а она есть Страсть, Багряная, подательница любви и ненависти, созидательница и погубительница

 

19

— Уходить надо! — бурчал Ордур, бесцельно царапая ногтями по мраморному столу.

— Куда идти, орясина?

— Не знаю. Когда она придет?

— Говорят же тебе, говорят, говорят, — зарычал Джасбур, — я не знаю! И знать не хочу. Монеты у тебя есть?

— Не-а.

— Так сиди голодный, тупица. Еды здесь — на недели хватит.

Они сидели во дворе гостиницы час за часом. Кроме них, в здании никого не было. Теперь солнце выползло из-за дерева и поджаривало их. Будь у них хоть капля здравого смысла, они бы пересели в тень, подумал Джасбур. Но на это требовалась энергия. А энергии-то у него и не было. Зато была жуткая пульсирующая боль в спине под горбом. Может, он его повредил, сам того не зная, или же начинается новое изменение? Обычно-то изменения приходились на новолуния, но могли случиться когда угодно. Кожа у него зудела. Да, похоже, начинается изменение.

Наверное, из-за Лабранцы. Она на барже расточала столько воздействия Огоуль, что вполне могла нарушить его равновесие. Ну, здесь ему хотя бы есть, где сидеть, еды вдоволь, а делать ничего не надо. Могло быть хуже.

Колокольчик звякнул, грохнула дверь.

И стало куда хуже. Вернулась Лабранца. Прошла широким шагом через двор к ним: даже в солнечном свете были видны огненные язычки гнева, плясавшие вокруг нее. Ну, почти видны.

— Ты вернулась, садж, — сказал Ордур. Чуть ли не самое умное за весь день. Она пропустила его слова мимо ушей.

—Где все?

— Уехали, — сказал Джасбур. — Все уехали.

А вот теперь глаза Лабранцы и впрямь метнули пламя.

— Булрион Тарн?

— Старик? Уехал. И Гвин-садж тоже. Дала нам ключи и сказала, чтобы сами за собой ухаживали.

Лабранца пробормотала себе под нос что-то не слишком благопристойное. Она явно была из-за чего-то в бешенстве, что слегка подбодрило Джасбура.

— А правитель как?

— Дряхлый, аморальный, коварный, отчаявшийся и до изнурения многоречивый. У него какие-то нелепые понятия о Рарагаше.

— Говорил тебе, — заныл Ордур. — Никому из меченых не говорили...

— Я помню! — Она посмотрела вокруг в бессильной ярости. — Ты уверен, что старик уехал из города?

— Угу, — ответил Джасбур. — А что в нем такого особенного? — Он встрепенулся и на миг даже забыл о коликах в животе. — Да неужели Об...

— Не знаю! — рявкнула она. Лабранца — и признается, что чего-то не знает? Да это эпохальное событие. — Но его красноречие признал, что среди их меченых было несколько шуулгратов. Он знает что-то — или думает, будто знает — и о-о-чень интересуется Булрионом Тарном. Это увязывается с Тибалом Фрайнитом — он был здесь перед самым приездом Тарна.

— Булрион Тарн — Обновитель? Но он же СТАРИК! Чтобы восстановить империю, нужны годы и годы. И он же простой земледелец! Может, кто-то из его сыновей или...

Под ее свирепым взглядом Джасбур выдохся.

— Одно я все-таки узнала, — сказала Лабранца. — По словам правителя, некоторые из меченых укрылись в рыбачьей деревушке Черная Бухта к востоку отсюда. Вы отправитесь туда и проверите.

Джасбур застонал.

— Только не верхом! — Даже пешая прогулка будет очень болезненной в его состоянии. Даже и сидя тут, он изнывал от жары. Он сунул руку за ворот и почесал грудь.

— Могу я доверить вам лошадей? — спросила она грозно. — Когда я вас отправляла, то дала вам денег столько, что хватило бы навербовать целое войско. И где они теперь?

— Ну, у нас обоих одновременно выпало плохое время. Ты ведь знаешь, так бывает.

Лабранца закатила глаза.

— Хоть бы раз одному из вас выпало хорошее время! Вот было бы мило!

— Да, очень.

Она тяжело опустилась на скамью и уставилась в никуда, барабаня пальцами по столу.

— Я возвращаюсь на север. Попытаюсь нагнать Тибала Фрайнита, но он сказал, что мы встретимся в Рарагаше, а потому, полагаю, так и будет. И еще мне надо приглядывать за тем, что делают карпанцы.

Джасбур почесал подбородок.

— Насилуют, убивают, грабят.

— Разумеется. Вопрос в том — где. И куда они движутся. Как только обнаружите меченых в Черной Бухте, если кто-нибудь из них еще жив, отошлите их в Рарагаш, а сами отправляйтесь в Тарнскую Долину.

— Где это?

— Одним Судьбам известно! Узнайте. Займитесь Булрионом Тарном. Все указывает на него.

Ордур даже не пытался слушать их разговор. Внезапно он сказал «эге», перегнулся через стол, провел ногтями по щеке Джасбура и принялся их разглядывать. Потом ухмыльнулся.

Джасбур только тут осознал, что особенно сильно у него зудит лицо. Он почесал щеку — к кончикам пальцев прилипла щетина.

Так вот что происходит! Наконец их удача переменилась. Он испуганно улыбнулся в ответ на хищную улыбку Ордура.

 

20

К востоку от Далинга старая имперская дорога еще позволяла ехать по ней верхом, хотя была в самом жалком состоянии — вся в рытвинах и ухабах. Сначала она пролегала между плодородными полями, но вскоре они начали уступать место лугам. А затем на склонах холмов появились леса, хищно устремляясь все ниже в долины; все чаще и чаще на их пути попадались почернелые развалины. Далинг избежал разрушения, когда империя пала, но окружающая область обезлюдела, и требовались еще столетия, чтобы она возродилась.

Гвин много лет не осмеливалась выходить за городскую стену, но не только новизна окружающего порождала в ней веселое возбуждение. Она все еще словно легкой пробкой покачивалась на волнах, взбудораженная необъяснимым чувством освобождения, ощущением, что начинает что-то великое, непредсказуемое. Она была бы рада приписать все это любви, но ее чувство к Булриону еще не достигло небес. Быть может, скоро так и будет, но пока она знала, что пьянит ее больше свобода, чем влюбленность.

Ей хотелось ехать рядом с ним, чтобы они могли вести свой разговор — сравнивать, что им нравится и что не нравится, знакомиться с чувством юмора друг друга и вообще узнавать друг друга поближе. Не слишком-то привычное занятие для двух людей в возрасте, которые сами решили, что им следует пожениться, — такие взаимные открытия больше подходили юным молодоженам, которых сосватали родители.

Но в пути ей пришлось отказать от этого желания из-за предосторожностей, которые принимал Булрион. Опасаясь угодить в засаду, он поместил мужчин спереди и сзади, а женщины ехали в середине. Разумеется, сам он ехал впереди и задавал быструю рысь.

Гвин оказалась в паре с Анейм, женой Килбиона, старшего сына Возиона, и, следовательно, ставшей членом клана Тарнов через брак. Анейм была то, что называется лукавой плутовкой, но за ее шаловливыми выходками и веселостью пряталось проницательное умение судить о людях. Естественно, ей было любопытно узнать поближе городскую даму, которая так нежданно стала невестой главы семьи. Впрочем, любопытство было взаимным, и сообщила она столько же, сколько узнала. Это Булрион, сказала она, сделал Тарнов первой семьей в их краях. Другие семьи теряли сыновей и дочерей, когда они вступали в брак, а вот Тарны — очень редко. Мужья и жены Тарнов предпочитали жить в долине. Конечно, ее на редкость плодородная земля была немалым соблазном, но главным оставалось мудрое руководство Булриона.

— А теперь, Гвин-садж, — сказала она с лукавым блеском в глазах, — ты тоже попала под его обаяние? Ты отказалась от жизни в Далинге из любви к нашему Старику? Внезапное благословение Муоль?

— И да и нет, — призналась Гвин со смешком. — Думаю, называть наше взаимное чувство «любовью» несколько преждевременно. Он вызывает во мне восхищение и симпатию, причем уже давно. По-моему, он испытывает ко мне что-то похожее. Я убедилась, что одинокая женщина не может защитить свои интересы, а потому мне нужен муж. А ему требуется жена, так что наши цели совпали. Мы оба понимаем, что делаем, мы же не распаленные похотью подростки! Но мы нужны друг другу, а это уже половина дела. Я верю, что полюблю его и буду им любима. Влюбиться — это так волнующе! И я предвкушаю, как это будет. Ну, ты получила ответ на свой вопрос?

К ее удивлению, Анейм вздохнула.

— Хотела бы я, чтобы любовь всегда была такой логичной и послушной!

— Я знаю, она не такая, — осторожно заметила Гвин. — Благословения Муоль бывают обоюдоострыми.

— Ах да! — Анейм помолчала, а затем слабо усмехнулась: — А уж Джооль, так вдвойне! Когда ты приобщишься к семейным сплетням, Гвин-садж, то узнаешь кое-какие черные тайны, которые выплыли наружу, когда по пути в город мы встретили джоолгратку.

— О? — только и выговорила Гвин от неожиданности.

— Что «о!», то «о!». В Далинге мужья бьют своих жен?

Гвин решила, что пора переменить тему.

В свой час кавалькада свернула с большой дороги на проселок, петляющий по лесу и такой узкий, что рядом могли ехать только два всадника. Напряжение спало, так как это был окольный путь, которым редко пользовались, и никто не мог предвидеть, что Тарны выберут его. Конечно, враги могли их нагнать, но не поджидать в засаде. Булрион отправил Хаймиона с женщинами в передние ряды, а сам с мужчинами поехал сзади.

И Гвин все еще не выпало случая поговорить с ним так, чтобы их не слышали посторонние уши. Хуже того: в паре с ней оказался Возион — наверное, нарочно постарался, решила она. Вскоре она убедилась, что пастырь считает своим правом задавать очень нескромные вопросы. Возможно, у пастырей было такое право, но у нее возникло ощущение, что он сует свой чрезвычайно длинный нос в то, что касается только ее.

— Не понимаю тебя, Гвин-садж! В Далинге ты богатая дама, ведь так? Тебе принадлежала доходная гостиница, у тебя были слуги, почетное положение. Да, конечно, мой отец — наш признанный вождь, но это не делает его королем. Ты ждешь, что в долине с тобой будут обходиться как с королевой?

— Разумеется, нет.

— Ты понимаешь, что другие женщины ждут, что ты будешь работать, как они? С зари и до часа отхода ко сну вся твоя жизнь будет уборкой, стиркой, уходом за детьми и скотиной, помощью в полях и...

— Я не боюсь тяжелой работы.

— Руки у тебя мягкие, щеки гладкие. Летнее солнце и зимние...

— Надеюсь, когда надо будет давить виноград, мне не придется снимать мои дорогие городские туфельки?

Он нахмурился на ее сарказм, но и не подумал замолчать. Мерзкий калека-недомерок! Если уж не хочет отрастить бороды, так хоть брился бы почаще!

— Сколько тебе лет, Гвин?

— Называй меня попросту мачехой. Мне двадцать три.

— Джукиону двадцать четыре.

Ей предстояло быстро запомнить огромное множество имен и лиц, но уж Джукиона она помнит хорошо — дюжего великана, который уложил Коло Гуршита.

— То есть у меня будет внук старше, чем я, ты это хочешь сказать? — Гвин засмеялась. — Ну и что?

— У тебя будет больше семидесяти внуков, и семеро из них уже женаты. У тебя будет больше десяти правнуков, и число их будет все время пополняться. Плодоносность моего отца стала легендой. Если он сохранил хотя бы малую ее часть, ты очень скоро понесешь.

— Меня радует такая надежда! Я люблю детей. И считала, что быть матерью — великое счастье. Я все еще тоскую по Карну и Наину. Их мне никто не заменит, но я хочу иметь еще детей и вырастить их на здоровом деревенском воздухе. Не тревожься за меня, пастырь, я взрослая женщина и знаю, что делаю. — Она не собиралась сознаваться, что следует совету бестелесных голосов.

— Если твоя цель дети, Гвин-садж...

— Женщины без мужей обычно умирают от голода, пастырь. А с мужьями обычно рожают детей... или ваше зарданское наследие включает способ, как избегать плодов любви?

— Конечно, нет. Но в таком случае стоит ли выбирать мужа, которому шестьдесят? Тарнская Долина может предложить тебе более надежный выбор, как и Далинг.

— Ты стараешься меня оскорбить!

— Я блюду твои интересы. А, кроме того, я очень люблю отца и не хочу видеть, как он страдает.

— Если ты намекаешь...

— Вовсе нет! — Каким бы мерзко-навязчивым ни был Возион, в быстроте ума ему никто бы не отказал. — Я не ставлю под сомнение ни твою добродетель, ни твои благие намерения. Мои опасения касаются моего отца, а не тебя.

— Тогда к чему весь этот разговор? Почему не расспросить его?

Но пастырь не отступил.

— Потому что, боюсь, он тщится вернуть давно утраченную юность и обрекает на горькое разочарование и себя и тебя.

Вне себя от гнева, Гвин не смогла сдержаться:

— Если ты намекаешь, что он уже не мужчина в постели со мной, Возион-садж, то позволь успокоить тебя: он успел доказать нам обоим, что этого мы можем не опасаться.

Коротышка вздрогнул так сильно, что его лошадь прижала уши в тревоге. Гвин смутила его, но не настолько, чтобы он оборвал свой допрос.

— Зрелые женщины, — сердито отрезал он, — не отказываются от богатства и почетного положения из-за минутного каприза, как поступила ты. И это не вспышка плотской страсти, потому что он стар и не может вызвать ее. Будь честна со мной, Гвин, прошу тебя. И, что важнее, будь честна с собой. Объясни мне, почему ты предпочла тяжкий труд и свиное пойло жизни в богатстве и неге?

Некоторое время она ехала молча. Если он поставил вопрос так, найти логичный ответ было затруднительно. Бесспорно, сумма, вырученная от продажи гостиницы, позволила бы ей жить в Далинге и дальше, жить в довольстве и безделии, если бы она этого хотела. Но почему она должна была этого хотеть? Она не могла описать словами ощущение сброшенных оков, предвкушение нежданного будущего, преисполнявшие ее. Муж, дети, имущество — все было у нее отнято, но она обрела свободу. Способен ли деревенский пастырь понять это?

Способен ли человек, выросший в такой семье, как Тарны, постигнуть холод одиночества, понять, что значит не иметь никого, кто хоть что-то для тебя значит? Поймет ли он, что подобная жизнь лишена какого бы то ни было смысла? Ей надо подогнать свои чувства под понятия ее собеседника.

— В детстве, — сказала она, — я читала волшебные сказки о далеких землях, где девочки, вырастая, становились королевами. И я хотела стать королевой или императрицей — думаю, из меня получился бы настоящий кровожадный тиран, осуществись мои честолюбивые помыслы. Позднее я узнала, что в Куолии женщины править не могут. Я открыла, что мне не дано быть ни королевой, ни воином, ни еще кем-то, кем быть интересно. Теперь я убедилась, что мне даже не дозволено управлять гостиницей. Остаются только дети. Брак с поистине замечательным человеком — это вызов стать ему достойной женой. Ну, и конечно, матерью. Быть может, скромные желания, но способные даровать удовлетворение жизнью.

Возион кивнул, будто ее слова произвели на него впечатление. Еще бы!

— Я достаточно настрадалась, — добавила она. — И, надеюсь, Судьбы теперь перестанут играть со мной. Да будет это моим жребием!

— Не говори о жребии всуе!

— О чем ты?

— Жребий дарует Поуль, подательница и жизни и смерти. Меня пугают знамения — Джооль в Доме Ведомых, а Муоль в Доме Зрелых, то есть обе в противостоянии к, ней. Ивиль в Печали, Огоуль в Созидании.

Вспомнив, как Кэрп толковал знамения, Гвин сказала небрежно:

— По-моему, очень благоприятное расположение. А как Шууль и Авайль?

Пастырь бросил на нее взгляд, в котором гнев сочетался с подозрением:

— Надежда и Изобилие.

— Поуль в это время года должна ведь быть в Доме Мужчин? Тогда смерти мужчин противостоят страсть между зрелыми и надежда пожилого возраста, а это, мне кажется, твой отец, что может быть яснее? Мы можем ожидать перемены в изобилии, верно? Вероятно, это значит, что для начала я рожу близнецов. Удача в созидании сулит многие блага. Что я упустила?

— Ивиль в Печали! — злобно сказал Возион.

— А-а! — Она вложила кинжал в ножны. — Этого я объяснить не могу. А что скажешь ты?

— Обычно это означает болезни, моровую язву. Или же исцеление великой печали?

— Ну, раз так, мне кажется, нам лучше промолчать. И мне, наверное, не следует говорить про остальное, пока я не уверюсь окончательно? — Она вопросительно подняла бровь.

— Да, пожалуй, не следует.

Тут нагромождение хвороста совсем сузило тропу, и Возион направил лошадь вперед, а Гвин последовала за ним. Оставалось надеяться, что он принял оливковую ветвь примирения, которую она ему протянула. Не стоит навлекать на себя вражду пастыря, но тем не менее она не допустит, чтобы он ею помыкал, — и уж конечно, не позволит запугивать себя знамениями. Любое знамение поддается двоякому истолкованию.

Когда тропа снова расширилась, Возион проехал дальше вперед и заговорил с Элим. Гвин не знала, то ли радоваться, что избавилась от него, то ли рассердиться, что он так бесцеремонно пренебрег ею.

Она оглянулась — кто слышал их разговор? Но увидела, что беспокоиться не о чем. За ними следовали Полион с Ниад, но в некотором отдалении, причем всецело поглощенные друг другом. Ниад справлялась с лошадью очень неплохо, если вспомнить, что она впервые ехала верхом. Гвин натянула поводья и остановилась. Они проехали мимо, словно бы не заметив ее. Ну разве любовь не чудо?

Следующий всадник бросался в глаза, щеголяя новехонькой зеленой одеждой. Подручный правителя, Раксал Раддаит. Он неуклюже сгорбился в седле, хотя вначале выглядел опытным наездником. Голову он понурил, словно погрузившись в размышления.

Она решила, что для соглядатая он ведет себя очень странно. Если ему поручено заняться семьей Тарнов, почему он едет один, а не рядом с другими, участвуя в разговоре, задавая вопросы? Если ему поручено разведать эти места — а что он воин, сомнения не было, — так почему он даже не смотрит по сторонам?

Она ударила лошадь каблуками и поехала рядом с ним.

— Прости мое любопытство, Раксал-садж. Не думаю, что мы встречались до этого дня, но почему-то твое лицо мне кажется знакомым.

Он взглянул на нее без малейшего интереса и отвел глаза.

— Быть может.

— Так как же? Где?

— Ты часто бываешь во дворце?

— Ни разу там не была.

Он пожал плечами, разглядывая свои пальцы, держащие поводья.

— Городские церемонии? Например, благодарственное молебствие после конца моровой язвы?

— Да. Я там присутствовала.

— И могла видеть меня там.

Пожалуй, но это не было ответом на ее вопрос. Она задала другой:

— Почему?

— Что — почему?

— Почему я должна была обратить внимание на тебя, когда там был чуть ли не весь город?

