1

Ннанджи бросился вперед, на ходу вспоминая сутру «Как останавливать кровь», но его опередил один из моряков, уже зажимавший пальцами пах Шонсу. Появилась Тана с ведром воды — речной народ явно знал, что делать, когда рядом нет лекарей.

Ннанджи оставил раненого воина на их попечение, удовлетворившись тем, что убрал с дороги Джию. Она бы все равно ничем не помогла, только перемазалась бы в крови. Над Шонсу возникла тень опустившейся на колени Броты, явно знавшей свое дело.

— Ему нужна теплая постель, — сказал он Джии, ведя ее назад к рубке. — Там в сундуках есть одеяла.

Подойдя к двери, они услышали странный рыдающий звук. Он исходил от Телки, которая, вероятно, выбралась наружу, чтобы понаблюдать за схваткой. Она и раньше уже так завывала, сердито вспомнил он — что за ошибка природы! Он дал ей пощечину. Она сразу же вернулась к своему обычному тупо-молчаливому состоянию. Джия прошла мимо нее.

Жрец все еще сидел на ступенях, словно постаревший на тысячу лет, потрясенный до глубины души.

— С тобой все в порядке, старик? — спросил Ннанджи. Хонакура кивнул, потом взял себя в руки и улыбнулся.

Катанджи…

— Мух ловишь, новичок?

— Э… нет!

— Нет… дальше?

— Нет, наставник.

— Тогда закрой рот и стой смирно.

«Ответственность», — говорил Шонсу.

Из толпы доносился голос Броты:

— Он приходит в себя. Вставь ему рукоятку ножа между зубами… иглу…

— Да, она явно знала, что делает.

Ннанджи глубоко вздохнул и огляделся по сторонам. Общее настроение переменилось. Даже речные крысы должны были оценить демонстрацию воинского мастерства, свидетелями которой они только что были — невероятно! Они не могли отправить подобного героя на корм рыбам, а сейчас, похоже, им этого и не хотелось. Так что он мог немного расслабиться и подождать, пока Шонсу придет в себя. Однако ему нужен был его меч; он снова двинулся вперед в поисках капитана.

Томияно стоял, опираясь на фальшборт, судя по всему, едва держась на ногах. Рядом с ним хлопотала пожилая женщина, пытаясь обтереть его полотенцем. Он сопротивлялся ее попыткам, прижимая одной рукой тряпку к кровоточащему носу, а в другой сжимая меч Ннанджи. Его глаза были затуманены от боли, и он все еще с трудом дышал, весь в царапинах, порезах и ссадинах, от пропитавшихся потом волос до измазанных кровью Шонсу ног.

Для штатского он выдержал неплохую схватку, вероятно, лучшую из всех, какие Ннанджи когда-либо видел. Даже если Шонсу и сумел его как следует отделать, моряку удалось парировать многие из ударов, и даже одна удачная попытка была подвигом в поединке с Шонсу. Он продолжал держаться на ногах, что недвусмысленно говорило о его силе воли. Он с усилием сосредоточился и увидел Ннанджи; женщина предусмотрительно отошла.

Ннанджи протянул руку.

— Могу я получить назад свой меч, капитан?

Томияно убрал тряпку от лица и поднял меч, так что его острие почти касалось пупка Ннанджи. Рука моряка тряслась, что было не удивительно, и острый конец покачивался перед мишенью.

— Что ты станешь с ним делать, сынок?

— Уберу его в ножны, моряк.

Несколько минут они продолжали пристально смотреть друг на друга. Кровь текла из разбитого носа капитана и сочилась из его порезов. Если бы моряки были пиратами, и собирались скормить Шонсу пираньям, это был самый подходящий момент для того, чтобы воткнуть Ннанджи в живот его собственный меч. Однако ему уже не в первый раз угрожали мечом, и ничего не оставалось делать, кроме как ждать и смотреть, и он ждал. Рука его была неподвижна — рука же капитана тряслась. Другие моряки наблюдали за ними. Это было очень важно Они оба стояли так достаточно долго, пока дыхание моряка постепенно успокаивалось, но в конце концов Ннанджи почувствовал, что они меняются ролями — уже не моряку было интересно, боится ли он меча у своего живота, а ему самому было интересно — не боится ли моряк вернуть ему меч. Наконец Томияно опустил меч, вытер лезвие тряпкой и протянул его Ннанджи, рукояткой вперед.

Ннанджи взял меч, убрал в ножны и сказал:

— Спасибо.

И ушел.

Все прошло достаточно гладко.

Толпа вокруг раненого еще не разошлась, так что он направился к рубке, чтобы посмотреть, приготовлена ли уже постель… и у двери снова столкнулся лицом к лицу с Хонакурой. Старик явно оправился от потрясения — он иронически улыбался, в своей обычной манере.

— Ну, старик? Этому у тебя тоже найдется объяснение?

— Объяснения — как вино, адепт, — ответил жрец. — Когда их слишком много за один день, это может быть вредно.

Проклятые стариковские увертки!

— А может быть, как хлеб, который печет моя мать: очень хороший, пока свежий, но чем дальше, тем труднее его проглотить.

Старик лишь покачал головой, и Ннанджи выпалил:

— Почему Она его не защитила?

— Она это сделала.

Он взглянул на собравшихся вокруг Броты и раненого воина.

— Это защита? Я не видел никаких чудес.

Хонакура сухо усмехнулся.

— Я видел два! Ты смог бы получить подобную взбучку, а потом не довести дело до конца?

Ннанджи задумался.

— Наверное, нет. А ведь его унизили перед всей командой.

— В чем-то это помогло.

— Как? Впрочем, неважно. Какое второе чудо?

Старик снова хихикнул, отчего можно было прийти в ярость.

— Я даю тебе возможность самому догадаться, адепт.

— У меня нет времени играть в игрушки, — огрызнулся Ннанджи. — И без того дел по горло.

Он направился в рубку, ощущая странное раздражение от глупой ухмылки старика.

— Шонсу перевязали, отнесли в рубку и уложили на синий ватный матрас. Брота посмотрела на него, молча бросив взгляд в сторону Ннанджи, затем вперевалку вышла. Остальная команда последовала за ней.

Джия начала смывать кровь с тела своего господина. Он был без сознания и бледен как… просто очень бледен. Ннанджи взял его заколку для волос, перевязь и меч. Он сел на один из сундуков и проверил мешочки. Шонсу говорил ему о сапфирах, но Ннанджи лишь присвистнул при их виде и поспешно положил их в собственный мешочек, прежде чем кто-либо увидит. Затем он пересчитал все деньги своего наставника. «Мое добро — твое добро», но он намеревался хранить их отдельно. Пока он выложил свои собственные монеты на сундук. Из окна подул холодный ветер, шевеля его косичку.

Он снял свои ножны, заменив их на ножны Шонсу, а затем сел и какое-то время разглядывал седьмой меч, прежде чем убрать его в ножны за спиной. Он пожалел, что у него нет зеркала — наверняка ни одному Четвертому еще не приходилось носить подобного меча. С некоторой неохотой он спрятал в свою сумку и зажим для волос.

Появился Катанджи, все еще бледный. Ннанджи подозвал его к себе.

— Сколько у тебя денег, подопечный?

— Пять золотых, две серебряных, три оловянных и четырнадцать медных, наставник, — удивленно ответил Катанджи.

Откуда у этого сорванца столько?

— Ладно. Пересчитай мои, хорошо?

Катанджи моргнул, но присел возле сундука и сосчитал, не прибегая к помощи пальцев:

— Сорок три золотых, девятнадцать серебряных, одна оловянная и шесть медных.

Правильно.

— Тогда возьми их и позаботься о них для меня, — сказал Ннанджи.

Его брат повиновался, сунув монеты в свою сумку.

— Они не собираются высаживать нас на берег, — сказал он. — Другие хотели, но Брота не позволила — пока. Капитана отвели в трюм. Он… он будет жить?

— Шонсу? Конечно.

Катанджи с сомнением посмотрел на раненого, затем его лицо приобрело выражение, которое их мать называла «вареным».

— Ннанджи… Они не хотят со мной разговаривать, когда у меня меч.

Ннанджи открыл рот, чтобы изречь несколько истин о поведении, подобающем воину… и вспомнил.

— Тогда сними его.

На лице мальчишки отразилась неподдельная радость. С невероятной быстротой он обернул вокруг бедер дурацкую повязку — словно боялся, что Ннанджи может передумать. Затем он привязал к поясу мешочек с деньгами и убежал. Однако будет еще достаточно времени, чтобы сделать из него воина, когда они все покинут этот проклятый плавучий сарай.

Прошло два или три часа; Ннанджи решил оставаться там, где был. Это была лучшая оборонительная позиция, какую только можно было найти, и при этом он мог следить за Шонсу. Раненый находился в сознании, но не полностью. Когда к нему обращались, он открывал глаза и, похоже, понимал, но большую часть времени просто лежал и постоянно метался, часто прося пить, и Джия давала ему воды через соломинку. Потом он снова ложился и закрывал глаза. Он непрерывно дрожал и потел. Она не покидала его. У двери был положен свернутый матрас, чтобы Виксини случайно не уполз, но ребенок пока вел себя хорошо.

Ннанджи немного поиграл с Виксини и немного поговорил с рабыней, но в основном он думал об искусстве фехтования. Техника боя на борту корабля была очень интересной; очень мало работы ногами, и лишь короткие шаги. Огромная работа для руки и плеча — уколы, а не удары лезвием. Он бы не смог сражаться на равных с Томияно, даже на суше. Но он наверняка победил бы там Тану — она бы даже не сумела приблизиться к нему. И тем не менее, на корабле он со всей очевидностью снова выглядел новичком. Хороший воин должен уметь сражаться в любых условиях, и Шонсу определенно умел.

Насколько хорош был Томияно? На два или три ранга ниже Шонсу. Но он сражался более длинным мечом, чем тот, к которому он привык. Добавим ему за это пол-ранга и отнимем один, поскольку он находился на собственной палубе, и по крайней мере два за то, что сражался мечом против рапиры. Проблема была в том, как оценить Шонсу. Уровня Седьмых никто не измерял. «Чтобы быть Седьмым, — любил говорить Бриу, — нужно просто быть непобедимым». Шонсу был лучшим в Мире, может быть, и не в одном?

В конце концов он решил, что ранг Томияно мог бы быть где-то между пятым и шестым. И притом он был моряком! Где он научился так сражаться? Вероятно, от своего покойного брата, о котором упоминала Тана. Если не от него, то, вероятно, вокруг были и другие не хуже него, поскольку очень трудно намного превосходить своих партнеров по фехтованию.

Да, ему следовало бы научиться сражаться в новых условиях. Для начала он вспомнил свой поединок с Таной, а затем поединок Шонсу, тщательно воспроизводя в памяти каждый шаг и каждый выпад.

— Утреннее солнце всходило очень медленно, сверхъестественно медленно для женщины, прожившей всю свою жизнь в тропиках. Дул легкий ветер, и Река была широкой и светлой. Следовало признать, что день был прекрасный; для ее комплекции это был лучший климат. В Аусе говорили, что в этом направлении безопасно, нет отмелей или неожиданных преград. Движение было не слишком оживленным. Команда предусмотрительно держалась поодаль от нее, пока она размышляла над своим решением, так что она сидела в одиночестве у руля, и ничто ее не отвлекало.

Она спала плохо, и проснувшись, не приблизилась к решению ни на шаг, хотя обычно оказывалось, что сон часто помогает в разрешении возникших проблем. Единственное, что пришло ей на ум во сне — она поняла, чего именно не хватает. Она была уверена, что оно — он — непременно появится, и нужно лишь ждать. Хороший торговец умел быть терпеливым, так что она могла предоставить ему сделать первый ход.

Воин был все еще жив, и каким-то образом она знала, что он будет жить. Казалось, он понимал обращенную к нему речь, но мог отвечать, лишь мыча и кивая головой. Она никогда прежде не видела, чтобы из одного тела вытекло столько крови. Даже в Йоке ее палуба не в такой степени напоминала бойню.

Том'о все еще находился под действием снотворного, и она намеревалась какое-то время продержать его в таком состоянии. Если он оскорбил богов, то со всей определенностью должен был за это ответить. Слава Всевышней, у него не была сломана ни одна кость, но он был основательно избит. Снотворное могло помочь ему легче перенести полученные увечья. Он начал становиться раздражительным, еще до того, как началась эта пытка, и Тана тоже. Тана начинала все больше отбиваться от рук. После Йока, казалось, вернулась прежняя ровная, рутинная жизнь, за исключением того, что они не зашли в Хул и даже не проходили мимо Йока или Джуфа; так или иначе, туда они заходили лишь раз в год, за весенним урожаем. Однако все было уже не так, как раньше. Перемены носились в воздухе, хотя она отказывалась это признать. Теперь же перемен было намного больше, чем им когда-либо хотелось.

Что-то происходило… люди начали собираться на главной палубе. Она искоса наблюдала за ними, не показывая, что обращает на них внимание. Затем она увидела появившуюся миниатюрную фигурку, с трудом поднимавшуюся по ступеням у правого борта. Вот и он. Именно его и недоставало.

Он медленно приблизился, слегка задыхаясь, и улыбнулся ей. Не поздоровавшись, он сел рядом с ней на скамейку, не дожидаясь приглашения. Лишь пальцы его ног касались палубы.

Она свирепо взглянула на его сверкающую макушку.

— Тебе нечего здесь делать, когда я держу руль. — Он поймал ее в ловушку, вынудив заговорить первой.

— Я ненадолго. Ты что-нибудь решила, госпожа?

— Я решила, что мне столь же не нравятся нищие на борту моего корабля, как и воины.

Его глаза были удивительно ясными для его явно преклонного возраста.

— Я выше тебя рангом.

Лина была права — он был жрецом. Это было ясно по манере его речи. Шестой? На какое-то мгновение у нее возникло желание потребовать у него доказательств, затем она передумала. Судя по настроению команды, они готовы были пасть перед ним ниц, если он действительно жрец-Шестой. Тогда приказывать им будет он, а не она.

Она что-то проворчала, пытаясь заставить его сказать что-либо еще, но он продолжал молчать, сложив руки на коленях и глядя прямо перед собой, и болтал ногами, словно ребенок. Конечно, он ждал ее ответа. Какая наглость! Затем ее внимание снова переключилось на главную палубу.

— Что там происходит? — Она надеялась, что ее догадка неверна.

— Еще один урок фехтования.

О, нет! Она потянулась к свистку.

— Это его идея.

— Не верю! Мужчина-Четвертый просит дать ему урок женщину-Вторую?

Старик, улыбнувшись, кивнул, не глядя на Броту. Вероятно, ему было больно поворачивать шею на такой угол.

— Адепт Ннанджи — тщеславный молодой человек. Он говорит, что вы фехтуете по-другому. Это так?

— Да. Но я никогда не встречала сухопутного жителя, который признал бы, что у нас это получается лучше.

— Не уверен, что он зашел столь далеко. Но он всегда охотно учился.

Бойцы заняли исходную позицию; большая часть команды встала вокруг, чтобы наблюдать за новым состязанием. Старик снова замолчал, позволяя ей продолжать разговор.

— Я могла бы высадить вас всех на берег, — сказала Брота. Она видела по пути множество небольших пристаней, к большинству из которых «Сапфир» с его скромной осадкой мог бы пристать. Однако рядом не было никаких поселений, где мог бы найтись лекарь, способный отличить рану от меча от укуса змеи.

— Однако ты не собираешься этого делать.

— Посмотрим.

— Я уверен, что ты этого не сделаешь, госпожа. Я не говорил, что ты не можешь попытаться.

— Значит, ты пришел меня предупредить?

На этот раз он повернул голову, обнажив десны в улыбке, затем снова вернулся к наблюдению за поединком. Доносился звон ударяющихся друг о друга рапир, но толпа была странно молчалива.

— Ты жрец!

— Да.

— Что делает жрец среди воинов?

— Собираю чудеса.

— Например?

— Например — твой сын не прикончил Шонсу, когда тот упал на землю. На палубу.

— Ты думаешь, он до сих пор посланник Богини, после той глупой выходки в Аусе?

Маленький человечек устроился поудобнее на скамье.

— Не пытайся предугадать поступки богов, госпожа Брота. Если она хотела, чтобы так поступил воин, Шонсу был единственным, кого она могла выбрать. Верно?

— Но почему…

— Не знаю. Но я это выясню, если проживу достаточно долго… или нет, если так будет угодно судьбе. Я научился терпению много лет назад.

