40

Смедли спустился к завтраку поздно. Голова слегка гудела, во рту стоял неприятный кислый привкус, и, бреясь, он дважды порезался. Что еще хуже, белье, которое он выстирал перед сном, не высохло за ночь. Слуги он нанять не сможет по меньшей мере до конца войны. Из более неотложных потребностей оставались пристойная одежда и несколько бычков.

За огромным викторианским обеденным столом могла разместиться по меньшей мере дюжина человек. Экзетер сидел за ним в одиночестве, листая толстую книгу, уложенную среди грязных тарелок. Он нехотя оторвался от нее.

– Доброе утро, – буркнул Смедли.

– Доброе утро! Прекрасное утро! Еще более приятное в твоем присутствии, разумеется.

– Дарю его тебе. Осталось что-нибудь в чайнике?

Ухмыляясь, Экзетер снял чехол и подвинул к себе чайник. Заглянув в него, он скривился:

– Там еще много, но мне кажется, кто-то полоскал в нем обувь.

– То, что нужно! – сказал Смедли и сел.

Экзетер налил чай.

– Дамы отправились в магазин, а заодно и поговорить с эрудитом Натаниэлом Глоссопом. Там есть еще пара остывших яиц и немного окаменелого бекона. Я разогрею тебе – тут, похоже, ввели законы, запрещающие не использовать пищевые отходы…

– Мне хватит чаю, спасибо.

Слава Богу, некоторое время Экзетер молчал. Он закрыл свою книгу и унес ее. Правда, когда он вернулся, он все еще был возмутительно радостный.

– Искал что-нибудь про Прилиса. Не про того, с которым встречался.

Смедли оторвался от созерцания груды пережаренных тостов.

– Прилиса?

– Того самого, что изобрел деревянного коня. Правда, он не взял патент, и Одиссей украл у него идею. Но этот говорил по-гречески куда лучше того, с которым я встречался. Ты уверен, что не хочешь яичницы с беконом?

– Совершенно уверен.

– Нам обоим надо погладить рубашки. Я бы погладил, только не знаю, как.

– Я тоже, – соврал Смедли. – Расскажи лучше про Олимп, – предложил он, чтобы избежать дальнейшей пустой болтовни.

Экзетер закинул ногу на ногу и обхватил колено руками. С минуту он молча смотрел на Смедли своими невозможно синими глазами.

– Я уже говорил, старина. Это очень похоже на станцию где-нибудь в колониях, форпост цивилизации в буше. Тайки и энтайки живут в уютных домах, туземцы им прислуживают. Вроде Кении, Индии или всех прочих подобных мест. Основное отличие заключается в том, что туземцы такие же белые, как мы сами. В основном рыжие. Тайки довольно разнообразны, но большинство их родом из Англии. Их завербовали здесь. Есть и из других мест. Двое так вовсе из других миров. Некоторые живут в Соседстве с незапамятных времен, но сама Служба появилась сравнительно недавно. Отец был одним из ее основателей.

– Но чем они занимаются?

– Спорят. Строят планы. Ссорятся. Выезжают на миссионерскую работу. – Экзетер продолжал смотреть на Смедли так, словно наблюдал, как напрягаются его мозговые клетки. Его собственное лицо оставалось непроницаемым, как у Сфинкса. – Одна группа продолжает работать над Истинным Учением. Другие заняты разведывательной деятельностью, отслеживая, что происходит – как в политике, так и в теологии. Их интересует все, что может подорвать позиции Пентатеона.

Этот спокойный взгляд начал понемногу раздражать Смедли.

– Судя по твоему тону, ты не очень-то одобряешь это.

– О, это замечательная идея. Достойное дело. Эти пришельцы – совершенные паразиты. Некоторые хоть что-то хорошее делают мимоходом – вроде Тиона с его празднествами. Зато большинство других… в общем, кошмар.

Смедли налил себе еще чашку мутной жидкости.

– Мне кажется, если ты живешь вечно, ты не спешишь прыгать через барьеры? – Он поднял взгляд – синие глаза продолжали сверлить его. – Если это такая прекрасная идея, с чего ты так язвительно о ней отзываешься?

Экзетер вздохнул, опустил ногу на пол и повернулся к окну.

– Не так все просто, старина. Это не то что доктор Ливингстон и туземные колдуны. Это не христиане, сжигающие рощи друидов. Эти типы обладают властью! Настоящей властью. Попробуй побогохульствовать в храме, и ты вполне можешь упасть замертво. Нет ничего лучше поражающей молнии, чтобы произвести впечатление на массы, а приток маны с лихвой возмещает потраченную.

– Так предложите новую религию, хорошую! Ты говорил о Церкви Неделимого. За ней стоит Служба?

– Это и есть Служба. Вся сложность только в том, что старые боги закрепились на рынке. Скажем, ты нашел себе узел – есть еще неплохие узлы – и сажаешь на него нового бога. Первое, о чем тебя спросят: богом чего он является? Все мало-мальски важное уже имеет своего бога, и он или она находятся в подчинении у одного из Пяти. Пентатеон держит фишки на всех полях. Даже Неделимого то и дело ассоциируют с Висеком, Прародителем, так что мана перепадает и ему… или ей? Висек в некотором роде бесполый… Висек еще не принял ничьей стороны. Мне кажется, от Службы ему больше пользы, чем вреда. Возможно, больше пользы, чем хотелось бы.

Время дня решительно не подходило для игры в загадки, но Смедли сам это затеял. И он хотел знать больше об Олимпе и Службе. Если он не узнает этого от Экзетера сейчас, другого шанса у него, возможно, никогда уже не будет. Кто устоит перед возможностью узнать что-то об альтернативном мире?

Или он просто ищет повод?

– Ты говорил, что некоторые из богов – то есть пришельцев, – что некоторые из них вполне ничего?

– Таких мало. – Экзетер вертел в руках ложку, бесцельно чертя ею по скатерти. – Некоторые тайно поддерживают Службу. По большей части ни то ни се. Сторонние наблюдатели. Один или два обратились, но мало кто после этого выжил.

– Обратились?

– Гм. Вроде ирландской богини Бригг, которая стала святой Бригитой. В средние века многие языческие боги сделались христианскими святыми. Но в Вейлах они все вассалы Пяти. И если, скажем, Тион поймает одного из своих миньонов за сотрудничеством с врагом, он здорово рассердится.

– Если христианство сделало это в Европе, почему бы не попробовать христианство в Соседстве?

Экзетер улыбнулся:

– А где Иерусалим? Кто такие римляне? А Египет? Красное море? Эта идея уже выдвигалась, и я участвовал в спорах на эту тему. И мне отвечали, что огромным преимуществом христианства перед язычеством было то, что оно обладает реальной исторической базой, а не просто основано на мифе. Но это в нашем мире. В Соседстве такого нет.

– Тогда что такое эта Церковь Неделимого?

– Сборная солянка. Унитарное соединение различных школ этики и философии: христианства, учения Сократа, буддизма и так далее – Золотые Заповеди плюс единый бог, слишком святой, чтобы называть его по имени. Последнее – попытка обойти Висека. Но, как я уже говорил, пока это не особенно хорошо работает. Пугающе стерильная религия. Никакой страсти, понимаешь?

Смедли потянулся за тостом и маслом.

– Так ты говоришь, что ничего не можешь сделать, верно?

Экзетер вздохнул.

– Я и в самом деле ничего не могу поделать. Меня провозгласили Освободителем, и все, что бы я ни сделал, каким-то образом привязывается к пророчеству и ведет к убийству Зэца. А это несет с собой катастрофу.

– Почему?

Экзетер тоже начинал раздражаться.

– Ты и сам поймешь, как только задумаешься над тем, как это осуществить. Чтобы убить Зэца, потребуется огромное количество маны. Как я соберу ее? И в кого превращусь?

Да, Джулиан и сам бы мог догадаться. И если Экзетер и сочинил все это, он должен был провести уйму времени, обдумывая детали. Это было логичным, как молчание.

– Ты хочешь сказать, тебе пришлось бы играть по их правилам?

– Играть в их игру. Вот почему я никогда туда не вернусь. Что же до того, есть ли там дело для тебя, старина… хочешь попробовать?

Смедли еще не был готов к этому вопросу, но пульс его заметно участился.

– Я спрашивал, может ли сделать что-нибудь Служба.

– Продолжает попытки и надеется на успех. – Глаза Экзетера странно поблескивали. Может, он насмехается над Службой? Или над Смедли – за то, что тот верит в его фантазии? Или просто принижает свой энтузиазм? Как знать?

– Но не молится? Кстати, как верующему молиться безымянному богу?

– Вся суть в том, что они этого не делают. Они просят апостолов, чтобы те замолвили за них словечко, ибо только апостолы могут говорить с богом. Сами апостолы не боги, ведь он Неделимый; они просто Избранные. Пришельцы из Олимпа, само собой. – Экзетер криво усмехнулся. – У Службы слишком мало людей, чтобы посадить в каждую дыру по миссионеру, но они стараются делать так, чтобы кто-нибудь заглядывал примерно раз в месяц. Догадываешься, почему им приходится поступать таким образом?

– Чтобы все получили свою долю маны? И как, срабатывает?

– Кое-как. Цыпленок, принесенный в жертву Неделимому, скажем, в Джоале, даст Службе сущие пустяки в сравнении с той маной, которую он даст Астине, если примет смерть во имя ее в ее же храме. Мана передается от узла к узлу, но утечки слишком велики. А другая причина? – Он вопросительно приподнял бровь и стал ждать.

Смедли показалось, что он запутался.

– У тебя опыт больше, и еще слишком раннее утро.

Эдвард рассмеялся, сжалившись над ним:

– Тоже правильно! Настоящая трудность, мой мальчик, заключается в том, что все мы люди. Смысл того, что апостолы собраны в некоторое подобие безымянного божественного комитета, заключается в том, что, как сказала Алиса вчера вечером, власть разлагает. У Службы бывали агенты, переметнувшиеся на ту сторону. Они обнаружили, что могут делать, обладая маной, и им это понравилось. Посади парня в отведенную ему молельню, и очень скоро ему уже кажется, что это его собственная молельня и его люди. Рано или поздно кто-нибудь из Пяти посылает к нему своих прихвостней. Некоторые из наших продаются. Был, например, итальянец по имени Джованни, который стал Дованн Карзоном, богом извозчиков. Все лучшие места заняты, но место для новичка всегда найдется. Знаешь ли ты, что у древних римлян была богиня-покровительница Светильника-В-Комнате-Где-Рожает-Женщина?

– Нет, – ворчливо ответил Смедли, подумав про себя, что и не хочет этого знать. Намазав тост маслом, он вдруг понял, что теперь ему придется есть эту гадость. – Ты считаешь, это безнадежно?

– Нет. В самых общих чертах я считаю вот как: это может сработать! Они могут свергнуть Пентатеон. Они не дураки, они преданы идее и имеют самые добрые намерения, все они. Но это будет долгая, очень долгая война. Две или три сотни лет – по меньшей мере. Христианство завоевывало позиции дольше. Ислам – быстрее, но более жестокими методами. Если считать ману чем-то вроде денег, то Пятеро безумно богаты и продолжают богатеть. А Неделимый подбирает крохи…

У двери звякнул колокольчик.

Они переглянулись. Потом Экзетер отодвинул стул, выпрямился во весь рост, поправил галстук и одернул пиджак.

– Возможно, это местная женская организация собирает средства на церковный праздник. Или еще кто-нибудь. – Он вышел, прикрыв за собой дверь.

Смедли продолжал мусолить несчастный тост. Почему его так завораживает идея этого Олимпа? Может, он просто надеется убежать от реальности – от войны, увечья, погибших друзей, изменившейся Англии? Если он лелеет тайные надежды на волшебство, которое вернет ему руку, у него с головой действительно не все в порядке. Холодная логика подсказывала, что он не должен принимать никаких решений – еще слишком рано. С другой стороны, нервы его действительно окрепли. Он не плакал ни разу с тех пор, как они удрали из Стаффлз. Мечты об Олимпе и фантазии Экзетера, возможно, действуют на него куда благотворнее, чем мрачные мысли о суровой реальности. Он всегда отличался избыточной склонностью к самоанализу.

Он услышал голоса в прихожей, и дверь в столовую приоткрылась.

– Тогда я поставлю чайник. Вы пока проходите.

В комнату вошел Джинджер Джонс, пытавшийся одновременно протирать пенсне шелковым платком и удерживать пару велосипедных перчаток. Он был взволнован.

– Доброе утро, капитан!

– Доброе утро, сэр. Есть новости?

Джинджер наконец водрузил пенсне на нос, положил платок в один карман, а велосипедные перчатки – в другой.

– Нет. О… мне показалось, вам не помешает вот это. – Из третьего кармана он достал пару пачек «Плейерз».

Сердце Смедли блаженно потеплело.

– Да осчастливят вас небеса множеством сыновей, и да умножатся стада ваши! – Он пошарил по карманам в поисках спичек.

– Боже, как я объясню все это Старшему? – Джинджер присел усмехаясь. – Подумал, что могу заглянуть и послушать продолжение саги про Экзетера-В-Зазеркалье. – Он поднял взгляд: вернулся вышеупомянутый Экзетер. – Я опустил ваше письмо. Успел к вечерней почте.