Он молчал так долго, что она уже решила, что ответа не получит.

— Я племянник Имквита.

— Что?! Так тебя зовут не...

— Да. Но пока достаточно и этого имени. Начальник гвардии...

— И его наследник?

— Нет. — Раксал покачал головой.

Гвин, сгорая от любопытства, требовательно спросила:

— Почему? Чем так важна Тарнская Долина, что его милость послал на разведки собственного племянника?

— Думаю, ничем. Мой дядя не делится со мной своими мыслями, но, по-видимому, он считает, что Булрион-садж в недалеком будущем обретет большое влияние.

— В чем?

— Этого я не знаю.

Этому она поверить не могла. Возможно, предполагаемый наследник поссорился с правителем и был отстранен? Но если он в немилости, сослан в глухой деревенский край, почему он хранит такое равнодушие? Она не сумела подметить ни гнева, ни озлобления, ни даже безнадежности. Только равнодушие, и ничего, кроме него.

Гвин Солит льстила себя мыслью, что хорошо разбирается в людях. И была раздосадована, что человек может держаться столь непроницаемо. Раксал Раддаит, решила она, либо один из самых ловких лжецов, каких ей доводилось встречать, либо считает ее полной дурой. Либо и то и другое вместе.

— Думаю, время покажет, — сказала она ласково и придержала лошадь, чтобы найти более приятного собеседника.

 

21

Вереница всадников растянулась по пустоши. Ни разу никакие враги не дали о себе знать, и даже Булрион признал, что на таком расстоянии от Далинга можно уже не нести нескончаемого дозора. Усталые лошади брели вверх по пологому склону, заросшему дроком; солнце окрасило запад неба в багряные тона. От колен и до шеи все тело Гвин мучительно ныло.

— За этим гребнем есть хорошее место для ночлега, — сказал Булрион. — Чему ты смеешься?

А она и не заметила, что смеется.

— Помнишь, что говаривал Кэрп: «Ты нуждаешься в боге, когда тебе требуется возблагодарить кого-то?» Никогда еще я не проводила столько времени на лошади и буду неимоверно благодарна, когда смогу спешиться.

Булрион сочувственно улыбнулся.

— Возможно, твоя ивилгратка сможет дать тебе облегчение?

— Наверное. Но было бы неосторожно просить ее, правда? По такому пустяку, как усталость от седла.

— Пожалуй, так.

— А если место привала обеспечит надежное укрытие, Булл-Бык, то не думаю, что ночью такая усталость будет большой помехой.

Старик заморгал, и его взгляд умудрился выразить одновременно и неодобрение, и восторг.

Гвин все-таки удалось поехать с ним рядом: они проговорили уже несколько часов, и никто им не мешал. Она вряд ли могла бы припомнить хоть слово из этого разговора, но каждая минута была наслаждением. Он был стар. Он был уродлив. В седле он больше всего смахивал на огромный куль муки. Лицо его хранило борозды, оставленные непогодой за полвека с лишним. Даже его густые брови были все в серебре. Но он был дождем в пустыне. Есть люди, которым время идет лишь на пользу, как и вину.

Она, к несчастью, не принадлежала к таким. И после единственного дня под палящим солнцем чувствовала себя высохшей и истерзанной.

— Мне тоже, Ниен, — сказал он негромко, — есть за что быть благодарным. Ты говорила серьезно. Нынче ночью? В кустах, точно нетерпеливые дети? Ты ведь знаешь, мы можем пожениться, как только доберемся до деревни.

— Как тебе угодно, — сказала она лукаво, — но мне кажется, в твоем возрасте не следует упускать ни единого случая, который тебе выпадает.

Он не оскорбился, а захохотал, как она и ожидала. Уже между ними возникла дружеская близость, точно они были женаты годы и годы. Но она знала, что его все еще одолевают сомнения, и хотела разуверить его как можно быстрее. Вполне благовидный предлог. Быть может, она сама была не так уж свободна от сомнений. Но, так или иначе, она твердо знала, что не хочет ждать брачного обряда. Им нужно было скрепить этот их невероятный союз как можно быстрее.

— Кстати, о нетерпеливых детях, — сказал Булрион. — Ты думаешь, ивилгратка способна исцелить собственные ссадины от седла?

Полион и Ниад все еще были вдвоем, единственные среди безлюдья, поглощенные друг другом, слепые ко всему окружающему.

— Не знаю, возможно самоисцеление или нет. Но такая боль ведь пустяк? А вот чувства ее очень уязвимы. Если этот твой внук такой ловкий, каким выглядит, он получит то, чего хочет.

— Я скажу Возиону, чтобы он за ним хорошенько присматривал.

— Хорошенько, но не слишком, — сказала Гвин, взвешивая, вероятно, сходную способность Булриона и Полиона Тарнов незаметно проползать между кустами. — Мы же не хотим, чтобы дозорные схватили не того, правда? — Некоторое время она ехала молча. — А что будет после?

Лицо Булриона под полями шляпы стало сплошным недоумением.

— После чего?

— Прости! Я думала о Рарагаше. Надо бы последовать совету Лабранцы Ламит и послать Ниад туда, а заодно и твою джоолгратку, если завтра она даст о себе знать.

— Хм! Мы же не знаем, говорила ли эта Ламит правду.

— А зачем бы ей было лгать? И обученный целитель много безопаснее необученного.

— Но она ведь может не вернуться.

— Выдай ее за Полиона. Он вернется с ней.

— Он тоже может не вернуться. А скоро время жатвы, и надо строить крепостцу. Сколько людей я могу послать с ними? Вот в чем трудность.

— Решать тебе! — заверила она. — Однако еще одно, и я перестану есть тебя поедом. Оборона — это ведь не просто стены?

Лицо Булриона затвердело в вежливой невыразительности. Она уже знала это выражение, означавшее, что она вторгается в запретные пределы. На этот раз могло показаться, что его щеки выточены из красного дерева, а борода туго накрахмалена. Что же, оборона была в Далинге чисто мужским делом, как, очевидно, и повсюду. Ей следует ограничиться собственным кругом дел. Однако Булрион был не больше воином, чем она, и всякий раз, когда упоминал свою драгоценную крепостцу, она проникалась все большим недоверием к его предположениям и надеждам. Но пока ей лучше было этого не касаться. Да и будет ли он когда-нибудь прислушиваться к ее советам? Любой брак требовал прилаживания с обеих сторон, а в его возрасте меняться и прилаживаться очень трудно.

— Оборона — это для мужчин, как и стратегия. Но я обдумывала то, что сказала Лабранца о карпанцах и возможных бедах в будущем. В Далинге мы плачевно не осведомлены о том, что происходит в остальной Куолии. Войны вспыхивают, а мы узнаем про них через годы и годы. Со всем уважением, любовь моя, вы в Тарнской Долине вряд ли знаете больше. Четверо-пятеро надежных людей, которые побывали бы в Рарагаше, могли бы посмотреть, что и как происходит в широком мире, и вернуться с ценными сведениями, а то и опытом.

— Это верно, — кивнул Булрион, но вряд ли она его убедила. Булрион Тарн предпочитал держать своих цыплят у себя. Под крылом.

Обещанное место ночлега оказалось приятной лощиной с озерком и густыми многообещающими кустами. Кругом царило безлюдье. Гвин спешилась с облегчением, стараясь не показать, что ноги ее не слушаются. Мужчины занялись лошадьми. Они явно считали это мужской работой и вряд ли обрадовались бы, предложи она помочь им. Анейм и Катим разожгли костер с волшебной быстротой и принялись стряпать ужин. Гвин не могла помочь и тут, поскольку не была посвящена в тайны зарданской кухни. А палаток ставить не собирались.

Испытывая неприятное ощущение ненужности, она оглядела лощину и увидела, что таинственный Раксал сидит в стороне, зажав голову в ладонях, и по-прежнему не замечает ничего вокруг. Его присутствие среди Тарнов было необъяснимо. Раксал Стревит — его настоящее имя — пользовался в городе любовью и уважением. Он хорошо показал себя в злосчастной попытке помочь Толамину. Он был молодым, высокого происхождения и достаточно красивым. Жертва политической интриги, как она? Или ведет хитроумную коварную игру? Вот это она сумеет сделать лучше всех остальных тут — разобраться с Раксалом.

Она подошла к нему и опустилась рядом на землю.

— Я все еще не понимаю, почему человека столь высокого положения, как ты, послали наблюдать за стареющим земледельцем.

Он повернул голову и внимательно посмотрел на нее без малейшего раздражения за ее назойливость, да и вообще без всякого интереса.

Этот взгляд ее обескуражил.

— Я не понимаю, почему ты здесь, — сказала она.

— Я не понимаю, почему был с тобой настолько откровенным.

— Прошу у тебя прощения! Я не...

— Но я готов быть откровенным до конца, если ты действительно хочешь узнать.

Гвин поперхнулась. Раксал Раддаит хоть кого угодно мог вывести из равновесия.

— Все очень просто, — продолжал он все с тем же безразличием. — Я теперь политическая помеха для моего дяди. Ему требовалось убрать меня из города, и он надеялся, что я могу оказаться полезным в разрешении чисто абстрактной трудности. Я не согласился, но он не пожелал ничего слушать. Я был прав, он — не прав. И мне никак не следовало бы говорить тебе все это.

— Но тогда... Ты же не должен мне ничего рассказывать, если не хочешь.

— Мне все равно, рассказывать или нет. — Он нахмурился, словно был несколько сбит с толку. — Нет, пожалуй, я предпочту рассказать тебе, чем не рассказывать.

В полной растерянности Гвин сказала:

— В таком случае, будь добр, продолжай! Не знаю, в чем твоя беда, но если я как-то могу помочь, то помогу. Я все еще сердцем далингианка и всегда сохраняла верность правителю. Как его наследник ты можешь во всем на меня рассчитывать.

— Я больше не его наследник, Гвин-садж. У меня никогда не было больших надежд стать его преемником. Он — хитрая старая жаба, которая умудрялась оставаться на поверхности болота куда дольше, чем кто-либо мог предугадать. Влиятельные семьи все время сговариваются против него, а он сталкивает их между собой — одну партию против другой. Но они неизбежно в скором времени скинут его и учредят олигархию. Вероятно, это обойдется в немалое кровопролитие, но не сомневайся — мой дядя последний правитель в нашем роду. Да, он грезил о том, чтобы оставить скипетр мне, но больше никто не верил, что это возможно. Я тоже не верил, причем знал, что даже если бы он в этом преуспел, владеть скипетром мне пришлось бы недолго. Но, думаю, я попытался бы.

— А теперь?

Он поглядел на нее с легким удивлением:

— Неужели ты не разглядела? Я заразился звездной немочью.

— О нет!

— О да! Бесспорно, в легкой форме. Несколько голубоватых пятен у меня на бедре. Я их даже не сразу заметил и больным себя совершенно не чувствовал.

Вспомнив зверскую жестокость и страдания, которым она была свидетельницей, Гвин даже не попыталась скрыть свой гнев.

— И, разумеется, правило об изгнании к племяннику правителя неприложимо?

— Разумеется. Но я обнаружил, что помечен Проклятием, и даже представитель несуществующего императора тут ничего поделать не мог. — Слова эти могли быть произнесены с иронией, но она в них не прозвучала. Раксал, если судить по его полнейшему равнодушию, мог бы говорить о совсем чужом человеке.

Гвин с досадой на себя обнаружила, что невольно отстранилась от него. Она искупила это, положив ладонь ему на плечо. Он, казалось, не заметил ни того, ни другого.

— Каким Проклятием?

— Проклятием Страсти.

— Я так сожалею, Раксал-садж. Конечно, мне следовало бы догадаться, но я ни разу не встречала муолграта. Я думала...

— Ты думала, что мы все накладываем на себя руки? Общераспространенное убеждение, что муолграты кончают с собой, так же как шуулграты сходят с ума, джоолграты ввергают всех в безумие, огоулграты погибают от самых нелепых причин, ивилграты наводят недуги на людей и их убивает толпа, а авайлграты просто исчезают.

— Я слышала про все это, но не верю... — Тут она вспомнила рассказы Тарнов о джоолгратке и о человеке, который упал мертвым, когда пытался унести ее в прошлую ночь, и поправилась: — То есть не всему.

— У меня нет никакого желания покончить с собой, — безразлично заметил Раксал. — Чтобы убить кого-то, даже себя, нужна та или иная страсть, не так ли? А я ничего не чувствую. Я не угнетен, не испытываю ни злобы, ни гнева, ни отчаяния. Быть может, со временем я погибну от скуки, но сейчас я даже скуки не испытываю.

— Мне жаль тебя. От всего сердца.

— Ты счастливица! Но меня не надо жалеть. Вероятно, мне следует завидовать. Меня ничто не трогает, Гвин-садж. Я не страдаю. Не испытываю страха. Я помню, что испытывал подобные чувства, но не помню, какие они. Вот сейчас я испытываю телесную усталость от долгой езды верхом, но она не вызывает у меня ни грусти, ни удовлетворения. Я сознаю, что мой желудок пуст, а потому я поем, когда мне предложат еду, но мне безразлично, ем ли я жареных жаворонков за столом моего дяди или объедки из сточной канавы.

Вечер словно бы нес с собой промозглый холод, хотя солнце еще не закатилось.

— Про муолгратов рассказывают и другое, — неловко сказала Гвин.

Раксал пожал плечами.

— Полагаю, что и это верно. Я не утруждал себя попытками проверить, как дядя меня ни понуждал.

— По-нуж-дал?!

Он посмотрел на нее, словно она была непроходимо глупа.

— Нам приписывается способность возбуждать в других чувства, которые сами мы испытывать не в состоянии. Ты ведь это слышала?

— Да! Но зачем...

— Затем, что он очень бы хотел обладать таким даром. В какой-то степени он им и обладает, вернее, обладал... говорят, в молодости он был великим оратором. Узнав про мое Проклятие, он обрадовался, что теперь-то вопрос о его преемнике решен.

Гвин вдруг заметила, что ее ладонь все еще лежит у него на плече, и опустила руку.

— Правитель, не испытывающий никаких чувств, был бы неподкупен!

— Моего дядю интересовало не это. Он больше думал о толпах, доведенных до патриотического исступления. Он представлял себе, как совет поднимается в едином порыве, чтобы приветствовать его... или потом меня. Он думал, что в будущем любое голосование окажется единодушным и в его пользу.

— И ты мог бы это сделать? — спросила она недоверчиво.

— Так говорят. Но зачем мне было затрудняться?

Гражданский долг, семейная сплоченность, самопожертвование ради великого дела... Она нашла несколько ответов, но отмела их все и вознесла безмолвную молитву Двоичному Богу.

— Я искренне рада, что таковы твои чувства, Раксал-садж.

Он пожал плечами, словно все это не имело ни малейшего значения.

— У меня нет никаких чувств. И не надо меня жалеть. Мне, во всяком случае, себя не жаль.

От костра донесся аппетитный запах, и Гвин поняла, что просто изнывает от голода. Она почувствовала себя виноватой: она голодна, он помечен Проклятием. Горстка зерна утолит ее голод, а его жизнь погублена навсегда.

— Ты когда-нибудь слышал о Рарагаше?

— Да.

— Мне сегодня сказали, что там все еще живет много меченых. Мне сказали, что они часто способны помочь тем, кто только что... таким, как ты.

— Я не очень хочу, чтобы мне помогали, благодарю тебя.

— Но чего ты хочешь? — спросила она в ужасе.

— Ничего.

— Так почему ты едешь в Тарнскую Долину?

— Потому что мне приказали. Застарелая привычка повиноваться еще сохраняет некоторую власть надо мной — однако, как ты видишь, уже довольно слабую, не то я не рассказал бы тебе все это. Я по-прежнему умываюсь, бреюсь и одеваюсь в силу привычки. Мне сказали, что привычки вскоре исчезнут.

— Тебе необходимо поехать в Рарагаш!

— Зачем? Я же не страдаю. — И Раксал Раддаит еще раз пожал плечами.

 

22

Глупость, и ничего больше! Булриону Тарну за шестьдесят. Он прадед. Он не должен ползти на четвереньках сквозь колючий кустарник темной ночью, стараясь не... Громкий хруст валежника.

Тише!

Узкий серп Авайль опустился совсем низко. Она почти не давала света, но помогала легко держаться нужного направления. Всеми почитаемому патриарху клана Тарнов никак не подобало бы описать в кустах широкий круг, а затем подползти к спящему Возиону, например, или к Хаймиону, или — хуже того! — к кому-нибудь из женщин! И... Нет, об этом и подумать страшно.

Ох! В звездном свете все выглядело смутным. И было острым, колючим, хрустящим. Ветки стаскивали с него шляпу. Сырой запах палой листвы бил в ноздри. Что-то впивалось ему в колени и ладони. Ох! Что если он растянет спину, не сможет ползти, должен будет позвать на помощь...

И чего только мужчины не проделывают ради женщин! Гвин захотела предаться любви в кустах. Теперь же. В эту ночь. И пусть завтра в долине их ждут удобные кровати... правда, и на шестьсот глаз больше, чтобы следить за ними, чем здесь. И не важно, что он не одобряет совокупления, не узаконенные браком. И не важно, если все остальные тут знают, что он замыслил — или знают хотя бы двое-трое и расскажут утром остальным, так что придет конец его доброй славе и здравость его ума будет поставлена под сомнение.

Женщины!

Он бы не полз здесь сейчас, если бы думал, что ей просто требуется подтверждение, насколько он сохранил свою мужскую силу, — это он достаточно убедительно доказал ей в прошлую ночь.

Куда вероятнее, что ею движут побуждения, которые она и сама не понимает. У Старика Тарнов хороший глаз на людей. И он знает, что ею — ох! — движет. После брачного обряда ОН положит ее в ЕГО постель, в ЕГО доме, в ЕГО долине. Гвин Солит не краснеющая девственница, не невеста-девочка, купленная у нищих крестьян, надрывающихся, чтобы прокормить двузначное число отпрысков. Гвин в Далинге пользовалась почетом. Может, она знает, что теперь не имеет ничего, может, не знает. Но даже если знает, то еще не могла свыкнуться с мыслью, что она — неимущая. И хотела, чтобы впервые они познали друг друга как равные, на ничьей земле под ничьим небом.

Не по-зардански, но ведь это такая малость! А под кустами он не ползал так уже сорок лет — ни разу с тех пор, как Хаймион подрос и ему поручили пасти овец. Конечно, он легко окажется в на редкость дурацком положении. Но зато, в каком он волнении! Весь дрожит, тяжело дышит — и не только от непривычного напряжения сил. Куда больше от предвкушения! Судьбы! Он уже совсем готов...

Куда, во имя всех Проклятий, она подевалась? Он же должен был добраться до дерева-вехи. А что, если он прополз мимо нее и сейчас выберется из лощины в дрок пустоши? Он замер, чтобы перевести дух и свериться со звездами.

— Ш-ш-ш! — раздался шепот совсем рядом.

— Гвин? — прошептал он в ответ.

Чуть слышное хихиканье...

— Нет, Элим! — поддразнила она.

Он пробрался под сук, и его пальцы коснулись одеяла. Нога. Он растянулся рядом с ней. Хрустнул валежник, зашуршали сухие листья.

— Ты запыхался, — выдохнула она.

— От предвкушения!