Она взглянула на вымпел и поправила курс. Паруса наполнились сильнее, и корабль радостно накренился.

— Расскажи мне тогда о другом чуде.

— Ты когда-нибудь видела рабыню, которую так любят? Или столь молодого Четвертого? Каждый, кто помогал Шонсу, был вознагражден.

— А мой сын был наказан за то, что помешал?

Он кивнул.

— Даже если я позволю вам остаться, остальная семья может не согласиться.

Он усмехнулся, не глядя на нее.

— Один! — послышался голос воина. Толпа зароптала.

— Он побеждает ее! — воскликнула Брота.

— Он очень быстро учится. Не стоит недооценивать адепта Ннанджи. Он не настолько глуп, как могло бы показаться. Молодость! Он из этого вырастет.

— Шонсу потерял много крови, — сказала Брота. — Если это все, то он будет на ногах через несколько дней — вероятно, еще до того, как мы достигнем Ки Сана. Что потом? Он захочет отомстить Том'о за то, что тот его ранил.

Старик снова усмехнулся.

— Только не Шонсу. Он пожмет ему руку и предложит несколько уроков.

— Тогда он не похож ни на одного воина в Мире!

— Совершенно верно. — Он не стал объяснять.

— Кроме того, я никогда не слышала, чтобы сухопутный давал моряку уроки фехтования. Некоторые даже считают это незаконным.

— Это действительно так?

— Есть какие-то сутры на этот счет, — пробормотала она. Водяных крыс не слишком заботили сутры. — А что, если он умрет? Я видела многие раны, старик. Брат моего мужа погиб от пореза на руке. Мой племянник…

— Пореза от меча?

Было ли это угрозой? Каким образом этот проныра узнал об этом? Но он продолжал пристально следить за поединком, словно ничего не говорил.

— Два! — крикнул Ннанджи.

— Шонсу не собирается умирать. Ему может быть очень плохо… — Старик замолчал, словно обдумывая внезапно возникшую мысль. — Да, ему может быть очень плохо. Но он не умрет. И у тебя не будет никаких проблем с нами. Твоя дочь вполне может договориться с адептом Ннанджи. Его брат…

— Его брат — маленький бесенок! Сегодня утром Олигарро учил его вязать узлы. Зачем сухопутному уметь вязать узлы?

Он громко рассмеялся, брызжа слюной.

— Об этом попросил его Ннанджи. Но ты можешь сама догадаться. А рабыня никогда не покинет своего хозяина, так что с ней проблем тоже не будет.

— Есть еще и другая. Я не люблю корабельных шлюх. Этот Катанджи намекал кое на что ребятам. Верно?

— Я этого не замечал. — Он удивленно посмотрел на нее. — Впрочем, я не думаю, что от Телки есть какой-то прок. Если хочешь, можешь избавиться от Телки, госпожа.

— Как?

Он подмигнул, и они оба внезапно рассмеялись.

— А сердце юной Таны полностью принадлежит лорду Шонсу, — сказал жрец.

— Разве юность не прекрасна? Ты помнишь, как это было, госпожа? Огонь любви? Боль разлуки? Как один человек становится солнцем, а все остальные в Мире — лишь звездами? — Он вздохнул.

Как могла она забыть? Томи, молодой и стройный, красивый, статный, словно алмазная нить. Что могли сухопутные знать о бурных ухаживаниях речного народа, о нескольких часах, проведенных вместе, когда два корабля встречались в порту — зная, что могут никогда больше не увидеть друг друга? А теперь от Томи не осталось ничего, кроме сына, которому хватает смелости дерзить воину-Седьмому, и своенравной, строптивой дочери…

Снова послышался торжествующий крик Ннанджи. Тана еще не выиграла ни одного очка. Теперь ей это уже и не удастся, поскольку рыжеволосый юноша успел освоить присущую водяным крысам работу ногами.

— Тана всегда настаивала на том, что выйдет замуж за Седьмого, — согласилась Брота. — Том'о говорит, за говночиста-Седьмого… — Она позволила конфронтации перейти в беседу, почти в заговор, словно они вдвоем о чем-то сговаривались. Этот сморщенный старец был столь же остр на язык, как и любой торговец.

— Однако — не за этого Седьмого, — сказал он. — Сколько бы она ни пыталась.

— Рассчитываешь, что вы пробудете на борту какое-то время, верно?

Он кивнул и с трудом поднялся.

— Думаю, нам предстоит довольно долгое путешествие.

— Куда? В Ки Сане есть воины.

— Но Шонсу не сможет их завербовать, из-за раны, которую нанес ему твой сын. Так что договор продолжает оставаться в силе. — Он лучезарно улыбнулся. Даже когда он стоял, его глаза были на одном уровне с ее глазами.

Она яростно взглянула на него.

— Я могу вернуть тот драгоценный камень.

Он покачал головой.

— Вы пожали друг другу руки. Я предупредил тебя, госпожа Брота. Не пытайся больше противоречить Богине. Служи Ей хорошо, и будешь вознаграждена.

— А если он умрет?

— Он не умрет.

— Ты не можешь этого знать. — Однако его сверхъестественная уверенность произвела на нее впечатление, к тому же обычно она могла чуять ложь за сотню шагов.

— Я знаю, — просто ответил старик. — Я уверен.

— Уверен — серьезное слово!

— Есть одно пророчество, госпожа. Я знаю, что Шонсу сейчас не умрет, потому что знаю, кто его убьет. И это будет не твой сын.

Он ушел прочь, пошатываясь на качающейся палубе.

— Четыре! — крикнул Ннанджи. Он выиграл «урок».

 

2

— Слишком поздно выкидывать их за борт, — сердито сказал Томияно. «Сапфир» только что обогнал неповоротливую баржу с рудой и намеревался обойти с подветренной стороны судно со скотом. Оно не отбирало у них ветер, но соседство в течение нескольких минут могло быть не самым приятным.

Да, было уже поздно — слишком много свидетелей. На Реке была оживленно, словно на рыночной площади. Лучи утреннего солнца плясали на волнах. Над головой пронзительно кричали чайки. Брота ничего не ответила.

— За этот проклятый меч мы могли бы купить целый корабль. Не говоря уже о его заколке. А в кошельке у него наверняка нашлось бы куда больше драгоценностей.

За четыре дня дела у него существенно пошли на поправку. Синяки постепенно сходили, хотя спина его все еще была основательно разукрашена, и он с трудом двигал руками, словно они были столь же стары, как сутры. Он стоял, прислонившись к поручням рядом с ней, и что-то ворча. Ей не казалось, что он говорит всерьез, но вполне возможно, он лишь испытывал ее, искушал. Несмотря на суровое испытание, его характер не изменился в лучшую сторону. Чего бы это ему ни стоило, но он победил воина-Седьмого — мало кто из моряков когда-либо мог этим похвастаться.

Она повернулась, глядя на обгоняющую их галеру, взмахивавшую позолоченными веслами, словно крыльями, с испещренным фантастическими узорами носом. Галера намеревалась обойти их судно, прежде чем оно успело миновать баржу со скотом. На мгновение до «Сапфира» донесся запах. Уф!

— Он умрет, — сказал Томияно. Он повернулся и осторожно облокотился о борт. Его грудь была почти так же разукрашена, как и спина, и с обожженного лица клочьями слезала кожа. — Его нога похожа на дыню. Ты его слышала? Ни одного осмысленного слова. Один бред!

— Я говорила тебе, чтобы ты держался подальше от рубки.

— Я только заглянул в окно. А запах от его раны можно почувствовать даже из трюма. Проклятые сухопутники, по всему кораблю! Этот Ннанджи просто опасен. Каждый раз, стоит мне взглянуть на него, я жду, что он начнет кому-то угрожать. Самоуверенный щенок!

Брота молчала. Ннанджи обещал, что не будет ни на кого доносить в Ки Сане. Ннанджи был под контролем. Тане для этого потребовалось совсем немного. Он крутился вокруг нее, словно дрессированный мотылек.

— И еще этот Катанджи! — Томияно сплюнул за борт.

Очевидно, кровь ударила ему в печенку. Слабительное из ревеня — вот что ему было нужно. Интересно, подумала она, сможет ли пиво замаскировать вкус, поскольку он никогда не принял бы его добровольно.

— Ты единственный, кто им недоволен. Похоже, он вполне уживается с остальными.

— Это я и имею в виду! Ты видела, как Дива на него смотрит? А Мей? Но мы должны выкинуть их в Ки Сане, не так ли?

Брота задумчиво чуть повернула руль. Вероятно, было ошибкой никогда прежде не брать пассажиров — Томияно реагировал так, словно его насиловали, и некоторые из других членов команды вели себя аналогично. Он родился на «Сапфире», и никогда в жизни не спал где-либо в другом месте. Он боготворил старую посудину.

С галеры донесся яростный рев. Она сменила курс, а затем, ощетинившись веслами, c трудом увернулась от баржи со скотом. Брота начала планировать следующий поворот. Несколько огромных грузовых кораблей, в три раза крупнее «Сапфира», громоздились впереди, в то время как крошечные роскошные яхты сновали туда-сюда, словно стрекозы — вероятно, владельцы прибыли сопровождать свой груз. Она никогда не видела столь оживленного движения так далеко от порта. Вдоль берега стояли большие дома-усадьбы; они приближались к пригородам. Ки Сан, вероятно, был огромным городом, и она чувствовала, как даже у нее самой нарастает возбуждение. Команда уже в ожидании выстроилась вдоль борта на главной палубе.

— Ты собираешься вышвырнуть их в Ки Сане?

— Подождем, что скажет парнишка.

— Он? Он сказал Тане, что никогда до Ауса не видел ни одного города. Этот Ки Сан… — Томияно окинул взглядом берег и движение на реке. — Там наверняка есть на что посмотреть. Он всосет их всех и даже не чихнет. Парень останется на борту!

Конечно, Ннанджи мог решить остаться, но скорее всего он еще не пришел ни к какому выводу. Сейчас он был на главной палубе вместе с остальными; его косичка медно отсвечивала в лучах утреннего солнца, а на ней еще ярче сверкал серебряный грифон, украшенный сапфиром. Все были там, за исключением Шонсу и его рабыни. Настоящая преданность. Похоже, она никогда не спала.

Томияно, несомненно, смотрел на меч, и внезапно осознал его значение.

— Но ведь он не сможет сойти на берег, не так ли? Воины окажутся большей угрозой, нежели колдуны! — Он рассмеялся, потом пробормотал что-то презрительное о воинах, но себе под нос, так что Брота могла сделать вид, что не слышала.

Для поединка не требовалось никаких причин. Меч гарантировал Ннанджи смерть, стоило только кому-то из высокопоставленных заметить его при нем. Конечно, теоретически он мог носить меч в ножнах, а при себе иметь свой собственный, но адепт Ннанджи наверняка счел бы это ниже своего достоинства. И это не спасло бы его от штатских, или от воинов, не страдавших лишними угрызениями совести.

Судно с лесом и две рыбацких лодки впереди…

— У меня голова раскалывается, — сказала она. — Глаза устали. Жаль, что ты не можешь мне помочь.

— Еще как могу!

— Но твоя спина…

— Я же сказал, что могу!

Она оставила его и направилась к лестнице. Она устала от его жалоб, и остальная семья вела себя не лучше, хотя и не столь грубо. Она собиралась позволить воинам остаться — пока не продаст сандаловое дерево. Она высадит их прямо перед тем, как «Сапфир» отчалит. Так будет безопаснее. Если, конечно, боги не проявят великодушия, как предсказывал старик. Она была торговкой, а слова стоили дешево. Будет видно.

— Брота была на палубе вместе с остальной семьей, сидя на крышке люка, когда показался сам Ки Сан, во всем своем великолепии под лучами солнца. Ей случалось видеть многие города в Мире, но даже на нее это зрелище произвело впечатление. Множество зеленых медных крыш было разбросано по холмам, среди леса шпилей и куполов. На самой высокой вершине сиял белизной и золотом дворец. Оживленная набережная тянулась, насколько хватало взгляда, очерчивая изгиб Реки и гигантскую изгородь мачт и парусов, и уходя по дуге вдаль. Вокруг, словно мошки, носились лихтеры и баржи. Над водой разносился непрерывный грохот лебедок и колес фургонов.

Наблюдая за проплывающей мимо шумной пристанью, Брота подумала о том, сумеют ли они вообще найти место для швартовки. В этот момент от пристани отошло небольшое судно, и Томияно поставил «Сапфир» в образовавшийся просвет с той же легкостью, с какой попадал в плевательницу. Он торжествующе улыбнулся половиной лица. Команда радостно кинулась спускать паруса и бросать швартовы.

Брота тяжело поднялась и подошла к адепту Ннанджи.

— Ну, адепт? Хочешь остаться на борту?

Он сглотнул и кивнул, все еще в ужасе глядя на город.

— Хочу. Ты пошлешь за лекарем, госпожа?

— Хорошо.

— И еще, госпожа! — Он отвел взгляд от берега и слегка содрогнулся. — Я хотел бы продать Телку. Рабыня, у которой начинается истерика при виде крови — не слишком подходящий спутник для воина.

— Это верно. — Брота с серьезным видом кивнула. Молодец, Тана!

Ннанджи, запинаясь, продолжал:

— Э… ты не могла бы продать ее вместо меня? Ты бы могла выручить больше, чем я.

— Вероятно. Когда мужчина вот так продает рабыню, это означает, что она не слишком хороша. Если ее продает женщина, она может заявить, что та чересчур хороша. Конечно, я требую комиссионных. Одну шестую?

Его лицо поникло.

— Тана сказала, что ты хочешь только одну пятую.

— Ладно. Для тебя — одну пятую.

Он просиял.

— Ты очень добра, госпожа.

— Спасибо, адепт.

— Таможенник ушел, Матарро послали за лекарем.

Возможность получить Седьмого в качестве пациента привлекла Шестого, которого сопровождали трое учеников, тащивших его сумки. Это был толстенький человечек с низким, вкрадчивым голосом и мягкими манерами; зеленая полотняная мантия была свежевыглажена, черные волосы прилегали к скальпу. Увидев инвалида, он нахмурился. Лекари столпились вокруг, что-то бормоча и ощупывая больного, в то время как непрофессионалы в напряженном ожидании собрались в дальнем углу рубки. Брота предусмотрительно встала справа от Ннанджи.

Наконец, Шестой поднялся и с некоторым сомнением посмотрел на собравшихся.

— Кому я имею честь доложить? — спросил он.

— Мне, — сказал Ннанджи, выступив вперед. Брота шагнула вслед за ним.

— Рана очень тяжелая, — осторожно сказал лекарь.

Естественно.

— Если бы он был штатским, я бы посоветовал позвать хирурга, чтобы тот отнял ему конечность.

Брота сдержалась, но рука Ннанджи, сжимавшая меч, слегка дернулась.

— Нет.

Лекарь кивнул.

— Я так и думал. Тогда с сожалением вынужден заявить, что за этот случай я не возьмусь.

Брота готова была вмешаться, но парень знал верный ответ.

— Мы уважаем твои знания, достопочтенный. Однако, пока ты здесь, возможно, ты мог бы что-либо посоветовать… относительно этих царапин от рапиры у меня на ребрах. Что ты порекомендуешь? — В одном глазу у него блестела слеза, но он, похоже, этого не замечал.

Лекарь понимающе кивнул и посоветовал Ннанджи находиться в прохладном месте, побольше пить, следя, однако, чтобы не захлебнуться, прикладывать к царапинам горячие компрессы каждые два часа, а в промежутке применять бальзам, который один из учеников достал из сумки. Ннанджи с серьезным видом поблагодарил его и заплатил золотой за бальзам и за совет.

— Ты вернешься завтра, достопочтенный? — спросила Брота. Ннанджи выглядел несколько удивленным, но Шестой радостно просиял и сказал, что, конечно, он придет снова проверить ссадины адепта. У нее не было намерения оставаться здесь на ночь, но она не хотела, чтобы он разболтал гарнизону о Седьмом в порту. Пока, по крайней мере.

Она проводила лекарей с корабля.

— Как долго, достопочтенный? — спросила она.

— Пять дней? — сказал толстенький Шестой. — На открытом воздухе. Но он был сильным человеком. Конечно, ты можешь позвать жрецов.

«Пять дней», — подумала Брота.