– Значит, оно придет к адресату сегодня, – сказал Смедли, – если вообще придет.

Экзетер сел.

– Если оно может найти адресата, оно уже пришло. Оно даже не успело долететь до дна почтового ящика. Оно упало прямо кому-то на стол.

Остальные молчали.

– Уж вы объясните, пожалуйста, – не выдержал Джинджер.

– Не могу. Магия могла и исчезнуть, поскольку от нее в последнее время мало толку, а могла и остаться. Но когда я учился в Фэллоу, а Штаб-Квартира присматривала за мной, письма, которые я бросал в этот ящик, попадали прямо к ним. Я надеюсь, что магия срабатывала на адрес, написанный моей рукой. Но, возможно, я и ошибаюсь – хранитель мог просто жить где-то поблизости, а сейчас он или она скорее всего уехали. Мне кажется, Крейтон предупредил бы меня, если бы это было не так, но точно я не знаю. Я же говорил, это не самый надежный способ. – Он пожал плечами.

– Разумеется! – пробормотал Джинджер. – Я все пытаюсь вспомнить, слышал ли я, как письмо упало.

Смедли предпочитал верить.

– Это напоминает идею перехода через узлы – два пространства, соприкасающиеся в одной точке.

– Возможно, ману можно использовать и для искривления пространства, – сказал Экзетер, – особенно на узлах. Внутри шатер Кробидиркина был гораздо больше, чем снаружи.

– Отличная идея с точки зрения компактности багажа.

– Или многоквартирных жилых домов. – Он ухмыльнулся. – Представьте себе доходы! Помните эти фокусы с длинной бумажной лентой, которую надо перекрутить, а потом склеить?

– Лента Мебиуса?

– Кажется. Вроде да. Старина Флора-Дора потратил полчетверти, пытаясь вбить эту идею в мою голову. Все, что я запомнил, – это то, что по ней можно идти, и если сделаешь полный круг, ты оказываешься на другой стороне. От этого меня мучили кошмары. Так вот, у этого парня, Прилиса, о котором я рассказывал вчера ночью, была библиотека – коридор, уставленный книжными полками. Дойдя до конца, вы поворачиваете направо, и там еще коридор с полками. В конце его – снова направо. Вы так и ходите по кругу – точнее, по квадрату – и никогда не возвращаетесь туда, откуда начали. И все окна обращены на север. Все это располагалось за храмом, но на улице ничего не было.

– Я не думал о почтовом ящике в Фэллоу в таком свете, – признался Джинджер. – Как вы считаете, нет смысла разобрать его, чтобы посмотреть?

– Никакого. Вопрос в том, – добавил Экзетер, – если, конечно, он действует так, как я думаю, на чей стол он ведет? В Штаб-Квартиру или к Погубителям? Предупреждаю: сегодня может выдаться на редкость интересный день.

 

41

Злабориб вывел армию на рассвете. Ему не хотелось этого делать, но приказ Освободителя был совершенно недвусмысленным. Никто не спросил его, почему ведет войско он один; в пятитысячном войске отсутствие командующего замечают не сразу.

Сам Злабориб шел в авангарде рядом с Колганом. Правая, боевая рука рыжего гиганта лежала в лубке, лицо перекосила гримаса боли. Если боги будут благосклонны и армия благополучно прорвется домой в Джоал, ему скорее всего грозит трибунал Народной Ассамблеи. В содержании вердикта и приговора можно не сомневаться. Теперь в бороде его было больше белых волос, чем рыжих.

Положение с провизией становилось критическим. Хорошо мародерствовать осенью, когда урожай собран и хранится в амбарах, к тому же ни одно пешее войско в здравом уме не выступит без поддержки кавалерии. Даже Злабориб понимал это. Шлейфы пыли у горизонта показывали таргианских разведчиков, следивших за продвижением вторгшейся армии. Враг превосходил их подвижностью – стоило джоалийцам свернуть с дороги для пополнения провианта, они заставали разоренную усадьбу. Скот был угнан, а припасы уничтожены задолго до того, как пешие фуражиры успевали добраться до них.

– Почему они не нападают? – уже не в первый раз спросил Колган. Казалось, ничего другое его уже не беспокоит. – Почему нас не трогают? Не уничтожают патрули? Почему они позволяют нам идти?

На эту загадку не было ответа. Поначалу враг отлавливал всех джоалийцев, не трогая при этом нагианцев. Теперь они игнорировали и джоалийцев, не связываясь даже с маленькими группами. Все, что они делали, – это разоряли собственную страну, после чего отступали, позволяя пройти захватчикам. Никто и никогда не вел себя подобным образом, и уж тем более гордые и воинственные таргианцы.

Ближе к полудню дорога поднялась на возвышенность. Злабориб остановился оглянуться на тянущееся за ним оборванное воинство.

– Уже заметно, – пробормотал он.

– Что заметно? – не понял Колган.

– Вчера они шагали с песнями. Сегодня – молча. Они уже не маршируют, а бредут кое-как.

– Они голодны. – Колган отвернулся. Злабориб посмотрел еще немного, потом зашагал дальше. Да, отсутствие продовольствия оставалось главной проблемой, но отсутствие Д’варда сказывалось еще болезненнее. Армия, возможно, еще и не осознала, что его нет с ними, но уже отреагировала на это.

Теперь дорога спускалась в просторную долину, но вместо того чтобы пересекать реку, она сворачивала на север и направлялась прямиком на Таргволл. Сверившись на ходу с картой, Злабориб пришел к выводу, что река, должно быть, Сальторуотер, а заметная брешь в частоколе горных вершин и есть сам Сальторпасский перевал. Если войско одолеет его и снова вступит в Лемодвейл, у них появится слабая надежда, что им на помощь придут джоалийские подкрепления. Если только его скользкий братец не переметнулся на другую сторону, Джоалия должна еще удерживать Нагвейл и, возможно, перевал Сиопасс.

Но Сальторпасс представлял собой куда более неотложную проблему; к тому же он – идеальное место для засады. Таргии проще перебрасывать подкрепления, чем Джоалии. Если бы Злабориб командовал таргианскими войсками, он бы позволил вторгшейся армии втянуться в ущелье, а потом заблокировал бы его с обеих сторон. Несколько дней голода – и армия сдастся без сопротивления, что означает богатый урожай рабов. Впрочем, таргианской армией командовал не Злабориб, а люди, возможно, предпочитающие более насильственное завершение войны, такое, чтобы Сальторуотер покраснела от крови. Так более по-таргиански, традиционнее.

Долина была широкая, и по обочинам не росло почти никаких деревьев; поля отделялись друг от друга оградами сухой каменной кладки. Здесь и там еще дымились разрушенные фермы, но люди и скот исчезли. Единственное, что хоть как-то утешало Злабориба, – это то, что правый фланг его теперь защищали бурные воды реки. Он отозвал патрули с этой стороны и усилил охрану с другой, но все равно чувствовал, как захлопывается западня. Такого голода он не испытывал еще ни разу в жизни.

Где бы ни был сейчас Д’вард, он не сможет нагнать армию до наступления темноты. Он сказал, что вернется, и собирался сдержать свое слово, но Злабориб не мог отделаться от мысли, что Освободитель уехал, чтобы встретить уготованное ему судьбой где-то далеко отсюда.

В полдень дозорные доложили о передвижениях противника на севере. Вскоре они заметили концентрацию сил неприятеля на возвышенности к западу. Да и на юге горизонт затянуло пылью.

Герольд появился ближе к вечеру, и прискакал он с юга. К этому времени каждый в армии уже знал – они окружены. Они обрадовались герольду и позволили беспрепятственно проехать к командирам. Переговоры по крайней мере откладывали начало битвы. Верхом на белом моа, под белым флагом, ехал он вдоль колонны усталых солдат, сопровождаемый лишь обидными выкриками, не камнями. Несомненно, он оценивал численность войска и его состояние. Вряд ли этот хромающий, оборванный сброд произвел на него устрашающее впечатление. Джоалийцы утратили свой обычный блеск; нагианцы больше не казались раскрашенными дикарями. И те, и другие слились в единую голодную, отчаявшуюся толпу.

Предупрежденный о прибытии парламентера, Злабориб поспешно вызвал командиров ближних к нему отрядов, чтобы те создали хоть какое-то подобие свиты. Отсутствие Освободителя сделалось уже очевидным. На его отказ объяснить, что произошло, они возроптали. Объяснять было некогда, да и нечего. Колган понуро держался в стороне, даже не пытаясь помочь ему. Д’вард оставил командовать армией Злабориба, и Колган знал это, но для джоалийцев верность – понятие относительное. Таргианцы будут настаивать на переговорах с джоалийцем, так что к концу переговоров главнокомандующим снова скорее всего станет Колган.

Впрочем, о чем вообще будут переговоры?

Шогби?

Несколько веков назад – если верить легенде, которую таргианцы упорно объявляли пустой болтовней, – они окружили под Шогби рандорианскую армию и предложили ей свои условия. Если одна четверть войска сложит оружие и добровольно пойдет в рабство на серебряные рудники, говорили они, оставшейся части позволят уйти беспрепятственно. После долгих споров рандорианцы приняли условия, бросив жребий, кому принести себя в жертву ради свободы товарищей. Наутро таргианцы окружили оставшиеся три четверти и предложили им те же условия.

«Как первый снег или слово таргианца», – говорит пословица.

Герольд остановил своего моа перед вождями. Его белые одежды покрывала пыль, его скакун устал и дышал паром, но он смотрел на них с понятным презрением и традиционной ухмылкой.

– Я пришел во имя святого Д’варда!

Не Освободителя, конечно, – Д’варда Тиона, покровителя герольдов. Он протянул им кожаный мешок. Злабориб кинул туда серебряную монету. Герольд потряс мешок, чтобы все могли убедиться – в нем две монеты и что он, следовательно, в равной степени привязан к обеим сторонам. На этом ритуальная часть завершилась, и можно было переходить к делу.

– Я принес вашему командиру условия эфоров.

Облаченный лишь в набедренную повязку Злабориб был вооружен копьем и щитом. Стоявший рядом с ним Колган щеголял джоалийскими доспехами и бронзовым шлемом. Их окружали сотники обеих армий, в большинстве своем одетые в случайные одежды, так что трудно было отличить одну национальность от другой, – но взгляд герольда был устремлен только на Злабориба.

Это было странно. Да нет, это было плохо. Возможно, это означало, что Освободителя схватили и допросили. Однако посланник хотел иметь дело именно со Злаборибом, а Д’вард оставил командовать его. Он вспомнил, как в детстве мечтал сделаться великим поэтом.

– Я командующий. Говори и будь краток.

Мрачная ухмылка герольда оставляла мало сомнений – спорить почти не о чем.

– Благородные эфоры Граркног и Псаамб посылают вам эти слова: за вами следует войско вдвое больше вашего. Ваш фланг удерживает войско немногим меньше вашего. Благородный эфор Гицмок перекрыл ущелье перед вами силою больше, чем те, что я уже назвал. Эфоры…

– Довольно! – рявкнул Злабориб. – Рад был услышать это. Нам надоело слушать эту ерунду. – Его спутники рассмеялись. Смех прозвучал не очень искренне.

– Эфоры встретятся с тобой на закате. В…

– Обычные шогбийские условия, полагаю?

Герольд нахмурился:

– Ты выслушаешь послание или нет?

– Если ты прекратишь сомневаться в моей умственной полноценности, я дам тебе еще несколько минут. – Быть грубияном – дело совершенно новое для него и, как выяснилось, не лишенное удовольствия.

– Тогда слушай. В знак своих добрых намерений благородные эфоры, как тебе должно быть известно, в последние дни воздерживались от нападений на твоих людей. Более того, они приостановили все передвижения своих сил и не будут продвигаться дальше до окончания переговоров. Этим они подчеркивают, что ты всецело в их власти. Тем не менее они желают предложить тебе условия.

– Женщины разговаривают, мужчины действуют. Передай им, пусть напишут свои условия на своих мечах и доставят их лично. – Злабориб махнул рукой, прекращая разговор, и повернулся, чтобы уходить.

– Они предлагают пропустить твоих людей беспрепятственно – вплоть до джоалийских владений!

Злабориб повернулся. Он плохо разбирался в военных делах, но он знал историю и знал политику. Он знал, как должны относиться кичливые таргианцы к присутствию на своей земле чужой армии. Ничто на свете не заставило бы эфоров отпустить их просто так.

– Вон! – вскричал он. – Воистину ты отравляешь воздух своей ложью и пустыми обещаниями.

– Ты отказываешься даже от переговоров?

– У меня найдутся дела важнее, чем разговор о Шогби! – Злабориб поразился, с какой легкостью он швырнул это смертельное оскорбление таргианскому воину. Даже безнадежный трус, оказывается, способен нахамить, имея за спиной армию. – Пойди расскажи о своем милосердии милогианцам!

Это было еще хуже. Бледность на лице герольда стала заметна даже под слоем дорожной пыли.

– Ты можешь разделить участь милогианцев! – Его голос дрожал от ярости.