— Вот и хорошо.

Поцелуй. Долгий чудесный поцелуй.

Движения, прилаживание. Два тела слепились на одеяле, а вверху — звезды. Сердце колотится. Слишком долго он оставался одинок.

Легкий шорох неподалеку. И шепот?

— Что это?

— Думаю, Полион, — произнес нежный голос рядом с ним. — Ты понимаешь, что в любую минуту кто-то решит разыскать эту парочку и наткнется прямо...

— Даже думать об этом не смей!

Взаимные смешки. Еще поцелуй. Руки, шарящие в темноте...

— Люблю тебя, Ниен!

— Люблю тебя, Булл-Бык... Судьбы! — пробормотала Гвин, шаря пальцами у его пояса. — Что за узел! Не смей отрывать пуговицы! Как волнующе...

— Да.

— А знаешь, после моего медового месяца я ни разу не была за стенами Далинга.

— После... после чего? — Он крякнул, ища опоры, чтобы стянуть с нее сапоги. Такая будничная вещь — сапоги. Штаны для верховой езды куда более заманчивая задача. Как извлечь женщину из этой одежды?

— Старинный обычай в Кволе. После свадьбы новобрачные куда-нибудь уезжают вдвоем. Путешествуют. Далингийцы обычно отправляются к морю. Кэрп повез меня в Толамин. Так сказать, последнее наслаждение беззаботностью, перед тем как жена с головой уйдет в грязные пеленки.

Булрион содрогнулся.

— Какая мерзкая картина! (Но верная!)

Она уже сняла с него балахон, а он еще только начал. Ее прохладные пальцы погладили его грудь.

— Не тревожься. Знакомство с Тарнской Долиной будет для меня достаточным медовым месяцем. Для нас. Тебе придется все мне показать!

— Сейчас и начну, — сказал он.

Она крепко его обняла и засмеялась ему в бороду.

 

23

У южного края неба Муоль алела в Доме Детей, но она двигалась в обратную сторону и превращала его в Дом Зрелых, а любые страсти — удел зрелых мужчин и женщин. Так что разве ее знамение не указывает, что дети станут зрелыми через страсть? Полион был бы рад узнать мнение Возиона о таком толковании, но вот спрашивать его он никак не собирался.

Мужчины расстелили свои одеяла по одну сторону костра, а женщины по другую. Удивительно, что отсутствие одеяла его и Ниад никто не заметил. И еще удивительнее, что никто не хватился их самих, когда они забрались в кусты. Никто до сих пор не поднял тревоги. Вот что по-настоящему удивительно.

Он скользнул ладонью чуть выше, так что его указательный палец чуть прикоснулся к ее груди. Она сидела спиной к нему, и они прилегали друг к другу точно две ложки.

— Не надо! — шепнула она, но не шевельнулась, а потому он оставил ладонь там, куда она добралась — пока.

— Ты когда-нибудь прежде спала под звездами? — спросил он нежно, почти касаясь губами ее уха.

— Нет, никогда. Это так чудесно!

— Не всегда так чудесно, как сейчас.

Она хихикнула.

— И не может стать чудеснее?

«Да?»

Он нашел для них замечательную ложбинку, устланную сухими сосновыми иглами. Над ней смыкались густые ветки, спасая их от росы, так что звезды, собственно говоря, были не очень-то видны, но это не имело значения. Он понаблюдал за ними раньше, несмотря на Ниад... Нет, из-за нее!

— Ты умеешь читать по звездам, Полион?

— Да. Ведь очень важно понимать знамения. Возион хочет, чтобы я стал пастырем, потому что, по его мнению, у меня есть дар. Багряная — это, понятно, Муоль. Она в Доме Детей. А яркая — это Джооль в Доме Любящих. (Конечно, Возион сказал, что она все еще в Доме Ведущих, но даже Возион не мог знать это твердо!) Так что время самое благоприятное.

— Благоприятное для чего? — прошептала Ниад и теснее прильнула к нему.

— Чтобы познать любовь, а то для чего же? — Полион скользнул рукой повыше и наложил ее ей на грудь.

— Ты же обещал! — пожаловалась она, но снова не воспротивилась.

— Ты такая красивая, Ниад! И чтобы на тебя смотреть, и чтобы к тебе прикасаться. (Теплая, гладенькая. Нежная и упругая одновременно. Девушки поразительны! Таинственные, желанные, неотразимые. И он решил задачу с толстушкой и худышкой — Ниад пухленькая там, где требуется, и тоненькая, где это ласкает взгляд. Прелесть!)

— Ты обещал!

— Что я обещал?

— Что не будешь учить меня любви.

— Я обещал, что не буду делать тебе ничего неприятного, верно? И я же ничего не делаю, только обнимаю тебя.

— Вот просто и обнимай. Покрепче. А не... Ой! Не так крепко!

— Но почему? — дохнул он ей в ухо.

— Мне больно. Ты такой сильный!

Он чуточку разжал руки. Но самую чуточку. Она больше не возражала: значит, ей это так же сладко, как ему. Следующий ход: погладить большим пальцем сосок, но надо выждать минуты две.

— Они услышат, — прошептала Ниад.

Она его подбадривает!

— Нет, не услышат.

На самом деле Полион различал где-то поблизости, что-то, больше всего похожее на шуршание сухой травы или листьев. Возможно, нынче в кустах с женщиной не он один. А если это правда, другая пара, то не иначе как Старик с Гвин-садж. Невероятно! Конечно, для него, Полиона, она старовата, но даже еще очень миловидна, а дедушка ведь СТАРИК что в нем может привлечь женщину?

— Полион?

— А?

— Называй меня Коди, если хочешь.

— А, по-моему, Ниад — красивое имя.

Ух! Он что-то сморозил. Перемену в ней он почувствовал еще прежде, чем она убрала его ладонь с груди.

В этом вся беда с девушками: никогда не говорят полностью, что имеют в виду. И мужчины часто говорят то, чего совсем в виду не имеют, Он знает! И еще он знает, что есть одно, чего ни в коем случае говорить не следует, разве что ты действительно так думаешь. Если это ложь, то хуже такой лжи — нет. Достаточно ли он уверен, чтобы сказать это? Да, уверен, и твердо. А она тем временем одернула балахон.

Шаг назад, два шага вперед...

Он глубоко вздохнул.

— Ниад? Я тебя люблю.

Вот! Он это сказал. И он правда так думает. Это твердо!

— Ты это говорил разным девушкам.

— Нет, не говорил! И на этот раз я говорю чистую правду. Я влюблен в тебя безумно, как сумасшедший!

— Сколько их было?

— Ни единой!

Чистая правда. Чистейшая! Мейлим его спросила, и он ответил, что да, но сам-то этого слова не сказал, и значит, тот случай не в счет. А как еще он мог ответить на прямой вопрос? И даже он, может быть, вроде как верил, что любит Мейлим, но то, что он к ней чувствовал, не идет ни в какое сравнение с тем, что он чувствует к Ниад, и значит, все верно, Судьбы! Как он хочет... любит ее! Ничего подобного с ним прежде не бывало, и в жизни он ничего так не хотел. Еще немного — и он не выдержит.

— Полион? — шепнула она.

— Что, милая?

— Когда ты был совсем маленьким, твоя мать называла тебя каким-нибудь особым, тайным именем? Только она — и больше никто?

— А? — (А теперь что? Он попытался вернуть руку на грудь, но Ниад схватила ее и удержала на месте.) — Может быть.

— Скажи мне его.

— Не надо, а?

— Ты мне не доверяешь?

— Ну-у... Обещаешь, что никому не скажешь?

— Обещаю.

— Иногда она называла меня... Лягушонок. — И почувствовал, как Ниад затряслась от смеха. — Говорила, что я такой ногастый! Но если ты хоть слово...

— Я никому не скажу. Коди — мое среднее имя.

— Тоже очень красивое имя, — сказал он и вспомнил, что в Далинге придают среднему имени какое-то особое значение — какой-то древний имперский обычай.

Ниад заерзала, не выпуская его руки.

— Если бы твои приятели стали звать тебя Лягушонком, что бы ты сделал?

— Будь их не больше четырех, все бы упали мертвыми.

Шорохи в кустах стали четче. Кто-то там занимается Этим! От этой мысли он просто обезумел. Это же возможно! Соберись с мыслями, парень!

— Коди? — сказал он на пробу и почувствовал, как она чуть расслабилась. — Коди, милая.

— В Далинге, — вздохнула она, — мы говорим людям наши материнские имена, но никто другой этим именем не пользуется. Никогда! Назвать кого-нибудь средним именем — это страшное оскорбление.

А! Понятно!

— Ты можешь называть меня Лягушонком.

Это был верный ответ. Она выпустила его руку, и он водворил ладонь на ее законное место. Потеребил сосок и почувствовал, как она затрепетала от удовольствия. И зашептал ей на ухо:

— Коди, Коди, Коди!

Она извернулась, так что они оказались лицом к лицу.

— Лягушонок?

Какое у нее душистое дыхание! Она его поцеловала.

— Коди, милая. Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, Коди!

Подействовало, точно волшебство. Она растаяла, ну просто растаяла в его объятиях. Он надавливал, целовал, ласкал, целовал. Поглаживал, исследовал... пальцы... Те шорохи теперь прекратились, а он шуршал куда громче, чем следовало бы, но ему теперь было все равно. Сейчас, сейчас ЭТО! Они вместе ерзали, целовались, гладили...

— Не так громко! — прошептал он.

— Я закричу!

— Что?! — Он вдруг поняли, что она вовсе не играет, а вырывается. По-настоящему? Она повторяла «нет», и уже не первую минуту. Так она серьезно? Он перестал — одновременно в ужасе и исступлении.

— Но я же люблю тебя, Коди! — Они оба задыхались.

Она повернулась к нему спиной.

— Ты обещал!

Он обнял ее. Она содрогалась от рыданий.

— Прости меня, Коди. Мне правда очень жаль. Я поторопился.

После некоторого молчания она совладала со своим голосом.

— Мне тоже жаль, Полион. Прости, я должна была остановить тебя раньше. Спокойной ночи.

— Коди! Ты не можешь бросить меня так. Я весь горю, я готов, Коди.

Она не отозвалась.

Полион хлопнулся на спину и утер лоб свободной рукой. Судьбы! На этот раз он натерпится боли! А ивилгратка способна исцелить жар в паху? Как мужчина вообще может с ней поладить?

Тут он осознал, что она уснула на его другой руке, пришпилив его к одеялу. Очень долго он лежал так, закусывая губу, и потел от мучительного нытья в паху. А Ниад спала рядом. Время от времени он видел среди веток красное сияние Муоль и слышал непрекращающееся шуршание где-то в кустах.

 

24

Булрион придержал Грома на гребне. Склон полого спускался к лесу — редкие дубы, густой вереск, оазис сочной зелени в обрамлении унылой каменистой пустоши. За дубами лежало озерцо. Он подъехал с наветренной стороны, чтобы лошади не почуяли воду. Ни одной живой души, кроме его спутников. Прохладный ветер теребил кустики и бурьян у лошадиных копыт.

— Устроим привал, — сказал он. — Потом отыщем джоолгратку.

Гвин кивнула и спрыгнула с седла одновременно с ним. Остальные подъезжали и тоже спешивались.

Его не слишком прельщала встреча, но он — глава семьи и должен заняться этим сам. Пригласить ее может только он.

Придется отправиться одному. Меньше всего ему надо, чтобы кто-то подслушал его мысли. В них ведь будет все то чудесное, что случилось ночью, и куда худшее — его жалкие длительные сомнения, ощущение, что он недостоин сильной молодой красавицы вроде Гвин, его страх, что она лжет ему, и хранимый им секрет, что она — нищая. Ну вот! Он уже начал!

Гвин отошла и села на камень. Булрион снял с Грома седло и положил на дрок. Выпрямившись, он увидел рядом с собой Полиона и больше никого вблизи. Искушение подразнить юнца было неодолимым.

— Надеюсь, ты держишь ухо востро на случай неприятностей.

В зорких глазах мелькнула тревога.

— Каких неприятностей, дедушка?

— А от диких зверей. Вчера ночью я слышал шорохи в кустах вокруг нашей стоянки.

Паренек покраснел, не зная, как на это отозваться, но выдержал взгляд деда.

— Я тоже вроде бы слышал.

Нахальный щенок! Молодец! Он никогда не обретет и половины мощи Джукиона, а Нондион уже выше него, однако среди сыновей Бранкиона только в нем есть настоящий огонек. Жаль, конечно, что его бросает то к одной, то к другой. Но, может быть, есть что-то, достойное восхищения, в такой неимоверной сноровке, даже если она используется для такой низкой цели? Или в нем просто говорит старческая зависть?

— Ну, оба мы ошибиться никак не могли, — сказал Булрион. — Ты много времени проводишь с Ниад Билит. Вы уже помолвлены?

Полион поежился.

— Мы же знакомы совсем мало...

Булрион нахмурился со всей своей патриаршей грозностью. Он не мог поверить, что ночью его внук ограничился тем, что любовался вместе с девочкой на звезды. По правилам Тарнов мужчина, ложась с женщиной, связывал себя.

— Некоторые очень быстро решают, чего они хотят.

— Э... Я не уверен, что она согласится.

Его неохота была понятной. Еще слишком юн. Слишком, слишком юн. Булрион помнил собственную злобу, когда его женили в шестнадцать лет. Но его первый брак оказался очень удачным, и он поступал так же со всеми своими детьми и внуками — свяжи их, заставь плодиться как можно раньше. Бездушно — да, но главное — семья, а он способствовал тому, чтобы она быстро росла. Многочисленность — вот что важно. В многочисленности — безопасность. А среди ранних браков неудачных было на удивление мало.

— Она хорошая девушка, сынок, а к тому же настоящая красавица. Не думаю, что ты когда-нибудь найдешь лучше, а ее дар целительницы драгоценен для всех нас. Мы с Гвин поженимся через день-два. Почему бы нам не сыграть двойную свадьбу? Ты и твоя красавица нареченная?

Полион облизнул губы, перепугавшись разверзшихся перед ним челюстей брака.

— Мне надо спросить Ниад.

— Правильный ответ! Поговори с ней, и пусть она решит.

Булрион отпустил Грома — пусть себе покатается по траве. Оставив остальных мужчин расседлывать лошадей, он направился к Гвин и сел на камень рядом с ней. Как он устал! Он даже не помнил, когда в последний раз спокойно проспал ночь. Женщины сидели на земле, и Гвин выглядела королевой на троне в окружении свиты. Очень удачное сравнение! Элим и Анейм раскрывали сумки с провизией и раздавали ее.

— Булрион?

— Что, моя радость?

— Позволь мне найти джоолгратку. — Он хотел возразить, но Гвин покачала головой. — С женщиной лучше говорить женщине, а она ведь, наверное, из Далинга, как и я. Возможно, я ее знаю! Кто-нибудь узнал ее имя?

Он почувствовал облегчение и поэтому ощутил себя виноватым.

— Ты уверена? — Обязательный вопрос, и она, конечно, это понимает. Пожалуй, ему мало что удается скрывать от этой его проницательной и чарующей возлюбленной.

— Вполне уверена.

Темные глаза были очень серьезны, но если она испытывала страх, то скрывала это так хорошо, что он почти ей поверил.

— Ты очень смелая! Конечно, она могла и уйти. Но поезжай немного впереди нас и дай нам знать, как только окажешься в пределах ее воздействия. Тогда мы остановимся и подождем.

Гвин взяла булочку и яблоко, протянутые Катим.

— Спасибо! И я возьму запасную лошадь?

— Да, конечно. И если она захочет последовать за нами, оставь лошадь ей, но только стреножив. И скажи ей, чтобы она нас не нагоняла! Мы позаботимся, чтобы у нее был кров, и еда, и все, что нужно в долине, но в достаточном отдалении от домов. Возле родника.

— Я скажу ей. И скажу про Рарагаш.

На них упала тень.

— Булрион, зачем ты связываешься с джоолграткой?

Так прорычать эти слова мог только Хаймион. Еще несколько теней упало рядом с первой. Булрион огляделся: почти все мужчины подошли к ним послушать. Хаймион супился, как всегда, но лица за его спиной тоже были насуплены.

Булрион повернулся на камне, чтобы оказаться лицом к ним, хотя теперь ему в глаза било солнце. Он сидел, они стояли. Ему было ясно, что это бунт, хотя и небольшой.

Зачинщиком всякого недовольства в семье обычно бывал Хаймион. К счастью — потому что Хаймион был тугодумом и его недолюбливали. После Булриона он, первенец Могиона, был самым старым в семье. Иногда он, казалось, думал, что ему принадлежит право первородства и править кланом должен он. Будь у него побольше ума и хоть чуточку обаяния, он мог бы убедить в этом и некоторых других. Однако ему так и не удалось обзавестись сторонниками — до сих пор.

Среди Тарнов красавцев было мало, но Хаймион словно бы собрал в себе все худшие семейные черты — слишком большая голова, лицо, будто состоящее из бровей, торчащего носа и подбородка. Плечи и грудь у него были чересчур выпуклыми. А вдобавок — и это было уже его собственной особенностью — слишком длинные руки и слишком короткие ноги. В последние годы борода у него поседела, а усы остались темными, так что казалось, будто уголки его рта все время брюзгливо опущены.

Булрион решил, что ему следовало бы объяснить подробнее.

— Она может оказаться очень полезной нам. Мы поселим ее в палатке неподалеку от дороги, и она будет нашим дозорным. Мимо джоолграта ни один враг не проскользнет!

— А кому понадобится проскальзывать? — проворчал Хаймион.

— Время теперь тревожное. С тех пор как мы поселились в долине, на нас никто не нападал, но теперь этому скоро придет конец.

Обезьяньи брови его племянника насупились еще больше.

— А чтица мыслей тут при чем? Она посеет смуту. Ты же видел, что случилось тут два дня назад.

— Не посеет, пока будет оставаться на достаточном расстоянии. Мы будем обходить ее стороной, а вот чужаки, приближаясь...

Его перебил жесткий голос Возиона:

— Отец, это чушь! Если мы будем всегда обходить ее стороной, то просто проложим новую дорогу, которой смогут воспользоваться и враги. А если против нас выступит большой отряд, так они смогут подкрасться из-за холмов с любой стороны. Конечно, если явится несколько человек, притворяясь друзьями, джоолгратка их распознает, но ведь они почувствуют ее тогда же, когда она почувствует их, — а такая жалкая кучка нам вообще не страшна. Все это чушь!

Головы вокруг согласно закивали.

Ну-ну! Возражения Возиона были куда серьезней ворчливых обличений Хаймиона. Это было подлинное восстание, и пастырь уже пустил в ход убедительные доводы.

— Ты знаток старины, — сказал Булрион, — как ты нам говорил. Зарданцы почитали меченых Проклятием. Они прибегали к джоолгратам в решении споров...

— Каких споров? Мы же всего лишь семья, а не племя. И ты действительно хочешь вмешивать джоолгратку в семейные дела? Женщина заподозрит мужа в неверности и потащит его к чтице мыслей? Нам этого не нужно, отец!

Инстинкт подсказал Булриону, что он допустил ошибку и ему следует побыстрее отступить. Не слишком привычный для него маневр, но бывают случаи, когда мудрее всего отступить. Однако теперь, когда рядом с ним была его нареченная, им овладело упрямство.