Лекарь почти сам не стал жертвой меча, когда уходил, поскольку Матарро и Катанджи организовали ему почетный караул у трапа, как это было принято на больших кораблях, и салютовали весьма неумело. Брота подавила улыбку и крикнула Ннанджи, чтобы тот пришел и преподал им урок. Он в ярости вылетел из рубки и с удовольствием выполнил ее просьбу.

— Ради всех богов! — сказал Матарро, когда монстр ушел. — Он что, в самом деле думает, что мы простоим так весь день?

— Нет, — Катанджи снова расслабился, приняв более удобную позу. — Он просто расстроился из-за Шонсу. Нандж в основном в порядке.

Затем мимо них проследовала направлявшаяся на берег Брота, и они снова отсалютовали мечами, но уже не столь рискованно.

Они смотрели, как на пристани раскладывают образцы товаров — сандаловое дерево и несколько медных котлов. Брота устроилась в кресле, а оживленная портовая жизнь Ки Сана продолжалась вокруг под жарким солнцем. Фургоны, грохотавшие с грузом бочек и тюков, поднимали облака едкой, пахнущей лошадьми пыли, в то время как высокопоставленные торговцы проходили мимо со своими свитами, с презрительной усмешкой бросая взгляд на товары. Лоточники толкали нагруженные тележки, зазывая покупателей; носильщики катили тачки. То и дело среди всего этого движения мелькали носилки, пешеходы, мулы и коробейники, платья, мантии и набедренные повязки, желтые, коричневые и оранжевые, на фоне всеобщей суматохи и шума. Территорию патрулировало немалое число воинов.

— Что теперь происходит? — зачарованно спросил Катанджи.

— Да все та же самая тошниловка, — ответил Матарро. — Если какому-нибудь торговцу станет интересно, что тут у нас, он подойдет, посмотрит и скажет, что все это дерьмо, а Брота ему ответит, что он дурак и что это отличный товар. Потом они попытаются договориться о цене, а потом, если у него серьезные намерения, он поднимется на борт и взглянет на наши запасы. Наконец, они пожмут друг другу руки.

Какое-то время ничего не происходило. Несколько торговцев по-собачьи фыркнули и удалились. Затем Тана вывела Телку, умытую, причесанную и подобающе одетую, и повела ее на пристань. Первые отсалютовали и любовно посмотрели им вслед.

— Ты ни разу не пробовал, — сказал Матарро.

— Пробовал! — Катанджи закатил глаза. — Прошлой ночью! Нандж храпел, словно точильный камень. Я подкрался и попробовал. Три раза.

— Она похожа на кучу дерьма! — с сомнением сказал юнга.

— Вовсе нет! — заверил его Катанджи. — Стоит мне начать, и она просто звереет. ЕЙ нравится! Она так стонет и вздыхает! Просто здорово! — Он пустился в описание живописных деталей.

На Матарро это произвело впечатление, но он все еще не был убежден.

— Можешь поклясться на мече?

Катанджи ответил, что, конечно, может, с уверенностью человека, слова которого никогда не подвергаются сомнению. Затем их внимание снова переключилось на пристань.

Появление Телки вызвало значительно больший интерес, нежели целая груда сандалового дерева. Торговец-Шестой прервал переговоры у соседнего корабля и поспешил к ней, чего было достаточно для того, чтобы Брота тут же вскочила со своего кресла. В тот же момент дорогу пересек Пятый, за ним еще один Шестой. За ними последовали другие, образовав толпу, которая начала расти и толкаться. Матарро несколько раз недоверчиво выругался, и из рубки появился Ннанджи, чтобы посмотреть, что происходит. Похоже было, что Брота ведет аукцион, судя по взмахам рук и громким голосам.

— Они что, никогда баб не видели? — спросил Катанджи.

— Таких — нет! — с горящими глазами ответил Матарро.

Затем в задней части толпы произошло некоторое замешательство, и она поспешно расступилась, пропуская пришедших последними воинов.

— Святые корабли! — сказал Матарро. — Шестой?

Ннанджи снова заперся в рубке, а потом выглянул в окно, бормоча что-то себе под нос, дрожа от ярости и разочарования.

Джия накладывала бальзам. Она взглянула на него — лицо ее было бледным, а глаза покраснели — и откинула тыльной стороной ладони волосы со лба. На лице ее появилась слабая улыбка.

— Адепт? Если ты положишь свой меч под край подстилки и будешь держаться поближе к двери, ничего страшного не случится.

Однако Ннанджи не мог столь легко избавиться от ответственности. Он оставался в рубке, раздраженно ходя взад и вперед у окна.

Толпа быстро рассеялась, оставив лишь отряд воинов и нескольких любопытных зрителей.

— Джия! Смотри! — внезапно воскликнул Ннанджи.

Вместе они смотрели, как Телке помогают сесть в носилки. Не веря своим глазам, они увидели, как ее уносят в сопровождении вооруженного эскорта.

— Я видел много чудес рядом с Шонсу, — прошептал Ннанджи, — но никогда не видел ничего подобного. Рабыня в носилках?

Брота на мгновение остановилась, чтобы поговорить с одним из торговцев, затем протопала наверх по сходням. Оказавшись в безопасности на собственной палубе, она откинула назад голову и прорычала хорошо подобранный набор речных проклятий, размахивая в воздухе кулаками. Ее команда разбежалась кто куда, зная, что в подобном настроении с ней лучше не разговаривать. Она резко развернулась и быстро направилась в сторону рубки. Катанджи семенил за ней. Матарро следовал за ним, более осмотрительно.

Она чуть не сорвала дверь с петель.

— Вот твои деньги! — рявкнула она, с силой впихивая маленький кожаный мешочек в руку Ннанджи. — Двадцать золотых!

— Шестой купил ее?

— Да! Достопочтенный Фарандако, воин-Шестой, староста Ки Сана! — Казалось, она выплевывает слова. — Я подняла цену до пятидесяти, и она поднялась бы еще выше — до восьмидесяти или девяноста. Но тут является ваш достопочтенный воин и говорит, что двадцати за рабыню более чем достаточно, и забирает ее. Воины!

Вооруженное ограбление! Ннанджи посмотрел на маленький мешочек, все еще лежавший в его громадной ладони, посмотрел на Броту… посмотрел на беспокойное, покрасневшее лицо Шонсу.

— Брат, — грустно сказал он, — нам нужен благородный воин.

Ответа не последовало.

— Он был еще великодушен! — Брота все еще тряслась от ярости. — Ему незачем было платить больше одного золотого. Или вообще не платить!

— Почему, госпожа? — спросил Ннанджи. — Что такого особенного в Телке? Почему носилки?

— Король, — сказала Брота, понизив голос почти до обычного уровня. — Он коллекционирует таких, как она, рабынь.

— Я рада за бедную Телку, — сказала Джия. — Она будет жить во дворце. Богиня вознаграждает тех, кто помогает моему господину.

Ннанджи и Брота переглянулись, удивленные и несколько пристыженные из-за того, что сами об этом не подумали.

— Что ж, ты подняла цену до пятидесяти, — сказал Ннанджи, высыпая монеты в раскрытую ладонь. — Пятая часть будет… десять, верно? Значит, десять тебе и десять мне — ровно столько я за нее и платил.

Брота фыркнула, но взяла деньги, пока он не передумал.

— Держи, Катанджи, сохрани их для меня, — сказал Ннанджи. Потом он вспомнил, что двое Первых были оставлены на страже. Он обрушился на них, выгнав обоих из рубки с обещаниями всяческих бед на их головы.

— Пятьдесят золотых! — прорычал Катанджи, когда они снова были на своем посту, на безопасном удалении. — За подстилку? — Он с отвращением поморщился. — Парень, кого-то ждет королевское разочарование!

Матарро ухмыльнулся, зная, что на сей раз он значительно ближе к истине. Затем они расхохотались. Они хохотали так громко, что чуть не выронили мечи.

 

3

— Три сотни! — Томияно поспешно оглянулся через плечо, боясь, что торговцы могли услышать его изумленный возглас. Однако они были заняты присмотром за рабами, которые носили с корабля сандаловое дерево и грузили его в фургон.

Брота молча кивнула, продолжая собирать монеты со стола в кожаный мешочек. Никогда еще на борту «Сапфира» не оказывалось столь прибыльного груза; это вполне стоило тех тридцати золотых, что они потеряли из-за задержки на пристани, где к ним на борт поднялся Шонсу.

Полдень еще не наступил, и хорошая для плавания под парусом погода, похоже, могла пропасть зря.

— Следующий порт? — спросила она.

— Три дня до Вэла. После этого еще три, может быть четыре, до Дри.

Пять дней!

Груз?

— Медь, — сказал ее сын, и она кивнула. Ки Сан гордился своими медными изделиями. Ее собственное собрание котлов было подвергнуто осмеянию, но, к счастью, у них в трюме было лишь несколько десятков, остатки. Загрузиться хорошим местным товаром, и все можно будет продать вместе. Более того, прямо напротив того места, где они стояли, располагался большой склад медных изделий — возможно, это была одна из подсказок Богини, а может быть, и нет, но это позволяло обойтись без найма фургона. И в самом деле, перед складом уже в ожидании стоял торговец. Она подала мешочек Томияно и двинулась впереди него через дорогу. Если бы им пришлось идти далеко, она взяла бы свой меч. Если бы потребовалось, его бы взял с собой и Томияно.

Торговец был Третьим — молодым, нервным, вероятно, недавно начавшим самостоятельное дело. Его хозяйство было небольшим по местным меркам, однако в его сарае хватило бы места, чтобы вместить «Сапфир». Она подобающим образом приветствовала его, и он приветствовал ее в ответ. Последовали обычные жалобы на то, что торговцы торгуют лишь с торговцами, но она уже знала, что следует отвечать, и мало кто из торговцев ставил сутры превыше прибыли. Качество товара произвело на нее впечатление, и Томияно знаком показал ей, что товар ничем не хуже любого другого. Котлы, кружки, сковородки, ножи, блюда — главным образом блюда. Блюда были тяжелыми. Она бродила среди штабелей товара, не в силах отвести взгляда от сверкающего металла, который был везде, даже свисал с потолка. Она нашла уголок посвободнее и приступила к переговорам. Объем, вес, погрузка, повреждения…

Затем она с благодарностью приняла предложенное ей кресло, продолжая играть роль беспомощной вдовы. Томияно искусно подыгрывал ей, реагируя на ее незаметные знаки. Сколько меди они могут взять на борт? Зависит от того, сколько блюд, сколько котлов. Она обратилась за помощью к торговцу, зная, что «Сапфир» намного вместительнее, чем могло показаться — каюты были маленькими. Они стали обсуждать размер трюма. Она сказала — большой, а Томияно терпеливо возразил, что маленький. Торговец поверил моряку.

— Вот, — внезапно сказала она, доставая мешочек. — Три сотни, которые мы только что выручили за дерево. Ты забираешь их, а мы забираем столько, сколько сможем увезти. Самый простой выход, не так ли? — Она невинно улыбнулась.

Томияно зарычал на нее: три сотни золотых — им никогда не увезти столько. Однако у торговца возникли подозрения.

— Ты серьезно, госпожа?

— Конечно. — Нужно было не дать ему опомниться. — Три сотни за все, что мы сможем увезти, по нашему выбору. С доставкой на борт.

Он рассмеялся.

— Госпожа! Это будет стоить не меньше тысячи.

Попался!

— Три сотни в этом мешочке, которые мы только что выручили за дерево. Если доставишь груз сразу, мы сможем выиграть дополнительных полдня пути. Если я пойду куда-то еще, мне придется торговаться, и мы останемся здесь на ночь.

Он кивнул, глядя на корабль и что-то подсчитывая в уме.

— За весь груз… восемь сотен.

Она вперевалку вышла из сарая и посмотрела на Томияно.

— Там еще двое, а там трое, — сказал он, показывая. Торговец что-то крикнул ей, но она продолжала идти дальше. Семь сотен. Она не останавливалась, в то время как Томияно неистовствовал по одну сторону от нее, а торговец по другую.

— Все лучшие мастера города…

— Для товара на триста золотых у нас просто нет места! Он поцарапается и погнется. А вес! Он нас утопит.

Она фыркнула.

— С Шонсу на борту? Ха!

Булыжная мостовая не позволяла ей идти слишком быстро.

— Пять сотен, мое последнее слово. — Торговец все еще шел за ними, а впереди уже виднелся склад другого торговца медью.

— Что, если он умрет? — проворчал Томияно. Теперь уже не могло быть и речи, чтобы выкинуть кого-то за борт.

— Лекарь сказал, что у нас есть пять дней. Пока прошла лишь половина одного.

— Четыреста, — сказал торговец.

Они подошли к следующему складу, который был намного больше. Владелец был уже предупрежден своими агентами и ждал. Он жестом приветствовал ее.

— Договорились! — рыдающим тоном произнес молодой человек у нее за спиной, и она, повернувшись, протянула ему обе руки.

— Котлы были везде: в каютах, вдоль проходов, в шлюпках, на палубах. Блюда ушли в трюм, и Томияно волновался об осадке, смещении груза, незаконченном ремонте, балласте и дифференте. Торговец истерически рыдал, крича, что он разорен. Команда была потрясена, всерьез сомневаясь в том, что Брота в своем уме. Что они будут делать с котлами по всей палубе, если пойдет дождь? Как в случае опасности добраться до шлюпок? Брота игнорировала все их замечания. Она умела пользоваться благоприятной возможностью, и не думала, что Шонсу предстоит умереть. За весь товар она могла выручить по крайней мере втрое больше. Пять дней. Во всяком случае, его нога еще не начала чернеть.

Единственным местом, где не было металла, оставалась рубка. Часть груза сначала разместили там, однако Ннанджи вытащил все наружу и с яростным взглядом встал в дверях, скрестив на груди руки, с седьмым мечом за спиной. Он мог быть простым воином, но, похоже, догадался, что происходит и почему. Рубка осталась свободной.

«Сапфир» медленно отвалил от пристани, слушаясь руля с неохотой, и, как ей показалось, с негодованием.

— Рубка осталась единственным местом, где можно было есть, так что когда они бросили якорь, именно там был подан обед — жареный дронт и остро пахнущий пирог с ламантином, свежий ржаной хлеб и дымящиеся блюда свежих овощей из Ки Сана. Брота сидела на одном из сундуков, а все остальные расположились на полу.

Она ощущала странные настроения всей компании. Команда беспокоилась о балласте и о грузе, а также о завтрашней погоде; но они также радовались неожиданной удаче с сандаловым деревом, веря, что Богиня теперь к ним благосклонна. О Хуле уже забыли. Единственным, что омрачало их радость, было осознание того, что раненый в углу скоро умрет от своих ран, как умерли Матирри и Брокаро. Пассажиры были угрюмы, но столь же уверены в том, что он будет жить. По мере того, как блюда передавались по кругу, тут и там начинались разговоры, а затем снова тревожно замолкали.

Вошел Томияно, неся большой медный котел со странной змеевидной трубкой наверху. Брота затаила дыхание. Он обвел всех взглядом, пока не заметил Ннанджи, затем осторожно пробрался среди ног и аккуратно поставил котел на палубу.

— Адепт Ннанджи, — хрипло сказал он. — Ты знаешь, что это?

Ннанджи хмуро посмотрел на него и покачал головой.

— Твой наставник видел несколько таких же в Аусе, — сказал Томияно, — но больших размеров. По какой-то причине они его очень заинтересовали. Я надеялся, что ты знаешь. Мы взяли его вместе с другими.

Ннанджи закрыл глаза.

— Он сказал только: «Я увидел несколько медных змеевиков, которые, как я думал, могут иметь какое-то отношение к колдунам, и подошел поближе, чтобы взглянуть на них». — Его голос приобрел некоторые черты голоса Шонсу. Он снова открыл глаза. — Ничем не могу тебе помочь, капитан. Но, возможно, ты позволишь мне купить его, так что он сможет на него посмотреть, когда придет в себя.

— Я дарю его тебе, — хрипло сказал Томияно.

Брота мысленно вознесла молитву Всевышней: предложение мира! Невероятно! Но примет ли его воин?

— Я не могу принять дар от тебя, капитан, — сказал Ннанджи. — Сколько стоит купить котел?

Томияно покраснел от ярости.

— Пять золотых!

Ннанджи спокойно полез в свой кошелек и отсчитал четыре золотых и двадцать одну серебряную монеты, положив их на палубу у ног моряка. Безумие!

Как только он закончил, моряк пинком отшвырнул деньги и протопал на другую сторону рубки, с потемневшим от гнева лицом, оставив котел на месте.

Брота вздохнула и решила не вмешиваться. Когда мужчины ведут себя как дети, женщинам лучше всего оставаться в стороне.

