знать это. Вы понимаете?

Она пожала плечами:

– Мне известно не больше вашего. Скорее гораздо меньше. – Она перехватила взгляд своей хозяйки. – Право же, торт совершенно бесподобный! Что это за ягоды?

– Ракоягоды, – ответила миссис Чейз без тени улыбки.

– Ну что ж, на вкус они гораздо лучше, чем на слух!

Алиса собиралась снова набить рот и тут заметила, что все до одного ждут. Главный здесь был Пинки, и все ждали его, а он ждал ее. Она чуть подумала и все же положила в рот следующий кусок.

– Чего мы не понимаем – и надеемся, что вы сможете нам объяснить, – продолжал Пинки, – это почему ваш кузен объявил войну Зэцу. Так называемому богу смерти. Самозваному богу смерти. М-м? С большим успехом он мог бы попробовать обрушить лондонский Тауэр простым ломом. То, что он задумал, – форменное самоубийство.

Маленькая розовая бабочка сделала несколько кругов вокруг свечи и устремилась прямо в пламя. Маленькая яркая вспышка – и она исчезла. Сидевшие за столом хранили молчание. Почему они так пекутся о благополучии Эдварда?

Алиса не спеша прожевала кусок торта.

– Насколько я понимаю, это Зэц объявил ему войну, еще до его рождения. Я не верю в то, что Эдвард пойдет на самоубийство – каковы бы ни были обстоятельства. Он пойдет на риск, но только если считает, что цель оправдывает средства. Объясните мне, кстати, как действует эта ваша мана. Насколько я понимаю, он может собирать ее от своих последователей и в больших количествах она может действовать подобно волшебству. Я знаю, что у Зэца ее предположительно больше, чем у кого-либо другого. Что, если Эдвард вызовет его на дуэль? Что случится тогда? Они что, будут швыряться друг в друга молниями?

Пинкни нахмурился и побарабанил пальцами по скатерти.

– Возможно, если ему удастся зайти так далеко. Во всяком случае, пришельцы способны убивать туземцев таким образом. Однако случаи, когда один пришелец нападает непосредственно на другого, чрезвычайно редки. Я имею в виду дуэли, как вы это назвали. Не уверен, что я могу ответить на ваш вопрос. – Он поколебался, потом повернулся и посмотрел куда-то вдоль стола. – Проф? Вы у нас эксперт по этой части.

Тот, кого они звали Профом, ей тоже не нравился. Алиса уже давно поняла, что этот высокий рыжеватый человек с манерами педанта – не лидер; люди доверяли его памяти и уму, но никак не суждениям. Казалось, будто он смотрит на мир сквозь очень сильные очки, хотя очков в Олимпе не носили. От приглашения принять участие в обсуждении он просиял.

– Я не слишком много знаю об этом. Только слухи. Я сомневаюсь насчет молний, поскольку для того, чтобы направлять их, равно как и парировать, требуется слишком много энергии. Обе стороны потеряют слишком много маны… Разумеется, это в случае, когда соперники более или менее равны по силе, чего никак нельзя сказать про нынешние обстоятельства. Мне кажется, это будет больше походить на рукопашный бой без правил. Пока один из соперников не сдастся на милость победителя.

Пинкни посмотрел на Алису взглядом, в котором явственно читалось: «Я же говорил».

– Единственное, что у Зэца отсутствует начисто, – это милосердие.

Никто не ел – все ожидали ее ответа. Наверное, они хотели услышать от нее что-то вроде: «Ох, мамочки, тогда мне нужно бежать, найти Эдварда и сказать ему, чтобы он прекратил это немедленно!»

Будь она проклята, если поступит так. Что бы Эдвард ни задумал, он наверняка просчитал все шансы, взвесил этическую сторону и совершенно хладнокровно принял решение. Это ее не касается, и она не должна вмешиваться в это.

– Как интересно! – воскликнула она, обращаясь к Профу Роулинсону. – Тогда куда же девается мана? Если у меня… Допустим, у меня пять фунтов маны, а у вас семь, и я вызываю вас на дуэль. Вы выигрываете, так что у меня ее не останется совсем, а у вас – два? То есть два фунта?

Проф несколько раз мигнул.

– Нет, думаю, все не совсем так. Я полагаю, у вас ее не останется, а у меня станет двенадцать.

Это заявление вызвало за столом некоторое оживление.

– Правда? – громогласно вмешался Ревун. – Вы в этом уверены, старина?

– Совершенно уверен.

– Проклятие! Значит, Экзетер не просто погибнет, но еще и сделает Зэца сильнее, чем сейчас?

Пинкни, похоже, тоже имел кое-какие сомнения на этот счет.

– Откуда вам это известно?

Проф пожал плечами:

– Я же сказал, это всего лишь слухи. Не думайте, что это будет что-то типа перетягивания каната. Победителю достается весь канат. Это ведь Большая Игра! – вскричал он, ощущая некоторое недоверие к своим словам.

Алиса заметила брешь и тут же нанесла удар:

– Ага, вы признались, что не знаете точно. Возможно, Эдварду известно что-то, чего вы не знаете?

Это замечание вызвало целую бурю покашливаний и укоризненных взглядов. Гости поспешно переключили внимание на ракоягодный торт.

– Мне кажется, Проф прав! – заметила наконец яркая блондинка, сидевшая напротив Роулинсона. Алиса попробовала вспомнить ее имя… Ольга Как-То-Там. – Много лет назад один из лакеев Тиона сменил хозяина, и Тион обрушился на него. Он потом хвастался мне, что высосал из ублюдка всю ману до последней капли.

На этот раз неодобрение было более явственным, хотя Алиса и не совсем понимала почему. Тем не менее момент для нового залпа был самый благоприятный.

– Тион – это тот, кого называют Юношей? Я и не знала, что у вас бывают вечеринки с противником.

– Кстати о новостях, – громко проговорил Джамбо Уотсон. – Полагаю, все уже слышали про бедолагу Дока? Его арестовали. Власти напали на собрание в Рэндорвейле.

Странный трепет прошел по собравшимся. Все головы повернулись куда-то в угол комнаты, словно флюгеры от неожиданного порыва ветра. Алиса вздрогнула, как от прикосновения чьих-то ледяных пальцев. Через секунду негромкое жужжание разговора за столом возобновилось. Проблемы в Рэндорвейле никого не интересовали.

– Что?.. – спросила она, раздосадованная тем, что ее одну не посвятили в тайну.

Сидевший напротив нее Джамбо громко засмеялся.

– Вы тоже почувствовали это, миссис Пирсон? Мы находимся как раз на границе узла. Кто-то только что прибыл.

– Прибыл? Вы хотите сказать, с Земли?

– Откуда же еще? Этот узел, разумеется, служит порталом. Когда кто-то проходит через него, это всегда действует на присутствующих таким образом. Вы это ощутили?

– Монтгомери! – вскричал Ревун. – Им как раз пора возвращаться. Кто там следующий в списке?

Жители Олимпа сидели как на иголках, ожидая отпуска на Родину – ни дать ни взять дети в очереди на пони.

Вокруг стола вспыхнула оживленная беседа. Злоключения какого-то бедолаги в Рэндорвейле были забыты окончательно; был забыт даже Эдвард. С одной стороны, Алиса порадовалась тому, что не является больше центром внимания, однако ей не давало покоя то, зачем мистер Джамбо Уотсон так бесцеремонно оборвал ее вопрос к этой Ольге Как-Ее-Там.

Ей казалось, что инцидент в Рэндорвейле заслуживает более серьезного отношения. Она уже слышала об этом накануне и не сомневалась, что и остальные тоже. Один из них, доктор Мейнуоринг, брошен в тюрьму, а по меньшей мере дюжина обращенных туземцев убиты или ранены. Будь она членом Службы, она не успокоилась бы, пока не узнала. Какие Меры Приняты. Собственно, она задавала уже этот вопрос несколько раз, так и не добившись ответа. Конечно, если она здесь просто в качестве отпускницы, это не ее дело, однако в случае, если они собираются – хочет она того или нет – впутать ее в свои взаимоотношения с Эдвардом, она имеет право знать, насколько всесильной организацией является эта их Служба и какую защиту она гарантирует своим людям.

А в ее книгах понятие «люди» относилось также к туземцам.

Она покончила со сладким, промокнула губы узорчатой салфеткой и стала ждать, пока Джамбо не встретится с ней взглядом.

Эдвард не раз упоминал в своих рассказах имя Джамбо Уотсона. Обаятельный, говорил он, давний друг еще дяди Кама, но, возможно, предатель. Да, в обаянии ему не откажешь. До сих пор он был единственным, кто понравился ей в Олимпе. Ей нравился его юмор. Она вполне могла представить себе Джамбо Уотсона своим другом, избавься он только от подозрения в измене, а в этом отношении она могла положиться лишь на слово Эдварда.

Он договорил что-то Ханне Пинкни и заметил, что Алиса смотрит на него.

– Расскажите мне про Рэндорвейл, – попросила она. – Что вы собираетесь делать с доктором Мейнуорингом?

Длинное лицо Джамбо, казалось, вытянулось еще сильнее.

– Если честно, миссис Пирсон, мы не знаем, что делать в такой ситуации. Видите ли, мы ведь здесь не на службе его величества. У нас вообще нет никакого официального статуса. Скорее наоборот. По местным законам мы еретики и, следовательно, преступники. Нам не к кому обращаться за законной помощью, а незаконные методы тоже дают не много. Самым лучшим с нашей стороны было бы подкупить стражу с тем, чтобы они позволили Алистеру бежать. В первую очередь мы испробуем именно это.

– Но, надеюсь, скоро? – Она поняла, что допустила бесцеремонность, однако Джамбо только улыбнулся.

– Наши люди уже направляются туда.

– А что с теми туземцами, которые…

Со стороны кухни послышался оглушительный грохот, словно там уронили полный поднос посуды. Кто-то вскрикнул. Захлопали двери. Все головы снова разом повернулись в ту сторону.

Через дверь для прислуги в комнату вошла закутанная в черное высокая фигура – слишком высокая для женщины. Подол балахона волочился по полу; руки спрятаны в длинных рукавах. Гость остановился и сложил руки. Голову он держал очень прямо, но лица под капюшоном было почти не видно. Но даже так он, казалось, гипнотизировал собравшихся невидимым взглядом.

На несколько секунд все оцепенели. Потом разразился сущий ад. Завизжали рыжеволосые слуги – один из них нырнул прямо в окно, со звоном высадив стекло. Роняя стулья, с грохотом повскакивали с мест гости. Двое или трое мужчин и по меньшей мере половина женщин вообще исчезли. Хрусталь, фарфор и серебро полетели на паркетный пол. Топот и вопли стихли вдали, и воцарилась мертвая тишина.

Алиса замерла на стуле от изумления не в силах даже пошевелиться.

– Главный? – спросил вошедший. – Кто у вас тут главный?

Ревун сидел на дальнем от него конце стола, рядом с Алисой. Его полное лицо сделалось серым как пепел, но он поднял упавшую свечу и прежде, чем от нее занялся пожар, поставил ее обратно на место.

– В настоящий момент обязанности председателя исполняю я, сэр Резерфорд, Бернард Резерфорд, к вашим услугам. Мы, кажется, не имели чести быть представленными друг другу?

– Я Зэц, – прохрипел вошедший.

Ханна Пинкни осела в обмороке. Джамбо с завидной ловкостью успел подхватить ее и как перышко опустил на стул.

– Добрый вечер, ваше превосходительство, – неожиданно тихим для себя голосом произнес Ревун. – Раз уж вы здесь, не откажетесь ли от рюмки вина?

– Нет.

Резерфорд уселся, и остальные наконец последовали его примеру. Каким-то образом стулья оказались стоящими как положено, словно никто их и не ронял. Резерфорд откинулся на спинку стула и посмотрел на зловещую фигуру.

– В таком случае прошу вас, изложите дело, которое привело вас сюда.

Лицо по-прежнему едва белело под капюшоном, глаза темнели черными впадинами, и все же фигура излучала презрение.

– Я пришел сказать тебе, чтобы ты отозвал своего пса или расплатился за него. Только от его поведения зависит сохранность Олимпа и каждой души в нем.

– Моего пса? Я не ошибусь, если предположу, что вы имеете в виду мистера Эдварда Экзетера, известного в народе как Освободитель?

Великолепно! Каким бы громким и надоедливым ни был Резерфорд в обычной обстановке, сейчас он держался молодцом. Алиса подавила идиотское желание захлопать в ладоши.

– Не ошибешься! – буркнул Зэц. – Останови его как хочешь, но останови, или я оставлю от всей этой долины одни головешки.

Ревун подавил зевок.

– Мне ужасно жаль, ваше превосходительство, но, боюсь, вас неверно информировали. Эдвард Экзетер не из наших. Никто из нас не видел его почти два года – не сомневаюсь, ваши люди докладывали вам об этом. Он действует независимо от нас. Прошу вас, адресуйте свои протесты ему лично.

– Значит, я могу убить большинство вас прямо здесь и сейчас?

Ревун пожал плечами. Лицо его вновь приобретало нормальную окраску.

– Не сомневаюсь, это в ваших силах, но позвольте предупредить вас, сэр, что мы находимся на узле и что каждый из нас умрет, веря, что делает это ради дела Эдварда Экзетера. Вы хотите сделать нас мучениками?

Последовало молчание, словно этот вздор действительно означал какую-то угрозу.

Бог смерти испустил громкий гортанный рык.

– Тебя предупредили. Запомни!

Он колыхнулся, словно столб черного дыма, и исчез. Алиса снова ощутила на коже леденящее прикосновение отворившегося портала. С минуту все продолжали молчать, словно не веря в чудесное избавление, потом разом заговорили.

– Отменно проделано, старина, – заметил Джамбо.

– Зрелище что надо, – согласился Пинкни. Он встал и поспешил к своей жене, вокруг которой уже хлопотали женщины. – Не передашь сюда капельку бренди, Ларри?

– Трамлин! – взревел хозяин.

Интересно, подумала Алиса, почему она сама-то не особо испугалась? Она вообще не помнила, чтобы ей было страшно, хотя сейчас ее и пробрала легкая дрожь. Может, вся эта шарада показалась ей слишком нереальной? Или это просто шок?

– Хам, невоспитанный хам! – возмущался Ревун. Лицо его теперь раскраснелось. – Что вы скажете на это, Проф? Проф!

Роулинсона не было видно.

Вошел дворецкий – лицо белое, как его накрахмаленная ливрея, рыжая шевелюра всклокочена. В руках он держал серебряный поднос с графином и дюжиной рюмок. Рюмки негромко дребезжали, когда он ставил поднос на стол.

– Молодчина, Трамлин, – воскликнул Чейз. – Капелька бодрящего – это как раз то, что не помешает нам всем. Как там, на кухне, все целы?

– Несколько мелких порезов, Тайка. Ничего серьезного.

– Тогда обнеси всех. И на кухне можете раздавить бутылочку, ясно? Завтра утром переговорим насчет прибавки к жалованью.

В последовавшей за этим всеобщей болтовне Алиса поймала на себе вопросительный взгляд Джамбо. Глаза его хитро блестели.

– Если не считать этого безобразия, миссис Пирсон, как вам нравится ваш отпуск?

Она пережила Великую Войну, она не позволит каким-то бродягам, пусть даже и с маной, вывести ее из себя.

– Весьма забавен, мистер Уотсон.

– А разве нет? – Он потянулся к подносу, на котором Трамлин разливал бренди, и с улыбкой заговорщика передал рюмку Алисе.

Алиса осторожно поставила ее на стол, надеясь, что руки ее трясутся не слишком заметно. Она подождала, пока Джамбо не возьмет себе другую, и потянулась, чтобы чокнуться. Они улыбнулись и выпили одновременно.

Остальные громко разговаривали, оценивая понесенный ущерб, разбирая обломки, глотая бренди. Они с Джамбо сидели друг напротив друга, не обращая на них внимания.

– Возможно, вы не заметили этого, – сказал он, – но этот маленький эпизод замечательно подтверждает правоту Профа Роулинсона.

– Объясните, пожалуйста.

Он криво улыбнулся.

– Когда этот мерзавец вломился сюда, мы все решили, что это просто Жнец. Большинство из нас имели возможность поднакопить немного маны, как вы, наверное, уже догадались. Одни использовали портал, чтобы перенестись отсюда куда-нибудь, что не слишком сложно, находясь на узле вроде этого. Другие попытались надрать ему задницу, простите меня за мой грубый таргианский.

Она сделала еще глоток бренди, ощущая, как по горлу разливается тепло.

– И что?

Он оглянулся.

– Не могу сказать за остальных, но моя просто исчезла. Я имею в виду ману. От нее не осталось ничего. Вот тут я понял, что мы имеем дело не просто со Жнецом. Похоже, Зэц просто-напросто проглотил ее всю, как и должно было случиться по теории Профа. Забавно!

– А я и не знала, что Зэц мой соотечественник. Я даже разочарована слегка.

– С чего это вы взяли? – Джамбо осушил свою рюмку, ухитрившись при этом каким-то образом скептически покачать головой. – Ах да, язык? Не думайте, что он обязательно из наших. Надеюсь, что нет! Он вовсе не говорил по-английски. Это так, внушение. Для этого требуется совсем немного маны, и каждому кажется, будто он слышит свой собственный язык. Я сам проделывал это не раз. Однако что нам думать об этом занятном инциденте, миссис Пирсон? – Он вопросительно изогнул бровь.

– Не верю, чтобы Служба могла капитулировать перед угрозами явного грубияна.

– Ни за что! Зэц, наоборот, превращает возможных союзников во врагов, хоть сам и не понимает этого. Более того, миссис Пирсон, не кажется ли вам, что наш смертоносный приятель напуган? – Глаза его сощурились в улыбке, позволяющей предположить, что в глубине его бурлит веселье.

– Мне кажется, – серьезно проговорила Алиса, – что Эдвард напугал его до усеру, если вы простите мне мое слабое знание джоалийского.

На них никто не обращал внимания. Ревун разошелся вовсю, сцепившись с двумя мужчинами и этой Ольгой в яростном споре. Пинкни отправились домой, остальные разошлись искать исчезнувших партнеров. Вместо них в комнату ломились другие – мужчины в смокингах, мужчины в халатах, некоторые были вооружены мечами, и все требовали объяснить им, что, черт возьми, здесь происходит. Слуги уже навели порядок, если не считать мусора на столе между Алисой и Джамбо, который они пока трогать не осмеливались.

– И что вы думаете об этом, мистер Уотсон?

– Мне хотелось бы знать, что такого сделал Экзетер, что могло так встревожить его противника. Вы, несомненно, правы: в отличие от нас Зэц считает его серьезной угрозой. – Джамбо замолчал, машинально потирая свой длинный нос. Может, он думал, не ошибался ли он все это время насчет «Филобийского Завета»? Что требуется, чтобы человек сменил точку зрения, которой придерживался на протяжении тридцати лет? – Капитан Смедли считал, что у Экзетера могут быть припрятаны в рукаве два-три трюка, – пробормотал он, обращаясь скорее сам к себе, нежели к ней.

– И вы собираетесь повидать Эдварда?

Он поднял на нее взгляд, и в нем блеснул вызов.

– Его нужно поставить в известность о том, что произошло здесь сегодня. В загоне два дракона, и луны сегодня яркие.

– Только два?

Джамбо встал из-за стола.

– Только два. Пойду переоденусь, уложу мешок – и в путь. Никаких прощаний, никаких распоряжений, никаких споров.

И никаких условий или вопросов – только вызов. Она могла бы ожидать этого от Джамбо. Если он предатель… если Эдвард верит, что Джамбо предатель, он не поверит его рассказу. Если он не предатель, бояться нечего. К удивлению Алисы, она тоже встала. Впрочем, возможно, это все бренди.

– План звучит вполне убедительно. Ведите же, дорогой Уотсон.

 

26

Некоторое время Дош просто стоял и ждал, опершись на камень, глядя на то, как поднимается над Ниоллендом большой диск Трумба. Интересно, будет ли сегодня затмение? Он смотрел на догорающие в ночи костры паломников и думал о том, сколько спит рядом с ними хорошеньких девиц и смазливых юнцов и сколько он еще будет хранить обет целомудрия. Еще он гадал, почему ему недостает здравого смысла убраться подальше от этих патетических сборищ с проповедями, пока они не обернулись кровавой бойней.

– Дош? – послышался шепот, и он подпрыгнул, как кузнечик.

Он и не заметил, как тот подошел. Это был Д’вард, конечно, только теперь он снял свое монашеское облачение, оставшись лишь в набедренной повязке и сандалиях. Его тело отсвечивало в свете луны зеленым. Переодетый Д’вард означал серьезные неприятности. Может, он тоже решил сделать ноги, пока все идет гладко?

– Д’ва… Освободитель?

– Как твои ноги сегодня?

– Красивы как всегда.

Смешок.

– Я не это имел в виду, распутник несчастный. Сможешь добежать до Ниола и обратно до рассвета?

– Мог когда-то. Могу попробовать.

– Тогда побежали! – Д’вард повернулся и устремился вниз по склону.

Бежать по острым камням было нелегко, но, когда они нашли тропу, Дош смог догнать Д’варда и держаться рядом с ним. Тот с самого начала взял слишком быстрый темп – слишком быстрый для того, чтобы поддерживать его всю ночь.

– Я и не знал, что ты тоже бегун.

– Я могу чуть сбавить, если хочешь.

Что все это значит? Дош добавил к длинному списку вопросов еще один, но, прежде чем он успел открыть рот, Д’вард заговорил сам:

– Это может быть опасно.

– Я подозревал, что так и будет. С кем мы будем говорить на этот раз?

– С Висеком.

– Великие боги!

– Нет, не великие.

Так они бежали примерно милю, и все время Дош обдумывал эту поразительную новость, удивляясь сам себе, почему он все еще не повернул и не бежит в противоположном направлении. Теперь-то он понимал, почему Освободитель не взял с собой телохранителей: что может поделать Сотня с Прародителем? Но «опасно» сюда не очень подходит. Это чудовищное преуменьшение. «Самоубийство» подошло бы гораздо лучше. Самое меньшее, чем мог отделаться Освободитель, – это лишиться языка за богохульство; его спутник мог рассчитывать, если повезет, на пожизненное заключение в шахтах.

– Это станет поворотным моментом, – сказал Д’вард.

– Или финалом!

– Разумеется. И все равно интересно. Мне показалось, тебе тоже будет интересно. Я рад твоему обществу, но можешь вернуться, если хочешь.

Они продолжали бежать. Дорога была пуста, по обе стороны ее темнели крестьянские домишки. Трумб заливал мир сказочным светом, от которого вода в прудах, каналах и ямах казалась зеленой. Красная луна просто висела у них за спиной. Ниолийские ночи всегда полны странных, ни на что не похожих растительных запахов.

Дош обрел второе дыхание. Наконец-то он остался наедине с Д’вардом, так что может получить ответы на кое-какие вопросы.

– Если верить «Завету», Освободитель должен был прийти в этот мир пять лет назад, и его выхаживал кто-то по имени Элиэль с помощью дочери Ирепит.

– Так и было.

– Так ты знал, что один из богов… самозванцев… на твоей стороне?

Д’вард рассмеялся:

– Ты становишься отличником. Нет, ты всегда был отличником. Ты прав. Когда я решил прекратить сопротивляться пророчествам и стать Освободителем, я первым делом направился в Таргвейл пообщаться с нашим старым знакомым, Прилисом, еще раз. Он помог мне определиться. Потом я пошел на север, в Ринувейл, к Ирепит. Она тоже помогла мне. Она послала меня в Джоал повидаться со своей начальницей.

– Ты имеешь в виду Деву?

– Конечно. Астина не особо обрадовалась нашей встрече – в настоящее время она самая слабая из всех Пятерых, так что нервничает. Однако она обещала разобраться со всеми Жнецами, которых Зэц мог наслать на меня в Джоалвейле.

Это объясняло многое. Дош продолжал бег, слыша только свое тяжелое дыхание, шлепанье ног по грязи и трели далеких соловьев. На небе – ни облачка, и редкие звезды могли сравниться яркостью с полным Трумбом.

– Так, значит, эти недоумки, утверждающие, что они бывшие Жнецы…

– Не смейся над ними! Жалей их. Астина обезоружила их, но не забывай – они Жнецы. И у них полно жутких воспоминаний, с которыми им предстоит жить.

Это, подумал Дош, их проблема, не его.

– Но это в Джоалвейле. А что в Носоквейле?

– Там тоже. Астина пообещала не мешать мне жить во всей Джоалийской империи. Ирепит сделала то же самое в Ринувейле. Они дали мне время спустить судно на воду.

– А здесь, в Ниолвейле?

– Здесь я сам по себе. Помнишь, я предупреждал тебя, что здесь мы будем играть на настоящие деньги? Увидишь движущуюся черную тень – сразу же кричи.

Дош почувствовал, как пот стынет на его коже. Он чуть было не повернул назад.

– С одним я, возможно, справлюсь, – выдохнул Д’вард. – Может, даже с двумя.

– Никто не может остановить Жнеца!

– Неправда. Сам убил одного когда-то… камнем…

Невероятно! Однако после этого Д’вард берег дыхание для бега и больше на вопросы не отвечал.

Самый большой храм в Вейлах находился совсем рядом, к северу от Ниола – одного из трех больших городов. Бегуны приближались к нему с юго-запада и, ступив на священную территорию, замедлили ход и пошли шагом. За всю дорогу им не встретилось ни души. Ночь была все такой же до зловещего тихой. Почти полный диск Трумба парил в небе – наверняка до рассвета предстоит затмение. Затмение зеленой луны по народному поверью развязывало руки Жнецам.

– Бывал здесь? – Д’вард прихрамывал, истекал потом и задыхался, но и Дош выглядел не лучше.

– Конечно.

– Опиши.

Между вдохами Дош попытался изложить все, что помнил про храм Висека. Бесчисленные вспомогательные здания, молельни, кельи, библиотеки, школы, трапезные, казармы, обсерватории, разбросанные по необъятному ухоженному парку, испещренному прудами и озерами. Должно быть, здесь обитали три или четыре тысячи жрецов, жриц, монахов, монахинь и прочего подобного люда.

– Главное святилище вон там? – Эдвард вытянул длинную руку.

– Кажется… Да, по-моему, там. Откуда ты знаешь?

– Я умею чувствовать святость. На что оно похоже?

– Колонны. Прямоугольник колонн, поддерживающих фриз, но крыши нет. Совсем не похоже на тот жуткий храм Карзона в Тарге! Храм Висека большой, беломраморный и потрясающе красивый. Одно из чудес света.

Они трусили по широкой аллее, по обе стороны которой тянулись источавшая ночные ароматы живая изгородь. То там, то здесь виднелись высокие статуи. Дошу казалось, будто некоторые из этих таинственных изваяний очень напоминают поджидающих его Жнецов, хотя он все время пытался убедить себя в том, что Зэц не посмеет собирать свою жатву в таком священном месте.

– А что за алтарь? – спросил Д’вард. – Святая святых?

– Не знаю.

– А где тогда бог?

– Они посередине.

Д’вард помолчал минуту, потом усмехнулся:

– Прародитель – Отец и Мать сразу? Знаешь, удобный язык этот джоалийский! Висек – понятие абстрактное, так что его можно понимать как мужского, так и женского рода, как в единственном числе, так и во множественном.

– Это верно для всех языков – суссианского, рэндорианского, нагианского, таргианского…

– Я знаю несколько, где все по-другому, но ладно. Продолжай. Так где они?

– Посередине. На троне, венчающем высокую лестницу. Спина к спине. Если ты входишь с этой стороны, ты видишь Отца. Если с той – Мать. – Дош показал рукой. Они свернули за поворот и увидели главный храм; размер его потрясал – раньше он почему-то казался Дошу не таким огромным… По сравнению с ним деревья выглядели крошечными кустиками.

– Мммф! – восхищенно пробормотал Д’вард. – Ладно, будем иметь дело с Отцом. Или ты подождешь снаружи?

– Ох нет! – Дош слишком боялся мерещившихся ему в саду черных теней. По коже бегали мурашки. Нет, уж лучше с Освободителем! Он продолжал идти молча, стараясь не отставать от Д’варда.

Подойдя ближе к колоннам, он заметил за ними мерцание лампад и неясные очертания человеческих фигур внутри. Должно быть, в храме даже в этот ночной час шла служба, и уж наверняка жрецы смогут вызвать стражу. Стоит им узнать, что самый опасный еретик в Вейлах шагает сейчас по священной земле, – и его сцапают быстрее, чем жаба – неосторожного мотылька. Впрочем, Д’вард должен знать, что делает, так ведь? Ведь наверняка он все спланировал заранее, иначе он не осмелился бы явиться сюда вот так, верно?

– Он знает, что ты придешь? – с трудом прошептал Дош пересохшим ртом.

– Он называет себя Всеведущим, так что я не стал беспокоить его письменным извещением. Ведь у нас нет иного пути, кроме как войти с парадного входа? Почему бы нам не проскользнуть между боковыми колоннами?

– Не стоит, если только ты не совсем спятил. Ничто так не привлекает внимания, как попытка спрятаться.

– По этой части я всецело доверяю твоему опыту, брат Дош.

– И нам необходимо сделать приношение, ты что, забыл? Почему ты не предупредил меня – я бы захватил немного денег.

– Потому, что деньги собирались не для этого.

– Вот псих! Нельзя без приношений, – пробормотал Дош. Он в кровь сбил ноги, да и усталые мускулы ныли.

Где-то вдалеке слышалось пение. Никакого аккомпанемента, лишь одинокий голос в ночи, выводящий унылую мелодию. То ли женщина, то ли мальчик возносили хвалу величайшему из богов. Или величайшему из злых самозванцев, если верить Д’варду. Дош не стал бы настаивать на этом, особенно здесь, где святость была осязаема, как камни под ногами. Даже воздух казался древним и святым.

Бок о бок поднялись они по длинным, пологим ступеням, не приспособленным под нормальный шаг – Дошу приходилось следить, куда он ставит ногу. Мрамор холодил босые ступни, ночной воздух еще сильнее холодил голую кожу и пропитанные потом волосы. Они миновали огромные колонны и ступили в черную тень. Теперь лампады были видны уже отчетливее – они освещали фигуры в тюрбанах и белых хламидах, поджидавшие их у входа. Гостей допросят или по меньшей мере попросят изложить, что привело их сюда.

Что, если жрецы заподозрят что-нибудь? Что, если они устроят допрос с пристрастием или призовут стражу? Д’вард наверняка назовет вымышленное имя; тогда что, если беднягу Доша попросят подтвердить это? Ему придется выбирать, кому он верит, на чьей он стороне. «На Носокслоупе придут они к Д’варду сотнями, даже Предатель». Может, этой ночью ему предстоит узнать, что он удостоился упоминания в «Филобийском Завете».

Они прошли между двумя мраморными пилонами, каждый размером больше дома и выше дерева. Жрец в белом шагнул в их сторону, прикоснувшись рукой ко лбу. Дош машинально ответил ему таким же жестом. Он не видел, повторил ли его Д’вард, но ему показалось, что движение это не отличалось особой святостью – все равно что бровь почесал. Впрочем, пожилой жрец как ни в чем не бывало протянул в их сторону свою кожаную суму, и выражение его лица оставалось милостивым… пока что.

– Должно быть, велики ваши невзгоды, сыны мои, если вы ищете утешения в такой час.

– Наши дневные труды заставили нас выбрать столь неурочное время, отец.

– Д’вард говорил по-ниолийски, так же, как на сегодняшней вечерней проповеди. Он не замедлил шага, миновав жреца и направившись внутрь, в глубь святилища.

Дош, обливаясь потом, шагал рядом, борясь с искушением оглянуться. Он ни за что не поверил бы, что все окажется так просто!

– Я всего лишь позвонил в звонок, – пробормотал Д’вард по-нагиански, на его любимом диалекте.

– О чем это ты?

– Висек, возможно, слышал, как я прошел мимо этого старикана… Ладно, не обращай внимания. Я так, насвистываю в темноте.

Он вовсе не свистел, и в храме совсем не темно! Впрочем, светлым его тоже нельзя было назвать, хотя Трумб заливал огромное пространство зеленым светом и впереди, у священной фигуры, горели большие свечи. Конечно, на таком расстоянии они казались совсем маленькими, но Дош-то знал, что они большие. Огромное каре белых колонн, на полированном полу посередине подиума – усеченная пирамида примерно в половину ширины храма и чуть выше человеческого роста. На вершине ее восседал Висек – Отец, мраморный бог на мраморном троне. Дошу доводилось видеть богов и побольше – нелепых колоссов Карзона и Зэца в храме Мужа в Тарге, например. Еще в прошлый раз он, помнится, удивился, что Висек ненамного выше человеческого роста; по крайней мере с уровня земли казалось именно так.

Дош не ошибся – действительно пел мальчик, приютившийся на коленях у подножия пирамиды, в углу нижней ступеньки. Еще один мальчик выступил из тени, чтобы преклонить колени у другого угла. Первый встал, почтительно дотронулся пальцами до лба и ушел. Второй начал петь. Детям такого возраста полагалось бы давно уже лежать в постели. Поблизости никого не было видно, но наверняка где-то в тени прятались хормейстер и другие певцы, ожидающие своей очереди. Второй мальчик поначалу изрядно фальшивил.

А Д’вард все шагал и шагал. Дош старался не отставать, остро сожалея о том, что не имеет ни малейшего представления, что же должно случиться. Он знал, что Освободитель вызывает у богов странную реакцию. Дош собственными глазами видел, как Ирепит появилась, чтобы протянуть ему руку помощи в Носоквейле всего несколько дней назад. В давние, кажущиеся теперь почти незапамятными времена Прилис встречал Д’варда как старого друга. Карзон, Муж собственной персоной, двинул его как-то в зубы. Впрочем, все это вовсе не означало, что Прародитель не поразит его молнией, не выжжет ему язык или не оторвет ему обе руки, что было обычным наказанием за святотатство.

Отец высился над ними – величественная сидящая фигура, руки на коленях, окладистая борода. Если мрамор и раскрашивали когда-то, то краска давным-давно осыпалась, правда, черты не потеряли своей четкости, жесткие, но полные любви в теплом сиянии высоких золотых свечей. Дойдя до нижней ступени, Дош приготовился опуститься на колени… но Д’вард продолжал идти: Дош схватил его за руку и дернул назад.

– Тебе нельзя подниматься! – шепнул он. – Только верховным жрецам…

– Пошли!

Д’вард больно стиснул руку Дошу и потащил его вверх по ступенькам. Певец сбился, пропустил пару тактов, но все-таки продолжил гимн. О боги! Это запрещено! Жрецы, должно быть, уже заметили. Они позовут стражу. Дош попробовал оглянуться и чуть не упал, когда нога не нащупала очередную ступеньку…

Свечи и луна исчезли. Он находился в туннеле. Нет, не в туннеле, ибо под ногами лежал ковер. Нет, все-таки где-то в храме, на уровне земли. Но куда делся бог? Трон? Храм?

– Где мы? – пискнул он.

– Будь я проклят, если знаю, – безмятежно откликнулся Д’вард. – Осторожно!

Дош понял, что они находятся в каком-то большом зале. Единственный свет исходил откуда-то спереди, и Д’вард ослабил свою хватку и пошел первым по узкому проходу в лабиринте разнообразных предметов, угловатых и округлых, больших и маленьких, поставленных друг на друга статуй, столов, непонятных сосудов, канделябров, стульев, котлов, музыкальных инструментов, свитков ткани, кип того, что могло быть одеждой, доспехов и тысяч других предметов, сваленных где попало, – огромные кучи выше человеческого роста. Воздух был сухим и пыльным. Это была огромная кладовая, какая-то сумасшедшая помойка.

– Что это?

– Будь я проклят, если знаю и это. Музей? Тайник клептомана? Скорее всего подношения. Люди ведь несут подарки, за века столько всего можно накопить…

Стараясь не хныкать, бедный Дош тащился за своим провожатым. Ну почему он позволил втянуть себя в то, во что он оказался втянутым сейчас! Ему отчаянно хотелось помочиться.

Из открытой двери струился свет. Д’вард вошел в нее. Дош скользнул следом, стараясь быть как можно незаметнее. Д’вард остановился.

Дош заглянул через его плечо. Свет был слишком слабый, чтобы разглядеть что-нибудь, он не отбрасывал теней, и Дош не мог определить источник этого света. Помещение было большое, по крайней мере не меньше гостиной в доме Бандропса Адвоката, и почти такое же захламленное, как зала. Единственным остававшимся свободным местом был треугольник, в одной вершине которого стоял Д’вард, а в других – два массивных кресла лицом друг к другу. Все остальное пространство было завалено все той же рухлядью: мебелью, статуэтками, коробками, керамикой, птичьими клетками, хрусталем, свитками, оружием и всем остальным, что человек может выдумать или просто захотеть. Из-под слоя пыли тускло мерцало золото и самоцветы. Воздух был затхлый, пахло могилой.

В креслах кто-то сидел. В одном мужчина, в другом женщина, и оба полулежали без движения, сложив на коленях руки. Волосы их ниспадали белыми волнами на плечи, «кожа лица была гладкой, как пергамент, а одежды вылиняли до неопределенного серого цвета. Борода мужчины доходила до пояса. Он опустил подбородок на грудь, глядя, казалось, на ноги женщины, в то время как она, откинув голову, смотрела поверх него. Ни мужчина, ни женщина посетителей не замечали.

Молчание. Доша отчаянно трясло. Конечно, это не могли быть живые люди, это всего лишь образы Отца и Матери, это Висек. Должно быть, они лежат здесь уже много лет, собирая пыль; впрочем, каким-то образом они избежали той завесы из паутины, которая покрывала весь остальной хлам. Но какой скульптор смог изваять столь убедительные изображения и из какого материала? Волосы на его затылке встали дыбом.

– Кто там? – проскрипел мужчина, не поднимая головы. Он даже не пошевелился, только усы едва заметно дрогнули. От долгого молчания его голос словно усох.

Ни звука.

– Пришелец, – наконец пробормотала женщина. – Полагаю, пришел искать работу. – Она продолжала слепо смотреть в пустоту.

Молчание.

– У нас есть вакантные места?

Молчание затянулось.

– Не помню. – Очень медленно она повернула голову, чтобы взглянуть на Д’варда. На лице ее не было ни морщинки, и все же на нем отражался возраст, древнее древнего. Глаза ее не были подернуты пленкой катаракты, как это бывает у стариков. Просто две безжизненные стекляшки.

– Уходи… мы заняты… зайди лет через сто.

– Я Д’вард Освободитель, предсказанный в «Филобийском Завете».

Голова женщины опять откинулась, а глаза уставились в одну ей известную точку.

Даже Д’вард казался растерянным. Когда никто так и не сказал больше ни слова, он вспыхнул, уперев руки в бедра.

– Я Освободитель! Предсказано, что я принесу смерть Смерти.

– Реформатор, – пробормотала женщина.

– Что, еще один? Ничего не выйдет. Гони его прочь.

Зубы Доша стучали. Он вцепился в челюсть обеими руками и держал рот открытым. Мочевой пузырь готов был лопнуть от ужаса.

– Я Д’вард Освободитель. Вы двое и есть Висек? Как давно вы сидите здесь?

– Уходи, – пробормотала женщина.

– Вы же умираете от скуки! Я предлагаю для разнообразия немного развлечься. Ну же, кое-что новенькое! Я собираюсь убить Зэца.

Мужчина вздохнул – усы опять едва заметно дрогнули.

– Кого?

– Зэца! – Д’вард даже не пытался скрыть своего раздражения. – Того, кто называет себя богом смерти. Он пьет ману из человеческих жертвоприношений. Это зло, это позор для Вейлов и вашей религии.

Долгая, долгая пауза… С медлительностью ледника мужчина поднял голову; глаза его оказались такими же до смерти безразличными, как и у женщины.

– Тогда ступай, и сделай это, и не тревожь нас понапрасну.

– У меня пока мало силы. Мне нужно больше маны. Я перехожу с узла на узел. Вербую последователей, проповедую, но мне нужна помощь. Вы поможете мне? Вы одолжите мне ману?

Новый вздох.

– Нет.

– Но вы хотя бы можете обещать мне покровительство на то время, пока я здесь, в Ниолвейле, чтобы миньоны Зэца не могли…

– Нет. Ты лезешь не в свое дело. Играй в Игру так, как остальные, или плати. Ступай прочь. – Мужчина закрыл глаза и снова уронил голову на грудь.

– Тьфу! – возмутился Д’вард. – Играть в вашу Игру? Да у Зэца больше маны, чем у вас! Возможно, у него больше сил, чем у всего Пентатеона, вместе взятого! Что, если ему захочется побыть Висеком? Он убьет вас и займет ваше место! Как вам понравится такой ход? Или вам уже все равно?

Жуткая, вонючая комната поплыла у Доша перед глазами. Кровь барабанным боем пульсировала в ушах. Эти говорящие мумии не могут быть богами, значит, Д’вард все это время говорил правду и боги – всего лишь смертные фокусники, сумевшие растянуть свои жизни на несчетные столетия. Пауки, запутавшиеся в собственной паутине, умирающие от скуки! Все, во что он верил до сих пор, оказалось совершенной ложью, преступным вздором. Его живот свело судорогой.

Женщина первой отреагировала на колкости Д’варда, хотя неохотно. Она посмотрела на него.

– Ты богохульствуешь, оскорбляя Висека.

– Но это правда! Поговорите с Карзоном, или с Эльтианой, или с Астиной! Черт, да поговорите хоть с сумасшедшим Тионом, если доверяете ему! Люди погибают каждую ночь, чтобы Зэц мог сосать ману из их смертей. Прилис говорил мне, что это Висек три тысячи лет назад запретил по всем Вейлам человеческие жертвоприношения. Так это были вы или кто-то из ваших предшественников?

– Кажется, это были мы, – пробормотал мужчина, в первый раз выказав слабые признаки хоть какого-то интереса. – Не так ли, дорогая?

– Значит, Зэц нарушил ваш запрет! – фыркнул Д’вард. – Он – зло, смерть и опасность для вас. Пророчество…

– Мы – бог пророчества. Помимо всего прочего.

– Другие тоже пророчествуют. Пророчество гласит, что я принесу смерть Смерти. Если тот, кто зовет себя Зэцем, станет Висеком, он не будет больше Смертью и окажется в безопасности, верно?

– Богохульство! – взвизгнула женщина. Оба смотрели теперь на Д’варда. Оба выказывали теперь признаки злости или по меньшей мере неодобрения.

– Астина может подтвердить то, что я говорю.

– Надо побеседовать как-нибудь с Астиной, дорогая, – пробормотал мужчина.

– Да, милый, надо.

Ну да, раскачаются они, как же.

Д’вард стукнул кулаками по бедрам.

– Я прошу у вас только того, что обещала мне Астина: во-первых, защитить меня от Жнецов в своих владениях, во-вторых, приказать своим жрецам, чтобы те удерживали власти от…

– Нет, – отрезал мужчина и снова закрыл глаза.

Женщина хихикнула и проскрипела:

– Если ты не можешь сам себя защитить от этого, как ты надеешься одолеть бога?

– Но на это уйдет мана! Вы же понимаете, чем больше я наберу, тем быстрее я смогу набрать еще. Мне нужна помощь, чтобы построить…

– Революцию? – Мужчина зевнул. – Не выйдет. Мы построили все слишком крепко.

Д’вард ругнулся себе под нос незнакомыми Дошу словами.

– Никому еще не удавалось проповедовать смуту больше чем в двух вейлах одновременно, так утверждает Прилис.

Женщина беззвучно пошевелила губами.

– Это правда.

– Я иду уже по четвертому! Я продержался почти месяц. Я что-то новое, слышите? Что-то такое, чего вы еще не видели! Я предсказан цепью пророчеств, цепью, которую Зэцу не удалось порвать на протяжении тридцати лет, как бы он ни пытался. Если вы не хотите охранять меня в Ниолвейле, будете ли вы по крайней мере смотреть на мои усилия? Будете ли вы следить за тем, как далеко я зайду, где и как погибну?

С медлительностью ледника мужчина поднял руку и почесал бороду ногтями, напоминавшими маленькие костяные наконечники стрел.

– Это может быть и забавно, – решил он.

– Мы уже тысячу лет не видели ничего нового, – пробормотала женщина.

Д’вард глубоко вздохнул, словно одержал победу.

– Астина обещала мне еще одну вещь. Если я смогу продержаться достаточно, чтобы сразиться с Зэцем на его узле, она одолжит мне немного маны для последнего…

– Ох нет! – буркнула женщина и на этот раз действительно заерзала в своем кресле. – Как мы можем быть уверены, что ты вернешь ее? Ты говоришь, что Зэц опасен для нас, но, если ты победишь, ты будешь еще сильнее, чем он.

– Даю вам свое честное слово, что…

– Драконий навоз!.. – Ее прозрачные глаза перебежали с Освободителя на Доша и, казалось, ожили. – Это еще кто? – завизжала она. – Ты привел в наше святилище смертного?

Мужчина распрямился в кресле, чтобы посмотреть на Доша, и его одежды рассыпались в пыль.

– Уходи! – прошептал Д’вард, не оборачиваясь. – Беги!

Дош повернулся и стрелой вылетел из комнаты.

 

27

В полнейшей панике искал он дорогу сквозь темноту, отлетая рикошетом от мебели, натыкаясь на высокие урны, кувыркаясь через сундуки, роняя вазы и кубки, огромные канделябры и боевые доспехи. За его спиной разлетались по полу осколки, и бегство его, должно быть, со стороны напоминало землетрясение. Он не имел ни малейшего представления о том, какую дверь он должен найти, где она и сможет ли он открыть ее, если все-таки найдет. Однако двери не оказалось – он вылетел на лунный свет и кувырком покатился по ступенькам.

На этом злоключения его не кончились. Судя по всему, злостное вторжение каких-то проходимцев в святая святых не осталось незамеченным, и весь персонал храма в полном составе собрался молить Висека о прощении. По меньшей мере сорок жрецов и жриц в белых облачениях стояли на коленях, распевая покаянную песнь. Дош свалился на перепуганных служителей снежной лавиной, сбив с ног чуть ли не половину из них, прежде чем смог остановиться.

Над его головой вращалась в небе зеленая луна в сопровождении огненных языков и звезд – столько он еще никогда не видел. Трое или четверо мужчин навалились на него сверху, хотя он и без этого не смог бы сесть, не говоря о том, чтобы бежать.

Пение сменилось криками. Порядок или по крайней мере подобие его был быстро восстановлен.

Дош обнаружил себя лежащим на полу с прижатыми к земле руками и ногами. Из разбитого носа шла кровь. В голове гудело. По всему телу разлилась какая-то противная слабость. Он обвел взглядом круг разъяренных лиц. Несколько человек пытались говорить разом, пока какой-то пожилой тип не взял допрос в свои руки.

– Где твой помощник? – визгливым голосом спросил он. Он стоял меж раздвинутых в стороны ног Доша, и по виду его можно было предположить, что он вполне способен двинуть ногой в случае нежелательного ответа.

Дош облизнул губы, залитые сочившейся из носа кровью. Левая лодыжка отчаянно болела.

– Как это «где»? У святого Висека, конечно!

Старик явно колебался, бить или нет.

Несчастному Дошу приходилось попадать в переплет и раньше, но чтоб так – никогда. Насколько мог, он принял самоуверенный вид – что в сложившейся ситуации было не так-то просто.

– Он скоро будет. Вы всегда так встречаете гостей Великого?

Как ни странно, это подействовало; по крайней мере старик так и не двинул ногой, что в настоящий момент было важнее всего. Он нахмурился и отступил на пару шагов.

– Поднимите его!

Руки, державшие его, разжались. Его рывком поставили на пол. Голова закружилась, и острая боль пронзила лодыжку. Он пошатнулся, но его удержали, и он остался стоять на одной ноге, борясь с волнами тошноты.

– Кто ты?

Хороший вопрос; жаль только, удобоваримого ответа на него не находилось. «Тион» – никто не посмеет оспаривать право одного бога заглянуть поболтать к другому, однако вряд ли бог свалится с лестницы или будет бояться перенести вес на левую ногу.

«Друг Освободителя» – другая возможность. Это была чистая правда, но она могла привести к совершенно нежелательным последствиям.

– Я не волен отвечать, – выдавил Дош.

Кто-то ударил его, и храм снова поплыл по кругу. На этот раз его вырвало, что по крайней мере заставило старшего жреца отступить и повременить с продолжением допроса.

Но ненадолго.

– Стража! – взвизгнул старик, почти заикаясь от ярости.

Круг жрецов и жриц расступился, пропуская отряд вооруженных мужчин; лунный свет играл на клинках, броне и в их глазах рептилий.

– Допросите этого преступника! – махнул рукой старший жрец. – Я хочу знать, кто он и что он делает. Выбейте из него правду!

Пышно разряженный стражник неуверенно огляделся по сторонам.

– Прямо здесь, ваше преподобие?

– Да, здесь! Сейчас же!

Жрецов, удерживавших Доша за руки, сменили солдаты, и он приготовился к худшему. Ох, бедный, бедный Дош!

– Что вы делаете? – раздался знакомый голос. Перепрыгивая через ступеньки, к ним спускался Д’вард. – Отпустите этого человека!

На нем не было ничего, кроме набедренной повязки крестьянина, но голос его звучал громче боевого рога. Толпа расступилась; мужчины, женщины и даже солдаты попятились от него. Дош пошатнулся, но устоял на одной ноге.

Голубые глаза гипнотизировали собравшихся.

– Отойдите! – Все отступили еще на шаг. – Дальше! – Свободное пространство расширилось. Д’вард повернулся к Дошу и скривился от увиденного. Он протянул руку и дотронулся до расквашенного носа. Боль стихла немедленно. Дош вытер кровь рукой.

– Что с твоей ногой?

Дош уже чувствовал себя лучше. Возможно, передышка была лишь временной, но каждая минута, отдалявшая допрос, уже радовала.

– Сломал лодыжку. – Он надеялся, что это только растяжение, но не хотел вдаваться в подробности.

– Кто ты? – Верховный Жрец с трудом пришел в себя.

Д’вард повернулся и долго смотрел на него в упор.

– Кто, говоришь, у вас бог пророчеств?

Старик презрительно дернул губой.

– Ваатун – аватара святого Висека.

– А я Д’вард Освободитель, предсказанный пророчеством.

– Еретик? – Визг поднялся до опасной частоты.

Не удостоив его ответом, Д’вард опустился на колено и взялся руками за лодыжку Доша. Его пальцы казались холодными как лед. Он поставил ногу Доша на пол.

– Попробуй.

Дош перенес вес на левую ногу, и ничего не случилось.

– Уже хорошо, – спокойно проговорил он. – Спасибо. – Должно быть, он ударился головой сильнее, чем думал, ибо этого, конечно, не могло быть на самом деле. С другой стороны, жрецы – все до единого – замерли разинув рот.

Д’вард встал и смерил их взглядом, каким гордая хозяйка смотрит на тараканов в своей кладовке. Он был выше их всех.

– Я Освободитель. У меня с Висеком дела, которые вас не касаются. Предсказано, что я принесу смерть Смерти. И написано: «Увечья, и болезни, и смерть саму уберет он от нас. О, возрадуйтесь!»

Колени Верховного Жреца задрожали, однако стоявший рядом с ним человек помладше поймал его за локоть и не дал упасть.

– Но Освободитель проповедует злостную ересь против святых Богов!

Д’вард презрительно посмотрел на него:

– Ты часто слышал проповеди Освободителя?

– Я не позволю его лжи осквернять мой слух!

– Так пусть дела его отворят глаза твои! «Возрадуйтесь!» – гласит пророчество. Ты видел чудо. Что еще нужно, чтобы спасти тебя от ошибок и невежества? Говорю тебе: возрадуйся!

Мужчина посмотрел на нос Доша, потом на его лодыжку и рухнул на колени. Верховный Жрец, кряхтя, последовал его примеру, а за ним и все остальные. Бронзовые шлемы и белые тюрбаны уткнулись в пол. Да, вот это было зрелище!

– Радуйтесь! – фыркнул Д’вард. – Радуйтесь, пока не встанет солнце, чтобы согреть ваши холодные, полные неверия сердца. – Он подтолкнул Доша и затрусил к выходу.

Странное дело, но никто не пытался задержать их. Солдаты и жрецы простерлись ниц, и самый злостный еретик Вейлов гордо проследовал мимо них, а с ним и его спутник.

– Знаешь, на этот раз все висело на волоске, – как бы невзначай проговорил Д’вард, сбегая по ступеням.

– Не одни жрецы страдали неверием. – Глаза Доша тоже открылись этой ночью. – Я был глупцом! – всхлипнул он. – Боже, прости меня!

– Не бери в голову! Бежать можешь? У меня не осталось ни капли! Нам придется полагаться только на собственные ноги. Так можешь бежать?

– Да, господин.

– Умница. Тогда давай, пока они не передумали.

Они бежали. Обратный путь показался им в тысячу раз длиннее. Затмение началось. Трумб клонился к западу – черная луна на фоне полного звезд неба. Только холодное голубое сияние Иш заливало дорогу. Дошу стоило бы теперь остерегаться Жнецов, но ему было не до таких мелочей. Наконец затмение кончилось, небо затянуло тучами, и пошел дождь, который еще сильнее замедлил их бег.

Его терзали разом раскаяние и злоба. Какой же он слепец! Он знал Д’варда уже не первый год и понял, что он Освободитель, раньше, чем кто-либо другой. Он видел, как тот творит чудеса; конечно, тогда это были не слишком явные чудеса, которые можно было списать на случайность или везение, но могло хватить и их. Нехватка нравственности не слишком беспокоила его, но ему больно было сознавать себя глупцом. За последнюю неделю он слышал с дюжину проповедей Д’варда, но позволял словам скользить мимо сознания – так вода скользит по свечному воску. Теперь он пытался вспомнить все эти слова хотя бы для того, чтобы знать, сколько он потерял.

Но кто же тогда Д’вард? Посланец богов или сам бог? Ведь только бог может исцелить сломанную лодыжку. Но Д’вард отрицает богов. Есть только один бог, говорил он, бог Неделимый. Нет, загадка слишком сложна, чтобы пытаться решить ее в эту холодную, сырую ночь, на бегу, оскальзываясь на грязи. Усталость мешала ему думать, и в конце концов он плюнул на все и заспешил вперед, стараясь не потерять из виду спину Д’варда, бледным пятном мелькавшую в темноте.

В первый же раз, когда они задержались у ручья напиться, он, даже не смыв остатки высохшей крови с лица, попытался просить Освободителя о прощении и наставлении.

– Не думай об этом сейчас, – сказал Д’вард. – Будет еще время все прояснить. Как твои синяки?

Тянулись часы. Дош начал оступаться все чаще и чаще. Каждый раз Д’вард слышал, как смолкало шлепанье его ног по грязи, возвращался, помогал ему, перемазанному грязью с головы до ног, встать и заставлял его бежать дальше. А потом даже Д’вард начал выбиваться из сил, ибо тоже падал все чаще и чаще. Дождь превратился в ливень.

Они укрылись под мостом в том месте, где дорога некоторое время тянулась прямо по насыпи через болота. Время от времени дорога взбегала на деревянные мосты, пропуская под собой ручьи, однако вода в это время года стояла низко, обнажая песчаное ложе. Они залезли под поросшие зеленым мхом бревна и, блаженно кряхтя, вытянули усталые ноги. Дождь барабанил по доскам всего в нескольких дюймах над ними, но до них не доставал.

Почти не доставал. Дош отодвинулся от просочившейся струйки.

– Поспи немного, – пробормотал Д’вард.

– Неделю или две?

– Лучше уж одну. Когда Прат’ан проснется и обнаружит, что меня еще нет, он мне шею свернет.

С минуту Дош озадаченно думал над этим, потом до него дошло, что это звучит забавно, и он сам удивился своему смеху.

– М-м? – не понял Д’вард. – Ох да, свернет, конечно, когда я вернусь. Ничего, он справится как-нибудь без меня, верно? Понимаешь, сегодня нам как раз предстоит долгий переход.

– Так отложи его, – посоветовал Дош. Освободитель говорил Висеку, что переходит с узла на узел. Интересно, что это за узлы такие? – Отдохни сегодня, пройдешь завтра.

Д’вард начал бормотать что-то про надвигающуюся зиму и проблемы с едой в случае, если Свободные задерживаются на одном месте, но его голос уже доносился до Доша откуда-то издалека…

– Осторожно! – Чья-то рука поймала голову Доша как раз вовремя, чтобы не дать ей врезаться в балку.

Дош встревоженно щурился спросонок, пытаясь сообразить, где он, почему ему так омерзительно холодно и что за болван брызгает на него водой. Потом он услышал шум и понял, что это бревна над головой, сотрясаясь, стряхивают на него влагу. Вода рядом с мостом отсвечивала зеленым лунным светом, значит, они проспали совсем немного. Час, максимум два. Дождь прекратился.

– Что?

– Солдаты!

По мосту цокали копыта. Много копыт.

Дош приподнялся на локте, чтобы взглянуть поверх своего спутника на тени на водной глади. Он увидел очертания улан верхом на моа. Они спешили на запад. Он посмотрел на Д’варда – от него виднелись только поблескивающие в темноте глаза – и спросил:

– Они за нами?

– Думаю, не только за нами. За всеми Свободными. Нам надо переждать, а потом вернуться и попробовать срезать по тому берегу озера.

– Нет, – возразил Дош. – Стоит им сойти с моста, и они поедут намного быстрее. Нам не успеть раньше них, каким бы путем мы ни пошли.

Д’вард тихонько застонал.

– Возможно, ты прав.

Арьергард прошел, и шум стих.

Зачем идти дальше? Если ниолийская кавалерия выступила против Свободных, все, что застанет Освободитель, вернувшись в лагерь, – это только арестованных или убитых последователей. Впрочем, Д’вард все равно вернется. Уговаривать его бежать и скрываться – пустая трата времени. А если он вернется, он, возможно, совершит еще одно чудо, даже без помощи Ирепит. Он же Освободитель.

Дош припомнил времена своей службы у Тариона, командующего нагианской кавалерией. Что ж, может, и не все так плохо? До рассвета солдаты станут на бивуак, чтобы дать отдохнуть моа. Возможно, они с Д’вардом и успеют вернуться в лагерь.

Это казалось невозможным. Это и было невозможно – два изможденных человека на сбитых в кровь ногах не могут обогнать отряд верховых улан. Но они сделали это.

С рассветом, окрасившим далекие склоны Ниолволла в розовый цвет, они миновали поле, на котором паслись стреноженные моа и грелись у походных костров люди. Королевские уланы не проявили интереса к двум крестьянам, спешившим куда-то пешком, и не стали задерживать их. Как только поле скрылось за поворотом дороги, Д’вард ускорил бег. Каким-то образом Дош ухитрялся не отставать, даже несмотря на то что ноги у него были короче.

Лагерь Свободных был организован гораздо хуже и занимал гораздо больше места, чем лагерь королевских улан. Паломники уже проснулись, и большая часть их собралась на берегу реки, умываясь, собирая постель – у кого она была, конечно, – распевая гимны или подъедая то, что осталось от вчерашнего ужина. Мало кто из них обратил внимание на двух оборванных, перепачканных грязью молодых людей, которые плелись по раскисшей дороге, и уж точно никто не узнал в одном из них своего предводителя.

По ту сторону дороги, на склоне, где рядом со скалой-кафедрой стоял шатер Освободителя, суетились, как растревоженные муравьи, воины Сотни; похоже было, что они ищут тела. Прат’ан первым узнал приближавшихся. Здоровяк закричал и большими прыжками понесся им навстречу. Казалось, он готов был заплакать от радости и одновременно пронзить Доша копьем за похищение Освободителя. Остальные воины бежали следом. Дош устало плюхнулся на траву.

Д’вард остался на ногах, хоть его и шатало от усталости.

– Воды, пожалуйста, и еды, если есть. Мне надо умыться и переодеться. Объявите, что я не буду читать проповедь сегодня утром, и ведите их дальше. Нам, похоже, грозят неприятности.

Блеснули зубы.

– Что, мы можем вострить копья? – спросил Гопенум.

– Да. Да, вы можете вострить свои копья. И боюсь, они могут окраситься кровью еще до заката. Очень скоро здесь будет отряд улан. – Д’вард устало потер глаза. – Нам нельзя лежать здесь, как рыба на мелководье. Заставьте всех идти. – Он махнул рукой.

Тропа, на которую он показывал, пересекала реку вброд и вилась дальше по болотистой, поросшей осокой равнине.

– Там не проехать верхом на моа! – заметил Прат’ан чуть разочарованно.

– И не атакуешь больше чем по трое в ряд! – весело крикнул Тьелан Торговец, оказавшийся куда сообразительнее, чем можно было представить там, в Нагвейле. – Хочешь, чтобы мы остановили их, Освободитель? Чтобы мы удержали тропу?

– Нет. Я хочу, чтобы мы пошли перед толпой. Или столько нас, сколько возможно. – Д’вард повернулся и заковылял к шатру. Прат’ан выкрикнул распоряжения и последовал за ним.

Оказавшись вдруг один, Дош вытянулся на траве. Последний, самый жуткий час он вообще был не в силах думать. Он почти забыл про улан. Теперь он вернулся. Освободитель вернулся, и ниолинская кавалерия наверняка тоже скоро пожалует в гости.

Ему нужно было спуститься к реке и умыться, но он сомневался, что сможет сделать еще хоть шаг. Он лучше свернется на траве там, где лежит, и будет надеяться, что уланы не заметят его или по крайней мере не станут будить перед тем, как изрубят на куски. Громкий звон… Он заставил себя открыть глаза. Прат’ан Горшечник небольшой горой возвышался над ним, тряся сумкой и улыбаясь, как камноед.

– Хочешь забрать обратно?

Рот у Доша словно песком набили.

– Не особенно. Подержи пока у себя. Я не в состоянии сейчас хранить это как положено.

Здоровяк ухмыльнулся и протянул ему краюху хлеба размером с два своих кулачища.

– Как тогда насчет этого?

Дош вдруг ощутил чудовищный голод. Он приподнялся на локте.

– Это уже интереснее!

– Сыр? Пикули? Копченую рыбу?

Боясь захлебнуться собственной слюной, Дош поспешно сел.

– Брат Прат’ан, воистину ты заслужил себе место среди звезд. – Он жадно впился зубами в хлеб. – Я хотел сказать, ты навеки соединишься с Истинным Богом, – поправился он с набитым ртом.

Его собеседник одобрительно улыбнулся такому проявлению веры.

Д’вард уже спускался к реке в окружении воинов из Сотни, издалека заметный в своей серой хламиде с капюшоном. Около ста Свободных уже перешли брод и углубились в болота. Все остальные пойдут за Освободителем. Придут уланы, и все – конец. Дош пришпорил свой усталый мозг; он почти нащупал ответ, когда Прат’ан, хмурясь, сам задал ему вопрос:

– Солдаты придут сюда, и что тогда?

Ясно было, что он хочет сказать: «Обычно Д’вард не прячется за своих друзей».

– Они используют множество понятий из военного жаргона, – ответил Дош, не прекращая жевать. – Технические термины для пронзания, расчленения, половых сношений в извращенной форме и многого другого, чего богобоязненные люди вроде тебя не знают. Они не посмеют пройти несколько миль по узкой тропе, по обеим сторонам которой болото и полно укрытий для лучников и людей с копьями, не говоря уже о тысяче мешающихся под ногами паломников. Если они все же попытаются, паломники просто попрыгают в воду и убегут.

Прат’ан расплылся в хищной улыбке.

– Значит, им придется огибать болото дальней дорогой и ждать нас на той стороне?

– Возможно. – Дош застонал и попытался встать.

Прат’ан протянул ему руку, потом поднял копье.

– Возьми это. У тебя ноги – сплошная рана. Когда спустимся к реке, я помогу тебе промыть их. Оберни пока чем-нибудь.

Дош пробормотал что-то в знак благодарности. Ощущая боль в каждой мышце, каждом суставе, он заковылял вниз, опираясь на копье. И переход предстоит долгий, Д’вард говорил…

– Еда? Можешь организовать еду? Кому-то придется пойти вперед и купить… сколько у нас там денег?.. Я готов, брат, – сказал он, преодолевая стыд. – Мне нужна помощь. – Он не может подвести Д’варда, но если он чего и не умел, так это просить о помощи.

– Конечно. Вот только посмотрю, что у тебя с ногами.

Благодарить тоже было не в привычках Доша, но он честно попробовал.

Они подошли к броду.

– Раз уж нам все равно идти через реку, брат Прат’ан, не проделаешь ли ты со мной эти водяные штуки, ну, которые вы делаете с обращенными? – Вместо ответа он получил хлопок по спине и едва удержался на ногах. Здоровяк довольно засмеялся.

– Я думаю, Д’вард будет рад сам крестить тебя в нашу веру, Дош.

– Ему все равно, а мне, пожалуй, хотелось бы получить крещение от тебя.

– Почту за честь! Ты… ты не расскажешь хоть немного?

– Немного? О чем? – Тут Дош заметил в темных глазах нагианца жгучее любопытство. – Ах, об этом? Мы были в Ниоле, в храме. Он объявил, кто он, но они даже не пытались задержать его. Они не посмели! Чудные дела… – С чего начать? – Я видел Висека! Не бога, а две дряхлых мумии. Ох, Прат’ан, он прав! Все, что он говорит, – правда! Я был так не прав, а вы все – правы. Вы верили, а я нет. Я тоже верю теперь. Что за дурак я был, что за дурак!

Горшечник рассмеялся и сжал его плечо.

– Я спрашивал Д’варда о тебе несколько дней назад. Он сказал, чем больше мозгов, тем больше доказательств им нужно, и чтобы я не лез не в свое дело.

– Чем больше дурак, тем больше доказательств, ты хочешь сказать?

– Верно. Только Д’вард так не говорил.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. А потом оба рассмеялись вместе.

 

28

Джулиан с Урсулой прибыли в Носоквейл накануне вечером только для того, чтобы узнать: Освободитель уже прошел здесь. Они поспешили по его следам через Тадрилпасс и теперь спускались в Ниолвейл.

Когда Джулиан с час назад впервые увидел Ниовейл, долина произвела на него большое впечатление. Во-первых, она была гораздо больше тех долин Соседства, которые он уже успел повидать; окружающие ее горы раздвигались далеко в стороны и исчезали за горизонтом. Во-вторых, она отличалась исключительной плодородностью. Голые каменистые склоны Ниолслоупа резко сменялись буйной симфонией зелени и серебра. Далеко на севере белели жемчужинами на утреннем солнце маленькие деревушки, а чуть раньше, с горы, он разглядел город – по словам Т’лина, сам Ниол. Южнее лежали озера, болота и реки, и только редкие островки были возделаны человеком.

Однако теперь география интересовала его куда меньше, чем демография. Сколько народа собралось вон в той толпе? Никак не меньше батальона, прикинул он; роты три наберется точно – скажем, человек семьсот или восемьсот. Авангард уже почти скрылся из вида, углубившись в болота по узкой, извилистой тропе.

Драконы не любят перемещаться вплотную друг к другу, так что разговаривать можно было только на коротких остановках. Когда до равнинной дороги оставалось еще около тысячи футов спуска, Т’лин выкрикнул: «Заппан!», и Звездный Луч послушно остановился. Остальные драконы, отдуваясь и порыгивая, сгрудились вокруг него, глядя друг на друга и на своих седоков умными, ясными как самоцветы глазами.

– Драконы не любят воду, – пробормотал Т’лин, хмуро почесывая рыжую бороду.

– Ну и что из этого? Можно не сомневаться, что это и есть компания Тайки Кисстера, вон та.

– Да, Святой Каптаан. Я никогда еще не видел подобного сборища. Это они.

– Но толпа больше, чем в Джоалвейле?

– О, во много раз, ваше святейшество.

– Куда это они все? – Голос у Урсулы был угрюмый, а вид – и того пуще.

– Дорога с Тадрилпасса раздваивается здесь, ваше святейшество. Вот эта ведет в Ниол. Другая, кажется, в Шуджуби. Должно быть, по ней ближе до Лоспасса, в Юргвейл… Не знаю точно. Я бывал в Шуджуби, но никогда не ехал этой дорогой. Драконы не любят воды.

– Мошкары там… – беззаботно протянул Джулиан. Он не понимал, с чего это Урсула вдруг так резко скисла. Совсем недавно, в палатке перед завтраком, она была очень даже игрива, он, помнится, еще подумал тогда, что ее настроение всегда удивительно быстро передается ему. Может, она завидует, что Эдвард смог так быстро набрать столько последователей? Но это просто глупо с ее стороны. Чертовски приятное зрелище, да и сил у него будет больше!

– Экзетер должен идти впереди, – мрачно проговорила она.

– Пророк всегда во главе своих избранников. Уж Эдвард – точно. Что говорить, давайте-ка спустимся и посмотрим сами.

Т’лин закатил глаза, вцепился в бороду обеими руками и застонал:

– Драконы не любят воды!

– О! – Джулиан начал понемногу проникаться общим настроением. – Вы хотите сказать, нам стоило явиться сюда чуть раньше и отрезать его от воды?

Урсула испепелила его взглядом.

– Блестящее предложение! – Она повернулась и окинула взглядом склоны Ниолслоупа, потом снова обратилась к Т’лину: – Что такое эта твоя Шуджуби?

– Просто деревня, ваше святейшество. – Т’лин немного подумал и добавил:

– Там сохранились развалины храма, наполовину в песке.

Урсула молча кивнула. Джулиан не сомневался, что она думает: «Узел!» Если Экзетер собирает ману во время проповедей, он наверняка старается делать это по возможности на узлах.

– Мы можем срезать через холмы и выйти туда раньше него?

– Разумеется, ваше святейшество.

Это было разумное предложение, поскольку драконы хорошо чувствуют себя на пересеченной местности, в особенности на голых холмах, однако Джулиану осточертело сидеть целый день на спине какой-то бробдиньягской ящерицы, привязанному словно мешок с этими ихними дерьмоягодами, только и зная, что выкрикивая «Зайб!», «Варч!» или «Смотрите, что за вид!»

– Давайте пошлем Т’лина и его зверей по главной дороге. Что до меня, я вовсе не прочь прогуляться на своих двоих – для разнообразия.

– Пешком? – фыркнула Урсула. – Среди всего этого сброда? Ты останешься без кошелька, зато наберешь блох.

Джулиан отказывался сдаваться так просто.

– У меня нет кошелька. И потом, мы здесь затем, чтобы выяснить намерения Экзетера, ты не забыла? По-моему, чертовски хорошая идея – выяснить сперва, что говорят о нем участники его крестового похода.