Он обвел взглядом угрюмые лица, замечая, кто не отводит глаз, а кто отводит. Нет, спор идет не просто о джоолгратке! Возион слишком уж уверен в себе. Значит, он и Хаймион стакнулись во время поездки, а их дряхлый Старик был слишком занят ухаживанием и ничего не заметил.

— Ты говоришь будто кволец! Бедную женщину прогнали, точно бешеную собаку. Мы, зарданцы, всегда почитали меченых!

Лицо Возиона — ну вылитый хорек! — побагровело от злости!

— Но мы всегда помнили и о том, как они опасны. И если бы только джоолгратка! Еще и ивилгратка...

— Девочка, которая спасла мне жизнь! Ты предлагаешь, чтобы мы и ее прогнали?

— Дай ему кончить, дядя! — рыкнул Хаймион. — Это еще не все.

— Ах не все! — Булрион хотел было вскочить, но тут же решил, что разумнее будет остаться сидеть на камне, точно король на троне. А они вокруг — просители.

— Да! — отрезал Возион. — Этот Раксал — муолграт!

Все посмотрели туда, где Раксал Раддаит сидел в стороне и полном одиночестве на замшелом валуне и пустыми глазами смотрел на горизонт. От этого отстранения, от всего вокруг веяло жутью, чем-то нечеловеческим.

— Почему ты так решил?

— Я спросил его. И он сказал мне. И еще сказал, что Гвин Солит знает про это. Разве она тебе не сказала?

Если не сказала, значит, ей нельзя доверять. Если сказала, то Булрион не сказал сыну. Вот что беспокоило пастыря. Гвин тоже повернулась и теперь смотрела туда же, куда и Булрион. Он обнял ее за плечи.

— Да, она мне сказала.

Стоящие вокруг обменялись сердитыми взглядами. Глаза Возиона опасно блеснули.

— И ты нас не предупредил? Муолграт смертоносен! Если он пожелает, то может наслать на нас кровожадность, заставить нас накинуться друг на друга! Может навлечь всяческие несчастья!

— А зачем ему это? — Едва спросив, Булрион понял, что вопрос был ошибкой.

—Он же племянник правителя Далинга! Если ты ищешь врагов в это твое неспокойное время, зачем приглашать в долину муолграта?

— Зарданцы...

— Перестань ссылаться на наших предков! В те дни они жили небольшими племенами далеко друг от друга. Вспышки звездной немочи тут же обнаруживались, ей не давали распространиться, и меченые были большой редкостью. Далинг — большой город. Заболели сотни и сотни, и вот теперь нам надо разобраться по меньшей мере с тремя мечеными. Кто нас поразил? Кто стоит за этим?

— Почему ты говоришь «кто»? Наши жребии определяют сами Судьбы.

— Судьбы могут воздействовать через людей, делая их своим орудием.

— И почему ты сказал «по меньшей мере с тремя»?

— Кто тут ивилграт? — негромко спросил пастырь.

— Кто? — Булрион поискал взглядом Ниад Билит и увидел, что она стоит позади других, глядя на происходящее большими испуганными глазами. Полион обнимал ее за талию. Ну, эти двое к бунту не причастны! — На что ты намекаешь, сын?

— Дети Гвин Солит умерли от звездной немочи, — сказал Возион. — Умирали сотни людей, в городе царила паника. Но Гвин Солит устроила в своей гостинице лазарет для заболевших и сама их выхаживала. Очень неразумный поступок, не так ли?

— Она смелая и сострадательная женщина.

— Сострадательная — да. Но, возможно, смелость ей была не нужна. Что, если она заразилась вместе со своими детьми, а потом выздоровела, а они нет?

Булрион почувствовал, как напряглась Гвин, видимо, собираясь заговорить.

— Погоди! — сказал он. — Клюнем не раньше, чем увидим всего червяка. К чему ты клонишь?

Возион повернулся и поманил Ниад:

— Подойди сюда, дитя.

Она робко подошла, а Полион воинственно шагал рядом, продолжая ее обнимать. Остальные расступились, пропуская их. Пастырь улыбнулся ей, но такая улыбка не могла успокоить испуганную девочку.

— Когда ты исцеляешь людей, Ниад, ты что-нибудь чувствуешь?

— Чувствую, садж?

— Да, чувствуешь! — повторил он резко. — Ты способна ощущать воздействие твоей силы?

Она покачала головой, и два пучка золотых волос захлопали, точно огромные уши.

— Так откуда ты знаешь, что ты ивилгратка?

Огромные синие испуганные глаза воззвали к Гвин. Ответил Полион:

— Кухарка в гостинице порезала руку, и Ниад...

— Я хочу услышать это от нее! — с досадой перебил Возион. — Когда ты исцелила этот порез, Гвин-садж была там?

Ниад молча кивнула.

— Она присутствовала, когда ты исцеляла моего отца? И других, пострадавших в драке? Дитя, исцелила ли ты хоть одного человека, когда при этом не присутствовала Гвин-садж?

— Чушь! — загремел Булрион.

Его сын ответил ему предостерегающей гримасой, и Булрион с удивлением понял, что под настойчивостью пастыря прячется подлинный страх. А если Возион настолько напуган, что должны чувствовать остальные?

— Так ли, отец? Когда человек, тащивший Солит, упал мертвым, кто был ближе всего к нему?

Разумеется, сама Гвин...

— Но если целительница она, то... — Нет, это неправда. Если Ниад творила свои чудеса, не сознавая как, то действительно творить их могла Гвин, точно так же ничего не сознавая. Или она знала и лгала им всем? Такому о ней Булрион поверить не мог. Но остальные могли.

— Могу теперь ответить я сама? — негромко сказала Гвин.

Он покосился на нее. Ее лицо было мрачным, но без малейших признаков страха.

— Если хочешь. Но ты не обязана.

Она повернулась к Хаймиону.

— Ты хочешь знать, была ли я помечена Проклятием?

—Да! Ты заразилась звездной немочью?

— Не думаю. Во всяком случае, сыпи у меня не было. В ночь, когда умерли мои малютки, я чувствовала себя ужасно, но я полагала, что причиной горе и внезапность их смерти.

Хаймион передернул плечами, тревожно покосился на Возиона в чаянии поддержки, потом зло усмехнулся:

— Ты ухаживала за недужными, хотя сама не заразилась? Так это безумие!

Булрион почувствовал, как вздрогнула Гвин.

— Да! Видишь ли, я хотела заразиться. Сначала мой муж, потом мои дети. Я негодовала на Судьбы: пусть доведут дело до конца и заберут меня тоже.

В наступившей полной ужаса тишине Булрион сказал:

— Но ты не заразилась?

Она ответила, обращаясь к Хаймиону:

— Я честно думаю, что нет. Но доказать это, конечно, не могу. Звездная немочь обычно легко обнаруживается — Ниад была в голубых пятнах с головы до ног. Вся ее семья умерла от звездной немочи. Пока она бушевала, из города бежало много людей. Кто-нибудь из них пытался спуститься в вашу долину, Хаймион-садж?

— Были такие, — буркнул он.

— И что вы делали?

— Отсылали их, — сказал Возион. — Старинные правила гостеприимства неприменимы, когда бушует звездная немочь.

— Но как? Как вы их отсылали? — Она все еще обращалась к старшему из них, и теперь Булрион понял почему. Большая умница Гвин-садж!

Хаймион свирепо нахмурился, и его лицо стало уж совсем страшным.

— Мы высылали навстречу вооруженных людей, останавливали их, оставляли для них одеяла и припасы, если им они требовались. И предупреждали, чтобы через два дня их духу тут не осталось!

— А ты бывал одним из этих вооруженных людей?

— Да.

— Так, значит, ты приближался к некоторым из них. И тоже мог заразиться.

— Нет, — рявкнул он с тревогой. Кое-кто вокруг проворчал что-то, соглашаясь с Гвин. Естественно, те, кто не выезжал к беглецам из Далинга.

Неожиданно Гвин рассмеялась.

— Да-да! Если я могла заразиться и не узнать об этом, точно так же мог и ты! Я согласна, что это маловероятно. Ты бы заразил других, и у кого-то обязательно высыпала бы сыпь. Я просто показала тебе, куда заводят такие предположения.

— Не смей шутить над этим! — закричал Возион.

— Я не шучу. Как и Хаймион-садж.

Умница! Умница! Гвин старательно делала вид, что зачинщик бунта — Хаймион. Она успела понять, что Хаймиону куда труднее заручиться поддержкой остальных, чем Возиону. И оставляла Возиону возможность сделать вид, что он к бунту не причастен.

— А ведь такое возможно! — весело сказал Булрион. — Возможно, что кто-то — ивилграт и сам об этом не знает. Когда доберемся до дома, то легко установим, кто из наших красавиц — целительница.

Возион был не готов уронить свое знамя. Он огляделся, проверяя, с ним ли по-прежнему его сторонники.

— Но ты согласен, что Гвин Солит могла тоже заразиться звездной немочью и, возможно, была помечена Проклятием Ивиль?

Булрион обнял Гвин покрепче.

— Да, возможно, но навряд ли.

— Но ведь возможно, что ивилгратка — Ниад, а Гвин пометила Проклятием другая судьба?

Вот, значит, что! Муолгратка. Они думают, что Гвин пометила Страсть. То-то их недавно столь почитаемый Старик ведет себя как безмозглый дурак из-за женщины на сорок лет моложе. Вчера ночью он дурачился в кустах, и они заподозрили, что его околдовали. А это хуже, чем просто старческое размягчение мозгов. Обведя взглядом кольцо испуганных лиц, он понял, что Хаймион подстроить этого не мог. Только Возион мог составить такой план, и его доводы казались почти неопровержимыми.

— Так что ты, собственно, имеешь в виду, сын?

— Что нам приходится тревожиться из-за трех меченых — по меньшей мере, а возможно, и из-за четырех. Мы ведь только большая семья, отец, не племя, не народ. С одним меченым мы могли бы поладить. Принять его, заботиться о нем по обычаю зарданцев. Но четверо — это слишком много!

Булрион встал. С него хватит!

— Кое в чем ты прав, сын. Быть может, я поторопился предложить приют джоолгратке, и я понятия не имел, что Раксал — меченый, когда согласился, чтобы он сопровождал нас. Когда приедем домой, то проверим, сможет ли Ниад убрать шишку в груди Соджим, — и Гвин Солит рядом не будет, хотел я сказать. Если у нее не получится, я попрошу Гвин попробовать без Ниад поблизости. Достаточно просто, так?

— Но... — начал Возион.

— Но пока мы будем делать так, как говорю я. Мы отвезем Ниад и Раксала к нам домой. Мы позволим джоолгратке следовать за нами на безопасном расстоянии. Думаю, вы все слышали, что говорила эта Лабранца про Академию в Рарагаше. Мы отправим Ниад, и Раксала, и джоолгратку в Рарагаш. Согласны?

— А... — проворчал Хаймион и осекся.

Булрион не сводил глаз с Возиона. Он был теперь пружиной бунта. Хаймион больше никакого значения не имел.

— А Гвин Солит? — настойчиво спросил Возион.

Вот оно! Если Булрион не справится с этим бунтом сейчас же, то завтра, когда они вернутся в долину, он перестанет быть главой семьи. А будет просто дряхлой развалиной. Видимо, Гвин пришла к тому же заключению, потому что поднялась с камня и встала рядом с ним. Он снова ее обнял и притянул к себе.

— План таков! — рявкнул он. — Я собирался рассказать вам за едой. (Это была ложь: он придумывал на ходу.) Мы с Гвин Солит поженимся, как только знамения будут благоприятными. А тогда мы отвезем меченых в Рарагаш. Надеюсь, хоть кого-то мы привезем назад, так как...

Гвин вздрогнула от удивления, но промолчала.

— Ты? — крикнул Возион.

— Что-нибудь не так? — грозно спросил Булрион. — Ты что, хочешь сказать, сын, что я слишком стар, чтобы держаться в седле?

— Э... нет, отец!

— Вот и хорошо. Ты, наверное, не слышал про медовый месяц, но это старый кволский обычай, и я не вижу в нем ничего дурного. Это путешествие, в которое отправлялись новобрачные сразу после свадьбы. Мы с Гвин поедем в Рарагаш! Возьмем с собой трех меченых и еще кое-кого. Потом вернемся. У НАС ЕСТЬ НА ЭТО ТВОЕ РАЗРЕШЕНИЕ?!

Возион увял перед отцовской яростью.

— Конечно... нет... то есть тебе не требуется мое...

— Да, не требуется! — взревел Булрион. — Может, ты воображаешь, что оборона — это крепкие стены, и все, так ты ошибаешься! Это еще и люди, и стратегия, и разведка! Карпанцы перешли Нилду и вторглись в Нимбудию. Здесь, в Да-Лам, мы понятия не имеем, что происходит в остальной Куолии! Так я поеду и узнаю! И возьму с собой ребят посмышленее — пусть наберутся опыта. Пора нам растить воинов, а не только работников на земле! Кто-нибудь хочет возразить — любой из вас?

Возион посмотрел на Хаймиона. Хаймион посмотрел на Возиона. Затем все начали отводить глаза, и бунт растаял, как ночной иней под первыми лучами весеннего солнца. Булрион сел и принялся за еду. Его сердце бешено колотилось, а руки тряслись.

— Ты этого хотела с самого начала? — прошептал он.

Гвин рядом с ним поглядывала на окружающих и чинно жевала свою ржаную булочку.

— Вот именно! — сказала она, не глядя в его сторону. — Клянусь двумя ликами Бога, Булрион Тарн, я люблю тебя!

Ему захотелось замурлыкать.

— Вот и хорошо! — сказал он. — Потому что я меня тоже люблю.

Она поперхнулась, и оба рассмеялись.

 

25

— Это коровники, — сказал Булрион. — А мастерские вон там — горны, кузница, гончарная и все прочие. Мы их, понятно, построили подальше от домов.

Они спускались в Тарнскую Долину. Она была вся в сочной зелени. Даже окружающие холмы, казалось, отличались таким плодородием почвы, что леса на них росли с той же быстротой, с какой вырубались. Заходящее солнце одевало розоватым сиянием поля, пастбища и селение, гораздо более обширное, чем предполагала Гвин. Только тут она по-настоящему поняла, как велика семья из трехсот членов. Уже навстречу им бежали мужчины, женщины, дети, и число их все время возрастало, особенно детей. Впереди и сбоку с лаем неслись собаки.

Но дома! Она пришла в ужас. Ей следовало бы знать. Она должна была знать... Почему, ну почему она не захотела думать?

Тем временем Булрион продолжал свои объяснения, преисполняясь гордости, — ведь он показывал плоды трудов всей своей жизни невесте, которая настолько моложе него. Ах, Булрион! Она не должна... ни в коем случае не должна допустить, чтобы он увидел все это ее глазами. Он видел цветущее разросшееся селение там, где было полное безлюдье, когда впервые долина предстала перед его глазами. Она же видела... нет, даже и думать об этом она не будет... она видела жалкую убогость.

Устала она немыслимо. Весь день в седле измучил ее физически, но встреча с джоолграткой лишила ее душевных сил. Джодо Кавит, несчастная, несчастная женщина! Она жила на улице Ручья в двух перекрестках от гостиницы. Была знакома со знакомыми Гвин, но до этого дня им не доводилось встречаться. Немочь унесла всю семью Джодо — мужа, детей, отца и мать. Много месяцев она ни с кем не перемолвилась ни словом и с лихорадочной благодарностью приняла даже те крохи, какие Гвин предложила ей по поручению Булриона: порог, на котором спать, самое ограниченное общение с обитателями долины — просто друзья вдалеке, которых можно видеть, но к которым нельзя подойти, с которыми нельзя заговорить. И весь день ее одинокая фигурка маячила позади кавалькады, постоянное напоминание в благоразумном отдалении.

До этой встречи Гвин Солит не знала, что такое одиночество.

— ...первый замок был даже старше, — говорил Булрион. — Старше самой империи. Просто нагромождение развалин, камни погребенные в земле. Мы раскапываем их, заново строим стены, сооружаем крепостцу. Не очень большую, но самое большое укрепление в наших краях. Враги будут обходить ее стороной в поисках более легкой добычи.

В тумане, окутавшем ее мысли, Гвин пыталась сообразить, насколько такие рассуждения верны. Шайка опытных разбойников может решить, что снабженное всем необходимым укрепление, которое защищают крестьяне, послужит добрым приютом для них и его стоит прибрать к рукам. Завтра она узнает мнение Раксала, он ведь воин.

Бегущие навстречу были уже близко, ветер доносил их радостные крики. Бегущих нагоняли несколько юнцов на неоседланных лошадях, чтобы самыми первыми приветствовать патриарха, вернувшегося домой здоровым, целым и невредимым.

Но их ждут кое-какие неожиданности. И не просто глава их семьи, исцеленный, полный сил. Не просто сама Гвин, нежданная невеста, огородное пугало после двух дней тряски в седле под палящим летним солнцем. Им предстояло узнать про меченую Джодо, и меченого Раксала, и меченую Ниад.

А ей тоже следует подготовиться к неожиданностям. Может быть, даже похуже домов? Зарданские дома — ей следовало бы догадаться, что Тарны должны жить в зарданских. Сорок девять таких домов, сказал Булрион. Когда Полион женится на Ниад, все сообща построят еще один.

КРУГЛЫЕ дома. Хижины: деревянные столбы, кольцом вкопанные в землю, плетеные стены, промазанные белой глиной и конические соломенные крыши. Утрамбованные земляные полы — или выложенные плоскими камнями. Зарданцы строили свои жилища только так. С одним помещением внутри. Пятьдесят домов на три с лишним сотни людей... то есть шесть-семь человек на дом. В некоторых меньше, в других много больше — но все в одной комнате.

Его вторая жена умерла три года назад. Сколько детей еще живет в его доме? Возможно, он ей уже сказал, так что спросить его об этом нельзя.

Почему она не сообразила, что Тарны живут в хижинах? Возион пытался предостеречь ее, а она не стала слушать. И она же не глупа! Любовь бывает слепой, но она-то как будто все-таки не влюблена в Булриона до безумия. Знай она, с чем сопряжен брак с ним, так, вероятно, приняла бы то же решение. И теперь, когда узнала, вовсе не собиралась пойти на попятный. Угнетало ее ощущение чьего-то вмешательства, словно ее обманули. Кем или чем введена она в заблуждение — и ради чего?

Последнее время она не слышала таинственных голосов, с подозрением вспомнилось ей.

Под гром копыт примчались встречающие конники. Одни подростки, и на Булриона с Гвин они почти даже не посмотрели, а окружили Полиона и его белокурую спутницу. Полион, знакомя их, напыжился точно голубь.

Приближалась и бегущая толпа. Конечно, впереди были тоже мальчишки. Они весело кричали и смеялись, но Гвин, к сожалению, напомнили об обезумевших толпах в Далинге, гонявшимися за мечеными, убивавшими их. Лошадей пришлось осадить. Булрион говорит, чтобы она спешилась. И толпа поглотила ее. Это тот-то, это та-то. Имена, имена, имена. Тарны десятками, плотные, широкоплечие, темноволосые. С закваской мужей и жен со стороны, разумеется: большинство те же зарданцы, но есть и куолцы, и даже светловолосые. Объяснения. Улыбающиеся лица. Имена. Знакомые лица. Имена. Незнакомые лица. Имена. Сильные руки, обнимающие ее. Мозолистые крестьянские ладони, прижимающиеся к ее ладони в пожатии. Она неуклюже бредет по ухабам в сапогах для верховой езды, увлекаемая потоком смеха и поздравлений. Молодые, старые, крупные мужчины, крупные женщины — у многих на руках младенцы, а главное и больше всего — дети. Она была по пояс в волнах вопящих ребятишек. Теперь все они — ее люди.