— Какой следующий порт, миледи, и как далеко? — спросил из угла Хонакура.

— Вэл, примерно три дня пути, — ответила она с набитым ртом.

— В Вэле колдуны! — резко сказал Ннанджи.

Брота быстро посмотрела на Томияно.

— Это правда?

— Я не спрашивал, — хмуро признался он, злясь на самого себя. — О погоде, течениях, вехах, мелях, торговле — спрашивал, но о колдунах не догадался! Я не спрашивал и насчет Дри — следующего за ним.

— В Дри все в порядке, — сказал Катанджи.

У парнишки прямо-таки дар бросать камни в спокойную воду, подумала Брота.

— Я не разрешал тебе сходить на берег, — прорычал в наступившей тишине Ннанджи.

Катанджи ничего не ответил, продолжая есть.

Ннанджи признал свое поражение.

— Ладно. Что тебе удалось выяснить?

— Левый берег — страна колдунов, — сказал его брат, показывая хлебной коркой в сторону гор.

— Ты что, не можешь отличить правое от левого?

— Он прав, адепт, — сказала Брота. — Мы идем вверх по течению, так что та сторона — левый берег.

Ннанджи яростно сверкнул глазами, поняв, что угодил в ловушку. В глазах Катанджи плясали веселые огоньки, но он был достаточно осторожен для того, чтобы не улыбаться.

— На юге — Черные Земли, наставник, — сказал он. — Колдуны захватили по крайней мере три города на левом берегу — Аус, Вэл и Сен, может быть, и другие. И, конечно, Ов, по другую сторону от гор Реги-Вул. Даже моряки, похоже, не знают больше чем о двух или трех городах. Но на правом берегу колдунов нет, по крайней мере, здесь. Ки Сан, Дри, а потом Каср — там все в порядке.

Его брат кивнул и прорычал:

— Молодец, новичок.

Голос его снова звучал как у Шонсу — Катанджи заметил это и скрыл улыбку, набив рот пирогом.

— Молодец, — снова пробормотал Ннанджи, задумчиво морща лоб. Он посмотрел на Броту. — Значит, пройдем мимо Вэла?

— Хватит с меня колдунов, — ответила она. — Мы можем отправиться в Дри.

— Но за пять дней туда было не добраться.

Обед закончился, и блюда были убраны. Олигарро принес свою мандолину и немного поиграл. Затем Холийи сыграл несколько мелодий на своей свирели. Потом наступила сонная тишина… Было уже почти темно. В небе засиял Бог Сна, странно низкий, большой и яркий.

— Нандж! — сказал Катанджи. — Спой нам песню.

— Нет, — ответил Ннанджи.

— Да! — сказали все остальные. К пассажирам теперь относились благосклонно. Меняющие Курс принесли удачу.

В конце концов Ннанджи дал себя уговорить. Голос его был тонким и не слишком сильным для менестреля, но подсознательный дар подражания вел его сквозь мелодию, а слова, похоже, не представляли для него проблемы. Он выбрал одну из великих саг, о встрече у Илли и о десятилетней осаде, о великом герое Акилисо-Седьмом, и о том, как он гневался в своем шатре из-за того, что один из его подданных увел у него девушку-рабыню. Это была знакомая история, но он исполнял ее, как менестрель, понижая голос и делая паузы, с торжествующими и грустными интонациями — все в нужных местах.

Но когда он дошел до места, когда брат Акилисо по клятве вышел на поединок вместо него, он внезапно остановился.

— Думаю, на сегодня достаточно, — сказал Ннанджи. — Закончу завтра.

В рубке раздались аплодисменты и одобрительные возгласы; кто-то украдкой вытер глаза. Брота с трудом расправила плечи. Она была столь же захвачена песней, как и все остальные. Старик, возможно, был прав. Шонсу мог прийти в себя еще до того, как они достигнут Дри, где должны быть воины. Тогда Богиня отпустит «Сапфир». Три сотни золотых за груз сандалового дерева!

Но она думала, что Шонсу, скорее всего, умрет.

Из тени послышался мальчишеский голос Матарро. Уже было совсем темно, лишь светились окна. Пятна отраженного света плясали на потолке.

— Адепт Ннанджи? Что ты будешь делать, если лорд Шонсу умрет?

— Это тебя не касается, мальчик, — бросила его мать.

— Все в порядке, — послышался тихий голос Ннанджи из темноты с другой стороны. — Это касается воинов, так что он имеет право интересоваться. Я тоже умру, новичок.

Брота похолодела от ужаса.

— Отбой! — громко объявила она, поднимаясь на ноги. Один или двое детей последовали за ней, но остальные не шевелились, ожидая продолжения.

— Нандж! — крикнул Катанджи. — Что ты имеешь в виду?

— Никто же не виноват! — воскликнула Брота. — Том'о было дано право оказывать вооруженное сопротивление.

— Все верно, — сказал Ннанджи. — Я никого не обвиняю. Видишь ли, новичок, если бы я был связан с лордом Шонсу только первой клятвой, как его сторонник, или второй клятвой, как его подопечный, никаких проблем бы не было. Однако мы оба принесли куда более серьезную клятву, так что я буду вынужден попытаться за него отомстить.

Томияно что-то неразборчиво проворчал откуда-то с правой стороны от Броты.

— Впрочем, до этого не дойдет, — с тем же успехом Ннанджи мог обсуждать цены на рыбу, столь спокойным и ровным был его голос. — Однако проблема бы возникла интересная. Капитан — не воин, так что я не мог бы вызвать его на поединок, и его не в чем обвинять, так что я не мог бы просто объявить приговор и убить его. Вероятно, мне пришлось бы вручить ему меч и снова дать ему право защищаться, чтобы он меня убил. Но этого не случится, поскольку Шонсу не умрет.

— Грязный сухопутный ублюдок! — прорычал Томияно. — Ты думаешь, ты смог бы так легко от меня уйти?

— У меня не было бы никаких шансов. Ты мог бы воткнуть в меня нож, или пронзить меня мечом. И даже если бы я победил тебя, остальные бы меня тут же прикончили.

Томияно сердито заворчал, соглашаясь.

— Так что можешь не беспокоиться, — сказал Ннанджи. — Я все равно этого бы не сделал, не предупредив тебя. Шонсу не собирается умирать, а даже если он и умрет, ты легко прикончишь меня первым.

— Это означает конец для всех вас! — закричала Брота. — Для свидетелей, наверняка для твоего брата. Да, это конец для всех!

— Я предполагал подобное, — холодно сказал Ннанджи. — Но клятва есть клятва.

Она громко выругалась, утихомирив начавший было подниматься шум.

— Хватит! — бросила она. — Завтра вы сходите на берег на первой же пристани. Все. Я никогда в жизни не нарушала договоров, но с этим покончено!

Раздались одобрительные возгласы команды.

В темноте слева от нее кашлянул маленький жрец.

— Ты хорошо заработала на своем дереве, госпожа?

Брота похолодела. Она не только приняла драгоценный камень от Шонсу — она еще и получила золото от Богини. И корабль был настолько перегружен, что любое внезапное волнение могло положить его на бок.

— Ладно… завтра посмотрим, — пробормотала она.

Рубка наполнилась недоверчивыми возгласами. Они решили, что она сошла с ума. Она тоже.

 

4

На четвертый день пути от Ки Сана, ближе к вечеру, Брота послала Томияно за Ннанджи. Долговязый молодой воин, бледный и сухопарый, стоял, угрюмо облокотившись на борт, и смотрел на Реку. Лучи солнца отражались от серебристой рукоятки его громадного меча; на его рыжей косичке сверкал сапфир. Мало кто на корабле отваживался даже отвечать ему, тем более к нему обращаться.

Она смотрела, сидя у руля, как Томияно приближается к нему, и увидела, что он преднамеренно толкнул несколько медных сосудов, чтобы Ннанджи услышал его. Олигарро и Холийи тоже были на палубе, бдительно наблюдая за происходящим.

Капитан что-то сказал; Ннанджи бросил взгляд в ее сторону, потом пожал плечами и направился к корме. Если ему было и не по себе от того, что за спиной у него находился вооруженный ножом моряк, то он не подал вида. Корма была еще больше загромождена котлами, чем палуба, и им обоим приходилось пробираться между ними.

— Госпожа? — с любопытством, но осторожно спросил Ннанджи.

Брота показала за правый борт. Вдалеке над водой виднелась тонкая линия берега, на которой острый взгляд едва мог различить верхушки домов, а при хорошем воображении можно было увидеть башню. За ней лежали далекие горы Реги-Вул, выделяясь на фоне хрустально-голубого неба.

— Вэл? — спросил Ннанджи.

— Вэл, — согласилась она, потом показала в сторону носа.

Он повернулся, разглядывая болотистый, необитаемый кустарник, проплывавший лишь в нескольких кабельтовых от них. На этом берегу в течение многих часов не было видно никаких поселений, даже хижин. Потом он взглянул на снасти и снова озадаченно повернулся к ней.

— Что я должен был увидеть?

Сухопутный житель!

— Небо, — сказала она.

Не могло быть ничего более очевидного — гигантская, клубящаяся грозовая туча, ослепительно белая наверху, у основания которой во мраке то и дело вспыхивали молнии.

— Корабль перегружен, не так ли? — сказал он, весело поворачиваясь к ней.

— Даже если бы это было и не так, в такой ситуации лучше находиться в порту, — ответила она. — Я никогда не видела, чтобы гроза приближалась столь быстро.

Внезапно он широко улыбнулся.

— Она хочет, чтобы мы посетили Вэл.

Брота не видела никаких причин для того, чтобы улыбаться. Она навалилась на руль, и «Сапфир» начал неохотно повиноваться.

— У нас нет выбора, — мрачно сказала она.

— Прекрасно, — сказал Ннанджи. — Я останусь в рубке.

Лицо Томияно было искажено ненавистью и негодованием. Он пощупал отметину, оставленную колдуном на его щеке.

— Я тоже, — сказал он.

Через час она снова послала за Ннанджи, и на этот раз он пришел один. Перегруженный корабль тяжело покачивался на прерывистом ветру, а до Вэла, казалось, было все так же далеко. У Ннанджи на этот раз снова был его собственный меч, вместо меча Шонсу — видимо, он был готов к возможным неприятностям.

— Возможно, у нас не получится, — сказала ему Брота. Возможно, она ошибалась; возможно, Шонсу судьбой было предначертано утонуть, а ей — понести наказание за собственную жадность.

Воин выглядел озадаченным. Гроза простиралась над ними, готовая вот-вот закрыть солнце, но Ннанджи не обращал на это внимания. Он показал в сторону Вэла.

— Я думал, ты направляешься туда, госпожа?

— Мы меняем курс, — бросила она. — Мы не можем идти прямо против ветра, Ннанджи!

— О! — сказал он, не слишком интересуясь техническими подробностями.

— Нам придется очистить палубу, — сказала она, стискивая зубы при виде его улыбки.

— Котлы могут заполниться дождевой водой? — спросил он.

— Они покатятся. Мы должны убрать все, что сможем, в рубку.

Улыбка исчезла с его лица, и на мгновение ей показалось, что он начнет возражать, но затем он кивнул.

— Если мы положим Шонсу за этими двумя сундуками, он будет в безопасности?

— Мы об этом думали. По крайней мере, ему не будут угрожать катающиеся котлы.

Ннанджи кивнул.

— Я могу чем-либо помочь? — спросил он.

Она показала в сторону загроможденной кормы.

— Можешь выкинуть все это за борт, если хочешь.

Он моргнул.

— Ты серьезно, госпожа?

— Да.

Он с трудом удержался, чтобы не рассмеяться.

— Прекрасно! — сказал он и начал сбрасывать котлы, сосуды и кувшины за борт. Лаэ и Мата уже занимались тем же самым на главной палубе, в то время как остальные начали забивать рубку. Томияно освобождал шлюпки. Затем на воду опустилась тень, и солнечный свет погас.

«Сапфир» с трудом продвигался вперед, оставляя позади след из покачивающихся на волнах медных сосудов. Брота избегала взгляда Ннанджи.

Внезапно ветер стих. Паруса безвольно поникли, и корабль застыл на волнах. Сброшенные с него котлы теперь оставались рядом, больше не уплывая за корму.

— Что случилось? — подозрительно спросил Ннанджи.

— Это затишье перед бурей. Мы его ожидали. Когда поднимется ветер, он будет дуть нам в спину — и сильно. Вот почему я сказала, что у нас может не получиться. Все, что нам теперь остается — ждать.

Можно было также укоротить паруса. Прозвучала трель свистка Томияно, и к тросам протянулись руки. Ннанджи пожал плечами и продолжил сбрасывать груз за борт.

— …ничего такого, чего я мог бы стыдиться… избегать бесчестья… — произнес снизу низкий, но слабый голос, слышный теперь лишь потому, что прекратился ветер.

— Что это? — воскликнула захваченная врасплох Брота.

— Это лорд Шонсу, — смущенно сказал Ннанджи. — Он повторяет кодекс воинов. Обычно то, что он говорит, лишено всякого смысла, но сегодня он все время повторяет отрывки из кодекса.

Брота и Ннанджи с тревогой посмотрели друг на друга.

— Словно молитву? — пробормотала она.

Молитву о прощении?

Небо над ними становилось все темнее, а на западе царила абсолютная чернота.

Брота передала руль Томияно и Олигарро. Когда наступит критический момент, возможно, потребуются силы их обоих, чтобы его удержать. Воздух был спокойным, влажным и угрожающим. «Сапфир» бесцельно дрейфовал по великой Реке.

На палубе осталась лишь небольшая часть груза, тщательно закрепленного. Полутемная рубка была полностью забита, и когда Брота и Ннанджи вошли туда, они не смогли увидеть больного. Джия сидела в дальнем углу на сундуке. Шонсу лежал у ее ног. Она отважно улыбнулась им из-за скопища котлов.

— Колдунам трудно будет найти здесь моего господина, — сказала она.

Брота что-то бодро ей ответила, но если им пришлось бы покинуть корабль, не было никакой возможности быстро извлечь из угла Шонсу и его рабыню. Ннанджи, похоже, об этом не подумал. Интересно, думала ли об этом Джия?

— …сутры воинов… воля Богини… — произнес больной.

Затем поднялся ветер.

Поднимаясь и опускаясь, кренясь из стороны в сторону, сердито скрипя всеми досками и канатами, «Сапфир» помчался, обгоняя бурю. Брота в кожаной накидке сгорбилась в укрытии рубки, оплакивая старый корабль. Не следовало так его загружать. При каждом крене или падении снизу доносился приглушенный металлический лязг, но Том'о великолепно справлялся со своим делом. Даже его дед не сумел бы лучше направлять старую посудину под ветер, двигаясь в сторону Вэла, избегая штиля впереди и бури позади.

Дождя все еще не было, лишь холодные порывы ветра, и темнота, качка и скрип. Вэл какое-то время виднелся впереди в лучах солнца; до него было теперь ближе, но как же медленно они двигались! Отчетливо была видна башня, по иронии судьбы оказавшаяся маяком надежды. Потом на Вэл тоже опустилась тень, и лишь далекие горы все еще были залиты солнцем. Детей уже собрали в одной из шлюпок. Взрослые стояли у бортов, пытаясь делать вид, что им безразлична преследующая их буря, метавшая над водой столбы молний, сопровождавшиеся громовыми раскатами, подобными проклятиям гигантов.

Вэл во многом напоминал Аус — те же деревянные стены и красные черепичные крыши. Здесь не было стоявших на якоре кораблей; все они были безопасно пришвартованы к пристани, тревожно покачиваясь на поднимавшихся волнах. Томияно провел «Сапфир» в гавань и нашел место для швартовки.

Затем он сердито спустился в рубку, чтобы скрыть свое лицо от колдунов. Брота, глядя на него, внезапно поняла, что ему придется оставаться там вместе с Ннанджи. В рубке было место для двоих, но не слишком много. Она крикнула ему, и капитан остановился, кивнул и передал свой пояс с кинжалом Олигарро. Потом он вошел внутрь и закрыл за собой дверь. Она подошла ближе и остановилась рядом, просто на всякий случай, если возникнут какие-то проблемы; однако моряк не был вооружен, а воину нелегко было вытащить меч под низкой крышей — и даже если бы он попытался, Том'о сломал бы его, словно прутик, прежде чем ему бы это удалось.