Злабориб исчерпал свой запас оскорблений.

– Вон! – повторил он, собираясь уйти.

– Выслушай же! – вскричал герольд. – Эфоры сами явятся в твой лагерь. Они приведут с собой Святейшего К’тана, Верховного Жреца, первосвященника всея Таргии. – Он сглотнул, словно следующие слова должны были даться ему с еще большим трудом. – В подтверждение условий, которые они предложат, эфоры передадут вам любых заложников по вашему выбору, вплоть до собственных сыновей, если это будет необходимо.

Злабориб осознал, что стоит, разинув рот, и он поспешно закрыл его. Он покосился на свою свиту и удивился, почему не слышит лязга захлопывающихся челюстей.

– А… Это все?

Герольд пожал плечами:

– Тебе этого мало? За всю нашу великую историю врагам Таргии никогда не предлагали такого. Я согласился передать это только при условии, что по возвращении с твоим ответом мне отсекут язык. Мне это обещали.

Злабориб посмотрел на Колгана, но джоалиец, похоже, был слишком поражен, чтобы говорить. Он почувствовал себя немного лучше. Даже если это и подвох, уже само такое предложение унизительно для эфоров.

– Но почему? – спросил он у герольда. – Твои слова не вызывают доверия. Вы заявляете, что мы всецело в ваших руках, и сами же бросаетесь к нашим ногам? Постарайся объяснить, или мне придется поверить в то, что таргианцы наконец-то открыли у себя чувство юмора.

Посланник вытер вспотевший лоб – пыль превратилась в корку грязи.

– Я исчерпал свои полномочия. Прошу, забудь, что я сказал насчет языка. Одари меня своим ответом.

– На закате… в нашем лагере… сколько человек?

– Мне велено попросить, чтобы вы пропустили двенадцать, но если хотите, можете принять и меньше.

Кто-то сошел с ума, если не герольд, то сам Злабориб. Он торопливо обдумал самые жесткие условия.

– В течение ближайшего часа вы пригоните нам пятьдесят жирных волов. Ваши войска не тронутся с занимаемых позиций. На закате вы можете прислать на переговоры пятерых просителей – двоих эфоров, каждый в сопровождении сына, и жреца. Безоружных, пеших, в гражданской одежде.

Наголову разбитая армия – и та восстала бы от такого унижения, но герольд почти не колебался.

– Ты предводитель нагианцев, ты клянешься своей честью в их безопасности?

Еще более странно! Почему гонцу велели вести переговоры с ним? Почему вообще с нагианцами, когда главные враги – джоалийцы?

И тут Злабориб понял, что здесь не так, что связало войну, историю, религию и политику в один невообразимый узел. Он облизнул губы, чтобы скрыть внезапную улыбку.

– Я предводитель и нагианской, и джоалийской армий, и я клянусь честью, что им гарантирована безопасность.

– Тогда решено! И да проклянет святой Д’вард навеки того, кто изменит клятве!

Герольд повернул моа и унесся, как лист, гонимый ветром. Он превратился в маленькую точку у горизонта, когда Злабориб высвободился наконец из ликующей толпы джоалийцев и нагианцев. Они хлопали его по спине и трясли ему руку, они обнимали и целовали его.

Никто, уверяли они, не унижал таргианских послов так» как он. И никогда. Жирные волы в течение часа? Эфоры без оружия и на своих двоих? Эфоры, отдающие им своих детей в заложники? В конце концов его подняли на руки и пронесли вдоль всей колонны, передавая новость о его победе от отряда к отряду. Похоже, они поверили в то, что он вдруг превратился в военного гения. Он находил это забавным. Он знал, что Д’вард, будь он здесь, тоже улыбнулся бы.

Он не стал объяснять, что случилось. Герольд говорил с предводителем нагианцев. Таргианцы считали, что имеют дело с Освободителем. Что будет, когда они обнаружат свою ошибку?

 

42

– Ага, вот он! – сказал Эдвард. – Харроу-Хилл! Конечно, он! – Он ткнул пальцем в карту и торжествующе оглядел присутствующих.

Алиса сомневалась, что все так просто.

– Ну да, здесь показаны стоящие камни, – согласилась она. – Но почему именно Харроу?

– Англосаксонский. «Харх» означает святилище на холме.

– Слушай, есть хоть один язык, на котором бы ты не говорил? – поинтересовался Джулиан.

– Китайский. И в таргианском я не силен. Для того чтобы усвоить таргианское произношение, нужна глотка, шершавая, как наждак. Но на вид этот холм подходит, а вот и деревушка, где мы повстречали цыган, – Викарс-даун. Вот, видишь луг у реки? Все сходится.

Все пятеро сгрудились вокруг стола в столовой миссис Боджли, изучая одолженные мистером Глоссопом карты. Кроме того, он любезно прислал список полудюжины мегалитов в окрестностях Грейфрайерз, но Эдвард, похоже, уже нашел то, что искал.

Алиса не разделяла его энтузиазма.

– А запасной вариант – на всякий случай? – спросила она. От Дувр-Хауса до Харроу-Хилл было всего миль девять-десять, так что она догадывалась, что случится сегодня днем.

Утро у нее выдалось хлопотное – сначала они с миссис Боджли зашли к старому Глоссопу, потом прошлись по магазинам в Грейфрайерз. Сама деревня за три года почти не изменилась, но за время войны все пришло в упадок. Взять хотя бы то, что знатной даме приходилось ходить за покупками самой. Другой переменой было пугающее отсутствие молодых мужчин. Правда, оно и к лучшему. Например, процесс покупки мужского белья у «Уикенден Бразерз» был бы мучительнее для Алисы, будь продавец мужчиной.

Эдвард оторвался от карты:

– Нет, похоже, или Харроу-Хилл, или ничего. Мы можем съездить туда после ленча. Разве сегодня не славный день?

– У старушки Элспет хватит сил еще на одну вылазку? – спросил Смедли.

Миссис Боджли покачала головой:

– Лучше не стоит. Силы у нее уже не те. Впрочем, мистер Глоссоп предложил нам воспользоваться его велосипедом. У него дамская модель невообразимой древности, но если, Эдвард, вы не боитесь, что вас на нем могут увидеть, туда и обратно вы на нем вполне доедете.

– Я совершенно не боюсь, если меня на нем увидят. Вот если узнают – это уже хуже. Ну, например, наеду прямиком на старого, доброго инспектора Лизердейла.

– Почему бы вам не взять мой велосипед? – предложил Джинджер. – А мисс Прескотт наверняка не отказалась бы прокатиться с вами. – Невозможно было понять выражение его лица под поблескивающим пенсне.

Алиса чуть было не предложила Джулиану поехать вместо себя, но вовремя спохватилась. Она не захватила с собой ничего, подходящего для велосипедных прогулок, но Эдвард засиял от такой возможности.

– С удовольствием, – сказала она. – Вы очень добры.

– Значит, решено, – довольно заключила миссис Боджли.

– Замечательно! – с энтузиазмом заявил Эдвард и тут же помрачнел. – Нет, еще одно… нам надо сделать какое-то приношение.

Дама зажмурилась.

– Какое еще приношение? Заклать белого агнца, вы хотите сказать? Или пятифунтовую банкноту?

– Что-нибудь существенное. – Он виновато посмотрел на Алису. Ясное дело, у него не было ни пенни.

– Думаю, я найду что-нибудь, – вздохнула миссис Боджли и выплыла из комнаты.

В комнате воцарилось напряженное молчание. В конце концов, на дворе стоял двадцатый век. В разговорах о языческих богах нет ничего предосудительного, но приносить одному из них жертву – это уже из ряда вон.

– Кровь, разумеется, – пробормотал Эдвард, – но в данном случае больше подошло бы что-нибудь поматериальнее…

Алиса решила, что кровавое жертвоприношение совершенно исключено. Возможно, она недостаточно во все это верила… собственно, в этом все и дело. Максимум, на что мог рассчитывать от нее этот языческий лесной дух, – полкроны на блюдечке.

В столовую величественно вплыла миссис Боджли.

– Надеюсь, вы не откажетесь принести ему пожертвование от меня? – С таким же выражением она могла бы выступать на церковной благотворительной распродаже.

– Конечно.

– Тогда передайте, пожалуйста, своему… знакомому. – Она протянула Эдварду маленькую серебряную кружку. – Это крестильный ковшик Тимоти. В знак моей признательности за помощь другу моего сына. И еще это… я уже как-то давала это вам, так что это ваше, но на титульном листе еще значится имя Тимоти, поэтому инспектор Лизердейл вернул ее мне. Ничего ценного, но, учитывая обстоятельства, вам, возможно, будет приятно.

Эдвард взял книгу и посмотрел на обложку, потом заморгал и несколько раз сглотнул, не в силах говорить.

– Спасибо большое, – пробормотал он наконец. – Это замечательный подарок.

Алиса отвернулась. Возможно, все остальные сделали то же самое, поскольку никто больше ничего не сказал.

День и вправду выдался славный. Велосипед мистера Глоссопа был, не иначе, елизаветинских времен, с ножным тормозом и жестким седлом, но тем не менее на ходу. Несмотря на боязнь попасть юбкой в цепь, Алиса постепенно поняла, что вылазка ей по душе. Всего три дня назад она верила, что ее кузен мертв, и вот она катит по шоссе рядом с ним, под начинающими желтеть березами и тисами. Кусты шиповника покрывали спелые плоды, каштаны гнулись под тяжестью орехов.

В парке Грейндж паслись овцы, а выздоравливающие играли в странное подобие крикета. Поскольку половина игроков щеголяла бинтами или даже гипсом, правила, должно быть, подверглись сильному пересмотру. Она постаралась не думать о них; сегодня ей вообще хотелось забыть о войне.

– Англия! – вздохнул Эдвард.

– Вейлы похожи на Англию?

Он поморщился, словно хотел забыть о них, но все же ответил:

– Не очень. Пожалуй, Таргленд больше всего. Зато цвета! Наверное, синий с красным лес покажется причудливым, но в этом есть своя прелесть.

Дорога пошла на подъем, и они замолчали, крутя педали. Перевалив через вершину, они перевели дыхание, и Алиса решилась наконец спросить то, что так давно ее мучило:

– Эдвард? Все это очень забавно. Мне это нравится, но ты серьезно собираешься познакомить меня с настоящим лесным духом? То есть изначально смертным, но из другого мира и обладающим волшебными способностями? Которому сотни лет? Признаюсь…

– Нет. Вряд ли. Если бы мы приехали сюда ночью – возможно. Он очень застенчив. Не думаю, чтобы он показался при дневном свете.

Что ж, уже легче.

– Тогда чего ты хочешь добиться? Что ты вообще собираешься делать?

– Молиться, – серьезно ответил он. – Поблагодарить его за то, что он сделал для меня три года назад. Оставить ему приношения, объяснить, что мне надо переправить сообщение в Штаб-Квартиру. Возможно, все рассказать ему и попросить его передать им. Вот и все.

Даже это казалось сверхъестественным. Будь на месте Эдварда кто угодно другой, она бы всерьез усомнилась в его психическом здоровье или, возможно, заподозрила бы розыгрыш, но Эдвард не любитель подобных проделок. Даже мальчишкой он никого никогда не обманывал.

– А как ты поймешь, что тебя услышали?

– Думаю, что пойму.

А потом отправится прямиком в армию? Ей и думать об этом не хотелось. С какой стати сражаться за родину, которая хочет повесить тебя? На дороге перед ними коняга тащил за собой громыхающий воз сена. Они прибавили хода, чтобы обогнать его, и начали новый подъем. Поля по обе стороны дороги казались золотыми.

– Пришельцев трудно понять, – сказал Эдвард. – В отличие от нас им не грозит ранняя смерть. Поэтому и жизненные понятия отличаются настолько…

– Скольких ты встречал? – спросила она. – В этом мире – только Пэка, а скольких в Соседстве?

– Четыре или пять. Это, конечно, если не считать людей из Службы. Большинство из них еще не утратили человеческие качества. И потом они ведут общественный образ жизни. Это тоже помогает. Боги живут поодиночке.

– Схоронившись на своих узлах, как пауки в паутине?

– Совершенно верно! Удачное сравнение. И почти все от этого совершенно спятили. Правда, в обаянии им не откажешь! У них у всех уйма харизмы, так что их трудно не любить.

Он нахмурился какому-то воспоминанию и замолчал.

– Тион и этот, как его, пастух? – не отставала она.

– Тион и Кробидиркин. Потом Прилис – веселый, забавный и при этом редкий мерзавец!

– Это еще как? – Алиса была заинтригована.

Некоторое время Эдвард молча крутил педали.

– Наверное, не мне его судить, – сказал он наконец, но так, что она поняла: судит, и еще как. – Он просто разыгрывал Большую Игру так, как, по его мнению, полагалось играть, и только поэтому он спас мне жизнь. Он действительно ненавидит Зэца.

Снова пауза.

– Расскажи о нем.