Она была в поселке среди лабиринта круглых домов. Она была грязной, липкой от пота, совсем разбитой, но нельзя показать слабость — ради Булриона и собственной ее гордости. Из-под ног во все стороны прыскали куры и поросята. Собаки заливались истерическим лаем. Булрион куда-то подевался, и вокруг толпились неизвестные, чужие...

Спасительный голос с далингским выговором произнес:

— Мы уже встречались, Гвин-садж.

Из людского марева выделилась женщина, примерно ровесница Гвин — невысокая, тоненькая. К груди она прижимала спящего младенца, другой рукой держала ручонку едва научившегося ходить карапуза. Лицо ее казалось смутно знакомым. Круглое лицо, странно сочетающееся с такой хрупкой фигуркой, но с доброй улыбкой, проблесками ума, намеком на внутренний огонь.

— Встречались? Прости, но я...

— Меня зовут Шупи. А тут называют Шупиим, а ты очень скоро станешь Гвиним, думается мне. Я прежде работала в «Гостинице на улице Феникса».

Гвин сделала огромное усилие, чтобы собраться с мыслями, и потерпела полную неудачу.

— Мне очень жаль. Но я не помню.

Шупиим засмеялась:

— Конечно! Мы никогда не были по-настоящему знакомы. Тогда Кэрп-садж ухаживал за тобой, и я тебя несколько раз видела. И понятно, что ты меня не запомнила. Я очень сочувствую... но ты, наверное, не хочешь, чтобы тебе напоминали... Ты не окажешь мне честь переночевать в моем доме?

Гвин почувствовала себя человеком из пословицы, цепляющимся за мифическую соломинку. Женщина, которая думает, как она, — или, во всяком случае, поймет ее, если понадобится.

— Но Булрион...

Шупиим снова засмеялась и перехватила младенца поудобнее.

— Вы еще не поженились? До тех пор тебе не положено спать под его кровом, Гвин-садж. Как бы ты их ошарашила! У нас, конечно, есть гостевой дом, но в нем сейчас живет приезжий. Мужчина. В моем доме ты будешь желанной гостьей.

Теснившиеся вокруг одобрительно заулыбались и закивали.

— Ты очень добра, Шупиим. Но, возможно, твой муж...

— А ты с ним знакома. Он поехал в Далинг, это гнездо всех бед! Хорошо, что ему я могу доверять, верно?

— Просто ты его до смерти заругала! — сказал мужчина, и все захохотали.

— Вот я ему скажу, как ты ко мне липнул, Конион!

Конион завопил в притворном ужасе, и опять все захохотали. Семейные, непонятные чужим шуточки. Год-другой, Гвин станет одной из них, поймет подоплеку поддразниваний.

— Идем! — сказала Шупиим и повернулась, показывая дорогу. — Мой муж — Джукион Тарн, Гвин-садж. Ты его знаешь?

— Ну конечно! Великан!

Миниатюрная женщина просияла от гордости:

— Самый дюжий Тарн из них всех!

Следуя за ней через толпу, Гвин сказала:

— Он пришел мне на помощь! На меня напал пьяный, и Джукион свалил его одним ударом.

— Да? — Шупиим грозно нахмурилась.

— Я была ему очень благодарна.

— Ну, тогда хорошо.

Однако, судя по лицу Шупиим, ничего хорошего тут не было. Судя по ее лицу, она предпочитала держать своего колосса-мужа на привязи покрепче. Взрослые вокруг них мало-помалу исчезали. Даже собаки, обнюхавшие следы Гвин, начинали утрачивать интерес, но дети продолжали глазеть на нее. У нее стучало в висках, все тело разламывалось от боли. Вокруг этого дома направо, вокруг того налево... Почему у них нет настоящих улиц? Запахи стряпни, куриного помета, детей. Через несколько лет Гвин уподобится этой женщине? Неуклюжая одежда из домотканого холста, младенец у ее груди, его братишка держится за ее подол? Что-то не похоже на Гвин Солит. Но через несколько дней она станет Гвиним Тарн. И Гвиним будет иной.

Теперь она обнаружила, что в расположении домов есть определенный порядок. Они группировались по пять-шесть — так, что все двери были обращены к подобию общего внутреннего двора, поросшего замусоренной травой. Шупиим направилась к черному провалу в грубой, беленной известью стене. По сторонам — две скамьи. Навстречу ринулся поток испуганно квохчущих кур.

Внутри приятная прохлада, но и сумрак, пропитанный запахами древесного дыма, стряпни и людей. Окон не было, свет падал из дверного проема и из-под стропил, так как стены не смыкались с кровлей. На середине очаг, по стенам — кровати, прялка и больше ничего. Значит, они едят, сидя на полу. Горшки и сковороды, мешки с запасной одеждой, плетенки с овощами, пучки душистых трав свисали с балок, куда не могли забраться крысы. Первозданная убогость, но в самой ее простоте было что-то странно привлекательное. Жизнь в таком доме должна быть бесконечно далека от интриг и политики Далинга. Еда, сон, любовь — вот и все, что важно тут.

Нет, еще одно! Ведро с водой, накрытое тряпицей. Оно поглотило ее внимание, более желанное, чем торжественный обед из семи блюд.

— Разденься и вымойся, Гвин-садж, — сказала Шупиим, осторожно укладывая младенца на одну из кроватей. — Сейчас подберу тебе чистую одежду.

— Я привезла кое-что, но не знаю, куда отвели лошадей. (И кто-нибудь вспомнил про Джодо, джоолгратку?)

— Городская одежда тут не годится. И не беспокойся о Старике... то есть о Булрионе-садже. Он тебя скоро разыщет. Ты, наверное, устала с дороги?

Стараясь не замечать ничем не закрытого дверного проема и взглядов двух малышей, Гвин сняла грязную пропотевшую одежду, встала на колени у ведра и взяла тряпицу. Вода была холодная, но такая приятная! Простые радости дарят неимоверное удовольствие. Каждое прохладное прикосновение тряпицы вместе с пылью, казалось, убирало заботу за заботой. Она наклонила голову, чтобы помыть волосы. Дети внимательно и молча следили за ней. Когда домой явится Джукион...

Шупиим, орудуя крюком на жерди, сняла с балки мешок и принялась рыться в нем, весело напевая себе под нос. А потом засмеялась:

— Кажется, Гвин-садж, в невестах ты будешь ходить даже меньше, чем я!

— Называй меня просто Гвин. Или Гвиним? Надо привыкать. Да, все произошло на удивление быстро.

— Как и со мной. Он был такой огромный, такой красивый — и такой простодушный! По-моему, между нами все решилось за первые несколько минут. И я ни разу не пожалела, Гвин. Меня любят так, как женщина может только мечтать!

Спасибо. Твои слова меня утешают.

— Они простые люди. Если в тебе есть что-то хорошее, они примут тебя в свои.

Как странно сказано! Откуда можно знать, есть ли в тебе хорошее или нет? Что-то в ней привело ее сюда. Но хорошее ли?

— Здесь жизнь бывает очень нелегкой. — Шупиим положила рядом с Гвин балахон и юбку, а мешок водворила назад на балку. — Но это ведь приносит удовлетворение, верно? Жить хорошо, приносить в мир новую жизнь, не это ли указ Судеб? Принять то, что тебе дано, и извлечь из него все самое лучшее.

— Да ты философ! — Гвин надела юбку и балахон, наслаждаясь их грубым прикосновением к коже.

Жена Джукиона засмеялась:

— Просто влюбленная и мать! Больше ни на что у меня времени нет.

— Этого вполне достаточно.

Шупиим задумчиво оглядела свою гостью с головы до ног.

— Для меня — да. Но не думаю, что тебе этого будет довольно. Тебе нужен гребень... вот! Но позволь мне... — Она выжала воду из волос Гвин, потом попыталась заплести их в косы по-зардански. Но они были слишком короткими.

Она сердито причмокнула языком.

— Спасибо. Но почему ты думаешь, что мне нужно больше, чем тебе?

— Не знаю... Ты образованная.

— И это делает меня меньше тебя?

— Пожалуй, кое в чем и да. И много больше во всем остальном, разумеется. Начинает темнеть. Я провожу тебя в дом Старика, он ведь ждет тебя к ужину. — Шупиим засмеялась. — Только не жди, что вас оставят вдвоем!

Что-то вроде зловещего предупреждения. Старшие сыновья и племянники захотят испытать чужую. А если не они, так их жены безусловно.

— Кто ведет его дом?

— Харим, так как Гайлим вышла весной замуж. Но ей всего четырнадцать, а потому ей помогают соседки. Хотя она в этом ни за что не сознается.

Гвин не сумела подавить вздоха.

— А сколько их там еще?

— Двое. Джилион и Нозион. Они помладше. — Шупиим ободряюще потрепала Гвин по плечу. — Но зарданские дети очень хорошо воспитаны — они знают, когда надо крепко спать — Это был ясный намек, что Гвин должна будет очень крепко спать в этом доме, доме Джукиона. — Пойдем, я тебя провожу.

— Я знаю дорогу, — прозвучал чей-то голос. Гвин подпрыгнула от неожиданности. В проеме на фоне сгущающихся сумерек вырисовался темный силуэт. — Я провожу ее, — добавил голос весело.

— Тибал Фрайнит! Как ты оказался здесь?

— Думаю, что пришел пешком. Во всяком случае, ноги у меня в пузырях.

— Но... — Гвин покосилась на Шупиим, однако, насколько она могла судить, та была удивлена не меньше нее. — Что ты тут делаешь?

— А-а! — сказал шуулграт. — Я пришел поплясать на твоей свадьбе, а то зачем бы?

 

26

С внезапным бешенством Гвин шагнула вперед, обеими ладонями вытолкнула Тибала за дверь и вышла следом за ним. Но даже и снаружи свет почти угас. Она различила его подбитый глаз и смущенную улыбку. А в остальном он остался тем же долговязым медлительным молодым человеком, каким был в Далинге, все так же сочетая в себе простодушие с тайными знаниями.

Не меньше десятка детей наблюдали за ними с расстояния в несколько шагов. Шупиим, несомненно, стояла у двери, насторожив уши, и в темных проемах соседних домов тоже, конечно, хватало взрослых глаз и ушей. С этого дня вся ее жизнь будет открыта для всех вокруг. Ей придется научиться терпеть это, так почему бы не начать привыкать теперь же?

— Лабранца Ламит рассказала мне про тебя!

— Им не нравится это, как только они узнают.

НРАВИТСЯ, а не ПОНРАВИТСЯ!

— Я им не скажу, — обещала она.

— А я — да. Пойдем, говорим по дороге.

Не «поговорим». Просто «говорим». Она неохотно пошла рядом с ним.

— Ты знаешь будущее?

Он вздохнул и приладил свой широкий шаг к ее походке.

— Так же хорошо, как ты — прошлое.

— Так что ты знал, что Лиам ударит тебя в глаз?

— Кто? Так вот что случилось? А болит ужасно, кто бы меня ни ударил.

Ее мозг испуганно отказался обдумывать то, что за этим скрывалось. Она посмотрела на Тибала, но его лицо на фоне закатного неба казалось черным. Узкий серп Авайль висел прямо у него над головой.

— Как ты сумел добраться сюда так быстро, если шел пешком?

— Не знаю. — Он понизил голос так, что звуки его почти терялись в шуршании травы у них под ногами. — Ты знаешь, я шуулграт. Я предпомню будущее. И ничего не знаю о прошлом, Гвин. Я более или менее знаю о том, что только что произошло — вот как ты предвидишь, что случится в ближайшие несколько минут. Я знаю, что заходил сейчас в дом Джукиона, чтобы встретиться с тобой. Я не уверен, где я был перед этим — думаю, в гостевом доме. Все исчезает очень быстро.

Шуулграты сходят с ума. Неудивительно.

— Так расскажи мне о будущем.

— Я отвожу тебя в дом Булриона, и ты ужинаешь с ним и некоторыми другими.

— Об этом я догадалась сама.

— Потому я и мог сказать тебе, что будет именно так.

— Что?

Внезапно он остановился, и она обернулась к нему. Теперь она могла разглядеть его лицо. Блики света ложились на плоскости подбородка, носа и скул. Лицо дышало пронзительной печалью — если только это не было игрой света, отражением неба в его глазах. В сумраке она не могла уловить странный неопределенный взгляд его глаз, но не сомневалась, что они смотрят мимо нее. И понятно почему — шуулграт видит людей не так, как все остальные. Он видит их, какими они будут, он заглядывает в грядущее.

— Все это я объясню тебе завтра, Гвин Солит. Сейчас на это нет времени. Я зрю в будущее, но не могу о нем рассказывать.

— Почему же? — спросила она гневно.

— Именно это я и буду пытаться растолковать тебе. И ты поймешь. Конечно, сейчас это тебя не удовлетворяет. — Он медленно снова пошел вперед.

— Еще бы! Почему ты мной интересуешься? Зачем ты явился в Далинг?

— А я там был? Да, наверное. Ты как-нибудь мне про это расскажешь.

— Что значит «как-нибудь»?

— Ты ведь не всегда можешь поместить свое воспоминание во времени, так ведь? То же и со мной, но в будущем, а не в прошлом.

— Значит, наше знакомство будет продолжаться в будущем?

Он прошел несколько шагов в молчании, хмурясь, потом сказал:

— М-м, да.

— Ты не уверен?

— Не уверен, что говорить об этом безопасно.

Какая глупость! Он может наговорить что угодно, и проверить это способа нет.

— Лабранца Ламит сказала мне, что шуулграты все время лгут.

— Некоторые, — грустно согласился Тибал. — Я стараюсь избегать этого, но иногда остается только солгать или вообще молчать. Я предвоспоминаю только один случай, когда солгу тебе. Но, прошу, не задавай мне вопросов! Прошлого я не помню, о будущем говорить не смею. Могу сказать, что очень рад тебя видеть, и это правда, говорить, как я рад, что ты добралась сюда благополучно, не имеет смысла: я ведь должен был знать, что будет так... Вот сюда.

Он придерживался внешних дорожек и не пересекал дворов, где светились дверные проемы. Она радовалась, что он, видимо, знал, куда идет: сама она уже утратила всякое представление, где находится. Он мог бы водить ее кругом да около — и буквально и в переносном смысле, откуда ей знать? Но в одном она была убеждена: Тибалу Фрайниту известно о ней очень многое такое, чего ей не помешало бы узнать.

В домах теперь зажгли светильники, и под их крышами протянулись полосы света. Дети пели, взрослые смеялись.

— Почему, Тибал? Я хочу сказать: почему ты следуешь за мной? Ты знал, что я приеду сюда?

— Слишком много вопросов. Ответы ты получишь. Это я могу обещать. Ответы ты обязательно получишь.

Укрытая темнотой, зарычала собака. Тибал не обратил внимания. Но это, поняла она, не означало ровно ничего. Он ведь не попытался избежать кулака Лиама.

— Мы уже здесь, — сказал он негромко. — Вот твой дом. Дом, который будет твоим, хотел я сказать. Иди попробуй деревенский ужин, а я пойду поговорить с Раксалом Раддаитом. Он муолграт. Интересный человек.

— Ты его знаешь?

— Еще нет.

— Так как же ты знаешь, что не знаешь его?

— Потому что он меня не знает, разумеется. Он назвал себя. — Тибал помолчал и добавил грустно: — Ты привыкнешь к этому, Гвин Солит. Но одно я могу тебе сказать: твой приезд сюда нужен. Он важен. Очень важен. И не только для тебя, но для многих людей.

Значит, провидцы столь же двусмысленны, как знамения?

— Важно? Для хорошего или дурного?

— Конечно, для хорошего!

Подчиняясь порыву, она взяла его руку и пожала:

— Спасибо! Ты можешь объяснить, почему сказал мне это?

Он задержал ее руку в своей.

— Потому что и сказанное это ничего не изменит. Ты сделаешь то, что должна сделать, знаешь ли ты об этом или нет, и значит, я ничего не изменил, только избавил тебя от лишней тревоги. А тревога тебя не остановила бы.

Он на миг поднес ее пальцы к губам. Потом повернулся и ушел в ночь.

 

27

Черной Бухте, решила Джасбур, название выбрали удачное. Селение всегда было убогим скоплением лачуг, кое-как сооруженных из плавника среди дюн. В море там впадал застойный ручей, густо заросший камышами, и его устье образовало заливчик, который не мог служить надежным убежищем даже рыбачьим лодкам. Да любая буря, достойная такого названия, разметала бы их и утопила. Но в заливчике не показывались лодки, он был пуст, а на берегу — ни деревца, ни единого признака жизни: только две-три пугливые белые чайки бродили среди выброшенных на песок водорослей. Даже в молочном отливе неба чудилось что-то нездоровое.

Лет тридцать назад в Черную Бухту пришла звездная немочь, уцелевшие жители бежали, и селение опустело. Лишь прошлой весной там поселились меченые из Далинга. Так сказала Лабранца, а в ближайшей деревне это подтвердили. Но сколько там меченых, никто не знал. От меченых все старались держаться подальше.

Ну, пресной воды у них достаточно, но какую пищу можно отыскать в таком негостеприимном месте? Если когда-то тут и была пристань, от нее не сохранилось ни единой сваи. Ни лодок, ни сетей, ни живности. Лачуги совсем обветшали. Судьбы, спасите и помилуйте!

Лабранца достала им лошадей и дала немного денег. И вот теперь Джасбур следовала легкой рысцой за Ордуром по кромке берега к Черной Бухте. Справа неумолчно шумело море, слева ветер посвистывал в жесткой траве дюн. Воздух был пропитан тяжелым запахом соли. Навстречу им шла женщина.

Много месяцев назад Лабранца отправила их вдвоем в Далинг спасать тех, кто перенес звездную немочь. Они нашли троих — всего троих... Затем прибыла сама Лабранца и за одно утро выяснила, куда девались остальные. До чего унизительно! И совершенно в духе Лабранцы! В этих лачугах могут прятаться десятки и десятки... Прятаться? Они же выслали женщину навстречу всадникам! Из этого также следует, что у них нет вожака-мужчины, и значит, их тут немного. И еще это значит, что Ордур того и гляди, все безнадежно испортит. Ордур считает, что теперь он — главный, а сейчас мозгов Ордура не хватило бы и на устрицу. И ведь год назад Ордур писал завораживающие стихи. Джасбуру редко доводилось читать что-нибудь лучше.

На расстоянии оклика женщина остановилась, поджидая их на мокром песке у конца протянувшейся позади нее цепочки ее же следов. Высокая, плотно сложенная. Темные волосы коротко подстрижены, мощные руки и ноги. Посеревший балахон и потрепанные мужские штаны для верховой езды. Ноги босые.

— Уезжайте! — крикнула она, размахивая руками. — Я меченая!