Из-за ставней ничего не было слышно, кроме отдаленного хриплого голоса:»…сутры воинов…»

Брота стояла возле рубки, наблюдая за Олигарро, крепко сложенным светловолосым молодым человеком; обычно на него можно было положиться, однако он отличался непредсказуемым характером. Пристань была странно пустынна перед надвигающейся бурей; ветер гнал по камням пыль, мусор и конский навоз. Единственным видимым проявлением жизни был отряд рабов, выносивших с соседнего корабля бревна и загружавших их в фургон. Лошадей для безопасности убрали, но рабы не боялись воды и не пугались грома. Гром! Он почти непрерывно раздавался с угольно-черного неба, нависшего черным пологом над головой.

Брота и Олигарро… все остальные, взрослые и дети, были внизу, наводя там порядок и радуясь приближению безопасной гавани. Надеясь, что там действительно будет безопасно, она мрачно посмотрела на всевидящую башню, столь похожую на башню в Аусе, но казавшуюся здесь вдвойне громадной во мраке, черное на черном. Она надеялась, что законы колдунов здесь те же и что воину на борту корабля ничто не угрожает. Затем она заметила рядом еще одного — Катанджи сидел, скрестив ноги, в укрытии под шлюпкой, ухмыляясь, словно бесенок, исчезая, когда молния бросала на него тень, и снова появляясь в последующем полумраке. У него не было меча, так что ему ничего не угрожало. Проницательный паренек хотел все видеть, все знать.

Затем появился таможенник, и ему спустили трап. Изнуренный старый моряк-Третий поднялся на корабль, чуть прихрамывая, и сразу же ей не понравился. Он сделал паузу, приветствуя Олигарро как вышестоящего; его коричневая накидка болталась на его худой фигуре, глаза слезились на ветру. Его звали Хиолансо. Шонсу говорил, что таможенник в Аусе был колдуном. Если этот тоже им был, он выбрал куда менее привлекательный облик — спутанные светлые волосы, тощая шея, множество морщин и пятен на коже.

Олигарро приветствовал его в ответ, как капитан «Сапфира».

Хиолансо пожелал им добро пожаловать в Вэл от имени старейшин и мага, затем направился в поисках укрытия к рубке. Брота шагнула вперед, преграждая ему путь. Нахмурившись, он взглянул на метки на ее лбу и понял, кто здесь главный. Он неуклюже отсалютовал ей, и она ответила.

— Тебе известно, что воинам не позволено сходить на берег, госпожа?

— Об этом я как-нибудь догадалась.

Хиолансо подозрительно посмотрел в сторону рубки, повернулся, разглядывая палубный груз, а затем обратился к Олигарро:

— Похоже, вы были тяжело нагружены, когда входили в гавань, капитан. Большая осадка?

— Добрались, и ладно, — без всякого выражения сказал Олигарро.

Старик криво улыбнулся и крикнул сквозь шум ветра:

— Тогда давайте быстро закончим с формальностями. У меня нет никакого желания болтаться здесь по такой погоде. Плата — двадцать золотых.

— Двадцать! — одновременно воскликнули Брота и Олигарро. Над ними прогрохотал яростный удар грома.

— Я никогда не слышала о подобной плате для корабля такого размера! — рявкнула Брота.

Таможенник снова улыбнулся, внезапно озаренный вспышкой молнии. Он вздрогнул от последовавшего удара грома, а затем сказал:

— Тем не менее, сегодня плата именно такова.

Олигарро покраснел.

— Это абсурд! Мы не можем заплатить!

— Тогда вам придется уйти.

Брота подумала о том, что сейчас чувствует Томияно, который наверняка все слышал из-за двери. Был ли этот старик колдуном?

— У меня есть пять золотых, — неуверенно сказал Олигарро. — Бери и уходи.

— Двадцать.

У них не было выбора, и он это знал. Брота взглянула на пристань, где стояли четверо или пятеро молодых людей, явно его сообщников. Старик мог приказать им сбросить с причала их швартовы, если ему не заплатят. Ей приходилось встречаться с взяточничеством со стороны таможенников, но никогда — со столь вопиющим, и не тогда, когда над Рекой висело чудовище, готовое разбить в щепки ее корабль.

— Тогда мне придется сходить за деньгами, — сказала она, бросив предостерегающий взгляд на Олигарро. На его покрасневшем бесстрастном лице напряглись вены.

— Поторопись! Иначе я подниму плату до тридцати. — Хиолансо трясся от холода.

Брота снова многозначительно посмотрела на Олигарро, затем направилась прочь. Она надеялась, что у него хватит ума, чтобы сохранить выдержку и не подпустить этого типа к рубке. Если этот негодяй обнаружит на борту высокопоставленного воина, плата сразу же поднимется до пятидесяти. Однако деньги находились в ее каюте, на корме, а проходы были загромождены медными котлами. Катанджи поспешно забежал вперед и придержал дверь.

Она что-то пробормотала в знак благодарности и успела сделать лишь еще два шага, когда он сказал:

— У меня есть пятнадцать золотых, госпожа.

Она повернулась кругом, почти не видя его в темноте.

— Очень любезно с твоей стороны, — сказала она.

— За две серебряных?

— Ты такой же негодник, как и он! Ладно, две серебряных.

Он усмехнулся и отсчитал ей в ладонь пятнадцать золотых. Интересно, подумала она, откуда столько у простого Первого? То, как воины разбрасывались деньгами, вызывало у нее отвращение. Проницательный паренек — далеко не каждый воспользовался бы возможностью быстро подзаработать на процентах.

Гром и молния снова приветствовали ее, когда она, шатаясь, снова вернулась на палубу, заметив, как удивился ее быстрому возвращению Олигарро. Она протянула деньги.

— Надеюсь, пребывание в Вэле окажется для вас удачным, — насмешливо сказал Хиолансо. — Всего хорошего, капитан.

Он поклонился и повернулся, чтобы уйти.

Он прошел три шага и остановился.

По трапу поднимался человек.

Поднявшись на палубу, он остановился; его высокая фигура зловеще застыла в темноте, неподвижная, если не считать хлопавших на ветру пол мантии; руки его были спрятаны в рукава, лица не было видно под капюшоном колдуна. Затем молния на мгновение осветила его красную мантию и лицо под капюшоном — густые черные брови, правильные черты, суровое лицо.

Снова наступила темнота, и он скользнул вперед, словно передвигался на колесиках.

— Верни двадцать золотых госпоже Броте, Хиолансо, — сказал он.

Брота поежилась, но не от ветра. Он знал ее имя? Зубы таможенника стучали, и руки отчетливо дрожали, когда он полез в свой кожаный кошелек и отсчитал деньги.

— Приношу свои извинения, госпожа, капитан, — низким, твердым голосом сказал колдун. — Старейшины и маг очень озабочены коррупцией среди официальных лиц. Сейчас мы поймали одного, и он будет наказан. Мы предлагаем вашему кораблю убежище в нашей гавани, и без какой-либо платы.

— Наказан? Как? — спросила Брота, думая о том, как много раз ей приходилось проклинать чиновников.

— Это дело суда. — Колдун слегка повернул капюшон, разглядывая преступника. — По крайней мере — одну руку в огонь, а за столь крупное воровство — вероятно, обе.

Чудовищный раскат грома заглушил вопль ужаса Хиолансо. Он проскочил мимо колдуна и кинулся к трапу.

Колдун развернулся лицом вслед ему и поднял руку. Снова ударил оглушительный гром. На мгновение заклубилось облако дыма, которое тут же унес ветер.

Трап был пуст. Беглец бесследно исчез.

Брота услышала крик ужаса и поняла, что это кричит она сама. На этот раз застучали зубы Олигарро.

Кап… кап… Начинался дождь.

Колдун повернулся к моряку и отсалютовал ему как вышестоящему.

— Я Заракано, колдун Пятого ранга…

Олигарро ответил дрожащим голосом. Колдун посмотрел на Броту и отсалютовал ей как равной, и ее голос прозвучал в ответ не лучше. Таможенник исчез прямо у нее на глазах. Значит, это была правда. Она не верила в колдунов, пока не встретилась с Шонсу. Теперь один из них находился на ее палубе, и только что уничтожил человека на ее сходнях. Только что по сходням бежал человек; одно мгновение, и от него остался лишь дым. Никогда в жизни ей не приходилось беспокоиться, что она может упасть в обморок, но сейчас у нее промелькнула подобная мысль.

Кап… кап… кап-кап-кап…

— Давайте где-нибудь укроемся, — сказал Заракано. Он потянулся к ручке двери, ведшей в рубку, но Брота была слишком парализована для того, чтобы помешать. Ветер подхватил дверь и с грохотом распахнул ее.

Ннанджи стоял у входа, сложив руки на груди, и его лицо казалось бледным пятном во мраке. Затем снова последовала вспышка молнии, осветив его рыжие волосы и оранжевый килт на фоне сверкающей меди. Чудовищный удар грома потряс весь корабль. Колдун от неожиданности отскочил, начал было поднимать руку, но затем опустил ее. Он видел перед собой не водяную крысу, но воина — перевязь, килт, даже сапоги. Меч. Какое-то мгновение никто не двигался с места и не говорил ни слова, и даже ветер внезапно утих — снова затишье перед бурей: тишина, никакого грома.

— …во имя справедливости… — донесся голос Шонсу, все еще бредившего в дальнем углу.

Ннанджи не мог вытащить меч под низкой крышей.

Воин и колдун стояли лицом друг к другу в течение долгой, томительной минуты, затем колдун дал понять, что признал в нем нижестоящего. Выражение лица Ннанджи во мраке было не разобрать. После некоторой паузы он произнес слова приветствия:

— Я Ннанджи, воин четвертого ранга…

В последнее время на «Сапфире» было много разговоров о колдунах — об этом рассказывал Катанджи. Приветствовали ли когда-либо друг друга подобным образом воин и колдун? Водяные крысы в расчет не принимались. Это была встреча змеи и мангуста, и мангуст уже произнес свое приветствие.

— Я Заракано, колдун пятого ранга… — ответила змея.

— Я навеки буду верен… — прохрипел Шонсу у дальней стены. Сверкнула молния и почти одновременно прогремел гром, заглушив его голос.

Томияно держался в стороне, все еще незамеченный, но что если колдун войдет в рубку и увидит его заклейменное лицо? Что, если он услышит Шонсу и узнает в его словах кодекс воинов?

Плюх! Плюх! О палубу начали ударяться громадные капли.

Не отводя взгляда от Ннанджи, Заракано спросил:

— Сколько свободных меченосцев у тебя на борту, госпожа?

— Только адепт Ннанджи и один Первый, — пробормотала она, думая о том, вернулся ли Катанджи, и о том, может ли могущество колдуна обнаружить ее ложь. Шум дождя усилился, и снова поднялся ветер, заглушая бормотание Шонсу.

— Адепт Ннанджи — благоразумный человек, — сказал колдун тоном, который, по его мнению, должен был быть веселым. — Я тоже. Так что я полагаю, что должен пожелать тебе удачного дня, госпожа. — Снова сверкнула бело-синяя молния, осветив воина в оранжевом килте на фоне ослепительного сияния меди и бронзы позади него. — Я вижу, у тебя много груза. Я наложу на него заклинание, которое принесет тебе удачу.

Брота шагнула вперед и взялась за ручку двери. С помощью Олигарро она закрыла ее, скрыв за дверью Ннанджи, который так и не двинулся с места. Затем она оперлась на дверь, ощущая слабость и жуткую дрожь.

— Благодарю тебя, мастер Заракано, — сказала она. — Желаю удачного дня и тебе.

С неба обрушился дождь, потоки дождя, целая вселенная дождя, окутав палубу белым туманом.

Колдун кивнул ей, глубже надвинул капюшон и поспешил к сходням. Она видела, что на пристани его ждут двое колдунов-Вторых в желтых мантиях. Затем все трое быстро пересекли улицу и скрылись за завесой дождя.

— Даже самая страшная буря должна когда-то закончиться. Брота легла, чтобы утихомирить головную боль, но, видимо, задремала, так как ее разбудил стук в дверь.

— Кто там?

— Новичок Катанджи, госпожа.

— Одну минуту.

Буря почти кончилась. Корабль уже не так сильно раскачивался и трещал, и в окно лился солнечный свет.

Ее каюта представляла собой деревянную коробку, но больше, чем у других, с местом для стола и сундука, и с нормальной кроватью — единственной уступкой ее возрасту. Фонарь на шкафу был единственным на борту, являясь большим символом власти, нежели кинжал ее сына. Ее каюту украшали ковер, занавески и три небольших гобелена на стенах.

Она села на кровати и попыталась привести мысли в порядок. Ветер утихал. Вероятно, было около двух часов до заката, и солнечный свет пробивался из-под края туч. Видимо, скоро они смогут продолжить свой путь. Она с трудом поднялась и подошла к двери, чтобы впустить Катанджи. Он широко улыбался; лицо его было грязным, а волосы мокрыми.

— Пришел за деньгами, да? — усмехнулась она и отсчитала на столе его пятнадцать золотых. — Еще две серебряных? Что, если я скажу твоему брату?

Он внимательно посмотрел на нее и пожал плечами.

— Тогда я в следующий раз не стану тебе помогать, — сказал он.

Какой еще следующий раз?

— Откуда у Первого пятнадцать золотых?

— О, большая часть из них — это деньги Нанджа, — ответил он. — У меня те его десять, что он получил за Телку, помнишь?

Она протянула ему две серебряных монеты.

— Спасибо тебе, воин.

— Рад был помочь, воин, — нахально ответил он, но благодаря его чарующей улыбке подобная дерзость сошла ему с рук. Она отметила, что все монеты пошли в один и тот же карман. — Собираешься плыть дальше, или останешься на ночь, госпожа?

— Плыть дальше. Эти, в капюшонах, знают, что твой брат на борту.

— Значит, ты не веришь в заклинание, приносящее удачу? — Глаза его блеснули.

У нее не было привычки обсуждать собственные решения — даже с Томияно, не говоря уже о сухопутных Первых, но…

— Нет. А ты?

Он усмехнулся.

— Конечно! Кроме того, Холийи только сегодня жаловался, как давно он не проводил ночь в гавани.

— Пусть моряк Холийи сам заботится о своей половой жизни, новичок, или Ннанджи придется побеспокоиться о твоей.

Он смущенно покраснел. В конце концов, он был всего лишь мальчишкой, однако сообразительности у него было не меньше, чем у торговца-Пятого.

— Что-нибудь еще? — спросила она, думая о том, успеет ли она принять душ, прежде чем они отчалят.

Он кивнул.

— У меня есть для тебя кое-какая информация. Думаю, она стоит золотого. Может быть, двух.

Она села на кровать, отчего веревки громко заскрипели, и подозрительно уставилась на него.

— Два золотых! Это что, эликсир жизни?

Он покачал головой.

— Откуда у тебя эта информация?

Он снова покачал головой.

— Не могу сказать. Хочешь услышать?

— Кто решает — стоит она одного золотого, или двух, или вообще ничего?

Он поколебался и пожал плечами.

— Полагаю, ты.

— Если мне она не нужна, тогда я не стану платить?

Он неопределенно кивнул, потом снова улыбнулся.

— Тебе она нужна. В городе есть два торговца медью, Джасиулко и Феннероломини.

Это ее заинтересовало.

— Как ты это выяснил? Ты был на берегу, в городе колдунов? Это безумие!

Он тряхнул мокрыми волосами.

— Воины не сходят здесь на берег, госпожа.

Она посмотрела на его ноги.

— Тогда я лучше скажу Том'о, чтобы он помыл палубу.

Он посмотрел вниз и прикусил губу, раздосадованный тем, что забыл о такой мелочи.

— Пожалуйста, не спрашивай, госпожа.

Где паренек ухитрился так перепачкаться? Его лицо, казалось, было покрыто слоем жира. Многообещающий мальчик. Собственно, решила она, он — одно из тех самых чудес Шонсу.

— Информация о торговцах, конечно, ценная, Катанджи, однако она не стоит двух золотых.

— Есть кое-что еще, — широко улыбаясь, сказал он.

— Давай.

— Две ночи назад был пожар, — возбужденно выпалил он. — Склад Джасиулко сгорел. Он потерял весь свой товар.

Брота уставилась на него, не в силах произнести ни слова. Она не сомневалась в том, что он говорит правду. Она протянула руку к мешочку с деньгами и молча подала ему еще два золотых.