– О Прилисе? Он один из миньонов Тиона, бог мудрости. Насколько я понял, родом он откуда-то из Македонии. Не знаю точно, откуда. Его познания в истории и географии плохо сопоставимы с моими. Ему приятно было заполучить гостя из своего старого мира. Последний, кто посвящал его в земные новости, гостил у него во времена Карла Великого. Мы разговаривали с ним на невообразимой смеси древнегреческого, таргианского и джоалийского, но его джоалийский устарел на несколько веков, и когда он горячился, его македонский и таргианский сливались во что-то совершенно непереводимое. У него больше книг, чем в Британском музее.

Это так не похоже на Эдварда – завидовать кому-то, и он не стал объяснять, чем вызвано такое отношение.

– Послушать тебя, так это просто безобидный эксцентричный тип.

– О, по-своему он очень даже яркая личность – и неглупая; впрочем, чего еще ожидать от бога мудрости. Он показал мне карты Вейлов, рассказал о землях, которые лежат за их пределами – пустынях на юго-востоке, о Фашранпиле, о Великих Льдах на севере. И на юге, и на западе от них – джунгли, и путешественники приносят оттуда дразнящие слухи о соленых водах, расположенных якобы за ними, но даже Прилис не может сказать, океан это или большие соленые озера. Кое-какая торговля идет и с землями, лежащими по ту сторону пустыни, – оттуда доставляют сапфиры и пряности, резной оникс и янтарь, но никто толком не знает, кто там живет и где точно. Он рассказал мне историю нескольких столетий, поведал биографии богов, мифы и предания, назвал имена великих поэтов, художников и политиков, объяснил местные обычаи. За эти два дня я узнал о Вейлах больше, чем за весь предыдущий год. Он мог рассказать мне почти все, что я хотел… кроме одного – где находится Олимп. А это, согласись, довольно странно. В его книгах не было ни слова про Службу, да она его и не интересовала. Попытки реформ предпринимались и раньше, сказал он и даже привел несколько примеров, но как только эти попытки начинали хоть как-то беспокоить Пятерых, те давили их в зародыше. Зато все странности Вейлов, все причуды их жителей… на все вопросы, что приходили мне в голову, он давал ответы. На самом деле Таргвейл – далеко не самое неудачное место для храма знаний, как могло бы показаться. Таргианцы – это филистеры, которых мало что интересует, кроме войны, но обыкновенно они достаточно сильны, чтобы воевать в других вейлах. Прилиса никто не тревожил уже много веков. Зато явившись туда с чужой армией, я заслужил себе место в истории – как невероятное исключение. Любители знаний не утруждают себя паломничеством в его дыру, сказал он и в общем-то не погрешил против истины. Он не лишен чувства юмора! Всю первую ночь мы просидели болтая – да что там ночь, весь день, два дня. Он очаровал меня, совершенно околдовал. – Эдвард нахмурился еще сильнее. – Он не дал мне исполнить долг.

Ага! Вот, значит, какое преступление он не может простить.

 

43

Всякая выносливость имеет свои пределы, и Дош достиг их. За всю его жизнь такое случалось с ним раз или два, но никогда это не было так очевидно. Диббер Сотник и его садисты грамотно потрудились над ним, развлекаясь под предлогом допроса, а последовавшая за этим скачка на моа довершила работу. Он помнил еще, как доставил Д’варда в храм, но, исполнив волю бога, он исчерпал и остаток сил. Что было за этим, он не помнил.

Нет, он помнил, как его куда-то несли, как уложили в кровать. Иссохший старик, должно быть, монастырский лекарь, ухаживал за ним – перевязал сломанные ребра, поставил припарки на разбитые колени, смазал ободранную кожу, влил в рот какой-то кислый бальзам, от которого унялась боль в желудке. Благодарение богам, после этого он уснул.

Проснулся он в смятении – все тело болело. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь высокие ставни, освещали грубые каменные стены, голый пол и незатейливую мебель. Некоторое время Дош просто лежал на жестком ложе, не рискуя пошевелить ни одним измученным мускулом, не рискуя даже спросить, где он. Потом вернулся старик и уговорил сменить повязки; однако после этого он влил в него чашку теплого бульона, что было очень кстати. Его желтое облачение напомнило Дошу, где он находится, но и сейчас он не стал задавать никаких вопросов. Все равно он еще слишком слаб, чтобы как-то реагировать на ответы.

Он опять заснул, потом несколько раз просыпался в темноте и засыпал снова.

В следующий раз, когда он пришел в себя, над ним, хмурясь, стоял паренек. Очень даже симпатичный паренек… гм… девица. Это была Исиан в узком кожаном костюме, обычном мужском одеянии в Таргленде.

– Доброе утро, – пробормотал он. Говорить разбитыми губами было больно. Все болело. Он боялся, что даже одно движение пальцем вызовет судороги, а это было бы катастрофой.

– Уже давно за полдень.

– Сколько мы здесь пробыли?

– Весь вчерашний день.

– Что делает Ксаргик Капитан? – Хороший командир всегда думает о своих людях, особенно о Прогъюрге Улане.

– Они все уехали. Настоятель отпустил их.

– Кто дал ему такое право?

– Он сказал, так велел бог.

– О… Где Д’вард?

– Не знаю! Он вышел в ту дверь и исчез. Настоятель говорит, что он с богом, так что беспокоиться не о чем.

Впрочем, она все равно беспокоилась, это было заметно. Армия наверняка уже далеко, и моа тоже исчезли. К черту армию, подумал Дош. Чем дальше от армии, тем безопаснее. Его работа – следить за Освободителем, не за армией.

И тут он вспомнил: его работа окончена. Ему не надо больше докладываться Тиону, этому проклятому… Ему не хватало слов, даже мысли ускользали от него, когда он пытался думать о Тионе. Прилис снял с него надетые Тионом шоры. Значит, Дош теперь – свободный человек, по крайней мере до тех пор, пока будет держаться подальше от бога. До сих пор он никогда еще не был свободен. Но свободен ли он сейчас, впервые в жизни? Освободитель…

– Что-то не так? – спросила Исиан.

– Ничего, если не считать, что я – один сплошной синяк. Мне надо встать. Не пугайся, если я заору.

– Давай помогу.

– Лучше уж я сам, не спеша. – Он согнул руку. Ух ты! – Ну и как, развлекаешься?

– О чем это ты? – огрызнулась она.

– Ты ведь здесь единственная женщина, верно?

– Ш-ш! Я сказала им, что меня зовут Тисиан. Они думают, что я мальчик.

Он попробовал другую руку. Еще хуже.

– Правда? В самом деле думают? – Неужели даже монахи не обратили внимания на эти ноги?

– Ну, мне кажется, один или двое заподозрили неладное, но они очень добры.

– М-м? Нашла себе симпатичных молодых послушников?

– Нет, ты просто невыносим! – возмутилась Исиан. – Ты хоть иногда думаешь о чем-то другом?

– Пока есть возможность – не думаю. Так ты даже не искала?

Ни слова не говоря, она резко повернулась и вышла, хлопнув дверью.

Жаль. Он как раз хотел попросить ее прислать их к нему.

Забавно, но молодой послушник, который пришел вскоре накормить больного, был и впрямь очень недурен собой, а чего можно было бы ожидать от служителя Тиона? И если на поддразнивание Исиан Дош еще и находил силы, то делать какие-либо серьезные намеки послушнику он не осмелился. Он даже слегка разочаровался в себе. Он задремал тотчас же, как покончил с едой.

Следующая ночь выдалась длинной, разбитой часами бодрствования и сонных размышлений на несколько ночей. Он долго размышлял о своем странном обретении свободы и о том, на что она ему. До Тиона у него было много хозяев – смертных, но все же хозяев – и несколько хозяек. Должно быть, ему исполнилось лет десять, когда отец продал его Крамтину Часовщику. Он до сих пор помнит, как радовался, когда понял, что сможет остаться в теплом, уютном доме Крамтина, сможет хорошо есть и больше не голодать. То же, что требовал от него Крамтин, казалось куда приятнее, чем побои пьяного отца. Крамтин был первым. Доша несколько раз перепродавали, пока он не решил устраивать свои дела самостоятельно. Когда очередной хозяин надоедал ему, он просто сбегал и находил себе другого. Это не ссорило его с законом, ибо ни в одном вейле, кроме Таргии, рабство не разрешалось, а до сих пор ему удавалось держаться подальше от Таргии. Никто из них не связывал его так, как это сделал Тион. Он сам добровольно связывался с ними в обмен на стол, кров и ласку.

Последний из его хозяев, Притоз Знаток, отправился в Сусс посмотреть выступления артистов на Празднествах Тиона. Он выставил Доша на состязания за золотую розу – так заводчик показывает на выставке свой скот. Дошу исполнилось тогда семнадцать. Он без труда выиграл приз, при этом сам став призом Тиона. Три пропавших года… Кем он был на протяжении этих трех лет? Слугой? Игрушкой? Обоями на стенах?

Прилис разрушил чары Тиона. Заменит ли он их собственными, превратит ли Доша в монаха, заставит ли его до конца своих дней переписывать древние манускрипты? Или он свободен? В первый раз в жизни – свободен? Сможет ли он жить без хозяина?

Немного позже, той же ночью, он снова вернулся к этой проблеме. Все, кроме разве что правителей, служат другим людям, ибо так устроен мир. Талант, поддерживавший его до сих пор, вряд ли спасет его сейчас, когда Тарион изуродовал ему лицо. Так что теперь? Переписывать манускрипты? Копать землю и собирать урожай?

Безбрачие или моногамия? При всем несомненном удовольствии порока, он принес ему много горя. Д’вард, похоже, обходился и вовсе без этого. Ну уж это, конечно, слишком, но, возможно, Дошу и правда стоит жить несколько поумереннее.

Кому – ему? Честный труд? Кроме боли во всем теле, покаяние ему ничего не даст, решил он. Через день или два он снова станет самим собой. С этой мыслью он уснул.

 

44

Когда он проснулся в следующий раз, сквозь ставни снова пробивался свет, а на улице изрядно шумели птицы. Рассвет. Какого утра? Когда он в первый раз попал в монастырь, был пяткадень. Когда к нему приходила Исиан, в коленодень? Значит, сегодня по меньшей мере бедродень. Армия или уже ушла из Таргленда, или погибла. Впрочем, если боги все-таки поддерживают справедливость, бывший сотник Диббер и его мордовороты как раз готовятся окончить свои дни на серебряных рудниках.

Дош потянулся и рывком сел. Он ощупал ребра и обнаружил, что они лишь слегка затекли под повязкой. Откинув одеяло, он посмотрел на колени. Ни царапины. Ни синяка на теле. Он провел пальцами по лицу – гладкое.

Он опустил подбородок на руки и задумался. В ворохе забытых снов ему мерещились слабые воспоминания о голосах в ночи. Два мужских голоса? Он совсем не помнил подробностей, но знал, кому должен принадлежать один голос, и догадывался, кому принадлежит второй. Ладно! Как там насчет завтрака?

Он опустил ноги на пол и тут увидел, что кто-то оставил для него подарки: на единственном стуле лежали аккуратно сложенный коричневый таргианский костюм, меч, пара сандалии и поясная сума, интригующе звякнувшая, когда он ее взял. Меч его слегка тревожил, но он знал – по таргианским законам вольному гражданину положено носить меч. С мечом он обращаться не умел. Будь у него выбор, он предпочел бы нож. Уж с ножом-то он управлялся неплохо.

Едва он закончил считать деньги – шестнадцать серебряных марок, – как дверь со скрипом отворилась и в комнату вошел таргианец. Нет, это был Д’вард – с чисто выбритым лицом и коротко остриженными волосами, в таргианском костюме и с мечом. Даже лицо его было по-таргиански жестоким; по крайней мере в глазах сиял лед. Правда, когда он увидел, что Дош проснулся, глаза немного оттаяли.

– Хорошо выспался? Тебе лучше?

– Это ты заходил ночью?

– Да.

– С другом?

Взгляд снова сделался ледяным.

– Ты, пожалуй, можешь называть его так. Я… Он расплатился с тобой за оказанные услуги.

– Наверное, мне стоит пойти и поблагодарить его.

– Мне тоже так кажется, но не делай из этого отдельной истории. Какой-то купец только что подарил храму особо редкую книгу, так что он слишком увлечен ею, чтобы слушать тебя. Наше присутствие в трапезной тоже нежелательно – настоятель как раз обрабатывает этого богатея, надеясь вытрясти из него денег на расширение хранилища свитков. Жратва на кухне, холодная вода – в умывальне. Если хочешь сойти за местного, тебе лучше сбрить бороду. Прилис избавил тебя от шрамов. Я полагаю, ты хочешь поблагодарить его и за это. – Он повернулся к двери.

Слишком много сразу!

– Минуточку! – У Доша перехватило дух. Что-то слишком уж хорошо Д’вард осведомлен в монастырских делах и привычках местного божества. Что здесь происходит? – Куда мы собираемся?

Прежде чем обернуться, Д’вард побарабанил пальцами по двери.

– Куда я собираюсь, я знаю. Ты же вполне можешь решать за себя сам. Выбери себе направление – и ноги в руки. Если хочешь идти со мной, мы можем поговорить в пути, но ждать я не буду. Я и перекушу на ходу.

Дош удержался от язвительного замечания и спросил, слышно ли что-нибудь об армии.