Она надулась, явно не в состоянии опровергнуть его доводов. Чем дольше Джулиан обдумывал свою идею, тем больше она ему нравилась, но, конечно же, Урсула ни за что не пойдет на попятный и не согласится с ним. Ей просто не хотелось идти пешком, а Джулиану хотелось – так он вполне мог узнать, что затевает Экзетер. Конечно, может возникнуть проблема языка. Он до сих пор неважно говорил по-джоалийски, и уж конечно, так далеко от Рэндорвейла не найдется никого, говорящего по-рэндориански. Правда, он-то знал того, кто поможет ему с джоалийским.

Домми продолжал невозмутимо сидеть верхом на Голубом Камне, ожидая дальнейших распоряжений тайков. Он снял шапку, и его рыжие волосы сияли на солнце. Его лицо покраснело и покрылось капельками пота – ибо, кроме шапки, он не посмел больше ничего снять. Это напомнило Джулиану, что он и сам до сих пор закутан в меха и вот-вот растает. Он расстегнул седельный ремень и окликнул своего слугу:

– Будь так добр, Домми, голубые джоалийские штаны. И оранжевую рубаху. Или ты считаешь, что для религиозного шествия требуется что-нибудь поскромнее? Может, зеленую?

Домми уже стоял у его стремени, чтобы помочь ему спешиться.

– Возможно, оранжевый будет слишком ярким. Тайка, если вы не хотите выделяться из толпы. И позвольте предложить вам кожаные башмаки. Если у меня есть немного времени, я могу покрыть их еще одним слоем воска, хотя, думаю, они и так не пропускают воду.

– О, я не сомневаюсь в этом. И повяжи мне тюрбан, как у этих мошенников.

Пока слуга копался в седельных мешках Голубого Камня, Джулиан расстегнул несколько пуговиц и покосился на ближайшие камни – который из них комната для переодевания джентльменов?

– И немного еды, ладно, Домми? И себе возьми, если хочешь со мной.

Домми обернулся – его глаза сияли.

– Я буду счастлив идти с вами. Тайка.

Урсула все сидела верхом, продолжая хмуро глядеть вслед уходящей толпе. Что не дает ей покоя – то, сколько сторонников у Экзетера? За последние несколько недель он наверняка набрал от них огромное количество маны. Неужели Урсула чувствует, что он ей не по зубам? Тогда хочет она этого или нет, но ей придется пойти на честные переговоры без каких-то там шаманских штучек.

– Послушай, старушка, – сказал Джулиан. – Я ведь не пытаюсь испортить тебе подачу. Обещаю, я даже не упомяну о тебе при нем, идет? Никаких намеков или предупреждений. Я просто хочу понять его. Мы с Домми пойдем пешком. Встретимся с тобой у штаба Экзетера вечером. В Шуджуби или где-то еще.

Она безразлично пожала плечами, как будто его поступки не значили ровным счетом ничего.

– Постарайся не принести с собой блох.

Домми достал одежду – чистую и отглаженную. Пора переодеваться.

– Вы можете доехать с нами до реки, ваше святейшество, – предложил Т’лин, которого подобная перемена планов, похоже, тревожила.

До реки оставалось только полмили или чуть больше, и когда Джулиан дойдет туда, часть паломников еще не переправится.

– Нет, так я привлеку к себе слишком много внимания. Ты ведь как следует позаботишься о Святой Урсуле, да? Что это за штука полосатая? Надеюсь, не мой тюрбан? Ради всего святого, Домми, неужели ты полагаешь, что джентльмен может показаться на людях в этом?

Примерно через час у Джулиана появились некоторые сомнения, уж не погорячился ли он. Через два часа эти сомнения перешли в твердую уверенность. В воздухе пахло мокрой листвой. Мошкары, как он и предполагал, тьма-тьмущая. Отраженный от воды солнечный свет слепил глаза. Насквозь пропитанные потом рубаха и штаны пиявками липли к коже. Впрочем, сами пиявки – тоже. Тропа была узкая, скользкая и забитая народом; он медленно протискивался вперед, надеясь все-таки переговорить с Экзетером наедине.

Там и здесь тропа пересекала островки, и тогда он мог обгонять других паломников по обочине, если только дорога не шла между огородными грядками. Местные жители вышли из хижин посмотреть на это загадочное шествие. Должно быть, все происходящее казалось им странным сном.

Как бы то ни было, он шел все же быстрее остальных, так что рано или поздно он обязательно догонит Экзетера. За все время его обогнали только два человека – они бежали бегом, бряцая оружием и крича, чтобы им освободили дорогу. Пожалуй, это было единственное оружие, которое он видел здесь. Никто не выказал при виде воинов ни удивления, ни тревоги.

– Любопытно! – сказал Джулиан. – Интересно, кто такие эти шутники?

– Я видел их в самом начале. Тайка, на дереве. Мне кажется, это могут быть нагианцы. Тайка. – Веснушчатое лицо Домми оставалось спокойным. Он не хуже Джулиана знал, что свой первый год в Соседстве Экзетер провел в нагианской армии.

Дозорные? Может, их оставили следить, куда направятся драконы?

Ко всему прочему паломники оказались не столь дружелюбными, как надеялся Джулиан. Их джоалийский был полон жаргонных словечек и сильно отличался от того, который Джулиан учил в Олимпе. Даже Домми часто не понимал их. Но и без этого разговор через переводчика не давал почти ничего. Большинство вообще плохо представляли себе, зачем они участвуют в этой странной экспедиции, и знали только, что святой Д’вард – это предсказанный Освободитель, что он принесет смерть Смерти и что он призвал их присоединиться к Свободным и идти за ним. Это был идеальный пример действия харизмы. Они шли за ним потому, что он был вождем. Джулиан это и так знал. Пришельцы в Олимпе могли бы без особого труда повторить этот эффект, если бы только не опасались навлечь на себя гнев Пентатеона и властей Вейлов.

Все сборище представляло собой любопытный срез местного общества. Одни шли в лохмотьях, другие – в богатых одеждах. Джулиан видел стариков на костылях, крепких молодых людей с детьми и кормящих матерей. У него зародилось опасение, что Экзетер, возможно, и не представляет себе, как решительно и бесцеремонно вторгся он в жизнь этих людей. Сотен людей. Куда он ведет их? Что будет с ними? Вне зависимости от того, выиграет или проиграет он свою сумасшедшую игру, он уже посеял социальный хаос. Каким бы справедливым ни было его дело, он чертовски несправедливо обходится с этими людьми. Черт, да они скорее жертвы, чем участники! Джулиан не помнил, чтобы кто-нибудь в Олимпе выдвигал этот аргумент.

Ближе к полудню многие паломники расположились на отдых в тени деревьев или кустов. На тропе сразу стало свободнее. Решив, что истинный англичанин уж как-нибудь вынесет полуденное солнце в этом мире ничуть не хуже, чем в любом другом, Джулиан прибавил ходу. Домми достал из своего мешка обед, и они перекусили на ходу.

– Тайка? – вдруг прошептал Домми и остановился, скинув мешок на землю. Дорога шла здесь по низкому, каменистому островку, слишком маленькому, чтобы возделывать его. Правда, на нем росло несколько похожих на ивы деревьев, под которыми отдыхали человек десять или двенадцать паломников. Там разгорелся спор. Джулиан не понимал из него ни слова, но Домми, похоже, уловил по меньшей мере часть разговора. Он хмурился.

Центром возмущения был невысокий светловолосый юнец, забравшийся на камень. На голове его не было тюрбана; собственно, на нем вообще не было ничего, кроме набедренной повязки и сандалий да еще окровавленных тряпок на ногах. Остальные собрались вокруг него, словно ученики вокруг учителя. Впрочем, класс не отличался должной почтительностью к наставнику, ибо слушатели то и дело выкрикивали возражения. Потом до Джулиана дошло то, что Домми, должно быть, заметил с самого начала: в ушах у большинства слушателей поблескивали золотые серьги Неделимого. Им явно не нравилось то, что они слышали.

Паренек, размахивавший руками и выкрикивавший что-то, несомненно, был туземцем; обладай он харизмой пришельца, его слова не встретили бы такого неодобрения. Точно так же можно было не сомневаться – он искренне верил в то, что выкрикивал. Фанатик! Впрочем, он был вовсе не так молод, как показалось Джулиану сначала, хотя его малый рост и светлые волосы действительно придавали ему сходство с мальчиком. Этакий начинающий лысеть херувимчик. Но очень сердитый херувимчик! Возможно, это был преданный сторонник Пентатеона, ниспровергающий враждебную теологию Службы, а может – ученик Освободителя. Как бы то ни было, теология Вейлов приобретала все более запутанный характер.

Наконец Домми закинул мешок за спину и бросил на Джулиана извиняющийся взгляд, означающий, что он готов идти дальше.

– Подождем еще, если хочешь.

– Кажется, я услышал все. Тайка. Они начали повторяться.

– Тогда ладно. – Они двинулись дальше. Джулиан ждал разъяснений. Домми молчал.

– О чем они спорили?

– Кажется, о теологии, Тайка.

– Ты меня удивил. То есть нет, напротив, ничуть не удивил. Кто и что отстаивал?

– Я понял только отдельные куски. Тайка.

– Так переведи хотя бы их.

Домми повиновался неожиданно неохотно, и его английский сделался еще более многословным, чем обычно. В конце концов он признал, что маленький проповедник утверждает, что он близкий сподвижник Освободителя и что разногласия у них вышли во взглядах на природу загробной жизни. До сих пор Церковь Неделимого разделяла версию Пентатеона, согласно которой истинно верующим обещалось вечное место среди звезд на небосклоне, в то время как все грешники обречены на вечное одиночество во мраке. У Освободителя имелась на этот счет своя собственная точка зрения, хотя Домми так до конца не понял, какая именно.

Это объясняло хмурое выражение его лица. Тайки оказались теперь разобщены, так что его преданность Службе вступила в противоречие с привязанностью к прежнему господину, Экзетеру. Олимп вряд ли обрадуется известию, что Освободитель разбил его Реформацию на враждующие секты. А вот Пентатеон обрадуется – это уж точно!

– Может, это просто недоразумение, – безмятежно проговорил Джулиан. Пройдя еще немного и не слыша ничего, кроме шлепанья ног по грязи, он решил, что спор, которому он стал свидетелем, велся о чем-то более важном. И Домми явно продолжал терзаться сомнениями. – Там шел разговор о чем-то еще, так ведь?

Дальнейшая обработка Домми вынудила в конце концов его признаться в том, что загробная жизнь была всего лишь второстепенной причиной раздора. Основной спор разгорелся вокруг природы традиционных богов Вейлов. Согласно Церкви Неделимого, Висек и ему подобные были демонами. Освободитель же утверждал, что они люди, хоть и чародеи.

Конечно, это была правда. И одновременно – важнейшее различие в доктринах.

– Черт! – не удержался Джулиан. Все оказалось гораздо серьезнее. Проф Роулинсон со своими соавторами, создавая Истинное Писание, долго размышляли и спорили, прежде чем допустить в него тщательно дозированную неправду. Они в конце концов сошлись на том, что гораздо проще и безопаснее использовать демонов, чем пытаться объяснять харизматических пришельцев, поскольку демоны злы уже по определению. Таково было, во всяком случае, официальное объяснение. Джулиан не сомневался, что подлинной причиной этому было то, что сами апостолы – тоже пришельцы и тоже обладали харизмой. Приравняй вождей одной стороны к вождям другой, и это вызовет резонный вопрос, имеются ли вообще между ними различия. Проще обозвать противников демонами, чем доказывать, что они – плохие парни, тогда как мы – хорошие. Очевидным ответом на этот вопрос было бы: «Сами-то кто?»

– Черт! – повторил он. – Думает ли, черт возьми, Экзетер о том, что творит? – Он и не подозревал, что говорит это вслух, пока Домми не ответил ему:

– Он принимает их помощь, Тайка!

– Он… что?

Домми жалко кивнул; лицо его так сморщилось, что все веснушки, казалось, вот-вот спрыгнут с него и разбегутся в разные стороны.

– Тот человек на камне. Тайка, он говорил, что Демон Ирепит появлялась в Ринувейле, что она на стороне Освободителя. Она рассеяла для него отряд королевских солдат. И он говорил, что сам-был прошлой ночью с Освободителем в Ниоле и собственными глазами видел Демона Висека в храме. Тайка!

Джулиан отпустил несколько словечек, которыми не пользовался со времен битвы при Сомме. Неужели Экзетер продался оппонентам Зэца в Пентатеоне? Ревун и остальные в Олимпе совершенно правы. Освободитель обрушит Церковь Неделимого, как Самсон храм Дагона.

Урсулу хватит кондрашка.

 

29

Тропа поднималась на островок, на одном конце которого располагалось маленькое крестьянское хозяйство, а остальная часть его заросла высоким кустарником. На краю тропы стояло пятеро мужчин с копьями и большими круглыми щитами. Не требовалось наполеоновского гения, чтобы догадаться: где-то за их спиной расположился на отдых Эдвард Экзетер.

Джулиан дошел сюда в сопровождении Домми, Гартуг’на Бумажника, жены Гартуг’на и их детей – двое старших всю дорогу молчали, а младший, трехлетний малыш, хныкал не переставая. Гартуг’н говорил на джоалийском, который худо-бедно понимал даже Джулиан. Он подробно поведал, как они возвращались домой, в Ниол, из гостей от престарелой матери, как они остановились послушать проповедь Освободителя и как их глазам чудесным образом открылась правда. Гартуг’н сразу же решил последовать за Освободителем и захватил с собой семью. Он словно качался на волнах религиозного экстаза. Жена же его, неприметная, непривлекательная женщина, казалась озабоченной. Дети – грязны, голодны, усталы и сбиты с толку.

Ближний часовой был крепким молодым мужчиной с темными волосами и курчавой бородой. Его кожу покрывал ровный коричневый загар – такой встречается у испанцев или индусов высших каст, если те, конечно, живут на свежем воздухе и ходят только в набедренной повязке. Копье представляло собой шест в запястье толщиной, увенчанный сверкающим металлическим острием, на вид очень острым и устрашающим. Часовой оскалил белоснежные зубы в приветливой улыбке и выпалил заученное приветствие на ломаном джоалийском, служившем основным языком общения в Вейлах:

– Освободитель будет проповедовать сегодня вечером в Шуджуби. Еда будет там. Пожалуйста, проходите, дайте ему отдохнуть, и да пребудет с вами благословение Неделимого.

Гартуг’н покорился немедленно, прикрикнул на младшего, чтобы тот прекратил хныкать, и погнал свое семейство дальше.

Джулиан улыбнулся в ответ:

– Он захочет видеть меня. Мы с ним старые друзья. Конечно, если он спит…

Улыбка слегка померкла.

– Пожалуйста, проходи, брат.

– Уверяю вас, я знал Освободителя с детства, и он будет очень рад видеть меня. – Джулиан шагнул вперед и обнаружил, что путь ему перегораживает большой щит из бычьей кожи. Парень уже не улыбался.

– Проходи, сказал!

Джулиан онемел. Даже на Земле отставной офицер пройдет мимо обнаженного дикаря, не поведя и бровью. В Соседстве же за счет харизмы он обладал пробивной мощью танка.

– Послушай, приятель…

Часовой крутанул копье как былинку и воткнул острием в землю у самых ног Джулиана. Тот инстинктивно отпрянул, врезавшись в Домми.

– Сегодня вечером, у разрушенного храма в Шуджуби. – Часовой выдернул копье и нацелил острие в пояс Джулиану. Губы его снова улыбались, глаза – нет.

Другой нагианец, если это, конечно, были они, спешил ему на помощь. Ростом он заметно превосходил первого. Харизма Святого Каптаана здесь что-то не срабатывала. Эти воины слишком долго общались с Экзетером, и если уж он приказал что-нибудь…

Домми сложил руки рупором.

– Тайка Кисстер! – заорал он по-английски. – Это я, Домми Прислужник, из Олимпа!

Часовые хмуро переглянулись, явно сбитые с толку. Первый поднял копье, словно собираясь использовать его как дубинку, но второй рявкнул что-то и остановил его.

Джулиан гордо выпрямился, избегая встречаться взглядом с тем, что выше.

– Ступай и доложи Освободителю, что Каптаан Смедли и…

– Домми? – послышался голос из кустов футах в пятидесяти от них. Дальше последовало что-то совсем неразборчивое.

Что бы это ни был за язык, часовые его поняли, да и Домми тоже. Расплывшись в широчайшей улыбке, он поддернул мешок на спине и нырнул в кусты. Часовые даже не пытались остановить его.

Джулиан шагнул за слугой, но тут же уперся в щит из дерева и бычьей кожи.

– Тебя не приглашали.

Смех, да и только! Абсурд! Ведь это же сам Экзетер кричал из кустов. Так что, Джулиану теперь тоже орать ему свое имя, словно какому-нибудь жалкому торговцу рыбой? Будь он проклят, если закричит. Но тогда ему не останется ничего, кроме как остудить эмоции прогулкой по дороге, что было почти так же противно. Он злился все сильнее. Жаль, что у него нет запаса маны, как у Урсулы. Для того чтобы свернуть этих увальней в бараний рог, ее потребовалось бы совсем немного, но у него не было и этого. И потом, Домми наверняка сказал Экзетеру, что он тоже здесь.

Или скажет очень скоро.

Часовые начали лыбиться.

– Проходи, проходи, – сердито проговорил высокий, чем очень напомнил Джулиану лондонского бобби.

Голос Экзетера послышался как нельзя вовремя, еще секунда, и терпение у Джулиана лопнуло бы.

Часовые наконец-то дали ему дорогу.

– Освободитель зовет тебя! – буркнул высокий. – Шевелись!

Какое-то мгновение Джулиан испытывал искушение сказать им, что пусть Эдвард Растак-Его-Экзетер сам выйдет и лично повторит свое приглашение, однако здравый смысл все же возобладал. Стараясь сохранять достоинство, он шагнул в кусты в том направлении, в котором исчез Домми.

В этом месте земля понижалась к небольшому пруду. Нависающие над каменистым обрывом кусты укрывали тенью полоску песка на берегу, на которой отдыхали человек двенадцать нагианцев – одни спали, другие сидели и охраняли их, но и у тех, и у других под рукой лежало наготове копье. В самой середине этой группы стоял на коленях Домми и, взволнованно размахивая руками, о чем-то болтал с Экзетером. Джулиан сполз по склону и, осторожно перешагивая через загорелые ноги, подошел к ним. Он ощутил едва уловимое покалывание виртуальности: это укромное местечко было очень слабым, но узлом.

Освободитель был одет в серую хламиду; должно быть, слишком теплую для такой погоды, зато хорошо защищающую от палящего солнца. Он сидел с откинутым капюшоном, открыв буйную черную гриву, которой не помешали бы услуги парикмахера. Они с Домми улыбались и болтали как закадычные друзья, но говорили по-рэндориански так быстро, что Джулиан не улавливал ничего, кроме редких знакомых имен. Судя по всему, Домми посвящал Экзетера в курс олимпийских событий. Почти все упоминавшиеся в разговоре имена принадлежали Морковкам, а не пришельцам.

С минуту оба не обращали на стоявшего рядом Джулиана ни малейшего внимания. Потом Экзетер поднял голову. Его сияющие синие глаза внимательно осмотрели вновь прибывшего, и только затем лицо осветилось улыбкой.

– Доктор Ливингстон, полагаю? Или это твоя роль?

– Привет! – промямлил Джулиан, откровенно сбитый с толку.

– Рад видеть тебя, старина. – Экзетер протянул ему руку. – Извинишь меня, если я не буду вставать, ладно?

Глаза его покраснели и ввалились. Борода, правда, была аккуратно подстрижена, но бледности щек над ней не мог скрыть даже загар. Рядом с ним лежала на песке пара сандалий, но сами ступни были забинтованы совсем как у того блондинчика, которого они встретили по дороге, – тот еще утверждал, что был этой ночью в Ниоле…

Джулиан опустился на колено и пожал ему руку – правой рукой. Экзетер, похоже, все забыл, потом вздрогнул от неожиданности и ощупал перчатку Джулиана.

– Чертовски славное зрелище, – улыбаясь, проговорил он. – Я сказал бы. Соседство пошло тебе на пользу.

– Да, с этим все в порядке. – Джулиан отодвинул мешок Домми и уселся, скрестив ноги. – Но что, черт подери, с тобой случилось?

Экзетер пожал плечами:

– Слишком много бессонных ночей. – Он зевнул, потом еще раз, уже не смущаясь.

Допустим, человек провел в пути весь день с утра до вечера. Допустим, как-то вечером он оставил своих спутников и отправился пешком в Ниол и обратно… Любой человек после тридцати часов почти непрерывной ходьбы выглядел бы не лучше. Вот только Экзетер – не любой человек. Он – Освободитель.

И еще он был воспоминаниями Джулиана Смедли, воспоминаниями о славных школьных временах в Фэллоу, о слишком короткой поездке в Париж, которую оборвала война, о тех нескольких отчаянных днях в семнадцатом году, когда Джулиан Смедли спас его из палаты для душевнобольных, а он открыл Джулиану Смедли дверь в другой мир и тем самым спас его рассудок. Неужели все это было только два года назад?

Джулиан заставил себя собраться.

– А что твоя мана?

– Сейчас ее нет. Значит, они послали тебя? Я ожидал Джамбо или Пинки. – В этом замечании таился вопрос: «С кем ты, друг?»

И зачем только Джулиан пообещал не говорить ни слова об Урсуле?

– Меня попросили съездить и узнать твои планы.

– И Энтайку Ньютон тоже, – тихо добавил Домми.

Проклятие!

Экзетер поджал губы – они совершенно исчезли между усами и бородой.

– Насколько я помню, она весьма грозная дама – эта миссис Ньютон. – И снова в спокойном взгляде читался немой вопрос.

– Урсула будет ждать тебя… нас… в Шуджуби, – промямлил Джулиан, несколько утешенный тем, что кот выпал-таки из мешка (хотя он вряд ли бы решился обозвать эту ситуацию при Урсуле именно так).

Вместо ответа последовал еще один чудовищный зевок, надежно скрывший ту реакцию, которую могло вызвать это сообщение.

Проклятие! Экзетер ведь собирал ману все последние недели. Он должен справляться с усталостью и исцелять мозоли одним щелчком пальцев. Не мог же он настолько сойти с ума, чтобы растратить ее всю на дешевые фокусы, лишь бы только произвести впечатление на крестьян? Или он израсходовал ее на борьбу со Жнецами?

Урсула сразу же увидит, что он уязвим. Она проглотит его с потрохами. И увальни с копьями и щитами не помогут – Экзетер просто прикажет им разойтись по домам, отменит крестовый поход и, как послушная собачка, побежит за ней в Олимп. Вот черт!

Ни капли маны? Может, ее у него просто украли?

– Я так понял, прошлой ночью ты наведывался к другу Висеку?

– Ох, черт! – Экзетер устало потер глаза. – Откуда ты знаешь об этом?

Так! Задели за больное место, да?

– Птичка напела.

Разлегшиеся вокруг них воины хмурились, не понимая из их разговора ни слова, но Домми английский знал.

– Мы слышали одного светловолосого человека – он рассказывал об этом. Тайка. И у него были такие же сбитые ноги.

– Спасибо, – сказал Экзетер, не сводя глаз с Джулиана, и с трудом подавил новый зевок. – Давно пора изобрести здесь такси. Да, это правда. Его зовут Дош Вестовой. Мне стоило бы приказать ему не болтать языком. Он может сделать из мухи слона.

– Он соловьем заливался. Так кто все-таки Висек – мужчина или женщина?

– Обладая этой информацией, Джулиан мог бы запросто выиграть в Олимпе кучу пари. Даже Ольга утверждала, что не знает этого точно.

– Оба. И Джек, и Джилл. Так где сейчас миссис Ньютон?

Джулиан поднял глаза на бурые, словно хорошо выделанная кожа, холмы, до которых было миль пять или даже больше. Отсюда казалось, что белоснежные шапки гор парят прямо над ними.

– Едет вокруг болота.

– Кто еще с ней?

– Только Т’лин Драконоторговец. Мы доехали до…

– Тогда все в порядке. Отлично.

– Что отлично?

В усталых глазах василькового цвета мелькнула искорка.

– Я хочу сказать, драконы могут опередить моа королевы Эльванайф, если только Т’лин не будет забираться слишком далеко в поля.

Теперь пришел черед Джулиана подпрыгнуть. В такие шарады он не играл уже несколько лет.

– Так вот почему ты оставил двух своих троянцев на дереве? Ты перегородил дорогу толпами паломников и заставил солдат идти в обход?

– Сразу видно прирожденного стратега.

Он так и не ответил. Джулиан пожал плечами:

– Есть ведь какое-то зловещее пророчество насчет костей молодых мужчин в Ниолленде.

Эдвард кивнул, потянулся и снова зевнул. Он оглянулся на воинов, улыбнулся Домми и снова оценивающе посмотрел на Джулиана.

– Пора в дорогу. Джентльменам положено подойти раньше, чтобы встретить миссис Ньютон, когда она появится, не так ли?

Джулиан выругался про себя. Он обещал не предостерегать… Если бы только Экзетер не казался таким изможденным… Черт! Ну хоть намекнуть-то он может?

– Почему бы тебе не отдохнуть, старина, и не прийти завтра, когда ты будешь посвежее?

Экзетер, похоже, понял – лицо его осветилось благодарной улыбкой, словно подсвеченный изнутри пергамент. Потом покачал головой:

– Мне лучше идти. Я ожидаю отряд лучших ниолийских гвардейцев, и было бы просто нечестно позволить им нарваться на Урсулу, не предупредив их, верно? Скажи, мне надо бояться только миссис Ньютон, или остальные тоже нагрузили ее своей маной?

Джулиан поперхнулся.

– Так это возможно? Возможно передавать ману?

– Конечно. Именно так мелкие боги платят дань Пятерым. – Он с кряхтением потянулся за сандалиями, и его телохранители разом повскакивали на ноги, даже те, которые казались спящими. – Там, в Шуджуби, чертовски мощный узел. Мне нужно попасть туда раньше солдат.

Узел стал бы для него крепостью, но только если у него было бы достаточно маны, чтобы использовать его. И у Джулиана ее тоже не было, так что помочь он не мог, что бы ни случилось.

 

30

Хромая, Экзетер выбрался на дорогу; ходьба явно была для него тяжким испытанием. Его преторианцы хлопотали вокруг него как заботливые наседки, но он, казалось, не замечал их, надвинув на лицо капюшон. Они, конечно, с радостью понесли бы его на руках, но никакой пророк себе бы этого не позволил. Чуть позже он подозвал Домми. Солнце наконец-то поубавило свой жар. На узкой тропе народу было тьма-тьмущая. Джулиан вдруг обнаружил, что его как-то исключили из беседы и он шагает за собственным слугой в окружении вооруженной охраны, словно какой-нибудь преступник по пути на виселицу.

Он попытался завести разговор с мрачными копьеносцами, но не понял почти ничего из их сильно искаженного джоалийского. К тому же они и сами не очень охотно шли на разговор, не зная ни того, кто он, ни того, как относится к нему их предводитель. Вот тот, рыжий, совсем другое дело, он явно давний друг босса.

До сих пор Джулиан так и не добился ничего от Экзетера. Он так и не знал, почему тот изменил свое отношение к «Филобийскому Завету». И потом еще Урсула. Как быть с ней? Он ожидал встретить Освободителя, по уши нагруженного маной, готового к бою. Правда, наблюдая за шагавшей перед ним фигурой в серой хламиде, он видел, что харизма начинает оказывать свое действие. Даже сейчас, не находясь на узле, Экзетер понемногу переставал хромать, черпая силу из поклонения телохранителей и восхищенных паломников, которых он обгонял. Это, несомненно, поможет ему продержаться хотя бы до Шуджуби, но не защитит ни от Урсулы, ни от улан королевы Эльванайф.

Примерно час они, обливаясь потом и отгоняя надоедливую мошкару, брели через болото, иногда сворачивая к каменистым склонам Ниолслоупа. В конце концов Экзетер вспомнил о приличиях. Отстав от Домми, он пристроился к Джулиану.

– Домми сказал мне, что война кончилась. – Теперь он выглядел гораздо лучше, и его синие глаза сияли. Возможно, он набрался сил для поединка.

– Точно. Боши проиграли. Мы и сами не знаем еще всех подробностей. – Джулиан рассказал все, что ему было известно, удивляясь тому, как мало это его волнует. Ему все реже и реже снился тот ад, через который он прошел во Фландрии. – Зато ты начал другую. Другую войну, я имел в виду.

– Боже! Служба огорчена этим?

– Очень. Не знаю, что с ними будет, когда они узнают, что ты изменил их доктрину.

– Сами виноваты, не надо было придумывать демонов. Что это за религия, если она основана на лжи и вымыслах?

– Попробуй объяснить это Урсуле.

Экзетер не ответил. Лица его под капюшоном не было видно. Тогда, в Фэллоу, он был классным подающим, а вот отбивающим – так себе. Впрочем, порой пробить его было не проще, чем каменную стену. Похоже, сейчас он находился как раз в такой форме, ибо отбивал любой вопрос, который подавал ему Джулиан.

– Ты не раздаешь обращенным золотые серьги?

– Золота нет.

– Зато ты завел новый обычай – крещение водой!

– Вода дешевле.

– Ну да, каждый культ требует посвящения в той или иной форме, – согласился Джулиан. – А обрезание, конечно, было бы слишком хлопотно?

– Прошу тебя! – поморщился Экзетер.

– Значит, ты вступил в союз с Пентатеоном?

– Не все из них монстры.

– И это они справляются с теми Жнецами, которых Зэц напустил на тебя?

– До сих пор справлялись.

Если Пятеро напуганы силой Зэца, они могут принять Освободителя в качестве союзника или использовать его как ширму, хотя только полный идиот может довериться им – любому из них. Что наобещал им Экзетер в обмен на их помощь? Насколько он поступился принципами? Задать любой из этих вопросов значило бы положить конец разговору и растоптать хрупкие ростки возрождающейся старой дружбы.

– Мне казалось, Зэц уже сильнее каждого из них, а то и всех вместе?

Экзетер пожал плечами:

– Как знать? И как узнать, не попробовав? Никто еще не играл в Большую Игру с открытыми картами.

– Но почему он не пытается расправиться с тобой теперь, когда знает, где ты? – не сдавался Джулиан.

– Вот ты у нас человек военный. Скажи, ты посылаешь своих стрелков, и они не возвращаются. Пошлешь ли ты за ними всю свою армию?

– Нет. Я послал бы кого-нибудь посильнее на разведку.

– Вот и мне кажется, что сейчас он занят именно этим. Жнецы – это всего лишь туземцы, порабощенные маной. Они вооружены ритуалами, позволяющими увеличивать мощь их бога, но вся их сила исходит от самого Зэца.

– Но если он пошлет кого-то посильнее, ты сможешь распознать их? Их чары?

Экзетер помолчал, прежде чем ответить. Джулиан не понял, обдумывает ли он ответ, или просто не хочет говорить.

– Если меня будет мана, я смогу распознать их.

– Но почему у тебя сейчас нет маны?

– Всю использовал.

На что?

– Превращая жезл в змея? – Он понимал, что напрашивается на грубость, но Д’вард спокойно проговорил:

– Бежал. Еще мне пришлось исцелять растянутую лодыжку, но это было на узле Висека.

– А разве есть разница?

– Все свидетели были служителями храма Висека. Они приписали все заслуги ему – и ему же ушла мана.

– Но ты ведь вернешь хотя бы часть сегодня вечером, когда будешь проповедовать в Шуджуби?

– Надеюсь.

Урсула может взять его тепленьким прежде, чем он успеет открыть рот, если только Джулиан не отвлечет ее как-нибудь. В больших количествах мана начинает расти сама. Это как деньги: чем больше их у тебя, тем легче добыть еще. Физическое истощение – не лучшее состояние для того, чтобы проповедовать религиозную революцию. Вот идиот чертов!

Джулиан почувствовал, что начинает выходить из себя – когда идешь на каменную стену, это самое последнее дело.

– Ты идешь в Тарг? Собираешься пообщипать перышки Зэцу, да? Где ты, интересно, собираешься взять столько маны?

То, как Экзетер отбил этот мяч, стоило всего остального. Он повернулся и ослепительно улыбнулся своему мучителю:

– В «Филобийском Завете», разумеется.

– Что? – поперхнулся Джулиан.

– Пророчество само по себе обладает маной, старина. Ты что, еще не понял этого? Ведь на пророчество уходит тонна маны, так куда она потом девается?

– Понятия не имею.

– Нет, правда! Каждый раз, когда пророчество подтверждается событиями, оно набирает новую ману от людей, которым это становится известно. Зэц пытается оборвать цепь еще с тех пор, когда нас на свете не было. Он каждый раз терпит неудачу, и каждый раз пророчество от этого лишь усиливается.

Джулиан оступился и чуть не упал, ткнувшись плечом в кожаный щит – тот помог ему вернуться в вертикальное положение.

– Что за вздор! Я ни разу не слышал еще этой теории. Кто тебе это сказал?

– Сам дошел. – Экзетер пожал плечами.

– Я в это не верю!

– Если честно, я и сам верю в это не очень. Но может, Зэц верит? Мне кажется, если бы он напустился на меня в самом начале, в Джоалвейле, со своими громами и молниями, у него были бы шансы пятьдесят на пятьдесят смешать меня с грязью. Он не стал делать этого. Как знать, может, он просто усвоил урок?

– Ты хочешь сказать, он просто позволяет всему этому происходить? Пусть, мол, все идет как идет? Разрази меня гром, старина, но ведь на карту поставлена его жизнь!

Экзетер усмехнулся:

– Это означает, что он не смеет сам заглядывать в будущее. Хоть это ты понял, старина? Заглянуть в будущее и увидеть свою смерть – это конец. Конечно, он может заставить сделать это для себя кого-нибудь другого. Нет, я не сомневаюсь, в конце он будет драться. Теперь он точно знает, что я иду убивать его. Он знает, что у меня есть союзники, но не знает, сколько их и кто они, а ему необходимо знать это, чтобы сводить счеты потом, если он победит. Конечно, он может попытаться нанести еще удар, и не один, но я уверен, он будет беречь силы для последнего поединка.

Черт, идея о том, что «Филобийский Завет» в некотором роде является активным участником событий, казалась невероятной. Но ведь Джулиан сам утверждал, что Экзетер может знать что-то, чего не видит больше никто. Может, это и есть то самое «что-то»? И что существеннее, удержит ли это Урсулу от вмешательства?

– Вот эта долина. – Экзетер указывал рукой на холмы, подступившие к ним неожиданно близко. – Шуджуби у входа вот в эту.

– Ты ведь разведал весь маршрут, да? Ты этим занимался последние два года?

Экзетер только улыбнулся.

 

31

Там, где река вырывалась из холмов, чтобы напоить озера и болота, русло ее достигало в ширину почти мили. В это время года оно было все засыпано песком, то там, то здесь виднелись серебристые лужицы и узкие промоины, и по нему не текло ничего, кроме невидимых потоков воздуха – дыхания гор, дыхания, поднимавшего пыль и щедро засыпавшего ею глаза людей. Единственным разнообразием в этой ослепительной белизне были узкие полоски теней от мертвых деревьев, белыми скелетами торчавших из песка.

Тропа обрывалась на северном берегу у ветхой пристани. На воде грустно покачивались два парома. Долгожданная Шуджуби представляла собой кучку хижин из плавника, едва видневшихся в высокой траве; с наветренной стороны к каждой из них нанесло полосу белого песка. Десятка два оборванных жителей деревни разинув рот смотрели на проходившего мимо них Освободителя и его свиту. Должно быть, паломники, уже миновавшие деревню и бредущие теперь по сияющей белой пустыне к месту вечерней стоянки, были для них большим потрясением. Что уж говорить о Сотне с копьями и щитами. А ведь за Сотней тянулась еще длинная вереница людей.

Дальний берег казался бледно-зеленой лентой деревьев и кустов, на фоне которых виднелись остатки храма, наполовину занесенные песком. Даже с такого расстояния Джулиан видел, что вода хорошо потрудилась над развалинами – их словно обглодали гигантские стервятники. Каждый камень был гладко облизан водой, и мало какой из них остался на своем изначальном месте. Однако храм строили на узле, и виртуальность должна была сохраниться. Чертовски мощный узел, говорил про него Экзетер.

Сам он давно уже ушел вперед, к Домми, так что Джулиан снова остался один. Впрочем, он и не особенно огорчался, поскольку ему было о чем подумать. Урсула наверняка попытается остановить Экзетера. Джулиан поймал себя на том, что сам он ищет аргументы, чтобы остановить Урсулу, – значит, он хочет, чтобы революция разгоралась. Почему? Неужели он верит, что у нее есть хоть слабый шанс на успех? Она до ужаса напоминала ему крестовый поход детей, избиение невинных. Конечно, она нанесет ущерб Церкви Неделимого, этого уже не избежать. Вне зависимости от того, уничтожит ли Зэц новую секту еретиков в Таргвейле, или ее просто смешает с грязью и сотрет в порошок Урсула, вне зависимости от всего этого Пентатеон и его традиционная религия могут торжествовать победу.

Чертовски цинично, однако! Если Экзетер будет продолжать и дальше в том же духе, то, когда он дойдет до Таргвейла, у него наберется уйма сторонников. Уж лучше бросить несколько сотен людей, чем вести на верную гибель тысячи? До тех пор, пока Джулиан сам не убедится в том, что у этого бродячего цирка есть шансы на успех, и шансы немалые, нечего и надеяться, что он убедит в этом Урсулу. Лучше даже не пробовать.

Не обращая внимания ни на Шуджуби, ни на глазеющих шуджубийских жителей, Сотня вышла на берег, к пристани. Первые воины спрыгнули с травы на песок. За ними последовали Экзетер с Домми, потом, подняв тучу песка, рядом с ними приземлился Джулиан. Восстановив равновесие, он увидел всего в нескольких ярдах справа от себя Урсулу. Как же ему неохота говорить с ней! Он обещал не предупреждать Экзетера и нарушил слово.

Она увидела его и помахала, потом, раскинув руки, сбежала с берега и остановилась, поджидая его. Он проскользнул между двумя нагианцами и побежал к ней. Если кто-то и бросился за ним, а Экзетер отозвал его обратно, ветер все равно унес слова. Он спотыкался и оскальзывался на мягком песке, боль в ногах напомнила ему о том, сколько он прошел за сегодняшний день.

Подбежав ближе, он увидел, что она стоит босиком, держа башмаки в руке; другой рукой она придерживала широкополую шляпу, чтобы ее не сдувало ветром. На ней было белое платье из легкой ткани, которая сходила у Службы за хлопок, хотя волокна ее добывались из каких-то корнеплодов. Руки ее были обнажены до локтя, а хлопавший подолом ветер то и дело открывал взгляду лодыжки и икры. Кроме того, платье подчеркивало изгибы ее бедер и высокую грудь, а также необычную ширину ее плеч. Он никогда еще не видел в Вейлах подобного наряда, но, пожалуй, он ему нравился. Больше всего она напоминала сейчас девочку, играющую на пляже в Блэкпуле или Фринтоне, да она и сама, наверное, ощущала себя совсем юной. Раскрасневшись от ветра, она громко смеялась, глядя, как он еле передвигает ноги.

Он инстинктивно поднял руку, чтобы снять шапку, и вспомнил, что он в тюрбане. Боже праведный! Целовать женщину с покрытой головой?

Ну а куда деваться? Она упала в его объятия и с готовностью ответила на поцелуй, пребольно стукнув своими башмаками ему по боку, когда обнимала его одной рукой. Потом она обняла его и второй, и тут же ветер сорвал с нее шляпу. Она выругалась. Он оторвался от нее и бросился за шляпой, отметив краем глаза, что Сотня продолжает следовать все в том же порядке, направляясь к далеким руинам. Заметил ли Экзетер их встречу, и если заметил, сделал ли из этого соответствующие выводы? Впрочем, какая разница – Домми наверняка рассказал ему, как обстоят дела.

Джулиан вернулся к ней со шляпой и еще раз поцеловал ее.

– М-м! Ходьба пошла тебе на пользу, – сказала она, чуть дыша.

– На самом деле я уже плелся из последних сил, когда увидел тебя. – Зато теперь он ожил. Урсула Ньютон возбуждала его.

Он отдал ей шляпу и забрал в обмен башмаки, сунув их под мышку. Держась за руки, они побрели по песчаному руслу вслед за Сотней. Что же придумать, чтобы не вести ее к этим проклятым руинам? В голову, как назло, ничего не приходило.

– Эти зулусы, полагаю, нагианцы? – спросила она.

– Верно. Его старые товарищи по Лемодийской кампании.

– А как генерал Экзетер?

– Как и можно было ожидать, в полном порядке. – Он уже начал врать.

Урсула вопросительно посмотрела на него. Глаза ее были карими, с маленькими золотыми прожилками.

– Ты нашел аргумент, способный заставить его прекратить это безумие?

Хотелось бы ему найти аргумент, способный остановить ее…

– Не совсем. Я… У нас не было возможности поговорить как следует.

Она промолчала. Поля шляпы скрывали ее лицо.

– Помнишь тот вечер у Пинкни? – спросил он. – Я предположил еще, что Экзетер, возможно, видит что-то, что остальные из нас не заметили?

– Говори. – В ее голосе послышалась ирония.

– Ну, у него имеется занятная теория насчет того, что «Филобийский Завет» сам по себе может служить накопителем маны. Нам известно, что имел место несчастный случай; мы знаем, что Гарвард чуть не умер от этого. Мана, несомненно, ушла на предвидение. Экзетер считает, что каждый раз, когда оно подтверждается, количество маны растет.

– Ты в это веришь?

– Я не знаю. Мне кажется, нам нужно вернуться к Профу Роулинсону и посоветоваться, прежде чем предпринимать какие-то действия. Не забывай, – поспешно продолжал он, не дождавшись одобрительных возгласов, – меня послали сюда на разведку. Мы разведчики, а не боевая группа. – Он-то разведчик, конечно. Урсула же могла думать о себе иначе.

– Вздор! Этого достаточно, чтобы Проф рехнулся. Ты что, серьезно веришь в то, что пророчество может каким-то образом жить собственной жизнью, набираясь сил от своих удач? Ты относишься к идее как к чему-то антропоморфному!

– Не я первый, старушка. Вера – это тоже идея, и не одна вера стала антро-как-ты-там-сказала. Религии и национальные государства – это тоже идеи. – Тут Джулиан подумал еще об одном. Если он и не убеждал еще Урсулу, он по крайней мере начинал верить сам. – Подумай, что было бы, если бы Зэц никогда не пытался разрушить «Завет», – ведь тогда не случилось бы куча всего, верно? Но Зэц вмешался, и все это произошло, и все говорят: «Ух ты! Снова сбывается этот „Филобийский Завет“, здорово, правда?» Люди говорят об этом, и его цена повышается. Слава – это источник маны, этого-то ты не будешь отрицать?

– Нет уж, возьмем другой пример! Трафальгарская площадь знаменита? Знаменита! У нее что, тоже есть мана?

– Как знать? – не сдавался Джулиан. – Взять меня: я, например, всегда с гордостью смотрю на старика Горацио на верхушке его дурацкой дымовой трубы. По крайней мере виртуальность там есть. Может, виртуальность для какого-то места – это то же, что мана для человека? Может, места набираются виртуальности от поклонения так же, как люди набирают ману? – Черт подери, а ведь заманчиво! Когда он вернется в Олимп, он не просто спросит об этом у Профа, он обдумает все это письменно и вынесет на всеобщее обсуждение. Впрочем, сейчас для него важнее всего Урсула. И потом, мана не подчиняется законам логики. И харизма тоже. И узлы, и порталы.

И капитан Смедли.

Они уже одолели половину пути. Сотня почти дошла до храма; следом за ней тянулся хвост паломников. От храма остались одни развалины, упавшие колонны сиротливо желтели на белом песке. Джулиану пришло на ум сравнение с желтком на яичнице-глазунье, и он сообразил, что проголодался.

Нагианцы не подпустят к Освободителю никого до тех пор, пока тот не завершит обещанную проповедь. Джулиан сомневался, что они смогут удержать Урсулу, если она захочет вломиться.

– Что еще ты узнал? – спросила она, так и не глядя на него.

– Немного. Ну… у него есть союзники. Астина и Ирепит помогали ему. Он только что имел аудиенцию у Висека.

Теперь она наконец повернула голову – ее глаза сердито блестели.

– Об этом знают? – Она сразу же уловила суть угрозы.

– Не все и не все, – признал он.

– И как он объясняет людям сотрудничество с демонами?

– Гм, тебе лучше спросить это у него самого. Послушай, милая, пообещай, что не сделаешь ничего такого, так как…

– Не буду я ничего обещать!

– Черт возьми, Урсула, ведь это же опасно!

– Что опасно?

– Становиться на пути у пророчества! Зэц уже много лет пытается сделать это. И все, чего он пока добился, – это укокошил уйму невинных людей: родителей Экзетера, Джулиуса Крейтона, бедного старину Волынку… Ты тоже обожжешь пальцы, если полезешь в это дело. И я прошу тебя… Ох, проклятие!

К черту Урсулу. С противоположного берега спускалась на песок длинная вереница улан верхом на моа, направлявшаяся к Освободителю и его Сотне. Их было не меньше ста.

 

32

Давным-давно, еще в шестнадцатом, приехав с фронта в отпуск в Лондон, Джулиан решил пойти в кинотеатр. То, что происходило перед его глазами сейчас, очень напоминало фильм. Там действие разворачивалось на холсте экрана, здесь – на залитом солнцем песке, но и там, и здесь он видел одинаковые черно-белые фигуры – дергающиеся, бесшумные, немного размытые и какие-то нереальные. Для полноты сходства недоставало только раздолбанного пианино.

В высоту моа достигали десяти или даже двенадцати футов. Они были не только больше страусов, но и намного быстрее их, так что по сравнению с моа земная лошадь казалась бы страдающим артритом шетландским пони. Улан, сидевший верхом на моа, находился вне досягаемости для пешего солдата, а его пятнадцатифутовая пика венчалась трехгранным, острым как бритва стальным наконечником. В полной амуниции он развивал скорость до пятидесяти миль в час, что превращало его в почти недосягаемую мишень.

Кавалеристы устремились в атаку. Развернувшись по трое в ряд, с развевающимися флажками на пиках, они как курьерский поезд пронеслись через пересохшее русло. Клубы пыли из-под копыт усугубляли сходство. Три цепочки всадников разделились – словно выпущенные когти, – неся смерть всему, что оказывалось у них на пути.

Джулиан словно врос в землю. Сотня спешила к храму – легче обороняться, имея за спиной каменную стену. Глупцы! Это же помешает им как следует развернуться! В развалинах всадники потеряют преимущество в скорости, но сохранят – в росте, к тому же в маневренности моа не уступают человеку, так что лабиринт проходов для них не препятствие. Шансы оставались пять или шесть к одному. Два отряда улан уже окружали храм; еще один направился прямо к длинной веренице паломников. Те рванули в сторону Шуджуби. То, что только что было процессией, превратилось в хаос.

– Что ж, занятное испытание для мистера Экзетера, – не без ехидства заметила Урсула.

Джулиан очнулся от наваждения и чуть не закричал: они с Урсулой – два одиноких наблюдателя – стояли посреди песчаной пустоши. Ну и вляпались же они! Их никак не спутаешь с оборванцами из Шуджуби, значит, их примут за паломников. Как мишени они не хуже бескрылых уток. Он отшвырнул башмаки, схватил ее за руку и побежал. Должно быть, она сама все поняла, так как не сопротивлялась.

Бежать по рыхлому, раскаленному песку оказалось настоящей пыткой. До деревни было миллион миль, да и там не особо спрячешься. Моа передвигаются по траве с такой же скоростью, как по песку. Джулиан не помнил точно, как далеко от деревни до болота; главное – далеко, слишком далеко, так что бежать не было смысла. Впрочем, выбора не было. Часть паломников, отделившись от толпы, бежала в их сторону; несколько юнцов порезвее – впереди. В результате они с Урсулой уже бежали вместе с толпой, из целой мишени превратившись в ее маленькую частичку.

Краем глаза он заметил скользнувшую по песку тень. Он повернулся – все, что произошло потом, напоминало страшный сон: смуглый, худющий подросток лет четырнадцати, из последних сил отчаянно бежавший, зарываясь ногами в песок, упал, обливаясь кровью. Моа скользнул мимо него и стремительно исчез. Острие пики перебило пареньку шею. Одно из подкованных копыт отшвырнуло голову бедолаги словно футбольный мяч. И ни звука.

Моа развернулся на девяносто градусов и, не сбившись с шага, устремился прямиком на Джулиана и Урсулу. Почти мгновенно и моа, и всадник заполнили собой все небо. Джулиан оттолкнул Урсулу и шагнул вперед. Он успел увидеть всадника, припавшего к длинной шее скакуна: бронзовый шлем, кожаный костюм, блестящие сапоги в стременах… Он увидел желтые глаза и зубы моа, пену на удилах, прищуренные человеческие глаза и оскаленные в ухмылке зубы, когда всадник нацелил свою окровавленную пику прямо ему в грудь.

Он уцелел под снарядами и бомбами, его не взяли ни пули, ни отравляющий газ, и все для того, чтобы его, как свинью, заколол этот средневековый кошмар, этот оказавшийся не в своем времени ковбой… Он зажмурился.

В ноздри ударил звериный запах – тварь пронеслась мимо. Его осыпало песком.

Он открыл глаза и оглянулся. Улан как раз догонял пожилую седовласую женщину. Его пика ударила ее в спину, как пушинку оторвав от земли. Тело сорвалось с острия и упало; всадник опять развернулся, нацелившись на новую жертву.

Джулиан взглянул на побелевшее лицо Урсулы. Во рту пересохло.

– Это ты сделала? – прохрипел он.

Она кивнула.

– Спасибо. – Он положил дрожащую еще руку ей на плечи, и она прижалась к нему. Большую часть крестьян уже затоптали. Последних закололи, когда те пытались вскарабкаться на песчаный берег. Некоторые укрылись под деревянной пристанью, но всадники заметили и их.

В храме еще что-то происходило. Похоже, там уланы встретили упорное сопротивление. Перед храмом лежало несколько мертвых моа, и еще несколько бегали без своих хозяев. Это, конечно, дело рук нагианцев, но копья все равно короче пик – значит, воинам приходилось их метать. Пусть нагианцам повезло и копье нашло свою цель, но что они будут делать потом?

Силы были неравны с самого начала. Даже если каждому нагианцу и удалось убить по улану, он останется безоружным – нож не в счет. Сколько паломников успело укрыться в храме? Сотня? Две? Джулиан видел, как люди словно муравьи карабкаются на стены. Он решил, что теперь всадники спешатся и полезут за ними с мечами. Экзетер наверняка уже мертв – ну как же, он ведь главная цель. Домми тоже там где-то, бедолага…

Они так и стояли на белом песке, усеянном трупами, – он и Урсула. Наверное, им надо идти, но от шока он плохо соображал. Он не мог решить, что делать дальше, куда идти.

– Сколько ты сможешь тянуть этот трюк с невидимостью?

Она, дрожа, еще крепче прижалась к нему.

– Мы не невидимы. Я ввела в заблуждение только того, одного. Если их больше одного… ну, двух, это уже не сработает. И потом, им теперь не на что больше отвлекаться.

– Ты хочешь сказать… – К чему вопросы! Та старуха все равно уже мертва. – Тогда нам надо… – Он огляделся по сторонам на случай, если к ним скачет еще какой-нибудь Ланселот. Со стороны пристани доносились слабые крики. Несколько всадников спешились и полезли на стены за беглецами. Он отвернулся.

Он зажмурился. Потом открыл глаза и снова зажмурился. Нет, это ему не мерещилось.

– Эй, мне кажется, наш автобус!

Из-за поворота реки по песку к ним неслись четыре дракона. На переднем мелькнул черный тюрбан и рыжая борода Т’лина. Джулиан замахал ему, и тот махнул в ответ. Значит, он их видит. Давно ли Урсула знает об этом? Какая разница… Спасены!

Ну, возможно, спасены. Знающий игрок на скачках поставил бы на моа. К счастью, драконы чертовски дороги. Ни один солдат не спутает джентльмена на драконе с нищим паломником. Это все равно что выехать на место преступления на «роллсе» – бобби будут отдавать тебе честь и обращаться к тебе «сэр».

Он видел труп женщины и голову мальчика, лежавшую в луже крови далеко от тела. Проклятый убийца! Конечно, артиллерийский огонь тоже убивает людей, но то на поле боя и солдат. Это же было умышленное убийство безоружных мужчин и женщин. «Будь проклят Эдвард Экзетер и его чертов крестьянский бунт!»

Покончив с бойней у пристани, солдаты из Шуджуби снова взгромоздились на своих скакунов и не спеша двинулись через пустошь. Теперь никто не мешал им разделаться с теми двумя, которых они пропустили в первый заход.

Т’лин на Звездном Луче подъехал к Джулиану, разбрызгивая песок; Голубой Камень, Молния и Туманный Беглец следовали за ним. Джулиан рявкнул Драконоторговцу какое-то неразборчивое приветствие, потом закричал команды драконам, что оказалось совершенно лишним. Драконы часто выказывают поразительную сообразительность; вот и теперь Туманный Беглец направился прямиком к Урсуле. Молния подлетел к Джулиану и опустился рядом с ним на брюхо. Дракон явно страдал от жары, он тяжело, с хрипом дышал и хлопал длинными складками-жабо на шее, как крыльями.

Джулиан повис на седле, отчаянно трепыхаясь, пока не уцепился здоровой рукой за спинную пластину и не перекинул ногу. Что дальше? Оставаться в опасной близости от улан или бежать в холмы? Пока Джулиан раздумывал, пытаясь одновременно нащупать ногой левое стремя, Урсула, видимо, уже все решив, подала громкую команду своему дракону. Отчаянный крик Т’лина: «Драконы не могут бежать „зомфом“ в такую жару!» – потонул в диком грохоте.

Туманный Беглец несся в туче песка по направлению к храму. Ну да, Домми же там!

– Зомф! – Умница, Урсула!

Молния рванул с места так, что Джулиана швырнуло назад, на вьючную пластину. Бегство с поля боя могло бы привлечь внимание и вызвать погоню, но Домми заслуживал спасения – если был, конечно, еще жив. Домми-то заслуживал, а вот Экзетер Кровавый – нет! Это его сумасшедшие мессианские пророчества привели к кровавой бойне. Правы были Джамбо и остальные в Олимпе, правы с самого начала.

– Но это же убьет их! – причитал Драконоторговец.

– Нас тоже может, – ободряюще заметил Джулиан. Хотя он все еще оставался безоружным, уже одно то, что он сидел верхом, придавало ему силы. Конечно, не самое приятное ощущение стоять этаким одиноким утесом перед фронтом атакующей кавалерии, но средние века есть средние века!

Они миновали первого убитого моа; всадник лежал тут же рядом, с перерезанным горлом. По следам можно было понять, куда делся победитель-нагианец, забравший свое копье, а также, судя по всему, и уланскую пику. Но одна победа все равно не уравнивала шансы.

Дальше тел становилось все больше: мужчины, женщины, даже маленькие дети, многие до неузнаваемости изуродованы пиками. Песок пропитался кровью. Бой еще продолжался – Джулиан слышал доносившиеся из храма крики и вопли; ему и самому хотелось кричать. Помочь он не мог ничем. Вот если бы эти их драконы были настоящими огнедышащими монстрами, а не кроткими, щиплющими травку милашками…

Чертовски мощный узел, говорил Экзетер, и правда, Джулиан уже ощущал кожей покалывание виртуальности. Святое место, древнее святилище… При ближайшем рассмотрении руины поражали своей величиной. От храма почти ничего не осталось – Джулиан так к не понял, на что это было похоже прежде. Кое-где сохранились даже древние рельефы. Ветер изрядно потрудился над камнями, придав некоторым из них причудливые формы, а время отполировало их почти до блеска. Песок тоже внес свою лепту – то тут, то там из песчаных пирамид торчали остатки стен и колонны. Теперь на них гроздьями висели спасающиеся от улан паломники. На верхушке одной из высоких колонн Джулиан увидел двух женщин и мужчину. Как они забрались туда? Казалось, стоит кому-нибудь из них чихнуть, и они свалятся. Он тщетно оглядывался по сторонам в поисках рыжей шевелюры Домми.

Т’лин исчез. Молния следом за Туманным Беглецом петлял по лабиринту – поворот, еще поворот, потом перевалил через песчаную дюну и чуть не врезался в толпу верещавших моа, которых загнали в тупик. Двое верховых улан стерегли их. Их работа и так, возможно, была не из легких, но теперь, с появлением драконов, моа и вовсе ударились в панику. Солдаты взревели от ярости. Урсула повернула Туманного Беглеца и направила его прямо на стену. Молния, не дожидаясь приказа, последовал за ним. Незастегнутые горные ремни бесполезно болтались за спиной – Джулиан ухватился здоровой рукой за пластину, едва не вылетев из седла.

Человек ни за что бы не забрался по такой стене, да и драконы одолели ее довольно медленно, изо всех сил скребя когтями по кладке. Джулиан оглянулся, не собираются ли их пронзать пиками, но уланам хватало хлопот и с моа.

А потом Молния добрался до верха стены и замер, балансируя на самом краю рядом с Туманным Беглецом и извергая клубы пара. Урсула даже не оглянулась. Она смотрела на драму, развернувшуюся прямо под ней. Когда-то, судя по всему, это было огромным залом, а теперь представляло собой тенистый двор. Песчаный пол полого сбегал к заросшему зеленой ряской пруду, а над прудом возвышалась стена – из нее торчали еще полусгнившие обломки балок, на которые раньше опиралась крыша. Остальные стены превратились в каменные зубы, на остриях которых сидели, свесив ноги, паломники Экзетера.

Арка входа была забита песком и камнями, так что моа пройти под ней не могли. Даже пешему приходилось пробираться под ней сгорбившись – здесь нагианские копейщики могли наконец сдерживать превосходящие силы ниолийцев. Трое нагианцев уже погибли, пытаясь остановить врага, но все, чего они добились, – это чуть отдалили конец для своих товарищей, которых теперь обходили с флангов. Солдаты рвались в пустые оконные проемы и провалы в стенах. У нагианцев были щиты, но их копья заметно уступали в длине пикам противника. И их было слишком мало. Отважное сопротивление обернулось разгромом. Солдаты кричали; зрители визжали; умирающие стонали. Это, конечно, не шло ни в какое сравнение с ужасом Западного фронта, но все равно зрелище было ужасное.

И тут же был этот идиот Экзетер в своем монашеском облачении – разбрызгивая ряску, он брел через пруд в сопровождении двух нагианцев. Оставшиеся в живых воины пытались прикрыть его отступление, и их методично выбивали. Отступление? У безоружного Экзетера почти не было шанса убежать, к тому же этого от него Джулиан никак не ожидал. В злобном отчаянии смотрел он, как эти трое добрели наконец до стены. Ну же, ну, они должны повернуть назад – дальше дороги не было. Вместо этого тот нагианец, что был покрепче, опустился на четвереньки в воду, второй вспрыгнул ему на спину и потянул своего предводителя вверх. Он сцепил руки; Экзетер взобрался к нему на плечи и потянулся к выступу в стене. Чуть выше в стене виднелось окно. Пожалуй, он мог бы даже добраться до него, но неужели он надеется, что ему дадут так просто уйти?

Тот, что стоял наверху, спрыгнул вниз, второй поднялся с четверенек. Они снова взяли в руки копья, как раз когда последние оставшиеся в живых несколько их товарищей отступили к ним, в воду. А потом ниолийцы навалились на них. Пруд из зеленого стал красным – нагианцы упали, пронзенные четырьмя или пятью пиками одновременно.

Джулиан вздрогнул и отвернулся. Лицо Урсулы застыло в болезненной гримасе. Он торопливо обвел взглядом зрителей на стенах, надеясь увидеть рыжую шевелюру Домми – того нигде не было. Он снова посмотрел вниз, на кричавших и скачущих от восторга победителей, и снова ощутил загривком знакомый холодок близкой смерти. Мирные паломники будут следующими: бойня у пристани показала, что кто-то распорядился вырезать всех.

– Мне кажется, нам пора убираться отсюда к черту. Для Освободителя спектакль окончен.

– Подожди! – сказала она.

Экзетер добрался до своей цели – круглого отверстия футах в пятнадцати над прудом. Когда-то это было, наверное, большое окно. Он выпрямился в нем во весь рост, темный силуэт на фоне солнца. Он стоял, широко расставив ноги и раскинув руки. Ветер трепал его серую хламиду, словно пытаясь сбросить вниз обезумевшее чудовище. Он был идеальной мишенью, крестом в круге. Ниолийцы не могли не видеть его.

Офицер выкрикнул команду, и солдаты разошлись по сторонам, чтобы дать возможность своему командиру прицелиться как следует. Бросок был не из сложных, и хотя пика была слишком тяжелой, чтобы метать ее на далекое расстояние, в этом случае дальность не превышала нескольких футов. Он поднял древко и приготовился к разбегу.

– Стойте! – рявкнул Экзетер. – Посмотрите, что вы наделали, идиоты!

По замершим в ожидании солдатам пробежало волнение, словно камень упал в неподвижный пруд. Освободитель перестал вдруг быть мишенью.

– Даже Карзон запрещает убивать кающихся и паломников! Неужели никто из вас не читал Писания? Или вы забыли свою присягу? – Слова его отдавались эхом, усиленные причудливой акустикой и мощной виртуальностью. Он парил над собравшимися разгневанным ангелом. Капитан в смятении уронил пику и, открыв рот, глядел на своего обвинителя.

– Покайтесь, покайтесь! – Даже у Джулиана, громоздившегося на дальней стене, закололо кожу от мощи этого призыва, а ведь он был всего лишь наблюдателем. Экзетер бичевал улан, обрушив на них гнев за кровопролитие. Он цитировал им их же собственные заповеди: Зеленое Писание, священные слова Карзона, бога войны; Синие Писания Астины, богини воинов. Строка за строкой доказывал он грешникам, насколько велик их грех, как далеко преступили они закон. Он процитировал даже тайные клятвы культа Карзона, культа Крови и Молота. Это-то он откуда знал?

Джулиан снова покосился на Урсулу, но та, казалось, не дышала, зачарованная, как и все остальные. Ему, наверное, стоило уйти отсюда, уйти искать Домми, искать среди живых и среди мертвых, но он не мог двинуться с места. От волн харизмы и властности, исходивших от Экзетера, мутилось в голове.

– И если даже эти порочные учения осуждают ваши деяния, что должен думать о вас Единственный Истинный Бог? Неделимый, тот, чье имя не может быть произнесено? Отворите слух свой словам истины и трепещите! Вот его воля…

Почему этот идиот обращается к ниолийцам по-английски?

Нет, не так. По-джоалийски. Нет, по-рэндориански… Как бы то ни было, слушатели понимали его. На глазах у Джулиана солдаты попадали на колени, он слышал, как они всхлипывают. Он чувствовал, как и его глаза начинает пощипывать, а Экзетер все обрушивал на их головы обвинение за обвинением. Последний отряд улан, тот, что задержался в Шуджуби, вступил в арку, но и этот отряд, услышав ужасные слова Экзетера, пал на колени. Наконец анафема закончилась.

– И все же возможно прощение! Да, у вас есть еще надежда! Если вы искренне раскаетесь. Неделимый может и отвратить от вас свой гнев…

Джулиан уже достаточно насмотрелся, что делает с пришельцами мана. Но такого он еще не видел! Всего час назад – нет, гораздо меньше – Экзетер изнемогал от усталости и мог идти только за счет силы, которую черпал от своих последователей. Теперь он сиял в этом окне полуденным солнцем. Голос его гремел властностью самого Бога.

– Принимаете ли вы мой суд?

– Да! Да! Скажи нам! – воздев руки, кричали солдаты.

– Есть ли среди вас тот, кто не пролил кровь сегодня?

Шестеро или семеро человек неуверенно подняли руки. Остальные понуро стояли на коленях.

– Тогда вот каким будет ваше наказание: ступайте. Найдите своих скакунов и как можно быстрее поезжайте в Ниол. Передайте мои слова самой королеве Эльванайф. Скажите ей в лицо, как провинилась она перед народом, которому должна была стать матерью. Скажите ей, что она должна прийти сюда оплакать их могилы – пешком, босой, с распущенными волосами. Скажите ей, что только так она может надеяться спасти свою душу. Ступайте!

Полдюжины людей повскакивали на ноги и, оступаясь в песке, выбежали в арку. Остальные безропотно ждали приговора.

Освободитель превратил победоносную армию в сборище всхлипывающих грешников.

– И когда вы соберете их всех и выроете могилы…

Он приказывал остальным солдатам похоронить погибших.

Но больше всего трупов лежало прямо перед ним. Там, в маленькой грязной луже, нашли свою смерть последние из его Сотни.

Нарыв лопнул. Джулиан зажал уши руками. Горло сжималось от приступов тошноты. Чудовище! Презренный убийца! Ханжа! Пророчество предупреждало Экзетера, что в Ниолвейле должна пролиться кровь. Он предвидел эту бойню и использовал ее. Он принес в жертву своих последователей, крестьян – мужчин, женщин, детей – и своих старых боевых друзей из Нагвейла.

Вот откуда у него столько маны.

Освободитель не лучше Зэца.

Нет, хуже. Совершая человеческие жертвоприношения, Зэц по крайней мере не убивает своих друзей.

 

33

После заката ветер немного стих, и теперь воздух был полон болотных запахов и насекомых. Джулиан старался уйти как можно дальше от наводящей ужас виртуальности узла. Он нашел сухой древесный ствол и уселся на нем, глядя невидящими глазами на небо над Ниолволлом – сначала багрово-красное, потом угольно-черное, усеянное мириадами звезд-слезинок. До восхода зеленой луны оставалось еще несколько часов, но Иш, Кирб’л и Эльтиана давали достаточно света, чтобы видеть кипевшую на равнине деятельность. Солдаты продолжали собирать тела убитых и копать могилы. Они работали молча – черные гномы в молочно-опаловом мире, – пытаясь рвением своим снять с души кровавое бремя греха.

Т’лина с драконами отослали наверх, в холмы, чтобы бедные зверюги смогли попастись и отдохнуть немного. Утром они вернутся. Урсула осталась где-то в храме. Домми был жив и здоров.

Должно быть, Экзетер разослал гонцов оповестить остальных своих сторонников, что продолжению паломничества ничего не мешает. Возможно, часть его сторонников решила разойтись по домам, и все же удивительно много их поверили его словам и сходились к храму сотнями, час за часом.

На закате объявились двое нагианцев со щитами и копьями, они гнали перед собой небольшое стадо овцеподобных тварей. «Интересно, – подумал Джулиан, – каково сейчас этим двоим, единственным спасшимся из всей Сотни?» И тут же понял, что прекрасно знает как, ибо сам ощущал это каждый день на протяжении двух лет на Западном фронте. Они испытывают чудовищное облегчение от того, что живы, тогда как все их товарищи мертвы, и чудовищную вину от того же.

И что, интересно, ощущал теперь сам Джулиан Смедли? Он не мог найти слов, способных описать его отвращение, ужас, злость… Власть разлагает, но жажда власти разлагает еще сильнее. Он ни за что бы не поверил, что старый фэлловианец может пасть так низко, тем более Эдвард Экзетер. Он жалел, что не бросил своего бывшего друга в палате для психов тогда, в Стаффлз, в семнадцатом году. Палата в Бродмуре – и то лучше, чем это преступное безумие.

С равнины доносилось заунывное пение. Надо же, какая ирония! Последний раз, когда он видел Экзетера, если не считать сегодняшнего дня, тот тоже вел похоронную службу по жертвам Зэца. Теперь он хоронил свои жертвы.

На этот раз Джулиан на службе отсутствовал.

Служба был недолгой. Как только она завершилась, повсюду вокруг развалин храма вспыхнули костры, так что те овцеподобные твари пришлись как раз кстати к поминальному пиру. Неохотно признавшись себе в том, что его шатает от голода, Джулиан устало поднялся и отправился на поиски благотворительного обеда, но у ближайшего же костра его чуть не вырвало от запаха подгорелого мяса, и он не задерживаясь поплелся дальше. Пошатавшись бесцельно по толпе, он забрел в храм. Большой двор был теперь пуст. Тела из пруда исчезли, а в окне, в котором стоял Экзетер, виднелись одни звезды. Камни еще хранили тепло, но воздух остыл. Почему-то при лунном свете виртуальность ощущалась еще сильнее. Тогда торчавшие к небу зубья стен отбрасывали на песок бархатно-черные тени. От этого мурашки бежали по коже. Даже местные ощущали это и держались отсюда подальше.

Все, кроме одного. Увидев мерцающий в стороне огонек, Джулиан обнаружил еще один дворик, поменьше, а в нем одинокого человека, ничком лежавшего у маленького костра. Он был жив и в сознании, ибо одна нога его то и дело ковыряла пальцем песок, но головы и плеч за валуном видно не было. Заинтригованный, Джулиан бесшумно подошел поближе. То, что он принял за валун, оказалось на поверку мешком Домми – он понял это в ту же секунду, как только увидел знакомую рыжую шевелюру. Домми торопливо писал что-то, положив бумагу и доску для письма так близко к огню, что те не загорелись еще только чудом.

– Привет.

Его слуга вскрикнул от удивления, потом узнал Джулиана и блеснул зубами в приветственной улыбке.

– Тайка Каптаан! – Он повернулся и сел, скрестив ноги, прижимая к груди свои записи. – Я ужасно рад, что вы и Энтайка Ньютон не пострадали во время этого ужасного несчастья.

– А я рад за тебя. – Джулиану хотелось знать, что такого важного записывает Домми при свете костра, если это не может подождать до утра. – Думаю, утром мы отправимся обратно в Олимп.

Лицо Домми не изменилось, и одно это уже было ответом.

– Мы сделали то, зачем прибыли сюда, – добавил Джулиан.

– Да, Тайка.

Ох, черт!

– Насколько я понимаю, ты хочешь остаться?

Домми прикусил губу и кивнул.

Джулиан подошел ближе и сел, облокотившись на колени.

– Объясни мне. Вряд ли ты считаешь, что Тайке Экзетеру нужен слуга – все равно у него нет ничего, кроме его хламиды. Твоя жена вот-вот родит. Скажи мне, зачем тебе оставаться здесь?

– Это трудно описать словами. Тайка.