 

5

Возможно, дело было в заклинании колдуна, но Брота предпочитала думать, что это работа Богини. Так или иначе, она оставила корабль в гавани на ночь, а утром известила обоих торговцев медью. Им пришлось торговаться друг с другом, так как Феннероломини дорого бы дал, чтобы оставить Джасиулко ни с чем. В конце концов весь груз забрал Джасиулко за пятьсот двадцать три золотых. Брота пожала ему руку, затем спустилась в свою каюту и станцевала джигу.

Лаэ отправилась на разведку и вернулась с радостной вестью о мебели, сделанной из напоминавшего дуб дерева, которое нигде не росло, кроме как в окрестностях Вэла. Когда торговые агенты доставили образцы, Брота согласилась с ее оценкой и загрузила корабль полированными столами, витиевато украшенными стульями и изящно инкрустированными сундуками. «Сапфир» провел в гавани вторую ночь, и колдуны никого не беспокоили. Ннанджи скрывался в рубке. Бред Шонсу стал тише, а его рана — еще хуже. Казалось, он был как никогда близок к смерти.

Никто не спрашивал, где новичок Катанджи, но на следующее утро он был на корабле — когда «Сапфир» на рассвете отчалил в направлении Дри, находившегося в трех днях пути выше по реке, все еще с умирающим воином на борту.

Шли дни, но до Дри не становилось ближе. Развернув все паруса, «Сапфир» едва двигался по остекленевшей реке, с трудом преодолевая силу течения под судорожным, прерывистым ветром.

Хонакура становился все более озабоченным. Даже он, при его профессиональной вере в чудеса и миссию Шонсу, все с большим трудом мог поверить в то, что воин останется в живых. С каждым утром могучая фигура Шонсу выглядела все более истощенной, и то, что он все еще жив, казалось результатом прямого вмешательства богов. Джия от усилий и тревоги превратилась в привидение, Ннанджи был мрачен и угрюм.

Моряки готовили свой собственный план. Они посоветовались с Хонакурой, поскольку сперва не могли поверить в серьезность намерений Ннанджи. Старик заверил их, что они вполне серьезны, и что никакая опасность, угрожающая ему самому или его друзьям, не заставит молодого воина отказаться от того, что он считал своим долгом чести. Если Шонсу умрет, Ннанджи выступит с мечом против Томияно.

Если бы это случилось — по крайней мере, так предусматривал план — на него бы набросили сеть, связали, словно свинью, и выкинули бы на берег вместе с остальными пассажирами.

У самого Томияно были иные мысли на этот счет. Его ненависть ук воинам не оставляла места подобному исходу в его собственном варианте будущих событий. Любой необдуманный поступок со стороны Ннанджи был бы встречен острым ножом, и плевать на последствия. Некоторые с ним соглашались.

На «Сапфире» было неспокойно.

Однако сейчас на нем наступило затишье, как и во всем их путешествии. Старый жрец знал, что дело не терпит отлагательства — процесс, который должен был занять годы, сжался в несколько коротких дней. Боги спешили, но что-то застопорилось. Очевидно, кто-то должен был что-то сделать, но не смог догадаться, что именно. Хонакура готов был помочь, но он был второстепенным участником этой драмы, и ему не позволили бы слишком вмешиваться. Кроме того, он не знал, что должно произойти дальше, и от кого это зависит.

Конечно, некоторую подсказку давали ему пророчества Икондорины, и загадка полубога начинала приобретать некий смысл. Он знал больше остальных о миссии Шонсу — определенно больше, чем сам Шонсу — но в данный момент он был поставлен в тупик.

День был жарким и безветренным. До берегов по обе стороны было далеко, на востоке виднелись туманные очертания гор, вода казалась лазурным зеркалом. Высоко над головой — а взглянуть прямо вверх для Хонакуры было не так-то просто — словно ленивцы, висели на канатах мальчишки, среди них Катанджи. Группа женщин сидела на кормовой палубе, тихо беседуя и занимаясь вязкой теплой одежды для зимы в этом далеко не тропическом климате. Холийи, Малоли и Олигарро плели веревки — мирная, сидячая работа. Линихио и Синборо с явной гордостью держали руль, хотя корабль почти стоял на месте, оставляя в кильватере легкую рябь на блестящей водной глади.

Единственным энергичным членом команды был Томияно. Стоя на коленях возле кормового люка, он скоблил одну сторону его крышки куском песчаника. Похоже, работа была не из приятных. Видимо, он хотел показать, что полностью здоров, и несколько камней, которые он положил на виду рядом, явно намекали на то, что он не отказался бы от помощи. На этот намек никто не обращал внимания. Подумав, Хонакура решил, что его цель состоит в том, чтобы снять старую краску перед тем, как наносить новую — о подобных проблемах ему самому не приходилось заботиться с детства, но это казалось логичным. Так или иначе, Томияно был единственным, кто проявлял хоть какую-то активность, а скрежет его камня был единственным громким звуком.

Ннанджи стоял у борта, глядя на рыбацкие лодки вдали. Никто из команды с ним теперь не разговаривал. К нему относились как к опасному зверю.

Хонакура медленно подошел к нему и встал рядом, положив руки в черных рукавах рядом с его жилистыми молодыми руками. Ннанджи повернулся и какое-то мгновение пристально смотрел на него.

— Без перемен? — спросил он.

Хонакура покачал головой.

Воин кивнул и снова перевел взгляд на воду. Напряжение последних дней явно сказывалось на нем. Мягкие юношеские черты его лица стали более угловатыми. Даже в его молчаливом взгляде появилось что-то новое.

— Знаешь, в казармах я тоже не пользовался особой популярностью, — тихо сказал он.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что тебе незачем всюду следовать за мной с озабоченным видом. Ты похож на мою мать, которая все время беспокоилась, нет ли у меня запора.

Хонакура от неожиданности смутился — необычное ощущение, отметил он про себя.

— Не совершил ли я ошибку? — спросил Ннанджи.

Этого он тоже не ожидал.

— Когда?

— Когда продал Телку. Она была одной из семи.

— Никакое чудо тебя не остановило, так что, скорее всего, нет.

Ннанджи тяжело вздохнул.

— Похоже, я все-таки ошибся. Никогда в жизни мне так не хотелось женщину.

Надо полагать, в казармах он успел завоевать определенную репутацию.

— Зачем же тогда ты ее продал?

Ннанджи не отводил взгляда от далеких рыбацких лодок, но его губы искривила легкая улыбка.

— Я воспринял намек как обещание.

Интересно! Парень подшучивал сам над собой, и это было тоже что-то новое. Конечно, он не мог отправиться на берег вместе с остальными холостяками в Ки Сане и Вэле. Не мог он и развлекаться на канатах со своим мечом, а команда не приглашала его к своим повседневным развлечениям.

— Тебе нужно немного отвлечься, адепт.

Ннанджи кивнул, продолжая смотреть на воду.

— Это-то я и имел в виду. Но, думаю, мне может помочь и кое-что другое. Как насчет урока фехтования, старик?

— Как раз то, чего мне не хватает, — язвительно сказал Хонакура, — но это было бы незаконно, не так ли? Поговори с Таной — она может согласиться.

Ннанджи покачал головой.

— Похоже, я утратил свое влияние. Она теперь меня не замечает, даже когда я пытаюсь с ней заговорить. Мальчишка же это просто ненавидит, и я не хочу его слишком мучить. — Он вздохнул.

Хонакура слышал мнение Броты о Катанджи как о воине, и видел, как тот прячется, стоит его наставнику появиться с рапирами.

Ннанджи повернулся, опираясь на локоть, и улыбнулся жрецу.

— Придется мне попросить капитана.

Хонакура был поражен в очередной раз.

— Ты шутишь!

— Нет, — улыбка стала шире. — Сутры говорят, что я не могу дать штатскому рапиру — но они не говорят, что я не могу принять рапиру от штатского. Я оставил свою в Ханне. И я не могу дать штатскому урок…

— Но он ведь владеет рапирой лучше тебя? Ты рассуждаешь, словно жрец, адепт.

— Интересно, где я мог приобрести столь дурную привычку? Тем не менее, самое большее, что он сможет со мной сделать за подобную просьбу — это вышвырнуть меня за борт, не так ли? А в качестве платы за этот урок фехтования я мог бы получить и урок по морскому делу — я предложу ему свою помощь в той шумной работе, которой он сейчас занимается.

Все это было крайне на него не похоже! Воин, выполняющий ручную работу? Воин, который просит моряка дать ему урок фехтования? Хонакура гордился своим умением предсказывать поступки людей. Его отнюдь не радовало столь аномальное поведение. Интуиция подсказывала, что, возможно, именно этого ожидали боги, но…

Но, кроме того, что-то новое появилось и в глазах Ннанджи, спрятавшееся за его улыбкой. Большинство людей, как знал по своему опыту Хонакура, пользовались своими глазами лишь для того, чтобы смотреть, и мало кто пользовался ими для того, чтобы видеть. Ннанджи только что перешел в эту вторую категорию, поскольку заметил реакцию Хонакуры, а старик очень редко подобным образом выдавал свои чувства.

Улыбка стала еще шире.

— Ну, так что?

— Он может поступить намного хуже. Он может высечь тебя, как Шонсу высек его.

Ннанджи покачал головой.

— Нет. Он не настолько опытнее меня. Это лишь замедлит его реакцию. Я проделаю с ним то же самое, стоит ему лишь начать.

— Но с чего ему соглашаться дать урок фехтования человеку, который может попытаться его убить? Это безумие!

— Желание покрасоваться? — сказал Ннанджи. — Он любит произвести впечатление на других. Он отдал мне назад мой меч, помнишь?

Откуда у этого воина подобная проницательность? От Катанджи? Однако Хонакура не думал, что он советовался с Катанджи. Это было еще больше на него не похоже…

— Хочешь на меня поставить, старик?

— Нет, не хочу! Думаю, тебе стоит держаться подальше от Томияно. Он опасен. — Однако сказав это, Хонакура тут же понял, что вряд ли это подходящий в данном случае аргумент. — Он попытается тебя искалечить!

Ннанджи изобразил изумление.

— Нет! Да, захочет, не так ли? Что ж, вот настоящий стимул для него! — Он озорно ухмыльнулся и зашагал в сторону рубки, откуда появился несколько мгновений спустя без меча и перевязи.

Томияно осторожно поднял голову, услышав приближающиеся шаги. Он выпрямился, хмуро потянулся к ножу, и только тут с удивлением заметил, что воин не вооружен.

Хонакура прожил долгую жизнь, изучая людей, и знал, что может читать выражения их лиц лучше, чем кто-либо другой. Он увидел, как лицо моряка покраснело от ярости, когда Ннанджи изложил свою просьбу. Он увидел, как ярость сменилась недоверием. Он увидел, что идея начинает вызывать у него интерес. Ннанджи показал на кусок наждака, с совершенно невинным и искренним видом, в котором не было и намека на какую-то хитрость. Затем он широко улыбнулся Хонакуре, в то время как капитан поднялся и направился на бак, явно собираясь принести рапиры.

Все еще полный дурных предчувствий, старик устроился на ближайшем ведре с песком и приготовился смотреть. Напряжение, царившее среди команды, было чересчур сильным, чтобы рисковать подобным образом; воспоминания о бое между Шонсу и капитаном были слишком яркими. Слишком велика была вероятность того, что что-то может пойти не так. Это был явный вызов богам. Следовало бы им верить, но он не знал, чего ожидать, и как это могло бы помочь.

Томияно некоторое время отсутствовал. Вполне вероятно, что его мать спрятала оружие. Мало кто заметил рапиры и маски в его руках, когда он вернулся, но первый же лязг стали, прозвучавший на замолкшем корабле, был подобен удару колокола, и реакция на него оказалась соответственной. Мальчишки гурьбой соскользнули вниз с канатов, группа вязальщиц на корме распалась, на палубу высыпали моряки, недоверчиво глядя на происходящее и обмениваясь недоуменными взглядами. С криком на палубу выбежала Брота, нервы которой были на пределе после стольких дней неопределенности.

— Проклятье, что вы делаете! — завопила она, прорубаясь сквозь толпу, словно всплывающий кит.

Поединок остановился, и капитан стянул маску и окинул взглядом зрителей, потом посмотрел на мать.

— Я учу воина фехтовать, — сказал он. — Я бы попросил вас всех немного разойтись и дать нам место. — Он снова надел маску и встал в защитную стойку.

Брота проскрежетала невероятное ругательство. Какое-то мгновение она готова была спорить, затем смешалась с толпой, наблюдая за продолжением урока, молча сжав пухлые ладони.

Хонакура ничего не знал о фехтовании и беспокоился меньше других, но он мог наблюдать за зрителями. Вначале женщины выглядели обеспокоенными, а мужчины явно были довольны, с нетерпением ожидая, когда капитан вернет часть горького лекарства, полученного им от Шонсу.

Соперники казались почти неподвижными. Оба стояли, опираясь на левую ногу и подняв левую руку. Правый сапог Ннанджи то выступал вперед, то отступал назад. Босые ноги капитана бесшумно переступали в противофазе. Лязгали клинки. Вперед… Назад… Вперед… Назад… Они продолжали оспаривать одно-единственное место на палубе. Очевидно, это было не совсем обычно — зрители начали удивленно поднимать брови и обмениваться взглядами. Улыбки исчезали с их внезапно помрачневших лиц. Однако Тана, внимательно наблюдавшая за поединком, начала улыбаться. Вперед… Назад…

Никто не объявлял об уколах. Лязг усилился, шаги стали более свирепыми. Затем капитан отступил назад, вместо того чтобы шагнуть вперед, и Ннанджи последовал за ним. Среди зрителей поднялся изумленный ропот. Снова капитан вынужден был отступить, и на этот раз Ннанджи гнал его так же, как гнал его Шонсу. Зрители разбежались в стороны… еще быстрее… вдоль кормового люка… мимо двери на полубаке. Дальше… дальше… снова вперед, в главной мачте.

— Один! — крикнул Ннанджи.

Поединок прекратился. Томияно сорвал маску и швырнул ее на палубу. Лицо его покраснело, он тяжело дышал и яростно смотрел на воина.

Ннанджи тоже снял маску. Он точно так же тяжело дышал, но его улыбка говорила больше, чем все остальные лица.

— Извини! — выдохнул он. — Это оказалось несколько труднее, чем я думал.

Томияно держался одной рукой за свои не до конца еще зажившие, все еще разукрашенные ребра. Он отвел руку, и на пальцах оказалась кровь. Тана подавила смешок. Капитан перевел яростный взгляд с воина на свою сестру, затем прошел мимо Ннанджи к двери на полубаке; толпа молча расступилась перед ним. Ннанджи окинул взглядом хмурые лица.

— Я не хотел, — сказал он.

Моряки отвернулись.

Он пожал плечами, аккуратно положил маску и рапиру на крышку люка и направился к рубке. Зрители начали расходиться в напряженной тишине.

Хонакура соскользнул с ведра и последовал за воином.

Даже с открытыми ставнями в рубке было душно и жарко. Шонсу лежал в своем углу, исхудавший и мокрый от пота, тяжело дыша. Из его распухшего бедра сочился гной. Джия спала рядом на голом полу, измученная непрерывным бодрствованием у его ложа.

Ннанджи стоял в дальнем конце, у окна, вытираясь полотенцем. Он вынул свою заколку для волос, и его шевелюра напоминала рыжую копну. Он все еще тяжело дышал, и все еще улыбался. Без косички и перевязи он выглядел удивительно юным и невинным.

Хонакура озабоченно посмотрел на него.

— Значит, ты мог его победить?

Он кивнул и вытер лицо.

— Он меня одурачил.

— Он одурачил тебя?

— Да. — Уфф. — Он очень подвижен… у него есть ряд хороших приемов… но теперь я их знаю… — Он продолжал вытираться, тяжело дыша. — Он не воин. У воина были бы и другие… а у него нет. Я этого не понял!

— И он попытался тебя ранить?

Ннанджи рассмеялся, не в силах скрыть своей радости.

— Сначала. Но я в самом деле не хотел… наносить такой удар. Мы очень быстро двигались. Это просто случайность.

Шонсу говорил, что память Ннанджи хранит также все, относящееся к фехтованию. Он никогда ничего не забывал. Значит, теперь он знает хитрости и приемы капитана.

— Вряд ли ты успокоил этим команду, адепт.

Ннанджи перекинул полотенце через плечо и пальцами расчесывал волосы, собираясь вернуть на место заколку. Его юношеская улыбка исчезла.

— Нет. — Он нахмурился, опустив руки. — И это меняет дело, не так ли? Я вряд ли мог бы дать ему меч, если бы он мог проиграть, верно?