– Да.

– Ну? – Да что же это так гнетет Освободителя? Дош никогда раньше не видел его таким раздраженным.

– Они в безопасности.

– В безопасности?

– Потом расскажу. Вставай быстрее! – Д’вард открыл дверь.

– Подожди!

Он свирепо оглянулся:

– Ну, что еще?

Дош улыбнулся ангельской улыбкой:

– Тебе никто не говорил, что у тебя красивые ноги?

Д’вард сумел хлопнуть дверью даже громче, чем Исиан.

С трудом пережевывая черствый хлеб с ломтями сыра, трое путников пустились в путь ранним утром. Д’вард шагал посередине, не давая отдыха своим длинным ногам. Несмотря на его заметное превосходство в росте, Дош не собирался уступать ему в скорости, да и Исиан не отставала. Со стороны они походили на трех юных паломников, без поклажи, с одним длинным кинжалом, двумя мечами и тремя поясными сумками-кошелями. У Доша еще был с собой его любимый нож, который он припрятал. Так или иначе, святой Прилис не постыдился бы за такую экипировку. Судя по всему, война закончилась. Будущее, не омраченное бойней, казалось куда светлее. Так что объяснения мрачному настроению Д’варда не было, если только его не беспокоило, как благополучно выбраться из Таргвейла – с этим могли возникнуть некоторые сложности. По местным законам шпионом считался любой чужак, если, конечно, он не сможет доказать обратного.

– Куда мы идем?

– К реке, – ответил Д’вард. – К Таргуотеру. Там я собираюсь найти лодку. Нам вниз по течению – думаю, часа через два я уже буду в Тарге.

В сам Тарг?

– И что ты собираешься делать в городе, известном своими скукой и уродством?

Д’вард сморщил нос:

– Ты можешь делать все, что тебе угодно. Мы же с Исиан идем в обитель Урсулы.

– Куда? – взвизгнула Исиан.

– В обитель богини справедливости. Меня заверили в том, что эта обитель – надежное убежище и что сестры примут тебя и позаботятся о тебе. У меня с собой письмо от настоятеля.

Последовавшее за этим объяснение было долгим и довольно бурным. Дош шагал молча.

Похоже, Дош относился к Исиан, как к ребенку, и считал себя за нее в ответе. Ничего себе ребенок! Дош знал женщин, уже родивших в этом возрасте двух детей, но Освободитель, видимо, судил обо всем по другим меркам. Он взял Лемод. Одним из последствий этого было то, что все женщины, оставшиеся в городе, превратились в изгоев, шлюх, без малейшей надежды на замужество. Судя по всему, именно поэтому он позволил Исиан бежать вместе с ними и провести беглецов к Моггпассу. Должно быть, он поверил ей, что семья предаст ее смерти, как только она вернется домой. Дош подозревал, что она слегка преувеличивала, но Д’вард, считая себя ответственным, теперь решил переложить это бремя на крепкие плечи монахинь Урсулы. Через несколько лет Исиан будет достаточно взрослой, говорил он, чтобы решить, как жить дальше.

Поначалу Исиан отвечала более или менее спокойно и негромко, но его упрямство очень скоро довело ее до белого каления, и она закричала в голос, заглушая даже хор утренних птичьих голосов в ветвях над головой и распугивая ящериц-листоедок в канавах. Она уже взрослая женщина, кричала она. Она и сейчас может решать, что для нее лучше. Без ее помощи он давно бы погиб в Лемоде. У него нет сердца, и она его ненавидит. Она любит его больше жизни. Монахини Урсулы садистки. Она пойдет за ним на край света. Она будет спать у его порога, куда бы он ни пошел, и преследовать его до конца его жизни, и убьет себя еще до заката, а потом и его тоже.

Естественно, были и другие угрозы и клятвы, но все кончилось тем, что их с Д’вардом вдруг охватил беспомощный, истерический смех. До Доша наконец дошло, что она вовсе не притворяется, и это почему-то потрясло его. Конечно, она шла с другой стороны от Д’варда. Так что он не видел ее лица, да и не особенно прислушивался к их ссоре. Все же он чувствовал себя так, словно его надули. Он чувствовал себя посторонним в обществе двух влюбленных – собственно, разве не так оно и было? «Ревнуешь, мой мальчик?» До сих пор он никогда еще не видел их вдвоем, разве что на людях. Увидев их теперь – обнявшихся, чтобы не упасть, задыхающихся от смеха, со слезами на глазах, – никто бы ни на минуту не усомнился, что они безнадежно друг в друга влюблены. Исиан понимала это. Что же до Д’варда, то он упрямо отказывался признать очевидное.

Впрочем, нервной разрядки хватило ненадолго. Вскоре он снова погрузился в угрюмое молчание, и они втроем зашагали дальше. Д’вард повернулся к Дошу:

– Куда собираешься ты?

– Я хочу остаться с тобой.

– Почему?

Интересный вопрос! Дош обдумал несколько возможных ответов и решил сказать правду – хотя бы раз. Впрочем, какова она, эта правда? Молчание тянулось примерно полмили, прежде чем он нашел наконец ответ.

– Я хочу у тебя учиться. Ты не такой, как все.

– Гм? – произнес Д’вард. Вдали уже виднелась река, цепочка деревьев, изгибавшаяся вдоль русла. – Ну и как тебе это?

– Что «это»?

– Говорить правду.

– Опасно. Все равно что стоять нагишом в толпе одетых.

Исиан рассмеялась.

– У тебя есть ремесло, которым ты мог бы прокормиться? – спросил Д’вард. – Или хотя бы умение?

– Я неплохо делаю массаж.

Он вздрогнул, превратно поняв его.

– Откуда ты родом? Где твой дом?

Дош решил продолжить эксперимент с откровенностью.

– У меня никогда не было дома. Я из Лудильщиков.

– Кто такие Лудильщики? – Похоже, он спрашивал это совершенно серьезно. Он не знал даже этого!

– Кочевники. Бродяги. Как правило, они живут в шатрах или фургонах, хотя в каждом городе у них есть притон. Они занимаются разными странными делами – грабят, перепродают. Большинство людей считают их лжецами, развратниками, ворами и шпионами.

– А на самом деле они кто?

– Шпионы, воры, развратники и лжецы.

На эти слова рассмеялись оба, что было хорошо. Дорога вела к деревушке с паромной переправой. Кроме парома, на воде виднелись лодки в ожидании желающих прокатиться.

– Послушай, – сказал Освободитель, снова посерьезнев, – ты не можешь пойти со мной туда, куда я направляюсь. С тобой выходит то же, что и с Исиан. Мне очень жаль, но я не могу помочь вам. Я знаю, что обладаю определенным обаянием, с которым ничего не могу поделать, да и объяснить вам этого не могу. Ты видел, как это действовало в армии – я начал рядовым, а закончил полководцем. У меня было пять тысяч человек, и каждый хотел, чтобы я почесал ему за ухом. Исиан думает, что влюблена в меня, и ты тоже. Вы оба мне нравитесь, но я не могу отплатить тебе той любовью, которой ты хочешь от меня, и я дал слово другой женщине, так что не могу помочь и Исиан. Мне правда жаль, но именно так обстоят дела. Л’ска, ты лучше разбираешься в местном говоре, чем мы. Поспрашивай, нельзя ли здесь нанять лодку до Тарга.

– Сколько мест?

– Два.

– Три, – сказал Дош.

Марг’рк Паромщик был совсем еще мальчишкой, весь – кожа да кости, словно не ел больше месяца. Его лодка пахла рыбой и смолой, но все равно протекала, парус, казалось, состоял из одних заплат. Он заискивал и пресмыкался перед пассажирами, достаточно богатыми, чтобы заплатить ему целую серебряную марку всего за полдня работы. Он называл их «воинами» – именно так в Таргии обращаются ко всем вольным мужчинам. Если бы он опознал в Исиан женщину, он обращался бы к ней «мать». Это дает довольно полное представление о таргианских ценностях.

Подгоняемая больше течением, нежели вялым ветерком, лодка вышла на стремнину и двинулась к югу. Марг’рк держал костлявой рукой руль, подобострастно улыбаясь каждому, кто смотрел в его сторону. Широкая и быстрая река несла свои мутные воды по богатой земле. Берега были испещрены затонами для рыбной ловли, причалами, ветряными мельницами и разноцветными деревьями. Круторогие куду брели по натоптанным тропам вдоль воды, волоча на привязи баржи. Грузовые лодки с мускулистыми рабами на веслах медленно ползли вверх по течению. Далекие холмы были сплошь покрыты садами, виноградниками и свежевспаханными полями. Тут и там виднелись пышные дворцы.

Необычно примолкшая Исиан сидела посреди лодки. Даже коротко обрезанные, волосы ее сияли багровым отсветом. Она мрачно размышляла о чем-то. Дош подозревал, что обители придется обойтись без новой послушницы, что бы там ни думал на этот счет Д’вард.

Освободитель сидел рядом с ней, по другую сторону мачты, пригнувшись, чтобы смотреть из-под паруса. Он хмурился, ерзал и вообще нервничал. Он так и не объяснил еще, зачем ему так спешно понадобилось в Тарг. Нетерпение – не в его духе.

Дош растянулся на носу, закинув ноги на вонючую охапку сетей, корзин и горшков. Немного погодя он снял куртку и остался нежиться на весеннем солнце в одних коротких штанах. Двое его спутников старательно избегали смотреть в его сторону. Тоже еще скромники! Все, что существенно, у него прикрыто. Остальное же их не волновало; они просто знали, что он может принять любое достойное предложение, и боялись смотреть, чтобы не оказаться свидетелями того, как показывают товар лицом… или еще чем-то?

– Воин Д’вард?

– Да, Воин Дош? – Д’вард почему-то уделял пристальное внимание отражениям ветряных мельниц в воде.

Дош покосился на лодочника, который неуверенно осклабился в ответ. Этот олух явно не знал джоалийского.

– Ты собираешься принести смерть Смерти, как было предсказано? И когда ты освежуешь ее и разделаешь на куски, не сделаешь ли ты то же самое с Тионом – в виде одолжения?

– Я направляюсь в Тарг не за этим. – Д’вард распрямил спину, и лицо его скрыл парус.

– Ты сказал, что наши бывшие товарищи по оружию в безопасности. Ты обещал рассказать, как именно.

Д’вард опять ссутулился, и Дош снова увидел его хмурое лицо. Что его так расстраивает?

– Мне рассказал Прилис. Таргианцы позволили им свободно пройти в Нагвейл.

– Снова чудеса! Таргианцы? Ты это серьезно?

– Они послали эмиссаров, двоих эфоров – лично. Уже одно это беспрецедентно. Переговоры вел Злабориб. Он потребовал от них целый мир, и они ему его дали: провиант, заложников, официальные гарантии, заверенные жертвоприношением. Таргианцы удержат лемодианцев от нападения, чтобы позволить нагианцам пройти по их земле. Они заискивали, они умоляли. Все, что он пожелал.

Нет, это совершенно невозможно. Смех какой-то. Однако Д’вард был далек от веселья.

– Но почему? – Очевидный вопрос.

– Мор, – ответил Д’вард, уставившись невидящим взглядом в левый берег.

– По всему Таргленду люди мрут сотнями. Они заболевают ночью, заживо гниют три дня, а потом умирают. Погребальные костры освещают ночь, а днем заслоняют солнце – это слова Прилиса, не мои.

– Падлопан – бог болезней, но…

– Это Зэц. Люди считают это эпидемией, но Прилис сказал, что Зэц созвал Жнецов со всех Вейлов, собрал их здесь, в Таргвейле, и научил новому виду жертвоприношения. Раньше смерть от руки Жнеца была быстрой. Теперь она медленна и так же мучительна. И они трудятся не покладая рук.

Зэц – ипостась Карзона, покровителя Таргленда. Зачем богу истреблять свой народ? Дош поймал взгляд Исиан; она поспешно отвернулась. Она была чем-то напугана.

– Человеческие жертвоприношения? – сказал он с отвращением. – Ты говоришь, то, что делают Жнецы, – это человеческие жертвоприношения?

– А как еще это называть?

– Не знаю. Я никогда так об этом не думал. Человеческие жертвоприношения – это что-то, что делают дикари в южных джунглях или делали давным-давно. Варварство. Мы такого больше не делаем!

– Жнецы делают, – мрачно сказал Д’вард. – Зэц делает.

– Наверное, ты прав. Ну и какое отношение эта чума имеет к… ох, боже мой!

– Надеюсь, не твой боже. Но ты понял. Карзон… или Зэц, не вижу особой разницы… В общем, один из них дал откровение, объяснив жрецам, как отвратить божественный гнев и прекратить эпидемию.

– Поднести ему голову Освободителя? – спросил Дош.

Исиан смертельно побледнела.

Рот Д’варда скривился в невеселой усмешке.