На этом разговор временно увял. Джулиан, как и любой другой пришелец, обладал иммунитетом к экзетеровой харизме – он ощущал ее, но понимал ее происхождение и мот противиться ее действию, чего не скажешь о туземцах. Объяснение того, как действует харизма или мана, того, что случилось сегодня в храме, не излечило бы Домми от действия чар – как ребенку никогда не объяснишь, что на деле кролик взялся вовсе не из рукава фокусника. Или Джулиану просто не хотелось терять чертовски хорошего слугу? Нет, он и правда искренне переживал за Домми и Айету. Дело Освободителя было обречено на провал с самого начала, а теперь на его черное сердце легло еще и проклятие чудовищного преступления.

– Но ты ведь понимаешь, что опасность еще не миновала?

Домми улыбнулся:

– Ну, солдат-то теперь можно не опасаться. Тайка! Дважды королева Эльванайф посылала своих воинов против Освободителя, и дважды терпели они неудачу. Какая армия дерзнет выступить теперь против него?

– Пожалуй, в этом ты прав. – Рассказы об отважных кавалеристах, рыдающих от раскаяния и копающих могилы для своих жертв, наверняка разбегутся по всем вейлам. Короли и местные правители могут, конечно, продолжать посылать убийц, но войска против крестового похода Экзетера уже не пошлют. – Что, пишешь письмо Айете?

Домми крепче прижал бумажки к груди.

– Так, Тайка, записываю кое-что.

– Извини. Не мое дело. Не буду тогда мешать тебе. Можем переговорить утром, когда мы с Энтайкой Ньютон решим, что делать дальше. – Джулиан начал подниматься.

Домми поднял на него глаза.

– Я записываю слова Освободителя, Тайка. Пока они свежи еще в памяти.

Джулиан снова сел. Евангелие от Св.Домми? С его-то грамматикой? Впрочем, Джулиан успел разглядеть достаточно, чтобы понять: Домми пишет не по-английски. Он использовал алфавит Вейлов, очень похожий на древнегреческий.

– На каком языке?

Вопрос вызвал у Домми удивление.

– На рэндорианском. Тайка. На том, на котором он говорил. Он открыл много нового о Неделимом, чего не говорилось в Истинном Учении.

Еще бы! Экзетер наверняка напридумывал много всякого и говорил он, обращаясь телепатически, а не по-рэндориански. Помимо всего прочего, он камня на камне не оставил от учения Службы касательно загробной жизни и сущности Пентатеона. Реформация Неделимого теперь расколота на две враждующие секты.

Был один вопрос, которого олимпийцы никогда не затрагивали в разговорах с Морковками. Нет пророка в своем отечестве, человек не может быть героем для своего слуги – за исключением, возможно, Эдварда Экзетера. Морковки знали, что апостолы всего лишь люди, религия – религией, а жизнь – жизнью. Однако теперь, повинуясь импульсу, Джулиан задал-таки запретный вопрос:

– Скажи, Домми, во что веришь ты сам? В какого бога или богов?

Веснушчатое лицо осветилось улыбкой.

– Я верю в Неделимого, Тайка Каптаан, хотя должен признаться, вера моя была хрупкой и неустойчивой до сегодняшнего дня, пока слова Освободителя не проникли в мое сердце.

Чего и следовало ожидать. Ох, за многое еще предстоит ответить Экзетеру!

– Отлично, – протянул Джулиан и наконец-то встал. – Мне все ясно, и если ты действительно хочешь остаться с ним на некоторое время, это меня не касается. Ты был образцовым слугой, Домми. И незаменимым. Мне будет очень не хватать и тебя и твоей опеки, но я буду держать твое место свободным. Ты волен вернуться в любое время, когда пожелаешь. И если ты хочешь написать письмо Айете, можешь отдать его мне, я прослежу за тем, чтобы она его получила.

– Вы очень добры, Тайка! – Домми застенчиво положил свою писанину на песок и поднял сомкнутые руки над головой в знаке Неделимого.

Джулиан кивнул и повернулся, чтобы идти.

– Тайка?

– Что?

– В какого бога верите вы?

Вопрос застал Джулиана врасплох. Уж во всяком случае, не в Эдварда Экзетера!

– Не знаю, Домми. Я пока еще думаю. – Он поспешил спастись бегством.

Он переходил от костра к костру в поисках Урсулы, но вышло так, что она первая нашла его. Выступив из темноты подобно белому призраку, она поймала его за руку и притянула к себе.

– Вот ты где! Ты голоден?

– Нет.

Она отодвинулась назад, чтобы заглянуть ему в лицо, и задумчиво протянула: «М-м!»

– Его уже не остановишь, – буркнул он. – Если бы мы только попали сюда на день раньше… но не теперь?

– Нет, не теперь. Пошли, он хочет видеть тебя.

– А я не хочу!

– Ну, ну! – Она успокаивала его, как нянька успокаивает капризного ребенка. – Каждый человек имеет право на встречу со своими обвинителями. Ступай и скажи ему все, что ты о нем думаешь. – Она подтолкнула его вперед.

– Я думаю? Ради Бога, Урсула, только не говори, что ты тоже на его стороне.

Она сжала его руку.

– Ну, не то чтобы на его стороне, но теперь я не думаю, что мы могли бы остановить его. Возможно, Зэц смог бы… но и в этом я теперь не очень уверена. Я хочу узнать больше о том, что он затеял. Я его недооценивала.

– А я его переоценивал. Боже, как я его переоценивал!

Она ущипнула его.

– Прекрати! – Они возвращались к храму, в поле виртуальности. Кожу начало пощипывать, а по ребрам заструился пот.

– Что ты имела в виду, говоря, что недооценивала его?

Она помолчала, прежде чем ответить.

– Он делает кое-что, что я считала прежде невозможным.

– Вроде убийства друзей? Боже! Тебе не кажется, что это немного меняет дело?

– Я не об этом. Он завоевал поддержку Пентатеона или части его, по крайней мере их нейтралитет. Это ведь умный ход, милый! Должно быть, он произвел на них впечатление. Нам известно, что они боятся Зэца, и Экзетеру удалось сыграть на этом.

– Знакомый дьявол лучше дьявола незнакомого. Пентатеон может решить, что лучше иметь дело с Зэцем, чем с Освободителем, который так обошелся со своими сторонниками.

Кошмар! Урсула явно переметнулась на другую сторону – уж не значит ли это, что Экзетер околдовал ее так же, как она собиралась околдовать его? Может, он проделает сейчас то же самое с рассудком Джулиана? Мгновение Джулиан раздумывал, не сбежать ли ему, но потом гордость взяла верх. Если он не дрогнул перед пушками бошей, он не дрогнет и сейчас.

Они обогнули шатер и увидели наконец-то самого мессию. Упавшая колонна и две обрушившихся стены образовали своеобразный шатер; посередине на песке потрескивал костер из плавника. Освободитель отодвинулся от пламени в самую тень. Голова его была непокрыта, но он зябко кутался в свою хламиду, словно его пробирал озноб. Джулиану не раз приходилось видеть пришельцев в подобном состоянии, и он знал, что это от избытка виртуальности.

Около дюжины нагианских щитов было разложено вокруг костра, как часовые отметки на гигантском циферблате, и возле каждого щита сидело по человеку – новый Круглый Стол на смену погибшей Сотне. Здесь были оба выживших нагианца, и копья их лежали тут же, рядом с ними. Еще здесь сидел молодой блондин с перевязанной ногой, Дош Как-Там-Его; похоже, он только что плакал. Остальных мужчин и женщин Джулиан не знал. Все внимали своему бесценному вождю, но при виде вошедших тот замолчал, и все взгляды обратились в их сторону.

Место напротив Экзетера было незанято, и на нем лежала шляпа Урсулы – но, как с облегчением заметил Джулиан, не щит. Сидевшие по обе стороны женщины подвинулись. Урсула села и поправила на коленях платье. Рядом с ней оставалось место и для него, но он остался стоять, сложив руки и хмуро глядя поверх костра на человека, которого раньше называл своим другом.

Неужели несколько часов назад этот человек изнемогал от усталости? Джулиан пристально взглянул на Освободителя – нет, от усталости не осталось и следа; ее унес прочь поток маны. На ее место пришли харизма и властность.

Долгую минуту они молча смотрели друг на друга. Первым, разумеется, отвел взгляд Джулиан.

– Скажи мне, что тревожит тебя. – Экзетер решил говорить по-английски.

– Убийство. Предательство.

– Конкретнее.

Джулиан свирепо посмотрел на него.

– Ты знал из «Филобийского Завета», что в Ниолвейле предстоит кровопролитие. Ты сознательно позволил этому произойти – черт, да ты сам спровоцировал это! Ты принес своих же последователей в жертву, ты насосался маны от смерти всех этих беззащитных мужчин, женщин, детей. Ты ничуть не лучше Зэца!

Экзетер скривился, как будто проглотил что-то кислое.

– Да, я знал, что предстоит кровопролитие. «Кости молодых мужчин» – вот как говорилось в пророчестве. Я напоминал им об этом еще в Соналби. Некоторым из них предстоит умереть, говорил я. Они знали.

Джулиан вздрогнул и сглотнул, борясь с приступом тошноты.

– Спустя несколько дней после твоего ухода Проф Роулинсон прочел мне свою ознакомительную лекцию для новичков в Олимпе. Уверен, ты тоже выслушал такую. Источник маны – повиновение, сказал он. Чем сильнее боль, чем больше жертва, тем больше маны. А я спросил его: «Значит, больше всего ее от человеческого жертвоприношения?» И он ответил мне, что есть источник и посильнее.

Взгляд синих глаз оставался спокойным и непроницаемым.

– Мученичество.

– Да, мученичество! Самый сильный источник маны из всех возможных. «Нет больше той любви…» Ты позволил им умереть за тебя, чтобы получить их ману!

Слушатели хмурились, не понимая незнакомого языка, на котором так непочтительно разговаривал с их вождем этот еретик. Урсула смотрела в огонь. Стоявший над ней Джулиан не мог видеть ее лица.

Экзетер вздохнул.

– Я знал, что некоторым из Сотни предстоит погибнуть. Честное слово, я не предполагал, что стольким, – пророчество не говорило об этом. Но, – быстро продолжил он, прежде чем Джулиан успел перебить его, – но до меня доходили слухи о том, что Церковь Неделимого тоже подвергается нападениям. Можешь ли ты поклясться мне, что Служба не пользуется мученичеством?

Несправедливый упрек!

– Мы пытаемся защитить своих. Я никогда не брал ману от убийств. Я никогда…

– Не то, – хмуро улыбнулся Экзетер. – Ты ведь не из внутреннего круга, не так ли? Но вы все не без греха. Вы все в Олимпе паразиты, вы пожинаете плоды чужого труда. Вы едите на серебре в своих уютных домах, а за вами ухаживают ваши слуги. Какие у вас дома! И чего добилась Служба за пятьдесят лет, если не считать этого милого поселка в Олимпе? Объясни мне, пожалуйста, чем пришельцы из Службы отличаются от пришельцев из Палаты… Впрочем, я и так знаю ответ. Разница в степени зла – только и всего, не так ли? Все вы давно уже потеряли невинность, просто некоторые грешнее других. И все мученики на вашей стороне, верно? Пентатеон в это не вмешивается. Ладно, не будем об этом. Поклянись мне в одном, капитан Смедли. Поклянись мне в том, что твои пушки во Фландрии не убили ни одного мирного жителя.

Слепая ярость волной захлестнула Джулиана.

– Если такое и было, я ничего не выиграл от их смерти! – взорвался он.

– Я не получал денег за убийство!

– Но жалованье получал! И медали тоже. Твоя сторона выигрывала – твоя команда, твое дело, будь оно проклято!

Джулиан открыл рот, но Экзетер не дал ему сказать ни слова. Глаза Освободителя горели ярче костра.

– Я знаю, что ты не сидел в окопах. Ты никогда не приказывал своим парням идти в атаку, верно, но ты…

– Британские офицеры не посылают своих людей через бруствер, ублюдок проклятый! Они сами ведут их вперед!

– Как фельдмаршал Хейг, да? Как Эсквит или Ллойд-Джордж? – То ли от маны, то ли от здешней акустики голос Экзетера гремел подобно грому. Даже языки пламени, казалось, пригибались к земле. Зрители замерли, пораженные этой ссорой. – Подлинное начальство остается глубоко в тылу, капитан, и отдает приказы оттуда.

– Если ты задумал сравниться с ними, будь ты проклят вместе с ними! Теперь я спрошу тебя кое о чем! Я видел тебя сегодня в этом круглом окне. Я узнаю символ, когда вижу его… Ты задумал все это заранее, не так ли? Разведал этот узел и решил, что лучше места для кровавой бани не найти, так?

Экзетер поджал губы и кивнул, признавая его правоту. Ублюдок!

– И твой бог – Неделимый? – кричал Джулиан. – Но никто не провозглашал тебя святым, мистер Экзетер. Ты не цитируешь древних пророков. Ты изрекаешь истину по собственному усмотрению! «Истинно говорю вам…» и все в таком роде. Кто дал тебе право поступать так? Если ты не святой, а твой бог – Неделимый, кто ты тогда – Христос?

– Я Освободитель.

– Но человек ты или бог? Бог или Пророк? Будда, или Магомет, или Иисус, или Заратустра, или Моисей?

Еще очко в его пользу.

– Я человек, Джулиан, и ты это знаешь, – чуть помолчав, ответил Экзетер.

– Ты говорил им это? Давай скажи сейчас. А я послушаю. Скажи медленно и внятно, по-джоалийски.

Экзетер посмотрел на него.

– Нет, – выдавил он наконец.

– Ха! Тогда мне не о чем говорить. – Вся злость Джулиана вдруг разом куда-то исчезла, остались только смертельная усталость, горечь и боль от потери. Надо же, как все обернулось! – Помнишь то утро в Дувр-Хаус, в Грейфрайерз? Два года назад. За завтраком. Ты сам объяснял мне все это. Ты клялся, что никогда не станешь Освободителем. Ты спрашивал еще, что с тобой станет. «Во что я превращусь?» – так ты тогда говорил. Ну что ж, ты сделал это, и во что же ты превратился, черт бы тебя побрал?!

Сидевшие у костра не понимали слов, но интонация наверняка не ускользала от них. Все повернулись послушать, что скажет на это их глиняный божок. Тот отвечал очень тихо, так, словно его злость тоже обернулась скорбью.

– Игра еще не кончена, Джулиан. Она только началась. Все, что я успел, – это сделать первый ход.

– И Зэц изжарит тебя в конце.

Экзетер пожал плечами:

– Мне остается довериться «Завету». Помнишь, что говорилось там насчет мертвых, которые разбудят меня?

– Исиан? – горько усмехнулся Джулиан. Ему хотелось уязвить, причинить боль. – Ты еще не отомстил за нее?

– Нет, не Исиан. И даже не те Морковки, которых ты помогал мне хоронить. Ну, может, они тоже, но немного. В основном это была Фландрия, этот ад под Ипром. Я пробыл там всего несколько часов. Я видел поля, превращенные в болота человеческой кровью. Я видел, как парней разносило в клочья, ослепляло газом или сводило с ума. Я и сам чуть не рехнулся тогда. Ты, наверное, видел в миллион раз больше, чем я. Ты был там два года. Чем можно оправдать это, а, капитан Смедли?

– Ничем! Абсолютно ничем!

Медленно, как бы нехотя, Экзетер нанес удар:

– Значит, война была ошибкой?

– Извращенец проклятый! Ошибкой для тех, кто ее начал, да. Но не для тех, кто сражался со злом!

– Тогда мне тоже не о чем говорить.

Джулиан повернулся и вышел в ночь.

Урсула за ним не пошла.

 

Часть шестая

 

34

Элиэль неожиданно проснулась. С минуту она просто лежала и смотрела на потолок, пытаясь успокоить сердце – оно, казалось, вот-вот выскочит из груди. Одеяло все промокло от пота. Ей снова приснился Д’вард. Вернее, ей приснился тот потрясающий романтический воздыхатель, о котором она знала, что это Д’вард, хотя он ни капельки не был похож на него. Конечно, за эти пять лет он мог раздаться в плечах, мог отрастить усы, но он никак не мог сделаться ниже ростом. И сменить цвет глаз тоже не мог. И почему, интересно, когда они слились в страстном объятии, она пела? Надо же, какая чушь может присниться!

Впрочем, все равно приятно было проснуться в мягкой постели, а еще приятнее было сознавать, что вонь дерьмоягод исчезла… ну, почти исчезла. Ничего страшного. Она уже совсем проснулась. Низко над головой навис потолок с резными балками, в маленькое грязное оконце лился солнечный свет. С улицы доносились голоса, скрип колес, цоканье подков – мир просыпался. Это была, конечно, не шикарная гостиница, но и не жалкая ночлежка. И потом, она в Ниоле! Сегодня она сможет прогуляться по городу, который своим размером и великолепием не уступал Джоалу, по городу, в котором она еще ни разу не бывала. Она выглянула из-под одеяла – надо же убедиться, спит ли Пиол Поэт, может ли она без помех встать и одеться.

Постель Пиола оказалась пуста. Это ее даже расстроило. Должно быть, он встал и ушел, не разбудив ее, и кто знает, что он успел узнать за это время? Она откинула одеяло и села. Ой, он мог даже разгадать тайну Освободителя! Она потянулась за платьем.

Вчера вечером в Ниоле не было недостатка в слухах об Освободителе. Слухов было больше, чем мух в лавке мясника, но среди них не нашлось и двух одинаковых. Она отправилась спать, так толком ничего и не узнав.

С неизбежностью сползающего с горы ледника ленивец дотянул-таки их телегу до Ниола, единственного места в мире, где использовались или по крайней мере покупались дерьмоягоды, так что их повозка уже не вызывала подозрений. Здесь они продали эту смердящую гадость вместе с ленивцем и повозкой, получив, кстати, неплохой барыш. Треть его они, правда, истратили тут же на то, чтобы купить новую одежду и почиститься – их не хотели пускать ни в одну баню, – а остаток она поделила пополам с Пиолом – в конце концов это была его идея.

Клип! Клоп! По узкой и крутой лестнице она спустилась в трактирный зал. В этот час зал пустовал. Здесь сильно воняло вином и чуть слабее – мочой и блевотиной. Решив, что завтракать ей еще не хочется, она проковыляла к большой входной двери и отворила ее, зажмурившись от ударившего в глаза солнечного света. Ниол славился шириной своих улиц. Носильщики по двое, по трое спешили мимо, неся тюки и напевая тягучую, заунывную ниолийскую песню. Проскрипело несколько фургонов, запряженных вонючими, горбатыми волами. Уличные торговцы зазывали покупателей, а маленькие лавочки на противоположной стороне улицы отворяли ставни. Полдюжины маленьких оборванцев налетели на нее, прося милостыни. Она обругала их и прогнала шлепками прежде, чем их ловкие пальцы успели нащупать ее пояс с деньгами.

– Да пребудут с тобой боги, госпожа, – окликнул ее кто-то по-джоалийски.

Она резко обернулась. Пиол Поэт сидел на лавочке у двери гостиницы, вытянув ноги и прижавшись спиной к стене. Он жевал свежую булку.

– И с тобой тоже, господин. – Она улыбнулась ему и села рядом. Путешествие определенно пошло Пиолу на пользу, но что здесь сыграло главную роль – отдых, питание или появившаяся в жизни цель, – она не знала. Глаза его смотрели яснее, кожа приобрела более здоровый цвет.

Он разломил краюху хлеба пополам и протянул одну половину ей.

– Там, где я взял это, их еще больше. А ну пошли прочь! – отмахнулся он от попрошаек.

Она откусила кусок, внимательно глядя на него.

– Ты узнал что-то?

Он обиженно надул губы.

– Неужели у меня все написано на лице?

– Нет, просто я проницательная. Давай рассказывай.

Он медленно прожевал беззубым ртом кусок.

– Ну, я узнал, например, что в город вернулись победители Празднеств Тиона, и через пару недель состоятся торжества в ознаменование…

– Плевать мне на это! Что ты узнал про Освободителя?

Он приподнял седую бровь.

– А я-то думал, что нужен тебе для твоей будущей артистической карьеры…

– Это потом. Сначала, что слышно про Д’варда?

Он вздохнул:

– Элиэль, почему это так заботит тебя?

– Но он же мой старый друг! Я хочу сказать, те дни в Суссе были самыми лучшими в моей жизни. Ничего плохого нет в том, чтобы хотеть повидаться со старым другом, ведь правда? Так какие новости?

Он с сомнением покосился на нее.

– Что ж, логично. Ветер истины сдул прочь тучи слухов.

– Избавь меня от поэзии. – Она схватила его за руку, не давая откусить еще булки. – Сначала расскажи.

Он усмехнулся ее нетерпению.

– Он здесь, в Ниоле! Его видели в храме. Говорили также, что он был и во дворце у королевы, но эта история выглядит не совсем правдоподобной. В общем, похоже, он прибыл в город три ночи назад, отправился в храм и там утер носы жрецам. Потом убежал, прежде чем они сумели схватить его. Следующим вечером он был в Шуджуби.

– И что он там делал?

– Проповедовал ересь.

– Ох!

Пиол огорченно покачал головой:

– Если честно, не могу сказать, чтобы это меня удивляло. Он никогда не отличался особой верой. Помнишь, он не пошел тогда с тобой в храм благодарить Тиона за твое благополучное возвращение?

Это правда, подумала она, не пошел. И когда Верховный Жрец призвал его в храм, он и вовсе сбежал, так что ее нога так и осталась увечной. Но поддерживать этих ужасных еретиков! Т’лин Драконоторговец тоже присоединился к ним, вспомнила она. В последний раз, когда они встречались, они даже поссорились из-за этого.

– Ну, с ересью я не хочу иметь ничего общего, – твердо проговорила она.

– Я верую в богов! – В конце концов один из них – ее отец.

– Значит, забудем про Д’варда? – с облегчением улыбнулся Пиол.

– Нет! – Она снова не дала ему поднести краюху ко рту. – Если он еретик, почему его еще не бросили в тюрьму?

– А вот это интересный вопрос! Королева послала свою дворцовую кавалерию схватить его в Шуджуби. Судя по всему, какие-то столкновения там все-таки происходили, как и предсказывалось в «Завете». Но ведь не зря же говорят: легко сказать, труднее сделать. В общем, кончилось все тем, что гвардейцы отказались выполнять приказ и большая их часть перешла на сторону тех, кого им надлежало преследовать.

– Что-то звучит не очень правдоподобно.

Пиол пожал худыми плечами.

– Это похоже на чудо. Ходят слухи и о других чудесах. – Он поколебался немного. – Говорят, он исцеляет больных, Элиэль, – и калек тоже.

Она заставила себя засмеяться – нет, она все-таки замечательная актриса!

– Но ты ведь не веришь таким сказкам, правда? – Она с трудом подавила невольную дрожь.

– Не знаю. – Пиол нахмурился и впился в свою булку. – Мы ведь видели чудеса исцеления в храме Тиона… – пробормотал он, набив рот. – Все эти рассказы неправдоподобны, но слишком уж все сходится, чтобы они были полным вымыслом.

Она мяла в руке остаток своей булки.

– И где он теперь?

– Вчера он вышел из Шуджуби в сторону Мамаби… Если он не задержится там, сегодня он отправится в Джубиксби, а завтра перейдет через Лоспасс в Юргвейл.

Пиол Поэт не добавил, что он советовал бы ей подождать прибытия Освободителя в Юргвейле, но это не значило, что он так не думал. Вот тоска! Сколько дней у них ушло на то, чтобы попасть сюда из Джубиксби! Если Д’вард опередил их, ей придется догонять его, и уж наверняка он передвигается быстрее ленивца. Впрочем, все что угодно перемещается быстрее ленивца, да и того у нее больше нет.

Элиэль вздохнула:

– Говори же, старый. Ты теперь мой стратег. Дай мне совет.

Долгое время Пиол молча жевал.

– Мой совет тебе, Элиэль Певица, идти в Джоал, как ты, по твоим словам, собиралась, или позволь мне устроить тебе несколько выступлений здесь. Возможно, в каких-то из здешних храмов. В Ниоле, кроме того, много парков, где артист может неплохо зарабатывать на жизнь своим искусством, а не…

– Забудь об этом. Как мне теперь догнать Освободителя?

Он тяжело вздохнул:

– Ты всегда была капризной девчонкой. Идти за народом, наверное. А народ сейчас стекается к Лоспассу.

– Народ?

– Сотни людей стремятся послушать Освободителя. Они бросают работу, друзей, семьи…

– Ты не терял времени зря, старый! Как давно ты встал? Ладно, не будем об этом. Ни ты, ни я не можем идти пешком. Что делать?

– Тут организуются обозы, – пробормотал Пиол с набитым ртом. – Серебряная звезда туда. Две за дорогу в оба конца.

– Но это грабеж среди бела дня!

Он усмехнулся:

– Пожалуй, я заплатил бы по две. Обратная цена может оказаться там, на месте, гораздо выше.

– Заплатим по одной, – твердо проговорила Элиэль. – О будущем будем думать тогда, когда оно наступит.

 

35

Клыкастый вол передвигается быстрее ленивца, но все же медленнее человека. Весь день Элиэль только и делала, что смотрела на то, как пешие люди догоняют их повозку, обгоняют ее и исчезают впереди. Если бы не ее нога, она бы тоже шла вместе с ними, быстрее многих. Это все Д’вард виноват.

Пиол наверняка все хорошо разузнал, когда говорил, что сотни людей идут увидеть Освободителя – и не только пешие. Богатей обгоняли их верхом на моа, или на кроликах, или в экипажах, разбрызгивая грязь или поднимая пыль. В первый раз за все это время Элиэль засомневалась в том, правда ли, что человек-легенда, на встречу с которым спешат все эти толпы, тот самый Д’вард, которого она знала когда-то. Тот был скромен, почти застенчив – хотя актерского таланта ему хватало. И как она сможет пробиться к нему сквозь все эти толпы людей, пробиться, чтобы поболтать немного о старых добрых временах?

Наверное, бедные путники, едущие в обратную сторону, были до смерти напуганы видом этих толп, поэтому-то и отвечали на расспросы руганью или сердитым молчанием. Лишь некоторые поведали, что Освободитель дошел вчера до Мамаби и, может быть, еще там, если только не выступил в Джубиксби или к Лоспассу. Один или два упомянули вскользь о чудесах, но никто из них, похоже, не видел их собственными глазами.

Вола звали Рыжик. Его владельца – Подурстак Возница, он шагал рядом и направлял вола за ухо. Элиэль достаточно повидала таких грязных оборванцев в «Цветущей вишне» – хорошо хоть у нее хватило ума не платить за обратную дорогу. Тряский, набитый до отказа фургон вонял уже на выезде из Ниола, а после дня на солнцепеке в нем и вовсе можно было задохнуться. Да, «повезло» ей, нечего сказать. Да и попутчики подобрались хуже не придумаешь: две пожилые монахини, шептавшие всю дорогу; шумная дама, сына которой убил Жнец, и теперь она желала благословить Освободителя и его поход против Смерти; полоумный горбатый юнец, закатывавший глаза и лопочущий что-то насчет пророчеств; тринадцатилетняя девочка, которой было видение, поэтому она обязательно должна была рассказать о нем Освободителю – на встречу с ним ее сопровождала гордая мамаша. Был тут еще очень больной ребенок, которого прижимала к груди насмерть перепуганная мать – та надеялась, что Освободитель принесет смерть Смерти прежде, чем ее ребенок умрет. Ребенок все время кашлял, и его рвало всем, чем бы его ни кормили. Были два тучных, в зеленых хламидах жреца Падлопана, ниолийской ипостаси Карзона, – эти мрачно давали понять, что быстро выбьют из Освободителя всю ересь, стоит им только дорваться до него. Увы, рядом с ними сидела пожилая пара с золотыми кольцами Неделимого в ушах, так что разговор не клеился.

Здоровые, крепкие люди шли пешком или оставались дома.

Жрецам и монахиням, разумеется, полагалось выкорчевывать ересь, так что они путешествовали по роду службы. Они относились к своим спутникам как к пустым людям, праздным зевакам и потенциальным еретикам. Когда Элиэль объяснила, что надеется использовать давнюю дружбу с Освободителем для того, чтобы вернуть его на путь истинный, они, кажется, немного смягчились. Но только немного. О том, что она и есть та самая Элиэль из «Филобийского Завета», она умолчала.

Какими бы убогими все они ни были, все же это были зрители, а какой актер устоит перед зрителями? Поэтому время от времени Элиэль им пела. Кажется, это понравилось всем, за исключением больного ребенка и угрюмых монахинь. Позже они с Пиолом сыграли отдельные фрагменты из его пьес, и это тоже понравилось всем, кроме жрецов, ребенка и девочки с видением, с которой случился припадок в самой кульминации «Прощания Холлаги».

Когда вол устал, фургон поплелся еще медленнее, но все же к вечеру они добрались до Джубиксби. Эту сонную, мирную деревушку, которую Элиэль с Пиолом уже проезжали несколько дней назад, теперь можно было узнать только по шпилю храма. Ее жители – как мужского, так и женского пола – перегородили все подступы к ней баррикадой и стояли, угрожающе нацелив на путников вилы и мотыги. Хорошо хоть урожай уже был убран, так что рисовые чеки, которые весной и летом залиты водой по колено, высохли теперь до состояния обычного раскисшего поля, ибо орды паломников вытоптали все, повалили изгороди и оставили после себя бесплодную пустыню.

Подурстак предусмотрительно остановил фургон за четверть мили до баррикады, в конце длинной цепочки телег и экипажей. Слуги и возницы, сторожившие экипажи, не обращали внимания на припозднившихся путников.

– Ближе не поеду, – процедил Подурстак. – Выезжаем на рассвете – все, кто захочет еще. До тех пор устраивайтесь сами.

Пассажиры пытались спорить, но безуспешно. Так и так проезд через деревню был закрыт наглухо, а по окружавшему ее болоту фургон не пройдет. Напевая, Элиэль слезла на землю и протянула руку Пиолу. Приятно было стать наконец на твердую землю. Ей не терпелось побыстрее пройти остаток пути, тем более что оставалось-то совсем немного: до невысокого холма на севере, где собирались толпы. Должно быть, там и находился Освободитель.

Пиол хотел забрать их небольшой мешок себе, но она настояла, чтобы он остался у нее. Неспешно шагая бок о бок, они двинулись по полю в обход деревни. Они шли медленно, их обгоняли все новые и новые толпы паломников. Идти было тяжело – башмаки на каждом шагу утопали в красной грязи.

В голове все вертелся припев из какой-то старой песни: «Скорбящая женщина, парень красивый…» Она уже много лет не слышала этой песни.

– Сколько? – выдохнула она.

– Тысячи! Я не вижу отсюда всех, – задыхаясь, усмехнулся Пиол. – Тронг никогда не собирал столько зрителей. Надо было нам удержать Д’варда в труппе!

Его благодушное настроение устыдило ее.

– Но кто они, эти люди, – зрители или участники? Даже Тронгу не справиться бы с таким количеством исполнителей.

По мере того как они приближались к холму, решимость покидала ее. Безнадежно! На вершине стояло строение, возможно, старая молельня. По бокам его виднелось несколько чахлых деревьев, но все остальное, что бы там ни было – трава, или изгороди, или кусты с ягодами, – скрылось под черной массой людей.

– Это же безумие какое-то! Чего им всем нужно? Только увидеть его? Коснуться рукой?

– Безумие толпы, – пробормотал Пиол. Глаза его светились отрешенностью – этот взгляд его был знаком ей с раннего детства: признак вдохновения. – Все пройдет. Медовые муравьи роятся так по весне. Освободитель – их матка, и они стремятся приблизиться к нему как можно ближе.

– Но если он говорит, большинство же не услышит ни слова!

– Он принес в их жизнь что-то новое. Они вернутся по домам и расскажут об этом всем своим друзьям. И если мир не перевернется вверх тормашками через пару недель, они забудут о нем. Это пройдет.

Когда они добрались до вытоптанного склона, Пиол взял Элиэль за руку. Тут они остановились, понимая, что любая попытка протиснуться сквозь толпу не только обречена на провал, но и просто опасна. Она слышала угрожающий ропот – это те, кто стоял выше по склону, сопротивлялись попыткам оттеснить их или подвинуть дальше. Она обменялась со стариком скорбными взглядами: ни он, ни она не отличались высоким ростом. Они даже не увидят Освободителя, не говоря о том, чтобы услышать. Наверное, он скажет что-нибудь. Должен же он сделать что-то, иначе толпа взбунтуется.

– Шш! – пронеслось по толпе. Кто-то что-то объявлял. Слов она не разобрала, но почувствовала, что толпа подалась в сторону, куда-то вправо.

Чуть позже она снова услышала голос, на этот раз ближе.

– Пищу раздают на противоположном склоне. Освободитель будет говорить сейчас и повторит потом еще раз для тех, кто не слышал. Ступайте и поешьте пока, а потом возвращайтесь.

Элиэль и Пиол вопросительно переглянулись. Они догадались захватить еду с собой, так что не были голодны. Скольких соблазнит подобное предложение?

Тут показался и сам кричавший – он шел по самому краю толпы. Это был невысокий светловолосый парень, одетый лишь в набедренную повязку. На плече у него висела кожаная сумка, на спине – большой круглый щит. Сложения он был хрупкого, но вид имел довольно-таки решительный. Он прокричал свое объявление еще раз.

Толпа пришла в движение: одни начинали выбираться из нее в поисках обещанного обеда, другие проталкивались наверх, на их место. Потянув за собой Пиола, Элиэль захромала к глашатаю. Она успела хлопнуть его по щиту, как раз когда тот собирался идти дальше.

– Эй!

Тот обернулся и смерил ее взглядом. На осунувшемся, почерневшем от солнца лице его глаза казались двумя большими голубыми озерами. Он был весь забрызган грязью. Она ожидала раздражения, но он заговорил с удивительным терпением:

– Сестра? Чем я могу помочь тебе?

– Мне нужно поговорить с Освободителем.

Ему даже удалось улыбнуться, несмотря на очевидное безумие ее просьбы, и он потеребил пальцем завиток волос, которые в лучшие времена были, возможно, золотыми.

– Нам всем нужно. Я пытаюсь поговорить с ним вот уже три дня. Жаль, что не могу помочь тебе.

Элиэль смутилась. Он был очень хорош собой. В хорошей пьесе из него вышел бы отличный Тион.

– Я – Элиэль.

Его лицо тут же изменилось – от былого радушия не осталось и следа.

– Я очень польщен, сестра… – осторожно протянул он.

– Нет, правда. Я Элиэль из «Филобийского Завета». Я выходила его, и омыла… почти пять лет назад. Я хочу повидаться с ним.

Легкая улыбка сомнения тронула его губы.

– Ты знаешь, как его зовут? Можешь описать его?

– Его имя Д’вард. Он высок. У него черные волосы, немного волнистые, и самые синие глаза из всех, что я видела. Когда я была знакома с ним, он был… стройным, так, пожалуй, точнее всего сказать. Наверное, он поправился с тех пор.

Парень лязгнул зубами, захлопнув рот.

– Нет, не поправился. Ты Элиэль! – Он пал перед ней на колени прямо в грязь.

– Э… – Элиэль неуверенно оглянулась на Пиола. Похоже, того это поразило ничуть не меньше. Стоявшие рядом заметили это, и вокруг них начал собираться кружок любопытных.

– Зачем на колени? – удивленно проговорила она. Почему-то это сбивало ее с толку. – Встань, пожалуйста! Мне хотелось бы видеть старого друга.

Парень встал – не без труда, ибо щит мешал ему. Он огляделся по сторонам.

– Подожди, сейчас! – Он опять прокричал в толпу свое объявление, и люди снова пришли в движение, словно овощи в кипящем котле.

Прикусив губу, он повернулся к Элиэль:

– Я не могу отвести тебя к нему сейчас. После того как он выступит во второй раз, он обратится к толпе с просьбой разойтись по домам или на ночлег. Потом у нас будет… – Он невесело усмехнулся. – Ну, обыкновенно мы собираемся после этого. Правда, столько народа пришло, что насчет сегодняшнего вечера я не уверен. Но найди меня или других людей с такими же щитами. Скажи им то, что сказала мне… или скажи лучше, что я так сказал. Меня зовут Дош Посланник. Уверен, тогда они отведут тебя к Освободителю.

На большее она и не надеялась.

– Спасибо тебе, Дош Посланник.

– Да благословит тебя Неделимый, сестра. – Он кивнул и начал проталкиваться через толпу.

Пришлось довольствоваться и этим, и она решила, что пока от нетерпения не умрет. Однако с каждым мгновением желание увидеть Д’варда становилось все сильнее и сильнее. Чем ближе она была к нему, тем больше ей этого хотелось.

 

36

Некоторые из тех мест, что выбирал Д’вард для стоянок, были довольно странными, но и Дош не нашел бы места лучше, чем холм под Джубиксби. Это был естественный театр – маленькая развалина на вершине была превосходной сценой, а склоны вместили бы и не такое количество народа. Откуда ни посмотри – видимость отличная. Но вот ветер и размеры толпы доставляли и Д’варду, и его помощникам кучу неприятностей. Как громко ни говорил Д’вард, с наветренной стороны его все равно было не слышно. Те, кто выслушал первую проповедь – вынужденно краткую, – не спешили расходиться и освобождать место другим. Нижняя часть склона была болотистой – не лучшее место для ночлега.

Терпение. Понимание. Вежливость. В первую очередь терпение.

Толпа непослушна. Хотя, будь она другой. Носителям Щита все равно пришлось бы повозиться, тем более что работа эта была в новинку для всех них, кроме Доша и двух оставшихся в живых нагианцев. Д’вард назначил Носителей Щита на смену погибшей Сотне – вчера вечером он назвал четырех женщин и шестерых мужчин и пообещал назвать еще шестерых, чуть позже. Дош верил в правильность его выбора, но преданность делу не может заменить опыт. Даже Прат’ану и его братьям пришлось бы несладко, управляй они такой толпой. Если вспомнить тех, которые сопровождали Освободителя по Носоквейлу и Ринувейлу, то они напоминали скорее выбравшуюся на прогулку семью – эх, и славные же были деньки… Теперь на неподготовленные плечи легло бремя куда тяжелее. Дош был на ногах с самого рассвета; Тьелан Торговец и Догтан Пастух делали все, что в их силах, но они до сих пор не пришли в себя от скорби и стыда за то, что остались живы.

Дош тоже ощущал-жгучий стыд, ибо не верил в Освободителя до самой его встречи с Висеком и поэтому так и не успел сказать Прат’ану и его Сотне, что они были правы, а он, Дош, заблуждался. Он не понимал тогда их отваги и преданности. Теперь впервые в жизни он ощущал вину.

Терпение…

– Я знаю, что все вы устали, братья и сестры. Там, у подножия холма, много таких, кто подобно вам проделал неблизкий путь, но до сих пор так и не имел возможности услышать Освободителя. Вспомните о том понимании, о котором он говорил вам, и дайте им возможность… – И так далее, и тому подобное.

В тысячный раз повторяя тщательно продуманный и заученный текст, Дош удивлялся, где это он научился терпению? Да и не только терпению. Если бы тот Дош, который покинул Джоал всего две недели назад, повстречался бы с ним теперь, они бы друг друга не узнали. И невзлюбили бы друг друга, это уж точно. К счастью, он был слишком занят, чтобы думать о том, нравится ли ему быть новым Дошем. Он решил, что для распутства он слишком устал. И потом, он должен быть пай-мальчиком, ибо в ночном воздухе пахло бунтом. Он уже остановил три драки.

Солнце село. На небе ни луны, и Д’вард только что начал свою вторую проповедь. Ветер все крепчал, унося прочь его слова. На закате над Ниолволлом начали собираться тучи, первый знак грядущих зимних дождей – хоть это поубавит толпу.

Дош начал пробиваться вверх по склону. Все что мог, он здесь сделал. Он двигался медленно и осторожно, буквально проскальзывая через лес ног, стараясь не задевать своим щитом чужих голов. Щит был большой честью, но дьявольски тяжелой и неудобной честью. В его случае честь эта была особенно большой и тяжелой, так как ему достался щит Прат’ана. Удар, стоивший жизни Прат’ану Горшечнику, проделал в щите огромную дыру. Носить такую реликвию особенно почетно.

Интересно, подумал Дош, послушается ли королева Эльванайф Освободителя, приедет ли в Шуджуби для покаяния? Тронется ли Д’вард дальше, как делает обычно? Сколько из этой толпы решат присоединиться к Свободным и пойти за Освободителем? Их придется кормить, а сума почти пуста, хотя сборщики снова соберут для него новые деньги. И сможет ли он присесть наконец…

Он добрался до обвалившихся стен старой молельни, как раз когда на востоке появился Кирб’л, осветивший приветственным желтым светом сотни запрокинутых лиц. Д’вард возвышался над толпой. Пламя костра бросало таинственные блики на лицо Освободителя.

Как ни странно, Килпиану и остальным удалось не подпустить толпу к самой молельне. Большая часть стен давно уже обрушилась, превратившись в бесформенные груды камней. Это-то и помогло Носителям Щита сдержать людей. Дош перебрался через стену там, где она была пониже, и, освободившись от щита, блаженно рухнул на траву.

Коренастая седовласая женщина подошла к нему, предлагая бурдюк с водой. Он схватил бурдюк и жадно припал к нему губами. Как ее зовут? Она была Другом. Кроме Носителей Щита, Д’вард назначил и Друзей. Друзья, сказал он, это преданные сторонники Веры, но не готовые еще принять груз ответственности. Однако на вечерние собрания их пускали.

Дош осушил бурдюк и пробормотал слова благодарности. Голос Освободителя звенел над головой.

– Еды? – спросила женщина, по обыкновению скорбно улыбаясь. Асфраль, вот как ее зовут, Асфраль Повитуха.

– Еда? Какая? Д’вард уже поел?

– Нет.

– Тогда я подожду, пока он поест.

Она покачала головой, словно это удивляло ее.

– Все вы так говорите.

– Просто сегодня на всех еды не хватит.

– Многие из них принесли с собой.

– Но некоторые пришли голодными, а Д’вард не ест, если знает об этом. Единственное, что может заставить его поесть, – это если мы, остальные, откажемся есть – ведь мы все делаем, как он.

– Правда? Вы не будете есть, если он не будет?

Дош вздохнул:

– Будем надеяться, нам не придется проверять это на деле.

Он огляделся по сторонам. Вроде бы все на месте. Догган Пастух мрачно сидел, забившись в угол. Тьелана Торговца, правда, не видно. Килпиан Гуртовщик, и Кондиор Кровельщик, и Рваная Губа. Рваная Губа Солдат был одним из тех улан, что примкнули к ним в Носоквейле. Медведь, а не человек, и бровей таких густых Дош не видел со времен Бандропса Адвоката. Не Прат’ан, конечно, но надежная опора для Освободителя. Полдюжины других… Рыжеволосый юнец у самого костра лихорадочно записывал что-то; возможно, пытался записать проповедь Освободителя слово в слово.

– Кто это? – шепотом спросил Дош, показывая на писаку.

– Домми Прислужник. Друг.

Столько всего изменилось! Трудно поспевать за всем.

И конечно, вон сидит Урсула Учитель. Дош невзлюбил ее, сам не зная почему. Возможно, это был пережиток старых, распутных дней, когда он предпочитал женщин хрупких, а мужчин, напротив, мускулистых. У нее была слишком квадратная челюсть, слишком короткие волосы, слишком властные манеры, но все это не слишком много значило для него сейчас. Может, он просто не знал, как к ней относиться – она говорила с Освободителем на языке, непохожем ни на один из тех, что он знал. Хорошо хоть ее высокомерный приятель уехал – вчера на рассвете, верхом на драконе; скатертью дорожка, кто бы он ни был.

Глядя на Урсулу, Дош вдруг вспомнил про Элиэль Певицу. Проклятие! Ну, все равно уже нет смысла идти и искать ее в такой толпе. Если она и в самом деле та спасительница, о которой говорилось в «Завете», она как-нибудь сама найдет дорогу сюда. Надо не забыть сказать Д’варду о ней… Проклятие, ну и устал же он…

Небо затягивало тучами. Плевать – никакая непогода не помешает Дошу выспаться сегодня. Он покосился на сваленную в угол поклажу, застонал, сел и приготовился вставать.

– Губа? Помоги мне поставить шатер.

Солдат покачал головой:

– Д’вард сказал оставить его так. Он сказал, мы все можем накрыться им, если пойдет дождь.

Дош опять лег. Он подозревал, что Освободитель редко спит в шатре и держит его в основном для того, чтобы сбивать с толку Жнецов. Впрочем, вот уже несколько ночей Жнецов видно не было. Что задумал враг? Неожиданно для себя он задремал. Проснулся он от того, что Кондиор Кровельщик уронил ему на ноги мешок с одеждой. Освободитель уже закончил говорить и спускался вниз со своего пьедестала, поддерживаемый Килпианом Гуртовщиком. Появились еще несколько Носителей Щита и Друзей. Толпа на склонах устраивалась на ночлег и гудела, как огромный зверь.

Асфраль Повитуха и Имминол Травница разносили вечернюю трапезу: бобы, корнеплоды и даже немного фруктов. Д’вард взял предназначенную ему порцию и оглянулся на своих людей – на каждого в отдельности. Все чего-то ждали, он улыбнулся, словно зная, о чем они думают.

– Благословенна будь пища, посланная нам Господом, и да придаст она нам силы, чтобы служить Ему.

Хор голосов, повторяющих за ним «аминь», как-то сразу перерос в хруст и чавканье.

Д’вард устроился поудобнее и впился зубами в перцекорень.

– Отлично поработали сегодня все вы! У вас был тяжелый день, и я благодарен вам за то, как вы справились. Надеюсь, дальше пойдет легче. Вряд ли много людей последуют за нами через Лоспасс. У вас есть что сообщить?

Дош снова вспомнил про Элиэль, но его опередили, со всех сторон посыпались жалобы на проблемы с дележкой еды, выделением земли под отхожие места и на постоянные ссоры со жрецами.

– С этим пока ничего не поделаешь, – беззаботно сказал Д’вард. – Завтра разберемся как-нибудь. Все познакомились с Домми Прислужником, новым Другом?

Юнец отчаянно покраснел и расплылся в улыбке.

Через стену перелезли еще несколько Носителей Щита и Друзей. Д’вард представил новичков, объявил о новых назначениях. Люди несли деньги Дошу, и он начал ссыпать их в суму. И все равно на то, чтобы прокормить всю эту ораву завтра, денег не хватало.

Потом сквозь шум разговоров словно молния сквозь тучу прорезался громкий, чистый женский голос:

– Д’вард?

Освободитель поднял голову, вздрогнул и уронил тыквенную корку, служившую ему миской.

Появился наконец Тьелан Торговец. Он привел с собой девушку, которая утверждала, что она Элиэль, а с ней и маленького старичка, тащившего теперь ее мешок.

– Д’вард? Обиды живут в памяти долго, а долги забываются?

– Элиэль! – Д’вард вскочил. – Элиэль Певица! И Пиол!

Хромая, она сделала несколько шагов к нему. Кондиор Кровельщик заступил ей дорогу, и она остановилась.

Изумление на лицах остальных не удивило Доша, но почему такой странный вид у Освободителя? Было в этом что-то непонятное. Почему Д’вард так побледнел? Все знали пророчество насчет Элиэль и пришествия Освободителя, но в «Завете» ни слова не говорилось про кого-то по имени Пиол. Может, все дело в старике?

Сама Элиэль была весьма привлекательной девицей. Будь здесь прежний Дош, он наверняка не упустил бы женщину такого сорта. Впрочем, какого сорта? Разглядывая ее в неровном свете костра, он решил, что, будь он прежним, он поспорил бы, что она девица именно того самого сорта. Уж во всяком случае, не недотрога-девственница. Моложе, чем показалось ему поначалу, ибо сказано ведь: «…станет Элиэль первым искушением». С семисотых Празднеств, когда Освободитель явился в мир, прошло уже почти пять лет. Должно быть, тогда она была совсем еще девочкой.

– Элиэль! – повторил Д’вард. Он помотал головой, словно стряхивая наваждение. – Я и забыл уже, как давно это было. Ты стала еще красивее.

– Тебя годы не изменили. – Она улыбнулась и протянула к нему руки. – Разве мы больше не друзья?

Д’вард не приказал Кондиору отойти с ее дороги.

– Добро пожаловать. Братья и сестры, это Элиэль Певица, та Элиэль, про которую говорится в «Филобийском Завете». Пиол, я рад видеть и тебя. Что слышно про остальных?

– У нас будет еще время поболтать как следует. – Элиэль вскинула голову. Глаза ее перебегали с лица на лицо. – Не думаю, чтобы твоим спутникам было интересно наше прошлое. Так ты предложишь нам свое гостеприимство или нет?

Д’вард рассмеялся:

– Ты все такая же, Элиэль! А я грубиян. Конечно, присоединяйтесь к нашей трапезе, оба. Подвиньтесь, дайте сесть Элиэль Певице и Пиолу Поэту. Добро пожаловать в ряды Свободных. – Впрочем, смех его звучал не совсем искренне. Дош был донельзя заинтригован. Он знал Освободителя достаточно давно, чтобы учуять здесь какую-то тайну.

Девушка прохромала к освобожденному для нее месту, все как один уставились на ее ноги. Подошва правого башмака была гораздо толще левой. Асфраль и Имминол раздвинулись, освободив место у костра. Элиэль села, и старик примостился рядом, выпутываясь из лямок мешка.

Д’вард подобрал тыквенную корку и протянул Рваной Губе, своему соседу.

– Передай это нашим гостям. Сама видишь, Элиэль, живем мы небогато.

Рваная Губа добавил то, что осталось от его собственного ужина, и передал корку.

Востроглазая Элиэль заметила. Старик тоже, ибо сразу завозился с завязками своего мешка.

– Пожалуйста, не обделяйте себя. – Она надменно подняла бровь. – Так уж получилось, у нас есть с собой кое-какие припасы.

Д’вард сел, не говоря ни слова, и, возможно, один Дош заметил его улыбку, совсем короткую. Когда корка вернулась к нему, он поделил ее содержимое со Рваной Губой и продолжал есть, не сводя глаз с Элиэль.

– Прости нас за то, что мы даже за едой говорим о делах. Есть у кого-нибудь еще новости?

– До меня дошел слух, Освободитель, – заговорил Рваная Губа. – Мне сказали, что королева Эльванайф не покидала своего дворца.

– Я не удивлен. – Д’вард продолжал смотреть на девушку так, словно каждый кусок, который она клала в рот, был откровением. – Она не должна нас заботить. Единственный разберется с ней – возможно, через ее же придворных; так, во всяком случае, мне кажется.

– Что завтра, господин? – спросил кто-то.

– Завтра мы уйдем отсюда. Нельзя же и дальше терзать несчастную Джубиксби. Надеюсь, погода не закроет перевал.

«Скорпиона в задницу!» Где, скажите, Дошу найти провиант на несколько тысяч человек, переходящих через Лоспасс? До Юргвейла по меньшей мере два дня пути, так что отправиться вперед и закупить провизию там он не может. Придется торговаться с этими джубиксбийцами на баррикадах. Они могут заломить запредельные цены за ущерб, нанесенный им толпами, но тогда он возразит, что в противном случае голодные Свободные останутся на месте. Это их убедит… Освободитель называл его имя.

– Ты мне нужен под рукой, – сказал Освободитель, так и не сводя глаз с Элиэль. – Я хочу, чтобы казна осталась у тебя, но заниматься хозяйством мы назначим кого-нибудь другого. Есть предложения?

Дош постарался не выказать своей радости. Быть кем-то, кто нужен, кому доверяют, с кем советуются…

– Догтан хорошо разбирается в скоте…

– Нет. Он тоже нужен мне здесь.

– Тогда, может, Асфраль?

– Возьмешь на себя заготовки и закупки, Асфраль? – спросил Д’вард, продолжая смотреть на Элиэль.

– Я буду рада, господин.

– Тогда я назначаю тебя Носителем Щита, если ты не против таскать его.

– Что угодно, только не подпускайте ее близко к готовке, – засмеялась Имминол. Они давно уже были подругами, так что в ее смехе не было ничего зазорного.

На ногу Дошу шлепнулась дождевая капля.

Должно быть, на ногу Д’варда тоже, потому что он посмотрел на небо и нахмурился.

– Завтра мы остановимся в Ревущей Пещере. По крайней мере там нам будет сухо. Это недолгий переход. Этим можно будет заняться с утра. Рваная Губа, когда мы будем проходить границу лесов, пригляди, чтобы каждый здоровый паломник подобрал по ветке и захватил ее с собой на дрова. Еще что-нибудь?

– Да, Освободитель, – проговорил кто-то с сильным нагианским выговором. Догган Пастух, как старик, шатаясь, поднялся на ноги, но стоило ему встать, как он выпрямился по-военному, держа свои копье и щит как положено. – Я хочу вернуться домой.

Значит, до этого все-таки дошло. Дош ожидал этого два последних дня, так что Д’вард не выказал удивления. Он покосился на Тьелана, но лицо того оставалось непроницаемым. Допустим, Тьелан знал об этом, а Д’вард ожидал…

– Тогда ступай, но никогда больше не считай себя моим другом или братом.

Этого Догтан не ожидал.

– Я знаю, что ты думаешь, – негромко продолжал Освободитель. – Не забывай, они были братьями и мне. Я первым метнул тогда копье в Гопенума. А потом ждал, когда он метнет свое в меня. Если бы я знал, сколько силы в руке у мясника, я бы повернулся и бежал без оглядки до самого Нагволла. Бурташ и Прат’ан пометили мне на ребрах места, где я должен был сделать надрезы, когда заслужил свои первые отметины доблести. Мы все были братья. Бок о бок мы сражались. Когда я пришел просить их о помощи месяц назад, они бросили все и без разговоров пошли за мной, как ты и Тьелан, пошли как брат для брата. Я предупреждал, что это будет опасно, и они только смеялись. Под Шуджуби они погибли, все, кроме вас двоих, но таков был выбор Бога, и вам нечего стыдиться. Я недооценил силу зла, так что если кого и винить… Нет, выслушай меня. История не назовет меня безупречным. А теперь ты считаешь, что твой долг вернуться с этой вестью в Соналби, чтобы остальные братья взялись за оружие, решив отомстить. На кого ты их поведешь, брат Догган? На улан, которые пролили их кровь? Но большинство их теперь здесь, с нами, пристыженные и покаявшиеся, делающие все, что в их силах, ради нашего дела. На королеву Эльванайф, отдавшую этот приказ? Я сильно сомневаюсь в том, что она еще будет сидеть на своем троне к тому времени, когда ты доберешься до братьев в Ниолвейле. На Зэца, чье зло руководило королевой? Он и есть истинное средоточие мрака, но на что ты можешь надеяться, выступив против него? Я обещал уже тебе, что он умрет, когда мы придем в Тарг. Мне нужна твоя помощь в пути, но если ты не веришь моему слову – если ты считаешь, что жители Соналби мало выстрадали, – что ж, тогда ступай. Но не жди моего благословения.

Догган молча стоял. Он никогда не отличался особой сообразительностью.

– Он прав, – сказал Тьелан. – Говорил же я тебе. Сядь.

Догган сел, уронив щит и копье на землю. Он согнулся, всхлипывая. Тьелан положил руку ему на плечо.

Некоторое время все молчали. Расстроенные, мрачные, они покончили с ужином. Дош решил, что не отказался бы на десерт от большого, сочного куска жареного мяса. От его взгляда не укрылись булки и мясо, которые поглощали Элиэль и ее пожилой друг, и он прикидывал, что еще у них там, в мешке. Впрочем, не он один смотрел на них голодным взглядом.

Элиэль проглотила последний кусок и облизала пальцы.

– Ну, Д’вард? – Она нервно хихикнула. – Не уединиться ли нам с тобой поболтать о старых деньках? Я могу поведать тебе о судьбе многих из тех, кто был нам близок.

– Нет! – отрубил Д’вард и добавил что-то на этом своем странном другом языке.

Загадочная Урсула Учитель все время молча смотрела и слушала. Она тоже не сводила глаз с Элиэль Певицы. Теперь же она кивнула и что-то ответила на том же языке. Что бы она там ни сказала, хмурое выражение ее лица служило тревожным предостережением.

Д’вард встал и подошел к девушке, остановившись между ней и костром. Элиэль радостно подняла на него глаза и начала подниматься.

– Сядь!

Удивленная, она опустилась обратно.

– Сними башмаки.

– Что? Я ни за что не…

– Сними башмаки! Приказ прогремел как удар кулака по столу. Никто не смел ослушаться Освободителя, когда он так говорил. Она побледнела и повиновалась, потом снова посмотрела на него – во взгляде ее гнев мешался с обидой и стыдом.

Это было жестоко. Это видели все: одна нога была искривлена и короче другой.

Д’вард посмотрел на Имминол и старика, сидевших по сторонам от нее.

– Держите ее за руки!

Элиэль пыталась протестовать, но ее держали крепко.

– Д’вард! Что ты…

Освободитель поднял глаза, словно вглядываясь в небо. Он сомкнул руки над головой. Догадка о том, что сейчас произойдет, вспышкой озарила Доша за мгновение до того, как девушка закричала, пытаясь высвободиться из державших ее рук.

Д’вард опустил руки.

– Возблагодари Истинного Бога.

Он повернулся и пошел на прежнее место; его облачение раздувалось от ветра. Дождь шипел в костре. Имминол и Пиол отпустили руки Элиэль. Она побледнела как мел, глядя на свои ноги.

– Божественное чудо! – проговорила Урсула на своем чуть искаженном джоалийском. – Возблагодарим Неделимого за этот ниспосланный нам знак.

– Аминь! – пробормотали один или два голоса. Все остальные потрясение молчали. Ноги девушки были теперь одной длины.

– Ибо написано, – продолжала Урсула, – «увечья и болезни, даже Смерть саму заберет он от нас. Возрадуйтесь же!»

И тут Элиэль наконец очнулась.

– Д’вард! – взвизгнула она и вскочила на ноги. Она шагнула к нему и чуть не упала, потеряв равновесие.

– Нет! – рявкнул Д’вард. – Не подходи ближе!

– Но… Ты исцелил… – Она снова посмотрела на свои ноги, боясь, что все это ей только снится.

«Странное, должно быть, у нее сейчас чувство», – подумал Дош. Когда Д’вард исцелил ему вывихнутую лодыжку, это, помнится, так потрясло его, а ведь она жила с этим увечьем всю свою жизнь. Странно было даже смотреть на это чудо со стороны. По коже его пробежали мурашки, хотя он и раньше видел, как Освободитель пользуется своими силами. А на остальных, наверное, это произвело сильнейшее впечатление.

Урсула рассмеялась, ее смех показался ему неуместным – как если бы он прозвучал в храме.

– Очень глупо с твоей стороны, Кисстер. Тебе стоило бы сделать это прилюдно.

Д’вард нахмурился:

– Это всего лишь плата за старую обиду. Тьелан, можешь срезать лишнюю кожу с ее подметки? Элиэль, я уплатил часть своего долга тебе. Теперь ступай.

Лицо Элиэль блестело в свете костра – вряд ли только от дождя. Она заметно дрожала.

– Д’вард, Д’вард!.. – Она нерешительно шагнула к нему.

– Ни шагу ближе! Я рад снова видеть тебя и еще больше рад, что смог сделать то, что сделал, но сегодня ты – нежеланная гостья. Тебе придется поискать себе места снаружи. Пиол… Что скажешь, Пиол? Я глупо веду себя?

Старик тоже побледнел. Он мотнул головой.

Д’вард скривился, будто это признание того, что тревожило его самого, казалось ему чем-то отвратительным.

– Рваная Губа, Догган… Проследите, чтобы Элиэль Певица и Пиол Поэт нашли себе место для ночлега, ладно? – Он не добавил: «Подальше от меня», но это было ясно и так.

Тьелан острием своего копья оторвал подметку башмака Элиэль и молча вернул башмак ей. Дождь припустил сильнее.

– Остальные, – сказал Д’вард, – накроются полотнищем шатра как одеялом. Это будет не слишком удобно, но нам будет куда легче, чем тем, кто спит снаружи. Если увидите маленьких детей, пригласите их сюда. Прощайте, Элиэль и Пиол. Желаю вам благополучного возвращения домой.

 

37

Всю ночь дождь то начинался, то переставал, раз от раза становясь все сильнее и холоднее. Костры погасли задолго до рассвета – то ли от нехватки дров, то ли просто залитые дождем. Паломники сбивались в кучки, дрожа и бормоча проклятия погоде. Мало кто выспался в эту ночь.

Элиэль вообще не спала. Стоило ей задремать, как что-нибудь будило ее – если не сон, так дождь, детский плач или чьи-то шаги, – а потом она вдруг проснулась окончательно, вспомнив: «Моя нога здорова!» Она больше не калека, не урод, не монстр. Теперь она может начать карьеру певицы или актрисы. Она может мечтать о Празднествах Тиона. Она может мечтать о замужестве, семье, детях. Она может думать о себе как о красавице, как о женщине, привлекательной для мужчин, как о цельной личности.

И все это сделал Д’вард. Не Тион, не кто-то из других богов. Д’вард, проповедующий ересь. Как может она примирить это чудо с теми ужасными вещами, о которых он говорил? Как вообще сможет она теперь отличать добро от зла? Пять лет назад Д’вард обманул ее. Теперь он исполнил самое сокровенное ее желание без малейшей просьбы с ее стороны, не прося взамен ни услуг, ни одолжений, одним махом расплатившись за все, что она сделала для него когда-либо.

Как? Кто он, Д’вард? Она думала о нем как о человеке, рожденном женщиной, но она же сама видела, как явился он в этот мир, соткавшись из пустого воздуха. Если он не смертный, значит, он или бог, или демон, но тогда с чего демону совершать такое?

Когда серый свет нового дня забрезжил сквозь затянувшие небо хмурые тучи, толпа на холме зашевелилась. Люди дрожа поднимались на ноги и спускались к дороге, расталкивая тех, кто еще не проснулся. По сердитому ропоту, который Элиэль слышала ночью, она поняла, что большинство возвращается домой, в Ниол. Д’вард прогнал ее, отказавшись встретиться с ней наедине. Она спасла его жизнь раз, и все же он не доверяет ей! Он ясно сказал, чтобы она уходила.

Проснулся, захлебнувшись кашлем, Пиол. Как только могут зубы стучать так громко?

– Ты в порядке? – спросила она.

– Если не считать ревматизма, отмороженных конечностей и воспаления легких, ничего. А как ты?

– Умственное помрачение и моральная неустойчивость, только и всего.

Он повернулся посмотреть на нее и усмехнулся. Его костлявая рука нашла ее руку и крепко стиснула.

– Новая жизнь открывает двери?

Она обняла его. Мешок костей, и холодный как рыба.

– Не знаю, Пиол, не знаю! Объясни мне.

Он снова закашлялся.

– Сам рад бы. Куда мы теперь?

Элиэль долго молчала.

– Я хочу идти за Освободителем, – прошептала она наконец.

– Этого я и боялся. Почему, Элиэль? Что движет тобой? Ты говорила мне, что хочешь в Джоал, но все, чего ты хочешь на самом деле, это…

– Д’вард исцелил мою ногу.

– Это не повод. Еще до этого…

– Нет, повод! – Правда ли? Ее мечты изменились. Ночью, в полудреме, в ее объятиях был настоящий Д’вард, не тот неизвестный поклонник с усами, – Д’вард, такой, каким он стал сейчас, со стриженой бородой. «Скорбящая женщина, парень красивый…»

Пиол ждал ее объяснений. Что она может сказать ему? Глупо и даже смешно думать сейчас о мести. Какую бы боль ни причинил ей Д’вард в прошлом, он расплатился сполна. Но как может она даже дружить с человеком, позволяющим себе так ужасно богохульствовать? И потом, он ведет свою армию в Юргвейл, а в Юргвейле ее ждал Тигурб’л Трактирщик. Она не говорила о нем Пиолу, но тот и сам мог бы догадаться. Ей нет никакого смысла примыкать к этому сумасшедшему, еретическому паломничеству.

И нет причины отказываться от этого.

– Я так и не поблагодарила Д’варда как следует.

– Почему? Поблагодарила.

– Ну, мне хотелось бы поговорить с ним. О старых временах. Он ведь старый друг, верно? Мне он нравится. Он славный. Давай перекусим. – Она потянулась к мешку, который клала на ночь под голову вместо подушки, но Пиол перехватил ее руку.

– Не сейчас. Слишком много глаз и голодных ртов. Давай лучше потихоньку пойдем. Заодно и согреемся.

Толпа тянулась по склону, разделяясь внизу на два потока. Большая часть направлялась по дороге в сторону Ниола, но неожиданно много людей поворачивало к Лоспассу. Элиэль с Пиолом шли очень медленно – он по старости, она – потому, что ей еще только предстояло заново учиться ходить. Стоило ей задуматься о чем-то другом, как она оступалась или шаталась как пьяная. Это было забавно, и один или два раза она даже расхохоталась над собой.

Наступил день – хмурый, серый день. Что ж, впереди осень, так что в плохой погоде не было ничего удивительного, даже в Ниоле. В Наршвейле, поди, уже по колено снега. И на Лоспассе, возможно, тоже. У нее не было зимней одежды, и у Пиола тоже.

Дорога вилась по равнине. Дождевые тучи неслись над головой. Ниолволла и большую часть Ниолслоупа видно не было. Когда болотистые чеки сменились холмистыми пастбищами, она заметила, что сзади их нагоняют Освободитель и его телохранители. Казалось, Д’вард окликает всех по имени, иногда просто проходя мимо, иногда задерживаясь на несколько минут поболтать на ходу. Потом он убыстрял шаг, а вместе с ним и его Носители Щита, и они переходили к следующей группе.

Может, сегодня настроение у него будет лучше – объятие и поцелуй в память о прошедших днях…

Пиол держался молодцом. Он шел медленно, но ровно; он уверял, что может поддерживать такой шаг весь день, пока его никто не торопит. Остаток своих припасов они съели на ходу.

Отряд Д’варда нагнал их раньше, чем ожидала Элиэль. Первое, что она услышала, был голос за спиной:

– Пиол Поэт?

Пиол слишком берег силы, чтобы оглядываться на ходу. Он остановился и повернулся посмотреть на окликнувшего его.

– Я Дош Посланник. Освободитель спрашивает, не поговоришь ли ты с ним немного.

– О? – прошептал Пиол. – О! Ну да, конечно.

– А я составлю компанию тебе, Элиэль Певица. – Маленький блондин, дружелюбно улыбаясь, подталкивал ее вперед.

– Но почему Пиол? Почему он не хочет говорить со мной? – Она позволила увлечь себя вперед, в то время как Пиол отстал и затерялся среди телохранителей.

– Не знаю, госпожа. Мне самому хотелось бы знать это. Он одарил тебя чудом и тут же выгнал. Я надеялся, что это ты скажешь мне почему. Может, ты Жнец?

– Что? Конечно, нет!

А он совсем не так молод, как казалось на первый взгляд. При свете дня видно было, что он старше ее, и его невинные голубые глаза шарили по ней взглядом – такие взгляды она ох как хорошо знала по работе у Тигурб’ла Трактирщика.

– Я Элиэль из пророчества. Вот почему мне даровано чудо.

– А я любопытен. Вот почему я спрашиваю об этом. Не расскажешь ли ты мне, что случилось в дни семисотых Празднеств, когда Освободитель явился в мир?

– У тебя славная улыбка – очень привлекательная. Уж не играл ли ты на сцене?

Он рассмеялся без тени смущения, отбросив с глаз мокрые волосы.

– На сцене – нет. Но в жизни я играл такие роли, которые, узнай ты о них, смутили бы тебя до глубины души. – Он блеснул зубами. – Или не смутили бы?

– Мне стоило бы дать тебе пощечину за такие слова.

– Давай. Я ее заслужил. Д’вард показал мне истинный свет; я стараюсь переродиться, и это труднее, чем я ожидал. Прости, если я оскорбил тебя.

– Это он приказал тебе допросить меня?

Дош весело кивнул, поправив щит на спине.

– Он сказал, что я найду твой рассказ интересным, если только ты поведаешь его. Я познакомился с ним вскоре после тебя, всего через два месяца, в Нагвейле.

– О, так вот куда он убежал тогда, верно?

– А ты не бежала бы, если бы за тобой охотился Зэц?

Элиэль прошла не меньше сотни шагов – на своей новой ноге! – прежде чем нашла ответ на этот вопрос. Она никогда раньше не думала об этом. Она всегда думала о Покровителе Искусств как о защитнике, но еретиков он мог и не защищать.

– Это Тион выдал его Зэцу?

– Очень даже вероятно. Я почти всем им доверяю больше, чем Тиону.

Она вздрогнула от подобного святотатства.

– Ты что, лично знаком с богами?

– Я тоже раньше считал их богами, – спокойно отвечал Дош. – До последнего времени. Я встречался с четырьмя, возможно, с пятью, – мне кажется, несколько лет я был игрушкой Тиона. У меня большой провал в памяти. Я расскажу тебе о них, если ты расскажешь мне, как Д’вард явился в мир.

– Начинай ты.

– Нет, ты первая.

Дорога пошла в гору. Лес подступил к ней вплотную. Дождь сделался еще холоднее.

Дош получил очень сжатое описание того, как Освободитель появился в Суссвейле. Элиэль оказалась ужасно хитрой чертовкой, и ему пришлось засыпать ее вопросами, чтобы понять, что же произошло там на самом деле. Он решил, что она хитра, упряма и хороша собой, но не настолько заслуживает восхищения и поклонения, как это представлялось ей самой. Он почти жалел, что завязал с прошлым, ибо у него не возникало ни малейшего сомнения в том, кто бы и кем восхищался, повстречай она старого Доша в настроении позабавиться с девочкой.

В конце концов он решил, что она и правда не знает, каким образом Д’варду удалось бежать из Суссленда. Это оставалось пока полной загадкой, ибо Юноша не мог не знать, что Освободитель находится на его территории. Очень уж не похоже было на Тиона не обращать внимания на пригожего и к тому же невинного парня, каким тогда был Д’вард, а отпустить Освободителя с миром означало к тому же навлечь на себя гнев Зэца. Впрочем, Элиэль понятия не имела о политических интригах Пентатеона.

Удостоверившись в том, что узнал столько, сколько хотел, Дош изложил свою историю. Он как раз описывал бегство армии из Лемодвейла, когда группа Носителей Щита обогнала их и заняла место перед ними. Следом появился и сам Д’вард. Он зашагал с другой стороны от Доша, используя его как живой барьер между собой и девушкой.

– Д’вард! – воскликнула она. Улыбка ее была вполне убедительной. Доша она, правда, убеждала не до конца.

– Оставайся там, пожалуйста, – приказал ей Освободитель. Он шел с откинутым капюшоном, и черные волосы его намокли и слиплись от дождя. – Почему ты не вернулась в Ниол?

– Ты не рад видеть меня?

– Рад, и тебя, и Пиола. Чему я не рад – так это твоему заклятию.