Он посмотрел своим странным взглядом на молчавшего Хонакуру. Это был взгляд Шонсу. Затем он показал на дубовые сундуки.

— Прошу тебя, сядь, милорд. — Это тоже были слова Шонсу.

Хонакура сел, пытаясь скрыть нарастающее возбуждение.

Ннанджи отбросил полотенце и тихо прикрыл кормовые ставни. Затем он наклонился, поднимая с пола свою перевязь и седьмой меч.

— Приходилось ли тебе, лорд Хонакура, за все годы, проведенные в храме, когда-либо слышать о веском оправдании убийства штатским воина?

Ага! Значит, вот в чем дело?

— Нет, адепт. Я думал о том же самом. Но — нет. Я никогда не слышал ни об одном подобном случае.

Ннанджи задумчиво потер подбородок.

— Одного недостаточно — нам нужно два, не так ли? Думаю, я их нашел, но не уверен. Мне нужна твоя помощь, милорд.

Еще задолго до заката наступил полный штиль, и «Сапфир» бросил якорь посреди Реки. Ужин был подан рано, и пища была более скудной, чем обычно. Раздавались шутки насчет возможной голодной смерти, если штиль затянется — черный юмор. Впрочем, в эти дни на борту преобладало черное настроение.

Брота обнаружила один очень, очень слабенький лучик света в темноте — впервые ей показалось, что Шонсу немного лучше. Не желая пробуждать ложных надежд, она ничего не сказала.

Глупость Томияно, согласившегося на поединок с воином, наложила мрачный отпечаток на весь «Сапфир». Он пытался проучить противника и в результате почти пропустил первые несколько выпадов. Это подействовало ему на нервы, после чего Ннанджи начал парировать каждый его удар и буквально засыпал его множеством невероятно сложных приемов. Конечно, она сразу же узнала технику Шонсу, и вероятно, Томияно узнал ее тоже, но у него просто не хватало времени ей противостоять. В реальном поединке ее сын, скорее всего, все же одержал бы верх, поскольку в реальном поединке заученные приемы не годились. Однако Ннанджи тренировал Тану и Матарро, учеников Томияно, а также наблюдал, как тот сражался с Шонсу. Этот опыт давал ему преимущества, которых Томияно не мог предвидеть. Любитель, сколь бы одаренным он ни был, не должен связываться с профессионалом, Однако сейчас команда была встревожена больше обычного, и кое-кто мрачно нашептывал, что неплохо было бы запереть Ннанджи в каюте. Брота даже отказывалась слушать подобные советы, поскольку знала, что воин будет драться, если кто-либо только попробует. Впервые после смерти Томминоли ее лидерство оказалось под вопросом, и в воздухе пахло бунтом.

После поединка Ннанджи не выходил из рубки. Либо он оказался удивительно тактичным, либо его сдерживал старый жрец. Он появился лишь однажды, когда Томияно вернулся, чтобы собрать свои наждачные камни, предложив ему свою помощь. Это было предложение мира, но моряк с непристойной бранью отклонил его. Однако корабль был слишком мал для того, чтобы они могли чересчур долго не встречаться.

Так что Брота покинула место, где она обычно ела, и села на крышке переднего люка, лицом к корме, рядом со своим все еще возмущенным сыном. Это была не слишком удачная позиция, так как шлюпки по бокам закрывали вид на Реку, но она могла следить за Томияно и за дверью рубки. Остальные взяли себе еды и рассеялись, как обычно, по палубе, однако разговоров было мало, а мрачных мыслей много.

Появилась Джия. Она положила несколько кусочков на тарелку, слабо улыбнулась в ответ на попытку заговорить и поспешила обратно к ложу своего господина. Катанджи, как никогда ощущавший общее настроение, забился в дальний угол, и его почти не было видно. Пришел старый жрец. Он взял себе ломоть хлеба и кусок мягкого сыра и устроился на крышке другого люка, лицом к Броте и Томияно. Это был странный выбор места, и Холийи пришлось подвинуться, чтобы он мог сесть. Возможно, старик тоже следил за Томияно?

Все ужинали, за исключением Ннанджи, а ведь обычно он всегда был первым у кормушки. Потом раздался стук сапог…

Брота утратила интерес к стоявшей рядом с ней тарелке. Рыжеволосого молодого воина не интересовала еда. Все напряженно смотрели на него.

Он остановился у мачты, лицом к Броте. Однако ему была нужна не она.

— Капитан Томияно?

Рука моряка потянулась к кинжалу, и она приготовилась в случае чего перехватить ее.

— Чего?

Ннанджи высоко поднял голову и хрипло сказал:

— Я должен извиниться перед тобой.

Невероятно! Формальное извинение от воина было явлением более редким, чем перья у рыбы.

Пальцы Томияно пошевелились, ощупывая новую ссадину на ребрах. Наполовину зажившая корка снова отвалилась, ничего особенного.

— Я согласен с тем, что это произошло случайно, — хрипло ответил он.

— Не в этом дело, моряк. — Что бы ни должно было сейчас произойти, Ннанджи слова давались с трудом. — Я приношу извинения за то, что заставил тебя волноваться. Я совершил ошибку на прошлой неделе, когда новичок Матарро спросил меня, что случится, если лорд Шонсу умрет.

Да будет благословенна Богиня!

— Я сказал, что должен буду за него отомстить. Я был неправ.

Окружающие начали облегченно улыбаться.

Ннанджи глубоко вздохнул, так что под перевязью показались все его ребра.

— Клятва, которую мы принесли, весьма необычна, капитан. Конечно, он не умрет, но даже если бы он и умер, я неправильно истолковал эту клятву. — Снова пауза, еще более глубокий вздох, словно ему приходилось заставлять себя произносить слова. — Потому что, если бы лорд Шонсу умер, ты бы не был в этом виноват.

— Это очень здорово, — подозрительно сказал Томияно, ожидая скрытой ловушки. — Почему же?

— Он наделил тебя правом применять оружие. Он приказал тебе бросить меч, но не воспользовался соответствующими словами. Тебе было предоставлено право… ты был обязан… продолжать исполнять его предыдущий приказ. Когда штатскому предоставлено такое право, воин, который ему его дал, отвечает за любые последствия.

— Ты хочешь сказать, что Шонсу убил… ранил самого себя?

Ннанджи еще больше напрягся, сжав кулаки.

— С точки зрения закона — да.

Томияно громко, презрительно расхохотался.

— Что ж, в самом деле великолепно! Значит, мне нечего опасаться? Теперь я могу спать спокойно? Я могу не тревожиться о том, что ты накинешься на меня с мечом?

— Том'о! — попыталась сдержать его Брота.

— Это означает, что на мне не лежит обязанность мстить за то, что случилось с Шонсу. — Ннанджи сиял. — Но это не означает, что я не могу принять оскорбление на свой собственный счет.

Прежде чем моряк успел ответить, Брота сказала:

— Это хорошая новость, адепт. Мы очень рады. Теперь, может быть, присоединишься к нашему ужину? Том'о, как насчет вина, чтобы отпраздновать это событие?

Тана выбежала вперед, схватила Ннанджи за руку и быстро поцеловала в щеку. Его бледное лицо залилось краской, но он даже не посмотрел на нее и не улыбнулся, как можно было бы ожидать. Старик все еще внимательно наблюдал за происходящим. Что-то должно было еще случиться, хотя теперь почти все облегченно улыбались и начали оживленно разговаривать.

— Это очень странный случай, капитан, — громко сказал Ннанджи. Все смолкли. — Это должно означать, что штатский тяжело ранил воина и избежал наказания. Такого никогда не бывает.

Тана отступила назад. Томияно ошеломленно умолк.

Ннанджи посмотрел на Броту и прикусил губу. Потом быстро спросил:

— Где находится Йок, госпожа?

Она крепко сжала запястье Томияно.

— Десять дней пути вверх по реке от Хула. А что?

— Ты никогда больше не бывала в Йоке?

— С каких пор?

— С тех пор, как был убит твой сын.

Она посмотрела на старика. Тот знал, что это случится. Это было нечто большее, нежели самонадеянный и импульсивный самоубийственный просчет молодого воина.

— Нет. Мы никогда больше туда не возвращались.

Ннанджи, казалось, снова потерял дар речи. Потом он крикнул:

— Расскажи мне!

Томияно выдернул руку и швырнул на палубу свою тарелку. Колбаса, морковь и хлеб разлетелись у ног Ннанджи.

— Тебе незачем это знать, сынок!

— Я должен! Я не могу на тебя донести, на борту нет никого постороннего!

— Однако в Дри будут.

— Тогда ты не позволишь мне добраться до Дри. И ты это знаешь.

Наступила невыносимая тишина, пока моряк и воин смотрели друг на друга. Томияно красный от гнева, Ннанджи мрачный и бледный. Брота снова посмотрела на старика, но тот оставался непроницаемым.

— Как хочешь, — оскалился Томияно. — Тана! Расскажи нашему беспокойному другу, что с тобой было в Йоке.

Тана потрясенно прижалась спиной к шлюпке у правого борта.

— Мама?

Брота пожала плечами. Она не могла понять, что происходит, но чему-то помешать было уже поздно.

— Расскажи ему.

— Но, мама…

— Расскажи!

— Я была еще только Первой, — прошептала Тана. — Я сошла на берег со своим мечом. Сухопутным не нравятся девушки, которые носят мечи.

Ннанджи повернулся к ней, внимательно слушая. Рука Томияно снова потянулась к кинжалу, и снова Брота сжала его запястье… подожди!

— Их было четверо, — быстро заговорила Тана. — Четвертый, двое Третьих и Первый. Адепт вызвал меня на поединок…

— И ты, конечно, выразила ему свое почтение, — сказал Ннанджи.

Она кивнула.

— Потом он велел мне раздеться. Мы были за какими-то штабелями в гавани.

Губы Ннанджи искривились.

— А остальные?

— Они смеялись… и шутили. Я вырвалась от них и побежала обратно на корабль. Они погнались за мной.

Со смертоносным выражением на лице Ннанджи повернулся к капитану.

— Ты прикончил их всех?

Долгая пауза… достаточно долгая, чтобы умереть.

— В конечном счете — да. Но это не вернуло назад моего брата. И Линкаро. А Брокаро умер неделю спустя.

Ннанджи поднял руку, и Томияно напрягся, но он лишь вытер лоб тыльной стороной ладони.

— Ну, адепт? — в наступившей тишине спросила Брота. — Ты слышал. Мы — убийцы воинов. Хладнокровные и безжалостные. Никто не наделял нас тогда правом защищаться.

Ннанджи нахмурился.

— Вы не смогли бы им воспользоваться, госпожа. Воин не должен вмешиваться в дело чести, а если Четвертый должным образом вызвал на поединок Тану, и Тана ему подчинилась, то это было делом чести.

— Хороша честь! — ухмыльнулся Томияно.

— С точки зрения закона. Выразив ему свое почтение, Тана проиграла поединок. Она должна была делать все, что он потребует, пока он не уберет в ножны свой меч.

Олигарро и Малоли поднялись на ноги и придвинулись ближе к пожарным ведрам. Холийи неохотно последовал их примеру. Ннанджи стоял в одиночестве посередине, словно олень среди волчьей стаи, принимая на себя насмешку капитана.

— Даже это, воин?

Ннанджи кивнул.

— Победитель может требовать чего угодно, хотя проигравший все же может отказаться, чтобы сохранить свою честь.

— Но тогда он может быть убит?

— Тогда он должен быть убит. Конечно, это позор! Четвертый не должен вызывать на поединок Первого. Не должен он и требовать от него столь отвратительных вещей. Если бы я был там, я бы предупредил его, что после этого вызову на поединок его самого. Но он был в своем праве. Нет, с точки зрения закона вы — убийцы.

— Значит, ты донесешь на нас, когда мы прибудем в Дри?

Ннанджи тяжело сглотнул и покачал головой.

Капитан недоверчиво фыркнул.

— Почему бы и нет?

— Потому что вы никогда больше не возвращались в Йок. Богиня могла бы перенести вас туда. Она могла бы не дать вам уйти.

Наступила озадаченная тишина, проблеск надежды. Затем послышался шамкающий голос старика:

— Конечно, это нельзя считать защитой, госпожа. Как я уже объяснял адепту Ннанджи раньше, когда мы обсуждали подобный, но гипотетический случай, боги могут убить на месте любого согрешившего, так что отсутствие божественного вмешательства не может быть истолковано как невиновность.

Если кто-то еще сомневался в том, что старик — жрец, то эта речь должна была окончательно их в этом убедить.

— Однако в данном случае, — сказал Ннанджи, — Она перенесла вас. Она доставила вас в Аус, к той каменоломне. Вы тащили за собой якорь; вы проделали очень долгий путь — необычное проявление воли Ее Руки. Богиня сама вынесла приговор. Ваше наказание — помогать лорду Шонсу. Ни один воин или жрец не вправе вмешиваться, когда становится известной Ее воля. Подобное случилось с нами в Ханне. Она сама вынесла приговор, и ни один человек не в силах его отменить.

— Ты веришь в это, старик? — спросила Брота. За всем этим явно чувствовалось его присутствие. Ни один воин не мог думать подобным образом, и уж никак не Ннанджи.

Он догадался, о чем она думает.

— Да, я согласен с доводами адепта, — беззубо улыбнулся он.

— Я им не верю! — Томияно снова вырвал руку у Броты и вскочил на ноги. — Я никогда не стану им доверять!

Ннанджи покраснел.

— Я готов поклясться специально для тебя, моряк. Но мне придется вытащить меч.

Томияно поколебался.

— Что ж, послушаем.

Осторожно, стараясь не делать резких движений, Ннанджи вытащил сверкающий меч Чиоксина и поднял его в клятвенную позицию. В лучах закатного солнца казалось, что на нем отсвечивает кровь.

— Я, Ннанджи, воин четвертого ранга, брат по клятве Шонсу седьмого ранга, торжественно клянусь, что все члены команды «Сапфира» свободны от греха смерти четверых воинов в Йоке; клянусь своей честью и именем Богини.

Седьмой меч с легким шелестом скользнул обратно в ножны.

Последовала ошеломленная пауза.

— А твой босс? — спросил капитан. — Если он придет в себя…

Ннанджи устало улыбнулся.

— Он и я принесли четвертую клятву воинов, капитан. Мои клятвы — его клятвы, так что я поклялся и за лорда Шонсу тоже. И ни один Седьмой никогда не отменит клятвы другого. Это может сделать жрец, но некому будет исполнить его приговор. Вам ничто не угрожает.

— Ты Четвертый! Ты думаешь, что можешь связать клятвой всех Седьмых в Мире?

Улыбка Ннанджи стала шире, напоминая скорее дерзкую мальчишескую ухмылку его брата.

— Это тяжкая ответственность! Я предупреждал Шонсу, когда он говорил мне об этой клятве… Да! Всех Седьмых. То есть, полагаю, всех воинов в Мире. Навсегда. Окончательно. Даже если я ошибаюсь, мы можем оставить вас только на суд Богини.

— Старик? — бросила Брота.

Тот кивнул лысой головой.

— Все верно, госпожа.

Она прислушивалась к словам нищего?

Затем вперед выбежала Тана и обхватила руками Ннанджи. На этот раз он рассмеялся и обнял ее, поцеловав в ответ.

— Что ж, я… — сказал Томияно, глядя на вставшую с места Броту. Все смотрели на Броту.

Не в силах говорить, она лишь с улыбкой кивнула.

Долгий кошмар закончился. Над палубой разнеслись радостные крики. Все вскочили на ноги, жены обнимали мужей, дети возбужденно кричали. Катанджи лежал на спине, обняв Диву и Мей, а они обе пытались одновременно его поцеловать. Тана все еще была в объятиях Ннанджи, получая в ответ значительно больше поцелуев, чем отдавала ему сама…

— Ннанджи! Ннанджи! — сквозь толпу протолкалась Джия.

Покрасневший Ннанджи вырвался от Таны столь резко, что она чуть не упала.

— Ннанджи! — Джия схватила его за руку. В глазах ее стояли слезы. — Он пришел в себя… он говорит, что голоден.

 

7

Шонсу не собирался умирать, торговля шла хорошо, каждый день приносил с собой новые впечатления. На «Сапфире» царила атмосфера всеобщего удовлетворения. В конце концов, воины оказались не такими уж и плохими. Меняющие Курс приносили удачу.

«Сапфир» пришел в Дри.