– Он этого не говорил. У богов есть собственная гордость. Всем известно, что предсказывает «Филобийский Завет» насчет Освободителя и Смерти, хотя большинство людей полагают, что Освободитель до сих пор – годовалое дитя где-то в Суссленде. Назвать Освободителя для Зэца означало бы признаться в собственной слабости. Он мог бы потребовать Д’варда, но даже так это привлекло бы внимание к пророчествам. Он не может называть имен. Он знает, что это я повинен в падении Лемода. Он знает, что меня должны были провозгласить вождем – это было неизбежно, хотя вам и не понять, почему. Поэтому его откровение потребовало только вождя нагианцев, не называя его по имени.

– Вот, значит, почему таргианцы перестали нас убивать?

– Именно поэтому. Они не хотели убить меня по ошибке. Вождя нагианцев необходимо доставить в храм и принести в жертву там. Смерть в бою не считается. Эфоры жаждали отпустить всю джоалийскую армию на все четыре стороны, даже накормить ее и проводить до дома, сделать для них все, что те пожелают. Они потребовали за это только одно.

Дош потер свою непривычно гладкую щеку – ни щетины, ни шрамов.

– Значит, Злабориб сдался?

Д’вард жалко кивнул:

– Сейчас он на пути в Тарг. Мы приплывем туда одновременно с ним.

– Он погибнет по ошибке?

– Нет. Ну, скорее по ошибке таргианцев, но принц достаточно умен, чтобы понять, что к чему. Он наверняка знает – он не тот, кто им нужен, но его пленители-то этого не знают. Он командовал войском, и у него на ребрах отметины доблести – для них этого достаточно. Зэц, может, и увидит ошибку, если посмотрит сам, но бог вряд ли пойдет на попятную. Слишком поздно. Поэтому Злабориб погибнет, и мор прекратится, а его люди уже на пути домой, захватив с собой столько заложников, сколько нужно, чтобы беспрепятственно завершить поход.

Д’вард облизнул губы.

– С точки зрения Злабориба, возможно, это и неплохая сделка. Он умрет, но он и так скорее всего бы умер. Зато все его войско благополучно вернется домой. Ни один настоящий вождь не отказался бы от такого предложения. Я не сомневаюсь – он даже не спорил.

– Похоже, ты не очень-то удовлетворен этой договоренностью?

– Прилис вытащил меня из западни и посадил вместо меня Злабориба. – Д’вард злобно оскалился.

– Тебе нравится быть наживкой?

Д’вард не удостоил его ответом. Некоторое время все молчали. Дош машинально отметил про себя, что лодку начало качать и что река повернула на запад. Вот-вот должен показаться город. Он не смотрел по сторонам – он был слишком занят, пытаясь понять, что так расстроило Д’варда.

Так ничего и не придумав, он сдался и прямо спросил его об этом.

Освободитель бросил на него странный взгляд.

– Неужели ты не понимаешь?

– Он собирается идти в храм, – с горечью сказала Исиан, – чтобы сдаться и сказать им, что они взяли в плен не того.

– Но это же полное безумие! Д’вард?.. Правда?

– Правда? – спросила она.

– Я обязан сделать это, Л’ска. – Он смотрел на Доша, не на нее, и в его лазурных глазах застыло странное выражение, словно он ждал одобрения… или даже ободрения. – Должна же быть мужская честь, верно, воин?

– Нет! – ответил Дош. – Нет! Нет! Вздор все это! То, что ты хочешь сделать, не получится, а если даже и получится, я все равно буду считать, что ты спятил.

 

45

– Мне кажется, ты спятил! – Алиса уже сердилась. – Тебе надо бояться вовсе не немецких пуль. Все те сотни ребят из Фэллоу, которых ты знал, теперь там, в основном младшими офицерами. И ведь достаточно будет только одного: «Черт возьми! Этот парень похож на того, что играл в крикет, как его, Экзетера! Ба! Разве это не он укокошил старину Волынку Боджли?» И потом, мой милый, ты окажешься в…

– Ты преувеличиваешь, – перебил ее Эдвард.

Они сидели в «Старой английской чайной» в Викарсдауне. Он сказал, что деревушка запомнилась ему не такой большой, на что Алиса ответила, что даже так она вся уместилась бы на Пиккадилли-Серкус, хотя это было вовсе не так. Зато чайная размещалась в настоящем доме елизаветинской эпохи, хотя тот строился, возможно, совсем для другого – настоящие современники Елизаветы пили вовсе не чай, а пиво. Чайная была маленькой, тесной, полутемной и – очень кстати – прохладной. Они пили чай. Они ели домашние лепешки с земляничным вареньем и сливками, густыми, как масло. Минута была слишком драгоценная, чтобы портить ее пререканиями.

Глаза Эдварда оставались холодными, как море зимой.

– И потом эти сотни ребят уже не все там. Половина из них мертва. И ты продолжаешь обращаться со мной, как с малолетним братом, хотя я вырос.

Она подняла чашку.

– Все равно. Ты всегда был для меня младшим братом и всегда им будешь. Даже когда мы станем дряхлыми седобородыми стариками, ты все равно останешься моим младшим братом. – Она отпила глоток, не сводя с него глаз: примет ли он оливковую ветвь?

– Я как-то плохо представляю тебя с седой бородой, – рассудительно сказал он. – Обещай, что будешь ее красить.

Она отставила чашку и взяла его за руку.

– Обещаю, что не буду думать о тебе как о младшем брате, если ты расскажешь мне про Исиан.

– А что про нее рассказывать? Я не воспользовался своим положением. Надеюсь, это тебя не удивит.

– Ни капельки. – Хотя она знала, что это удивило бы подавляющее большинство людей. – Ты ее любил?

Он отнял руку и принялся накладывать сливки на лепешку – так землекоп грузит свою тачку.

– Я рассказал тебе все. Она очень решительная юная женщина – ты же знаешь, я всегда питал слабость к таким. Ей было шестнадцать лет, и я был пришельцем. Куда ей было устоять! Это не я, это все моя проклятая харизма.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Нет, я ее не любил.

– Что с ней стало потом? Когда ты видел ее последний раз?

– Примерно год назад. Миссис Мургатройд взяла ее к себе в кухарки, в Олимпе. Она хорошая кухарка, хотя, конечно, знает только лемодийские рецепты.

Романтическая история, которую она себе вообразила, треснула и разлетелась на мелкие кусочки.

– Но необразованная? Просто местная девица? Не пара тебе?

Он посмотрел на нее, как бы не веря своим ушам, и лицо его опасно вспыхнуло. Нож лязгнул о блюдце.

– Ох, Эдвард, прости! – поспешно сказала она. – Это гадко с моей стороны! Я не сомневаюсь, что ты вел себя, как настоящий джентльмен. То есть я хочу сказать…

– Я был пришельцем, – сказал он очень тихим, напряженным голосом. – Пришельцы не умирают, разве что от скуки или от насилия. Я знаю, что выгляжу не старше, чем был, когда исчез отсюда. Исиан теперь, должно быть, восемнадцать или девятнадцать. Через десять лет ей будет двадцать девять, а еще через десять – тридцать девять. Останься я в Соседстве, я бы остался примерно таким, как сейчас. Как ты думаешь, почему Служба посылает людей в отпуск на родину – особенно холостяков? Главная причина – то, что они должны жениться на других пришельцах! Любовь между пришельцем и туземкой невозможна. Это приводит… ко всяким гнусностям. Палата… ладно, не будем об этом.

– Я не подумала. Извини. Ты хочешь сказать, ты не позволил себе полюбить ее?

Он снова принялся за лепешки.

– Я не говорил ей, что люблю ее. Я вообще ничем ее не поощрял. По правде говоря, я использовал тебя в качестве предлога. Надеюсь, ты не обидишься. Будь я волен реагировать на Исиан как нормальный мужчина, я бы пал к ее ногам, я бы рвал на себе одежду, я бы посыпал голову пеплом до тех пор, пока она не согласилась бы выйти за меня замуж. Поскольку это исключалось, ничего этого не было. Просто дружба.

Как прекрасен был бы мир, если бы чувства всегда подчинялись логике с такой легкостью! «Мне очень жаль, сэр Д’Арси, но ваш статус женатого мужчины делает наши дальнейшие отношения совершенно невозможными…»

– Гляди-ка! – Эдвард смотрел в маленькое окно на залитую солнцем деревушку. Дряхлая кляча волокла по улице цыганский фургон. Собаки брехали, ребятня гурьбой бежала за ним.

Он провожал его взглядом до тех пор, пока тот не скрылся за углом.

– Когда я был здесь в прошлый раз, цыганка предсказала мне судьбу. Правда, фургон был другой.

– Ты веришь в подобную ерунду?

Он скривился:

– Раньше не верил, но она угадала все чертовски точно. Она сказала, что мне придется выбирать между честью и дружбой. И точно, мне пришлось бросить Элиэль как раз тогда, когда я мог помочь ей.

– Да брось, Эдвард! Это с таким же успехом можно сказать и про Исиан.

Его глаза сверкнули, как бритвы.

– Я довольно редко предаю своих друзей. Бросить Исиан, если это можно так назвать, – достойный поступок. Впрочем, возможно, тебе интересно будет узнать остальную часть предсказания – так вот, миссис Босуэлл, цыганка, сказала еще, что мне придется выбирать между долгом и честью и что я обрету честь только через бесчестие. Объясни мне это, пожалуйста, – я, например, не могу!

Может, ей стоит использовать это как предлог?

– Ну, твой долг – уйти на фронт, но честь требует, чтобы ты отомстил за смерть родителей…

– Значит, говоришь, никогда не сдаваться? – Даже Эдвард может выйти из себя. Если это случится, у нее не останется ни малейшей надежды убедить его логически.

– Ты целый год не видел Исиан? – Эта девушка – единственная оставшаяся у нее приманка, чтобы заманить его обратно в Соседство, подальше от Западного фронта.

Он раздраженно посмотрел на нее.

– Я же тебе сказал, – пробормотал он. – Она в Олимпе, работает на Полли Мургатройд. Она очень славная – я имею в виду Полли. Я написал ей перед тем, как вернуться сюда, то есть Исиан… – Он нахмурился, застыв с салфеткой у губ. – Но поскольку человек, который обещал передать ей это письмо, пытался убить меня, она, возможно, так его и не получила.

– Так ты сам не был в Олимпе?

Он мотнул головой, жуя.

– Мне понадобилось два года, чтобы попасть туда, и когда я наконец туда добрался, я пробыл там совсем недолго. Комитет решил, что это слишком опасно – как для меня, так и для всех остальных. Они не хотели, чтобы Зэц осаждал Олимп в надежде изловить меня. Меня переправили в Товейл – очень маленький сельский вейл неподалеку оттуда. Я помогал основать там несколько общин. Можешь себе представить, я заделался миссионером! – Он ухмыльнулся. – Святоша Роли, должно быть, в гробу перевернулся! Но мы все… они все заняты этим.

– Из тебя, наверное, вышел бы хороший проповедник. – Она вполне могла представить, как он заправляет своей паствой, словно мальчишками у себя в школьной спальне.

– Вовсе нет! Я не верю даже в то, что лучше других знаю, что нужно. Я терпеть не могу говорить людям, как они должны думать. Это аморально!

– Но разве из пришельца не получается хорошего проповедника?

– Да, – мрачно кивнул он. – Я мог убеждать толпы. Я обращал язычников в новое, улучшенное язычество Церкви. Но душа у меня к этому не лежала. Вот Джамбо Уотсон – тот мог одной-единственной службой обращать целые деревни. Я сам видел.

Алиса отказалась от попытки разыграть карту Исиан. Если он продержался в стороне от девушки целый год, занимаясь тем, во что сам не верил, значит, мысли об Исиан не удержат его и от записи добровольцем на фронт.

– Освободитель? – сказала она. – Благородное звание. На ум приходят Боливар, Вильгельм Телль, Роберт Брюс… Разве это тебя не искушает?

Он закатил глаза – ее настойчивость начинала ему надоедать.

– Не то чтобы очень. Было два раза – и «Филобийский Завет» предсказал оба. Я почти уступил Тиону – он сказал, что сможет исцелить хромоту Элиэль. Еле пронесло! И потом еще в Тарге, с принцем… – Он сунул в рот лепешку и с блаженным видом принялся жевать.

– А что с принцем?

– Тоже не удалось, но тоже на волосок. Кстати, конкретно это пророчество заканчивается словами: «…но пробудят его мертвые». И это сбылось, Алиса, ведь я видел мертвых – во Фландрии. Во сколько жизней обошлась эта война?

– Никто не знает. Все, что можно прочитать в газетах, прошло через цензуру.

– Ладно. Главное, мертвые говорят. Они говорят, что настала моя очередь. Мне надо исполнить свой долг, и все тут. – Он покосился на ее запястье, потом на старинные часы в углу.

Она вздохнула. До Харроу всего две мили. Ее ноги уже болели.

– Нам пора, да?

Эдвард кивнул:

– Зря я так объелся. – Он тайком сунул в карман последнюю лепешку и виновато улыбнулся, увидев, что она заметила. – Еще одно приношение.

Алиса недоверчиво тряхнула головой. Была середина дня, пятница, они находились в Англии и направлялись на встречу с богом.

 

46

«Позор! Позор! К мужу ступает Д’вард со словами: „Убей меня!“ И падет молот, и осквернит кровь священный алтарь. Воители, где честь ваша? Так позор вам» (Стих 266).