– Заклятию? – Если ее реакция и была игрой, то игрой первоклассной.

– На тебе лежит заклятие, Элиэль. Я сам не могу сказать точно, откуда знаю это, но знаю, и мой друг Урсула согласна со мной. Она обладает большим опытом по этой части.

– Я не понимаю, о чем ты! Что за ужасная мысль!

Д’вард вздохнул:

– Кто сделал это, Элиэль? Кто из твоих так называемых богов?

Она уже чуть ли не кричала.

– Что ты несешь! Какое еще заклятие?

– Пиол сказал, ты жила в Юрге, значит, скорее всего это дело рук Кен’та; он, насколько я помню, еще и твой отец. Почему ты бросила работу и пришла сюда искать меня? Ответь, Элиэль, мы ведь говорим об убийстве… Ты правда хочешь убить меня?

– Конечно, нет!

– Ты позволишь мне поцеловать тебя?

– Конечно… я хотела сказать, может быть. – Теперь она точно скрывала что-то.

Д’вард вздохнул:

– Завтра мы будем в Юргвейле. Ты можешь вернуться домой и продолжить свою карьеру.

– Ты хочешь сказать, начать карьеру? Разве Пиол не рассказал тебе? Я пела в борделе. Я была шлюхой, Д’вард! Как еще заработать на пропитание калеке?

Есть и другие способы заработать на пропитание, подумал Дош, хотя он слышал, что за них хуже платят. Она снова хромала, но он не смог решить отчего – то ли по привычке, то ли оттого, что мышцы ее не привыкли к ровному шагу. Или она притворялась, чтобы вызвать жалость.

– Меня не брали ни в одну труппу. Я голодала, Д’вард! Но теперь все это позади благодаря тебе, и ты думаешь, что я хочу убить тебя?

Освободитель отвернулся и натянул капюшон на голову.

– Я могу понять, почему ты могла бы хотеть этого.

– Но я не понимаю! – воскликнула она. – Да, я чувствовала себя оскорбленной, когда ты сбежал тогда от меня, Д’вард, но ведь я была всего лишь ребенком. Теперь я взрослая женщина и лучше все понимаю. Я же не знала, что Тион выдал тебя Зэцу.

– Ну, это я только предполагаю. Как ты считаешь, брат Дош?

– Что, господин?

– Могу я доверять ей?

– Уверен, вы так и сделаете. Я бы не стал, конечно. Как можно распознать заклятие на ком-то?

Освободитель пожал плечами:

– Этому так просто не научишься. Я бы тоже не заметил этого, будь оно наложено по всем правилам – это еще раз доказывает, что тут приложил руку Кен’т. Чародей из него никудышный. – Он кивнул девушке. – Ты можешь дойти с нами до Юрга, Элиэль Певица. – Он быстро зашагал вперед, и Носители Щита за ним.

– В каком борделе? – поинтересовался Дош.

– Не твое дело! – Элиэль повернулась и захромала навстречу старику.

Наверняка не в том, где работал Дош.

Клиентура не та.

 

38

Алиса проснулась вдруг от ужасной мысли «Где это я?» в незнакомой постели. В комнате было почти темно, только сквозь ставни пробивалось совсем немного света – именно хлопанье неплотно прикрытого ставня и разбудило ее. Погода менялась; она почувствовала, что на улице сильный ветер и, возможно, идет дождь. Непривычные цветочные запахи придавали происходящему какую-то нереальность. Кто-то громко дышал, почти храпел над самым ее ухом. В ее постели мужчина!

Тут начала просыпаться память, давая по одному ответы на все эти вопросы. Она находилась в доме Бойдлара Скотовода на Юргслоупе, у подножия Юргволла, а мужчину, чья голова лежала с другой стороны подушки, звали Джамбо Уотсон. Крестьяне Вейлов всегда старались угодить заезжим путешественникам, а Джамбо не брезговал использовать свою харизму для того, чтобы получить все самое лучшее. В этом случае самым лучшим была пуховая кровать самого Бойдлара, ибо хотя дом у него был большой и просторный, семья его также была немалой. Джамбо, по обыкновению оставаясь джентльменом, объявил, что будет спать на полу, свернув одеяло. Алиса посоветовала ему положить свернутое одеяло между ними, добавив, что верит в его порядочность. И вот результат: она спит с мужчиной, познакомилась с которым всего неделю назад.

Конечно, их роман с Терри протекал еще быстрее, но тому способствовали военные условия. Джамбо Уотсона уж никак не назовешь запутанным, обреченным пареньком. Джентльмен он или нет, но он забрал себе большую часть одеяла. Она осторожно потянула. Он фыркнул, но уже в следующее мгновение продолжал сопеть носом как ни в чем не бывало.

Над головой скрипнули доски. Что-то замычало или зарычало вдалеке. Семья Бойдлара, конечно, встала с рассветом, но это никак не мешает ей самой соснуть еще часок-другой.

Неделю назад она пряталась от всего мира в Норфолке. Теперь она странствовала по долинам другого мира верхом на драконе. И ей это нравилось! Мисс Пимм была совершенно права. Это невероятное приключение вывело Алису Пирсон из глубокой депрессии. Правда, если дождь, запах которого она ощущала в комнате, затянется – а по облакам на закате Джамбо предсказывал, что так и будет, – следующие дни окажутся совсем не такими приятными, как она ожидала. Но немного сырости ее не убьет, тогда как Норфолк скорее всего свел бы ее с ума.

Джамбо повернулся на другой бок. Она не нашла бы лучшего провожатого или лучшего спутника, чем Джамбо. Интересно, сколько ему лет на самом деле. На вид ему около двадцати пяти, и тем не менее он рассказывал ей всякие истории про дядю Кама, которому было бы сейчас около восьмидесяти, если бы он не погиб. «Интересно, – подумала она, – выглядит ли Эдвард на свои годы?» Алиса так и заснула, пытаясь представить себе выражение его лица, когда они встретятся.

Завтрак был накрыт в большой кухне с каменными стенами – такая кухня могла бы принадлежать любой зажиточной крестьянской семье в Европе. Чайники пыхтели на огромной плите, металлические кастрюльки и сковороды висели по стенам, а члены хозяйской семьи входили и выходили, и конца им не было: хриплые работники, дряхлые старухи, мокроносые детишки. Твари, похожие на кошек, сопели под столом, как собаки. Жена Бойдлара – звали ее не то Оспита, не то Успита – была краснолицая рыхлая женщина, которой удавалось поспевать сразу везде: успокаивать детей, ставить на стол полные тарелки, выгонять с кухни на работу нерадивых подростков и при этом громко говорить не умолкая, обращаясь преимущественно к Джамбо.

Из сказанного Алиса не понимала практически ничего. В первый вечер их путешествия Джамбо пытался выдать ее за свою сестру из Фитвейла – одного из самых отдаленных вейлов. Этот обман не сработал, поскольку любой житель Вейлов понимал по меньшей мере несколько слов по-джоалийски. С тех пор она была его сестрой, лишившейся дара речи по болезни. И теперь он вез ее в храм Падлопана в Ниоле для исцеления. Поэтому Алиса изъяснялась исключительно жестами, и все относились к ней с сочувствием.

Троих детей выставили с кухни. На смену им появились двое других, а за ними и сам Бойдлар, мокрый и раскрасневшийся от непогоды, со слипшимися прядями волос. Оспита сказала что-то; он рассмеялся и сказал что-то в ответ, на что все покатились со смеху. Идиллическая сцена сельской жизни. Какое бы зло ни творил Пентатеон, эта часть местного крестьянства казалась счастливой и процветающей, куда здоровее, чем рабочие семьи в английских трущобах. Их не тревожили ни мировые войны, ни сумасшедшее уличное движение, ни забастовки. Если бы ей пришлось провести остаток жизни в сельской тиши, она предпочла бы провести его в Вейлах.

Пища, которую ей предлагали, была вкусной, хотя по виду напоминала незаконнорожденного отпрыска омлета и мясного пирога; ее было раза в четыре больше, чем она могла съесть. С усилием вталкивая в себя, чтобы не обижать хозяйку, последние несколько кусков, она услышала шаги за порогом. Дверь распахнулась, пропустив внутрь дождь, ветер и высокого парня в кожаных куртке и шапке. Его встретили обычные приветствия. Потом он снял шапку, стряхивая с нее воду.

Алиса сообразила, что слишком пристально рассматривает его, и поспешно опустила глаза. Аппетит ее весь куда-то пропал. Непонятный ей разговор продолжался, так что ее бесцеремонность осталась незамеченной или на нее просто не обратили внимания. Вошедший принес какие-то новости для Джамбо, которые и излагал неразборчивой скороговоркой. Взгляд ее против воли то и дело возвращался к нему. Она могла бы догадаться, что в любом раю есть свой змей – у парня отсутствовали половина лица, левая рука и большая часть плеча. Рот в кошмарной ухмылке тянулся к тому месту, где полагалось бы быть уху, обнажая зубы и часть черепа. Ранение было не смертельным, но вид имело ужасающий. Не взрывчатые вещества, не техника… Единственное объяснение, которое она могла себе придумать, – это то, что на него напал какой-то дикий зверь, чудище вроде волков и медведей, которых в Европе поубивали много веков назад.

За всякий рай приходится платить.

Тучи опустились низко над усадьбой Бойдлара, дождь превратил ее постройки в серые призраки, совершенно скрыв все вокруг. Моросило без устали, но было не так холодно, как она ожидала. Мигрень и Апокалипсис, недолюбливавшие воду, раздраженно рыгали. Они выехали довольно резво, но через милю или около того, когда их никак нельзя уже было разглядеть из дома, Джамбо остановил драконов переговорить.

– Не мерзнете?

– Не мерзну и не мокну, – заверила его закутанная в меха Алиса. – Не могу, правда, обещать, что не провоняю мокрой псиной.

– Обычные дорожные трудности, миледи! – рассмеялся он. – Этот однорукий паренек – племянник Оспиты – принес новости. Ваш кузен был два дня назад в Ниолвейле, а с ним куча последователей. Судя по всему, они движутся к Лоспассу.

Алиса с облегчением вздохнула. Она сама удивилась тому, как обрадовало ее это известие, втайне она боялась совсем других новостей.

– Значит, мы встретимся с ним завтра?

– Пожалуй, мы встретимся с ним сегодня во второй половине дня. Юргвейл не так уж велик. Да, несомненно, сегодня.

– Отлично! – Алиса все думала о том, как ее встретит Эдвард. Ей придется с самого начала объяснить, что она приехала не для того, чтобы вмешиваться.

Джамбо вопросительно посмотрел на нее. Должно быть, он угадал, о чем она думает.

– Ну что? Готовы к «зомфу»?

– Да… нет. Еще одно. Что случилось с этим беднягой?

– С кем?.. А, с Кориларом? Судя по его виду, я бы сказал, что он еле спасся от митиара.

– Что такое митиар?

– Ну, это джоалийское название. Не знаю, как называют их здесь. – Джамбо поморщился. – Если вы способны представить себе тарантула весом в десять стоунов или саблезубую пантеру с шестью ногами, то это что-то похожее. Мы зовем их югулярами. Они нападают внезапно – хватают когтями и рвут на части.

Алиса с опаской посмотрела в туман.

– Вы не говорили мне об этом раньше, мистер Уотсон.

– Они встречаются довольно редко, – серьезно ответил он. – Мне еще не приходилось говорить с человеком, встречавшим их… разве что вот только с Кориларом.

Искорка в его взгляде насторожила ее.

– И я понимаю почему. Может, вам стоило говорить с людьми, которым только еще предстояло повстречаться с этим монстром? – Она вдруг поняла, что приглашает его проявить свое чувство юмора. С юмором у Джамбо было все в порядке, и он знал это. Самый быстрый путь к сердцу мужчины – это игра на его тщеславии, но почему она заигрывает с ним? Она уже ловила себя на этом вчера несколько раз.

– Разумеется. Но если серьезно, югуляров и правда видишь очень редко – и никогда подолгу.

– Только когда они прыгают на тебя?

– Нет, только когда они прыгают на других! – Джамбо рассмеялся и скомандовал драконам: «Зомф!»

 

39

Когда Джулиан Смедли сказал Т’лину Драконоторговцу, что хочет вернуться домой как можно быстрее, тот понял его чересчур буквально. Т’лин проложил самый короткий маршрут в Олимп, к тому же четыре дракона везут двоих седоков быстрее, чем четверых. Джулиан вскоре обнаружил, что ему приходится есть и спать, не вылезая из седла, но гордость не позволяла ему отменить свой же приказ, поэтому он ел и спал в седле. Хорошая погода наконец закончилась, и драконы весело бежали сквозь снегопад, пересекая овраги и расселины. Джулиан не имел ни малейшего представления, как им удается держаться вместе. Большую часть времени ему казалось, что он один в этом белом тумане, но рано или поздно из него всегда выныривал Т’лин со своими драконами.

Он с каким-то наслаждением размышлял о мании величия Эдварда Экзетера – болезнь была достаточно очевидна, чего нельзя сказать о средствах ее лечения. «Ты считаешь его сумасшедшим, потому что он был твоим другом. Любого другого ты прямо назвал бы злодеем, и тебя бы не мучила совесть». Сумасшедший ли, злодей ли, но он убийца, и его следует остановить, пока он не натворил чего-нибудь еще. Вот только как? Со всей той маной, которой Эдвард набрался от мученической смерти своих друзей, только всей Службе, вместе взятой, можно было надеяться одолеть его, но Служба уже сделала такую попытку и потерпела неудачу. Трудно было сказать, завербовал ли он Урсулу в свою команду честно, или использовал свою ману. Уж наверняка его оппоненты в Олимпе не послали бы ее против Освободителя, не снабдив всей доступной на данный момент маной. Служба свой выстрел уже произвела. Теперь остановить Освободителя мог только Зэц.

Надеяться на Зэца? Джулиан никогда бы не подумал, что способен скатиться до такого, но если в Вейлах и должен быть маньяк-убийца, сеющий смерть направо и налево, то пусть это будет не его бывший друг.

У него хватало времени поразмышлять и о своих делах. Он вел себя с Юфимией как последний мужлан – обидел тогда, когда ей было и так тяжело, а потом усугубил это, спутавшись с Урсулой, которая его никогда не интересовала как женщина, а теперь и вовсе была противна. О, что за кретин! Какая-то щепотка маны, и он прибежал к ней, как ручная собачка. Она «использовала его всю дорогу в Ниолвейл. Конечно, он не мог сопротивляться мане, но он мог бы по крайней мере давно понять, что она делает с ним. Он никогда не сможет больше уважать себя. Юфимия предупреждала его, а он забыл ее предупреждение. Он никогда не сможет смотреть ей в глаза после того, что произошло.

Казалось, его сердце разбито, но, возможно, это была всего лишь его уязвленная гордость.

Совершенно отупев от усталости, он так и не понял, что его путешествие подошло к концу, пока Молния, скатившись по крутому склону, не вынырнул из облаков прямо над загоном в Олимпе – только на тысячу футов выше. Джулиан крепко зажмурился и не открывал глаз, пока не оказался внизу, на траве. Торжествующе рыгая. Молния подбежал к воротам, где Туманный Беглец и Синий Камень уже жевали сено, а Т’лин снимал поклажу со Звездного Луча.

Джулиан попробовал спрыгнуть грациозно, как и подобает великому путешественнику, но затекшие ноги подвели его, и он плюхнулся прямо в грязь. Ехидно прищурившись, Т’лин помог ему подняться.

– Спасибо, Семьдесят Седьмой, – выдавил Джулиан. – Ты одолел это расстояние потрясающе быстро. Отличная работа.

Т’лин просиял:

– Драконам это понравилось. Полагаю, это рекорд, Святой Каптаан.

– Не сомневаюсь. Я пришлю кого-нибудь за вещами, если вы оставите их здесь.

Т’лин пообещал ему проследить за тем, чтобы вещи были доставлены. Джулиан еще раз поблагодарил его и побрел домой, на ходу стряхивая снег со своих мехов. Одной из прелестей Олимпа был его мягкий климат, даже зимой. Когда в горах бушевали снежные ураганы, здесь шел только легкий снежок, хотя небо было затянуто и до сумерек оставалось совсем немного.

Он почти вслепую добрел до своего дома и уже поднялся по ступенькам на веранду и только тут вспомнил, что Домми нет. Ничего, молодые Пинд’л и Остиан справятся как-нибудь неделю-другую, пока Домми не одумается и не вернется.

– Морковка! – взревел Джулиан, распахивая дверь.

Сражаясь одной рукой с пуговицами, он прошел к себе в спальню. Не дождавшись ответа, он позвал еще раз.

Тишина.

Это уже странно! Куда делись эти двое? Но ведь и в загоне, кроме Т’лина, не было никого, да и по пути домой он не встретил ни души, ни Морковок, ни тайков. В памяти мгновенно всплыли зловещие картины его первого прибытия в Олимп, еще с Экзетером. Ерунда! Тогда весь поселок сожгли дотла. И все же… Он подошел к окну и выглянул. Насколько хватало глаз, ни в одном окне не было света. Ну, еще не совсем стемнело. И все же…

Сорвав свою куртку, он прошел на кухню. Все аккуратно прибрано, ни пятнышка, словно в доме никто не жил, но очаг холодный. Ни горячей воды, ни крошки в кладовке. Ощущая себя все более и более неуютно, он вернулся в спальню и переоделся во все чистое. Взяв в прихожей зонт, он вышел в сумерки.

Он наполовину обошел узел, пока не заметил в одном окне лучик света. Но он так никого и не встретил – решительно странно! Первым обитаемым домом оказалось бунгало Роулинсона, так что он подошел к двери и позвонил. В глубине дома звякнул колокольчик.

Подождав минуту, он позвонил еще.

Наконец лязгнули засовы, и дверь отворилась. Сам Проф в черном халате выглянул на крыльцо. В руке он держал масляную лампу, под мышкой – открытую книгу.

– Храни Господь мою душу! Капитан Смедли?

– А кто же еще? Что, черт подери, происходит, Проф? С каких это пор вы запираетесь на засов? И где все?

– Ох, ну да, конечно, вы же не знаете!

Джулиан чуть не взорвался. Этот псих Семьдесят Седьмой доставил его сюда из Ниолвейла за три дня. Он ощущал себя совершенно разбитым и был не в настроении слушать загадочки Профа. Однако он сдержался.

– У меня новости про Освободителя и его безумный крестовый поход, – отчеканил он.

Роулинсон глухо закашлялся.

– Простите меня. У меня грипп, хотя, думаю, худшее уже позади. Может, вы зайдете к кому-нибудь другому? К Маккеям или…

Джулиан толкнул дверь.

– Я должен поговорить с вами об Экзетере. И мне нужно выпить.

Проф отступил в смятении.

– Ну, если вы настаиваете…

– Я настаиваю, – процедил Джулиан.

Через пять минут он уже блаженно вытянулся в кожаном кресле со стаканом спиртного в руке. Он смотрел на хозяина и не верил своим глазам. И ушам. Сумерки Богов? Кара Небесная?

Жена Профа погибла при нападении Зэца на поселок, и он вторично не женился. Если верить Морковкам, он время от времени находил утешение в нежных объятиях Мариан Миллер. Его гостиная имела довольно запущенный вид – он оборудовал ее таким количеством книжных полок, какого хватило бы для большой библиотеки, а вот книг столько он пока не достал. Его вкусы по части обстановки ограничивались убранством лондонского клуба – все массивное и темное. Единственная масляная лампа, как бы извиняясь за свою смелость, робко освещала разбросанные в беспорядке одежду, книги, грязные тарелки. В камине лежали одни головешки, хотя в комнате было по-зимнему холодно. Другими словами, Проф подобно Джулиану лишен был опеки слуг.

Еще более удивительными были его болезненный вид и душераздирающий кашель. Из-под халата выглядывали лиловая пижама и зеленые шлепанцы. Он заложил книгу закладкой и налил гостю выпить, но сам от рюмки отказался. Теперь он сидел, съежившись в уголке дивана, и в слабом свете лампы вид у него был действительно больной. В большом доме царило гулкое одиночество.

– Вы нездоровы! – воскликнул Джулиан.

Проф мрачно покосился на него.

– Я ведь говорил вам про грипп или нет? Вам что, неизвестно это слово?

– Ну тогда исцелитесь! Черт подери, старина, ведь вы пришелец. Вам даже простужаться здесь не положено. – Джулиан покосился на свою изувеченную руку. – Я думал, исцеление здесь происходит само собой.

– Не всегда. – Проф болезненно закашлялся. – Иногда для этого приходится затрачивать довольно большие усилия. Но я полагаю, ваше предложение не лишено смысла. Мне и самому стоило бы додуматься до этого, будь у меня время. Беда только в том, что в настоящий момент у меня совсем нет маны.

– Так попросите кого-нибудь еще… – Тут Джулиан сообразил, что ведет себя как последний дурак и что сарказм Профа имеет под собой какие-то основания. Он сделал большой глоток, наслаждаясь теплом, разлившимся по всему телу. – Простите меня. Я совсем вымотался. Что здесь происходит?

– В Олимпе что-то вроде маноголодания.

– Вы хотите сказать, вы отдали ее всю Урсуле, чтобы она использовала ее на Экзетере?

– Э… отчасти. Но потом к нам тут заглядывал Зэц.

– Зэц? Проф встретил его удивление довольной ухмылкой.

– Еще бы. Вы пропустили прелюбопытнейшие события, капитан. Как-то вечером к нам на узел переместился Зэц и вломился на званый ужин к Чейзам. Он потребовал, чтобы Служба приструнила Освободителя, пока он, Зэц, не взялся за нее саму. Он грозился выжечь нас всех. Потом исчез восвояси. – Проф сердито покривился. – По вашему удивленному лицу я вижу, что мне стоило бы посвятить вас в подробности. Увы, сам я не слышал слов нашего зловещего гостя. Должен признаться, когда он появился, у меня сработал инстинкт самосохранения. Я приземлился где-то за загоном для драконов. У меня ушло минут пятнадцать на то, чтобы вернуться пешком. Мне нечем гордиться; одно утешение, что не один я воспользовался подобным бегством. Примерно половина присутствующих поступила точно так же. Остальные притворились, будто имеют дело с обычным Жнецом, – тщетно, разумеется. Короче, в результате все, кто присутствовал на том обеде, остались без капли маны.

Джулиан таращился на хозяина. Вид у того и правда был совершенно больной, но, может, он еще и пьян? Чушь какая-то!

– Но… но столовая Чейзов никак не могла вместить всех членов Службы.

– Нет. Но у нас сейчас и так не хватает людей. Жуть как много наших поспешили вдруг нести свет бедным туземцам. Попросту смылись.

– Вы хотите сказать, Зэц распугал их всех?

Проф нахмурился:

– Нет. Не Зэц. Грипп. Это не обычная простуда. Дома, на Земле, его называют испанкой. Он унес уже больше жизней, чем война, и поражает он в основном взрослых, особенно молодых. Он жутко заразен – Бетси говорит, он обошел всю Землю всего за пять месяцев.

– Но мне казалось, только люди могут переходить из мира в мир! Неужели микробы тоже могут?

– Если под микробами вы подразумеваете бактерий, то этот грипп вызван не ими.

– Тогда чем же?

– Фильтрующимся вирусом, – с умным видом ответил Проф.

– Это что еще такое?

– Никто не знает. Его не видно под микроскопом, но он заразен. И как выяснилось, способен переходить из мира в мир. Пепперы заразились им на Земле, но выздоровели еще до возвращения. – Голос его вдруг сделался хриплым и слабым. – Вот почему они задержались. Должно быть, это Юфимия. Она переходила на Землю всего на несколько часов, забрать кузину Экзетера. Сама она ничего не заметила, но все ее Морковки свалились в одночасье, и это распространилось по всей долине со скоростью молнии. Те, у кого еще оставалась мана, пытались лечить. Но с таким количеством больных они не справились. – Он несколько раз кашлянул. – Я не знаю, сколько точно Морковок умерло, но наверняка много. И некоторые наши тоже: Ревун, Ольга, Вера, Гарсия. Совершенно неожиданно и очень быстро.

– Боже праведный! – Джулиан сделал большой глоток. – Пришельцы – умирают? От гриппа?

Похоже, Профа позабавило его удивление, он насмешливо ухмыльнулся:

– Gotterdammerung, капитан? И конечно, Морковки изрядно разочарованы. Их идолы оказались на поверку глиняными божками. Бессмертные – очень даже смертны. Они ушли от нас. Лично я удивлен, что они вообще не выгнали нас из долины – раз и навсегда. Впрочем, они еще могут это сделать.

Джулиан допил рюмку в надежде на то, что это поможет ему переварить новости. Проф болезненно щурился, глядя на своего гостя. Потом с трудом поднялся с дивана, шаркая шлепанцами, подошел к столику, налил себе и поставил графин обратно ближе к Джулиану. Он вернулся на место и согнулся в новом приступе кашля.

– Алиса здесь? – спросил Джулиан.

– Да. В смысле здесь, в Соседстве. Она отправилась повидаться с Экзетером. Так что слышно об Освободителе?

– Он совершенно рехнулся. Это ужасно, в точности так, как и предсказывали Джамбо и остальные. Он считает себя мессией. Он шествует в Тарг и тащит за собой толпы оборванных крестьян. Я надеялся… – Впрочем, последняя надежда на то, что Служба каким-то образом сможет остановить Экзетера, умерла окончательно. – Он обратил в прах все, чего вы достигли со своей Истинной Верой. Он называет Пентатеон и прочих не демонами, а чародеями, а вы понимаете, к чему это приведет. Он в сговоре с некоторыми из них, и одному Богу известно, о чем он там с ними договорился. Он изобрел какую-то ерунду насчет переселения душ вместо вечной жизни среди звезд. Он изрекает божественные доктрины по собственному разумению. Он безумен как… как… – Джулиан замолчал и налил себе еще.

Проф потер грудь так, словно она болела.

– Я бы не слишком переживал за него. Мне кажется, у Зэца достойный противник. – Он ухмыльнулся, как всегда, когда изрекал особенно удачную мысль.

От усталости и спиртного у Джулиана кружилась голова.

– Объясните мне еще раз. Во-первых, какого черта хотел Зэц, явившись сюда? Угрожая нам, он добился бы скорее того, что мы сплотились бы в поддержку Экзетера!

– Ну разумеется. Вы совершенно правы. Угрозы действуют на местных, но Зэц плохо знает англичан. Даже Пинки выступал за Освободителя на следующий день.

– А во-вторых… зачем ему все это? Зачем пытаться остановить Освободителя, угрожая нам? Бред какой-то! Создается впечатление, что Зэц боится!

Проф кивнул и откинулся на подушки, прикрыв глаза.

– Вот именно. Мы все так и подумали. Боюсь, на это все и было рассчитано. – Каким бы больным он ни был, он продолжал играть в свои дурацкие игры-загадки.

– Что еще? – рявкнул Джулиан. – Чего вы мне не рассказали?

– Джамбо. Джамбо и Алиса Пирсон, кузина Экзетера, – так ее зовут теперь, Пирсон. Она овдовела. Они оба присутствовали там, конечно. Той же ночью они забрали пару драконов и улизнули.

До Джулиана дошло не сразу.

– О Боже! – Он залпом допил рюмку. «Алиса, что мы с тобой сделали!» – Этого не планировалось?

– Ну как сказать? Зэц спросил, кто главный, и разговаривал только с ним. Он пробыл в комнате не больше минуты или двух, как мне сказали потом. Но Джамбо был там, и миссис Пирсон тоже.

– Вы считаете, Джамбо… – Как можно произнести такое вслух? – Вы считаете, он предатель? Вы считаете, Экзетер был прав все это время?

Проф потер глаза, не открывая их.

– Я знал это. История с Сент-Джоном была вымыслом. Это Джамбо пытался избавиться от Экзетера, швырнув его в Бельгию, – он и сам признавал это. Суть в том, что сам Джамбо ничего не мог поделать. Он слишком долго пробыл здесь, так что хорошо известен неприятелю. Зэц загнал его в западню, наложил заклятие и отправил исполнять роль Иуды.

Джулиан вздрогнул. Конечно, Экзетера необходимо остановить, но одна мысль о предательстве друга вызывала отвращение, даже если друг этот и не волен в своих поступках. Мана не представлялась ему злом, когда он использовал ее для обращения солдат у Семи Камней, но с ее же помощью Урсула превратила его в жиголо, ради маны Экзетер убил своих друзей, а потом использовал ее, чтобы разоружить ниолийскую кавалерию, – а теперь еще эта история про Джамбо, предавшего Эдварда и, возможно, не его одного. Никто не может считать себя в безопасности, когда вокруг столько маны.

– Вы считаете, Зэц снова использовал Джамбо? Но это странно. На этот раз Экзетер наверняка что-то заподозрит, не так ли? – Он снова вздрогнул, словно провалился в зловонную яму. – Но вы ведь не хотите сказать это же про Алису?

– Не знаю. – Проф устало посмотрел на него. – Скорее, конечно, Джамбо, ибо Зэцу известно, что он один из руководителей Службы. Вряд ли он знал, кто такая миссис Пирсон, – но, боюсь, недооценивать его было бы большой ошибкой. Черт, капитан, может, он и в самом деле пришел только попугать нас?

– Но вы-то так не считаете. Вы уверены, что он пришел наложить на Джамбо новое заклятие.

Роулинсон закашлялся и выпил.

– Я считаю, один из них – отравленная пешка, возможно, Джамбо. Вероятно, он даже сам не знает этого, но он как заряженное оружие, которое выстрелит при встрече с Экзетером.

– И он взял Алису с собой, чтобы отвести подозрения? В качестве приманки? – Как Урсула взяла его самого… – Ну да, когда Экзетер увидит ее, он так удивится, что не обратит особого внимания на Джамбо.

– Возможно, так думает Джамбо, – шепотом согласился Проф, – хотя и невольно, если вы следили за моими рассуждениями. Впрочем, возможно, Алиса сама уговорила Джамбо взять ее с собой.

Джулиан поежился.

– У Экзетера чертовски много собственной маны. Кто бы из них ни был оборотнем, он обнаружит заклятие… ведь обнаружит?

Проф с кряхтением выпрямился.

– С вашего позволения, старина, я бы лег. – Шатаясь, он встал на ноги.

– Оставайтесь и добивайте бутылку, если хотите. Там, в шкафу, есть еще. Нет, я не думаю, что Экзетер обнаружит ловушку. Зэц не оставляет отпечатков пальцев.

 

40

Джулиан провел ночь на диване у Профа Роулинсона и вернулся к себе домой на рассвете, чтобы почиститься – насколько получится без помощи слуг. Даже водопровод не работал. Обшарив весь дом – до сих пор ему ни разу не приходилось этого делать, – он обнаружил, что вода подавалась из резервуара на чердаке, куда закачивалась ручным насосом из подземной емкости. Откуда она попадала туда, оставалось не совсем ясным, но ему удалось зачерпнуть ведро и не свалиться в воду. Наколотых дров тоже не было, а сам наколоть их он не мог.

Чистый, но дрожащий от холода, он справился с последней пуговицей, когда в дверь позвонили. На веранде стоял Уильям Маккей, небритый и взъерошенный, как мокрая кошка, по обыкновению глупо улыбаясь и протягивая ему прикрытую салфеткой корзину.

– Слышал, что вы вернулись, старина. Вот, занес кое-какой завтрак.

Джулиан пребывал в легком замешательстве.

– Очень мило с вашей стороны.

– О, не меня благодарите, старина. Все благодарности к Благотворительному обществу дам-методисток и Танцевальному Клубу Морриса, олимпийский филиал. Это они раздают джин нуждающимся. Я всего лишь разносчик. Можете дать мне на чай, если вы уж так благодарны. Корзинку просили вернуть.

– Минуточку.

Маккей шагнул через порог и остановился. Это был высокий, скучный тип, лучший лингвист поселка, способный говорить по меньшей мере на двенадцати местных диалектах, не говоря при этом ничего существенного ни на одном. Интересовался он исключительно рыбалкой, а для Джулиана представлял интерес только как муж Юфимии. Она клялась, что они не спали вместе уже много лет, но не допрашивать же человека про его собственную жену?

Приподняв салфетку, Джулиан обнаружил под ней фрукты, хлеб – судя по запаху, только что испеченный, – и закупоренную бутыль, достаточно горячую, чтобы надеяться на то, что в ней чай. Рот тут же наполнился слюной. Он вспомнил про бедолагу Профа.

– Скажите, а вы разливаете джин всем нам, бедненьким?

– Ну, у нас тут некоторая неразбериха. Приходится нормировать снабжение, так? Ну и все держатся вместе. Это Полли все организовала. – Взгляд Маккея скользнул за спину Джулиана и обратно. – Вы… один?

– Да. Заходите и присаживайтесь. Мне нужно поговорить с вами.

– О… Мне надо возвращаться. Я только думал, нет ли у вас новостей от Юфимии. Видите ли, мы тут немного беспокоимся.

– Что? Как? Заходите, – твердо проговорил Джулиан. Забрав корзину, он первым прошел в гостиную. Она была невелика и неуютна – он не умел устраиваться, да и времени заниматься этим у него почти не было, но он знал, что там по крайней мере чисто. Он предложил гостю кресло, сам сел в другое и начал разгружать корзину. – Рассказывайте.

Маккей опустился в кресло и уставился в пол.

– Ну, она была недолго на Земле, чтобы забрать кузину Экзетера…

– И вернулась с испанкой. Да, я знаю. Где она сейчас?

– Не знаю. Сам вернулся только вчера из Товейла. Еще не болел, но думаю, что никуда не денусь. Ее уже не было. Думал, может, вы… Ну, вы понимаете. Думал, может, вы знаете.

Джулиан зажал бутыль между коленями и выдернул пробку. Из горлышка вырвалась соблазнительная струйка пара.

– Нет. – Он отпил прямо из бутылки и обжег горло.

– А… Кажется, дня два назад, когда я уезжал, ей удалось уговорить Морковок поставлять нам кой-какую провизию. Потом исчезла. Никому не сказала куда. И записки не оставила. – Глаза Маккея смотрели куда угодно, только не на Джулиана. – Если только вы…

– Боюсь, здесь ее нет. Послушайте, Маккей… Вы ведь знаете, что мы любовники.

Тот отвернулся к камину и пожал плечами:

– Ничего. Мы давно уже живем каждый сам по себе. Вы сделали ее счастливой, старина. Больше, чем… э… ну, вы понимаете.

Больше, чем половина других мужчин поселка, каждый в свое время? Сколько же ей лет? Гордость никогда не позволяла ему спрашивать ее об этом.

– Мы с ней поругались. Мне, конечно, очень жаль, и я хотел бы извиниться. Так вы не знаете, куда она пошла?

– Понятия не имею. Вы же знаете, она работает в Лемодвейле. У нее там знакомые. Или… – Он прикусил губу. – Мне кажется. Морковки могут знать. У нее отношения с ними лучше, чем у большинства из нас.

– Она рассказывала мне про Тимоти.

Их глаза встретились – Маккей покраснел, потом стиснул руки так крепко, что костяшки побелели.

– Все это было давно. Послушайте, мне надо обратно…

– Мне все равно, что она делала. Мне хотелось бы выслушать вашу версию.

– К черту, старина!..

– Прошу вас! – прошептал Джулиан, ощущая, как горит его лицо, но твердо решив узнать правду, чего бы это ему ни стоило. – Ради нее. Я люблю ее, но я задел ее чувства, не желая того. Я хотел извиниться. Я должен понять ее.

– А разве мы все не хотим? Мужчинам не понять женщин, старина. Женщины в любом мире – загадки. С ними не проживешь, без них – тоже. – Маккей снова уставился в пустой камин, пожевывая губу. – Может, это и не ее вина вовсе. Как знать… Ну, во-первых… Она не вписалась сюда, вот что. Женщины к ней плохо относились.

Идиот! А чего он ожидал? Как давно это было? Двадцать лет назад? Пятьдесят? Он представлял, как издевались леди из Олимпа над дочкой ирландского рыбака – так кошки играют с мышью. Легко было понять и то, что эти классовые предрассудки значили гораздо меньше для Джулиана Смедли, прошедшего Большую Войну, чем для этих викторианских реликтов. Но война изменила Англию, она сплотила ее. Теперь все будет по-другому. Но даже если Юфимия и смотрелась бы чужой в Челтенхеме, то здесь, в Соседстве, она была его женщиной, а все остальное ему безразлично.

– Наверное, я меньше помогал ей, чем должен был бы, – угрюмо буркнул Маккей. – Она отуземилась. Ушла к дровосеку из Морковок.

А что еще ей оставалось делать?

– У нее… у них… у них был только один ребенок?

– Ну да. А потом этого ее Морковку сожрал югуляр. Через год или два она вернулась ко мне – с ребенком, пеленками и всем прочим. – Он пожал плечами. – Ну, я ее пустил. Отдельные спальни и все такое… ну, вы понимаете. Так мы лучше ладили. И Тим. Чертовски славный паренек, правда. Растил его как джентльмена. Научил ловить рыбу. Он отправился на Землю два года назад. Последнее, что мы слышали о нем, – он работает в Штаб-Квартире. Там-то он пришелец, само собой. Ну, не будем тыкать пальцами, старина! Не сомневаюсь, от меня тоже залетел кое-кто в поселке.

– Маккей тяжело поднялся.

Для него главным оставалось то, что его жена отуземилась, бросила его ради Морковки. Возможно, он даже не заметил того, какой храбрости потребовалось от нее, чтобы вернуться к нему и его драгоценным друзьям. Ладно, то, что она делала или не делала, мало теперь значило для Джулиана. Лучше уж представить ее влюбленной в молодого Морковку, чем лежащей в постели со скользким Пинки Пинкни. В Морковках нет ничего плохого, если не считать того, что они смертны. Домми, например, во сто крат лучше этого Пинкни или даже этого скудоумного Уильяма Маккея.

– Что слышно про Экзетера? – спросил Маккей, направляясь к двери.

– Ничего хорошего. – Джулиан обрисовал ему ситуацию. – Я больше беспокоюсь за Алису Прескотт. То есть я хотел сказать – Пирсон.

Маккей вяло кивнул.

– Что вы собираетесь делать?

Джулиану пришлось немного подумать, чтобы подытожить все, что он узнал. Если Юфимии нет в Олимпе, ему нет смысла оставаться. С одной рукой он не мог даже помогать в уходе за больными.

– Наверное, вернусь к крестовому походу Экзетера. Алиса – старый друг, а Экзетер, возможно, уже мертв. Я в некотором роде отвечаю за нее. Если Зэц заколдовал ее, она могла тоже погибнуть или сойти с ума. Или Джамбо, если это он отравленная пилюля. Грипп, должно быть, уже охватил все вейлы. Она не знает языка, у нее нет денег. – Эта сучка Урсула вряд ли поможет ей…

– Ну что ж, от вас там больше толку, старина, чем от меня. Мне пора возвращаться в Тронный Зал. Удачи. – Маккей протянул ему вялую руку. – Не рассчитывайте найти здесь особенно много по возвращении, да?

– Ладно, не буду.

 

41

Поверхностный осмотр поселка подтвердил рассказ Маккея. Полли Мургатройд организовала питание и уход за больными, но Морковки полностью контролировали снабжение продовольствием и могли в любой момент прекратить его. Помочь Джулиан не мог ничем. Он обнаружил, что три четверти пришельцев бежали, и никто из оставшихся не мог или не хотел составить капитану Смедли компанию в его стомильной прогулке. На конюшне не осталось ни одного кролика, а когда он дошел до загона для драконов, то обнаружил пустым и его. Должно быть, Семьдесят Седьмой разобрался в ситуации и избрал единственно верный путь.

Он захватил одеяло, запасную одежду, немного денег и вышел в путь с мешком за спиной и зонтом в здоровой руке. Он мог успеть в Рэндорвейл засветло. Конечно, он мог нести с собой инфекцию, но его опередило столько народа из Службы, что вряд ли это изменило бы ситуацию. Из Рэндорвейла он пойдет в Лаппинвейл, Мапвейл и Юргвейл – все эти перевалы проходимы. Если потребуется, он продолжит путь и в Ниолвейл, но прежде он должен узнать, что нового слышно про Освободителя. К этому времени он наверняка узнает уже, как тяжело ударил грипп по Соседству. Эпидемия, обогнувшая земной шар за пять месяцев, охватит Вейлы за несколько дней.

За пятнадцать минут он дошел до деревни Морковок. Его приближение заметили, и встречать его вышли трое мужчин. Двоих пожилых он не помнил, но третий – помоложе – служил раньше дворецким у Пинкни, хотя как его зовут, Джулиан тоже забыл. Когда до них оставалось двадцать или тридцать футов, тот, что помоложе, крикнул: «Стой!»

Джулиан остановился где был, в грязи, под зонтом.

– Сколько ваших заболело? Сколько умерло?

– Слишком много! Пусть тайки заботятся о своих больных и не трогают Морковок. Тебе нет хода сюда. – Зеленые глаза были непривычно враждебны.

– Я не понимаю… Мы принесли этой долине столько процветания, мы сделали вашему народу столько добра. И стоило прийти болезни, как вы…

– Уходи, Каптаан! – прокричал другой. – Вы навлекли на нас гнев богов. Многие из нас хотели сжечь ваши большие дома и выгнать вас вон. Не искушай нашу молодежь. Уходи.

– Я и пытаюсь.

– Тогда иди вдоль реки, – посоветовал бывший дворецкий.

Это был изрядный крюк, но харизма, очевидно, больше не действовала.

– Энтайка Маккей у вас?

– Нет.

– У меня с собой два письма – одно для нее, если она вернется, и одно от Домми для Айеты.

– Положи их на этот пень и уходи.

Джулиан подчинился и повернул прочь. Поведение Морковок раздражало, но было понятным. Для них легче приписать болезнь гневу Зэца и Пентатеона. Возможно, буря могла бы сойти на нет, если бы тайки вели себя увереннее и тверже. Но теперь Службе была нанесена смертельная рана. И Служба не могла винить в этом ни Экзетера, ни Пентатеон: кару Небесную она навлекла на себя сама.

 

42

Никто не знал, за что Ревущая Пещера заслужила столь неподходящее название, ибо мало где можно было найти место тише этого. Это была огромная пещера в склоне, выходящем на Лоспасс – один из самых оживленных перевалов в Вейлах. Элиэль уже ночевала в ней несколько дней назад по пути в Ниолвейл, так что вернулась сюда, как в хорошо знакомое место. Мышцы ее не привыкли еще к новым нагрузкам и болели так, будто их терзали раскаленными клещами. Старый Пиол выглядел по крайней мере не хуже ее, но оба замерзли под дождем как ледышки. Они вместе с дюжиной паломников вскарабкались по склону ко входу в пещеру, и там их встретил один из Носителей Щита, помощников Освободителя.

– Мы только что развели еще один костер. – Он горделиво выпятил грудь.

– Ступайте за мной, и я провожу вас туда, только постарайтесь не шуметь.

Пол в пещере был по большей части ровный, но усеянный камнями, обрушившимися, судя по всему, со свода. Извилистая тропа вела в полумрак. Поначалу Элиэль не видела ничего, кроме спины Пиола прямо перед собой, но постепенно ее глаза привыкали к неяркому свету множества костров, вокруг которых небольшими кружками собрались люди. Не шуметь их просили потому, что все слушали Д’варда. Он сидел у одного из костров, но говорил громко, так, чтобы слышали все. Он не проповедовал, он просто отвечал на вопросы.

Элиэль усадили у дымной, шипящей, еще не разгоревшейся как следует груды ветвей, и она протиснулась поближе к ней, не прекращая дрожать. Сквозь треск веток и стук зубов она почти не слышала, о чем идет речь. В пещере сильно пахло мокрой одеждой, но она радовалась обществу. Огонь разгорался, и она понемногу отогревалась. Только тут она поняла, что один из притиснутых к ней людей – Дош. Свет костра блеснул в его глазах, когда он увидел, что она узнала его.

– Ты что, следишь за мной? – сердито прошептала она.

Он кивнул и прижал палец к губам.

Она огляделась по сторонам. Все новые люди набивались в пещеру. Рядом развели еще один костер, и вновь пришедших вели уже к нему. Тишина для такой толпы стояла неправдоподобная.

Д’вард поднялся и перешел к следующему костру. Кто-то освободил камень, чтобы он мог сесть. Теперь он сидел ближе к ней, так что она слышала лучше.

– Ну? – весело спросил он. – Вопросы есть?

– У меня есть вопрос к тебе, еретик! – Резкий голос принадлежал рослому мужчине в темной хламиде. Элиэль не могла разобрать цвет хламиды, но узнала в нем одного из жрецов Падлопана, ехавшего вчера в телеге вместе с ней.

Голос Д’варда звучал не мягче.

– Ты растратил жизнь, поклоняясь ложному богу болезней! Не знаю, найдутся ли слова, способные пробиться сквозь годы извращенного мышления, но спрашивай.

Жрец поднялся на ноги и стоял теперь массивной темной фигурой на фоне пляшущего огня.

– Ты говоришь, ты идешь убить Смерть? Тогда скажи нам, что будет потом, когда Смерть погибнет! Будем ли мы жить вечно?

Освободитель вздохнул:

– Что бы я ни ответил тебе, ты все равно не поверишь мне. Ступай с нами и увидишь сам, что случится. У кого еще вопросы?

– Я еще не кончил, – взревел жрец. – У меня еще много вопросов! – Ответом ему был взрыв негодования толпы. Это заметно потрясло жреца, но не поколебало его решимости. Д’вард что-то резко сказал ему, и он опустился, скрывшись из вида.

Элиэль чуть не захихикала. Она встретилась взглядом с Дошем и увидела, что тот ухмыляется так, словно уже слышал такие разговоры раньше.

Следующего вопроса она не расслышала.

– А! – сказал Д’вард. – Не все расслышали это. У тебя, жрец, отменно громкий голос. Повтори-ка этим добрым людям, что спросила госпожа?

На этот раз жрец не вставал, но голос его не сделался от этого тише.

– С удовольствием, с удовольствием! Эта женщина говорит, что ее ребенок умирает, так что можешь ли ты. Освободитель, убить Смерть вовремя, чтобы спасти его? Да, ответь нам, Освободитель!

Д’вард молчал, и в Ревущей Пещере воцарилась мертвая тишина, нарушаемая только негромким потрескиванием веток в кострах.

– Передайте мне этого ребенка, – произнес он наконец.

Элиэль приподнялась на коленях, надеясь хоть что-нибудь увидеть, но перед ней было слишком много тел и камней, а люди за ее спиной зашипели на нее, так что ей снова пришлось сесть. Все, что она разглядела в узкий просвет, – это знакомое лицо Д’варда, освещенное бликами костра. Он склонился над ребенком.

– Вот! – сказал он. – Я надеюсь, это ответит на твой вопрос, мать, и на твой тоже, жрец. Бедная кроха голодна. Ни у кого не найдется капельки еды для голодного ребенка? Спасибо, брат, и да благослови тебя Неделимый. А ты ступай к маме, киска!

Ревущая Пещера не наполнилась ревом, но по ней пронесся шелест шепота, а потом несколько голосов вскричали: «Чудо!»

Элиэль оглянулась, и выражение лица Доша было насмешливым, как она и ожидала.

– Как меня? – спросила она. – Он исцеляет других? Он делает это все время?

Дош кивнул. Она съежилась, лихорадочно размышляя.

Д’вард подождал, пока голоса не стихнут.

– На нашего гостя снизошло благословение Неделимого. Кто еще хочет задать вопрос?

Это продолжалось больше часа. Он переходил от костра к костру и за это время исцелил женщину с парализованной рукой, и еще одного ребенка, у которого был жар, и вернул зрение слепому. Иногда он шутил и смеялся, иногда был серьезен. Порой его ответы превращались в короткие притчи, объяснявшие суть, но не дававшие жрецам повода для придирок. Он вел себя неизменно приветливо со всеми, кроме жрецов. К ним он обращался так же, как и они к нему, – уничтожающе грубо. Это можно было понять, ибо они не оставляли попыток подловить его на чем угодно. Впрочем, этого им так ни разу и не удалось, хотя некоторые из его ответов отличались уклончивостью, как тот, который он дал жрецу Падлопана.

Его мастерство потрясало. Элиэль и раньше доводилось видеть завороженных зрителей, но ни разу – так долго и тем более не в результате импровизации, ибо Д’вард явно действовал без какого-либо предварительного сценария. В конце концов он оказался совсем рядом с их костром, и она ждала его, дрожа от страха, что он может повернуть и пойти куда-то еще.

Когда он дошел до них, за высокой аркой входа в пещеру стемнело, и не просто стемнело, а дождь сменился снегом. Люди потеснились, чтобы дать ему место, но он остался стоять, скрестив руки. Она вспомнила, как он играл Джинуу в «Трагедии Трастоса». Тогда на нем не было ничего, кроме набедренной повязки, и свет факелов заставил его сиять как бога, которого он изображал. О, какой это был триумф! У нее перехватило горло, и она затрепетала от нестерпимого желания вскочить и обнять его.

Он посмотрел на нее, словно не узнавая, потом обвел взглядом всю их группу.

– Кто будет спрашивать здесь?

– Надвигается буря! – закричал сидевший рядом с ней старик громким, невыразительным голосом глухого. – Мои кости чувствуют это! Мои кости всегда предупреждают меня, когда надвигается непогода! Поведешь ли ты нас дальше завтра, молодой человек, или останешься здесь переждать ее, а? – Это был хороший вопрос. Глухой казался еще старше Пиола, и на нем не было почти ничего, кроме крошечной повязки, – нищий как нищий, наверняка присоединившийся к Свободным ради дармовой кормежки.

Д’вард пожал плечами:

– Здесь нам тепло, в лесах хватает дров, в реке – воды, к нам гонят мясо – так зачем нам спешить навстречу завтрашним невзгодам?

– Потому, что мне осталось не так уж много «завтра», молодой человек, вот почему!

Д’вард рассмеялся и похлопал старика по костлявому плечу.

– У тебя впереди целая вечность, дед! Но если твои кости говорят правду, тогда, пожалуй, нам лучше переждать непогоду здесь. Не у одного тебя нет нормальной одежды. Я не хочу, чтобы кто-нибудь замерз. Ладно, если среди нас есть богатые люди, готовые купить башмаки и теплую одежду для Свободных, это было бы очень достойным деянием в глазах Неделимого.

Он снова обвел взглядом сидевших у костра, словно ожидая нового вопроса. Глаза его, вспыхнув сапфирами, на мгновение задержались на Элиэль. Знает ли он про ее пояс с деньгами? Должно быть, у нее больше денег, чем у любого другого из них. Она не позволит Д’варду забрать эти деньги на свою богохульственную блажь.

А если позволит, забудет ли он свои несправедливые подозрения? Поймет ли он то, что теперь она всего лишь хочет быть его другом?

Обнимет ли он ее хоть раз, только раз, чтобы показать, что верит ей?

– Могу я спросить? – послышался голос Пиола Поэта, каким-то образом оказавшегося по другую сторону костра. – Только боюсь, господин, что он может показаться тебе дерзким.

Д’вард усмехнулся:

– От тебя я жду только проницательных вопросов, старый друг. Спрашивай.

– Ты учишь вещам, которых нет ни в одной священной книге. От чьего имени ты говоришь?

Освободитель поднял голову, чтобы ответ его был слышен всей пещере.

– Пиол Поэт спрашивает, от чьего имени я говорю. Ох, Пиол, Пиол, неужели ты так веришь книгам? Кому как не тебе знать, как часто ошибается переписчик, копируя текст. Ты ведь знаешь, что даже оригинал написан рукою смертного, ибо писания никогда не создаются самими богами. Так разве не лучше слышать слова самого учителя, нежели бесчисленные пересказы? Я говорю от имени Единственного Истинного Бога, который послал меня.

Несколько человек разом заговорили. Д’вард кивнул самому громкому из них, угрюмому на вид мужчине, сидевшему, обняв одной рукой девушку не старше Элиэль. Возможно, он находился здесь только из-за нее, ибо поведение его было далеко от почтительного.

– Ты утверждаешь, что ты Освободитель, предсказанный «Филобийским Заветом». Но если верить «Завету», Освободитель родился меньше пяти лет назад. Как тогда ты можешь быть этим Освободителем?

Д’вард не обрушился на него, хотя кое-кто из слушателей и зарычал сердито в ответ на это кощунство.

– В «Завете» обо мне говорится немного по-другому, и я могу призвать свидетеля того, что происходило на самом деле. Элиэль Певица здесь, та самая Элиэль, о которой тоже говорится в пророчестве, та самая Элиэль, которая исполнила пророчество. Встань, Элиэль, и скажи всем, что ты видела.

Страха перед сценой Элиэль не испытывала с малых лет. Однако теперь она в ужасе смотрела прямо в синие глаза Д’варда. Она не могла говорить просто так!

– Давай, давай! – Дош подтолкнул ее. – Дай им главное представление в своей жизни. Певица! Только раздеваться не надо!

Она сердито шлепнула его по руке.

И тут Д’вард улыбнулся ей. Она и забыла, как он улыбается. Она неуверенно поднялась на ноги.

– Иди сюда и расскажи все, – повторил он. – Вот сюда! Прости, дед.

Он предлагал ей залезть на плоский камень, на котором сидел старик. Она протянула руку, чтобы он помог ей, но он не обратил на это внимания. Тогда Дош обхватил ее за талию и поставил на эту импровизированную сцену. Огромная пещера, полная мерцающих огней… бесчисленные нетерпеливые лица. Она никогда еще не выступала перед такой большой аудиторией, и слов своих она не учила. Пиол даже не написал еще ее роли. Биение сердца, казалось, заполнило всю пещеру; внутренности сжались в тугой комок.

– Начни с самого начала, – сказал Д’вард снизу. – Как ты рассказывала Дошу. – Он снова улыбнулся.

Она повернулась к слушателям и набрала в грудь побольше воздуха.

– Меня зовут Элиэль Певица. – Она услышала, как ее голос эхом отразился от каменных стен. – Пять лет назад я пришла в Наршвейл с труппой бродячих актеров. Невинным ребенком была я тогда и не думала, что злые силы замыслили убить меня и что мне суждено сыграть одну из главных ролей на сцене истории…

Дальше все пошло как по маслу. Она рассказала все, или почти все. Она опустила только поспешное исчезновение Д’варда из Сусса, но упомянула и первое чудо, когда он избавил Дольма Актера от его заклятия, и чудо вчерашнее, когда он исцелил ее ногу. Когда она закончила свой рассказ, небо снаружи сделалось совсем черным. Она ожидала оваций, ибо не сомневалась в том, что это лучшее представление за всю ее жизнь. Ее встретила мертвая тишина. Ну и ладно! В храмах не аплодируют, а сегодня эта пещера превратилась в храм. Тишина уже знак признания, а в пещере было очень тихо. Ни звука. Она проповедовала за еретика! Она ни капельки не жалела об этом, хотя и гадала, что бы сказал на это ее отец.

Она повернулась на своем возвышении, намереваясь прыгнуть в руки Д’варду – чтобы он обнял ее и поздравил шепотом, а может, даже и поцеловал.

Но Д’вард уже ушел.

 

43

Когда Элиэль Певица как следует разошлась в своем изрядно драматизированном представлении о Пришествии Освободителя, Д’вард кивнул Дошу, чтобы тот шел за ним, и тихонько выскользнул из круга людей. Никем не замеченный, он шагнул в темноту. Огромный щит мешал Дошу так же легко и быстро передвигаться, но Дош принял вызов. Он первым добрался до перегораживавшего пещеру каменного завала. Д’вард появился чуть позже и оглянулся в поисках своего исчезнувшего спутника. Дош бесшумной тенью подкрался к нему сзади и прошептал: «Господин?»

Д’вард подпрыгнул от неожиданности и засмеялся.

– Пытаешься напугать меня до смерти? – В слабом свете костров лица его почти не было видно, но он улыбался, и если чьи-то улыбки и могут светиться в темноте, то эта была из таких. – Знаешь эту пещеру?

– Лучший ночлег в Вейлах за такие деньги.

– Верно. Значит, ты знаешь маленькую пещерку вот здесь?

Дош кивнул:

– Она называется Блошиной Ямой.

– Возможно, не без оснований. Я попросил Килпиана поддерживать там огонь. Постарайся не пускать туда никого, кроме Друзей и Носителей Щита, ладно?

Ох, проклятие! Пещера была шириной не меньше пятидесяти шагов, и хотя перекрыть основной проход через завал не составляло труда, здесь было полно других лазеек. Ревущую Пещеру Дош облазил еще в детстве – она служила Лудильщикам любимым местом стоянки. Он помнил пять или шесть мест, по которым можно было пролезть в Блошиную Яму. Темнело, но, пока горят костры, в пещере не будет темно по-настоящему. Желающие смогут пролезть через завал и без факела, если ползти не спеша.

Он вздохнул:

– Ты всегда находишь мне самые трудные поручения!

– Да, – серьезно ответил Д’вард. – Отчасти потому, что могу быть уверен: ты выполнишь их лучше любого другого, отчасти – потому, что знаю: ты любишь трудные. – Он снова улыбнулся. – Разве не так?

– Нет! – Но тут Дош понял, что ему нравится незнакомое ощущение чужого доверия к себе. – Ну, может быть. Наверное, да. – Он сам не знал этого точно, но это было так. Уже не в первый раз он подумал, что Освободитель, возможно, знает его лучше, чем он сам. – Я пригляжу за тем, чтобы тебя не беспокоили, господин.

– Молодец. – Д’вард сжал его плечо. – Ты никогда не подводил меня, Дош.

– Он исчез в темноте.

С минуту Дош стоял, обдумывая последние слова Д’варда. Никогда не подводил его! Как же это приятно слышать! И как странно то, что он может так думать – он, Дош Прислужник, кого никогда не заботило ничего, кроме плотских наслаждений, причем чем грязнее были эти наслаждения, тем лучше. Что ж, некоторые чудеса не так заметны, как другие… Потом он вскинул тяжелый щит Прат’ана на плечи, поправил (ужасно тяжелый) мешок с деньгами на поясе и отправился искать себе помощников.

Он взял на эту работу Носителей Щита Тьелана и Гастика, двоих Друзей и еще трех смышленых ниолийских юнцов, на которых положил глаз чуть раньше. Потом отыскал Титтрага Каменщика, нового Носителя Щита, достаточно здорового, чтобы сдвинуть весь завал голыми руками. Он расставил их парами, перекрыв все возможные места проникновения лазутчиков. Никто особенно не обрадовался новому заданию – все боялись Жнецов.

– Не бойтесь их, – успокаивал он. – При желании Жнец может пробраться невидимым, а в этом случае он не захочет оставлять за собой мертвые тела – зачем ему поднимать лишний шум? То же самое относится и к членам секты Эльтианы, или ублюдкам Крови-и-Молота, или любым другим убийцам, которых могут наслать на Д’варда злые чародеи. Не бойтесь их, ибо они не боятся вас и вы все равно не сможете ничего поделать с ними. Если они объявятся, ими займется сам Д’вард. Ваша задача – отгонять докучливых. Будьте вежливыми и внимательными, но твердыми. Если возникнут сложности, крикните меня. Я буду ходить вдоль завала.

Отгонять докучливых… Некоторые хотят говорить с Освободителем лично, чтобы рассказать о своих бедах, поведать правду богов или указать Д’варду на его ошибки. С большинством из них Д’вард разбирался в течение дня, но такие люди обычно не понимают, что у него могут быть дела и поважнее, например, сон. Больше всего пока докучали жрецы. За Освободителем увязалось уже несколько дюжин жрецов, и каждый был исполнен решимости изобличить его ересь.

Дош начал патрулировать вдоль края завала, держась-начеку, зорко следя за теми, кто заходил в глубь пещеры, а заодно и за своими помощниками. Его огорчило то, как легко он мог пройти совсем рядом с ними, так и оставаясь незамеченным. Конечно, многолетний опыт сделал из него первоклассного лазутчика, но и остальным полагалось бы быть не хуже.

Слишком много в пещере укромных мест, слишком много людей, слишком мало света. Даже если бы у него было достаточно дров, чтобы развести целую цепочку костров поперек всей пещеры, все равно оставалось бы слишком много темных мест. Работа, которую поручил ему Д’вард, была не просто сложной, она была почти невыполнимой.

 

44

– Ну и ну! – воскликнул Джамбо. – Для туземки она потрясающая актриса!

– Он сидел у маленького дымного костра в дальнем углу Ревущей Пещеры, сложив руки на коленях. Он казался совершенно спокойным, словно наблюдал за матчем в крикет на сельской лужайке.

Алиса промолчала. Он имел в виду знаменитую мисс Элиэль, заметно выросшую по сравнению с той девочкой, какой ее описывал Эдвард в семнадцатом году. К тому же росла она в чересчур подозрительных местах.

Поездка верхом на драконе – уже сама по себе довольно необычна, но эта пещера – это вообще нечто дикое! Алиса ни за что бы не поверила, что ее следующая встреча с кузеном произойдет в столь странном месте. Едва войдя, она сразу же узнала его голос, даже искаженный эхом в этом гулком пространстве, даже говоривший на незнакомом языке. Эдвард не вещал мысленно, как делал это Зэц, и все же ей часто удавалось уловить смысл его слов. Позже она увидела его издалека. Он совсем не изменился, если не считать бороды. Борода не шла ему, но, возможно, она была необходимым атрибутом той роли, которую он играл. А он неплохо справлялся. Сотни людей сгрудились у десятков мерцающих костров под голубой пеленой дыма. Все это очень напоминало Ад, тот Ад, который так наглядно описывал их дядя Роли, ну, правда, здесь никто не визжал и вообще никто не страдал. Напротив, пещера представляла собой узел, и виртуальность добавляла происходящему волнующую ауру святости. Ей отчаянно хотелось вскочить и крикнуть: «Это же просто Эдвард! Я помню его еще с тех пор, когда он расквашивал себе нос и ревел, просыпаясь от страшных снов».

Разумеется, она не стала делать этого. Никто бы ее все равно не понял. Но иметь в семье святого было решительно странным ощущением.

Женщина со щитом на спине крикнула что-то, перекрывая гул разговоров.

– А что теперь происходит? – поинтересовалась Алиса.

– Она говорит, – ухмыльнулся Джамбо, – что экспресс на Понтефракт и Лландудно отправляется с четвертой платформы.

– Я попрошу кузена, чтобы он превратил вас в соляной столп.

– На самом деле она говорит, что еда сейчас будет, что комната «для леди» там, а «для джентльменов» – вон там, и что не найдется ли добровольцев сходить за хворостом?

– Тогда сходите добровольцем, – предложила Алиса. – Разве нам не надо проверить, как там драконы? А что, если их как раз крадут?

– Тогда мы пойдем домой пешком. С ними все в порядке. Мне кажется, самое время пойти и перекинуться парой слов с нашим уважаемым Освободителем. – Джамбо легко вскочил и протянул ей руку, чтобы помочь встать, словно ей сто лет. Тем не менее она приняла ее: джентльменам приятно верить, что от них есть польза. По всей пещере люди поднимались размять ноги – тела заслонили свет костров.

– Я его больше не вижу, – сказала она.

– Я знаю, куда он пошел. Идем. Если мы потеряем друг друга в темноте, я буду ждать вас под этим зубом, идет? – Махнув в сторону самого длинного сталактита, Джамбо взял ее за руку и уверенно повел куда-то в глубь пещеры. Левой рукой он решительно расталкивал толпу, не забывая, однако, бормотать извинения. Казалось странным, что его так мало беспокоили драконы, которых оставили пастись у входа в пещеру. До этого вечера он трясся над ними, как над призовыми скакунами. Ладно, ему виднее, что делать. Он человек опытный, да и спутник славный.

Сейчас она встретится с Эдвардом. За этим она и приехала сюда. Поймет ли он, зачем она здесь? Она всю дорогу боялась этого. Теперь все по-другому. Она видела слепого, которому вернули зрение, и больного, хнычущего младенца, внезапно ожившего и начавшего смеяться. Исцеление внушением могло объяснить случай с мужчиной, но не с младенцем, и она не была уверена в том, что так уж верит во внушение. Если бы эти чудеса совершал кто-то другой, она бы ни минуты не сомневалась, что все это подстроено, а инвалиды – подсадные, помощники, заранее рассаженные среди зрителей.

Эдвард никогда бы не пошел на такое. Если уж он вершил чудеса, то настоящие. Волшебство. Конечно, мисс Пимм тоже пользовалась волшебством, и законы параллельных миров давали Эдварду в Соседстве те же силы, которыми мисс Пимм обладала на Земле. Эта пещера наверняка была узлом – Алиса ощущала чуть жутковатое покалывание виртуальности даже на расстоянии. Но как же непривычно видеть кузена, которого она знала всю свою жизнь, своего молочного брата, убедительно исполняющего роль Иисуса. А ведь он именно это и делал. Она считала себя христианкой, но ей нравилось верить в то, что она обладает терпимостью и достаточной широтой взглядов. Его представление несколько покоробило ее; впрочем, в мире, где христианства не существует, это вряд ли можно считать святотатством. Она должна избегать скоропалительных выводов. Он, несомненно, объяснит ей свои мотивы. А даже если и не объяснит, ей надо верить в него и не спрашивать.

Она вдруг ощутила прилив гордости: надо же, сколько народу он собрал в свои ряды! Мой кузен – мессия…

Она протискивалась сквозь толпу следом за Джамбо, направляясь в глубь пещеры. Вскоре путь им преградила стена каменных обломков и сосулек-сталактитов. Над головой, в местах, откуда вывалились эти глыбы, зияли пустоты. Впрочем, пещера была древней-древней, и последний обвал произошел здесь много лет – или веков – назад. Так что бояться нечего. Но все равно от страха у нее захватывало дух. Здесь почти не было света. Она никогда раньше не страдала клаустрофобией, так что зачем начинать сейчас? Ведь это только от виртуальности у нее по коже бегают мурашки, правда?

Подойдя поближе к завалу, она услышала громкие голоса. Джамбо вдруг замер, прислушиваясь. Перед стеной циклопической кладки о чем-то спорили пятеро мужчин. Трое из них были в хламидах. Эти трое что-то требовали, а двое других, один из которых держал в руках круглый щит и устрашающего вида копье, отказывали. Предметом их спора было, судя по всему, темнеющее в завале отверстие прохода.

– Что происходит? – шепотом спросила она.

– Шш! – откликнулся Джамбо. Не прошло и минуты, как трое в хламидах повернулись и, сердито бормоча что-то, поплелись обратно к остальным. Двое остались на месте.

– Похоже, – негромко проговорил Джамбо, – что наш преподобный друг не желает, чтобы его тревожили. Эти похожие на монахов парни – жрецы. Кажется, Тиона. Давайте посмотрим, сможем ли мы добиться большего.

Он снова повел ее вперед и, минуя трех раздосадованных жрецов, направился к двоим часовым.

– Они не очень-то похожи на комитет по торжественной встрече, – пробормотала Алиса.

– Они просто отгоняют всякую шваль. Они не посмеют отказать настоящей леди.

Алиса не была уверена, что похожа сейчас на настоящую леди. Несколько последних дней не улучшили ни ее прически, ни цвета лица; она была закутана в тяжелые, намокшие меха, из-за которых от нее пахло псиной. При виде ее часовые не вытянулись по стойке «смирно».

Еще на ходу Джамбо начал объяснять что-то и продолжал говорить, проходя мимо часовых… вернее, пытаясь пройти. Он был остановлен острым наконечником копья. Тон его голоса изменился, хотя в нем продолжала сквозить надменность пришельца.

Копье не шелохнулось. Второй часовой буркнул что-то в ответ.

Джамбо повторил попытку, на этот раз более мягким тоном. Не помогло. Его харизма не действовала. Эта новость явно застала его врасплох.

– Вы забыли надеть старый школьный галстук, – фыркнула Алиса и мысленно хлопнула себя по рукам за бестактность.

Джамбо смерил ее кислым взглядом.

– Меня так и подмывает превратить их обоих в тыквы.

– Эмоциональная реакция… А что, вы разве можете?

– Только в полночь. – Он снова пустился в долгие, тихие объяснения. На этот раз он добился более или менее вежливого ответа. В нем даже слышались нотки сожаления, и все же это был явный отказ.

Тут из темноты появился третий человек. Невысокий, светловолосый, он на первый взгляд показался Алисе совсем мальчиком. Потом она заметила, что на спине у него тоже висит щит. Копья у него не было, но по поведению часовых она поняла – он здесь главный.

Джамбо начал все снова, и на этот раз Алиса услышала свое собственное имя и другие: Урсула, Капитан и Джамбо. Ему приходилось упрашивать, а он не любил этого. Что-то из того, что он говорил, произвело-таки впечатление на юнца, тот рявкнул какой-то приказ, и один из часовых, у которого не было щита, повернулся и исчез в отверстии между большими валунами.

Это был какой-никакой, но успех. В результате этого в полумраке остались стоять четверо: двое бдительных и неумолимых часовых, один переминающийся с ноги на ногу в холодной ярости Джамбо и одна Алиса, отчаянно старающаяся не показать, насколько ее забавляет все происходящее.

– Куда мы пытаемся проникнуть? – спросила она.

– Хррмф! Там, за этим завалом, еще пещера. Я спал там много раз. Путники всегда выбирают ее, там уютнее. Тепло зимой и прохладно летом. Экзетер прячется именно там.

Джамбо снова замолчал. Минуты тянулись медленно-медленно. Паломники во внешней пещере затянули какую-то песню. Тональность показалась Алисе странной, но ритм был достаточно боевым, чтобы служить местным эквивалентом «Вперед, Воинство Христово». Неужели Эдвард еще не научил их школьным песням из Фэллоу?

– Есть и другие пути через этот мусор, – буркнул Джамбо.

– Терпение! – успокаивающе сказала она. – Не забывайте, он ведь знаменитость. Он не может позволить, чтобы ему докучали все время.

В проеме мелькнул свет. Из расселины показался факел, а за ним – державшая его женщина. Она остановилась, разглядывая просителей.

– Привет, Джамбо. Добрый вечер, мисс Прескотт. Меня зовут Урсула Ньютон.

– Очень приятно, – откликнулась Алиса, жмурясь от яркого света. – Собственно, я теперь миссис Пирсон. – Какая, черт возьми, разница? – Но, конечно, я все еще кузина Эдварда.

Тут полагалось бы вступить в разговор Джамбо, или миссис Ньютон сама должна была бы провести посетителей в святая святых. Вместо этого та продолжала стоять и по очереди пристально вглядываться в обоих. Алиса ощутила приступ раздражения. Она зашла так далеко, и что же, все зря?

– Капитан Смедли тоже с вами? – спросила она.