Город Дри был залит солнечным светом, отражавшимся от воды; это был город, сверкавший всеми цветами радуги, по оживленным каналам которого скользили гондолы и быстроходные лодки. Высокие арочные мосты соединяли широкие площади; в небо уходили полукруглые купола и алебастровые башни. В воздухе ощущался острый запах экзотических пряностей и цветов; казалось, он вибрировал от многоцветья и грустных старых песен полуголодных гондольеров. Разукрашенные корабли величественно двигались среди выложенных мрамором зданий, под неподвижным взглядом древних статуй.

Местные таможенники оказались худшими из всех, каких только приходилось встречать Броте. Они вышли навстречу «Сапфиру» на лодках, словно нетерпеливо ожидая своей добычи. Они взяли у нее деньги и направили ее на стоянку возле одного из торговых островков поменьше.

Шонсу был все еще очень слаб. Даже Томияно не решился предложить отправить его на берег, а Ннанджи не собирался оставлять седьмой меч без охраны, или рисковать оказаться с мечом за спиной рядом с другим воином. Так что воины остались на борту, а моряки начали готовиться к торговле.

Брота с легкостью продала мебель, и цена была вполне приличной, даже после того, как хищные таможенники забрали причитавшуюся им долю.

— Ковры, — сказал Томияно, показывая в сторону ближайшего склада.

Они вместе с Бротой подошли туда, рассмотрели и пощупали ковры, подумали и поторговались. Торговец оказался неуступчивым и настаивал на том, что может продать товар только другому торговцу… подразумевая плату для одного из его родственников, действовавшего в качестве агента. Это было бы еще одним налогом. Брота вела себя более осторожно, чем тогда, когда покупала медь. Торговля должна была основываться на опыте и знаниях; в Ки или в Хуле она знала, что покупать, что продавать, что сколько стоило. Эта странная коммерция под руководством Богини была азартной игрой, прыжком в неизвестность, вызывавшим у нее тревогу, но в конце концов она решилась, и они ударили по рукам. Рабы начали носить ковры и складывать их возле корабля, поскольку еще один таможенник должен был осмотреть их перед погрузкой.

Брота вышла на шумную, оживленную улицу вместе с сыном, и они остановились посреди освещенной солнцем толпы, обсуждая, правильно ли они поступили. Группа уличных музыкантов перебирала струны по одну сторону от них, с другой стороны расхваливал достоинства своих цветов лоточник. Со всех сторон их толкали тележки и пешеходы.

Все-таки, подумала Брота, она что-то упустила. Ковры казались не вполне уместными, хотя сделка была уже заключена и ничего изменить было нельзя.

— У нас еще есть свободное место, — предложил Томияно, столь же недовольный.

— Госпожа! — послышался голос возле ее локтя. Она обернулась, нахмурившись, и обнаружила перед собой мальчишку-раба. Он был очень юным, загорелым и худым, так что можно было пересчитать все ребра. Всю его одежду составляла черная набедренная повязка. У него были темные курчавые волосы и большие ясные глаза.

Брота в ужасе отшатнулась.

— Катанджи! — выдохнула она. — Ради всех богов, мальчик! Ты сошел с ума!

Через середину его лица была проведена черная полоса раба. Она скрывала его единственную воинскую метку, и крохотный крестик в виде меча можно было заметить лишь при внимательном рассмотрении — а кто будет внимательно разглядывать раба?

Томияно схватил его за руку.

— Это нарушение всех законов, парень, — прошептал он. — Если кто-нибудь заметит, ты навсегда останешься рабом, и они выжгут тебе эту метку каленым железом. Возвращайся на корабль, быстро!

Катанджи вырвался.

— Погоди! Все в порядке — я был на складе, и там было темно.

Брота посмотрела на Томияно, а Томияно на Броту; затем оба посмотрели на Катанджи.

— И что ты там делал? — спросила она.

— Осматривал ковры. — Он показал на свою родительскую метку. — Я знаю ковры! Я видел, как вы вошли, и провел для вас небольшую разведку. Рабы все знают, и их не заботит прибыль их хозяев, так что они рассказали мне правду — как другому рабу.

В этом могла быть доля истины.

— И что же ты узнал? — с нарастающим любопытством спросила Брота.

— Самые лучшие — шелковые, верно? Они просто замечательные!

— Некоторые — да. Но за каждый шелковый приходится покупать десять шерстяных. Таков закон этого города. Другие торговцы говорят то же самое.

Мальчишка улыбнулся.

— Это только для торговцев! Местные их покупают. И женщина-воин тоже могла бы их купить! — Он был настолько возбужден, что, казалось, подпрыгивал на булыжной мостовой. — Ты видела тот с золотыми русалками? Это просто чудо! И это единственный, который у них есть на этом складе, потому что горожане обычно скупают их все. Я знаю, куда надо идти, и какую цену платят местные.

Брота посмотрела на Томияно, а Томияно на Броту. Контрабанда?

— Шелковые ковры большие, — сказала Брота. — Но даже гондола могла бы выдержать несколько.

Томияно задумчиво кивнул.

— Тебе придется подкупить гондольера. Он может потерять свою лодку. Или голову.

— Обычные моряки не посмели бы — у них могли бы конфисковать корабль.

Но никто не конфискует корабль, пока на его борту Шонсу.

— Давай! — сказала Брота. — Том'о, проследи за погрузкой. А ты, новичок? Как нам доставить тебя обратно на корабль?

Он снова улыбнулся.

— Увидимся на борту, госпожа. — Он шагнул назад и растворился в толпе.

Томияно нахмурился и побежал вперед, огибая фургоны и людей. Когда Брота добралась до трапа, он был занят разговором с чиновником, но, увидев ее, покачал головой.

— Я думал, он оставит вход открытым. Но это не положено.

Когда корабль стоял в порту, открытые входы являлись серьезным проступком; они могли пропустить крыс, четвероногих или двуногих. Она огляделась вокруг, но нигде не было видно никаких следов Катанджи — что было не удивительно на пристани, столь запруженной грудами товара, фургонами и людьми. Чиновник с официальным видом щелкал на счетах… требовалась очередная взятка.

Когда она добралась до своей каюты, там было жарко и душно. Проклятый таможенник лишил ее последних средств. Она заперла дверь, опустилась на колени и отодвинула панель. Из многих потайных мест на корабле этим она пользовалась чаще всего. Она окинула взглядом хранившиеся там запасы. Сколько ковров, даже шелковых, может поместиться в гондоле? Немного, но, возможно, почти столько же, сколько она уже купила, забив при этом трюм «Сапфира» шерстяными. Мальчишка был прав, именно шелковые ковры могли принести прибыль. Если ты не уверен в рынке, обеспечь качество. Шерстяные ковры были не того класса. Парень был прирожденным торговцем.

Она выбрала маленький кожаный мешочек. В нем было сто золотых, и она была уверена, что гондола не возьмет так много, может быть, даже меньше половины. Затем она взяла свой меч, причесала волосы и вышла на палубу.

Подойдя к рубке, она услышала глухие удары. Корабль был, естественно, неподвижен, и кто-то пользовался возможностью потренироваться в метании ножа. С удивлением она обнаружила, что это был Ннанджи, сидевший из-за низкого потолка на одном из сундуков и упражнявшийся с набором из дюжины или около того клинков. Судя по виду мишени, у него это получалось очень хорошо.

Видя ее удивление, он улыбнулся.

— Быстрее, чем меч! — сказал он. У него был несколько смущенный вид, но он явно был доволен своим искусством.

— Я думала, что это нарушение всех правил, адепт? Или я пропустила новую сутру?

— Это я предложил, госпожа, — послышался голос Шонсу. Теперь он сидел, опираясь спиной на груду подушек, все еще очень худой и бледный, но дела его явно пошли на поправку. Каждый день он набирался новых сил. — Ты знаешь, что говорят сутры о колдунах?

Если бы она созналась в том, сколько сутр она знала, рыжие волосы адепта Ннанджи тут же бы поседели.

— Не думаю, что когда-либо об этом слышала.

— Ничего! Они не воины, так что принципы чести к ним не относятся. Они — вооруженные штатские, что само по себе есть нарушение закона — так что любые средства хороши.

— Но ножи? — Даже водяной крысе могло стать не по себе при мысли о воине, бросающем ножи. Хуже того, Джия спокойно сидела в углу, что-то делая с одним из сапог Шонсу, а рядом с ней стоял сапог Ннанджи. Хуже всего были спрятанные ножи.

Шонсу пожал плечами. Он выглядел усталым. Тана заботливо сидела на корточках рядом с ним. Она исполняла обязанности медсестры с тех пор, как Шонсу пришел в себя и смог оценить ее усилия. Брота не думала, что ее дочь добьется большего успеха с Шонсу, чем Ннанджи добился с ней, но Седьмой стоил таких усилий.

— Когда я встретился с колдунами в Аусе, — сказал Шонсу, — они заставили меня отступить перед ними. Я тогда подумал, нужно ли им время для того, чтобы произнести свои заклинания, или что там у них. Из всего, что мы о них знаем, следует, что единственное действенное средство против них — скорость. Так что — ножи! — Однако звучало это так, словно он был готов лишь обороняться, но не нападать.

— Я не возражаю, милорд! Тана, мне нужно, чтобы ты пошла со мной на берег.

Тана заботливо повернулась к Шонсу.

— Ты сможешь ненадолго обойтись без меня, милорд?

— Думаю, справлюсь, — вежливо ответил он.

Тана похлопала его по руке, поднялась, не спеша продемонстрировав свои длинные загорелые ноги, и по-кошачьи скользнула к двери. Полоски ткани, составлявшие ее одежду, стали уже почти непристойными, превратившись в узкие ленточки, и Брота уловила запах мускуса и фиалок, который мог бы удушить козла. Придется поучить Тану правилам приличия.

Ннанджи бросил нож. Бум! В яблочко. Он ухмыльнулся и потянулся за следующим ножом.

Джия встала и подошла к своему господину, который приветствовал ее улыбкой, сказавшей больше, чем дюжина сутр. Потом он снова посмотрел на Броту.

— Госпожа? Я пытался понять, что же произошло в Вэле. Ты, моряк Олигарро, Ннанджи, капитан — ваши рассказы не вполне совпадают. Удар грома — ты сказала, что человек исчез в дыму, но не видела вспышки. Олигарро говорит, что он упал с трапа, и что была вспышка. Ннанджи ничего не видел…

Она рассказывала ему три раза. Конечно, показания свидетелей никогда не совпадают.

— Что говорит ученик Катанджи, милорд?

Шонсу и Ннанджи удивленно переглянулись.

— Я не знал, что он при этом присутствовал.

Демоны! Она совсем забыла о том, кто привел ее к источнику незаконных ковров.

— О да! Он был там, милорд.

Ннанджи спрыгнул с сундука и целеустремленно направился к двери. Брота последовала за ним на палубу. Катанджи стоял у носового трапа, с мечом, в сапогах и килте. Как он умудрился…

Она поспешила за Ннанджи, огибая свернутые ковры.

— Мне нужно с тобой поговорить, подопечный! — зловеще произнес Ннанджи.

Катанджи широко открыл глаза.

— Конечно, наставник. — Единственным следом его маскировки было едва заметное маслянистое пятно на носу. В ту ночь в Вэле его лицо тоже было перемазано. — Ты спрашивал госпожу Броту о той сутре?

Ннанджи поколебался, затем с улыбкой повернулся к Броте.

— Можешь объяснить мне сутру тысяча сорок четыре, госпожа?

К счастью, Пятый должен был знать только до девятьсот восемьдесят первой.

— Мне она незнакома, адепт.

— Лорд Шонсу рассказал ее мне. Он говорит, что тоже ее не понимает, но я уверен, что он лишь притворяется. — Его взгляд стал отрешенным, и он процитировал голосом, очень похожим на голос Шонсу: «Об Отсутствии Следов: Лучше дать тупой меч, нежели сутру, тем, кому невозможно помочь».

Брота пожала плечами. Какой-то сухопутный вздор! Как ей добиться хоть слова от Катанджи?

— Не слишком много смысла, не так ли? Как можно дать что-то кому-то, кому невозможно помочь?

Ннанджи хмуро кивнул.

— Я думал, это может означать, что лучше помочь, чем можешь, даже если мало чем можешь помочь, нежели просто давать советы?

— При чем здесь в таком случае следы?

— Ну… даже если не достигнешь ни чести, ни славы?

— А может быть, здесь два смысла, — сказал Катанджи, — и ты можешь выбрать любой, какой захочешь?

— Какой же второй? — осторожно спросил его брат.

Из двери на полубаке выплыла Тана в своем лучшем сатиновом платье и желтых сандалиях. За спиной у нее был меч. Ннанджи непроизвольно посмотрел в ее сторону.

— Пираты не оставляют следов, — пробормотал Катанджи, словно в глубокой задумчивости. — Не как разбойники на суше. А «тупой меч» может означать… рапиру! А свободные не могут помочь морякам…

— Вот оно! — воскликнул Ннанджи. — Правильно! Это означает, что можно учить моряков фехтовать! Спасибо, мальчуган! — Забыв о колдунах, он развернулся и побежал в сторону рубки.

Катанджи смотрел ему вслед, с сожалением качая головой. Потом он улыбнулся Броте.

— Пошли отсюда! — сказал он.

Брота выбрала самую большую гондолу из всех, какие только попались ей на глаза; она уселась лицом к гондольеру, чтобы легче было следить за ним. Это был худой, иссушенный солнцем широкоплечий человек, как раз в том возрасте, когда приходится кормить много ртов. Тана с мальчиком сели впереди него, лицом к ней.

Гондольер оттолкнулся, и лодка заскользила в сторону гавани. Он пропел короткое приветствие, обычную чушь для туристов, а потом спросил:

— Куда, госпожа?

— В город, сделать кое-какие покупки, и привезти их обратно на корабль.

Он сразу же догадался.

— Ковры, — сказал он, и лицо его окаменело. Тана помогла вести переговоры, обольстительно улыбаясь и демонстрируя ему свои формы. В семье все хорошо знали, что Тана всегда поступает так, как сама считает нужным. Гондольер с широко раскрытыми глазами смотрел на нее, на лбу у него выступил пот. Он согласился за значительно меньшую цену, чем потребовал таможенник.

Лодка скользила среди широких полос отражавшегося от воды солнечного света. Вдали виднелись туманные очертания башен.

— Куда? — снова спросил гондольер.

— Куда, новичок? — спросила Брота. Ковровщик наверняка бы подумал, что ему предстоит обставлять казарму, увидев троих воинов.

Катанджи отвел взгляд от величественных кораблей, изящных вельботов и быстроходных лодок. Он с ангельским видом улыбнулся.

— Какова моя доля? — спросил он.

Какое-то время лодка продолжала плыть вперед, и единственным слышимым звуком была музыка и шум порта, доносившиеся из гавани.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Брота, решив, что пяти серебряных будет более чем достаточно.

Он ухмыльнулся.

— Я получаю право выбирать первым, и ты доставляешь меня бесплатно на «Сапфир», и дальше на «Сапфире» куда я захочу, и разгружаешь там мой товар.

Потом он сделал паузу, и лицо его посерьезнело. — И ты обещаешь не говорить ничего Ннанджи. Он говорит, что торговля — недостойное занятие для воинов!

Тана начала хихикать. Брота не знала, злиться ли ей на себя или удивляться поведению мальчишки.

— Мы не позволяем частную торговлю на «Сапфире», — мрачно сказала она.

— Все члены команды знают, что им причитается доля, и если кто-то хочет уйти, он может ее забрать.

— Прости, госпожа, — не слишком почтительно сказал Катанджи, — но я не член команды.

Она сдалась, криво улыбнувшись, сознавая, что Тана получает от этого удовольствие и с радостью расскажет обо всем остальным членам семьи.

— Нет, ты ведь один из людей Богини, не так ли? Ладно, договорились. Но ты тоже никому ничего не рассказывай. И ты, Тана!

Он наклонился и протянул обе руки для рукопожатия, что удивило ее еще больше. Потом он сказал гондольеру, чтобы тот направлялся к Каналу Семи Храмов, и вернулся к созерцанию оживленного порта.

Внезапно Брота вспомнила, что у этого Первого в кошельке по крайней мере пятнадцать золотых. Она думала, что «выбирать первым» означает один ковер. Он бы не посмел… или?

Прежде чем она успела задать вопрос, Тана ее опередила.

— Сколько же ты намерен потратить, торговец? — спросила она.

Катанджи широко улыбнулся, блеснув зубами.

— Шестьдесят четыре золотых, — ответил он.