Лошади шарахнулись. У Ордура, слава Судьбам, хватило умишка спешиться. Джасбур последовала его примеру, и они пошли вперед, ведя лошадей на поводу. Женщина начала пятиться, и они остановились.

— Уезжайте! Тут звездная немочь! — Если в ее глазах пряталось не безумие, так что-то очень на него смахивавшее. Возраст ее определению не поддавался: может, только двадцать пять лет, может, все пятьдесят. Все зависело от того, сколько детей она народила.

— Думается, вам всем получшало, — дружески сказал Ордур. Как ни высока она была, он высился над ней — эдакая белокурая бычья туша без единой работающей клеточки мозга. Чтобы мыслить, у него имелась только шея. — Ты же из Далинга пришла? И другие тоже?

Она посмотрела на него тревожным взглядом:

— Чего вам надо?

— А мы прослышали, что здесь есть меченые, и хотим вам помочь.

Надо отдать ему должное, с досадой подумала Джасбур, пока он говорит толково.

— Помочь нам? — завопила женщина. — Как это вы поможете тем, кого прокляли Судьбы?!

— А по-всякому! — Ордур покосился на Джасбура, ища одобрения, но затем продолжал свою речь: — Мы из Рарагаша. В Рарагаше полно меченых.

— Я тебе не верю! Знаешь, что я такое? Авайлграт!

— Да, тяжеловато.

— Тяжеловато? — взвизгнула она. — Да что ты знаешь-то! Я же прежде была мужчиной! У меня была жена, сыновья. А теперь погляди на меня!

— На тебя очень даже приятно смотреть, — весело заверил ее Ордур.

Джасбур готова была его убить, но промолчала. Женщина свирепо оскалила зубы.

— Снасильничать примериваешься, а?

— Не-а. Я-то знаю, каково это.

— Не можешь ты знать! — завопила она. — Говорят же тебе, я была мужчиной. А теперь я женщина. У нас тут есть мужчина, Мандасил по имени, так я... А, ладно! Мерзость такая.

— Никакая не мерзость, а вполне естественно, — сказал Ордур. — Я ведь сам такой.

— Ты?

— Я женщиной бывал уж не упомню сколько раз. Верно, Джасбур?

Джасбур кивнула. Настало время вмешаться.

— Да, — сказала она женщине. — А я еще несколько дней назад была мужчиной. Меня зовут Джасбур, а он Ордур. Мы с ним авайлграты, как и ты.

Женщина землисто побледнела, по очереди вглядываясь в них.

— Скоро привыкнешь, — сказала Джасбур и сделала несколько осторожных шажков вперед, крепко сжимая поводья, словно лошадь придавала ей более безобидный вид. — Рано или поздно ты снова станешь мужчиной. Иногда бываешь умным, иногда безмозглым. Иногда ты красив, иногда урод, вот как я сейчас. Иногда хочешь переспать с кем-то, иногда нет. Авайлграты никогда не остаются долго в одном каком-то облике.

Женщина обхватила себя толстыми ручищами, словно унимая дрожь.

— Ты врешь!

— Нет, не врет, — сказал Ордур, оглушая ее могучим басом. — А как тебя зовут, душка?

Она поежилась и взглянула на него с ненавистью:

— Побудь ты хоть раз женщиной, так не обозвал бы меня так!

— Он сейчас не очень хорошо соображает, садж, но женщиной ему довелось быть много раз. Мы авайлграты, как и ты. Я Джасбур, он Ордур. Мы оба из Тринга, а потому мы сократили до одного имени на каждого. — Она улыбнулась, хотя знала, что в эту минуту ее улыбка утешить не может. Женщина все еще колебалась, верить или нет.

— Я Васлар Номит. То есть была... был.

— Мой друг сказал правду, Васлар. Иногда он женщина, иногда я мужчина. Иногда мы просто друзья. Вместе мы уже очень долго.

Женщина поглядела на Ордура с гадливостью.

— Как ты можешь дружить с таким, как он?

— Но он не всегда такой, как сейчас. Как и я. И меняется не только внешность. Ты все еще связана былыми воспоминаниями, что всегда была кем-то одним и тем же. Но еще несколько преображений, и память об этом сотрется. Каждый авайлграт рано или поздно находит пару. И вы вместе создадите жизнь для себя.

— Жизнь? Какой может быть жизнь для авайлграта?

— Полная разнообразия. Мы с Ордуром держимся вместе, даже когда бываем плохо совместимы, так как знаем — это пройдет, и между нами опять будет гармония, и никто другой понять по-настоящему не сумеет. Мы никогда не расстаемся, как бы скверно ни было нам вместе сейчас, потому что, встретившись потом, мы друг друга не узнаем. Вот и сейчас Ордур — безмозглая туша, и думать он способен только...

— От такой слышу! — крикнул Ордур.

Джасбур пожала плечами.

— Сейчас главный — он. А иногда бывает моя очередь. Может быть хорошо и так и эдак — или не так уж хорошо. Поверь, мы понимаем, Васлар.

Глаза женщины внезапно наполнились слезами, плечи поникли.

— Ты не обманываешь?

— Нет. Истина самой Джооль. Прикуси язык, Ордур!

Джасбур бросила поводья, подошла и обняла Васлар за плечи.

— У тебя есть надежда.

— А моя жена? Дети?

— Нет. Не жди — они не поймут. Пусть лучше помнят тебя, каким ты был. Но в Рарагаше обретешь надежду. Поезжай туда с нами. Там у нас ты найдешь тех, кто поможет тебе советами. И там есть другие авайлграты. Подберешь кого-то, гармоничного тебе. Снова станешь частью пары.

Васлар утерла глаза и посмотрела через плечо Джасбур на Ордура.

— Всегда только пары?

Джасбур обожгла ярость. Дюжий олух у нее за спиной строит глазки Васлар!

— Так лучше. Поверь мне, дорогая, у авайлгратов третий не просто лишний, а причина всяких бед!

В Рарагаше было немало других возможностей, но Васлар успеет узнать про них, когда доберется туда.

— Теперь скажи, кто еще тут есть? И сколько их? — Она потянула мужеподобную женщину, и они, обнявшись, пошли к селеньицу.

— Нас тут шесть, — всхлипнула Васлар. Всего шесть!

— А что случилось с остальными?

Чмоканье копыт по мокрому песку сказало Джасбур, что Ордур идет позади них с лошадьми. Ну хотя бы это сообразил без подсказки!

— Не знаю. Многие покончили с собой. — Васлар посмотрела сверху вниз на Джасбур и нахмурилась, несомненно, только сейчас полностью восприняв ее обезьянью уродливость. — А на самом деле ты какая?

— Сейчас такая, какой ты меня видишь. Три дня назад я была мужчиной, горбуном. А в следующем месяце стану тем, чем ты увидишь меня тогда.

Она знала, что именно с непредсказуемостью будущего смириться было труднее всего. С невозможностью что-то планировать. Это было даже хуже, чем смена пола.

— Но в самом начале?

— В самом начале я была ребенком. Мне только-только исполнилось десять, когда я заразилась звездной немочью.

— Мальчиком или девочкой?

— Какое значение это имеет теперь? Ты считаешь, что тебе тяжело приспособиться к перемене в тебе. А ты попробуй вообразить, каково мне приходилось подростком! То двенадцать, то девятнадцать, и опять, и опять десяток раз, если не ошибаюсь. Нынче у тебя пробивается борода, а завтра начинаются месячные. И вот ты снова маленький ребенок.

Краем глаза она уловила какое-то движение. Кто-то вышел из одной развалюхи, направился навстречу им по пляжу. От ветра глаза у нее слезились, и фигура расплывалась смутным пятном.

— Расскажи мне про остальных.

— Мандасил. Он ивилграт. Два джоолграта — Эфи и Кинимим. Совсем еще дети. К себе мы их не подпускаем, а между собой они ладят. По-моему, наши мысли пугают их больше, чем их мысли — нас.

Джасбур вздрогнула. Уж это чистая правда!

— И кто еще?

— Тигон. Ему лет пятнадцать. И Шард. Он старше, ему за пятьдесят. Оба огоулграты. Рядом с ними творятся всякие жуткие вещи.

— Не затрудняй себя подробностями, — сказала Джасбур. Необученные огоулграты могли стать смертоносными.

— Была еще одна, но она занедужила и умерла. Мы... я думала, что, может, это на нее навлек Мандасил. Он ее хотел, а она ему отказала. И сразу заболела. — Это не был вопрос напрямую, но Васлар хотела услышать опровержение. К сожалению, успокоить ее Джасбур не могла.

— Это могло быть простым совпадением. (Но не обязательно!)

— А теперь он приходит ко мне! — Васлар содрогнулась. — Я боюсь отказать. Но я же была мужчиной! Отцом!

— И снова станешь мужчиной. Собственно, быть женщиной не так уж плохо, когда попривыкнешь. А по временам так и очень приятно.

— Я слишком крупная.

— Но так будет не всегда. Все меняется.

— А крупная, так даже и очень хорошо! — сказал Ордур у них за спиной. Джасбур прикинула, не задушить ли его.

— В следующий раз, когда я буду мужчиной, — сказала Васлар, — я убью этого желторотого ублюдка Мандасила! — Ее лицо приняло отнюдь не женственное выражение.

— Не советую, если он правда ивилграт. То есть, вернее сказать, сделать это следует очень быстро.

— Поверь, тянуть я не стану!

Джасбур прикинула, как все это может получиться, и ощутила холодок отчаяния.

— А сколько лет детям?

— Кинимим — семь, Эфи — двенадцать. Тигону — пятнадцать или около того.

Пятнадцать — это ничего. Но двое младших пешком идти не смогут. Шесть меченых. Только один молодой человек. Мужчина-женщина. Трое детей. Никто еще не умеет обращаться со своим даром, и все в полном душевном смятении. Ивилграт вызывает болезни. Огоулграты сваливают деревья, из-за них загораются дома; два юных джоолграта постепенно сходят с ума от потока взрослых мыслей... Как, как доставить такую группу в Рарагаш? От Ордура пока толку никакого. Возможно, через месяц к нему вернется разум. Но эта несчастная компания, судя по всему, не сможет ждать так долго.

Так или иначе ей необходимо заручиться чьей-то помощью.

 

28

В Далинге о помолвке между членами видных семей оповещал на перекрестках городской глашатай. Если брак сопровождался имущественными сделками, заключался письменный контракт, представлявшийся на утверждение правителю. Свадьбу праздновали пышно — обе семьи не одну неделю мучились, составляя списки приглашенных. В конце концов, невеста и жених приносили обеты перед Двоичным Богом во время торжественной церемонии в храме.

Ничего этого в долине не требовалось. О помолвке знали уже все. И все будут присутствовать на свадьбе. К богам не будут взывать и призывать их не будут, так как Тарны тешили себя мыслью, будто свято соблюдают обычаи своих зарданских предков — блаженно не подозревая, какое презрение вызвали бы они у этих воинственных варваров. Бракосочетание по-зардански сводилось к тому, что брачующиеся приносили торжественную клятву друг другу и их семьям. Со временем Судьбы определят, будет ли им дано преуспеяние или нет. Чем дело и ограничивалось.

Зная все это, Гвин не понимала, почему они с Булрионом не могут пожениться сразу же. Ей напомнили о важности знамений. Пусть ни жертвоприношения, ни моления не могли разжалобить судеб, умеющим видеть они обычно дозволяли распознать их намерения. Свадьбу надо отложить до благоприятствующего дня.

Кроме того, Авайль достигнет четверти, когда ее диск будет точно поделен между светом и тьмой, а еще она будет в доме Празднований, что тоже знаменует удачу. Как подательница перемен с особым упором на деторождение, Авайль в важности почти не уступала Поуль. Любой брак, заключенный в день, благословенный и солнцем и луной, должен счастливо принести много детей, а в этом и состоит цель брака.

Единственные темные возражения исходили от шестого ребенка Бранкиона, его второго сына, Полиона. Считалось само собой разумеющимся, что он станет мужем Ниад Билит в той же церемонии, хотя никто, собственно, не слышал, чтобы сам Полион изъявлял такое желание. И теперь Полион расхаживал, сыпля грозными указаниями на аспекты Муоль, Огоуль и Джооль. День несколько месяцев спустя будет куда более благоприятным, считал он. Все вежливо его выслушивали, ехидно ухмылялись за его спиной и тут же забывали его предупреждения. Многие матери с облегчением думали, что Полион Тарн вот-вот будет прикован к супружеской постели.

А потому оставалось только три дня на приготовление к тому, что, как настаивал Булрион, должно было стать самым великим праздником и пиршеством, какие только знала долина. И вся семья с радостным увлечением взялась за дело.

Тарны все делали сообща, обычно группами из четырех-пяти взрослых и, по меньшей мере, такого же числа детей. И в первый день Гвин только очень не скоро удалось урвать несколько драгоценных минут наедине с Булрионом. Они ускользнули от своей свиты в тень тополей за границей селения, улеглись на поросшем папоротником пригорке, ласкались и болтали о том о сем, как положено любящим в ленивый душный летний день. Гвин смотрела, как посверкивают, дрожа, листья на фоне голубого неба, и дивилась охватившей ее безмятежности. Издалека доносились крики детворы, лязганье инструментов в мастерских и равномерный стук топоров на строительстве нового дома. Город, гостиница уже отодвинулись в прошлое, и она нисколько об этом не жалела.

Совсем еще она от них не освободилась. Надо будет согласиться на цену и подписать купчую. Она предупредила своего стряпчего, чтобы он прислал все нужные бумаги ей в Тарнскую Долину, но ее мучило предчувствие, что, скорее всего, ей придется вернуться в Далинг и поставить свою подпись в присутствии нотариуса. А тогда предстоит решить, как распорядиться деньгами. Тарны как будто не нуждаются ни в чем, что можно было бы купить на эту сумму.

— Этот вот медовый месяц, — пробормотал Булрион, обнимая ее одной рукой, а другой сжимая шляпу, которой отгонял мух. — Сколько, по-твоему, мы пробудем в отъезде?

— Лабранца сказала, две недели верхом в обе стороны. Может, мы захотим пожить там немного. Но должны вернуться к жатве.

Казалось невероятным, что патриарх готов покинуть свою драгоценную долину на такой долгий срок. Конечно, отчасти он уплачивал свой долг Ниад. Это означало, что ему предстоит послать несколько своих агнцев в широкий, огромный мир. И приглядеть, чтобы они все благополучно вернулись домой, он не мог доверить никому, кроме себя. Отчасти он хотел доказать, что еще настоящий мужчина и достоин быть вождем, доказать это Гвин, семье, самому себе. Но отчасти он просто хотел угодить ей, и она была очень польщена и благодарна.

— Шестеро мужчин? — произнес он задумчиво. — Нет, семь. Я и, конечно, Полион. Возион обязательно хочет поехать. Занион, чтобы соображать. Джукион, чтобы отпугивать злоумышленников просто шириной плеч. И еще двух-трех пареньков?

— Только ты можешь выбирать, милый.

Она знала, что каждый мужчина в долине, начиная с десятилетних мальчишек, жаждет поехать с ними. И она знала, что придет день, когда клану нужен будет новый вождь, и решение, которое Булрион примет теперь, могло в значительной мере определить, кто, в конце концов, станет его преемником. И он не мог не сознавать этого.

Булрион зевнул.

— Оставим в седле Бранкиона и поглядим, кто его вышибет.

Гвин сонно засмеялась.

— Иногда ты куда хитрее, чем хочешь показать Булл-Бык.

— Хитрый? Я? Так я же просто старый толстый деревенский простак. По-твоему, Раксал поедет? Станет он защищаться, если понадобится?

— От него никогда никакой пользы не будет. Мы можем только предложить ему поехать с нами.

— А когда мы поедем? Вот второй вопрос.

В том-то и дело! Гвин не терпелось отправиться в путь. Если отложить надолго, они могут так и остаться в долине. Но она еще не освободилась от гостиницы. Ей следует...

«Отправляйтесь как можно скорее».

Булрион почувствовал, как она вздрогнула, и насторожился.

— Что с тобой?

— Э... Овод ужалил...

Судьбы! Гвин выругалась про себя. Она НЕ хочет лгать ему, но она НЕ признается, что слышит голоса! В городе ей удалось убедить себя, что это был просто результат слишком долгой, слишком грызущей тревоги. И она никак не ждала, что голос последует за ней сюда. Возможно, ей требуется больше времени. Возможно, после свадьбы она успокоится и снова станет прежней: разумной, твердой, уравновешенной.

— Мне кажется, нам следует выехать как можно скорее, — сказала она. Ее невидимый советчик словно бы всегда говорил дело. А на этот раз предложил то, до чего она бы, в конце концов, сама додумалась, и потому лучше просто позабыть, что она его слышала. — Как только я продам гостиницу и закопаю под кроватью вырученные деньги.

Булрион крякнул.

— Э-э... Гвин, радость моя?

— Что, милый?

— Я... да так! Пойдем посмотрим крепостцу.

Крепостца лежала в нескольких минутах ходьбы вверх по долине на расстоянии полета стрелы от речки. Три стены, сложенные из массивных тесаных камней, достигали пояса, четвертая представляла собой нагромождение земли, пней, обломков каменной кладки. Кое-где торчали остатки старинной стены. Десяток дюжих мужчин, обливаясь потом, орудовали лопатами, катили нагруженные тачки, укладывали тяжелые каменные бруски. Булрион проводил ее внутрь и гордо улыбнулся, оглядываясь по сторонам.

— Когда я был сосунком, эта башня еще стояла. Рухнула от землетрясения в шестьдесят шестом. Может, все остальное тоже не выдержало землетрясений. Ну и напора деревьев. Тогда тут была чащоба.

Она огляделась, изображая улыбку. Больше похоже на овечий загон, чем на крепость. Конечно, когда стены поднимутся выше, вид будет более внушительный. Надо сказать что-нибудь уместное, чтобы не выдать своих сомнений.

— И сколько еще потребуется времени?

— Как мы строим сейчас, года два.

Но когда стены поднимутся, они уже не смогут строить, как строят сейчас. Как они будут поднимать на леса эти огромные камни? Они подумали о лебедках?

— Наверное, эти камни не видели солнечного света не одну тысячу лет, — сказала она, лишь бы что-нибудь сказать.

Булрион хохотнул:

— Да целый десяток! Видишь, мы решили сделать ее поменьше прежней.

Да, она это увидела. И еще она увидела, что у новых стен нет настоящего фундамента. Она увидела, что рабочие скоро начнут ломать старые стены, чтобы строить новые. Уж лучше бы все эти труды и пот тратились на обучение стрельбе из лука. Деревянный частокол с пятьюдесятью-шестьюдесятью лучниками вообще мог бы не допустить врагов в долину. Увы, крепостца была любимым детищем Булриона. Если она найдет в постройке недостатки, он будет обижен. Его лицо примет это пустое, упрямое выражение...

Она отчаянно поискала, что бы такое спросить.

— А как с водой?

Булрион просиял.

— Мы отыскали старый колодец, видишь? Вон там!

Он отвел ее в угол и показал на выщербленное каменное кольцо. Грязь внутри него была вровень с полом.

Брактион бросил лопату и неторопливо направился к ним, обтирая ладони о штаны, которые были ничуть не чище их.

— А вы знаете, какая у него может быть глубина?