– Нет, он возвращается в Олимп. – Урсула Ньютон была мощного вида дамой в толстом шерстяном плаще местного покроя. Волосы ее были острижены необычно коротко. Держалась она с явным подозрением. – Вы простите меня, если я задам вам пару вопросов?

– Черт подери, Урсула! – не выдержал Джамбо. – Какой бес в тебя вселился?

– Благоразумие. – Она нацелила свой испытующий взгляд на Алису. – Скажите, миссис Пирсон, кто такая была Будджа?

– Кто? – Боже милостивый! – Нянька Эдварда в Ньягате.

– А Пятнашка?

– Детеныш леопарда, мы его пытались приручить как-то, без особого…

– Неверный ответ!

Мгновение Алиса, не веря в происходящее, просто смотрела на женщину. Потом спохватилась.

– О! Это еще Джулиан Смедли, он был национальным чемпионом по прыщам.

Урсула заметно расслабилась. Впрочем, улыбка ее не стала от этого намного добрее.

– Спасибо. Поймите, Освободителю приходится быть очень осторожным, а ваш приезд стал для него полной неожиданностью.

– О, так, значит, он теперь Освободитель, да? – засмеялся Джамбо. – Урсула, дорогая, так ты теперь перешла на другую сторону?

Глаза ее сузились.

– Не совсем. Я до сих пор считаю, что он сделал серьезную ошибку, начав этот крестовый поход. Что ж – что сделано, то сделано, я верю в то, что все это нужно провернуть как можно быстрее. А ты?

– И я. Мы пришли вовсе не для того, чтобы пытаться уговорить его отказаться от этого, что бы ты там ни наговорила Экзетеру. У нас для него интересные новости.

– Тогда миссис Пирсон может передать их ему. Тебя, Джамбо, он видеть не хочет.

– Я понимаю. – Что ж, он принял эту новость, как и подобает джентльмену, но даже в неверном свете факела было видно, как он покраснел.

– Передай ему мои лучшие пожелания, ладно? – Он повернулся и пошел прочь, прежде чем Алиса нашлась что сказать. Как ужасно!

Урсула сделала Алисе знак следовать за ней. Подняв факел повыше, она первой шла по узкой, полого уходящей вниз тропе. Камни придвинулись ближе, угрожающе нависая над головой, словно насмехаясь над ее клаустрофобией. Пол был неровным.

– Я приношу свои извинения за эти инквизиторские меры, – сказала Урсула не оборачиваясь. – Палата послала к нему живые бомбы замедленного действия. Ваше появление здесь было таким неожиданным, что я настояла, чтобы он принял некоторые меры предосторожности.

– И присутствие Джамбо совершенно нежелательно. – Алисе надо будет переговорить с Эдвардом на этот счет, так сказать, навести мосты. – Конечно. Это можно понять. Кстати, что это за живые бомбы с часовым механизмом? Надеюсь, у них из ушей не торчат фитили?

– Боюсь, все не так просто. Это люди, порабощенные маной, чтобы убить Освободителя. Если это вас утешит, я могу сказать, что не обнаружила никакого заклятия ни на вас, ни на Джамбо, но это ничего не значит. Только самое примитивное заклятие можно обнаружить просто так.

– Ну, уверяю вас, я действительно его кузина. Только что из Англии. Я здесь в отпуске, как бы странно это ни казалось.

Миссис Ньютон иронически фыркнула.

– Ну и выбор, однако, у вас мест для отпуска! Здесь придется протискиваться. Смотрите под ноги. – Она подняла факел выше. Тропа пошла круче вниз, и Алисе пришлось чуть отстать, остерегаясь жара факела.

Ее провожатая остановилась и обернулась.

– Почти пришли, – негромко проговорила она. – Последняя просьба: миссис Пирсон, пожалуйста, не подходите к своему кузену близко. Его телохранителям приказано останавливать любого, кто попробует прикоснуться к нему. Они могут быть не совсем вежливы.

Вся эта ерунда начинала надоедать Алисе.

– Разве живой бомбе необходимо дотрагиваться до него, чтобы убить?

– Возможно, и нет, но это самый простой путь разрядить магический заряд. Именно так действуют Жнецы Зэца. Вы сами можете даже не догадываться, что на вас наложено заклятие. – Говоря эту невероятную чушь, Урсула Ньютон оставалась абсолютно серьезной. – В вас могут заложить неодолимое желание прикоснуться к нему и потом исполнить какой-нибудь смертельный ритуал, хотя вам он и покажется совершенно невинным.

– Я буду изо всех сил стараться не распускать руки.

– Вполне разумное решение. Прошу вас, идите за мной.

Как и говорил Джамбо, в пещере было значительно теплее. Лето надолго сохранялось здесь, в недрах горы, да и виртуальность под каменными сводами ощущалась сильнее. Потом впереди забрезжил слабый свет, и Алиса поняла, что спускается в большую подземную пустоту, которую вполне можно было считать отдельной пещерой. Судя по всему, ее давно обжили; на полу валялись щепки и клочья коры. В центре размещался очаг из потемневших камней, окруженный низкими плоскими камнями для сидения. За ними виднелись охапки пожухлой листвы и бесформенные груды тыквенных бутылей и дров.

У костра сидели человек пять или шесть; в пляшущем свете костра они казались призраками. Эдвард сидел в самой середине и негромко говорил что-то внимательно слушавшим его подданным. Он казался усталым, но держался молодцом – это после такого-то представления!

При виде ее все повскакивали с мест, но она смотрела только на высокого мужчину в монашеском одеянии. Да, ей хотелось броситься и обнять его, но что же здесь зловещего? Просто нормальная реакция при встрече с единственным оставшимся в живых родственником, да еще после долгой разлуки. Ее остановили только настороженные взгляды, которые исподтишка бросали на нее эти люди.

– Алиса!

– Эдвард! Как здорово снова видеть тебя!

– И тебя тоже. Э… ты не присядешь?

Она шагнула к плоскому камню с наброшенным на него клочком шкуры. Подождав, пока она сядет, вернулись на свои места и остальные. Урсула Ньютон осталась стоять.

Все молчали. Эдвард уставился на Алису так, словно она призрак, или Чаша Святого Грааля, или сам король Георг, и у нее язык тоже отказывался шевелиться. Столько всего нужно было сказать, что оба не знали, с чего начать. Она почти физически ощущала невидимую стену недоверия между ними.

Норфолк казался ей теперь таким далеким.

Она первая справилась со своим голосом.

– Я здесь не по делу, Эдвард. Просто в отпуске. Я не несу ничьих знамен. Как забавно, ты совсем не изменился! – Вблизи борода была не так уж и страшна, да и вообще это была скорее не борода, а грубая щетина. С патриархальной бородой, как у Теннисона, он казался бы персонажем из студенческой постановки.

За спиной ее хрипло кашлянула Урсула.

– Ну, я оставлю вас, ладно?

Охрана – трое мужчин и одна женщина – не понимала по-английски. Должно быть, Урсула ушла, но Алиса даже не обернулась, чтобы посмотреть.

– Извини за все эти плащи и кинжалы, – проговорил Эдвард. – Урсула…

– Все правильно. Я не в обиде.

– Ты похудела. Как у тебя, все в порядке?

– Спасибо, замечательно. – С учетом обстоятельств, разговор их был прямо-таки банальный. Было потрясающе снова видеть его. В глазах отчаянно щипало. – А ты?

Он тоскливо улыбнулся ей через костер.

– Я так соскучился по дому! Расскажи мне про Англию…

 

45

Свободные затянули новый гимн. Элиэль опять не знала слов, и потом, у нее все равно не было настроения славить Неделимого. Она до сих пор сопротивлялась мысли о том, что боги, в которых она верила всю свою жизнь, могут быть самозванцами. Костер догорал, но она уже согрелась, хоть и оставалась голодна – все свои припасы они съели еще вчера. По пещере прошел Носитель Щита, обещая, что пищу будут раздавать совсем скоро, значит, ей придется сидеть еще, съежившись, одной в толпе орущих верующих, разрываясь между убеждениями и тем, что видела сама.

Старый Пиол присел на камень рядом с ней. Она искоса посмотрела на него, не уверенная в том, хочет ли она его общества.

Он улыбнулся – перед ней сидел не наивный мечтатель, а гений, знаток человеческих сердец, способный раскрыть эти сердца и заставить их звенеть перезвоном серебряных слов.

– Говори, – сказал он. – Первое, что надо делать со сложностями, – это выстроить их по степени огорчительности.

– Они все огорчительные. – И некоторых она не может поведать даже Пиолу. – Кто такой Д’вард? Человек он или бог?

– Ты сама сказала толпе, что он чуть не умер однажды. Если ты веришь в это, ты должна верить в то, что он человек.

– Да, он был человеком тогда, – согласилась она. – Но в те дни он не разгуливал, творя чудеса… по крайней мере так, как делает это сейчас.

Пиол кивнул, терпеливо ожидая.

– Я не могу верить разом ему и Пятерым, ведь нет?

– Обоим не можешь, нет.

– Но Тион тоже исцеляет калек!

– Д’вард называет это колдовством.

– А Тион может назвать колдовством то, что делает он. Чьим словам верить?

Пиол потер седую бровь.

– Тогда подумай о других доказательствах.

Это было ясно и так, хотя она и не задумывалась об этом. На что это он намекает?

– А ты сам кому веришь?

Пиола трудно было застать врасплох. Он улыбнулся своей беззубой улыбкой.

– Скажу потом. Я не собираюсь думать за тебя.

Она состроила ему рожицу.

– Их слова уравновешивают друг друга, и их чудеса тоже. Тогда что еще может иметь значение? Ну? Какие еще доказательства у нас есть?

Возможно, он не собирался давать ей прямого ответа, но его вообще избавили от необходимости отвечать, ибо к их костру подошел Носитель Щита, собиравший деньги. Он не говорил ничего, поскольку люди в пещере продолжали петь. Мало кто нашел по нескольку монет для него; большинство только с досадой качали головой, показывая, что им нечего предложить. Элиэль тоже ничего не дала. Она носила на поясе целое состояние, но не собиралась показывать его на глазах у стольких любопытных в этой темной пещере. Носитель Щита улыбнулся и пошел дальше.

И вот еще что: Д’варда тревожила погода. Ему нужны деньги на одежду и пропитание своих последователей. У нее были деньги. Вся загвоздка в том, сможет ли она заставить себя отдать столько, даже Д’варду?

Пиол ждал.

– Что ты будешь делать завтра, Элиэль? Теперь ты можешь стать актрисой, великой актрисой. Если честно, у тебя всегда было больше сценического таланта, чем музыкального. Так что, останешься с Освободителем или пойдешь искать удачи дальше?

– В этом-то и вопрос, гусь ты старый! Не так важно то, во что я верю, – пока я решу это, годы пройдут. Что я хочу знать – так это что мне делать!

– Отлично. Уже ближе.

Она обдумала, не свернуть ли ему его старую шею. Само собой разумеется, нежно.

– А ты? Что собираешься делать ты?

– Я? О, я пойду со Свободными. Не важно, верю я Д’варду или нет, то, что он делает, – это самое потрясающее из того, что я видел за свою жизнь. Я пойду с ним в Тарг и сам увижу успех или провал пророчества. – Пиол вздохнул и сжал ее руку своими холодными пальцами. – Но я старик, мне осталось немного. На твоем месте я бы не стал делать такой выбор – это может оказаться очень опасным. Если я останусь цел, попробую записать все, что случится. – Он помолчал немного, потом усмехнулся. – Может, сделав это, я и пойму, во что я верю на самом деле, а?

Ясное дело, он знал это и сейчас, только не хотел говорить.

Конечно, в Тарге все станет понятно, но Элиэль не могла ждать так долго. Она не могла жить в такой неопределенности. Ей надо принять решение, и как можно скорее. Прямо сейчас! Идти за Д’вардом или своим путем? Д’вард советовал ей уходить. Он явно не жаждал ее общества. Это с одной стороны. Она не посмеет вернуться в Юрг, в лапы к Тигурб’лу Прыщу. Это с другой. Судя по всему, Д’вард обходил города стороной, так что скорее всего он срежет путь по Юргвенлу, направившись прямо в Мапвейл. Так рискнуть она еще могла. Или ей лучше вернуться в Ниол и поискать работы там, как и предлагал Пиол?

– Я не могу решить! – простонала она. – Какие еще доказательства ты знаешь?

– Дела, разумеется. Суди людей по поступкам, а не по словам.

– Чудеса? Колдовство?

– Что еще делают они, кроме чудес?

Элиэль вздрогнула.

– Ты имеешь в виду Зэца? Жнецов? – Она никак не могла представить себе, чтобы Д’вард посылал Жнецов убивать людей. – Дай мне хоть ниточку, Пиол!

Он вздохнул.

– Девушкам положено обращаться со своими сложностями к матерям. Боюсь только, твоя не очень-то помогла бы тебе, даже если бы еще, жила.

Элиэль поперхнулась.

– Ты ее знал? Я думала, все это было до того, как ты вступил в труппу.

– Нет. Как раз вскоре после этого. Мы две недели прочесывали весь Юрг в поисках ее – мы и все наши друзья. Мы не нашли ее нигде. Нигде! И потом она вдруг как с неба свалилась – вошла в дверь дома, где мы жили тогда.

– Уже без ума? Без ума от любви бога?

– Без ума от кого-то. Все, что она говорила с тех пор, – это: «Он меня поцеловал!»

– Он делал не только это!

– Возможно, но все, что она запомнила, – это его первый поцелуй. С тех пор и до самого дня твоего рождения она не говорила больше ничего. О чем бы мы ее ни спрашивали, чем бы ни угрожал ей твой дед, все, что она отвечала нам, было: «Он меня поцеловал!» Мечтательно так… Она не была несчастна. Она то и дело пыталась уйти и слонялась вокруг его храма, и мы, конечно, старались не пускать ее или уводили, если она все-таки ускользала из-под нашего надзора. А после того, как родилась ты, она вообще перестала говорить. Роды были не тяжелыми, но они убили ее. Нет, они ее освободили. Она ждала только твоего появления, а потом, когда дело было сделано, ее уже ничто не удерживало.

– Кен’т!

– Ну, сама она этого не говорила, да и Тронг ни за что бы не признал, что бог способен на такое.

Элиэль крепко-крепко зажмурилась, чтобы не дать выхода слезам.

– Д’вард никогда…

Она осеклась на полуслове.

Д’вард никогда бы не совершил такого чуда – или колдовства, как это ни называй. По телу ее пробежала дрожь отвращения. Кто ее мать: женщина, зачахшая из-за любви бога, или женщина, порабощенная отравленным поцелуем?

Похотливый Кен’т. Убийца Зэц. Распутная Оис с ее священным борделем. Или Гим Скульптор, чья красота завоевала ему право представлять Юношу при раздаче наград в храме Тиона? Через два года родители все еще надеялись найти его.

– Верь делам, не речам! – твердо повторил Пиол.

Если боги убивают людей или причиняют им боль, значит, это плохие боги. Она благодарно сжала его руку.

– Я выбираю Д’варда. Я верю ему, не им!

– Я тоже.

Элиэль выпрямилась. Отлично! Ее выбор сделан. Ей надо пойти и отыскать Д’варда и сказать ему, что она верит в него и в его Неделимого бога. Она отдаст ему все свои деньги, все до последнего медяка. Тогда уж он точно позволит ей остаться и стать одной из Свободных. Может, даже Носителем Щита? И потом, она ведь тоже может быть ему полезна! Она может повторять историю его пришествия, как делала это сегодня, чтобы убеждать других. Она представляла себе, как он удивленно благодарит ее, как обнимает… короткий поцелуй…

Она пробормотала какие-то слова благодарности Пиолу, встала и пошла от костра в сторону внутренней пещеры – она хорошо изучила это место по дороге в Ниолвейл, так что догадывалась, где Освободитель будет отдыхать после своего чудесного представления. «Зеленая комната», – подумала она с улыбкой.

Костры почти прогорели, поэтому глаза ее быстро свыклись с темнотой. Подойдя к завалу, перегородившему пещеру, она увидела часовых прежде, чем они увидели ее. Она остановилась, не желая спорить или уговариваться с мелкой сошкой.

Ладно, должны быть и обходные пути. Она повернула налево, осторожно переставляя ноги, ибо идти стало очень тяжело. Она пробиралась меж валунов, то и дело ударяясь правой ногой, так как та стала длиннее привычного. Ничего страшного. Главное, теперь она сможет возобновить дружбу с Д’вардом. Как она только могла сомневаться в нем?

Правда, нечего и мечтать о любви с ним. Рассказывал же ей Дош про то, как джоалийско-нагианская армия захватила Лемод и как каждый взял себе в наложницы лемодийскую девушку – все, кроме Д’варда. То есть Дош говорил, Д’вард тоже взял девушку, но он и пальцем до нее не дотронулся, даже когда она молила его об этом, хотя это Дош, должно быть, только предполагал, ибо откуда ему знать? Но все равно он был, несомненно, прав, когда говорил, что Д’вард святой человек и строг в поведении.

Значит, любовниками им не бывать. Только друзьями.

Никакой страсти. Только короткое объятие? И короткий поцелуй в память о прошлом?

Она перебралась через гладкий валун и заглянула вниз. До земли было около пяти футов, но она видела ее достаточно отчетливо, чтобы рискнуть спрыгнуть вниз, даже на две одинаковых по длине ноги. Эта узкая расселина вела прямиком во внутреннюю пещеру с ее древними головешками и кругом камней для сидения.

Хрустнул камешек. Кто-то шел по тропе.

Она съежилась на камне, стараясь сделаться невидимой. А потом в слабом, отраженном от стен свете костров она увидела его, осторожно пробирающегося по тропе под ней. На нем была длинная хламида с капюшоном. Серая хламида! Это был сам Д’вард, и наконец один! Желание спрыгнуть вниз и удивить его сделалось неодолимым.

 

46

Один из Носителей Щита подбросил в огонь полено, подняв рой огненных искр. Алисе казалось, что она говорила несколько часов. Каждый раз, когда она умолкала, Эдвард требовал еще. Она рассказывала про ужасы войны, про нежданные ужасы мирного времени, про новую войну в России, про ужасную эпидемию гриппа, про перемены, которые начались и не кончатся, похоже, никогда… Она рассказала все, что знала об общих знакомых, о миссис Боджли, о Джинджере Джонсе и даже, нехотя, о Д’Арси, а потом о Терри. Он встретил это сочувственно, но без фальшиво-сентиментальных фраз.

Имелся миллион вещей, о которых она хотела спросить его, но его жажда была сильнее. Он пробыл в этом далеком мире уже пять лет – один короткий перерыв не в счет – и изголодался по новостям. Она видела, что быть пророком ужасно одиноко, когда на тысячу почитателей нет ни одного друга. Она забыла свои былые сомнения и радовалась, что пришла сюда, ибо никто лучше ее не подошел бы на эту роль наперсницы. Он жадно ловил ее слова, глядя на нее так, словно боялся, что она сейчас исчезнет как сон, стоит ему моргнуть.

И тут в огонь полетело полено.

– Я охрипла! – устало проговорила она. – Теперь твоя очередь.

Он оглянулся на четырех своих стражей – те вроде бы немного успокоились и поглядывали на нее уже не так настороженно. Бесконечная непонятная болтовня незнакомой посетительницы наскучила им. Он посмотрел на Алису широко открытыми невинными глазами.

– Что тебе хотелось бы знать, детка? Какого поучения ждешь от учителя? Каково, например, превзойти ханжеством самого Святошу Роли?

– Дядя Роли не был ханжой, он был фанатиком. А ты нет.

Он скривился.

– Не говори мне о фанатиках! Я ведь и сам творю фанатиков, Алиса! Мои помощники… ученики, скорее. Они же верят каждому моему слову, и я вижу, что происходит с ними день за днем. Они превращаются в фанатиков, все до одного, а я чувствую себя ужасным ханжой.

– Неужели Мой Кузен – Мессия обуреваем сомнениями? – Уж не ждет ли он одобрения от Алисы? Это так не похоже на Эдварда. – Чему ты их учишь? Универсальному монотеизму Службы?

Он пожал плечами так, словно вопрос был несуществен или ответ слишком очевиден.

– Много чему. В этическом отношении это Золотые Заповеди, общие для всех религий, – заботься о хворых, помогай бедным, не подними руку на ближнего… По большей части все это из христианства – в конце концов, мои корни в нем, – но мне кажется, любой мусульманин, буддист или сикх тоже согласился бы с этим.

– А в теологическом отношении?

– Монотеизму. – Он помолчал немного, хмурясь. Казалось, он никогда не задумывался об этом раньше. – И переселению душ.

– Это еще почему?

– Не знаю… – Он запустил пятерню в волосы и ухмыльнулся. – Наверное, потому, что дядя Роли ясно обрисовал мне Рай как бесконечное, тоскливое воскресное утро с распеванием псалмов. Потому, что реинкарнация все-таки поприятнее, чем адский огонь. Ну скажи, с какой стати Бог настаивает, чтобы у нас все удалось с первой попытки? Зачем заставлять всех проходить один и тот же экзамен?

– И если у нас только одна попытка прожить жизнь правильно, это дает жрецам больше власти над нами, так ведь?

– Ба! Знаешь, а об этом я и не думал! Чертовски здорово! Мне нравится. И потом, ты ведь не можешь доказать, что я заблуждаюсь, верно?

– Нет. Так чего ты так расстраиваешься из-за того, что породил несколько фанатиков? Ты ведь не проповедуешь насилия или преследования инакомыслящих, нет? Ты не говоришь им заведомой лжи?

Он снова помрачнел.

– Нет, говорю. Я использую ману, которую они дают мне, для того, чтобы лечить их детей, а потом говорю им, что это чудо ниспослано Богом, в которого сам не верю.

– А что случится, если ты скажешь им правду?

– Какую правду? Что всей своей силой я обязан их вере? Они мне не поверят. Даже у харизмы есть свои пределы. Нет веры – нет маны. Нет маны – нет крестового похода.

– Ты совершенно уверен, что это не Бог послал тебя?

– Алиса! Прошу тебя! Если я начну думать об этом, я превращусь в религиозного маньяка!

– Ты не из таких. Я бы сказала, ты прагматик. Ты делаешь все что можешь, учитывая обстоятельства. Целью Игры является убить Зэца, так? Избавив таким образом мир от монстра?

Он снова взъерошил рукой волосы. Его давно пора постричь.

– Значит, цель оправдывает средства?

– Воспоминания, воспоминания! Ты играешь роль адвоката Дьявола, мой милый. Ты всегда этим занимался. – Она увидела, как на лице его мелькнула хитрая улыбка, и это тоже было до боли знакомо по давно прошедшим годам. – И потом, у тебя было гораздо больше времени на то, чтобы обдумать ответы, чем у меня. Вот ты теперь и ответь.

С минуту он мрачно смотрел в огонь.

– Мне кажется, иногда жизнь заставляет нас избрать Путь Наименьшего Зла. Как тебе такое обоснование?

– На мой взгляд, звучит разумно, – осторожно ответила она.

– Совсем недавно я не смог убедить старину Смедли. Святым так думать не положено. Святой не поступается принципами, чего бы это ни стоило ему – или кому-нибудь еще. Я ведь всего лишь политический революционер, выдающий себя за пророка.

– В тебе больше святости, чем в большинстве остальных. Ты всегда строго следовал принципам.

– Святоша Роли тоже. Знаешь, раньше мне казалось, что старому хрычу нравилось стращать своего непутевого племянника адским пламенем. Теперь я в этом не уверен.

– Боже праведный! Ты и впрямь становишься проницательным, не так ли?

Он рассмеялся, возможно, не заметив удивленных улыбок своей охраны.

– Нет, это просто здорово, что ты здесь! – Он снова посерьезнел. – Алиса, милая, я не сомневаюсь, что ты настоящая, любимая Алиса. Я ни капельки не сомневаюсь в твоей искренности, и все же твое появление здесь чуть-чуть настораживает меня. Ты совершенно уверена, что та мисс Пимм, которую ты встретила, была настоящая мисс Пимм?

Алиса несколько раз открыла и закрыла рот.

– Ну, пожалуй, я могу ответить на этот вопрос только отрицательно! Я хочу сказать, откуда мне знать точно? Она казалась моложе, чем была два года назад. Я решила, это потому, что тогда она играла роль, а сейчас нет, или по крайней мере играла другую роль. – Она сообразила, что до сих пор не рассказала ему про появление Зэца в Олимпе, что, собственно, и послужило причиной ее поездки сюда.

Эдвард прикусил губу.

– Это ничего еще не значит, – пробормотал он. – Итак, ты отправилась в Олимп. Чья это идея – отправить тебя и Джамбо…

Он не успел договорить – послышались крики и топот башмаков. Его телохранители вскочили. Из прохода выбежал, размахивая факелом, маленький светловолосый страж, которого она уже видела раньше. Следом за ним бежала Урсула Ньютон. Они что-то залопотали на тарабарском наречии. Эдвард вскочил и кинулся к выходу, и двое телохранителей мгновенно встали между ним и Алисой. Она осталась сидеть на своем славном, уютном камне.

Паренек с факелом выбежал снова, возможно, чтобы оповестить всех о том, что Освободитель идет.

– Извини, тебе придется немного подождать, – сказал ей Эдвард. – Там, снаружи, какая-то девушка, у нее припадок, и все боятся, что она вот-вот умрет. – Проходя мимо нее, он скорбно улыбнулся. – Работе бога не видно конца.

– Насколько я помню, – возразила она, – в сходных обстоятельствах Иисусу не было необходимости идти в дом центуриона.

Улыбка Эдварда исчезла.

– Но то же был Иисус. А это всего лишь я. – Он скрылся в проходе. Ну что ж, по крайней мере он еще не окончательно превратился в религиозного маньяка.

Из-за завала доносилось пение – большинство Свободных явно еще не знали о необходимости медицинского вмешательства. Телохранители вернулись на свои места. Означало ли это, что теперь они ее тюремщики? Урсула Ньютон тоже осталась. Со вздохом усталого облегчения она устроилась на соседнем камне, словно учительница по окончании последнего урока, и устремила на Алису взгляд, спокойный, как на плакатах, призывающих записываться добровольцами.

– Полагаю, вас уже сертифицировали как подлинник, так что могу я начать сначала? Я, Урсула Ньютон, очень рада вас видеть. – Она наклонилась, протягивая руку. Улыбка ее была скорее сердечной, чем обаятельной – возможно, потому, что обаятельным ее лицо вообще быть не могло. Сама по себе улыбка казалась вполне искренней. Рукопожатие ее крепостью не уступало хватке сельского кузнеца.

– Не оправдывайтесь, – сказала Алиса. – Вы совершенно правы, что приняли все меры предосторожности. Он теперь очень важная личность. – Смысл этих слов вернулся к ней, отлетев рикошетом от каменных стен пещеры. Важная? Да Эдвард прокладывает себе путь в учебники истории. – Я хочу сказать, станет, если у него все получится. Как Моисей.

– А если потерпит неудачу, станет Яном Гусом.

– В смысле? – не поняла Алиса.

– В смысле казней, пыток, резни и погромов. Он знал, чем рискует, когда сжигал свой первый мост. Поймите, у него не было выбора.

– У Эдварда или у Яна Гуса?

– У вашего кузена, конечно! – Миссис Ньютон воинственно посмотрела на нее. – Джулиан рассказывал мне, что случилось на Родине, как Погубители чуть было не поймали его и вас вместе с ним. Зэц и не думал останавливаться. Экзетер был вынужден защищаться, и из всех путей открытым для него оставался только этот.

Алиса была застигнута врасплох. Она не помнила, чтобы позволила себе хоть малейшее замечание в адрес крестового похода Эдварда, и не понимала, почему миссис Ньютон так набросилась на нее.

– Я не верю в то, что Эдвард вовлек в это столько невинных людей только для того, чтобы спасти свою шкуру. Я уверена – личная безопасность для него не главное. Он ставит перед собой благородные цели.

Ее собеседница, чуть надувшись, согласно кивнула.

– Он выбрал более рискованный путь, чем я предполагала. Я ожидала – он начнет с освобождения рабов на таргианских шахтах.

– Как Моисей?

– Совершенно верно. Освободитель, понимаете?

– Вот только Красного моря под рукой нет. Полагаю, преследующих таргианцев могло бы похоронить под оползнем.

Миссис Ньютон даже не улыбнулась.

– Вместо этого он предпочел стать Христом, что гораздо опаснее.

Что ж, предположение не лишено логики, но, будучи облеченным в слова, оно порождало неприятные вопросы, ответить на которые не смог бы даже Джамбо.

– Но что случится, когда он дойдет до самого Тарга? Насколько я понимаю, распятие на кресте не входит в число местных обычаев?

Урсула скривилась.

– Они никогда не слыхали о таком. Таргианцы казнят преступников, вышибая им мозги молотом на наковальне. Но им нужно сначала поймать его, ведь так? Я не верю, что ваш кузен, миссис Пирсон, планирует что-нибудь в этом роде для Зэца… или для себя, если уж на то пошло. Ну почему эти повара еле шевелятся? Я проголодалась.

Охрана начала перешептываться, возможно, обсуждая странную, говорящую на непонятном языке гостью.

– Но он может и проиграть? – спросила Алиса. – Каковы его шансы?

– Трудно сказать.

– Но вы ведь лучше знаете ситуацию, чем я, – я вообще не могу судить. Если бы вы считали, что у него вообще нет шансов, вас бы не было здесь, правда?

– На первый взгляд у него нет никаких шансов. – Урсула скрестила руки на груди и некоторое время хмуро смотрела в огонь. – Но тут есть три неизвестных. Первое – это Пентатеон. Если большинство из них все-таки выступят на стороне Экзетера, они могут заметно качнуть весы. Они боятся Зэца, но они не могут вот так просто взять и посадить на его место вашего кузена. Для этого нужна серьезная причина.

– Насколько я понимаю, сейчас они занимают выжидательную позицию?

– Совершенно верно. Я думаю, они затаятся до самой последней минуты. Правда, я уверена, у каждого из них имеется шпион, и не один, среди Свободных. Они наблюдают. И пока неясно, что они думают о представлении Эдварда – как еще назвать весь этот парад? – Похоже, лекция ее немного разогрела. – Второе неизвестное – это сам «Филобийский Завет». За восемьдесят пять лет он не дал ни единого сбоя. Это впечатляет! Проф Роулинсон подсчитал, что три четверти пророчеств уже сбылось.

– Но ведь всегда может случиться первый раз?

– Ну да! И мне что-то не очень нравится то, как звучит стих триста восемьдесят шестой. Там не говорится, убьет ли Освободитель Зэца, или он просто одержит победу в поединке. Она гласит лишь, что он принесет смерть Смерти. Я надеюсь, что ее не надо понимать в каком-то мистическом смысле. Как бы то ни было, я бы хотела, чтобы «Филобийский Завет» работал на меня, а не против меня.

– Он спас мою жизнь однажды, – сказала Алиса. – Точнее, он спас жизнь Эдварду, а я была тогда с ним. А третье неизвестное – его собственная мана?

– Верно. Ее тоже невозможно измерить. Невозможно сунуть в человека градусник и прочитать потом, сколько у него маны. Проклятие, да когда же они наконец вернутся с этой корзиной? – Во внезапном приступе раздражения Урсула схватила полено и кинула его в костер. Она или скрывала что-то, или пыталась увести разговор в сторону от чего-то.

– Эдвард наверняка набрал большую силу, если может возвращать зрение слепому, – вернулась к разговору Алиса.

– Верно.

– А чудеса возбуждают толпу, так что она отдает больше маны? Ведь мана возвращается к нему?

Урсула кивнула, похлопывая кулаками по коленям и глядя на камни таким свирепым взглядом, словно пыталась прожечь их насквозь.

– Все это пение означает, что они еще и не приступали к еде.

– Что не так? Почему вы не хотите говорить об этом?

– Я не… – Отважная миссис Ньютон нахмурилась в ответ на лобовую атаку, потом оглянулась на каменные стены, как бы убеждаясь, что у них нет ушей. – Вы действительно хотите знать мое мнение, каково бы оно ни было?

– Пожалуйста!

– Ну, вы в конце концов самая близкая его родственница. Никому другому я бы этого не сказала. Надеюсь, вы не будете повторять моих слов ни Джамбо, ни вашему кузену?

– Разумеется, нет.

– Дождь, миссис Пирсон! Дождь – это самая плохая новость. Со вчерашнего дня он уже потерял кучу людей. В дождь он уже не сможет передвигаться так быстро, значит, не сможет привлекать новых людей. А тогда он не наберет достаточного количества маны, да и денег тоже. Если он не сможет прокормить свое воинство, оно разбредется кто куда. Он наверняка еще недостаточно силен для чудес типа семи хлебов – по крайней мере на такую ораву.

С минуту Урсула хмуро смотрела в огонь.

– Вы сказали, что, творя чудеса и вызывая восхищение, он возвращает себе ману, но возвращает во сто крат больше, чем потратил. Так по крайней мере это должно действовать. Но он слишком мягкосердечен. Вначале все было именно так, но люди поразительно быстро… пресыщаются, так сказать. Черт! Сегодня при первых двух чудесах я ощущала, как весь узел сотрясался от потока маны. Вы не заметили этого?

– Я почувствовала что-то.

– Это только брызги от тех волн, которые накатывали на Освободителя, и его-то они наверняка пропитали до кончиков волос. Вы обратили внимание, насколько слабее был отклик в четвертый раз?

– Вы хотите сказать, он перебирает?

– Совершенно верно. В Пентатеоне богом исцеления считается Паа, один из Тионовых. По нашим подсчетам он совершает одно чудо исцеления в год, не считая нескольких чудес помельче – дешевых эффектов на публику вроде косоглазия, заячьей губы или кори. Это поддерживает интерес толпы. Сам Тион тоже чудесным образом исцеляет – одного человека каждый год на своих празднествах. Но в любом случае чудеса должны оставаться редкостью.

– Наверное, Эдвард не может отказать страдающим детям.

– Он может попросить их потерпеть до завтра, – буркнула Урсула. – Только послушайте! – Она махнула рукой куда-то в темноту. – Они все еще поют! Он пошел туда, чтобы свершить чудо. Для того чтобы исцелить приступ эпилепсии, ему достаточно щелкнуть пальцами. Но зачем делать это вот так? Почему бы ему не приказать, чтобы они прекратили свое пение, и заставить их собраться, чтобы они смотрели? Шоумен из него неважный. О, он неплохо справляется, но мог бы гораздо лучше.

– Добро напоказ противоречит всему, чему его учили. Так вы считаете, он набирает ману недостаточно быстро? Но если нет способа измерять количество маны…

– Я очень боюсь того, что он теряет ее. Сомневаюсь, что ее у него сейчас хотя бы столько же, сколько было, когда…

Дикий вопль помешал Урсуле договорить. В первую секунду показалось, что кричит кто-то из паломников – столько в этом крике было злости и раздражения. Но крик повторился – нет, не крик, а визг насмерть напуганного животного. Визг раздавался где-то совсем близко, в окружающем их лабиринте камней и сталагмитов. Он отражался от стен пещеры, удваиваясь и утраиваясь собственным эхом. Кровь стыла в жилах от этого ужаса. Алиса, Урсула и четверо телохранителей повскакивали на ноги, озираясь по сторонам в надежде увидеть хоть что-нибудь.

И тут к человеческому крику присоединился еще один звук – рвущий барабанные перепонки звериный рык. Два этих крика слились в единый хор, переплетаясь, заглушая друг друга, сопровождаясь громкими ударами и треском.

Алиса зажала уши руками.

– Ради Бога, что это? – простонала она.

– Кошка! – крикнула ей Урсула сквозь шум. – Ее называют здесь югуляром. Она убивает кого-то.

Судя по звукам, она рвала кого-то на части.

И вдруг, так же неожиданно, как начались, звуки оборвались. Вместо них слышался теперь только шум перепуганной толпы по ту сторону завала. Их вопли и визги тоже отдавались эхом отовсюду, но по крайней мере они были потише и не так близко. Что ж. Ревущая Пещера оправдала свое название.

Алиса отняла руки от ушей, не в силах прийти в себя от потрясения. Урсула держалась молодцом, но была бледна как мел, да и мужчины выглядели не лучше – страх гнал их прочь от страшного места, но разум велел оставаться на свету. Один из них выхватил из костра горящую ветку, но с места так и не сдвинулся.

Урсула отобрала у него ветку и шагнула туда, откуда доносился шум. Мужчины разом закричали что-то, пытаясь остановить ее. Крикнув в ответ и мотнув головой, она прогнала их с дороги. Возможно, устыдившись, они поплелись за ней. Алиса тоже заставила себя идти, твердо решив не оставаться одной среди всего этого кошмара.

Идти пришлось совсем недалеко – они нашли то, что искали, и теперь стояли посреди дороги, в ужасе взирая на свою находку. Алиса забралась на высокий камень и заглянула поверх их голов. Крутые стены поднимались с одной стороны на высоту плеч, а с другой – еще выше, образуя узкую расселину, уходившую куда-то дальше, в темноту. Камни были светло-серого цвета, сцементированные потеками белого сталагмита, напоминавшего расплавленный свечной воск, но сейчас все это было забрызгано пятнами яркого красного цвета, словно здесь взорвали целую бочку крови. Кое-где кровавые брызги и клочки мяса залетели на высоту двенадцати футов, влажно поблескивая в свете факела Урсулы. Боже, да для такого количества крови нужно растерзать не одну жертву, а целый десяток!

Крики в основной пещере почти стихли, потому что большая часть Свободных высыпала наружу, под дождь. Отблески света на своде пещеры означали, что к ним спешат и с другой стороны.

В центре кровавого месива ничком лежало женское тело. Оно было совершенно обнажено и покрыто кровью, но заметных повреждений на нем не было. Возможно ли такое? Все говорили разом – ни одного понятного слова. Под ногами, на земле разбросаны кучки камней – нет, не камней – вон нога… рука… Двое мужчин разом вскричали, указывая на маленький круглый, залитый кровью валун. Глаза его были открыты…

Какая гадость! Алисе сделалось дурно. Каждая тень вдруг превратилась в монстра, каждый камень – в зуб. Алиса сползла со своего камня и, спотыкаясь, побрела обратно к костру, больно ударяясь коленями и локтями о выступы. Она швырнула в огонь целую охапку веток, чтобы тот разгорелся, и дрожа опустилась на землю. Две жертвы, одна растерзанная на мелкие части, вторая невредимая, по крайней мере внешне… Чушь какая-то! Те когти, которые описывал ей Джамбо, не могли бы сорвать с женщины платье, не изорвав в клочья и кожу. И куда он делся, этот югуляр?

И откуда взялся?

Крики в основной пещере смолкли – возможно, все сбежали из нее в ночь. Она услышала голоса совсем рядом и узнала Эдварда – он отдавал распоряжения. Ее трясло от страха и тошноты. Даже запах дыма, казалось, отдавал привкусом крови. Она не понимала, о чем идет речь, – все говорили не по-английски. Она подумала, не поискать ли ей Джамбо, но не была уверена, что он еще в пещере. Эдвард так унизил его, что он мог забрать драконов и поспешно уехать. Нет, Джамбо джентльмен, он не позволит себе этого, и все равно ей лучше подождать здесь, пока Эдвард не разберется со всем этим. Обещанный ей отдых оборачивался кровавым кошмаром.

Спустя минуту проход осветился. Появилась Урсула с факелом, а за ней сам Эдвард, несущий на руках женское тело. За ним вошли остальные. Пока он укладывал свою ношу на ложе из листьев, Алиса взяла одеяло и подошла накрыть ее. Она была совсем еще молоденькая.

Эдвард выпрямился, вытер окровавленные руки о хламиду, и без того перепачканную кровью.

– Спасибо.

– Она жива? – Конечно, жива. Он бы не принес сюда труп.

– Элиэль Певица. Она уже приходит в себя. Я усыпил ее. Посмотри, не удастся ли тебе вымыть ее, ладно? – Он повернулся к своим помощникам и что-то приказал им. Он был бледнее прежнего, но совершенно спокоен. И повиновались ему без колебаний и споров. Большинство вышли в тот проход, по которому привели сюда Алису, остальные вернулись на место убийства.

Ей помогла Урсула, притащив бурдюк с водой. Алиса нашла драную тряпку – возможно, чье-то постельное белье, – и оторвала от нее лоскут. Вдвоем они принялись смывать следы крови. Когда они вытирали ей лицо, Элиэль вздрогнула и пробормотала что-то, но не проснулась. Они ничего не смогли поделать с ее волосами – свалявшимися, с запекшейся кровью. На коже обнаружилось несколько царапин – скорее всего от камней, – и на талии ее багровел странный след, происхождение которого Алиса определить не могла. Когда Урсула взялась за руки Элиэль, та застонала и попыталась вырваться. Кончики пальцев оказались разбиты в кровь, часть ногтей сломана. То же самое – на ногах. Алиса обменялась удивленными взглядами с Урсулой и отогнала прочь роившиеся в голове подозрения.

– Как у вас? – спросил Эдвард.

Он стоял к ним спиной. Столь абсурдное соблюдение приличий рассмешило Алису, она с трудом сдержалась, чтобы не захихикать. Смех сейчас легко мог перерасти в самую настоящую истерику.

Урсула снова накрыла пациентку одеялом.

– Можешь посмотреть сам. У нее серьезная ссадина на талии. Что-то не в порядке с ее пальцами на руках и ногах.

Эдвард опустился на колени и осмотрел укутанное тело Элиэль.

– И пара сломанных ребер.

На минуту он подержал свои руки поверх одеяла на ее груди. Потом поднял одну из ее рук и оскалился.

– Свинья! – Он накрыл ее руку обеими ладонями и залечил ободранные пальцы и даже сломанные ногти. Потом занялся второй рукой, ногами…

Урсула пристально следила за ним, но вид у нее был скорее сердитый, чем восхищенный.

– Что случилось? – спросила Алиса. – Хоть кто-нибудь может мне объяснить? У вас что, все время так?

Урсула мотнула головой.

– Это точно было нацелено на него. Кен’т?

– Возможно, – откликнулся Эдвард. – Отойди, я…

Хрустнули камешки. Из прохода показался запыхавшийся светловолосый страж. Лицо его покрывала мертвенная бледность, колени и локти были испачканы кровью. В руке он держал длинную полосу пропитанной кровью кожи. Судя по тому, как он протягивал ее Эдварду, она была тяжелой.

Они обменялись несколькими фразами. Блондин поморщился, но кивнул. Он бросил свою ношу на землю – та упала с металлическим звоном – и направился к проходу, из которого появился. Кому-то предстояло заняться похоронами той, второй жертвы, и, возможно, это ему поручили столь жуткую работу.

Усиливающийся шум голосов возвестил о том, что помощники загоняют толпу обратно в пещеру.

Эдвард вернулся к Элиэль. Урсула взяла Алису за руку и отвела подальше, за костер. Уже не скрывая своей ярости, она пнула загадочный сверток ногой.

– Вот откуда этот шрам. Пояс с деньгами.

Голова у Алисы окончательно отказывалась варить.

– Но как? И откуда вы знаете?

– Пряжка оцарапала ее прямо сквозь кожу.

– Да, но… – Нет, даже не думай об этом! – Откуда взялся югуляр? И куда он…

– Это колдовство, – прорычала Урсула. – Жуткое колдовство. Думаете, я пошла бы на настоящего югуляра с горящей веткой? Если бы в пещере был югуляр, он напал бы на кого-нибудь уже несколько часов назад.

– Но куда он делся?

Ответом стал недоверчивый взгляд.

– Дош нашел другое тело. Жреца. Кто-то двинул его камнем по голове и снял хламиду.

– Ничего не понимаю!

– Ох, да подумайте же, девочка! – выкрикнула Урсула. – В темноте все кошки серы. И все хламиды тоже. Если бы вы хотели пройти мимо часовых… Нам известно, что на Элиэль Певицу наложили какое-то заклятие. Нам известно, что оно заставляло ее искать Освободителя. Нам известно, что она делала это по принуждению, нам неизвестно только, что еще она должна была сделать. Даже я чувствую на ней его следы. Я не видела этого ни на вас, ни на Джамбо, но это не…

– Джамбо! Наверное, кому-нибудь из нас нужно найти Джамбо и…

Урсула всплеснула руками и отвернулась.

– Ох, так чего же вы тогда ждете? Ступайте на здоровье! Я даже могу вам сказать, где искать. Вы что, совсем ничего не соображаете? Может, вам написать все для ясности? На камне? Ступайте, ищите Джамбо! Он был мне хорошим другом, миссис Пирсон. Хорошим другом на протяжении почти ста лет. Он заслуживал большего, чем такой жуткой, позорной смерти. Вот вам еще один повод поквитаться с Зэцем. Ступайте к Джамбо. Скажите ему, что нам очень жаль. Скажите, что он прощен. Можете не спешить. Он больше никуда не денется.

 

47

Сознание потихоньку возвращалось к Элиэль. Первое, что она ощутила, – это отвратительный привкус во рту. Она попыталась выплюнуть это – что бы это ни было. Чья-то сильная рука схватила ее под мышки и приподняла; кто-то поднес к ее рту флягу с водой. Вода стекала на шею, на грудь. Холод, тьма. Веки, казалось, слиплись от засохшей грязи. Она с усилием заставила их разомкнуться и невольно вздрогнула. Слабый свет, снова холод и сознание того, что она совершенно раздета. Она сидела на неровном, колючем ложе… кто-то поддерживал ее.

– Расслабься, расслабься! – произнес голос. Мужской голос.

Она вцепилась в одеяло и натянула его на себя, чтобы скрыть наготу. Потом повернула голову – на нее уставилась пара синих глаз.

– С тобой все в порядке, – сказал Д’вард. – Ты осталась цела. Все скоро пройдет. Мы стараемся помочь тебе. Прополощи рот…

Она обнаружила еще ушибы и царапины. В основном на локтях и коленях. По зубам словно кто-то прошелся молотком.

Д’вард, поддерживающий ее… Ее голова, прижимающаяся к его плечу… Д’вард, вытирающий ее лицо мокрой розовой тряпкой… Она что, ранена?

– Что? – с трудом проговорила она, и язык показался ей чужим. – Что случилось? – Она попыталась сфокусировать взгляд, но лицо его было слишком близко и расплывалось словно в дымке.

– Ты столкнулась с очень злобным колдовством, но все уже в порядке.

Он отпустил ее. Она натянула одеяло на подбородок. Он стоял рядом с ней на коленях.

– Расслабься! У тебя еще мысли путаются. Подожди немного.

Почему так болят зубы? Неясные, сбивчивые образы роились в голове: Д’вард в своей хламиде жреца с накинутым капюшоном, идущий по проходу под ней… усатый мужчина… отдать деньги Д’варду… «Скорбящая женщина, парень красивый в лесу повстречались глухом…»

Она посмотрела на него. Он улыбнулся ей, и она разглядела улыбку даже сквозь дымку. Как вышло, что она лежит в постели раздетая, а Д’вард рядом? Она неуверенно улыбнулась ему в ответ. Если этому суждено было случиться, Д’варда она приняла бы, как и… Что же не так с ее зубами?

– Тебе уже лучше?

– Да. Что… что случилось?

– Ты увидела человека в хламиде и решила, что это я.

Она зажмурилась. Все похоже на правду, но где она? И что она делала?

Она открыла глаза и попыталась кивнуть.

Д’вард подмигнул ей.

– С тобой все в порядке, Элиэль. Все уже прошло. Проклятие миновало.

Тут недостающие куски начали встраиваться на свои места. Она окаменела от страха.

– Д’вард! Я пришла, чтобы найти тебя! Я прыгнула…

– Ничего страшного. Все уже прошло.

– Я только хотела удивить тебя… Я начала петь…

Он взял ее за плечи и сильно встряхнул.

– Говорю тебе, все в порядке! Это был не я! Все в порядке.

– Я не хотела… не собиралась петь! – Ее голос срывался на визг. Она разом ударилась в слезы, страх и панику. Ее всю трясло.

Он успокоил ее, удерживая сильными руками за плечи.

– Все в порядке, Элиэль! Все прошло! – Он шептал, успокаивая ее как маленькую. Она сразу стихла. Страхи словно ветром сдуло. – Ох, Элиэль, милая Элиэль! Ты спасла мне жизнь, и…

– Что?

– Правда! Было еще одно заклятие, понимаешь? Еще один человек, посланный, чтобы убить меня. Так что ты снова спасла мне жизнь, и на этот раз моя очередь омывать и выхаживать тебя… Ну, на самом деле этим занимались мои помощники, а не я. Я хочу сказать, я и глазом не…

Это показалось ей смешным. Она рассмеялась.

– Думаешь, я обиделась бы, если бы ты смотрел?

– Возможно, не так, как другие, – не без опаски согласился он.

– Думаешь, я не смотрела на тебя, когда у меня была такая возможность?

– Э… Ну, это было давно. Главное, проклятие исчезло.

Она зажмурилась и увидела мужчину с усами.

– Он меня поцеловал!

– Я так и знал, что это его излюбленный прием.

– Он послал меня найти и убить тебя?

– Не думай об этом.

Она вздрогнула и на секунду замерла, лихорадочно размышляя.

– Я как раз шла сказать тебе, что верю в тебя, а не в самозванцев.

– Хорошо. Нет, честно, мне это очень приятно.

– Я шла отдать тебе деньги.

– Тебе не обязательно…

– Там часть его. Он дал мне деньги! – Воспоминания возвращались к ней. Комната, хрустальная статуэтка…

– Уж его-то деньги я точно возьму, если ты захочешь. И найду им хорошее применение.

– И позволишь мне остаться с тобой? И будешь охранять меня – на случай, если он попробует… наказать меня за неудачу? – Она открыла глаза и смотрела на него в ожидании ответа.

Он казался печальным.

– Тебе не обязательно оставаться, Элиэль. Теперь обе твои ноги здоровы. Ты можешь стать актрисой, как и хотела.

Нет, она хотела остаться. Она очень хотела остаться, но то, что действовало на большинство мужчин, на Д’варда не действовало. Или действовало, но слишком медленно.

– Но большинство тех пьес – это ложь! Они почти все про этих злых чародеев, которые называют себя богами. Ведь эти пьесы дурные, правда, Д’вард?

Он потер бровь тыльной стороной ладони.

– Если относиться к ним серьезно, то да.

– Тогда что со мной будет? – Она всхлипнула.

– Иди с нами. Если хочешь. Я буду рад. Мне нужен кто-то, кто помог бы мне с проповедями.

– С проповедями? Я? Не издевайся надо мной! – Она сжалась в комок под одеялом.

– Я и не издеваюсь. Ты слышала меня вчера в Джубиксби. Готов поспорить, ты хоть сейчас повторишь почти все, что говорил я, и добавишь еще от себя.

С закрытыми глазами она чувствовала себя лучше, так что она снова зажмурилась.

– Он меня поцеловал! Я до сих пор помню прикосновение его усов. Он мне снится. Я никогда не забуду, как он целовал меня. – Она выжала из себя слезу.

Д’вард усмехнулся у самого ее уха.

– Ты совсем не изменилась, кокетка несчастная! – прошептал он. – Ты просто освоила несколько новых фокусов. Пойду посмотрю, не найдется ли у кого одежды для тебя.

Его губы на мгновение прикоснулись к ее. Она потянулась обеими руками, но он уже ушел.

 

Часть седьмая

 

48

На третий день своего странствия, когда дождь продолжал лить как из ведра, Джулиан Смедли добрался до Лосби. Он застал там Церковь Неделимого в полном смятении, что было неудивительно, поскольку в смятении пребывал весь Рэндорвейл. Болезнь свалила треть населения деревни, с дюжину людей уже умерли. Старый Кинулусим кашлял и метался в жару. Его жена – примерно одного с ним возраста – уже выздоровела и даже вставала, но была пока слабее жидкого пива военной поры. Молодой Пурлопат’р Дровосек, гигант с лицом младенца, бежал с женой и детьми в горы. Джулиан собрал несколько верных Неделимому у Семи Камней и провел краткую службу, чтобы подбодрить их немного, потом отправился дальше. Поскольку маны у него не было, он не мог помочь им исцелениями.

До него дошли новые, на редкость неприятные вести: ходили слухи, что этот необъяснимый мор был делом рук Церкви Неделимого. Это не слишком удивило его. Люди всегда находят козла отпущения: Неронов Рим сожгли христиане, Черную Чуму наслали евреи, отравившие колодцы… Вне зависимости оттого, кто пустил гулять эту клевету – жрецы ли, или кто-то еще, – Пентатеон наверняка выжмет из этого все, что возможно, так что усилия Службы изменить религию Вейлов оказались напрасными. Скорее всего самого Освободителя Служба и пережила бы, но, пытаясь остановить Эдварда, она занесла в Соседство испанку, и теперь их всех ждет смерть от нее.

На четвертый день Джулиан добрался до Турготби, славной маленькой скотоводческой деревушки у въезда в Сутпасс. Дождь прекратился, оставив за собой пронизывающий до костей ветер. Освещенный лучами зимнего солнца, перед ним возвышался Рэндорволл. Он старался не думать о предстоящем ему долгом подъеме и еще меньше – о лежавшем за горами вейле, ибо Лаппинленд трудно было назвать счастливой страной. За Лаппинвейлом лежал Мапвейл, а дальше он окажется в новых для него землях.

В Турготби он мог бы завалиться к местному проповеднику, чтобы наконец выспаться, но время еще было раннее, и он, немного подумав, отправился проведать Урбилу Пекаря, Агента Двадцать Девять политического отдела Службы. Она могла бы просветить его насчет нынешней ситуации в Лаппинленде. Это была высокая, угловатая вдова средних лет, совершенно седая. Ее одежду всегда покрывал толстый слой муки. Лавка ее пользовалась популярностью как у местных, так и у приезжих, и она умела выуживать ценную информацию из любой невинной болтовни.

Она встретила его сухо, словно видела первый раз в жизни, так что Джулиану пришлось пройти через всю дурацкую процедуру паролей в духе плаща-и-кинжала. Только потом она провела его на кухню, жаркую и полную аромата пекущегося хлеба, усадила за стол, поставила перед ним блюдо горячих булок и кувшин сливок.

Новости, которые она выложила ему, пока он ел, мало чем отличались от того, что он уже слышал. Грипп свирепствовал здесь, как и везде в Рэндорвейле, и умирали – как и везде – в основном молодые. Болезнь развивалась так же, как и на Земле: человек был здоров в первый день, прикован к постели на второй и часто мертв на третий. Дети и старики по большей части выздоравливали, хоть и медленно. Церковь Неделимого если и обвиняли в болезни, то этому мало кто верил, ибо приверженцы Церкви гибли, как и все остальные. Многие бежали, некоторых изгоняли. Дома сжигали.

Но этого было мало – оказалось, что Сутпасс закрыт. Лаппинвейл являлся таргианской колонией, управляемой железной рукой военного губернатора, вот он-то и перекрыл движение по перевалу во избежание распространения болезни. Путников с юга заворачивали обратно. Типичный пример таргианского деспотизма, но и он не спасал: все новости передавались в Вейлах только из уст в уста, так что грипп прибывал одновременно с новостями. В ответ рэндорианское правительство запретило въезд в страну всем, следующим со стороны Лаппинвейла. Однако король послал для выполнения этого декрета слишком мало солдат, а местный гарнизон бездействовал – грипп постарался и там. Поэтому редкие купцы все-таки проникали в Рэндорвейл.

Джулиан облокотился на дощатый стол и с горечью уставился в огонь. Что делать? Неужели нет никакого выхода? Он не знал других проходов в Лаппинвейл, а если таковые и имелись, таргианцы наверняка заблокировали и их. Он мог вернуться почти к самому Олимпу и попробовать дорогу на Наршвейл, но там ему пришлось бы пересекать самые высокие перевалы в Вейлах. Даже если бы он и смог прорваться в Наршвейл по такой погоде, дорог из Наршвейла в Лаппинвейл или даже в Мапвейл не было. Проехать по такой местности можно только на драконе. Для того чтобы попасть в Юргвейл, ему пришлось бы сделать крюк через Суссвейл и Фионвейл, что заняло бы слишком много времени, да и вряд ли там пройдешь в такое время года. Он был обречен ждать здесь, в Турготби, пока таргианский гарнизон не снимет свой бесполезный карантин.

Разумеется, крестовый поход Освободителя мог рано или поздно догнать его, но если Экзетер сможет зайти так далеко, значит, он выжил, несмотря на все попытки Зэца убить его. И тогда Алиса не будет нуждаться в помощи Джулиана Смедли. Все это до обидного смахивало на поражение.

Что ж, поражение так поражение. Только глупцы противятся неизбежному. Не пройдет и двух дней, как таргианцы поймут, что мечи бессильны против болезни.

Он посмотрел на Урбилу – может быть, она приютит его на несколько дней? Подозрительность, сквозившая в ее взгляде, остановила его прежде, чем он успел открыть рот. Золотой серьги в ее ухе не было. Политический отдел имел своих агентов, независимых от Церкви. Они руководствовались собственными мотивами, хотя большинству из них приплачивали золотом, чтобы при необходимости их можно было шантажировать. Некоторые из них даже не знали, что Служба и Церковь Неделимого связаны между собой. Насколько Джулиан знал. Пекарь Урбила – убежденная почитательница Эльтианы, богини-покровительницы Рэндорвейла.

Он потянулся за кошельком.

– Отличная работа, Двадцать Девятый. Отличный доклад. Мне пора.

Она не стала удерживать его. Впрочем, погоню за ним тоже не послала.

Он направился вдоль гор на восток и нашел прибежище в одиноком доме Тидапо Скотовода. Тидапо был шумный толстяк, общительный, уверенный в себе, всегда готовый оказать гостеприимство заезжему апостолу. Жена его поддерживала Неделимого, и он терпел ее причуды, да и что ему толку от такой неприбыльной вещи, как теология. Во время обеда он извинился за кашляющих детей, но никто в его доме, похоже, и не слышал о захлестнувшей вейл заразе или по крайней мере не относился к ней серьезно.

Спустя два дня Джулиан насытился по горло болтовней Тидапо про его скот и религиозной горячностью его супруги. Дети и единственный батрак Скотовода к этому времени уже свалились от гриппа. Солнце еще светило – самое время попытаться одолеть перевал. Джулиан поблагодарил хозяев, благословил их дом и направил стопы обратно в Турготби.

Как он и надеялся, путники с севера рассказали, что блокаду сняли. Они утверждали, что половина Лаппинвейла уже свалилась от болезни. Наверняка это было преувеличением, но новость не радовала. Освободитель выступил из Ниолвейла; в последний раз его видели в Ревущей Пещере на Лоспассе несколько дней назад.

Этой ночью Джулиан заночевал с караваном купцов, содравших с него бешеные деньги за право спать у их костра. Все сильно беспокоились из-за урона, который болезнь может нанести торговле. Подобно ему, они направлялись в Юргвейл, так что знали об Освободителе лишь понаслышке, но сомневались, чтобы из-за него торговля улучшилась.

На следующий день Джулиан спустился в Лаппинвейл. Здесь у него возникли проблемы с языком, так что ему то и дело приходилось переходить на джоалийский, который у него изрядно хромал. Даже это не помогало, ибо таргианские правители не поощряли использование джоалийского, а сам таргианский представлял собой раздирающий горло скрежет, пробовать который Джулиан даже и не пытался. Он нашел местных жителей угрюмыми, хотя это и понятно – таргианцы умели заставлять гнуть на себя спину, а они правили этой страной уже больше века.

Еще два холодных, выматывающих силы дня – и он оказался в Мапвейле. Самый маленький из всех вейлов, Мапвейл славился только своими цветами, которых сейчас не было видно. Исторически сложилось так, что Мапленд никогда не интересовал большие державы, поэтому завоевывали его редко. Армии воюющих сторон только проходили по нему в разные стороны. Разумеется, они забирали местных юношей в солдаты, а девушек – в бордели, но к этому все уже привыкли. Для маленькой, отсталой страны это были вполне естественные сложности.

Экономика вейла держалась на экспорте фруктов и орехов. Пусть и бедные, местные жители казались заметно счастливее лаппианцев. Везде, куда ни посмотри, улыбающиеся лица. Они радостно приветствовали Джулиана на диалекте, судя по певучести, близком к ниолийскому. Они искренне пытались понять его джоалийский и отвечать на нем же. И вряд ли столь радушным приемом он был обязан своей харизме пришельца; нет, они на самом деле были очень дружелюбными людьми. Он спрашивал их, что они знают об Освободителе, но ответов не понимал. Большинство показывали на север и делали пальцами знак, означающий ходьбу; это позволяло предположить, что крестовый поход Экзетера еще продолжается.

Джулиан решил, что это неплохая новость.

Деревни встречались редко. Хороших дорог не было вообще. Весь день он брел по тропам, извивающимся как змеи меж деревьев, или по полям с кое-где торчащими голыми кустиками. Корни под ногами заледенели, и он постоянно опасался вывихнуть себе лодыжку. По обе стороны от него тянулись горные вершины. Каждый раз, когда он встречал кого-то или видел крестьян за работой, он спрашивал про Тамберпасс, и каждый раз пальцы указывали на восток – значит, ему нужно было идти дальше. В воздухе пахло снегом. Становилось все холоднее.

Настроение портилось. Что бы там ни пытались сказать ему мапианцы, если Экзетер еще был жив, а его крестовый поход продолжается, Джулиан вот-вот должен был столкнуться с Освободителем, так как был сейчас гораздо ближе к Шуджуби, чем к Олимпу. Конечно, скорость Освободителя определяется самыми медленными из его почитателей, но Джулиан и сам потерял два дня из-за таргианского карантина. Отсутствие признаков того, что пророк приближается, было очень плохим знаком. Это почти наверняка означало, что он погиб или от рук Джамбо, или от рук Алисы, кто бы из них двоих ни был отравленной пешкой.

Джулиан решил, что это новость плохая.

Знакомое ощущение виртуальности прервало его мрачные размышления. Он остановился и оглянулся на темнеющие в сумерках деревья. Он сообразил, что ноги болят, а в животе урчит от голода. Самое время найти пристанище.

На узле может находиться храм или даже монастырь; и в том, и в другом случае там вряд ли откажут в приюте страннику. Если ценой за это будет поклонение какому-нибудь идолу, он не против повалять комедию. Если здесь обитает живое божество, оно скорее всего распознает в Джулиане пришельца, но тогда Джулиан извлечет из этой встречи пользу. Быть богом – одинокое занятие, так что гостям всегда рады. В то время как туземцы – всего лишь дичь, пришельцы защищены уставом клуба.

Пока еще он точно не определил, где находится центр узла, но в воздухе ощущался слабый запах дыма. Повернув на ветер, он двинулся между деревьями, осторожно раздвигая ветви, отбрасывая в сторону сучья с земли. Виртуальность усиливалась. Через несколько минут он вышел на прогалину и простился с надеждами на храм. Здесь не было ничего, кроме нескольких акров пожухлой травы и подернутого тонким льдом пруда. Потом он заметил навоз каких-то домашних животных и маленькую хибару на опушке – судя по всему, дым шел именно оттуда. Он направился прямиком к ней, не сомневаясь в том, что его харизма на узле действует как надо.

Под ноги ему бросилась стая белых визгливых тварей. На вид и на слух они напоминали гусей, хотя у них имелись зубы и перья. Он отогнал их зонтом.

В дверях хибары стояла женщина – маленькая, сгорбленная, одетая в лохмотья. Редкие седые волосы ее свалялись клоками, маленькие бегающие глазки… Старая, наверняка безобидная… при всем при этом она напомнила ему сказки-страшилки из детства: Гензель и Гретель, пряничный домик. Зловещее впечатление усиливалось окружавшими ее клубами едкого дыма – в домике этой старой ведьмы не было дымохода, только отверстие в потолке.

– Здравствуйте, – обратился он к ней по-джоалийски. – Меня зовут Джулиан Учитель. Я ищу ночлег. Я с удовольствием заплачу.

Она отступила в сторону, пропуская его в дом. Он сделал последний глубокий вдох свежего воздуха и шагнул внутрь.

Она делила единственную комнату с мальчиком, гусеподобными тварями и каким-то костлявым копытным. Земляной пол. Очаг из нескольких камней на полу, полка с несколькими кучками чего-то съедобного, охапка веток на растопку, бурдюк с водой, пара тыквенных бутылей, две лежанки из сухой листвы, накрытой невыделанными шкурами… и больше ничего.

Едкий дым сразу же набился Джулиану в глаза и горло, хотя чахлый огонь почти не давал света, не говоря уже о тепле. Тем не менее он благодарно опустился на землю, прислонился спиной к своему мешку и вытянул уставшие ноги. Вскоре кашель уже разрывал легкие, но ноги отдыхали – и все остальное было не важно.

Женщина нацедила воды в маленькую тыкву и протянула ему; он выпил воду, приняв это за знак гостеприимства. Вкус у воды был противный, но он мужественно выпил все до последней капли, тем более что горло его пересохло. «Интересно, – вяло подумал он, – сколько ей лет: восемьдесят или сорок? Если сорок, значит, она плохо сохранилась».

Она не говорила по-джоалийски, а он – по-мапиански. Общаясь с помощью жестов, он выяснил, что ее зовут как-то вроде Онкенвир Орлиэль, хотя он понятия не имел, что означает это «орлиэль». Когда он вопросительно показал на мальчика, она коротко ответила: «Ток», – и после этого замолчала. С возрастом мальчика тоже вышла загвоздка. По росту он сошел бы за двенадцатилетнего, но если на его верхней губе действительно был пушок, а не грязь, это означало, что он старше и серьезно истощен. Он не говорил. Возможно, он просто не умел говорить. И что это за имя такое: «Ток»? Прозвище? Кличка? Оно ничего не означало. «Таки» по-джоалийски – «детеныш».

Тишина прерывалась только треском веток в огне. Женщина сидела и смотрела в огонь слезящимися глазами. Ток сидел и смотрел в никуда. Джулиан сидел и дрожал. Он подумал, не достать ли ему свое одеяло и не завернуться ли в него, но это потребовало бы от него слишком больших усилий. От дыма разболелась голова. Может, где-то прячется муж и еще несколько детей? Нет, ведь лежанок только две. Разве можно жить вот так? Ради чего? Должно быть, на Земле тоже можно найти такую бедность, но сам он никогда с ней не встречался. Может, Экзетеру приходилось – тогда, в Африке. Освободитель ничего не сможет сделать для таких людей. Религиозная реформация их не интересует. Скорее уж Жнец покажется им долгожданным избавлением.

Онкенвир достала нож, сделанный из ребра, и ткнула куда-то в огонь. Она достала оттуда обугленный корнеплод, разделила его на три части, подула на самую большую, остужая ее, и предложила Джулиану. Желудок его протестующе сжался. Он помотал головой, показал на воду и сделал вид, будто пьет. Онкенвир сказала что-то Току; тот налил гостю еще.

Джулиан закашлялся и чуть не захлебнулся водой. Он снова отказался от овоща. Ему и думать не хотелось о еде, по крайней мере сейчас. Он слишком долго шел. Болели не только ноги. Болело все тело, с ног до головы.

Ток и Онкенвир начали отщипывать маленькие кусочки овоща. Они съели все, даже обугленную корку. Джулиан пожалел, что не может кликнуть официанта и заказать для них пару стейков, хотя, возможно, при виде мяса им сделалось бы так же дурно, как ему при виде их обычной трапезы. Все же он был ужасно рад, что попал хотя бы сюда. Он порылся в кошельке, достал монету и протянул ее женщине.

Она уставилась на нее так, словно не знала, что такое деньги, потом удивленно посмотрела на него, в первый раз встретившись с ним взглядом.

– Это тебе, – сказал он. – Возьми.

Она послушалась, с любопытством разглядывая монету.

Ток смотрел на Джулиана. На его лице не отражалось абсолютно ничего, так что невозможно было представить себе, что творится в его мозгу, но Джулиан сообразил, что допустил серьезную ошибку. Спящий человек не обладает харизмой. Он может проснуться с торчащим в сердце костяным ножом.

Как ни странно, такая перспектива почти не взволновала его. Он сделал отчаянное усилие и отодвинул свой мешок так, что смог лечь, положив на него голову. Одеяла ему не нужно, это точно. Несмотря на то что его трясло, пот катился с него, как в турецкой бане.

 

49

К следующему утру он уже слишком ослаб, чтобы встать. Правда, он выполз к выгребной яме, да и то опираясь на плечо Тока, а потом только валялся на вонючей лежанке в ожидании смерти.

Умереть ему не дала Онкенвир. Она раздела его, завернула в одеяло и укрыла какими-то древними мехами, не давая замерзнуть. Время от времени она протирала его лицо водой и растирала грудь дурно пахнущим жиром. Она заставила его выпить слабый бульон, а Ток поддерживал ему голову. Когда требовалось облегчиться, Ток подставлял ему тыкву.

Он проваливался в бред. «Дураки, – говорил он им. – Вы просто дураки. Дайте мне умереть, тогда вы сможете зарыть меня, а все деньги взять себе. Для меня это пустяки, а вы не видели столько денег за всю свою жизнь». Они не понимали его, поэтому продолжали ухаживать за ним.

Когда он выходил из забытья, он плакал от жуткой слабости. Ему едва хватало сил кашлять, хотя боль в груди была невыносимой и каждый вдох клокотал как телега по булыжнику. Он не хотел умирать среди чужих, в чужом мире. Он никогда не скажет Юфимии, как он виноват. Она никогда не узнает, что случилось с ним, он никогда не узнает, что случилось с ней. Пережить войну, попасть на другую планету – только для того, чтобы сдохнуть как крыса в выгребной яме… это неправильно. Это несправедливо.

Снова наступила ночь. Он терял сознание и возвращался в него, но каждый раз, когда приходил в себя, рядом была Онкенвир. Она хоть иногда спит? Даже дышать требовало от него отчаянных усилий. Он захлебывался мокротой. В конце концов она, похоже, поняла это, так как разбудила мальчика, и они вдвоем посадили Джулиана. Они подложили ему что-то под мышки, и так он мог дышать. Не более того. Он проваливался в бред, который был еще хуже боли. Он был лососем в коптильне, его заживо пожирали уховертки…

И все же утро наступило. Он заметил солнечный свет, падавший на него каждый раз, когда открывалась дверь. Онкенвир все еще хлопотала над ним, подсовывая свое варево, но он слишком ослаб, чтобы глотать. Он умирал, умирал мучительной, грязной, жалкой смертью, которая рано или поздно приходит ко всем. Король ты или червь, все всегда кончается этим. Ему даровано было больше времени, чем этим несчастным под Ипром или Соммой, и многие из них умерли еще более страшной смертью, чем умирал он, но они по крайней мере могли утешать себя тем, что умирают за Короля и Отечество. Вселенная будет жить дальше – с Джулианом Смедли или без, – никто не заметит его смерти. Он не оставит за собой ни славы, ни детей, ни больших свершений. Смейтесь над этими горячечными излияниями, но рано или поздно придет и ваш черед…

– Тайка Каптаан!