Эта богодухновенная тарабарщина эхом звенела в голове Доша, пока он пробивался сквозь толпу на Мельницкой улице Тарга. Жужжали насекомые, толкались и ругались люди, толпа была душной, шумной и вонючей. Что за смысл заключается в этих строках? Как может пророчество о смерти Д’вар да исполниться раньше всех остальных, касающихся его? Чушь какая-то. Самое страшное – это то, что слишком многое из предсказанного «Филобийским Заветом» обретало смысл только после того, как уже свершилось.

Что делать тогда со Стихом 1098? Тем самым, что так интересовал Тиона? Что-то там насчет того, что Освободитель не спешит гневаться, а потом: «И станет Элиэль первым искушением, а принц – вторым, но пробудят его мертвые». Это наверняка относилось к Освободителю. Вполне возможно, это относилось как раз к этому часу. Что-то назревало, что-то настолько важное, что не миновало внимания пророчицы много лет назад.

Дош никогда еще не видел такого большого города, как Тарг. Он был даже больше, чем Джоал. Он вполне заслуживал репутации самого уродливого города в Вейлах. Мрачные каменные здания с гладкими стенами и узкими окнами-бойницами напоминали крепости. Ни ярких цветов, ни резных украшений – ничего, на чем мог бы задержаться взгляд. Мужчины носили коричневые или травянисто-зеленые одежды, мальчишки – желтые или бежевые, хотя на воротнике обязательно имелась тонкая полоска одного из священных цветов. Женщин не видно вовсе. Двери и ставни не окрашены, но просмолены. Улицы напоминали узкие ущелья или скорее даже окопы – жаркие, душные, прямые, как копья.

К тому же сегодня их заполнили толпы народа – нетерпеливых, шумных, сварливых вольных граждан. Все они спешили в ту же сторону, куда направлялся он, и большинство их превосходило его ростом. Ему с трудом удавалось не упускать Д’варда из вида. К счастью, Освободитель был выше большинства, и его заметная черная шевелюра плясала над головами, как щепка на волнах. Он спешил. Похоже, его нимало не волновало то, что горожане все до одного вооружены мечами и агрессивное проталкивание сквозь толпу может обернуться для него большими неприятностями. Вполне вероятно, он сознательно пытался оторваться от нежелательного спутника.

«Боги не ошибаются». Эту фразу Дош тоже твердил про себя, как молитву. Прилис удерживал Освободителя вдали от армии, с тем чтобы эфоры схватили не того вождя. Отпустив его сегодня утром, он не мог не знать, что намерен сделать Д’вард. Значит, не сомневался, что уже поздно – ведь верно? Злабориба наверняка уже нет в живых. «Могут ли боги ошибаться?»

Возможно, незначительный бог вроде Прилиса и может. Все спешили в храм, поскольку было какое-то объявление – это Дош понял по обрывкам разговоров. Он не осмеливался задавать вопросы, чтобы в нем не заподозрили чужестранца. Таргианцы не слишком любезны с чужестранцами, особенно таргианцы, сбившиеся в толпу, – а в воздухе уже явственно пахло опасными страстями. Злобная вооруженная толпа… ни единой женщины, ни единого раба? Ну да, все женщины здесь – матери, они должны сидеть по домам, в темницах с крошечными окнами-бойницами.

Проклятие, куда делся Д’вард?

Дош поднялся на цыпочки, пытаясь заглянуть поверх голов. Потерял?! Нет! Вон он!

Он просто задержался у какой-то двери, и толпа чуть было не пронесла Доша мимо. Он рванулся поперек течения, толкаясь, извиняясь, получая в ответ проклятия, угрозы и тычки. Чего-чего, а извиняться таргианцы не умеют. Он пробился к стене – толпа тут же притиснула его к ней – и начал бочком пробираться к двери.

В глаза ему бросилось цветное пятно над дверью, гирлянда выцветших на солнце синих веревок. Синий цвет означал Деву, а сеть – символ справедливости. Ему всегда казалось, что символ выбран на редкость неудачно. Насколько говорил его жизненный опыт, ловят, как правило, мелюзгу, а большая рыба благополучно избегает неприятностей. Ясное дело, имелось в виду совсем другое.

Д’вард говорил с кем-то через решетку на двери. Исиан с бледным застывшим лицом стояла рядом. Она увидела Доша и неприязненно улыбнулась. Д’вард протягивал через решетку письмо настоятеля. Дош подобрался поближе в надежде услышать, о чем идет разговор. Как только он оказался рядом с Исиан, бок его пронзила острая боль. Он опустил взгляд, и глаза подтвердили то, о чем он догадывался и так, – что причиной этого неприятного ощущения являлся кинжал.

– Ступай! – прошептала она.

Он споткнулся и тут же вспомнил, что видел уже один раз в ее глазах подобное выражение – когда она грозила оглушить его дубинкой. Д’вард все разговаривал с привратницей, умоляя поторопиться. Боль повторилась. Одно быстрое движение – и она пронзит его насквозь. Он шагнул назад. Она двинулась за ним, подгоняя его острием.

– Ступай! – шипела она. – Да шевелись же!

Он шагнул в толпу, и его тут же понесло дальше. Он чувствовал, что рука ее все еще цепляется за его пояс, но по крайней мере кинжал больше не дырявил ему шкуру. Спустя мгновение потная толпа уже тащила их дальше по улице.

– Что, черт возьми, ты такое делаешь? – возмутился он оборачиваясь.

Она торжествующе сияла.

– Не пойду я в эту вшивую обитель! Д’вард собирается в храм. Нам нужно перехватить его и не дать ему свалять дурака!

Ничего себе дурака! Скорее покойника.

– Во имя пяти богов, девчонка, как ты надеешься…

– Не называй меня девчонкой!

– Я назову тебя идиоткой! Нам никогда не найти его в этой…

Толпа заметно замедлила продвижение. Дош врезался в идущего впереди человека и тут же получил локтем в солнечное сплетение, отчего у него перехватило дух. Он пошатнулся.

– Смотри, куда идешь! – посоветовала Исиан, толкая его дальше.

Во всех городах святые места почему-то лепятся друг к другу. Храмовая площадь оказалась прямо за углом от обители. Она была битком забита людьми. Тем не менее толпа с улицы продолжала напирать, не желая оставаться в стороне от событий.

Дош сообразил, что женщинам, возможно, запрещено ступать в священный храм Мужа. Если истинный пол Исиан обнаружат, отвечать за это придется ему. С другой стороны, у него гораздо больше шансов погибнуть в давке. Дышал он уже с трудом, а толпа продолжала прибывать. Она медленно продвигалась вперед, словно ледник из человеческих тел. Жаль, что он не вышел ростом.

– Нас же здесь убьют! – Его внезапно охватила паника. Две руки схватили его за запястья и завернули их за спину.

– Именем пяти богов, что ты делаешь?

– Сцепи руки!

– Что?

Исиан рывком свела его руки вместе. Каким-то образом она ухитрилась извернуться и поставить на них одну ногу. Потом подтянулась за его шею и уселась ему на плечи, вцепившись пальцами в его волосы. От ее тяжести у него подгибались колени.

– Вот! – сказала она. – Теперь видно. Давай вперед!

Древний Храм Карзона в Тарге, восходивший еще ко временам монархии, был деревянным. В годы Пятой Джоалийской войны в него ударила молния, и он сгорел дотла. Это страшное знамение в преддверии решающей битвы повергло воинство Мужа в отчаяние, но знаменитый Гоцтикон, тринадцатикратно избиравшийся эфором, объявил, что это, напротив, знак надежды. Он публично предложил жизнь свою и семерых своих сыновей за то, что бог обещает этим знамением обновление Таргии; воинство Мужа, утверждал он, победит и вернется с полей сражений, дабы выстроить новый величественный храм во славу своего бога.

Так оно и вышло. Армии джоалийской коалиции были сокрушены в кровопролитной битве при Суддорпассе. Те, кто выжил, провели остаток своих дней в каменоломнях, трудясь, чтобы ускорить строительство храма. Художники и мастеровые со всех вейлов потратили двадцать лет на его украшение. Контрибуции, наложенные на Джоалию по мирному договору, включали в себя величайшего мастера своего времени, К’симбра Скульптора, специально выписанного в Тарг, чтобы изваять подобающую статую бога.

То есть богов. Хотя Муж в своей основной ипостаси был богом и созидания, и разрушения, до сих пор его изображали только в одном из этих образов. В новом храме его изобразили дважды. Одно гигантское изваяние было обшито медью, которая со временем позеленела, приобретя его цвет. Другое – серебром, постепенно почерневшим. Официально оба изваяния изображали Карзона, но в народной молве второе приписывалось Зэцу, богу смерти. Миньон сравнялся со своим господином.

Толпа неумолимо несла Доша вперед, к юго-западному углу площади. Поверх моря голов он видел возвышающуюся над площадью громаду храма, два ряда колоссальных колонн, протянувшихся на восток и на север. Такими массивными они были и такими узкими промежутки между ними, что с того места, где он стоял, они совершенно заслоняли внутренность храма. Они угнетали его, подавляя своими размерами. Храм Карзона казался огромной клеткой из серого гранита, самым уродливым зданием, какое он когда-либо видел.

Его то и дело пихали в спину, подталкивая ближе.

– Рано еще! – объявила Исиан, с трудом перекрикивая шум толпы. Она повернула Дошу голову. – Подожди вон там!

– Я не могу пробраться.

Она схватила его за уши и дернула. Он взвыл, отчего стоявшие ближе к нему начали оглядываться. На глаза навернулись слезы боли.

– Я могу и оторвать! – сообщила Исиан, лягая его пятками.

Кто-кто, а она могла. Он начал проталкиваться туда, куда она показала.

Ценой значительных усилий ему удалось выбраться из основного течения, и он остановился на углу площади. Там тоже было много людей, но они по крайней мере стояли на месте, глядя на храм издали и не решаясь рисковать жизнью во все усиливающейся давке. Задыхаясь, истекая потом, он прислонился к стене. Его плечи готовы были отвалиться.

– Слезай! – прохрипел он. – Ты меня раздавишь.

– Не канючь! А кто утверждал, что он выносливее всех в армии?

– Я тебе не какой-то трахнутый моа!

Над толпой виднелось довольно много детей в желтых одеждах, восседавших на плечах у отцов. Однако среди них не было ни одного ростом с Исиан. Дош мог поклясться, что среди них не было и девиц. Множество подростков постарше позалезали на высокие базы колонн, а некоторые даже выше, вскарабкавшись по резным украшениям и уцепившись за них живыми лишайниками. Каждые несколько минут кто-то уставал держаться и падал, увлекая за собою остальных, прямо в толпу. Криков или ругани слышно не было – их заглушал непрерывный низкий рев.

От этого угла Дош мог уже заглянуть между ближайшими колоннами. Все, что он видел, – это статую Зэца со спины. Серебряно-черная фигура раз в десять выше человеческого роста угрожающе наклонила голову, словно вглядываясь в копошащихся у ее ног людишек. Он порадовался, что он не внутри храма и не смотрит в лицо Смерти. На заднем плане виднелась часть статуи Карзона, точнее, виднелся только молот у него в руке.

Исиан лягнула Доша пятками по ребрам.

– Вон он идет!

Если бы у него было хоть немного места для движения, он мог бы ухватить ее за руки и сдернуть с себя, но в такой толпе она упала бы на кого-нибудь еще, а то и на двоих, и пришлось бы разбираться. И кроме того, его руки были так крепко притиснуты к бокам, что он не мог даже поднять их, чтобы защититься от ее пяток.

– Д’вард идет! – не успокаивалась она. – Давай! Сюда! – Она снова взяла его за уши и повернула его голову влево.

Он покорился и плечом вперед начал протискиваться. Возможно, он продвигался бы гораздо медленнее, если бы Исиан не начала расчищать ему путь с помощью ног, немилосердно колотя ими ни в чем не повинных соседей. Неизбежный гнев обрушивался на него – его проклинали, били кулаками, ногами и эфесами мечей. С минуты на минуту кто-нибудь окончательно потеряет терпение и вытащит меч.

– Быстрее! – шипела она. – Мы его упустим!

Конечно, они его уже почти упустили. У них не было никакого шанса перехватить его. Д’вард – больше и выше, и потом он – Освободитель. Он сам признавал, что умеет очаровывать людей. Он запросто мог очаровать их так, чтобы они расступались, освободив ему проход через толпу. И еще ему не надо было тащить на себе Исиан.

Впрочем, Исиан и помогала Дошу. Он обнаружил, что стоит ему навалиться на человека, и тот поспешно отодвигался, боясь упасть и быть затоптанным. С другой стороны, упади Дош – и эта участь постигла бы его самого.

Исиан дернула его за левое ухо.

– Видишь того человека в зеленом? Держись за ним!

Дош сразу же увидел того, кого она имела в виду. Ярко-зеленые одежды выделяли его из бурой толпы и, возможно, означали, что он имеет какое-то отношение к храму – жрец или стражник. Он был высок, мускулист и явно стремился пробиться поближе к храму. То есть ближе к Д’варду.