Брактион подошел. Брактион, старший из ее будущих пасынков, на полных двадцать лет старше нее. Он не уступал толщиной отцу, и живот у него вздувался над поясом. Проседь в бороде, волосы на груди почти совсем седые, хотя в эту минуту пот и пыль придали ему общую серость. Он постоял, улыбаясь из-под полей шляпы добродушной улыбкой Джукиона.

— Привет, сын! — сказала она. — Восхищаюсь твоим трудолюбием в такую жару. Вы тут делаете большое дело.

Молчание.

— Хм. Спасибо, матушка. — Брактион всегда начинал говорить после паузы, словно куда-то задевал свой голос и отыскивал его в спешке всякий раз, когда ему надо было что-то сказать. Брактион нравился Гвин куда больше его брата Возиона.

Он застенчиво улыбнулся.

— Хочу еще раз сказать тебе спасибо за красавицу невестку, которую ты нам привезла. Она хороших детей принесет в семью! — Его глаза были глазами Полиона.

— Ниад не против?

Молчание.

— Очень не против! Просто с ума по парню сходит, хотя чего она в нем видит, кроме как хлопот, его мать и я просто в толк не возьмем!

— Он отличный юноша! — возразила Гвин. — В драке в гостинице показал себя настоящим героем. Так он тоже хочет сыграть свадьбу, я верно поняла?

Брактион взвесил вопрос, словно он его удивил.

— Полион сделает, как ему будет велено, — изрек он потом.

Гвин хотела было возразить, но затем решила не вмешиваться. Старинный зарданский обычай — свадьбы детей устраивают родители.

— Гвин как раз спросила, — жестко сказал Булрион, — почему мы не очистили до сих пор старый колодец. Она подумала, что с тех пор, как строили старый замок, вода могла уйти, а крепость без воды никакой осады не выдержит. Она думает, что сперва надо бы о воде позаботиться, а потом уж строить стены, не то узнаем, что воды нет, когда уже поздно будет.

— Я ничего этого не говорила! — возразила она. — Я просто... Мысль отличная, да только не моя.

Бранкион долго смотрел на них. Потом снял шляпу, вытер грязь с локтя о лысину, потом снова надел шляпу.

— Думаешь добавить семье мозгов, отец?

— Пожалуй, пора! — Булрион был в ярости.

— Хм. Лучше поздно, чем никогда. Так я начну копать! — Бранкион широким шагом отправился за лопатой.

— 'Я этого не говорила! — крикнула Гвин ему вслед.

— Ты мне возражаешь на людях?! — проворчал Булрион.

— Но я же этого не говорила.

— А должна была сказать. И в следующий раз скажи, хорошо? А если я не захочу слушать, шепни «колодец!» мне в старое глухое ухо! Пойдем домой.

— Я люблю тебя, Бык.

— Я люблю тебя, Ниен. Понять не могу, зачем тебе нужен глупый старик вроде меня.

 

29

Среди нескольких десятков новых слов, которые Гвин успела выучить за этот день, был «астран» — зарданское обозначение «пространства, в которое открывается несколько домов». Его не следовало путать с «устраном» — «пространством позади домов». В астран не полагалось заходить просто так — пройти через него, просто чтобы сократить путь, было верхом грубости.

Когда они с Булрионом вернулись в его астран, она с удивлением увидела, что там полно людей. Еще больше ее удивили приветственные крики. Впрочем, обращены они были не к ней и не к Булриону, а к Тибалу Фрайниту, который стоял в середине толпы и благодарно раскланивался во все стороны.

Как все мужчины в долине, он был голым по пояс, однако на нем были надеты только штаны — ни шляпы, ни башмаков. Кроме того, ему не хватало могучих грудных мышц и густых покрывающих их волос. В слепящем солнечном свете, отражающемся от беленых стен, он выглядел длинным скелетом, обернутым только в кожу, напоминая немного Кэрпа, но только совсем молодого.

По всему периметру стояли взрослые, или сидели на скамьях, которые тянулись у всех дверных проемов, или лежали на земле. И каждого словно опутывали дети — они были повсюду, а некоторые забрались даже на кровли, чтобы лучше видеть ни на кого не похожего пришельца.

— Что тут происходит? — рявкнул Булрион.

— Мы слушаем предсказания, дедушка. — Полион, как и следовало ожидать, обнимал Ниад за плечи, но его глаза нервно поблескивали. — Тибал-садж только что предсказал, что вы вместе войдете вон оттуда.

— Спасибо, спасибо, спасибо! — сказал Тибал. — Следующее мое чудо: сейчас вот из того дома выйдет Занион Тарн! — И он указал на хижину.

— Что, во имя Судеб, тут происходит? — сердито сказал Занион, выходя из нее. Новые вопли восторга.

Но что все-таки происходит? Гвин вглядывалась в толпу. Вон позади других угрюмо стоит Раксал Раддаит, а вон Возион. И даже Джукион с Шупиим.

Булрион начал надуваться, как лягушка-бык...

— Ш-ш! — сказала она, прежде чем он успел взреветь. — Мне кажется, это что-то важное.

Тут присутствовали все, кого он назвал как их спутников, когда они поедут в Рарагаш. Взгляд Тибала встретился с ее взглядом через разделявшую их половину астрана. Он приветственно улыбнулся ей, а потом вновь обратился к своим слушателям:

— Может быть, вас удивляет, зачем я созвал вас сюда. Ну, так я просто хочу, чтобы вы больше не опасались меченых.

Внезапно над астраном нависла тревожная тишина, нарушаемая только лепетом самых маленьких детей. Тибал медленно повернулся, озаряя всех дружеской улыбкой.

— Вы нас боитесь? Да, некоторые меченые бывают опасными. Хотя редко по собственному желанию. Обычно мы так заняты собственными трудностями, что у нас нет времени досаждать взысканным. Так мы называем вас в Рарагаше — взысканные Судьбами. Если вы не меченые, то, значит, вы взысканные. Например, дальше по дороге поселилась джоолгратка, Джодо Кавит. Вы можете узнать, что она задумала, просто навестив ее. И скоро узнаете, что она думает. А она узнает, что думаете вы, а потому не таите никаких коварных замыслов. Но оставьте ее в покое, и она оставит в покое вас. Ей не подойти близко без того, чтобы вы об этом не узнали.

Он помолчал и снова повернулся. «Я объясню завтра» — вот что он хотел сказать ей. И значит, уже планировал это или предвидел.

— А вон там стоит Раксал-садж. Поговорите с ним, если хотите узнать, каково быть муолгратом. Возможно, он не захочет затрудняться и ничего вам не скажет. Ему все равно, будете вы знать или нет. Ему ни до чего нет дела! В его жизни нет страсти, нет чувств. Нет цели. Бедный Раксал? Нет, не бедный Раксал. Не жалейте его. Ему все равно!

Гвин опять поискала глазами Ниад. Девочка закусила губу и прижалась к Полиону, ожидая, что последует дальше. Но Тибал не упомянул про ивилгратку.

— А потом я. Вернее, буду я. Или был я. Я — шуулграт. Моя память глядит вперед, а не назад, как у вас. Вы помните это утро, вчерашний день, прошлый год. А я предпомню нынешний вечер, завтрашний день, будущий год. Ваши жизни все время развертываются, удлиняются, моя укорачивается. Я совсем не помню прошлого, кроме самых последних минут. Я не помню, как пришел сюда. Я не буду знать, сколько пробыл здесь или когда пришел...

— Вчера! — крикнули мальчишки.

— Хотя и знал, что вы мне про это скажете! — Тибал весело ухмыльнулся, и некоторые в толпе ответили ему боязливым хихиканьем. Потом он выпрямился и скрестил на груди худые костлявые руки. — Но знать будущее — это не благословение Судеб! Все время, каждый день, каждую минуту я нахожусь в страшной опасности. Хотите узнать почему?

— Да! — завопили мальчишки.

— Ну, так я вам скажу. Я знаю, что скажу. Объясню вам, почему мы, шуулграты, никогда не пророчествуем.

Юные голоса громким хором возразили, что он очень даже пророчествует. Он же напророчил, что Гвин-садж и Ста... дедушка войдут в астран, а Занион выйдет туда...

Вид у Тибала стал удивленным.

— Неужели я это предсказал? Правда?

Гвин не могла решить, притворяется он или нет.

— Да! Да!

— Ну, если так, то потому лишь, что это были совсем безопасные пророчества. Но таких очень мало. Хотя я знаю еще одно. Хотите услышать еще пророчество?

— Да! Да!

— Ну, хорошо! — Он быстро повернулся и указал на грузную женщину, восседавшую на скамье у хижины Бранкиона. — Артим! Ты дашь жизнь еще одному ребенку!

Все захохотали, послышались крики, что для такого пророчества не нужно быть шуулгратом. Дородное тело Артим содрогалось от смеха. Она была женой Бранкиона и превосходила дородством даже его — эдакий мучной куль с руками, ногами и головой. Тибал поднял ладонь, призывая к молчанию.

— Ее четырнадцатый будет сыном!

Радостные вопли. Артим просияла. Все вокруг начали ее поздравлять.

— Четырнадцать детей — и одиннадцать мальчиков! — Булрион одобрительно улыбнулся. — Теперь она сравнялась со старой Нимим по числу детей, которых подарила семье!

Когда гомон немного стих, Тибал закричал:

— И мальчиком будет ее пятнадцатый: у Артим родится двойня!

Началось настоящее столпотворение — даже Булрион проталкивался сквозь ликующую толпу, чтобы обнять Артим, а Гвин про себя прикидывала, как Тибал мог это узнать, если правда знал. Артим как будто ждать родов месяца три. Так Тибал до тех пор останется в долине? Или вернется в нее перед тем? Предвоспоминания — вещь очень личная. Так сказала Лабранца. А теперь еще несколько беременных женщин пожелали узнать пол своего будущего ребенка, но Тибал покачал головой и отказывался предсказывать.

— Это было исключением, — заявил он, когда внимание толпы вновь сосредоточилось на нем. — А теперь слушайте, ничего не упуская, потому что мы подошли к самому трудному. Возможно, вы удивляетесь, зачем я рассказываю вам все это. Так я не могу ответить вам, зачем я это делаю. Я не знаю зачем! Шуулграт поступает так или иначе по другим причинам, чем те, по которым совершаете свои поступки вы. Он совершает их, потому что знает: ему предстоит их совершить. Если я с кем-то разговариваю, то более или менее знаю, что скажет он и что скажу я, но сказать это я должен в любом случае. Точные слова я заранее не знаю — не больше, чем вы точно помните слова разговора, после того как он кончился. Но мне требуется время, прежде чем сделать то, что, как мне известно, я сделаю.

Он повернулся к Возиону, прежде чем пастырь заговорил.

— Ты говоришь, что будущее для тебя определено? — сказал Возион. — Что каждая минута твоей жизни заранее определена Судьбами?

Тибал покачал головой:

— Нет! Я знаю будущее, участником которого буду, но оно для меня не определено. Я могу изменить его, если пожелаю. Вот, например, мой синяк. Я мог бы увернуться от этого удара.

Он помолчал, давая им время обдумать его слова. На Гвин он не смотрел.

— Ты, Занион! Кто научил тебя говорить?

— А я и не говорю почти, — ухмыльнулся Занион.

— Знаю! Вот почему твое общество будет мне так приятно! Но кто научил тебя?

— Артим, наверное. Моя мать.

— Правильно. Твоя мать научила тебя родному языку. А каким образом могу говорить я? — Тибал обвел взглядом молчащих людей. — Вы, взысканные, помните свое детство. Вы знаете, как говорить, как вести себя, как быть людьми; вы узнаете своих друзей и родных. Вы знаете все это, потому что у вас есть воспоминания. У меня же нет памяти. Я ничего не помню о своих родителях. Я даже не знаю их имен. Я не помню, как вы собрались здесь! Так каким же образом я могу говорить? Откуда я знаю, что означают слова? И как сочетать их между собой?

Все молчали. Даже младенцы словно почувствовали внезапный холодок в воздухе.

— Я завишу от моих предвоспоминаний. Я завишу от будущего, как вы зависите от прошлого. Шуулгратов часто спрашивают, предвидят ли они собственную смерть — но нет. Конец утрачен, как утрачено начало. Никто из вас не помнит своего рождения. Я не могу предпомнить мою смерть, потому что мои Предвоспоминания уменьшаются, уменьшаются и все для меня теряется. Последние несколько лет просто исчезают. Вы все были беспомощными младенцами. Шуулгратам суждено стать беспомощными идиотами перед смертью.

В неловкой тишине Тибал повернулся и через лес голов посмотрел на Гвин. Он не спускал с нее глаз, хотя и на таком расстоянии казалось, что он смотрит не столько на нее, сколько сквозь нее.

— Теперь вы поняли? Я не должен делать ничего, что изменит будущее. Я не могу увернуться от удара. Я не могу произнести слова, которые изменят чьи-либо поступки. Ведь тогда будущее изменится и все мои предвоспоминания исчезнут. Я стану ничем. В один миг я превращусь из человека в безмозглое существо.

Гвин кивнула, показывая, что поняла. Так вот что происходило с шуулгратами в Далинге! Они видели будущее, пытались его изменить, и тут же их сознание угасало.

— Мне повезло, — продолжал Тибал. — Мне было суждено обрести помощь в Рарагаше, а потому я избежал этой ловушки.

Он все еще обращался к Гвин. Он знал ее будущее. Оно важно, сказал он, а теперь объяснял, что не может сказать, почему или как.

— Это потеря знания? — спросил Возион резко. — Она необратима или вы приспособляетесь к новому будущему?

— Сознание возвращается очень редко, — сказал Тибал, не глядя на него. — Если шуулграт изменил самую малость, он может оправиться. Но не часто, потому что даже малые изменения могут подобно снежному кому превратиться в большие. Я не могу отвечать на вопросы, даже словно бы самые безобидные. Представьте себе, что человек спрашивает меня, долго ли он проживет, я знаю, что долго, и говорю ему это. Потом спросит другой, и я опять отвечу. Затем приходит такой, кому суждено умереть на следующий день, и я, зная это, отказываюсь ему ответить. Но он легко поймет, что означает мое молчание — бережется, тут же спасается бегством и остается жив, избегнув своего жребия. Будущее изменилось, и я уже ничего не знаю о грядущем. И моя единственная защита — не отвечать никому!

Он грустно улыбнулся Гвин, словно не замечая никого больше.

— Я делаю то, что должен делать. Ты знаешь прошлое, хорошее и дурное, но для тебя оно навеки неизменно. Я вижу будущее, хорошее и дурное, но не могу ни поспособствовать хорошему, ни предотвратить дурное. Я должен просто видеть, как оно наступает. В этом — Проклятие Шууль.

 

30

Возион все еще намеревался установить, кто истинная ивилгратка — Ниад или Гвин. Утром он повел Ниад навестить Соджим, вдову Тилиона, единственную из первопоселенцев, не считая Булриона, кто был еще жив. В свое время она родила тринадцать детей, и из них четверо сыновей и четыре дочери тоже были еще живы. Старушка теперь была прикована к постели и мучилась от страшных болей.

Усилия Ниад не сотворили чуда. К вечеру Соджим впала в кому. Возион привел к ней Гвин, но это ничего не изменило. На следующий день стало ясно, что Соджим умирает. Ее смерть до свадьбы означала, что свадьбу придется отложить.

Ниад ли стала причиной внезапного ухудшения ее состояния? Ивилграты ведь способны не только исцелять, но поражать болезнями. С одной стороны, потеря сознания была иногда благом. Ниад попыталась еще раз. Гвин попыталась еще раз. Соджим продолжала неуклонно угасать.

— Ну, может быть, мы обе меченые! — сказала Гвин Булриону. — Вдруг мы обе — ивилгратки, и вместе у нас получается лучше.

Она позвала Ниад и пошла с ней в дом к Соджим. Они сели по сторонам кровати, и каждая сжала в руках руку старушки. Через некоторое время Соджим как будто полегчало. Она улыбнулась, сказала несколько слов и даже немного поела. И заявила, что боль стала много легче.

Гвин такой результат встревожил. И ей крайне не понравилось самодовольное выражение пастыря, когда они встретились после этого.

— Теперь ты думаешь, что я тоже целительница? — сердито спросила она, досадуя, что он первый высказал такую догадку. — Мы обе?

— Может быть, может быть! — Возион таинственно улыбнулся. — Но не исключено и еще одно объяснение.

— Какое же?

Он с сожалением покачал головой.

— Я всего лишь смутно вспомнил что-то, о чем вскользь Упоминали мои наставники, когда я был послушником в Вериове. Я не настолько уверен в правильности моих воспоминаний, чтобы делать выводы, Гвин-садж.

— Если я все-таки ивилгратка, — предостерегала его Гвин, — то берегись камня в мочевом пузыре, почечуя и червей в брюхе.

Возион зло рассмеялся и захромал прочь, ничего больше не сказав.

 

31

Свадебное торжество было в самом разгаре и обещало длиться еще часы и часы. Искры костров плясали во тьме летней ночи. По очереди небольшие группы Тарнов брали на себя обязанности музыкантов, а десятки других прыгали по площадке для молотьбы будто дрессированные блохи. Табуреты и скамьи были расставлены чуть в стороне — для тех, кто хотел перевести дух или перекусить. Длинные столы предлагали обильное угощение. Окорока, корзинки с плодами, груды булок, кувшинчики со сливочным маслом, пироги, пирожки, маринады, карпы из рыбного садка и еще много всякой всячины, которую Раксал Раддаит не потрудился рассмотреть.

Он отыскал себе место в укромном надушенном яблочным ароматом уголке неподалеку от бочек с сидром и со скучающим пренебрежением следил за происходящим. Может быть, и с легким разочарованием, хотя, конечно, было глупо ожидать, что этот праздник может пробудить в нем хоть какой-то интерес. Интереса у него не вызывало больше ничто: ему следовало бы это помнить. Он слегка сожалел, что не выбрал еще более укромного места, но сожаление было не настолько сильным, чтобы заставить его встать и поискать что-нибудь более подходящее. Он уже проделал опыты с сидром, проверяя, не опьянеет ли он от него больше, чем от вина, но у него только разболелась голова. Опьянение же ведь своего рода чувство, а муолграты лишены способности чувствовать. Если он напьется до потери сознания, это тоже не принесет ему никакого удовлетворения. Ватаги орущих ребятишек тоже ему досаждали, но он не мог рассердиться настолько, чтобы прикрикнуть на них, когда они пробегали мимо.

Взрослые, подходившие выпить сидра, задерживались поговорить с ним — багроволицые, потные, запыхавшиеся люди, ухмыляющиеся, как обезьяны, и уговаривали его встать, повеселиться вволю. Он отказывался, отказывался, отказывался... Знай они, как нелепо выглядят на площадке, так не прыгали бы так залихватски. Музыка не доставляла ему удовольствия, но и не раздражала его. До болезни он, слушая музыку, часто чувствовал, что его душа воспаряет к небесам, или же болезненно морщился, стоило певцу сфальшивить самую чуточку. Он по-прежнему обладал абсолютным музыкальным слухом, а большинство звуков, раздиравших ночную тишь, лишь отдаленно напоминали те, которых требовала мелодия, но он сохранял полнейшее равнодушие. Просто удары деревяшек по натянутым коровьим шкурам и повизгивание конского волоса по струнам из кишок.