Джулиан заставил веки разомкнуться. Он не увидел ничего, кроме марева. Очень глупо со стороны Домми влезать в больной бред! Еще глупее с его собственной стороны не пригласить в свои галлюцинации кого-нибудь поинтереснее.

– Тайка! – Кто-то кричал… Кто-то пытался содрать кожу с его руки. – Держитесь, Тайка! Он идет. Тайка! Освободитель идет. Мы послали передать ему, чтобы он спешил.

Джулиан попытался объяснить, что уже поздно, но никак не мог найти нужных слов. Все равно. Ему уже все равно. Он хотел, чтобы это быстрее кончилось. Если подумать, не может же человек принимать услугу из рук человека, которого он в лицо обвинил в убийстве, так что к лучшему, что этот парень-пророк не пришел еще, не поможет, не успеет… Наверное, он уже умер. Пока, старина, там увидимся…

Когда наконец наступило облегчение, по силе своей оно показалось ему сродни сексуальному. Конец хриплому, затрудненному дыханию, боли, подавляющему жару, слабости – внезапный покой, восхитительный покой… непередаваемое наслаждение.

На лбу его лежала прохладная рука. Где-то снаружи чертова прорва людей производила чертову прорву шума, и дверь снова была нараспашку, хотя солнце больше не светило ему в лицо. Он открыл глаза.

Он облизнул пересохшие губы. Он сглотнул. Он заставил себя встретить эту знакомую улыбку.

– Спасибо.

Синие глаза странно блеснули.

– Всегда рад, – сказал Экзетер. – Для тебя хоть тысячу раз.

 

50

– Это ведь чистая случайность, правда, – объяснял Домми, – что мне приказали обследовать эту поляну и я узнал вас! – Он методично разбирал содержимое мешка Джулиана, стараясь передвигаться только на цыпочках, чтобы поменьше наступать на грязный пол.

Джулиан поплотнее завернулся в одеяло, дрожа уже не от жара, а от холода. Он жив? Конечно, он жив! Сотни людей отдали свои жизни под Шуджуби, чтобы произошло чудо, вернувшее ему жизнь, – ведь если отставной капитан Джулиан Смедли жил теперь за счет тех несчастных жертв, он оказывался виновным в их смерти не меньше самого Экзетера, чего уж тут лицемерить. Впрочем, Домми он этого говорить не собирался.

– Насколько я понимаю. Тайка Кисстер приходит на помощь любому страждущему, не только своим знакомым?

– О да. Тайка! Многие сотни приходят к нему за утешением каждый день. Но я никогда не видел, чтобы Освободитель так гнал кролика! – Он рассмеялся. – На худой конец сойдут и эти. – Он достал штаны и рубаху.

Кто и когда слышал, чтобы Домми смеялся? Его огненная грива заметно отросла с тех пор, как он выехал из Олимпа, и он обзавелся вполне солидной рыжей бородой. Он протянул одежду бывшему хозяину и направился к двери.

– Ты еще не сказал, где здесь горячая ванна.

Домми задержался в дверях и снова рассмеялся, чуть запоздало для искреннего смеха.

– Горячая ванна? Я с трудом вспоминаю, что это такое.

– Гм? Воистину, времена меняются! Ладно, пока ты еще не ушел, расскажи мне, как там Энтайка Алиса и Тайка Джамбо.

– Энтайка чувствует себя хорошо и очень занята разными достойными делами. Мне очень жаль, что это на мою долю выпало сообщить вам, что бедный Джамбо покинул свою последнюю инкарнацию.

– Так он мертв?

– Да. – Лицо Домми перекосилось в такой неподдельной скорби, что казалось, веснушки вот-вот попадают на землю. – Душа его переместилась на следующую ступеньку, как говорил нам Освободитель, и поскольку безумием своим он был обязан отвратительному чародейству, на память о нем не ляжет пятна позора, и его продвижение вверх по ступеням будет продолжаться и впредь. А теперь, с вашего позволения, Каптаан, я пойду – полно неотложных дел.

Дверной проем опустел.

Все еще раздумывая о произошедших с Домми странных переменах, Джулиан потянулся к бурдюку с водой. Ни Тока, ни Онкенвир не было видно, а дверь неизвестным образом оказалась сорвана со своих истершихся кожаных петель. Он ощущал себя невыносимо липким и весь чесался, так что первым делом он как смог умылся, хотя поляна была уже полна народу. Впрочем, стриптизу его никто не аплодировал. Все были заняты делом: слышался стук молотков, заколачивающих в землю колышки от шатров, звон топоров, рубивших сушняк в лесу, скрип телег, пение гимнов.

Он оделся, пригладил волосы и бороду и вышел в яркий зимний день. Размах деятельности поразил его. Он увидел ряды шатров, импровизированные загоны, в которых стояла дюжина кроликов и несколько моа, пять или шесть распряженных подвод, дымящиеся костры и вертела на них. Его живот завистливо забурчал. Сотни людей суетились вокруг; каждый, похоже, занимался своим делом весело, с охотой, даже если это дело сводилось к распеванию гимнов. Настоящая сельская ярмарка или бродячий цирк – даже британская армия вряд ли организовала бы все лучше. Крестовый поход Экзетера процветал, совершенно не напоминая тот хаос, который царил в Шуджуби.

Ладно, с деталями можно и обождать. Первым делом Джулиану нужно найти Онкенвир и отдать ей деньги – все деньги, которые у него оставались. Он поискал ее глазами, но так и не нашел. Возможно, они с Током сбежали в лес, спасаясь от перевернувшего весь их мир нежданного нашествия. Свежий зимний воздух, всего два дня назад казавшийся застывшим, теперь звенел сотнями голосов. Устилавший поляну ковер трав и низких кустиков был вытоптан, и на него легли длинные вечерние тени. Да, такого можно и испугаться.

В лагерь въехала еще одна телега, запряженная двумя кроликами. Со всех сторон набежали люди, чтобы помочь ее пассажирам спуститься на землю. Некоторых из них несли на носилках, и вся процессия направилась к пруду, где в окружении распевающих гимн паломников их уже ждал Экзетер. Процедура исцеления началась сразу же, сопровождаемая криками торжества и потоками маны, от которых узел, казалось, сотрясался. Грипп-испанка встретился наконец с достойным противником.

Самую большую группу составляли новообращенные; им что-то пылко проповедовала совсем еще юная девушка. На противоположном берегу пруда происходило крещение. Если только глаза не обманывали Джулиана, одним из официальных лиц, проводивших церемонию, был Домми Прислужник со щитом на спине. Ну, ну, ну! Цирк, да и только.

С долгом Онкенвир придется подождать. Если она не вернется до ухода Свободных, Джулиан просто оставит кошелек в доме. Пока его гораздо больше беспокоило то, что он исхудал как щепка, не евши по меньшей мере дня два. Он направился к месту раздачи обедов, где уже начала выстраиваться очередь голодных паломников.

Ему пришлось задержаться, чтобы пропустить длинную вереницу вновь прибывших, возглавляемую Носителем Щита. Потом его чуть не задавила компания, волочившая из леса свежесрубленные древесные стволы. Ему пришлось обогнуть строительную площадку, где молодые парни с воодушевлением размахивали молотками и лопатами, вгоняя толстенные столбы в землю как гвозди и вкапываясь в грязь с энтузиазмом псов, почуявших кролика. Впрочем, своей энергией они, возможно, были обязаны присутствию молодых женщин, те плели ширмы из ивняка, не забывая при этом отпускать шуточки насчет их мускулов, силы и прочих мужских достоинств. Похоже, подобный способ сооружения отхожих мест приходился всем по душе.

Пройдя каких-нибудь пятьдесят ярдов, он успел увидеть с десяток разных стилей одежды и услышать смешение стольких языков… Гортанный рэндорианский выговор он определял сразу, но остальные варьировались от певучего пиолийского до гнусавого таргианского и резкого стаккато джоалийского… Казалось, здесь были представлены все двадцать семь вейлов Соседства.

– Капитан?.. – взвизгнул знакомый голос. – О, капитан Смедли! Надо же! Хелло-о-о! – Рука, размахивающая кружевным платочком, определенно принадлежала Ханне Пинкни. Она прекратила махать платком и сменила его на зонтик, до тех пор, пока не убедилась, что Джулиан заметил ее.

Ханна Пинкни! Безмозглая болтушка Ханна Пинкни? Какого черта она делает на этом поле брани? Тем не менее это, несомненно, была она, облаченная в умопомрачительную, напоминавшую очертаниями Эйфелеву башню хламиду и соломенную шляпку с розовыми перьями. Результат нельзя было назвать ни европейским, ни вейлианским – такое можно было бы увидеть на ежегодном дерби в Таргии или при рэндорианском посольстве в Санкт-Морице.

Однако в следующее же мгновение Джулиан начал серьезно опасаться за свой рассудок, ибо мужчина рядом с ней оказался не кем иным, как Пинки собственной персоной, Пинки – серым кардиналом, Пинки-фокусником, хитрым Пинки, скользким Пинки – скользким, как пакет остывшей жареной картошки за пенни; Пинки, облаченный в отороченный мехом кожаный плащ, расстегнутый, дабы продемонстрировать кожаный же жилет, бриджи из толстой шерсти и башмаки до колен; Пинки, державший в руке записную книжку казенного вида. По обыкновению, он жмурился, улыбаясь.

– Капитан Смедли! Ей-богу! Рад видеть вас, капитан!

Джулиан тряс руку Ханне, торопливо перебирая в голове возможные варианты ответа. Все, что шло ему на ум, было: «А я не рад!» – или: «Клянусь Господом Богом, никогда еще не видел человека, так быстро меняющего убеждения», – или даже: «Сколько, по-вашему, вам удастся прятаться, пока Экзетер вас не найдет?»

– Пинки, старина! – вместо этого выдавил он. – Каким это ветром вас сюда занесло? – Возможными ответами могли бы стать: «Исключительно со страху», – или: «Из чувства противоречия, старина», – или: «Лучше уж сделать из врага друга». И потом, кто он сам такой, чтобы обвинять Пинки в измене убеждениям? Он и сам менял убеждения, и последний раз совсем недавно, приняв исцеление из рук самого Первого Убийцы. Он грешен не меньше любого другого.

– Чистая логика, – ответил Пинки и помахал своей записной книжкой так, словно бесценной миниатюрой у Кристи или Сотби.

– О Боже! – воскликнул Джулиан. – Какая еще логика?

– М-м, самая обычная. Вы поймете, капитан. Возможно, вы с вашим военным опытом сделали бы это еще лучше. Не можем же мы позволить, чтобы Освободитель тратил время на дорожные неурядицы, верно? И не можем позволить, чтобы он растрачивал ману при случайных остановках в Богом проклятых дырах. – Пинки тяжело вздохнул, чтобы показать, сколько труда он тратит на организацию. – Мы перевозим его с узла на узел как можно быстрее. На нас кролики и их подмена. На нас разбивка нового лагеря еще до того, как старый окончательно снимется и отправится на место следующей стоянки. На нас подвозка больных в срок и в нужное место, чтобы они не слишком замедляли продвижение. Мы все крутимся как белки в колесе. – Пинки снова скромно улыбнулся, крепко зажмурившись.

Короче, Пинки готов был править Свободными так, как правил Олимпом. Принимает ли Экзетер участие во всем этом? Знает ли он, что творится от его имени, или он так опьянел от маны, что утратил связь с собственной революцией?

Почему все это так волнует Джулиана Смедли? Всего несколько дней назад он с удовольствием втоптал бы все это шутовство Освободителя в грязь, но теперь, после чудесного избавления от смерти, он уже не знал, чего хотел, за исключением того, что испытывал глубокое отвращение к самой возможности того, что скользкий Пинки Пинкни возглавляет весь этот бардак.

– Мы? Кто это «мы»?

– Нас здесь много помогает, – признался Пинки. – Чейзы здесь, и Кори…

Боже правый! Не было ни гроша…

– А миссис Маккей здесь не мелькала?

– Когда мы уезжали, она оставалась еще в Олимпе.

– Ты забыл еще Ньютонов, дорогой, – напомнила Ханна, чуть покраснев.

Черт! Вот уж кого Джулиан хотел видеть меньше всего, так это Урсулу.

– Ах, Ньютоны! – спохватился Пинки. Он открыл свою книжку и нашел нужную страницу. – Ага… Ньютоны в настоящий момент входят во второй отряд квартирьеров. Они должны быть уже в Лаппинвейле, готовить все к завтрашней стоянке. Завтра выход рано, на рассвете – нам нужно провести Освободителя через перевал за один день. Во всяком случае, так по плану. Придется, конечно, подождать там два дня тех, кто будет снимать этот лагерь. Ничего, ему там будет чем заняться.

Все это, конечно, очень мило, только желудок у Джулиана выл от голода.

– Я правильно понял: вы теперь поддерживаете Экзетера как Освободителя?

– О, он справляется великолепно, просто великолепно! Мана льется рекой. Воистину, грипп стал подарком свыше.

– Ну-ну, милый! – пробормотала Ханна. – Ты же знаешь, Освободитель не любит, когда ты так говоришь.

Пинки только усмехнулся:

– Ну да, это дурной ветер виноват во всем, так?

Иные ветры дурнее многих.

– Ладно, я рад встрече, – сказал Джулиан. – Не буду отрывать вас от дел. Если вам будет не хватать партнера для бриджа, свистните! – И пошел дальше искать еду.

Ханжа проклятый! Он распространяет свое собственное чувство вины на Пинки. Исцеление от гриппа – вполне приемлемый с моральной точки зрения источник маны, но Экзетер начал с убийства своих друзей, а это никуда не годилось. Мана от этого жертвоприношения стала основой для получения маны от гриппа… так что теперь? Джулиан Смедли принял свою жизнь, зная, чему он обязан этим чудом. Конечно, в тот момент он не мог выбирать, но и теперь не собирался перерезать себе глотку. Значит, он виноват точно так же, как если бы предварительно дал согласие. Из корней зла не вырастет добро. Не снимайте перчаток, леди Макбет, и никто не заметит окровавленных рук…

Он прошел мимо сооруженного на скорую руку дощатого стола, на котором трое горластых мясников разделывали тушу. Неудивительно, что Освободитель так популярен в народе, если он раздает мясо всем желающим! На следующем столе двое мужчин и две женщины резали овощи. Лицо одной из них – симпатичное, хоть и чуть лошадиное, – показалось ему слегка знакомым… Словно почувствовав на себе его взгляд, она подняла глаза – это была Алиса Прескотт.

Они встретились на полпути и обнялись, как истосковавшиеся в разлуке любовники. Трое проходивших мимо юнцов одобрительно закричали что-то.

Потом они оторвались друг от друга, не сводя глаз, держась за руки, оба чуть задохнувшиеся и раскрасневшиеся от смущения за то, что позволили себе такое на людях. Лицо ее было обветрено и слегка перепачкано, и она ничуть не отличалась от любой другой молодой женщины из Вейлов. В школьные годы Джулиан слегка побаивался кузины Экзетера – она была старше, взрослее, практичнее. Два года назад он поцеловал ее, но только раз и то для того, чтобы отвлечь ее внимание от чего-то другого. Возможно, ему стоило бы взять это в привычку.

Она засмеялась.

– Пожалуй, вам борода идет больше, чем Эдварду. А как ваша рука? Она отрастает! Вот здорово!

– Вы ничуть не изменились!

– Глупенький, ведь всего два года прошло! Ну, как вы?

– Я? Отлично, спасибо Эдварду. А вы? – Он посмотрел на огрубевшие от работы пальцы, которые сжимал в руках. – Кухарка? Неужели он не нашел для вас работы лучше?

Она вздернула подбородок и удивленно посмотрела на него:

– А что в ней плохого? Я не знаю языка, так что от меня немного толку. Иногда я ухаживаю за детьми, помогаю с погрузкой и разгрузкой… Да не бойтесь вы за меня, Джулиан! Это лучшие дни моей жизни.

Неужели правда? Ее взгляд оставался спокойным; он не мог понять, говорит она искренне или нет.

– Это здорово. Но я умираю с голоду.

– Я тоже. Давайте поговорим за едой. – Она потащила его по направлению к очереди. Бок о бок пошли они по тронутой заморозком траве. – Вы возвращаетесь в Олимп?

– Боюсь, там сейчас полный бардак.

– Да, Пинки рассказывал, – простодушно кивнула Алиса.

– Пинки! Как ваш кузен относится к тому, что здесь уйма народу оттуда?

Она снова удивленно посмотрела на него:

– Он принимает любого. А почему бы и нет?

– Потому что Пинки наверняка попробует взять власть над всем спектаклем в свои руки – насколько я знаю Пинки, конечно.

Алиса отвернулась.

– Не думаю, Джулиан, чтобы сейчас кто-нибудь мог что-то отобрать у Эдварда.

– Это хорошо. Как он?

Они стали в конец очереди, потихоньку продвигаясь вперед. Они разговаривали по-английски, так что никто не мог подслушать их. Она задумалась и, чуть понизив голос, ответила:

– Он изменился. Даже за то время, пока я здесь. Иногда, очень редко, это прежний Эдвард. Я уверена, он спит не больше двух часов в сутки. Он – Освободитель, кто бы это ни был. Я хочу сказать, он не играет роль. Он стал этой ролью.

– Слишком много маны?

– Передозировка? А какие у нее симптомы?

– Понятия не имею. Я даже не разглядел его как следует. – При виде еды желудок Джулиана испустил восторженное урчание.

– Он совсем другой, – сказала Алиса. – Вы увидите. И конечно, он получает от всех этих исцелений уйму маны. Странно, поначалу все шло куда хуже. Он тратил больше, чем получал – так, во всяком случае, считала Урсула. А теперь… Ну конечно, на то, чтобы лечить грипп, требуется не так уж много маны. Гораздо меньше, чем, скажем, на исцеление от слепоты. И потом, зрители… они тоже другие.

– Более расположенные? – Джулиан оглядел поляну и толпы народа на ней.

– Что ж, в это можно поверить. То, как слепому возвращают зрение, впечатляет, конечно, но большинство нас не слепы и надеются остаться зрячими. Совсем другое дело поветрие, оно может поразить каждого. – Он с трудом справился с дрожью. – Они все боятся!

– Думаю, что да.

– Но Пентатеон тоже может излечивать грипп.

– Они могут, – согласилась она. – Но Зэц не может! К Зэцу за исцелением не пойдешь. И потом, какой храм вместит такую толпу?

Да, грипп был подарком свыше, но признавать это Алиса не собиралась. И кроме маны, грипп приносил еще и деньги. Помимо хорошей организации, невозможно было не заметить и другого: шатров, транспорта, обильной еды, всего необходимого для ее приготовления. Большая часть Свободных была одета гораздо лучше, чем та рвань, которую Джулиан видел в Ниолвейле.

– Он и правда хорошо справляется. Похоже, в деньгах тоже недостатка нет.

– О да! – Говорить о деньгах Алисе было гораздо проще, чем о мане. – Собственно, все началось со внезапного наследства Элиэль Певицы. Но теперь здесь полно и богачей. Грипп гонит их к нему, как ничто другое. Мана и деньги неразлучны.

Джулиан подумал и решился.

– Как вы думаете, у него получится? – Он задал вопрос, который висел между ними, невысказанный, с самого начала.

Ее лицо оставалось непроницаемым.

– Шансы его точно выше, чем месяц назад. Впрочем, Урсула до сих пор не верит в это. Зэц ведет свою игру слишком давно. Она считает, Эдвард не может надеяться на победу без помощи Пятерых.

И какова тогда будет плата за эту помощь? Но тут наконец подошла их очередь, и Джулиана избавили от необходимости обсуждать эту тему дальше.

Еда помогла, но после обеда он понял, насколько ослаб от болезни. Наутро ему придется идти – теперь он не сомневался в том, что хочет остаться со Свободными, хотя бы чтобы посмотреть, чем закончится это путешествие по Вейлам. Он сомневался, что ему предоставят верховое животное или место в телеге – уж во всяком случае, не с Пинки, дирижирующим всем этим цирком.

Количеству людей потрясало. Люди продолжали подтягиваться и после захода солнца, хотя он не мог сказать, новобранцы это или отставшие за день паломники. Нигде в истории Вейлов не описывалось ничего подобного, и он гадал, что думает об этом Пентатеон. Пытаясь поставить себя на место Зэца, он не видел никакого способа, каким этот поганец мог остановить такую массу людей, разве что бросить на нее всю таргианскую армию. Конечно, до какой-то степени он мог бы влиять на погоду, но ценой фантастических затрат маны. Если он пошлет Жнецов, те, конечно, сделают свое дело, сотворив новых мучеников за Освободителя, к тому же все это будет происходить так близко от самого Освободителя, что тот извлечет из этого кучу маны. Похоже, Экзетер избрал беспроигрышную тактику. Вопрос заключался теперь в том, как долго сможет он удерживать свое воинство вместе: эпидемия гриппа рано или поздно сойдет на нет, надвигается зима. Подобно рою саранчи эта орда должна была все время двигаться; в противном случае ей грозил голод. Любая ошибка в расчетах могла привести к катастрофе.

После долгих поисков Джулиан нашел-таки Онкенвир – та стояла в огромной толпе поющих. Она пела вместе с ними, хотя он сомневался, что она разбирает слова. Она равнодушно взглянула на него, очевидно, не узнав, и непонимающе уставилась на кошелек, который он ей протягивал. Он оставил его ей, абсолютно уверенный в том, что очень скоро ее от него освободят. Когда он уходил, она все продолжала пребывать в том же восторженном трансе.

Он отправился поговорить с Экзетером. Он должен поблагодарить его по-человечески; он должен попробовать извиниться перед ним, поскольку теперь тоже разделял вину. Однако пробиться к Освободителю оказалось не так-то просто. Даже когда лагерь уже засыпал под холодными звездами, Эдвард продолжал свою работу. Он проповедовал, он отвечал на вопросы, он исцелял больных, которых все подвозили и подвозили целыми телегами.

Джулиан не искал обходных путей; завернувшись в одеяла, сидел он в толпе, зачарованный словами вечерней службы. Это было потрясающее представление. Слова вроде бы просты, идеи тоже упрощены до предела, и все же они вселяли веру. Даже пришелец вряд ли устоял бы теперь перед харизмой.

«Есть лишь один бог, Бог Неделимый. И в каждом из нас есть божественная искра. Замечали ли вы ее в других? Ощущали ли вы ее в себе порой? Не часто. Она редко проявляет себя, и все же она есть. Мы стараемся, и иногда у нас получается. Все мы бываем плохими, но нет таких, которые были плохими всегда. И когда мы умрем – а мы все рано или поздно умрем, – думаете, эта искра пропадет? Вовсе нет! Наши тела умрут, но Божья искра в нас – никогда.

Тогда куда она девается, эта искра? Чародеи обещают вам место на небесах, среди звезд. Вы никогда не задавались вопросом: что вы будете там делать? Просто смотреть вниз на мир? Вам никогда не приходило в голову, что это может наскучить? Ничего не делать, только смотреть? Конечно, первые недели это было бы даже приятно, согласен. Освободиться от страха смерти, освободиться от боли, хвори и страданий – разве это не прекрасно? Но как долго вам будет нравиться это? Месяц? Год? Столетие? Тысячу лет? Миллион? Говорю вам: то, что обещают чародеи, – обман. Говорю вам: их рай неизменного совершенства очень скоро обернется адом, а их вечность – истязанием скукой! К счастью, правда – иная».

Он начал описывать теорию переселения душ, и Джулиан при всем своем недоверии понял, что тоже заинтригован этим. Идея Экзетера о реинкарнации не совпадала с той, вечной, единственным спасением из которой являлась нигилистическая нирвана. Это была светлая, радостная идея развития, своего рода лестница к Богу, этакая реинкарнация в духе «собирайте-значки-бойскаутов-и-получите-повышение». Она не призывала к отказу от мира, ибо только в этом мире набирались очки. Она обещала каждой душе единение с Богом, а не Страшный Суд, и не напоминала напрямую ни одну из известных Джулиану земных религий. Интересно, и где это Экзетер выкопал такую?

Как знать, подал голос сидевший в нем скептик, может, он и прав. Кто вернется, чтобы рассказать, так это или нет? По крайней мере схема не менее привлекательна, чем любая другая, – возможно, именно из-за этого его старый друг и положил ее в основу новой веры. Для того чтобы одолеть Зэца, ему нужны последователи, а для того чтобы набрать последователей, ему нужна вера, а уж что там недоговорено, будет ясно на вечеринке по окончании игры.

Вот было бы здорово верить в подобную ерунду, сказал Джулиан-циник, верить всем сердцем и надолго. Во Фландрии ему приходилось видеть, как смертельный ужас превращает в верующих, пусть ненадолго, кого угодно, даже его самого. Увы, Бог сотворил мир не таким уютным, каким его надо было бы сотворить с точки зрения людей вроде Эдварда Экзетера. Тут Джулиан вздрогнул, сообразив, что наделяет Экзетера верой в то, что он проповедует.

Когда служба завершилась, помощники выстроили желающих поговорить с Освободителем в очередь. Он находил слова для каждого – спокойные, утешающие, благословляющие, ободряющие. Потом проситель проходил дальше, и походка его становилась чуть легче, а Экзетер уже разговаривал со следующим.

Ожидая своей очереди, Джулиан разглядывал эту высокую, худощавую фигуру. Даже с расстояния в несколько десятков ярдов, в слабом свете костров, ему показалось, что он видит ту разницу, о которой говорила Алиса. Экзетер изменился, всего за две недели. Уверенность? Да, конечно. Властность? Несомненно. Но было и еще нечто, чего Джулиан никак не мог определить.

Избыток маны? Может, Экзетер превращается в бога или по крайней мере считает себя богом, как и все остальные? Может ли оккультная власть разлагать так же, как преходящая, земная? И так быстро?

Что бы ни случилось, это был не тот Экзетер, которого он ожидал увидеть, и по мере того как подходила его очередь, решимость Джулиана таяла. Он все сильнее ощущал себя примерно так же, как в Букингемском дворце, в ожидании, пока король Георг прикрепит ему на мундир медаль. Его благодарность – такая мелочь, это пустая трата времени Освободителя. Горькие упреки двухнедельной давности казались теперь не просто неуместными, а абсолютно неуместными, равно как и мелкие манипуляции Пинки. Экзетеру не нужно ничьих извинений. Экзетер прав с самого начала, и жертва, в которую принесли себя его последователи, оправданна точно так же, как и множество подобных жертв, принесенных на Западном фронте. Просто он видит за дымом пламя, чего не дано Джулиану. Зло порождает зло, и тут уж не до сантиментов.

Он чуть было не повернулся и не сбежал. Нет, он выдержит. Еще один шаг – и он лицом к лицу с Освободителем. Он в смятении смотрел в пронзительные сапфировые глаза, забыв даже, зачем пришел.

Чары разбились словно сосулька. Перед ним стоял старина Экзетер, смеявшийся и трясший его руку.

– Добро пожаловать! Пошли поговорим. – Он махнул рукой в сторону ближайшего костра.

– Но… – Его еще ждали сотни человек.

– Они никуда не денутся. Перерыв на чай.

Так Джулиан оказался у костра с Освободителем. Верные помощники налили ему какого-то горячего, пряного напитка, а несколько сотен завистливых почитателей смотрели на них словно тигры из клетки.

– Я не сомневался, что ты вернешься.

– Я, собственно, проверить, как здесь Алиса. Но раз уж я здесь, я хотел бы остаться и помочь чем могу.

Улыбка.

– Я рад принять тебя.

– Послушай, старина, мне ужасно жаль, что я тогда…

– Заткнись! – резко оборвал его Экзетер и вдруг застенчиво улыбнулся. – Если бы я не умел оставлять прошлое прошлому, это означало бы, что я занялся не своим делом.

– Ну, у тебя вроде неплохо получается.

– Только отдохнуть редко удается. Насколько плохи дела в Олимпе? – Он казался свежим и бодрым, готовым идти всю ночь.

Его юмор служил ему броней, отбивая всякую охоту пробовать ее крепость. Только однажды Джулиану удалось перевести разговор на самого Экзетера.

– Твоя схема загробной жизни заинтересовала меня. Это непохоже на те разновидности буддизма, с которыми я встречался. Это что, из индуизма? Где ты ее выкопал?

Экзетер казался удивленным.

– Выкопал? Сам не знаю точно. Это просто пришло ко мне как-то раз, когда я проповедовал. Мне показалось, это то, что им хотелось бы знать…

– Тут глаза его вспыхнули веселыми искрами, словно он догадался, о чем думает Джулиан. – Видишь ли, это все мана. Я принимаю теперь распоряжения непосредственно от Бога.

Впрочем, непохоже было, чтобы он говорил это серьезно.

Когда короткая аудиенция подошла к концу, пророк вернулся принимать терпеливо ждущих в очереди просителей. Джулиан, весело мурлыкая что-то под нос, зашагал в темноту. Только один раз он задержался посмотреть на то, как в дымном мареве костров предсказанный Освободитель принимает поклонение своих почитателей. Теплый золотистый свет выхватывал из темноты человек двенадцать, собравшихся в ночи. Это могло сойти за иллюстрацию из «Библии в картинках» или даже за полотно Караваджо – на Экзетера света падало не больше, чем на остальных. Что бы там ни говорила Алиса, он вовсе не изменился. Экзетер играл роль, и играл ее потрясающе, но в глубине души он остался все тем же стариной Экзетером, которого Джулиан помнил по Фэллоу.

Немного позже, найдя себе угол в битком набитом шатре, Джулиан Смедли обнаружил, что у него снова две нормальные руки.

 

Часть восьмая

 

51

Надо отдать должное Пинки – если это, конечно, на самом деле было его заслугой, – организация впечатляла. Когда Джулиан проснулся с первыми лучами рассвета, паломники уже выступали в путь. Он обещал Алисе подождать ее, и когда они с остальным обслуживающим персоналом сняли лагерь и погрузили все обратно на телеги, поляна Онкенвир снова почти опустела, превратившись в серую, грязную пустыню, испещренную кучками дымящейся золы и брошенными изгородями отхожих мест. Снег падал медленно, большими белыми хлопьями, словно стараясь поскорее скрыть с глаз тот беспорядок, который оставили за собой Свободные. Сам Освободитель все еще исцелял последних пациентов, которым, казалось, не будет конца и края. Его помощники запрягали моа в колесницы-такси, чтобы везти своего пророка и его команду к месту следующей стоянки.

Алиса объяснила, что обычно идет пешком вместе с паломниками, помогая старикам или детям, но этим утром должна выехать с остальными работающими при кухне на запряженной кроликом телеге, и настояла, чтобы Джулиан поехал с ней. Он подозревал, что она обманывает, но спорить не стал, ощущая себя симулянтом, поскольку тысячи людей чувствовали себя не лучше, чем он. Он утешал себя тем, что завтра точно пойдет своим ходом.

Караван повозок не мог двигаться быстро в толпе, забившей Фенпасс, но все же прибыл на место следующей стоянки вскоре после авангарда. Когда капитан Смедли предложил свои услуги, его вооружили ножом и горой из нескольких тонн какого-то похожего на картофель корнеплода. Ему поручили работу, для которой требовались две руки! И он мог выполнить ее!

Выбранный Экзетером узел был отмечен камнем, врытым вертикально в землю посередине опустевшего зимой пастбища в двух милях от ближайшей деревушки. Скоро пастбище уже кишело Свободными словно корова блохами. Снег в Лаппинвейле еще не выпал; временами выглядывало солнце. Усевшись на перевернутой корзине спиной к ветру, Джулиан чистил овощи и сбрасывал их в другую корзину. Занятие это умиротворяло. Компанию ему составляли две болтавшие по-лаппиански женщины, совершенно глухой старик и три недовольного вида девицы, явно считавшие, что заслуживают лучшей работы. Не обращая на них никакого внимания, он целиком углубился в чистку овощей.

Потом на корзину его легла тень и знакомый голос окликнул его по имени. Он в ярости поднял взгляд.

Закутанная в побитые молью меха, она напоминала бесформенного плюшевого медведя; растрепанные волосы падали на лицо. Впрочем, ее нимало не волновало то, как она выглядит, – никогда не волновало. И она улыбалась ему так, словно он должен быть рад видеть ее!

Ни разу в жизни у него еще не возникало желания ударить женщину, во всяком случае, до этой минуты.

– Убирайтесь! – крикнул он. – Вон с глаз моих!

Она отступила на шаг.

– Что-то не так?

Он вскочил на ноги, дрожа от ярости.

– Это называется изнасилование, миссис Ньютон. Вы изнасиловали меня! – Никто из зрителей не знал английского, но если бы и знал, ему было бы все равно.

– Ах так?

– Да, так!

Она неуверенно посмотрела на него.

– Это чересчур сильно сказано для того, что случилось. Возможно, я использовала ману. Я не хотела, Джулиан!

– Не хотели? – Он шагнул к ней, и она отступила на шаг. Он был рад видеть, как на лице ее появилось встревоженное выражение. Она не ожидала его гнева.

– Нет, – сказала она. – Ты же знаешь, как это бывает… А может, и не знаешь. У тебя ведь никогда не было много маны, так ведь? Когда у тебя есть мана и тебе хочется чего-то, очень трудно помешать этому. Мана сама вырывается наружу. Ты ведь не мог помешать своей руке заживать, верно? Мне хотелось, чтобы ты пришел ко мне в палатку. Ты пришел. Мне хотелось, чтобы…

– Я не хотел вас!

Она нахмурилась, словно он сказал нечто, не подобающее джентльмену.

– Возможно, мне следовало вести себя поосторожнее. Мне жаль, капитан Смедли, правда, жаль.

Какое там «жаль»! Ее извинения прозвучали бы искренне, опрокинь она ненароком его чашку. Он размахивал перед ней ножом, что не на шутку встревожило зрителей. Старый глухой чудак попытался встать. Джулиан так разозлился, что не мог найти слов.

– Мне стоило остановиться, когда я увидела, что из всего этого выходит, – терпеливо продолжала она. – Или, возможно, спросить вас. Мне казалось, вы не против. Мужчины, как правило, не возражают. – Она улыбнулась.

– Так это у вас привычка? Единственный способ заполучить мужчину?

– О, ваша рука! – вскричала Урсула, пытаясь сменить тему. – Она лучше!

Джулиан отшвырнул нож и сжал кулак.

– Подарок от старого друга. Мне не хотелось бы применить его в деле, выбив вам все зубы, миссис Ньютон, но если вы сейчас не уберетесь и не будете держаться от меня подальше, у Освободителя прибавится лишний пациент. А теперь идите к черту и оставайтесь там на здоровье! – Разумеется, он блефовал. При желании она могла, почти не расходуя маны, заставить его выпрашивать у нее прощение на коленях.

Этого она делать не стала, но поняла, конечно, что он больше шумит, чем угрожает.

– Простите меня, пожалуйста. Мне просто казалось, что вы не против. – Пожав плечами, она повернулась и ушла.

Дрожа от ярости, Джулиан вернулся на место и с ожесточением набросился на овощи.

 

52

Когда Свободные пересекали Фенпасс, шел легкий снег, но в Лаппинвейле их встретила хорошая погода. То там, то здесь Алиса слышала разговоры о том, что таргианцы наверняка постараются остановить паломников еще на подступах к своим границам, и уж наверняка они не позволят своим рабам под шумок бежать из вейла.

Скептики не учли одного: эпидемия продолжала еще свирепствовать в Лаппинленде. Сам губернатор Кратч привез своих жену и детей к Освободителю, чтобы тот вылечил их. У таргианцев благодарность не входила в число самых почитаемых достоинств, но они всегда ставили целесообразность превыше принципов, к тому же их гарнизон уступал Свободным в численности из расчета один к ста. Свободные прошли вейл беспрепятственно, набирая по дороге новобранцев. Потом, в Рэндорвейле, никто не мешал этим беглецам уйти, но, как ни странно, воспользовались этой возможностью очень немногие.

Алиса получала от всего этого огромное удовольствие. Лондон казался ей теперь чем-то очень далеким, да она никогда его особенно и не любила. Шатры напоминали ей сафари в детстве, дядю Кама и тетю Рону в Кении. Конечно, климат и пейзаж отличались, но трудности ее не пугали. Совершенно забыв свою норфолкскую депрессию, она помогала с готовкой, нянчила детей, ухаживала за ожидавшими Эдварда больными – в общем, делала работу, которая казалась ей самой важной на свете. Теперь, когда она знала, сколько удовольствия доставляют крестовые походы, она могла понять, почему в средние века в них участвовало столько народу.

Общение с Джулианом Смедли вносило приятное разнообразие в ее жизнь. Ей нужен был переводчик, который помог бы освоить хотя бы азы джоалийского. В первые дни приходилось полагаться на Урсулу, Домми и самого Эдварда, но они были слишком заняты собственными делами, чтобы уделять ей много времени. Потом начали появляться и другие олимпийцы, но и их быстро загрузили работой. Джулиан и сам был не слишком силен в джоалийском, так что он частенько брал репетитора из местных, обучаясь вместе с ней. Это помогало ему убить время в дороге и скрашивало монотонную работу в хозяйственном отряде – он согласился на скромную должность, оставив религиозные вопросы другим.

Капитан Смедли проходил по графе «старый друг». Пожалуй, ближе его был только Эдвард, но Эдварда она видела редко. Самый близкий друг ее кузена, Джулиан Смедли уже много лет то попадал в поле ее зрения, то выпадал из него: сначала сопливый мальчишка, потом прыщавый, неуверенный в себе подросток, жизнерадостный юноша, контуженный герой. А теперь? Теперь – худощавый, уверенный молодой человек, не красавец, но вполне симпатичный, выглядевший старше своих лет. Если его и продолжали мучить кошмары войны, он умело скрывал это. Он прямо-таки излучал жизнелюбие. Он никогда не обсуждал с ней свою личную жизнь, но был слишком привлекателен, чтобы не иметь по меньшей мере одной подруги. Вспомнив, как миссис Маккей рассказывала в тот памятный вечер в «Быке» про постельную рулетку, Алиса решила, что Джулиан Смедли наверняка был главным призом, хотя, возможно, он все-таки недостаточно жесток для игр такого рода.

Перевал Сутпасс привел их из Лаппинвейла в Рэндорвейл, а солнце все продолжало светить. Рэндорленд, предупреждал Джулиан, может таить в себе неприятности, поскольку являлся территорией Владычицы, Церковь Неделимого здесь преследовалась, а Док Мейнуоринг все еще сидел в тюрьме. Однако пророчество обнадеживало. Как гласил стих 318: «Начиная с Рэндора, станут власть имущие искать встречи с Освободителем, и будут ночевать в лесах и в канавах, умоляя: исцели нас, сжалься над нами, и осыплют его золотом».

Правда, первое, что случилось в Рэндорвейле, – это исчезновение Урсулы и Домми.

– Они вернутся, – пообещал Эдвард. – Домми назначил себя апостолом Морковок. Урсула должна доложиться Службе – точнее, тому, что от нее осталось.

На следующее же утро король Гуджапат пригласил Освободителя на аудиенцию, и Освободитель отклонил приглашение.

Двумя днями позже король повторил приглашение, прислав в качестве свидетельства миролюбивости своих намерений изрядно похудевшего, но в остальных отношениях невредимого Дока Мейнуоринга. Эдвард снова отказался от приглашения, хотя Дока принял.

На четвертый вечер пребывания Свободных в вейле, когда они стояли лагерем в восточном конце долины и, следовательно, сравнительно недалеко от Олимпа, в лагерь ворвались несколько сотен рыжеволосых Морковок, бросившихся восторженно приветствовать Освободителя. Вместе с ними вернулась Урсула, а с ней несколько знакомых лиц: Бетси и Билл Пепперы, Айрис Барнз, Проф Роулинсон и другие.

Джулиан узнал о возвращении евангелистов как раз когда, завернувшись в меховую шубу, укладывался на ночлег у костра. Палаток пока не хватало, и он не видел причин, по которым закаленный вояка вроде него должен иметь преимущество перед другими. Он окончательно выздоровел, хоть и чувствовал себя немного слабым, и уж во Фландрии, во всяком случае, было гораздо хуже, чем здесь. Рядом с ним опустился на колени человек. Улыбке его позавидовал бы голодный крокодил. Джулиан поспешно сел.

– Домми! Ты вернулся? Как Айета?

– Конечно, в лучшем из лучших здравии, брат Каптаан! И я теперь самый гордый отец самого голосистого сына.

Джулиан – некогда Тайка Каптаан – хлопнул его по спине и крепко пожал руку.

– Поздравляю, брат Домми! И как его зовут? – Он мог и не спрашивать. Отныне Вейлы будут кишмя кишеть Д’вардами.

– С любезного позволения он назван в честь нашего почитаемого Освободителя.

– А Энтайка… Она была там?

Домми улыбнулся еще шире и кивнул.

– Я принес вам записку.

Джулиан выхватил ее у него из рук и развернул. Он даже забыл поблагодарить Домми и не заметил, как тот ушел.

«мой самый дорогой капитан крюк!

ты все верно догадался куда я пашла. я здесь у одной из тиминых теток не с мущиной. если бы я знала што ты вирнешся в олимп я бы осталась там. я очинь по тибе скучяю. мне очинь жаль што мы поссорились но ведь все любовники ссорются иногда, все твои абищания я от них все время плачу и мне хотелось бы чтоп ты держался их но ты наверно щитаешь это грех но если ты правда будеш диржаться их то я всегда твоя телом и душой в любом мири особенно телом.

всегда твая любящая венди»

Это письмо едва не стоило Свободным одного их соратника, но в конце концов он все же решил остаться на борту. Крестовый поход вряд ли продлится долго, тогда как их с Юфимией будущее может тянуться еще много столетий. По сравнению с этим несколько дней, какими бы долгими они ни казались, – пустяк.

На следующее утро в лагерь въехала кавалькада дорогих экипажей – королевская семья и почти весь двор. Эдвард вежливо приветствовал их, исцелил все до последнего сопливые носы и даже не настаивал, чтобы королевская семья ночевала в канавах. Он принял их золото и отдал его Дошу, приказав закупить побольше провизии и вьючных животных.

Пророчество – оружие обоюдоострое, и следующей их остановкой стал Товейл. Теперь уже всем и каждому были известны зловещие слова, содержавшиеся в стихе четыреста четвертом «Завета», насчет Д’варда и голода в Товейле.

Впрочем, избежать этого уже никак нельзя – у человека, судьба которого предначертана заранее, нет выбора.

– Завтра выходим совсем рано, – сообщил Джулиан. – Попробуем успеть за день.

Алиса видела пока только ровную стену гор без намека на проход. Хоть лети через них.

– Каким считается этот перевал? – Она знала уже, что в джоалийском языке имеется с дюжину разных слов, обозначающих перевал в зависимости от его сложности. Впрочем, сложность тоже зависит от того, по каким меркам ее считать. Перевал считается легким, если по нему без труда пройдет горный козел.

– Фигпасс – это джалтераан.

– Такого слова я не знаю. Что оно означает?

– Чертовски-жуткий-даже-в-летнее-время.

Может, за час до рассвета все-таки поздно?

Дорога на Фигпасс начала наконец круто забирать вверх, карабкаясь меж чахлых деревьев. Очень скоро деревья исчезли вообще, открыв холмы невероятно зеленого цвета под чисто белым небом. Свободные казались отсюда серой веревкой, оброненной каким-то великаном, – веревка вилась по склону и исчезала наверху в облаках. И это был всего лишь авангард; за ним тянулись толпы.

Алиса чуть пригнулась, стараясь не сбиваться с шага. Через час или два она будет стоять вон там и смотреть вниз на тянущиеся массы людей.

– Все это кажется таким нереальным! Я все пытаюсь найти земной эквивалент этому – и не нахожу. Варвары… Народ израильский… переправа Ксеркса через Геллеспонт… ничего даже близко похожего нет.

– А Петр Отшельник? – фыркнул Джулиан, выпустив изо рта облачко белого пара.

– Не смей даже думать!

– Ладно, не буду. Нет, все это правда, хоть и ненадолго. И мы будем до конца своей жизни вспоминать эти дни. Лет через сто один или двое из этих детей будут еще живы и будут хвастать, как шли с Д’вардом, сопровождая Освободителя в Таргвейл.

Эти дни были также самыми значительными и в жизни Алисы Пирсон. Если она подобно этим гипотетическим детям доживет до ста, вся дальнейшая ее жизнь будет идти по нисходящей. Пусть Вейлы – всего лишь песчинка мира, пусть только горстка людей вовлечена во все это, и все же это был, несомненно, исторический момент. Кто откажется от места в ложе при хиджре, исходе из Египта или переходе Цезарем Рубикона? Она старалась не включать в этот перечень крестовый поход Детей или Распятие Христа… Что бы ни случилось в Тарге, она никогда больше не увидит ничего подобного. Она решила, что рано или поздно вернется домой. Она и так задержалась здесь дольше тех четырех недель, которые отвела себе вместе с мисс Пимм, но время возвращаться, конечно же, еще не настало.

Никто, даже Эдвард, не знал, сколько же людей идет сейчас за ним. Организация сама по себе уже была чудом – она тоже расширялась, чтобы поспевать за растущим как на дрожжах количеством паломников. Узнав за пять прошедших лет, насколько беспомощны могут быть армии, Алиса ни за что бы не поверила, что большая группа людей может работать так слаженно. Заслуга в этом принадлежала, конечно, Эдварду, подобравшему потрясающую команду помощников и вселившему в них фанатическую преданность. Между Носителями Щита ни разу не возникало ни вражды, ни распрей, ни споров, кто главнее.

Сила их как единой команды заключалась в их различиях. Никто не понимал человеческих слабостей лучше Доша, раскаявшегося преступника и блудника. Домми использовал свой опыт слуги, ведая хозяйственными делами Свободных. Урсула Ньютон всегда была неодолимой силой, этаким человеком-цунами, против которого не мог устоять никто, в то время как проповеди Элиэль заставили бы прослезиться и груду камней. Из двух оставшихся в живых братьев Эдварда по оружию, знакомых с ним еще с нагианских времен, Тьелан умел непревзойденно торговаться, а Догган отличался упорством в решении головоломных поручений, которые свели бы любого другого с ума. Пиол Поэт вел архив, следя за теологической верностью проповедей Элиэль. Пинки Пинкни крутил людьми, как ветер кружит снежинки, – как правило, те даже не догадывались об этом. Рваная Губа был солдатом, Килпиан – гуртовщиком, Асфраль – повитухой, Имминол лучше всех разбиралась в травах, Титтраг – в камнях…

Сам Освободитель мог превзойти каждого из них в чем угодно, но не мог находиться в дюжине мест разом. Для каждого дела у него имелся помощник. Всего Носителей Щита было двадцать, и Эдвард шепнул как-то Алисе по секрету, что не понимает, как это Иисус обходился двенадцатью.

За последние две недели она почти не виделась с Эдвардом. Когда он извинялся перед ней, она отмахивалась.

– Ты занят делом, я здесь в отпуске. Я не знаю языка, значит, не могу помочь. Захочешь поговорить – пошли за мной, и я с удовольствием приду. А так делай, что ты должен делать, и не думай обо мне. По крайней мере скучать мне здесь не приходится.

Он посылал за ней несколько раз – всегда под вечер, когда остальные уже заканчивали дела. Сам он, казалось, вообще не нуждается в отдыхе, а может, он выбирал это время просто по привычке. Ей было забавно думать о том, что они никогда не оставались наедине друг с другом, так что никаких сплетен можно было не опасаться, но она сомневалась в том, что он избегал возможности скандала осознанно. Просто его инстинкты надежно хранили его.

Каждый раз он спрашивал ее, счастлива ли она, и она всегда отвечала, что да, счастлива. Он сам выбирал тему для разговора, и поэтому они говорили об Англии, войне, поэзии и о своем детстве. Только раз он упомянул о том, что может случиться, когда Свободные дойдут до Тарга, да и то невзначай.

– Они могут служить только группой поддержки, – сказал он. – Но, разумеется, только их поддержка и делает это возможным. Внимание: единственный матч чемпионата Вейлов в тяжелом весе! В черном углу нынешний чемпион, Зэц (Буу! На мыло!); в сером – Освободитель (Гип! Гип!). Результат всем известен из «Завета», так что матч обещает быть скучным… Что-то не так?

– Ничего. Я просто как-то забыла, что Зэц – реальное лицо, а не аллегория.

– Реальнее некуда. – Эдвард прищурился и с минуту молча смотрел куда-то в ночь. – Но то, что я задумал, – не убийство, а казнь. Заранее известно, чье имя фигурирует в приговоре.

Потом он передернул плечами и сменил тему. Если он сомневался в возможном исходе, он скрывал это даже от нее. Но он знал, конечно, что справедливое дело не всегда побеждает и что самые популярные в народе восстания закончились катастрофой: Уот Тайлер, Ян Гус, Петр Отшельник… Крестовый поход Нищеты привел тридцать тысяч людей на смерть и в рабство.

Порой он становился тем Эдвардом, которого она знала. В его глазах мелькала отвага и спокойная решимость, как и тогда, когда его пытались убить Погубители. Порой она ощущала что-то еще: чудовищную, сжатую тугой пружиной силу, которая, казалось, только и ждет, когда ее отпустят, тщательно рассчитанную ненависть к коварному врагу – если, конечно, все это ей не мерещилось. Скромно сидя напротив него у костра, она смотрела на игру бликов на его худощавом лице и гадала, во что превратился ее кузен.

Однажды, и только однажды, позволил он своим чувствам чуть показаться на поверхности. Некоторое время он сидел молча, глядя на нее. Она терпеливо ждала, притворяясь, будто смотрит в огонь. Он задумчиво протянул:

– Алиса, милая! Что бы случилось, если бы не война? Что было бы с нами? Если бы не было никакого «Филобийского Завета»? Ты никогда не думала об этом?

– Не знаю. – Она следила за изменчивыми узорами угольев – занятие ничуть не хуже пустопорожнего гадания о том, что могло бы случиться.

– Знаешь, я был очень влюблен в тебя тогда, – тихо проговорил он. – Я и сейчас люблю тебя, но теперь… ну, теперь все по-другому. Давай не будем усложнять все, говоря об этом. Скажи, ты хоть серьезно ко мне относилась?

– Я всегда относилась к тебе совершенно серьезно, Эдвард, милый. Очень серьезно. Я очень боялась сделать тебе больно. Я была уверена, что ты скоро найдешь себе другую девушку, а может, кучу девушек. Ведь ты и не знал никого, кроме меня.

– Мне хватало одной тебя. Не думаю, чтобы я нашел другую. Не думаю, чтобы я сдался, даже когда узнал про Д’Арси.

Она встретила его вопросительный взгляд.

– Я тоже была влюблена. Влюблена как дурочка.

– А если бы война не началась?

– Наверное, продолжала бы оставаться дурой. Его жена все еще жива.

– Почему дурой? Ты что, до сих пор так считаешь?

– Да. – Она почувствовала угрызения совести по отношению к памяти человека, с которым была так счастлива, но она была в долгу и перед Эдвардом. Он не побоялся бы рискнуть своей карьерой и ее деньгами.

– Странная любовь, тебе не кажется?

– Да. Наверное, рано или поздно я опомнилась бы. И я ведь еще не забеременела – представить себе не могу, что бы я делала тогда! Я должна еще быть благодарна тому, что разразилась война.

Он поморщился:

– Не смей даже думать так! А Терри?

– Реакция, всего лишь реакция. – Терри был даже младше Эдварда, и по чистой случайности у него были такие же черные волосы и синие глаза. – Он был прекрасный человек, но все могло выйти еще хуже. Мы оба с ума сошли от любви, оба, но нас ничего не объединяло. Это бы не продлилось долго. Мы бы жили очень несчастливо.

– Спасибо, – прошептал он.

– За что? – Искренность за искренность… – А что Исиан? Ты любил ее?

Он покачал головой и горько улыбнулся – убежденный, что она ему не поверит.

– Нет. Я же говорил тебе. Любовь между пришельцем и туземкой немыслима. Вне зависимости от того, какой мир ты выберешь, один должен стареть, а другой – нет. Я мог бы полюбить ее. Но я не мог позволить себе этого.

– Тогда как насчет мисс Элиэль, которая день и ночь преследует тебя со своими огромными дурацкими глазами?

Он выгнул бровь, и уголок его рта пополз вверх.

– Алиса, милая, ты, часом, немного не… гм?..

– Я? Разумеется, нет! Если уж на то пошло, она очень даже ничего – со своим классическим профилем, сверхволнительным телосложением и жизнью – сплошным сюжетом для драматического романа. Мне только хотелось бы, чтобы она держалась чуть подальше от меня, только и всего.

– Ее собственный отец околдовал ее, – сказал Эдвард. – Нет, ты можешь себе представить: собственную дочь? Я снял заклятие…

– Другим поцелуем?

Он расхохотался.

– Не дышите на меня паром, миссис Пирсон! Ну, если ты так уж хочешь знать, да. Но не очаровывал, честно.

– А все остальное она уже сама?

– Ну да! Она была оскорблена и несчастна; она выбрала первого попавшегося мужчину, чтобы закрыть зияющую брешь в душе. А ответ все тот же: любовь между пришельцем и туземкой немыслима.

Алиса хотела уже было извиниться за допрос, когда он еще раз пожал плечами.

– Я только надеюсь, она не наложит на себя руки, когда… когда обнаружит, что я не могу ответить взаимностью.

– Или когда что?

– Давай поговорим о чем-нибудь более веселом. А помнишь…

Много ли найдется мужчин, способных устоять перед такой штучкой, как Элиэль? Жизнь была бы гораздо проще, если бы таких, как Эдвард, было больше.

Подъем на Фигпасс оказался тяжелым, а спуск – и того хуже. Алиса остановилась в тени скалы, чтобы перевести дух. Плотный как отсыревшая фланель туман плыл мимо нее, а бесконечная вереница Свободных так и продолжала тянуться по дороге. Джулиан казался смертельно усталым, но чувство юмора продолжало пока действовать безотказно.

– Товейл? – переспросил он. – Он совсем крошечный и ужасно важен в стратегическом отношении, так как соединяет сразу несколько вейлов. Таргианцы всегда считали, что боги сотворили его для них; вот только убедить товианцев в этой очевидной истине им так и не удалось. Товианцы – это дикие горцы. По сравнению с ними шотландцы или афганцы – все равно что трусливые зайцы.

Таргия несколько раз пыталась захватить вейл. Местные спускались с гор ночами и перерезали таргианцам глотки. Таргианцы даже отомстить толком не могли – они предпочитают сражаться в тесном строю, а здесь местность этого не позволяет. Их армиям приходилось каждый раз силой прорубаться через вейл – по дороге туда и по дороге обратно, что сильно портило их внешнюю политику в отношении всех остальных. Поэтому они в конце концов заключили джентльменское соглашение: Товейл официально независим, но не мешает Таргии маршировать туда-сюда по его территории и не пускает к себе никого другого. Так что теперь таргианцы вольны мутузить кого угодно, кроме товианцев, а товианцы вольны заниматься внутренними разборками. Все счастливы, потому что занимаются любимым делом.

Она рассмеялась:

– Вы циник!

– Этому я научился еще на Земле, – ответил он, нахмурившись.

Свободные еще спускались тысячами в Товейл, когда разразилась снежная буря. Перевал оказался закрыт. Снег падал тоннами, день за днем, заперев паломников в лагере. В срок успели проехать только несколько телег. Первым вышло топливо, но это как раз было не так уж и страшно. Люди набились во все имевшиеся в наличии шатры, а шатры занесло снегом, так что, несмотря на вонь, темноту и сырость, там было вполне сносно – хотя бы не холодно. Тропинки, соединявшие шатры, превратились в узкие траншеи. Съестные припасы подходили к концу. Рацион урезали, а потом и вовсе перестали выдавать, ибо последние остатки предназначались только детям и кормящим матерям – в этом крестовом походе участвовали даже матери с грудными детьми.

Эдвард регулярно обходил шатры, навещая каждый по меньшей мере раз в день. Носители Щита бывали в них чаще, особенно те, кто умел хорошо говорить: Элиэль, Пинки, Домми. Вспыхнул грипп, но с ним быстро разобрался Освободитель. На смену гриппу пришла скука. Пение гимнов приелось. Начались споры. Алиса радовалась, что знает язык слишком плохо, чтобы понимать их. Терпение истощалось, а голод терзал все сильнее.

Постепенно Свободных начинал охватывать страх. «Филобийский Завет» обещал, что Освободитель принесет смерть Смерти, но ничего не говорил о его спутниках. Как знать, может, они умрут первыми?

Алису это беспокоило – она слышала о плодах мученичества от Джулиана, – и не одну ее. Слова Эдварда или даже Носителя Щита снова ободряли всех, но ненадолго: сомнения возвращались.

Это была ночь второго голодного дня. Терпение почти иссякло. Где-то в темном шатре спорили двое, не обращая внимания на недовольное ворчание сонных соседей. Все тело у Алисы затекло от долгого сидения с подобранными ногами, но ее очередь вытянуться еще не пришла. Бесформенный комок меха, к которому она прислонялась, был Джулиан. Она совершенно точно знала, что в палатке нет больше никого, понимавшего английский.

– Джулиан?

– М-м?

– Он изображает Иисуса.

– М-м… Я хочу сказать, да.

– Как вы считаете, насколько далеко он намерен зайти?

– Изгнание торговцев из храма? Тайная вечеря?

– Вы знаете, что я имею в виду. Голгофа.

Он вздохнул.

– Я бы не ставил на него, если бы он считал, что это необходимо. К счастью, до этого вряд ли дойдет. Я спрашивал Профа, и он со мной согласен. Нет способа, которым его смерть сама по себе могла бы уничтожить Зэца. Эдварду, конечно, грозит чудовищная опасность. Шансы его до сих пор невелики, так что он вполне может погибнуть. Но если до этого и дойдет, я уверен, это будет не по его воле.

Спор в углу в любую минуту мог перерасти в драку. Возмущенные голоса зазвучали громче.

– Может, он обрушит храм, как Самсон? – предположила Алиса.

– Нет, это не получится. Это будет открытый, лицом к лицу, поединок маны. Сильнейший побеждает, слабейший проигрывает. Если у Эдварда не хватит сил на то, чтобы победить, он ничего не добьется, обрушив храм. Зэц просто улизнет оттуда через портал. Эдвард только зря потратит ману.

Она вспомнила двух мужчин, которых потеряла совсем недавно, и подумала, не потеряет ли третьего. Не возлюбленного, как они, конечно, но дорогого ей молочного брата. Даже так. Этого уже достаточно. Разумеется, если Эдвард победит, а потом возобновит свои ухаживания… Она тут же прогнала эту мысль.

– Вы все еще верите, что ему необходима помощь Пентатеона?

– Зэц копил ману сто лет, если не больше.

– Но Эдвард тоже делает это гораздо, гораздо лучше, чем кто-то мог ожидать, правда?

– Благодаря испанке – да. Я знаю, не стоит так говорить, но это правда.

– Джулиан усмехнулся; Алиса не услышала, она почувствовала это. – Фэллоу всегда гордился тем, что растит из нас лидеров, но еще никому из выпускников не удалось возглавить нечто подобное. А Эдварду удалось, ему удалось гораздо больше, чем полагала Служба. Мне кажется, единственный, кто предвидел все это, был сам Зэц. Надеюсь, это не давало спать ублюдку все тридцать лет.

– А что, по-вашему, думает об этом Пентатеон?

– В общем-то они там настроены благосклонно, если мы, конечно, не ошибаемся насчет их неприязни к Зэцу.

– Но чем сильнее Эдвард, тем сильнее они будут рисковать, помогая ему, так? Они просто создадут нового Зэца, который будет угрожать им, и потом, они должны ведь знать, что Эдвард настроен и против них. Его успех может стать и их концом.

– Не знаю. – Джулиан чуть подвинулся. – И никто не знает. Теоретизировать на эту тему – только зря тратить время. – Он не возражал ей. Да и зачем? Ведь он и сам раньше так думал. – Я вот что скажу: мы с Профом прошлись по всему «Завету» и почти дошли до конца. Сейчас мы на стихе четыреста четвертом, голоде в Товейле. Осталось только одно пророчество. Эдвард исполнил все, в которых говорилось об Освободителе, все, в которых говорилось о Д’варде, все подходящие по смыслу, хоть в них и не упоминается его имя. Единственное, которое осталось, – это стих тысяча первый: «Во гневе сойдет Освободитель в Таргленд. Боги да бегут от него; склонят они головы свои пред ним, падут ниц у ног его».

– Все это, конечно, обнадеживает, но вы забыли про триста восемьдесят шестой. Он тоже исполнен еще не до конца.

Да, конечно.

Стих 386 знали все: «Слушайте все народы, и веселитесь все земли! Близок приход уничтожившего Смерть, Освободителя, сына Камерона Кисстера. В семисотое Празднество явится он в Сусс. Нагим и плачущим придет он в мир, и Элиэль омоет его. Она выходит его, оденет и утешит. Возрадуйтесь же и вознесите хвалу, восславьте эту милость и провозгласите избавление ваше, ибо несет он смерть самой Смерти».

Соседи утихомирили-таки спорщиков. Люди шептались и кашляли, в одной из соседних палаток плакал ребенок. Все остальные звуки заглушал снег.

Обдумывая то, что сказал Джулиан, Алиса сообразила, что в «Завете» есть еще один стих, до сих пор не исполнившийся до конца, – тот, в котором говорилось про Предателя.

Кто он такой?

 

53

Дош отправился через Фигпасс с пятнадцатью помощниками и десятью подводами. Пять человек и шесть волов замерзли в пути, но через четыре дня он вывел уцелевших в Товейл, появившись в лагере за два часа до рассвета, как раз когда теплый ветер, словно издеваясь, превратил снег в дождь. Толпа мужчин и женщин, поскальзываясь и падая в быстро тающие сугробы, с радостными криками высыпала встречать обоз. Угроза голода миновала.

Дош валился с ног замертво – промокший до нитки, замерзший, вымотанный. Казалось, у него не осталось ни одной кости, которая бы не болела. Если бы он был еще в состоянии воспринимать что-то с юмором, он наверняка позабавился бы тому, что спасителей встречали как того блудного сына из притчи, которую рассказывал Д’вард. Тьелан с Догганом первыми нашли в толпе оборванных спасителей самого Доша. Они обнимали его так, словно задумали изнасиловать. Догган целовал его. Тьелан визжал, что любит его. О, как меняются времена! В прошлый раз, когда они были втроем в Таргленде, они на вытянутую руку не подошли бы к Дошу Прислужнику. Вот что сотворил Освободитель. Вот ради чего затевалось все это – и ему это нравилось. Да, ему это нравилось! Все новые люди подходили к нему хлопнуть по спине, обнять, поздравить. Он слишком устал. Он стряхнул их всех, повернулся… и оказался лицом к лицу с единственным человеком, которого хотел видеть.

– Молодчага! – прохрипел Д’вард. – Ты снова успел вовремя. Ты всех спас!

Он сжал плечо Дошу; пожатие почти не ощущалось сквозь несколько слоев мокрых шкур.

Дош встревоженно посмотрел на него.

– Господин? Что-то не так? Что я натворил?

– Ничего! То есть все. Нам грозил голод, и ты нас спас. Ты молодчага, Дош! Я всегда могу положиться на тебя.

Освободитель оскалил зубы в улыбке, более похожей на ухмылку мертвеца, еще раз хлопнул Доша по плечу и повернулся приветствовать остальных. Глаза выдали его – что-то было не так.

Дош нашел себе шатер и провалился в бездонную яму сна. Когда он проснулся, было уже утро следующего дня. Свободные наконец выступали в путь. Низкие облака, казалось, цеплялись за верхушки деревьев. Продолжал моросить дождь; слякоть под ногами сменилась непролазной черной грязью по колено. Почти все шатры уже убрали, весь скот исчез. В оставшиеся подводы впрягались по нескольку человек.

На негнущихся ногах захромал он в поисках еды и новостей. Слухов было больше, чем луж на дороге. Таргианская армия перекрыла Местпасс. Таргианская армия скошена болезнью. Нет, ее скосило еще две недели назад, но сейчас они уже выздоровели. Эфоры послали передать, что Свободные вольны вступить в Таргию… или что вход в Таргию им запрещен. Эфоры потребовали, чтобы им выдали Д’варда. Д’вард потребовал, чтобы ему выдали Зэца. Эфоры мертвы, а Тарг горит. Само собой, все это оказались только домыслы.

Зато шесты были самыми что ни на есть настоящими. На них свели чуть не целый лес. Д’вард приказал, чтобы каждый здоровый паломник нес с собой шест, увенчанный кольцом Неделимого. Он сам подал пример, срубив молодое деревце, оставив на стволе только одну верхнюю ветку, изогнув ее кольцом и привязав лозой. Весь лагерь был теперь полон таких шестов.

– Это еще зачем? – поинтересовался Дош у тетки-фионийки, наполнявшей его миску вареными овощами. Мяса, которое он привез вчера, надолго не хватило, так что ему не досталось.

– Это символы Единственного, милый. – Фионийцы всегда называют собеседника «милый».

Дош обдумывал эту новость, пока искал себе место за столом. До сих пор Свободные обходились без всяких символов; Д’вард отказался даже от серег, которые раздавала своим приверженцам старая Церковь Неделимого. Что же он задумал теперь?

Таргия – единственная в Вейлах, кто держал постоянную армию. Обыкновенно численность ее армии составляла не меньше десяти тысяч человек, но эту цифру можно было при необходимости удвоить или даже утроить. С одной стороны, боевая мощь Таргленда могла быть серьезно подорвана болезнью. Моа не терпят новых всадников, так что кавалерия почти наверняка сильно ослаблена. Вполне вероятно, что Свободные превосходят числом те силы, которые эфоры могут выставить против них, хотя сами по себе цифры мало что значат: хорошо подготовленный таргианский солдат изрубит в капусту дюжину крестьян, даже не вспотев. Конечно, если у каждого крестьянина в руках будет по хорошему дрыну, шансы слегка уравняются. У моа очень уязвимые ноги.

Значит, Д’вард ожидает неприятностей. А как насчет морали? Будут ли таргианцы биться за ненавистного бога смерти? И потом, за последние полтора месяца Освободитель набрался сил, превратившись в опасного врага. Это, конечно, все рука Неделимого. Даже язычники не могут не задуматься, на чьей стороне их ложные боги.

Дош решил, что, если бы он был одним из эфоров, он сначала позволил бы Зэцу и Освободителю самим разобраться со своими делами и только потом решил бы, пускать Свободных в свою страну или окружить их и погнать в шахты.

К полудню он уже спускался с зеленых холмов Таргслоупа. Снежные вершины, расступившись, исчезали на западе и на востоке, ибо Таргвейл так велик, что дальний край его скрывается за горизонтом. Солнце сияло на бледно-голубом небосклоне. Припекало. И это в разгар-то зимы! Воистину Таргвейлу дарован климат гораздо мягче, чем того заслуживают его обитатели.

– Старые места не слишком изменились? – весело спросил Д’вард.

– Нет, господин. – Дош покосился на улыбку Освободителя и решил, что улыбка абсолютно нормальная. Должно быть, позавчера ему просто что-то померещилось. В конце концов, он слишком устал тогда. – Да и люди, сдается мне, тоже вряд ли сильно изменились.

– Ну, как знать. Впрочем, похоже, они снова взялись за старое – припрятывают серебро.

– Что?

– Никаких приветственных делегаций, и скота не видно, куда ни посмотри. Как ты думаешь, может, они нам не доверяют?

– За нами наблюдают, – буркнул Рваная Губа Солдат, шагавший рядом с Д’вардом с другой стороны. – Готов поклясться, секунду назад я видел что-то вон на том холме. И загривок у меня свербит.

– Блохи, – сказал Д’вард. – Блохи в бронзовых доспехах. Каждые несколько минут видно, как солнце блестит на них. Вон, смотрите!

Четыре года назад Дош уже приходил по Таргвейлу с Д’вардом – тогда рядом с ним шагали Тьелан, Догган, Прат’ан. Тогда стояла весна, деревья расцвели всеми оттенками зеленого, золотого, лилового и голубого. Тогда он был молод и глуп. Теперь почти все леса стояли раздетые, хотя там и здесь виднелись еще пятна вечнозеленых, вечносиних и вечнорозовых деревьев, ибо Таргия отличается разноцветной растительностью. В низинах белели еще полоски снега. Местуотер извивалась по долине – глубокая, темная, в высоких обрывистых берегах. В воде мелькали бревна – их срубили еще летом, и теперь река несла их на рынок.

Вступив в Таргвейл, Свободные дерзко бросили вызов военному государству, всегда отличавшемуся фанатичной неприязнью к чужакам. И второй раз за четыре года во главе чужаков стоял Д’вард Освободитель. Воздух только что не потрескивал от нависшей угрозы.

Местность совсем не изменилась: процветающие фермы на равнинах, каменные стены, карандашными линиями расчерчивающие пологие склоны холмов. Большие особняки знати заметнее выделялись среди облетевших деревьев. Стога, силосные башни, мельницы… И, как и говорил Д’вард, ни людей, ни животных. С самого Юргвейла Свободных сопровождали толпы больных и их близких, ожидавших исцеления: люди сидели на голой земле, в повозках или даже в шатрах. Здесь же не было никого. Возможно, поветрие обошло Таргленд стороной, а может, людям просто запретили просить помощи у еретика.

Не было видно никого, кроме самих Свободных – они шли широкой колонной, конец которой терялся из вида, тысячи и тысячи людей с тысячами Колец в руках… или тысячами дрынов, если таков был замысел. Подводы, вьючные животные, волы, ламы; когда сошел снег, появились даже несколько моа и кроликов. Должно быть, это был самый массовый поход за всю историю Вейлов.

Куда вел их Д’вард? Этим утром он возглавил колонну, приказав, чтобы отстающих гнали вперед как можно быстрее. Он задал очень умеренную скорость. Он не выслал вперед квартирьеров и ответил отказом на предложение Рваной Губы выслать разведчиков. Он явно ожидал неприятностей, но было бы чистым безумием не ожидать неприятностей в Таргвейле. Немного раньше он послал за Дошем и Рваной Губой, но до сих пор не сказал ничего серьезного.

Наконец решился-таки.

– Как с деньгами?

– Все вышли, господин.

Он кивнул:

– Я так и думал. Ну, Губа? Ты у нас знаток по части стратегии. Как тебе наше положение?

Здоровый ниолиец выгнул черную бровь. Он любил говорить, что его лицо лучше смотрится под шлемом, надетым задом наперед, но сегодня ему было не до шуток.