Каким-то образом Дошу удалось пристроиться за ним, и их продвижение сразу же значительно ускорилось. Здоровяк, похоже, даже не заметил, что у него появилась пара спутников, и продолжал прокладывать себе дорогу. Дош толкал его в спину.

Шум толпы немного утих, зато к нему добавился новый звук – низкий ровный рокот барабанов. Дош не знал, что происходит в храме, но от этого зловещего «бу-бубу-бум» волосы вставали дыбом. Может, это вводят Злабориба? Человеческое жертвоприношение? Вот уже тысячу лет ни один бог в Вейлах не требовал человеческих жертвоприношений. Что они с ним сделают? Отрубят голову? Вырвут сердце? Сожгут живьем?

Бедный старина Злабориб! Он сумел превратиться из ленивого неженки в воина, в вождя. Он доказал, что достоин править королевством, принадлежащим ему по праву, а теперь погибает ради спасения своих людей. О чем он сейчас думает?

– Почти дошли! – Исиан несколько раз нетерпеливо лягнула его. Дош прикрикнул на нее. Сначала он решил, что она имеет в виду огромные колонны, в которые они вступали, но потом увидел впереди знакомые черные волосы. Возможно, эта безумная гонка сквозь толпу и увенчается успехом. Что тогда? Д’вард отказывался внять доводам разума на лодке; вряд ли с тех пор он обрел способность мыслить более здраво.

Однако Дош не шутил, когда говорил Д’варду, что неплохо умеет делать массаж. Кроме этого, он владел кое-какими хитрыми приемами самообороны, которые не раз выручали его, когда дело принимало неприятный оборот. Если он сможет подобраться поближе к Д’варду, и если он сможет освободить свои руки, и если он сможет схватить его этими руками за шею – тогда Д’вард на некоторое время уснет.

Потом… что потом? Д’вард упадет на землю, и его затопчут насмерть? Эту часть плана надо продумать получше. Барабанный бой участился. Все, что от него требуется, – это задержать Д’варда всего на несколько минут, а потом будет уже слишком поздно жертвовать собой. Человек в зеленом догнал Д’варда и шел теперь прямо за ним. Вот только из прокладывающего путь тарана он превратился в барьер, ибо Дош никак не мог его обойти.

До колонн оставалось каких-то несколько футов, когда человек в зеленом вдруг схватил Д’варда за руку и рывком повернул лицом к себе, шагнув при этом вправо. Дош чуть не споткнулся о его ногу, с трудом удержал равновесие и уклонился влево. Толпа обтекала их теперь с обеих сторон, сдвинув всех троих мужчин лицом к лицу, с ногами Исиан, торчавшими между ними. Мгновение все молчали, слышался только беспокойный грохот барабанов.

– Что? – свирепо вскинулся Д’вард, пытаясь вырвать руку. На Доша и на Исиан он даже не смотрел. – О… это ты?

– А ты кого ждал? – спросил человек в зеленом, и голос его гремел так же оглушительно, как барабаны. – Во имя Созидания, что ты здесь делаешь, юный идиот? – Он был выше Д’варда на два или три дюйма и гораздо массивнее. У него была густая черная борода и крючковатый нос. На вид он казался довольно молодым, и все же он относился к тем людям, к которым обращаются «господин».

Пальцы Исиан болезненно впились в шевелюру Доша. Он чуть дышал в давке, переводя взгляд с Освободителя на мужчину в зеленом и обратно. Их лица находились прямо над ним, и все же оба, казалось, не замечали его присутствия. Он боялся даже предположить, кто этот второй мужчина.

Д’вард улыбнулся, но улыбка вышла гротескной – одни глаза и зубы, словно вся кожа у него на лице высохла.

– Вы взяли не того человека! – Голос его звучал хрипло.

– Я знаю, кретин! И завтра он умрет. Ты думаешь, это случайность? Ты хоть представляешь, скольких сил это нам стоило? Чего ты надеялся добиться, явившись сюда?

– Я могу занять его место. Это мое место!

– Даже так ты не спасешь его жизни! Даже если Зэц и согласится обменять его, чего он не сделает, эфоры не простят ему унижения. Он, можно считать, уже мертв – мертв так же, как будет мертв завтра, когда ему размозжат голову.

Д’вард скривился:

– Я им не позволю!

– И как ты собираешься остановить их?

Барабанный бой слился в непрерывный зловещий рокот, усиливающийся, отдающийся эхом от колонн.

– Я могу пойти и объявить, кто я! Я могу сказать, что у них в руках не тот, кто им нужен. Если я скажу, что я Освободитель…

– Ты будешь мертв в ту же секунду.

Лицо Д’варда побелело – от страха или гнева, Дош не знал. Возможно, от того и другого вместе.

– Тогда помоги мне, стань рядом…

– Дурак! – Здоровяк проревел это слово оглушительно, и все же никто из окружающих не обратил на них ни малейшего внимания. Как можно спорить с таким властным голосом? – У Зэца сил больше, чем у всех Пятерых, вместе взятых. – «Ты ничего не добьешься, разве тоже умрешь!»

– Ведь есть же что-то, что я могу сделать!

– Нет, нету! Возможно, потом, но не сегодня и не завтра! – Крепкие пальцы еще сильнее стиснули руку Д’варда. Человек, казалось, готов был вцепиться в него. – Ну же, чего ты хочешь, жить или умереть? Или мне тебя силой заставить?

Глаза Д’варда яростно вспыхнули.

– Используй свою ману здесь, и ты тут же обратишь на себя его внимание, что, нет? Мы ведь на узле.

– Почему тебе так не терпится умереть? – Они уже просто орали друг на друга, хотя никто из окружающих их не замечал.

– Почему тебя так беспокоит, умру я или нет?

– Потому что мы хотим, чтобы ты исполнил пророчество! Твое время еще не пришло, вот и все.

Д’вард зажмурился и вздрогнул. Он как-то сразу обмяк от отчаяния, казалось, только давление толпы удерживает его.

– Ладно! Если такова твоя цена, я сделаю это. Я буду вашим чертовым Освободителем. Я буду выполнять твои приказы, сделаю все, что ты захочешь, только вырви принца оттуда. Я не могу позволить, чтобы вместо меня погиб другой человек.

– Извини. Этого я сделать не могу.

– Так будь тогда проклят! – вскричал Д’вард. – Пусти меня!

Прежде чем человек в зеленом успел ответить, барабанный бой оборвался. Короткая тишина… далекий голос, объявляющий что-то… радостный рев толпы в храме… ответный рев толпы снаружи, требующей новостей…

Человек в зеленом расправил широкие плечи, чтобы освободить руку, и с размаху нанес удар Д’варду в подбородок. Голова Д’варда дернулась. Ноги его подогнулись, и он упал бы, если бы тот не удержал его второй рукой.

Никто не мог пошевелиться, иначе, возможно, толпа бы плясала. Но даже так они вопили изо всех сил. По толпе передавалась новость: будет принесена жертва. Мор прекратится.

Мужчина в зеленом опустил взгляд на Доша, не выказав при этом ни малейшего удивления, словно давно уже знал, кто такой Дош и что он делает здесь.

– Забирай ее и следуй за мной, – буркнул он.

Он без малейшего усилия вскинул безжизненное тело Д’варда на плечо и зашагал сквозь толпу, раздвигая ее, как высокую траву.

Так и не приходя в сознание, Д’вард висел вниз головой, зажатый между человеком в зеленом и Дошем, который изо всех сил цеплялся за широкий пояс здоровяка. Собственно, тот волок всех троих, ибо Дош едва стоял на ногах, сгибаясь под тяжестью. Когда они выбрались из самой давки, он рухнул на колени. Исиан не удержалась и упала. Здоровяк повернулся и подхватил обоих. Его сила казалась… какой? Сверхчеловеческой?

Кто это? Лучше не гадать… но, возможно… Кто же еще? Но почему?

– Держись! – приказал человек, повернулся и пошел дальше.

Дош решил не дожидаться подтверждения своих подозрений и поспешил за незнакомцем. И, конечно же, Исиан ни за что не отстала бы от Д’варда. Ликующая толпа понемногу рассасывалась, с радостными криками и пением выплескиваясь с площади на улицы. Дош продолжал цепляться за пояс мужчины, другой рукой волоча за собой Исиан. На юг, потом на восток, еще два квартала на юг… мужчина (Муж?) знал, куда идет.

В конце концов он свернул в какой-то темный двор.

– Ступеньки! – бросил он, не оборачиваясь, и нырнул в темноту. Держась руками за шершавую каменную стену, Дош и Исиан осторожно спустились по лестнице следом за ним. Три лестничных пролета вниз внутри квадратного колодца – и они оказались в захламленном вонючем помещении. Скрипнула, открываясь, дверь, и следом за своим могучим провожатым они вступили в полутемный склеп, полный людей.

Воздух казался густым от обилия запахов: гниющего хлама на полу, сырых стен, горящих восковых свечей, немытых тел и постельного белья, трав и сильно сдобренной пряностями стряпни – особенно стряпни. Они разбудили целый ворох воспоминаний, оглушивших Доша. Он отпрянул и врезался в Исиан.

При виде вошедших мужчины повскакивали, женщины торопливо накрыли головы, дети бросились искать защиты у матерей. В этом темном подземелье было не меньше трех десятков человек, едва различимых в слабом свете, пробивавшемся сюда через несколько вентиляционных отверстий высоко на потолке. Мужчины выступили вперед – крепкого вида мужики в лохмотьях, которые, казалось, вот-вот окончательно порвутся. Все как один с золотыми волосами и бородами. Глаза их поблескивали в полумраке, как и их ножи.

Загородив собой свои семьи, они замерли, повинуясь знаку державшегося сзади пожилого человека. Он стоял среди разбросанных тюфяков, узлов какого-то хлама и поломанной мебели. Он был худ, сед и держался с достоинством. Единственный из всех он был одет в дорогой халат. Он вежливо поклонился:

– Ты оказал нам честь своим посещением, благородный воин.

Этого языка Дош не слышал вот уже много лет. У него перехватило в горле.

– Отзови своих диких котов, Бирфейр Староста! – отвечал незнакомец в зеленом на том же языке.

Старик бросил одно-единственное слово, и мужчины нехотя спрятали ножи. Их светлые глаза уставились на Доша. Он понимал, что ему угрожает опасность, смертельная опасность. Он подвинулся чуть ближе к здоровяку. Лудильщики, похоже, уважали его, хотя явно считали его не тем, кем он, по мнению Доша, являлся, – иначе они давно бы уже пали ниц.

Тот же – кем бы он ни был – опустил Д’варда на пол.

– Вот тот человек, о котором я говорил. Он отдыхает. Я бы предложил вашим женщинам перекрасить ему волосы, пока он не проснулся. Это избавит вас от споров.

Старик улыбнулся и снова поклонился.

– Другие… – Здоровяк махнул рукой в сторону Доша и Исиан. – Этот на самом деле женщина. Другой – из вашего племени. Возьмите и их, если это возможно.

Бирфейр потер руки.

– По той же цене, благородный воин.

Тот фыркнул.

– Отлично. За женщину. – Он бросил старику кошель, упавший на пол с громким звоном. – Проследи, чтобы к ней не приставали – она может оказаться важной. Мужчина расплатится сам.

– Воистину, если он один из наших, как ты сказал. – Глаза Доша немного привыкли к полумраку, и он смог разглядеть трясущееся лицо старика, изъеденное оспинами. – Он заразное отродье блудливой свиньи, рожденное в выгребной яме.

– Я вырву твои вонючие потроха и запихну их тебе в глотку твоими же трясущимися ногами, – отвечал на это Дош. Все это была ерунда, устные упражнения. Произношение у него было так себе – сказывалось отсутствие практики.

Карзон пожал плечами:

– Как трогательно наблюдать возвращение блудного сына в лоно родного племени! Я хочу, чтобы все трое как можно быстрее покинули город. Мне безразлично, как вы это устроите. После этого ваш брат сможет сам заработать себе на хлеб. Он обладает кое-какими навыками, которые могут вам пригодиться, если вы не слишком перестараетесь. Остальным потребуется ваше покровительство.

– Благородный воин уже доказал свою щедрость.

– И я надеюсь, что это воздается! Когда мой пустоголовый молодой друг проснется, объясните ему, что он должен держаться подальше от Лимпа.

– Лимпа, – повторил старик.

– Да. Это такое место. Оно под наблюдением, так что еще долго ему небезопасно будет там показываться.

– Мы повинуемся.

– Я надеюсь! – Человек в зеленом повернулся к двери.

Она захлопнулась перед носом у рванувшегося за ним Доша. Странное дело, дверь оказалась заперта. Вполне возможно, она была заперта и раньше, что объясняло, почему Лудильщиков застали врасплох.

Он резко повернулся, прижавшись к ней спиной и выхватив нож. В его сторону уже двигались трое молодых мужчин – они приближались осторожно, но целенаправленно, поблескивая глазами и зубами. Бирфейр не давал никаких обещаний на его счет. У него были золото, костюм хорошего покроя и вполне неплохой меч, которым он не умел пользоваться. Позволят ли ему оставить все это при себе, зависело только от того, как он проучит остальных.