Прежде он был и прекрасным танцором. Каким пустым вздором представлялись ему теперь все эти верчения и скольжения! Женщины тоже утратили хоть малейшее значение. А он пользовался большим успехом у женщин. Его жена, дочери и любовница — все погибли от звездной немочи. Но к тому времени на нем уже лежало Проклятие, и потому никакой печали он не почувствовал. На похоронах он испытал только тягостную скуку.

Пышнотелые деревенские девушки теперь на перебой приглашали его поплясать с ними. Женщины Тарнов по большей части напоминали сильно увеличенные заплечные мешки, но кое-кто из молоденьких обладал внешностью, которая прежде пробудила бы в нем живейший интерес. Черные задорные глаза, мягкие темные волосы. А сейчас — счастливые, разрумянившиеся, веселые — они бы одной кокетливой улыбкой воспламенили былого Раксала точно трут. Теперь он отсылал их на поиски какого-нибудь другого идиота.

Подпусти он их поближе, им бы расхотелось плясать с ним. Он два дня не брился, да и не умывался. Его одежда начала пованивать — даже он ощущал ее запах. Но какое это имеет значение? Его предупредили, что привычки всей жизни вроде чистоплотности начнут стираться, и процесс уже начался. Ну и что?

Его дядя ждет от него сообщения об этих людях. И не дождется. Быть может, пророчества верны, и давно желанный Обновитель появится из этого деревенского захолустья, каким бы странным это ни казалось. Раксалу Раддаиту было все равно. Империя умерла сто лет назад. Зачем будить мертвецов после такого срока?

Единственным значимым вопросом оставалось самоубийство. Есть ли причина жить дальше? Рано или поздно он умрет, так зачем оттягивать неизбежное? Жизнь казалась бессмысленной тратой времени. Боль неприятна, но, быть может, короткая острая боль все-таки предпочтительнее долгого страдания. Он все же пытался прийти к решению. У муолграта есть одно неоспоримое преимущество — покончить с собой ему очень просто. Он убедился в верности этого накануне вечером.

— Привет! — произнес знакомый голос. — Чего ты сидишь тут, а не веселишься?

Второй новобрачный, мальчишка, сжимающий пару кружек, весь в поту, ухмыляющийся до ушей. И до того пьяный, что словно слегка колебался на фоне отблесков костра.

— Потому что не хочу.

Полион заморгал. Утер локтем лоб. Его вихры слиплись и обвисли, лицо было пунцовым.

— Ты не знаешь, что теряешь!

— Знаю. И еще я знаю, что ты предвкушаешь, а оно не стоит усилий, которых потребует.

Мальчишка сердито насупился.

— Так настоящие мужчины не говорят!

— Так говорят разумные люди. Насколько я понимаю, ты раздумал убежать, чтобы стать наемником?

Полион тревожно огляделся — не подслушивает ли кто-нибудь среди теней.

— Ты меня отговорил.

— Я просто изложил тебе факты. А про другой свой выбор ты меня не спрашивал. Это потные, бестолковые, преходящие минуты, а в уплату ты должен отдать всю свою жизнь.

По отупелому лицу мальчишки скользнули противоречивые выражения — сомнения, страх, похоть.

— А по-моему, так ничего похожего. — И он отошел наполнить кружки, шагая медленно и осторожно.

Любопытно, что Полион Тарн приобрел славу сердцееда. Его деревенские родичи могли обманываться, но не Раксал. В любострастии у него было несравненно больше опыта, чем у них, и на мир он теперь смотрел с холодной равнодушной проницательностью муолграта. Он только что видел мальчика, полного ужаса, что ему не удастся достойно показать себя в первую брачную ночь. Крепкий сидр, разумеется, тут плохая подмога, как, в отличие от него, вероятно, знают его приятели. Когда-то такое заблуждение показалось бы Раксалу Раддаиту забавным, хотя теперь он был не в силах понять почему, как не помнил, что, собственно, стоит за словом «позабавить».

— Ты Раксал! — объявил новый голос. — Гость!

Имени этого детины Раксал не знал. Он был старше Полиона и куда более дюжим. Физиономия у него распухла, одного переднего зуба не хватало. И он был пьян даже больше.

— Так что?

— Иди веселись! — объявил детина и на заплетающихся ногах побрел к бочкам.

— Твоя работа, так ведь? — На другой конец скамьи опустился Тибал Фрайнит.

Раксал посмотрел на него с некоторой опаской. Он еще не освоился с мыслью, что человек, знающий будущее, способен остаться человеком.

— О чем ты?

Тибал отхлебнул из кружки и утер рот рукой.

— Вчера вечером Балион и Филион набросились друг на друга, как два взбесившихся пса. Они никогда прежде не ссорились и не могут объяснить, почему вдруг между ними возникла такая неприязнь, однако сегодня Балион смахивает на отбивную котлету, а Филион еле волочит ноги, даже после того как ивилгратка сделала для него все, что было в ее силах.

— Это было вчера. Откуда ты знаешь про это?

— Через несколько минут Гвин-садж спросит мое мнение о случившемся, вот откуда. А теперь ответь на мой вопрос, я ведь забуду твой ответ.

— Тогда зачем спрашивать?

Тибал вздохнул.

— Никогда не спрашивай шуулграта, почему он делает то или это. Ты вызвал у них ненависть друг к другу, так?

— Да.

Худой шуулграт посмотрел на него с любопытством.

— Ты ставил опыты, проверял, способен ли ты вызывать сильные чувства в других, как приписывается муолгратам? Ты внушил им бессмысленную ярость и наблюдал, что из этого получится?

Раксал пожал плечами, соглашаясь.

— Ради чего? Ты надеялся, что таким способом тоже испытаешь хотя бы тень ее?

— Нет, если тебе это интересно.

Тибал снова отпил из кружки.

— Ты хотел бы снова испытать чувства или тебе лучше быть тем, чем ты стал, — человеком-сосулькой?

— Чувства кажутся ненужными помехами, источником всяческих бед и хлопот. Зачем бы я хотел их испытывать?

— Но ты хочешь! И знаешь, есть способ. В Рарагаше... Способ есть!

На мгновение Раксал ощутил интерес... разумеется, чисто интеллектуальное любопытство. Иначе же и быть не может!

— Какой?

— Эге! — Тибал ухмыльнулся и сделал еще глоток. — Погоди и узнаешь. Ты подумываешь о самоубийстве. Обычный прием муолгратов — выбрать вооруженного человека и ввергнуть его в слепую жажду убийства. Жестоко по отношению к такому избраннику: ему ведь приходится жить с таким воспоминанием... О Судьбы!

— Что такое?

Шуулграт молча покачал головой. Лицо его сморщилось в выражении, которое, как вспомнил Раксал, означало брезгливость, отвращение и боль. Но точно он определить не мог.

Из теней донеслось громкое «ик!», и появился Полион — на этот раз с двумя полными кружками.

— Эй! Шуулграт!

— Привет, новобрачный!

Полион остановился, расплескивая сидр. Он тупо прищурился на Тибала.

— Ты мне скажешь, сколько у меня будет сыновей?

— Нет.

— Ну а... ик!.. долго мне быть женатым?

— Я же сказал тебе, что никогда ничего не предсказываю.

Полион нахмурился и отпил из кружки.

— Все вранье! — объявил он и, шатаясь, удалился в темноту.

Тибал перегнулся, пряча лицо в ладонях.

— Тебя что-то тревожит? — спросил Раксал.

Тибал не ответил.

— Немного перепил?

— Помолчи! — Голос Тибала надломился.

Что попросту подтверждало, что шуулграты действительно теряют рассудок. Правда, Тибалу Фрайниту удавалось лучше скрывать свое безумие, чем другим. Только и всего. Вскоре Тибал вздохнул и выпрямился.

— Почему ты не захотел ответить на его вопросы? — спросил Раксал.

— Какие вопросы? Чьи? А! — Тибал вскочил на ноги.

— Раксал-садж! — От темноты отделилась Гвин Тарн. Она одарила его улыбкой, а потом вгляделась в его собеседника. — Ты плакал?

Тибал протер глаза.

— От дыма.

— А! — В простом белом свадебном платье она обрела удивительное сходство с фигурами на классических фресках в Далинге. Раксал подумал, что зарданцы могли присвоить эту имперскую моду, как прибрали к рукам все материальные богатства. В таком случае их ввели в заблуждение, ведь белый цвет в Кволе был цветом траура.

В одной руке она несла небольшую корзинку. Ее темные волосы были зачесаны вверх и украшены бутонами белых роз. От нее исходили волны тихой радости, совершенно непохожие на потное возбуждение, которое он замечал во всех остальных женщинах. Она не была девушкой-худышкой, но ее фигура не походила на взбитые подушки, как у других тарнских женщин. Он еще узнавал красоту, как и музыку, и она трогала его не больше. Заметив восхищение на лице Тибала, он понял, какое впечатление она бы произвела на него в прошлом. Теперь он не почувствовал ничего.

Почти ничего. Он ощутил в ней какую-то властность, которой не находил объяснение. Может быть, она теперь некоронованная королева долины? Или все дело в том, что эта ночь принадлежит ей, что буйное празднество устроено в ее честь? Предположительно, это было ей приятно и придавало уверенности.

Она обратила свою улыбку на него.

— Ты не пойдешь потанцевать со мной?

— Нет.

Она надула губы.

— А ты еще раз потанцуешь со мной, Тибал?

— Еще бы! И с большим изяществом. Я наступлю тебе на ногу всего один раз!

Она засмеялась.

— Вот этому пророчеству я не поверю! Ты лучший танцор из всех, кого я знаю. А так как мы уже один раз потанцевали, то разделяем приятные воспоминания, правда? Раксал, ты сидишь тут, будто бородавчатая жаба, и наводишь на всех тоску. Ты, очевидно, не хочешь участвовать в праздновании, а потому можешь выполнить одно мое небольшое поручение.

Раксал не увидел в этом выводе никакой логики и промолчал.

Гвин протянула ему корзинку.

— Бедная Джодо в своей палатке среди леса слышит музыку, песни и готова выплакать глаза от тоски. Мы хотя бы можем поделиться с ней угощением. Боюсь, только это в наших силах, но вот кое-какие лакомства для нее.

Не веря своим ушам, Раксал вцепился обеими руками в край скамьи.

— Ты хочешь, чтобы я навестил джоолгратку?

Она кокетливо подняла брови, но глаза у нее блеснули холодом.

— А что такого? Ты ведь не можешь страшиться ее, как мы все. Она не способна обнажить твои похотливые помыслы, ткнуть тебя в них — их у тебя нет. А если бы ей это и удалось, ты же не почувствуешь стыда.

— Я не хочу никуда идти. С какой стати?

— А вот с какой, — нежно сказала Гвин. — Если ты не пойдешь, я попрошу своего мужа, девятерых моих сыновей и моих тридцать с лишним внуков, не говоря уж о бесчисленных моих племянниках, выгнать тебя из долины бичами. — Она наклонила голову набок и задумчиво на него посмотрела, словно взвешивая следующую угрозу. Но потом улыбнулась, превращая все в шутку. — Тебе же не нужно подходить к ней близко. Как только ты приблизишься на достаточное расстояние, чтобы она уловила твое присутствие, она поймет, кто ты и зачем пришел, а ты поймешь, что она поняла, а тогда просто поставишь корзинку и улепетнешь как заяц.

Раксал взвесил ее предложение. Оно ему не нравилось. Но вот почему? Страх перед джоолграткой? Гнев, что им командуют? Он недоступен таким слабостям. Однако позволить добраться до самых тайных мыслей — опасно, а его ум еще не утратил логичности.

Он заметил, что Тибал улыбается до ушей, но, вероятно, это просто проявление мужского голода, раздразненного близостью женщины в расцвете.

Раксал мог и не сделать того, чего хотела от него эта женщина. Он муолграт. Пальцем не пошевелив, он мог бы пробудить в ней такую страсть, что она накинется на Тибала Фрайнита и изнасилует его. Он может нагнать на нее такой ужас, что она с воплями убежит в лес. Но к чему затрудняться? Почему не сделать того, о чем она просит?

Небольшая прогулка поможет ему уснуть. Он так мало спит теперь! И ему все время снятся сны — холодные, бесстрастные картины его детства, юности, брака, Толаминской войны и людей, которых он знавал до того, как был помечен Проклятием. Сны оставляли его равнодушным, и все же он просыпался в лужицах ледяного пота. Ему это не нравилось. Он встал и неохотно взял корзинку. Прогулка по лесу не может быть скучнее этого свадебного веселья. Широким шагом он скрылся за деревьями.

Тут он вспомнил, как шуулграт предсказал, что будет обсуждать с Гвин его, Раксала, примерно в этот момент. Он поколебался, не вернуться ли и не подслушать. Но зачем? Любопытство — просто еще одно чувство. Ему все равно, что бы они ни говорили, ни думали, ни делали. Ему все — все равно. Он свернул на дорогу. Его глаза быстро свыклись с темнотой. Дорога под ногами была ровной. Авайль, хотя уже заходила, давала достаточно света, чтобы освещать ему путь. На юге ярко горел багряный глаз Муоль — Страстной, той, что пометила его Проклятием, но также и одарила благом — очистила его жизнь от мусора чувств. Ему следовало бы чувствовать к ней благодарность, если бы он был способен чувствовать хоть что-то.

Самоубийство — вот единственный важный вопрос. Зачем жить дальше? С другой стороны, к чему затруднять себя умиранием? Оглядываясь на свою былую жизнь, он видел, что она была постоянным водоворотом тревог — страхов, похоти, печалей, желаний, честолюбия. Теперь он от них свободен, слава Муоль. Бесспорно, были и радости, хотя он толком не помнил, как они ощущались; к тому же задним числом они казались очень редкими и мимолетными по сравнению с тревогами. Жизнь ведь — заведомое поражение, долгое гниение, завершающееся смертью. К чему она?

Он проводил все меньше и меньше времени с людьми. Они выглядели такими неуравновешенными и непредсказуемыми. Каким-то образом, не вполне поддающимся анализу, он отдалялся от рода людского. Один из признаков — что он бросил бриться. Скоро, если сведения, почерпнутые в библиотеке его дяди, верны, он уйдет ото всех, станет отшельником, нагим, волосатым призраком, обитателем леса. Когда его начнет одолевать голод, достаточно будет добрести до ближайшего дома и внушить жалость живущим там, так что они бросят ему что-нибудь съедобное. И он уйдет. Вот что обычно происходило, если верить старым имперским документам. Опасными для муолграта были только собаки и дикие звери. Люди причинить ему вред не способны.

Кто это?

Мелькнувшая мысль заставила его остановиться. Вопрос не исходил от него, не был обращен к нему. Он достиг границы воздействия джоолгратки.

Мужчина один? Чего ему надо? Насиловать? Смысл был странно сдвинутым.

— Я принес угощение с пира, — сказал он вслух, готовясь поставить корзину и уйти.

Зачем мужчина пришел сюда один?

Раксал озадаченно заколебался. Видимо, он слышал ее мысли, но она его мыслей не слышала. Жутковатая сдвинутость, которую он уловил, была выражением чувства — выражением страха. До чего неприятно! Ну, если подойти поближе, может быть, она сумеет прочесть его мысли или он сможет сказать, что потребуется, вслух. И он пошел вперед.

Мысли понеслись ему навстречу точно хлопья вьюги: насилие... боль... муки... нагие тела... унижение... муки... стыд...

Судьбы!

— Я принес тебе еды! — завопил он в ночную тьму. — Я не хочу причинять тебе мук! Перестань бояться.

Ненависть! Он ненавидит меня, потому что я заставляю его бояться!

«Заставляю?» Внезапно Раксал заметил, что дрожит. Да, он чувствует страх. Да, страх! Он его ЧУВСТВУЕТ!

Он вспомнил загадочные слова Тибала: «Способ есть!» Собственных чувств муолграт лишен, но, конечно, он способен испытывать те, которые посылают джоолграты. Как до нелепости просто!

Работает это в обе стороны: она воспринимает его ледяное равнодушие, пугается, впадает в панику и утягивает с собой его. Нет, ему вовсе не нравится этот грызущий внутренности, парализующий тело ужас. Он воскрешает воспоминания о битве за Толамин, когда вокруг него падали мертвыми друзья его детства — сколько их осталось там! Но невыносимое одиночество было почти хуже. И казалось даже более знакомым, хотя он не понимал почему.

Не бойся! Перестань!

Она пыталась выпутаться из одеял, выбраться из палатки. Чтобы скрыться от него в лесу. А в темноте она почти наверное упадет, расшибется... Этого нельзя допустить.

Раксал проник в самую глубину ее сознания, где таились чувства. И как музыкант легко касается струны, пока не извлечет из нее желанной ноты, так он касался, касался, пока не нашел того, чего искал: спокойствия, безмятежности. И он извлек нужный аккорд. Ее ужас оборвался — а с ним и его.

Он сменился облегчением, изумлением. Что? Кто ты? Что ты сделал со мной?

Я Раксал Омрат Раддаит. Я муолграт. Он медленно подходил ближе, пробираясь между кустами. И продолжал держать тот же аккорд умиротворения в ее сознании и упиваться его отражением в своем.

Так чудесно! Я Джодо Холла Кавит. Ты изгнал мой страх!

Теперь он заговорил вслух, различив впереди смутные очертания ее палатки, однако мысли обгоняли слова. Он причинял мне беспокойство. Меня тебе бояться нечего. Хочешь, я перестал?

Нет! Нет! Я так благодарна. Люди боятся меня, я боюсь их. А это так чудесно!

Он попробовал чуть-чуть изменить аккорд, усиливая чувства. И услышал, как она ахнула от удивления и радости.

Это еще лучше!

Действительно, ощущение было прекрасным. В нем пробудились забытые желания — и в ней тоже.

Он засмеялся, испытывая сладкое искушение, зная, что она испытывает то же.

Это будет род насилия.

Но не того, которое меня страшит.

Ты уверена?

По-моему, да. Попробуй посильнее.

А если так? Лучше?

Да, да! Погоди — войди в палатку. Я зажгу свечу.

Не надо! Так будет лучше. Он опустился на колени, выдергивая шнур. Руки у него лихорадочно тряслись, и он превратил взаимное желание в жгучий огонь.

Багряный глаз Муоль пылал среди звезд, и Страстная ниспослала благословения на долину. Начала она с одинокой палатки, затерянной в лесу. Позднее, когда шум празднования в селении смолк, она посетила супружеские пары в их домах — и особенно в самом первом из всех, куда Булрион Тарн увел свою молодую жену под радостные пожелания всей его огромной семьи. Многие жены впоследствии со светлой грустью вспоминали, какая это была чудесная свадьба; многие мужья тогда открыли нежданную возможность, какую ни в коем случае нельзя было упустить.

Но в самый новый из всех домов, еще благоухавший запахом новых досок и цветочных гирлянд, орава молодых парней притащила некоего новобрачного и удалилась, заливаясь хохотом. Полион Тарн, увы, чересчур часто прикладывался к кружке с крепким сидром по настоянию этих же приятелей и теперь, храпя, растянулся на кровати, предав забвению все — и свой супружеский долг в том числе. Убедившись после долгих усилий, что ивилгратская сила не распространяется на пьяное забытье, его новая жена грустно уснула у него под боком.