– Дрянь. – Он махнул рукой в сторону реки. – Вода поднялась. Где-то вон там, впереди, она впадает в Таргуотер. Есть, поди, и другие притоки, и скорее всего они тоже полны. Таргианцы могут уничтожить мосты, если только реки сами не сделали это за них. На каком берегу Тарг – на южном или северном?

– На северном. Но ты прав насчет притоков.

Поскольку Д’вард не сказал больше ни слова, Дош выложил то, что тревожило его:

– Нет жертвователей, нет новообращенных – значит, деньги взять неоткуда. Покупать провизию в Таргленде будет не так просто, как в других вейлах. Здесь нет деревень, только эти большие поместья. Они торгуют друг с другом или посылают свой товар прямо в город. Домми хнычет, что у него припасы на исходе, господин.

Освободитель продолжал шагать молча, опираясь на свой шест, как на посох. На лице его не дрогнул ни один мускул. Казалось, он просто наслаждался ходьбой и солнцем.

– Но, конечно, мы всегда можем положиться на Единственного Истинного Бога? – фыркнул Дош.

Его дерзость вызвала осуждающий взгляд.

– Не надо ожидать, что он возьмет всю работу на себя, брат Дош. Одних благих намерений мало. – Д’вард улыбнулся, чтобы скрыть горечь, прозвучавшую в его голосе. – Да, я знаю, что дела наши на вид неважны. Я в курсе этого. Вот что мне от вас нужно. Видите тот небольшой холм? С деревьями и домом на вершине? Мы разобьем лагерь там. Губа, я хочу, чтобы ты расставил часовых вокруг дома и чтобы те не пускали в него никого. Я устрою в нем свой штаб. Я думаю, что он пуст. Когда я видел его в прошлый раз, он был наполовину разрушен. Не пускай внутрь никого, кроме Носителей Щита… ну и, конечно, тех, за кем я пошлю.

– Хорошо, господин, – отчеканил солдат.

– И выставь охрану вокруг лагеря. Я не жду нападения, но они могут попробовать фокус или два – просто посмотреть на нашу реакцию.

– А какова будет наша реакция?

– Мы можем защитить себя, если это потребуется. Постарайтесь избегать насилия.

Здоровяк закатил глаза, всем своим видом показывая, что не собирается нападать на Таргию силами безмозглых штатских и двух вооруженных нагианцев.

– Ты будешь нужен мне в доме, – продолжал Д’вард, – так что назначь заместителей. Скажи им, пусть пропускают больных. Их провожать ко мне в обычном порядке. Но если прибудет герольд или послы, пусть оставят их ждать и пошлют в дом за Дошем. Ясно?

– Да, господин.

– Отлично. Тогда ступай.

Д’вард улыбнулся ему на прощание. Дош ждал распоряжений на свой счет. Освободитель шагал молча. Теперь он уже хмурился.

В конце концов Дош не вытерпел.

– Сколько дней пути отсюда до Тарга?

– Не знаю. Четыре, может?

Дош чуть не поперхнулся. Вот это да! До сих пор Освободитель совершенно точно знал, куда идет. Иногда непогода или толпы задерживали его, но он всегда знал маршрут, по которому собирался следовать. Он разведал его еще раньше. А теперь он что же, не знает?

Д’вард оглянулся, словно проверяя, не идет ли кто за ними, чтобы подслушать.

– Дош?

– Господин?

– Мы с тобой старые друзья.

– Ты мой единственный друг.

Д’вард вздрогнул.

– Ну уж это вряд ли.

– Это так.

– Мне жаль, если так.

– Нет, это именно так! Все, с кем я был близок до сих пор, так или иначе хотели от меня только плотских удовольствий. Ты единственный, кому я нравлюсь как личность. Ну конечно, теперь у меня есть друзья среди Свободных. Но они не стали бы моими друзьями, если бы я не стал новым человеком – таким, каким сделал меня ты.

Лицо Д’варда скривилось, словно от боли.

– Ладно. Ты правда последние недели был мне хорошим другом. Я не думаю, чтобы нам удалось справиться без твоей помощи. Я хочу, Дош, чтобы ты знал это. Я вовсе не был уверен, хоть и притворялся, что ты сможешь переродиться. Ты смог сделать то, чего не ожидал даже я. Ты был просто великолепен.

– Это все ты, господин. Или Бог. Ты привел меня к Богу, и теперь я каждый вечер благодарю Бога за то, что он свел меня с тобой.

Д’вард застонал.

– Ладно, мне снова нужна твоя помощь. Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что для меня.

– Что угодно. Для тебя – что угодно.

– Ох, Дош, Дош! Это будет не так-то просто. Это может стоить тебе жизни, да и не только жизни.

Как может он даже сомневаться?

– Только прикажи, господин! Клянусь, я сделаю все так, как ты пожелаешь! Я знаю, я подвел тебя тогда, в Ревущей Пещере, когда пропустил этих двух лазутчиков…

– Ты вовсе меня не подвел! Они оба использовали магию. Не вини себя за тот случай. Но я говорил, что всегда поручаю тебе все самое сложное. Среди всех Свободных нет ни одной души, которой я мог бы доверить это дело.

Дош громко рассмеялся. Он ощущал почти такое же возбуждение, как в былые годы от блуда и разврата.

– Так говори же!

Д’вард положил руку ему на плечо.

– Я сам еще не знаю точно всех деталей. Но если я дам тебе приказ сегодня вечером или, возможно, завтра… Нам нужен условный знак. Предложи сам.

– Старые добрые времена?

Легкая улыбка Освободителя дала понять, что он оценил шутку.

– Да, это сойдет. Значит, если я вдруг упомяну в разговоре старые добрые времена, это будет означать, что я хочу, чтобы ты выполнил мою просьбу, какой бы сумасшедшей она ни казалась. Или она покажется абсолютным пустяком, но на деле может означать жизнь или смерть. Что бы это ни было, готов ли ты беспрекословно исполнить все, о чем я ни попрошу?

– Да, господин. Конечно.

– Спасибо. Это все, что я могу тебе пока сказать.

– Обещаю.

Освободитель еще раз сжал плечо Доша и убрал руку. Но тяжесть осталась. Каким ужасным может быть приказ, чтобы Дош испытывал искушение отказаться от его выполнения?

 

54

– Я знаю, что вы голодны! – вскричала Элиэль. – Я тоже голодна. И Освободитель голоден, ибо он не станет есть тогда, когда этого не можете вы. Помните, как он говорил нам в Товейле – блаженны голодающие и жаждущие правды ради?

Ей надо поспешить и побыстрее закончить проповедь – уже почти стемнело, а ее ждут в доме. Жаль! Речь удалась ей как никогда. Ей самой нравилось, да и слушателям вроде бы тоже. Во всяком случае, слушали ее внимательно. Маленькая лужайка была так забита народом, что она почти не видела костров, и на опушке полно людей, и все же, когда она замолчала, чтобы перевести дыхание, тишину ночи нарушал только редкий кашель или далекий стук топоров дровосеков. Чуть раньше она могла разглядеть на склоне холма других Носителей Щита, но теперь и они исчезли. Надо спешить.

– Но он предупреждал нас и о том, что умерщвление плоти не должно заходить слишком далеко. Вот то, что я хочу сообщить вам: сегодня мы будем пировать! – Она сделала паузу – удивленный вздох дуновением ветра прокатился по роще. Неужели они боятся, что Освободитель может передумать за то время, что она говорит? – Спокойствие, братья и сестры! Да будет знамение для вас! Сегодня затмение Трумба.

Они тоже знали это. Большая луна зеленым блюдом висела над зазубренной стеной Таргуолла, сияя в зимней ночи; ближе к рассвету блюдо наполнится чернотой, превратившись в кольцо, а потом и вовсе исчезнет.

– И пусть язычники в заблуждении своем поклоняются этому диску как одному из своих лжебогов – Освободитель учит нас, что это всего лишь благословенный дар Единственного, дар, приносящий свет во тьму ночи. Разве не круг – Его символ? Это знак Бога, а не так называемого Мужа. Все вы знаете, как трепещут язычники в часы его затмения, веря в то, что Зэц пошлет Жнецов и те украдут их души. Так вот, дни Зэца сочтены, ибо написано, что Освободитель убьет его, и он пришел в Таргвейл, чтобы исполнить это.

Снова слабый ропот…

– На нашу долю выпала великая честь идти с ним, нам всем. Наши друзья и семьи, те, кто остался дома, будут чтить нас, ибо мы здесь, а они нет. Так слушайте же, что сказал нам Освободитель на закате! Он сказал, что еще до следующего затмения Трумба Зэц будет мертв и никаких Жнецов не будет больше никогда!

На этот раз зрители отреагировали как надо! Еще бы! Сами Носители Щита кричали как дети, когда услышали эту новость. Затмения Трумба случаются примерно раз в девять дней, иногда всего через четыре дня, очень редко раз в две недели. Она возвысила голос, перекрикивая шум:

– И поэтому сегодня ночью, когда зеленая луна потемнеет, мы будем пировать! Мы – Свободные, и мы празднуем сегодня скорую смерть Зэца! Так обещал Освободитель именем Единственного Истинного Бога. Он советует нам запомнить эту ночь на все отмеренные нам годы, так что с сегодняшнего дня каждое зимнее равноденствие мы будем отмечать этот праздник воспоминаниями и благодарением. Такова его воля… Помолимся же.

Она постаралась сделать молитву покороче, соединила руки над головой и сошла с пня, на котором стояла. Голова гудела от напряжения, словно она сходила со сцены, на которой исполняла какую-то великую роль. А ведь правда! Какая роль может быть значительнее этой? Вокруг нарастал гул возбужденных голосов. Она оглянулась в поисках щита и только потом вспомнила, что он все еще висит у нее на спине. Чьи-то услужливые руки протянули ей ее жезл и мешок. Толпа расступилась, пропуская ее. Она видела глаза, полные слез, она ощущала, как руки протягиваются, чтобы дотронуться до нее, когда она проходила мимо. Это ей не слишком нравилось, ибо напоминало мужчин, желавших ее плоти в «Цветущей вишне». Конечно, здесь они хотели совсем другого, но все равно это ей не нравилось. Она всего лишь уста Д’варда, она недостойна такого поклонения. Она поспешила вверх по холму.

За все время, что она примкнула к Свободным, она ни разу не помнила, чтобы Д’вард останавливался в доме. Это было еще одним признаком перемен. Отсутствие новых рекрутов, то, что они уже в Таргвейле, бывшем с самого начала их целью, необычное обещание пира… События приближались к развязке, и частичкой этих событий была Элиэль Певица.

Певица? Она теперь совсем не пела, разве что вместе со всеми. Пожалуй, ей пора сменить имя. Элиэль Проповедница? Она подумала, не спросить ли ей совета у Пиола, и хихикнула, представив себе его реакцию. Наверняка он посоветует ей не задирать нос. Элиэль Актриса? Теперь она выступала перед огромными толпами зрителей, дедушке Тронгу такие и не снились, но ведь она теперь не играла. Пьесы – фантазии, по большей части греховный вздор про дурных людей, утверждающих, что они боги, но каждое слово, что она говорила сейчас, – правда. Она только повторяла то, что слышала от Д’варда, или то, что написали для нее Пиол и Домми, а это все равно были слова Д’варда, сказанные им публично или в частной беседе.

Задыхаясь и опираясь на посох, вышла она из леса к входному крыльцу дома. Двухэтажное здание выглядело зловеще. Окна зияли пустыми глазницами, дверь выбита. Когда-то вокруг него цвел сад, но сейчас он совсем зарос, и мерзлая трава хрустела у нее под ногами. Голые, неприглядные деревья словно в агонии протягивали ветви к небу.

На ступеньках сидели, болтая, двое молодых мужчин. При виде Носителя Щита они вскочили и сделали знак Кольца. Поскольку руки у нее были заняты, она отсалютовала им поднятым посохом и остановилась перевести дыхание.

– Благослови вас Неделимый! Я не последняя?

Они тревожно переглянулись.

– Мы не знаем, мать. Там есть другая дверь.

Мать? Это уже забавно! Она младше их обоих. Мать Элиэль? Элиэль – мать? Ну, говорил же Д’вард, что последние станут первыми. Сделав в уме зарубку спросить его или Пиола, что это значит, она поднялась по ступенькам.

Она нашла всех в большой комнате с высоким потолком. В дальнем конце комнаты в камине весело трещал огонь. В окна заглядывал Трумб, заливая все вокруг зловещим зеленым светом. В покрытых паутиной рамах торчали осколки стекла. Переплеты трех огромных окон бросали на пол четкие тени. Сам пол, заметила она, был когда-то покрыт дорогими мозаиками, но теперь их надежно скрывала нанесенная ветром листва. Кто-то очистил от листьев пространство перед камином, иначе дом занялся бы от первой же искры. Воздух был затхлый, и пахло сырой землей.

Она наскоро посчитала собравшихся и решила, что не опоздала. За отсутствием мебели Носители Щита сидели по двое, по трое на собственных мешках вдоль стен. Увидев блестящую лысину Пиола рядом с седыми космами Асфраль Повитухи, она подошла к ним и со вздохом облегчения уселась рядом, не сняв даже щита.

– Я слышала, как ты говорила, – прошептала Асфраль, перегнувшись через плечо Пиола. – Ну, немного. Ты говорила просто замечательно! Мне вообще нравятся твои службы! – Она потрепала Элиэль по коленке и улыбнулась своей широкой материнской улыбкой.

Элиэль пробормотала слова благодарности. Получи она такую похвалу за игру на сцене, она пришла бы в восторг. Благодарность за проповедь казалась ей излишней. Все, что она делала, – это только повторяла слова Освободителя. Порепетировав, это мог бы сделать каждый. И потом, талант – это Божий дар, говорил Д’вард, так что она здесь вроде бы и ни при чем, и нечего задирать нос.

– А где Д’вард?

– На дворе, – ответил Пиол. – С Домми и Килпианом. И не спрашивай нас, что они там делают, мы сами не знаем.

– Не совсем так, – поправила его Асфраль. – Что они делают, мы знаем. Мы только не знаем зачем.

Окна выходили во двор, с двух сторон замкнутый флигелями, а с третьей – высокой стеной. Подобно саду вокруг дома, двор был совсем запущен; деревья и кусты буйно разрослись, заполнив почти все пространство. Летом он, должно быть, напоминал джунгли. Зимой в нем царило бурое запустение. То, что было когда-то газоном, превратилось в маленький лужок. Три человека расхаживали по нему, откидывая в сторону сучья.

– Не костер же они собираются там разводить. Он же сожжет весь дом.

– Они расчищают место, – сказала Асфраль. – Мне кажется, у нас будет бал. Могу я рассчитывать на первый танец с тобой, Пиол?

Он не то усмехнулся, не то закашлялся.

– Если ты обещаешь не наступать на мои мозоли. Что до меня, я надеюсь, что пир будет все-таки сначала.

– Д’вард когда-нибудь раньше обещал пир? – спросила Элиэль. Она могла бы съесть небольшого мамонта с бочонком кленоягодного соуса.

– Нет, – хором отозвались остальные.

– А ведь красивый сад был раньше, – мечтательно вздохнула Асфраль. – Вон фонарное дерево. И гигантский веретенный орех. А вон те, маленькие, – сезамы; они очень красивы по весне.

За дверью зашуршали листья. Вошел низкорослый человек; такое облако светлых волос могло принадлежать только Дошу Вестовому.

– Двадцать! – объявил Тьелан откуда-то от камина. – Можем начинать.

– Двадцать три, – возразил Дош. Следом за ним в комнату вошли еще двое.

– Алис и Каптаан, и не забывай самого Д’варда.

Тьелан начал клясться, что и не думает забывать Д’варда. Наконец все расселись. Люди во дворе, похоже, закончили свои дела и пошли к дому.

Элиэль почти никогда не видела, чтобы все Носители Щита собирались вот так, без посторонних. Ну, почти без посторонних. Алис и Каптаан не в счет – они совсем другое дело. Они не относились ни к Носителям Щита, ни к Друзьям. Они не вели проповедей и не отвечали ни за что. Они просто были. Освободитель знает, что делает. Законы – для замышляющих зло, говорил он. Праведники руководствуются только совестью.

Килпиан с Домми пригнулись, проходя в низкую дверь, и уселись на свои места. За ними вошел Д’вард и остановился, оглядываясь по сторонам – наверное, считал собравшихся. Он так и не стал садиться.

– Мое благословение всем! – сказал он. – Голодны?

– Да! – ответили почти все.

Он вздохнул:

– Я тоже! Нам придется потерпеть еще немного. – Он подошел к камину и встал спиной к нему. – Некоторые из вас беспокоятся, наверное, не собираюсь ли я устроить ритуальный обед. Не собираюсь. Мы здесь не за этим. И у нас все равно нет ни вина, ни хлеба.

Он заходил по комнате.

– Вам интересно знать, что тогда будет? Единственный позаботится об этом. Рваная Губа? Ничего тревожного?

– Нет, господин. – Низкий голос Солдата послышался откуда-то из самого темного угла. – Но они близко. Их много. Я нюхом чую моа.

– Уж лучше моа, чем их всадников! Соратники… – Д’вард дошел до стены, повернулся и зашагал обратно, вглядываясь в лица. – Да, я горжусь тем, что могу называть вас соратниками. Вы все уже поняли, я уверен, что наше путешествие подошло к концу. Я даже не ожидал, что таргианцы позволят нам зайти так далеко. Я не хочу искушать судьбу дальше, ибо с нами здесь тысячи людей, из которых получились бы отличные рабы в шахтах.

Он ходил взад и вперед, обращаясь то к одной группе сидящих, то к другой, но так, чтобы его было слышно всем.

– Да, это конец. Все эти славные люди, которых мы привели с собой, сыграли свою роль. Подобно гостям на свадьбе, которые проводили уже новобрачных в опочивальню, они должны теперь разойтись с миром.

А Освободитель – он что, тоже уйдет? Исчезнет так же внезапно, как явился в этот мир, а Свободных рассеют, возможно, будут преследовать… Что будет тогда с Элиэль Певицей? В «Цветущую вишню» она не вернется, это точно. А на проповедниц ереси спрос небольшой. Конечно, теперь, когда ноги у нее нормальные, ничто не мешает ей играть на сцене, но она ведь теперь прозрела и знает, как греховно большинство пьес – все эти гнусные языческие легенды. Она и думать теперь не будет о Празднествах Тиона. А замужество, нормальная женская доля… Нет, какого бы мужа она ни нашла себе, каждый раз, глядя на него, она будет сравнивать его с Д’вардом… Она должна молиться, и Единственный поможет.

А если и не он, Д’вард никогда ее не бросит.

Он все продолжал говорить:

– Конец, но одновременно и начало. Об этом доме мне рассказывал один друг, живущий не так далеко отсюда. Он сказал, что хозяин и его сыновья убиты Жнецами много лет назад, и этот старый дом оставался с тех пор пустым и заброшенным, ибо никто не знает, кому он принадлежит теперь. Это было величественное место когда-то, и оно будет величественным снова… Ага!

За дверью прошелестели по листьям чьи-то шаги и смолкли. Элиэль не видела, кто там, но Д’вард видел и довольно улыбнулся.

– Кучумбер Лодочник, да? Полагаю, ты пришел за Дошем.

Дош был уже на ногах, направляясь к выходу. Д’вард смотрел им вслед, пока они не скрылись из вида, потом опять заходил.

– Это значит, к нам пожаловали гости, так что с домом придется обождать. Давайте подумаем лучше про пир. Сколько еды у нас осталось?

– Вся вышла, господин! – сказал Домми, и остальные пробормотали что-то, соглашаясь с ним.

– Совсем не осталось? – Д’вард остановился в центре комнаты. – Никакой еды! Еды нет, но Освободитель обещал пир, так что мы должны воззвать к Единственному, и он явит нам свое чудо с небес, так? – Его голос звучал тихо, но каждое слово резало как острое лезвие. – О, друзья мои, разве не говорил я вам, что мозги даны, чтобы думать? Вы умерли бы от жажды под водой. Господь уже дал вам все, что необходимо. Разве не сказал я вам, что мы пришли? Домми, сколько подвод потребуется, чтобы везти детей и больных?

– Четыре, может, пять.

– Тогда оставь пятерых волов и… ага, поняли? – Освободитель улыбнулся, а дом сотрясся от хохота.

 

55

Джулиан шепотом объяснил Алисе суть происходящего. Она хихикнула. Носители Щита обсуждали грядущий пир, подшучивая насчет того, как лучше готовить лам, волов и кроликов. Скорее всего они будут съедобные, но жесткие как подметка. Эдвард слушал это с терпеливой улыбкой.

Что за выступление! Таких бы побольше на фронте, в окопах – тогда парни поднимались бы в атаку без колебаний как один. Однако ничего смешного в этом не было, черт возьми! Освободитель должен встретиться с Зэцем один на один, и это висело над ним дамокловым мечом. Все предрешено заранее. Давид и Голиаф. Экзетер не устраивал Тайной Вечери, он просто отсылал Свободных по домам, высыпав при этом целую охапку намеков насчет того, что должно произойти.

Алиса тронула Джулиана за плечо.

– Он сказал, всех кроликов?

– Да. А что? Что не так?

Она нахмурилась.

– Ничего.

– Нет» что-то… Что?

Джулиан быстро оглядел комнату… Пинки… этот его сонный, задумчивый вид… Ага! Пинки тоже заметил что-то подозрительное.

– Скажите, – прошептал Джулиан.

Алиса пожала плечами:

– Если они зарежут всех оставшихся волов и всех кроликов, как он собирается добираться до Тарга?

Хороший вопрос. Как это он сам не заметил этого? Дорога пешком займет много дней, а таргианцы терпеть не могут чужаков, шатающихся по их вейлу, и уж тем более они просто так не пропустят человека, унизившего их всего четыре года назад. Зэц тоже расставит свои ловушки. Разумеется, у Экзетера теперь достаточно маны, чтобы защититься от нападения смертных или даже телепортировать себя через всю страну от узла к узлу, но и то, и другое было бы неразумной тратой энергии. Впрочем, возможно, он припрятал где-нибудь одного кролика для собственных нужд.

Алиса надеялась, что отправится в Тарг вместе с ним.

И Джулиан Смедли – тоже. Проклятие! Он не хотел, чтобы его отправляли домой с детьми.

Экзетер знал, что делает, расчищая лужайку во дворе, посылая Доша с каким-то тайным поручением. Где и как он собирается встретиться с Зэцем? Он вообще собирается идти в Тарг?

Экзетер поднял руку, требуя тишины. Черт, как он все-таки спокоен! Только это расхаживание взад-вперед по комнате выдавало его напряжение, хотя и это можно было списать на виртуальность узла. Узел ограничен по площади, но довольно сильный.

– К нам гости. – Экзетер подошел к окну и уселся на подоконник – его силуэт темнел на фоне лунного света, – облокотившись на переплет, спокойный как ледяная глыба. Разговоры в комнате стихли. Где-то в деревьях на улице заухал летучий кот. Издалека доносилось пение – Свободные затянули свои гимны. Шаги за дверью…

Первым вошел и отступил в сторону Дош. За ним вошли трое и остановились у двери, высматривая главного.

Никто из троих не был одет для поездки верхом на моа. В центре стоял парень в боевых доспехах. Башмаки и шлем с гребнем делали его похожим на бронзовую колонну. Чисто выбритый подбородок выдавал в нем таргианца, хотя это было ясно и так. На боку бестолково болтались пустые ножны. Бедолага Дош, должно быть, приложил все свое умение, чтобы убедить его разоружиться – не самое лучшее начало переговоров, с таргианской точки зрения. Остальные двое носили штатскую одежду: меховые шапки, длинные меховые пальто. Тот, что стоял справа, щеголял хорошо ухоженной, начинавшей седеть бородой; тот, что слева, – пышными черными усами. Вот это да! Джулиан покосился на Алису, но та продолжала спокойно разглядывать гостей, да и что ей – она-то не знала, какое значение в этих краях придается растительности на лице.

Если гости и ждали представлений или приветствий, то напрасно. Никто не произнес ни слова. Потом военный остановил взгляд на человеке у окна и шагнул вперед, поднимая подошвами облака пыли с покрытого высохшим перегноем пола. Он остановился посреди комнаты, освещенный зеленым лунным светом.

– Я Квагъюрк Военачальник, эфор Таргленда. – Его выговор был тягучим как битум, но… Боже праведный! Настоящий эфор! Да еще говорящий по-джоалийски!

– Я Освободитель. – Экзетер и вида не подал, что его удостоили невиданной чести.

Квагъюрк презрительно фыркнул, потом махнул рукой, представляя своих спутников:

– Петалдиан Посол из Джоалии, Тануэль Посол из Ниолии. – Ни тот, ни другой не пошевелились.

– Я Освободитель, – повторил Экзетер и закинул ногу на ногу. Он сидел в присутствии третьей части таргианского правительства и представителей двух других влиятельных сил Соседства… Джулиан с трудом удержался от того, чтобы не присвистнуть.

Эфор испустил негромкий горловой рык.

– Нам нужно поговорить наедине.

– Нет. Это мои друзья. Я ничего от них не скрываю.

– Друзья? Сколько когорт ты можешь выставить?

– Ни одной. Я вооружен словом Единственного Истинного Бога.

Эфор окинул взглядом запущенную, лишенную мебели комнату, потом снова уставился на молодого человека, сидевшего на подоконнике.

– Не очень-то хорошо он тебе платит. – В его голосе звучала издевка.

Спокойный, тихий голос Экзетера был хорошо слышен всем в комнате.

– Он платит лучше, чем ты можешь представить себе, эфор Квагъюрк, но ты ведь пришел сюда не затем, чтобы говорить о деньгах. Изложи свое дело.

– Ты и твой сброд нарушили наши границы. Вы все объявлены вне закона. Наказание – смерть или рабство.

– Мне это известно.

– Тогда зачем? Что стоит за этим безумством?

– Наше дело – Божье дело. Оно не касается тебя, эфор. Ты пришел предлагать условия. Говори.

– Не предлагать, еретик, а диктовать! Так слушай же: ты, который называет себя Освободителем, как можно быстрее проследуешь в Тарг, взяв с собой не более десяти спутников, и предстанешь там перед властями, которые после допроса решат, предавать ли тебя суду. Остальным твоим последователям дается два дня на то, чтобы покинуть пределы Таргвейла, или их ждут печальные последствия.

Джулиан услышал, как Пинки испустил тихий вздох удивления. Или облегчения. Возможно, и того, и другого. Давая Свободным уйти, вспыльчивые таргианцы нарушали все свои правила. Если Экзетера не предупредили заранее, его расчет просто поразителен. Совершенно очевидно, именно так он и собирался отправиться на рандеву со Смертью – в качестве гостя таргианцев. Вот только примет ли он это условие насчет десяти спутников или настоит на том, чтобы отправиться в одиночку?

– Он добился своего! – торопливо объяснял Джулиан шепотом Алисе. – Он отправится в Тарг, а все остальные могут свободно уйти! – Он сжал ей руку, и она улыбнулась в ответ. Триумф!

Экзетер выпрямил ноги и уперся локтями в колени.

– А при чем здесь Джоалия и Ниолия?

Послы переглянулись. Тануэль громко прокашлялся, а может, он просто сдувал усы, чтобы те не мешали говорить.

– Ты обманом убедил многих граждан Ниолийской империи и даже самой Ниолии принять участие в этом безумии. Я выступил в их защиту перед благородными эфорами, и их превосходительства согласились уладить это дело с выдающейся терпимостью, которую уже описал эфор Кваргьюрк. Высокочтимый Петалдиан Посол подтвердит, если вам угодно, что точка зрения его правительства совпадает с нашей. Мы закупили провизию, достаточную для возвращения беженцев на родину, – за немалую цену, должен сказать. Надеюсь, вы понимаете, что подобные уступки со стороны таргианского правительства беспрецедентны.

– Кажется, мы понимаем. Таргия с удовольствием пополнила бы свои невольничьи лагеря, но при этом не хотела бы вступать в конфликт со всеми вейлами. Впрочем, взять такое количество заложников на редкость соблазнительно. И насколько я понимаю, предзнаменования и пророчества на редкость неприятны, верно? – Эдвард встал, и оказалось, что ростом он не уступает эфору. Следующие его слова прозвучали словно пистолетный выстрел.

– Мы не принимаем ваши условия. Покиньте лагерь.

Алиса поняла интонацию, и ногти ее впились в ладонь Джулиану. Пинки поперхнулся. Остальные Носители Щита отреагировали примерно так же. Посол Петалдиан изверг недипломатичные ругательства. Шестифутовая бронзовая колонна в обманчивом лунном свете вряд ли смогла бы изобразить удивление без слов, но эфору Квагьюрку это каким-то образом все же удалось.

Посол Тануэль шагнул вперед.

– Молодой человек, – проблеял он. – Кровь тысяч невинных людей падет на вашу голову. С тех пор как цель вашего путешествия стала ясна, я день и ночь не покладая рук уговаривал таргианское…

– Ваши побуждения делают вам честь. Единственный не оставит их без внимания, равно как и усилия Петалдиана Посла. Но мы ведомы лишь нашим Богом и не боимся мясников, которые правят Таргом и поклоняются злу. Да пребудет с вами всеми благословение Неделимого.

– Ты и впрямь безумен, – прорычал Квагъюрк. – Мы не верили, что столько людей могут пойти за сумасшедшим. – Медленно повернувшись, он обвел помещение взглядом. – Неужели никто из вас не хочет порвать с этим безумцем и попробовать остановить кровопролитие?

Никто не произнес ни слова. Не то чтобы Джулиан не испытывал искушения…

– Воистину, – заметил Эдвард, – эта забота о благе других является приятной переменой у таргианцев. У тебя еще есть надежда, когда я уничтожу всю грязь, отравляющую твой город. Ступай, эфор. Ступай обратно в Тарг и передай своему убийце Зэцу, что час его пробил.

Мгновение гигант покачивался на ногах, с трудом удерживаясь от того, чтобы не свернуть дерзкому наглецу шею. Возможно, он даже попытался сделать это, хотя виртуальность узла не поколебалась, потревоженная маной. Потом трое посланников повернулись и вышли. Оба дипломата, потрясенные собственным поражением, еле передвигали ноги; трудно поверить, чтобы таргианец ощущал что-нибудь, кроме жажды крушить. Шелест сухих листьев под их ногами стих вдали.

Когда Дош уже собирался выйти, чтобы проводить их, Экзетер окликнул его. Они посовещались шепотом, потом Дош тоже вышел.

Джулиан с Алисой обменялись непонимающими взглядами.

– Он же держал все в руках! Они давали ему все, чего он мог от них требовать, и он отверг это. Он сошел с ума! Он совсем рехнулся!

– Странно, очень странно, – пробормотал Пинки.

– Ни за что бы не поверил, что соглашусь с таргианцем. Тот тип прав, говоря, что он спятил. Так оно и есть.

Алиса прикусила губу.

– Я уверена, он знает, что делает.

– А я нет, – буркнул Джулиан. Он повернулся к Пинки. Если у кого-то и был хитрый ум, способный понять происходящее, так только у него. – Вы-то хоть что-нибудь понимаете?

Пинки сонно прищурился.

– Разумеется, мы должны исходить из того, что тут ведется чрезвычайно изощренная игра, м-м? Игра на нескольких уровнях. Вы согласны? Различные слушатели получают различные послания, как…

– Шш! – прошипела Алиса.

Экзетер вышел на середину комнаты. Он только что объявил войну самой могущественной империи в Соседстве – это все равно что объявить войну Прусской империи на Земле! И он продолжает говорить о заурядных вещах как ни в чем не бывало!

– …говорил об этом прекрасном доме, переживающем тяжелые времена. Мы найдем ему более достойное применение. Давайте превратим это здание в первый храм Неделимого, дабы он утверждал Истину, направлял страждущих и несчастных. Храму положен жрец или жрица, святой человек, подходящий для этой роли. Кто среди вас наиболее достоин этого?

Он огляделся по сторонам. Все молчали. «Какой еще, к чертовой матери, храм?» – хотелось взвизгнуть Джулиану. Он покосился на Пинки, но и тот хмуро молчал – Церковь Неделимого упорно отказывалась заводить мало-мальски постоянные помещения для служений, опасаясь, что они будут привлекать слишком много внимания.

Экзетер вздохнул:

– Никаких предложений? О, друзья мои, неужели вы ничего не видите? Разве это не очевидно? Только двое из нас упомянуты в «Филобийском Завете». Она знает, каково быть нищей и униженной. Она знает, каково быть увечной. Я слышал даже разговоры о том, что ей грех находиться среди порядочных людей. Стыдно, стыдно! Это им, возомнившим о себе, стоило бы склонять головы в ее присутствии. Элиэль Верховная Жрица, выйди сюда.

В дальнем конце комнаты Элиэль неуверенно поднялась; ее явно подтолкнули соседи. Она медленно, ссутулившись, стиснув руки на груди, вышла вперед. Какой бы великолепной актрисой она ни была, она вряд ли могла так изобразить потрясение. Экзетер обнял ее.

– А теперь, жрица, – сказал он, отпуская ее, – нам нужен Круг. Там, над камином, в стену вбит гвоздь, и у тебя есть щит, который лучше всяких слов освятит это помещение. Пусть он всегда напоминает нам Сотню, воины которой стали первыми мучениками нашей Церкви… Первыми, но не последними. Именем Неделимого я освящаю этот щит и этот храм – вы все, смотрите, слушайте и запоминайте, ибо очень скоро и вам предстоит нести слово Его во все вейлы.

Бред сивой кобылы! То ли этот поганец совершенно спятил, то ли он убивает время до тех пор, пока не случится что-то, или… или… Или Джулиан Смедли последний дурак. Почему Экзетер отверг предложение эфора отпустить Свободных с миром? Пинки наверняка все знает или по крайней мере о многом догадывается, только как из него вытянуть это?

Но Пинки смотрел на церемонию, происходящую перед камином. Экзетер снова пошел собственным путем, основав раскольническую секту – Церковь Освободителя… И Элиэль в качестве Верховной Жрицы! Даже не пришелец. Девица, которой нет еще двадцати, туземка, актриса! Бывшая шлюха! Неудивительно, что Пинки бурлит как котел. Ясное дело, он, должно быть, надеялся, что сможет повернуть все по-своему…

Нет! Если Экзетер сбрендил и оставляет Церковь Освободителя на произвол судьбы, Пинки, конечно же, рассчитывает править ею так, как правил Службой, из-за кулис. Но все это зависит от того, сколько верующих переживут завтрашний Апокалипсис. Таргианцы нагрянут на заре с огнем и мечом. Старых, хворых, детей предадут смерти, а крепких тысячами погонят в шахты.

Ужасная истина открылась вдруг ему, оглушив его и лишив сил: Экзетер привел сюда всех этих невинных, чтобы они умерли за него, как умерла Сотня. Вот почему он отверг условия таргианцев. Больше жертв – больше маны! Он пытается побить Зэца его же методами.

 

56

Дош сбежал с крыльца и пустился вдогонку за таргианцами. Тишину ночи нарушал лишь шелест листвы под ногами. Диск Трумба был почти идеальным кругом – затмение начнется совсем скоро. Лунного света вполне хватало, чтобы не сбиваться с тропы. Даже если стемнеет раньше, чем он вернется, он легко найдет дорогу по горящим в ночи кострам. Обрывки гимнов вперемешку с народными песнями наглядно говорили, как Свободные отмечают то, что пообещал им Освободитель. Они верили.

Стыдно, но Дош верил в это не так сильно, как ему хотелось бы. Он знал таргианцев и то, как ревностно хранят они свои границы. Он испытал огромное облегчение, когда услышал, что они готовы отпустить Свободных в целости и сохранности, но и сильно удивился этому – не очень красиво с его стороны. Ему стоило бы больше верить в Д’варда и силу Неделимого.

Он увидел впереди силуэты посланников и сбавил шаг. Д’вард велел ему обратиться к ним после того, как они выйдут из леса, не раньше. Он слышал их голоса, лязг доспехов эфора.

Когда Д’вард отверг их условия, Дош был удивлен не меньше других. Нет, он должен верить. Почему, почему Освободитель так поступил? Но Освободитель всегда знал, что делает. Доверься Единственному! Это таргианцам предстоит удивиться, когда они услышат послание, которое несет им Дош. Разумеется, они будут проклинать его, но примут, никуда не денутся. То-то приятно будет посмотреть на их лица!

Что на самом деле странно – так это то, почему Д’вард так беспокоится. Он использовал пароль, означавший, что Дош должен повиноваться беспрекословно, но в этом вовсе не было необходимости. Дош и без того с радостью бы выполнил это поручение. Чего так боялся Д’вард? Возможно, он ожидал чего-то другого или предусмотрел даже несколько возможных путей развития событий, и худшего не произошло. Зачем тогда он использовал этот пароль: «Старые добрые времена»?

– Дош, любимый? – Из-за деревьев на яркий лунный свет выступила чья-то фигура.

Он вскрикнул от страха и отпрянул назад. Нога его зацепилась за корень, и он упал, приземлившись на пятую точку, – у него чуть дух не вышибло. Он поднял глаза на призрак.

Она была совершенно обнажена. Она была совсем еще девочка. Кроме того, она была беременна – груди ее и живот торчали пузырями. Золотые кудри падали ей на плечи.

Он отвернулся и зажмурился.

– Сестра! Тебе не стоит выставлять себя напоказ вот так! Это неприлично. Это тем более не подобает девушке твоего возраста.

И зима! Должно быть, она повредилась рассудком. Он слышал, что будущее материнство оказывает на женщин странное действие. Она безумна! Других объяснений ему в голову не приходило. Ей нужно помочь. Он поднялся на ноги.

Она рассмеялась серебристым, звенящим смехом.

– Раньше я всегда нравилась тебе такой, любимый.

Дош шагнул в сторону и вцепился в древесный ствол, чтобы не упасть. Шероховатость коры под ладонью убеждала его в том, что он бодрствует и это ему не снится. Голоса таргианского посольства стихли вдали. Он посмотрел на нее краем глаза – она все еще была здесь. Точнее, она придвинулась ближе.

– Убирайся! Иди к своему мужу сейчас же!

– Мужу? – Она снова рассмеялась и шагнула еще ближе. – Ты что, забыл меня, Дош? И те славные времена, когда мы были вместе?

Он снова посмотрел на ее лицо, только на лицо! Это было очень хорошенькое личико, мягкое, «красивое, гладкое. Она стояла слишком близко к нему. Он отвернулся.

– Я никогда не видел тебя! – простонал он.

– Ну, не совсем такой, – согласилась она. – Это образец прошлого года. Хороша, да? Или была хороша раньше… Один из гвардейцев, кажется, постарался.

Колени Доша подгибались от пронизывавшего его ужаса. О Боже, храни меня!

Она снова засмеялась, и откуда-то из глубин памяти, из тех ее закоулков, где таились кошмары, всплыло слабое воспоминание о чем-то, невыносимо похожем на этот смех.

– Начинаешь вспоминать, да? – поддразнила она его. – Конечно, проще стереть память, чем воскрешать ее, но посмотрим, что можно сделать. Кстати, ты не хочешь меня поцеловать?

К горлу подступила тошнота. Он прижался лицом к колючей коре.

– Убирайся! Именем Единственного Истинного Бога заклинаю: изыди! – Он начал молиться, но про себя, чтобы она не слышала, как ему страшно. Бог услышит. Бог поможет ему.

– Я все еще здесь, Дош, – весело сказала она. – Так ты уверен, что не хочешь меня поцеловать?

– Ни за что! Никогда больше! – Все эти грехи остались в его прошлой жизни. Ему нужно выполнить поручение, очень важное поручение. Д’вард полагается на него. Он обошел дерево, оставив девушку стоять с противоположной стороны, и пустился бегом по тропе, поскальзываясь и спотыкаясь, стараясь уворачиваться от нависавших сухих ветвей. Это удавалось ему не всегда, и они больно хлестали его по лицу.

– Боги мои, ну и спешка! – хихикнула она у самого его уха. – Этому телу не очень полезно бегать вот так, Дош. Что, если оно разродится прямо здесь, на тропе? И потом, ты же понимаешь, тебе не убежать от меня. Представь себе, вот это будет сюрприз, если мы объявимся перед эфором вдвоем! Как думаешь, он примет твое сообщение так серьезно, как следует, а?

Дош остановился как вкопанный. Девица врезалась в него сзади и обхватила его руками, весело смеясь. Он попытался высвободиться, и, конечно, силы ей было не занимать. Она весила почти столько же, сколько он сам, и ее чудовищных размеров живот мешал ему больше, чем ей. Они шатались из стороны в сторону, врезаясь в сучья и стволы. Он ругался сквозь стиснутые зубы, он наступал ей на босые ноги, но она лишь хихикала. В конце концов ему удалось высвободить руку. Он ударил ее в лицо так сильно, как мог, и разбил себе кулак.

Она отпустила его и отступила на шаг. Зеленый Трумб осветил ее голые груди и огромный живот.

– Милый, уж не значит ли это, что ты меня больше не любишь? – Она улыбнулась, показав выбитый зуб. Из разбитой губы сочилась кровь. Вздувшаяся грудь вздымалась и опадала при дыхании. – Или ты просто помнишь, как я люблю грубые игры? Ну, ударь меня еще раз! А ногой?

Его трясло так сильно, что он с трудом мог говорить.

– Ты не бог! Ты грязь, ты злой чародей вроде тех двух мумий, которые называют себя Висеком!

– Что верно, то верно. – Она кивнула, глядя на темную струйку, стекавшую по груди на выпуклый живот. – Со стороны Д’варда не очень красиво было говорить это тебе, но это так. Впрочем, любимый, это нас никак не касается. Мы все равно можем заниматься тем, что делали раньше.

– Ты меня околдовал! – Голос его сорвался. Слезы досады затуманили взгляд. Воспоминания копошились в мозгу подобно червям в тухлом мясе. Голые девки, голые парни… Хуже того, к нему начали возвращаться лица, звуки смеха, визги, вздохи, мольбы. – Ты наложил на меня свои заклятия…

Она шагнула вперед. Он отступал, пока не уперся спиной в дерево. Она подступила так близко, что соски ее касались его одежды и запах ее пота щекотал ему ноздри.

– Иногда накладывал, – прохрипела она. – Но на самом деле тебе их и не требовалось. Ты был самым изобретательным из всех моих партнеров, Дош. Таким крепким, таким гибким. Конечно, ты теперь слишком постарел, чтобы быть мной, но мы все еще можем доставить друг другу много удовольствия. Даже если только будем смотреть на других…

– Убирайся! – Он закрыл глаза. Кулаки болели, так сильно он стиснул их.

– Я не хочу больше иметь с тобой ничего общего!

– Захочешь, если я захочу! – резко проговорила она. – Я могу забрать тебя отсюда прежде, чем Д’вард поймет что-нибудь. Ну ладно, если образец прошлого года тебя не интересует, как тебе свежий образец?

– Носить это даже приятнее, – добавил мужской голос.

Изменение тональности подсказало Дошу, что произошло. Он неохотно поднял глаза. Теперь Тион сделался юношей – стройным, узкоплечим, темноволосым и поразительно смазливым. Голым, разумеется. Он приглашающе облизнул губы.

– Убирайся! – взвизгнул Дош. Он был бессилен против этого чародейства, но ведь Д’вард положился на него. Если ему не удастся передать послание, тысячи людей обречены на смерть и все планы Освободителя рухнут.

Мальчик-Тион скорбно покачал головой.

– Ты ведешь себя ужасно глупо, Дош. Ты хочешь пойти и сказать эфору, что Освободитель только притворялся и что он на деле принимает его условия. Но ты не понял еще, что это послание сделает с тобой, Дош. Д’вард поступает очень некрасиво, я бы сказал, несправедливо по отношению к бедному Дошу. Ты этого еще не понимаешь?

– Пусть! Мне все равно! Я сделаю для него что угодно, потому что он мой друг, настоящий друг, а не проклятое распутное чудовище вроде тебя, Тион Чародей!

Паренек обиженно надул губы.

– Я никогда не обращался с тобой так жестоко, как Д’вард. Ради собственного блага тебе не стоит передавать этого послания, любовь моя.

Тион Юноша – воплощение зла! Если он хочет чего-то, это неправильно, неправильно! Бежать – бесполезно, значит, остается притворяться.

– Тогда что я должен передать эфору?

– Давай подумаем. Ты можешь сказать, что Д’вард обзывает всех таргианцев трусами. Ты можешь сказать, что он назвал эфора Квагьюрка кучей навоза в жестяных доспехах. – Мальчишка хихикнул, и глаза его нехорошо сузились. – Не пытайся надуть меня, любимый. Тебе никогда не удавалось этого раньше, а сейчас ты и вовсе растерян. Д’вард всего-навсего еще один чародей вроде меня. Этого невидимого бога, которого он изобрел, на деле не существует. Д’вард даже не верит в него сам.

– Это неправда! Ты лжешь! Ты заодно с Зэцем! Ты хочешь Д’варду смерти!

Мальчик вздохнул, затрепетав длинными ресницами.

– Нет, любовь моя, нет! Ты опять не прав. Я на стороне Д’варда, поверь! Я всегда поддерживал его. Несколько лет назад он был в моей власти, и я отпустил его. Ты не знал этого? Я послал тебя шпионить за ним, но только из любопытства. Я никогда не пытался помешать ему, ведь правда?

Дош застонал, не в силах говорить. Мысли метались как мотыльки. Молитвы захлебывались во всех этих ужасных воспоминаниях, которые роились у него в голове. Д’вард много раз говорил ему, что Юноша – сумасшедший. Он говорил это и Висеку, и они не спорили с этим.

– Так что, – продолжал Тион, – я и сам рад бы видеть Зэца мертвым, и это единственный способ добиться его смерти. Сам Д’вард еще недостаточно силен. Ему надо сделать одно из двух: или позволить таргианцам убить Свободных, или принять помощь от меня и остальных наших. Пятерых, на которых он так некрасиво клеветал. Я рад бы помочь ему, правда, но я не посмею, потому что знаю: другие на это не пойдут. Ему нужны мы все, Пятеро, и все наши миньоны тоже. А этому не бывать никогда, ибо мы все не доверяем друг другу. Кто-то наверняка струсит и поможет Зэцу, и тогда Зэц победит.

Он протянул руку потрепать Доша по щеке. Дош дернулся и стукнулся головой о сук так, что искры посыпались из глаз.

Мальчишка игриво подергал его за бороду.

– Можешь сам представить себе, что тогда сделает Зэц! Это называется Большая Игра, мой милый. Главное в ней – поставить на победителя, а Д’вард – не победитель.

– Ты лжешь!

– Нет, милый Дош, не лгу. Поэтому я не позволю тебе доставить это послание. Пусть таргианцы думают, что он сказал им то, что хотел. Глупый мальчик передумал, но они этого не узнают. Тебе этого не понять, но так у Д’варда будет шанс справиться даже без нашей помощи. Зэц перехитрит сам себя – очень изящное решение.

Дош попытался проскользнуть мимо него. Мальчишка поймал его одной рукой, словно сомкнул стальные клещи, – Дош повис в воздухе, едва не вывернув плечо. Тион держал его на весу, даже не напрягаясь. Дош собрался с силами, ударил кулаком прямо по красивому лицу и охнул – кулак словно врезался в каменную стену. Тион явно не почувствовал ничего.

– Что, снова хочешь поиграть в грубые игры? – Он покосился на небо и нахмурился. Быстро темнело, и на большой диск Трумба начинала наползать черная тень. В небе высыпали звезды.

– Ну! – пробормотал чародей. – Это уже забавно!

Дош извернулся, пытаясь выскользнуть из тонких пальцев, – бесполезно. Тион не обращал на него внимания, не сводя глаз с луны.

– Очень забавно! Что ж, это меняет дело. – Чародей усмехнулся. – Ладно, Дош. Ступай и передавай свое послание. Попробуй остановить бойню, если сможешь.

С этими словами он исчез, пропав даже быстрее, чем зеленая луна.

 

57

Церемония завершилась. Алиса не поняла из нее ни слова, но действия сами по себе были достаточно ясны. Элиэль, сладкоголосую инженю, провозгласили Епископом Таргвейлским, а может. Архиепископом Всея Вейлов. Она оправилась от потрясения и уже вживалась в новую роль, принимая поздравления от Носителей Щита с царственным достоинством. Эдвард сегодня непредсказуем! На лицо Пинки стоило посмотреть. На лицо Урсулы, пожалуй, даже уже не стоило. Джулиан погрузился в мрачные раздумья. Огонь в камине прогорел, оставив только редкие тлеющие головешки, и изменения в саду за окнами подсказывали, что начинается затмение.

Должно быть, Эдвард приказал начинать пир, так как люди уже расходились. Он стоял у двери, заговаривая с каждым Носителем Щита – голос его казался достаточно бодрым, так что это походило скорее на личный инструктаж, чем на прощание. Ну уж от Алисы он так просто не отделается. Она хотела знать, что все это значит, и она не уйдет, пока не узнает этого, так-то! Она встала и потянулась.

Джулиан продолжал хмуриться, она ответила ему сердитым взглядом.

– Что случилось? Вы сомневаетесь, что из Элиэль выйдет плохой Папа?

Он пожал плечами – это его совершенно не волновало.

– Я хочу понять, зачем он отверг предложение таргианцев. И то, каким образом он это сделал! Черт возьми, Алиса, эфор – все равно что король или президент, третья часть абсолютного тирана.

– Мне кажется, я знаю это. Я даже скажу вам, если вы только обещаете никому не говорить.

– Идет! – как-то слишком быстро согласился Джулиан. Он явно считал, что он знает ответ, а она – нет.

Она оглянулась – не услышит ли ее Эдвард? Он как раз прощался у дверей с Элиэль, но она была последняя.

– Это старая проблема, государство и церковь… Это довольно трудно описать словами. Я даже не уверена, что это смог бы сделать сам Эдвард. Мне кажется, он повинуется инстинкту.

– Инстинкту! Инстинкту? Он нас всех угробит или отдаст в рабство со своим чертовым инстинктом.

– В некотором роде это не имеет значения. – Интересно, сможет ли она объяснить это человеку, который до сих пор не понял этого? Джулиан слишком прямолинеен, нормальный англосакс. Эдвард тоже был реалистом, но в жилах его текла толика кельтской крови, этакое подводное течение, отвергающее простую логику. – Суть в том, что это венец всего, для чего он трудился, верно? Поэтому важны даже детали. То, что мы видели сегодня, может стать легендой для тысяч или миллионов людей. Это был его бенефис, его апофеоз, и он не мог позволить, чтобы его видели принимающим милости из рук таргианцев.

– Если вы так считаете, вы тоже сошли с ума, как и он. Это же Таргия, девушка!

Теперь пришла ее очередь пожать плечами.

– Я не думаю, чтобы Эдвард видел в этом человеке эфора Квагьюрка. Мне кажется, он видел перед собой Понтия Пилата.

Джулиан разинул рот.

– Он был здесь совершенно неуместен, – объяснила она. – Как Пилат. Иногда военная сила ничего не значит. Генералы и их армии вынуждены играть по другим правилам и служить целям, постичь которые сами не в силах.

Джулиан и сам бывший солдат. Это забавнее всего. Его глаза уставились поверх ее головы.

Она повернулась. К ним приближался Эдвард, но смотрел он не на них, а в окно.

– Слишком поздно задавать вопросы, – проворчал он так, словно кто-то из них что-то сказал.

– Но… – начал было Джулиан.

– Нет. Осталось только верить. – Эдвард коротко глянул на него и протянул ему руку, хотя все внимание его было по-прежнему приковано к саду.

Джулиан сделал вид, что не замечает его руки.

– Скажи мне только, почему…

– Нет. До свидания, Джулиан. Спасибо. – Эдвард положил руку на плечо Алисы так, словно собирался увести ее.

– Спасибо за что? Я ничего не сделал, и…

– Еще сделаешь. – Эдвард отвел Алису к стене. – Если ты будешь держаться в тени, тебе ничто не грозит. Постарайся не привлекать к себе внимания.

Она взяла его руку в свою. Рука была холодна как лед. Лицо словно окаменело.

– Эдвард! Что… – Он попытался уйти, и она схватила его за плечи. – Что ты собираешься делать? Скажи!

– Ты тоже должна хранить надежду. – Он вымученно улыбнулся ей и подошел к окнам. Такие, как он, могут умирать от страха и все равно идти вперед, выполняя свой долг.

Призрачный зеленый свет становился все слабее и слабее. Она крепко обхватила себя руками, глядя на то, как он перешагивает через подоконник. Раздвигая сухие кусты и сучья, он спешил к расчищенному пятачку.

Она думала, что Джулиан ушел, но тот передумал, вернулся и стал рядом с ней. Оба молчали, но его рука нащупала ее пальцы и сжала их. Алиса была благодарна ему за общество.

Трумб почти исчез. Ночь, казалось, надвигалась на них, делаясь все темнее и холоднее, Эдвард стоял, скрестив руки, и ждал, едва видный из окна сквозь ветки. Ждал кого? Часы в Вейлах измерялись весьма приблизительно. Как договориться о встрече заранее? «Встретимся с затмением Трумба» – что ж, звучит неплохо. Но кого же он ждет?

Зэца? Не может быть. Ожидай он Зэца, он не позволил бы ей остаться. Он знал, на что шел, когда затевал свой крестовый поход, но ей все время казалось, что опасность еще далеко. Эта внезапная спешка застала ее врасплох. Нет, это не может быть Зэц – главное действие. Но это что-то жизненно важное, иначе Эдвард не нервничал бы так. Она сотворила короткую молитву: «Боже, двое мужчин, которых я любила, уже взяты от меня. Пребудь с ним, сохрани его».

Кто-то стоял теперь на полянке – лицом к Эдварду, футах в десяти от него. Мужчина! Он был строен и темноволос… Он был совершенно раздет.

Джулиан негромко втянул воздух сквозь зубы.

– Тион! Это может быть только он!

Алиса подобралась поближе к нему. Она начинала дрожать от холода и напряжения. Этому парню на улице полагалось бы закоченеть до смерти, если только он не согревался с помощью маны и если здесь вообще был он сам, а не что-то вроде его проекции.

Освободитель и Юноша, возможно, и говорили о чем-то, но слишком тихо, чтобы их было слышно. Еще одна фигура… Этот мужчина был крупнее, даже мощнее, одетый вполне прилично, чернобородый. Наверное, это был Карзон, Муж. Два новых человека появились почти одновременно. Это были всего только неясные очертания, но Алиса разглядела девушку в синей хламиде и зрелую женщину в красном. Так по крайней мере требовала мифология Вейлов.

– Ничего не получится! – прошептал Джулиан.

– Тес!

– Висека нет, видишь? Пятеро никогда не действовали сообща… Они столетиями ссорились… они никогда не доверятся друг другу, не говоря уж… – Его голос захлебнулся.

О чем говорится на этой неземной встрече? Алиса дала бы руку на отсечение, только бы ей позволили подслушать. И где же пятый, Висек? Среди Свободных гуляла легенда, согласно которой Освободитель встречался раз с Прародителем в Ниоле. Насколько было известно Алисе, сам Эдвард никогда не говорил о такой встрече. Авторство этой истории приписывалось Дошу в псалме святого Доша.

Темнело так быстро, что она уже с трудом могла разглядеть даже свою руку. Узел снова завибрировал, и еще две фигуры замкнули круг. Их появление было заметно только потому, что обе были одеты в белое или почти белое. Звездный свет блестел на седых волосах. Семь человек: Освободитель и Пентатеон.

– Вот! – прошептала она. – Он собрал их всех!

– Он с ума сошел, если доверится им, – фыркнул Джулиан. – И с какой стати они будут доверять ему?

– Ты думаешь, он просит их о помощи? Он хочет занять у них маны?

– А что же еще? Но все, что он может предложить им взамен, – это убрать Зэца, и они еще должны поверить ему, что он вернет потом им то, что взял взаймы. Черта с два они поверят.

Алиса не ответила, Конечно, она не знала этого точно, но ей казалось, что Эдвард обдумал все давным-давно, еще до начала своего крестового похода. Он поставил на кон свою жизнь, чтобы дойти до этой точки, так что не позволит, чтобы Пентатеон обманом лишил его всего, что он завоевал. И все же они не могли не понимать, что он загнан в угол. События приближались к развязке, и если ему нужна их помощь, то именно сейчас. Не самое лучшее положение для того, чтобы торговаться.

Храни надежду!

Наступило полное затмение Трумба. Самое время Жнецам вершить свою грязную работу, самое время Пентатеону встретиться с Освободителем – Зэц сейчас слишком занят, поглощает ману, текущую к нему рекой. Звездного света хватало только на то, чтобы блестеть на сырых ветвях и на стенах, окружавших дворик. Что бы там ни происходило, о чем бы там ни договаривались, сцена оставалась невидимой и неслышной. Ей отчаянно хотелось выбежать и крикнуть: «Верьте ему!»

Ибо Эдварду можно было верить. Слово джентльмена для него значило все; никто не верил в это так, как он. Если он занял ману, пообещав вернуть ее позже, он сдержит слово, даже если это убьет его. Он вернет все до последнего пенни. Но как могли эти столетние псевдобоги поверить в это? Он сделал все, чтобы доказать им свою состоятельность, но как могут они поверить? Они судят о нем своими мерками, мерками погрязших в хитрости и обмане игроков Большой Игры, Игры, весь смысл которой заключался в искусстве обмануть соперников. Что за интерес от игры, в которой обещание нельзя нарушить по первой прихоти?

– Это безумие! – пробормотал Джулиан ей на ухо. – Они могут даже перекреститься, но когда их фишки выиграют, они наложат на него лапу и заставят его таскать за ними мешок. – Джулиан никогда не был особенно силен в метафорах.

– Погоди! – шепнула она.

Впрочем, им ничего не оставалось, как ждать. Даже костры пропали куда-то. Они стояли в кромешной тьме, видя перед собой только слабые силуэты окон. Она не нашла бы дверь, даже если захотела бы. О, что за Страну Чудес открыла эта Алиса! Ей не место здесь, во мраке и холоде чужого мира, она не хочет быть замешанной в чужую смуту, не хочет! Ей надо как можно быстрее вернуться в свой мир, если это только еще возможно, ведь Служба рухнула, старая Церковь Неделимого свергнута, а Эдвард наверняка установит новую церковь, как бы она ни называлась, в которой не найдется места элите прыгающих из мира в мир пришельцев. Так что домой, домой! Она попробовала сложить в уме молитву, ибо необходимость облекать свои страхи и желания в слова часто путала ей мысли. Во-первых, пусть добро победит здесь, в Соседстве. Пусть Эдвард останется в живых, добившись исполнения своих целей. Во-вторых, вернуться домой – да, ей в самом деле не место здесь. Домой, с Эдвардом… да, конечно, это было бы чудесно! Если он еще желает ее. Его имя до сих пор в списке разыскиваемых преступников, но следствие вряд ли еще ведется, и потом мисс Пимм, возможно, поможет разобраться с этим. Куда? В Норфолк? В ее домик? Там сейчас весна. Лондон невероятно хорош весной, а в эту первую послевоенную весну он, наверное, весь утопает в цветах. Но ни то, ни другое ее не слишком привлекало. Вот Африка – другое дело; вернуться в Ньягату. Война закончилась, теперь это возможно. Никакие ищейки не найдут их там. Жара, яркое солнце, каждый кустик, каждое деревце знакомо с детства. Вот это действительно Родина. Тебе решать. Господи, но если мне позволено замолвить слово, пусть лучше будет так.

Начало понемногу светлеть. Первыми стали видны деревья, потом крыши и очертания двора. Вскоре она смогла разглядеть призрачное сияние хламиды Висека и мрамор обнаженного тела Тиона. Все так и стояли вкруг – Освободитель и шестеро, составлявшие Пятерых.

Тион изящным движением опустился на колени. Узел содрогнулся от потока маны – еще и еще раз. Джулиан поперхнулся. Узел вибрировал от энергии, сильнее и сильнее, пока сама реальность, казалось, не начала искривляться, а дом не заколыхался, как от землетрясения. Карзон опустился на колени, потом Дева, Владычица… и наконец, медленно, те двое, которые вместе были Висеком. Безмолвный вихрь маны кружил над двором, играя зловещими искрами на коленопреклоненных фигурах Пентатеона и одной торжествующей фигуре, возвышавшейся над ними.

– Боже мой!

Эдвард Экзетер стоял на лужайке, а Верховные Чародеи Вейлов стояли перед ним на коленях, исполняя пророчество: склонят они головы свои пред ним, падут ниц у ног его. Потом, совершенно неожиданно, все вновь скрылось во мраке.

Алиса с Джулианом стояли обнявшись, хотя она не помнила, как это произошло.

– Он добился своего! Они согласились помочь!

– Шш! И не будь так уж уверена, черт возьми! Верить им – все равно что поверить мне, будто я – балерина.

Место действия изменилось так быстро, что сама перемена осталась почти незамеченной. Пятеро исчезли, а Эдвард брел обратно к окнам. Алиса подбежала к нему, когда он перебирался через подоконник. Она обняла его. Он рухнул в ее объятия, словно у него совсем не осталось сил. Он сильно дрожал. Реакция, конечно.

– Ты сделал это!

Он вздохнул, роняя голову ей на плечо.

– Надеюсь, да, – пробормотал он.

– Ох, Эдвард! – Что еще она могла сказать? Только обнять, успокоить.

Он не противился ей, но и не-отвечал на ее объятие. Она поймала себя на мысли, что хочет посоветовать ему пойти и выспаться как следует – значит, не он один отходит от страшного нервного напряжения. Она и не замечала, как туго натянуты ее собственные нервы. Он попытался было освободиться, но она удержала его.

– Меня ждут дела, Алиса.

– Но худшее позади, правда ведь?

Он не то засмеялся, не то всхлипнул.

– Худшее еще и не начиналось.

Она тревожно посмотрела на него, и то, что она увидела, ей не понравилось. Его лоб был в испарине.

– Что еще? Что происходит? – спросила она.

Он покачал головой.

– Храни надежду, помнишь? – На этот раз он засмеялся, но горьким, глухим смехом. – Впрочем, какая разница? Даже если Зэц победит, ему уже не остановить того, что я начал. И Пятерым – тоже. Они так долго мариновались в собственной теологии, что и не знают, насколько гибкой может быть вера. Даже если я умру завтра, найдутся люди, которые будут верить, что я каким-то мистическим образом принес-таки смерть Смерти. Что я воскрес или что-нибудь в этом роде.

– Прекрати! Ты будешь драться и победишь.

Он высвободился и выпрямился во все свои шесть футов.

– Даже если и так, что сделают из всего этого они? На что будет похожа Церковь Освободителя через тысячу лет? Религии не появляются уже в готовом виде. Они пробиваются, они растут, они меняются. Они дают побеги – секты еретиков – и сами преследуют их, пока не победит самая лучшая из них. – Голос его звучал необычно пронзительно. – Не успели римские кесари перестать преследовать христиан, как за них это стали делать сами христиане. Что бы подумал Иисус из Назарета об Инквизиции? Что бы сказал Святой Павел о папе Борджиа? Пойдут ли Свободные этим путем? Или я достаточно убедил их? Поверят ли они в мою ложь о Неделимом? Убедил ли я в ней хоть кого-нибудь? Кто вообще может верить в этого моего идиотского бога?

– Я верю.

– Нет, не веришь!

– Да, верю! Мелочи не важны. Главное – принцип. Я верю, что это Бог послал тебя к ним.

Мгновение он смотрел на нее, словно пытаясь понять, насколько серьезно она это говорит. Потом заставил себя улыбнуться.

– Хотелось бы и мне в это верить. Все равно спасибо. – Он нагнулся и поцеловал ее.

Ладно же! Если это лучшее, на что он способен в его возрасте, пусть ей будет стыдно. Она притянула его к себе и показала, каким должен быть настоящий поцелуй. Он ответил ей – целовался он неумело.

– О! – только и сказал он потом. Для междометия в этом слове заключалась чертова уйма смысла.

– Тебя нужно учить. – Она и сама совсем задохнулась.

– Ты согласна давать мне уроки?

– Да. О да!

Он оглянулся. Джулиан ушел. Какой-то человек стоял в дверях, устало привалившись к косяку, словно он только что бегом одолел Фигпасс. Это был всего лишь Дош – светлые волосы его растрепаны, а на лице багровели ссадины. Как давно он здесь? И почему маленький Дош кажется ей таким зловещим, угрожающим, чего он ждет?

– Подожди!

Он шагнул и остановился. Он нехотя оглянулся и оскалил зубы в невеселой ухмылке.

– Мне надо идти, Алиса. Надо делать дело. Я обещал. Видит Бог, мне не хочется этого, но я просил этого и не могу теперь пойти на попятный.

– Какое дело? Что обещал? Кому обещал?

– Помолись за меня, – шепнул он.

Потом повернулся и поспешил к Дошу. Они вышли из комнаты вдвоем.

 

58

Трава колола лицо, в ноздри лез запах сырой земли. В затылке пульсировала в унисон с ударами сердца тошнотворная боль. Он совсем замерз.

– Не думаю, что тебе стоит лежать вот так, любовь моя, – произнес мужской голос. – Это вредно для твоего здоровья, а очень скоро будет много, много хуже.

Дош застонал. Если он попробует говорить, его вырвет или он умрет. Лучше уж последнее. Он чуть приоткрыл глаза и увидел прямо перед собой обнаженное колено. Он закрыл глаза и постарался больше не стонать.

– Пожалуй, я могу потратить на тебя чуть больше маны, в память о старых временах, – сказал Тион. – Вот… так лучше?

Холодные пальцы коснулись его затылка. Боль и тошнота прошли. Он испытал мгновенное облегчение и тут же острый стыд за то, что принял услугу чародея.

– Уходи.

– О, конечно, уйду. Но сдается мне, тебе тоже лучше не мешкать, любовь моя. Они разорвут тебя на мелкие кусочки. Если поймают.

Дош приподнял голову. Он услышал вдалеке странный низкий рев. Похоже на водопад. Он не знал, что это такое. Если подумать, он вообще не знал, что он здесь делает, как сюда попал и вообще где он.

Стараясь не смотреть на чародея, он встал. В небе снова сиял зеленый диск Трумба, затмив собой звезды и отражаясь зловещим светом от вершин… э… Таргволла. Да, это Таргвейл. Он – на лугу, чуть ниже рощи, в которой стояли лагерем Свободные. Он оглянулся и увидел совсем рядом два росших отдельно колючих орешника. То самое место, на котором он условился встретиться с…

Он резко обернулся.

– Д’вард? Где Д’вард?

Тион тоже встал. Он был все в том же обличье – темноволосый подросток неземной красоты. Он пожал плечами.

– Я думаю, он где-то у реки. Но мне кажется, любимый, тебе стоит больше беспокоиться об этих неотесанных крестьянах.

Неохотно, остерегаясь подвоха, Дош снова посмотрел в сторону рощи. Она напомнила ему звездное небо, только движущееся. Темный поток, полный мерцающих огней, ползущий вниз по склону холма. Рев становился громче. Эта темная масса… люди с факелами.

– Таргианцы! Они забрали Д’варда?

– Конечно. Они стукнули тебя по голове. Ты не представлял для них никакого интереса. Ты для меня, любимый, не для них. Они проломили тебе череп эфесом меча. Не хотели марать клинка.

– Но это же были переговоры! – Он доставил послание Освободителя по назначению. Он передал, что Освободитель сам придет подтвердить свое согласие, – все, как велел ему Д’вард. Они договорились встретиться у этих двух деревьев…

– Дош, Дош! Ты что, таргианцев не знаешь?

– Они схватили его! Они что, хотят отвезти его в Тарг?

Тион закатил глаза.

– Глупость я лечить не умею, милый.

– Но они не могут похитить Освободителя! Он сотворит чудо. Он убежит!

– Нет, не убежит. Он обещал.

– Кому обещал?

– Мне и моим приятелям.

Грязная ложь! Кто и когда верил Тиону?

– По реке? – Дош посмотрел на Местуотер, сверкающую серебряную дорогу, разрезавшую долину пополам. Было половодье, самое опасное время для плавания, но все же река вела к Таргуотеру, а потом к столице. – У них лодки?

– Дош, милый, даже эфоры не умеют ходить по воде аки посуху.

Предательство! Если у таргианцев были наготове лодки, значит, все спланировано заранее. Эти свиньи врали с самого начала. Спасать? Спасать! Может, Свободные еще успеют перехватить их, пока они не добрались до воды и не удрали с Д’вардом.

Он успел сделать два шага, прежде чем рука Тиона сомкнулась у него на плече, без малейшего усилия остановив его.

– Думай, Дош, думай! Кто-то тебя наверняка видел. Они уже приближаются. Но боюсь, мой дорогой, они вряд ли захотят теперь твоей помощи.

– Но…

– Думай! Ты ведь не забыл стих двести двадцатый, правда? «На Носокслоупе придут они к Д’варду сотнями, даже Предатель». Где ты завербовался к ним, Дош?

– Я делал только то, – взвизгнул Дош, – что говорил мне Д’вард!

– Но они-то этого не знают, верно, любимый мой? – Тион хихикнул. – Тебя видели, когда ты вел Д’варда из лагеря. Теперь он в руках таргианцев. Что ты на это скажешь? Если ты хочешь мучительной смерти, можешь просто постоять на этом месте немного, и твое желание очень скоро исполнится. Если же ты хочешь жить, умнее всего с твоей стороны будет спуститься к реке прежде, чем последнюю лодку спустят на воду, и прежде, чем дружки Д’варда успеют схватить тебя.

Огни заметно приблизились. Рев сделался еще громче и теперь уже безошибочно принадлежал разъяренной толпе. Одиночка, Дош всегда терпеть не мог толпы. Его охватила паника. Он повернулся и бросился вниз по склону так быстро, как только мог, спотыкаясь и оскальзываясь на кочках. Добежав до каменной стены, он без остановки перемахнул через нее и продолжал бежать. До ненавистной реки еще было ох как далеко.

Тион без усилия несся рядом с ним.

– Разве не предупреждал я тебя, что не стоит передавать это послание, а, милый? Разве не говорил я, что это не доведет тебя до добра?

Дош поскользнулся, с трудом удержался на ногах и побежал дальше. В боку начинало колоть. У него не хватало дыхания спорить с этим грешником.

– Разве не говорил я тебе, что Д’вард обходился с тобой жестоко, нет?

Д’вард тоже говорил. Д’вард предупреждал Доша, что это поручение может стоить ему жизни. Он все знал.

Дош бежал. Он всегда ненавидел толпы. Они не дадут сказать ни слова! Он вспомнил Тьелана, Доггана, Рваную Губу… Они не будут слушать ни логики, ни объяснений. Это несправедливо. Но он всегда оказывался прав, когда исходил из худшего. Д’вард знает правду. Если он догонит Д’варда, все будет хорошо.

Виноват во всем не Д’вард, а Тион. Если бы Тион оставил его лежать без сознания в поле. Свободные нашли бы его полумертвого и поняли бы, что он не помогал таргианцам. Он был бы тогда жертвой предательства, а не Предателем. Он бежал. Д’вард знал о грозившей ему опасности. Он предвидел возможность насилия со стороны таргианцев. Он не мог ожидать только того, что во все вмешается еще и Тион.

Река была уже близко. Дош оглянулся – погоня тоже оказалась близка. Их были тысячи, они растянулись по полю. Многие из них были моложе его и бежали быстрее. У тех, кто бежал впереди, факелов не было, и они быстро нагоняли его. Достаточно одному корню попасться под ноги – и они его нагонят.

– Чуть левее, – тихо посоветовал Тион, – мимо тех навесов.

Это было последнее, что Дош услышал от него. Секундой спустя чародей исчез. Впрочем, почти сразу же Дош увидел и таргианцев, человек сорок или шестьдесят, волочивших лодки по траве вниз, к воде. Кто-то еще осенью вытащил эти лодки наверх, подальше от воды, на случай паводков. Пока он бежал, лодки одну за другой спускали на воду, и ревущий поток сразу же уносил их прочь. Он не видел Д’варда, но его могли посадить в первую лодку. Древесные стволы, льдины, ледяная вода – без лодки река была верной смертью.

Скользя и задыхаясь, он выбежал на берег как раз когда люди грузились в последнюю лодку. Таргианцы были вооружены. При виде его двое выхватили мечи. Каким-то образом он сумел выдохнуть: «Они убьют меня!» – на лемодийском, близком к таргианскому. Те засмеялись, но кто-то рявкнул приказ. Солдаты убрали мечи и прыгнули в лодку, уже набиравшую ход. Дош забежал в воду, такую холодную, что она обжигала ноги. Он вцепился в борт и головой вперед перевалился через него внутрь.

Крики ярости и разочарования с берега быстро стихли вдали – маленькую лодчонку подхватило течением, и она начала долгий путь в Тарг.

 

59

Что бы ни делал Эдвард, Алиса понимала: она ничем не сможет ему помочь, будет только мешаться под ногами, – и все равно она хотела знать, что произошло и где он. Она подозревала, что он уже отправился в Тарг, захватив с собой Доша. Это объясняло загадочный приказ Доша сохранить пару кроликов и припрятать их где-то поблизости.

Закинув свой мешок на спину, она отправилась поискать себе еды. Она обследовала два или три костра в надежде найти Джулиана, Урсулу или еще кого-нибудь, говорящего по-английски. В обществе нескольких тысяч людей это было не так-то просто. В конце концов голод привел ее к костру лаппиньянцев. Они весело лопотали что-то, смеялись над ее беспомощными попытками объясняться на джоалийском и угостили ее жареным мясом, положив его на окровавленный кусок шкуры вместо тарелки.

Это было отвратительно, но и неслыханно вкусно. Она доела мясо до последнего кусочка, протянула шкуру кому-то, ожидавшему своей очереди, и облизала пальцы. Женщина протянула ей ребро – обгрызть, но она отказалась, вежливо поблагодарив. Ей так хотелось расстелить одеяла прямо здесь и уснуть. Веки, казалось, весили по нескольку тонн каждое.

С другой стороны, ее нервы были напряжены до предела. Она снова подхватила свой узел и пошла искать дальше. Она не успела дойти до следующего костра, когда поднялся крик. Волнение разбежалось от него как круги на воде. Вскоре переполошился весь лагерь; люди беспорядочно носились во все стороны, размахивая факелами, отчего мог заполыхать весь холм. Не понимая ни слова, Алиса просто стояла на месте, словно камень в водовороте, беспомощно глядя на мелькающие перед ней лица. Может, это напали таргианцы? Бежать ли ей с толпой, или вернуться в дом и ждать развязки?

В визжащей толпе перед ней мелькнула женщина с огненно-рыжими волосами… Алиса схватила ее за руку.

– Вы говорите по-английски?

Женщина посмотрела на нее, потом на своих удаляющихся спутников.

– Да, Энтайка. Мне надо идти.

– Скажите мне только, что происходит!

Та сказала и побежала дальше.

Повинуясь своего рода стадному инстинкту, Алиса бежала вниз по холму. Ночь превратилась в сумасшедший дом. Люди падали, и их затаптывали. Других толпа столкнула в ледяную воду. Несколько самых безрассудных добежали до таргианского военного лагеря, расположенного в четырех милях от дома. Их нападение отбили с тяжелыми потерями. Разумеется, это было бессмысленно. Толпа часами рыскала по болотистой пойме реки, но Освободитель исчез.

Когда небо над горами начало светлеть, Алиса устало тащилась вверх по холму, обратно к роще. Костры догорели, роща выглядела так, словно в ней ночевала прожорливая саранча. Людям с ночлегом повезло значительно меньше. Подобно ей они возвращались уставшие и растерянные. Изможденные дети с плачем цеплялись за своих родителей. Потерявшиеся дети с ревом искали своих. Взрослые шарили по развалинам в поисках остатков от вчерашнего пира.

Впрочем, кто-то пытался восстановить порядок. Свернув на крики, Алиса обнаружила Носителя Щита, собиравшего паломников, но это оказался Килпиан Гуртовщик, не говоривший по-английски. Из слов его она поняла только, что он пытается собрать всех ниолийцев.

Чуть выше по склону Урсула Ньютон своим зычным голосом скликала джоалийцев, лемодианцев и нагианцев. Голос ее совершенно не изменился, но глаза заметно покраснели, волосы растрепались – она явно не смыкала глаз всю ночь. Она замолчала, опираясь на свой посох и устало глядя на Алису.

– Слышали, что случилось?

– Слышала. Скажите, может хоть какая-нибудь лодка уцелеть в этом потоке? – Судьба играет человеком – она любит посмеяться над человеческими слабостями и амбициями, так что Освободитель мог сейчас плавать вниз лицом в какой-нибудь заросшей бухточке, так и не завершив своей миссии (впрочем, мана должна бы позаботиться об этой опасности, так ведь?).

Урсула надулась, явно не желая говорить. Потом передумала.

– Это возможно. Река несется со скоростью сорок миль в час, или я не я. Он может уже несколько часов как быть в Тарге.

– Тогда что вы делаете?

Снова надутые губы.

– Выполняю его последнее распоряжение. Я должна вывести все это столпотворение в Джоалию. Не можем же мы бросить ребяток на растерзание таргианцам.

Алиса посмотрела на тех, кого удалось собрать, и решила, что недостает нескольких сотен, хотя кто знает, сколько джоалийцев участвовали в крестовом походе?

– А они вам позволят?

– Не узнаем, пока не попробуем. Извините. – Она закричала что-то группе людей, отчаянно размахивая жезлом. Они неохотно кивнули и пошли дальше, разделившись и тоже принявшись что-то кричать. – Рваная Губа и Гастик забирают ниолийцев. Здесь вообще кто-то что-то делает? – Она свирепо стукнула концом своего шеста по камню. – Проклятие, ну и сумятица! Хоть бы эти послы приперлись с обещанной жратвой.

– А таргианцы что, тоже в этом участвуют? Кто вообще здесь остается?

– Не знаю. Полагаю, Элиэль Верховная Жрица захочет привести свой храм в порядок. Не знаю только, позволят ли ей это таргианцы.

Алиса потерла глаза и немного подумала.

– Должно быть, это зависит от того, что случится, когда Эдвард попадет в Тарг, не так ли? Если он убьет Зэца, он не потерпит больше диктата эфоров.

– Эй, джоалийцы! Сюда! – вместо ответа взревела Урсула голосом лося-самца, созывающего свой гарем, а потом продолжила разговор как ни в чем не бывало, задумчиво посмотрев на Алису. – Вы действительно верите, что он еще жив?

– Я буду верить в это до тех пор, пока не узнаю о его смерти.

Миссис Ньютон скептически поджала губы. Это была твердолобая, прагматического склада дама, не склонная к домыслам. Джулиан почему-то питал к ней отвращение, но как пастырь, погоняющий стадо из нескольких тысяч паломников по домам, она вряд ли имела себе равных.

– С тем количеством маны, которое у него имелось, таргианцы ни за что бы не захватили его врасплох, понимаете? – процедила она. – И уж тем более не одолели бы. Может, это дело рук самого Зэца?

– Но зачем похищать его? Почему они просто не убили его и не бросили тело, чтобы его нашли Свободные?

– Не знаю, – вздохнула Урсула. – Возможно, потому, что Зэц желает устроить публичную казнь в Тарге. Возможно, им потребуется несколько дней, чтобы вернуться с новостями.

– Ага! Кто-то поехал туда?

Она кивнула с отсутствующим видом.

– Я слышала, Догтан, Тьелан и Джулиан. Возможно, еще Домми. Может, они захватили с собой кого-нибудь еще. Не знаю. Они нашли лодку чуть выше по течению. Крикнули кому-то, когда их проносило мимо.

Ноги у Алисы подгибались от усталости. Если она сейчас не сядет, она просто упадет. Она прислонилась к дереву – пока сойдет и так.

– Не слишком ли много людей пытаются освободить Эдварда? Правда, я не могу поверить в то, что Эдварду необходимо, чтобы его спасали. То есть я имею в виду, если он победит Зэца и заберет всю его ману, ему ведь не нужно будет этого, разве нет?

Урсула оглядывалась по сторонам, словно выискивая попрятавшихся по кустам бестолковых джоалийцев.

– Не думаю, чтобы они имели в виду в первую очередь спасение. Они хотели поймать этого подлого желтоволосого извращенца, чтобы заставить его жрать собственные потроха.

– Что? Вы имеете в виду Доша?

– Доша! Доша Предателя! Это он выдал Экзетера таргианцам, разве вы не слышали? Он, и никто другой! И если я доберусь до него когда-нибудь, он пожалеет, что его мать родила, обещаю вам. А вы куда? Собираетесь возвращаться Домой? Тут, в Товейле, есть один портал, к которому мы знаем ключ.

Алиса покачала головой:

– Нет, пока не узнаю, что случилось. И вы совершенно уверены, что это Дош… – Одного взгляда Урсуле в глаза было вполне достаточно. Но все равно это казалось невероятным. – Эдвард очень ценил Доша. Он доверил ему деньги, не забывайте.

– Христос тоже доверил свои Иуде!

Проклятие! Было дело. Алиса чувствовала себя слабой и разбитой.

– Пожалуй, я пойду в храм и помогу епископу с уборкой. На случай, если мы больше не увидимся…

Они наскоро попрощались. Оставив Урсулу Ньютон и дальше имитировать самца-лося по весне, Алиса на негнущихся ногах потащилась дальше по холму.

 

60

Судя по всему, солдаты столкнули лодку в воду кормой вперед, ибо Дош обнаружил, что сидит в остром ее конце, который принял за нос. Он съежился на банке, надеясь, что его забудут – не самая несбыточная мечта, ибо рулевому полагалось быть полностью занятым тем, чтобы удерживать курс при лунном свете, а четверо гребцов должны были сидеть лицом к корме. Первой его мыслью было снять мокрые башмаки и растереть ноги, чтобы они хоть немного ожили, однако он обнаружил, что обе руки ему нужны для того, чтобы цепляться. Посудина прыгала и раскачивалась так отчаянно, что он с трудом удерживался на месте. Кроме того, лодка сразу же набрала воды, так что башмаков он мог уже и не снимать. Потом что-то больно ударило его в бок, и сержант проскрежетал какой-то приказ по-таргиански.

Дош понял, что приказ адресован ему. Еще он понял, что остальные четверо не столько гребут, сколько лихорадочно отталкивают от лодки бревна, льдины и другие плавучие обломки, используя весла в качестве шестов. Заостренными оказались у лодки оба конца; Дош сидел как раз на корме. Душ водяных брызг наполовину ослепил его. Банка подпрыгнула под ним, пытаясь сбросить седока за борт.

– Говорите медленнее, – попросил он и повторил то же самое по-лемодийски, которому обучился в постели у Ангуан четыре года назад.

Один из взмокших солдат знал лемодийский достаточно хорошо, чтобы свирепо выругаться на нем.

– Хочешь, чтобы мы утонули? – процедил он в конце своего монолога.

Дош перевел взгляд на реку. Она напомнила ему бурно кипящую кастрюлю черной воды, в которой спичками крутились бревна в несколько раз больше их лодки; некоторые из них еще не лишились корней и сучьев. Вверх на гребень волны и тут же вниз, а потом опять вверх. Может, им нужен впередсмотрящий? Нет, солдат швырнул в него деревянным ведерком, и он понял: они хотят, чтобы он отчерпывал воду. Он мог бы и сам догадаться, что не должен рассчитывать на дармовой провоз у таргианцев.

Он потянулся за ведерком и тут же чуть не пробил головой днище лодки. Чертыхаясь и отплевываясь, он сел, убрался подальше от гребцов, чтобы не мешать им, и принялся черпать.

Он черпал и черпал, его руки уже готовы были оторваться, ночь превратилась в сплошной кошмар из ведер и ледяной воды. Проклятое древнее корыто с каждым новым столкновением текло все сильнее. Вода каталась по днищу взад и вперед, и он едва не тонул в ней. Он то погружался в воду, захлебываясь ею, то оказывался лежащим на мокром дне лодки, а затем новая волна швыряла его спиной на банку.

Местуотер слился с Сальторуотером, который впадал в Мидлуотер, а тот, в свою очередь, – в Таргуотер, разлившийся на несколько миль вокруг и затопивший поля и леса. Течение не замедлилось, но сделалось чуть ровнее. Лодка реже сталкивалась с обломками, и это было очень кстати, ибо посудина погружалась в воду все сильнее. Солдаты все чаще использовали весла для того, чтобы грести, и все реже для того, чтобы отталкиваться ими, стараясь удерживать полную воды лодку в главном русле, подальше от полупогруженных деревьев и изгородей, напоминавших о том, что здесь когда-то был берег.

Дош уже работал из последних сил. Вода в лодке прибывала. В конце концов один из таргианцев отобрал у него ведерко и начал отчерпывать воду в три раза быстрее его. Дош вернулся на кормовую банку, съежился калачиком и попытался хоть немного согреться.

Первые лучи рассвета тронули небо, от реки начал подниматься туман. Из дымки на них надвигался мост. Сержант выкрикнул приказы, весла скрипнули в уключинах, лодка вильнула, выпрямилась и устремилась в треугольник бурлящей воды между двумя устоями. Пролет мелькнул всего в нескольких дюймах над их головами, и нос лодки исчез в белой пене. Несколько мгновений казалось, что они вот-вот пойдут ко дну. Дош цеплялся за клюз, чтобы его не смыло за борт. Солдат с ведерком снова принялся черпать – лодка все еще держалась на плаву. Другой солдат отложил весло и тоже начал черпать.

Промокший до нитки, дрожащий Дош смотрел вперед, в призрачный туман, прикидывая возможности побега. Солдаты кричали и махали руками, узнавая одним им известные ориентиры. Им явно оставалось совсем немного до Тарга, но и до окончательного потопления было недолго. И если им вздумалось бы выбросить за борт лишний груз, Дош знал, кто будет этим грузом. Река текла здесь почти вровень с верхом дамбы, выше уровня полей. Из тумана выплывали и пропадали за кормой неясные очертания деревьев и домов.

Солдаты были измождены не меньше его. Вопли сержанта делались все громче и тревожнее, двое продолжавших еще грести солдат пытались подчиняться им, потом рулевой сам взялся за третье весло, но их усилия ни к чему не привели. Неодолимое течение несло лодку почти вплотную к откосу дамбы, крутому, глинистому, местами подмытому, так что деревья наклонились к воде, нависая над ней или вообще плавая в ней наподобие бакенов, удерживаемые на месте только оставшимися корнями. Лодку сунуло носом в берег, опасно накренило, потом поток подхватил ее и понес кормой вперед прямо в переплетение ветвей и прочего хлама, угрожающе скрежетавших по дну и бортам. Таргианцы бросились на дно лодки. Когда лодка снова начала набирать скорость, Дош увидел прямо по курсу толстый ствол и встал.

Удар чуть не выбил из него дух. Он царапал кору одеревенелыми пальцами, пытаясь удержаться. Чья-то голова ударила его по ногам, лишив опоры. А потом он лежал на стволе; лодка исчезла. Его убежище угрожающе тряслось и клонилось к темной воде, кипевшей под ним. Он с трудом подтянул ноги и лежал, дрожа и борясь с приступами тошноты. Он смог! Он убежал!

Дерево тряслось и наклонялось – все новые корни высвобождались из глины. Он осторожно сполз по стволу на берег и выбрался на тропинку. Река неслась под ним, а весь остальной мир был смыт белым туманом, и от него остались только тени. Смертельный холод пробирал его до костей. Он должен двигаться, если не хочет замерзнуть. Он снял башмаки, чтобы вылить из них воду, но руки его так окоченели, что он не смог завязать шнурки. Оставив шнурки болтаться, он пустился трусцой по тропе. В башмаках хлюпала вода. Когда он понял, что бежит в Тарг, было уже слишком поздно возвращаться назад.

Кроме того, в городе у него гораздо больше шансов найти какую-нибудь пищу и кров, чем в сельской местности. И потом, там был Д’вард. Если только его лодка не потонула, он, возможно, уже в Тарге, меряется силой с Зэцем. Когда он исполнит пророчество, он может уделить минуту и Дошу.

Д’вард – его единственная надежда. Свободные решили, что он предал Освободителя. Вздор, как он мог совершить такое за деньги? Это было просто несправедливо – ведь именно предложенные джоалийцами тридцать серебряных звезд за то, чтобы он предал Освободителя, и привели его к нему в самом начале? И ведь он не взял тогда этих денег, так зачем бы ему брать их сейчас, после всего того, что Д’вард сделал для него? Он должен найти Д’варда, чтобы тот снял пятно с его имени.

Усталый, замерзший, голодный, он кое-как тащился вперед, бормоча сквозь стук зубов молитвы. По мере того как светлело, туман делался гуще. В мире вообще все зыбко и неопределенно. Его раскаяние принесло ему не больше добра, чем былые грехи.

По дороге ему не встретилось ни души; казалось, он живет в собственном, призрачном мире. Все друзья, которыми он дорожил, теперь настроены против него; для Свободных он – предатель, а для таргианцев – еретик. Тропа перешла в дорогу, потом в городскую улицу. История повторялась. Четыре года назад он приходил в Тарг с Освободителем. Тогда эфоры собирались казнить старого доброго Злабориба, приняв его за Д’варда, а Д’вард хотел занять его место на плахе. Сам Муж вмешался, чтобы не дать ему умереть. Злабориб все равно погиб, исполнив пророчество: «Позор, позор! К Мужу ступает Д’вард со словами „Убей меня!“. И падет молот, и осквернит кровь священный алтарь. Воители, где честь ваша? Так позор вам».

Теперь Д’вард снова возвращался в Тарг… неужели он с самого начала задумал это? Как знать. Ведь предупреждал же он Доша об опасности этих приказов, так что, наверное, все же знал, на что шел. Вмешается ли Карзон еще раз? Но ведь Д’вард не просил на этот раз о смерти, верно? Или просил?

Так о каком же посещении говорилось в пророчестве?

Убогий, убогий город! Узкие улицы, похожие на крепости дома с зарешеченными окнами-бойницами и окованными железом дверьми. Даже туман не скрывал его уродства, он только обволакивал все сыростью. Безрадостное, унылое место! И почти ни одной женщины на улицах, только гладко выбритые, угрюмые таргианские мужчины. Каждый из них носил меч, ибо только рабы здесь ходили без оружия. Все носили те же короткие одежды, что и летом, едва закрывающие ноги. Унылые бурые цвета. Унылый бурый город. Туман.

Куда идти? Дош крался от двери к двери, стараясь не мешаться под ногами у этих чванливых вояк, стараясь вообще не попадаться им на глаза. У него не было знакомых в Тарге. Он помнил, где находился притон Лудильщиков, но наверняка там случится кто-нибудь из шайки старого Бирфейра, и уж они-то вырвут у Доша печень прежде, чем он успеет пикнуть. И потом, он сильно сомневался, что сможет даже просто дойти туда. Если он сейчас же не поест, он лишится чувств. Если он лишится чувств, его бросят в реку или закуют в кандалы.

– Я вижу, ты все-таки добрался.

Тион был одет как обычный юноша-таргианец. Не более того – его одежда была до неприличия коротка и практически расстегнута спереди, а башмаки из мягкой кожи едва закрывали лодыжки. Зато рапира на поясе едва не цеплялась за булыжную мостовую. На прекрасном лице застыла вполне традиционная таргианская презрительная ухмылка.

Дош, дрожа, привалился в дверному косяку. Улица плыла перед глазами, мокрая одежда липла к коже.

– Где Д’вард?

– В настоящий момент он предстает перед судом. Его обвиняют в святотатстве по отношению к нашим возлюбленным богам.

– И что будет дальше?

– Ну, он не слишком помогает следствию. Пожалуй, у него один шанс против десяти миллионов, что его оправдают. – Тион самодовольно ухмыльнулся.

– А потом?

В переулке клубился туман. Юноша придвинулся ближе, но не сделался от этого более материальным. Он уперся локтем в каменную стену и улыбнулся Дошу.

– При желании суд может приговорить тебя к смерти даже за то, что ты пукнул в общественном месте. Они вышибут ему мозги в храме, прямо перед статуей Зэца.

– Эй, парень! – Перед Тионом остановился дородный таргианец.

Тион чуть приподнял бровь.

– Воин? Могу я услужить тебе чем-нибудь? – Он не пошевелился, оставшись стоять все в той же раскованной позе.

– А ну застегнись! Непристойно выставлять себя вот так!

– О боги! – вздохнул Тион. – Только и всего? Ступай-ка ты Домой и выпотроши себя, воин.

Таргианец по-военному лихо отдал честь.

– Будет немедленно исполнено, воин! – Он повернулся и поспешил туда, откуда пришел.

Тион пожал плечами:

– Ну, милый Дош, на чем мы остановились?

– Д’вард пришел сюда, чтобы убить Зэца!

– Совершенно верно. И Зэц умрет. Он сам этого еще не знает, но умрет. Скорее всего. Он сделался серьезной помехой. Проблема только в том, что Д’вард тоже умрет.

– Нет!

– Боюсь, что да, Дош. Какая неприятность! Такой славный паренек! Но для Пентатеона слишком опасно оставлять его в живых. Он слишком хорошо показал себя в Игре! Право же, за каких-то два месяца он сумел перехитрить самого Зэца, а уж он-то игрок не нам чета. Кто знает, за кого он возьмется потом? Нет, Д’вард должен умереть, мой милый!

– Нет!

Чародей как будто заинтересовался.

– Нет? Я честно обещал, что не буду пытаться спасти его. Не могу же я нарушить свое слово, а, Дош?

Дош пожал плечами. Довериться Тиону было бы безумием. Он порочен. Он вообще не знает, что такое честная игра.

– Ты можешь его спасти?

– Скорее всего нет. Это слишком трудно. Но если бы я попробовал… Во что это тебе обойдется, милый Дош?

– Что угодно! Что тебе нужно? Мою душу? Мое тело?

– Это я решу позже, – сказал Тион. – Как насчет твоей жизни?

– Да!

– Боги! Страшная это штука, любовь. – Чародей протянул тонкую руку.

Дош принял ее, и Тион поднес свою к его губам.

– Ну что ж, посмотрим, что можно сделать. Это наверняка нелегко. Я сказал ведь только, что попробую. А теперь почему бы тебе не побежать в храм и не найти себе место получше, чтобы наблюдать за происходящим? Лучше всего вплотную к алтарю со стороны Зэца. Толпа уже начинает собираться, так что тебе надо поспешить.

– А ты сам тоже идешь? – подозрительно спросил Дош.

– Нет. Мне пока не стоит подходить слишком близко. Но я надеюсь увидеть тебя там, любовь моя. – Озабоченное выражение на лице… – Доверься мне, Дош! Я ведь еще не обманывал тебя. Во всяком случае, последнее время. А теперь валяй беги!

История повторяется… Разве не по этой узкой улице-ущелью шел он четыре года назад? Тогда он тоже шел следом за Д’вардом. Толпа, помнится, была погуще, но и сегодня людей – море, а воздух, казалось, потрескивает от возбуждения… Знают ли они про Освободителя, или каждая публичная казнь влечет их к себе словно стервятников? Вот обитель Урсулы с синей лентой над калиткой, ничуть не изменившаяся с тех пор. Столько воды утекло за эти четыре года… Сюда Д’вард приводил Исиан. Ох, Исиан, кошка маленькая, это ведь твоя смерть разбудила его!

Толпа делалась все плотнее, но женщин в ней по-прежнему почти не было видно. «Ну, толкайте меня, думаете, меня это волнует? Валяйте вытаскивайте свои мечи, мне уже все равно». Это туман клубится, или бедняга Дош теряет сознание? Люди с отвращением отшатываются от него, такой он мокрый. Большая площадь, люди снуют по ней, как потревоженные жуки. Массивные колонны храма, их верхушки почти скрываются в тумане, – огромная гранитная клетка, самое уродливое здание в мире.

Холодно, ох как холодно! Бедный Дош. Осталось ли в мире хоть немного тепла? Было ли ему тепло хоть раз с тех пор, как он выбрался из постели Аморгуш? Ступеньки… Проход между огромными гранитными плитами…

Весь храм уже забит народом и гудит от возбужденного шепота… Карзон…

Зэц…

Муж, ростом выше дерева, из позеленевшей от времени меди. Лицо с пышной бородой и крючковатым носом. Потрясающе похоже. Молот прижат обеими руками к мускулистой груди, складки одежды, с таким мастерством изваянные великим К’симбром Скульптором, ниспадают от пояса к земле, чтобы принять на себя часть веса; одна нога выдвинута вперед. Великолепная работа.

Поворачивай же, черт тебя побери, поворачивай! Посмотри на другой конец огромного прямоугольника. Колосс такого же роста, из почерневшего серебра, закутанный в хламиду с капюшоном, держит в одной руке мраморный череп… Чуть ссутуленный, голова наклонена, обратившись к алтарю. Воплощенное зло.

Дрожь, стук зубов, но надо пройти это до конца, надо дождаться Тиона. Рокот барабанов, толпа сходит с ума, что-то сейчас объявят. Люди не любят, когда к ним прижимаются мокрым телом, отойдите, пропустите меня, здесь все равно нет места, чтобы вытащить меч, к черту все взгляды, не обращай на них внимания, пусть себе грозят, пусть дерутся локтями. Ближе, еще ближе.

Алтарь – наковальня, поднятая на подиум. Он черный или покрыт засохшей кровью? Ближе к ступенькам, там свободнее, толпа не хочет, чтобы ее толкали на ступеньки, ближе к этому жуткому богу. Ну же, смотри! Смотри в лицо Смерти.

– Нет, нет!

Ладно, не смотри больше. Выходят люди, жрецы, обходят постамент серебряной статуи. Солдаты. Д’вард – связанный, почти без чувств, окровавленный. Что они сделали с ним! Грохот барабанов. Тишина – подавленная, гнетущая. Белый туман, черный туман… Это только толпа раскачивается или весь храм? Объявляют.

– Именем эфоров и народа Таргленда, именем Мужа еретик Д’вард признан виновным в богохульстве и приговаривается к смерти на наковальне. Во славу Зэца, Последнего Победителя, да будет так!

Ропот. Шепот. Где же Тион? Не вижу Тиона. Они кладут Д’варда на наковальню. Палач в маске, с молотом в руках. Выходит вперед. Где Тион! Он обманул меня! Д’вард лежит ничком на большой наковальне. Непонятно даже, в сознании ли он. Они его избили. Как он будет сражаться с Зэцем, если он без сознания? Такой маленький по сравнению с этим великаном. Злым, страшным… Черный туман колышется… Белый туман колышется… Палач выступает вперед. Встань, Д’вард! Встань! Восстань великаном… великаном из тумана… Схвати его… Души его… Белый туман, черный… Не лежи так, не жди этого, с молотом! Восстань как Освободитель, великий, как Единственный Бог! Вырасти над храмом, Д’вард! Напугай эту толпу, Д’вард! Схвати это чудовище, Зэца! Сокруши его! Задуши его! Земля трясется. Люди кричат.

Помоги ему. Боже! Ты самый сильный, самый великий… Встань, Д’вард! Исполни пророчество! Объяви, что ты Освободитель! Придите, братья, спасите его с наковальни! Не оставляйте его здесь! Молот поднимается…

Кричи! Кричи! Пусть Карзон сам выйдет из толпы! Пусть появится Висек, белый как туман, как солнце сквозь тучи! Они идут! Они идут! Вон Эльтиана, красная как кровь, вон Астина и ее меч правосудия! Сотрясите колонны! Пусть толпа кричит в страхе: Бег… Зэц содрогается… он падает! Этого мало! Где Тион? Где Юноша? Ты ему нужен, Тион! Ну приди же, Тион! Спаси его, Тион! Не дай ему умереть, Тион! Если хочешь, возьми меня, я твой, Тион! Все, все что хочешь! Помоги ему, Тион! Спаси его…

 

Часть девятая

 

61

Маленькие язычки пламени заплясали в сухой траве, лизнули лохмотья коры, осмелели и окрепли, набросившись на ветки. Алиса подула. Кора занялась. Костер сделался жарче, ярче. Она положила поверх охапки ветку потолще, потом другую. Костер затрещал – словно младенец подал впервые голос, – и она откинулась, не сводя глаз с огня. От костра веяло каким-то спокойствием. Разжигать костер гораздо приятнее, чем просто опускать шестипенсовик в газовый счетчик. Так разводили огонь с сотворения мира. Она начала сооружать шалашик из тонких веток – теперь костер продержится до ее возвращения. За высокими узкими окнами зимний закат окрасил облака в огненно-красный цвет.

Она встала полюбоваться делом своих рук. Эту комнату Элиэль Верховная Жрица повелела превратить в трапезную и – временно – в помещение для собраний капитула. Конечно, в ней царил еще беспорядок, но ведь только сегодня утром в нее вообще невозможно было войти, не сломав ногу. На полу не хватало плит. Алиса несколько часов потратила только на то, чтобы подмести всю грязь – чище он от этого не стал. Половина штукатурки со стен обвалилась; то, что сохранилось, напоминало кожу прокаженного. Мужчины отыскали наверху и принесли сюда четыре скамьи и пару столов, источенных жуками, но еще достаточно крепких. Не «Савой», конечно, но лучше, чем столоваться в лесу. Она надеялась, что дымоход не забит птичьими гнездами.

Теперь небольшой ритуал, который она давно уже обещала себе. Она вышла из двери и направилась по коридору к выходу. Грязь здесь просто смели к стенам, оставив узкий проход посередине. Ничего, завтра или послезавтра дойдут руки и до коридора. Она миновала молельню; оттуда доносились негромкие голоса Элиэль и переводчика – Бр’крирг и его люди проходили инструктаж. Кто-то, почти наверняка Титтраг Каменщик, рубил кустарник на заднем дворе, расчищая вокруг дома защитную полосу от огня. Если этот монотонный стук не мешает Элиэль, он тем более не помешает Алисе. Она мрачно покосилась на стертые в кровь ладони. Пройдет еще немало времени, пока пузыри огрубеют и превратятся в мозоли.

Она вышла в парадную дверь – точнее, в проем, ибо открывать или закрывать в нем было нечего, – и в лицо ей ударил свежий вечерний ветер. Покрасневшие облака на западе – старая моряцкая примета, вот только моряков в Соседстве нету. Она сделала то, зачем вышла, – остановилась на крыльце и посмотрела на уходящую вдаль, наполовину заросшую дорогу. Как она и ожидала, дорога была пуста.

– Вы тоже? – Пинки Пинкни стоял на крыльце, поставив ногу на крепко увязанную охапку дров и попыхивая сигарой. Ради всего святого, где он достал сигару? Положитесь на Пинки! Впрочем, у ног его лежал топор, и Алиса не могла отрицать, что за последние дни он заметно вырос в ее глазах, работая не меньше любого туземца.

Он хитро улыбнулся и выпустил клуб дыма.

– По дорогам, за которыми следят, гм, никто не ездит. Не самая удачная поговорка, правда? Должен признаться, меня раньше никогда не тянуло смотреть на дороги. Уж на эту, во всяком случае.

– Я в первый раз вышла. Нам сказали, по меньшей мере три дня, так что я дала себе обет не смотреть до вечера третьего. – Алиса ощутила совершенно бессмысленное раздражение на то, что ее поймали за этим занятием, и еще больше на то, что она оправдывается.

– Но четыре – куда вероятнее, разве не так? А шесть или семь – тоже вполне возможно. С учетом наводнений. И это если они не задержатся в Тарге больше чем на час или два. Но что это я? – Он убрал ногу с вязанки. – Садитесь, пожалуйста, дорогая миссис Пирсон!

Она отказалась, будучи уверенной в том, что сучковатые дрова – не самое удобное сиденье. Пинки поставил ногу обратно и уперся локтем в колено, чтобы удобнее было держать сигару.

– Я совершенно уверен, что они решат задержаться в Тарге. На день или на два. Поэтому скорее всего мы можем ожидать каких-то новостей, если таковые будут, от наших местных друзей. Бр’крирг обещал немедленно сообщить нам, если он узнает что-то. Что угодно. Немедленно.

– Я не против, если они только не останутся в Тарге насовсем, на кладбище.

Он затянулся сигарой, зажмурившись от наслаждения.

– Такая опасность, конечно, существует. Реальная опасность. Однако сложности путешествия по воде беспокоят меня гораздо больше, чем местные власти. Гораздо больше. Но и этот фактор нельзя сбрасывать со счетов. Только не на кладбище. Таргианцы кремируют своих умерших. Да и почти все остальные вейлы тоже.

Ну надо же – обрадовал!

– Ладно, пойду обратно заниматься делом. Я разжигала камин.

Он усмехнулся:

– Тогда могу я предложить вам немного дров? Совсем дешево! Можно сказать, демпинговые цены.

– Надо позаимствовать средств у храмового казначея. Кстати, таковой у нас имеется?

– Я готов стать им, если меня попросят. Когда у нас появится казна. Гхм! Насколько я понимаю, вы собираетесь возвращаться Домой, миссис Пирсон? Окончательно?

Она почувствовала, как в ней волной нарастает раздражение.

– Ну, это зависит от того, какие новости мы получим. – Если Эдвард остался жив после всех его опасных дел с Зэцем, и если он решит остаться в Соседстве, и если этот поцелуй означал нечто большее, чем просто прощание… – Возможно.

– Разумеется, – вкрадчиво проговорил Пинки, словно не умел распознавать скрытые намеки, хотя на самом деле владел этим искусством в совершенстве.

– Это можно понять. В Товейле есть один портал, всего в дне или чуть больше езды отсюда, связанный с резервным порталом в Нью-Форесте. Голдсмиты собирались использовать его. Ну, направляясь в отпуск. Пепперы обследовали его и подтвердили, что он в рабочем состоянии.

– Что такое резервный портал?

– Портал, не находящийся под постоянным наблюдением Штаб-Квартиры, но с запасом одежды и денег. Во всяком случае, там вам не грозит свалиться на Землю в самый разгар, например, похорон. Или богослужения, если уж на то пошло? Всеобщее смятение! Возблагодарим же Господа за ниспосланный нам знак! Ведь вам, наверное, захочется возместить то, чего лишились при переходе, м-м? К вашим услугам. Буду рад обучить вас ключу. И проводить вас туда, разумеется.

– Очень мило с вашей стороны, мистер Пинкни. – Этого она от Пинки почему-то не ожидала. Она его недооценивала. Или переоценивала, если весь его интерес в этом деле сводился к созерцанию ее, танцующей в голом виде.

– Ладно, мой камин требует внимания, так что… Кто-то едет!

Какой-то всадник выехал из-за поворота дороги. Кролик, не моа, – значит, не военный. Только один; впрочем, кролики – животные не стадные и сами выбирают наиболее подходящий им темп. Остальные могут ехать следом.

– Храни мою душу! – Пинки выпрямился. – Конечно, не кто-то из наших? Откуда им взять кролика? Денег у них ни пенса. Нет, это не может быть кто-то из наших.

Кролик одолел уже половину подъема к храму, и следом за ним показался еще один.

– Рыжие волосы! – вскричала Алиса. – Это Домми! – Она слетела с крыльца и побежала ему навстречу.

 

62

Где-то на середине подъема кролик Джулиана увидел впереди людей и сделал попытку свернуть с дороги. Джулиан остановил его, потянув за уши, и замер, не в силах пошевельнуться – то ли он слишком устал, чтобы сражаться с бестолковой скотиной, то ли просто трусит, предоставляя Домми самому посвящать всех в новости. Вскоре к нему подбежал незнакомый мальчишка, худой и босоногий. Улыбаясь, он крикнул что-то по-таргиански, явно предлагая позаботиться о кролике. Джулиан сполз на землю, и паренек погнал ублюдка куда-то дальше, наверное, в загон. Теперь у Джулиана не оставалось иного выбора, кроме как подниматься по дороге навстречу толпе. Боже, как затекли ноги! Он грязен как свинья, голоден, утомлен и отчаянно нуждался в пинте горького.

Навстречу ему спускалась Алиса.

Он понял, что она уже знает.

Они встретились и обнялись, уронив головы на плечи друг другу.

– Он выполнил все, что хотел. – Джулиан сам удивился тому, как хрипло звучит его голос. – Я не думаю, чтобы ему… Я хочу сказать, даже если он знал, чем все кончится, он… Он поступил бы точно так же.

– Он знал. – Она отступила на шаг и посмотрела на него. Только бледность и поблескивающие глаза выдавали ее. – Я уверена, он все знал. Насчет Зэца никаких сомнений?

– Ну, тела никто не видел. Во всяком случае, в храме. Но статуя обрушилась. Я хочу сказать, это вполне убедительно, разве не так? И множество сообщений о раскаянии бывших Жнецов. Я этому верю.

– Эдвард каким-то образом убил его, – сказала Алиса. – Я уверена.

Она побледнела как полотно, но голову продолжала держать прямо.

– А насчет Эдварда тоже никаких сомнений?

Он покачал головой:

– Никаких.

Она кивнула и взяла его за руку.

– Вы едва на ногах стоите! Пошли в храм, мы найдем что-нибудь поесть.

Они двинулись вверх. Пальцы ее были холодны как лед. Он знал, что в последнее время ей не слишком везло с мужчинами: ее тайный любовник, ее муж, даже бывший опекун, преподобный Роланд, а теперь и двоюродный брат… молочный брат. Она, должно быть, уже привыкла терять близких; как бы то ни было, держалась она на редкость хорошо. Вот это выдержка! Почему она не спрашивает его больше ни о чем? Домми вряд ли успел все рассказать.

– Кто эти люди? – спросил он, не в силах больше выдерживать молчание.

Она бездумно улыбнулась:

– Верующие! Когда ушли Свободные, за ними прошла сначала армия. Как только она миновала, нас пришли проведать местные. Вон тот, седой, – Бр’крирг Как-То-Там, большой землевладелец. Он очень расположен к нам – посылает людей помогать с расчисткой, обеспечивает едой, инструментами и всем прочим. И Элиэль дает ему уроки новой веры, хотя у нас почти никто не говорит по-таргиански, но она умеет объяснять так, что ее понимают. А он нашел несколько человек, говорящих по-джоалийски. Они переводят, предложение за предложением.

Должно быть, таргианцы – это те мужчины с голыми ногами и вон те две женщины – их головы покрыты шалями. Рядом с ними Домми и четверо Свободных, легко распознаваемые даже на таком расстоянии по оборванной одежде. Потом группа разделилась – таргианцы с поклонами и прочими знаками глубокого почтения ушли, скрывшись за углом дома. Остальные пошли к дверям.

Алиса продолжала болтать:

– Пока вас не было, мы не бездельничали! Теперь здесь почти можно жить, если не считать жуков, и я не знала даже, что у них по восемь ног. Таргианская армия позволила Свободным уйти, и послы доставили обещанный провиант, по крайней мере в первый день. От них пока нет новостей, но уверены, что с ними все в порядке. А те из нас, кто остался, руки в кровь стерли, превращая это место в образцовое заведение, и Верховная Жрица из Элиэль просто замечательная. Даже Пинки обращается к ней не иначе как «ваше преосвященство»! Домми сказал, вы его кремировали?

– Там так принято. Я не думаю, чтобы он возражал, правда? Мы попали туда сразу после того, как все произошло. Там была, конечно, жуткая суматоха, люди разбегались тысячами, так что мы не сразу пробились к храму… Вы правда хотите, чтобы я вам это рассказывал?

– Расскажите все.

Они начали подниматься на крыльцо. Остальные уже вошли в дом.

– Это было похоже на землетрясение. Статуя Зэца рухнула, Карзона – повернулась на пьедестале, несколько колонн сместилось. Обитель Урсулы в соседнем доме получила некоторые повреждения, и пара небольших молелен тоже. Весь остальной город даже не затронуло. Другими словами, все ограничилось площадью узла. Эдвард был прямо перед идолом.

– Перед Зэцем?

– Перед Зэцем. Там они всегда казнят. Идол был высотой в шестьдесят футов, Алиса! Каменная кладка, облицованная серебряными пластинами, развалилась, как куча мусора. Не представляю, как обошлось без других жертв. Ну конечно, сначала она покачнулась несколько раз, так что у жрецов и народа было время отбежать.

Ее пальцы больно вцепились в его руку.

– А почему не убежал Эдвард?

– Он лежал на алтаре.

– Связанный?

Как раз этих подробностей ему не хотелось даже вспоминать, не то что рассказывать.

– Экзетер просто лежал там, когда все случилось. Когда мы нашли его, его руки были связаны, но ноги свободны. Все свидетели сходятся в том, что он был в сознании, хотя эти ублюдки, боюсь, и избили его до полусмерти. Почему он не бежал? Или по крайней мере не скатился с наковальни? Не знаю. Мне кажется, он просто был занят в это время, разбираясь каким-то образом с Зэцем.

– Продолжай! – ровным голосом сказала она.

– Хорошо. Вы знаете, как там это у них делается. Палач всегда берет молот Карзона, чтобы раскроить череп жертвы. Но он даже не дотронулся до Эдварда! Едва он поднял молот, как храм начал сотрясаться. Идол Зэца рухнул, рассыпавшись на куски. Никого больше не задело. Все остальные, конечно, разбежались. Что еще удивительнее, никого даже не задавили насмерть в панике. Было, я слышал, несколько травм, но ни одного смертельного исхода.

– Вы его нашли?

– Мы нашли его сразу же. Он лежал среди обломков алтаря. Он казался совершенно умиротворенным. – Джулиан сосредоточился на воспоминаниях о лице, подавляя мысли обо всем остальном. – Он ничего не успел почувствовать. Большой обломок раздавил его; он погиб мгновенно. Мраморный череп размером с сарай – неудивительно, что эта чертова статуя была такой неустойчивой. Мы его просто забрали. Жрецы были слишком перепуганы, чтобы мешать нам… Я думаю, все, кто стоял близко к алтарю, были оглушены маной: они тряслись и лопотали какую-то бессмыслицу.

Он помолчал, заглядывая в ту большую комнату, в которой они собирались всего несколько дней назад. Теперь комната была подметена и вымыта, обставлена дощатыми скамьями. Единственным украшением оставался щит над камином. Дворик за окнами лишился большей части своей растительности, а два пасущихся кролика бойко разделывались с тем, что осталось.

– Ей-богу, вы здесь неплохо потрудились!

– Это все Пинки и Титтраг. Мы называем ее молельней. У Элиэль есть наброски витражей в окна. Очень красиво… Ладно, пошли. Трапезная вон там.

Крик, от которого кровь стыла в жилах, эхом разнесся по зданию.

Джулиан подпрыгнул. Нервы его и так были на пределе.

– Черт возьми, что это такое?

– Думаю, – сухо проговорила Алиса, – обо всем сказали Элиэль Верховной Жрице.

Примерно через час…

Огонь раздраженно потрескивал в камине, на одном из столов горело две свечи, но большая часть света лилась в помещение через окна. Человек пять или шесть разом говорили на джоалийском, рэндорианском и английском. Джулиан не хотел привлекать ничьего внимания. Ему хотелось, конечно, уйти и завалиться спать, но еще больше – поваляться недели две, глядя в потолок, чтобы его взбудораженные мысли хоть немного улеглись. Впрочем, он сейчас нужен здесь Алисе, так что придется остаться.

– Мы воистину рады видеть тебя здесь, брат Каптаан.

Он повернулся – нет, эта женщина ему незнакома. Он пригляделся – не может быть: Элиэль Певица, но выше и старше. Она понизила голос до контральто и завязала волосы пучком на макушке. Это ей шло; у нее оказались красивые уши. Хламида ее была выцветшей, в пятнах и сильно потрепанной, будто ее выбросили в какой-нибудь обители за негодностью; посох, который она держала как украшенный алмазами скипетр, представлял собой всего лишь палку с изогнутой в кольцо веткой, но сколько величия в этой девице! Глаза ее заметно покраснели, но она полностью владела собой. Раздосадованный тем, что не сразу узнал ее, Дну лиан низко поклонился.

– Спасибо, ваше преосвященство.

Она милостиво кивнула.

– Кажется, все собрались. Давайте начинать. – Она подошла к единственному в помещении стулу во главе одного из столов и стукнула посохом в пол, призывая всех к молчанию.

Домми на раскатистом джоалийском рассказывал историю их плавания по реке. Алиса громко спрашивала его, где они достали кроликов, Проф Роулинсон кричал: «Капитан Смедли!»…

– Боже Всемогущий!

Все как один подскочили, повернулись, замолчали и склонили головы.

– Мы благодарим тебя за благополучное возвращение двоих наших братьев, Домми и Каптаана, и за те чудесные новости, которые они принесли нам. Дай нам видеть цели Твои в скорби нашей, и пусть наша радость по поводу уничтожения злобного Зэца не мешает нам видеть руку Твою во всех деяниях. Направь речи наши, молим Тебя, и веди нас дорогою правды Твоей. Аминь.

– Аминь, – хором повторили собравшиеся и, стараясь не шуметь, опустились на скамьи. Джулиан поймал взгляд Алисы, и на мгновение сквозь скорбь в них мелькнула веселая искорка; этот маленький епископ знает, чего хочет! Элиэль села и призвала собрание к порядку.

Значит, вот так все кончилось. Только девять человек осталось – девять из тысяч! Джулиан сидел между Алисой и огромной тушей Титтрага Каменщика, совершенно скрывшего от него сидевшего в конце стола Профа Роулинсона. Напротив сидели мрачный Килпиан Гуртовщик, Пинки Пинкни, Пиол Поэт и Домми, лицо которого так загорело и обветрилось, что на нем почти терялись веснушки. Собственно, представителей Церкви было и того меньше: Проф, Алиса и Джулиан не в счет – они не ученики и не Носители Щита. И все же в этой комнате собрались вместе и туземцы, и пришельцы, и то, что они сидели здесь на равных, уже исполняло один из заветов Экзетера. Как долго это продлится? Как скоро приберет Пинки к рукам Церковь? Харизма очень скоро вернет ему и помощников, и серебряную посуду, и свежевыглаженные скатерти.

Впрочем, в настоящий момент у Церкви Освободителя не было и двух медяков. Все религии зарождаются в бедности.

– Мы хотим услышать все с самого начала, – отчеканила Элиэль. – Но прежде расскажите нам о братьях Тьелане и Догтане, которые отправились вместе с вами.

Джулиану не хотелось говорить – ни сейчас, ни потом, – так что он молча кивнул на Домми, который даже обрадовался возможности отличиться в качестве рассказчика.

– Они остались там, ваше преосвященство, в надежде найти следы проклятого Доша Предателя. Они обещали не задерживаться долго, поскольку оба получили распоряжения от Освободителя и обязаны выполнить их, равно как и я сам.

– Мы рады слышать, что нам не нужно оплакивать еще и их. Не начнешь ли ты тогда свой рассказ, брат?

Домми говорил по-джоалийски, только изредка сбиваясь на рэндорианский. Когда он не сражался с английским, лицо у него становилось на редкость выразительным, у этого Домми. Сидевший рядом с ним старый Пиол Поэт лихорадочно скрипел пером, почти уткнувшись носом в стол и рискуя поджечь остатки своих седых волос от свечи. Пинки сидел зажмурившись; Килпиан Гуртовщик, по обыкновению, мрачно хмурился, что на самом деле не означало ничего. Элиэль была поглощена рассказом, но не забывала держать голову высоко. То, что делал Проф Роулинсон, было скрыто от Джулиана гигантской тушей Титтрага. Алиса…

Джулиан иногда исподтишка поглядывал на Алису. Прикусив губу, она старалась следить за рассказом. Теперь она точно решит вернуться на Землю, ибо никакого удовольствия от Олимпа больше не будет. Собственно, его бы не удивило, если от поселения пришельцев вообще ничего не останется. Надо потом повторить ей весь рассказ по-английски. Он слишком устал. Его угнетало чувство вины. Его переполняла скорбь. Почему, почему, ну почему он раньше не понял, что задумал Экзетер? Теперь-то это совершенно очевидно, но если никто об этом не догадается, он тоже не будет говорить им, даже ей.

Домми испытывал какие-то затруднения; он запинался и отчаянно жестикулировал.

Джулиан очнулся от своих мыслей.

– Я расскажу эту часть. Мы положили тело Освободителя на лист серебряной обшивки из этого Зэцева мусора и вынесли его из храма. Мы остановились отдохнуть на углу большой площади. Собралась толпа, и Домми обратился к ней. Он был так убедителен! Он рассказал им о смерти Зэца и о том, как Освободитель отдал свою жизнь ради этого. Они все рыдали. Черт, я и сам рыдал как маленький! И потом он… Нет, я думаю, на него нашло вдохновение! Он говорил: «Освободитель отдал свою жизнь, чтобы показать нам дорогу к Единственному Истинному Богу, и сейчас он, несомненно, поднялся на верхнюю ступень лестницы и объединился с Неделимым. Следуя его учению, мы тоже будем подниматься по лестнице, пока не объединимся с Ним. Он принес смерть Смерти не в том смысле, что наши тела не будут умирать, но в том смысле, что смерти больше не надо бояться. Мы тоже станем Освободителем. Мы тоже станем Богом». Мне кажется, ваше преосвященство, что это должно стать основным мировоззрением нашей Церкви.

Кто бы мог подумать, что Домми так хорошо говорит по-таргиански или что он сможет так убеждать людей? Домми был настоящим чудом, и Экзетер понял это много лет назад. А Джулиан – не понял. Другое чудо, конечно, – Элиэль. Она пока была еще неопытна и импульсивна, но очень скоро вырастет из этого, а если нет, все возьмет в свои руки этот Пинки.

Пиол торопливо записывал новую официальную доктрину; Домми и Элиэль помогали ему. Возможно, Экзетеру это и не понравилось бы. Он никогда не претендовал на роль Будды или Иисуса, но каждая секта должна наделять своих основателей совершенством. Даже Магомет, хоть и остался смертным, был все же не простым смертным.

Потом Домми, запинаясь, продолжил свой рассказ о том, как толпа воздвигла прямо там, на площади, погребальный костер. Голос его прервался, и в комнате воцарилась тишина. В сгустившейся темноте свечи горели ярче.

Впрочем, Проф Роулинсон никогда не терял присутствия духа.

– А где вы достали кроликов?

– Их дали нам наши новые сподвижники из Тарга, – ответил Джулиан. – Они очень радушно приняли нас. Догтан с Тьеланом до сих пор у них. Кстати, ваше преосвященство, вы можете ожидать в следующие дни большого наплыва паломников.

Элиэль кивнула. На глазах ее блестели слезы, но она хорошо играла свою роль.

– Мы приносим благодарность за этот чудесный рассказ.

Проф прокашлялся.

– Три дня назад? – пробормотал он по-английски. – Должно быть, самое время, не так ли?

Алиса поперхнулась и посмотрела на Джулиана.

Он нагнулся, заглядывая за Титтрага.

– Время для чего? – зарычал он. – На что вы намекаете?

Роулинсон прикусил губу и заморгал, словно по ошибке надел слишком сильные очки.

– Ну-ну, капитан! Нам же всем хорошо известно, по какой модели Экзетер строил свои действия. Сага еще не завершена.

Наверное, Джулиану стоило разозлиться, но он слишком устал, чтобы ощущать что-либо, кроме омерзения.

– Если вы ожидаете воскрешения, Роулинсон, должен вас разочаровать. Экзетер не Христос, явивший апостолам свои стигматы. Экзетера раздавило в кашу. Мы сами видели, как тело его обратилось в золу. Не богохульствуйте.

– Он уронил голову на руки.

– Вы недооцениваете саму природу этого противостояния, капитан. – Роулинсон говорил своим лекторским тоном. – Зэц мертв, мы не спорим. Значит, Экзетер убил его. Значит, Экзетер – победитель, и он получил всю ману. Обладая таким количеством энергии, вполне можно имитировать чью-то смерть, я не сомневаюсь в этом.

Все местные казались совершенно озадаченными их спором – все за исключением Домми, понимавшего английский.

– Уверяю вас, брат Проф, что человек, которого мы нашли, был совершенно несомненно Тайкой, и он совершенно несомненно был мертв. Его лицо не пострадало. У него была отметина на ноге, я часто ее видел, когда он принимал ванну.

– Я помню ее еще со школы, – сказал Джулиан. – Я тоже заметил ее.

Ничто не могло заглушить презрительного фырканья Профа.

– Мана может имитировать и это. Его черты запросто могли придать какому-либо другому трупу.

– Не было там других трупов!

Проф рассмеялся:

– Вот именно! Что это? Чудесная случайность? Или это похоже на то, что наш друг приложил руку и к этому, когда одолел соперника и смог использовать свои силы по своему усмотрению?

И тут Джулиан вдруг взорвался. Он с грохотом ударил кулаком по столу – тем самым кулаком, который подарил ему Освободитель.

– Нет! – взревел он. – Это похоже на обычное, чертовски обычное везение! Говорю вам, Экзетер не симулянт! Он никогда не опустился бы до такой подделки! Каким бы сильным он ни стал, он не сделался бессмертным, ибо нет трюка более дешевого, чем разыгрывать воскрешение. Он просто не стал бы этого делать! Неужели вы не понимаете? Неужели никто из вас не видит этого? Он знал в Ниолвейле, что ведет свою Сотню на смерть, и пошел на это только потому, что тогда уже знал: он и сам погибнет!

– О нет! – прошептала Алиса.

– О да! Это единственное условие, на котором он согласился бы пожертвовать своими друзьями. Он не послал бы их в пекло, не пойдя с ними сам. Он отомстил за своих родителей, он отомстил за всех других жертв Зэца, но он знал, какую цену придется заплатить, и заплатил ее. Зэц умер, и он тоже!

Проф был заметно потрясен, но не убежден.

– Одновременно? Разве такое возможно? Но куда тогда делась мана?

Джулиану хотелось визжать.

– Ради всего святого, поймите же: у Экзетера вообще не было маны! Неужели вы еще не поняли этого? Мы все гадали, как это он убедил Пентатеон поддержать его, дать ему достаточно маны для битвы. Мы ведь знали, что чем сильнее он станет, тем менее вероятно то, что они будут ему доверять.

Глаза Пинки вдруг открылись широко-широко.

– И как он их убедил? Как заставил поверить ему?

– Он их не убедил! – крикнул Джулиан, вскакивая. Он ужасно боялся, что вот-вот начнет плакать, как плакал в Тарге или как плакал после контузии. Все это вообще напоминало ему контузию. Он закричал еще громче: – Он собрал Пятерых здесь, в этом дворике. Мы с Алисой сами видели их, как раз отсюда. Но он не просил их о помощи. Он не просил их довериться ему. Он сам доверился им! Он не выпрашивал у них маны. Он отдал им свою! Всю, до последней капли! Вот почему таргианцы смогли схватить его и отволочь на свой заранее состряпанный суд, смогли избить его и обречь на казнь – у него не осталось маны! Такого гамбита Зэц никак не ожидал. Вообще никто не ожидал! Но Эдвард задумал его с самого начала как единственно правильное решение. Помните пророчество о том, что мертвые пробудят его? Он видел войну во Фландрии. Если миллионы простых людей могли отдать свои жизни за победу над злом, то это мог и он, и он смог отомстить за своих родителей и погибших друзей…

Он глубоко вдохнул и заставил себя опуститься обратно на скамью, дрожа, как от малярии.

– Зэц, должно быть, здорово удивился, когда его смертного врага доставили к нему связанным и беспомощным. Возможно, он даже заподозрил подвох. Но пока он был целиком поглощен картиной казни Экзетера, Пятеро использовали тот шанс, который подарил им Экзетер, и ту ману, которую он дал им, и убили Зэца!

Он замолчал, задыхаясь. Алиса положила руку ему на плечо.

– Вы хотите сказать, они действовали сообща? – с сомнением в голосе спросил Пинки. – Пятеро?

– Им пришлось! Эдвард не оставил им выбора, поскольку победители могли принять участие в дележе Зэцевой маны, так что ни один из них не мог себе позволить остаться в стороне. Они использовали свой единственный шанс разделаться с Зэцем. Шанс, который Экзетер подарил им без всяких условий.

– Я полагаю, это возможно, – подумав, неуверенно проговорил Проф. – Но… Можно ведь предположить, что у одного из них хватило порядочности, чтобы спасти жизнь Освободителя.

– У этой шайки? О нет! Они не знают, что такое благодарность. И они точно не хотели бы, чтобы Экзетер остался на свободе. Он умеет играть в их игру лучше любого из них. На следующий год он набрал бы еще больше маны, и тогда бы они все ходили перед ним на задних лапках – это в самом лучшем случае. Они избавились разом от двух людей, которых боялись больше всего. Уверен, они сейчас празднуют победу, упившись, как моряки в порту.

– Одно хорошо: они никогда не сделают больше ошибки, допустив человеческие жертвоприношения.

– Джулиан прав, – прошептала Алиса. – Видите ли, было ведь и еще одно пророчество. Цыганка сказала, что ему придется делать выбор трижды: между честью и дружбой, между честью и долгом, между честью и жизнью. Он каждый раз выбирал честь. Он знал, что должен умереть.

На этот раз пауза затянулась.

– Мне кажется, нам лучше говорить по-джоалийски, – сказал наконец Пинки. – Ваше преосвященство, братья, мы сейчас обсуждали злых чародеев и насколько они помогли Освободителю в его миссии. Мы пришли к выводу, что они, конечно, не помогали.

– Несомненно, они радуются сейчас в своей греховности, – величественно согласилась Элиэль. – Но добро все равно восторжествует, ибо такова воля Единственного.

– Да, восторжествует, – прохрипел Джулиан. Слезы катились по его щекам, и его слегка подташнивало. Он стыдился своего взрыва, стыдился того, что не мог скрывать свою скорбь так, как делали это другие. – И они ведь не знают силу идей. То, что оставил нам Д’вард, – это церковь, построенную на реальном историческом событии, тогда как языческие верования почти полностью состоят из легенд и вымыслов. Мы должны строить ее в память о нем. Будут еще и преследования, и мученики, но церковь будет питаться и расти на них…

– Кажется… – осторожно подал голос Пиол Поэт. Неизвестно откуда он достал кипу бумаг и начал рыться в ней. – Кажется, у меня есть… Ага! Да, вот те слова, которые Господин говорил о церкви. – Держа листок в опасной близости от свечи, а свой нос еще ближе, он начал читать:

– В Юргвейле, в бедродень Господин сказал:

«Разве церковь не живое существо? Она зачата в союзе, когда отец роняет семя в готовую взрастить его утробу. Она является на свет в крови и муках, и улыбаются те, кто слышит ее первый голос. Разве не подобна церковь ребенку, который растет и меняется, делает ошибки и учится? Разве не подобна церковь молодому человеку, горячему и полному решимости улучшить мир, но склонному к насилию? Разве не похожа церковь на мать, которая любит своих детей, но не балует их? Разве не похожа она на отца, который защищает и наставляет свою семью, стараясь не навредить ни ей, ни другим? Разве не похожа церковь на каждого из нас, способного жить в мудрости и сострадании к ближнему или погрязнуть в лени и бесцельной суете. Посему судите о верованиях так же, как вы судите о людях. Если они жаждут богатства, отриньте их. Если они лгут, отвернитесь от них; если они угрожают, гоните их. Если они убивают, причиняют боль или преследуют, ищите других советчиков, ибо ложный наставник страшнее невежества. И если они каются – простите их».

Джулиан узнавал размышления Экзетера, но сами слова принадлежали, конечно, Пиолу Поэту. Евангелисты уже начали приукрашать.

Элиэль улыбалась старику.

– Несомненно, он хотел этого. Он доверил мне направлять его последователей здесь, в Таргвейле, и он поручил Урсуле Ньютон основать храм в Джоалвейле.

– И он сказал мне сделать то же самое в Ниолвейле, – добавил Домми. – Я задержался, но завтра с утра отправлюсь в путь.

– А ты, Каптаан? – поинтересовалась Верховная Жрица.

Джулиан покачал головой. Каким постыдным казалось теперь его неверие! Он никогда до конца не верил Экзетеру, Экзетеру, которого знал с самого детства. О, как хотелось ему теперь взять назад те злые слова, которые вырвались у него после смерти Сотни при Шуджуби!

– Я не Носитель Щита, ваше преосвященство. Собственно, меня даже не крестили, так что я прошу сейчас об этой чести, хоть и не ощущаю себя достойной ее.

Она одарила его своей лучшей улыбкой.

– Разумеется, мы удовлетворим твое пожелание! Есть ли среди нас кто-нибудь, кого бы ты особо хотел попросить помочь тебе в этом священнодействии?

Джулиан с надеждой посмотрел на Домми.

Домми улыбнулся раза в два шире обычного.

– Я буду очень счастлив. Тайка Каптаан!

Элиэль одобрительно кивнула.

– В своих последних словах мне Господин сказал, что надеется, ты отправишься в Рэндорвейл с тем, чтобы основать церковь там, Каптаан, ибо ему казалось, из тебя выйдет великий апостол. У нас есть еще один щит, оставшийся без владельца. Он сказал, если предыдущий владелец его не вернется, чтобы заявить на него свои права, пусть он будет твой. Это самый уважаемый щит из всех, ибо он принадлежал Святому Прат’ану, первому среди Сотни.

Несколько мгновений Джулиан только и мог, что смотреть на нее.

– Мне ничего не хотелось бы так, – наконец пробормотал он, – как принести Церковь Освободителя в Рэндорвейл. Это большая честь для меня. – Да, он еще покажет этой Эльтиане и ее банде, он заткнет Эдварда Экзетера им в глотку. И когда-нибудь он спалит ее грязный храм-бордель и спляшет джигу на его пепелище. Пусть даже на это уйдет тысяча лет.

– Предыдущий владелец? – буркнул Пинки. – Вы имеете в виду, конечно, Доша Предателя? Значит, это его щит? Я надеюсь, у него достанет совести повеситься, как тому, настоящему Иуде.

Это было несправедливо! Возможно, конечно, что Дош принял таргианское серебро в обмен на выдачу Экзетера, но Джулиан был совершенно уверен в том, что он только следовал приказу. Стараясь ввести в заблуждение Зэца, Экзетер был вынужден вводить в заблуждение и всех остальных. Впрочем, лучше оставить это при себе, чтобы не повредить нарождающимся легендам. Клевета ничего не меняет, если только сам Дош не объявится на поверхности, а он должен знать, что, если он сделает это, его тут же разорвут на кусочки. Пусть уж лучше беднягу Доша запомнят как предателя, чем признавать, что Освободитель сам подстроил свою смерть. Джулиан решил, что не будет говорить об этом никому, даже Алисе.

И даже Юфимии. Но по пути в Рэндорвейл он завернет в Олимп и лично заверит Юфимию в том, что намерен держаться всех обещаний, которые он давал в том письме. А ее заставит держаться своих. Никто не говорил еще, что священники Церкви Освободителя должны давать обет безбрачия.

 

63

Когда обычные приступы тошноты и слабости отступили и мышцы уже не пытались связать ее тело узлом, Алиса осторожно приподняла голову, чтобы осмотреть поляну. Поляна оказалась совсем маленькой, окруженной со всех сторон плотной стеной кустов и деревьев. Над головой было неправдоподобно голубое небо. На траве серебрилась роса. Свежий воздух казался слишком прохладным, но то, что она попала в апрельское утро, в Англию, она могла определить по одним даже запахам. Она поднялась на колени и отыскала в траве фиалки, примулы и баранчики. Ветки были тронуты зеленой дымкой, и где-то совсем недалеко без устали повторяла свой незамысловатый рефрен кукушка.

– Слишком верно! – пробормотала она, неуверенно поднимаясь на ноги.

Избушка была такая маленькая, что она могла бы и вовсе не заметить ее, если бы ее не предупредили о ней заранее. Ключ, сказали ей, спрятан в дупле третьего дерева слева от двери – Служба никак не могла вырасти из детских игр в плащ и кинжал.

Спустя полчаса она уже шла на север в одеждах, устаревших примерно на поколение, но боты со смешными застежками пришлись ей по ноге, а в кармане пальто звенело несколько золотых соверенов. Водитель грузовика подбросил ее до Саутгемптона и был слишком вежлив, чтобы поинтересоваться, что собирается делать в Нью-Форесте леди, наряженная, словно для костюмированного бала. До войны таких вещей не случалось.

Она села на поезд до Ватерлоо и пересекла Лондон на автобусе, прервав поездку для того, чтобы зайти к «Томасу Куку и сыновьям» и навести там справки насчет проезда в Восточную Африку. На Ливерпуль-стрит она успела на поезд 4:15 до Норвича как раз за несколько секунд до отхода. Брошюры от Кука могли и подождать. Она просматривала газеты, время от времени бросая взгляды на проносившийся за окном пейзаж. Если Англия и изменилась за эти два месяца, то, во всяком случае, гораздо меньше, чем она сама. Грипп-испанка свирепствовал снова, хотя и не в такой смертоносной форме. Он чуть не убил американского президента.

В другом мире он убил Зэца.

Ближе к вечеру она сидела в дребезжащем, чихающем такси. Самому водителю место было в музее. Он казался слишком древним, чтобы знать даже про железную дорогу, не то что про экипажи с двигателями внутреннего сгорания, и когда он попробовал заговорить с ней, полное отсутствие зубов вкупе с норфолкским выговором положили ее на лопатки. Хуже таргианского. Она поняла только, что это первый солнечный день за несколько недель и что такого жуткого апреля не было со времен Всемирного Потопа.

Магазины уже закрылись, но она могла обойтись и сардинами, а в мир выйти завтра. Лондон показался ей еще больше сумасшедшим, чем она его помнила. Только не Лондон!

И не Норфолк. Если она замкнется здесь в своем отшельничестве, наедине с воспоминаниями, уже через неделю она начнет заговаривать с тенями. Нет, уж лучше Африка. Чем она там будет заниматься, она не знала, но что-нибудь найдется. Там видно будет.

Единственное, чего она точно не будет искать, это любви. Трое мужчин меньше чем за три года! Она прямо Лукреция Борджиа какая-то. Прокаженная Мэри. Если сердце разбивать так часто, оно теряет способность заживать. Она не пустит больше в свою жизнь ни одного мужчину, ни за что.

Мафусаил затормозил у поворота к ее дому, возможно, не надеясь, что его колымага одолеет дорожную грязь в случае, если он поедет дальше. Она переплатила ему, и он, брызгая слюной, пробормотал слова благодарности и дотронулся до козырька. Его экипаж заскрежетал шестернями и уехал, угрожающе вихляя задним колесом.

Она поплелась по дорожке к дому налегке – судороги еще давали о себе знать. Мисс Пимм обещала ей полное отсутствие посетителей, и в грязи у крыльца и правда до сих пор виднелись отпечатки шин ее автомобиля. Сад… о Боже, сад!

Садом займемся завтра. Дом – это там, где сердце твое? Только не для нее, ибо ее сердце осталось в Таргвейле. Но и этот маленький домик радовал глаз. После всех этих недель сна в палатках и шатрах она будет чувствовать себя как в «Ритце». И вид у него уютный – из трубы идет дымок…

Даже разбитое сердце может выскакивать из груди не хуже любого другого. Даже не будучи следопытом из племени эмбу или меру, Алиса понимала, что эти отпечатки подошв свежие и что печка не топилась сама собой все эти два месяца, дожидаясь ее.

У порога стояли три пустые банки из-под краски. На крыльце – еще один грязный след башмака. Боже! Нет, спокойнее… Подумай хорошенько… Бежать все равно некуда. Думай, думай! Мисс Пимм? Готовит дом к возвращению хозяйки? Никто, кроме мисс Пимм, не знал про это место, но даже мисс Пимм не могла знать, что она возвращается именно сегодня, так что огонь… И след на крыльце от мужского башмака.

Слабые звуки музыки… Вот почему он не слышал такси. Он проигрывал одну из ее пластинок, Галли-Кучи, исполняющую «Un Bel Di Vedremo». Пока она слушала, голос понизился с сопрано до печального баритона, а потом вновь торжествующе взмыл вверх, когда он накрутил граммофон.

Совершенно обессиленная, Алиса могла только смотреть на закрытую дверь. Д’Арси, ужасная ошибка, концлагерь?.. Или Терри?.. Но корабль Терри пошел ко дну в Ла-Манше, а не где-то у далекого острова. Эдвард?.. Джулиан и Домми клялись, что нашли его тело и что оно сгорело у них на глазах…

Волшебство? Мана? Всю свою ману он отдал Пятерым. Проф Роулинсон говорил: «Его черты могли придать какому-то другому трупу»…

И еще он говорил: «Можно предположить, что хоть у одного из них хватило порядочности»…

Алиса распахнула дверь.

Ссылки

[1] 1 стоун = 14 фунтам = 6,34 кг

[2] заменяю магистра (лат.)

[3] не в мудрости суть (лат.)

[4] Рождество, 1897.

[4] Обвинить вас, пока не найдут, куда он делся.

[4] Поосторожнее (франц.)

[5] здесь: чтобы другим неповадно было (фр.)

[6] Не в мудрости суть? (лат.)

[7] 1 стоун = 14 фунтам = 6,34 кг

[8] здесь: чтобы другим неповадно было (фр.)

[9] беспощадная прекрасная дама (фр.)

[10] всегда хладнокровен (фр.)

[11] послужной список

[12] Ни они, ни Пятеро верховных являются на деле не богами, а всего лишь смертными, попавшими в Соседство с Земли или из каких-либо других миров; будучи Пришельцами, они обладают харизмой – способностью поглощать ману от поклонения или молитв местных жителей.

[13] Проповедник Первого крестового похода.

[14] Имеется в виду памятник адмиралу Нельсону.

[15] Цитата из Евангелия от Иоанна. 15.13: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

Содержание